Умбра

Пролог. Крах Света – Где ночь пожирает рассвет

Пролог. Крах Света – Где ночь пожирает рассвет

Великий Аэриум, некогда сиявший словно жемчужина в оправе изумрудных лесов, лежал в руинах. Стены мрамора цвета слоновой кости, помнившие песни древних королей, были испещрены трещинами и черными подтеками гари. Воздух, еще недавно напоенный ароматом цветущих люмир и сладких вин, теперь горчил гарью и медным привкусом крови.

С бастионов, где когда-то стояли гордые стражи в золотых доспехах, теперь свешивались знамена с гербом Умбры – стилизованный ворон на фоне кровавой луны. По мощеным улицам, утопая в грязи из пепла и дождевой воды, маршировали отряды темных эльфов. Их черная сталь, отполированная до зеркального блеска, отражала отсветы пожаров, полыхавших в богатых кварталах.

Бастион – элемент обороны в крепости

Их было не остановить.

Они шли не как завоеватели – они шли как возмездие.

В самой сердцевине цитадели, в тронном зале с разбитыми витражами, на ступенях, ведущих к пустому солнечному трону, стоял он. Малакар, Король-Тень, Повелитель Умбры. Его пластины черного адаманта, испещренные рунами, впитывали свет, словно жаждущая губка. Он не смотрел на разгромленный город за резными окнами. Его взгляд был прикован к женщине, стоящей на коленях у его ног.

Королева Аэлиндра. Ее платье из серебряной парчи было разорвано, волосы цвета пшеницы выбились из сложной прически и падали на плечи, слипаясь от крови и пыли. Но не это приковывало внимание. Даже сейчас, сломленная и побежденная, она излучала то самое сияние, ради которого Малакар готов был предать весь мир. Сияние, которое он когда-то надеялся сделать своим.

– Где она, Аэлиндра? – его голос был низким, глухим, слову удар грома за горами. В нем не было злости. Не было ненависти. Была лишь ледяная, неумолимая тяжесть.

– Ты получил все, что хотел, Малакар. Трон. Город. Мою жизнь. Оставь мне хотя бы ее. Она подняла на него глаза, полные не слез, но бездонной, немой ярости.

– Ты ошиблась. Трон – это пыль. Жизнь – миг. – Он сделал шаг вперед, и его тень поглотила ее свет. – Я хочу будущего. Будущего, которое ты когда-то у меня украла, выбрав его. Солнечного Короля. Его дитя – это последний осколок вашего света. И он будет моим. Он станет мостом между нашими мирами. Залогом вечного мира .Он медленно покачал головой, и тень от его рогатого шлема накрыла ее с головой.

– Залогом рабства! – выдохнула она, и в ее голосе впервые дрогнула сталь.

Король лишь присел на колено возле нее и позволил своим пальцам провести по линии ее скулы вытирая пальцем слезу, и в его голосе прозвучала жалость. Он отвел руку от ее щеки, словно стирая с пальцев память о прикосновении.

– Причина не важна, – отрезал он. – Исход предрешен. Где ребенок?

В этот момент двойные двери в зал с грохотом распахнулись.

На пороге, залитая алым светом факелов своей же собственной стражи, стояла нянька. В ее дрожащих руках, закутанная в одеяло цвета рассвета, спала маленькая девочка.

Малакар не смотрел на ребенка. Он смотрел на Аэлиндру. И в его глазах, холодных как глубины зимнего неба, на мгновение мелькнула старая, давно похороненная боль.

– Война окончена, – произнес он, и эти слова прозвучали как приговор. – Рассвет Аэриума погас. Отныне над этими землями будет вечно властвовать ночь.

Он кивнул одному из своих стражников. Тот, грубый шагнул к няньке.

В дверях появились две детские фигуры. Два мальчика. Старший, Каэлан, лет тринадцати, с лицом, уже закаленным в боях, смотрел на сцену с холодным, почти скучающим любопытством. Он был уменьшенной копией отца – те же черты, тот же пронзительный ледяной взгляд. Младший, Лориэн, лет восьми, выглядел растерянным. Он теребил край своего плаща и не решался поднять глаза на плачущую королеву.

– Мои сыновья, – произнес Малакар, и в его голосе впервые прозвучали нотки чего-то, отдаленно напоминающего гордость. – Они покажут ей новый мир. Мальчики приблизились. Каэлан – уверенной походкой, Лориэн – робко, краем глаза глядя на маленькую принцессу.

– Война выиграна не тогда, когда пал последний враг, – медленно проговорил Малакар, приближаясь. Его тень накрыла их с головой. – А когда сломлена последняя надежда на сопротивление. Ваша надежда… в ней.

Стражник передал Илэйн в руки Каэлану. Тот взял ее неловко, но крепко, как берут ценную, но хрупкую вещь. Его железная хватка заставила девочку тихо всхлипнуть во сне.

– Война выиграна не тогда, когда пал последний враг, – медленно проговорил Малакар, приближаясь к выходу из тронного зала. – А когда сломлена последняя надежда на сопротивление. Ваша надежда… в ней.

Лориэн задержался на мгновение. Его янтарные глаза встретились с полными слез глазами королевы Аэриума, полными такой бездонной боли, что ему захотелось плакать самому.

– Лориэн! – прозвучал голос отца из коридора.

Мальчик вздрогнул и, опустив голову, побежал за ними, в густеющую тьму. В его сердце, вопреки воле отца, упало не семя жестокости, а крошечное, испуганное сострадание.

Тишину в зале разорвал единственный, пронзительный крик.

Крик матери, потерявшей все.

Глава 1. Пик Умбры, 15 лет спустя

Комната Илэйн была высечена в самой скале легендарного Пика Умбры – замка-горы, чьи черные башни вонзались в брюхо вечно хмурого, грозового неба. Здесь, на вершине мира, не было солнца. Лишь рваные, пепельно-серые тучи, вечно клубящиеся вокруг острых шпилей, холодный, пронизывающий ветер, завывавший в бесчисленных пещерах и переходах. Воздух был насыщен запахом озона, влажного камня и густой, тягучей магии, которую темные эльфы черпали из самой тьмы над своими головами.

В ее покоях, однако, было тепло. Камин, в котором пылал уголь, привезенный из самых глубоких шахт, отгонял сырость. Воздух был пропах дымом, ладаном и едва уловимым ароматом ночных фиалок, что цеплялись за жизнь в защищенных нишах балкона. Илэйн сидела у огромного арочного окна, вырубленного в скале. За ним простиралась бескрайняя панорама мрака – клубящиеся туманы, скрывающие пропасти, и далекие молнии, озарявшие багровым светом суровые долины внизу.

В этом неестественном, грозовом свете ее золотые волосы мерцали отражая свет огня. Ее алебастровая кожа, никогда не знавшая ласки солнца, казалась еще белее на фоне черного бархата ее платья.

Она была поглощена работой. В ее тонких, но сильных пальцах – не боевой клинок, а серебряная игла. Она вышивала.

Это была одна из древнейших и самых почитаемых традиций эльфов Умбры. Женщины – матери, жены, сестры – вышивали защитные руны и геральдические символы на боевых рубахах своих мужчин. Считалось, что каждая нить, вплетенная с заклинанием к богине-ворон Морриган или иным суровым божествам их пантеона, впитывает в себя часть силы тьмы и оберегает воина в бою. Это был акт глубокой интимности, доверия и черной магии.

На ее коленях лежала рубаха из черной, испещренной магическими знаками ткани, прочнейшей и легкой. Она принадлежала Каэлану. Илэйн кропотливо выводила золотой нитью по вороту и манжетам сложнейший узор – символ их Дома, стилизованного ворона с расправленными крыльями, в когтях которого сжимался скипетр и молния. Каждая петля была идеальной, каждое движение выверенным. Она вкладывала в это всю свою концентрацию, всю свою волю. Не любовь – темные эльфы презирали это чувство как слабость. Но преданность. Признание силы и права на нее.

Рядом, на низком столике из черного дерева, аккуратно сложенная, ждала своей очереди рубаха Лориэна. Для нее она приготовила нити не золотые, а серебряные и густо-фиолетовые, цвета теневой магии. Для него она вышивала не символы безраздельной власти, а сложные, закрученные руны отражения чужого колдовства и скрытых угроз. Работа для него требовала иного настроя, большей тонкости, и она откладывала ее, желая посвятить этому отдельное время.

Дверь открылась без стука – привычка, дозволенная лишь немногим. В проеме возникла высокая, величественная фигура Короля Малакара. Он наблюдал за ней молча, его темные глаза, обычно холодные как скалы Умбры, смягчились. Вид его приемной дочери, такой чуждой и такой желанной, погруженной в их древний мрачный ритуал, всегда вызывал в нем странную теплоту.

– Руны под твоими пальцами оживают, моя тень, – произнес он тихо, его голос был похож на отдаленный раскат грома. – Они будут сильнее любой стали.

– Отец, Я должна закончить до того, как братья отправятся патрулировать туманные долины. Илэйн подняла на него свои изумрудные глаза. В них не было испуга, лишь почтительное внимание.

– Каэлан будет могущественен как никогда. Ты вкладываешь в это не просто нити. Ты вкладываешь часть своей силы.Он приблизился, и его мощная фигура заслонила свет от окна. Он посмотрел на изысканную работу.

– Это мой долг, – ответила она, опустив взгляд на золотую нить. Но в ее голосе сквозь привычную почтительность пробивалась искра чего-то большего. Гордости.

Малакар положил тяжелую руку на ее голову, его пальцы на мгновение коснулись ее золотых волос. Этот жест был почти отеческим, но в его глубине таилась все та же старая, невысказанная боль и тоска по Аэлиндре. Он видел, как его истинная семья – королева Морвин – холодно и формально выполняла этот ритуал для него и сыновей. Но здесь, в этой комнате, этот обряд обретал для него настоящий смысл. Их брак с Морвин был не союзом сердец, а слиянием двух самых могущественных королевств. Это был величайший политический расчет их времени, на века определивший расклад сил в Умбре. Они не любили друг друга. Они владели друг другом, как владеют особенно ценным и опасным активом. Они видят в друг друге равного – по силе, уму, амбициям и хладнокровию. Малакар уважает магическую мощь Морвин и ее безжалостность в политических интригах. Морвин уважает военную гениальность Малакара и его непоколебимую волю к власти. Они – идеальные деловые партнеры на троне, чей альянс непоколебим именно потому, что он лишен сентиментальности. Они говорят друг с другом вежливо, почти церемонно, но в их словах никогда не бывает ласки, только расчет.

– Порой мне кажется, что сама тьма подарила тебя мне, чтобы усмирить мою ярость, – прошептал он слегка поглаживая макушку приемной дочери, и это была величайшая признательность, на какую он был способен.

Он ушел так же тихо, как и появился, оставив ее одну с ее мыслями, иглой и завыванием ветра за окном.

Илэйн снова погрузилась в работу, но ее пальцы замедлились. Ее взгляд упал на рубаху Лориэна. Она провела пальцами по мягкой ткани, представляя, как серебряные нити будут переливаться в такт его магии. Для Каэлана она вышивала символы власти, которые он жаждал. Для Лориэна – защиту, в которой он, вечный мыслитель и маг, даже не осознавал, насколько нуждался.

Она чувствовала тяжесть их взглядов на себе каждый раз, и это вызывало странную, смутную тревогу, которую она годами гнала прочь как недостойную слабость.

Каэлан смотрел на нее не как брат на сестру. Его взгляд был слишком пристальным, слишком оценивающим. В нем читалось право собственности, холодная уверенность хищника, который знает, что добыча рано или поздно будет его. Он видел в ней не сестру, а награду. Высшую цель, которую он должен завоевать, чтобы доказать свое превосходство. Его желание было прямым, грубым и собственническим, как удар молнии, и оно пугало ее своей интенсивностью, заставляя учащенно биться сердце – то ли от страха, то ли от чего-то другого, что она не смела признать.

Лориэн смотрел иначе, но его взгляд был еще более сбивающим с толку. В его янтарных глазах была не просто братская привязанность. Это была какая-то тихая, болезненная нежность, смешанная с виной и безысходностью. Порой ей казалось, что он видит сквозь нее, какую-то другую, спрятанную глубоко внутри. Он видел в ней не только идеальную воительницу Умбры, но и что-то еще… что-то потерянное. Его влечение было подобно тихому шепоту в глубине разума – постоянным, навязчивым и запретным, и от этого его присутствие одновременно успокаивало и волновало.

А она, вышивая защитные руны для них обоих, чувствовала, как ее собственное сердце становится полем битвы.

С одной стороны – долг. Любовь к отцу, преданность семье, гордость за темное наследие Умбры. Она была принцессой Тьмы, и ее место было здесь.

С другой – смутное, непонятное беспокойство. Почему взгляды братьев с годами изменились, в них пропала детская простота и появилось что-то напряженное, голодное, чужое? Почему мать, королева Морвин, смотрела на нее с ледяным отстранением, в котором не было и капли материнской теплоты?

Но игла в ее руке замирала, а в душе шевелился тихий, настойчивый голос.

Что-то здесь не так. И что-то во мне не так.

Она отгоняла эти мысли. Это было кощунством – сомневаться в своей семье, в своем происхождении. Это словно было ее воображение, ее собственной испорченностью, которая заставляет видеть грех там, где его нет. Она была темной эльфийкой. Она была дочерью Малакара. Она была их сестрой.

Окончательно погрузившись в свои мысли она заснула, открыв глаза в воспоминании своего детства.

Ей было лет восемь. В Большом Зале Пика Умбры гремела мрачная, вихревая музыка. Эльфы в черных и серебряных одеждах кружились в танце, их темная кожа и волосы сливались с полумраком, а глаза сверкали, как у ночных хищников. Илэйн, одетая в новое платье из красного бархата, старательно повторяла правила, которым ее учили. Она хотела быть идеальной. Хотела, чтобы отец гордился ею.

И сначала все было хорошо. Но потом ее золотые волосы, заплетенные в сложную косу, выбилиcь из прически и упали на плечи сияющим лучом в море смолистой тьмы. И шепотки пошли по кругу.

– …Малакару следовало бы остричь ее наголо, раз уж не может усмирить это… сияние. Ладно уж кожа, но волосы. Она уловила обрывки фраз, произнесенных с ядовитой вежливостью: – Солнечный Позор запятнал бал… – …как она может называться принцессой Тьмы, когда сияет, как уличный фонарь?

Слово «сияние» было произнесено с таким отвращением, будто это была самая ужасная болезнь.

– Не затмишь ли ты собой все светильники, Илэйн-Лунь? Юный аристокарт ее возраста из клана змей, проходя мимо, фальшиво улыбнулся и бросил прямо в лицо

«Лунь». Белая, ночная птица. Слово, которое у темных эльфов было оскорблением, синонимом чего-то призрачного, блеклого, беззащитного и чуждого.

Ее мир рухнул в одно мгновение. Щеки пылали от стыда. Слезы застилали изумрудные глаза. Она побежала, не разбирая дороги, заливаясь беззвучными рыданиями, пока не оказалась в самой дальней, пыльной кладовой для утвари.

Там, в кромешной тьме, на ощупь, она нашла недавно оттлеющий камин, сорвала с себя плащ, набрала в его подол сажи из холодного теплого и, подойдя к запыленному зеркалу, начала с дикой решимостью втирать черную массу в свои золотые пряди.

– Что ты делаешь, дитя?

Голос был холодным, ровным, без тени эмоций. В дверях стояла Королева Морвин. Ее лицо, как всегда, было бесстрастной маской.

– Я… я исправляюсь, матушка, – выдохнула она, содрогаясь от всхлипов. – Я уберу это… это сияние. Я буду как все. Я буду темной. Прости, мама, что расстраиваю тебя…Илэйн вздрогнула, испачкавшаяся рука замерла у виска.

Морвин медленно вошла внутрь. Ее темные глаза скользнули по перепачканной сажей девочке, по ее отчаянному, искаженному горем личику, по комично-ужасной попытке скрыть свою суть. И впервые за все годы что-то дрогнуло в ледяной броне королевы. Она не увидела в этом соломенную бестию. Она увидела боль. Боль того, кто пытается любыми способами вписаться в чуждые ему рамки из которых нет выхода. И это было ей знакомо. Не как матери, а как женщине, как наследнице, которая всю жизнь вынуждена была соответствовать ожиданиям родителей, что подложили ее под Малакара и позже – ожиданиям самого Короля.

Она не обняла ее. Не стала утешать. Вместо этого она подошла к зеркалу и взяла со стола кусок относительно чистой ткани.

– Грязь – это удел рабов, а не принцесс, – сказала она, и ее голос, к удивлению Илэйн, не звучал осуждающе. Он был… констатирующим. – Сажа смоется. А твои волосы останутся предателями. Сила – не в том, чтобы прятаться. Сила – в том, чтобы заставить других принять тебя такой.

– Они смеются не над твоими волосами. Они смеются над твоей уязвимостью. Над тем, что их слова могут заставить тебя бежать и пачкаться в саже. Перестань давать им эту власть. Она смочила ткань в воде из кувшина и с неожиданной нежностью начала стирать сажу с щеки девочки.

Илэйн смотрела на нее в зеркале широко раскрытыми глазами, затихшая от изумления.

– Покажи им, что их «Лунь» – не бледная птичка, а хищница со стальными когтями, – сказала Морвин, и в ее глазах на мгновение мелькнул какой-то странный огонек. – Возненавидь их насмешки. Отточи их как оружие. Заставь их бояться того, над чем они смеются. Поняла?

.........

Илэйн дремала беспокойно. А позже и вовсе проснулась от кошмара где ее пожирал огонь, в своей кровати, уже переодетая в ночную вуаль. Видимо, соужанки заботливо перенесли ее на матрасы и переодели, распустив волосы. Она пыталась заснуть вновь. Ее сновидения были полны обрывков золотых нитей, которые превращались в змеящиеся тени, а тени – в пристальные взгляды. Она металась на простыне в попытке заснуть вновь и наконец погрузилась в сон.

Первые лучи бледного, безжизненного света едва пробивались через тяжелые шторы, когда в дверь покоев Илэйн постучали три четких удара.

В ее опочивальню вошли две служанки. Старшая, Вейла, женщина с лицом, испещренным тонкими шрамами былых сражений, в Умбре даже служанки были когда-то ветеранами, и юная Фириэль, с большими, полными обожания глазами.

Старшая служанка без лишних слов подошла к окну и распахнула шторы, впуская серый свет хмурого утра Умбры. Фириэль, тем временем, уже несла к кровати поднос с дымящимся чаем из горьких трав – традиционный утренний пробуждавший напиток.

– Доброе утро, ваше высочество, – голос Вейлы был густым и спокойным, как всегда. – Ночь прошла спокойно? Ох, вы так неудобно заснули, вас было не разбудить.

– Достаточно, спасибо вам, что я проснулась тут, а не с болью в спине, – тихо ответила Илэйн, отпивая глоток обжигающей жидкости. Вкус был знакомым и горьковатым, но бодрящим.

Начался ритуал одевания. Сегодняшний наряд был практичным, но изысканным: узкие кожаные штаны темно-серого цвета, сапоги до колена с мягкой подошвой для верховой езды, и темно-зеленая туника из тонкой шерсти, расшитая серебряной нитью по вороту и манжетам. Фириэль заплетала ее золотые волосы в тугую, сложную косу, чтобы они не мешали при езде.

– Вас уже ждут внизу. – пробормотала служанка, открывая двери.

В столовой для семейных завтраков царила тихая, сдержанная атмосфера. Малакар уже удалился на военный совет, Каэлан отсутствовал – скорее всего, уже на плацу. За столом сидели только Морвин и Лориэн.

Плац служит местом военной строевой подготовки, строевого смота, оценки физической силы

Королева, облаченная в строгое платье цвета воронова крыла, отодвинула от себя тарелку с остатками запеченных грибов. – Не опаздывай, Илэйн, – произнесла она, не глядя на падчерицу. – Мастер Элрон ненавидит неточность. И запомни, сегодня мы отрабатываем галоп с препятствиями. Я не потерплю разбросанного внимания.

– Выспалась, дитя? – Она не смотрела на падчерицу, ее внимание было приковано к персику, который она методично очищала длинным ножом с рукоятью из обсидиана. Лезвие беззвучно входило в плоть фрукта, отделяя ее от кости идеальной спиралью

Обсидиан – вулканическая горная порода, преимущественно состоящая из вулканического стекла

– Да, матушка, – кивнула Илэйн, садясь на свое место. Ее завтрак был легким: йогурт из молока темной козы, ягоды и безмолвная компания.

Лориэн, сидевший напротив, поймал ее взгляд и улыбнулся. Он что-то чертил вилкой на скатерти – вероятно, новую магическую формулу. – Удачи на уроке, – прошептал он, когда Морвин на мгновение отвлеклась. – Старик Элрон сегодня ворчливее обычного, с утра видел его.

Илэйн похихикала, ее брат как обычно был в хорошем настроении, это радовало ее, даже, забавляло, как только у таких суровых родителей выросли они с Лориэном.

Морвин отложила нож. Негромкий стук обсидиана о мрамор прозвучал громче барабанной дроби. Она медленно обвела взглядом стол, и этот взгляд, холодный и всевидящий, заставил Лориэна мгновенно стереть руну салфеткой, а Илэйн – выпрямить спину.

– Легкомыслие за столом роняет твое достоинство ниже, чем оно уже есть, – произнесла королева, и каждый слог был обледеневшим ядом. – А твое, Лориэн, и вовсе топит его в бездне. Пора. Учитель ждет.

Она поднялась, и ее черное платье, сшитое из ткани, что поглощала свет, не издало ни единого шороха. Ее движение было бесшумным, как скольжение тени. Она не оглядывалась, зная, что ее приказ – закон.

Выйдя из замка, они направились к конюшням. Воздух был холодным и влажным. У конюшни их ждали не просто лошади. Жеребец Морвин был живым олицетворением мощи. Его угольная шкура дымилась на холодном воздухе, а глаза горели багровым огнем. Рядом была серая кобыла и казалась призраком – тихим, но быстрым. Морвин легко взлетела в седло без помощи стремян. Илэйн последовала ее примеру, стараясь скопировать безупречную выправку.

Их путь лежал вглубь Сада Теней. Это был не сад в привычном понимании. Это был лабиринт из подстриженных черных кипарисов, чьи ветви скрючились в вечном молчаливом крике, и мраморных статуй прежних королей, лица которых были скрыты капюшонами, а руки сжимали невидимое оружие, там уже их ждал мастер Элрон в каменной беседке, усеянной увитой ядовито-синими цветами. Он не сидел. Он стоял, опираясь на посох из черного дерева, и казался не живым существом, а еще одной статуей, изваянной временем и скорбью. Кожа, натянутая на его черепе, желтела и трескалась, как старый пергамент, но глаза… Глаза были молодыми. Выцветшими до бледного-бледного серебра, они видели не мир форм, а потоки магии, что текли вокруг.

– Ты опоздала на семь вздохов, – проскрипел он, и его голос был похож на скрип разрываемой парчи. Он не смотрел на Морвин. Его взгляд был прикован к Илэйн. – Время – это не песок в часах. Это ткань, что рвется от каждого неверного движения. Начинай. Глаголы Разрушения. Спряжение в шестом наклонении.

Парча – сложноузорчатая художественно-декоративная тканьиз шелка

Урок проходил в привычном ритме. Элрон бубнил сложные грамматические правила, а Илэйн повторяла за ним хриплые, гортанные звуки, чувствуя, как древняя магия вибрирует в воздухе.

Принцесса делала глубокий вдох, ощущая тяжелый взгляд мачехи у себя за спиной. Звуки неудобные для эльфийского языка для нее лично были особенно тяжелыми. Каждое слово обжигало губы, отдавалось металлическим привкусом на языке. Это был не язык общения. Это был язык власти.

Морвин наблюдала, неподвижная, как истукан. Лишь изредка ее тонкие губы шептали поправку:

– Снова. Пока это не станет твоей второй природой. Пока ты не забудешь, что у тебя была первая.– Гортанней. Ты рвешь нить, а должна затягивать петлю. – Не проси. Требуй. Тьма не знает мольбы.

Элрон кивал, и его шея хрустела, как сухие ветки.

– Прилежно, – бубнил он, больше себе, чем ей. – Но усердие – лишь тень гениальности. Ты шьешь звуки

После урока они не спешиваясь, двинулись глубже в сад. Лошади шли шагом, их копыта глухо стучали по черному базальту дорожки.

Базальт – магматическая вулканическая горная порода

Наступило неловкое молчание, которое нарушила Морвин. – Лориэн поведал, что ты увлеклась стихосложением,– произнесла она не поворачивала головы, ее взгляд был устремлен вглубь аллеи, где когтистые ветви кипарисов сплетались в подобие сводов погребального склепа.

Илэйн внутренне сжалась. Она надеялась, что брат сохранит это в тайне.

– Это… просто упражнение для ума, матушка. Не более того, – голос Илэйн прозвучал чуть хрипло. Она сглотнула, чувствуя, как учащенно бьется сердце. – Чтобы отточить язык.

– Стихи – это всегда серьезно, – парировала Морвин. – В них можно уместить больше правды, чем в целых томах официальных речей. хотя, твой старший брат считает иначе, мужчинам сложно понимать искусство. Покажи мне.

Илэйн закрыла глаза на мгновение, отыскивая в памяти строки.

«я в вышине, где тучи как свинцовые гробы,

там где мерцает призрак той, нездешней синевы.

Где ветер завывает в соседние миры,

где тень моя – чужая средь листвы.

Здесь камни помнят крики, а мхи – былые слезы,

И корни пьют не воду, а тишину и мрак.

Я здесь стою на страже, в броне из мглы и грома,

но чужды мне печали, я с жезлами в руках»

– Слабость, – отрезала она наконец, и слово прозвучало как щелчок бича. – Тоска по синему небу – это нытье раба, тоскующего по своим цепям. «Мхи»… «слезы»… «ветры». Романтический вздор. – Ее холодный взгляд скользнул по Илэйн. – Замени «мхи» на «кристаллы Морока». «Ветры» на «шёпот теней». Пусть твои стихи говорят о силе, а не о рыданиях. О власти, а не о потере. Тогда… возможно, в них будет что-то ценное. Но техника… сносна.

Это была высшая похвала, на которую была способна королева.

Морвин пришпорила коня, и разговор умер, не успев родиться. Молчание сомкнулось вновь. Дальнейший путь продолжился так же сухо и молча, Королева была в своих мыслях, как обычно. Илэйн же любовалась привычными ей красотами.

Вернувшись в свои покои, Илэйн сбросила платье, словно оно было ей тесно. Воздух комнаты, обычно напоенный ароматом ночных фиалок, сегодня казался спертым. Она заперла дверь на массивный засов, единственный щелчок которого означал временную хрупкую защиту от всех уроков и семьи.

Она достала рубаху Каэлана.. Пришло время закончить ее. Она взяла иглу с самой темной, почти черной шелковой нитью.

Ее пальцы, обычно такие твердые и уверенные, дрогнули. Она вспомнила слова отца. «Ты не просто шьешь. Ты привлекаешь Взор Бездны».

Она сделала первый стежок.

Воздух в комнате изменился. Он стал тяжелым, густым, словно перед грозой. Пламя свечей замерло, не колышась, вытянувшись в острые, почти металлические языки. Тени в углах сгустились, стали плотнее, весомее. Каждый следующий стежок давался с усилием, будто нить встречала невидимое сопротивление, пробивалась сквозь плотную ткань самой реальности.

Она не вышивала. Она творила заклинание. Каждое движение иглы было актом воли, молитвой, обращенной к тому, чье имя нельзя было называть. Она вкладывала в это все: свой страх, свою гордость, свое желание быть безупречной в глазах того, кого боялась больше всего. Свой ужас перед Каэланом. Свое смятение перед Лориэном. Свое одиночество.

И с каждым стежком она все острее чувствовала… Внимание. Не глаза. Не взгляд. А бесконечную, безразличную направленность чего-то колоссального, непостижимого. Словно морская бездна на мгновение обратила свое немое присутствие на вспышку микроскопической биолюминесценции.

Биолюминесценция – это способность живых организмов излучать свет в результате химической реакции

Комната наполнилась тишиной. Но не отсутствием звука. Это была активная, давящая тишина, полная неозвученного смысла.

Илэйн закончила последний стежок. Кончик иглы блеснул в свете свечей, словно капля черной росы.

Она отложила рубаху. На ее ладонях выступила испарина. Воздух по-прежнему висел тяжелым занавесом.

Руна Бездны была завершена.

Взяв работу в руки, Илэйн глубоко вздохнула и направилась к кабинету Отца. Она пошла по коридорам, где сводчатые потолки, украшенные барельефами давно забытых войн, были уже родными. Тени, отброшенные магическими сферами, тянулись за ней.

Дверь в кабинет Малакара была из черного дерева, усиленная прожилками холодного железа. Стук в нее прозвучал глухо, почти неслышно, но мгновенно был поглощен тишиной по ту сторону.

– Войди.

Голос был не громким, но обладал свойством заполнять собой любое пространство, вытесняя все остальные звуки.

Илэйн вошла. Кабинет был обставлен сдержанно и мрачно: массивный стол, заваленный картами и донесениями, кресла из темной кожи, и на стенах – не картины, а развешанное с тщательной точностью древнее оружие. Но главным украшением комнаты был вид из гигантского окна-арки – бескрайнее море клубящихся облаков, вечный шторм, укрощенный волей хозяина кабинета.

Малакар стоял спиной к ней, наблюдая за буйством стихии.

– Я закончила, отец.

Он медленно повернулся. Его взгляд, тяжелый и всевидящий, скользнул по ней, а затем упал на рубаху в ее руках. Он подошел, и его молчание было весомее любых слов. Длинные, бледные пальцы с шрамами от давних сражений повелительно указали на центр узора – на сердце стилизованного ворона.

– Здесь. Руна Бездны. Пусть будет еще одна.

Илэйн почувствовала, как леденеет кровь. – Но… отец, это… – ее голос сорвался на шепот, – …это Великая Печать. Не слишком ли… много силы для простой тренировочной рубахи?

– Будущий Король Умбры не будет меряться силой с простыми врагами, – его голос прозвучал холодно и четко, как удар стали о лед. – Его враги будут искать слабости в его сознании, а не в доспехах. Этот знак позволит ткани отторгать не сталь, а намерение. Читать шепот сомнения в душе противника раньше, чем он сам его осознает. Без этого…все это – лишь дорогая вышивка. Украшение для парада. Иллюзия силы для тех, кто не способен вынести ее истинной тяжести.

Он сделал шаг ближе, и его тень накрыла ее с головой.

– Ты все еще не понимаешь, дитя? Ты не шьешь. Ты не ткешь. – Его пальцы легли на ее руку, держащую иглу, и его прикосновение было холодным, как древний металл. – Ты открываешь врата. Каждый стежок – это не движение нити. Это ритуал. Мольба, обращенная в самую глубь Тьмы. Ты протягиваешь руку в Бездну и надеешься, что то, что коснется ее в ответ, одарит тебя силой, а не отсечет ее за дерзость.

– Почему? – выдохнула она, и ее шепот был почти неслышен от благоговейного ужаса. – Почему мы не произносим Его имени? Если Его сила – основа всего…

Малакар отвернулся и снова посмотрел в бушующее за окном море туч. Казалось, он искал ответ среди молний.

– Имя… – произнес он наконец, и слово повисло в воздухе, тяжелое и многозначное. – Имя дает определение. Определение рождает понимание. Понимание ведет к фамильярности. А фамильярность… – он резко обернулся, и в его глазах вспыхнул огонь, которого Илэйн никогда раньше не видела, – …является величайшим оскорблением для того, что древнее звезд и слепо, как сам Хаос. Мы не приручаем эту силу. Мы не заключаем с ней договор. Мы падаем ниц перед бурей и молимся, чтобы она не заметила нас, пока мы крадем искру ее мощи. Произнести имя – значит закричать ей вслед. И привлечь внимание не к своей мольбе, а к своей ничтожной дерзости.

Он подошел к ней вплотную, и его взгляд стал пронзительным, почти физически ощутимым.

– Его внимание – это и дар, и проклятие. Оно может вознести тебя выше королей… или стереть в пыль за одно мгновение. Помни это каждый раз, когда берешь в руки иглу. Ты не ремесленник. Ты жрица на краю пропасти. И один неверный шаг – один слабый стежок, одна дрогнувшая мысль – может стать последним. Ты не просто шьешь. Ты привлекаешь Взор Бездны.

Он положил руку на ее плечо, и его прикосновение было неожиданно тяжелым. – И потому твоя работа должна быть безупречной. Малейшая ошибка, малейшая слабость в сердце… и дар может превратиться в проклятие. Сила, которую ты призываешь, не терпит несовершенства.

Илэйн сглотнула, снова посмотрев на рубаху. Ее искусство обрело новый, жутковатый вес.

– Я поняла, отец, – прошептала она. – Я буду осторожна.

– Я знаю, – ответил Малакар, и в его голосе впервые прозвучала не гордость, а нечто похожее на жалость. – Потому что ты – моя дочь. И в твоих жилах течет сила, чтобы выдержать этот Взор. И закончи свою работу. Пусть Он благоволит к тебе.

Но любопытство пересилило осторожность Илэйн в этом разговоре. – Но… откуда Он пришел? Почему Он? Почему… почему мы должны бояться того, что дает нам силу? Мне всегда говорили лишь основы…

Малакар фыркнул, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на усталое раздражение. – Вопросы, вопросы. Сила должна приниматься, а не пониматься, дитя. Понимание рождает фамильярность, а фамильярность… – он сделал паузу, – …рождает пренебрежение. А пренебрежение к Нему – верная смерть.

Но вид ее искреннего, жадного интереса, столь несвойственного для большинства, кто слепо принимал догмы, заставил его смягчиться. Он вздохнул. – Если уж тебе так не терпится копать глубже, чем положено принцессе… – он покачал головой, – …то стоит посетить Нижнюю библиотеку, да, придется обойти твои любимые полки с романами стороной. Найди там трактат под названием «Падшие Звезды». Он хранится в черном сундуке с серебряными застежками, в самом конце, за стеллажом с картами Подземных морей. Там… там изложены древние легенды. О том, что было до нас. О том, как мы пришли к Нему. И почему мы перестали произносить Его имя. – Его взгляд стал острым. – Но предупреждаю: некоторые знания несут не силу, а бремя. И прочитанное нельзя будет забыть.

Он отвернулся, ясно давая понять, что аудиенция окончена. – А теперь иди. И закончи свою работу. Сосредоточься на рунах, а не на легендах. Пока что.

Илэйн молча кивнула, но ее ум уже был занят книгой. «Падшие Звезды». Черный сундук в Нижней библиотеке. Это было больше, чем она могла надеяться услышать. Это был ключик интересного вечера.

– Спасибо, отец, – сказала она уже совсем другим тоном – Я буду осторожна.