Венская партия

Внуку Ярославу посвящаю…

Глава 1

Открытый дебют

31 мая 1893 года, г. Вена, Английский клуб, Фаворитенштрассе, 11

– Начнём игру?

– С удовольствием!

– 1. e2—e4.

– …e7—e5.

– 2. Kb1—c3.

– Ого, вы выбрали Венскую партию?

– А почему бы и нет? Местные шахматисты её разработали в середине нашего столетия.

– Я вам скажу больше: её придумал австриец Гампе.

– Вполне возможно.

– …K b8—c6. Мы благодарим вас за сведения о личности Голубя. С вашей помощью нам удалось завербовать его довольно легко. К несчастью, у него инфлюэнца, и некоторое время он проваляется с температурой. С его напарником, помня ваши слова, мы связываться не будем.

– Да, он неподкупный армейский тупица.

– Вот поэтому в тайнике я оставил фотоаппарат в виде карманных часов. Обращаться с ним просто. Инструкцию мы приложили. Прочтёте и разберётесь. Но, возможно, вам и не придётся им пользоваться, если Голубь поправится раньше времени или стоящего материала не будет. Но имейте в виду: мы заплатим вам за каждый кадр.

– 3. C f1—c4. Как обстоят дела с моим гонораром?

– В банковской ячейке, заведённой на ваше имя, уже десять тысяч фунтов. …C f 8—c5.

– Курс фунта начинает снижаться, и меня это пугает.

– Вы сами выбрали эту валюту.

– Там точно десять тысяч?

– Если угодно, можете самолично проверить, но стоит ли рисковать и появляться в банке? Все беды в нашем с вами ремесле происходят из-за непредвиденных случайностей.

– 4. Ф d1—g4. За секретные директивы Министерства иностранных дел вы заплатили катастрофически мало.

– Они носили слишком общий характер. И вы это прекрасно понимаете. …Фd8—f6.

– Тогда: 5. К c3—d5.

– Уж не извольте гневаться: …Ф: f2 + (шах!)

– Сбежим: 6. Кр е1—d1.

– Господи, у меня и пешка под ударом, и вилка конём грозит. Выход один: …Кр e8—f8.

– Пожалуй, чёрным придётся нелегко. Однако у меня есть к вам интересное предложение.

– Сдаться?

– Нет, это вы ещё успеете сделать. Я хочу продать вам важный военный секрет, а точнее, новейшее изобретение, дающее вашей стране возможность одерживать победы на море над любым противником.

– О! Какой неожиданный поворот! Интересно!

– Да, сделка для вас невероятно выгодная: я передаю вам бумаги с описанием и чертежи, позволяющие понять принцип работы изобретения, а вы мне – сумку с двумя тысячами наполеондоров и паспорт гражданина вашей страны. Фунты на этот раз меня не интересуют, как и банковская ячейка. Меня устроит саквояж или небольшой чемодан.

– Ничего себе! Это почти тринадцать килограммов чистого золота! Не надорвётесь?

– Я делаю гимнастику.

– Как я могу убедиться в том, что эта штуковина не блеф?

– Я передам вас описание, а вы мне – половину суммы. Затем я меняю чертежи на вторую часть денег и новый паспорт.

– К сожалению, я ни бельмеса не смыслю в рычагах, шарнирах, паровых моторах и лебёдках. Вряд ли смогу дать объективную оценку вашему чудодейственному оружию.

– Вы будете убеждать меня, что не в состоянии обратиться к своим военным инженерам?

– Могу, конечно, но что, если они скажут, будто эта так называемая новинка никуда не годится?

– Не скажут. Я вас уверяю.

– Постойте, так вы хотите перестать с нами работать и уйти на покой?

– Хватит, я устал.

– И всё-таки о чём идёт речь?

– Простите, но с противоположной стороны залы к нам приближается мой коллега.

– Тогда продолжим игру, а разговор мы можем закончить чуть позже, в курительной комнате.

– Хорошо… Мой ход: 7. Кg1—h3.

– Добрый день, господа! Вижу битва в разгаре, и чёрным приходится нелегко.

– Ничего-ничего, я выкручусь. Нападу-ка я пешкой на ферзя – …h7—h5. А? Как вам?

– Вперёд: 8. Ф g4—g5.

– Спрячемся: …Ф f2—d4.

– Боюсь, что партия складывается не в вашу пользу: 9. d2—d3.

– Посмотрим. Вы ведь тоже можете ошибиться.

– Мне кажется, я просчитал все варианты.

– Придётся освободить дорогу ферзю и отойти слоном: …C c5—b6.

– Ладно, господа, не буду вам мешать!

– 10. Л h1—f1. Мы снова остались одни и можем продолжить беседу.

– …f7—f6. Сдаётся мне, что вы предлагаете мне какую-то авантюру.

– Ни в коей мере: 11. К d5: f6.

– Какой коварный ход! Что ж, вы меня убедили. Курительная комната пуста. Давайте пройдём и закажем парочку «Хиганте»[1] фабрики Рамона Алоньеса. Пожалуй, я вас угощу.

– Достойное предложение, но тогда нам не обойтись без кофе и коньяка.

– Вас устроит «Харди»? Или, быть может, «Старый Бордо»?

– «Бордо» предпочтительнее.

– У вас прекрасный вкус. А я ценю людей со вкусом, потому что они умны, дорожат своим временем, а значит, не занимают пустыми разговорами других.

– Сдаётся мне, что и на этот раз мы договоримся.

– Всё будет зависеть от серьёзности вашего предложения.

– Вам оно понравится.

Глава 2

Утопленник

20 июня 1893 года, г. Фиуме, побережье Адриатического моря

Солнце катилось за горизонт, и сумерки принялись красить небосвод в чернильный цвет, когда старший инспектор Франц Ковач уже собирался домой, но вдруг предательски затрещал телефон. Он поднял трубку:

– Да, я… Слушаю тебя, Андреас… Ну не тараторь ты, как голодная сойка на рассвете. Ничего не пойму… Ладно. Жди. Приеду. На месте всё объяснишь.

Полицейская пролётка неспешно катила по улицам курортного городка Фиуме, раскинувшегося на скалистых берегах Адриатического моря. Триест и Фиуме – два самых важных порта Австро-Венгрии. И два конкурента, несмотря на то что Триест в два раза больше Фиуме по площади и в три – по населению: сто тридцать две тысячи против сорока четырёх. По суше расстояние между ними всего шестьдесят три километра[2], а по морю – сто десять миль.

Инспектор родился в Триесте, но судьба забросила его в Фиуме, где вот уже тридцать лет он ловил воров, разоблачал мошенников, гонялся за итальянскими контрабандистами и арестовывал венгерских анархистов, ввозивших оружие и взрывчатку. Тёртый служака знал приморский город как свой карман. Коренастый, с пышными усами, пятидесятилетний полицейский носил старомодный длиннополый сюртук, котелок и нюхал табак. Цепкий взгляд его умных глаз пронимал местных жуликов до самых пяток, и мало кто отваживался ему перечить. Опытный профессионалист, скептик и педант всегда слепо следовал букве закона и требовал подобного от остальных. Сын столяра, он поднялся по служебной лестнице благодаря упорству и природной смекалке. За годы работы в полиции инспектор сталкивался с такими изощрёнными преступлениями, о которых и рассказывать-то страшно. А чему удивляться? Фиуме – шумный богатый порт. Кого только нечистая сюда не заносила и каких только национальностей здесь не было! Хорваты, словенцы, итальянцы, немцы, мадьяры, сербы, евреи… Три гавани, каждая из которых вмещает от ста до ста пятидесяти судов, три широких мола, один волнорез и трёхкилометровая набережная с модными магазинами и дорогими ресторанами. А в пригороде работают фабрики – рыбная, керосиновая, табачная, писчебумажная, мебельная, бондарная, рисовая, свечная и мыльная. Рыбаки промышляют ловлей тунца и мелкой разновидности морского рака, встречающегося только здесь и у побережья Норвегии. Морская академия и мореходное училище, итальянская и хорватская гимназии и даже торговая академия! Слабый пол тоже в Фиуме не забыт – открыты два девичьих института. Город и область управляются особым губернатором, являющимся одновременно членом венгерской верхней палаты. Полицией верховодит окружной комиссар – непосредственный начальник Франца Ковача.

Миновав керосиновую гавань, экипаж добрался наконец до городского пляжа. Инспектор велел остановить полицейскую пролётку у небольшого строения с черепичной крышей, где обретался Андреас Надь, служивший главным распорядителем на пляже. Полицейский потянул на себя дверную ручку и вошёл в дом. Высокий загорелый мужчина лет тридцати с чёрными как смоль волосами положил уже почти докуренную сигару в пепельницу, поднялся из-за стола и, шагнув гостю навстречу, поклонился.

– Сигары дорогие куришь? Хорошо живёшь!

– Один отдыхающий угостил.

– Ладно, рассказывай, что у тебя стряслось, – плюхаясь на стул, бросил сыщик.

– Да вот, – показав пальцем на одежду, лежащую на лавке, проговорил Андреас. – В купальной машине[3] № 10 осталось бельё, носки, сорочка, пустое портмоне, и в нём визитная карточка русского дипломата из Вены. Его фамилия Шидловский, второй секретарь посольства. Мы с Марко осмотрели на лодке весь залив, но так никого и не нашли. Думали, может, удастся спасти пловца.

– Постой-постой, а где же его туфли, брюки, пиджак? Не мог же он в носках на пляж прийти.

– А я почём знаю? – бросил недовольно Андреас.

– Не твоя ли обязанность, мил человек, следить за сохранностью вещей купающихся? А у тебя, смотрю, обязательно дважды в месяц кого-то обворовывают.

– Я же Зебру вам сдал со всеми потрохами, разве нет?

– Помню. Только он дал показания, что ты был с ним заодно.

– Так ясно же: мстил мне.

– Я так прокурору и сказал. А то бы ты тоже в цугундер загремел.

– Премного вам благодарен.

– Вот то-то же, помни мою доброту.

– Как увижу кого подозрительного – сразу вам сообщу.

– Смотри не забудь, а то я напомню, – погрозил кулаком инспектор.

– А вы всё-таки думаете, вещи украли и бумажник выпотрошили?

– Не думаю, а уверен. Ботинки, костюм и деньги утащили. И шляпу. Дипломат не мог ходить с непокрытой головой, как тебе подобные оборванцы.

– На пляже чужих не было, – обиженно пробормотал Андреас.

– Да? И корзинщиков с фруктами? Небось опять за мзду их к отдыхающим подпускал?

– Всего двоим дозволил: Ванда с пирожными и старик Гаспар с абрикосами. Так они люди проверенные, чужого барахла в жизни не возьмут.

– Послушай, а кто этому русскому билет продавал? Разве не ты?

– Я, но отдыхающих было много, как-никак воскресенье. Все наши, иностранцев, говорящих с акцентом, я не заметил. Да и господа все на одно лицо. Рожи холёные, зенки злые, усы нафиксатуаренные, почти как у вас.

– Ты поосторожней со словами! А то заеду тебе прямо по Панамскому перешейку!

– Случайно вырвалось, господин инспектор, простите.

– То-то же!

– А рука у вас тяжёлая. Я помню.

– Хватит скулить. Лучше провещай, что свидетели говорят.

– Последние посетители пляжа, опрошенные мной, сказали, что видели господина, заходившего в воду из десятой кабины, а вот вернулся он или нет, никто толком сказать не может. Одна старушенция, правда, поведала, что ещё на берегу он общался с дамой из одиннадцатой раздевальни. Она плавать не умела и ступала в воду, держась за канат, привязанный к купальной машине[4].

– Кто такая? Что за мамзель?

– Не знаю.

– Хоть какие-то сведения о ней есть?

– Марко мог её видеть. Он же машины в воду завозит и заодно беньером[5] подрабатывает.

– Русский с ней пришёл?

– Понятия не имею. Они могли и в кафе познакомиться, что на берегу. Сегодня там даже столика свободного не было.

– Думаешь, он утонул? – промокнув лысину носовым платком, осведомился страж порядка.

– Получается, так. Флажок-то никто не поднял. Машина пустая. Мы вытащили её на берег и забрали вещи.

– А Йозеф где околачивался? Он же охотник состоятельных дамочек в себя влюблять и обирать их потом. В прошлом году к нам в участок даже из-за границы жалостливые письма слали. Мол, «приехав в Париж, я с удивлением обнаружила пропажу любимого кольца. Никого другого, кроме беньера Йозефа, в моём номере не было».

– Он же больше у нас не работает.

– Видно, Бог услышал мои молитвы.

– Да не в этом дело, господин инспектор. Просто хозяин пляжа слишком мало платит, да ещё и штрафы придумал. Живоглот, даром что второй человек в городском правлении.

– Так потому он в управе и сидит, что хапуга, – усмехнулся полицейский. – Там же порядочных людей как в море сухих камней. Была бы моя воля, я бы давно на половину чиновников кандалы надел сразу, а на вторую – чуть погодя, но первым за решётку попал бы городской прокурор, покрывающий итальянского контрабандиста барона Риччи.

– Ох и смелый вы, – участливо вздохнул Надь. – Рискуете.

– А я своё давно отбоялся. Отправят в отставку – уйду в частные поверенные.

– Так не дадут же работать, – несмело предположил Андреас.

– Пусть попробуют!

Инспектор достал табакерку, сунул в нос щепоть табаку, потянул воздух и чихнул раскатисто. Его глаза прослезились, как у старого орла. Крякнув от удовольствия, он вынул из кармана платок, громко в него высморкался и спросил:

– А ты остальные купальные машины проверял? Может, он с какой-нибудь пташкой миловался, да она и прикончила его? Ну и валяется там трупик, а?

– Я все осмотрел. Пусто везде. Лишь в одной машине какая-то рассеянная купальщица забыла заколку и… – осёкся Андреас.

– Давай-давай, договаривай, что ты ещё припрятал?

– Зеркальце там ещё было, пустячное. Так, никчёмный кусок стекла.

– Ну-ка, ну-ка яви на свет божий!

– Да зачем вам эта дребедень, господин инспектор? Я подумал, если через неделю никто за этим барахлом не явится – дочке подарю, пусть с куклами играет. Ребёнок же! А что нельзя? Эти безделушки тогда станут ничьими.

– Ты разве не слышал, что я сказал?

Пляжный приказчик вздохнул, скрипнул ящиком стола и выложил два упомянутых предмета.

Полицейский свистнул и, покачав головой, вымолвил:

– Ничего себе безделушки! Заколка с бирюзой крон на двести потянет, а зеркальце, – он открыл его, – непростое. Во-первых, из чистого серебра, во-вторых, внутри жемчужина с вишнёвую косточку, а в-третьих, на ней именная гравировка золотом «Дорогой Амелии». – Полицейский поднял глаза и, наморщив лоб, процедил: – Ах ты бесовское племя! Ты решил меня надуть?

– Упаси Господь! – приложив ладони к груди, лепетал Андреас. – И в мыслях подобного не было!

– Прощаю тебя лишь потому, что ты признался. А вот соврал бы и понёс бы продавать, так я бы всё равно узнал. И вот тогда бы кара твоя была ужасной! – потряс кулаком инспектор.

– Конечно бы, узнали. Как не узнать, если у вас на каждом углу по стукачу.

– Правильно, мой дорогой, и ты один из них, да? – похлопав по плечу Андреаса, сказал сыщик.

– Зачем спрашивать, если вы и сами это знаете, – обиженно пробубнил Надь.

– Вот то-то же. И потому я всё возьму с собой.

– Дело ваше, господин инспектор, – развёл руками распорядитель пляжа, скосив глаза в пол. – Я человек маленький.

Полицейский поднялся и, глядя в окно, выходящее на море, спросил:

– Послушай, на берегу никто криков не слыхал?

– Думаю, нет. Иначе бы нас окликнули.

– Что ж, получается, если он тонул, то и на помощь никого не звал и молча пошёл на корм рыбам?

– Выходит, так.

– Странно.

– Вот и говорю, что тут не так всё просто, потому я вам и протелефонировал из почты.

– Неужто удар его хватил? Или разрыв сердца?

– Всякое случается.

– И то верно. – Инспектор почесал подбородок и сказал: – Море сейчас тёплое. Утопленники в это время года обычно всплывают часов через двенадцать – двадцать. Ты посматривай. Утром пройдись на лодке вдоль бухты и по бережку прогуляйся. Вдруг волна прибьёт тело к суше.

– Обязательно.

– Как найдёшь труп, сразу дай знать.

– Оповещу вас тотчас же. Не сомневайтесь.

Полицейский повертел головой и спросил возмущённо:

– Кстати, а где Марко? Почему его нет?

– Он домой отпросился. У Марты схватки начались. Родить должна. За ним брат примчался на ослике.

– Пусть завтра с утра ко мне явится.

– В котором часу?

– К восьми. И без опозданий.

– Не сомневайтесь.

– А вещи утопленника заверни мне в газету, – рассовывая по карманам сюртука визитную карточку, заколку и зеркальце, велел полицейский, – с собой заберу.

– Сей момент.

– Надеюсь, к твоим рукам ни одной кроны из портмоне утопленника не прилипло, да? Или обманешь опять?

– Да и как можно, господин инспектор? «Прелюбодейство и воровство – это страшные грехи», – всегда говорит на проповеди наш священник, скосив глаза на пышногрудую жену мясника Прохазки.

– Юродствуешь? Клоуна из себя строишь?

– Ни в коем разе! Я теперь живу по библейским законам.

– Ну да, – усмехнулся полицейский, – божий агнец Андреас Надь. Надо же было додуматься перед закрытием магазина притвориться манекеном, а потом, когда все ушли и потушили свет, обчистить кассу!

– Так это когда было? Я с тех пор чужого ломаного крейцера с дороги не подобрал. Но, говоря по правде, господин старший инспектор, если бы не вы, никто бы меня тогда не отыскал. Можно сказать, ни за что просидел на тюремной диете два года. Ведь даже гульден[6] не успел потратить. Закопал деньги под деревом и домой. Как приличный человек умылся, поужинал и лёг почивать. Солнце ещё не взошло, а вы уже в мою дверь тарабанили. Эх, нет в этой жизни справедливости, – обиженно задвигал носом Андреас.

– Ладно, на этот раз поверю, что ты стал на путь исправления, – проговорил сыщик и вдруг задумался, глядя в пол. Потом поднял голову и спросил: – А какой номер был у той кабинки, где ты нашёл эти дамские штучки?

– Одиннадцатый, кажется.

– Кажется или одиннадцатый?

– Сейчас гляну, – проронил Андреас и открыл книгу аренды кабинок. – Точно: одиннадцатый.

– А фамилия её?

– Хирш.

– Значит, Амелия Хирш?

– Выходит, так.

– Что же это она никого на помощь не позвала, когда этот русский не вернулся?

– Да кто ж её знает, – пожал плечами приказчик.

– Ладно, бывай! – бросил напоследок полицейский, забрал свёрток и вышел.

«Завтра допрошу Марко… А если к утру труп всплывёт, надо будет искать вещи утопленника у местных воришек. Но в любом случае придётся окружному комиссару докладывать, чтобы он протелефонировал в русское посольство в Вене, но это уже дело завтрашнего дня», – садясь в коляску, помыслил инспектор и тронул кучера.

Одноконный экипаж потрусил по мостовой, протянувшейся вдоль набережной. Было слышно, как о каменный берег разбиваются упрямые волны. Горы, прикрывающие залив, в свете поздних сумерек уже соединились с облаками и потеряли очертания, превратившись в тёмное бесформенное пятно, нависшее над южным городом. Трёх-, четырёх-, пяти- и шестиэтажные каменные здания-монстры отражали в окнах свет газовых светильников, а витрины дорогих магазинов уже освещались электрическими лампочками Эдисона. Пахло лавандой, розмарином и хвоей. Из летних ресторанов доносились музыка и заразительный женский смех. Курортный сезон был в самом разгаре.

Глава 3

Поворот судьбы

Пейзажи за приоткрытым вагонным окном поезда Петербург – Варшава – Грáница – Вена менялись медленно и особенного интереса не представляли. На смену каменным домам австрийских крестьян приходили поля пшеницы или тучные стада коров, бредущих по зелёным лугам. Локомотив проносился со скоростью шестьдесят пять вёрст в час, оставляя за собой испачканный угольным дымом кусок голубого неба. Ардашев, выбравший купе первого класса для курящих пассажиров, щёлкнул крышкой серебряного портсигара, пришедшего на смену привычному кожаному портпапиросу, и затянулся сигаретой марки «Экштейн № 5».

Два попутчика сидели напротив. Первым был полный господин с широкими седыми бакенбардами, напоминающими рыбьи хвосты, переходящими в роскошные усы. Он читал газету и попыхивал ореховой трубкой, а второй, его прямая противоположность – худой, как оглобля, молодой человек с редкими усиками, – чувствовал себя неуютно и беспокойно. Он то опускал руки на колени, то скрещивал их, покашливая, то рылся в карманах. Наконец суета бессмысленных движений ему надоела, и вояжёр попытался задремать, но гудок встречного паровоза заставил его вздрогнуть и открыть глаза.

Климу наскучило наблюдать за соседями по купе, и он решил пройти в вагон-ресторан[7] – новинку, вызывающую интерес у всех пассажиров. Лакей предложил меню, но цены были аховые, и Ардашев ограничился яичницей с ветчиной, чашкой кофе и сигаретой, совместив последнее вредное удовольствие с чтением свежих газет, благо европейская пресса была разноязычной.

«Новая прусская газета» напечатала статью некоего господина Альфреда Сарматикуса под провокационным заголовком «Россия в единоборстве с Австро-Германией». Автор разглагольствовал о том, что в случае военного конфликта с Россией последняя заручится поддержкой своего главного союзника – Франции, страстно желающей смыть позорное пятно итогов Франко-прусской войны 1870–1871 годов[8]. «Безусловно, Россия, используя территории Царства Польского, попытается захватить ближайшие к Австро-Венгрии земли, – рассуждал журналист. – И тогда германцам, как и австрийцам, придётся выступить в роли пожарных, тушащих огонь панславизма, насаждаемый русской ордой по всей Европе… Ни для кого не секрет, что Александр III сосредоточил у западных границ 32 конных полка, 14 конных батарей и 4 стрелковые бригады. Противостоявшие им пограничные соединения Австро-Венгрии настолько слабы, что русскому самодержцу не составит большого труда опрокинуть их и маршем выйти к Берлину – заветной цели санкт-петербургской милитаристской экспансии. Не стоит также забывать, что симпатии к России чрезвычайно сильны у некоторых подданных Австро-Венгрии, и ещё неизвестно, как поведут себя эти народы, когда придёт пора всеобщей мобилизации. В этой связи большое значение имеет Тройственный союз, заключённый одиннадцать лет назад между Германией, Италией и Австро-Венгрией».

Раздел «Телеграфические известия» всё той же газеты не без издёвки сообщал Ардашеву, что в России Государственный совет снизошёл до «благодеяния» к женщинам, осуждённым на каторжные работы. «Эти несчастные русские арестантки милостью своего государя теперь освобождаются от наказаний плетьми, лозами или розгами. Взамен телесной экзекуции узницы сибирской каторги присуждаются к одиночному содержанию на хлебе и воде до 40 дней, с отпуском горячей пищи через три дня. В других случаях вместо телесного наказания несчастные жертвы обстоятельств подвергаются наложению ножных оков сроком не свыше одного года. Такова сегодня российская действительность, и таков сегодня славянский мир, угрожающий просвещённой Европе».

«Новый венский журнал» рассказывал Климу Пантелеевичу, что на верфях Триеста австрийцы строят броненосцы, усиленные никелированной сталью, и вместо обычных орудий устанавливают башенные. Снаряды для военных кораблей теперь оснащаются бездымным порохом.

«Эхо Парижа» жаловалось губернскому секретарю на ущерб в размере 70 000 франков, причинённый транспортным компаниям во время последних студенческих выступлений в столице. Для устройства баррикад на улицах Кюжас, Эколь и на площади Сорбонны толпа воспользовалась проезжавшими мимо экипажами. К студентам присоединились рабочие и вооружённые анархисты. За два дня уличных беспорядков сорок три кареты были повалены и сломаны, а два фиакра сожжены. Кроме того, в Латинском квартале движение омнибусов и конок полностью прекратилось.

«Нью-Йорк таймс» хвалилась новым локомотивом, развившим максимальную скорость между Джерси-Сити и Филадельфией в 165 километров в час. «Средняя скорость паровоза-молнии на участке в 56 километров составила 147 километров в час. Это небывалый рекорд в наше время».

«Политехнический журнал», издаваемый в Берлине, повествовал о «воздушном замке», который предполагается возвести на предстоящей Всемирной выставке в Антверпене. По проекту инженера Вацлава Тобианского «организована акционерная компания для устройства плота в двадцать квадратных метров из бамбука, стали и алюминия, на котором будет сооружён изящный ресторан из того же материала на высоте пятьсот метров, поддерживаемый воздушными шарами. От качки предполагается спасаться посредством особой системы якорей. Сообщение с землёй будет осуществляться также при помощи двух воздушных шаров, выполняющих роль подъёмной машины вместимостью до десяти человек. Пополнение оболочек шаров газом будет устроено через кишку, идущую от земли и регулируемую контрольными манометрами. В воздушном ресторане будет функционировать «электрическое солнце» для освещения площади всей выставки в ночное время. Эта идея так понравилась публике, что стоимость одной акции компании инженера Тобианского выросла в десять раз. Ценные бумаги уже приобрели более пяти тысяч человек, и число акционеров растёт с каждым днём».

«Фигаро» поведало молодому дипломату о новом изобретении господина Эдисона – кинетографе, то есть аппарате, записывающем движение. По словам учёного, он будет для глаз тем же, чем для уха является фонограф. «Фактически кинетограф соединит движение и звук, ухо и глаз. Благодаря новому прибору можно будет видеть оперу, комедию, человека в то же самое время, когда их слышишь; можно будет фиксировать жесты артистов, так чтобы они не исчезали навсегда для потомков». Газета повествует, что Эдисон пригласил своего гостя посмотреть изобретение в действии. «Я наклонился над чечевицей[9], которая находится сверху, – рассказывает журналист. – Прибор задвигался, и я, поражённый, увидел тирольского крестьянина, танцующего бешеный танец перед своей хижиной. Вдали виднелись горы. Ветер качал верхушки деревьев. Всё было в этом необычном зрелище. Человек быстро двигался и поворачивался на все четыре стороны; глаз следил за сгибанием и разгибанием его коленей, за выпрямлением нижней части ног, за мельчайшими движениями бёдер, рук, маханием шапкой. Потом, когда танец закончился, тиролец улыбнулся, поклонился и ушёл в свой дом. Остановился и цилиндр… Я не удержался, – признался репортёр, – и спросил этого знаменитого учёного, когда он обнародует это величайшее открытие?» Эдисон помолчал, улыбнулся и скромно ответил: «Мне нужно ещё полтора-два года. А пока я не хочу ни шума, ни рекламы».

Клим отложил газету, посмотрел в окно и улыбнулся своим мыслям: «Интересно, какая будет техника через сто лет? Что изобретут люди, чтобы лучше узнать и себя, и планету? С какой скоростью будут двигаться поезда и пароходы? И каким станет кинетограф Эдисона? Неужто он заменит собой театр? Эх, жаль не увижу! Но тут уж ничего не поделаешь. Такова жизнь…»

А жизнь недавнего выпускника факультета восточных языков Императорского университета за последние два года разительно переменилась. Едва он прибыл в Египет на должность переводчика генерального консульства России в Каире, как ему пришлось не только окунуться с головой в поиски опасного преступника, виновного в нескольких смертях, но и отыскать подлинник эскиза Леонардо да Винчи «Мученичество святого Себастьяна»[10]. Затем, выполняя поручение генерального консула, губернский секретарь[11] Ардашев в составе каравана совершил переход длиною восемьсот вёрст через Нубийскую пустыню, чтобы встретиться с правителем Судана Абдаллахом ибн аль-Саидом Мухаммедом, продолжавшим вести джихад. Опасная миссия была выполнена, и Клим вернулся на стезю драгомана, вынужденного переводить купчие, метрические свидетельства и духовные завещания. Но всё изменилось в жаркий полдень одного из майских дней прошлого, 1892 года, когда действительный статский советник[12] Скипетров срочно вызвал молодого помощника в кабинет.

Умудрённый жизнью статский генерал что-то писал, когда появился Ардашев. Указав переводчику на стул, он вздохнул и сказал:

– Тут вот какое дело, Клим Пантелеевич… Забирают вас от меня. Я, как и положено, добросовестно отправлял рапорты на Певческий мост[13] о ваших успехах: будь то расследование убийства иеродиакона, возвращение в Россию творения знаменитого флорентийца или ваша секретная миссия в Хартуме. – Он пожевал губами и добавил: – Но мне было неведомо, что при министерстве создаётся Осведомительный отдел. Эта своего рода небольшая разведочная[14] структура должна будет помогать нашему министерству не только получать закрытые сведения других государств, но и развязывать узлы внешнеполитических проблем, которые обычным дипломатическим путём решить не удаётся. Словом, вы попали в число кандидатов, направляемых в столицу для собеседования. Если вы его пройдёте, то вам предстоит годичное обучение. По его окончании вы получите новое назначение. Но вы вправе остаться здесь, и отказ никак не скажется на вашей дальнейшей карьере. Хотя, должен заметить, служба в Осведомительном отделе существенно увеличит жалованье. И насколько я знаю, по окончании обучения лучшие выпускники перейдут в число чиновников особых поручений министерства. Ну, что скажете?

– Почту за честь, – не раздумывая ответил Ардашев.

– Что ж, тогда я даю вам время до завтрашнего утра на окончание неотложных служебных дел. А в семь можете отправляться в Александрию. Ничего, поспите в дороге. Вы как раз успеете на пароход РОПиТа[15], отплывающий вечером в Одессу. Жаль только, что в Ставрополь заехать не получится. Ведь, как следует из депеши, через две недели – двадцатого мая – вам надлежит прибыть в наше министерство. Наверное, излишне вас предупреждать, что всё сказанное мною – государственная тайна.

– Понимаю.

– Тогда не буду вас задерживать. И не забудьте получить в кассе расчёт и проездные. Я велю бухгалтеру оформить ваш вояж как командировку. Поплывёте первым классом. Отдохнёте недельку. Считайте это моей компенсацией за те испытания, которые выпали на вашу долю во время следования в Хартум по Нубийской пустыне.

– Искренне вас благодарю, Александр Иванович, – поднимаясь, сказал драгоман.

– Успехов вам, дорогой Клим Пантелеевич, – протягивая руку, выговорил статский генерал. – Уж очень я прикипел к вам душой за эти полгода с небольшим. Но ничего не поделаешь. Вы сделали свой выбор. Уверен, впереди у вас долгая жизнь на службе Российской империи. И я не сомневаюсь, что вы достигнете больших высот!

– Честь имею!

– С Богом!

Весь оставшийся год и половину следующего Клим провёл в живописном местечке, расположенном в окрестностях Выборга. Именно там, в хвойном лесу у самого озера Реттиярви, и располагался двухэтажный особняк, бывший когда-то гостиницей «Ряттиля». Правда, теперь вывеску сняли и всю территорию на триста саженей вокруг обнесли деревянным забором. У калитки днём и ночью дежурил привратник. Тридцать пять вчерашних драгоманов, секретарей и помощников из различных дипломатических представительств России целый год постигали способы получения разведочных сведений, основ наблюдения и контрнаблюдения, фотографирования, выявления и изготовления подделок документов, изучали методы вербовки и допроса, криптографию, правила обыска и страноведение. Не забыли и преподавание основ судопроизводства европейских и азиатских государств. Особое внимание уделялось иностранным языкам, давались начальные навыки конной езды и фехтования. Преподавался также краткий курс самообороны. Один раз в месяц устраивались стрельбы из разных видов пистолетов, револьверов и винтовок. Предметы в расписании занятий шли под номерами. Преподаватели жили в небольшом деревянном домике, находящемся рядом с основным зданием. Каждому слушателю курсов отводилась собственная комната. Питание – табльдот[16].

Свежий хвойный воздух и физические упражнения нагуливали аппетит, и, надо признаться, молодые люди часто дополнительно приобретали в лавке продукты. Прежнее жалованье полностью сохранялось и выдавалось ежемесячно. В субботу за ужином дозволялось за свой счёт купить любой алкогольный напиток, но желающих затуманить мозги было немного, и потому злоупотреблений не наблюдалось. По воскресеньям приходил батюшка и служил в тамошней домовой церкви. Посещение Выборга разрешалось один раз в три месяца, да и то на усмотрение куратора. В конце мая 1893 года настала пора экзаменов. Здесь, в отличие от Императорского университета, можно было получить только «весьма удовлетворительно» или «удовлетворительно»[17]. Те же, кто срезался хоть по одной дисциплине, возвращались на прежние места службы. Неудачников оказалось всего трое. Остальные разделились на две группы. Первая, включая Клима, состояла из тех, кто экзаменовался по всем предметам на «весьма удовлетворительно». Таковых было пятеро. Эти счастливчики переходили в штат министерства как чиновники особых поручений, что влекло за собой не только значительное увеличение жалованья, но и быстрый карьерный рост. Другая часть выпускников получала назначения в соответствии с ранее занимаемыми должностями, являющимися теперь, по сути, прикрытием их разведочной деятельности. По замыслу начальника Осведомительного отдела МИД статского советника[18] Клосен-Смита на первых порах их задания должны были быть менее сложными, чем у пятёрки отличников. А значит, и стартовый толчок для забега за чинами у хорошистов был стайерский, а не спринтерский.

Собеседование Ардашев проходил на Певческом мосту. Павел Константинович Клосен-Смит ещё не добрался до возраста полста лет и, несмотря на завитые кверху щегольские нафиксатуаренные усы и острую профессорскую бородку с проседью, был строен и подтянут, точно кавалерийский офицер.

Майский луч проник через приоткрытые занавески и теперь играл со стеклянной пробкой графина с водой, пуская по стене солнечных зайчиков.

Клим только что ответил на все вопросы и смиренно ждал «приговора» на дальнейшую жизнь. Статский советник вынул пачку сигарет, распечатал её и произнёс на немецком языке:

– Угощайтесь.

– Благодарю, ваше высокородие, – ответил Ардашев тоже на немецком. – Мне привычнее свои.

– Я знаю, знаю. Но о них вам придётся теперь забыть. А эти ближе всего к «Скобелевским». Кашля не будет. И портпапирос придётся поменять на заграничный портсигар. Я понимаю, что после папирос вам будет непривычно ощущать во рту табачную крошку и наверняка захочется воспользоваться мундштуком, но этого делать нельзя. Следует избегать любой детали, привлекающей к вам внимание. А мундштук, перстень или золотая булавка в галстуке как раз и являются приметными вещами. Да и ещё: зовите меня по имени-отчеству, договорились?

– Как скажете, Павел Константинович.

Клим кивнул в знак благодарности за предложенную сигарету и закурил. Его примеру последовал и Клосен-Смит.

– Надо отдать должное вашему «немцу», – продолжал статский советник. – Он хорошо с вами поработал. У вас не только исчез русский акцент, но и появился лёгкий австрийский. Вы говорите почти как настоящий житель Вены. Признаться, первоначально мы собирались отправить вас в столицу Пруссии и подготовили для вас вполне сносную легенду и австрийские документы, но ситуация изменилась. – Собеседник протянул Ардашеву «Новую свободную прессу» и сказал: – Вот взгляните. Номер вышел третьего дня. Обратите внимание на нижний столбик в разделе «Происшествия».

Клим прочёл:

– «В воскресенье, согласно сообщению полиции г. Фиуме, в море пропал господин А. Шидловский – второй секретарь русского посольства в Вене. Он отдыхал на местном пляже, уплыл и не вернулся. Местные власти продолжают поиски русского дипломата».

– Да, именно так, – задумчиво проговорил Клосен-Смит. – Утонул ли он или нет – неизвестно. В купальной кабине осталась лишь часть его вещей. Всё остальное пропало. Вероятно, воры постарались. На службу он не вышел и в меблированных комнатах не появился, предсмертной записки не оставил. В Фиуме пока русского консула нет, поэтому туда пришлось посылать секретаря консульства из Триеста. Он пытался хоть что-нибудь выяснить, но всё тщетно. Известно, что дело ведёт тамошний старший инспектор первого полицейского участка Франц Ковач. Настала ваша очередь включиться в поиски дипломата. Вам предстоит разобрать вещи и документы Шидловского, восстановить его связи. Как видите, слишком много тумана в этой истории. Именно поэтому Николай Карлович Гирс[19] принял решение о немедленной отправке представителя министерства в Вену для полноценного расследования. Мы учли вашу склонность к распутыванию уголовных дел, и потому альтернативы вам не нашлось. О цели вашего визита в Австрию осведомлены только посол в Вене и консул в Триесте. Остальные коллеги узнают или догадаются об этом чуть позже. Например, военный агент полковник Воронин очень неглуп, поэтому он сразу свяжется со своими в Генеральном штабе, чтобы максимально о вас выведать. Потому через неделю всем уже будет понятно, кто вы и зачем явились в Вену. Этого, к сожалению, не избежать. А вот от полиции Фиуме скрывать вашу миссию не стоит. – Он воззрился на собеседника и добавил: – Главная задача – распутать клубок событий, предшествовавших исчезновению второго секретаря посольства, и найти его живым или мёртвым.

– Я понял, Павел Константинович. Вопрос позволите?

– Конечно.

– Шидловский был женат?

– Нет, холост.

– Он занимался разведкой?

– Изначально он служил только по дипломатической линии, но потом мы привлекли его к выполнению некоторых поручений осведомительного характера и обучили шифровальному делу. Его последним успехом явилась вербовка австрийского морского лейтенанта Феликса Майера, служащего в канцелярии военно-морского министерства на Шенкенштрассе, 14. Шидловский платил ему пятьсот крон за копию еженедельного стенографического отчёта заседания комиссии морского министерства независимо от содержания документа. Как правило, в среду проводилось совещание, а в субботу Майер уже передавал копию стенографической записи второму секретарю. Тот пересылал её в вализах[20] с дипломатическим курьером нам. МИД, естественно, делился частью сведений с военными. Они до сих пор скрежещут зубами от зависти и мечтают заполучить себе подобный осведомительный источник. Но обойдутся! – ухмыльнулся статский советник и продолжил: – Шидловский давно подыскивал подходящий объект для вербовки на скачках и обратил внимание на молодого человека в штатском, но с военной выправкой, который проигрался на тотализаторе в пух и прах. Видя, что тот расстроен, он пригласил его в биргалле[21]. Пропустив изрядное количество этого пенного напитка, они познакомились. Майер попросил одолжить ему пятьсот крон, и второй секретарь, узнав, где тот служит, согласился. А дальше всё пошло как по маслу: австриец проигрывался и вновь занимал, а потом, когда сумма задолженности значительно выросла, наш надворный советник[22] предложил гасить её частями и еженедельно за счёт копий стенографических записей заседаний военно-морской комиссии. Он посоветовал ему класть копировальную бумагу не только под первый лист, как было положено, но и под второй – тогда третий можно незаметно забрать. Затем, когда он полностью рассчитался, Шидловский продолжал ему платить, а тот, как и раньше, не переставал делиться австрийскими секретами. Так что вам надлежит возобновить связь с Феликсом Майером. В переписке будем именовать его Игроком, а Шидловского – Стрельцом. – Статский советник полистал настольный календарь и сказал: – В Вену вы прибудете в десять утра в субботу по местному времени. Вещи оставьте в камере хранения на Северном вокзале и поезжайте на ипподром, что находится в конце Пратера. Ровно без четверти двенадцать у выхода к паддоку[23] вас будет ждать Майер. Они условились с Шидловским, что в случае его отсутствия на связь с ним выйдет другой куратор. Паролем будет фраза «Простите, вы не желаете сделать совместную ставку на Фауста? Я, к сожалению, располагаю только десятью кронами». Ответ: «Фауст сегодня в забеге не участвует». Запомнили?

– Да, конечно.

– Повторите.

– Пароль: «Простите, вы не желаете сделать совместную ставку на Фауста? Я, к сожалению, располагаю только десятью кронами». Ответ: «Фауст сегодня в забеге не участвует».

– Отлично. Наверняка Майер уже знает об исчезновении второго секретаря посольства. А если нет, то сообщите ему, что теперь связь с ним будете поддерживать вы. Прежде всего его надобно успокоить. Скажите, что ему ничто не угрожает. Поинтересуйтесь, передал ли он Шидловскому стенограмму последнего заседания морской комиссии. Узнайте, чему оно было посвящено. И принёс ли он вам новый материал? Если вдруг он не появится, известите меня шифрованной телеграммой. – Клосен-Смит выдвинул ящик стола и протянул Ардашеву пухлый конверт. – Здесь три тысячи крон. Отдадите ему пятьсот, если он опять принесёт вам стенограмму. Посылайте её через канцелярию, но прежде лично опечатайте конверт, как вас учили, и только потом передавайте на отправку. Вализу забирают по понедельникам. Текст мы прочтём сами. Не тратьте время на разбор стенографических записей. Остальные деньги тоже предназначены для него.

– Господин Шидловский владел немецкой скорописью?

– Да, ему пришлось её освоить.

– Могу ли я взглянуть на его фотографию?

– Конечно. Она должна быть с вами.

Статский советник взял со стола снимок и передал Климу. На Ардашева смотрел средних лет мужчина в очках. Овальное лицо, правильные усы и бородка. На голове виднелась плешь, уже соседствующая со лбом. Несмотря на незавидный облик, одет он был по самой последней моде: стоячий воротник сорочки загнутыми концами упирался в шею. Шёлковый галстух с толстым узлом придавал значимости и свидетельствовал о прекрасном вкусе.

– Шидловский рыжий и слегка лысоват. Такая внешность при первом знакомстве отталкивает. Однако всего через несколько минут общения люди проникаются к нему не только доверием, но и симпатией. Интеллигентный, деликатный, умный и общительный.

– Хорошая характеристика, – согласился Ардашев и, положив карточку во внутренний карман, спросил: – А кто ещё в Вене располагал сведениями о связи Шидловского и Майера?

Клосен-Смит пожал плечами:

– Никто. Во всяком случае никто не должен был знать.

– Понятно.

– По прибытии в Вену официально займёте ту же должность, что и второй секретарь. Однако вам необязательно просиживать за конторкой. Своим временем распоряжайтесь самостоятельно. Посол извещён о вашем прибытии. В этот же день поезжайте последним поездом в Триест, поговорите с нашим секретарём, а уж потом отправляйтесь в Фиуме. В Триесте вы пробудете недолго, потому можете поселиться в отеле, а в Фиуме снимите квартиру. Это лучше, чем отель, потому что на вас будут меньше обращать внимания. Да и все портье – жандармские осведомители. А к русским в Австрии относятся с подозрением. Другое дело – инспектор. С ним лучше придерживаться официальной дипломатической линии. В этом случае есть надежда, что он если и не проникнется к вам уважением, то хотя бы будет меньше врать. В крайнем случае можете пригрозить ему, что пожалуетесь русскому послу. Кстати, и в Вене, и в Триесте наши дипломаты живут на частных квартирах либо в меблированных комнатах. Это удобнее и дешевле. Но вас никто не ограничивает ни деньгами, ни передвижениями.

– Благодарю. У меня ещё вопрос: Шидловский жил недалеко от посольства?

– Да, в меблированных комнатах, вас туда проведут. Как только стало известно о его исчезновении, я тотчас приказал их опечатать и никого туда не пускать до приезда нашего представителя, то есть вас.

– Спасибо!

– Не за что благодарить, – улыбнувшись, проговорил статский советник. – Осмотр, выемка и обыск – вещи хоть и тривиальные, но необходимые не только в сыскном деле, но и в нашем, разведочном. Вам же на курсах всё это преподавали, разве нет?

– Безусловно.

– Постарайтесь до отъезда в Триест хотя бы бегло осмотреть комнаты Шидловского.

– Обязательно.

– Связь со мной будете поддерживать через посольство в Вене или консульство в Триесте. Особенно мудрить не будем: адресат, то есть я, – Зевс, вы, отправитель, – Посейдон. Мне кажется, нам с вами эти боги вполне подходят, – вымолвил статский советник, и лёгкая улыбка пробежала по его лицу. Он взял со стола туристический справочник Бедекера на немецком языке и передал его Ардашеву. – Шифровки пойдут вот по этой книжице. Отсчёт ведём с тридцать первой страницы, с восьмой строки сверху. Клерные[24] телеграммы не посылать. С остальными деталями разберётесь на месте. Не забывайте, что хороший разведчик – это общительный человек, имеющий связи в разных сферах того государства, куда он направлен. Не стесняйтесь посещать любые заведения, где могут находиться люди, представляющие для вас интерес. В Вене среди дипломатов популярен Английский клуб, куда входят политики, военные, репортёры и местные коммерсанты. Откровенно говоря, это своеобразный шпионский серпентарий. Но попасть туда можно только по рекомендации двух действительных членов. Вам их дадут. Его посещают почти все наши посольские и консульские служащие.

– Да, было бы очень неплохо.

– МИД предоставляет вам самые широкие полномочия и новый дипломатический паспорт[25]. Билеты уже куплены. Получите их в бухгалтерии. Я распорядился выдать вам курьерскую дачу[26] по высокому разряду – две тысячи рублей в золотых империалах. На первое время хватит. А дальше будете получать жалованье и средства на расходы от нашего посла.

– Благодарю вас, Павел Константинович. – Ардашев затушил в пепельнице сигарету и спросил: – Определён ли срок, в течение которого я должен выяснить судьбу второго секретаря?

– Нет. Всё будет зависеть от обстоятельств. В любом случае мы всегда в состоянии скорректировать наши действия телеграммами.

– Когда я должен отправляться?

– Курьерский отходит завтра в десять утра с Варшавского вокзала. Поедете первым классом. Пожалуй, на этом всё. Напоследок дам вам главный совет: никогда не торопитесь. Если не знаете, как поступить, – никак и не поступайте. Сделайте паузу. Посмотрите по сторонам. Просчитайте ваши возможные действия и их последствия и только потом принимайте решение. Обычно самыми ошибочными бывают скоропалительные поступки, приходящие на ум в первую минуту. Но и медлить тоже не стоит. Развивайте реакцию и будьте внимательны к мелочам. Они чаще всего помогают отыскать ключ к разгадке любой тайны.

– Спасибо за совет.

– Хороший набор у вас был. Жаль только, что принято решение свернуть деятельность Осведомительного отдела. Генеральный штаб перетянул на себя одеяло. Побоялись господа офицеры лишиться щедрого финансирования. Военному министру удалось убедить государя, что Осведомительный отдел не нужен, поскольку военные агенты вполне справляются с получением разведочных сведений, хотя на самом деле это далеко не так. Максимум, на что они годны, – это держать в курсе Генеральный штаб о вооружённых силах иностранных государств, основывая свои донесения на открытых источниках. Агентурной разведкой они почти не занимаются, а лишь присутствуют на манёврах и смотрах, делают выборки из прессы. Словом, особенно не перерабатывают. Они входят в состав дипломатического корпуса и, как вам известно, после посла занимают второе место по значимости. Дипломатическая неприкосновенность распространяется не только на самих агентов, но даже и на их жён. Словом, статус у них высокий, а пользы меньше, чем хотелось бы. В Генеральном штабе даже шифровальная служба уступает нашей, министерской.

– Как же так? А что теперь будет с другими выпускниками?

– Мы направляем ваших коллег в самые важные посольства и дипломатические миссии. Не волнуйтесь, такими кадрами МИД не разбрасывается.

– Мы неплохо сдружились за это время.

– Я думаю, вам ещё не раз придётся встретить за границей тех, с кем вы прошли обучение… Удачи вам, господин Ардашев.

– Благодарю.

– С Богом!..

– Честь имею!

Глава 4

Вена

Ровно через сорок восемь часов после отправления из Санкт-Петербурга поезд, стуча колёсами и вздрагивая на стрелках, замедлил ход и наконец, выпустив струю белого пара, остановился у дебаркадера вокзала Северной железной дороги Норд-Банхоф. Столица Австрии встречала пассажиров погожим и почти безветренным днём.

Таможенные и пограничные формальности закончились быстро, и вежливые жандармы объяснили русскому дипломату, что, выйдя из вагона, ему следует взять «нумер» у артельщика, стоящего у самого выхода, который займётся багажом и наймом либо одноконной коляски с откидным кожаным пологом, именуемой комфортаблем, либо возьмёт пароконный фиакр. Всё зависит от тугости кошелька. А если нужно оставить чемодан в камере хранения – носильщик и тут незаменим: он всё сделает сам и принесёт номерок.

Выйдя на перрон, Ардашев глянул на станционные часы. Венские петухи, очевидно, просыпались раньше петербургских, и потому пришлось перевести стрелку «Qte Сальтеръ»[27] на пятьдесят шесть минут назад. Щедро наградив носильщика кроной и получив металлический жетон за багаж, Клим забрался в комфортабль и велел кучеру ехать к ипподрому.

Оставив позади Северный вокзал, коляска двинулась по улице Нордбанштрассе, затем повернула налево и мягко покатила по асфальтированной Хаупт-Алле – центральной дороге парка Пратер, расположенного в южной части Леопольдштадта между Дунаем и Донау-каналом, протянувшейся вдоль берега на пять километров. Пратер попал на полосы газет в 1873 году, когда трудолюбивые австрийцы превратили заброшенный пустырь в ухоженное место, весьма подходящее для проведения Всемирной выставки. Чистый воздух, беззаботное пение птиц в кронах дубов, клёнов и вязов, лужайки и стриженные под линейку кустарники вдоль бегущих в разные стороны аллей с лавочками и киосками привлекали не только простых обывателей, но и рабочих, сделавших Пратер любимым местом для празднования 1 Мая.

Парк, как и всё хорошее в жизни, скоро закончился, и сразу замелькали суетливые коляски, пролётки и фиакры. Приближение ипподрома чувствовалось по шуму, знакомому каждому игроку на тотализаторе, и вскоре за деревьями показался купол здания.

Расплатившись с кучером, Клим взял в кассе билет, афишку и, протиснувшись сквозь толпу, щёлкнул крышкой карманных часов: стрелки стояли на половине двенадцатого. До встречи с Феликсом Майером оставалось пятнадцать минут.

Вывод на парадное кольцо[28] уже закончился, и праздно одетая публика ждала главного события – забега лошадей липицианской[29] породы на 2400 метров, запряжённых в качалки, сверкающие спицами и красными ободками колёс. Жокеи умащивались на высоких сиденьях, готовясь ринуться по беговому кругу.

Ардашев подошёл к условленному месту. Часы показывали без четверти двенадцать, но морского лейтенанта не было. Прошло ещё пять минут, он не появился.

Между тем на ипподроме зазвонили. Приготовление к забегу шло полным ходом. Клим не заметил, как по команде стартера ворота паддока отворились и четыре чистокровных жеребца, подгоняемые жокеями, галопом ринулись наперегонки. Первым, через три круга, пришёл вороной под кличкой Ветер. Коня подвели к трибуне. Хозяин спустился к своему питомцу и погладил по морде. Радостная толпа счастливчиков, поставивших на победителя, подбрасывала вверх наездника.

Согласно инструкциям, ждать агента более трёх минут было опасно, и Ардашев, наняв одноконный комфортабль, вернулся на вокзал. Уже знакомая обратная дорога не показалась столь длинной, как первый раз. Получив чемодан, Клим вручил его носильщику и зашагал на биржу извозчиков. Внимание дипломата привлёк совсем новый, сверкающий лаком фиакр, и чиновник особых поручений не стал отказываться от удовольствия нанять столь дорогую карету. Две быстрые лошадки потрусили по Франценбрикенштрассе, пересекли по мосту Дунайский канал и повезли седока параллельно линии соединительной железной дороги.

«Странное дело, – закурив сигарету, размышлял Ардашев, – австриец не явился. Мог, конечно, испугаться, прочитав в газете об исчезновении Шидловского. Возможно, просто решил выждать некоторое время. Я бы, будь на его месте, тоже, наверное, не стал бы торопиться и, придя на ипподром, находился бы где-то неподалёку, но лишь для того, чтобы увидеть, кто же явится вместо Шидловского. Потом я бы проследил за этим человеком…» Клим бросил взгляд в заднее окошко. За ним бежала другая карета и тоже фиакр. Разглядеть, кто сидит внутри, было невозможно, зато запомнить щеголеватого кучера – в цилиндре и с закрученными вверх усами – труда не составило. «Что ж, – рассудил Ардашев, – если этот же самый возница доведёт меня до посольства, то за мной следят. Но кто? Не стоит гадать. Подождём. А пока самое время насладиться красавицей Веной».

Город, наверное, ошеломил бы Клима грандиозностью и великолепием домов, если бы раньше он не бывал в Лондоне[30]. Но тут чувствовалась совсем другая атмосфера. Окаймлённая Венским лесом и Альпами, в холмистой долине Дуная и впадающей в него реки Вены, между фруктовыми садами и виноградниками, посередине тучных нив и тёмных хвойных лесов раскинулась жизнерадостная имперская столица. Местный климат отличался мягкостью, и улицы не казались такими серыми и мрачными, как в столице Соединённого Королевства. Здесь среди пяти- и шестиэтажных архитектурных шедевров нашлось место и раскидистым липам, и густым каштанам, и южным тополям, и даже привычным русскому глазу берёзам. В кронах старых дубов щебетали дрозды, горихвостки и слышалась соловьиная трель. На шпиль роскошного особняка взгромоздилась неугомонная чайка. Недовольная близким соседством с сидящей на соседнем флюгере вороной, она принялась кричать возмущённо, но чёрная птица не осталась в долгу. Захлопав гневно крыльями, она начала протяжно каркать, точно ругалась матерно на своём вороньем языке.

Посередине широкого, мощёного проспекта пролегли аллеи, а по обеим сторонам бежали рельсы. Неожиданно показалась паровая конка[31], тянувшая за собой три открытых вагона с пассажирами. Это был такой же паровик, как тот, на котором в позапрошлом году Клим добирался до Афин.

Искусство венских кучеров фиакров изумляло. Двигаясь достаточно быстро, они ухитрялись избегать столкновений, когда, казалось бы, оно было неминуемо. В осанке сидящего впереди возчика читались уверенность, независимость и чувство собственного достоинства. Его облачение не было лишено щегольства: яркая сорочка с галстуком, модная жилетка, увенчанная цепочкой карманных часов, и обязательный цилиндр с узкими полями, под которыми виднелась аккуратная причёска. Фиакры – дорогое удовольствие. Кроме внешнего изыска карета отличалась ещё и внутренним удобством: мягкое сиденье, зеркало, прикреплённая спичечница с пепельницей, сигнал для вызова кучера, лист для жалоб, тариф на поездки и всегда свежая газета. Почти как кеб в Лондоне.

Ардашев вновь глянул в заднее окошко, прежний фиакр с щёголем извозчиком следовал за ним неотступно. И это вызвало у дипломата улыбку. Клим вспомнил, что, изучая повседневную жизнь австрийцев на недавних курсах, он узнал, что все кучера фиакров являются собственниками карет и лошадей. Они безумно любят своих вороных, пегих или иной масти уличных помощников. Начинает ли извозчик завтракать или пить чай, он обязательно вынесет животным несколько кусков хлеба или угостит сахаром, смоченным в пиве или вине. Он общается с ними как с добрыми друзьями и даёт ласкательные прозвища. Стегать лошадь кнутом, кричать на неё – дурной тон. Наверное, поэтому они свысока смотрят на возниц колясок, омнибусов и конок. Автомедоны этих роскошных карет – своеобразная извозчичья каста с присущим им внутренним кодексом поведения. Ни один из них не опустится до уборки фиакра и чистки животных. Для этого есть прислужники, желающие заработать лишний крейцер на бирже. В случае, если у их собрата случилась беда – сдохла лошадь или сгорела карета в сарае, его товарищи всегда придут пострадавшему на помощь и соберут нужную сумму. Эти кучера создали даже самоуправление с выборным старшиной. Его главная задача – пресекать ссоры и разрешать конфликты. Существует своеобразный клуб, где извозчики обсуждают насущные проблемы, пьют пиво и поют любимые песни. В праздничные дни они проводят фиакр-балы, которые так любят посещать их жёны и дочери. Иногда на таких вечеринках можно встретить и седоков, приглашённых в качестве почётных гостей. Чаще всего это те пассажиры, с которыми они успели подружиться.

Центральная часть города, окружённая когда-то рвом, стенами, бастионами и гласисом[32], лежала с правой стороны от едущего к русскому посольству экипажа. Надо сказать, что ещё в 1858 году все крепостные сооружения срыли, ров засыпали и на этом месте построили великолепные дворцы, а потом и разбили парк. Так появился внутренний город с самыми красивыми зданиями, доходящий до набережной Иосифа. Окружённый широкой кольцевой улицей Рингштрассе, он сосредоточил в себе не только главные архитектурные шедевры Вены, но и правительственные учреждения, публичные здания и самые престижные магазины.

Не прошло и двадцати минут, как фиакр достиг юго-восточного района Вены – Ландштрассе. Миновав Дом инвалидов и площадь Хоер-Маркт (Верхний рынок), карета направилась по Райзнерштрассе. Возница осадил лошадей перед двухэтажным дворцом с девятью окнами на фасаде и четырьмя пилястрами у входа. На стене виднелись два номера – 45 и 47. Литера 45 относилась к российскому посольству, а 47 – к генеральному консульству. Табличка на двери поясняла, что приём ведётся ежедневно с 1½ часа пополудни до 3½ часа, кроме воскресенья. Фиакр, шедший позади, остановился в метрах пятидесяти. Ардашев рассчитался за поездку, отдав три с половиной кроны. Бравый извозчик снял багаж и, пожелав всего самого доброго, укатил.

Привратник, возникший на пороге, тотчас отворил входную дверь и, поняв, что прибыл новый дипломат, услужливо взял чемодан и пригласил войти. Клим бросил взгляд назад, и в это время уже знакомый кучер принялся разворачивать карету, чтобы двинуться в обратном направлении. «Стало быть, господин лейтенант достаточно умён», – мысленно заключил чиновник по особым поручениям и стал подниматься по парадной лестнице на второй этаж. Там обращённый тремя окнами во внутренний двор и находился кабинет российского посла. Секретарь – невзрачный человек лет сорока с уже заметной лысиной и в форменном мундире – ознакомившись с документами Ардашева, погладил редкие усы, росшие отчего-то клочками, и скрылся за высокой филёнчатой дверью. Вскоре он вернулся и со словами «его высокопревосходительство ждёт вас» пригласил Клима в кабинет, оставшись в приёмной.

За большим столом с массивными резными ножками и столешницей, обтянутой зелёным сукном, сплошь уложенным небольшими карточками с надписями, сидел старик с седой, ещё сохранившей волосы головой и такими же побелевшими усами. Лёгкая полнота его не портила, а лишь добавляла внешнему облику доброты. Действительный тайный советник[33] князь Родион Константинович Рязанов – Дашков был облачён в повседневный, расшитый золотом вицмундир, на котором из всех многочисленных его наград красовались только две – ордена Святого Андрея Первозванного и Александра Невского.

Клим приблизился к столу и, слегка поклонившись, сказал:

– Разрешите представиться, ваше высокопревосходительство: чиновник особых поручений, губернский секретарь Ардашев Клим Пантелеевич. Официально прибыл на должность второго секретаря посольства в Вене и драгомана консульства в Триесте.

Князь поднялся и, пожав руку молодому коллеге, предложил сесть напротив.

– Телеграмму-то я получил. Об официозе говорить не будем. Павел Константинович пишет, что вы большой дока в расследовании всяческих тайн и сам министр остановился на вашей кандидатуре. Это хорошо. Одно только меня беспокоит – уж очень вы молоды. Сколько вам?

– Двадцать пять.

– Ну это куда ни шло! – Он взмахнул руками. – Я-то, грешным делом, подумал, что вам двадцать два. А двадцать пять для губернского секретаря – самое то! Срок выслуги на коллежского наступит через год-два?

– В следующем году.

– Вот и докажите, милый мой, что достойны. Отыщите Шидловского. Вам, как говорится, и карты в руки. – Он посмотрел на стол и вздохнул. – А мне вот только и осталось карточки своего генеалогического древа раскладывать. Но всё же лучше, чем бессмысленный пасьянс, да?

– Бесспорно, ваше высокопревосходительство.

– Как думаете, надворный советник утонул?

– К сожалению, не могу сказать ничего определённого.

– А может, сбежал?

– Сейчас трудно что-либо утверждать.

– Обычно он с первым секретарём Павлом Ивановичем Истоминым всегда время проводил. Оба шахматисты. В турнирах между дипломатами принимали участие. Возьмите это себе на заметку.

– Благодарю вас. Вопрос позволите, ваше высокопревосходительство?

Рязанов – Дашков махнул рукой:

– О да, не стесняйтесь.

– Истомин не знал о поездке Шидловского в Фиуме?

– Думаю, нет, но у вас будет возможность его расспросить. Коллежский советник[34] Истомин теперь ваш непосредственный начальник. Он введёт вас в курс всех дел, которыми занимался Шидловский. Надеюсь, подружитесь… Ну а как вам наши посольские хоромы? Или в Египте было лучше?

– Генеральное консульство в Каире выглядит скромнее.

– Знаете, по приезде в Вену я был поражён скромностью старого посольства на Вольцейле, 30. Россия – великая держава, и это должно быть понятно любому австрияку, шагающему мимо здания российского дипломатического представительства, а финансирование у нас скромное. И потому два года назад я купил у герцога Нассау этот дворец. Пришлось отдать свои кровные, а государь, узнав об этом, вернул мне деньги не из казны, а из собственных средств. Я их взял, но лишь для того, чтобы в следующем году возвести над посольством третий этаж и пристройку добавить. А во дворе надобно обязательно церквушку соорудить. Я её поставлю на нашей земле.

– Простите, это как?

– Да очень просто! Привезу двадцать подвод российской землицы и высыплю её в котлован перед закладкой фундамента.

– Но зачем?

– Чтобы щёлкнуть австриякам по носу, – он хохотнул, – и сказать, что православный храм стоит на исконно русской земле. Как вам идея, а?

– Необычно, – пожав плечами, ответил Ардашев.

– А что прикажете делать, если австрийцы столь неблагодарно себя ведут? В сорок девятом году нынешний император Франц Иосиф, молодой тогда ещё правитель, слёзно умолял нашего государя Николая Павловича ввести русские войска на свою территорию из-за развернувшейся там Венгерской революции. И мы откликнулись – помогли! Сколько тогда наших солдат да офицеров погибло, знаете?

– Точно не скажу, ваше высокопревосходительство.

– Так вот слушайте, – загибая пальцы, начал считать посол, – убитых – около тысячи, тяжело раненных – почти три, а от холеры скончалось аж все одиннадцать тысяч! Командира 38-го Тобольского пехотного полка Константина Николаевича Палицына я знал лично. Храбрый был офицер. Умер в горячке. Его, как и других павших ратников, похоронили в Мункаче[35], в Закарпатье, в австрийской земле. Но австрияки всё забыли! – горячился князь. – К пруссакам тянутся! Италия, Германия и Австрия заключили Тройственный союз. А у нас с Францией даже договора о взаимопомощи нет. Есть только протокол заседания начальников Генеральных штабов 1885 года, в котором предусматривается автоматическое вступление в войну каждой из сторон в случае нападения Германии на одну из них. Но в нём нет ни слова об Австро-Венгрии[36], этом ближайшем союзнике Берлина. Вот пойдут они на нас своими полчищами и хитренькие лягушатники умоют руки! Скажут, мол, насчёт Австро-Венгрии речи в протоколе не было… А почему бы нам не подписать официальное соглашение о взаимопомощи с Францией и вставить туда Австро-Венгрию, а? Что мешает? А я скажу вам – всему виной наш страх. Мы всё трясёмся, всё робеем перед европейцами… Как же! Немцы с австрийцами возмутятся. И что? Да пусть они хоть трижды лопнут от злости на своих тирольских лугах и баварских полях. Нам важно о России-матушке думать. Согласны?

– Абсолютно.

– Так вот я и решил напомнить австрийскому императору, кто на самом деле спас его трон от венгерской смуты сорок четыре года тому назад. И знаете, что я придумал?

– Нет, но с большим интересом послушаю.

– Прах полковника Палицына прикажу перезахоронить в России в фамильном склепе. И пусть только австрийцы попробуют отказать нам в почётном карауле и салюте. Не посмеют! Газеты всего мира об этом писать будут. Вот увидите! И поручу это нашему военному агенту. А то он со своим помощником только мадеру пить горазд да по кафешантанам шляться[37]. Что скажете?

– Убеждён, что перезахоронение полковника Палицына поднимет патриотические чувства у всех, кому дорога наша страна.

– А вы молодец! – откинувшись на спинку кресла, улыбнулся польщённый князь. – Чувствуете важность текущего момента. Но давайте вернёмся к вашей миссии. С чего вы собирайтесь начать поиски надворного советника? Есть ли у вас план действий и какие имеются гипотезы?

– Прошу прощения, ваше высокопревосходительство, но сперва я должен ознакомиться со здешней обстановкой, кругом знакомств второго секретаря, и лишь затем начнут вырисовываться определённые гипотезы, которые я никогда не озвучиваю.

– То есть как? – наморщил лоб посол. – Вы отказываетесь излагать мне ваши соображения?

– Мой долг – сообщить вам о результатах расследования. В случае появления каких-либо затруднений в ходе следствия я буду просить вас оказать мне всяческое содействие и со своей стороны готов посвящать вас в суть этих сложностей. Но я не считаю себя вправе занимать ваше драгоценное время перечислением всех моих фантазийных и, вполне вероятно, большей частью ошибочных предположений. Однако всегда готов ответить на любые ваши вопросы. Секретов от вас, ваше высокопревосходительство, у меня нет и быть не может.

Посол погрозил пальцем и сказал с лукавой усмешкой:

– Ох и хитрец! Так закрутил сентенцию, что и не придерёшься… Ну да ладно. Почти все наши дипломаты – члены Английского клуба. Там и шахматы, и бильярд, и криббидж[38]. Вам тоже надобно туда захаживать. Мы подготовим вам рекомендации для вступления. Вы что больше предпочитаете: шахматы, бильярд, карты?

– В криббидж никогда не играл. Бильярд меня очень увлекает. А шахматы я люблю с детства.

– Это хорошо. Я тоже, знаете ли, на досуге не прочь хитроумные задачки на шестидесяти четырёх клетках порешать. Смотришь на доску, вроде бы мозг занят тем, чтобы найти решение этюда, а тут раз – и в голове рождается ответ на какой-нибудь каверзный дипломатический вопросец. Тогда всё бросаешь и хватаешься за перо. – Посол тяжело вздохнул и сказал: – Вы уж простите, что я так много болтаю о собственной персоне.

– Нет-нет, ну что вы, ваше высокопревосходительство. Наш разговор для меня очень полезен.

Рязанов – Дашков кивнул:

– Боюсь надоесть. Опыт у меня огромный. Часами могу рассказывать. Только слушать некому. – Посол окинул Ардашева добрым взглядом и проговорил мягким голосом: – А жильём мы вас обеспечим. Поселитесь в меблированных комнатах на Беатриксгассе 9, это соседняя улица. Наши германские и британские коллеги тоже там обретаются. И посольства их расположены по соседству с нами на параллельной Меттернихгассе. Дорога до службы займёт у вас не более десяти минут, да и то, если глазеть на проходящих мимо фрейлен и фрау. Насколько я понял, господин Ардашев, вы холостой?

– Да, не сподобилось пока избранницу найти.

– Тогда будьте осторожны. Здешние Магдалены далеко не кающиеся особы. Немало наших коллег погорело на связях, порочащих репутацию русского дипломата. Насчёт этого у меня разговор строгий. Замечу шуры-муры – задам такого феферу, что мало не покажется! Прошу зарубить себе это на носу!

– Обязательно учту, ваше высокопревосходительство.

– Вот и славно, – вымолвил полный статский генерал и, глядя отрешённым взглядом в окно, сказал: – Я с теплотой вспоминаю свою семью. Мать и отца… Через год мне пойдёт восьмой десяток. Я одинок. Так получилось, что всё свободное время приходилось отдавать службе. Если было бы можно вернуть время назад, я бы обязательно женился. Дети, внуки – огромное счастье. Желаю вам, господин Ардашев, его обрести.

– Благодарю вас, ваше высокопревосходительство.

– Насколько меня известили, вы сегодня же отправитесь в Триест, так?

– Совершенно верно.

– Дорога займёт двенадцать часов.

– Я знаю, потому планирую взять билет на вечерний поезд, чтобы утром уже быть там. Но прежде я бы хотел осмотреть вещи Шидловского в меблированных комнатах. Как мне это сделать?

– После того как вас туда проведут, всем станет ясно, что вы занимаетесь его поиском.

– Тогда предлагаю заселить меня к нему.

– Прекрасное решение! – воскликнул князь. – Откровенно говоря, я не думал, что вы согласитесь жительствовать в комнатах покойника. Но раз так – это упрощает дело. Жильё проплачено на полгода вперёд, и у посольства не будет дополнительных трат… Только вот с Триестом не знаю, как быть.

– Простите?

– Боюсь, без кривотолков не обойдётся, – вздохнул посол. – У многих появятся вопросы: «С чего это вдруг присланный из столицы молодой дипломат, не успев покорпеть над канцелярской конторкой, уже отбыл в курортный Триест? А мы тут над бумагами сидим и света белого не видим».

– Но ведь можно сказать, что я должен помочь тамошнему драгоману.

– Замечательно! Так и поступим… Да, и ещё один момент: в нашем генеральном консульстве сейчас многие в отпусках и потому консул просит нас иногда помогать. Три раза в неделю служащие посольства принимают посетителей с половины второго до половины третьего пополудни. По возвращении из Фиуме вам предстоит включиться в этот график работы. В противном случае коллеги заропщут, и пойдут пересуды. Аким Акимович Шидловский тоже не был исключением и вёл там приём.

– Могу ли я прямо сейчас ознакомиться с консульской книгой регистрации посетителей? Меня интересуют фамилии только тех людей, кого принимал лично Шидловский за последние три месяца.

– Хорошо, вам её принесут. А как долго вы собираетесь пробыть в Триесте и Фиуме?

– Возможно, несколько дней, но, может, и больше. Всё будет зависеть от обстоятельств.

– Ладно, – махнул рукой посол. – Есть ли у вас ещё какие-нибудь вопросы или просьбы?

– Нельзя ли, ваше высокопревосходительство, распорядиться купить мне билет в Триест, пока я буду занят знакомством с книгой посетителей консульства и осмотром комнат второго секретаря посольства? Боюсь, что эти два дела займут много времени и я не успею на последний поезд.

– Об этом не беспокойтесь.

– Очень признателен за помощь, ваше высокопревосходительство. Позвольте ещё один вопрос?

– Да-да.

– Шидловский пропал в единственный выходной день – воскресенье[39]. А на дорогу, как вы сказали, у него ушло двенадцать часов. Стало быть, не получив вашего разрешения, он мог поехать туда лишь вечером в субботу, так? Получается, что он собирался провести весь следующий день на пляже в Фиуме, а вечером опять сесть на поезд до Вены? Ранним утром в понедельник он бы вернулся к себе на квартиру, чтобы переодеться и вновь отправиться на службу. Удовольствие, конечно, так себе. Неужели нельзя было отпроситься у вас хотя бы в пятницу, чтобы отдохнуть два полноценных дня?

– Я не понял вашего вопроса, – барабаня пальцами по столу, недовольно буркнул Рязанов – Дашков.

– Ваше высокопревосходительство, я лишь пытаюсь выяснить, в какой конкретно день второй секретарь посольства убыл из Вены в Фиуме и обращался ли он к вам с соответствующим прошением на отъезд?

– Какое это имеет значение? Главное – найти его труп, так?

– А что, если он жив? И разве я не могу ознакомиться с его прошением?

Ардашев недоуменно вскинул брови.

– Так никакого письменного прошения и не было. Он спросил у меня в четверг, можно ли ему отлучиться на несколько дней, я и разрешил.

– На несколько? Выходит, он убыл не в субботу вечером?

– Дорогой, Клим Пантелеевич, насколько я понял, у него была местная зазноба, которую он и решил свозить к морю. Я могу предположить, что они уехали ещё в четверг вечером, а в понедельник он должен был уже выйти на службу. Вот потому-то я и предупреждал вас проявлять осторожность в общении со здешними прелестницами.

– Да-да, конечно, – раздумчиво пробормотал Клим. – Стало быть, они сняли номер в отеле или меблированные комнаты в Фиуме и находились там до самого воскресенья?

– Не знаю, – пожал плечами действительный тайный советник, – но, скорее всего, так и было. Ведь в пятницу, как и в субботу, я не видел его на службе.

– Почему же тогда эту даму не опросила полиция?

– А вот это и выясните, когда поедите в Фиуме, уважаемый Клим Пантелеевич, – раздражённо вымолвил хозяин кабинета.

– Насколько я вас понял, господин Истомин не только начальник, но и близкий друг Акима Акимовича, верно?

– Можно сказать, и так.

– И что же никто не счёл нужным поинтересоваться у него, что за дама была с Шидловским в Фиуме?

– А не кажется ли вам, что вы уже приступили к допросу российского посла?

– Простите, ваше высокопревосходительство. Вы совершенно правы. Я увлёкся, пытаясь выяснить все события в жизни второго секретаря до его исчезновения.

Князь ничего не ответил, он лишь надавил на кнопку электрического звонка, и явился секретарь.

– Адам Михайлович, нашего посольского полку прибыло. Клим Пантелеевич Ардашев, губернский секретарь, поступит в распоряжение Истомина. Но сперва ему придётся на некоторое время отправиться в Триест. Надобно помочь тамошнему драгоману. Завтра он должен быть там. Окажите услугу, купите ему билет на сегодняшний вечерний поезд.

– Куда доставить билет?

– В комнаты Шидловского. Клим Пантелеевич там и поселится.

– У меня есть деньги, я получил курьерскую дачу, – выговорил Ардашев и полез за портмоне.

– Не беспокойтесь, Клим Пантелеевич, – одним ртом улыбнулся Рязанов – Дашков, – билет мы вам купим. Курьерская дача считается только до места назначения. Так что деньги оставьте себе. Дальнейшие расходы должны относиться на счёт посольства. По приезде предъявите все командировочные издержки, и я велю бухгалтеру с вами рассчитаться.

– Премного благодарен.

– Простите, ваше высокопревосходительство, – озадаченно осведомился Меняйло. – А куда прикажете деть вещи Акима Акимовича?

Посол повернулся к Ардашеву и спросил:

– Клим Пантелеевич, вам не составит большого труда определить их в какой-нибудь угол? Пусть пока там полежат, не возражаете?

– Я найду им место.

– Вот отлично.

– А может, нам следует отправить их его родственникам? – предложил секретарь.

– Мы это сможем сделать только по обнаружении трупа надворного советника либо если он будет признан без вести пропавшим, – пояснил полный статский генерал и добавил: – А сейчас принесите из консульства книгу приёма посетителей. Клим Пантелеевич должен ознакомиться с порядком её заполнения. Найдите для него стол, стул и чернильницу с пером. А после возвращения господина Ардашева из Триеста не забудьте поставить нашего молодого дипломата в график дежурств генерального консульства. Ясно, Адам Михайлович?

– Будет исполнено, – отрапортовал Меняйло.

– Что ж, господа, не смею вас задерживать. Нам всем пора за работу.

– Честь имею, – поднявшись, попрощался Ардашев.

Сиятельный князь лишь кивнул седой головой и вновь обратился к разложенным на столе карточкам рода Рязановых – Дашковых, ведущих своё начало от одной из дальних ветвей Рюриковичей.

Глава 5

Чужие комнаты

Секретарь принёс толстенный фолиант, из которого Ардашев аккуратно внёс в записную книжку фамилии посетителей консульства, которых принимал надворный советник за месяц до своего исчезновения. Таковых набралось одиннадцать человек. Затем на посольской пролётке молчаливый чиновник повёз Ардашева в меблированные комнаты пропавшего Акима Акимовича. Меняйло сидел молча и напоминал обиженного бассет-хаунда. Судя по всему, он никак не мог смириться с тем, что ему велели быть на побегушках у дипломата, который не только лет на пятнадцать моложе, но и значительно ниже чином.

Когда экипаж остановился перед четырёхэтажным домом с кариатидами у входа, он буркнул:

– Приехали.

Войдя в парадное, секретарь по-немецки пояснил привратнику, что теперь в квартире господина Шидловского будет жительствовать другой русский дипломат – господин Ардашев. Горничная вновь может приходить и убирать.

– Прошу сегодня же поменять постельное бельё и взять мои вещи в стирку, – вмешался в разговор Клим.

– Не волнуйтесь, сударь. Всё сделаем, – заверил уже немолодой полный консьерж с бритым лицом, частично покрытым бакенбардами-селёдками.

На втором этаже у квартиры № 5 Меняйло сорвал наклеенную на дверной косяк полоску бумаги, скреплённую на стыке сургучной печатью, и, отворив дверь, сказал:

– Тут три комнаты, окна выходят на улицу, но всегда тихо и спокойно. Есть ватерклозет и ванна.

– Нельзя ли поменять замок на входной двери?

– Я велю привратнику сделать это к вашему возвращению.

– Нет, это надобно исполнить сегодня же.

– Вы мне приказываете?

– Ни в коей мере. Я прошу вас об этом.

– Хорошо, но вы располагайтесь, а я поехал за билетами. Через час вернусь.

– Благодарю вас, Адам Михайлович. Вы очень любезны. Простите за причинённое вам беспокойство.

– Чего уж там, – с подобревшим взглядом, вымолвил секретарь и спросил: – А вы, часом, не родственником приходитесь Родиону Константиновичу?

– Нет, а с чего вы взяли?

– Меня впервые посылают за билетом для вновь прибывшего служащего.

– Я и не думал лично вас обременять, это была идея посла.

– Так, может, тогда вы сами и смотаетесь? Экипаж у входа. А я бы пока вещички Шидловского собрал, а? А если князь спросит, скажете ему, что за билетом я ездил, хорошо? – с масляной улыбкой пролепетал секретарь и шагнул в переднюю, будто Ардашев уже согласился.

Маска вежливости мгновенно слетела с лица Клима, и он, глядя в глаза собеседнику, проронил:

– Не думаю, что мне надлежит начинать исполнение служебных обязанностей с вранья. Да и вас ложь не украсит.

– Как будет угодно, сударь, – сквозь зубы процедил Меняйло и, пятясь назад, удалился.

Клим начал осмотр квартиры с передней. Он включил свет, и вспыхнула лампочка Эдисона. Обследовав карманы сюртука, плаща и пальто, новый жилец повертел в руках головные уборы и протряс всю обувь. Трости – одна с набалдашником, а другая с ручкой в виде гусиной головы – никак не разбирались и пустых полостей внутри не имели. Ардашев примерил на себя чужой сюртук. Оказалось, что он с Аким Акимовичем был одного роста и схожей комплекции. Обувь тоже была того же размера, что и у него. Правда, Шидловский слегка косолапил на левую ногу, отчего левый каблук был сильнее стёрт, чем правый.

Дипломат прошёл в гостиную. Скрипел под ногами натёртый до блеска паркет. Предыдущий жилец отличался сугубой аккуратностью, несвойственной холостяку. Здесь нельзя было отыскать ни одной брошенной вещи. Правда, и мебели было немного: диван, деревянное кресло и письменный стол с дешёвой чернильницей и пером на держателе, каменный стакан с остро заточенными карандашами и футляр для очков. Пепельница из малахита и спичечница свидетельствовали, что постоялец был большим любителем портить свои лёгкие. Два ящика стола и дверца оказались запертыми. Ключей Ардашев не нашёл. «Всё правильно, – подумал он, – если бы они были вставлены в замки, то какой был бы тогда от них прок?»

На подоконнике аккуратной стопкой лежали книги: Ксавье Де Монтепен «Кровавая рука», Гебелер А. «Собрание скахографических и других шахматных задач, в том числе полный шахматный букварь, маты политические, юмористические и фантастические», Марсель Корро «На том берегу Стикса», И. Шумов «Правила шахматной игры между двумя, тремя и четырьмя игроками» и «Шахматная игра. Теоретическое и практическое руководство» Нейман Г., R. Lange «Deutsche Kurzschrift»[40].

Буфет с посудой, массивный обеденный стол на восемь человек и четыре стула встретили Ардашева в столовой. На прибитой к стене этажерке взгромоздились похожие на коробку полочные часы с маятником английской фирмы «Ансония» и недельным ходом. Острые, как казачьи пики, стрелки замерли на одиннадцати. Климу вспомнилась вычитанная где-то остроумная фраза, что сломанные часы не стоит выбрасывать, ведь дважды в сутки они тоже верны. Ключ для завода покоился тут же. Ардашев сверил время по карманному хронометру и, открыв стекло, установил его. Затем вставил ключ в отверстие задней стенки и, накрутив пружину «англичанина» до отказа, качнул маятник. Механизм заработал.

Не теряя времени, дипломат исследовал содержимое буфета. Он оглядел все стенки, полки и ящики; простучал даже ножки, но ключей от письменного стола не нашёл.

Спальня смотрелась прилично: застеленная железная кровать венского фасона с медными никелированными стойками на колёсах, украшенными четырьмя полированными шарами. На одном из них играл солнечный луч, рисуя на стене причудливые блики. Из-под простыни выглядывал матрац из пенькового тика, набитый конским волосом, который кое-где уже вылез из углов. Тут же высился широкий платяной шкап с зеркалом. В нём на распялках висели два костюма, три вицмундира (повседневный, парадный и походный), фрак и три жилетки. Клим проверил карманы всех облачений, но они были пусты. На нижней полке Ардашев насчитал четыре комплекта белья, выше – три накрахмаленные и наглаженные сорочки, а дальше – галстуки разных видов, воротники, манишки и манжеты. В нижнем выдвижном ящике хранились носки и подтяжки к ним.

Ардашев проследовал в ванную комнату. Свет в неё проникал через небольшое окошко под самым потолком. Она ничем не отличалась от подобного помещения в таком гостиничном номере самого «аристократичного», как писал путеводитель Бедекера, отеля «Бристоль». Начинка была обычная: чугунная ванна на металлических львиных лапах, керамическая раковина с мыльницей и бронзовые краны для холодной и горячей воды. На деревянной полочке можно было увидеть вполне банальные предметы: помазок для бритья, опасную бритву «Генкельс», одеколон «Икзора Бриони», керамическую чашу для взбивания пены, зубной порошок «Северное сияние» и зубную щётку. В углу – ватерклозет и мусорное ведро с крышкой. Рядом – плетёная корзина для грязного белья. Опрокинув её, Клим рассмотрел пять пар грязных носков, одно несвежее исподнее, три ношеные сорочки и два мятых носовых платка.

Соседняя с ванной комнатой дверь вела в кладовую – узкую и длинную, как гроб. Вдоль стен тянулись деревянные стеллажи из струганых досок, заставленные всякой всячиной: сапожный крем в жестяной банке, моток бельевой верёвки, щётка и бархотка для обуви, бутылка подсолнечного масла и десятилинейная керосиновая лампа[41] на изящной ножке с едва заметным отпечатком чьих-то пальцев на стеклянной колбе. Клим поднял лампу, и под ней лежали ключи. Он хотел её уже опустить, но что-то в ней ему не понравилось. Дипломат взял керосинку в руки, покрутил и, лишь когда увидел, что фитиль совсем новый, всё понял: в ней никогда не было керосина. Но зачем тогда снимали колбу? Загадка оставалась неразгаданной лишь до тех пор, пока Ардашев не снял стекло и не добрался до резервуара. На железном дне лежал шпионский фотоаппарат «Ланкастер», закамуфлированный под карманные часы, легко помещающиеся в кармашке жилета. Клим познакомился с принципом работы этой самонаводящейся миниатюрной камеры на недавних курсах в окрестностях Выборга. При её открывании подвижным рычагом, выступающим через прорезь в заднем корпусе часов, автоматически выдвигались шесть подпружиненных секций для фокусировки, образующих сильфон[42] камеры, имеющей внутреннюю менисковую линзу и простой шторный затвор[43]. Крышка на задней части корпуса открывала съёмный экран из матового стекла размером 2,5 сантиметра на 3,2 сантиметра. На передней панели корпуса читалась круглая, как на монете, гравировка: «J. Lancaster & Son Patent Birmingham». На тех же разведочных занятиях Ардашев научился работать и с более поздней модификацией, имеющей падающий тёмный затвор и несколько больший размер, позволяющий делать снимки размером 5 на 3,8 сантиметра. Однако существенным недостатком этой модели было отсутствие задней крышки. Вместо неё установили бо́льшую рамку экрана. Такие «часики» не стоило вынимать из жилетного кармашка при посторонних. Фотоаппарат был не заряжен. Тут же лежала пачка запасных пластин, упакованных в светонепроницаемую чёрную бумагу. «Неплохо! – обрадовался Клим. – Мне подобная штука пригодится. Но вот откуда она взялась у Шидловского – непонятно».

Клим убрал «Ланкастер» в другой карман жилетки и вернулся в гостиную. Он открыл все три замка и выдвинул ящики. К своему удивлению, он не нашёл в них ничего такого, что заслуживало бы внимания. В первом, самом большом, обнаружил нераспечатанную пачку почтовой бумаги, коробку перьев и несколько карандашей; во втором – перочинный нож, а в трёх боковых – пузырёк чернил, бювар с копирками и промокательной бумагой, спички. В самом нижнем ящике лежала отвёртка и небольшой молоток. «Что за чертовщина? – усевшись в деревянное кресло, размышлял дипломат. – Для чего нужно было прятать ключи от стола, если его содержимое не представляет никакого интереса? А отвёртка и молоток? То ли с их помощью можно найти тайник, то ли они находятся здесь для хозяйственных нужд, а может, просто для отвода глаз?.. Кстати, о глазах. – Клим открыл футляр и надел очки. – Ничего себе линзы! Получается, надворный советник был настолько близорук, что без очков и шага ступить не мог. Значит, в Фиуме он взял другие».

Ардашев закрыл ящики на ключ и опустил их в каменный стакан с карандашами.

Раздался звук металлического звонка, и Клим прошёл в переднюю. Открыв дверь, он увидел Меняйло.

– Соблаговолите получить, сударь, – протянув билеты, выговорил секретарь. – Поезд отбывает через три часа с Южного вокзала.

– Благодарю вас, Адам Михайлович.

– Честь имею кланяться, – буркнул тот и ушёл.

Первым делом Ардашев перенёс все вещи второго секретаря в кладовку. Места на полках не хватило, и он, протянув верёвку, соорудил импровизированную гардеробную. Развесив на распялках собственные сорочки, костюмы и мундиры в шкафу и передней, Клим принял ванну и переоделся. Грязное бельё Шидловского он выбросил в мусорное ведро, а бритвенные принадлежности отнёс в кладовую.

Закурив сигарету, дипломат посмотрел на часы. До отправления поезда оставалось ещё два часа.

Вновь металлической трещоткой затараторил звонок входной двери. На этот раз явилась горничная. Улыбчивая австрийка лет тридцати перестелила постель, вынесла мусор и, взяв для стирки вещи нового жильца, ушла.

Клим облачился в синий костюм, белую сорочку, галстук, жилетку и цилиндр. Осмотрев себя в зеркале, он понял, что ему не хватает трости. «Ничего, в Триесте придётся купить и трость, и купальный костюм, и, вероятно, канотье. Ходить на пляж в цилиндре не возбраняется, но выглядеть буду слишком чопорно и, вероятно, привлекать к себе внимание. Не помешает приобрести несколько новых сорочек и небольшой чемодан; мой слишком громоздкий», – мысленно рассудил он и собирался уже выйти, как понял, что без книги ему будет сложно коротать двенадцать часов в поезде, хотя вечернее отправление скорее предполагало сон, чем чтение. «А что, если обратный рейс будет рано утром? – рассудил он и вернулся в гостиную, где взял с подоконника роман Марселя Корро «На том берегу Стикса» и положил в саквояж, где уже находился путеводитель Бедекера и миниатюрный фотоаппарат.

Прежде чем покинуть квартиру, он проверил, хорошо ли закрыты окна, и только после этого приступил к выполнению процедуры, связанной с проверкой на постороннее вторжение. Для этого пришлось отрезать несколько волосков от помазка бывшего постояльца и, закрыв каждую двустворчатую дверь, вставить над петлями по одной щетинке, чередуя верх и низ. То же он проделал с дверью в ванную и кладовую. Выйдя на лестничную клетку и закрыв квартиру, Ардашев вложил половинку спички в едва заметную щель между притолокой и входной дверью на расстоянии одной пяди от косяка. Теперь будет нетрудно определить любое проникновение незваного гостя в меблированные комнаты.

Извозчика на этот раз Клим выбрал подешевле, потому что дорога на Южный вокзал была длиннее, а значит, и дороже. Не прошло и двух четвертей часа, как одноконный экипаж доставил седока на привокзальную площадь. Миновав здание вокзала, Клим вышел на перрон. Под парами стоял поезд с надписью «Вена – Грац – Триест». Секретарь Меняйло всё-таки отомстил Ардашеву за строптивость и купил билет не в пульмановский вагон и не в первый класс, а во второй. Этот самый второй австрийский класс был хуже российского третьего и напоминал четвёртый. Лавки в нём скрипели, и мусор, оставленный прежними пассажирами, убирать не собирались. Австрийская вагонная прислуга славилась ленью и небрежностью на всю Европу. И хоть приятно было осознавать, что комфорт российских вагонов превосходил австрийский, но гордость за отечественные железные дороги не могла затмить неудобства предстоящего двенадцатичасового путешествия.

Кондуктор объявил отправление, и состав мягко тронулся. Газовые вокзальные фонари зажглись ещё засветло и потому светили тускло, напоминая глаза заплаканных вдов.

Лента перрона уползала назад, точно потревоженная гигантская змея, уступив место встречным поездам, станционным постройкам и ночным призракам.

Глава 6

Триест

Небосвод, окрашенный ализарином чернил, из сине-зелёного постепенно превратился в чёрный. Тусклый свет масляной лампы отражался в вагонном стекле дрожащим пламенем. Откинувшись на спинку сиденья, Клим вскоре заснул, забыв о прихваченной с собой книге. Накопившаяся за прошедшие сутки усталость дала о себе знать.

Когда первые проблески солнца осветили купе, паровоз начал постепенно сбавлять ход на разъездах. Вскоре замелькали аккуратные белые домики с черепичными крышами и дорожные будки со шлагбаумами.

Ардашев отворил окно, и свежий ветер приятно обдал лицо. Ещё через полчаса вагон, подрагивая на стрелках, плавно подкатил к дебаркадеру и замер. Позади остались пятьсот восемьдесят девять километров. Протяжный гудок возвестил об остановке. «Триест! Триест! Триест!» – как-то смешно и почти по-петушиному прокричал обер-кондуктор, и люди потянулись на выход.

Вокзал Зюдбанхоф Южной железной дороги встретил вояжёра знакомой каждому приезжему утренней тишиной, когда человеческий муравейник ещё не гудит и не суетится, как это бывает в полдень. Сонные пассажиры, точно измученные дальним переходом лошади, молча покидали вагоны, а другие, тоже не доспавшие, занимали освободившиеся места, чтобы за два с небольшим часа добраться до следующей, но уже итальянской станции – Венеции.

Выйдя к бирже колясок, Клим нанял извозчика, который всего за одну крону согласился довезти гостя до отеля «Европа» на Виа Сан-Лазаро. Неподалёку от гостиницы находилось российское консульство. Торопиться не было смысла, и Ардашев, удвоив таксу, попросил возницу сначала показать город. Предложение седока было встречено с радостью, и кучер покатил одноконный экипаж в Триест, до которого ещё предстояло ехать минут десять-пятнадцать.

У самой окраины начиналась Старая гавань, тянувшаяся до маяка. Виднелись открытый рейд и несколько молов. Австрийцы, решив превратить порт в современный морской транспортный узел, объявили часть Старой гавани, шедшей от самого вокзала Южной железной дороги до прибрежного района Баркола, режимом порто-франко[44], что увеличило поток торговых судов более чем в десять раз и позволило построить современные сооружения (элеваторы, причалы, цистерны с трубопроводом и насосами, паровые краны и склады) на второй части Старой гавани – от Арсенала пароходной компании Ллойда в бухте Маджио до маяка. Отсюда теперь уходили прямые рейсы в Истрию[45], Далматию[46], Египет, Пирей, Константинополь и Одессу.

Кучер направил коляску по виа Корсо, лучшей улице города. Он с гордостью показывал Ардашеву театр «Комунале», площадь Пьяцца делла Борза, грандиозную Биржу и Кафедральный собор. Стеной стояли трёх, четырёх- и даже пятиэтажные помпезные здания в стиле австрийского барокко и венецианские постройки, до сих пор сохранившие строгие черты Средневековья. Ардашеву открылась красивейшая часть города – площадь Пьяцца Гранде с великолепной ратушей, дворцом наместничества и зданием компании Ллойда. Далее автомедон повёл экипаж по узким кривым улочкам, ведущим на вершину горы, где стоял замок Кастель-Сан-Джусто, бывший когда-то крепостью. Отсюда открывался чудный вид на гавань, занятую десятками пароходов и парусников, ещё продолжавших бороздить морские просторы в качестве грузовых судов.

Солнце уже поднялось над городом, и Клим велел извозчику вернуться к отелю. Не доехав до гостиницы ста метров, Ардашев остановил экипаж перед магазином для джентльменов «Whiteleys». Лучшего места для планируемых покупок и желать не стоило. Вскоре в новом чемоданчике нашли своё пристанище: бритвенные и туалетные принадлежности, купальный костюм, две пары белья, пара сорочек и канотье. Трость Клим выбрал классическую, с дубовым шафтом[47], укреплённым металлическим наконечником во избежание повреждений. Рукоять – конусообразная, бронзовая. «Строго и достойно», – оглядев покупку, рассудил молодой дипломат.

Теперь можно было заселиться в гостиницу и уже потом посетить консульство. Вывеска «Европы» маячила за кроной молодого вяза. Не прошло и пяти минут, как услужливый портье, переписав данные паспорта российского дипломата, передал последнему ключ от номера, а ещё через час, приведя себя в порядок, Ардашев вышел на улицу.

Стрелки на циферблате карманных часов показывали половину одиннадцатого. За столиком кондитерской чиновник особых поручений позволил себе насладиться чашечкой ароматного кофе, выкурить сигарету и просмотреть местную газету[48]. Он достал из кармана записную книжку, ещё раз внимательно прочитал выписку, сделанную в посольстве, где были указаны данные визитёра, с которым общался второй секретарь до своего исчезновения, и задался вполне логичным вопросом: «Зачем человеку трястись двенадцать часов в поезде, чтобы попасть в российское генеральное консульство в Вене, если он проживает в Триесте, где имеется подобное дипломатическое учреждение, пусть и ниже рангом?» Не найдя сколько-нибудь вразумительного ответа, молодой человек направился к дому под седьмым номером.