Звонок из 1999-го
Глава 1: Тихое эхо прошлого
Последний луч угасающего сентябрьского солнца, похожий на расплавленную медь, зацепился за острый гребень крыши заброшенного дома и погас, утянутый за линию горизонта густеющими еловыми лапами. Сумерки наступали стремительно, пропитывая воздух сырым, леденящим холодом. Лес вокруг старой дачи под Екатеринбургом словно затаил дыхание, готовясь к ночному бдению. Тишина была не просто отсутствием звука; она была материальной, плотной, как бархат, и такой же тяжёлой.
Артём остановился, переводя дух. Белый пар от его дыхания тут же растворялся в сгущающихся тенях. Он сбросил с плеча тяжёлый рюкзак с фотоаппаратурой, потирая онемевшую ключицу. Идиотская затея. Конечно, идиотская. Приехать за сотни километров из-за пожелтевшей записки в дедовском дневнике. «Если хочешь увидеть истинный лик времени, найди дачу на Старо-Свердловском тракте, дом с зелёной крышей. Там живёт голос из прошлого». Дед всегда был чудаковатым, любил мистификации, но после его смерти эта запись не давала Артёму покоя. Фотографу, одержимому заброшенными местами, сложно было устоять перед таким предложением.
Теперь он здесь. Перед ним стояла дача, вернее, её призрак. Деревянный сруб, когда-то, должно быть, ярко-голубой, теперь выцвел до серо-скелетного цвета. Окна были зияющими, слепыми глазницами, некоторые заколочены гнилыми досками. Резные наличники облупились, свисая щепками. Крыша, та самая, «зелёная», была покрыта мхом и клочьями старого толя, просевшая в нескольких местах. Сквозь провалы был виден чёрный зев чердака. От крыльца осталась лишь груда сгнивших досок. Дом выглядел не просто заброшенным; он выглядел мёртвым, отпетым, стёртым из памяти мира.
Артём вздохнул, включил мощный фонарь и стал пробираться к заваленному главному входу. Воздух внутри пах затхлостью, грибком, пылью и чем-то ещё – сладковатым, неприятным запахом тления, который не мог объяснить ни один из этих компонентов. Пол под ногами просел и жалобно скрипел, угрожая провалиться в подполье. Луч фонаря выхватывал из мрака обрывки прошлой жизни: ошмётки обоев с невнятным цветочным узором, опрокинутый табурет с отломанной ножкой, остов железной кровати с провисшими пружинами, похожими на рёбра дохлого животного.
Он был в своей стихии. Щёлк-щёлк-щёлк. Зеркальный фотоаппарат ловил кадры, запечатлевая тихий упадок. Его внутренний восторг художника конфликтовал с примитивным, животным страхом, который полз по спине ледяными мурашками. Казалось, за спиной кто-то стоит. Он оборачивался – лишь пустота и пляшущие в луче света пылинки.
В центре главной комнаты, под огромной паутиной, свисавшей с люстры-паука, стоял старый диван. Его обивка была порвана, и из разрывов торчала жёлтая вата, похожая на внутренности. Артём сделал несколько кадров. Внезапно луч фонаря выхватил на стене рядом с диваном бледный прямоугольник – след от чего-то висевшего здесь много лет. Иконка? Картина? Фотография?
Он подошёл ближе, провёл пальцем по стене. Штукатурка осыпалась. И тут его взгляд упал на маленький, темный предмет в углу. Трехуровневый столик из красного дерева, почерневшего от времени и влаги. А на нём – телефон.
Артём замер. Это было настолько неожиданно, так выбивалось из общего хаоса разрушения, что сначала он не поверил своим глазам. Аппарат был старый, дисковый, цвета слоновой кости с чёрной трубкой. Знакомый с детства силуэт. Он выглядел абсолютно целым, нетронутым. Ни пыли на нём, ни паутины. Чистый, как будто его только что протёрли. Белый пластик слабо отсвечивал в луче фонаря, словно излучая собственный, неестественный свет.
Осторожно, как бы боясь спугнуть, Артём приблизился. Он протянул руку, дотронулся до корпуса. Пластик был холодным, неприятно гладким. Он поднял трубку. Нет гудка. Мёртвая тишина. Разумеется, откуда здесь быть линии? Странно, но шнур, толстый, витой, уходил не в стенную розетку, а под пол, в щель между сгнившими досками. Куда? В какую-то подземную линию? Это было невозможно.
Он положил трубку на рычаги. Сердце почему-то билось чаще. «Просто артефакт, – убеждал он себя. – Крутой кадр для серии. Ретро-хоррор». Он сделал несколько фотографий аппарата с разных ракурсов. Вспышка на мгновение освещала комнату, и в эти доли секунды тени замирали, а потом снова сжимались вокруг, становясь ещё гуще.
Внезапно снаружи, сквозь разбитое окно, донёсся протяжный, одинокий волчий вой. Артём вздрогнул. Холодный пот выступил на лбу. Пора бы уже и честь знать. Место жуткое, снимков сделано предостаточно. Нужно выбираться отсюда, пока совсем не стемнело, искать место для палатки или ехать к трассе, пытаться ловить попутку до города.
Он посмотрел на часы. Светящиеся цифры показывали 22:57. Почти одиннадцать. Он натянул рюкзак на плечо, в последний раз окинул взглядом комнату с её призрачными тенями, и его взгляд снова зацепился за телефон.
И в этот миг он зазвонил.
Резкий, пронзительный, оглушительно громкий в абсолютной тишине старого дома. Дребезжащий металлический бой дискового звонка. Тра-та-та-та-та. Тра-та-та-та-та.
Артём отшатнулся, сердце его ёкнуло и замерло, а затем заколотилось с такой силой, что стало трудно дышать. Это невозможно. Этого не может быть. Аппарат мёртв, линии нет. Он судорожно выругался про себя, оглядываясь по сторонам. Чья-то дурацкая шутка? Но кто? Он здесь совершенно один, он проверял.
Тра-та-та-та-та.
Звонок был настойчивым, требовательным. Он резал слух, вибрировал в костях. Казалось, звенит не телефон, а сам дом, само пространство вокруг.
Артём зажмурился, прижал ладони к ушам. Но это не помогало. Дребезжащий звук проникал прямо в мозг. Он должен был прекратить этот кошмар. Просто сорвать трубку и бросить её. Или разбить этот проклятый аппарат. Этого требовала какая-то первобытная, инстинктивная логика – уничтожить источник необъяснимого ужаса.
С дрожащими руками, с пересохшим горлом он подошёл к столу. Звонок не стихал. Трубка, лежащая на рычагах, подрагивала от каждого импульса.
Глупость. Это всего лишь телефон. Какая-то аномалия, остаточное напряжение в линии, сквозняк, сотрясающий какой-то механизм… Миллион рациональных объяснений пронеслись в голове и рассыпались в прах перед лицом чистого, немого ужаса.
Он протянул руку. Пальцы дрожали. Ещё одно кольцо. И ещё. Казалось, оно будет длиться вечность.
Внезапно звонок смолк.
Тишина, наступившая после, была ещё ужаснее. Она давила на барабанные перепонки, звенела в ушах. Артём застыл с протянутой рукой, не в силах пошевелиться. Он смотрел на телефон, ожидая чего-то. Чего – он не знал.
И тут стрелки на его электронных часах перещелкнули на 23:00.
И аппарат зазвонил снова. Ровно, методично, с той же нечеловеческой настойчивостью.
Это было уже слишком. С сдавленным криком ярости и страха Артём схватил трубку. Холодный чёрный пластик обжёг ему ладонь. Он поднёс её к уху, готовый закричать в молчащий приемник, чтобы прекратить это безумие.
Но он не кричал. Он замер, парализованный.
В трубке не было ни гудка, ни шума пустой линии. Там было тихое, прерывистое дыхание. Кто-то был на другом конце. Кто-то слушал.
– Алло? – прошептал Артём, и его собственный голос показался ему чужим, слабым и испуганным. – Кто это?
Дыхание на другом конце прервалось. Воцарилась абсолютная, бездонная тишина, словно его голос упал в глубокий колодец. Потом послышался лёгкий шелест, как будто кто-то прижал аппарат ближе к губам. И голос. Тихий, сиплый, безжизненный, лишённый каких-либо интонаций, голос, в котором не было ничего человеческого. Он не звучал в ухе, он возникал прямо в сознании, обходя слух.
«Артём…»
Холодная игла вошла ему прямо в позвоночник. Он не представлялся. Как оно знает его имя?
«Артём Владимирович Семёнов…» – голос протянул его отчество, и от этого стало ещё страшнее.
– Кто вы? Что вам нужно? – его собственный голос сорвался на фальцет.
Голос проигнорировал вопросы. Он просто продолжил, монотонно, без пауз, словно зачитывая приговор из вечности.
«Ты умрёшь…»
Пауза повисла в воздухе, густая и тягучая, как смола. Артём не мог дышать. Он хотел бросить трубку, но пальцы не слушались, примёрзшие к пластику.
«Ты умрёшь… восемнадцатого июня…»
Ещё пауза. В голове у Артёма пронеслось: это же день его рождения. Через девять месяцев. Он рождён в июне. Он умрёт в июне.
«… две тысячи двадцать четвёртого года…»
Сердце Артёма остановилось. Это грядущий год.
«… в четырнадцать часов…»
День. Ясный летний день.
«… тридцать семь минут…»
И последнее слово, выдохнутое с леденящим спокойствием, последний гвоздь в крышку его гроба:
«… и четырнадцать секунд.»
Тишина. Абсолютная, мёртвая. Затем в трубке раздались короткие гудки. Линия оборвалась.
Артём стоял как вкопанный. Трубка выпала из его ослабевших пальцев и повисла на шнуре, раскачиваясь как маятник, отсчитывая секунды его жизни. Он не чувствовал ног, не чувствовал рук. Внутри была только всепоглощающая пустота и леденящий ужас, пронизывающий каждую клетку его тела.
Он медленно, механически посмотрел на часы. 23:01. Весь разговор занял меньше минуты.
Он сделал шаг назад, споткнулся о скрученный линолеум и едва не упал. Его вырвало. Резко, болезненно, прямо на пол. Он стоял, опираясь руками о колени, трясясь всем телом, пытаясь загнать в лёгкие воздух.
Это чья-то злая шутка. Должно быть. Но как? Как они узнали? Как они устроили этот звонок? Его мозг лихорадочно искал логику, рациональное зерно, но натыкался только на непроницаемую стену мистического ужаса.
Он выпрямился, с трудом подавив новый приступ тошноты. Нужно убираться отсюда. Немедленно. Бежать. Оставить этот проклятый дом, этот лес, этот город.
Он схватил свой рюкзак, почти не видя перед собой, и, пошатываясь, побежал к выходу, к тому месту, где должно быть дверь. Он шарахался от теней, которые теперь казались ему одушевлёнными, злыми. Каждый скрип половицы под его ногами отдавался в нем эхом того голоса.
Он выскочил на крыльцо, вернее, на то, что от него осталось, и глотнул холодного ночного воздуха. Лес встретил его полным, безмолвным мраком. Ни лунного света, ни звёзд. Только тесно сдвинувшиеся стволы деревьев, похожие на частокол.
Он включил фонарь. Луч дрожал в такт его трясущимся рукам. Он побежал по заросшей тропинке, спотыкаясь о корни и кочки, слыша за спиной лишь стук собственного сердца и тот проклятый, безжизненный голос, звучащий в его голове на повторе: «…восемнадцатого июня… две тысячи двадцать четвёртого года… в четырнадцать часов… тридцать семь минут… и четырнадцать секунд.»
Он бежал, не разбирая дороги, ветки хлестали его по лицу, цеплялись за одежду. Казалось, он бежит не из леса, а от самого себя, от этой даты, вбитой ему в сознание, как клеймо.
Внезапно тропинка вывела его на узкую грунтовую дорогу. Его машина, старенькая иномарка, стояла там, где он её и оставил. Ключи. Где ключи? Он судорожно обыскал карманы. Да, вот они.
Он влетел в салон, захлопнул дверь и защёлкнул центральный замок. Безопасность. Хлипкое ощущение безопасности омыло его. Он тяжело дышал, прислонившись лбом к холодному рулю. Сейчас. Сейчас нужно завестись и уехать. Просто забыть. Спиться. Обратиться к психиатру. Сделать что угодно, лишь бы стереть эту ночь из памяти.
Он вставил ключ в замок зажигания. Рука всё ещё дрожала. Он провернул ключ.
Раздался щелчок. Лампочки на панели приборов погасли. Больше ничего. Мотор даже не попытался завестись.
– Нет, – простонал Артём. – Нет, нет, нет!
Он снова повернул ключ. Тот же бесполезный щелчок реле. Полная тишина.
Он ударил кулаком по рулю. Проклятая машина! Она была в полном порядке, он проверял перед выездом!
В отчаянии он потянул за рычаг подсветки панели приборов. Ничего. Аккумулятор был полностью мёртв. Как будто вся энергия была из него высосана за те несколько часов, пока он был в доме.
Он замолчал, прислушиваясь к тишине. И сквозь стук своего сердца и прерывистое дыхание он услышал это.
Сначала тихо, едва различимо. Потом громче.
Сквозь густой ночной лес, сквозь стены машины, из того самого дома донёсся знакомый, леденящий душу звук.
Тра-та-та-та-та.
Телефон звонил снова.
Артём закричал. Долгий, безумный, животный крик, в котором был весь его ужас, всё отчаяние, вся беспомощность. Он кричал, пока в лёгких не кончился воздух, и потом просто сидел, беззвучно открывая рот, а в ушах, заглушая всё, звучал тот мерный, неумолимый звонок из прошлого, из 1999-го, приговором висящий в холодном ночном воздухе.
Он не знал, сколько прошло времени. Минута? Час? Крик истощил его, оставив лишь пустую, онемевшую оболочку. Звонок прекратился так же внезапно, как и начался.
Воцарилась тишина. Глубокая, абсолютная, зловещая.
Артём медленно поднял голову и посмотрел в сторону дома. Его не было видно за тёмной стеной леса. Но он знал, что он там. Ждёт.
Он посмотрел на свои часы. 23:00. Ровно. Звонок повторился.
И тогда до него дошла вся глубина, вся бездна его положения. Он в ловушке. Он прикован к этому месту, к этому времени. Он не может уехать. Машина мертва. Ночь. Холод. И этот… этот голос. Этот приговор.
Он достал из кармана телефон. К его удивлению, мобильный ловил одну-две палочки. Где-то неподалёку должна была быть вышка. Слава богу. Он сможет вызвать помощь. Эвакуатор. Такси. Что угодно.
Дрожащими пальцами он стал набирать номер лучшего друга, Димы. Пальцы скользили, он ошибался, стирал, набирал заново.
Наконец, он услышал гудки. Долгие, протяжные. Идут гудки. Дима, будь дома, брат, пожалуйста, будь дома…
– Алло? Артём? – голос Димы на том конце был сонным, но живым, реальным, таким знакомым и таким далёким сейчас. – Ты где? Что случилось?
– Дим… – голос Артёма предательски дрогнул. – Дим, слушай, мне плохо. Я… я в беде. Серьёзно.
– Где ты? Выпил что ли? Говори внятно.
– Я под Екатеринбургом. На старой даче. Со мной тут… тут творится какой-то ужасный бред. Машина не заводится. Мне нужно, чтобы ты… приехал, за мной. Или вызвал эвакуатор. Я отсылаю тебя координаты. Пожалуйста, это не шутка.
Он почти рыдал в трубку.
На той стороне линии повисла недолгая пауза.
– Артём, ты в порядке? – голос Димы стал настороженным. – Ты сказал «под Екатеринбургом»? На даче?
– Да! Чёрт возьми, да! Слушай…
– Артём, – Дима перебил его, и в его голосе послышалось неподдельное недоумение и тревога. – Ты чего это? Я только вчера оттуда. Мы же с тобой вчера весь день на той заброшке фоткали, помнишь? Ты тогда же и уехал обратно в город. Говорил, что тебя тут какая-то тоска взяла. Ты что, опять туда поехал? С ума сошёл?
Артём онемел. Ледяная волна прокатилась по его коже.
– Что? – выдавил он. – О чём ты? Я только сегодня приехал. Днём. Вчера я был дома.
– Артём, – Дима помолчал, и его следующий вопрос прозвучал тихо, почти шёпотом. – Артём, сегодня какое число?
– Какое число? – он тупо повторил. – Восемнадцатое. Сентябрь.
– Артём… – голос друга стал мягким, каким говорят с больными или с сумасшедшими. – Брат, сегодня двадцатое. Двадцатое сентября. Ты пропал два дня назад. Я тебе уже двадцать раз звонил. Мы все волновались. Ты где был все эти два дня?
Артём не ответил. Он не мог издать ни звука. Он просто сидел и смотрел в темноту лобового стекла, в своё бледное, искажённое ужасом отражение.
Два дня. Пропал два дня. Но он же только приехал. Он помнил каждую минуту дороги. Заправку. Разговор с таксистом на трассе. Он помнил…
«Ты умрёшь восемнадцатого июня…»
Не его день рождения. День его смерти был назван не числом его рождения.
Это было числом его приезда на дачу. Числом, когда он впервые услышал звонок.
Но сегодня было уже двадцатое. Значит, тот звонок… он прозвучал два дня назад.
Какой сегодня день? Какой сейчас год?
Он услышал, как Дима что-то говорит ему, но слова тонули в нарастающем гуле в ушах. Его взгляд упал на экран мобильного телефона. Яркие цифры даты и времени горели в темноте салона.
20.09.2023. 23:07.
Всё было правильно. Двадцатое. Он потерял два дня. Два дня своей жизни просто исчезли, стёрты, как будто их и не было.
– Артём! Ты меня слышишь? Артём!
Он медленно, очень медленно опустил руку с телефоном и разорвал соединение. Потом он выключил аппарат. Полная тишина. Полная изоляция.
Он понимал. Это не шутка. Это не галлюцинация. С ним говорит не человек. С ним говорит сама Судьба. Время. Или то, что скрывается за его завесой. И оно уже начало свою работу. Оно уже отняло у него два дня. Оно показало ему свою власть.
Он не мог никому рассказать. Никто не поверит. Все решат, что он сошёл с ума. Как Дима. И, возможно, они будут правы. Возможно, безумие – это единственный выход. Единственное спасение от этого знания.
Он сидел в холодной, тёмной машине, посреди глухого леса, и смотрел в темноту. Где-то там, в доме, стоял телефон. И он знал, что ровно в двадцать три часа завтра он зазвонит снова. И послезавтра. И каждый следующий день.
И он должен будет ответить. Он должен будет услышать этот голос снова. Потому что он уже был частью этого. Частью этого звонка из 1999-го. Частью тикающих секунд, отсчитывающих время до его последнего вздоха.
До восемнадцатого июня. Четырнадцати часов. Тридцати семи минут. И четырнадцати секунд.
Он закрыл глаза, но видел только эти цифры, горящие в темноте его сознания вечным, нестираемым клеймом.
Глава 2: Пленник времени
Сознание возвращалось к Артёму медленно, нехотя, словно продираясь сквозь густой, вязкий сироп. Первым пришло ощущение холода. Пронизывающего, костного, въевшегося в мышцы и сковавшего суставы. Он лежал, скрючившись на холодном кожаном сиденье, и всё его тело ныло и затекало. Вторым пришёл звук. Настойчивое, монотонное постукивание. Капли дождя по крыше машины. Тяжёлые, редкие, словно кто-то лениво стучит пальцем по металлу.
Он открыл глаза. Стекло лобового стекла было завешано мелкими струйками воды, за которыми простирался всё тот же непроглядный, серый мрак леса. Рассвета не было и в помине. Часы на приборной панели показывали 05:17. Утро. Но какое? Какое число?
Память накатила на него ледяной волной, заставив содрогнуться и сесть, ударившись плечом о руль. Звонок. Голос. Дата. Два пропавших дня. Дима.
С лихорадочной поспешностью он нащупал в кармане мобильный телефон, включил его. Экрану потребовалась вечность, чтобы загрузиться. Наконец, яркий свет брызнул в темноту салона, и он уставился на цифры.
21.09.2023. 05:18.
Прошла ночь. Всего одна ночь. Не неделя, не месяц. Он почти испытал облегчение, тут же осознав всю его идиотскую нелепость. Он всё ещё здесь. Всё ещё в ловушке. Машина молчала, мёртвым железным комком застыв в непроглядной тьме.
Жажда скрутила горло едким комом. Голод слабо ныл в желудке, но его тошнотворное волнение почти полностью заглушало это чувство. Он должен был пить. Есть. Сидеть здесь и медленно умирать от обезвоживания или сойти с ума от страха – сомнительный выбор.
Он посмотрел в сторону дома. Его не было видно, но Артём знал, что он там. Ждёт. Как паук в центре паутины. Телефон в его центре.
Мысль о том, чтобы снова войти в это проклятое место, заставляла его внутренности сжиматься в ледяной ком. Но другого выхода не было. В машине он оставил только фотоаппаратуру и бутылку с водой, которую выпил ещё по дороге. Весь его провиант, спальник, газовая горелка – всё это было в рюкзаке, который он в панике бросил на полу в той самой комнате. Рядом с телефоном.
Значит, путь один – назад.
Он провёл ладонью по запотевшему стеклу, пытаясь разглядеть что-то снаружи. Только мгла и косые струи дождя. Выйти наружу означало промокнуть до нитки за считанные секунды. Остаться – замерзнуть и сойти с ума.
Сдавленно выругавшись, он нащупал дверную ручку. Скрип замка прозвучал невероятно громко. Холодный воздух, пахнущий мокрой хвоей и прелыми листьями, ворвался в салон. Артём глубже натянул капюшон ветровки и выбрался наружу.
Дождь был ледяным. Крупные, тяжёлые капли сразу же начали затекать за воротник, слепить глаза. Он поднял воротник и, подняв голову, посмотрел на небо. Оно было сплошным, свинцово-серым одеялом, низко нависшим над землёй. Ни просвета, ни намёка на скорое окончание непогоды.
Фонарь. Где фонарь? В машине. Он снова нырнул в салон, порылся на пассажирском сиденье. Мощный луч врезался в темноту, рассекая пелену дождя. Теперь в путь.
Ноги вязли в размокшей земле, превратившейся в скользкую грязь. Тропинка, по которой он бежал прошлой ночью, почти исчезла, размытая дождём. Ветки ёлок, отяжелевшие от воды, хлестали его по лицу, сыпали на него холодные брызги. Каждый шаг давался с трудом, будто лес не хотел его отпускать, цеплялся за него мокрыми лапами.
Наконец, впереди зачернел знакомый силуэт. Дача. Она выглядела ещё более зловещей под дождём. Вода стекала с провалившейся крыши чёрными потоками, барабанила по остаткам кровли, выбивала монотонную, похоронную дробь. Слепые глазницы окон смотрели на него с немым укором.
Артём остановился перед грубой расщелиной, когда-то бывшей дверью. Сердце бешено колотилось в груди. Войти туда снова. Увидеть это. Он глубоко вдохнул, пытаясь совладать с дрожью в коленях, и переступил порог.
Внутри было не лучше, чем снаружи. С потолка кое-где сочилась вода, образуя на гнилом полу тёмные, зловещие лужицы. Воздух был насыщен запахом сырого дерева, плесени и чего-то ещё – того самого сладковатого запаха тления, который теперь казался ему запахом самой смерти.
Луч фонаря, дрожащий в его руке, пополз по стенам, выхватывая из мрака знакомые детали. Опрокинутый табурет. Кровать с торчащими пружинами. И в центре – тот самый столик. И на нём…
Телефон.
Он стоял там, нетронутый, чистый, почти сияющий в луче света. Совершенно сухой, несмотря на то, что с потолка прямо перед ним капала вода, образуя на полу тёмное пятно. Казалось, капли избегают его, обтекают невидимым барьером.
Артём застыл, не в силах сделать ни шагу вперёд. Его взгляд приковало к этому предмету. Этот кусок пластика и проводов стал центром его вселенной, источником всего его ужаса. Он ненавидел его. Он боялся его больше, чем чего-либо в своей жизни.
Но его рюкзак лежал прямо под столом. Тёмно-синий, забрызганный грязью. Спасение. Вода. Еда.
Сжав зубы, он заставил себя двинуться. Шаги его были неуверенными, он обходил скрипящие половицы, стараясь не смотреть на телефон. Он наклонился, схватил лямку рюкзака и резко дёрнул на себя. Внутри что-то глухо звякнуло – вероятно, газовая горелка или баллончик.
Он отступил на несколько шагов, спиной к выходу, всё ещё чувствуя на себе невидимый взгляд того аппарата. Он опустился на корточки, расстегнул молнию рюкзака и с жадностью достал полупустую литровую бутылку с водой. Он отпил несколько больших глотков. Вода была тёплой, но показалась ему нектаром богов. Затем он нашел шоколадный батончик, смятый, почти растаявший. Он впился в него зубами, не обращая внимания на вид, чувствуя, как сладкая масса придаёт ему немного сил.
Теперь нужно было выбираться отсюда. Вернуться в машину. Ждать. Дождь должен кончиться. Или… или попытаться дойти до трассы пешком. Это было рискованно, особенно в такую погоду и в незнакомой местности, но сидеть и ждать следующего звонка было равносильно самоубийству.
Он застегнул рюкзак и собрался было уходить, как вдруг его взгляд упал на пол рядом со столом. На том самом месте, где его вырвало прошлой ночью.
Пол был чист.
Ни следов, ни запаха. Ничего.
Артём замер, снова чувствуя, как холодный пот выступает на спине. Он точно помнил – он стоял на коленях, его выворачивало начисто, прямо на скрипучие доски пола. Теперь там лежала лишь толстая пыль, перемешанная с сором, занесённым ветром.
Как?..
Его любопытство, дух исследователя, который привёл его сюда, вопреки всем инстинктам самосохранения, вдруг шевельнулся. Он медленно выпрямился, водя лучом фонаря по полу. Никаких сомнений. Никаких следов.
Он сделал шаг к телефону. Потом ещё один. Он смотрел на него не как на предмет ужаса, а как на аномалию. Как на ключ.
А что, если… что, если попробовать его разобрать? Уничтожить? Перерезать провод? Может быть, это разорвёт проклятие?
Он протянул дрожащую руку, собираясь схватить аппарат и швырнуть его об стену.
И в тот же миг в доме что-то щёлкнуло.
Тихий, но отчётливый звук. Как щелчок выключателя. Артём вздрогнул и отпрянул, осматриваясь. Луч фонаря метнулся по стенам.
Ничего. Только тени, которые дёргались и извивались в такт движению света.
Показалось. Должно быть, показалось.
Он снова повернулся к телефону. И застыл.
На стене прямо за аппаратом, там, где вчера висел лишь бледный прямоугольник от чего-то сорванного, теперь висела фотография.
Старая, пожелтевшая, в деревянной раме. На ней был изображён мужчина лет сорока. Незнакомец. У него было усталое, осунувшееся лицо, тёмные глаза, смотрящие куда-то вдаль, мимо объектива. Он был одет в рубашку с каким-то унылым, советским узором. Фотография выглядела так, будто висела здесь всегда, десятилетиями.
Но вчера её там не было. Артём был уверен на все сто процентов.
Сердце его бешено заколотилось. Он подошёл ближе, не в силах отвести взгляд. Фото было слегка перекошено. Машинально, движением, доведённым до автоматизма за годы работы, он поднял фотоаппарат, висевший на шее, и сделал снимок. Вспышка озарила комнату на мгновение, и в это мгновение ему показалось, что глаза мужчины на фотографии сверкнули красным.
Артём ахнул и отшатнулся. Он посмотрел на дисплей камеры. Снимок был засвеченным, размытым. Только тёмный силуэт и два ярких, белых пятна на месте глаз. Технический брак. Пересвет от вспышки на стекле. Ничего более.
Он снова посмотрел на стену. Фотография висела на своём месте. Глаза мужчины были просто тёмными, нарисованными тенями.
«Я схожу с ума, – прошептал он. – Оно сводит меня с ума».
Он больше не мог здесь находиться. Он повернулся и почти побежал к выходу, спотыкаясь, не разбирая дороги. Он выскочил под дождь, который теперь усилился и превратился в сплошную стену воды, и побежал по тропинке обратно к машине, не оглядываясь.
Он влетел в салон, захлопнул дверь и уткнулся лицом в руль, пытаясь перевести дух. Его трясло крупной дрожью. Фотография. Откуда? Кто этот мужчина? Что значит эта новая мистификация?
Он сидел так, может быть, час, может быть, больше. Дождь не утихал. В салоне стало холодно и промозгло. Он достал из рюкзака сухую футболку, переоделся и натянул на себя всё, что было. Голод давал о себе знать уже серьёзно. Он поел консервов и сухарей, запивая тёплой водой. Еда не принесла удовольствия, она была просто топливом, необходимым для выживания.
Он попытался снова завести машину. Тщетно. Аккумулятор был полностью мёртв. Он попробовал позвонить Диме. На этот раз телефон не ловил сеть вообще. На дисплее горел злой значок «Нет услуги». Изоляция стала абсолютной.
Остаток дня прошёл в серой, унылой апатии. Он то впадал в оцепенение, уставившись в залитое дождём лобовое стекло, то лихорадочно рылся в сети на своём телефоне, пытаясь найти хоть что-то о дачах на Старо-Свердловском тракте, о странных происшествиях, о телефонных линиях. Результатов не было. Ничего, кроме рекламы новых коттеджных посёлков.
Он открыл фотографию, которую сделал в доме. Она всё так же была засвеченной. Он увеличил её, вглядываясь в детали. И вдруг заметил кое-что. На столе рядом с силуэтом мужчины лежал предмет. Небольшой, продолговатый. Артём увеличил ещё больше, жертвуя чёткостью. Это был… старый, дисковый телефон. Точная копия того, что стоял в доме.
Волна леденящего ужаса накатила на него снова. Этот мужчина. Он тоже был здесь? Он тоже слышал звонок?
Мысль была одновременно отвратительной и притягательной. Он не был первым. Значит, есть кто-то, кто понимал, что он чувствует. Или понимал.
Снаружи начало темнеть. Дождь наконец-то стал стихать, превратившись в мелкую, назойливую морось. Сумерки сгущались, поглощая и без того скудный свет.
И с наступлением темноты вернулся страх. Настоящий, животный, сковывающий страх. Потому что он знал, что будет дальше. Он с ужасом смотрел на часы. 22:15. 22:30. 22:45.
Время, которое он всегда считал безликой условностью, теперь стало его тюремщиком и палачом. Каждая минута, приближающая его к одиннадцати, была каплей яда.
Он не выдержал. Он не мог просто сидеть и ждать. Он должен был видеть. Он должен был знать. Что произойдёт в 23:00? Повторится ли звонок? Будет ли голос? Или… или на этот раз произойдёт что-то ещё? Что-то более ужасное?
В 22:55 он вышел из машины. Ноги были ватными. Морось тут же осела на его лицо холодной росой. Он побрёл по раскисшей тропинке обратно к дому, как заключённый, бредущий на эшафот.
Он остановился в дверном проёме, не решаясь войти внутрь. Луч его фонаря дрожал, выхватывая из темноты стол и телефон на нём. Всё было на своих местах. Фотография висела на стене. Мужчина с усталым лицом смотрел в никуда.
Артём перевёл взгляд на часы. 22:59.
Его сердце готово было выпрыгнуть из груди. Дыхание перехватило. Он стоял, вцепившись коченеющими пальцами в косяк двери, и ждал.
Секунда. Другая. Тишина была оглушительной. Даже дождь перестал стучать по крыше.
И ровно в 23:00 телефон зазвонил.
Тот же пронзительный, дребезжащий звук. Тра-та-та-та-та. Он резал тишину, словно стекло.
Артём зажмурился. Нет. Нет. Он не будет этого слушать. Он не поднимет трубку.
Звонок не умолкал. Он был ещё более настойчивым, ещё более требовательным, чем в прошлый раз. Он вибрировал в самом воздухе, отзывался в костях Артёма.
Он упал на колени, зажав уши ладонями. Но это не помогало. Звонок был не снаружи. Он был внутри его черепа.
– Замолчи! – закричал он в кромешную тьму. – Закройся! Оставь меня!
Но телефон звонил. Минуту. Две. Казалось, прошла вечность.
И вдруг он смолк.
Артём медленно поднял голову. Тишина снова давила на уши. Он смотрел на чёрную дыру раструба трубки, лежащей на рычагах. Он не поднял её. Он победил. Он не поддался.
И тогда из трубки послышался голос.
Не звонок. Не гудки. Именно голос. Тот самый, сиплый, безжизненный, лишённый всяких эмоций. Он звучал тихо, но с чудовищной отчётливостью, вырываясь из раструба и заполняя собой всё пространство заброшенного дома.
«Ты должен слушать…»
Артём вскрикнул и отполз назад, в грязь, не в силах оторвать взгляда от проклятого аппарата.
«Ты должен знать…» – голос был спокоен и неумолим.
Затем последовала пауза. Артём замер, ожидая повторения даты, того самого приговора.
Но голос сказал нечто иное. Слово, от которого кровь застыла в жилах.
«Смотри…»
В ту же секунду фотография на стене позади телефона изменилась.
Лицо мужчины исказилось гримасой нечеловеческого ужаса. Его глаза, прежде усталые, стали широко раскрытыми, в них читалась бездонная мука. Его рот был разорван беззвучным криком. А по его виску стекала струйка крови, тёмной, почти чёрной на пожелтевшей бумаге.
Артём в ужасе отпрянул, споткнулся и упал в грязь. Он смотрел на фотографию, не веря своим глазам. Она снова была неподвижна. Просто изображение мёртвого человека в предсмертной агонии.
Голос в трубке снова прошелестел, тихий, как скрип надгробия.
«Он не послушался. Он попытался бежать. Не повторяй его ошибку, Артём. Твоё время уже начало отсчёт.»
Щелчок. Линия оборвалась.
Артём лежал в холодной грязи, истекая паникой, его разум отказывался воспринимать увиденное и услышанное. Телефон не просто предсказывал будущее. Он показывал прошлое. Он был хранителем ужасов тех, кто был здесь до него.
Он поднял глаза на фотографию. Мёртвые глаза мужчины смотрели прямо на него. И Артём понял. Понял всё.
Бежать бесполезно. Этот человек, чьё имя он не знал, уже попытался. И проиграл.
Он был пленником. Пленником этого места, этого телефона, этого голоса из 1999-го.
И следующий звонок будет завтра. Ровно в двадцать три часа.
Глава 3: Пища для мрака
Он не помнил, как дополз до машины. Сознание возвращалось обрывками: холодная грязь под ногтями, хлёсткие ветки по лицу, оглушительная тишина, наступившая после того голоса. Он вполз в салон, захлопнул дверь и рухнул на сиденье, весь дрожа, не от холода, а от всепоглощающего ужаса, который выжег всё внутри, оставив лишь пепелище.
Он не плакал. Слёзы требовали хоть капли энергии, а у него не было ничего. Только пустота и ледяная, неоспоримая уверенность: он обречён. Голос не предсказывал будущее. Он его определял. Он был не наблюдателем, а дирижёром симфонии его смерти. И тот человек на фотографии… он был доказательством. Предупреждением.
«Не повторяй его ошибку».
Артём медленно повернул голову и посмотрел в сторону дома. Его не было видно в кромешной тьме, но он чувствовал его. Как чувствуют лёгкие начинающуюся болезнь. Дом был раковой опухолью, вросшей в реальность, и он теперь был её частью.