17 секунд

Пролог

Московское небо качалось, ворочая серые массы створожившихся облаков, и сыпало пеплом. Денис медленно моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд на летящих сверху мелких хлопьях. Пепел? Значит, всё уже произошло? Но почему тогда я до сих пор жив?

Небо ещё раз качнулось и замерло. Пепел продолжал падать, и Денис не сразу понял, что это всего лишь снег.

Снег. Не пепел. Весенний снег. Ничего ещё не было…

Он с трудом разомкнул слипшиеся губы в надежде поймать ртом снежинку – нестерпимо хотелось пить. Но снег над ним останавливала незримая преграда.

Стекло… Надо мной стекло. С неба падает снег. Ничего ещё не было…

Мысли переваливались тяжело и неуклюже, сталкиваясь раздутыми боками и наползая друг на дружку, пульсируя в голове тупой горячей болью. Чья-то лапа схватила Дениса за волосы и рванула вверх. Шею прострелило, мир кувыркнулся, пустой желудок беспомощно дёрнулся до самого горла. Перед глазами обозначились дерматиновые плечи автомобильных сидений, а в прорехе между ними, сквозь влажную пелену, размазанную дворниками по лобовухе, сигаретным огоньком тлел красный сигнал светофора.

Лапа вновь потянула Дениса за волосы, пытаясь привести его в ровное сидячее положение, чтобы не заваливался ни назад, ни вперёд. Красный сменился зелёным, и машина продолжила движение, а серое небо наверняка опять закачалось, но Денис его уже не видел.

– Кафир, живой? – прохрипел над ухом грубый бас с чеченским акцентом. – Погоди дохнуть, рано, рано! – приказал и добавил, словно харкнул: – Русская свинья!

Денис совсем не помнил, как его везли из Чечни в Москву. Память обрывалась на всаженной в вену игле во всё той же сырой холодной яме, в которой его держали несколько месяцев практически без одежды и еды.

«Это тебе на дорожку, кафир! Так у вас говорят?»

Кажется, он и сейчас был под чем-то тяжёлым, но, видимо, на меньшей дозе, раз пришёл в себя.

В голове, одно за другим, всплывали, словно густые пузыри в кипящем киселе, воспоминания, выстраиваясь в цепи событий последних недель плена. Он остался один – остальных либо замучили, либо обменяли. На последнее ещё могли надеяться срочники, но не контрактники, – контрактников убивали, да так, чтобы их потом сложно было опознать. Денис был контрактником.

– Тебе подарок, кафир! – однажды сообщил боевик, приходивший его пытать, и расхохотался сиплым лаем. – Ты сдохнешь не здесь, а на своей родине!

С тех пор по лицу его больше не били. Стали лучше кормить – чтобы он смог двигаться без поддержки, не шатаясь. А сейчас, застегнув на нём пояс шахида, везли в московское метро. В самый час пик они, запустив таймер, посадят Дениса в вагон в середине состава на конкретной станции, а сами останутся снаружи. Бомба взорвётся через две минуты – на одном из самых длинных перегонов.

В московском метро. В час пик…

В плену Дениса заставляли снять крест, принять их веру и умереть героем, на что он отвечал очень кратко и нецензурно – сквозь зубы, от боли стиснув челюсти до скрежета, и чувствовал, как на губах при каждом выдохе надувались и лопались тягучие кровавые пузыри. Он не надеялся выжить и хотел лишь одного: чтобы поскорее убили. Но не так.

Не так…

Пусть бы запытали, как сержанта Токарева, заживо освежёванного у Дениса на глазах. Но не так – подорвав его в толпе гражданских, превратив в террориста, в своего подельника, в невольного пропагандиста их извращённых идей.

Пустой желудок в очередной раз болезненно скрутило рвотным спазмом.

Денис прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться и продраться сквозь липкий наркотический туман.

Может ли он что-нибудь сделать? Успеет сделать хоть что-то?

В вагоне у него будет две минуты. Две минуты – это много, это очень много, когда твои руки, ноги и язык, а главное – голова служат тебе без перебоев, а не так, как сейчас, словно деревянные.

Но всё же – две минуты. Две минуты чтобы… Что?

Связаться с машинистом через блок экстренной связи. Убедить остановить состав и открыть Денису дверь. Выйти из вагона. И бежать, бежать на этих непослушных, будто вставленных ногах как можно быстрее и дальше – вглубь тоннеля. Тогда, может быть, пассажиры останутся живы…

…чтобы никто из пассажиров не погиб…

Денис вновь начал заваливаться назад и получил тычок под рёбра – то ли локтем, то ли прикладом.

– Не спи, кафир, почти на месте! Страшно умирать? – загоготал один из сопровождавших его чеченцев. – Страшно грязной русской свинье умирать, а, кафир? Ответь!

– Нет, – сипло выдохнул Денис.

– Что? Не слышу!

– Нет, – насколько мог громче повторил он, но вышло всё равно тихо.

– Не страшно?! – нарочито удивился боевик, и голос его взлетел до фальцета. – А что тебе страшно?

– Что за вашего после смерти примут…

Растрескавшиеся губы Дениса шевельнулись, но уже совсем неслышно.

Невинных убивать – страшно.

Он получил ещё один болезненный тычок, и голова его безвольно мотнулась в сторону. Боевики рассмеялись.

– Ты – кафир, – сказал один из них, – ты не один из нас. Ты – грязь! И сдохнешь среди грязи!

***

Кайя уступила место какой-то увешанной пакетами тётке, прислонилась спиной к дверям с надписью «не прислоняться» и, улыбнувшись себе под нос, погладила пальцем гладкий, будто глазурованный бочок маленькой фигурки в своём кармане. Это был львёнок из «киндер-сюрприза», Лев Силач, за которым она охотилась довольно долго, ища его по знакомым и подавая объявления в бесплатную газету. К дедову дню рождения не успела, но всё же ей повезло: какая-то женщина откликнулась на объявление и отдала игрушку совершенно бесплатно, лишь при условии, что Кайя сама к ней приедет и заберёт.

Наврав деду о том, что после школы ей сегодня нужно позаниматься в библиотеке, Кайя отправилась за львом чуть ли не на противоположный конец города, и вот теперь, счастливая, ехала с трофеем домой, предвкушая, как обрадуется подарку дед. Виду, конечно, не покажет: нацепит очки, возьмёт фигурку аккуратно, двумя пальцами, словно живую, и, поднеся к глазам, замрёт на несколько секунд, разглядывая. Кайя замечала, как он задерживает дыхание в такие моменты, и знала, что это означает высшую степень дедова восторга. Потом кивнёт со скупым одобрением и поставит фигурку в сервант, к остальной коллекции. А если кто из редких у них гостей вдруг спросит, – ответит, что это внучкины. Она, мол, не играет уже – пятнадцать лет, другие интересы, но ему жаль их выкинуть, вот и стоят, пыль собирают. А потом небрежно махнёт на собрание видеокассет с боевиками: вот, мол, где моя коллекция. И Кайя подтвердит, покрывая деда и пряча в уголках губ хитрую улыбку – кассеты-то как раз её, в отличие от «киндеров».

А «киндеры» никогда её особенно не интересовали, но дед, глядя, что всем детям покупают, стал покупать и ей. Он растил её с пяти лет, и со своей военной закалкой не умел быть ласковым воспитателем, но всегда искал возможности как-то порадовать единственную внучку и хоть чуть-чуть заменить ей родителей: неизвестного отца и уехавшую на заработки, да так и оставшуюся за границей мать.

И как-то незаметно дед сам втянулся в собирание фигурок, любил их подолгу рассматривать и переставлять в серванте, словно актёров на сцене. Об этой его слабости знала только Кайя: разве ж суровый с виду ветеран Афгана кому признается, что лучшим подарком ему на день рождения станет недостающий в коллекции львёнок или бегемот?

Так и жили: не признающий никаких нежностей дед, который собирал игрушки из шоколадных яиц, и отчаянно нуждающаяся в нежности Кайя, которая предпочитала девчачьим фильмам боевики. Единственные друг у друга, оба любили друг друга, но по-своему, молча, почти тайно – уж как умели. А дед, выпивши, бывало грустил:

– Ты за меня шибко не держись, Катеринка, я тебе не папка, я старый и столько, сколько он мог бы, не проживу. Брошу тебя, как твоя непутёвая мамка. Только вот гроб не заграница – оттуда даже денег хоть раз в год, на день рождения тебе, не прислать…

По паспорту Кайя была Катериной Витальевной Герц, но в малом возрасте не выговаривала собственное имя, и вместо «Кати» у неё получалось «Кака».

– Какая ты мне «Кака», твою ж мать?! – возмущался дед. – Ты Ка-тя! Ка-тю-ша. Ка-те-рин-ка. Ну-ка, повтори как следует!

Лучшее, что на тот момент у неё из этого вышло, прилипло к ней сначала прозвищем, а потом и кратким именем: Кайя, Каюша. Дед смирился: не «Кака», и то ладно. Посмеивался: «У Чип-и-Дейла Гаечка, а у меня – Каечка!»

Кайя улыбнулась, вспомнив деда ещё полным сил и почти молодым.

Нельзя сказать, что сейчас он дряхлый, но всё же выглядит теперь старше своих лет, и пусть спину держит всё так же по-военному прямо, но выпивает чаще – тайком от Кайи, но она всё равно знает. И знает, что сама является причиной всему этому. Точнее – её странный недуг, особенность, в которую ни дед, ни врачи не верили до конца – верили только в проявляющиеся симптомы, их и лечили, списывая первопричину на галлюцинации во время приступов загадочной вегетососудистой дистонии. Раньше Кайя и сама думала, что это всего лишь глюки, но опытным путём убедилась: нет, всё взаправду.

Пальцы сильнее сжали львёнка в кармане, в висках застучало – пока мягко, словно сквозь вату.

Кайя дёрнула головой, отгоняя подобравшиеся слишком близко тревожные мысли.

Всё хорошо, всё хорошо. Метро, толчея, пропахшие усталостью и мокрым весенним снегом люди. Нет никаких причин для паники. Глубокий вдох – медленный выдох. И ещё раз. Всё хорошо.

А ведь её способность могла бы стать даром, а не проклятьем. Могла бы спасать жизни, например. Да вот досталась не тому…

Кайя зажмурилась, стараясь подумать о чём-то другом. О том, как ей всё-таки повезло сегодня с этим львёнком. Как обрадуется ему дед, хоть виду и не подаст. И о том, что нужно не забывать дышать: глубокий вдох – медленный выдох. Вот так. Всё хорошо.

Она распахнула глаза, когда лязгнули открывшиеся на очередной станции двери. И нечаянно встретилась взглядом с одним из входивших в вагон мужчин. Он задержал на Кайе взгляд лишь на миг, но этого хватило, чтобы её продрал озноб.

Измождённый, заросший неопрятной щетиной, но на бомжа непохожий мужчина кутался в какой-то бесформенный ватник и смотрел так пронзительно и страшно, что Кайе вспомнился сбитый на её глазах дворовый Дружок – в последний момент пёс глянул на неё почти так же, только карими глазами, а не серыми.

Мужчина отвёл взгляд и, немного прихрамывая, прошёл дальше по вагону, украдкой озираясь по сторонам, а Кайе захотелось то ли выскочить прочь из поезда под уже звучащее «осторожно, двери закрываются…», то ли догнать незнакомца, схватить за рукав и… Спасти? Но от чего? А если и есть от чего, то что она может? Он же не дворовый Дружок, с которым ей хватило тех семнадцати секунд, чтобы не дать собаке попасть под колёса.

Сердце тревожно заколотилось, двери захлопнулись, поезд тронулся.

Незнакомец бросился к кнопке вызова машиниста, несколько раз остервенело её нажал, а потом треснул кулаком по стенке и, видимо, крепко ругнулся – штуковина, судя по всему, не работала.

Сидящие рядом люди неодобрительно переглянулись, какая-то пожилая женщина, похожая на математичку, сухо проронила что-то в его адрес – наверное, замечание. Но мужчина не отреагировал. На пару секунд он замер, словно поставленная на паузу видеозапись, а потом резко вскинул голову и прохрипел срывающимся, сиплым голосом, какой бывает у людей со сна или после долгого молчания:

– Внимание, это не учения! Я старший лейтенант Денис Одер, захвачен террористами, на мне бомба.

Он распахнул свой ватник, стоявшие ближе всего отпрянули, по вагону пронёсся сдавленный вздох-вскрик. Кто-то застыл, кто-то зашевелился, продираясь сквозь толпу подальше от бомбы. Кто-то закричал в голос, но Кайя слышала это уже словно сквозь подушку. С её плеча соскользнул и грохнулся на пол, больно ударив по ноге, висевший на одной лямке рюкзак.

Одер продолжал говорить, голос его обретал уверенную и спокойную силу и всё меньше подходил измученному лицу и почти неживому, обречённому взгляду. И его Кайя слышала отчего-то внятно и чётко, словно и не было вокруг гула метро, чьих-то вскриков и причитаний.

– Я не могу связаться с машинистом, чтобы остановить поезд и покинуть вагон, мне придётся обезвредить её прямо здесь, иначе через полторы минуты она взорвётся. Поэтому прошу всех отойти в конец вагона, опуститься на колени, пригнуться к полу и закрыть голову руками вот так. – Одер медленно и ясно показал, как. – Сохраняйте спокойствие, не толкайтесь, я её обезврежу, всё будет хорошо.

В висках Кайи запульсировал тугой плотный жар, ладони моментально стали ледяными и липкими, воздух закончился и в лёгких, и во всём вагоне. Она видела взгляд Одера и чётко понимала: он сделает всё возможное, но ни в какое «хорошо» он сам и близко не верит.

Кто-то настойчиво задёргал её за рукав, а потом и за руку – уже с силой притягивая к полу.

Боль в коленях, чья-то рука на её затылке приклоняет голову вниз, вжимая Кайю лицом в её же рюкзак.

– Пригнись, девочка, давай, вот так, не бойся, он сейчас всё решит! – зашептал рядом с Кайей толстый дядька, заставивший её опуститься на пол, и припечатал по голове своим дипломатом, пытаясь прикрыть от возможного взрыва.

Кайя хватала ртом воздух, словно издыхающая рыба, и, вывернув шею, в просвет между своим рюкзаком, дядькиным дипломатом и чьим-то задом одним глазом увидела пояс шахида на Одере, его тяжело вздымающуюся грудь и нижнюю часть небритого лица с плотно сжатыми, серо-синими губами. И его пальцы – без ногтей, зависшие над пучком проводков.

Одер сомневался, за какой дёргать. Секунды шли. Безвоздушный чёрный вакуум, похожий на глубоководное чудовище, сомкнул вокруг Кайи свои челюсти и силился её сглотнуть, но она упиралась и в зазор меж его зубов всё ещё чётко видела Одера.

Коснувшись одного из проводков, он в последний момент передумал и дёрнул за другой.

«Б-дь!» – прочла она по его губам и перестала сопротивляться, отдаваясь мучительному переходу, позволяя донному монстру всосать и заглотить себя полностью, а времени – отмотаться на семнадцать секунд назад.

– Пригнись, девочка, давай, вот так, не бойся, он сейчас всё решит!

Задыхаясь, Кайя рухнула на колени. После этих неконтролируемых переходов в прошлое, случавшихся с нею во время приступов паники, она не могла ни говорить, ни кричать, ни дышать. Суставы казались вывернутыми, движения причиняли боль, и она с трудом удерживалась в сознании, но всегда ясно помнила то, что было до перехода. И сейчас тоже: проводки на поясе шахида, те два, между которыми сомневался Одер, и тот из них, который он выбрал, но ошибся.

Повезло, что детонатор сработал не моментально.

Всё повторится точно так же, если она не вмешается. Всё повторится, но успеет ли её в этот раз выкинуть в прошлое до взрыва и выкинет ли вообще – неизвестно, скорее всего – нет. Времени мало, попытка только одна, и кроме Кайи некому выдернуть тот, другой проводок. Если, конечно, нужный проводок не окажется вообще третьим, не из тех двух, между которыми сомневался Одер…

Что есть сил она, задыхаясь, бросилась из-под прикрывавшего её толстяка к взрывчатке, но ноги подкосились, Кайя упала на колени прямо перед Одером, выбросила вперёд руку и успела дёрнуть за нужный проводок прежде, чем Одер перехватил её за запястье.

Кто-то заорал, Кайя зажмурилась и сжалась, Одер так стиснул пальцы на её предплечье, что едва не сломал ей руку, а потом – резко выдохнул.

– Бомба обезврежена, опасности нет, – хотел сказать он громко, чтобы все услышали, но голос сорвался, а сам он вдруг рухнул как подкошенный.

В вагоне наступила сумятица, с кем-то случилась истерика, кто-то бросился к Одеру, а Кайя, пользуясь всеобщей неразберихой, почти ползком пробралась к выходу и выскочила из вагона, едва тот открыл двери на следующей станции.

Ей не нужны вопросы, на которые она не сможет ответить. Ей не нужно лишнее внимание. Ей необходим лишь тихий угол, в котором можно отсидеться пару часов, дожидаясь, когда схлынет приступ ужаса, пройдёт удушье, вернётся голос, а ноги и руки перестанут казаться переломанными. Тогда ей останется лишь придумать, что она скажет деду про потерянный рюкзак, чтобы не расстраивать его очередным своим приступом, и надеяться, что никто в вагоне, включая этого Одера, не запомнил её лица.

Глава 1

– Как общее самочувствие? – Лев Соломонович, сухонький сутулый психиатр с седой бородкой клинышком, задавал вопросы, не поднимая глаз на Дениса, и, услышав ответ, что-то помечал в его медкарте.

– Удовлетворительное, – без запинки отвечал Денис.

– Кошмары, головные боли не беспокоят?

– На дождь голова иногда побаливает, но терпимо.

Психиатр кивнул и вновь что-то отметил в бумагах.

– Дезориентация, галлюцинации, спутанность сознания? Может быть, навязчивые мысли?

– Никак нет.

Лев Соломонович кивнул.

Денису их беседы напоминали «морской бой»: Б-7? Мимо! З-5? Ранен! И-5? Убит!

Успех партии для Дениса зависел не столько от его ответов, в которых правды было с гулькин нос, сколько в его тоне и скорости реакции. Задумается чуть дольше или подпустит в голос сомнение – Лев Соломонович решит, что Денис что-то недоговаривает или приуменьшает. Ответит слишком быстро и уверенно – доктор заподозрит враньё.

Эту науку Одер постиг не сразу, но несколько месяцев в психушке оказались для него хорошей практикой.

И-и-и… финальный вопрос раунда!

– Лекарства принимаете грамотно?

Это «грамотно» всегда смешило Дениса, как будто прописанные таблетки можно было пить ещё и как-то «безграмотно».

– Разумеется, Лев Соломонович! – Он приподнял уголки губ в отрепетированной, как и его ответы, улыбке.

– Чудесно. – Психиатр закрыл карточку. – Наши дела идут очень хорошо, Денис Михайлович, продолжайте терапию. Вы сейчас где-то работаете?

– Нет, Лев Соломонович, военной пенсии мне вполне хватает.

– Вот и славно. Старайтесь пока избегать нагрузок, особенно психических.

– Ну отжиматься-то можно? – пошутил Денис.

– Без фанатизма, Денис Михайлович, без фанатизма. – Доктор протянул ему рецепт. – Если вновь появятся тревожные симптомы – незамедлительно обращайтесь.

– Так точно, Лев Соломонович, будет сделано! – козырнул Денис. – Разрешите идти?

– Ступайте, ступайте…

Одер удерживал благостное выражение на лице, пока не покинул территорию диспансера. Завернув за угол – так, чтобы его не могли увидеть ни из больничных окон, ни от ограды (хотя кому бы понадобилось за ним следить?), он привалился спиной к серой, обклеенной объявлениями стене и, запрокинув голову, в изнеможении выдохнул. Скомкал рецепт в кармане лёгкой ветровки, скатал его в мелкий шершавый комок и сделал глубокий медленный вдох.

Он ненавидел врать, но в случае с психиатром это был вопрос выживания: прописанные лекарства мало того, что «награждали» его всей неприятной побочкой, но ещё и превращали тридцатиоднолетнего Дениса в старика в глубокой деменции. Это его не устраивало, а другие препараты не подошли, поэтому он решил справляться самостоятельно, без таблеток, и перестал их пить.

Денис воровато оглянулся, отлепился от стены и нырнул в длинную арку с низким сводом. В нос ударил запах мочи, плесени и влажной штукатурки, в ушах завибрировало эхо собственных шагов. Никто следом не шёл, но не ускорить шаг Одер не смог – оставшиеся силы ушли на то, чтобы лишний раз не оглядываться.

Замедлиться до бесшумности перед выходом из тоннеля. Спиной к стене. Оружие наизготовку. Быстрый и внимательный взгляд по сторонам и особенно – по окнам: не сверкнёт ли где блик от оптического прицела… Вот дерьмо!

Он заставил себя остановиться – прямо посреди арки – и с силой потёр пальцами глаза, возвращаясь в реальность, из которой так легко и незаметно для себя вышагнул.

После посещений диспансера всегда становилось хуже – видимо, как раз от «психической нагрузки», требовавшейся, чтобы успешно выдержать плановый приём. Денис знал, что это временно, знал, что сейчас нужно успокоиться и особенно крепко держаться за окружающую действительность. Он старался изо всех сил, но реальность упрямо пропитывалась его воспоминаниями и кошмарами, словно вбирающая чернила промокашка, и он путался и терялся в них, как носок в пододеяльнике во время стирки.

Денис понимал, где находится, но не всегда понимал, что происходит, не мог отличить происходящее на самом деле от галлюцинаций и искал чеченских боевиков в спальных районах Москвы. Однажды нашёл – когда, уже комиссованный и прошедший лечение после плена, работал охранником в магазине.

Нерусский бородатый мужик в камуфляжке посреди торгового зала на кой-то чёрт полез во внутренний карман. Одер не помнил, как бросился на него и как его избивал, не помнил, как его оттаскивали – четверо, и им тоже досталось. Повезло, что мужик оказался крепким и отделался ещё достаточно легко…

Денис вывернул из арки, прошёл двор насквозь, свернул на другую улицу и через ещё один двор вышел к припаркованным в кармане стареньким «жигулям». Прежде чем открыть дверцу и сесть в машину, огляделся по сторонам и сам себя мысленно за это одёрнул: он не в Чечне, и уже давно.

В машине пахло привычно и успокаивающе: пластиком, дешёвым вокзальным кофе и ментоловой жвачкой. Опустив окно, Денис закурил. Сигареты и вождение хорошо его успокаивали, но в таком состоянии, как сейчас, помогут не сразу, и пока пассажиров брать нельзя. Он просто покатается по окраинам города, выкурит ещё сигарету, остановившись в каком-нибудь тихом дворе, и только потом поедет на вокзал – таксовать.

Психиатр после случая в магазине настоятельно рекомендовал ему не работать, и Денис прикидывался, что рекомендации соблюдает, да и работой своё теперешнее занятие особо не считал. Сам себе начальник, катался больше в своё удовольствие. Ещё и с просроченными правами, в которых, на случай, если остановят проверить документы, всегда лежала крупная купюра.

Жил он скромно, пенсионных выплат ему бы хватило, но он не мог без какого-то занятия вне дома. Наверное, оттого, что у него никогда не было собственного угла, где бы он не чувствовал себя приживальщиком.

Сразу после выпуска из детдома Денис пошёл в армию, потом перевёлся в спецназ, прошёл первую чеченскую войну, отучился в военном училище. А когда его комиссовали после плена во время второй чеченской, остался без служебного жилья и теперь снимал комнату у матери одного из своих погибших сослуживцев.

Тамара Алексеевна, вдова, потерявшая единственного сына, деньги с Дениса рассчитывала брать только за коммуналку, но он всё равно платил и за комнату – из принципа, иначе не мог. Она каждый раз глядела на него с укоризной, но отказываться перестала: знала, что, заведи она спор, он просто развернётся и уйдёт к себе в комнату, и денег обратно не возьмёт. Вместо этого она стала для него готовить, а он помогал по дому с «мужскими» хозяйственными делами. Отношения сложились добрососедские, но не близкие, – близких у Одера после плена и психушки не осталось вовсе.

Он часа полтора бесцельно колесил по улицам, а когда стало полегче, заехал в один из тенистых дворов, остановился напротив пятиэтажки, вышел из машины и закурил, присев на капот. Вокруг не было ни души. Даже скамейки, на которых обычно любили посиживать бабки, пустовали. В клумбах под окнами набирали бутоны ухоженные цветы; между низкорослыми кустами притаились страшные, как чума, лебеди из покрышек; по асфальту плясали солнечные блики, просочившиеся сквозь густую листву старых лип; под одним из балконов, рядом с вылизанным пластиковым блюдечком, дремал чумазый рыжий кот; пара ворон на детской площадке делили какую-то корку, время от времени хрипло переругиваясь.

Денис прикрыл глаза, стараясь пропитаться царившим здесь ощущением спокойствия, уюта и безмятежности, чтобы унести внутри себя хотя бы его малость и поселить в съёмной комнате с жёсткой кроватью, пыльным ковром на стене, обшарпанным комодом и старым продавленным креслом.

Вообще в квартирке Тамары Алексеевны наверняка могло быть уютно, особенно в маленькой кухне, под старым жёлтым абажуром, под шипение закипающего на древней плите чайника – тоже древнего, со сколами эмали по краю, но всегда до блеска начищенного. Могло, но не было, потому что холодок незаданных вопросов тянул жилы обоим, и молчание отдавало каким-то стылым и тревожным, как больничная тишина, напряжением.

Одер знал, что Тамара Алексеевна хочет узнать о сыне, о его последних днях, о плене и смерти, обо всём, чему Денис стал невольным свидетелем. Но спрашивать она не решалась, а он старался не дать ей для этого повода, потому что рассказывать такое, особенно матери, нельзя. А соврать, недосказать у него не получится – она почувствует, поймёт, и станет только хуже. Пусть уж лучше думает обо всём этом так, как ей сейчас думается – любой её домысел и на четверть не настолько страшен, как доподлинность.

Сержант Токарев погиб героем, и этой информации его матери хватит. Некоторых вещей лучше не знать. Денис убедился в этом окончательно, когда сам начал жить с подобным знанием. Его не высверлишь из головы, не накроешь тряпкой, чтобы не видеть во сне, никуда от него не сбежишь, сколько таблеток ни пей…

Во двор впорхнула девчонка с рюкзачком и в наушниках. Пританцовывая, она набрала код и скрылась в подъезде, махнув длинными смоляными волосами. Денис не успел разглядеть её лица – она прошла не слишком близко и к нему не обернулась, он видел лишь её профиль, но у него возникло смутное дежавю. Знакомая? Может, дочь кого-то из бывших сослуживцев? Да нет, девчонке лет семнадцать на вид – слишком много для дочки его товарищей и слишком мало для того, чтобы знать её откуда-то ещё.

И тут его словно ножом пырнули – в один из самых болезненных рубцов его памяти.

Вагон метро. Чудовищная жажда. Пояс шахида. Вокруг гражданские… Не работает проклятая кнопка связи с машинистом, не работает! Множество проводков, но дёрнуть нужно за какой-то один… За этот? Или тот? Они оба подходят, и Денис теряется. И вдруг…

Бледная кожа, выбившиеся из-под шапочки чёрные пряди. И веснушки на тонком, почти совсем ещё детском лице, пусть сейчас оно совершенно не по-детски сурово. Девчонка бросилась к нему и выдернула нужный проводок, когда Денис уже решился дёрнуть за другой. Он бы убил их всех, а она – спасла. Но откуда она знала? И эти веснушки – так странно, при чёрных-то волосах…

Одер никому не рассказал, что за проводок дёрнул не сам. Тем более никто из свидетелей ничего толком не видел. Говорили, какая-то школьница в последний момент бросилась бежать, но упала – прямо к ногам Дениса. Хорошо, что не сбила его, иначе вдруг он не успел бы обезвредить бомбу…

В какой-то момент Денис решил, что действительно так всё и было, проводок выдернул он сам, и то, что это сделала она, ему просто показалось. Ничего удивительного для тогдашнего его состояния. Может, и сейчас она ему померещилась? Спутал, обознался?

Зазвенело разбитое стекло, выдёргивая Дениса из ступора, во двор вылетела табуретка. Следом из окна первого этажа, спиной вперёд, вывалился мужчина в форме. И бахнул взрыв.

***

Кайя возвращалась домой почти приплясывая. В наушниках играл новый альбом A-ha. Предыдущий ей нравился больше, но в этом была звучащая сейчас «Dragonfly», идеально подходящая к окончанию школьных экзаменов. Кайя, как только её услышала, решила, что теперь просто обязана сдать их на отлично, чтобы можно было в полной мере насладиться моментом – и этой песней. И вот, экзамены позади, сегодня стали известны результаты: пятёрки, – звёзды сошлись!

Она обожала, когда находилась музыка, так здорово подходящая по настроению и её ощущениям к ситуации, причём находилась вовремя, чтобы этот момент можно было прожить под саундтрек – словно эпизод хорошего фильма.

Песен, подходящих под ту или иную, ещё не случившуюся, ситуацию, попадалось немало, но большинство из них ждали своего момента напрасно – он так и не наступал. Сегодня повезло: всё сложилось просто изумительно!

Нырнув в прохладный полумрак подъезда, Кайя с наслаждением вдохнула с детства любимый запах: нагретых бетонных ступеней, металлической двери, старой штукатурки и лёгкой подвальной затхлости. Вот уж где машина времени! Вдохнёшь, и без всяких неприятных последствий для организма тут же окажешься в прошлом. И не семнадцатью секундами ранее, а двенадцатью-тринадцатью годами!

Почему-то так в подъезде пахло только летом, в другое время года Кайя не чуяла в воздухе ничего похожего, поэтому не упускала случая вдохнуть поглубже запах детских воспоминаний. Но сейчас к нему примешивалось что-то мерзкое, отдававшее металлом на языке – словно лизнул старые качели. Фу.

Трек закончился, когда Кайя открывала дверь. Она вытащила из ушей наушники и оставила их висеть на шее.

– Дедуль, я дома! – крикнула, сбрасывая в прихожей кеды и рюкзак.

Дед сегодня ушёл на поминки кого-то из сослуживцев, но обещал не задерживаться и, судя по отсутствию его тапочек на месте, уже вернулся. Но почему-то не отвечал.

– Дедуль!

Дед крепко спал на кухонном диванчике при полном параде, только без ботинок.

– Ох, – вздохнула Кайя огорчённо и сочувственно.

Так уснуть он мог только крепко выпив, а значит, на душе у него безжалостно скребли кошки, хоть вчера, утюжа брюки перед мероприятием, он бодрился.

– И чем так воняет?.. – пробормотала Кайя, открывая кухонную форточку пошире…

Что-то грохнуло позади неё, ударило в спину – словно несущимся на безумной скорости матрасом, подхватило, перевернуло. Вокруг зазвенело, кожу в нескольких местах обожгло, дух из груди выбило.

Кайя обнаружила себя лежащей на животе, приподнялась на локтях. Под пальцами почему-то был асфальт, вокруг – ослепительный свет и оглушительный звон. Она оказалась на улице, позади неё дымился наполовину осыпавшийся подъезд, а их кухонного окна, из которого она вылетела, не осталось и в помине.

Кайя попыталась закричать, но не успела – накатившая паника сдавила горло и грудь, вывернула суставы, раздробила кости и выкинула её в прошлое, в пока ещё целую прихожую, пропитанную металлической вонью.

«Газ! – мелькнуло в голове Кайи. – Так пахнет газ!»

Она бросилась на кухню, уже не разуваясь и не снимая рюкзак.

Ноги подкашивались, воздуха не хватало, голос, как всегда при переходе, пропал, и она не могла позвать деда. Оставалось лишь тормошить его, словно сумасшедшей, чтобы поднять с дивана к окну – тогда есть шанс, что их обоих выбросит взрывной волной на улицу.

Дед просыпаться не хотел – отмахивался от Кайи и что-то ворчал. И она не успела – вновь хлопок, звон стекла и чувство ободранной кожи от удара об асфальт. Вдохнуть было невозможно и, кажется, невозможно будет встать, но Кайя, превозмогая себя, обернулась на дом и увидела то же, что и в первый раз…

И всё повторилось: она вновь в прихожей, вот только боль в костях и суставах ещё сильнее, ноги и руки слушаются хуже, а перед глазами от удушья плывут тёмные пятна.

Она бросилась на кухню, схватила деда за руки, даже не пытаясь его разбудить, и волоком потащила с дивана к окну. Он оказался тяжёлым, словно трамвай, что-то мычал, но не просыпался.

Кайя запнулась за табуретку, наткнулась бедром на стол. Упала стоящая на нём ваза с подвядшей сиренью, выплеснулась вода – и попала деду в лицо. Он поморщился и, кажется, начал приходить в себя, но всё происходило медленно, слишком медле…

Взрыв, и Кайю толкнуло уже не в спину, а в бок и грудь. Спиной она разбила окно и вывалилась на асфальт. Не могла ни дышать, ни пошевелиться, но её рука всё ещё сжимала дедову ладонь. Получилось?!

Она с трудом приподняла голову и увидела дедово запястье с подаренными на какой-то юбилей часами, манжет его рубашки и рукав кителя, обрывающийся кровавыми ошмётками. Кайю выкрутило, как бельё во время отжима – до хруста костей, и проволокло на семнадцать секунд назад – словно про битым стёклам.

Она едва держалась на ногах и видела всё как сквозь воду. Из звуков – лишь страшный свист где-то в голове от отчаянных попыток сделать вдох.

Оказавшись на кухне, Кайя сразу налетела на стол, но уже умышленно, чтобы опрокинуть вазу прямо на спящего на диване деда. У неё получилось, и дед, возмущённо отплёвываясь, подскочил на диване, но всё ещё не проснулся. Она схватила непривычно тяжёлую табуретку и через боль швырнула её в окно. Стекло разлетелось вдребезги, как и дедов хмельной сон.

– Ты чего?!

Кайя рванула его к себе за обе руки, и он нетвёрдо поднялся на ноги, оказавшись у окна. И тогда она, собрав последние силы, толкнула деда в грудь.

Последнее, что Кайя увидела – слетевший с его ноги во время кульбита через подоконник шлёпанец…

***

Денис рухнул на землю, закрыв голову руками. Посыпались обломки, застрекотали автоматные очереди. Сердце оборвалось, когда он понял, что безоружен. Как такое случилось?!

Денис перекатился под машину, попытался оглядеться и оценить ситуацию, но не увидел ни своих, ни боевиков. Зато неподалёку перед ним лежал незнакомый подполковник – Одер видел его плечо с погоном и блеск медалей на груди. Убит? Ранен?

Мгновением позже к телу подползла девочка…

Гражданская! Какого чёрта?!

Денис рванул из-под машины, чтобы увести её из-под обстрела. Добежал, пригибаясь к земле, схватил её за локоть, чтобы поднять на ноги. Но когда увидел её побледневшее веснушчатое лицо в обрамлении растрёпанных чёрных прядей, что-то в его голове щёлкнуло.

Он на мгновение замер, пытаясь понять, действительно ли слышит автоматные очереди или они ему мерещатся. Взрыв совершенно точно был единственным, при бомбёжке такое исключено. Значит… Одер изо всех сил старался держаться сознанием за то, что действительно видит и слышит, и стрельба словно отслоилась от остальных звуков, продолжая тарахтеть только в его голове. Он огляделся – быстро, но цепляясь внимательным взглядом за каждую деталь, не позволяя себе видеть то, чего нет.

Москва. Двор. Частично обвалившаяся пятиэтажка. Раненый подпол… Настоящий?

Это не бомбёжка, нет. Теракт? Покушение?

Денис рухнул на колени рядом с раненым, сдёрнул с себя ветровку и пихнул в руки девчонке. Подполковнику пропороло стеклом ногу. Неудачно пропороло – хлестало будь здоров, и скорую ждать, конечно, бессмысленно.

– Ты цела? – гаркнул Денис девочке.

Она в ужасе уставилась на него, хрипло хватая ртом воздух, и кивнула.

– Хорошо. Слушай меня. – Он расстегнул ремень и, выдернув его из шлёвок, в несколько резких движений наложил раненому жгут. Тот застонал, на секунду приходя в сознание. – Вон моя машина, видишь? – Денис показал девчонке на свой жигуль. – Поедем в больницу, скорую ждать долго. Идти сможешь? Открой заднюю дверь!

Он отработанным движением взвалил подпола на плечи и понёс к машине. Запихнул на заднее сиденье.

– Давай к нему! – крикнул девочке, садясь за руль, и, не успела она захлопнуть дверь, газанул.

Глава 2

Кайю никогда не швыряло в прошлое столько раз подряд. Но и так сильно она ещё не паниковала. Её первой мыслью, когда она вновь и вновь видела разрушенный дом, была мысль о том, что дед погиб под обломками. Следом накрывала небывалая по своей силе и скорости паника и отбрасывала её на семнадцать секунд назад. Каждый следующий переход давался всё мучительнее, и в какой-то момент Кайя подумала, что умрёт в этой бесконечной петле – попросту откажет сердце.

Она запуталась, сколько перемещений уже произошло. Казалось, что с десяток. И когда она после взрыва наконец увидела деда на асфальте, раненого, но живого, вновь чуть не вылетела в прошлое: так испугалась уже не дедовой смерти, а нового перехода и того, что второй раз вытащить деда у неё не получится.

В этот раз паника на её измученный организм наваливалась медленней, и Кайя изо всех сил старалась предотвратить перемещение, успокоиться, хотя бы дышать, но… Она поняла, что её вновь неотвратимо утягивает назад, пусть уже гораздо медленнее – потому что сил не осталось совсем. И в этот раз она не сможет абсолютно ничего, даже доползти до кухни. Впрочем, она уже ничего не может: внутренняя темнота сжирала внешний мир, и он скукоживался, словно подожжённый пластик.

Кайя никогда не могла сопротивляться перемещениям, получалось лишь продержаться в настоящем чуть дольше, если стараться особенно отчаянно. Может, сейчас она хотя бы протянула достаточно времени и переместится в момент, когда уже подняла деда с дивана? Тогда есть шанс…

Кайя закрыла глаза, не в силах больше противостоять засасывающей её тьме, но вместо жуткой, выворачивающей кости боли перемещения почувствовала, как кто-то схватил её за локоть – крепкой, уверенной ладонью, ставшей вдруг той незыблемой твердью, за которую Кайя впервые в жизни смогла удержаться в настоящем. Она вскинула лицо, но смогла увидеть только силуэт схватившего её мужчины: перед глазами всё рябило и искажалось, словно по воздуху, как по воде, шли круги.

Мужчина упал на колени рядом с её дедом, сунул ей в руки свою куртку, в которую она вцепилась с отчаянием утопающего. Из дедовой ноги выплёскивалось густое и чёрное, будто кто-то внутри него резко сдавливал переполненную бутылку без крышечки.

Мир вновь дёрнулся, как тронувшийся поезд, в ушах Кайи с новой силой запульсировал жар, но подкатывающее перемещение вновь оборвал незнакомец.

– Ты цела? – крикнул он ей, и Кайя, уже на полшага заступившая в пасть чудовищу, вернулась. – Хорошо. Слушай меня.

Он как будто знал какой-то секрет, который не знала даже Кайя. Говорил именно те слова и именно таким тоном, какие удерживали её в настоящем. Или просто приглушали, отгоняли подальше подступающий ужас? Ведь нет паники – нет и перемещения.

«Говори! Говори!!!» – мысленно взмолилась Кайя.

– Вон моя машина, видишь? – продолжал он. – Открой заднюю дверь!

Кайя нырнула на заднее сиденье – к деду, сваленному туда бесформенной тряпичной куклой. Он постанывал, и только поэтому казался живым, но смотреть на него было страшно. И Кайя не смотрела. Она хотела сжать его ладонь, но по-прежнему сжимала куртку незнакомца, сама того не замечая. Её взгляд бешеной белкой метался по салону, ища, за что можно удержаться, и нашёл искомое в зеркале заднего вида, в котором отражались глаза водителя.

Грудь изнутри немыслимо жгло от недостатка воздуха, и Кайя старалась дышать. Получалось скверно и слишком громко. Глаза в зеркале заднего вида отвлеклись от дороги и посмотрели на Кайю.

– У тебя астма?

Говорить она не могла, поэтому просто замотала головой.

– Что-то болит?

Болело всё, абсолютно всё, но не из-за взрыва, поэтому Кайя вновь замотала головой.

– Ясно. Это просто шок. Дыши медленней. Сосредоточься только на этом.

Да знает она, всё это знает! Вот бы оно ещё помогало!

– Давай вместе: вдо-ох! Вы-ыдох… Вдо-ох!.. Слышишь меня? Вы-ыдох. Ещё раз: вдо-ох!

«Говори! Говори! Только не замолкай!»

До больницы добрались быстро: незнакомец лихачил, как сумасшедший, и среза́л путь какими-то дворами и подворотнями. Навстречу им попалось несколько скорых с сиренами.

– По нашему адресу поехали, – прокомментировал незнакомец. – А мы их опередили.

Кайя имела представления об экстренной медицине только по фильмам, и вставшая перед ней во весь рост действительность, конечно, сильно отличалась. Никто не спешил к ним ни с носилками, ни даже с креслом на колёсиках. Незнакомец затормозил у главного входа, бросил ей: «Вылезай!» и, взвалив на себя деда, потащил его в больничный холл.

– Двери! – крикнул он Кайе, взбираясь по лестнице, и та, обогнав его, открыла входную дверь.

Подумала, что уж внутри, когда их заметят, персонал засуетится и всё пойдёт как надо. Но не тут-то было! Тётка в белом халате, дежурившая за обшарпанной стойкой, подняла на незнакомца с висящим на его плечах дедом абсолютно невозмутимый взгляд густо намалёванных перламутрово-синими тенями глаз и на его краткий чёткий запрос ответила с меланхоличной ленцой, предварительно шумно вздохнув:

– Ну а чего вы ко мне его несёте? Это нужно в травму – выйти от нас и с левого торца соседнего здания второе крыльцо, там доктор вас примет. Полис-то при себе?

– Какой, на х-р, полис, у него венозное кровотечение, зовите врача! – рявкнул незнакомец.

Тётка в лице не изменилась, но голос в ответ повысила, словно объясняла глухому и недалёкому:

– Мужчина, я что сделаю? Здесь вам не приёмный покой, а отделение плановой хирургии! Идите в травмпункт!

У Кайи от отчаяния засосало под ложечкой, но незнакомец никуда не пошёл.

– Ну тогда я сам что-нибудь сделаю, раз вы не можете! – сказал он, свалив деда с плеча прямо на пол. Потом схватил трубку стоящего перед тёткой на стойке дискового телефона и принялся яростно набирать номер. – Пусть Юрий Леонидыч разберётся, что у него здесь за бардак, почему подполковника с венозным кровотечением за полисом отфутболивают!

– Это вы что себе позволяете?! – Тётка подпрыгнула со своего стула и ухватилась за витой телефонный шнур. – Прекратите сейчас же! Какой ещё Юрий Леонидыч?

– А вы много Юриев Леонидовичей[1] знаете?!

– Да я вообще никаких… – начала тётка и вдруг осела обратно на стул, выпустив телефонный шнур. Её пухлая рука с ярко накрашенными ногтями нащупала рычаг и оборвала звонок, а голос, когда она заговорила, вновь привстав со своего места, звучал уже заискивающе-елейно, пусть и нетвёрдо: – Не надо Юрия Леонидовича беспокоить, мы сейчас сами всё порешаем, вы только не волнуйтесь! – Она с завидным для своей комплекции проворством выскочила из-за стойки. – И что ж вы товарища подполковника на полу-то положили, молодой человек, вон же стульчики есть, – махнула она вглубь холла. – Подождите, сейчас врач с каталкой придёт! – и поспешила куда-то длинным коридором.

– Быстрее давай! – прикрикнул ей вслед незнакомец, а сам посмотрел на оцепеневшую Кайю уже совершенно не тем, каким смотрел на тётку, а тёплым и ободряющим взглядом и, подмигнув, сказал: – Всё с твоим папкой хорошо будет, не дрейфь!

Кайя хотела возразить, что это не отец, а дед, но говорить после перемещений всё ещё не могла, поэтому из горла вырвался лишь натужный скрежет, а потом её вдруг повело во все стороны сразу, будто кто-то смазал её ладонью, словно меловой рисунок со школьной доски.

Она очнулась на кушетке в кабинете, похожем на процедурный, от резкого запаха нашатыря. С трудом разлепив веки, увидела размытый силуэт склонившейся над ней докторши, а за ней – незнакомца, который привёз их в больницу. На его плече висел на одной лямке её оранжевый рюкзак, поверх был небрежно накинут белый халат.

– Как себя чувствуешь? – спросила Кайю докторша. – Что-нибудь болит?

Кайя покачала головой и хотела встать, но докторша удержала её за плечо:

– Осторожно, не делай резких движений. Голова кружится?

– Немного… Где дед?

Голос вернулся, это уже радовало.

– Пульс ещё высоковат, – докторша приложила к запястью Кайи прохладные пальцы. – Серьёзных повреждений у тебя нет, ссадины твои обработали, но у тебя шок. Я вколю тебе лёгкое успокоительное и отпущу, подождёшь дедушку в холле, он сейчас на операции. Не волнуйся, – опередила она вопросы Кайи, – с ним всё будет хорошо.

Она отошла, зазвякала ампулами на хромированной этажерке и вернулась со шприцем в руках.

– Как тебя зовут?

– Кайя… Катерина Герц.

– Катя, ты помнишь, что случилось? – спросила докторша, вводя в вену Кайи иглу.

Кайя наблюдала, как лекарство неспешно поползло из шприца в её тело.

– Я вернулась домой, – сипло начала она, слова до сих пор давались с трудом. – Ещё в подъезде почувствовала запах газа… Прошла на кухню к деду… Потом – взрыв…

– Их выбросило в окно на первом этаже, я был у машины во дворе и видел, – подал голос незнакомец.

Докторша бросила использованный шприц в железную ванночку.

– Сколько тебе лет, Катюша? Нужно кому-то позвонить, – она замялась, – ну, из старших? Чтобы приехали.

– Мне восемнадцать, – слишком быстро ответила Кайя, испугавшись, что её, несовершеннолетнюю, отправят в какой-нибудь приёмник, пока опекун временно недееспособен. Тем более звонить ей было некому…

– Тогда посиди пока в фойе. Скажи, если почувствуешь себя хуже или что-то понадобится. К дедушке тебя позовут, когда закончится операция, и его переведут в палату. Может, всё же кому-нибудь позвоним? Сейчас тебе не стоит оставаться одной.

– Я посижу с ней, – вмешался незнакомец и протянул Кайе руку, помогая встать с кушетки.

…Его ладонь была широкой и тёплой. Кайю ещё слегка штормило, и он придерживал её бережно, но твёрдо.

– Катерина, значит? – улыбнулся он.

– Кайя, – рассеянно поправила она. – Мне так привычнее.

Успокоительное начало действовать, и в её голове повисла лёгкая дымка.

– А вы?

– Денис.

– А отчество?

Доковыляв до фойе, Кайя села на один из соединённых друг с дружкой стульев и, подтянув колени к груди, обхватила их руками. В голове стало совсем медленно и вязко, захотелось свернуться калачиком и стать невидимкой.

– Давай без отчества, ладно? – усмехнулся Денис, положив её рюкзак на соседний стул и присаживаясь рядом. – Что я, академик, что ли, чтобы ко мне на «вы» и погромче.

Кайя слабо улыбнулась и посмотрела на Дениса.

– Спасибо вам… за помощь.

Он пожал плечами: не за что, мол.

– Извини, если напугал тебя ещё больше. Но надо было как-то активировать ту тётку, а то так бы и бегали с твоим дедом по кабинетам.

Кайя промолчала. Пристроив подбородок на колени, она уставилась во включенный на противоположной стене телевизор. Звука не было, но бегущая строка в срочном выпуске новостей сообщала о взрыве в одной из московских пятиэтажек, причиной которого, предположительно, стала неисправность газовой плиты. Денис не напугал её – обморок стал последствием множественных переходов, но объяснять это она, конечно, не стала. Вместо этого спросила:

– А кто такой Юрий Леонидович?

– Кто?

– Юрий Леонидович. Ну, вы звонили…

– А! – усмехнулся Денис. – Шевченко. Действующий министр здравоохранения.

Кайя удивлённо на него взглянула.

– Вы знаете телефон министра?

– Нет, конечно. Я блефовал.

– Но вы же набирали номер…

– Первые попавшиеся цифры. Только – тс-с-с! – Он заговорщически улыбнулся и слегка толкнул её плечом. – Теперь нас связывает общая тайна, так что прекращай мне выкать, – проговорил, таинственно понизив голос.

Кайя улыбнулась в ответ и перевела взгляд обратно на телевизор, по которому уже шла какая-то реклама. Денис выглядел лет на тридцать пять – слишком взрослым, чтобы ей переходить с ним на «ты», но спорить она не стала. И что-то было в нём неуловимо знакомое, но что?..

Какое-то время они молчали.

– Вы не обязаны со мной сидеть, – сказала Кайя, не отрывая взгляд от экрана. – Вы и так сделали для нас очень много.

– У тебя есть куда идти?

– Угу.

– Врёшь, – без малейшего укора или обличительных ноток в голосе сказал Денис. – И то, что тебе восемнадцать, тоже соврала.

Кайя повернула к нему лицо, пристроив на коленку вместо подбородка скулу. В другой момент она бы, наверное, испугалась, но лекарство делало своё дело, и она, совсем сомлевшая, просто ждала, что же будет дальше. А Денис смотрел на неё не с покровительственным сочувствием, как, бывает, смотрят взрослые, а с пониманием и участием.

– Мне семнадцать, – почти шёпотом сказала Кайя. – Кроме деда у меня никого нет, и я не хочу попасть в какой-нибудь детдом, пусть даже временно.

В лице Денис не изменился, но его тёмно-серые глаза стали ещё темнее. И где же она могла видеть их раньше?..

– Не сдавайте меня, – попросила Кайя, и вышло как-то совсем уж беспомощно.

– Ну да, именно для этого я и спросил, – вздохнул Денис и отвёл взгляд.

Кайя ещё не успела подумать, как ей быть и хотя бы где переночевать – близких подруг у неё не водилось, а дедовых знакомых она толком не знала. Но уж лучше провести ночь на скамейке в парке, чем попасть в детдом. У неё есть немного денег, и повезло, что был с собой паспорт – лежал в рюкзаке ещё с экзаменов. А дед уснул, не снимая кителя, так что его кошелёк и документы тоже должны остаться при нём – во внутреннем кармане, где он обычно их носил. Хотя бы документы восстанавливать не придётся. А тем, кому не стоит знать её настоящий возраст, можно соврать, что её паспорт остался в уже несуществующей квартире…

Денис поднялся на ноги.

– До свидания, – безучастно попрощалась Кайя, хотя в глубине души ей не хотелось, чтобы он уходил. – И ещё раз спасибо.

– Я сейчас вернусь, – ответил Денис. – Только договорюсь, чтобы тебе разрешили ухаживать за дедом в палате круглосуточно.

– Не тратьте время. В больницы в неприёмные часы никого не пускают и исключений не делают.

Это Кайя знала по собственному опыту.

– У меня же есть телефон министра здравоохранения, – усмехнулся Денис. – А он генерал-полковник, отчего бы ему не знать твоего деда лично? – и пошёл прочь по полутёмному зеленоватому коридору.

Она проводила его взглядом, не веря в успех предприятия. У него ничего не получится, и он уйдёт. Не вернётся, даже чтобы об этом сказать. Да и не должен. Он ничего им не должен, он и так сегодня сделал для них с дедом очень много, слишком много, а ведь совершенно посторонний человек… И где же она могла его видеть?..

Не в силах больше противиться накатившей дремоте, Кайя смежила веки.

Она проснулась от лёгкого похлопывания по плечу. Открыв глаза, увидела стоящего перед ней Дениса с её рюкзаком в руках.

– Там к твоему деду уже разрешили, – сообщил он.

Кайя вскочила на ноги – видимо, слишком резко: её ощутимо повело в сторону.

– Эй, давай не так бодро! – Денис подхватил её за локоть. – Пойдём, провожу до палаты.

Он не стал её поддерживать под руку – этого и не требовалось, но Кайя заметила, что, пока они шли по коридору, Денис искоса на неё поглядывал и бдительности не терял.

– Деда твоего перевели в двухместную палату. Устроен по-королевски! – пошутил Денис. – Вторая койка там свободна, так что ночью можешь занимать. Насчёт тебя я договорился – поухаживаешь за своим стариком вплоть до его выписки.

Кайя, не ожидавшая столь чудесного разрешения проблемы, благодарно посмотрела на Дениса, хотела что-то сказать, что-то хорошее и тёплое, но не смогла найти подходящих слов – все они казались куцыми и недостаточными. Поэтому она просто пробормотала «спасибо!» и опустила взгляд. А потом добавила, лукаво улыбнувшись:

– По-министерски.

– Что? – не понял Денис.

– Дедуля. Устроен по-министерски.

– А, ну да, – рассмеялся Денис, сообразив. – Можно и так сказать. – А потом понизил голос: – Ты только деда не забудь предупредить, что он с Юрием Леонидовичем вместе на рыбалку ездит. А то врачи решат, что у него частичная амнезия.

Кайя прыснула в кулачок:

– Главное, чтобы дедуля сам так не решил. Ну, про амнезию.

– Вот и договоритесь с ним заранее. Чтобы не путаться в показаниях, – улыбнулся Денис, а потом посерьёзнел и остановился у двери в палату. – Кстати, о показаниях… Завтра, наверное, к вам следователь подъедет насчёт взрыва поговорить. Ты это… не пугайся, в общем. Обычная процедура. А я заскочу вас проведать. Может, нужно что? Я тут в ближайшем магазине вам щётки зубные купил, мыло, ну и так – по мелочи, необходимое на первое время, всё здесь. – Он протянул Кайе её же рюкзак, и она, взяв его, сразу ощутила, что он значительно потяжелел.

– Ничего не нужно, спасибо вам большое… Даже не знаю, как и благодарить. Мне неудобно…

Денис поморщился: ерунда, мол, не стоит разговоров.

– В общем, я заеду завтра. Если не помешаю, конечно.

– Я буду рада. И дедушка тоже. – Кайя глянула на дверь палаты. – Вы не хотите с ним познакомиться?

– Давай завтра? Он только после операции, до чужих ли. Ну, бывай. Дедуле вели выздоравливать!

Денис легонько хлопнул Кайю по плечу и пошёл прочь по коридору. Она смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом, и всё пыталась вспомнить, где могла его видеть. Или он просто кого-то ей напоминал, вот только кого?

[1] Имеется в виду Юрий Леонидович Шевченко, генерал-полковник медицинской службы, в 2002 году министр здравоохранения России.

Глава 3

Конечно же, дед, едва пришёл в себя, потребовал подробного отчёта о происшествии. И Кайя заранее подготовила складный рассказ, в котором не оставалось места ни для необъяснимых вещей, ни для поводов деду переживать, что у неё вновь случился «припадок». Дед рассказ выслушал очень внимательно, обдумывая, казалось, каждую деталь. Задал несколько уточняющих вопросов, к которым Кайя тоже была готова – не первый день она знает своего деда. А потом он замолчал и не поднимал эту тему вплоть до следующего дня.

– А ведь ты мне соврала, Каюша, – задумчиво сказал он, елозя ложкой в тарелке с пресной жёлто-зелёной водичкой с редким вкраплением морковки. – Я кое-что помню… Стекло разбила ты – табуреткой. Потом меня в окно толкнула. И только потом – бахнуло.

Кайя, не зная, что ответить, опустила глаза. Что тут скажешь? Правду? Так дед всё равно в неё не поверит – столько лет не верил. Наврать каких-то объяснений сверх сказанного или сослаться на дедову нетрезвость вкупе с отравлением газом? Совсем уж глупо. Дед Афган прошёл, ему так просто голову не заморочишь: если уж он что-то видел, то не переубедишь. Поэтому она решила подождать его вопросов. Но их не последовало. Дед ругнулся на больничный суп, отставляя тарелку на тумбочку, и Кайя подала ему второе. Пюре с котлетой он ел уже бодрее, но всё с той же задумчивостью на лице. Однако вслух больше ничего не высказал.

После обеда в дверь постучали, и в палату заглянул Денис.

– Разрешите?

Кайя слишком быстро спрыгнула с подоконника и выдернула из ушей наушники. И заулыбалась наверняка слишком глупо. И к своему жгучему стыду даже не поздоровалась: долго выбирала уместный вариант и упустила момент.

– Дедуль, это… – начала она, совсем смутившись.

– Наш вчерашний выручатель, – радушно закончил за неё дед.

– Так точно! – улыбнулся в ответ Денис, перехватывая в другую руку пакет с фруктами.

– Очень приятно увидеться лично, чтобы лично же и поблагодарить.

Они пожали друг другу руку.

– Старший лейтенант в отставке, Одер Денис.

– Геннадий Васильевич, – тепло ответил ему дед. – Если уж по форме, то подполковник в отставке, Герц Геннадий Васильевич, но давай уж мы с тобой как-нибудь по-свойски. Ты мне жизнь спас, так что, считай, родня. Садись, вон там стул, возьми сюда поближе. Каюш, забери пакет.

– Там фрукты, но немытые, только из магазина, – уточнил Денис.

– Каюш, всё хорошо?

Кайя стояла у окна, не в силах шевельнуться, словно промороженная насквозь курица. Она, наверное, и цвета стала примерно такого же: дед, глянув на неё, заметно обеспокоился.

– Я пойду… помою, – прошелестела Кайя, выхватив у Дениса пакет, и почти бегом покинула палату.

Дойдя по бесконечному коридору до туалета, про фрукты она уже забыла. Выронив пакет у раковины, открутила ледяную воду на полную мощь и плеснула несколько горстей себе в лицо. В висках стучал голос: «Я старший лейтенант Денис Одер, захвачен террористами, на мне бомба».

Тяжело дыша, Кайя оперлась обеими ладонями о раковину. Вода продолжала хлестать и плохо уходила в слив, и её шум напоминал гул метро.

Так вот, оказывается, где она его видела!.. Он очень изменился. Тогда он показался ей измождённым, неуклюжим, неопрятным мужиком с затравленным взглядом. Сейчас в нём замечалась очевидная военная выправка и спокойная, уверенная сила. Чуть уставшее, но приятное, даже симпатичное открытое лицо с искренней улыбкой, от которой на щеках появляются едва заметные ямочки, а в уголках глаз – тонкие морщинки. И серьёзный, проницательный взгляд. Практически другой человек!

Кайя сделала глубокий вдох и выключила воду.

Помнит ли он её? Узнал ли? Она надеялась, что нет. В той ситуации и в том его состоянии до запоминания ли деталей и чужих лиц? Тем более два года прошло… В любом случае, не стоит, наверное, лишний раз попадаться ему на глаза.

И она вновь включила воду, но уже не на полный напор, принявшись неспешно перемывать фрукты.

***

По реакции Кайи Одер понял, что она его узнала. Хотя, скорее – вспомнила фамилию. И, судя по тому, как она опрометью выскочила из палаты – совсем не обрадовалась.

Денис досадливо посмотрел в захлопнувшуюся дверь: он надеялся поговорить с Кайей о том случае в метро. Чуть позже, когда её дед пойдёт на поправку, а сама она немножко придёт в себя. Но с такой на него реакцией станет ли она вообще с ним разговаривать?

Он мысленно ругнулся. Гораздо проще было валить всё на галлюцинации, но теперь он этого сделать не мог, потому что ясно видел, что сначала в окно вылетела табуретка, разбив стекло, потом – товарищ подпол, которого явно толкнули, а потом уже рвануло. А значит, и тот проводок выдернул не он сам, а Кайя. Она как будто знала и то, за какой проводок дёргать, и то, что сам Денис дёрнул бы за другой, и то, что взорвётся газ. И теперь он точно не найдёт покоя, пока не получит ответы. Вот только есть ли они у Кайи? И как их получить, не травмируя её неприятными воспоминаниями?

Денис вздохнул и решил пустить пока всё на самотёк. Не вмешиваться в и так шаткое равновесие чужой души. Подождать несколько дней и посмотреть, как будут развиваться события. Может, Кайя сама захочет поговорить с ним?

Одер просидел у Геннадия Васильевича минут сорок, но Кайя в палату так и не вернулась.

– Разрешите завтра навестить? – спросил он, собираясь уходить.

Денису действительно хотелось вернуться, и не только из-за Кайи. С её дедом они моментально поладили. Шутили, говорили о жизни, о службе, даже о Чечне, и складывалось ощущение, что знакомы они не полчаса, а уже с десяток лет. Денис давно ни с кем так не общался. Геннадий Васильевич, судя по всему, тоже.

– Да мне ж только в радость с хорошим человеком поговорить, – ответил он. – Но у тебя, что ли, дел других нет, кроме как стариков по больничкам проведывать?

– Никак нет, – улыбнулся Денис.

– А семья?

– Не семейный.

Одер с трудом удержал на лице улыбку, и Геннадий Васильевич это усилие заметил.

– Ну, женишься ещё, какие твои годы, – подбодрил он. – А родители?

– Я детдомовский.

– М-м, – понимающе протянул Геннадий Васильевич. – Каюша вот тоже в детдом бы попала, если бы я с Афгана не вернулся. И это при живых-то родителях! Мать у неё за границу умотала – жизнь налаживать. И с концами. Наладила, значит… А отца и знать никто не знал, вот так вот. И остались мы с ней вдвоём – ей шестой год шёл, мне – пятьдесят первый. Малый да старый. Так и жили до сих пор… – Он помолчал, глядя на свои руки, лежащие поверх одеяла. – Мне ведь жалко её, – сказал чуть тише. – Жалко, прям до кома в горле. Родителям не нужна. А я… Видишь, всю жизнь прослужил, нежности не обучен. И хотел бы ей мать заменить, да… – Он махнул рукой. – Меня и жена покойная попрекала, говорила: «Хороший ты, Генка, внутри, но снаружи – сухарь, хоть гвозди тобой заколачивай». А я так и не научился иначе. Эх. И была бы Каюша пацаном, то куда ни шло, а девочки – они другие, им ласка нужна. И мать… Ну ладно, – Геннадий Васильевич будто вынырнул из нахлынувшей тоски, – ты приходи завтра, если не в тягость. Меня больше и навещать-то некому, чтобы вот так – душевно.

– Обязательно приду.

Денис вышел в коридор. Кайи у палаты не было, и он не стал её искать. Всему своё время. Эта загадка терзала его два года, он вполне потерпит и ещё чуть-чуть.

***

На следующий день Кайя сбежала из палаты за десять минут до времени посещения, устроилась на стульях в соседнем коридоре и включила плеер. Она знала, что Одер обещал прийти, и боялась с ним встречаться. Пусть они там с дедом поболтают. Может, порасскажут друг другу армейские байки. А то у деда из общения только она, считай, и осталась, а так хоть какое-то разнообразие.

Диск в её плеере успел проиграть до конца и начаться заново; сидеть на месте становилось всё невыносимей. С одной стороны, она решила избегать Одера. С другой, ей почему-то очень хотелось его увидеть. Возможно, чтобы посмотреть на него уже новым взглядом, зная, кто он. Можно пойти в палату: вдруг он уже ушёл? Или нет… Но она всё же подождёт до конца часов посещения. Кайя вздохнула и закрыла глаза.

На следующей песне она почувствовала, как под чужим весом качнулись стулья: кто-то сел с ней рядом. По запаху лосьона после бритья, сигарет и ментоловой жвачки она догадалась – Денис. И сердце в груди стукнуло как-то особенно гулко.

– Что слушаешь? – спросил он.

Кайя неопределённо пожала плечами.

– Разреши?

Денис за проводок выдернул у неё один наушник и вставил себе в ухо. Некоторое время сосредоточенно вслушивался, глядя в пол. Кайя искоса за ним наблюдала. Узнал он её? Вспомнил ли? Не похоже… И Кайя чуть расслабилась.

– Это А-ha, – пояснила она. – Норвежская группа. Слышали их?

– Я не особо силён по музыкальной части, – усмехнулся Денис, и Кайе показалось, что чуточку смущённо.

– Они старые.

– И страшные?

Кайя не сдержала улыбки.

– В смысле, группа уже старая. У них был долгий перерыв, но теперь опять записывают диски.

– А-а.

– Это альбом двухтысячного года. – Она протянула Денису сидибокс. – Он у них самый классный, мне кажется. Хоть и композиции на нём довольно однообразные, но мне нравятся.

– А не слишком это… м-м-м… тоскливо?

– Есть немного, – усмехнулась Кайя.

– И какая тут твоя любимая? – спросил Денис, изучая список песен на задней обложке сидибокса.

– Одиннадцатая. «You’ll Never Get Over Me». – Кайя улыбнулась себе под нос и зачем-то брякнула: – Идеальная песня для поцелуя.

Тут же смутилась до полыхнувших щёк и промямлила, пытаясь сгладить неловкость:

– Хотя поётся в ней совсем не про то…

– Ты знаешь английский? – удивился Денис.

– В буклете есть тексты, – кивнула Кайя на сидибокс в его руках. – А у меня – словарь. Был… – Она вздохнула. – И дисков была целая коллекция…

К тому, что из вещей у неё остался плеер с двумя альбомами любимой группы, надетая на ней одежда, книга и ещё кое-что из мелочей, лежащих в её рюкзаке, она привыкнуть до сих пор не могла. Не получалось даже в полной мере осознать всё произошедшее, и Кайя воспринимала это пока отстранённо, не подпуская близко к сердцу. То ли будет, когда деда выпишут, и они окажутся в каком-нибудь общежитии…

– А эта, которая сейчас играет, для чего идеальная? – прервал её невесёлую задумчивость Денис.

– Для грусти. И для одиночества.

– О. А я тут вторгся, как ледокол в Арктику, и нарушаю гармонию.

Кайя вновь заулыбалась. И как у него получалось так шутить: с совершенно серьёзным лицом, вроде бы и не смешно, но так, что на сердце сразу становилось легче.

– Она об ушедшем лете. Но это, конечно, метафорично…

– Метафорично… – Денис с несерьёзно умным видом кивнул и вернул ей наушник. – Ясно.

Кайя выключила плеер.

– Ты, наверное, литературу любишь?

– В смысле – предмет? Школу я уже закончила, вообще-то. Но да, любила. Особенно стихи.

– Сама пишешь?

– Нет. Только читаю.

– А чьи?

Кайя посмотрела на Дениса с лёгким недоверием, но, казалось, ему действительно было интересно.

– Ахматову. Гумилёва. Лермонтова – у него ещё и «Героя нашего времени» люблю. Бродского, но его я не всегда понимаю. А вы?

– А мы… – Денис, пытаясь задавить улыбку, многозначительно выделил «мы», и Кайя намёк поняла – он уже несколько раз просил ему не «выкать». – Я в поэзии тоже не слишком компетентен, как и в музыке. Но перечисленные тобой имена… слышал, – он тихо рассмеялся, и они на короткое время замолчали.

– А вообще мне Высоцкий нравится, – сказал Денис уже серьёзно, но не глядя на Кайю.

– Песни?

– Стихи. И Бродского тоже немного читал. Но ничего не понял.

Он улыбнулся, переведя на неё взгляд, и Кайе показалось, что насчёт последнего Денис лукавит.

«Так уж и ничего?» – мысленно подначила она, но вслух сказать не решилась.

– Слушай, – Денис приподнялся, залезая рукой в задний карман джинсов, – раз уж ты тут пока за старшую, у меня к тебе дело. – Он достал свёрнутые «рулетиком» купюры. – Вот, возьми. Деду твоему я не мог отдать, сама понимаешь: не возьмёт и наверняка обидится. Да и всё равно по магазинам сейчас бегать не ему, а тебе.

Кайя такому предложению даже испугалась: отпрянула и замотала головой.

– Ничего не нужно, спасибо, у нас есть деньги.

– Это хорошо, что есть, – совершенно серьёзно ответил Денис, всё ещё протягивая «рулетик». – Но сейчас много что понадобится. Одежда какая-то на первое время, лекарства для деда. Жратва больничная наверняка паршивая… Возьми, пожалуйста. И возвращать ничего не надо.

– Это как-то… нехорошо.

– Нехорошо – это мимо проходить, когда помочь можешь. Я – могу. Не дрейфь, больше, чем у меня есть, всё равно не дам, – улыбнулся он.

Кайя нерешительно протянула руку, и Денис, не дожидаясь, пока она возьмёт деньги, вложил их ей в ладонь и сомкнул её пальцы в кулак.

– Видишь, они даже не кусаются. Совсем не страшно, да?

Кайя вновь не смогла сдержать улыбку и смущённо опустила глаза.

– Я проведаю Геннадия Васильевича завтра, разрешишь?

Она кивнула.

– Тогда до завтра. Бывай! – и Денис, подмигнув ей на прощание, пошёл прочь по коридору.

Наверное, он упускал хорошую возможность поговорить с ней о том случае. Кайя вся подобралась, когда он подсел к ней, но возникшее напряжение очень быстро исчезло, и под конец Денису показалось, что она непрочь поболтать с ним ещё и не хочет, чтобы он уходил. Самое время осторожно подвести разговор к нужной теме. Но он не стал этого делать. Не решился заставить её вновь пережить неприятные эмоции. Не сейчас. Будет ещё повод. А сейчас Денису хотелось её чем-то порадовать, и он, кажется, понял – чем.

***

Следующим утром, вернувшись с перевязки, Геннадий Васильевич пребывал в каком-то особо задумчивом настроении. Медсёстрам отвечал невпопад и завтракал так долго, что и без того неаппетитная каша и чай цвета водопроводной воды поле длительного отключения совсем остыли.

– Каюш, – наконец заговорил он, – а я ведь, хоть и датый был, но точно помню, как всё случилось. Перед взрывом, в смысле. Я тебе уже говорил.

Кайя тревожно уставилась на деда, оторвавшись от книжки.

– Помню и не могу найти иного объяснения, – продолжил он, рассеянно глядя в стену перед собой, – кроме того, что твои слова о… Что твои особенности… В общем, всё это не галлюцинации из-за приступов паники, как мы с врачами до сих пор думали, а… всё на самом деле.

Он перевёл на Кайю такой взгляд, словно только что признался ей в том, что верит в существование зубной феи. Кайя молчала, не зная, как реагировать. Её столько лет убеждали, что все эти семнадцать секунд – лишь результат сбоев в работе её мозга во время панического приступа, и теперь ей не верилось, что дед наконец-то воспринял её слова всерьёз.

– Это абсурд, – сказал дед. – Но та причёсанная под правду версия, которую ты мне рассказала, ввиду моих воспоминаний выглядит ещё абсурдней. Поэтому скажи мне ещё один раз. Только один раз, Каюш. Ты действительно можешь это делать? Ну, то есть ты видишь на семнадцать секунд вперёд?

Кайя вздохнула. Она столько раз пыталась объяснить это деду, и он не мог не знать, как это для неё происходит, но даже сейчас, столкнувшись с этим лицом к лицу, всё равно пытался привести всё в более правдоподобный вид.

– Дедуль, я не вижу вперёд. Я возвращаюсь назад. И не могу это контролировать.

– Но… Откуда ты знаешь? Может, это просто видения, просто такие, ну… реалистичные?

Кайя поднялась с подоконника, на котором сидела. Захлопнула и отложила книжку.

– Тогда, может, и твои воспоминания тоже просто реалистичные видения, а всё было именно так, как я вначале тебе рассказала?

– Ну не серчай, Каюш.

– Я не злюсь, дедуль. Но знал бы ты, как бесит, когда тебя настойчиво убеждают в том, о чём сами понятия не имеют! С этой фигнёй столкнулась я, понимаешь? Я, а не ты и не доктор Мальцев. Но почему-то именно вы лучше меня знаете, что я переживаю и чувствую, а мою версию считаете бредом! И при этом ни один из вас не знает, что мне с этим всем делать, а ваша тактика прикинуться, что этого не существует, на мне не работает! Я живу с этим, понимаешь? Я живу с этим, и у меня не получается представить, что этого нет.

Кайя в сердцах отвернулась к окну. Не хватало ещё разреветься.

– Каюш…

В ответ лишь сдавленный всхлип.

– Каечка… Просто если это всё – на самом деле, всё это правда, то… Я же ничем не мог тебе помочь. Не знал, как. Сейчас вот понимаю, что именно эта беспомощность меня пугала больше всего. И я выбрал лечить симптомы, убеждая себя – и тебя, что дело в них. Тем более доктор был в этом уверен. С симптомами хотя бы как-то можно было работать, а вот с этим…

– Но если бы ты мне верил, если бы мне хоть кто-то верил, дедуль, мне уже от этого стало бы легче! – почти выкрикнула Кайя. – Как ты не понимаешь: сама проблема пугает, но сильнее пугает одиночество, оставленность с нею один на один!

Дед уронил седую голову на грудь в таком искреннем молчаливом раскаянии, что Кайя пожалела о своих словах. Лучше было бы и дальше держать всё в себе – к этому она уже привыкла. А теперь дед будет мучиться тем, чего уже не исправить. Наверное, в таких случаях чего-то лучше и не знать. Ведь он и так старался для неё, как мог…

После обеда пришёл Одер, принеся с собой запах дешёвого кофе «три в одном» и ментола. Кайя, побыв в палате пару минут, вышла, чтобы дать им с дедом возможность поговорить о своём. Её мужицкие темы не особенно интересовали, да и деда с Денисом не стоило смущать лишним слушателем. И только в коридоре она осознала, что с удовольствием бы осталась. С появлением Дениса даже унылая бледно-зелёная больничная палата становилась уютной. Он приносил с собой атмосферу какой-то стабильности, что ли. И сердечности. Именно того, чего Кайе сейчас особенно остро не хватало. И деду, наверное, тоже.

Спустя минут сорок Одер вновь нашёл её на стульях в коридоре, присел рядом.

– Я тебе кое-что принёс, – сказал очень просто, без малейшей сюрпризности в голосе, и протянул ей диск. – В магазине меня уверили, что если нравится альбом A-ha двухтысячного года, то понравится и это. Мне там включили, – он усмехнулся, – вроде такое же тоскливое. И голос похож.

– Конечно, похож! – обрадованно выпалила Кайя. – Это же сольник Мортена Харкета, их вокалиста! Вот это да! Ого, девяносто пятый год! А я даже не знала о его существовании! Ой, Денис!.. – Кайя взглянула на Одера, и ей очень захотелось в благодарность обнять его, но это казалось слишком неуместным, поэтому она воодушевлённо прижала к груди диск. – Спасибо огромное!

Она перевернула коробочку задней стороной со списком композиций.

– И там есть что-то про Бродского, – сказал Денис, ткнув в композицию под названием «Brodsky Tune».

– Ого! То есть: ОГО-О! Это тот самый Бродский? Наш? Действительно? В альбоме Мортена Харкета? Серьёзно?! Не верю!

От эмоций Кайя даже немного запыхалась, и ей потребовалась пауза, чтобы отдышаться.

– Вот уж не знаю, что там за Бродский, – ответил Денис. – Возможно, песня на его стихи.

– Но Бродский не любил, когда из его стихов делали песни. Прям очень не любил. Жаль, если Харкет этого не учёл…

– Ну, всё ещё есть шанс, что это просто посвящение Бродскому, – пожал плечами Денис, – или речь о его однофамильце. Так что я бы на твоём месте не спешил расстраиваться. Давай думать о хорошем. – Он усмехнулся. – Например, о еде. Тебя тут, кстати, на довольствие поставили?

– Чего?

– Ну, кормят?

– Я покупаю йогурты и булочки в соседнем магазине.

– Хм.

Денис посмурнел, поднялся на ноги.

– Пойдём-ка!

– Куда?

Но он не ответил, быстрым шагом направившись по коридору, и Кайе пришлось его догонять.

– Разрешите покормить вашу внучку в пиццерии? – спросил Одер, заглянув в палату к Кайиному деду.

– Разрешаю, – командирским голосом ответил тот. – И выгулять, а то она тут, в духоте, скоро цветом со стенами сравняется. Но к отбою вернитесь.

– Так точно! – козырнул Денис и, закрыв дверь в палату, повернулся к Кайе. – Самое время для песни, идеально подходящей под пиццу!

– У меня такой нет, – хохотнула она.

– Как непредусмотрительно! – с напускной строгостью покачал головой Денис.

Они устроились в небольшой шумной пиццерии недалеко от больницы и, уплетая горячую пиццу с толстым слоем тягучего сыра, болтали о всякой ерунде.

– На кого поступать будешь? – спросил Денис.

– Хотела на журфак, но решила, что пропущу год. Устроюсь на работу, и пока разберёмся со всем, что на нас свалилось. И деду будет полегче… – Кайя нахмурилась. – Только он об этом ещё не знает. А ты? Вы? Ой…

Кайя сама не заметила, как перешла с Денисом на «ты», а, исправившись, вспомнила, что он давно уже просил ему не «выкать». Почувствовала, как беспощадно краснеет, и совсем запуталась. Оба рассмеялись.

– Первый вариант был верным, – подметил Денис. – Так что ты хотела спросить?

– Ты… – теперь такое обращение далось Кайе с бо́льшим трудом, чем в первый раз, но она себя пересилила и не перешла обратно на «вы». – Ты сказал, что в отставке.

– Да.

Ей хотелось узнать, почему, ведь Денис был ещё слишком молод для пенсии и не выглядел списанным по здоровью, но спрашивать такое казалось неприличным.

– Работаешь где-то на гражданке?

– Немного таксую.

– М-м.

Повисла неловкая пауза.

– Я лежал в психушке, Кайя, – честно, без тени иронии признался Денис. – Дважды. После такого назад на службу ходу нет. Но я вменяем и для тебя не опасен, ты не думай…

Уж лучше бы та неловкая пауза висела дальше, потому что, как реагировать на такое, Кайя совершенно не представляла. Она сделала большой глоток лимонада и так неловко поставила пластиковый стакан обратно на стол, что он едва не перевернулся. Денис вовремя его подхватил, и Кайя подумала, что у него прекрасная реакция. Так и не скажешь про психушку…

– Это, – наконец собралась она с духом, – после того случая?

…И вот тут Одер вновь упустил хороший момент для нужного разговора. Упустил, потому что предпочёл ответить правду:

– Это после нескольких месяцев чеченского плена.

Кайя посмотрела на него со смесью сочувствия и испуга, а потом поднялась из-за стола – слишком резко, словно хотела сбежать.

– А… М-м… Где здесь туалет?

Денис указал в нужном направлении и остался за столом в одиночестве. Подумал, что она вряд ли вернётся – выйдет через заднее крыльцо и смоется назад в больницу. Что ж, сам виноват, решил, что семнадцатилетняя девочка переварит его откровенную правду, которая даже друзьям в своё время встала комом в горле, отчего все и разбежались. Вот дурак!

И жальче всего было не утраченной возможности задать свои вопросы, а оборвавшегося общения, которое Денису нравилось.

– Извини, что долго, там была очередь, – раздалось у него над головой.

Он поднял взгляд и уставился на Кайю. Вернулась? Серьёзно?!

Она села на своё место и посмотрела в окно. Снаружи по стеклу ползли капли неслышного отсюда дождя.

– Кажется, прогулка откладывается… – сказала Кайя, и Денису показалось, что это её искренне огорчило. – Может, завтра погода наладится? – Она посмотрела на Дениса. – Ты ведь завтра навестишь дедулю? Его очень радуют твои посещения. А я как раз послушаю твой диск и поделюсь впечатлениями.

– Вдруг там найдётся идеальный трек для пиццы? – улыбнулся Денис.

И снял свою ветровку, чтобы прикрыть ею Кайю от дождя, провожая до больницы.

Глава 4

На следующий день Кайя поймала себя на том, что постоянно поглядывает на небо. Погода стояла пасмурная, но тёплая, и дождь, вроде бы, не собирался. Денис ничего не пообещал на её предложение перенести прогулку. Впрочем, он ничего не обещал насчёт прогулки и деду – речь шла только о том, что он отведёт Кайю поесть пиццы, но она всё же надеялась, что он вспомнит о вчерашнем разговоре, хоть и сама себе в этих чаяниях признавалась крайне неохотно. А в том, что она ждала Дениса с самого утра, хоть и знала, что придёт он только после обеда, не признавалась и подавно.

В этот раз Денис появился всё же чуть раньше и принёс деду свежие газеты, а Кайе – домашний обед в пластиковом контейнере с одноразовой вилкой: курицу, жареную картошку и нарезанный ломтиками огурец.

– Неужели сам готовил? – изумился дед.

– Нет, это хозяйка, у которой я комнату снимаю. Мать моего погибшего сослуживца.

Дед всё равно восхищённо прицокнул:

– Ай да Дениска! Знамо бы дело, я бы местную тухлую капусту не стал бы есть, махнулся бы с Кайей не глядя!

– Дедуль, не прибедняйся, у тебя сегодня были макароны с рыбой.

Дед состроил ей недовольное лицо и переключился на Дениса. В этот раз Кайя никуда из палаты не выходила – не в коридоре же обедать! – и разговор имел довольно общий характер. Дед не любил при ней рассказывать про войну и с Денисом эту тему тоже не поднимал. Наверняка говорил без Кайи, но при ней – ни слова.

Вчера она спросила, знает ли дед, что Денис побывал в чеченском плену. Дедово лицо сразу посуровело и как будто закрылось, словно окошко ставнями.

– Не вздумай у него об этом спрашивать, – только и сказал он, но словно и не удивился.

– Но он сам об этом упомянул…

– Всё равно – не вздумай! – голос деда стал строже обычного, но Кайю это не остановило: не зазвучали ещё в нём те нотки, после которых ей действительно стоило накрепко закрыть рот.

– Ты об этом знал?

– Кайя!

– Знал же, да? То есть с тобой он об этом говорил.

– Не сравнивай!

А вот и те самые нотки.

– Я тоже воевал. Я его старше, в конце концов. Но и я никогда сам бы не спросил. А ты ещё в куклы играла, когда ему… – Дед сделал рукой эмоциональный жест. – Ногти там вырывали! – сказал явно не то, что просилось на язык – наверняка смягчил, как смог.

Кайю передёрнуло, стоило только представить. И хоть в куклы она не играла никогда, предпочитая маленькие фигурки животных, пазлы и вошедший в моду лего, но спорить не захотелось.

Она вспомнила метро, худого, затравленного Дениса и его зависшую над проводами руку – действительно без ногтей. Кайю передёрнуло ещё раз, и что-то тоскливо-болезненное тяжело заворочалось в груди. «Вот оно какое – чувство, когда ничем не можешь помочь», – подумала она, вспоминая утренний разговор с дедом.

И когда Денис протянул ей сегодня контейнер с курицей, она, сама того не желая, в первую очередь посмотрела на его руки. И едва сдержала вздох облегчения: ногти у него отросли, даже и не подумаешь, что их когда-то не было.

В этот раз, наверняка из-за её присутствия, общение Дениса с дедом вышло короче обычного. Пошутив, что вчера он недовыполнил дедово задание из-за непогоды, по-простому спросил Кайю:

– Пойдём гулять?

И она постаралась хотя бы внешне не слишком этому радоваться.

Гуляли аллейками ближайшего парка, казавшегося довольно диким, лохматым и пустынным.

– Я послушала альбом, – начала разговор Кайя. – Четыре раза.

– О. Надеюсь, потому что понравился, а не потому что ты пыталась отыскать там хоть что-то стоящее?

– Это немного отличается от того, что Харкет делает в А-ha, но всё равно очень классно! – сказала она, стараясь быть посдержаннее.

– Правда? Ты не думай, я не обижусь, если не понравилось. Я же наугад взял, по совету продавца. Так что все претензии к нему, – усмехнулся Денис.

– Правда, мне очень понравилось. Харкет в этой музыке более… мужественный, что ли.

– А как тебе его «Бродский»?

– Один из лучших на диске!

Денис улыбнулся.

– Я тут зашёл в интернет-кафе и кое-что поискал…

Кайя заинтересованно на него глянула.

– Оказывается, этот трек действительно сделан на стихотворение того самого, нашего Бродского. Он написал его на английском, оно не выходило в его книгах и не переведено на русский. В оригинале оно называется «Боснийский мотив». Это уже этот, солист который…

– Харкет.

– Да. Это уже он назвал его «Бродский мотив». А оригинал увидел в каком-то журнале и лично у Бродского спросил разрешение сделать песню.

– И Бродский разрешил?

– Представляешь, да! И потом, послушав уже готовую песню, благословил её – это выражение самого этого…

– Харкета.

– Да.

– Удивительно!

– Он тоже не ожидал, что песня Бродскому понравится. Но она ему понравилась.

– И мне, – улыбнулась Кайя.

Денис немного помолчал.

– А плеер у тебя с собой?

Кайя вытянула из кармана толстовки наушники.

– Хочешь её послушать? – спросила.

– Не откажусь. Пока искал информацию, интересно стало.

И она протянула ему один наушник.

– А ведь и правда неплохо! – одобрил Денис, когда песня отыграла. – Ты уже придумала, для чего она идеально подойдёт? – спросил, шутливо прищурившись.

Кайя задумалась, спрятала руки в карманы и некоторое время шла, глядя себе под ноги.

– Можно она будет просто напоминать мне о тебе? – тихо спросила она.

– Вообще текст, как я понял из описания, критикует мировое сообщество за равнодушие к балканской трагедии… – усмехнулся Денис, и тоже уставился в растрескавшийся асфальт. – Но почему бы и нет?

– Жаль, самого текста у меня нет. Диск без буклета…

– В интернете он есть, я хотел тебе распечатать, но у них закончилась бумага. – Денис сунул руку в нагрудный карман своей ветровки. – Пришлось переписать от руки, извини за каракули, – и он протянул ей сложенный вчетверо листок в клеточку. – Ну и словарь для комплекта. – Из другого кармана он извлёк англо-русский словарь. – Не знаю, все ли нужные слова в нём есть: выглядит как-то подозрительно мелко. – Он недоверчиво повертел малюсенькую книжечку.

– Мне не верится, что кто-то мог всё это сделать! – У Кайи от эмоций даже горло перехватило. – Вот это всё: диск, информацию, текст – от руки! И даже словарь… Для меня! Просто так!!!

Она остановилась и резко развернулась к Денису. Хотела что-то сказать, но только восторженно вздохнула, всплеснув руками. Слов на такой случай у неё не нашлось. И песни – тоже.

– Денис, – решительно начала она, и тот вопросительно приподнял бровь. – Можно я тебя обниму? – выпалила на бушевавших внутри эмоциях.

– Ну… – Денис растерянно развёл руками. – Наверно-е.

На последнем звуке она уже обхватила его руками вокруг рёбер – слишком порывисто и, кажется, немного выбив из него дух. Прижалась щекой к пропахшему сигаретным дымом и ментолом плечу.

– Спасибо-спасибо-спасибо! – проговорила, сжимая его что есть сил.

И только когда она его отпустила, поняла: Денис в ответ к ней даже не прикоснулся. Так и стоял, неловко, по-пингвиньи разведя руки.

– Извини, – смутилась Кайя, и пошла дальше, вновь уставившись на свои кеды. – Это, наверное, было чересчур.

Ответил Денис не сразу.

– Мне очень приятно тебя порадовать, но… не думаю, что заслужил такую реакцию.

– Почему? – Кайя удивлённо посмотрела на Дениса.

– Это же сущие мелочи. Так, пустяки, и не сто́ят…

– Ну уж нет! – возмущённо перебила она. – Это мне решать, чего они стоят! – А потом добавила уже совсем тихо: – Очень многого, на самом деле. Спасибо тебе. Правда.

Кажется, Денису стало неловко. Или приятно. Кайя всё же надеялась, что второе. И почувствовала, что не в силах совладать ни с ползущей на губы улыбкой, ни с заливающим щёки румянцем. Ей очень хотелось сделать ему в ответ что-то хорошее. Прям замечательное. Такое, чтобы – ух! Вот как он сделал для неё. Но в её распоряжении были только слова, которых, как всегда, не хватало…

Какое-то время шли молча. Внутри Кайи всё ещё бурлило радостное смятение, а Денис, казалось, глубоко о чём-то задумался. Кайя легонько зацепила его локтем.

– Что-то не так? – спросила она. – Ты словно погрустнел.

Денис улыбнулся, давая понять, что всё в порядке, но и улыбка в этот раз вышла напряжённой.

– Кайя… Когда ты вчера сказала «после того случая», ты имела в виду происшествие в метро?

Вся весёлость из Кайи моментально испарилась – разговор сворачивал на скользкую дорожку, по обочинам которой росли ядовитые колючки. После упоминания про психушку, да ещё дедовых наставлений, говорить на подобные темы совсем не хотелось.

Денис молчал, надеясь на ответ, хоть вопрос прозвучал как риторический. Не столько вопрос, сколько приглашение к разговору на тему. И нет ничего проще ответить на него «да», ведь вчера она действительно имела в виду то происшествие, но язык отяжелел и не слушался.

Денис шёл, не глядя на Кайю, но она чувствовала, что он подстраивался под её прогулочный шаг, и знала на дедовом примере, что военным непросто идти вот так – неспешно и расслабленно, приходится себя контролировать. Дед постоянно забывался и убегал вперёд, пока запыхавшаяся Кайя пыталась не отставать.

Пауза затянулась. Простое «да» теперь прозвучало бы нелепо, а повторять вопрос Денис не станет – Кайя отчего-то была в этом уверена. Тревога на душе сменилась мерзким ощущением, словно Кайя не промолчала, а откровенно нахамила Денису. Поэтому она решила зайти с другого конца.

– Я сначала тебя не узнала. Поняла, только когда ты деду представился. И…

– Испугалась, – то ли спросил, то ли констатировал Денис, но прозвучало мягко.

– Да.

– Почему?

Кайя пожала плечами. Задумавшись, она теперь и сама не понимала, почему боялась его.

– Знаешь, – Денис невесело усмехнулся, – я ведь эти два года думал, что сам выдернул тот проводок. Что остальное мне просто померещилось – они же ещё обкололи меня всякой дрянью, прежде чем… Пусть я и точно помнил, что собирался выдернуть другой, перед тем, как ты… – Денис вздохнул, потёр ладонью загривок. – В общем, то, что я видел сейчас перед взрывом газа, убедило меня окончательно, что и в метро мне не померещилось. И вопросов от этого стало только больше… В обоих случаях ты как будто знала всё на несколько секунд вперёд.