За образами

Глава Первая. Домовой, явись

– Так зачем, говоришь, тебя к нам прислали?

Чур-председатель спросил вроде рассеянно, а зыркнул на Ивана быстро и колко. Он с самой встречи нет-нет да и кидал подозрительные взгляды. Было из-за чего. Иван Велесов, прибывший час назад на вакансию сельского лекаря и чуть не разворотивший своими габаритами пол-избы, был похож на кого угодно, только не на врачевателя.

Иван покачал головой и сгрузил объемный рюкзак на ближайшую лавку.

– Так я и не говорил, – пробасил он добродушно и улыбнулся как можно шире, в свою очередь рассматривая председателя. Как-то так вышло – с чурами ему по жизни пересекаться не приходилось. В Столице они почти вывелись: межевать столичные бетонные коробки не имело смысла, так что настоящего чура теперь можно было встретить только на земле, в деревне вроде Ярового. Вот и поглядывал Иван с интересом. Но ничего необычного не обнаружил: маленького роста, суетливый, даже можно сказать, беспокойный мужичок. Одет не по летней погоде – в тёплое. А вот глаза живые, внимательные. – Да и ты не спрашивал, Захар Никодимыч.

– Ну то да, – усмехнулся председатель, продолжая рассматривать вязь татуировок-рун, что вились по ивановой бычьей шее. – И всё-таки?

– Федеральная программа повышения квалификации медицинского обслуживания в деревнях и сёлах, – выдал Иван заранее приготовленную ложь и, чтобы не увязнуть в неудобной теме, как в местном болоте, надавил председателю на больную мозоль. – У вас же тут лекаря отродясь не было. Только травница – да и та померла.

Председатель махнул рукой:

– И то правда, упокой боги её душу, – сказал и сдался. – Ты не обижайся, я ж не просто так выспрашиваю. Ты к нам из Столицы, а оттуда добровольно в нашу глухомань кто поедет? Разве что в ссылку. Осерчал на тебя кто, Иван? Или сам прячешься?

– Зря ты на свою деревню наговариваешь, Захар Никодимыч, – ушёл от прямого ответа Иван, теребя завязки рюкзака. – Яровое место хорошее. Сильное.

– Была сила, – отозвался председатель, посматривая, как Иван управляется с вещами. – Только вышла вся. И ты мне зубы не заговаривай. Ты по обличью-то настоящий волот-богатырь. У тебя руки вон какие. Ты как ими врачевать-то собираешься?

Иван задумчиво глянул на свои лапы-лопаты и хмыкнул густым басом так, что за печкой что-то вздрогнуло и упало:

– Ты мои руки в работе не видел, Захар Никодимыч. Да и надеюсь – не увидишь никогда.

– На всё воля богов. Тут принимать-то будешь? – обмахнул шапкой пространство председатель.

Иван ещё разок окинул избу взглядом: большая, светлая. Вдоль бревенчатых стен лавки, посередке – основательный стол, печь в углу. Всё как полагается. Никаких следов запустения, наоборот: на столе вышитая скатерть, на стене ходики, в дальнем углу – широкая кровать с аккуратной стопкой подушек: снизу большая, на самом верху махонькая, смешная. Только чайник на столе – обычный, электрический. Деревня-не-деревня, а цивилизация и сюда добралась. В общем, сразу видно – хорошо за домом смотрели.

– Тут, – кивнул.

– И явней, и навней? Ну, то есть… явных и навных? – торопливо поправил сам себя председатель, пугливо поглядывая на Ивана и прикидывая, услышана ли оговорка. Суетиться и подозревать всех и вся ему по должности, видимо, полагалось, а по натуре чуровской – всех опекать. Как эти два стремления в нём уживались – было непонятно, но председатель и правда казался дюже дёрганным.

– А много? Навней-то? – ответил вопросом на вопрос Иван, вслед за председателем пренебрегая официальной терминологией.

– Познакомишься… – ушёл от прямого ответа председатель и хитро улыбнулся. Иван только пожал плечами. Что тут скажешь? Навные – представители Нави – бывали всякими, а закон, поди, в Яровом свой – тут до Столицы тысячи две километров. Разбираться не поедут. Так что встретить можно было кого угодно.

– А правые есть? – спросил на всякий случай, заранее предвидя ответ.

– Так ведь не пристало светлым богам ноги в навозе пачкать, – усмехнулся председатель. – Все правни в Столицу давно перебрались. Теперь, поди, не Столица, а Правь-город надо величать.

Председатель заухал, довольный своей шуткой, но тут же насупился и снова подозрительно глянул на Ивана, видимо, припомнив, что новый врач сам только прибыл из Столицы. Ясно было, что чура по поводу статуса непонятного новосельца мучали сомнения, но сильно приставать с расспросами он не решался. Уж больно вид у Ивана был грозный.

– Ну ладно, – вздохнул председатель и, поняв, что больше из Ивана ничего вытянуть не удастся, потопал на выход. – Обживайся тут.

– Захар Никодимыч… – негромко, но строго окликнул Иван. – А печать-то?

– Какая-такая печать? – глазки у председателя забегали. Он нервно скрутил шапку, которую продолжал сжимать в руках.

– Такая печать, – ласково улыбнулся Иван. – Домовая.

– Ах ты бог Сварог! – засуетился председатель, и маленькие хитрые глазки его забегали быстрее. Ещё немного – и до косоглазия добегается, хмыкнул про себя Иван. – Так ведь формальность же… Да и не пользуется давно никто.

– Захар Никодимы-ы-ыч! – угрожающе прорычал Иван, не собираясь сдавать позиции. Отданное чуром оставалось за собственником навсегда, и никто без разрешения обозначенные границы пересечь не мог. Вот только волеизъявление от чура должно было прийти добровольно. Поэтому Иван протянул руку и пробасил положенное в таких случаях: – Чур – моё!

– Да бери-бери! – нахмурился председатель, и на ладонь Ивану легла тяжёлая бронзовая бляха. Иван цокнул языком. Вещица была старинная, добротная. Чуток сглаженная, омытая временем, и тускло светящаяся отполированными знаками-оберегами. Откуда она тут – было непонятно. Но ясно стало одно – Яровое место непростое.

Захар Никодимыч, словно почувствовав неладное и дабы избежать дальнейших расспросов, буквально растворился в воздухе, махнув на прощание тёплой, не по погоде, шапкой-ушанкой.

Иван задумчиво погладил домовую печать указательным пальцем, оглянулся – чтобы убедиться, что председатель исчез и никто ему не помешает. Встал, как полагается, лицом к печи, сжал печать покрепче и приказал тихо, но внятно:

– Явись!

Сперва вроде ничего не произошло. Только за печкой снова что-то негромко брякнуло. Иван терпеливо ждал. Наконец, воздух прямо перед ним сгустился – и Иван увидел невысокого плотного мужичка, в полтора раза ниже его. Мужичок был бородато-волосатый и сурово насупленный. Одет он был в простую домотканую рубаху и подпоясан кокетливым передничком с вышитым на пузе красным петушком.

– Ну, здрав будь, новый хозяин, – пробасил он старательно.

– И тебе не хворать, – Иван внимательно рассмотрел домового и остался доволен. – Как величать?

– Так ведь назвал уже, – пробубнил домовой. – Явись – и кличь.

Иван покачал головой, но спорить не стал. По поводу чувства юмора домовых ходили разные слухи, и многие сходились на том, что его просто нет. Но у домового, стоявшего перед ним, в глазах, почти полностью скрытых густыми кустистыми бровями, горели жаркие ехидные угли.

Иван вздохнул. Не подружится с домовым – пиши пропало. А даст волю – и того хуже.

– Ещё подселенцы есть? – спросил он. – Давай сразу говори, чтобы потом без сюрпризов. А то не подружимся, а ни тебе, ни мне это не надо.

– Так Клетник приходит. Из снеди чего принесть. Нам же, домовым, границы чуровские пересекать нельзя. Но он тихий, да и не видно его почти, – пожал плечами Явись, глядя в тёмный угол. За печкой снова грохнуло, и раздался дробный топот маленьких ног.

– И всё? – посуровел Иван.

Явись вдруг мучительно покраснел и принялся теребить свой фартук.

– Ну… Есть ещё… Чухлик один…

– Чухлик? – удивился Иван. – Чухлики же водяные черти? Откуда он у тебя в избе?

– Скучно было… – пробубнил Явись, побагровев так, что Иван стал опасаться, как бы домового не хватил удар. – Зимой особенно. А на болоте холодрыга. Вот он и прибился. Не выгонять же… Хотя изба твоя теперь, тебе и решать.

С этими словами домовой опасливо кивнул на печать у Ивана в руке. За печкой затаились.

– Если мне в работе мешать не будет – пусть остаётся, – махнул рукой Иван. – Да и вообще, во всём, что касается хозяйства – на твоё усмотрение.

Явись посветлел лицом, а за печкой пробежали довольные смешки. Иван покачал головой и, скрыв улыбку, выудил из-за пазухи простой кожаный шнурок, на котором, связанные в одно, покоились два кольца.

– Вот что, – распорядился он. – Прими на хранение. А то мало ли.

Домовой заинтересованно глянул на кольца. Они лежали у Ивана на ладони и привычно тяжелили руку, припекали родным теплом. Кольца были приметные: с внешней стороны – чёрные и суровые, из вулканической породы высечены; только посередке тонкие золотые прорези. А вот с внутренней стороны кольца слепили светом, ластились к руке их надевшего. С виду одинаковые, а на деле разные: одно лучилось матово-дневным, золотым солнцем, второе – густым закатным.

Домовой подобрался – то ли на ценность передаваемых оберегов, то ли на «мало ли что». Протянул было руку, но в последнюю минуту замешкался и выдернул откуда-то из-за пояса белоснежную холщовую перчатку. Споро натянул – и только после этого принял кольца. Приблизил к глазам, рассмотрел как следует.

– Не переживай, хозяин, – кивнул сам себе. – Будет в целости и сохранности.

– Знаю, – кивнул в ответ Иван, признавая профессионализм домового и пройденный негласный тест. Это в ладони Ивана кольца были тёплые и тяжёлые. Чужаку руку могли отморозить так, что кисть бы отвалилась. Было понятно: изба Ивану попалась с секретом. Иначе с чего бы тогда такой мощный домовой к ней привязан? Можно было, конечно, и его самого расспросить – да только ведь не расскажет: не обязан по должностной инструкции. И имя своё настоящее не назовёт. А вот служить будет верой и правдой. Да и кольца теперь в безопасности: где и как домовые хранят ценности, было точно неизвестно, но надёжнее места не сыщешь. Ходили даже слухи о единой подземной системе хранилищ – посерьёзнее швейцарских банков. Но факт оставался фактом: ни единому земному существу ещё не удалось ограбить домового.

Разобравшись с бытовыми делами, разложив свои нехитрые пожитки и спросив горячего чаю, Иван наконец отпустил домового. Потом достал и бережно водрузил на стол у окна ноутбук с обгрызенным яблочком на крышке. Отодвинул исходящую паром чашку, чтобы не опрокинуть, увлёкшись – как бывало уже не раз. Странно, но сигнал сети был сильным, так что с общением с внешним миром проблем не предвиделось. Всё как он и хотел.

Иван хрустнул пальцами, глянул в окно на медленно наливающееся сиреневыми сумерками небо. Открыл страницу нового документа и, убедившись, что домового нет поблизости, старательно набил наверху крупный заголовок: «Рапорт». Посидел в задумчивости над экраном, но глаза слипались – то ли потому, что час уже был поздний, то ли намаялся с дороги. Иван только и успел захлопнуть крышку ноутбука и скрестить руки поверх груди. Голова сама склонилась вниз – и через пару минут Иван уже спал богатырским сном, сотрясая избу мощным, заливистым храпом.

Глава Вторая. Гаврюша Горыныч

Бодрый стук в дверь застал Ивана за вознёй с чайником. Можно было, конечно, и Явись напрячь. Но Иван любил утренние минуты уединённости и не хотел омрачать их лишней суетой.

Незапланированный визит застал его врасплох, но, похоже, в деревне всё было запросто. От неожиданности Иван едва не пролил кипяток себе на ногу. Торопливо поставил чайник обратно на подставку и зачем-то одёрнул толстовку. Первый посетитель, как-никак. Хотя за дверью мог оказаться кто угодно. Только жаль было – так и не выпитой утренней чашка чая.

– Принимай, Иван, первого клиента! – бодро оповестил, обнаруженный на крыльце председатель, и подтолкнул в спину мелкого лохматого подростка, маячившего тут же. Пацан от толчка сделал несколько шагов вперёд и снова встал как вкопанный. – Племяш мой, можно сказать. Троюродный…

– Не клиента, а посетителя, – машинально поправил Иван и посторонился, чтобы дать пацану возможность пройти в сени. Однако тот так и продолжал стоять на крыльце, упрямо рассматривая носки своих изрядно потрёпанных кроссовок.

– Проблема у него… интимная! – снова хохотнул председатель и зачем-то скрутил из узловатых костлявых пальцев дулю, словно иллюстрируя таким образом проблему. Уши пацана побагровели, а голова опустилась ещё ниже. Казалось, ещё чуть-чуть – и он воткнётся ею в пол, на манер страуса, прячущегося от внешнего мира.

Иван посмотрел на дулю, скрученную председателем, потом на уши пацана. Решительно взял того за плечо и впихнул в избу.

– Пошли-ка, чай пить, – пробасил он миролюбиво, проходя следом и заслоняя своей широкой спиной проём от председателя. Тот намёка не понял и всё-таки попытался просочиться за пацаном в избу, явно рассчитывая и на чай, и на обстоятельный разговор. Иван, скрывая улыбку, достал с полки ещё одну чашку в весёленький голубой цветочек. Щедро сыпанул в неё заварки, залил кипятком и только потом обратился к председателю:

– Захар Никодимыч, раз проблема интимная, значит, и решать мы её будем вдвоём с… Как тебя величать?

С этими словами он повернулся к пацану, который мялся у лавки, явно испытывая все существующие на свете оттенки неловкости.

– Гаврюша он, – сообщил председатель, с тоской оглядывая чашки на столе. Чашек было две, народу в избе – три, и эта математическая задачка явно не складывалась в председательской голове.

– Не, Гаврюша, а Гавр! – шмыгнул носом пацан, наконец отмирая и гневно зыркая на председателя. Потом поднял глаза на Ивана и назвался: – Гавр Горыныч.

Иван мысленно присвистнул, потому что род Горынычей себе представлял совершенно по-другому. Подросток был мелок, если не сказать щуплый. Мясцо на его тонкие косточки, видать, нарастало плохо. Кроме того, рыжие нечесаные лохмы и трогательные брызги веснушек на красных от смущения щеках настраивали на несерьёзный лад. Однако от комментариев Иван воздержался. Кто их, Горынычей, знает. Отъестся, возмужает – и ещё покажет всем кузькину мать.

– Ладно, пойду я, – сдался председатель, приняв, наконец, тот факт, что никто его тут чаем поить не собирается. – Дел невпроворот.

И, нахлобучив на голову шапку-ушанку, скрылся за порогом. Иван хлебосольно махнул в сторону лавки и предложил незадачливому Горынычу:

– Ты садись, садись, – и, видя, как тот продолжает нерешительно мяться, снова отвернулся к буфету, хлопоча по поводу угощения. – Тебе сколько сахара в чай? Или, может, ты с мёдом пьёшь? У меня, вроде, банка была…

– Мне три ложки, – тихо, но внятно отозвался Горыныч и тут же прокашлялся, видать, для солидности. – А лучше четыре.

Иван покивал понятливо, поставил на стол чашку, сахарницу и вазочку с сушками. Горыныч глянул с интересом и принялся устраиваться, перекидывая через лавку мосластые ноги. Иван расположился напротив и, наконец, сделал то, о чём мечтал всё утро: отпил щедрый шумный глоток чая с молоком и мёдом. Посидел, смакуя, и снова принялся рассказывать, неторопливо разгоняя неловкую тишину за столом.

– Я когда в Столице участковым врачом работал, мне коньяк и виски несли. И ведь не откажешься – народ обижается. Так у меня под конец этого добра, знаешь, сколько было?

Горыныч неопределённо хмыкнул, невольно включаясь в беседу, и потянулся к сахарнице. Неловкими подростковыми руками насыпал себе щедрые четыре ложки сахара и, поколебавшись, добавил пятую.

– Магазин можно было открывать, когда уходил, – продолжил Иван, заботливо пододвигая Горынычу миску с мёдом. – А я больше батончики люблю соевые. А их, естественно, не дарили. Не солидно.

– Фу! Соевые батончики! – скривился Горыныч, гремя ложкой в чашке. Лицо его, наконец, приобрело нормальный цвет, хотя уши так и продолжали хранить свекольный оттенок. – Я сам тоже, считай, из Столицы. В НГУ прошлым летом поступил. Тут у бабки на каникулах ошиваюсь. Только батончики соевые не люблю. Вот «Мишки на Севере» – это вещь!

– НГУ? – оживился Иван. Хотя чему удивляться. НГУ был фактически единственным высшим учебным заведением в Столице, которое принимало навных. – Навный Главный Университет?  А какой факультет?

– Лиховедение, ессно, – возмутился Горыныч.

– Мать моя! – восхитился Иван. – Ядвига Орлановна жива ещё? Она вроде ведовство преподавала.

– Яруха-то? – ухмыльнулся Горыныч, окончательно расслабляясь. – Да она вечная!

И без всякого перехода вдруг взял быка за рога:

– Мне хвост отрезать надо!

– Чего? – опешил Иван, застывая с чашкой в руке.

– Хвост, говорю, отрезать! – повторил Горыныч и первый раз за всё утро посмотрел Ивану прямо в глаза. – Ну или как там у вас говорят, по-научному? Купировать? Отсечь? Удалить? Сможете? Мне можно даже без наркоза. Вы не думайте. Я к боли нечувствительный. Я закалялся. Булавками себя тыкал. Для воспитания силы воли…

– Так, погоди ты со своими булавками! – Иван со стуком поставил на стол чашку с недопитым чаем и выставил ладонь в сторону Горыныча, чтобы прекратить этот отчаянный поток слов. У парня явно наболело. – Давай-ка всё с начала и по порядку.

Вместо ответа Горыныч решительно отъехал от стола вместе с тяжёлой массивной лавкой, доказывая, что силы в нём гораздо больше, чем казалось на первый взгляд, и закатал штанину обтрепавшихся по краю джинсов.

– Вот, – сказал он вместо объяснений. – Сами смотрите!

Иван перегнулся через стол и присвистнул: под штаниной обнаружилась худая бледная лодыжка, к которой суровым скотчем, в несколько слоёв, был прикручен… хвост. Длинный – доставал аж до щиколотки, такой же рыжий, как его обладатель, и заканчивающийся трогательной кисточкой-сердечком. Словом, не хвост, а загляденье. И откуда только такой у Горынычей? Чёрные, блестящие, чешуйчатые у тех были хвосты. Иногда с шипами. Но это…

– Поближе посмотрю? – обронил Иван деловито, уже обходя вокруг стола и садясь на корточки.

– Да пожалуйста… – Горыныч закатал штанину повыше, являя ногу, упакованную так, словно её собирались послать по почте. Иван аккуратно пощекотал пальцем рыжую кисточку – единственное, что торчало из сурового плена. Та тут же ожила и мелко вздрогнула.

– И за что ты его так? – улыбнулся Иван.

Горыныч нахмурился и выпалил:

– Так он не слушается! У него свой разум. Хотя какой там разум! Одноклеточное! Одни хотелки глупые!

– Давай-ка это всё размотаем для начала, – велел Иван и снова потопал к буфету. Выдвинул ящик, загремел там всяким барахлом и, выудив ножницы, довольно кивнул сам себе.

– Можно я штаны снимать не буду? – снова побагровел Горыныч.

– Можно, – великодушно разрешил Иван. – Только штанину повыше закатай.

Кончик хвоста заинтересованно вздрогнул и напряжённо замер, пока Иван аккуратно, слой за слоем, срезал слипшийся скотч.

– Давно началось-то? – спросил Иван, споро орудуя ножницами.

– Ну… – шмыгнул носом Горыныч. – Бабка рассказывала, что в детстве мы с ним чуть ли не друзьями были. Братьев-сестёр у меня нет, а хвост и игрушка, и приятель, и главное развлечение. Вот я и крутился на одном месте – старался его зубами ухватить ко всеобщему восторгу. Потом я вырос, а этот – нет! – тут Горыныч выразительно кивнул на хвост, который по мере освобождения оживал всё больше и теперь не льнул к горынычевой ноге, а плавно покачивался у руки Ивана, словно раздумывая, как к тому относиться. – А к школе стало понятно, что от него одни проблемы. Вот, к примеру, мать спрашивает, я ли конфеты шоколадные из вазочки съел. Я отрицательно башкой машу, а эта зараза виляет довольно. А когда она меня в первый класс привела, так вообще – вокруг её ноги обвился и не отпускал. Трус! Вот хохота было. Или вот, классуха спрашивает: ты домашку сделал? Я киваю, что да, а этот башку мне чешет в раздумьях! А потом и вовсе начинает дёргаться, потому что за окном на пустыре в футбол гоняют, а ему тут у доски маяться приходится, видите ли. Представляете? Предатель!

Горыныч по мере повествования входил в раж и теперь в волнении махал руками и дрыгал ногой, сильно затрудняя Ивану задачу. Хвост же, напротив, вёл себя спокойно, словно опровергая все обвинения.

– Классуха – кто у нас? – пробормотал Иван, придерживая Горыныча за его худую лодыжку одной рукой и примеряясь, чтобы подцепить ножницами последний виток скотча.

– Классная смотрительница, – чуть подостыл Горыныч, но всё так же продолжал ябедничать. – И главное, если бы он хоть выглядел круто. А лучше бы вообще вместо хвоста крылья, как у Анчутки Банник. Так ведь нет! Вы кисточку эту ужасную на конце видите? Это что за помпон для шапки?!

Горыныч опять разошёлся. Иван же размотал все слои скотча и теперь рассматривал виновника переполоха, не торопясь делать выводы и справедливо полагая, что парень ещё не выговорился.

– Короче, подставляет меня по полной! – закатил глаза Горыныч. – Школа ладно. Но в универе он совсем от рук отбился. Самый край был, когда он Банник вокруг пояса обмотался и держался так, что никто отодрать не мог. Нас обоих с ней пришлось в медпункт тащить и там спазматический укол ставить, чтобы расцепиться! Весь факультет угорал.

– Спазмолитический, – машинально поправил Иван, с трудом воздерживаясь от улыбки. Горынычу, судя по всему, и так пришлось несладко. При воспоминании о том ужасном дне он стал ярче малинового варенья.

– Чего? – запнулся Горыныч.

– Укол, говорю, спазмолитический, – пояснил Иван и спросил осторожно: – А эта Анчутка… Банник. Она тебе нравится?

– Мне?! – возмутился Горыныч, багровея ещё сильнее, хотя сильнее, казалось, уже было некуда. Лоб его покрылся испариной. – Она дылда и старшая! И ржёт всё время как лошадь! И всё время надо мной!

– Это многое объясняет, – усмехнулся Иван. Потом аккуратно ткнул хвост пальцем и приветливо раскрыл ладонь. Хвост замер. Некоторое время ничего не происходило, однако уже через несколько секунд рыжая пушистая кисточка мягко тронула пальцы, покружила недоверчиво над ладонью и легко скользнула по запястью, обвивая вокруг.

– Ты чего творишь опять?! – зашипел Горыныч, словно у хвоста где-то в придачу к кисточке могли быть ещё и свои собственные уши.

Иван погладил хвост свободной рукой. Ноги у него от сидения на корточках окончательно затекли, и он решил эту проблему просто – плюхнувшись задницей прямо на пол, на гладкие, уже чуть нагретые утренним солнцем половицы. Заодно и проверил, как домовой хозяйство ведёт. Ни одной пылинки не просматривалось. Даже по дальним углам, которые с пола прекрасно было видно. Горыныч неловко возился на лавке, не зная, как поступить, пока его хвост наглаживали.

– А ты пословицу знаешь? – наконец спросил Иван.

– Какую такую пословицу? – насупился ещё больше Горыныч.

– В народе говорят: «Хвост лучше знает», – пояснил Иван, не спеша вставать с пола.

– Дурацкая. Ничего он знать не может. У него мозгов нет.

– Зато у тебя есть, – усмехнулся Иван, думая, что объяснять перекачанному гормонами первокурснику простую истину про гармонию и способность жить в ладу с самим собой наверняка бесполезно. Сейчас главное – чтобы глупостей не наделал. А то рубанёт ножницами под самый корень – потом жалеть будет. Если, конечно, от болевого шока оправится. Это ему, Ивану – взрослому мужику, понятно, что некая Анчутка Банник, которая по молодости Горынычу тоже задачу не упрощает, нравится тому до безумия. Что у Горыныча первая, неловкая, студенческая влюблённость. А хвост живёт инстинктами. Льнёт к тому, с кем хорошо, сторонится того, что напрягает. Обнимает ту, которая Горынычу сердце разбередила.

Иван почесал за ухом и начал, аккуратно подбирая слова:

– Давай так! Ничего купировать я тебе пока не буду. У нас тут хороший, здоровый хвост. Без патологий и отклонений. А купирование может много чего побочного вызывать. Особенно того, что потом в зрелом возрасте аукнется. Я пока буду тебя наблюдать.

Горыныч молчал и хмуро разглядывал хвост, который уже успел несколько раз обвиться вокруг запястья Ивана на манер плюшевых браслетов.

– Ну оно тебе надо? – зашёл с другой стороны Иван. – Операция, бинты, кровища…

Горыныч заметно побледнел. Кадык его судорожно дёрнулся.

– Давай я лучше тебе выпишу кое-что, – предложил Иван. – Будешь принимать три раза в день по чайной ложке. Строго натощак. И ни капли больше. Лекарство сильное!

– Запишу сейчас, – засуетился Гаврюша, обхлопывая себя по бокам. – Вот ведь… Ручка куда-то запропастилась… Неужели посеял? Папкин подарок. Серебряная…

Иван встал на ноги и отошёл от суетящегося Горыныча к буфету. Погремел флаконами и нашёл обычную настойку пустырника. Старательно загородил её от Горыныча мощным плечом и стал переливать в пузырёк поменьше. Простая задача, но стекляшка в его ладони вдруг предательски звякнула. В ушах зазвенело противно, комариным писком, предвещая неотвратимое.

Иван только и успел уткнуться лбом в верхний шкафчик – и накатило. Быстро и неумолимо. Голова стала тяжёлой и горячей, ниже – всё пробило ледяным потом. Было и холодно, и жарко одновременно, а перед глазами замелькало синими молниями. Иван стиснул зубы, терпеливо пережидая. В уплывающем сознании вялой рыбиной плеснулась тревога – как бы Горыныч не заметил. А то, глядишь, пациенту придётся врачу первую помощь оказывать.

«Сейчас пройдет», – пообещал Иван сам себе. Приступы, подобные этому, с ним случались не в первый раз. Прихватывало каждый раз жёстко, выбивало из реальности напрочь. Иногда даже галлюцинации бывали. Ни на какую известную хворь не походило. Иван, даром что и сам врач, природу этого заболевания понять не мог. Слава богам, длилось это состояние недолго и отпускало через несколько минут само. Вот как сейчас…

– А вы прикольный, – долетело до Ивана сквозь вату в ушах. Это Гаврюша, помолчав, решил сделать комплимент. – А то наши переживали, что вы Ратишу заменить не сможете.

– М-м-м? – отозвался Иван, тряся головой и разгоняя туман морока. Поморгал, возвращая зрение, и весь превратился в слух. – Ратиша – это травница, которая тут до меня врачевала?

– Она, самая. Как моя бабка говорит: «Да упокоят боги её душу грешную», – Горыныч состроил траурную мину, но быстро повеселел обратно.

– А она от чего померла? – поинтересовался Иван аккуратно.

– Да кто ж её знает? – беспечно пожал плечами Горыныч. – Говорят, грибами отравилась.

– Что ж это за травница такая, если она ядовитый гриб от обычного отличить не смогла? – подивился Иван.

– Почему не могла? – ответил вопросом на вопрос Горыныч и поскреб рыжие патлы на затылке. – Могла. Ну так и с ядовитого гриба тоже толк есть. Хотя… если лишку хватить, то, конечно, до добра не доведёт. В деревне говорят, Ратишу бесы стали водить.

– Чего? – весь превратился в слух Иван.

– Что тут непонятного, – вздохнул Горыныч. – Грибочки эти Ратиша в лесу собирала. У неё всё производство с того леса. А там всякое бывает. С лесом договариваться надо уметь. Ратиша умела. Потому и лечить могла от любой хвори. К ней откуда только не мотались. Из самой Столицы за помощью приезжали. Но она сдавать стала в последнее время. Путала всё.

Обдумывая услышанное, Иван машинально протянул Горынычу пузырёк с безобидным пустырником. Однако перед тем, как вложить склянку тому в руку, вдруг задумался и спросил:

– Из Столицы, говоришь, мотались?

– К Ратише-то? – уточнил Гаврюша, глядя на пузырёк в руках Ивана. Глаза его засветились, как угли в печи.

– К ней… – подтвердил Иван. – Часто мотались?

– Часто, конечно, – беспечно кивнул лохматой башкой Горыныч. – А то сам не знаешь, какая у городских медицина.

– Какая? – машинально переспросил Иван, думая, что пропустил момент, когда они с неугомонным подростком перешли на «ты», но одергивать не стал.

– Правая! – довольно хохотнул Горыныч. – А значит, никакая.

Иван нахмурился. Гаврюша, в отличие от председателя, ещё не поднаторел подбирать слова в разговорах с незнакомцами. Или Ивана за опасного собеседника не считал. Говорил, как думает. А точнее – как у взрослых наслушался. Иван был прекрасно осведомлён о том, что именно в народе судачили про бесплатную правую медицину. Высшие боги обладали бессмертием, и эта сфера им была до лампочки, чем и объяснялось попустительское отношение ко всей отрасли здравоохранения в целом. Для правых божков попроще существовали специальные центры обслуживания, куда явням путь был заказан. Для явных больницы тоже строили, и были те формально бесплатными. Вот только очереди в них растягивались на годы, а само лечение сводилось чуть не к советам приложить к больному месту подорожник. Вот и шныряли явни тихонько к навным знахаркам. Нетрадиционная медицина активно порицалась в масс-медиа, а на деле, когда касалось самого дорогого – здоровья, все средства были хороши.

А Горыныч тем временем продолжал:

– Ратиша кого угодно на ноги поставить могла. К ней и правые ездили…

– А правые-то зачем? – напрягся Иван.

– Ну уж этого я не знаю, – развёл руками, так и не получивший заветную настойку Горыныч. Хвост за его спиной нетерпеливо подергивался. – Может, и не правые. Машину я видел однажды. Чёрная, дорогая. Вот и подумал, может, правни… ой… правые.

Он всё-таки смущённо покосился на Ивана, но тот на необдуманно вылетевшее словечко внимания не обратил, весь погружённый в свои мысли.

– Чёрная-дорогая, говоришь… – пробормотал он. – А номера у неё какие были? Не синие случайно?

На машинах с синими спецномерами ездили только высшие правые. Номера такие были наперечет, и если бы Горыныч рассмотрел хотя бы пару цифр или букв…

Горыныч почесал кончиком хвоста за большим розовым ухом.

– Нет. Точнее не помню. Заляпана машина была по самое не балуй. До Ярового же пока доедешь по бездорожью, по самую крышу извазюкаешься. Особенно в дождь.

– А был дождь? – не отставал Иван.

– Когда? – нахмурился Гаврюша.

– Когда машина приезжала, похожая на правую, – терпеливо объяснил Иван, скрипнув зубами от непонятливости Гаврюши.

– Нет… вроде, – снова зачесался Горыныч. Видимо, таким образом подгоняя мыслительный процесс. – Нет! Не было! Вспомнил. Они же и приезжали накануне, как Ратиша траванулась.

– Они? – вздрогнул Иван.

– Ну да, – кивнул Гаврюша. – Один в салоне ждал, другие два к Ратише зашли.

– А ты их не рассмотрел случаем? – закинул Иван удочку наудачу.

Гаврюша смущённо засопел.

– Я больше машину рассматривал…

– Рассматривал, да не рассмотрел, – вздохнул Иван, отдавая наконец склянку с пустырником в руки Гаврюше. И скомандовал весело:

– Свободен!

Горыныч взял флакон, но покидать Ивана ему определённо не хотелось. Непоседливому пацану было явно скучно в Яровом на каникулах.

– А можно я буду в гости приходить? – наконец поинтересовался Горыныч и смущённо пнул косяк стоптанной кроссовкой.

– Можно, – улыбнулся Иван. – Даже нужно.

***

Громкий стук в дверь заставил Ивана вздрогнуть так, что от неожиданности он снова едва не смахнул со стола чашку с чаем.

– Кто там? – гаркнул он, поднимаясь с лавки и захлопывая ноутбук, но ответа не дождался. За окном сгущались сумерки, а он опять не продвинулся дальше слова «Рапорт» в шапке документа – после утреннего приступа весь день гудела голова.

Иван потопал к двери, гадая, кому он понадобился в такой поздний час. Хотя местечко было небольшое, и слухи о новом участковом враче наверняка уже разлетелись – благодаря чуру-председателю или тому же Горынычу. Вполне возможно, какая-то местная старушка спешила показать ему странную родинку в форме лягушки или посоветоваться по поводу цвета отходов жизнедеятельности. Во врачебной практике Ивана бывало всякое.

Однако на крыльце никого не оказалось. Иван задумчиво почесал за ухом и высунулся подальше, пытливо оглядывая улицу. Пусто.

Он пожал плечами и уже собирался закрыть дверь, как его взгляд упал на маленькую баночку, сиротливо стоящую строго по центру крыльца.

– Это ещё что такое?.. – пробормотал Иван, наклоняясь, чтобы поднять.

– Варенье, поди, – проворчал незнамо как подкравшийся со спины Явись.

Иван едва не выронил банку и предупредил:

– Ты поаккуратнее! В следующий раз так напугаешь – под дых прилетит. У меня реакция хорошая, а нервы плохие.

– Нервы подлечим, – миролюбиво отозвался домовой, обтирая руки о фартучек. Откуда-то из недр избы густо и сладко тянуло свежей выпечкой.

– Лечить тут я прислан, вообще-то, – сказал Иван, пристально разглядывая найденную баночку и сглатывая внезапно набежавшую слюну.

Баночка была заботливо укрыта вощеной бумагой и несколько раз перевязана под горлышком суровой бечёвкой. И несмотря на то, что содержимое в баночке было подозрительного зелёного цвета, на анализы оно точно не смахивало. А вот на варенье – очень даже.

– Ты вывихи вправляй да животы хворые лечи, а нервы… Нервы сами новые прорастут, – Явись прикрыл дверь, взял из рук Ивана банку и заботливо протёр её фартучком. – Варенье крыжопное, судя по цвету.

– Какое? – расхохотался Иван.

– Крыжопное! – слегка рассердился Явись. – Никогда про такое в Столице своей не слышал?

– Так крыжовное же… вроде? – попытался поправить Иван и тут же задумался. – Или крыжовниковое? Как правильно?

– Крыжопное, – упрямо повторил Явись.

– И откуда оно? – ещё сильнее развеселился Иван.

– Знамо дело, откуда. Из крыжопника! – Явись открыл створки добротного старого буфета и поставил баночку на полку.

– Я не про то, – Иван снова уселся на лавку и подвинул к себе ноутбук. – На крыльце оно откуда?

– Так ясное дело, – Явись аккуратно прикрыл дверки буфета и пожал плечами на Иванову недогадливость. – Кто-то из деревенских угощение принёс.

– Зачем? – удивился Иван, но ответа не дождался.

В дверь снова постучали. Иван посмотрел на домового, но тот лишь коротко пожал плечами, словно снимая с себя ответственность за происходящее. Иван встал с лавки, подошёл к двери и распахнул её. Но крыльцо, как и в прошлый раз, пустовало. Зато посередине стояла баночка-близнец первого подношения, с той только разницей, что бумажка-крышка на ней была в весёлую красную клеточку, а содержимое переливалось в закатных лучах солнца рубиновыми красками.

– Вишнёвенное, стало быть! – прокомментировал Явись, снова вырастая за плечом.

Иван вздрогнул и пробормотал:

– Что за чёрт?

– Ну почему сразу чёрт, – миролюбиво возразил Явись и, подняв с пола новую баночку, так же заботливо обтер её фартучком. Закрыл дверь и понёс добычу к буфету. – Вишнёвенное вкусное очень.

– А тут-то оно откуда? – начал закипать Иван.

– Так знамо откуда, – пожал плечами домовой. – Сытый лекарь – добрый лекарь. Вот и несут.

– Бред какой-то… – пошёл к столу Иван, но дойти до намеченной цели не успел – снова постучали.

Иван быстрее молнии метнулся обратно, распахнул дверь, но на крыльце снова было пусто. Только у калитки взволнованно качались ветви бузины, да на крыльце появилась новая баночка – накрытая синим платочком и наполненная янтарным содержимым.

– А это какое? – поинтересовался у довольно сопевшего за спиной Явись. – Облепиховенное или абрикосовенное?

– Нет такого варенья, – строго поправил Явись и придирчиво оглядел баночку, чуть не ткнувшись в неё крючковатым носом. Прищурился, покрутил добычу в руках. Довольно крякнул и потащил к буфету. – Это мёд!

Иван же на этот раз от двери отходить не спешил.

– Сейчас отловлю этих дарителей и уши надеру, – проворчал он, затаившись.

– Зря ты, Иван, – Явись покачал головой и принялся заботливо пересчитывать ряд баночек в буфете.

– Это взятка! – вскипел Иван.

– Это от чистого сердца. От всей души! – поднял палец домовой.

– Завтра же выясню, кто приходил, и отдадим всё обратно, – не дал сбить себя с толку Иван.

Явись заметно заволновался и на всякий случай даже прикрыл буфет телом. Он уже открыл было рот, чтобы привести новый аргумент, но в этот момент снова постучали. Иван обернулся, рывком распахнул дверь и выскочил на крыльцо.

Никого. Даже новой баночки не было. Зато имелась целая корзина, заботливо прикрытая рогожкой. Иван приподнял ткань и выдохнул сквозь зубы: в корзине обнаружилось плотное кольцо домашней колбасы, источающее такой головокружительный чесночный дух, что у Ивана громко заворочалось в животе, ещё тёплый каравай хлеба и огромная бутыль молока.

– А ну кто там? Вернись! – крикнул Иван, вертя головой в поисках скрывшегося дарителя, но вокруг было тихо. Только метрах в пятидесяти от крыльца, по улице, в почти полной темени резво скакал белый платочек. Судя по скорости, с которой платочек удалялся от дома, со здоровьем у дарителя продуктовой корзины был полный порядок, и услуги врача в ближайшем времени ему вряд ли могли понадобиться.

– Всё равно найду! А ты куда?! – разъярился он на домового, споро просочившегося у него под рукой и уже тащившего к себе тяжёлую корзину.

– Не пропадать же добру! – проворчал Явись, зыркая на Ивана. Тот только закатил глаза и махнул рукой, признавая своё поражение. Вернулся к столу и вновь откинул крышку ноутбука. Первое время он ещё вздрагивал на очередной стук, но, завидя Явись, вновь и вновь возвращающегося с новой добычей, лишь качал головой. Заволновался только раз – узрев в руках у домового огромную бутыль, в которой колыхалась загадочная жидкость ярко-жёлтого цвета.

– А вот это и правда похоже на анализы… – пробормотал он. – Только зачем так много? Тут же литра полтора!

– Это хреновуха, – любовно цокнул языком Явись, опасливо покосился на Ивана и прижал бутыль к груди нежнее новорождённого младенца. – Не отдам!

Иван лишь махнул рукой, окончательно сдаваясь, и больше на стук в дверь не реагировал, полностью погрузившись в свои записи. Он хмурился, скреб подбородок, особенно увлекаясь, и даже хмыкал вслух. Поэтому момент, когда домовой навис над ним, пытаясь привлечь его внимание, он не отследил.

– Что там ещё? – наконец поинтересовался он. – Компот? Яйца? Мешок удобрений?

– Вот! – Явись без лишних объяснений выложил на стол свёрток из плотной, потемневшей от времени рогожи. Свёрток глухо брякнул о деревянную столешницу, и Иван, как по команде, подобрался. Коротко глянул на домового и на всякий случай спросил, заранее предугадывая ответ:

– Кто принёс, видел?

Явись отрицательно покачал головой. Иван подцепил ткань двумя пальцами и аккуратно потянул на себя. Развернул свёрток – и впал в глубокую задумчивость: прямо перед ним лежал старинный, опасно поблескивающий острым лезвием нож. Его рукоятка была густо иссечена незнакомыми символами.

Глава Третья. Владимир Ясно–Солнышко

Проснулся Иван до будильника. Полежал, по старой привычке, настраиваясь на новый день. Не спеша мысленно перебирал дела, выдвигая на передний план важное и закидывая подальше то, что может подождать. Наконец бодро соскочил с кровати, нашарил в валявшемся на стуле рюкзаке пузырёк с таблетками, закинул в рот сразу две и напился кипячёной воды прямо из носика чайника.

– Что это у тебя? – раздалось за плечом.

Иван вздрогнул, думая, что к присутствию домового ему ещё придётся привыкать – в столичной квартире такой опции не было.

– Ничего особенного, – ушёл от ответа Иван, торопливо пряча таблетки обратно. – Витамины.

Явись покачал головой, но с расспросами приставать не стал. Борода у него была щедро посыпана то ли мукой, то ли сахарной пудрой, и делала его похожим на древнего старца. Иван споро напялил растоптанные до уютной удобности кроссовки и уже взялся за дверную ручку, но был остановлен недовольным ворчанием домового:

– А завтракать? Я оладьи кому напёк? С яблоками.

– С пробежки вернусь – тогда и позавтракаем, – махнул рукой Иван и выскользнул на крыльцо, ежась от утренней прохлады, тут же заползшей под ворот куртки. Рванул молнию, натянул капюшон, добежал до калитки, привычным движением вставляя в уши горошины наушников.

Кто-то настойчиво тронул за рукав: Явись застыл, не имея возможности выйти за околицу – домовая печать крепко держала внутри. Лицо у него было хмурым, и явно не из-за остывающих оладий. Иван выдернул наушники и обратился во внимание, ибо понимал, что по пустякам домовой тревожить не станет.

– Я про подарочек, который ты давеча последним получил, сказать хотел, – оправдал догадки Ивана Явись. – Кликни Володьку Ясно-Солнышко. Может, тот видел чего.

– Кого? – подивился Иван на громкое имя. – Ясно-Солнышко? Это воевода, что ли, местный?

– Местный! – хмыкнул домовой. – Только не воевода. Живёт в аккурат через дом от нас. Сосед, стало быть. Может, и видел чего. Так что спроси. За спрос денег не берут.

– А почему Ясно-Солнышко? – почесал подбородок Иван.

– Побалакаешь с ним – поймёшь, – ещё шире ухмыльнулся домовой, но тут же стёр улыбку с лица, словно солнце за тучу нырнуло. – И вот что… Ты смотри поаккуратнее. В лес не суйся. Особенно по первости. Водит тут…

– Водит? – повторил непонятное слово Иван. То же самое про Ратишу буквально вчера сказал Горыныч. То есть слово-то как раз было понятное, а вот обозначать могло всё что угодно.

– Водит, кружит – называй как хочешь, – Явись вдруг рассердился. – Короче, далеко не забегай!

– Да я вроде не маленький, – отмахнулся Иван, скрывая от домового улыбку. Угораздило же получить вместе с новым жильём и подобие заботливой мамаши. Ещё чуть-чуть – и Явись скажет: «Ванечка, со двора не ходи!».

Домовой неодобрительно покачал головой, но Иван уже пристроил наушники обратно и бодро потрусил в сторону леса, настраиваясь на обстоятельную пробежку и наслаждаясь спокойствием, царящим вокруг. Первые пару дней за суетой или по тёмному времени суток ничего толком рассмотреть не успел. Зато теперь с удовольствием крутил головой. Яровое лежало в низине, так или иначе отгороженное от всего остального мира. С одного края к деревне подступала гора Алатань – с дальней стороны покрытая густым лесом, а со стороны Ярового похожая на ровный срез любимого Ивам торта – медовика: слои жёлтой, рыжей, бурой породы, подкрашенные розовым рассветным светом, чередовались и складывались в затейливый узор и вся эта красота плыла над Яровым. Но, словно в противовес этой красоте, с другого края деревня была огорожена тёмным, мрачным частоколом еловых верхушек. С третьей стороны Яровое граничило с огромным озером Любань. Его Иван ещё не видел – просто знал о нём, потому как перед приездом долго и тщательно изучал буквально всё, что удалось нарыть про Яровое.

Эти естественные преграды делали Яровое местом труднодоступным и очень удобным для навней, которых тут было подавляющее большинство. Даже странно, что сигнал сети сюда доходил. Шла молва, что в таких местах его намеренно глушили правые. А вот асфальта не имелось – под кроссовки Ивана мерно ложилась хорошо утоптанная земля с ярко-зелёной полоской травы посередине и буйными зарослями по сторонам. Словно кто-то из озорства два раза аккуратно прошёлся по густому настилу машинкой для стрижки волос.

Воздух в долине был плотный, настоянный хвоей, травами, мхами и ягодами. Надышишься таким – и голова кругом. А вот ветра с тех пор, как Иван прибыл, не наблюдалось. Ни единого листка, ни одной травинки не дрогнуло, пока Иван неторопливой рысью продвигался по улице вдоль посеревшего, отмытого дождями и высушенного солнцем забора.

Изба, куда его определил председатель, была на ближайшей к лесу улице, но в череде домов не последней – ещё с десяток теснились на этой же линии. В новом месте жительства вроде не было ничего особенного: деревня как деревня. Крепкие, на долгие годы построенные дома; заборы, когда-то окрашенные в разные цвета, но уже поблекшие; палисадники, густо пенящиеся молодой листвой калины, боярышника, сирени.

Только что-то не срасталось. Холодило под ложечкой с самого приезда – непонятной, неназванной тревогой. Словно все краски в селе подёрнулись пылью.

Иван пробежал ещё метров сто в сторону леса и остановился. Он продолжал переминаться с ноги на ногу, чтобы не сбиваться с темпа. Наконец вытащил из ушей наушники и вслушался в обычные деревенские звуки.

Тишина. Не было никаких признаков людского присутствия. Где-то слышалось мычание коров, квохтанье кур – но не человеческого говора. И самих людей не видно. Хотя час был ранний. Но деревня не город – любому спозаранку работа найдётся. Однако не могли же все уйти в поле, пока Иван, как истинный горожанин, проспал? Неужели деревенские по домам отсиживаются?

Иван на всякий случай совсем вырубил музыку, которая хоть и негромко, но подплывала из наушников, и перестал топтаться, весь обратившись в слух. Потом взял палку подлиннее и, двигаясь с ней вдоль забора, как следует прошёлся по расшатанным доскам, устраивая настоящий тарарам.

– Кто там такой умный?! – тут же раздалось из с треском распахнувшегося окна. – А ну как щас!

Иван с готовностью откинул палку в буйные заросли у дороги и принялся с интересом рассматривать соседа. Тот сурово высунулся из окна, торжественно светя в утреннем солнце костлявым черепом, на котором словно речная тина налипли редкие пегие пряди волос. Под глазом незнакомца светил застарелый фиолетово–жёлтый фонарь, а мясистый нос щедро покрывали синие прожилки. Одет был бдун порядка краше любого столичного хипстера: в болоньевый плащ, под которым стыдливо мелькала майка-алкоголичка не первой свежести. За ухом субъекта красовалась аккуратно свернутая самокрутка.

– Печень же сто пудов увеличена, – пробормотал себе под нос Иван, хотя печень субъекта в плаще с улицы, конечно, не просматривалась. А вот то, что местный алкоголик – явный, было ясно. Тут Иван усмехнулся на невольную тавтологию. Домового в избе точно не имелось. Ни один домовой такого бы не допустил: окна не мыты, наличники висели на честном слове, оттенок, в который когда-то покрасили покосившуюся дверь, даже близко не угадывался.

Вот только что явню делать в глуши, где обычно навни отсиживаются?

– Прости, отец! – миролюбиво пробасил Иван, поняв, что пауза затянулась. – Мы с тобой теперь соседи.

Бдительный патруль оценил габариты Ивана и на всякий случай чуть сполз обратно в избу, частично скрываясь за мясистым пыльным алоэ, стоящим на подоконнике. Однако сдаваться не собирался.

– Сосед… Ты чего тарарам с утра пораньше устраиваешь, бесовье отродье? – пробурчал он чуть тише, подозрительно зыркая на Ивана.

– Ну не сердись, не сдержался, – Иван развёл руками и решил, что самое время представиться. – Я врач новый. Иван Велесов.

– А-а-а, – чуть смягчился строгий страж. – Так ты позавчерась, стало быть, приехал?

– Позавчера, ага, – Иван подошёл поближе и, подумав, что если уж от пробежки толку не вышло, то есть шанс узнать побольше о жителях деревни, спросил: – А как тебя величать?

– Так, Владимиром кличут, – добродушно отозвался мужик. – Ясно, солнышко?

– Ясно, – ухмыльнулся Иван, вспоминая давешний разговор с Явись.

– Ты не в лес часом? Туды не суйся. Там бесы водят, – Ясно-солнышко точь-в-точь повторил наказ домового, и Иван вздрогнул.

– Какие бесы? – обратился он вслух. – Это те, что травницу Ратишу извели?

Пегие глазки Володьки тревожно блеснули.

– Наболтал уже кто? Вот народ!

Иван дипломатично промолчал, решив не сдавать Горыныча. Вместо этого уточнил:

– Так какие бесы?

– А такие, – вздохнул Володька. – Свято место пусто не бывает. Образа не стало, света не стало сердешного – вот в Яровое и потянулось всякое. Вот и началось!

Володька для наглядности прихлопнул по подоконнику кулаком так, что горшок с алоэ покачнулся и едва не вывалился на улицу.

– Ясно, солнышко?

– Не ясно, – признался Иван. – Что началось?

– По первости ничего вроде не происходило, – принялся рассказывать Володька, довольный, как удалось закрутить интригу. – А потом – р-р-раз! И за лето чуть не вся скотина извелась!

Иван взглянул на пустую будку, где, видимо, когда-то жила собака, а теперь на входе лишь слегка качалась паутина, и уточнил:

– Что значит «извелась»?

– Да то и значит, – раздражённо повёл затянутыми в болонь плечами Володька. – Сначала кошка моя, Манька, куда-то ушмыгнула. Но то ладно – всем известно, кошки бесово отродье. Потом три коровы с выпаса не вернулись. Пастух местный Мирка не углядел. Сморило на солнышке, с кем не бывает. Придремал малеха. Продрал зенки – а коров нет! Ну, разбрелись, понятное дело. Только сколько не рыскали – не нашли. Ясно, солнышко?

– Так может, те в лес подались, а там их волки перегрызли? – Иван впал в задумчивость и даже на «ясно-солнышко» в этот раз не отреагировал.

– Трёх сразу? Да и потом – кости бы нашлись. А тут ничего. Словно коров корова языком слизала! – Володька хохотнул, довольный придуманным каламбуром. – Потом больше. Понеслось одно за другим. То молоко горькое, как абрикосовая косточка, то куры чёрные яйца несут. Люди болеть стали, ссориться. Вещи пропадают на ровном месте. Положись чего, отвернешься, а оно хвать! – и нету! Бесы-то под руку толкают всё время. Глаза застилают. Чудится людям всякое. Вот Ратишу-травницу и подтолкнули куда не следовало, ясно, солнышко?

– Ясно, – кивнул Иван, думая, что ничего на самом деле не ясно. – Погоди, отец. Ты сказал, всё это началось, когда Образ пропал. А что за Образ такой?

С этими словами Иван подошёл ближе, надеясь, что подзастоявшийся без собеседников местный сплетник всё выдаст сам – и не прогадал.

– Защитник наш. Покровитель. Ясно-солнышко? – глаза Володьки подернулись влагой, заблестели. Он проникновенно шмыгнул носом.

– Не ясно, – почесал подбородок Иван. – Кто у Ярового защитник: Сварог? Перун? Стрибог? Или кто ещё из высших богов?

На этот раз Володька промолчал и слегка побледнел. Иван продолжал напирать:

– Чего молчишь? Кто на Образе намалёван?

Володька пожевал губами и тоскливо глянул в сторону леса, видимо, поняв, что ступил на скользкую дорожку. Глаза его суетливо забегали, краска окончательно схлынула с лица.

– Мужик какой-то, вроде. Кто ж его знает… Образ этот тут, в Яровом, испокон веков был. Привыкли все. Благость же… – проблеял он невнятно, потихоньку сползая с подоконника обратно в комнату.

– Ну хорошо, – вздохнул Иван, понимая, что вот-вот потеряет свидетеля. – А откуда этот Образ пропал?

Володька явно колебался, но всё же высунулся обратно.

– Маковку вон видишь? – ткнул он на верхушки тёмных елей.

Иван попытался посмотреть в том направлении, куда указывал костлявый, скрученный артритом палец Володьки, но это было сложно: руки у старого алкоголика ходили ходуном. От этого казалось, что показывает он прямо в густой лес. Однако Володька продолжал раздражённо тыкать пальцем в лесную чащу, и Иван решил как следует приглядеться. Он напряжённо всматривался в верхушки деревьев – и наконец ему стало казаться, что он и правда видит над кронами тонкую, едва выступающую крышу. Словно резкость навели.

– Это что? Местное капище? – уточнил Иван, вытирая костяшками пальцев слезящиеся от напряжения глаза. – А почему далеко так? Почему не в самом селе?

– Да потому что строили раньше по чести. Не там, где вздумается, а там, где силушка из земли бьёт! – объяснил Володька, снова смелея. – От Образа на семь вёрст благость была. Потому что место правильное, да Образ чистый. Ясно, солнышко?

– Ага, – Иван опёрся локтем о забор, стараясь придать своей позе деланной расслабленности. – Уже понятнее. То есть у вас на деревенском капище не идолы семи высших правых богов, как положено, а портрет неизвестного мужика?

Володька замер, потом стремительно побледнел и снова стал соскальзывать с подоконника внутрь избы, словно хотел сбежать. Иван тяжело вздохнул, думая, что нет большего наказания для явня – быть болтуном и трусом одновременно. Потом одним махом перегнулся через подоконник и поймал Володьку за ускользающий ворот, решив на этот раз получить всю нужную информацию.

– И где он сейчас?

– Я ничего не знаю, – обиженно захрипел Володька. На его лбу выступил крупный, нервный пот. Глаза бегали.

– Где? – ещё раз легонько встряхнул Иван. Голова Володьки дёрнулась.

– Правду говорю, правую! Никому не ведомо, – затараторил Володька, видимо, решив, что чему быть, тому не миновать. – Его и хватились не сразу. Никто ж и не охранял. Даже капище не запирали. Не думали, что рука у кого подымется. Отхватить же можно по полной. А не убоялись, супостаты.

– Почему? – Иван насторожился и приготовился слушать. Володька разошёлся не на шутку.

– Так ведь силища какая! Народ тёмный, и его только страхом можно пронять. Все знали – тронешь Образ – и беда!

– Страшные сказки какие-то… – Иван наконец отпустил Володьку, понимая, что тот никуда не денется, и поскреб подбородок в раздумьях. Володька отряхнулся, нервно потёр шею и принялся объяснять:

– Сам не видел, но рассказывали. Капище же на совесть делали. С оберегами. Закладывали под все четыре угла. Если огненные обереги – то, стало быть, супостата молнией ударит или угорит. Если на воздух – то задохнется. А наше капище с заветом на воду делали. Всё честь по чести, с водицей из Любань-озера. Стало быть, кто бесчинство какое в капище задумает или руку поднимет на Образ – тот утопнет. Ясно, солнышко?

– Не ясно, – отозвался Иван. – Где утопнет? В озере?

– А это уж всё равно где, – мотнул головой Володька. – Хоть в Любань-озере, хоть в болоте, а хоть и в стакане с молоком. Только всё едино – утопнет!

– Ну и как на этот раз? Утоп кто-то в деревне? – спросил Иван. – После того как Образ пропал?

Володька посмотрел на Ивана озадаченно и поскреб макушку.

– Да вроде нет…

– Значит, не сработал оберег, получается? – беззлобно поддразнил Иван.

– Это только то и значит, что тот, кто Образ брал, не явень был и не навень. Явень бы просто не смог, а навни бы такое не сотворили, – тут же нашёлся Володька.

– А кто тогда? – усмехнулся Иван. – Уж не правые ли?

Володька снова стал белее мела, но тут же нашелся:

– А может, кто пришлый скрал? Может, и утоп потом, да кто ж знает! Ясно, солнышко?

– Ну это-то как раз ясно, – кивнул Иван, потому что логика в словах Володьки была, хотя и слабая. Он глянул на лес и решил зайти с другой стороны. – Ну а вот ты же, Владимир, мужик умный. Я по глазам вижу.

Глаза у Володьки были мутные и особого ума не выдавали, но Володька явно себя в зеркале давно не видел или видел не то, что остальные. Так что грубая лесть Ивана зашла на ура. Володька ненадолго задумался, затем приосанился, всем своим видом показывая, что да, Иван правильно угадал: мужик он действительно не глупый, а то и правда умный. Но как человек скромный, о своём уме Володька решил не говорить и поэтому лишь сдержанно кивнул. Иван скрыл улыбку и продолжал допытываться:

– Вот ты мне скажи: если всё же оставить сказки с оберегами и карой – есть у тебя кто-то на примете из деревенских? Кто мог Образ украсть, если бы была возможность?

Теперь преисполненный значимости Володька с ответом не торопился. Он с важным видом обхлопал себя по бокам и бёдрам, что-то разыскивая, но ничего не нашёл. Иван вытащил из-за уха Володьки аккуратно скрученную самокрутку и вручил её владельцу. Тот благодарно кивнул, зажал сигарету между тонкими губами и снова принялся за поиски. На этот раз, видимо, спичек. Иван терпеливо ждал, чтобы не смазать загордившемуся Володьке торжественность момента. Спички наконец нашлись, но руки у старого алкаша заметно подрагивали, и Иван, отобрав коробок, чиркнул спичкой, потом сложил ладони ковшиком и дал Володьке прикурить. Тот основательно затянулся, выдохнул сизый дым и только после этого обронил веско:

– Я так думаю, тут без Соловья не обошлось…

– Без какого Соловья? – вынужден был спросить Иван, потому что Володька снова вздумал взять длинную драматическую паузу, достойную сцены Большого театра.

– Без Соловья-Разбойника, – выдохнул сизый дым Володька. – Ясно, солнышко?

– Не ясно, – снова отозвался Иван. – Что за Соловей-Разбойник? Местный? Навень?

– Ратич Соловей. Разбойником кличут, потому что уж больно бедовый, – принялся ябедничать Володька.

– Что значит – бедовый? – заинтересовался Иван.

– А то и значит, – снова глубоко затянулся Володька. Испуг от разговора про несанкционированное поклонение на местном капище выветрился, едва Володька понял, что из подозреваемого он превратился в советчика. Теперь алкаш снова говорил с охотой. – Где он – там лихо. Не живётся спокойно супостату. Постоянно в истории влипает. И ведь что самое главное?

В этом месте Володька поднял сухой, узловатый палец и, удостоверившись, что Иван слушает внимательно, веско обронил:

– Соловей – навень тёмный. Из Нижней Нави.

– А много тёмных навней в Яровом? – спросил Иван.

Володька злорадно хмыкнул:

– А ты думаешь, мне все регистрацию свою показывают?

– Ну, может, видел? – не сдавался Иван. – Знак-то приметный.

– Так прячут же…

Тут Володька был прав. Формально навней никто не преследовал. Они жили на тех же правах, что и явные – обычный люд без сверхспособностей и талантов. Однако Навь в свою очередь делилась на Верхнюю Навь, или, как её ещё называли, Славь, и Нижнюю, тёмную Навь. У славней волошба была светлой, безобидной. К светлой нави принадлежали ведуньи, родовые духи, домовые и мелкие помощники по хозяйству, такие как клетники, банники и прочий трудовой народец. Их особо не пересчитывали, и их существование правые органы мало интересовало. Другое дело – Нижняя, или, как её ещё называли, Тёмная Навь. Сила тёмных навней была порой опасна для общества. Для таких и существовала регистрация в ГНИ – Государственной Навной Инспекции. Помимо записи в реестре, тёмных навней снабжали большим узнаваемым знаком – трикселем, представляющим из себя три спирали с единым центром, заключённые в треугольник. Практика проставления таких меток вызвала страшную волну негодования обитателей нави, некоторые даже пытались организовать массовые протесты. Но спорить против бессмертных правых богов навни не могли, да и численное превосходство оказалось не в их пользу – самой многочисленной прослойкой населения были, как ни крути, явни. А они были достаточно равнодушны к проблемам навней. Их беспокоили совершенно другие вещи. Тем более, что принятие соответствующих нововведений по времени очень удачно совпало с отменой запрета на продажу алкоголя в ночное время. В результате протестовали против таких унизительных правил только навни из тёмных. Парочку самых ретивых развеяли в пыль, и всё успокоилось. Но триксель на предплечье тёмные навни даже спустя годы считали штукой позорной и прятали как могли. Ну и, конечно, не обязаны были предъявлять никому кроме официальных правых органов.

– Ещё у Соловья судимость есть. За кражу, – напомнил о себе задумавшемуся Ивану Володька. – Да и долги у него, говаривают. Уж если кто и мог образ украсть или, допустим, воров на него навести, так его первого следует проверить.

– А дознание какое-нибудь местные проводили? – продолжал допытываться Иван.

– А как же! – кивнул Володька, снова затягиваясь пахучей сигаркой. – Было. И Ратича спрашивали. Только у него это… как его?

– Алиби? – подсказал Иван.

– Точно! – подхватил Володька. – Только ерунда всё это! Какое у навня может быть алиби?

– Ладно, – вздохнул Иван, отходя от калитки. – Последний вопрос. Ты не видел случайно, кто мне на крыльцо вчера свёрток подкинул?

– Тебе вчера много чего на крыльцо кидали, – оскалился Володька.

– Ну это да, – поморщился как от зубной боли Иван. – Но я про то, что уже затемно принесли. Продолговатый предмет, завернутый в простую серую ткань.

– А что там? – оживился Володька.

– Да так… – уклонился от прямого ответа Иван, думая, что Володьке про оружие знать не надо.

– Нет, не видел, – с сожалением признался Володька. – Темно уже было, ясно, солнышко?

– Ясно, – вздохнул Иван.

– Зато могу сказать, кто тебе крыжопное варенье принёс, хочешь? – вкрадчиво произнёс Володька, щуря правый глаз от струйки дыма.

– Нет, не хочу, – проворчал Иван и глянул на солнце, которое уже показалось из-за верхушек деревьев. – Ну, бывай!

– И тебе не хворать, – кивнул Володька и кинул окурок на землю прямо под своим окном. – А в лес ты всё-таки не суйся. Ясно, солнышко? – не отставал Володька.

– Не ясно, – пожал плечами Иван. – А то что?

Володька криво ухмыльнулся и вдруг исчез из окна. Завозился в глубине комнаты, загромыхал чем-то, удаляясь. Иван топтался на улице, силясь понять: то ли Володька, как заправский джентльмен, решил уйти не прощаясь, то ли сейчас последует продолжение.

Наконец заскрежетал засов, и дверь распахнулась. Однако, чтобы увидеть Володьку, Ивану пришлось опустить взгляд. И дело было не в росте старого алкоголика.

– А то вот! – спокойно объяснил Володька, обводя ладонью обод старой инвалидной коляски и показывая глазами туда, где застиранные треники заботливо подтыкались под колени. Ниже ног не было. – Я, Иван, тоже раньше как ты жил. Любопытный да прыткий. Ясно, солнышко?

– Ясно, – сглотнул ком в горле Иван.

Глава Четвертая. Капище

Направление, которое показал Володька Ясно–Солнышко, Иван помнил прекрасно. Да и тропинка туда вела всего одна. Сбивчивое объяснение соседа про бьющую из земли силу следовало проверить лично, а вот в бесов, которые кого-то там куда-то водили, верилось с трудом.

Пробежать требовалось что-то около километра через пролесок. Дорога шла в горочку, под ногами похрустывали еловые иголки, ветра не было. Солнце пробивалось сквозь развесистые кроны и прошивало лес косыми золотыми нитями. В наушниках негромко играла любимая музыка. Самое то для утренней пробежки. Даже неприятный след от беседы с Володькой стал потихоньку таять.

Иван выровнял дыхание и темп. Два шага вдох – два шага выдох. Два шага вдох – два шага выдох. Два шага…

Через некоторое время Иван остановился. Капля пота поползла между лопатками вниз, холодя и тревожа. Иван стянул толстовку и обвязал её вокруг пояса. Потом взглянул на трекер шагов на запястье и осмотрелся. Лес как лес. Спокойно и тихо. Судя по мобильному приложению, он пробежал уже километра два. Иван пригляделся повнимательнее, но тропинка была одна, и другого пути не наблюдалось. Иван пожал плечами и припустил снова. Теперь дорога шла вверх под более крутым наклоном. Сердце стучало, тяжело перегоняя кровь по венам. На висках выступила испарина, на ноги словно подвесили по пудовой гире. А капища всё не было видно.

– Да что ж такое! – пробурчал себе под нос Иван, через некоторое время снова останавливаясь. Утер пот со лба тыльной стороной руки, потом уперся ладонями в колени и постарался отдышаться. Опять бросил тревожный взгляд на трекер и нахмурился – четыре километра, а капище и не думала показываться. Иван оглянулся. Ощущение было такое, будто он только что вступил в лес. Картинка не менялась абсолютно. Словно всё это время он бежал на одном месте. Иван задумался. В бесовщину он не верил, и предупреждения сначала Явись, а затем и Володьки Ясно–солнышка пропустил мимо ушей. Однако пора было признать, что к своей цели он не приблизился.

Иван глянул назад, думая, что в такой ситуации самое правильное будет вернуться обратно и предпринять ещё одну попытку попасть в капище в следующий раз, потому что время, по его представлению, уже подбиралось к обеду.

Словно подтверждая догадку, желудок требовательно заурчал, а мысль об оладьях с яблоками, которые напёк заботливый домовой, заставила рот наполниться слюной. Иван шумно сглотнул и пошёл на сделку с самим собой, решив потратить на задуманное ещё десять минут. Наушники он больше не надевал. Теперь он вслушивался в каждый звук, ругая себя, что не сделал этого раньше. Деревья с травой, конечно, так себе собеседники, но общее настроение передавали отлично.

Однако всё было тихо. В этом лесу ни одна птица не пела свою песню, ни одна мышь не прошмыгнула перед ним по тропинке, листва не шелестела над головой. Единственными звуками оставались шаги Ивана и его прерывистое дыхание. И это казалось странным. Всё живое Иван чувствовал очень чутко. Его уху не сложно было отличить песнь соловья от иволги, примечать малейшие шорохи, с которыми муравьи тащили всякую полезную ерунду, но этот лес словно вымер. А точнее, напряжённо за ним наблюдал. Тревога, не покидавшая Ивана со дня его приезда в Яровое, всколыхнулась с новой силой.

Он снова сосредоточился на счёте вдохов и выдохов и постарался включить мозги. Уговаривал себя, что всё можно объяснить логически. Вполне вероятно, к капищу просто вела другая дорога.

Словно в ответ на его догадки, тропинка вдруг вывела на развилку. Иван остановился, решая, куда ему податься: направо или налево. В голове всплывали какие-то обрывки из детских сказок – про «налево пойдёшь – коня потеряешь, направо – жизнь потеряешь», а дальше как? Вроде, прямо пойдёшь – себя потеряешь. Коня у Ивана не было, прямо пойти не предлагали, и Иван свернул налево.

Лес стал гуще и темнее. Через дорожку тут и там змеились узловатые корни деревьев, и Ивану приходилось перепрыгивать через них на манер горного козла. Пот струился по спине ручьём, и футболка прилипла к телу как вторая кожа. Иван сжал руки в кулаки. Два шага вдох – два шага выдох. Два шага вдох – два шага выдох.

Наконец деревья раздвинулись, света стало побольше, и… Иван вынырнул к уже знакомой развилке.

– Твою ж налево! – выругался он, снова упираясь ладонями в колени и пытаясь отдышаться. – И куда теперь?!

Вопрос, собственно говоря, был риторическим. Налево он уже сворачивал, и ничего не вышло. Оставалось только бежать направо, как бы там сказки на этот счёт ни пугали. Иван стер пот со лба и потрусил по второму пути, прикидывая, что рыскает по лесу уже часа три.

«Правая» тропинка была не легче, чем «левая». Под ногу то и дело подворачивались большие камни. Корни елей складывались в затейливые узоры. Высохшие колючие ветки цеплялись за штанины. Иван упрямо считал шаги и дышал, экономя силы. Солнце почти не проникало через сомкнувшиеся кроны деревьев, и мокрая от пота футболка стала холодной и тяжёлой. Но поворачивать обратно было глупо. В конце концов, где-то в лесу пряталось капище! Иван сам отчётливо видел крышу. С того места, где её показал Ивану Володька, вообще казалось рукой подать. Так что по любому оставалось всего ничего. Два шага вдох – два шага выдох. Два шага вдох – два шага и…

Иван вновь оказался перед злополучной развилкой. Он чуть не взвыл от отчаяния и бессилия. Пнул ногой ствол ближайшей ёлки, и ему на голову тут же свалилась огромная шишка, пребольно стукнув по макушке.

– Хватит! – прорычал Иван, обращаясь непонятно к кому, ведь в лесу он был один. Над его головой тревожно качнулись ветки. Иван в последний раз посмотрел на развилку и, махнув рукой, повернул назад, к дому. – В следующий раз!

Возвращаться было проще. Теперь тропинка шла под гору, и ноги сами несли его в сторону деревни. Лес слегка расступился, деревья уже не жались друг к другу, создавая непроглядный частокол. Откуда-то отчётливо потянуло дымком от печной трубы. От сердца отлегло. Иван перевёл дух и перешёл с бега на скорый шаг, окончательно успокаиваясь, хотя разочарование не отставало словно назойливая гудящая муха, как ни старался Иван отогнать её мыслью, что он обязательно вернётся и найдёт капище позже.

Деревья расступились, солнце ударило прямо в лицо. Иван глубоко вздохнул, готовясь увидеть деревенскую улицу, но вместо этого вышел на ровную площадку перед массивным зданием, сложенным из светло-серого камня.

– Нашёл… – прошептал Иван, забывая про усталость и раздражение и восторженно оглядываясь.

Капище было большое и торжественное. В некоторых населённых пунктах и вовсе не заморачивались постройкой стен и крыши, ограничиваясь хорошо утоптанной площадкой, которая, как правило, имела форму круга. Тут же аккуратно обтесанные светло-серые камни были прекрасно подогнаны друг к другу, хоть и основательно поедены безжалостной молью-временем. Стены поднимались так высоко, что приходилось задирать голову, чтобы их рассмотреть. Всё было сделано на славу, и труда потрачено немало. Вот только капищем явно давно не пользовались. Вероятно, с исчезновением Образа люди перестали сюда захаживать.

Иван пошёл в обход здания, решив для начала осмотреть капище снаружи, а потом уже заходить внутрь. Он медленно ощупывал кладку и осматривал всё, что могло привлечь внимание, По большому счёту ничего загадочного или странного не наблюдалось. Вот только складывалось впечатление, что когда-то давно ландшафт тут был совершенно другой: большие вековые ели, дубы в обхват человеческих рук, старые клены, липы – вдруг расступались для низкого пролеска с деревцами потоньше так, что от каждой из сторон капища в лес уходила широкая прогалина. Словно его построили на перекрёстке давно забытых и заросших дорог.

Иван поскрёб подбородок, остановился перед распахнутыми дверями и заглянул внутрь. Священного трепета в подобных местах он не испытывал, хотя почитать правых богов было обязательным для всех, и капища строились в каждом населённом пункте. А чего ещё ожидать, если государством управляли правые боги? Вера и власть в умах переплелись так, что вера и стала властью. Но именно эта обязательность и отвращала. То, что много лет назад было священным, стало для многих формальным. Что до чудодейственных свойств идолов – тут было ещё больше вопросов.

Иван постоял, прислушиваясь к тихому гулу под ногами, и хмыкнул – место и правда было сильное. Могло и сдетонировать при правильном приложении. Такие точки раскидало по всей стране, и многие были утеряны. Судя по всему, Яровое оставалось одним из таких забытых энергетических выбросов. Иван вошёл внутрь.

На первый взгляд всё выглядело неплохо. Лучи солнца, проникая через четыре витражных окна, ложились на пол причудливой разноцветной мозаикой; стены расписаны цветами и затейливыми орнаментами. Но нигде не было видно идолов, а ведь их по правилам должно было быть семь. Семь великих правых богов, которых Великий Первородный бог Род оставил присматривать за миром в своё отсутствие: главный Сварог – залог порядка на земле; его правая рука Перун – глава военного ведомства; врачеватель Велес; просветитель Дажбог; Стрибог, дарующий всё, что растёт и плодоносит; матушка Мокошь, семью оберегающая, и таинственный Семаргл, защищающий страну от напраслины, или, выражаясь нормальным светским языком, отвечающий за безопасность границ от внешнего воздействия.

В некоторых, совсем древних капищах, славили и Рода, но с момента исчезновения Первородного минуло столько времени, что память о нём стала вытираться. Да и на высшем уровне такое поклонение не поощрялось. В Столице и городах побольше так и вовсе всё, что касалось Рода, поубирали. Есть, как говорится, и действующие современные правые боги, верить в которых целесообразнее и уж всяко полезнее. Ждать возвращения Рода продолжали лишь навни. Именно к ним относились все последние ужесточения в законодательстве и, естественно, находились старики, травившие байки о том, как хорошо жилось при прежней власти Первородного. Однако шли годы, за ними века, а Род так и не появился. А тех, кто продолжал верить в сказки о его втором пришествии, в народе метко окрестили – наивными.

Иван очнулся от раздумий и двинулся дальше. Под ногами захрустела сухая листва, нанесённая сюда от порога, лба коснулась лёгкая паутина, и Иван отвёл её рукой. Изнутри капище и вовсе выглядело огромным, да к тому же оказалось двухъярусным. По стенам его опоясывал резной балкон, от которого выше шла небольшая лестница. Иван задрал голову, гадая, куда она ведёт, и обнаружил световой проём в сводчатом перекрытии капища, сделанный, видимо, для обслуживания крыши. Он перевёл взгляд пониже, осматривая тяжёлые дубовые лавки, стоявшие вкривь и вкось, и вдруг заметил, что на стене, прямо по центру над главным постаментом, на котором при нормальном раскладе должна была стоять статуя Сварога, небольшой прямоугольник, где краска казалась чуть темнее, чем основной оттенок остальной стены. Видно просто не успела выцвести. Получалось, на стене долгое время висело что-то небольшое и почти квадратное. Видимо, то, что Володька назвал Образом. А впрочем, размер ничего не значил. Сила, заложенная в Образе, возможно, крылась не в размере, а в сильнейшем энергетическом поле, которое излучал артефакт, установленный в определённом месте. Но чтобы вынести из капища Образ, не нужно было никаких приспособлений. Всего-то и требовалось: снять реликвию со стены и, спрятав под полой, пройти на выход. А ещё как белый день стало понятно, что в Яровом чтят совсем не правых богов.

Иван последний раз осмотрелся и только тут задумался, как он будет выбираться. Что-то или кто-то явно не пускал его в это место. Непонятно было, выпустят ли обратно.

Иван вышел из дверей и, так как дорога была только одна, припустил бегом вперёд. К своему удивлению, уже через пятнадцать минут он выскочил из леса на знакомую улицу, залитую солнцем. Перевёл дыхание, повернулся назад и обомлел: тропинки, по которой он держал путь, больше не существовало. Лес сомкнулся перед ним сплошной стеной.

Глава Пятая. Кузнец

До дома Иван добрался совершенно измотанный. Несмотря на то, что в лесу он провёл часа три, а то и четыре, солнце ещё робко висело над дальней горой, а деревня толком не очнулась от сонной дремы. Иван навалился грудью на калитку, дотопал до кадки с дождевой водой и облегчённо воткнулся туда головой. Долго тёр шею, плечи, отфыркивался, как медведь.

– А я говорил! – донеслось до него с крыльца. Иван обернулся и увидел домового с немым укором, застывшего на пороге.

– Который час? – прохрипел Иван, стирая воду с лица ладонью. Ноги ныли так, словно он отмахал марафон. Глянул на трекер на руке и присвистнул: двенадцать километров!

– Так девяти нет ещё, – пожал плечами Явись и, не сходя с крыльца, кинул чистое полотенце прямо в Ивана.

– Не может быть! – обмер Иван, машинально ловя летящее в него полотенце.

– Может, – твёрдо сказал домовой и снова не удержался от ехидцы: – Я же предупреждал!

– Ладно-ладно, – махнул рукой Иван, устало утираясь.

– Чаю налить? – тут же пошёл на попятную домовой.

– Я сам, – буркнул Иван.

Явись пожал плечами и отвернулся, торопясь к своим делам, но Иван снова окликнул его, осенённый внезапной догадкой:

– Слушай, как думаешь, травница эта – Ратиша, что до меня была, записи какие-нибудь вела по пациентам?

– Про записи мне не ведомо, – насупился домовой. Иван понял, что сам того не ведая, наступил Явись на больную мозоль. Интересно, каково это – всю жизнь сидеть взаперти и не иметь возможности нос высунуть наружу. – Но изба её так и стоит пустая. Можешь там пошуршать.

– Ладно, не серчай, – добродушно пробасил Иван. – Далеко идти?

– Чухлик покажет, – махнул куда-то в сторону леса Явись.

Иван кивнул согласно:

– Сначала чай. А то сейчас язык к глотке прилипнет. Хотя… погоди-ка!

Он нахмурился и замер, прислушиваясь к движению на дороге. Всё было тихо. Только рыжая солнечная кисточка маячила над забором.

– Горыныч, ты? – окликнул Иван.

Рассекреченный Горыныч показался у калитки и смущённо засопел.

– Ты ко мне? – улыбнулся Иван.

– Да я просто мимо шёл, – хмуро буркнул Горыныч, поглядывая на крыльцо. – Ты ж, наверное, занят…

– Проходи в дом, – перебил его Иван, тайком косясь в дальний угол огорода – на скромно притаившийся за кустом бузины маленький домик, окрашенный весёленькой зелёной краской, с кокетливым сердечком на дверце. – Явись оладьи напёк с яблоками. А я сейчас подойду.

Два раза Горыныча приглашать не нужно было. Он быстро потопал по ступеням наверх, а Иван, убедившись, что входная дверь за Горынычем затворилась, рысью кинулся по своим земным суетным делам.

Управился он быстро – и пяти минут не прошло. Выяснилось, что любопытный Горыныч тоже времени зря не терял. Иван застал его за столом: в миске справа от него дымилась горка оладьев, в чашке слева остывал чай, а прямо перед ним лежал разворошенный свёрток с ножом.

– Ва-а-а! – восхищённо прошептал Горыныч, поднимая на Ивана глаза. – Твоё?

– Шустрый ты, – проворчал Иван. – Тебе не говорили, что по чужим вещам лазить нехорошо?

– Так он прям тут лежал. На столе, – пожал плечами совершенно не смутившийся Горыныч. Хвост за его спиной взволнованно стучал по полу. Иван протянул руку, чтобы забрать нож у Горыныча, но слегка не рассчитал – и  ойкнул от неожиданности: лезвие ножа было заточено острее бритвы, и на большом пальце тут же набухла капля крови.

– Вот чёрт! Порезался, – пробормотал Иван, машинально ища глазами свой рюкзак, который так до конца и не разобрал с приезда, и где было всё, что нужно для оказания первой помощи. Порез оказался неглубоким, но кровь уже тонкой струйкой юркнула за рукав. Даже на рукояти ножа были видны бурые капли. – Не заляпать бы тут всё!

Иван сунул палец в рот, пососал и аккуратно положил нож на стол. Одной рукой зарылся в недра рюкзака, нашаривая бинт и антисептик.

– Гавр, помоги-ка! – позвал он.

Но Горыныч на удивление не отреагировал. Он стоял у стола, склонившись и заложив руки за спину, словно опасаясь, что нож сам прыгнет на него и отрежет что-нибудь жизненно важное, и рассматривал раритет. Хвост Горыныча мелко подрагивал. Иван, заинтересовавшись, подошёл, прижимая к ране кусок бинта.

– Ты только посмотри на это! – негромко сказал Горыныч, показывая подбородком.

Иван пригляделся – и вздрогнул. Рукоять ножа словно наливалась изнутри тёплым алым светом, хотя, возможно, такой эффект получился из-за россыпи мелких капель крови. Иван, недолго думая, вытер нож большим пальцем – и ахнул. Затейливая старинная резьба, до этого почти неразличимая, вдруг ожила, стала выпуклой. Иван и Горыныч, склонившись над столом, в изумлении наблюдали, как обычный орнамент из цветов и листьев постепенно складывается в подобие букв старорусского алфавита.

– Поборник… – медленно прочитал Иван и почесал здоровой рукой подбородок. – Это что значит?

– Защитник, – раздалось со стороны печи. Иван с Горынычем вздрогнули и уставились на домового, появившегося как всегда без шума и предупреждения.

– Защитник от чего? Да и кто защитник-то? – пробормотал Иван, а Горыныч, видимо решив, что все эти чудеса не отменяют сытного завтрака, бухнулся на лавку и нацелился на оладьи.

– Так сам нож, наверное, и защитник? – предположил он, пододвигая к себе миску. – На нём же написано.

– Да, но кровушка-то Ивана? – возразил Явись. – Надпись-то появилась после того, как в рукоять каплю крови втерли.

– Так, наверное, любую кровь можно, – пожал плечами Иван и посмотрел на Горыныча, но тот тут же отодвинулся дальше по лавке, прихватывая с собой оладьи. Иван хмыкнул и аккуратно взял нож, поражаясь, как рукоять потяжелела, потеплела. Словно ластилась к ладони. Иван был готов поклясться, что ощущает слабое, но ритмичное постукивание, как будто внутри древнего оружия билось сердце, разбуженное его вмешательством.

– Ладно, – вздохнул Иван и, ловко обмотав бинт вокруг пальца, затянул узел зубами. – Горыныч, ты часом не знаешь, никто из деревенских оружием не промышляет?

Горыныч задумчиво проскрипел лавкой и, подцепив с миски сразу три оладья, щедро обмакнул их в сметану. Запихал конструкцию в рот и забубнил:

– Здесь вообще мало кто чем промышляет в последнее время. Народ в Столицу потянулся. Типа как я… Деревня загнивает. Но кузнец есть. Только он со странностями.

– Прожуй сначала, – беззлобно проворчал Иван, однако тут же задал следующий вопрос. – Что значит со странностями?

Горыныч торопливо заработал челюстями, потом облизал пальцы и сделал щедрый глоток чая.

– Да фиг его поймёшь, – продолжил он, наконец. – Нелюдимый какой-то. Даже не здоровается. К себе никого не зовёт. Дом на самой окраине. Ставни у них всегда заперты.

– У них? – уточнил Иван.

– Он с дочкой живёт, – Горыныч уже снова шуровал в миске с оладьями. Его хвост вольготно разлегся на полу, в солнечном квадрате от окна. – Они недавно сюда приехали.

– Навень? – уточнил Иван.

– Не, – мотнул головой Горыныч, шмакая набитым ртом. – Вроде явни оба.

Иван понаблюдал за Горынычем, старательно облизывающим ложку, потом вспомнил, что собирался наведаться в дом к перебравшей грибов травнице, но решил, что это подождёт. Тут тоже интересный визит наклевывался. Он дождался, пока Горыныч управился с очередной порцией оладьев, и встал с лавки:

– Покажешь?

***

Идти до дома кузнеца пришлось на другой конец деревни, благо само поселение было небольшим. Жил тот у подножия горы, и, судя по размерам и состоянию огорода, хозяйство вел прилежно. А впрочем, скоро выяснилось, что дело не в кузнеце – несмотря на ранний час, в огороде обнаружилась чья-то торчащая в зенит пятая точка, облачённая в застиранные, знавшие лучшие времена джинсовые шорты, которые, в свою очередь, были густо облеплены зелёными мохнатыми репьями. Джинсовая задница споро продвигалась вдоль грядок, что-то подмурлыкивая себе в будущий урожай и бодро пританцовывая, и никакого внимания на прибывших Ивана с Горынычем не обращала.

– Тут! – ткнул по направлению репьёв Горыныч и ловко отсёк поползновение хвоста на куст чужой смородины.

– Пальцем не тычь, – невольно вступил в воспитательный процесс Иван и сам от себя поморщился. Ведь не старик ещё, почему скатился в нотации? – Мелковат что-то ваш кузнец.

Из избы, располагавшейся в нескольких метрах от дороги, вдруг раздался надсадный кашель. Иван машинально напрягся, вслушиваясь в мучительно пытающегося откашляться невидимого обладателя слабых лёгких. «Джинсовая попа» в репьях тоже прекратила танцы-пляски и немедленно разогнулась, вместе с Иваном прислушиваясь к нескончаемому перханию.

– И давно это у него? – поинтересовался Иван, делая шаг к шаткому забору и опираясь на доски.

«Джинсовая попа» наконец развернулась к нему, потирая затекшую поясницу, и кивнула.

– С весны. Убью, блин!

– Здравствуй, Ольша! – расцвел Горыныч, а хвост, забыв про смородину, немедленно потянулся через забор к старой знакомой.

– Ты девица что ли? – расплылся в улыбке Иван, но Ольша лишь сердито глянула на него и, сдернув с шеи косынку в чёрных горох, споро повязала её на огненно-рыжих волосах, стягивая в узел концы на макушке и тут же превращаясь в грозную и рогатую.

– Привет, Гаврюша, – поздоровалась она с Горынычем, а заметив хвост, разулыбалась. Подставила руку и смешно наморщила нос от щекотки, когда мягкая кисточка доверчиво легла ей на ладонь. Потом уважительно стиснула и чинно поздоровалась: – Привет, Хвост!

– Пошли-ка посмотрим, – толкнул калитку Иван, больше не церемонясь.

– Эй, медведь пришлый! – одёрнула его Ольша. – А разрешения спросить?

– Мне можно, – расплывчато пояснил Иван, мягко отодвигая Ольшу с прохода широким плечом. Да и что там отодвигать-то? От горшка два вершка.

– Ольша, это врач наш новый! – пояснил у него за спиной Горыныч. – Иван. Нормальный мужик. Впусти его.

– Да он уже сам впустился, – проворчала Ольша, следуя за Иваном по узкой тропинке между двух аккуратных грядок.

Стоило им дойти до крыльца, как она забежала вперёд Ивана, топая ногами в смешных жёлтых резиновых сапогах. Встала сердито, упёрла руки в бока и потребовала ультимативно, явно имея в виду хозяина избы:

– Только ты уж, Иван, ему спуска не давай! Объясни, что если не будет лечиться, то я сама его тут в картошке прикопаю. Всё равно долго такими темпами не протянет.

– А самой сказать? – невольно улыбнулся на сердитую пигалицу Иван. – Словами через рот?

– Меня он не слушает, – вдруг поникла и потеряла весь запал Ольша.

Иван стер с лица улыбку и глянул повнимательнее. Лет немного, но и не девчонка. Косточка тонкая, хрупкая, как у птички. Против Ивана – что воробей перед медведем. А гонору столько, что любого в порошок сотрёт.

– Ладно, показывай, – велел Иван и сам первый прошёл в распахнутый дверной проём, заботливо прикрытый белой кисейной занавеской от случайной мошкары. Ольша открыла было рот, но невидимое людскому глазу уплотнение домовой печати, маревно качающееся над порогом, Иван прошёл без видимого затруднения. Только зыркнул на Ольшу ещё внимательнее. Домовая печать тут была не слабее той, что в его доме. А Горыныч вроде упомянул, что кузнец не навень. Хотя может и напутал чего.

– Здравствуй, отец! – громко поздоровался Иван.

Чёрт его знает, откуда появилась эта привычка – разговаривать с пациентами чуть громче, чем следовало, и чуть бодрее, чем хотелось. Наверное, этот навык сам собой лип ко всем, кто вступал на путь врачевания. А впрочем, в данном случае повышенные тона оказались оправданными.

Крепкий, кряжистый, тёмный лицом мужик стоял прямо посреди избы, вцепившись в край стола, и медленно растирал левую сторону груди. Ивана он либо не услышал, либо просто проигнорировал.

– Слышит плохо, – дохнула Ивану прямо в ухо Ольша.

У того от её шёпота рассыпалась невольная рябь мурашек по коже.

– Профессиональное. На кузне все глохнут, от грохота-то.

Иван кивнул, вспомнив про род деятельности хозяина избы.

– Звать как? – так же тихо отозвался он, внутренне недоумевая, чего они, собственно, шепчутся, если мужик и так их не слышит. Ольшой, видимо, двигало желание не смущать отца, а Иван автоматически вступил в этот молчаливый сговор.

– Фёдор, – снова шевельнулось у уха тёплое дыхание.

И снова светлую поросль у Ивана на руках вздыбило. Даже поёжился. Сам не понял – от неловкости или от удовольствия.

– Здравствуй, Фёдор! – старательно пробасил он, отгоняя от себя нежданный морок.

– Чего орёшь? – недовольно обернулся кузнец. – Чай не глухой.

– Доктор к тебе, – Ольша шагнула, но не к Фёдору, а куда-то вбок. Споро выдвинула на середину избы тяжёлый самоструганный стул и похлопала по сиденью, глядя на отца, дескать, присаживайся. Но тот только отмахнулся. Был он, видать, из породы крепких, плотно стоящих на земле мужиков, которые хворь не признают ни за какие коврижки.

– Не нужно мне, – он сердито сверкнул глазами на Ольшу из-под пегих, кустистых бровей. – Здоров я.

Но Иван уже прошёл к нему.

– Раз здоров, так мы быстро управимся, – добродушно предположил он, кладя руку на плечо Фёдору и слегка подталкивая того к стулу. Кузнец был не из мелких, но против Ивана и он как-то стушевался и поблек. Открыл рот возразить, но только скривился мучительно. Дернулся и зашелся в новом приступе свистящего кашля, невольно опускаясь на подставленный стул.

– Понятно, – пробурчал Иван, оглядываясь на Ольшу. – Ложка чистая есть?

Ольша молча рванула куда-то вглубь избы, застучала ящиками, раздражённо загремела чем-то.

– Куда всё пропадает? Вот тут же была! Любимая… мельхиоровая.

– Да мне любую, – успокоил Иван.

– Тебе-то да, – проворчала Ольша и через пару секунд вернулась, неся перед собой матово светящийся столовый прибор. – Ложка, что пропала, одна единственная от мамы осталась. Ладно… найдётся.

Иван кивнул, отобрал ложку, терпеливо переждал нескончаемый приступ кашля и потребовал у кузнеца:

– Скажи «А-а-а»!

Фёдор свирепо глянул на ложку. Грудь его ходила ходуном, на тёмном морщинистом лбу выступила испарина. Глаза после пережитого приступа слегка потускнели, словно подернулись пеплом горячие угли костра. Потом махнул устало и доверчиво, как дитя, открыл рот.

– А-а-а… – низко прохрипел он.

Иван ловко прижал ему корень языка ложкой и забубнил:

– Так, воспаление дёсен – понятное дело… Трёхея дурная совсем. За грудиной боль есть, давящая? Чувство удушья? Кашель к обеду проходит? Куришь?

Кузнец мычал с ложкой во рту.

– Курит? – обратился Иван к Ольше, наконец давая кузнецу свободу.

– Курит, – свела брови к переносице Ольша.

Она стояла, сложив руки на груди, опираясь пятой точкой на стол и задумчиво разглядывала. Только не Фёдора, а Ивана. Кузнец снова злобно сверкнул глазами из-под густых бровей и хотел что-то сказать, но вместо этого опять зашелся в новом приступе кашля.

– Так. Стетоскопа у меня с собой нет, но я и без него вижу, что курить надо бросать и бросать срочно. На вскидку у нас тут бронхит курильщика и стенокардия. После более тщательного обследования скажу точнее, – вздохнул Иван.

– Не надо мне тщательного обследования! – встрял в разговор, пришедший в себя кузнец. Он подозрительно глянул на Ольшу, потом на Ивана, и настроение его испортилось ещё больше. – И вообще, шёл бы ты отсюда, мил человек.

– Пап, ну он же хочет помочь, – встала на защиту Ивана Ольша.

– Мне и без помощи тут неплохо жилось! – всё больше расходился кузнец. – Иди подобру-поздорову!

– Я, вообще-то, по делу пришёл, – вспомнил цель своего визита Иван. – Мне бы консультацию по поводу одной вещицы получить…

– Некогда мне! – окончательно вышел из себя кузнец и неожиданно резво встал на ноги. Доковылял до двери и демонстративно распахнул занавеску.

Иван, поняв, что ему тут не рады и сегодня диалога со строптивым кузнецом не получится, пошёл на выход, кивнув на прощание Ольше. Про нож предстояло добывать информацию другим способом. Горыныч, про которого все забыли, нерешительно мялся у калитки. Иван повернулся, чтобы попрощаться, но дверь за ним с треском захлопнулась. Он пожал плечами и уже направился в сторону своего дома, как вдруг позади раздались лёгкие шаги.

– Иван! – услышал он за спиной голос Ольши.

Он обернулся. Ольша стояла у калитки, стащив с головы платок и снова превратившись из ведьмы в девчонку. Иван сделал несколько шагов обратно и встал по другую сторону.

– Не сердить на него. Он просто чужаков не любит, – улыбнулась Ольша.

– Я не сержусь, – сказал Иван, про себя думая, что кузнец не всех чужаков не любит, а только тех, кто на Ольшу заглядывается. Понятное дело: боится старый, что уведут его кровиночку и некому будет за ним «дохаживать». Обычная психология эгоиста. Однако говорить об этом вслух, да ещё и Ольше, не стал. – Тебе его надо как-то убедить курить бросить.

Ольша лишь отчаянно махнула рукой. Между её бровей пролегла горькая складка.

– Да у нас все разговоры только об этом… Бесполезно…

Иван кивнул. Удивительно, но даже под угрозой смерти некоторые не способны расстаться со своими вредными привычками. Потому что смерть – это завтра, да и то не точно. А то, что завтра – того вроде бы как и не существует.

– Ты за помощью приходил? – очнулась от своих невесёлых мыслей Ольша. – Может, я чем пригожусь?

Иван, поколебавшись, достал из-за пазухи свёрток с ножом и размотал рогожку. Ольша зачем-то обтерла руки о бока и аккуратно взяла нож с тряпицы. Одной рукой придержала рукоять, а кончик лезвия упёрла в указательный палец другой. Медленно повертела. Потом поднесла оружие близко к глазам и прищурилась. Иван терпеливо ждал.

– Нет, – разочарованно протянула Ольша. – Боюсь, я тебе здесь не помощница. Могу только сказать, что это точно не мой отец делал. Вещь старинная. Вот тут видишь?

С этими словами Ольша поднесла рукоять близко к лицу Ивана, предлагая посмотреть повнимательнее. Тот глянул и вздрогнул: надпись с рукояти пропала. Теперь Ольша держала в руках просто кусок стали.

– Тут надпись была… – пробормотал Иван.

– Какая надпись? – оживилась Ольша, но Иван махнул рукой, решив пока не вдаваться в подробности. Хотелось послушать, что скажет Ольша. Та, поняв, что объяснений не будет, вернулась к созерцанию рукояти.

– Тут… – ткнула она маленьким розовым ногтем. – Клеймо. Это как печать мастера.

Иван вздрогнул и пригляделся повнимательнее на круг с лучами внутри и центром, закручивающим их в воронку. Знак казался смутно знакомым. Словно в детстве он видел его не раз. Иван напрягся, гадая, при чём тут детство, но воспоминания не шли. Словно никакого детства и не было. Смутно всплыло светлое пятно, тепло чьих-то рук, большая сильная фигура, заслонившая солнце… Он тряхнул головой.

– Иван? – тревожно позвала Ольша. – Что с тобой?

– Вижу, – торопливо ответил он, оставляя загадку про сгинувшие воспоминания на потом.

– Но мне это клеймо неизвестно, – вздохнула Ольша. – А так нож сделан на славу. Даже, я бы сказала, на века. И ещё… форма для обычного ножа немного странная. Вот тут утолщение на лезвии.

– Что это значит? – спросил Иван, разглядывая нож внимательнее.

– Не знаю, – пожала плечами Ольша и тут же посерьёзнела, заметив на большом пальце Ивана бинт, на котором набухло багровое пятно. Видимо, от всей этой возни с кузнецом рана вскрылась. – Это порез?

– Ерунда, – отмахнулся Иван, но Ольша, нахмурившись, потребовала:

– Дай посмотрю!

– Ольша, это я врач, а не ты, – рассмеялся Иван, но руку протянул. Забота девушки была приятна. Она задергала концы бинта, но без результата. Не успел Иван и слова сказать, как Ольша наклонилась и ловко вцепилась в узел зубами. Ладонь Ивану обдало горячим дыханием, и вдруг, ни с того ни с сего, Иван покраснел как первоклассник, которого впервые посадили за одну парту с девочкой. Горыныч, маявшийся рядом, прыснул в кулак и тут же получил от Ивана свирепый взгляд. Слава богам Ольша не заметила этой метаморфозы. Она уже размотала бинт и рассматривала порез.

– Кровь остановить надо, – пробормотала она и быстро оглянулась вокруг себя.

Иван открыл было рот, чтобы сказать, что у него есть абсолютно всё, что нужно в таких случаях, но промолчал. Ольша наклонилась, сорвала пару каких-то мясистых листьев и, размяв их пальцами, ловко приложила к порезу.

– Держи так, – распорядилась она. – Пока до дома дойдёшь, кровь уже остановится.

– А что это? – заинтересовался Иван.

– У меня свои секреты, – хитро прищурилась она.

– Спасибо, Ольша, – искренне поблагодарил Иван.

– Да не особо я тебе помогла, – отмахнулась та.

– Ты мне очень помогла, – улыбнулся Иван, забирая и пряча нож обратно в тряпицу. – Давай, я тебя за это кофе угощу.

На этих словах он замешкался, догадываясь, что кофе в деревне пить негде. Не к себе же девушку приглашать вот так сразу. Хотя в Яровом всё было по-простому.

– Или чаем, – добавил он и ухнул, как в ледяную прорубь, чтобы не передумать. – Приходи ко мне в гости. У меня варенье есть. Крыжопное.

– Какое? – расхохоталась Ольша.

– Крыжопное, – разулыбался Иван ещё шире, чувствуя себя совершеннейшим дураком. Очень счастливым дураком, кстати. – Ну то есть крыжовниковое… или крыжовное.

– Крыжовенное, – утерла выступившие от смеха слёзы Ольша. – Правильно говорить – крыжовенное. Я приду. У меня, кстати, день рождения скоро.

Глава Шестая. Кот–Баюн, Птица Дребездун

и архив травницы Ратиши, перебравшей грибов

Следующий день Иван решил посвятить поискам записей о пациентах травницы Ратиши, так неаккуратно перебравшей с грибами после визита столичных гостей. Явись, который по своему статусу был крепко привязан к дому и не мог ступить за калитку, откомандировал показывать дорогу Чухлика. А впрочем, самого Чухлика Иван так и не разглядел, хотя было очень любопытно. Только успевал замечать зеленоватую тень, которая споро шуршала то в высокой траве, то по кустам сирени, то весело трындела палкой по доскам забора. Водяной черт явно был нрава лёгкого, но смущался чужака. Наконец справа скрипнула неприметная, почти слившаяся с буйной зеленью калитка.

– Здесь? – уточнил Иван, не пойми у кого. Калитка распахнулась, и что-то прыснуло в траве, удаляясь. – Ла-а-адно…

Иван осторожно прошёл во двор, гадая, не шандарахнет ли его каким-нибудь лихим защитным заговором как чужака, пришедшего без приглашения. Но всё было тихо. И это напрягало. Кем бы ни являлась Ратиша, какую-никакую защиту на избу наложить должна была, особенно есть учесть, что всяких настоек и травок у неё, поди, имелось на все случаи жизни. Хотя могло быть и такое, что защиту давно взломали. Чем больше Иван оглядывался по сторонам, тем больше убеждался, что до него здесь уже побывали. Это стало понятно, едва Иван прошёл в избу: полки были перекошены, сундук с откидной крышкой зиял пустым нутром, створки буфета распахнуты. Кроме того, в воздухе витал незнакомый сладковатый запах.

– Грибочки, видать, искали… – пробормотал себе под нос Иван. – Ну или другое что-то торкучее. Везде одно и то же. Надеюсь, картотека всё же была.

Он пристальнее присмотрелся к бардаку и принялся за дело. Начать решил от двери, чтобы ненароком ничего не пропустить. Двигался медленно, строго по периметру избы, оглядывая и ощупывая всё, что попадалось на пути. А тут, несмотря на общий разгром, чего только не было: и какие-то веники из сухих трав, свисающие с притолоки, и чучела птиц, от которых Иван зябко ежился, и пузатые пыльные склянки со странным содержимым, и…

– Ну привет! – ласково поздоровался Иван с простым деревянным коробом, стоящим под окном. Сел на корточки, откинул крышку и провёл ногтем по корешкам маленьких книжечек. Выдернул одну и, поднеся к свету, попытался разобрать чужой убористый почерк. Он был так поглощён своим занятием, что не сразу почувствовал, как по спине неприятно прошлось сквознячком.

Иван повёл лопатками и невольно оглянулся. Рядом никого не было. Он дернул головой, отгоняя наваждение, и вернулся к заветной картотеке. Судя по размерам короба, тут были записи обо всех жителях деревни. Какой бы рассеянной ни слыла травница Ратиша и какие бы бесы её не водили перед скоропостижной кончиной, записи она вела аккуратно. Однако читать их здесь не было смысла. Уж больно неуютным казалось место, да и ноги от сидения на корточках порядком затекли. Иван удовлетворённо кивнул и, сложив все карточки обратно в короб, накрыл его крышкой.

– Есть с чем работать, – буркнул он себе под нос.

Встал на ноги, подхватил тяжёлый короб под мышку, повернулся и вздрогнул: из темного угла прямо на него не мигая смотрели два огромных фосфоресцирующих глаза.

Иван почувствовал, как ледяные иголки ужаса пунктиром прошлись по позвоночнику вниз. Даже слова не сразу отыскались. Тем более что и глаза, уставившиеся на него, тоже не торопились вступать в беседу. Их владелец явно занял наблюдательную позицию. Вскоре первый стыдный для такого большого мужика испуг прошёл и уступил место раздражению за то, что оказался не готов к неожиданностям, и обмер как девица.

– Выходи-ка, давай, – проворчал Иван, вглядываясь в мрачный угол, где абсолютно ничего не менялось. Только темнота продолжала пялиться на него своими огромными зелёными гляделками, прорезанными вертикально узким адовым зрачком. Однако, заслышав голос Ивана, тьма замешкалась, мигнула и в раздумьях завозилась. Потом фыркнула и сделала шаг вперёд. Угольно-черная, лохматая и бесформенная. Чёткими и ясными в ней были только глаза. Иван молча рассматривал новоявленного навня, постепенно складывающегося из клубов тьмы. Наконец тело сформировалось и обрело силуэт огромного кота, который невозмутимо уселся по центру избы в позу копилки: аккуратно подобрав под себя лапоньки и обвив туловище хвостом.

– Пылища там… – вступил в диалог кот первым, не выдержав игры в гляделки, и махнул в сторону угла лапой.

– Ты кот, что ли? – не стал поддерживать великосветскую беседу Иван, ещё помня свой недавний провал. Видано ли дело, кота пугаться. Пусть даже такого огромного.

– Кот, – не стал отрицать очевидное кот и поставил уши топориком. На ушах красовались залихватски закрученные кисточки, на манер того, как иные модники завивают себе тонкие усики бриолином. Было понятно, что кот перед Иваном не простой. Иван почесал подбородок одной рукой, другой придерживая сползающий на пол короб с записями Ратиши. Кот проследил за его вознёй взглядом и вдруг без всякого предупреждения зевнул. Причём сделал это так сладко и широко, что его острые уши на мгновение сошлись на макушке, а розовая пасть с тонким и на вид очень шершавым языком целую минуту была на виду у Ивана. Иван посмотрел на этот язык и рефлекторно зевнул сам. Видимо, сказался тот самый странный эффект, из-за которого все вокруг зевающего рано или поздно начинают делать то же самое. После пережитого волнения пудовой гирей навалилась усталость, а тяжёлый короб сам собой стал выскальзывать из ослабевших рук. Иван стряхнул с себя сонливость, поставил короб у правой ноги и продолжил дознание.

– Имя у тебя есть, кот? – спросил он строго.

– Есть имя, – с готовностью откликнулся кот. – Кот-Бахарь – я.

– Баюн, значит, по–нашему, – усмехнулся Иван, думая, что теперь понятно, почему домовая печать на избе взломана. Баюны могли не только в чужие дома входить, они и в мир Нижней Нави мотались без особых последствий. Кот прищурил глаза и снова широко и хлебосольно зевнул. Иван тут же почувствовал, как напрягаются скулы и рот сам собой открывается в зевке. Пытался сдержаться, но ничего не вышло. Он сдался и смачно зевнул. Глаза словно песком засыпало, и Иван по-детски потер их кулаком.

– Твоих рук дело? – догадался он, глядя на щурящегося благостно кота.

– У меня нет рук, добрый человек, – ласково мурлыкнул Кот–Баюн. Голос его был мягок и певуч.

– Ты мне зубы не заговаривай, – нахмурился Иван, но Кот–Баюн в ответ снова зевнул. – Специально меня усыпляешь?

– Если бы я хотел, чтобы ты уснул, я бы тебе долго и нудно рассказывал про таланты своих троюродных племянников, – отозвался кот. Мягко переступил с лапы на лапу и снова зевнул. Рот Ивана моментально расползся в ответ. Он крепился до последнего, но всё же зевнул, да так, что аж в ушах хрустнуло, а на глазах выступили слёзы. Встряхнул головой и уставился на кота, который вернулся в прежнюю позу и ласково наблюдал за попытками Ивана не зевать.

– Что ты тут делаешь? – не сдавался Иван, вытирая набежавшие от зевков слёзы. Больше всего на свете ему хотелось лечь прямо тут, на тёплые доски пола, и вздремнуть.

– Я тебя о том же могу спросить, – Кот глянул на коробку с записями и мигнул глазами. Иван снова зевнул. На этот раз сам, без помощи кота.

– Спать хочешь? – ещё ласковее мурлыкнул кот. – А ты ляг, поспи. Я тут покараулю, чтобы тебя никто не беспокоил.

– Да щас! – огрызнулся Иван, отчаянно рыская по избе глазами в поисках того, что помогло бы хоть чуть-чуть взбодриться и не дало бы погрузиться в сон. Кот лениво обмахнулся хвостом. Потом ещё раз и ещё… На Ивана повеяло ласковым теплом. Его словно закутали в большое мягкое одеяло. Он и сам не заметил, как опустился сначала на одно колено, потом на второе. Голова отяжелела и склонилась вниз. Иван последний раз попытался встряхнуться, но не смог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он подгреб короб с записями к себе поближе и уютно положил на него голову, удивляясь, что тот вдруг стал мягче подушки.

– Ты спи–спи… – донеслось до него мягкое кошачье урчание.

– Так я и сплю-сплю… – отозвался Иван, подкладывая под щеку ладонь и сладко причмокивая…

Всё вокруг заволокло розоватым туманом, в котором Иван покачивался словно в материнской утробе. Он парил в невесомости, плыл куда-то всё выше и выше. Над ухом кто-то ласково мурлыкал. Иван с наслаждением растянулся на не пойми откуда взявшейся мягчайшей перине и обеими руками обнял подушку, устраиваясь поудобнее.

Однако подушка упрямо не желала оставаться на одном месте. Она медленно, но неукротимо уползала куда-то от Ивана. Он заворчал на такое безобразие и как следует обхватил беглянку руками, удерживая ту на одном месте. Непокорная подушка сдалась и замерла. Но стоило Ивану вновь погрузиться в сладчайший, тишайший сон, как неугомонная опять предприняла попытку к бегству. Иван, разозлённый тем фактом, что вечно отъезжающая подушка мешает ему спать, как следует двинул по ней кулаком, попадая в мягкое и тёплое. Где-то приглушённо мявкнуло, и подушка замерла. Иван с наслаждением снова погрузился в сон, предвкушая долгий отдых, как вдруг…

Мир вокруг взорвался и разлетелся на куски. Судя по звукам, прямо под правым ухом Ивана трезвонил огромный старомодный будильник, из тех, что способны заодно с побудкой организовать ещё и сердечный приступ. Словно в деревне объявили пожарную тревогу.

Иван вскочил на ноги, спросонья ничего не соображая, и тут же приложился лбом о притолку так, что искры из глаз посыпались. Попятился назад и наступил на что–то мягкое. Сзади раздалось яростное шипение. Словно шину проткнули ножом со всей дури. Вместе с разбудившей его какофонией, которая не прекращалась за окном, получался такой мощный звуковой эффект, что Ивану пришлось заткнуть уши руками. Он заозирался вокруг, пытаясь понять, что, собственно говоря, происходит. Ни перины, ни подушек, ни уютного одеяла не было и в помине. Зато был Кот-Баюн, который, растеряв всю ласковость и благость, упрямо тянул короб с записями Ратиши в сторону выхода, пыхтя от натуги и упираясь в пол задними лапами.

– Ах ты, бесовское отродье! – окончательно проснулся Иван. Голова была чугунной, а во рту сухо. Словно Иван всю ночь куролесил и заснул только пять минут назад. – А ну, брысь отсюда!

И, чтобы до Кота быстрее дошло, запустил в того какой-то бутылкой, нашаренной тут же среди другого мусора, что покрывал пол. Стекло брызнуло о дверной косяк тысячей сверкающих осколков. Мог, конечно, задеть Кота, но, во-первых, ничего бы сумеречной твари не было, а, во-вторых, уж больно много после всего случившегося к тому осталось вопросов.

Разбившаяся бутылка, как по мановению волшебной палочки, прекратила трезвон за окном. Словно кто-то выключил оравшую на всю округу сигнализацию. Кот фыркнул, распушил огромный хвост на манер ершика для мытья посуды и гордо завилял пушистой попой к выходу.

– Я тебя ещё найду, – пригрозил Иван, покачнулся и осел задницей обратно на пол. Перевёл взгляд на короб и вздохнул – как бы то ни было, своего он добился.

***

– Да уж! Если бы не Птица-Дребездун, остался бы ты ни с чем, – невозмутимо заметил Явись, выслушав душераздирающую историю о сморившем Ивана сне и скоропостижном пробуждении.

– Какая птица? – переспросил Иван и тут же зашипел не хуже Кота-Баюна, которому прищемили хвост, потому что именно в этот момент домовой изловчился и прижал к ссадине на лбу Ивана ватку с йодом. – Ай!

– Птица-Дребездун, – невозмутимо повторил Явись и заботливо подул Ивану на лоб. – Так-то птица бесполезная и неприятная даже. Ничего, окромя шума, от неё нет. Но тебе пригодилась.

– Я только одного не пойму, – Иван отвёл от себя руку домового и потрогал пальцем пострадавший лоб. – Зачем Баюну архив Ратиши?

– Так это как раз понятно, – Явись поискал глазами, куда деть использованную ватку, и наконец пристроил её в кармашек фартука. – Там, считай, информация по всей деревне. Кто чем болел, у кого какие зависимости… Полезные сведения, если правильно использовать. Не понятно, почему раньше не спохватились. Изба больше месяца пустует. Хотя, может, ты и навёл на мысль. Ходишь тут… расспрашиваешь. Только Баюн-то тут, считай, ни при чём.

– Как это – ни при чём, если я его своими глазами видел! – возмутился Иван.

– Сразу видно – ты не местный, – вздохнул Явись, присаживаясь на лавку. – Баюн – животное подневольное. Вся округа в крусе, что он на побегушках у кого-то из трёх богатырей.

Иван присвистнул.

– У тех самых? Так они тут где-то? В этих краях?

– У тех, у тех, – качнул головой домовой. – И в этих самых. Муромским-то наш край называется. Тут, почитай, без богатырей ничего не делается. Ни одна травинка без их разрешения не растёт. Крепко власть в кулаке держат. Не только Яровое, но и весь регион.

Иван привычным жестом поскреб подбородок, припоминая курс современной истории, где сказаниям о трёх богатырях была отведена целая глава.

– Ну так это и понятно, – кивнул он наконец. – Отцы-начинатели. Герои народные. У них подвигов на целую роту. Чудище поганое там… что ещё?

– Про чудище не скажу, – ухмыльнулся Явись. – Давно то было. Если и было…

– Что значит «если»? – нахмурился Иван, но домовой вдруг спохватился.

– Да то и значит, что некогда мне тут рассиживаться, – засуетился он. – У меня там тесто на пироги перезрело!

– Да какие пироги! – рассердился Иван. – Ты давай договаривай, раз начал!

– Какие-какие! – передразнил домовой. – С капустой. Я тебе и так тут наговорил, чего не следовало. Хочешь совет? Не лезь ты в это дело.

– Да в какое дело-то?! – завопил Иван.

– В такое дело! – разволновался домовой. – Подвиги ратные – то в книжках. А тут тебе не книжки. Илья Муромец теперича у нас – глава местной управы, Добрыня Никитич – начальник милиции, а Алёша Попович – прокурор.

Иван помолчал, но не сдался.

– Как их найти? – снова спросил он у домового, который почти скрылся за печкой.

– Будешь продолжать в том же духе – они тебя сами найдут! – сплюнул на пол Явись и, поняв, что убирать этот плевок придётся ему, махнул рукой и удалился за тряпкой.

Иван же, оставшись один, решил отложить загадки домового на потом и заняться делом. Он пристроил на стол короб с записями и принялся изучать картотеку. Бланки, заполненные аккуратным, острым почерком одними и теми же фиолетовыми чернилами, у почившей Ратиши, кажется, были заведены на всех жителей деревни. Обнаружились тут и те, с кем Иван уже успел познакомиться, но нашлись и новые имена. Иван аккуратно вынимал карточки и раскладывал их на столе, бормоча себе под нос:

– Кузнец Фёдор, хронический бронхит курильщика… Василиса Лелеевна Прекрасная, спутанное сознание… Надо же! Даже Чухлик наш есть… Так-так-так… Владимир Ясно-Солнышко. Так и записала? Что там? Печень увеличена. Ну оно и понятно. Ампутация… Дальше кто? Гавр Горыныч… ветрянка. Коклюш. Скарлатина… Ох ты ж, бедный. Интересно, есть болячки, которые ты в детстве не подсобрал?

Он выдернул ещё один корешок и бегло пробежался глазами по ровным строчкам.

– Соловей. Карим Рахметович… Перелом копчика, учиненный в результате падения с дерева… Так, это когда у нас было? Прошлым летом. Как же тебя, Соловей, угораздило? Ну-ка, ну-ка… Кто там дальше?

Но карточка Соловья была последней. Иван ещё раз перебрал всю картотеку и понял, что карточки Ольши – дочери кузнеца – нет. То ли не болела никогда и ничем, то ли жила где-то ещё, не с отцом, а теперь гостит у него. Иван почувствовал смесь облегчения и разочарования. С одной стороны, об Ольше хотелось узнать побольше. С другой – смутное ощущение неправильности от того, что информацию о ней он собирает, используя служебное положение, не отпускало.

Иван ещё раз перетасовал карточки, побарабанил по столу пальцами и отложил одну в сторону.

– Ну что ж. С тебя и начнём, Соловей-Разбойник.

Глава Седьмая. Соловей–Разбойник,

борьба за справедливость и большие подозрения

Соловья Иван, как водится в сказках, первым делом не увидел, а услышал. А кроме Соловья был еще один смутно знакомый голос. Диалог, который вели эти двое, разнообразием не отличался. По сути, Иван, приближающийся по тропинке к дому Соловья, мог различить всего два слова: «сними» и «не сниму». И то, и другое выкрикивалось с большой экспрессией и с всё возрастающим напряжением. Наконец, подойдя чуть ближе, Иван смог рассмотреть участников конфликта.

– Сними! – кричал уже знакомый Ивану с первого дня в Яровом председатель-чур. Он стоял посреди улицы напротив чужого забора. Его лицо было багровым от гнева, а неизменная шапка-ушанка сбилась от возмущения на бок.

– Не с-с-сниму! – с неменьшим жаром кричал на председателя высокий, смуглый молодой человек. Буква «с» у него выходила задорно, с присвистом. А ещё у него был тонкий, крючковатый нос, а длинные, волнистые чёрные волосы были забраны сзади в хвост. В противоположность председателю он был облачен лишь в неровно обрезанные джинсовые шорты и резиновые шлёпки. Его правое предплечье скрывал намотанный на него пёстрый платок, а на запястье поблёскивали часы «под золото». Во всём облике Соловья угадывалось что-то пришлое, дымно-тёмное, навное. Понятно, отчего у Володьки Ясно-Солнышка подозрения имелись. Да просто по национальному признаку…

– Сними! – цвет лица председателя близился к свекольному, и Иван как медик всерьёз побоялся, что того вот-вот хватит апоплексический удар. Причина его волнения обнаружилась тут же: прямо на заборе Соловья был прикреплён плакат, на котором большими кривоватыми буквами значилось: «Председатель-вор – позор для деревни!» Слово «деревня» на плакат не поместилось и загибалось в самом низу неопрятной улиткой, а восклицательный знак и вовсе был выведен в начале второй строки, но на решимость председателя это не повлияло. Он снова ткнул в плакат трясущимся от праведного гнева пальцем и повторил:

– Сними, я сказал!

– Не с-с-сниму! – снова свистнул Соловей. – Я требую с-с-справедливого межевания! Почему одному целых двадцать с-с-оток, а другому шесть, и то в заболоченной низине?

– Ах ты ж, бог Сварог! – председатель в отчаянии вцепился в свою шапку-ушанку. – Да при чём тут я! Это межевание ещё при царе Горохе делали!

– Ты представитель власти! – не унимался Соловей.

– Вот знакомься, Иван! – председатель заприметил Ивана и, видимо, решил призвать того в союзники. – Оппозиция местная! Неймётся ему!

– Всё в этой жизни должно быть по с-с-справедливости! – выкрикнул Соловей в сторону Ивана вместо приветствия.

– Вы недовольны размером своего участка? – полюбопытствовал Иван.

– Да если бы он для себя! – возопил в отчаянии председатель. – Весь сыр бор из-за огорода бабки Вальпурги, а ей вообще всё равно в её сто три года. Она слепая и глухая на оба глаза и уха. У неё огород весь лебедой зарос. Этот же! – тут председатель снова ткнул пальцем в плакат, имея в виду Соловья. – Идейный! Постоянно против чего-то протестует! Он и у нас поселился, потому что нигде больше года прожить не может. Его даже из областного краеведческого музея выперли.

– Я сам ушёл! – выкрикнул Соловей – По с-с-собственному!

– Рассказывай мне! – председатель, воодушевлённый тем, что Иван не занимает ни одну из сторон, разошёлся и принялся ябедничать напропалую. – Он всех уже достал! То никому не нужный музей отстаивал, то за экологию ратовал, то дорожно-коммунальным службам кровь пил, то на несанкционированный митинг против разработки рудника народ подбивал! Житья от него нет! – отчаянно сплюнул в дорожную пыль председатель и махнул рукой. – Ай! Да иди ты!

С этими словами он отвернулся и резко припустил по дороге, оставляя Ивана наедине с Соловьём. Тот, лишённый источника раздражения, слегка успокоился и с подозрением уставился на Ивана, словно размышляя, какой подвох готовит ему жизнь со стороны органов здравоохранения.

– А ты кто такой?

Между передними зубами у Соловья была огромная щель. Видимо, из-за этого все шипящие звуки у него выходили с присвистом. Иван достал приготовленную заранее карточку Соловья и помахал ею в воздухе:

– Я – новый участковый врач, Иван Велесов. Вот делаю обход. Знакомлюсь, так сказать. У вас же был перелом копчика? Как вас угораздило-то?

Соловей вдруг густо покраснел и отвёл глаза. Неловко засунул большие пальцы в джинсовые карманы и буркнул:

– Давай на «ты»? Чай не дедки.

И сделал шаг от калитки, как бы приглашая внутрь. Иван кивнул и прошёл в сад Соловья, крутя головой так, что едва не заклинило шею. Огородом тут и не думали заниматься, видимо, активисту было не до этого. Зато в глубине сада на огромном раскидистом дубе обнаружился самый настоящий деревянный домик.

– У тебя есть дети? – поинтересовался Иван озадаченно. На заботливого папашу Соловей был не похож.

– Почему сразу дети? – ещё больше смутился Соловей. – Так… для себя. Нравится мне. На деревьях. К природе ближе…

– Ладно, – решил не вдаваться в подробности Иван и вспомнил о цели своего визита. – Боли в области таза не мучают? Или головные?

– Не больше обычного, – поморщился Соловей и направился к небольшому столу в тени густой виноградной лозы, потирая на ходу поясницу. Смахнул со столешницы несколько сухих листьев и плюхнулся на лавку с тяжёлым вздохом. Иван последовал его примеру.

– Так как ты копчик-то сломал? – повторил он свой вопрос.

Соловей мрачно побарабанил по столу пальцами. Потом медленно снял часы и положил их аккуратно перед собой, словно у него имелось жёсткое расписание. На самом деле Ивану как белый день было понятно, что Соловей тянет время.

– В засаде сидел, – наконец нехотя сознался Соловей.

– В какой засаде? – оторопел Иван. – Где?

– На дереве, – ещё неохотнее добавил Соловей.

– А зачем ты сидел в засаде на дереве? – снова спросил Иван, понимая, что каждое слово придётся вытягивать из Соловья клещами. Да и то, Соловей в любой момент может попросту послать его куда подальше, и будет прав. Врач же, не следователь. Ему про симптомы обычно рассказывают, а не про то, по каким причинам они появились. Но Соловей, видимо, привык идти против системы.

– За Муромцем следил, – вызывающе вздернул подбородок Соловей. – Я давно за ними слежу.

– За ними, это за богатырями? – уточнил Иван на всякий случай, хотя ответ казался очевиден. Имена всех трёх богатырей были тесно связаны. – А зачем?

– Да мутят они что-то… – еще более неопределённо отозвался Соловей, явно не желая говорить больше. – Вот я и решил: организую слежку, пока суть да дело. Только ждать пришлось долго. Вот я и задремал. Так-то я на дереве хоть неделю жить могу. Мне там на высоте спокойно. А тут повернулся неловко и прямо на капот джипа охраны Муромца свалился. Они как раз внизу проезжали. Копчик сломал и теперь Муромцу десять косарей торчу за ремонт машины.

Иван, при всей трагичности ситуации, едва сдержал улыбку, представив картину падения во всех красках.

– Ну и как отдавать собираешься? – поинтересовался он.

– А фиг его знает, – совсем сник Соловей.

– А поговорить с ним? Ему эти десять штук – так, плюнуть и растереть. Правым деньги по большей части не нужны…

Соловей глухо рассмеялся. Потом резко убрал улыбку с лица.

– Деньги всем нужны. Потому что деньги – это власть. А вся власть где?

И так как Иван молчал, сам себе и ответил:

– У правых власть. И деньги. А я по профессии эколог. Экологи в селе нужны, как снег зимой. А на работу меня с моей статьей не возьмут.

– А что за статья у тебя? – невинно поинтересовался Иван.

Соловей насупился еще больше и замолчал. Потом махнул рукой:

– Тебе всё равно расскажут… За кражу. Только я не себе…

– Не себе воровал? – скрыл усмешку Иван.

– Зря смеёшься, – рассердился было Соловей, но потом снова сник. – Я пять лет назад особняк одного божка обчистил. Вынес картины, серебро столовое. Он и хватился-то не сразу. У него этого добра завались. А я всё детскому дому хотел перевести. Там детям есть нечего! Меня на попытке сбыта краденного и приняли.

– И себе ничегошеньки не взял? – не поверил Иван. – Ни рубля?

Соловей упорно мотал головой. Хотя как теперь докажешь? Сказки рассказывать все мастаки. Но биография у Соловья складывалась занятная. А главное – мотивов и возможностей украсть загадочный Образ было хоть отбавляй.

– Ну хорошо, а как же тебя, эколога, в Яровое занесло? Что ты тут забыл? Или прав председатель: тебя сюда в неофициальную ссылку?

Соловей снова неловко завозился на лавке. То ли эти расспросы доставляли ему дискомфорт, то ли пытался пристроить больную спину. С другой стороны, Соловья в деревне явно воспринимали с опаской, а тут Иван – собственной персоной. Слушает внимательно, не перебивает. Соловей вздохнул и принялся исповедоваться.

– Лет так пять назад, ещё до того, как я за кражу с-с-сел, прошёл с-с-слух, что тут поблизости собираются рудник разрабатывать на горе Алатань. Все считали, что гора пустышка, а тут вдруг ни с того ни с с-с-сего решили исследования провести. Людишки подозрительные стали тереться. Пришлые. Эксперты какие-то. На ненашем балакают. Пробы грунта брали несколько раз. И всё это с разрешения Муромца. И тут вдруг выясняется, что в горе жила, а там не менее тридцати миллионов тонн руды и сорок, а то и семьдесят – чистого золота. А это, соответственно, крупнейшая международная инвестиционная программа за всю историю области.

– А при чём тут ты? – не понял Иван.

– А при том, что в ходе эксплуатации цианид натрия, который используют при разработке, может привести к окислению Любань-озера. Тут, близ Ярового.

– А оно может? – отозвался Иван.

– В этой жизни всё может быть! – огрызнулся Соловей, но всё же пояснил: – Проект быстренько утвердили – уж больно деньги там большие. А исследования рисков для окружающей среды провели лишь на основании пары-тройки формальных анализов, которые я лично ставлю под огромное сомнение, потому что делали их правые, а им на экологию плевать с высокой колокольни.

– И что? – снова спросил Иван.

– А то… – Соловей пододвинул к Ивану ближе и понизил голос. – На все запросы эти умники тычут в журналистов отчётами сразу двух независимых компаний. Очень независимых и очень дорогих… В них, естественно, сказано, что экологических угроз от разработки нет. Я их лично читал и, скажу тебе, это полный фуфел. Я нашёл маленькую независимую компанию, которая провела свои исследования. Правда, квартиру в райцентре пришлось продать. Платить же чем-то надо. Зато подозрения подтвердились. Мне даже удалось добиться опубликования наших исследований в местной газете и поднять общественность против произвола администрации. Только всё бестолку! Ещё и административку припаяли за несанкционированный митинг.

– Сколько же у тебя судимостей? – не выдержав, перебил Иван.

Соловей не ответил, а лишь подпер подбородок кулаком и тоскливо уставился на Алатань-гору.

– Вообще ничего не получилось добиться? – снова спросил Иван, потому что Соловей, казалось, погрузился в свои размышления и совсем забыл про собеседника.

Соловей вяло пожал плечами.

– Всё, что нам удалось, – это решения провести ещё одну независимую экспертизу и обещания, что до той поры разработка будет приостановлена. Да только всё это враньё! – снова стал заводиться Соловей. – Я сюда поближе перебрался, чтобы руку, так сказать, на пульсе держать. Потому что правые инженеры тут как у себя дома шастают. И начало работ – вопрос времени и денег. И Муромец всё это покрывает. Но только я им спуску не дам!

– А не боишься мне такую информацию сливать? – помрачнел Иван.

– Да я своё отбоялся уже, – зло дернул щекой Соловей. – Детей у меня нет. Семьи тоже. Я – перекати-поле. Только за себя отвечаю. А так может кому польза будет от того, что я делаю.

С этими словами он быстро размотал платок на правом предплечье. Иван кинул взгляд и коротко кивнул, опознавая триксель – необходимый каждому представителю нижней нави знак регистрации.

– Всё чисто. Регистрация есть, от органов не прячусь. За сделанное отвечаю честь по чести, – с вызовом ответил Соловей.

– Я, кажется, понимаю, за что тебя Разбойником кличут, – покачал головой Иван, а Соловей только махнул рукой.

– То, что меня в деревне не любят, для меня не новость, – фыркнул он. – Правду вообще никто не жалует. Жили себе спокойно в своём болоте, а тут я с будоражащими идеями. Меня в чём только не обвиняли. Вон! – с этими словами Соловей мотнул головой в сторону капища, и Иван мгновенно напрягся. – Как думаешь, к кому первому пришли, когда Образ пропал?

– К тебе? – усмехнулся Иван, думая, как удачно Соловей сам вышел на интересующую его тему.

– Ко мне, – вздохнул Соловей. – А меня даже в деревне не было на той неделе, когда переполох с пропажей начался. Я как раз в город мотался, к своим друзьям–экологам. Очередные пробы грунта отвозил.

– А как думаешь, кстати, – невзначай обронил Иван, не глядя на Соловья, – кто Образ мог украсть?

Соловей внимательно посмотрел на Ивана и, поймав его взгляд, поинтересовался со свойственной ему прямотой:

– А с чего такие расспросы? Ты же, вроде, врач.

– Так… – как можно равнодушнее обронил Иван. – Просто интересно стало. Разговариваем же.

– Ну, если просто интересно, тогда другое дело, – саркастически выгнул бровь Соловей. – Но если ты меня спросишь, я тебе скажу, что это кого–то из трех богатырей рук дело.

– Чего? – подивился Иван. – Им-то зачем?

– А затем, что без Образа деревне конец, – ответил Соловей. – Я тебе как ученый говорю. Не про мистику всякую, про которую тут каждый второй толкует. А про сломленный дух. Люди себя в чем угодно убедить могут. А уж если им в голову вложить, что без главного хранителя деревня затухнет, так и будет, я тебе отвечаю. А не будет деревни, некому будет против рудника протестовать. Вот и весь ребус! Да к тому же всей округе известно, Муромец артефакты коллекционирует. Видать, на свою собственную силу больше не надеется…

Иван молчал, внимательно вглядываясь в собеседника. На плече того красовался огромный рваный шрам, чуть ниже, на боку – еще парочка. Другой бок украшала бледно-розовая сетка давно зажившего ожога. Жизнь у Соловья, судя по всему, была нескучная. Соловей, поймав взгляд Ивана, насупился.

– Сколько в общей сложности переломов-то? – решил слегка отвлечься от теории заговоров Иван.

Соловей невесело ухмыльнулся:

– Да не считал, я…

– Тебе бы рентген сделать, – проворчал Иван. – Тут не получится. Надо в город.

– Да нормально мне, – отмахнулся Соловей и вдруг улыбнулся. – Сломанный копчик погоды не делает, – и свернул беседу. – Тебе пора, наверное…

Иван намек понял и споро поднялся с лавки. Не сомневаясь, что Соловей идет следом, дошел до калитки и повернулся попрощаться. Но Соловей так и сидел за деревянным столом, задумчиво что-то перед собой рассматривая. Иван прошел обратно и тоже уставился на стол, гадая, что могло привлечь внимание Соловья. Ну, стол и стол. Эка невидаль. Однако Соловей выглядел обескураженным.

– Часы пропали… – наконец сказал он задумчиво.

– Какие часы? – спросил Иван машинально, но уже и сам припомнил, как Соловей в начале разговора снял и положил перед собой на стол золотые часы. Не бог весть что, конечно, да и подделка, скорее всего, но всё же…

– Бесовщина… – вздохнул Соловей, вертя руками так, словно надеялся, что часы волшебным образом материализуются у него на запястье. – Не к добру это…

***

Тем же вечером Иван снова сидел перед ноутбуком, сверля глазами одинокое слово «Рапорт» в заголовке. Дело не шло. Иван, не глядя, протянул руку, взял огромную синюю чашку, которую Явись, не спрашивая, закрепил за ним как его личную. Сделал глоток и поморщился – чай давно остыл. Иван отставил чашку, яростно потер лицо ладонями и тоскливо посмотрел в окно. За печкой что-то брякнуло, выводя Ивана из каменной задумчивости.

– Явись, ты? – окликнул он, захлопывая крышку ноутбука.

За печкой прыснул мелкий дробный топот ног, и воцарилась тишина. Сам домовой показываться не спешил.

– Явись! – произнес Иван громче, вызывая бородатого помощника.

Домовой материализовался посреди избы, слегка смущённый. Видимо, готовился получить выговор за непоседливого Чухлика. Но у Ивана на уме крутилось другое. Он слегка помялся, перед тем как спросить, но всё же решился:

– Ольша не заходила, пока меня не было?

Явись глянул на него заинтересованно и покачал головой. Иван кивнул сам себе и снова отвернулся к окну, забыв отпустить помощника. Тот постоял тихо и предложил:

– Может, чаю ещё подлить?

– Скучно одному-то, – невпопад вздохнул Иван и решительно встал с лавки. – Пройдусь!

Сдернул с крючка в сенях куртку и вышел на улицу. Постоял у калитки, обманывая сам себя. Как будто были ещё варианты, куда идти. Наконец побрел по направлению к Алатань-горе. Туда, где в конце улицы ютился дом кузнеца.

Идти полагалось всего ничего, и как он не замедлял шаг, уже минут через десять завидел синий штакетник забора. Время для копаний в огороде было позднее, и умом он понимал, что вряд ли застанет Ольшу на улице. Но сердце всё равно чуть сбилось с привычного ритма. А вдруг увидит? И что тогда?

В голову пришла мысль пройти мимо быстрым шагом, словно по делам, и просто случай занёс его в эту часть деревни. Но дом кузнеца стоял на улице последним. И куда было Ивану идти бодрым шагом? Пришлось менять тактику и сбавлять темп. Теперь Иван крался почти на цыпочках, стараясь производить как можно меньше шума. Со стороны, наверное, всё это смотрелось очень смешно, но самому Ивану было не весело. Взрослый большой дядька крадётся вдоль забора как школьник. Хотя даже школьники, наверное, не занимаются такой ерундой. И вообще, почему нельзя было просто спросить номер телефона? Но с другой стороны здесь, в Яровом, он пока ни у кого мобильного не встречал. Даже свой телефон оставил в избе за ненадобностью – из Столицы звонить не стали бы, связь по договорённости была по электронной почте, чтобы не привлекать внимания.

Иван некстати припомнил, что который день никак не удосужиться написать рапорт. Он прикинул, как скоро ему намылят шею, пока он тут изображает следопыта, и зло взяло от таких мыслей. Он расправил плечи, выбрался на середину дороги и пошёл обычным шагом, решив разбираться, что и как кому сказать по ходу дела.

Вот только в огороде и правда никого не было. Получалось, что все страдания оказались впустую. Иван нерешительно постоял на дороге, думая, не наведаться ли в гости самому, но, вспомнив неприветливого кузнеца, только вздохнул. Сказала – придёт, значит, придёт.

На улице быстро темнело. Иван засунул руки в карманы джинсов и уже собрался возвращаться домой, как вдруг входная дверь стукнула. Иван тут же подобрался, однако вместо Ольши на крыльцо вышел кузнец. И, судя по старому обрезу в его руке, Ивану тут были не рады.

– Ты чего здесь бродишь? – подозрительно нахмурился кузнец и ловко перекинул обрез из левой руки в правую. И откуда только здоровье взялось?

– Тих-тих-тих! – выставил ладони перед собой Иван, тоже опуская приветствие. – Свои.

– Ты на меня не тихай! Знаешь, где видали таких своих? – буркнул непримиримый кузнец и наставил на Ивана дуло. – Ты мне тут вообще не сдался.

– Ольша дома? – сделал попытку Иван, стараясь не смотреть в два чёрных пустых отверстия обреза.

– Нету Ольши, – тут же отозвался кузнец и ещё крепче сжал оружие.

– А где ж она? – удивился Иван. В деревне не было ни театра, ни клуба. Имелся маленький магазин с самым необходимым, больше похожий на ларёк, да и тот наверняка уже закрылся.

– Нет и всё! – не собирался уступать кузнец.

– А когда у неё день рождения? – не сдавался Иван.

– А тебе какое дело? – вскинулся кузнец по новой.

– Она сама давеча обмолвилась. А я подарок хочу сделать, – улыбнулся Иван. – Ну что ты, Фёдор, в самом деле? Я ж по-хорошему пришёл.

– Как пришёл, так и уйдёшь! – нашёлся кузнец. – Без тебя неплохо жили.

– Ну ответить-то можно? – пожал плечами Иван. – Всё равно же узнаю.

Кузнец пожевал губами и чуть опустил обрез. Теперь тот целил Ивану не в голову, а в живот. Иван поёжился.

– Четырнадцатого, – буркнул Фёдор.

– Скоро уже, – кивнул сам себе Иван. – А сколько ей исполняется-то?

Кузнец вдруг окончательно рассвирепел. Словно такой простой вопрос пробил дно его терпения. Он снова вскинул обрез, свёл брови и уже открыл было рот, однако ничего не сказал. Его лицо вдруг стало багровым, губы искривились. Он отчаянно хватал воздух ртом и наконец согнулся, сотрясаемый хриплым кашлем. Обрез, слава богу, уткнулся дулом в землю. Теперь кузнец опирался на него как на костыль, стараясь удержаться на ногах, пока кашель раздирал его грудную клетку. Иван машинально сделал шаг вперёд, чтобы помочь, но кузнец лишь выпростал ходящую ходуном руку, удерживая этим жестом Ивана на месте. Кашель постепенно утихал. Наконец кузнец утер рот тыльной стороной ладони и сказал тихо, но твёрдо:

– Уходи, Иван. Всеми богами прошу. Уходи по-хорошему.

Иван почувствовал холодок по спине. Столько в голосе кузнеца было решимости. Только разве оно того стоило?

– Ты всех от Ольши гоняешь или только мне такая честь? – спросил он.

– Уходи, Иван, – повторил как заведённый кузнец. – И не возвращайся. Ты сам не знаешь, чего ищешь.

– Всё равно, по-моему, будет, – пробурчал себе под нос Иван, но решил на сегодня отступить. – Ладно. Бывай.

И отвернувшись, пошёл к своему дому. Кузнец всё так же молча стоял на крыльце, направляя обрез в сторону Ивана. Идти, чувствуя, как ствол смотрит тебе в спину, было очень неуютно. А главное – совершенно непонятно, на что так взъелся кузнец.

– Хоть рапорт пойду доделаю, – успокоил себя Иван, понимая, что сегодня вечером ему опять будет не до рапорта.

Глава Восьмая. Василиса Прекрасная

– Василиса Лелеевна, тут к вам хмырь какой-то! – не здороваясь, прокричала с порога огромная, квадратная, тяжеловесная бабища. Её фигура закрывала весь дверной проём, голову перевивали толстые чёрные косы, а там, где у всех остальных обычно случается талия, красовался кокетливый передничек, никак не вязавшийся с квадратной челюстью и бицепсами их обладательницы.

Иван переступил с ноги на ногу и подивился:

– Вы – домовой?

– Я – домовая! – обиделась квадратная женщина. – Нешто непонятно?

Ивану было понятно. С такой домовой, собственно, и охранной печати не требовалось. Домовая походила на гренадера лейб-гвардии Божественного полка – только усов не хватало. Однако вслух Иван свои догадки озвучивать не решился – домовая была с него ростом, а такое редко встречалось. Вместо этого он сказал пароль, открывающий все двери:

– Я – новый участковый врач. Иван Велесов.

– Ну, проходи, коли не боис-ся, – неоднозначно протянула домовая, не двигаясь с порога ни на миллиметр.

Иван вздохнул и стал протискиваться внутрь, постепенно отжимая домовую плечом и гадая, почему, собственно, ему нужно бояться. Понятно было, что Василиса Прекрасная – навень, но ведь дама же. И по слухам – невероятно красивая. Только сильно в годах и на пенсии.

– Дуй в столовую, – распорядилась домовая.

– В столовую? – поразился Иван, оглядываясь и гадая, откуда в деревенской избе столовая.

– Да ноги оботри, обормот! Куды ж ты прес-си по помытому! – снова рассвирепела домовая. – Ща, погодь…

Она ловко вытряхнула немаленького Ивана из кроссовок и сунула его в огромные ношеные клетчатые тапки. Иван машинально шагнул вперёд и чуть не поймал лицом косяк – нога тонула в чужой обувке. Он ещё раз глянул на хмурую домовую, но спорить не решился. Так и заскользил в тапках, как в лыжах, по только что натёртому мастикой паркету в указанную сторону, стараясь не сильно отрывать стопу от пола и в восхищении крутя головой. Изба была огромная и внутри больше походила на дворец.

Ох, не проста оказалась Василиса Прекрасная!

Дверь в столовую была гостеприимно распахнута, и оттуда потягивало чем-то сладковатым. Василиса Лелеевна сидела спиной ко входу, но вопреки ожиданиям – не за столом, а верхом на нём. И, если бы Иван не знал из карточки, что заслуженная бабуля разменяла второй век, он бы не дал экстравагантной старушке больше тридцати лет.

Изящная, хрупкая, затянутая в элегантный твидовый костюм с узкой юбкой, в меру открывающей бесконечные ноги, – она сидела так прямо, словно проглотила клюшку для гольфа. В грациозно отставленной руке дама держала длинный янтарный мундштук с чёрной сигаретой, с кончика которой тонкими слоистыми кольцами плыл под потолок синеватый дым. Иван принюхался.

– Опиум, чернослив и отборный табак из Кентукки… – раздался хриплый голос, прежде чем Иван успел открыть рот.

Василиса живо обернулась. Глаза у неё были фиолетово-синими, словно лепестки газовой конфорки. Иван почувствовал, как в груди словно кипятком обдало.

– Вы ведь…

– Нет, я не правая, – хрипло рассмеялась Василиса. – Я – гарпия, мой дорогой.

– Так не водятся на Руси, вроде… – пробормотал Иван, лихорадочно припоминая всё, что ему известно о гарпиях. На ум приходили только греческие корни и способность воровать души. Но имя в карточке было очень простым. – Василиса Лелеевна Прекрасная?

Сказал – и спохватился. Приветствие вышло максимально бестактным. Таким, как Василиса, наверное, полагалось целовать руку. Или даже «лобызать кончики пальцев».

– Прекрасная я по мужу, – легко согласилась Василиса, с интересом рассматривая Ивана и игнорируя остальные предложения о корнях её родословной.

– Так вы замужем? – ляпнул новую бестактность Иван.

Василиса изогнула бровь и ничего не ответила. Стоило ей обернуться – стало понятно, что все её годы с ней, и дело было вовсе не в морщинах. Полученный опыт, знания и характер наложили на черты лица свой отпечаток. Что совершенно не делало её менее привлекательной. Как и абсолютно седые серебряные волосы, уложенные в пышное каре.

– Уже нет, – наконец ответила она и, помолчав, добавила ровным тоном: – Мы, гарпии, на свою беду бессмертны. Словно боги…

С этими словами Василиса Лелеевна стряхнула пепел прямо на пол. Из боковой двери, как по команде, вылетела разъярённая домовая с совком и веником. Бурча что-то под нос, замела пепел на совок и выскочила через ту же дверь, в которую ворвалась, громко шваркнув ею напоследок. Появление домовой не произвело на хозяйку избы ни малейшего впечатления. Она всё так же выжидательно улыбалась Ивану.

– Я – новый участковый врач, – сказал Иван, потому что молчание начинало сильно тяготить. – Вот… обхожу пациентов.

– Я так и думала… – улыбнулась Василиса губами, но не глазами, и выпустила аккуратное колечко дыма. – Однако я совершенно забыла о правилах приличия. Как вас зовут, мой милый мальчик?

– Иван Велесов, – представился Иван, припоминая, когда его в последний раз называли «мальчиком». Милым так и вовсе не называли никогда.

– Замечательно, – снова улыбнулась гарпия и указала на антикварное кресло с изогнутыми ножками. – Присаживайтесь. Итак, вам уже доложили, что я в старческом маразме?

Иван втиснулся в кресло, которое слегка жало ему в боках, и улыбнулся:

– Нет, ну что вы… В вашей карточке есть отметка о некоторых трудностях в…

– Не оправдывайтесь, – прервала его на полуслове Василиса и снова невозмутимо посыпала пол пеплом. Хлопнула дверь. Иван вздрогнул. Домовая, матерясь сквозь зубы, замела сизую пыль на совок и исчезла. – В маразме есть своя прелесть. Я, к примеру, могу говорить что хочу или делать что вздумается. Согласитесь, не все имеют такую возможность. Получается, что только сумасшествие даёт нам полную свободу, нет? Ведь люди, у которых всё в порядке с мозгами, так или иначе ограничивают себя рамками. Я бы даже сказала, что количество извилин у человека обратно пропорционально свободе, которую он готов себе дать. Проще говоря, чем личность умнее, тем больше рамок и границ она себе устанавливает. Весьма глупых границ, как по мне. И здесь не может не поражать добровольность этого процесса.

Ивану стало весело и неловко одновременно. Весело – потому что смотреть на Василису было одно удовольствие, а неловко и грустно – от того, как тонко и уязвимо бывает сознание. Впрочем, Василиса совершенно не производила впечатление больной. Ухоженная, подтянутая, с ясным взглядом…

Словно прочитав его мысли, гарпия легко спрыгнула со стола и хлопнула себя ладонью по бедру, затянутому в твид.

– Ну что-то я забыла о правилах гостеприимства, – хищно потянулась она и блеснула синевой глаз. – Иван, а не выпить ли нам кофе с коньячком?

– Так утро же ещё… – Иван покосился на массивные часы на каминной полке.

– И то верно. Да и цедить коньяк в час по чайной ложке – страшный моветон, – заметила обладательница эксцентричных манер, осыпая себе на плечо серебристый столбик пепла, и гаркнула в сторону двери: – Груша! Принеси нам с Иваном рому! Да ту самую бутылку тащи, что мне в прошлом веке, в пятьдесят первом, подарили. С затонувшего крейсера… как его там?

– А у Ивана задница не слипнется такой дорогой ром хлестать? – вездесущая домовая Груша, как по мановению волшебной палочки, появилась в проёме, позвякивая хрустальными бокалами на подносе.

– Мне нельзя! – предпринял последнюю попытку Иван. – Я на работе.

– Ваша работа, молодой человек, следить за тем, чтобы я не начала чудить!   – строго отчитала его Василиса. – А я всенепременно закапризничаю, если сейчас не выпью преотличнейшего рому. Вы хотите, чтобы я начала чудить, мой милый мальчик? – глянули в душу Ивана синие горелки.

– Нет! – абсолютно честно ответил Иван, наблюдая, как Груша расставляет на столе тяжёлые хрустальные бокалы, блюдо с припорошенными корицей дольками ананаса, лимона и дыни, и какую-то пыльную пузатую бутылку тёмного стекла. И откуда только всё это добро взялось в доме Василисы? Явно не из единственного на всю деревню ларька.

Гарпия тем временем ловко подцепила бутылку узловатыми пальцами, залихватски вытащила пробку зубами и, сплюнув её в дальний угол, наполнила бокалы на треть.

– Тогда пейте! – подытожила она, и её бокал влетел в бокал Ивана с неотвратимостью тарана.

Иван хмыкнул и пригубил ром, поглядывая, как гарпия выпила содержимое своего бокала залпом и хищно впилась абсолютно белыми зубами в дольку ананаса.

– А как вы тут очутились, Василиса Лелеевна? – спросил Иван, аккуратно пристраивая почти нетронутый бокал на стоящий тут же кривоногий столик.

Однако данный манёвр не укрылся от внимания Василисы. Она яростно полыхнула на Ивана своими невозможными синими глазищами и плеснула себе ещё полбокала рома.

– Позор для такого крепкого мужчины пить меньше, чем дама, мой милый мальчик, – сказала она, выгибая бровь. – Хотите поговорить – выпейте нормально. Уж если у меня язык развяжется, так уж баш на баш. С вас тоже максимальная откровенность.

Иван усмехнулся, но спорить не стал. Поднял бокал, чокнулся с невозмутимой Василисой и опрокинул в себя напиток одним махом.

Ром бабахнул в желудке огненной петардой. В ушах тут же зашумело, а мир вокруг стал ярким и выпуклым, как стекляшка-секретик, обнаруженный под завалами из сухой листвы, земли и мусора.

– Ого! – прохрипел Иван и вгляделся в бутылку, пытаясь разглядеть этикетку, но та была вытерта и абсолютно нечитаема. – Ничего себе ром!

Василиса, допившая свою порцию, самодовольно улыбнулась.

– Бьюсь об заклад, вы ещё много чего в этой жизни не видели, Иван, – ответила она и снова потянулась к бутылке.

Иван подумал, что такими темпами он через четверть часа превратится в настоящую недвижимость. И это при том, что пить ему было не привыкать. Он замер, задумавшись о последнем утверждении. Память ничего не подсказывала. Поднаторел на студенческих пьянках? Или габариты тела позволяли выпить, не пьянея, гораздо больше других? Воспоминания не шли, а коварный ром Василисы делал своё гиблое дело.

А вот сама Василиса была в полном порядке, судя по внешнему виду. Только слегка раскраснелась. Она деловито наполнила бокалы заново, вручила один Ивану и коротко, чокнувшись, снова выпила.

Понимая, что спорить бесполезно, Иван влил в себя ром. Едва не задохнулся, но Василиса впихнула ему в рот дольку лимона. Иван прожевал лимон прямо с коркой, вытер слёзы и откинулся на спинку кресла.

Василиса закинула ногу на ногу, вставила в рот мундштук и, взмахом руки отсекая попытки Ивана помочь ей прикурить, сама чиркнула спичкой, которую ловко выудила из обычного, хотя и чрезвычайно потрёпанного коробка. Вдохнула дым и, как ни в чём не бывало, велела:

– Спрашивайте, мой мальчик!

– Как вы оказались тут, в деревне? – задал первый вопрос Иван.

В ушах у него шумел сахарный тростник, а по венам текло жидкое золото отменнейшего рома. И четверти часа не прошло с тех пор, как он пересёк порог этого дома, а уже был пьян, свободен и счастлив от общения с невероятной женщиной без возраста, сидевшей напротив и мягко светившей на него приглушённой синевой глаз из-под густых ресниц.

Василиса задумчиво встала и прошлась до окна, играя мундштуком в длинных красивых пальцах.

– А зачем ещё едут в деревню? – ответила она вопросом на вопрос. – Заниматься огородом, конечно. Как он вам, кстати?

– Замечательно, – с жаром заверил Иван, смутно вспоминая спутанные, как сознание самой Василисы, бурьяны в огороде.

– Вот и я так думаю, – кивнула Василиса и выпустила три аккуратных колечка дыма. – Моя очередь спрашивать. Как вы, мой мальчик, оказались в этой глуши?

– Федеральная программа повышения квалификации медицинского обслуживания в деревнях и сёлах, – заученно отрапортовал Иван, но Василиса только поморщилась.

– Я же не шестнадцатилетняя прелестница, мой мальчик, чтобы мне мозги байками травить. Они у меня и так нестабильные. Что скажете – всё равно забуду. Может, ради разнообразия откроете правду?

– Так и вы, Василиса Лелеевна, на дачницу не особо похожи, – улыбнулся Иван.

Василиса вернулась к столику, ловко схватила бутылку и отсалютовала ею Ивану.

– Тогда начнём заново? – предложила она и вновь щедро плеснула обоим рома.

Иван принял свой бокал и поднял его в знак согласия. Опрокинул в себя ром, больше не заботясь о том, опьянеет он или нет, и чуть не поперхнулся от следующих слов Василисы:

– Всё равно ром языки развяжет. Хороший ром, я же говорила.

– Так это что же… сыворотка правды? – восхитился Иван, снова поглядывая на бутылку со стёршейся этикеткой.

– Нет никакой сыворотки правды, – абсолютно серьёзно ответила Василиса. – Есть правильные собеседники.

Иван кивнул, соглашаясь с правдивостью этого высказывания, и решил попробовать ещё один раз. Тем более, Василиса вроде бы признала в нём достойного соперника. Ну или собеседника, что в данном случае было одно и то же.

– Итак, как же вы оказались в Яровом, Василиса Лелеевна? – задал он тот же самый вопрос.

Василиса осушила бокал залпом, не спеша закусывать.

– Место тихое, неприметное, – наконец пожала плечами она. – Никто не найдёт.

– Кто не найдёт? – быстро уточнил Иван.

– Моя очередь спрашивать, – улыбнулась Василиса. – Как вы оказались в Яровом, мой мальчик?

Иван усмехнулся, частично признавая поражение, и подумал, что в эту игру он тоже умеет играть. Всего-то и следовало – говорить правду. Только вот… сильно выборочно.

– Ищу потерянное, – склонил голову он.

– Своё или чужое? – полыхнула синим взором Василиса.

– Моя очередь, – прервал он её жестом руки.

Получилось не очень вежливо, но Василиса не обиделась.

– Так от кого вы скрываетесь?

– А я похожа на того, кто будет скрываться? – ответила вопросом на вопрос Василиса.

– Это не ответ, – улыбнулся Иван.

– Каков вопрос – таков ответ, – с улыбкой парировала Василиса. – Может, я сама, как и вы, ищу потерянное. А может, и нет. Я много чего в этой жизни наворотила, и теперь мне хочется покоя. И поменьше нежелательного общения.

– А… – открыл было рот Иван, но его перебили с той же бесцеремонностью, какую он сам проявил ранее:

– Ну так, Иван, вы ищете то, что потеряли сами, или то, что вам не принадлежит?

Иван задумался, на этот раз более тщательно подбирая слова. Василиса не торопила, но и не отводила от его лица внимательного взгляда. Иван поднёс бокал к губам, сделал большой глоток и произнёс:

– То, что я ищу, мне не принадлежит, но ищу я это для всеобщего блага, – медленно сказал он.

Василиса подняла брови и никак не прокомментировала уловку Ивана. Только коротко кивнула, признавая его право на следующий вопрос. И этот вопрос Ивану предстояло сформулировать как можно точнее. Потому что, как справедливо заметила Василиса: «Каков вопрос – таков ответ».

– Я так понимаю, вы насолили людям серьёзным, – произнёс он без улыбки и поставил свой бокал на столик.

– Ну, это не вопрос, – протянула Василиса. – Это утверждение.

– Но оно верное? – спросил Иван.

Василиса потянулась за бутылкой и наполнила бокал Ивана, стоящий на столике.

– Тут весь вопрос в формулировках, – склонила она голову. – Иногда не действия, но знания делают тебя абсолютно непереносимым для общества… Ну да, мой черёд спрашивать, – прервала она саму себя. – Разве справедливо, мой мальчик, искать чужое? Вот найдёте, положим, – так ведь вернуть надо будет?

– Справедливость, Василиса Лелеевна, – понятие размытое, по нашим временам, – на этот раз Иван ответил не раздумывая. Много сам на эту тему думал, и вопрос, как ни крути, был щекотливым. – То, что одному справедливо – другому может не понравиться. И это мягко сказано.

И, прежде чем Василиса успела открыть рот, спросил сам:

– Так назовёте мне? Тех, кто вами, скажем так, недоволен остался?

– Так чего их называть, они все на слуху, – качнула головой Василиса, отпивая из своего бокала.

С Иваном она больше не чокалась. Видно было, что разговор разбередил какие-то её давние чувства.

– И всё же, – решил надавить Иван, потому что формально на его вопрос Василиса не ответила.

– Читайте учебник истории, мой мальчик, – белозубо улыбнулась Василиса. – Там все имена и найдёте. Я на свою беду и в силу своего бессмертия была знакома со многими, про кого там небылицы пишут.

– Небылицы? – заинтересовался Иван, но Василиса покачала головой, показывая, что подошло время её вопроса:

– Справедливость, такая разная для разных людей, лично вам, мой мальчик, в плечах не жмёт?

– А мне в этом смысле, можно сказать, повезло, – развеселился Иван, думая, что как раз на этот вопрос у него есть ответ. – Мне много думать по статусу не положено.

– Так какой у вас статус, Иван? – вкрадчиво спросила Василиса, чуть наклоняясь вперёд и сверля Ивана внимательным взглядом.

– Статус у меня, Василиса Лелеевна, невеликий, – ответил Иван. – Я – просто врач.

Василиса вдруг перестала улыбаться. Резко схватила его за руки и взглянула в глаза. Иван вздрогнул. Ладони у Василисы были холодными, как лёд, да к тому же они теперь оказались максимально близко друг к другу. И если рукам было нестерпимо холодно, то от газовых горелок Василисиных глаз у Ивана запекло в груди.

– Хорошо же над тобой поработали… – пробормотала Василиса. – Качественно.

Иван открыл рот, чтобы что-то сказать, но не успел. В глазах замелькали синие молнии. Сознание поплыло. Жар от груди поднялся выше, захватил лесным пожаром голову, сдавил виски. Он шумно протолкнул воздух в сжавшиеся лёгкие, но это не помогло. Иван словно летел спиной вперёд от Василисы, через всю избу – в просторное, совершенно белое помещение. Ослепительный свет бил в глаза и размывал склонившиеся над ним фигуры.

– Он точно ничего не вспомнит? – донеслось до него, отскочило от белых стен, заметалось эхом в огромном помещении. Ответа он не расслышал. Только всё тот же голос, через паузу, снова уточнил: – Аккуратнее, чтобы у него резьбу совсем не снесло. А то никому тут мало не покажется…

Он замычал, протестуя, пытаясь разлепить губы и задать сотни вопросов, разрывающих мозг. Но кто-то уже поднёс к его лицу маску, тихо шипящую газом без запаха и цвета, – и Иван снова полетел. Обратно. Через белый свет – в просторную избу, в узкое неудобное кресло напротив молодой старухи с ярко-синими глазами, глядящими прямо в душу.

– Статус, говоришь… – протянула Василиса, отпуская руки Ивана. Те шлёпнулись на колени безвольными рыбами. – Ладно… Не полезу. Уже налазилась в своё время.

Иван хватал воздух ртом, крутил головой, заново рассматривая обстановку. Василиса невозмутимо сидела напротив, изящно закинув ногу на ногу и осыпая пеплом лацканы своего пиджака. Где-то в комнате уютно тикали часы. За окном светило яркое полуденное солнце. Словно ничего и не произошло.

– Что это было? – прохрипел Иван, потирая переносицу и окончательно приходя в себя.

– Ром… – равнодушно бросила Василиса, безучастно глядя в окно. – Летняя духота. Пожалуй, вам больше не следует пить, мой мальчик.

– А я уж думал, вы мою душу решили украсть, – неловко пошутил Иван.

Василиса, так же не глядя на него, мотнула головой:

– Да нечего там красть…

Иван вздрогнул и повёл плечами, отгоняя остатки наваждения.

– Что? – уставился он на Василису.

Она изящно повернула к нему голову и вопросительно посмотрела своими невозможными синими глазами. Словно это он, а не она, последние несколько минут только и делала, что сыпала непонятными словами.

– Мы вроде об истории говорили… – ласково напомнила Василиса.

Иван помолчал и, поразмыслив пару секунд, решил разобраться с новыми прорезавшимися воспоминаниями позже. Сейчас нужно было во что бы то ни стало сосредоточиться на разговоре с Василисой. О чём они там рассуждали до того, как он отключился?

Он глянул на Василису и прокашлялся:

– Да, об истории… В учебнике истории много про кого написано. Вот про трёх богатырей, например…

Василиса весело полыхнула синим взглядом.

– А вы из догадливых, мой мальчик, – заметила она вместо того, чтобы отвечать на вопрос. Хотя формально это и был ответ.

– Ну так и вы женщина неглупая, – вернул комплимент Иван, окончательно приходя в себя. – Только вот не понимаю пока, зачем вы так близко поселились.

– И не поймёте, – ещё веселее ответила Василиса, на некоторое время забывая об очередности вопросов и переходя в режим лёгкой болтовни. – Мужчинам женщин не понять.

– Ах вот оно что… – протянул Иван, соображая, про кого из трёх богатырей идёт речь. Он был почти уверен, что Василиса воспользуется паузой и задаст свой вопрос, но она молчала, словно уже всё для себя выяснив. Иван же принялся перечислять. – Итак, Илья Муромец вас вряд ли заинтересовал бы. Скучен больно на ваш вкус, да и предсказуем… Добрыня Никитич – солдафон. А вот Алёша Попович… Как там в учебнике? Златокудр, станом строен, косая сажень в плечах, велеречив?

Василиса улыбнулась одними губами и сделала новый глоток рома из своего бокала. Потом покрутила в пальцах мундштук и вдруг рассеянно обронила:

– Всё теряю в последнее время. Действительно, что ли, разжижение мозгов старческое? Вот ведь досадно будет. Бессмертие и тотальная деградация. Адская смесь… И самое обидное – мундштук любимый пропал вот прямо на днях. Вишнёвый. Красивый такой. С серебряной инкрустацией. Да и привкус приятный. Жаль…

– Василиса Лелеевна, вы на вопрос не ответили, – напомнил Иван.

– Так я и говорю, – вздохнула Василиса, и пепел её сигареты осыпался на пол. Однако на этот раз домовая не появилась. Словно чувствовала, что момент неподходящий. – Дорогой подарок пропал. От дорогого друга.