Любовь под ключ

Размер шрифта: 13

Tarah DeWitt

The Co-op

* * *

Посвящается тем, кто все еще работает над чем бы то ни было, включая поиск своего пути или обретение себя… Не сдавайтесь! Вы достойны любых вложенных усилий.
А еще посвящаю эту книгу Таю. Спасибо за то, что любил эту девушку с тех пор, как она была сердитым подростком, и на всех этапах жизни.

Этот роман – художественное произведение. Все описанные в нем персонажи, организации и события являются либо плодом воображения автора, либо вымышленными.

Примечание автора и предупреждение о содержании

Я начала писать эту книгу вскоре после того, как приступила к созданию своего дебютного романа, а в итоге отложила ее в сторону просто потому, что не знала, хватит ли у меня таланта осуществить задуманное.

Я попыталась взяться за нее снова после того, как вышла книга «Связанный корнями», но тогда срочно потребовалось написать роман «Все сложно», хотя у меня уже было готово около тридцати тысяч слов. Понятно, что потом, когда дело наконец дошло до «Любви под ключ», меня одолевали сомнения и даже зародилась мысль, что, возможно, эта книга просто проклята. Уже в середине работы над ней у меня возникло еще две идеи, из-за которых я чуть было вновь не отказалась от этого проекта…

Мне пришло в голову, что сюжет, рассказывающий о ремонте дома и людях, вынужденных там жить и пытающихся нормально общаться, будет не слишком увлекательным для читателей. Кроме того, изначально я подумывала написать эту книгу, используя двойную хронологию, но после того, как я применила этот прием в романе «Все сложно», стало ясно, что не получится. Когда мои книги раскупили и появилась возможность продолжить работу над «Любовью под ключ», пришлось полностью переписать уже готовый на тот момент текст, из-за чего я опять погрузилась в пучину неуверенности в себе.

Но… потом я вдруг осознала, что в этом-то и есть смысл. Переработка книги стала в некотором смысле почти мета-осознанной и терапевтической, учитывая, как много требовалось изменить и переделать. Я жила прямо там, внутри романа, вместе с Диконом и Ларинн, и переживала собственное обновление.

Наверное, когда-нибудь на протяжении моей писательской карьеры (которая, надеюсь, будет очень долгой) мне надоест повторять, что это самая любимая книга из всех написанных мною, но пока это так.

Я искренне верю, что все трудности были не напрасными и эта история получилась именно такой, какой и должна быть.

Что касается содержания книги, должна предупредить, что в ней присутствуют следующие моменты:

– родители бросают своих детей;

– проявление эмоционального насилия со стороны родителя;

– откровенные сексуальные сцены;

– нецензурные выражения;

– смерть члена семьи (упоминается, происходит за пределами книги);

– супружеская неверность (совершена второстепенным персонажем, происходит за пределами книги).

Хочется отметить, что в данной книге много секса. Герои осваивают секс в юности, в возрасте девятнадцати-двадцати лет. Они откровенно говорят о сексе, и (о ужас!) у них его предостаточно. Если вам неприятно, что персонажи моложе двадцати пяти лет занимаются сексом, то немедленно прекратите чтение.

Пролог

В какую-то среду в мае

ЛАРИНН

У всех унизительных моментов моей жизни есть саундтрек.

В девятом классе, на самых первых школьных танцах, я выбежала из женского туалета, поправляя прическу и лавируя между возбужденными, пышущими гормонами телами, чтобы не пропустить свою песню. Из акустической системы спортзала на всю мощь разносился голос Рианны, которая пела о том, как найти любовь в невозможном месте, – чересчур прямолинейно, если хотите знать мое мнение. Я торопливо протиснулась сквозь толпу к воображаемому пятну света от прожектора и самозабвенно закачалась в ритме танца, взметнув вверх украшенную браслетиком из цветов руку… и не заметив, что край моего платья заправлен в стринги.

А еще как-то раз во время второго семестра в колледже я занималась в библиотеке и одновременно слушала довольно пикантную книгу. В конце концов стало ясно, что ее содержание не способствует успешной учебе, и я переключилась на свой плейлист. Группа «311» как раз напевала, что «моя энергия цвета янтаря», когда я заметила пристальные взгляды окружающих.

Оказалось, что, включив музыку на телефоне, я отключилась от планшета, который продолжил воспроизводить книгу, причем вслух. Чтец, скажем так, был чрезвычайно талантлив и читал весьма выразительно и с прекрасной интонацией.

Однако самым неприятным для меня остается одно воспоминание, которое приходится подавлять чаще всех остальных. Это случилось за несколько лет до инцидента с эротическим чтивом.

Сначала в моем сознании всплывает разгневанное, покрасневшее лицо отца, а затем размытое изображение того, как я прижимаю к обнаженной груди мужскую рубашку. В тот раз, несмотря на вой сирены вдалеке и громкую ругань отца, музыкальным сопровождением моего позора стала песня «Растворяюсь в тебе»[1], которая играла по кругу, и я вздрагивала каждый раз, когда она начиналась заново. Скорее всего, я нечаянно задела приборную панель, когда Дикон тащил меня к себе на колени через переднее сиденье. Или он сам случайно нажал на кнопку повтора, пытаясь меня раздеть. Думаю, мы чересчур увлеклись, чтобы обращать внимание на подобные мелочи.

«Это был просто секс, Ларинн», – вот что сказал мне Дикон перед тем, как мой папаша начал колотить в окно машины. Помню, как несколько минут спустя, когда мы стояли в обвиняющем свете фар внедорожника, я повернулась к Дикону в поисках какого-то спасительного знака… хотя бы намека на то, что я неправильно поняла его слова или ослышалась. Благоухающая летняя ночь вдруг стала холодной, когда он не ответил на мой взгляд, а по застывшему профилю было ясно, что извинений не последует.

LaRynn Cecelia Lavigne, mets ton cul dans la voiture![2] – заорал папочка, фактически положив конец той ночи и тому судьбоносному лету. Ну да, мне только и оставалось, что затащить свою задницу в машину.

Я фыркнула, накинула Диконову рубашку и пошла к отцовскому «Мерседесу», надеясь больше никогда не видеть Дикона Лидса и ничего о нем не слышать. Тогда я в последний раз призналась кому-то в любви, да еще под аккомпанемент той гребаной песни.

Мой мозг решил воспроизвести все эти воспоминания именно сейчас, когда спустя десять лет я иду по церковному проходу к Дикону Лидсу. Наши взгляды встречаются, и он хмурится, недовольно переминаясь с ноги на ногу. Небритый подбородок подергивается, и Дикон слишком резко взъерошивает татуированной рукой свои каштановые волосы, отчего они встают дыбом. Бросив взгляд на разрез моего черного платья, он грустнеет еще больше. Прекрасно. От неизбежной жары меня тоже охватывает тоска. Впрочем, приятно сознавать, что Дикон, как и я, далеко не в восторге от нашего соглашения. По крайней мере, в этот раз наши чувства, пусть и не самые приятные, взаимны. Я довольно улыбаюсь, глядя, как вздрагивает его шея, между темными бровями появляется морщина, а на самодовольном, неправдоподобно красивом лице проступает румянец. Пусть я, возможно, разрушила свою жизнь и в конечном итоге оказалась в нынешнем положении, но на этот раз все будет по-другому. Хотя меня все еще тянет к Дикону, я не приму простое влечение за более глубокие чувства и благополучно выйду из всей этой ситуации полностью независимой, и вдобавок улучшу свое финансовое и эмоциональное состояние.

Ирония судьбы в том, что сейчас играет свадебный марш.

1

Неделей раньше

ЛАРИНН

Всякий раз, когда кто-то упоминает о путешествии в прошлое, я представляю себе Шоссе 17. Тем, кто застрял на Шоссе 17, нет пощады. Две пугающе узкие полосы, а еще многочисленные, безбожно петляющие и то поднимающиеся, то резко ухающие вниз повороты. Если оказаться на нем, развернуться уже не выйдет, и целую вечность будешь искать безопасную обочину, куда можно съехать. Не важно, сколько раз я ездила в Санта-Круз, этот участок дороги, обрамленный секвойями, всегда кажется длиннее предыдущего, а воспоминания о нем остаются такими же удручающими.

От одной мысли о предстоящем пути меня охватывает тошнота. Сворачиваю на единственную на многие мили ресторанную парковку, останавливаюсь и, распахнув дверцу, тут же блюю. Закончив, смеюсь невеселым смехом. Кое-что навсегда остается прежним, даже если все остальное поменялось. Меня много раз тошнило на этой самой парковке, хотя ресторан уже трижды менял владельцев за двадцать или около того лет, что я езжу по этой дороге.

Жадно вдыхаю свежий воздух и мелкими глотками пью воду, пытаясь прийти в себя. Худший участок пути я уже преодолела, но ехать еще долго, и поездка обещает быть не менее изматывающей. В конце концов я сдаюсь и звоню Элис, своей лучшей (единственной!) подруге и робко прошу меня подвезти. Не хочу блевануть прямо за рулем, тем более я планирую продать машину поскорее и подороже.

Усаживаюсь на невысокий бетонный бордюр, прижимаю лоб к сложенным на коленях рукам и сосредоточиваюсь на ритме дыхания и прохладном ветерке, который развевает мои волосы. Вдыхаю через нос, выдыхаю через рот и ничего не могу поделать с нахлынувшими воспоминаниями, хотя изо всех сил пытаюсь их обуздать.

В последний раз мне пришлось сделать здесь остановку год и четыре месяца назад, а значит, столько же времени прошло с тех пор, как я навещала свою бабушку и забирала ее прах. Ее смерть стала первой костяшкой домино в цепи событий, перевернувших мою жизнь.

«Преврати его во что-нибудь другое», – слышу я в голове бабушкин голос, воспоминание из моих ранних подростковых лет. Представляю ее гончарный круг и неряшливую горку глины, из которой я пытаюсь слепить нечто похожее на вазу. Испытываю такое же чувство злости и разочарования, как в тот миг, когда я пыталась закончить свое творение и все испортила. Бабушка услышала мой сердитый возглас и с тихим смешком заглянула мне через плечо: «Не пытайся подогнать это под нарисованный в голове образ. Пусть твое изделие будет несовершенным, ma fille[3]. Преврати его во что-нибудь другое. Даже если получилось не так, как ты задумала, это вовсе не означает, что оно получилось плохим».

Что же касается моего жизненного выбора, боюсь, после бабушкиной смерти я чересчур увлеклась этой метафорой. Наверное, надо было оставаться творцом и самой создавать вещи; я же чувствую себя кучей глины, высохшей, бесформенной и ни на что не годной.

От этой мрачной мысли путешествие по закоулкам памяти делает очередной поворот. Ветерок стихает, и солнце настойчиво припекает мне шею, напоминая, что вот уже семь лет я не проводила лето в Санта-Крузе, хотя бывала здесь много раз. Мои мысли крутятся так, словно они застряли в колесе и постоянно возвращаются в одно и то же время.

«Merde[4], Ларинн, ты ведь почти взрослая! Пора бы перерасти эту… эту автомобильную болезнь!» – проорал мой отец в открытую дверь, припарковавшись на этой самой стоянке. Легкий французский акцент придавал мелодичность бабушкиному голосу, но в словах отца он только усилил недовольство. И дело было даже не в том, что я не могла справиться с тошнотой. Ни таблетки от укачивания, ни массаж всех болевых точек мира не смогли бы справиться с удушающим напряжением, которое царило в тот день в нашей машине. Мама с тоской выглядывала из окна, прижимаясь к нему всем телом, словно желала оказаться где-нибудь в другом месте, отец же несколько раз пытался завязать разговор, а потом сокрушенно качал головой, когда его попытки не встречали ни малейшего энтузиазма.

Мои родители, которые терпеть не могли друг друга и большую часть времени проводили в своих обидах – пока их взаимная неприязнь не заняла основное место в нашей жизни, – каждое лето путешествовали, а меня (с тех пор, как мне исполнилось восемь, и до девятнадцати) оставляли с бабушкой. Иногда я навещала ее и в другое время года, например на зимних каникулах, но лето всегда было для меня чем-то особенным. А еще летние месяцы помогали восстановиться моим родителям вплоть до последнего года. Обычно они оставляли меня бабушке в один из майских выходных, когда заканчивался учебный год, а забирали перед самым его началом, в День труда или чуть раньше. Как правило, до Хэллоуина родителям казалось, что все почти наладилось. Несколько лет мы даже праздновали Рождество.

До последнего лета Санта-Круз был для меня больше чем родным домом, там жил мой самый близкий человек. Бабушка Сесилия, с ее мягким голосом, едким сарказмом и неукротимым свободолюбием. А потом, когда мне было двенадцать, она познакомилась с Хеленой, и я обрела вторую любимую бабушку.

Ужасно, что одно лето, похоже, затмевает для меня многие другие, ведь именно оно все изменило, а я и не сопротивлялась. Бесит, что мысли постоянно возвращаются к той череде месяцев. Я потратила годы, убеждая себя, что все казалось таким жизненно важным исключительно в силу моего возраста, и пытаясь оправдать свои поступки и чувства. В девятнадцать я чувствовала себя гораздо значительнее, чем была на самом деле, и куда более незащищенной. Я пылала огнем, словно стала еще больше собой из-за мимолетности происходящего. Будто бы знала, что остаток жизни до колледжа буду ходить по краю пропасти, и планы вселенной на меня все равно победят.

А злюсь я потому, что, может, все это и правда, но сама история на редкость банальна, поскольку семь лет назад я потеряла голову (и свою гордость, не говоря уже о прочем) из-за парня.

– Твоя способность укачиваться в машине, когда ты сама за рулем, впечатляет.

Поднимаю голову от колен и, прищурившись, гляжу на Элис.

– Спасибо тебе, – говорю я ей, моей летней подруге с десятилетнего возраста.

Элис смотрит на меня сверху вниз и лучезарно улыбается, совсем как в тот самый первый день, когда она подошла ко мне на пляже, сказала, что ей понравились мои сандалии, спросила, не хочу ли я собирать с ней ракушки, и навсегда стала моим другом.

Замечаю, как такси, которое ее высадило, выезжает обратно на дорогу.

– Я верну тебе деньги за поездку. Дженсен на дежурстве?

Парень Элис учится на последнем курсе медицинского факультета, они уже давно живут вместе. Фыркнув от смеха, подруга закатывает глаза и обнимает меня, когда я встаю.

– Нет, но он дежурил ночью, сейчас отсыпается. И не нужно возвращать мне деньги, балда, – отвечает Элис. – В прошлом ты потратила на меня гораздо больше, чем двадцать три доллара за поездку сюда.

Да, но в то время у меня водились деньги. А сейчас я считаю каждый цент, особенно если кто-то решил на меня потратиться. С тяжелым вздохом еще крепче обнимаю Элис в ответ. Надеюсь, осталось продержаться несколько месяцев… а там все вновь придет в норму. И я наконец смогу избавиться от гнетущего чувства тревоги, которое преследовало меня весь год.

Просто сначала нужно уладить кое-какие дела.

– Может, позже вычтешь из моих чаевых? – предлагаю я с легким смешком. Ну да, Элис еще и дает мне работу.

– Заткнись, а? – отвечает она с веселой улыбкой.

Мы залезаем в мою потрепанную «Хонду Аккорд» и пускаемся в оставшийся путь до дома, Элис на водительском сиденье. Я пытаюсь погрузиться в умиротворенность окружающей меня обстановки. Даю разуму сосредоточиться на пейзажах, а не на изнуряющей тошноте. Замечаю знакомые согнутые и изломанные стебли пампасной травы, разбросанные кучками по склону холма, словно Тихий океан выбросил их как использованные зубочистки. Вид самого океана, сияющего на горизонте, порождает совершенно другое ощущение: смесь радостного возбуждения, страха и тоски. Похожее чувство возникало у меня каждые несколько лет, когда родители покупали новый дом и покидали старый, а я думала про себя: «Ничего, зато бабушка никуда не переезжает. По крайней мере, хоть где-то все остается по-прежнему». Некий вариант тоски по дому.

Машина преодолевает последний спуск по дороге к Санта-Крузу, а я безуспешно пытаюсь отогнать другие воспоминания.

Запах сахарной ваты и разогретой солнцем кожи.

Ванильный заварной крем и артишоки во фритюре.

Звон игровых автоматов, ерзанье голых бедер по коже сидений, звуки прибоя, проникающие в открытые окна машины.

Желание и неудовлетворенность, которые смешались воедино за три жарких липких месяца. Взгляд карих глаз, пронзающий меня насквозь. Темные шелковистые волосы, скользящие между моих пальцев. Широкие плечи под трясущимися руками.

Аромат юношеского геля для душа, вкус бальзама для губ, шуршание разрываемого пакетика с…

«Тебе хорошо? Так хорошо?» – прошептал он мне в шею…

– Ринн… Господи, тебя опять тошнит? Съехать на обочину? – кричит Элис, и я возвращаюсь в настоящее.

– Что? Нет-нет, не надо. Все нормально. Прости. – Я слабо машу рукой и с липким шлепком роняю ладонь на бедро.

– У тебя опять побледнели губы. – Она хмурится, озабоченно смотрит на меня, затем переводит взгляд на дорогу. – Уверена? Может, остановимся где-нибудь и перекусим?

Как же я благодарна Элис за то, что она здесь, со мной. За то, что оставила свою налаженную жизнь только для того, чтобы помочь мне выбраться из этой передряги. Чудо, что она вообще смогла вырваться из своего любимого кафе. Вот у меня бы не нашлось времени, если бы я все еще училась. От одной мысли о юридическом факультете на меня накатывает приступ тошноты.

– Да, давай поедим, если ты не против, – говорю я. Нужно собраться с силами, пока я не столкнулась с тем, что – вернее, кто! – меня поджидает.

Мы с Элис въезжаем в город и вскоре уже усаживаемся за столик на террасе прибрежного ресторанчика, куда бабушка водила меня по особым случаям, а для Сесилии Лавинь даже обычный пятничный вечер мог стать праздником. Мое тело хочет расслабиться в привычной обстановке, а вот мозг, как ни странно, начинает действовать наоборот. Ловлю себя на том, что закрываю глаза от солнца и погружаюсь в дрему, но тут же очухиваюсь и жадно пью ледяную воду. Думаю о том, что все кажется вкуснее рядом с океаном, как будто соленый воздух приправил блюдо, а затем делаю еще один глоток воды. Сердце по-прежнему бешено колотится и подпрыгивает даже после того, как я допила четвертый стакан и в семисотый раз передвинула еду на тарелке. Поворачиваюсь в сторону лодок, лениво покачивающихся на волнах в гавани, и пытаюсь унять сердцебиение.

Вилка Элис со звоном падает на пол, я подскакиваю, и ножки стула царапают потертый пол.

Подруга вздыхает.

– Ладно. С тобой все в порядке? Ты какая-то дерганая и почти ничего не съела, – говорит она.

Пытаюсь улыбнуться и киваю, но, когда Элис приподнимает бровь из-под солнцезащитных очков, моя улыбка застывает, и я честно мотаю головой. Подруга хихикает, склонив голову набок:

– Хочешь облегчить душу и поговорить о нем?

– О ком? – переспрашиваю я, притворяясь, что не понимаю, куда она клонит. – О призраке моей девственности, что сейчас бродит по дому, который мы унаследовали?

Делано смеюсь. Элис наклоняет голову в другую сторону:

– Твой личный полтергейст, да?

– Это была неудачная метафора, – фыркаю я.

Не хочу признаваться, что пытаюсь вести себя равнодушно. Как будто бы ситуация самая обыденная. Дело в том, что, хотя наши бабушки уже умерли, Дикон Лидс живее всех живых.

– Скоро все утрясется, – успокаивает меня Элис, забегая, как всегда, вперед. – Давай просто прикинем, что нужно сделать, и будем действовать постепенно. Вы оба любили своих бабушек, и оба любите этот дом. У вас все получится, ведь вы уже взрослые.

Я с сомнением приподнимаю брови:

– Посмотрим.

Внук Хелены бесил меня с тех пор, как мне стукнуло шестнадцать, и всегда провоцировал меня на самые незрелые поступки. Вдобавок я совершила большую глупость, когда в свои девятнадцать выбрала именно его, чтобы летом завязать отношения без обязательств. Попытка не удалась; наоборот, неверно истолковав происходящее, я влюбилась в Дикона как последняя дура. Уф, до сих пор стыдно. Подавляю желание спрятать лицо в ладонях и отворачиваюсь, чтобы посмотреть на плещущиеся о причал волны.

То, как бабушки столкнули нас с Диконом, кажется невероятной шуткой с того света.

– Здесь я скучаю по ним еще больше, – говорю я Элис.

Я уже остро чувствую отсутствие бабушки и Хелены, понимая, что в самом доме будет еще хуже. Мысли о доме возвращают меня к Дикону, и я вспыхиваю от злости. В последние годы он бывал там гораздо чаще меня, отчего кажется, что это место больше принадлежит ему, чем мне. Я поддаюсь гневу, радуясь, что чувствую не только всеобъемлющую печаль.

– Поверить не могу, что он угрожал подать на меня в суд! – произношу я.

– Отлично. Значит, мы все-таки поговорим о нем.

– Прошел всего год, как не стало Хелены.

Она умерла ровно через четыре месяца после бабушки, во сне, словно просто угасла без своей любви. Я сжимаю кулак и растираю ком в груди. Даже не представляю, что за столь короткое время могло пойти не так с домом, который они нам оставили.

– Вряд ли там все совсем плохо, а если и так, то наверняка это он виноват.

Замечательно, теперь мои слова мне самой кажутся желчными, будто бы я, едва оказавшись в округе Санта-Круз, поскользнулась на банановой кожуре и вернулась в прошлое.

Элис вздыхает и опирается на локти.

– Детка, мне неприятно тебя расстраивать… – Она снимает свои солнцезащитные очки и смотрит прямо в мои. – Насколько я понимаю, дом практически разрушен. Дикон не дает ему развалиться окончательно. Вряд ли он делает что-то еще, ведь ему нужно заботиться о Салли. И у вас общее право собственности, значит, ответственность тоже общая.

– А что с Салли? – спрашиваю я с паникой в голосе.

– Ничего особенного, просто она старая и капризная, – смеется Элис.

Многие из старых зданий в том районе Санта-Круза, где жила моя бабушка, изначально были особняками, рассчитанными на одну семью, но потом их перестроили в многоквартирные дома. В результате у некоторых из них очень странная планировка. В бабушкином доме на второй этаж ведет единственная лестница, а на первом с одной стороны располагаются общая прачечная, совмещенная с холлом, и гараж, а с другой стороны – еще одна квартирка. Салли, лучшая и старейшая бабушкина подруга, жила в этой квартирке на первом этаже еще до моего рождения. В нашем с Элис детстве она обожала нас пугать, высовывая голову в коридор и выговаривая нам за то, что мы слишком громко носимся туда-сюда по лестнице. Стараясь загладить вину, мы играли с ней в домино и карты, а иногда помогали с ее маленьким садом во внутреннем дворике.

Квартира Сисси и Хелены – ну, теперь, я полагаю, моя и Дикона – находится наверху, на втором этаже. Изначально там было две квартиры, пока бабули не снесли стену, разделяющую их жилища, окончательно превратив здание в двухэтажный дуплекс с одним общим главным входом. На втором этаже есть веранда над гаражом, а еще два небольших балкона в гостиной и главной спальне, которые выходят на океан.

– Что ты имела в виду, сказав, что дом почти разрушен? – осторожно интересуюсь я.

Я отчаянно надеюсь, что с моим любимым балконом в моей старой комнате ничего не случилось. Сбоку он выглядит как выемка в стене, словно океан подступил к дому и откусил от него кусочек.

Элис хмурится и проводит рукой по коротким светлым волосам.

– Разве ты не разговаривала с Диконом?

– Без подробностей, – отвечаю я. – Надеялась, что ты с ним поговоришь.

– Вообще-то я знаю только то, что мне сказал Дженсен, – говорит она. Еще бы, ведь ее будущий (весьма вероятно) муж также приходится лучшим другом Дикону. – Но дела обстоят не очень хорошо. Что вы с ним обсуждали?

Видимо, придется сказать правду. Смущенно ерзаю на стуле. Всякий раз, когда судьба сталкивает меня с Диконом, я оказываюсь в неловком положении. Или злюсь, или еще как-то позорюсь.

– Я позвонила ему только после того, как он сказал, что собирается подать на меня в суд, а затем продать дом, – признаюсь я.

Изначально, полгода назад, я не планировала всегда игнорировать его звонки и эсэмэски, но потом сообщения Дикона стали более требовательными, а я все не обращала на них внимания. Тем временем моя жизнь полностью переменилась, и я просто плыла по течению, едва держась на плаву.

– Так он даже не догадывается, что ты приедешь? – Элис с трудом сдерживает смех.

– Нет, он знает. Просто я не назвала точную дату.

Сердце ухает вниз при одном воспоминании, как он прорычал «Наконец-то!», когда я не выдержала и позвонила ему, получив последнее сообщение. Оно гласило:

ДД, Ларинн! или продаем или я иду в суд. ответь, пжлст.

Я чуть было не ляпнула в ответ какую-нибудь гадость о том, что нужно писать слова полностью, если хочешь, чтобы тебя понимали, но, как человеку с дислексией, мне не очень-то приятно, когда подтрунивают над орфографией или пунктуацией. А еще меня насторожило то, что Дикон не только обратился ко мне по имени, но и приложил крошечное усилие, написав его с большой буквы. Я перерыла шкафчики в своей почти пустой квартире, нашла завалявшуюся бог знает с каких времен бутылку пряного рома «Сейлор Джерри», опрокинула стопку и позвонила Дикону.

– Наконец-то! – ответил он, а потом последовало то дурацкое придуманное им прозвище: – Ларри.

Я фыркнула:

– Дай мне месяц. Я приеду.

Мы говорили неделю назад, и я бы солгала, сказав, что не надеюсь застать Дикона врасплох или как-нибудь досадить ему, приехав так рано. Любое преимущество мне на руку.

– Что ж, будет интересно, – хихикает Элис.

2

ДИКОН

Салли ахает, колесики на ее кислородном баллоне со скрипом останавливаются, и она с вожделением смотрит в телевизор.

– Боже правый, я бы позволила этому парню есть крекеры в моей постели. С моего обнаженного тела, – благоговейно заявляет она, осеняя себя крестным знамением свободной рукой. И не важно, что никакая она не католичка, уж я-то знаю.

С экрана улыбается бейсболист Дэнсби Суонсон, даже не подозревая, что своей улыбкой, возможно, приближает мою восьмидесятипятилетнюю соседку к могиле. Я качаю головой, посмеиваясь над старушкой:

– Почему крекеры?

– А ты когда-нибудь ворочался посреди ночи на крошках от крекеров, рассыпанных по простыням? – вопрошает она, меряя меня взглядом. – Поверь, чтобы смириться с последствиями, тебе должно по-настоящему нравиться то, что к этому привело.

– Верю тебе на слово.

– А ты… – Салли делает глубокий вдох и опускается глубже в кресло перед тем, как продолжить: – Вообще-то, ты на него похож.

– Ладно, дамочка, на сегодня лести достаточно. И проверьте уровень кислорода в крови. У вас галлюцинации.

– Что? Ну, признай, Дикон, волосы у вас почти одинаковые.

Спорить с ней бесполезно.

– Пожалуй, я пока воздержусь и не стану подавать на тебя в суд. Но послушай, Сэл, если бы ты позвонила тому страховому агенту, о котором я тебе говорил, возможно, мне бы не пришлось постоянно латать эту фигню. Нам требуется более серьезный ремонт. Я делаю все, что в моих силах, но я не сантехник.

– Сантехник, электрик… ты все делаешь по наитию.

– Следуя твоей логике, Сэл, я мог бы подрабатывать гастроэнтерологом и иметь достаточно денег.

Я еще и генеральный подрядчик, но большую часть своего времени трачу на неисправную электропроводку, так что понимаю, с чего Салли это взяла. Однако проблему с водопроводом и канализацией мне самому не решить: нет ни соответствующих навыков, ни денег.

Салли приподнимает подставку для ног на своем кресле и закрывает глаза, в очередной раз пытаясь отдышаться. У меня сжимается сердце. С тех пор как скончались бабушка и Хелена, мне кажется, что это проклятое место все больше распадается на части, и Салли тоже.

– Агенту я звонила, – произносит она, наконец переводя дыхание. – Они отказываются что-либо предпринимать. Говорят, это ответственность владельца.

Ясен хрен. Но попробовать все равно стоило.

– Покойтесь с миром, Сисси и Хэл, это обращение к вам, – добавляет Салли, прежде чем демонстративно вдохнуть побольше кислорода.

– Какие мы сегодня оккультные, – бормочу я под нос. Как знать, вдруг она сможет призвать высшие силы, чтобы изгнать демона, который продолжает портить водопровод.

– А вообще есть какие-нибудь новости? – спрашивает Салли.

Я знаю, что она имеет в виду. И кого.

– Пока нет, Салли, – бурчу я. – Она попросила дать ей месяц.

Вспоминаю, как увидел имя Ларинн рядом с моим на огромной стопке документов и испытал в тот момент странное потрясение. После бабушкиной смерти не было официального оглашения завещания. Только куча бумаг и гора ответственности. Оказывается, владение домом, полностью свободным от обременения, не исключает астрономических расходов. И разделить их я должен с Ларинн, еще одной наследницей, а она исчезла, оставив меня разбираться со всеми проблемами самостоятельно.

Мне было шестнадцать, когда я впервые встретил Ларинн Лавинь и сразу же решил, что никогда не видел такой красивой девушки. Помню, что именно это я и подумал: «Никогда в жизни не видел такой красивой девушки». Я тогда приехал к бабушке на рождественские каникулы – впервые с тех пор, как она переехала к Сесилии. Ба перебралась в Калифорнию из нашего родного города в Новой Англии всего два года назад и сразу же пришла в восторг от своей соседки и по совместительству домовладелицы. Я как раз поднялся по лестнице в их недавно отремонтированном доме и ставил свои сумки на пол, когда из-за угла вышла девушка, на вид – моя ровесница. Черные как смоль волосы, собранные в конский хвост, легко покачивались у нее за спиной, глаза цвета морской волны встретились с моими, блестящие розовые губы скривились в недовольной усмешке. В моем помешанном на девчонках мозгу мгновенно зародилась надежда, что я сумею замутить с этим созданием.

Впрочем, не прошло и часа, как я заподозрил, что даже самая красивая девчонка может быть сущей злюкой. К Новому году мои подозрения насчет Ларинн Лавинь подтвердились.

Наши бабушки представили нас с Ларинн друг другу. Родители Ларинн уехали на каникулы на Фиджи, а ее оставили дома, чтобы она «по-настоящему отпраздновала Рождество в Штатах». Ерунда, конечно. Уж я-то сразу чуял отголоски родительских ссор в браке, как их ни назови. Меня самого тоже отстранили от семейных каникул. Родители повезли моего брата в Австралию, куда его пригласили участвовать в какой-то специальной бейсбольной программе, и там они могли наслаждаться игрой в счастливую семью, не опасаясь, что я намеренно все испорчу. В то время я ходил с повязкой, потому что сломал ключицу: уговорил старшую сестру соседа (после того как залез к ней в лифчик) по очереди буксировать меня с приятелями на скейтбордах за ее машиной. Поэтому никаких обнимашек с коалой мне не полагалось – я был наказан.

И все же в те первые мгновения, глядя на Ларинн с ее ногами длиной в милю, я думал, что смогу примириться с Калифорнией. Ну да, не Австралия, но далеко и не Новая Англия. В этом богом забытом месте было чуть прохладно, но ни одной снежинки, и потому я надеялся, что Ларинн и дальше будет носить коротенькие джинсовые юбочки. А учитывая, что пляж меньше чем в квартале от дома, может, и до бикини дело дойдет, если станет теплее. В те дни я был большим оптимистом.

Показав мне мою комнату, бабули, как мы с Ларинн стали их называть, немедленно отправили нас с совместным поручением в магазин, похоже, надеясь, что два подростка быстро найдут общий язык. Ларинн явно не хотела никуда идти, и я сделал вид, что тоже предпочел бы остаться. В свои неполные семнадцать я уяснил, что девушки чувствуют себя комфортно, только когда ты заботишься об их удобстве. Присматриваешься к их настроению и ведешь себя соответственно.

– Учишься в старшей школе? – спросил я.

– Да, – ответила она.

– В каком классе?

– В девятом.

– Неплохо. В одиннадцатом. – Я ткнул себя большим пальцем в грудь. – Погоди. Тебе же шестнадцать?

– Угу.

– А почему у нас два года разницы в учебе?

Ларинн приподняла бровь, словно мое любопытство было невыносимо утомительным.

– Я не держу в памяти информацию о том, с какого возраста принимают в какие классы, извини.

– Спортом занимаешься?

– Волейболом.

– Логично. Ты высокая.

Я внутренне поморщился. Мне тоже постоянно напоминали о моем высоком росте, и это быстро надоедало.

Я постарался одарить ее своей самой очаровательной улыбкой и понадеялся, что сумел загладить оплошность.

– Ты невероятно наблюдателен, – сухо заметила она.

Ладно. Пусть увидит насколько, решил я.

– Тебя тоже бросили родители, да?

Губы Ларинн досадливо скривились.

– Ты что, в детстве слишком часто пересматривал «Дегра́сси»?[5] А нам обязательно нужно обмениваться школьными воспоминаниями? – съязвила Ларинн, но тут же замолчала, что-то тихо буркнув, потом скрестила руки на груди, стараясь смотреть куда угодно, только не на меня. – Прости, не надо было срывать на тебе злость. Да, родители меня бросили, но я радовалась предстоящим каникулам с бабушкой и Хеленой, просто… прямо перед твоим приездом я узнала, что моя единственная здешняя подруга проведет Рождество и Новый год в Тахо, вот и расстроилась.

Она раздраженно махнула рукой в мою сторону и продолжила:

– Терпеть не могу заводить новых друзей. Весь год пыталась это сделать в новой школе и мечтала, что наконец-то отдохну.

Я улыбнулся, сам не знаю почему.

– Ты же явно душа компании, наверняка все получилось!

Ларинн рассмеялась сквозь зубы, повернулась и зашагала дальше. Чувствуя уязвимость в ее, казалось бы, непробиваемой броне, я продолжил:

– Нам вовсе необязательно быть друзьями. С чего ты вообще взяла, что я хочу с тобой дружить?

Она приподняла бровь и искоса взглянула на меня.

– Может, я просто стараюсь вести себя приветливо?

Ларинн пробормотала что-то себе под нос на другом языке, и я вспомнил, что Сесилия родом из Квебека.

– Так ты тоже говоришь по-французски? Скажи что-нибудь необычное.

Она вновь повернулась ко мне лицом и выпалила какую-то фразу, отчего у меня по спине побежали мурашки. О содержании я мог только догадываться.

– Ты только что сравнила меня с говяжьим филе? – спросил я, когда Ларинн продолжила путь. – Ух ты, мне столько раз говорили, что я упрям как бык, но никогда так красиво. Прям мороз по коже.

Я не успел заметить, как она улыбается, но готов поклясться, что краем глаза уловил тень улыбки на ее губах. Мне захотелось, чтобы Ларинн улыбнулась мне по-настоящему.

– Ларинн Лавинь, какое интересное имя! А сокращенно тебя зовут Ларри?

Она остановилась и заморгала:

– Нет.

– Ла-Ла?

Глаза Ларинн округлились, брови сошлись на переносице в очаровательной гримаске ярости.

– Я что, похожа на Ла-Ла?

– Тогда определенно Ларри.

В ответ раздался разочарованный хриплый вздох. Похоже, я чего-то добился.

– Лав?[6] – спросил я.

Она повернулась ко мне, широко распахнув глаза:

– Что?!

– Сокращенно от Лавинь, – торопливо уточнил я, чувствуя, как у меня вспыхнула шея. – Но, по-моему, лучше всего подходит Ларри.

Вообще-то это имя совсем ей не подходило. Ларинн была потрясающей, дерзкой и прекрасной. К тому же от нее исходил обманчиво сладкий запах, как от сладкой ваты. Мне в голову пришло прозвище Карамелька, но я благоразумно отложил его на потом.

Я понятия не имел, куда мы идем и сколько времени нам потребуется, но, когда мы заходили в продуктовый магазин, Ларинн заметила, что я вновь смотрю на нее. Она покачала головой, хихикнула, и на ее лице появилась ухмылка. Мне захотелось взметнуть кулак вверх, празднуя победу.

– Вот, – произнесла Ларинн, вручая мне список, который дала ей Сисси.

Я все еще пытался поддержать игривое настроение.

– Что, не можешь прочитать?

Ощущение дружеской близости исчезло так же быстро, как и возникло. Клянусь, в магазине стало холоднее. Ларинн моргнула, словно приходя в себя.

– А тебе сложно, придурок? – презрительно усмехнулась она и резко отвернулась, хлестнув меня волосами по лицу.

«Придурок», – эхом отдалось в моем мозгу. Точно. Я вел себя как придурок. Очередной раз подтверждал, что отец и брат правы. Я совсем не знал эту девушку, так какого хрена пытался узнать поближе? Она – заносчивая грубиянка, и ничего хорошего из общения с ней на рождественских праздниках не вышло бы. После похода за продуктами мы с Ларинн все оставшиеся каникулы старались держаться друг от друга подальше, но это оказалось невозможным: Сисси и Хелена были нашими бабушками, и мы жили в одном доме. Тем не менее Ларинн запала мне в душу, и я изо всех сил пытался произвести на нее хорошее впечатление. Не мог смириться с тем, что она меня терпеть не может. До встречи с ней я прекрасно ладил с девушками. Даже их бабушки меня любили. Но с Ларинн мы все время обменивались подколами и насмешками, в лучшем случае едва вынося присутствие друг друга.

Во второй раз мы встретились летом после того, как она окончила школу, а я отучился первый и единственный семестр в колледже. То время в некотором смысле прошло для нас лучше, но в итоге оказалось намного ужаснее.

Салли цокает языком, поднимаясь с кресла, и я возвращаюсь в настоящее.

– Не могу поверить, что ты угрожал привлечь адвокатов, – говорит она.

– А разве у меня был выбор, Сэл? Я несколько месяцев пытался с ней связаться. Содержать этот дом в одиночку мне не по карману.

Я и так уже вложил в него больше, чем могу себе позволить. А продать его или принять какое-либо важное решение без согласия Ларинн тоже не выйдет.

– Она обязательно поможет, – уверяет меня Салли в сотый раз за последние полгода.

Открываю кран и одновременно включаю душ, желая убедиться, что вода льется нормально, а сам втайне надеюсь смыть заодно и гложущее меня тревожное чувство. Кажется, все в порядке, и я сообщаю Сэл, что водопровод работает. Она привстает, словно собирается меня проводить, но я кладу руку ей на плечо и усаживаю обратно.

– Спасибо, Дикон, – говорит Салли с грустной улыбкой.

– Что-нибудь еще нужно, пока я не ушел?

– Только сделай телевизор погромче, когда будешь уходить. Летняя свистопляска в самом разгаре.

Тогда я тоже замечаю, что сквозь открытые окна доносятся крики и автомобильные гудки, и делаю звук телевизора громче. В это время года здесь не припаркуешься, занимают даже места, предназначенные для местных жителей, люди кружат по району, пытаясь поставить машину, и с каждым кругом злятся все сильнее и сильнее. Кажется, что лето в этой части побережья начинается в мае и заканчивается в августе.

Однако, похоже, сейчас кто-то здорово распсиховался. В промежутках между гудками слышится поток ругательств, которые с каждым моим шагом в сторону внутреннего двора становятся громче.

– Ларинн, просто вернись в машину! Ну, давай же! – раздается сквозь шум, и у меня подкашиваются ноги.

Я не… Я, наверное, ослышался. Мой разум, должно быть, вновь играет со мной злые шутки. Бросаю сумку с инструментами и осторожно отпираю ворота. Гудки и крики продолжаются, но я словно шагаю под водой. Заворачиваю за угол с другой стороны здания и смотрю на представшую перед моими глазами картину.

Светловолосая девушка, в которой я быстро узнаю Элис, стоит посреди улицы возле нагруженной «Хонды» с приоткрытой дверью и пытается регулировать движение вокруг машины.

Мой взгляд скользит над тротуаром вдоль забора, огораживающего внутренний двор, и, конечно же, останавливается на чьем-то затылке. И черных волосах до пояса. До чего же смешны эти волосы, такие густые и непрактичные! Она постоянно на них жаловалась, и да, вот она здесь, и ее неукротимая грива еще гуще, чем прежде. Ибо, конечно, это Ларинн. Она встает, и если бы я хоть чуточку сомневался, то по ногам сразу бы ее узнал.

В девятнадцать лет при росте пять футов и одиннадцать дюймов[7] Ларинн выглядела слегка пугающе, сейчас же она охренительно прекрасна. Но тут она пинает ящик для цветов, и я с трудом сдерживаю возмущенный возглас, едва не выдав себя. Кроме этих ящиков здесь не так уж и много вещей в приличном состоянии, а она пинает их, как будто это чертово место принадлежит ей. Стерва!

Ох, мелькает у меня в мозгу, так ведь так оно и есть. Ларинн тоже владеет этим домом.

– До сих пор не понимаю, как это ты привезла кучу барахла, но забыла ключ! – недовольно восклицает Элис.

– Он должен быть где-то здесь. Они всегда оставляли ключ от гаража, всегда! – кричит в ответ Ларинн.

– Может, лет пять назад, – вмешиваюсь я, едва сдерживая улыбку, которая так и норовит расплыться на моем лице, когда Ларинн поворачивается ко мне и застывает с широко распахнутыми глазами и ртом.

Желание улыбнуться застает меня врасплох, и я сжимаю челюсти. Ларинн совершенно безответственно отнеслась к своей половине обязанностей по содержанию этого места, так что у нее нет права пинать здесь хоть что-нибудь.

Кажется, Ларинн тоже борется с выражением своего лица, прежде чем оно принимает нейтральное выражение.

– Дикон, – холодно кивает она.

Полагаю, изображать вежливость никто не собирается.

– Ларри, – отвечаю я, и она тут же фыркает и закатывает глаза, услышав свое прозвище.

Всего лишь два слога потребовалось, чтобы вывести ее из себя, и теперь я уже улыбаюсь во весь рот.

– Ненавижу эту кличку, – бормочет Ларинн.

– Знаю, – говорю я.

– То есть ты все такой же придурок? – мягко спрашивает она с издевкой.

Ну и наглая девчонка! Вернее, уже женщина. Я отвлекаюсь от тех маленьких местечек, что изменились и округлились, от невероятно длинных ног, которыми был одержим целое лето с небольшим. Закрываю глаза и начинаю подсчитывать каждый доллар, потраченный за последние шесть месяцев, а еще многочисленные голосовые сообщения, эсэмэски и электронные письма, которые ей отправил.

– А ты все такая же принцесса: наплевать, что на сегодняшний выходной назначено открытие парка и там особенно многолюдно, и пусть те, у кого есть планы, катятся ко всем чертям, потому что тебе не хочется искать место для парковки? – интересуюсь я.

И это еще не считая того, что она не удосужилась предупредить меня заранее. Я ждал ее через недели три, не меньше.

Ларинн приоткрывает рот, морщит лоб. Она, как обычно, негодует.

– Да мы искали ее сорок пять минут!

– А после этого времени правила дорожного движения на вас больше не распространяются?

– Привет, Дик! – кричит Элис и машет мне рукой.

Ларинн что-то рычит сквозь зубы, потом бросается в машину и хлопает дверцей.

– Ладно, мы припаркуемся и вернемся, – добавляет Элис, усаживаясь за руль.

Я чуть было не говорю им, что в гараже есть свободное место, так как моя машина постоянно стоит перед домом на парковке для жильцов, но замечаю в окне хмурый взгляд Ларинн. Она сидит с той же недовольной миной, которая когда-то выводила меня из себя, и я решаю побыть мелочным.

– Жду не дождусь, – равнодушно бормочу я, но затем из моей груди вырывается предательский смешок.

Трудно сказать, рад ли я, что Ларинн наконец появилась, или слегка растерян. Две минуты в ее присутствии, и она уже сводит меня с ума.

3

ЛАРИНН

Пока мы с Элис еще десять минут ищем парковку, я пытаюсь критически оценить следующее: во-первых, не стоит обращаться к Дикону с сарказмом. Мое замечание о том, что он придурок, очень быстро превратилось в нечто реальное и больно меня задело. Во-вторых, за почти десять лет, которые мы с ним не виделись, я совершила досадную ошибку, напрочь забыв, каково это, когда он рядом. Я привыкла быть такой же высокой, как мужчины вокруг меня, или даже выше. От одного роста Дикона мне становится неловко, и я начинаю нервничать. В голове всплывает совет, который нам давали в детстве перед тем, как отправиться на природу: «Если встретишь медведя, веди себя так, словно ты намного больше. Будь больше медведя».

А еще, черт возьми, почему-то кажется, что Дикон совсем не изменился. Не изменился, но стал, к сожалению, лучше. Мне удавалось не смотреть на его фотографии, я не приезжала на каникулы, когда знала, что он проведет их с бабушками. А в тех редких случаях, когда я (по пьяни) заглядывала в соцсети Дикона, его аккаунты оказывались закрытыми. И вот сейчас все то, что бередило чувства ранее, предстало передо мной во всей красе. Те же темные глаза, которые манят и возбуждают такое любопытство, что хочется подойти поближе…

Нет, сейчас не время скатываться по этой ментальной спирали тревожных мыслей и эмоций.

Припарковавшись за три квартала от дома, мы с Элис тщательно отбираем вещи, без которых мне не обойтись, и идем обратно. К тому времени, как мы доходим до угла Первой улицы, я уже в бешенстве, а мои многочисленные сумки то и дело сползают с потных плеч.

– Да ты издеваешься! – рычу я, когда вижу Дикона, прислонившегося к открытой двери гаража, в котором нет ни одной машины.

– Я решил, что ты передумала и уехала домой, – говорит он.

Мне хочется сказать, что этот дом и мой тоже, но я сдерживаюсь. В основном потому, что не чувствую себя его владелицей.

Дикон и пальцем не шевелит, чтобы нам помочь, но продолжает разговор:

– Оставлю гараж открытым. Позволю вам припарковаться здесь на ночь.

Мой гнев вспыхивает с новой силой.

– Позволишь? Мы не нуждаемся в твоем разрешении, Дикон, – отвечаю я. – Только дай нам несколько минут, чтобы подняться наверх и устроиться, а уж потом я с тобой разберусь.

Знаю, лучше не давать ему над собой власть, но мне нужно сориентироваться.

– Даже если и так, пока ты не ушла…

– Нет, сначала мы устроимся.

– Замечательно, но…

– До встречи!

Я слишком долго стараюсь не встретиться взглядом с Диконом, затем протискиваюсь мимо него со всем своим багажом, Элис следует за мной. Мне срочно нужна минутка, чтобы попи́сать и собраться с мыслями, а после этого я попробую поговорить с Диконом по-взрослому.

– Ринн, – шепчет Элис, когда мы оказываемся в коридоре. – Не забывай, он тебе нужен сговорчивым. Думаю, чуточку доброжелательности тебя не убьет.

– Знаю, – вздыхаю я в ответ. – Просто дай мне немного времени.

Мы проскальзываем мимо прачечной и направляемся к лестнице, колесики сумок шумно катятся по кафелю. Все, вплоть до стиральной машины и сушилки, выглядит как и прежде, но что-то… не так. Ладно, разберусь позже. Поднимаюсь по лестнице, и при каждом шаге сумка больно бьет меня по пяткам.

Почему-то пространство вокруг кажется более открытым, чем раньше. Из окна в противоположном конце лестничной площадки виднеется выступающий в океан пирс и солнце, садящееся за водную гладь. Я невольно останавливаюсь, и меня внезапно охватывает надежда. Спасибо бабушкам за то, что оставили мне частичку себя, заслуживаю я этого или нет. Их наследство – фундамент, на котором я построю свою жизнь, местечко, где можно отсидеться. У меня буквально нет ни гроша, я не знаю, куда двигаться дальше, и почти не разговариваю с родителями. Зато у меня есть Элис и это убежище на морском берегу.

Я выныриваю из размышлений, когда Элис протискивается мимо меня, быстро догоняю подругу и хмурюсь, увидев ее лицо.

– Ринн…

– Привет, Ларри, – раздается голос Дикона справа.

Поворачиваюсь в ту сторону и…

– Что за хрень? Ты как вообще сюда забрался? – кричу я, вглядываясь в представшую передо мной картину, когда Элис, драматически распахнув глаза, перехватывает мой взгляд.

– Полтергейст, – шепчет она в притворном ужасе.

– Я мастер лазать по балконам, – признается Дикон, растягивая слова, и у меня вспыхивает лицо. Он прекрасно знает, как сюда взбираться, потому что часто проникал в комнату ко мне, девятнадцатилетней, через этот балкон. – Еще я установил пожарную лестницу, – добавляет он со слегка скучающим видом и прислоняется к каркасу стены, которую когда-то украшала невообразимая мешанина из арт-объектов.

В памяти всплывают керамические крючки для ключей, сделанные Хеленой, когда та увлеклась гончарным ремеслом, и я едва не прыскаю со смеху, вспомнив, как бабушка закатывала глаза, глядя на Хелену, потому что «нет большей банальности, чем старушки с побережья, которые занимаются садоводством и лепят из глины».

А теперь их больше нет. Они обе покинули этот мир с разницей всего в несколько месяцев. Острая боль пронзает горло, и я усилием воли превращаю ее в недовольство, направленное на Дикона. От всплеска эмоций хочется искать привычные ориентиры, но безуспешно. За спиной Дикона вижу большую часть прежнего бабушкиного жилища, вернее, то, что от него осталось. Похоже, в уцелевших местах его недавно загрунтовали, в других – подлатали. Но шкафчиков почти нет, бытовой техники тоже, ну, кроме мини-холодильника и духовки. Самая малость мебели… да и стены не все уцелели. А в тех, что еще стоят, даже нет изоляции.

– Где остальные стены, Дикон?

Его брови опускаются.

– Ты не отвечала. Я еще полгода назад пытался сообщить тебе, что произошло.

От стыда в груди все сжимается. До сих пор я не задумывалась, чем обернется мой отказ от общения с Диконом. Что я выставлю себя эгоистичной девчонкой, какой, собственно, он всегда меня считал. Но обе наши бабушки умерли. Худшее уже случилось. Я решила, что вряд ли Дикон обращается ко мне по важному поводу, и просто хотела избежать любого напоминания о наших былых отношениях. В конце концов, он мог бы изложить суть проблемы в электронном письме.

– И что же произошло? – вновь спрашиваю я.

Он отлипает от стены и идет в нашу сторону, и по нему видно, что этот взрослый мужчина живет в ладу с собственным телом. Да, вынуждена признать, что Дикон сильно возмужал по сравнению с тем юношей, с которым я провела лето, хотя тогда ему уже было двадцать. Легкая щетина, оттеняющая упрямый подбородок, нос с небольшой горбинкой, придающей лицу мужественности, большой рот, который иногда расплывается в невероятно широкой улыбке, плечи, руки и ноги, налившиеся мышцами… значительно. Дикон и раньше занимался спортом. Вполне ожидаемо при росте шесть футов четыре дюйма[8]. Каштановые, чуть длинноватые волосы слегка вьются и небрежно уложены, словно Дикону безразлично, как они выглядят. Или как будто бы их растрепали руки девушки, вцепившиеся в пряди в тот момент, когда он нетерпеливо зарылся лицом между ее бедер, а его угольно-черные глаза смотрят с самодовольным блаженством или закрыты от удовольствия. До чего же легко все это представить!

Даже во времена нашей юности Дикон одевался как чей-то дядюшка на отдыхе, но сейчас этот стиль почему-то считается модным. Под расстегнутой красной рубашкой свободного кроя с рисунком из крошечных секвой виднеется облегающая белая майка. При виде логотипа кемпинга «Санта-Си» я тихо фыркаю. Еще одна деталь, оставшаяся прежней, хотя теперь, насколько я знаю, Дикон там владелец, а не просто наемный работник. Завершают образ грязные синие джинсы и рабочие ботинки. Дикон почесывает грудь, и я замечаю выглядывающие из горловины майки волосы и тату с осьминогом на руке; ни того, ни другого раньше не было. А еще не осталось ни следа от долговязой худобы, ее заменили канаты крепких мышц и непоколебимая уверенность в себе.

– Пожар, – отвечает Дикон. – Неисправная электропроводка. Много лет я твердил, что она неисправна, ведь постоянно что-то случалось. Думаю, при перепланировке и ремонте дома допустили слишком много нарушений, Ринн.

Его мягкий тон сбивает меня с толку.

– Бабушка никогда мне не говорила о неполадках, – объясняю я, стараясь говорить без мольбы в голосе. – Я ничего об этом не знала.

Когда я у нее гостила, все работало нормально, разве что барахлил какой-нибудь выключатель или отключалась одна розетка. Однако я вижу, как меняется выражение лица Дикона. Черт, опять я сморозила что-то не то.

– Как я понимаю, о теперешнем положении вещей ты тоже ничего не знаешь? – насмешливо произносит он. – Раз уж ты не потрудилась перезвонить. Ты ведь даже не позвонила мне, когда умерла моя бабушка, а она любила тебя как родную внучку.

Внутри у меня все сжимается от чувства вины, но тут вмешивается Элис, спасая меня от ответа.

– Извини, – говорит она, недовольно взмахивая свободной рукой, – но куда девать ее барахло?

– Тут недалеко есть отель «Дрим Инн», – предлагает Дикон.

Поворачиваюсь к нему с выражением лица куклы, одержимой злым духом.

– Мне все еще принадлежит пятьдесят процентов всего этого, – напоминаю ему я, показывая на аварийную зону вокруг нас. – В отель я не поеду.

Он опускает подбородок, лениво скользит взглядом темных глаз от моих ног к лицу. Под его оценивающим взором я едва сдерживаюсь, чтобы не одернуть рубашку, поправить волосы или совершить еще какое-нибудь бессмысленное действие.

Дикон прищуривает глаза и произносит:

– Ясное дело, меня беспокоило то, что Салли живет здесь после пожара, да еще проблемы с канализацией…

– Проблемы с канализацией?

– …поэтому я тоже живу здесь. – Он описывает рукой круг вокруг себя.

– В смысле постоянно?!

Мой вопрос звучит как жалобный стон. Дикон сжимает челюсти, на его лбу пульсирует жилка, и меня охватывает нервное возбуждение. Я с отвращением гоню от себя это чувство. Сейчас мне требуются управляемые, соразмерные и разумные эмоции. Те, которые я могу осознать и усвоить. Не хватало еще волноваться или, не дай бог, возбуждаться из-за того, что я кого-то раздражаю. Даже когда дело доходит до влечения к тому или иному человеку, я предпочитаю ни к чему не обязывающие связи, которые легко можно разорвать, а не что-нибудь серьезное, захватывающее без предупреждения. Я поняла, что совершенно нормально испытывать здоровые чувства к другим людям с безопасного расстояния, откуда можно лучше контролировать свои эмоции. Таким образом, когда все заканчивается, я чувствую себя не такой уж несчастной.

Взгляд Дикона падает на мою шею, словно там до сих пор виден засос, который он оставил много лет назад. Я непроизвольно потираю то место. Черт!

– Ну да, тут все время нужно что-то чинить, – ворчливо сообщает Дикон.

– А куда делась бабушкина мебель? Неужели все уничтожено? – спрашиваю я срывающимся голосом.

Выражение лица Дикона смягчается от эмоций, которые я никак не могу понять.

– Да, много чего пропало в огне. А что уцелело, хранится в гараже под брезентом.

Элис плечом отодвигает меня в сторону.

– Диван у тебя раскладывается? – спрашивает она у Дикона.

Тот немедленно хмурится.

– Э-э-э… – Дикон издает недоверчивый смешок и поворачивается ко мне: – Тебе и вправду нельзя здесь оставаться. Серьезно. Я тут живу, а стен почти нет.

Я злобно смеюсь в ответ.

– И что? Будешь угрожать мне полицией?

– Конечно. Адвокат уже сказал мне, что я могу подать в суд и получить твою половину собственности, поскольку ты не оплатила расходы, – говорит он, выпячивая губу, пытаясь выглядеть непринужденно и беззаботно, но его лицо приобретает недовольный вид. – Держу пари, я смог бы в два счета тебя выселить.

Последние слова он произносит со снисходительной улыбкой.

– Мы же в Калифорнии, Дикон! Здесь даже у сквоттеров есть права.

– Да, но самовольное вселение не подразумевает, что можно делать все что захочешь, – усмехается Дикон. – Особенно если ты ведешь себя так, словно тебе наплевать.

У меня перехватывает дыхание. Неужели это намек на то, как я обращалась с самим Диконом? Нет, не может быть. Это бы означало, что ему не все равно, а подобные мысли уже заставляли меня искать скрытый смысл в его словах, и в результате я осталась с разбитым сердцем. Поэтому, хотя его утверждение неверно (и совершенно бездоказательно в суде!), я прикусываю язык, чтобы сдержать рвущиеся с него возражения, и подавляю желание ринуться в бой.

– Ты позвал меня, и я приехала, – тихо произношу я.

В какой-то миг мы оказываемся рядом, и я улавливаю его запах. Аромат свежего пота, солоноватого воздуха, а потом нотки чего-то с мятной отдушкой, вроде стирального порошка или геля для душа, всегда с древесным названием. Под всем этим ощущается необыкновенное тепло, словно кожа Дикона нагрелась от пламени костра. Тот же аромат, что и семь лет назад, и меня охватывает стыд, ведь я до сих пор его помню. Дикон первым отводит глаза, проводит рукой по лицу и отворачивается, оглядывая комнату.

– Я не могу содержать этот дом, – признается он, вновь поворачиваясь ко мне. – Арендная плата Сэл едва покрывает налоги, а я уже вложил сюда больше пятидесяти штук – кстати, ты должна мне половину.

Не в силах сдержаться, я оглядываю разоренное пространство и восклицаю:

– И где эти пятьдесят штук?

Разговор продолжается в том же духе, пока Дикон рассказывает, что в здании пострадало и что было отремонтировано. Мы делаем два шага вперед, затем отступаем назад, когда один из нас говорит не тем тоном или выдает замечание, которое не по душе другому. Присутствие Элис служит нам буфером и помогает потихоньку двигаться вперед, но, похоже, ее терпение на исходе.

– Что именно от меня нужно? – спрашиваю я наконец у Дикона, перебив его, когда он показывает на еще одно пустое место, где должна быть стена. Кажется, вода из пожарных разбрызгивателей причинила больше вреда, чем сам пожар. – Наверное, дом придется продать?

В моем голосе опустошенности больше, чем на всем этаже. Дикон изучает свои ноги, затем проводит ладонью по затылку и смотрит на меня исподлобья.

– Проблема в том, что бабушки передали его в доверительное управление, пытались защитить нас от налога на прирост капитала, но при этом первую перепланировку они сделали без разрешения. В итоге страховка ни хрена не покрыла. Я это выяснил, когда нужно было привести все в порядок и получить сертификат безопасности, чтобы Салли по-прежнему жила в нижней квартире. Думаю, по закону мне самому нельзя здесь жить, но… – Он надувает щеки, после чего следует долгий обреченный вздох. – А если просто разделить все пополам? Ты внесешь свою половину за то, что я уже потратил на новые разрешения и ремонт, и дашь деньги, чтобы его закончить. Тогда мы могли бы сдавать квартиры в аренду. Будем получать квартплату, расходы делить на двоих – так и получится сохранить дом.

Чувство безысходности штопором ввинчивается в мои плечи.

– Дикон, у меня нет денег на ремонт, – произношу я. – Я уже подумывала продать машину, чтобы продержаться какое-то время. А теперь точно придется ее продать, чтобы вернуть тебе долг.

Он закатывает глаза. Вот козел! Придурок.

– Что?! – ору я.

Дикон мрачно смотрит на меня:

– Я тебе не верю, вот что.

Стискиваю зубы, чувствуя, как дергается челюсть.

– Дикон, – вступает в разговор Элис, но я кладу руку ей на плечо, чтобы остановить.

Он просто насмешливо фыркает и качает головой.

– Да ладно, Лар. Я слышал, как бабули говорили, что у тебя есть трастовый фонд, – говорит Дикон. – Неужели ты не считаешь, что это место стоит вложений? Ради них?

Он широко проводит большой мускулистой рукой, и я только сейчас замечаю на буфете урну с прахом Хелены. Выдыхаю сквозь зубы, а Дикон продолжает:

– Даже если ты в итоге потратишь больше, чем я уже вложил в ремонт, можешь забирать всю арендную плату, пока мы не сочтемся.

– Как благородно!

Отнюдь не благородное и совершенно бесполезное замечание, но я в гневе и в полном замешательстве, потому что не могу выполнить его просьбу. Что ж, придется открыть горькую правду.

– Доступа к трастовому фонду, Дикон, у меня больше нет. Уже год, три месяца и два дня, как я сказала отцу, что бросаю учебу на юридическом факультете.

На лице Дикона мелькает удивление, он выпрямляется. Мы втроем погружаемся в напряженное, неловкое молчание.

– Ринн, – слишком мягко произносит Элис, словно знает, как я сейчас уязвима.

«Только не при нем, – думаю я. – Пожалуйста!»

– Мне нужно вернуться в кофейню. Я оставила Джун за главную, – говорит она.

Кивнув, выдавливаю натянутую улыбку. Джун – сестра-близнец Дженсена и еще одна лучшая подруга Элис. Я тоже познакомилась с ней летом перед колледжем, но мы так и не сблизились.

– Она должна была уйти еще несколько часов назад, так что…

Элис морщится.

– Давай, иди, – настаиваю я. – Все в порядке.

– Вы поладите? – хочет удостовериться она, переводя взгляд с меня на Дикона и приподнимая брови.

– Да, – произносим мы с Диконом в унисон.

Я встречаюсь с ним взглядом, и выражения наших лиц словно отражают друг друга – мы оба хмуримся.

– Конечно, – повторяем мы.

Зашибись!

– У нас все хорошо. Правда, – говорю я Элис.

Она возвращает мои ключи и обнимает нас с Диконом на прощание, обещая, что позже мы еще поболтаем. Я провожаю ее через дверной проем без дверей; она спускается по лестнице и выходит из главного входа. Затем поворачиваюсь к Дикону, чувствуя себя очень одинокой. Спустя четыре неловких безмолвных мгновения мне безумно хочется чем-то занять руки. Я хватаю урну с прахом бабушки и ставлю ее на буфет рядом с урной Хелены. Дикон подходит сзади и вместе со мной смотрит на урны.

– Наверное, нам придется продать дом, – говорит он.

Внезапно в его голосе звучит такая же усталость, какую я сейчас испытываю.

– Думаю, да, – соглашаюсь я, и у меня перехватывает дыхание.

Тяжелый вздох Дикона взъерошивает мои волосы, и я раздраженно заправляю их за ухо.

– Хочешь прогуляться и обсудить детали? – предлагает Дикон. – Я умираю с голоду.

Мой желудок выбирает именно этот момент, чтобы заурчать. Я тоже вздыхаю и нарочито равнодушно произношу:

– Давай.

4

Раньше

ЛАРИНН

Честно говоря, я разочарована в себе из-за того, как сильно последние четыре года меня интересует Дикон. Обычный парень, хотя и очень милый, но я провела с ним не больше двух недель на рождественских каникулах, когда училась в девятом классе. Сам факт, что ему удалось занять хоть какое-то место в моем переполненном сознании, меня несколько смущает и, мягко говоря, бесит. Думаю, это все из-за того, что жизнь моя по большому счету не отличается постоянством. С тех пор как мне исполнилось девять, я переезжала каждые несколько лет, и почти всегда так далеко, что приходилось менять школу и начинать все сначала. За все мои девятнадцать лет единственной константой в моей жизни были летние каникулы в Санта-Крузе. А еще там живет моя лучшая подруга. После первых переездов я еще пыталась поддерживать связь с прежними друзьями, но со временем они переставали отвечать, и отношения сходили на нет.

После этого легче было держаться особняком. Однако я чувствую некую связь с Диконом, возможно, потому что наши бабули живут вместе. Мне известно, что в прошлом году он переехал сюда вместе с мамой вскоре после смерти отца. Хелена в восторге от того, что ее дочь и внук теперь рядом, и каждый раз, когда я общаюсь с бабушками по «фейстайму», только об этом и говорит. В общем, теперь, когда я знаю, что Дикон здесь и, следовательно, стал неотъемлемой частью этого места, его образ частенько возникает в моих мыслях.

Именно поэтому первым на пляже я сегодня замечаю Дикона. Откуда мне было знать, что он отправится туда играть в волейбол, когда родители чуть раньше подвезли меня к бабушкиному дому? Я просила, чтобы в этом году мне разрешили приехать на своей машине, но получила отказ. Среднюю школу я окончила с первой и единственной за все время тройкой, и, хотя она не помешала моему поступлению в Калифорнийский государственный университет в Сакраменто, для родителей это стало неоспоримым доказательством того, что мне нельзя давать слишком много воли. «Одно последнее лето», – напоминаю я себе. Затем свобода!

Ну, не совсем, а ровно в той мере, в какой я буду свободна делать то, ради чего родители так усердно трудились и стольким пожертвовали. Я стану адвокатом, как мой отец, и буду зарабатывать на жизнь, ведя профессиональные споры. Если честно, именно к этому я отношусь наиболее неоднозначно. Впрочем, какие-то другие профессии меня тоже не привлекают, поэтому я пойду по проторенной дорожке, и не важно, что от изучения огромного количества документов в течение бог знает скольких лет в конце концов захлебнусь в собственных страданиях. «Люди и чувства приходят и уходят, Ларинн, – всегда говорит папа. – А твоя карьера, твои успехи останутся с тобой». Ну и ладно.

Зато этим летом я буду свободна, пока меня не засосет в пучину забвения колледжа. Буду пробовать всякое разное. Буду рисковать. Буду… Не знаю, что именно, но буду. Такое ощущение, что жизнь происходит со мной, движется вокруг, словно мощный прилив, в котором я всегда барахтаюсь, стараясь держать голову над водой. Нужно самой оседлать эту волну, прежде чем она унесет меня в открытое море.

После того как бабушки тепло поприветствовали меня (к чему я никак не привыкну, потому что только здесь получаю так много любви и заботы), я оставила вещи в отведенной мне на лето комнате и сразу же переоделась в бикини. Бабули намеревались разграбить свой любимый питомник растений, поэтому я пришла сюда, на пляж. Хочу ощущать, как горячий песок проседает под моими шагами, как мышцы ног тянутся и сокращаются, когда я прыгаю. Мне не терпится почувствовать себя сильной и решительной, чтобы в буквальном смысле начать лето с резкого старта. И первым, кого я заметила и кто все это проделывал, был Дикон.

Он добавил меня в друзья в социальных сетях через месяц после нашего знакомства. Я приняла запрос, но между нами возникла некая негласная договоренность, по которой мы никогда не общались. Может, именно поэтому последние четыре года я подспудно думала о Диконе, наблюдая за его жизнью через крошечное окошко. Я видела его на самых разных фотографиях, в основном посвященных бейсболу, а на одной Дикон-десятиклассник был запечатлен на выпускном вечере. На нескольких снимках семья Дикона радовалась тому, что его брата взяли в бейсбольную команду. Я видела Дикона с его первой машиной, старым потрепанным «Фордом Бронко». Видела множество фотографий с девушками. На какие-то танцульки он привел сразу двух девиц. Несколько месяцев его страницу занимала одна хорошенькая миниатюрная блондинка, и на всех фотографиях они с Диконом либо соприкасались лицами, либо смеялись друг другу в губы. Я также видела, что потом он эти снимки удалил. Продолжала наблюдать за тем, как он заканчивал школу, собирая по пути всяческие награды, включая звания лучшего юного атлета и «Короля выпускного бала», а также упоминание на странице лучших в выпускном альбоме: «Главный ловелас». Затем школа сменилась колледжем, и в руках у девушек, сидящих на коленях Дикона, или у приятелей, обнимавших его за плечи, появились красные одноразовые стаканчики для вечеринок. Я чуть было не отправила ему соболезнование по поводу смерти отца, но мы столько лет не общались, что это показалось мне неуместным.

Именно поэтому я знаю, как Дикон изменился с нашей последней встречи. Он так же хорошо сложен, как и большинство мускулистых парней моего возраста (в девятнадцать-двадцать лет называть их мужчинами можно только с большой натяжкой, но и мальчиками их уже не назовешь), весьма сексуален и, к сожалению, прекрасно это знает. Он подпрыгивает, чтобы нанести удар, мяч приземляется на другой стороне, и Дикон издает глумливое «У-у-у!», затем торжествующе вскидывает руки и хлопает по ладоням светловолосого напарника, такого же атлетичного чувака.

Услышав сигнал телефона, достаю его из заднего кармана джинсовых шорт и смотрю, кто еще ответил на сообщение о моем приезде.

УРА! Выхожу через 30 минут! Встретимся у волейбольной площадки!

Я улыбаюсь про себя. Даже до появления мобильников Элис оставалась неотъемлемой частью моей жизни, несмотря на то, что на протяжении многих лет нас разделяло расстояние в три-четыре часа езды. Мы познакомились на этом самом пляже, когда нам было по десять лет, потом переписывались по несколько месяцев, пока я отсутствовала, а при каждой встрече всегда начинали общение с того, на чем остановились в прошлый раз. И не важно, что я никогда не любила читать и писать письма, главное – у меня была подруга, которая всегда отвечала мне и приходила на помощь. Даже если я никогда больше не заведу друзей, у меня есть бабушка и Элис.

– Ищешь партнера? – слышу я чей-то вопрос.

Смотрю на симпатичную блондинку ростом почти с меня и, похоже, примерно моего возраста.

– Если честно, мне нужен тот, кто действительно умеет играть, – добавляет она. – Пытаюсь обыграть своего брата и его раздражающе сексуального друга.

Лично меня раздражает то, что я сразу догадываюсь, кого она имеет в виду.

– Играть я умею, – отвечаю я. – Шесть лет в клубе.

Вообще-то в разных клубах. Возможно, мне и не удавалось найти взаимопонимание с товарищами по команде за пределами площадки, но от этого я еще сильнее выкладывалась. И всегда считала, что нет ничего сложного в том, чтобы сотрудничать, не пересекаясь. Просто мне становится тяжело, когда дело доходит до сплачивания вне этой цели.

– Джун, – представляется девушка с волосами медового цвета, неуклюже взмахнув рукой.

О, классно – кажется, она тоже неловкая в общении. Мы прекрасно поладим.

– Ларинн, – говорю я, отвечая ей похожим жестом.

– У них последний матч, – объясняет Джун, кивнув на парней, которые снова принимают стойку для приема подач. – Просто так они нам не уступят.

Именно в этот миг меня замечает Дикон, который уже слегка присел, готовый принять мяч. Он резко выпрямляется, глядя в мою сторону, его колени смыкаются, а руки безвольно повисают. Секундой позже мяч с глухим стуком падает на песок в четырех футах от него. Джун рядом со мной издает смешок.

– Хорошо, – произношу я.

Дикон и Дженсен (Джун называет мне его имя) без труда обыгрывают соперников, и мы подходим к сетке, где парни стукаются кулаками и хвалят игру.

– Можно мы сыграем? – спрашивает Джун.

Дженсен поправляет солнцезащитные очки и одаривает меня обворожительной улыбкой. Видимо, они с Джун либо очень близки по возрасту, либо близнецы. Они очень похожи: оба с роскошным калифорнийским загаром, волосы средней длины и одинаковые бирюзовые глаза. Выглядят так, словно сошли с рекламы компании «Биллабонг»[9].

– О, отлично, ты нашла себе пару, – говорит Джун ее брат и протягивает мне руку: – Дженсен.

– Ларинн, – отвечаю я, обмениваясь с ним рукопожатием.

Дикон смотрит на меня словно через увеличительное стекло, фокусируя солнечные лучи: под его взглядом моя кожа начинает гореть.

– Красивое имя, – замечает Дженсен, улыбаясь и буквально излучая радость. Если бы Дженсен стал золотистым ретривером, Дикон был бы доберманом и сидел бы рядом с угрожающим видом.

– Дикон, – киваю я, поправляя завязки бикини на бедрах.

На Диконе какие-то нелепые солнечные очки с оранжевыми поляризованными линзами, за которыми не видно глаз, но, клянусь, он следит за каждым моим движением.

– Так вы знакомы? – спрашивает Дженсен, и его голос звучит еще радостнее.

– Да, – говорит Дикон. – Привет, Ларри! Давно не виделись.

Он елейно улыбается, и я, не сдержавшись, фыркаю. Вот ведь сволочь! Терпеть не могу это прозвище!

– Значит, все готовы? – спрашивает Джун.

– Да, – отвечаем мы с Диконом в унисон, прежде чем разойтись по своим сторонам площадки.

Мы… на удивление равны.

Дикон – превосходный нападающий, но предсказуемый. Он постоянно стремится нанести атакующий удар, почти всегда бьет как можно сильнее и дальше и не нарушает правила. Однако ему не достает ловкости или стратегического мышления. Мне трижды удалось блокировать его удары, а ему мои – только два, но на последнем блоке я повредила палец, и теперь он болезненно пульсирует.

– Черт! – тихо ругается Дикон, когда Джун перекидывает через его блок мяч. Дженсен ныряет за ним, но не успевает.

– Да! – восклицаю я, окидывая Дикона таким же самодовольным взглядом, каким он много раз одаривал меня.

Высунув кончик языка, я улыбаюсь до ушей. На скулах Дикона ходят желваки, он сердито пинает песок, когда я забираю мяч и поворачиваюсь к Джун, чтобы порадоваться вместе с ней. Мы опережаем соперников на один удар, и это решающий момент в игре. Я перебрасываю мяч к конечной линии и понимаю, что мы собрали небольшую толпу. Ну и ладно, главное – не обращать внимания. Вытираю пот со лба тыльной стороной запястья, наслаждаясь тем, как соль и песок царапают кожу.

Делаю планирующую подачу, Дженсен ныряет за мячом и успешно пасует. Дикон пытается забросить крученый мяч в дальний угол, и я едва успеваю его отбить. Джун делает идеальный пас, я напрягаю ноги, взлетаю в воздух и с размаху бью по мячу. Дикон блокирует удар. Джун приходится нырнуть, чтобы отбить мяч. Мы движемся словно в ритмичном танце, обмениваясь ударами и вскрикивая от напряжения при каждом прикосновении к мячу. Такое ощущение, что это длится целую вечность. Ох! Я неправильно рассчитываю движение и переправляю мяч через сетку слишком слабо.

Немедленно отступаю назад, понимая, что расплата неизбежна. Дикон делает идеальный пас, Дженсен – столь же безупречную передачу, а затем Дикон взлетает. Время, кажется, замедляется. Каждый мускул под кожей Дикона напряжен, руки подняты как у лучника, готового выпустить стрелу. Странно завораживающее зрелище, думаю я, словно изображение Адама в Сикстинской капелле. Я пытаюсь понять язык тела Дикона, предугадать, куда он нанесет удар. Слежу за движением его вытянутой руки. Вижу, как он напрягается подобно сжатой пружине и бьет изо всех сил.

Я даже не замечаю мяча, который попадает мне прямо в лицо, не чувствую слабого хруста. Ничего не ощущаю, пока не вижу выражения лица Дикона, белки его глаз, внезапно оказавшихся без солнцезащитных очков. У него отвисает челюсть, губы белеют.

А потом мой нос взрывается болью.

ДИКОН

Голова Ларинн запрокидывается назад, и я мгновенно испытываю ужас, от которого подкашиваются ноги. Ни с чем не сравнимое чувство, настолько оно внезапное и жестокое. Хочется, чтобы поднялась огромная волна и поглотила меня с головой. Швыряю куда-то очки и замираю, как будто из моего тела испарилась вся кровь. Подбородок Ларинн вновь опускается, как в замедленной съемке, и мне становится еще страшнее. Ларинн смотрит на меня глазами цвета морской волны, заглядывает в самую душу, и я думаю, что лучше бы мне похоронить себя заживо в песке. Однако мои ноги, похоже, действуют независимо от мозга, потому что несут меня прямо к ней. Краем глаза замечаю невысокую блондинку, которая тоже бежит в ту сторону. Кажется, она клянет меня на чем свет стоит, но я не уверен.

Из горла сидящей на песке Ларинн вырывается тихий прерывистый плач, ее черные волосы, стянутые в конский хвост, сбились набок. Этот звук словно бьет меня под дых. И тут у нее из носа начинает идти кровь. Твою мать! Должно быть, волна все-таки приближается. Меня накрывает громкий шум, и, теряя сознание, я слышу: «Гребаный…»

А потом все погружается во тьму.

«…сукин сын! Наконец-то пришел в себя! Это ведь у нее течет кровь, а не у тебя, придурок!»

Я быстро моргаю, и чья-то рука касается моего лица. Девушка, которую я, кажется, видел в кофейне напротив, бьет меня по щекам, ее короткие платиновые волосы нимбом обрамляют голову. Делаю глубокий вдох, когда окончательно прихожу в себя, и сажусь, чувствуя, как осыпающийся песок щекочет мне спину. Поворачиваюсь влево, где все еще сидит Ларинн, задрав подбородок кверху и зажимая рукой нос. Ей удается метнуть в меня испепеляющий взгляд.

Нужно поскорее выговориться, пока я снова не увидел, как у нее идет кровь.

– Ларинн, прости, ты же была на другой стороне площадки пять секунд назад, честно, я не видел, как ты там оказалась, я не нарочно, БОГОМ клянусь! – выпаливаю я.

– Заткнись! Ей ни к чему твои оправдания! У тебя есть машина? – кричит на меня блондинка. – Ларинн срочно нужно в больницу!

– Машина? – слышу я свой голос.

– Ну да, четыре колеса, делает «вррум-вррум», когда едет, – гнусаво произносит Ларинн. Она говорит тихо и монотонно, однако голос звучит достаточно грозно, чтобы волосы у меня на затылке встали дыбом.

– Машина есть. Я поведу, – сглатываю я.

– Нет, я поведу, – возражает Дженсен. – Вдруг ты снова потеряешь сознание.

Он трусцой бежит к машине, по пути роясь в моей сумке в поисках ключей.

– А где Джун? – спрашиваю я, поднимаясь на ноги.

Протягиваю руку, чтобы помочь встать Ларинн, но та отталкивает мою ладонь. Светловолосая фея бросает на меня рассерженный взгляд, и на мгновение кажется, что она сейчас покраснеет и рассыплет сверкающую золотую пыльцу.

– Тот парень, – кивает Динь-Динь[10] в сторону удаляющейся фигуры Дженсена, – сказал, что она тоже не выносит вида крови. Кстати, я Элис.

– Прости, мне ужасно жаль! – только и могу пробормотать я. – А я Дикон.

– Я так и поняла, – говорит Элис.

Подумаю об этом позже, решаю я, ведь, похоже, Ларинн упоминала обо мне. Интересно, рассматривает ли она мои фотографии в Интернете с таким же мечтательным и глуповатым видом, с каким я гляжу на ее снимки? Прямо сейчас я плетусь за ними к бетонной лестнице, которая ведет на главную улицу. Поднимаю с земли полотенце и шагаю позади Ларинн, прикрывая ее обтянутую трусиками-танга задницу от посторонних взглядов. Заметив это, Ларинн резко останавливается.

– Какого хрена ты делаешь? – рявкает она, и все ее лицо распухает, приобретая насыщенный бордовый оттенок. Боже милостивый! На одной щеке виднеются линии от волейбольного мяча. На другой, кажется, можно разглядеть логотип «Уилсон»[11]. Нет, это, должно быть, мое воображение. Нечистая совесть горазда на всякие штуки.

– Прости, – вновь бормочу я.

– Телефон в шортах, – говорит Ларинн. – А шорты остались на пляже!

– Понял, сейчас принесу, – отвечаю я, радуясь, что могу хоть как-то помочь.

К тому времени, когда я возвращаюсь с ее шортами и телефоном, Дженсен уже подъехал, и Элис помогает Ларинн забраться в мой дерьмовый старый «Форд Бронко». Наверное, мне бы опять стало стыдно, не заметь я, что грудь Ларинн залита свежей кровью. Стараясь удержаться на ногах, протягиваю Ларинн ее шорты и свою рубашку.

– Держи, – хриплю я.

– Спасибо, – бормочет она в ответ, забирая у меня шмотки.

Паршивец Дженсен всю дорогу сохраняет спокойствие и поддерживает светскую беседу, чтобы отвлечься. По крайней мере, я так думаю. Когда подъезжаем к Доминиканской больнице, я уже знаю о жизни Дженсена больше, чем за весь предыдущий год, что был его другом. А еще я многое узнал об Элис, которая вдохновенно общается с Дженсеном. Все это время я сижу на заднем сиденье, уткнувшись лицом в ладони, и лишь иногда поднимаю голову, чтобы еще раз извиниться перед Ларинн.

Нас отправляют в переполненное отделение «Скорой помощи», отчего мое чувство вины только усиливается. Здесь полно людей со всевозможными летними травмами, горстка страдающих от вызванной непонятно чем рвоты и обычная толпа с кашлем. Придется проторчать здесь целую вечность. Медсестра в приемном покое выдает нам с Ларинн по больничному халату, чтобы мы могли прикрыться, а потом с сочувственной улыбкой протягивает Ларинн пакет со льдом. Элис с Дженсеном решают сгонять за едой, хотя мы об этом не просили.

– Отлично, – печально произносит Ларинн, когда они уходят, а потом сердито ворчит: – Вот уж спасибо!

– За что?

– Разве не понятно, что эти двое запали друг на друга? Оба воодушевились! Твой приятель почти не смотрел на дорогу, а то и дело поглядывал в зеркало заднего вида на Элис.

Ларинн опускается на больничный стул и вытягивает ноги. Элис отдала ей свои сандалии, когда выяснилось, что мы забыли обувь Ларинн на пляже, и они, похоже, на два размера меньше, чем нужно. Такие красивые ноги, как у Ларинн, я никогда не видел. Длинные, но при этом мускулистые. Хочется их погладить, посмотреть, есть ли на них веснушки, вроде тех, что я заметил на ее лице… Проклятье, лицо! Воспоминание о разбитом лице Ларинн и о том, что к этому привело, отвлекает меня от блуждающих мыслей.

– А если он еще в нее не влюбился, то скоро влюбится, – добавляет Ларинн.

– И тебя это огорчает? – интересуюсь я.

Внезапно меня бросает в жар. Вдруг она сама надеялась закрутить роман с Дженсеном?

Ларинн пытается состроить гримасу и шипит от боли.

– Ничего меня не огорчает! – выплевывает она. – Все влюбляются в Элис. Но в то лето, когда она заводит парня, я неизбежно вижу ее реже. Только и всего.

Она тяжело вздыхает и, поправив пакет со льдом, крепче обхватывает себя свободной рукой за талию.

– Обещаю не влюбляться в Элис, – говорю я.

Она искоса смотрит на меня одним припухшим глазом.

– Мне все равно, что ты там обещаешь, – произносит она, но очень тихо. Неуверенно.

Я хочу, чтобы этот разговор не заканчивался. Хочу, чтобы Ларинн говорила со мной, пока не простит. Не нахожу ничего лучшего, как сказать:

– Знаешь, ты всегда можешь найти себе парня.

Она бросает на меня взгляд, который напоминает о змее, готовящейся к броску.

– Или девушку. Смотря кто тебе нравится.

– Зачем заводить парня, если каждый год в конце лета я уезжаю? Мне девятнадцать, и я собираюсь поступать в колледж. – Ларинн принимает самодовольный вид. – Хотя, возможно, теперь благодаря тебе мне это не грозит. – Она машет рукой перед своим лицом. – Еще раз спасибо.

Я откидываю голову назад и с глухим стуком ударяюсь о стену.

– Еще раз прости. Это вышло случайно, – обращаюсь я к потолку.

– Не важно, – буркает Ларинн. – За мной уже едет бабушка. Можешь не ждать.

Провожу руками по лицу. Сисси и Хэл меня прикончат.

– Нет, я подожду с тобой, – говорю я.

В этот самый миг через автоматические двери врываются наши бабушки, на их головах оживленно подпрыгивают одинаковые шляпы для работы в саду. Встаю, чтобы Сисси могла присесть и поворковать над Ларинн, обнимая ее и гладя по волосам. Удивительно, но поначалу Ларинн, кажется, застывает в их объятиях, словно это ощущение ей в новинку. Хм, исходя из моих наблюдений, я был уверен, что у нее всегда все самое лучшее: фотография с первой машиной на шестнадцатый день рождения («Мерседесом»), престижная частная школа (если судить по форме на снимках), четыре чемодана вещей на две недели рождественских каникул, избалованный и заносчивый вид, с которым она держится… Я считал, что с нее пылинки сдувают. Обращаются как с какой-то драгоценностью.

– Ты! – восклицает моя бабушка, тыча в меня пальцем. – Я уже позвонила твоей матери.

– Это вышло случайно, – быстро приходит на помощь Ларинн.

Чистая правда, хотя я думал, что она заставит меня мучиться намного дольше. Мы смотрим друг другу в глаза, и мне уже почти хочется, чтобы Ларинн заставила меня страдать. Тогда я не чувствовал бы себя так ужасно.

– Мне все равно жаль, что так случилось. Надеюсь, у тебя ничего не сломано, – говорю я.

Ларинн кивает в ответ. Снимаю больничный халат, бросаю напоследок еще одно «извини» и выхожу на улицу дожидаться, когда Дженсен пригонит мою машину. Что ж, по крайней мере, у этого лета есть шанс стать особенным.

5

ЛАРИНН

По пути на ланч время проходит слишком уныло, чтобы накручивать себя из-за того, что нахожусь рядом с Диконом. Ну хоть так. Куда ни кинь взгляд, повсюду воспоминания. В памяти всплывает то время, когда я думала, что смогу скатиться на роликах с крутого холма, ведущего к пляжу, и ободрала спину об асфальт. Ларек с донер-кебабом на углу, где каждый год я питалась примерно пять раз в неделю. «Дворец Нептуна», где я провела целое лето, потратив кучу денег на игровые автоматы, чтобы накопить достаточно билетиков на говенный скейтборд, на котором почти не каталась и который обошелся бы мне гораздо дешевле, если бы я приобрела его в магазине. В тот год я чувствовала, что достигла чего-то благодаря своему исключительному упорству. А какой здесь запах океана и песка! Лучший нейтрализатор ароматов всевозможной жареной еды, доносящихся из парка развлечений. Крики с аттракционов напоминают мне о бабушке, которая уговаривала прокатиться, хотя знала, что меня может стошнить и тогда наша прогулка закончится. Бабуля всегда поощряла во мне смелость, даже если это было немного глупо.

Вокруг так много до боли знакомого и вместе с тем ничего, что было бы моим. Мое сердце болезненно сжимается от осознания собственной бездомности, а потом ухает вниз от злости при мысли о том, что Дикону все еще найдется здесь место, даже когда меня не будет.

– А где ты вообще живешь? – выпаливаю я, не зная, что сказать. – Когда не ночуешь в нашем… в доме бабушек?

Дикон с кем-то здоровается, когда мы проходим мимо, и это подтверждает мои мысли о том, что он выстроил здесь жизнь, а я все никак не разберусь со своей.

– Ты же знаешь, что мы с мамой купили кемпинг? – спрашивает Дикон, бросив взгляд, кажется, в мою сторону, но на нем солнцезащитные очки, а верхняя половина лица затенена бейсболкой.

– Да.

После нашего совместного лета с Диконом бабушки весьма редко заговаривали о нем в моем присутствии, но кое-какая информация все-таки просочилась.

– Я построил там дом. Ну, построил для мамы, а позже рядом поставил сборный дом для себя.

– Ого!

– Но на летний сезон я сдал его в аренду, – торопливо добавляет Дикон, – так что даже не думай уговаривать меня перебраться туда.

– Как насчет того, чтобы не думать о том, что думаю я? – огрызаюсь я в ответ. – И в мыслях такого не было. Просто спросила.

– Извини, – произносит он после долгой паузы.

– Все в порядке, – говорю я.

Возможно, я бы и попросила его пожить дома, если бы сообразила раньше. Меня бесит, что он так хорошо разбирается в людях. Читает их мысли, в то время как я в большинстве случаев едва понимаю саму себя.

Он ведет меня в паб «Живая вода», местную пивоварню, где я никогда не была, но чья хозяйка встречает Дикона сияющей улыбкой. Дикон отвечает еще более лучезарным взглядом. Я так сильно закатываю глаза – вот бы не потянуть ненароком какую-нибудь мышцу.

– Спасибо, Аня, – благодарит он, когда та усаживает нас за столик на открытом воздухе с великолепным видом на океан. – Как тетя? Процедура прошла нормально?

Аня размашисто кладет перед нами меню, не замечая, что мое соскальзывает на дощатый пол террасы. Я приподнимаюсь со стула, чтобы его достать, пока девушка рассказывает об операции на пальце ноги своей тети.

– Передай Глории мои наилучшие пожелания, – говорит Дикон, когда она завершает повествование.

– Обязательно, – воркует Аня. – Приятного аппетита! – весело обращается она ко мне.

Я улыбаюсь и, одобрительно хмыкнув, начинаю выбирать еду.

– Что не так? – спрашивает Дикон из-за своего меню.

– Ты о чем?

– Ты скривилась.

– Нет.

– Скривилась, скривилась. Просто скажи, в чем дело.

Я невинно хмурюсь:

– Ни в чем.

Дикон качает головой и облизывает губы.

– Твоя девушка? – спрашиваю я.

Его меню мягко шлепается на стол.

– Нет, – отвечает он, и это слово звучит как вопрос.

– Значит, обожаемая бывшая?

Понятия не имею, что я высматриваю в этом меню.

– Это просто знакомая, Ларри, – произносит он.

Откладываю меню и изучаю Дикона из-под солнечных очков. Он наклоняет голову и смотрит на меня через свои.

– Ой ли? Ты в курсе подиатрических проблем в семьях всех своих знакомых? Какая-то странная разновидность фут-фетишизма, но дело твое.

Дикон снимает очки, надевает бейсболку козырьком назад и с тихим смешком опирается на обе руки, положив их на стол. Пристально смотрит на меня своими темными глазами и произносит:

– Может, у меня просто на редкость хорошая память.

И вновь этот непрошеный трепет, когда сердце, презрев законы гравитации, прыгает вверх. Для меня это то же самое, как если бы он сейчас сказал: «Помню, что твои ноги оставили следы на потолке салона моего старенького „Бронко“, ведь я частенько их раздвигал и поднимал вверх».

К счастью, мне не нужно ничего отвечать, потому что к нам подходит официант. Дикон встает и приветствует его как принято между добрыми приятелями: обменивается с ним рукопожатием и приобнимает, а после этого знакомит со мной. Не знаю почему, но я лучезарно улыбаюсь Оскару, а затем смущенно подпираю подбородок рукой. Широкая улыбка Оскара исчезает, и он заливается ярким румянцем. Дикон заказывает пиво, а я – коктейль. Мы оба берем крылышки.

Я замечаю, что Дикон бросает на меня скучающий взгляд, когда Оскар забирает наши меню и удаляется.

– Ты что, пыталась с ним пофлиртовать? – осведомляется он, скривив губы в ухмылке.

– Что? Нет! – возмущенно фыркаю я.

Дикон хмурится с притворной серьезностью.

– Ты напугала бедного парня, Ларри.

– Да не пыталась я с ним флиртовать!

– Какой бы красивой ни была твоя улыбка, ты не умеешь ее имитировать, даже если от этого будет зависеть твоя жизнь.

– Не знала, что записалась на уроки по очарованию, – говорю я. Мне срочно нужно меню, чтобы спрятать взгляд.

– Так ты считаешь меня очаровательным?

– Ну конечно! – отвечаю я со смехом.

Дикон откидывается на спинку стула и вновь надевает очки, опершись татуированной рукой о бедро.

– Тогда почему из твоих уст это звучит как оскорбление?

Приносят наши напитки, и я делаю большой глоток. Дикон ждет.

Пожимаю плечами:

– Я склонна думать, что очарование не просто так ассоциируется с чарами. Это всего лишь уловка. Способ заставить людей вести себя так, как вы хотите, и делать то, что вам нужно.

Мои родители – самая очаровательная пара на свете, по крайней мере на первый взгляд. Они устраивали приемы, баловали людей своего круга изысканными ужинами и экстравагантными поездками, притворяясь настоящими друзьями и обаяшками. И так по кругу. Купи-продай. Все что угодно, лишь бы избежать общества друг друга или моего. Насколько я знаю по собственному опыту, за этим роскошным фасадом скрывается мир пустых обещаний.

Дикон только хмыкает и отхлебывает свое пиво.

– К твоему сведению, – добавляю я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно равнодушнее, – ты очаровывал кого угодно, только не меня. Большую часть времени.

И правда, он почти не флиртовал со мной до того, как мы стали встречаться.

Он задумчиво наклоняет голову:

– Бóльшую часть времени я не мог понять, чем тебя очаровать, Ринн.

К подобному разговору я совершенно не готова, а потому допиваю коктейль и жестом прошу Оскара принести еще.

Час спустя, где-то в промежутке между тем, как Дикон забрал себе все плечики крылышек и отдал мне плоские кусочки из нашего второго заказа, я осознаю, что хорошенько набралась. Вернее, подвыпила. Я так давно не выпивала, что ощущаю себя пьяной.

– Мы так и не поговорили о доме, – выпаливаю я сдуру.

Потому что, хотя мы ни словом не обмолвились о нашем общем деле, я узнала о том, чем занимается примерно половина сотрудников этого заведения. Малопонятные, слегка скандальные подробности, которыми тем не менее я живо интересуюсь. Оказывается, Аня и один из поваров на раздаче какое-то время встречались и даже создали собственную группу, но потом сюда пришел Оскар, и все узнали, что он еще и талантливый музыкант, и теперь за дверями кухни сложился настоящий любовный треугольник. Меня нисколько не удивляет, что Дикон в курсе всех местных сплетен.

Однако я ловлю себя на том, что хочу расспросить Дикона о нем самом. О татуировке на его руке, о его работе… и по какой-то причине это кажется слишком рискованным. Нужно срочно вернуть разговор в прежнее русло.

Та самая рука, которая занимает мои мысли, останавливается на полпути, потом Дикон все же подносит стакан к губам и делает глоток. На миг меня завораживает движение его мощного горла и языка, который слизывает с губ каплю пива. Завитки волос обрамляют уши Дикона и выбиваются из-под бейсболки, что придает ему слегка мальчишеский вид. Еще у Дикона красивые ресницы, замечаю я. Надо же, а я и забыла.

Определенно напилась.

– Я имею в виду, что у нас, похоже, есть только один вариант, да? Придется продать все как есть, даже если мы получим за дом только половину того, что могли бы выручить с законченным ремонтом, – заявляет он, вгрызаясь в очередное крылышко, и спрашивает с набитым ртом: – Макс ведь не согласится отдать тебе деньги?

У меня скручивает живот от того, что Дикон так беспечно упоминает моего отца.

– Мы с Максом сейчас не общаемся, так что вряд ли.

Дикон изучает свой большой палец, прежде чем с легким причмокиванием слизать с него остатки соуса.

– Хочешь поговорить об этом?

Ну все, с меня довольно! Делаю глоток воды со льдом.

– Не хочу.

– Он и вправду аннулировал твой трастовый фонд только из-за того, что ты бросила универ?

Не знаю почему, но слова «бросила универ» утихомиривают мою злость. «Бросила» звучит как нечто трусливое, хотя на самом деле это был самый пугающий шаг в моей жизни. Лишь смерть бабушки толкнула меня на этот поступок.

– Не аннулировал. Его нельзя аннулировать. – Я замолкаю и рыгаю в кулак. – Просто наложил орга… огра… ограничивающие условия.

Дикон с грохотом ставит свой стакан, и немного пива выплескивается на стол как раз в тот миг, когда из динамиков раздается звук проверки микрофона. На маленькой сцене под навесом у микрофона стоит наша милая Аня с гитарой. Она немедленно приступает к акустическому исполнению песни «…Еще разок, детка»[12].

– Мне нравится эта песня! – радостно заявляю я и внезапно продолжаю: – Никогда раньше не понимала, какая она возбуждающая!

Неужели я произнесла это вслух? В ужасе смотрю на Дикона, а он разражается безудержным хохотом и криво ухмыляется.

– «Покажи мне, как ты этого хочешь»? – цитирует он достаточно громко, чтобы перекричать музыку.

Я отшатываюсь назад так резко, что едва не падаю, и врезаюсь коленом в ножку стола.

– Нет! – почти кричу я.

Дикон смеется еще громче, рокочет глубоким гортанным смехом, который с возрастом стал более хриплым, потом смахивает с глаза слезинку.

– Нет, – говорит он, – это текст песни! Ты не понимала, что песня, в которой есть слова «покажи мне, как ты этого хочешь», возбуждает?

Я не отвечаю, лишь демонстративно снова пью воду. Температура моего тела то повышается, то понижается, и происходит это слишком быстро. Оскар со второй гитарой присоединяется к Ане, и они начинают играть тягучую приглушенную версию песни «Левитирую»[13]. Я раскачиваюсь из стороны в сторону в такт музыке на протяжении всей песни, непреклонно не выпуская изо рта трубочку.

Когда музыка становится чуть тише, Дикон интересуется:

– Что за ограничительные условия?

Мой одурманенный водкой мозг лишь через несколько секунд понимает, о чем именно спрашивает Дикон. До конца куплета и весь припев мы с Диконом рассматриваем друг друга, и только потом я отвечаю:

– Брак.

Бьюсь об заклад, это было самое простое обязательное условие, которое мог добавить мой отец, одновременно фантастическое и, следовательно, единственно возможное, к тому же не требующее бумажной волокиты.

Холодный, словно точно рассчитанный по времени, зловещий ветер налетает с воды, сдувая мои волосы с плеч. В какой-то миг за пределами моего осознания небо раскалывается на алые и золотые полосы. Дикона, похоже, нисколько не потрясло мое признание, его взгляд блуждает по моему лицу.

– Я согласен, – заявляет он.

– Я не просила, – отвечаю я.

– Знаю, ты сделаешь мне предложение. Размер кольца у меня тринадцатый.

– Дикон, это не смешно.

От алкоголя колотится сердце. Дикон наклоняет голову, прикусывая белыми зубами нижнюю губу, как будто знает, что я у него в руках.

– Разве было бы не забавно взять и предъявить этот брак твоему отцу?

– Прекрати.

Звук моего голоса теряется под аккордами следующей песни, акустической кавер-версии «Должно быть, это была любовь»[14].

Выражение лица Дикона смягчается, становится серьезным.

– Я не шучу, Ринн. Клянусь. Не хочу, чтобы дом ушел за гроши. Ты же знаешь, как они его любили. Если не можем оставить его себе, то как минимум сделаем так, чтобы он хоть что-то стоил. Мне кажется, что они оставили его нам не просто так. Не нашим родителям и не моему брату. Нам.

Завораживающе вкрадчивый голос Оскара поет что-то о том, как он вновь представляет себя в чьем-то сердце, и я вскакиваю со стула.

– Мне нужно пописать, – громко объявляю я и на дрожащих ногах направляюсь в туалет.

Не спеша ополаскиваю запястья холодной водой, потом брызгаю на шею, чтобы немного остыть. Когда я выхожу, Дикон ждет меня в коридоре, прислонившись к стене и вновь повернув бейсболку козырьком вперед.

– Готова? – интересуется Дикон.

– Нужно оплатить счет.

– Уже оплатил. – Он протягивает мне мои солнцезащитные очки.

– О… спасибо.

По дороге домой я слишком взбудоражена, чтобы остановить натиск воспоминаний, к тому же мы идем молча, и ничто не удерживает мой затуманенный мозг в настоящем. Только разноцветные огни аттракционов в парке развлечений, мерцающие и размытые на фоне темнеющего неба, и несмолкаемый шепот набегающих на берег волн. Я не осознаю, что бесцельно шагаю впереди Дикона, пока не оступаюсь на неровной поверхности. Он подхватывает меня, моя рубашка задирается, и я чувствую его горячие ладони на своей талии.

Отпихиваю их локтями, словно это опасные щупальца.

– Не надо!

Он раздосадованно ворчит:

– Ты чего? Хочешь упасть?

Я хмыкаю. Чертова ирония!

– С каких пор тебя волнует, что мне будет больно?

Он моргает, как будто я дала ему пощечину, затем медленно подходит ко мне и пригвождает взглядом.

– Кто бы говорил!

У меня кружится голова, сердце неровно колотится.

– Хочу домой, – сдаюсь я.

Дикон делает резкий вдох, словно собирается добить меня, сказать что-нибудь типа «Давай помогу тебе собрать вещи» или «А где именно твой дом?», и я жду удара. Должно быть, Дикон замечает это, потому что хмурится, окидывает меня взглядом и, выдохнув, отступает.

– Хорошо, – тихо произносит он.

Мы проходим еще полквартала, когда Дикон останавливает велотакси, кузов которого сзади украшен гирляндами светодиодных лампочек.

– Привет, Глен, – здоровается Дикон с водительницей.

На навесе виднеется надпись: «Прокатись с Глендой». Дикон протягивает женщине несколько купюр.

– Пожалуйста, отвези ее ко мне, – просит он.

Соус от крылышек жжет мой желудок огнем, когда я задаюсь вопросом, часто ли Дикон привозит своих подружек к себе домой. Дикон вручает мне связку ключей, отделив два.

– От ворот, – говорит он об одном ключе и показывает другой: – От главного входа.

– А от второго этажа? – спрашиваю я, потом вспоминаю. – Ах да, там ведь нет двери.

– Точно, – подтверждает он.

Дикон открывает рот, как будто хочет что-то добавить, но, передумав, засовывает руки в карманы и уходит в противоположном направлении.

6

ЛАРИНН

Утром сориентироваться получается не сразу. Открыв глаза, я замечаю, что через открытые застекленные двери – в одной не хватает стекол, и она наполовину закрыта брезентом, – открывается вид на небольшой балкон. Вдали можно разглядеть башню старой церкви в миссионерском стиле, кусочек пирса справа от нее и пальмы, которые обрамляют всю картину. До меня уже доносятся отдаленные крики людей на аттракционах и лай морских львов со своих постов.

Я в своей старой комнате у бабуль, но…

Вчерашний день понемногу просачивается сквозь забытье, когда появляется Дикон. Он обходит разбитую дверь и кладет руки на раму, заслоняя обзор.

– Кофе? – спрашивает Дикон.

Может, это все утренняя тишина или то, что, несмотря на вчерашнее, сейчас он бодр, свеж и совершенно… невозмутим. Такой же, как и прежде, независимый. А я устала зависеть. От него, от родителей, даже от собственных мыслей.

Сквозь туман похмелья пробивается еще одно воспоминание: Дикон расталкивает меня, отрубившуюся на диване, отводит в свою комнату и оставляет на прикроватной тумбочке стакан воды и таблетку аспирина. Я сажусь, беру и то и другое, потом молча иду к груде своего багажа, сваленного в гостиной.

Господи, ну и где же мне переодеться? Единственная комната с дверью – ванная, и я вынуждена неловко и сконфуженно проходить мимо Дикона, который все еще торчит в дверном проеме. Только теперь он опирается на косяк одной рукой, а в другой держит дымящуюся кружку. Он приветственно поднимает ее, когда я вновь плетусь мимо него. Закрываюсь в ванной. Тьфу!

Неторопливо чищу зубы и переодеваюсь. Тщательно тру лицо. Изучаю свое отражение в зеркале и молча спрашиваю себя: «Что бы ты сделала, если бы не заморачивалась? Если бы не испытывала к нему никаких чувств? Как бы себя повела? Тебе, как никому другому, известно, что противоположность любви вовсе не ненависть, а безразличие. Ты можешь притвориться спокойной и безразличной, даже если это далеко не так». Обещаю себе, что хотя бы попытаюсь, и выхожу на балкон.

Дикон поставил еще один складной стул рядом со своим, а на табурет между ними – две кружки. Несколько минут мы сидим молча, медленно прихлебывая кофе. И я не уверена, уступаем ли мы друг другу право высказаться первым или просто готовимся к очередной битве. У меня странное чувство, что Дикон тоже этого не знает.

– Я хочу продолжить наш разговор, – начинает он, щурясь на солнце.

– Какой именно? – спрашиваю я, не отрывая взгляда от горизонта.

– Тот, в котором мы договорились пожениться на определенный срок, чтобы получить доступ к твоему трастовому фонду, объединить наши средства и закончить ремонт до того, как мы решим либо вместе сдавать дом наших бабушек в аренду, либо продать его за те деньги, что он стоит, а это кругленькая сумма.

«Невозмутимость, черт возьми!» – повторяю я как мантру.

– И каким же будет этот срок?

Судя по виду Дикона, легкость и быстрота моего ответа приводят его в замешательство, и на миг меня охватывает ощущение победы. Однако он быстро приходит в себя.

– Думаю, это зависит от того, сколько у тебя денег, – говорит он. – Если хватит закончить весь ремонт, значит, разбежимся сразу же после того, как дом будет готов. Если нет, то придется постепенно пополнять сумму и, полагаю… Ну, в общем, месяцев в шесть, наверное, уложимся. Пусть мы осточертеем друг другу, зато потом сможем развестись и продать дом гораздо дороже, чем сейчас.

– А куда денется Сэл? Оставлять арендную плату такой, как сейчас, уже не получится.

– О Сэл я побеспокоюсь, когда будет повод, – произносит Дикон немного жестко.

Полагаю, он прав, ведь последние несколько лет он бывал с ней рядом гораздо чаще, чем я.

– Если мы ввяжемся в эту историю – а я пока не согласилась! – но, если все-таки договоримся, я дождусь конца ремонта.

Да, если я забуду о своей гордости и соглашусь на предложение Дикона, мне нельзя потерпеть неудачу.

– Понял, – кивает Дикон.

– Есть только одна крошечная деталь, о которой ты забываешь.

– Какая?

– То, что мы с тобой не выносим друг друга, – говорю я. – Ты считаешь меня избалованным ребенком, а я тебя – самоуверенным говнюком. Подобное сочетание разрушает настоящие браки, поэтому совместное участие в фиктивном в рамках наших ситуативных отношений было бы… – Я качаю головой, пытаясь подобрать подходящее слово. – Катастрофическим.

Губы Дикона кривятся, в глазах ужас.

– Самоуверенный говнюк?

– «Мерзкий потаскун» звучит слишком ласково. Среди тех, кого я люблю, полно мерзких потаскунов.

Он улыбается:

– Правда? И кто же это?

– Видишь? Мы ни одного разговора не можем закончить без того, чтобы ты все не испортил.

Я поднимаюсь со стула, но рука Дикона обхватывает мое запястье.

– Прости, ладно? – говорит он со смехом и поднимает ладони вверх в знак капитуляции. – Больше не буду, честно.

Подозрительно смотрю на него, и он испускает долгий усталый вздох. Один, самый непослушный завиток спадает Дикону на лоб. Я впиваюсь ногтями в ладони, едва сдерживаясь, чтобы его не убрать.

– Неужели тебе не хочется просто довести дело до конца? – спрашивает Дикон. – Продать дом – это одно, но продать его в таком ужасном состоянии? – Он сглатывает. – Я готов на что угодно, лишь бы этого избежать.

Включая женитьбу на мне, очевидно.

– Не похоже, что кто-то из нас трепетно относится к браку, – продолжает Дикон.

Тут он прав, подловил.

– Это всего лишь лист бумаги, Лар.

А раньше это был просто секс. То, с чем мы оба согласились, но я неправильно истолковала.

– Не представляю, как мы сможем провернуть это дело и не убить друг друга, – говорю я.

Самые первые две недели вместе во время рождественских каникул мы провели в бесчисленных ссорах из-за всяких глупостей, включая мое место за обеденным столом. Как только Дикон понял, что оно мое, каждый вечер мы сражались за то, кто доберется до него первым. Кульминацией одного ужина стал безумный бросок, в результате которого я случайно заехала ему локтем в глаз, и Новый год Дикон встретил с фингалом. Совершенно бессмысленный повод для ссоры. А нынешняя затея предоставит нам сотни возможностей для подобных ссор.

Дикон пожимает плечами:

– У меня отличная страховка. Ты бы стала выгодоприобретателем.

Его слова вызывают у меня удивленный смешок, и Дикон радостно ухмыляется. И будь я проклята, если он сейчас не усовершенствованная версия того привлекательного засранца, ради которого я бросала Элис и отменяла летние планы с бабушками, чтобы он мог скрутить меня как крендель. Из-за которого я превратилась в страдающую влюбленную дуру, помешанную на сексе. Чувствую себя точно так же, как всякий раз, когда я стояла перед аттракционом «Огненный шар» в парке и собиралась с духом. Испуганной и в полном восторге. Я практически слышу бабушкин голос: «Ты будешь очень счастливой, потому что не испугалась».

На самом деле у меня, как правило, бывало две минуты безграничной радости, втиснутых между неподдельным ужасом и приступом морской болезни, которая всегда брала верх, когда поездка заканчивалась. И все же бабушка была права. Я чувствовала, что совершила нечто особенное.

– Нам нужно составить очень подробный договор, – предлагаю я.

– Согласен. Полный, всеобъемлющий план.

– Хочу, чтобы у меня было право голоса. Например, по поводу отделки, да и всего остального тоже.

Мне хочется воздать должное этому месту и бабулям.

– Нам, конечно, придется учитывать бюджет, но твое предложение достаточно разумно.

Я фыркаю:

– Разумность – это не то, что мы обычно возбуждаем друг в друге.

Мы стоим рядом, грудь к груди.

– Может, отнесемся к данной ситуации как к долгой асексуальной ролевой игре?

– То есть к чему в определенный момент приходит большинство браков?

– Поиграй со мной в дом, – просит Дикон.

Я приподнимаю бровь.

– Да ладно тебе! Ты в детстве никогда не играла в дом? – Уголок рта Дикона приподнимается. Я допиваю остатки кофе. – Нужно притвориться мужем и женой и вести дом, как посчитаем нужным. Всякий раз, когда один из нас хочет придушить другого, мы притворяемся, что у нас настоящая семейная ссора, и ведем себя соответственно.

Если не считать варианта, что мы меняем дома, и каждый новый дом больше и лучше прежнего, чтобы разойтись по разным углам как можно дальше друг от друга… я бы не сказала, что у меня много примеров, на которых стоит научиться здоровому разрешению конфликтов в браке.

В памяти всплывают непрошеные воспоминания, накладываются одно на другое: разные дома и разный возраст, а я одна в своей комнате с включенной на полную громкость музыкой и в окружении мягких игрушек или шикарных вещей, которые служили заменителями семьи. Моя версия игры в дом состояла из этого, а еще из того, что я смотрела на дверь своей комнаты и ждала, пока кто-нибудь из родителей не выберет меня, чтобы поделиться эмоциональной энергией. Помню, как с возрастом я начала понимать, что такое деньги. Осознавая, что, хотя их предостаточно, нигде не ощущается такой пустоты, как у нас дома.

Уверена, что это чувство накапливалось постепенно, а не возникло за несколько мгновений, но хорошо помню тот день, когда мое собственное одиночество изменилось и стало ощущаться как злость. Репетитор, к которому я ездила на автобусе три раза в неделю, уехал в отпуск, поэтому я предупредила родителей, что меня нужно будет забрать из школы. Когда никто не появился, я несколько раз позвонила маме из кабинета администрации, но так и не получила ответа, так что из школы стали звонить моему отцу. Он, разъяренный донельзя, забрал меня, а через несколько минут на подъездную дорожку за нами въехала мама, пребывающая в полном неведении.

Как оказалось, во время занятия с тренером ее мобильный находился в режиме «Не беспокоить», а потом она задержалась, чтобы перекусить и пообщаться с подругами, забыв включить уведомления. Она дошла до конца объяснения, не осознавая и не признавая, что тоже про меня забыла. Папа набросился на нее за то, что его выдернули с деловой встречи, а меня отправили в мою комнату.

Мне всегда казалось, что, если я буду делать все, чего от меня ожидают, буду хорошей, буду причинять как можно меньше неудобств и как можно меньше требовать, тогда, возможно, для меня найдется местечко между ними. Вместо этого злость стала моей безмолвной спутницей, я облачилась в нее словно в саван. Я принимала родительскую любовь везде, где только могла, и обычно она проявлялась в виде гордости, когда мне удавалось сделать что-то впечатляющее.

Теперь для разнообразия хочется произвести впечатление на саму себя.

– Я думаю, что в память о бабулях мы справимся. А ты как считаешь? – говорит Дикон.

От меня не ускользает ирония, когда я произношу:

– Согласна.

7

Пять дней спустя

ЛАРИНН

Есть одна крошечная деталь, на которую мы оба не обратили должного внимания, прежде чем прийти к соглашению. Как мы будем уживаться друг с другом?

– Неужели так сложно убрать из раковины свою омерзительную щетину? – взвываю я, когда захожу в ванную и вижу оставленный Диконом беспорядок.

– Примерно так же сложно, как не оставлять омерзительно длинные пряди ведьминских волос, облепившие все стены душевой кабины! – парирует Дикон, на его виске пульсирует жилка, волосы еще влажные после душа.

Можно смело сказать, что мы изо всех сил стараемся быть добрыми соседями.

– Привет, голубки! Через сорок пять минут мы уже должны быть в пути! – кричит из гостиной Элис. – Дикон, раз ты, похоже, уже готов, не сходишь за кофе для всех?

– Мне покрепче, mon crétin[15], – мурлычу я тихо, чтобы Элис не расслышала.

– Не премину плюнуть в него, сахарочек, – произносит Дикон, передразнивая меня, в его тоне слышится отголосок прежнего акцента, а звук «р» исчезает с ленивым презрением.

– Кстати, ты, кажется, плохо побрил спину.

– Спину я не брею, – в замешательстве отвечает Дикон, но все равно слегка поворачивается и бросает взгляд мимо меня, чтобы посмотреть в зеркало.

Я злобно усмехаюсь, затем с невинным видом пожимаю плечами и захлопываю дверь ванной перед его свежевыбритой физиономией. Прислоняюсь к двери, пытаясь отдышаться. Увы, даже туповатое выражение лица Дикона не доставляет мне должной радости. Запах его геля для душа окутывает ароматным облаком, и приходится напомнить себе – я не собачка Павлова, чтобы рефлекторно раздеваться.

Честно говоря, первые полтора дня прошли замечательно. Мы подали заявление о получении брачной лицензии и стали вежливо обхаживать друг друга. Я купила кое-какие основные продукты, чтобы не посягать на запасы продовольствия Дикона, состоящие, впрочем, большей частью из снеков и мяса во всех видах, а он заказал запасные ключи. На следующий день после того, как мы заключили соглашение, ему пришлось уехать по делам в кемпинг. В глубине души мне очень хотелось спросить, не собирается ли Дикон рассказать о нашем соглашении своей маме, но я не могла решить, как отнестись к любому из возможных ответов, и потому промолчала. К тому же в тот день у меня была первая рабочая смена в «Кофе и разговорах», и, несмотря на некоторые трудности с запоминанием деталей процесса – кассы, эспрессо-машины, оптимального способа вспенить молоко для идеального латте, это оказалось здорово. Возможно, мне просто понравилось работать бок о бок с Элис, но к концу дня я была вне себя от радости, что все получилось.

А вот на третий день все пошло наперекосяк. Я вновь проснулась на диване, на этот раз с болью в шее, и меня тут же смутил доносящийся из коридора звук: как будто Дикона сначала рвало, а потом он начал энергично сморкаться.

– Ты там в порядке? – крикнула я, все еще сонно моргая.

Он высунулся из ванной, голый по пояс и с зубной щеткой во рту. Я вдруг заметила, какая рельефная у него грудь.

– Ну да. А что?

– Такие звуки доносятся, словно из тебя изгоняют злых духов.

Дикон обиженно надулся, не выпуская изо рта щетки.

– Не все умеют подавлять рвотные рефлексы, Ларри.

Вот козел!

– Очень мило.

– Да, дорогая, – произнес Дикон, многозначительно играя бровями. – Так и есть.

– Ты омерзителен, – тихо пробормотала я, направляясь на кухню, нуждаясь в кофеине и хоть какой-то защите перед общением с Диконом. Впрочем, из-за того, что в доме нет звукоизоляции, он все равно меня услышал.

– Господи, жду не дождусь нашей совместной старости! – пропел он.

Я залпом проглотила кофе в гостиной и целую вечность сдерживалась, чтобы не описаться, пока Дикон наконец не вышел из своей комнаты, свежий и полностью одетый. А я сидела, растрепанная и неопрятная, с переполненным мочевым пузырем и волосами, стянутыми в хвост, который за ночь съехал куда-то за ухо.

– Я скоро вернусь, сладкие губки, – сообщил Дикон. – Душ слегка пошаливает, поэтому вот инструкции.

Он бросил записку на стол и послал мне воздушный поцелуй.

– Буду скучать по тебе каждую минуту, пока ты не вернешься, mon amour[16], – в тон ему ответила я и тоже послала поцелуй, переходящий в непристойный жест.

– Если, конечно, будешь очень хорошей девочкой, – сказал Дикон и смылся, прежде чем я успела что-либо возразить.

Едва закончив свои утренние дела, я позвонила на работу Элис.

– Как ты вообще живешь вместе с парнем? – взвизгнула я, когда та ответила. – Кстати, привет, ты занята? Есть время?

– Сейчас восемь утра, и это кофейня. Конечно, я занята. Но я ждала твоего звонка, – сказала она со смехом.

– Элис, он отвратителен! У него дырявые полотенца! А еще комковатая подушка на диване и две сплющенные на кровати! В ванной всего два флакона: один с гелем для душа, а другой – с шампунем и кондиционером, два в одном.

Она рассмеялась, заглушая шум суеты на заднем фоне.

– Дженсен тоже был таким, пока не переехал ко мне. Теперь он засыпает в шелковой маске для глаз под генератор белого шума и на четырех подушках, а еще ежедневно ухаживает за кожей не меньше, чем я. У Дикона, по крайней мере, есть каркас кровати. О, помяни черта, и он тут как тут!

– Что такое? Кто там?

Я надеялась, что Элис имела в виду Дженсена, но затем услышала, как телефон переключился, и из трубки раздался голос Дикона:

– Уже соскучилась? Я же сказал, что скоро вернусь. Согревай постель и оставь дверь открытой.

– Обойдешься. И для начала установи дверь!

– М-да, нам нужно поработать над твоим умением говорить непристойности.

Повесив трубку, я заорала в подушку. Она не заглушила мой крик, потому что была толщиной в полдюйма.

Остаток дня я провела, яростно отмывая свою «Хонду» и пытаясь избавиться от всего, что вызывало у меня тревогу, раздражение и (что удивительно) чувство легкого эмоционального подъема, а потом поехала на ближайшую стоянку Cash4Cars[17]. За машину я выручила всего лишь несколько тысяч, но пока было неясно, сколько времени понадобится, чтобы оформить свидетельство о браке и получить чек из трастового фонда. Так у меня хотя бы появилась возможность отдать Дикону часть денег в знак доброй воли, а себе оставить небольшую сумму на личные расходы. Кроме того, все необходимое находится здесь в шаговой доступности, и даже с деньгами из фонда расходы на ремонт дома придется периодически восполнять. Было неплохо сэкономить как на автомобильной страховке, так и на бензине, особенно если в результате я смогу позволить себе медстраховку (ясное дело, когда отец поймет, что все еще платит за мою, то непременно ее аннулирует!) и полноценное питание на какое-то время.

Со стоянки я уезжала на «Убере», ощущая странную необратимость. Приобретение «Хонды» было одной из первых задач, с которыми мне пришлось справляться самостоятельно. Продав часть мебели, я смогла купить машину и еще внести арендную плату за милую квартирку, за которую до этого платил отец (разорвать договор аренды не рискнула, это обошлось бы слишком дорого).

В тот вечер я вошла через дверь (отсутствующую) с гордо поднятой головой, обнаружила на диване Дикона, который лежа смотрел на телефоне спортивный канал, и положила ему на грудь четыре тысячи долларов, оставив тысячу себе. Он хмуро посмотрел на деньги, затем на меня.

– Чем это ты сегодня занималась? – спросил он.

– Знаю, этого мало, но все-таки. – Я кивнула на пачку денег. – Жест доброй воли.

– Ты ограбила церковь?

– Что? Нет, Дикон, – нетерпеливо сказала я, – это заявление. Своего рода знак, что я буду честно выполнять наш договор и что у меня серьезные намерения.

– Да я шучу, Ларри, смотри не лопни от злости, – протянул он, переводя взгляд на телефон. – И где ты столько достала? Занялась черной магией? Убила человека?

Пока нет.

– Я продала свою машину, как и обещала.

При этих cловах Дикон сел, свесил ноги с дивана и озадаченно посмотрел на меня снизу вверх.

– Почему ты так на меня смотришь? – поинтересовалась я.

– Э-э, потому что не считаю это необходимым шагом?

– О чем это ты? Я же сказала, что планирую ее продать, в тот же день, когда приехала!

– Но тогда мы еще не знали, что ты получишь деньги из своего трастового фонда, – заметил Дикон. – Как ты собираешься передвигаться по городу, если нам что-либо понадобится, скажем, для ремонта? Подвесишь тяжелые банки с краской на палку и будешь таскать их на спине, как средневековый ремесленник?

Я сделала глубокий вдох и собрала остатки терпения. Как он там говорил? «Поиграем в дом»? Отлично.

– Что ж, mon coeur[18], в тех редких случаях, когда я никак не смогу обойтись без транспортного средства, буду одалживать машину у моего дражайшего муженька.

– Да? А ты уже научилась водить на механике?

Я несколько раз моргнула. Черт!

– Ты что, все еще ездишь на «Бронко»?

В этот миг я поняла, что не видела его машину. Нет, вряд ли. Неужели она до сих пор на ходу?

– Конечно. – Дикон страдальчески вздохнул. – Полагаю, я мог бы дать несколько уроков. Исключительно для моей драгоценной женушки. – В его устах это прозвучало так, словно речь шла о сложном стоматологическом вмешательстве. – Особенно учитывая то, что она никогда не принимает важных решений без меня, – пробормотал он себе под нос.

– Кстати, мне нужна кровать, ясно? – резко произнесла я. – Понятия не имею, сколько времени у нас займет оформление свидетельства о браке, но я бы предпочла спать не на диване, как последние полгода!

Впрочем, задумавшись об этом, я вдруг поняла, что последние две ночи были лучшими за очень долгое время, даже несмотря на то, что у меня побаливали спина и шея. Здесь мне всегда великолепно спалось.

– А еще очень неудобно и унизительно ждать, пока освободится туалет, только для того, чтобы переодеться. Мне нужно хоть какое-то подобие уединения. Что-нибудь вроде ширмы.

Дикон положил деньги на журнальный столик и строго на меня посмотрел:

– Почему ты шесть месяцев спала на диване?

У меня напряглась шея, в груди все сжалось. В этом и была моя проблема. У меня никогда не получалось сохранять ровные, спокойные отношения с Диконом. Я пыталась притворяться, но в конце концов выдавала все свои слабости.

– Не важно, – отмахнулась я от вопроса. – Просто хочется устроиться покомфортнее.

Челюсть Дикона дернулась.

– Хорошо, – кратко ответил он и на остаток ночи удалился в свою комнату.

Вчера пришло электронное письмо о том, что наша брачная лицензия готова, а на сегодня я записалась на прием в окружной суд Сан-Франциско.

Когда я наконец выхожу в черном с головы до ног из ванной, Элис хмурится:

– Чувствую, что буду плохой подругой, пока не попрошу тебя переодеться. На свадьбу нельзя надевать черное.

– Не называй это свадьбой, – стону я.

– А как еще? Свадьба – она и есть свадьба.

– Прекрати! Это же не по-настоящему. Я не намерена думать об этом как о свадьбе.

Надо бы перестать повторять слово «свадьба».

– И правда, вид у тебя такой, словно собралась на похороны.

– Разве нет? – мрачно произношу я.

Элис вздыхает в мою сторону:

– Ну все, Ларинн, хватит. Меньше всего мне хочется давить на тебя, но все-таки придется, так что извини. Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, и это действительно важно. Но, если честно, у меня не получается тебе сочувствовать. Я нисколько не жалею, что тебе приходится временно выйти замуж за привлекательного мужчину только для того, чтобы в конечном итоге стать совладелицей прекрасного дома на берегу моря или в худшем случае получить крупную сумму денег, продав этот самый дом. Можешь считать меня чокнутой, но я просто не могу тебя жалеть.

– Элис…

– Нет. Послушай, я знаю, что ты чувствуешь. Но власть мужчины – это вовсе не то же самое, что партнерство с мужчиной. Мы с Дженсеном даже не женаты, однако он все еще мой партнер – и чертовски хороший. Думаю, тебе так и нужно смотреть на ваш союз, если ты собираешься довести дело до конца. Ты можешь начать все сначала, понять, чего ты хочешь от жизни, а в процессе у тебя будет партнер.

– Да, но, видишь ли, твой партнер хорош и всегда тебя поддерживает. Он мотивирован. И все благодаря тому, что вы с Дженсеном занимаетесь сексом.

Элис ахает с притворным возмущением.

– Кто бы говорил! – смеется она. – Честно говоря, это случается гораздо реже, чем ты думаешь, учитывая график работы этого бедолаги и то, что я в последнее время постоянно торчу в кофейне.

И все же. Вообще-то это Элис должна сейчас выходить замуж, причем по-настоящему. С цветами, красивой церемонией и шампанским. Но я знаю, что они ждут, когда Дженсен закончит обучение на медицинском факультете, которое он сам оплачивает, взяв солидный кредит. Я внимательно смотрю на подругу и вижу небольшие признаки переутомления, которые раньше не замечала. Под глазами круги в виде полумесяцев, а улыбка стала более жесткой и усталой. Меня внезапно охватывает страх, что я только усугубляю ситуацию. Вызываю у Элис раздражение или беспокойство. Она дала мне работу, подарила свою дружбу, бесконечную и стойкую, а я даже не знаю, что предложить взамен.

– Наверное, я могу считать, что выхожу замуж за саму себя, – заявляю я с напускной бравадой. – Сегодня я выбираю себя и не боюсь никого разочаровать.

Преувеличение, конечно, но надо же с чего-то начинать. Элис улыбается, слегка удивленная.

– Умница! – говорит она. – А теперь иди переоденься.

Однако на этом я подвожу черту и оставляю черный наряд.

8

ДИКОН

Так и знал, что Ларинн наденет черное. Она выходит из моей комнаты, гордо задрав нос, в приталенном платье с разрезом до бедра. Вырез платья посередине украшает крошечный бантик. Ирония этого бантика в том, что он, вероятно, фальшивый и на самом деле не развязывается. Это тот самый узел, над которым упорно трудишься, но, развязав, ничего не добиваешься, кроме разочарования и дезориентации.

Впрочем, когда Ларинн садится в мой автомобиль, на ее лице появляется довольное выражение. С тех пор как она в последний раз видела мой «Бронко», я отреставрировал его от верха до низа, включая все, что между ними. Ларинн осторожно проскальзывает на кожаное сиденье, словно ожидает подвоха, но единственное, что может здесь внезапно подкрасться, – это распаляющие воспоминания.

Элис всю дорогу поддерживает разговор, отвлекая нас с Ларинн. Я слежу за дорогой по навигатору в телефоне и участвую в беседе, только когда ко мне обращаются, стараясь, чтобы мой мозг работал на автопилоте.

Процесс регистрации в окружном суде вызывает странное разочарование. Казалось бы, люди, заключающие контракт, который изменит их жизнь, должны попадать в более официальную обстановку. И вот я, не успев опомниться, уже стою перед жизнерадостным регистратором брака, предоставленный судом свидетель сидит на передней скамье, а Элис, остановившись напротив меня, ждет Ларинн. Я-то думал, что мы просто встанем перед столом, подпишем все бумаги и произнесем пару слов. Может быть, клятву верности? Вместо этого здесь комната с покрытым темно-синим ковром проходом между несколькими рядами скамей и большими деревянными дверями в конце. Они открываются, входит Ларинн, и в тот же миг начинает играть музыка.

Ужасно глупо, и мне сразу хочется все прекратить. Черноволосая, в черном платье, Ларинн идет по синему проходу и становится похожа на выплывающую из моря сирену. Я вдруг чувствую себя мультяшным дурачком, пытающимся поймать ее в невод, хотя прекрасно знаю, что скорее это она поймает меня. В разрезе платья мелькает ее нога, и я слышу звон в ушах. Ну почему она так чертовски красива? Кажется, у меня сбивается дыхание. Жаль, у нее нет цветов. Я хмуро смотрю на ее стиснутые руки, потом тянусь к ним.

– Кольца взяли? – спрашивает регистратор.

– Э-э, нет. Хм, мы не… – заикается Ларинн, а я начинаю шарить в кармане свободной рукой.

– Погоди, – говорю я, высвобождая вторую ладонь.

Торопливо снимаю ключи с кольца.

– У меня только это, но оно ведь подойдет? – спрашиваю я регистратора.

Чувствую, как у меня на лбу выступают капельки пота.

– Ну, вообще-то можно обойтись и без колец, – говорит регистратор, слегка пожимая плечами.

– Вот, держи, – произносит Ларинн и торопливо снимает с правой руки кольцо с рубином. Наверное, оно когда-то принадлежало Сесилии. Ларинн хватает мою ладонь и кладет на нее кольцо.

– Я возьму кольцо от ключей, – говорит она.

Вручаю его Ларинн, и у меня сводит челюсть. Вдыхаю через нос, поворачиваюсь к регистратору и киваю.

Остальное происходит в мгновение ока. Я пытаюсь унять бешеный пульс, но вместо этого в мой мозг врезаются слова. Мы соглашаемся любить и лелеять друг друга, и я ухитряюсь не рассмеяться. Надеваю кольцо с рубином на длинный изящный палец Ларинн, а она надевает кольцо от ключей на мой, еще более длинный, но далеко не изящный. А потом мне разрешают поцеловать невесту, и я чуть не спрашиваю, обязательно ли это делать, поскольку уверен, что она против. Однако ее глаза встречаются с моими, и я замечаю в них мольбу. Возможно, Ларинн просто не хочет, чтобы я поставил ее в неловкое положение, но подобное выражение лица настолько ей несвойственно, что выглядит чем-то чужеродным. Подхожу ближе и вдыхаю ее аромат, запах сладкой ваты и, может быть… может быть, меня самого? Запах моего мыла на ее коже. При мысли об этом что-то начинает колотиться у меня под ребрами, а потом стекает по позвоночнику, и моя рука сжимается в кулак на ее спине. Взгляд Ларинн блуждает между моих глаз, затем опускается ко рту. Она с усилием сглатывает, и пропадает даже намек на нежность, сменившись чем-то холодным и жестким.

В подростковом возрасте Ларинн временами бывала жестокой… в лучшем случае непредсказуемой. Но эта… эта Ларинн опасна, ее глаза, похоже, видят меня насквозь, проникают вглубь, в самое незащищенное место. Но затем ее рука скользит вверх по моему запястью, обхватывает локоть, и я, повинуясь инстинкту, притягиваю Ларинн еще ближе, ее грудь прижимается к моей. Я не в восторге от того, что делает со мной ее прикосновение, все ее округлые и мягкие местечки идеально заполняют отвердевший с возрастом рельеф моего тела. Опускаю голову, наши губы наконец встречаются, мы оба одновременно резко вдыхаем через нос, и по комнате разносится тихий свистящий звук.

Поначалу мы просто прижимаемся губами, но поцелуй достаточно мягкий, чтобы я вспомнил, как она целовала меня раньше. То, что навсегда врезалось в мою память. Вспомнил ее любопытной и открытой, с маленькой морщинкой между бровями, вспомнил, как Ларинн покусывала меня, когда была довольна. Мы целуемся все нежнее, нижняя губа Ларинн прижимается к моей, и я не могу понять, кто из нас углубил поцелуй. При первом прикосновении ее языка я не могу сдержать звук, и Ларинн отстраняется. Она старательно не смотрит на меня, высвобождаясь из моих объятий и разглаживая платье.

И вот… свершилось. Я женат. На женщине, которая меня ненавидит.

– Третий этаж, пятая дверь направо, – тихо произносит регистратор.

Мы оба поворачиваемся к нему.

– Что? – спрашиваю я.

Он смотрит на нас поверх очков, на его лице расплывается добродушная улыбка.

– Поверьте мне, вас никто не потревожит, – говорит он. – Уж я-то знаю, как обжигает такая страсть. Есть только один способ погасить этот жар.

Он понимающе кивает.

– О господи! – в ужасе восклицает Ларинн.

Элис начинает хихикать. Регистратор переводит взгляд на меня.

– Надо бы подбросить дровишек, понимаете, о чем я?

– На этом все? – спрашиваю я.

Ларинн по-прежнему ошеломленно таращит глаза.

– Угу, – щебечет регистратор. – Мы со свидетелями подпишем свидетельство о браке, и можете идти.

– Спасибо, было бы славно, – решительно заявляю я.

Мы берем еду навынос и едем к парку, откуда открывается вид на мост «Золотые ворота». День невероятно безмятежный, лазурное небо усеяно пухлыми белыми облаками. Яркое солнце смягчается прохладным ветерком. Пока Элис отвечает на звонок, прохаживаясь по дорожке, а Ларинн ест за дальним от меня столиком, я отламываю кусочки от миски из хлеба, который уже пропитался кукурузной похлебкой, и тщательно их пережевываю, потому что в данный момент все остальное неподвластно моему контролю. Не уверен, сколько свободы действий нужно Ларинн, не понимаю, насколько глубоко я погружен в собственные мысли, но точно знаю, что эта трапеза восхитительна. Возможно, я импульсивно сделал очень серьезный выбор, и лишь ради того, чтобы закончить начатое, куда придется вложить немало надежд и энергии, но сейчас я предпочитаю сосредоточиться на еде, позволив ей стать смыслом моего существования, и не отвлекаться на все остальное. Ларинн подходит ко мне, садится рядом, и хаос моих мыслей успокаивается, а я сосредоточиваюсь на ней. Она протягивает ко мне поднятую пластиковую ложку.

– За нас? – спрашивает Ларинн.

– За нас, – соглашаюсь я, чокаясь с ней ложкой. – И спасибо за обед.

Она демонстративно изучает свои ногти.

– Можешь звать меня спонсоршей, спасибо.

Я вновь усмехаюсь:

– Похоже, деньги за машину ударили тебе в голову.

– А говорят, что деньги ничего не решают.

– Господи, надеюсь, что решают, – признаюсь я. – Нам предстоит много чего оплатить.

– Ага, – соглашается она. – Думаю, ты прав.

Щеки Ларинн розовеют от ветра, а под солнцем глаза приобретают невероятный оттенок зеленого. Она ловит мой взгляд и, к моему удивлению, воспринимает его как приглашение и пристально смотрит на меня в ответ.

– Я тут подумал… – говорю ей.

– Свои симптомы лучше обсуди с Дженсеном, он же врач.

– Да ты в отличной форме! – Я с трудом сдерживаю смех.

Улыбка медленно расползается по ее лицу, затем она отворачивается и, прищурившись, любуется открывшимся видом.

– Просто тренируюсь быть начеку в твоем присутствии.

С ее лица исчезает улыбка, и я бормочу что-то невнятное в знак согласия.

– Что ты хотел сказать? – спрашивает Ларинн.

– Я подумал… А как тебе идея заняться тимбилдингом? Ну, чтобы периодически снимать напряжение?

Она мрачнеет.

– Для начала поясни, что ты имеешь в виду.

– Сама подумай, – продолжаю я, – людям, которые работают вместе и не особенно интересуются друг другом, все равно приходится постоянно участвовать в корпоративных выездных мероприятиях.

Свирепый взгляд немного смягчается. Интересно, а она о чем изначально подумала?

– Ну и как часто ты предлагаешь этим заниматься?

Я пожимаю плечами:

– Думаю, одного раза в неделю будет достаточно.

– Раз в неделю? Тебе не кажется, что мы и так будем проводить кучу времени бок о бок? Да у нас ведь даже туалет общий!

Странно, но ответ Ларинн сильно меня задевает. Хотя в ее словах есть резон.

– Полагаю, цель тимбилдинга в том, чтобы все работали сообща и каждый подходил к делу с открытым сердцем и хорошим настроем, тем самым поддерживая боевой дух, – объясняю я, стараясь придать лицу незаинтересованное выражение. – Мы могли бы по очереди выбирать занятие, если это поможет. Я был бы рад посетить ваш шабаш, постоять у детских садов с плакатами, утверждающими, что Санта-Клаус – обман, а мамочка обезглавила эльфа на полке[19]… и пока дети плачут, швырять в них драже «Эм-энд-Эмс». В общем, все, чем ты любишь развлекаться.

– И останешься в дураках, ведь я в жизни бы не стала разбрасываться «Эм-энд-Эмс», а на следующем шабаше мы собираемся устроить жертвоприношение, так что…

Ларинн наклоняет голову в притворном извинении.

– А, тебе нужен мужчина в расцвете сил, да?

Я прикусываю губу в усмешке.

– Точнее, тот, по которому никто не будет скучать.

Мне нравится, как она морщит носик, когда злится.

– Ох, солнышко, мы же с тобой оба знаем, что со мной не соскучишься.

– Это даже не…

– Раз в две недели.

– Что?!

– Давай раз в две недели, – говорю я. – Думаю, чувство ответственности за нечто подобное послужит гарантией, что мы не отступимся от нашей затеи. – И добавляю более мягко: – Всего лишь совместный обед время от времени, Ларри.

Ларинн с подозрением разглядывает мое лицо.

– Договорились, – неохотно соглашается она и протягивает мне левую руку, на пальце которой все еще сверкает кольцо с рубином.

Я сжимаю ее ладонь в своей:

– Договорились.

Она вновь моргает, и я, проследив за ее взглядом, вижу, что к нам возвращается Элис.

– Итак, что касается ремонта, – когда начнем? – спрашивает Ларинн, помогая мне убрать остатки трапезы. – Чем займемся в первую очередь?

На моем лице появляется улыбка.

– Я знаю, с чего начать.

9

Раньше

ДИКОН

Больно признавать, что Ларинн была права, но я почти не видел Дженсена те две недели, которые прошли со дня нашей поездки в отделение неотложной помощи. Каждый раз, когда я пытаюсь строить планы, он уже запланировал что-то с Элис или просто не отвечает на звонки. Чтобы заполнить свободное время, я начал подрабатывать у подрядчика, выполняющего кое-какие работы по техническому обслуживанию кемпинга «Санта-Си». Вся прелесть в том, что мне на самом деле нравится эта работа. Нравится в конце дня видеть, как много я сделал, оценивать реальный результат своего труда. Нравится, когда мои руки заняты делом, а тело приятно ноет.

Но сегодня вечером я впервые за долгое время вновь встречаюсь с приятелем, чтобы посмотреть фильм в открытом кинотеатре на пляже перед парком развлечений. Заметив Дженсена, поднимаю руку в знак приветствия и тут же, когда толпа расступается, вижу Элис и Ларинн. Ну я попал. Машинально смотрю на афишу, чтобы прочитать название фильма, и недовольно ворчу себе под нос. Вот дерьмо! Ненавижу ужастики.

Все же бреду дальше по пляжу; воздух пронизывают крики последних посетителей аттракционов, небо смеркается. Приветствую подошедшую троицу, а вокруг тем временем собирается все больше людей, которые расстилают на песке свои пледы, пока устанавливают экран. Вблизи заметно, что синяки на лице Ларинн побледнели и стали желтовато-зелеными. Мне сказали, что у нее действительно был сломан нос, но, к счастью, перелом оказался максимально незначительным. На ней снова шорты, обнажающие загорелые ноги, и ярко-розовый свитер, на фоне которого ее волосы кажутся еще чернее. На пляже становится слишком многолюдно, и нам c Ларинн приходится сдвинуться на пледе плотнее друг к другу. Элис и Дженсен буквально слились в объятии на соседнем одеяле и, похоже, не могут прожить и пяти минут без поцелуев.

Я изо всех сил стараюсь не смотреть на экран и делаю вид, что не слышу гортанных криков или звуков, сопровождающих, несомненно, кровавое зрелище. Пару раз я оглядываюсь по сторонам и замечаю, что Ларинн занята тем же, что и я.

– Скажи что-нибудь, – в конце концов шепчет она именно в тот миг, когда кого-то расчленяют.

Я невольно дергаюсь.

– Что?

– В смысле, притворись, что разговариваешь со мной, чтобы у нас был предлог не смотреть эту фигню!

Каким-то образом ей удается кричать шепотом.

– Ладно.

– Хорошо.

Она смотрит мне в глаза.

– У тебя красивые волосы, – говорю я.

Это непроизвольная реакция на то, что меня поставили в неловкое положение, и Ларинн в ответ едва не давится и отводит взгляд. Что-то пролетает по экрану, она вздрагивает и вновь смотрит на меня с ужасом в глазах.

– Не смей со мной флиртовать! – рычит она, прищурившись.

– Я только что сделал тебе комплимент, Ларри, – отвечаю я чересчур громко.

– Возможно, твое мнение для меня не настолько важно, чтобы я сочла его комплиментом, придурок!

– Господи, пожалуй, я предпочту кошмары, – решительно заявляю я.

На этот раз я перевожу взгляд на экран. Чувствую, что Ларинн не спускает с меня глаз, отслеживая каждое мое движение.

– Ха! – громко восклицает она через минуту и под немедленное шиканье окружающих переходит на шепот: – Ты не смотришь на экран!

– Смотрю, – лгу я.

– Ничего подобного! Ты смотришь куда-то за левый угол экрана, я точно знаю!

Возражение вертится у меня на кончике языка, но вместо этого я прыскаю со смеху. Меня раскусили. Еще удивительнее то, что Ларинн смеется в ответ, и ее смех напоминает мне перезвон китайских колокольчиков во дворе у бабушек. Музыка ветра – непредсказуемая штуковина, которая, кажется, только и ждет, чтобы поприветствовать меня дома. Я встречаюсь взглядом с Ларинн, и между нами возникает взаимопонимание. Мы оба боимся страшного кино, и никто из нас не готов это признать. Но мы ведь взрослые люди, так какого черта мы должны страдать?

– Свалим отсюда? – предлагаю я.

К моему несказанному удивлению, она соглашается.

Мы проходим через парк аттракционов и на выходе покупаем пару рожков с заварным кремом, затем обходим два квартала и возвращаемся к пирсу. Поначалу наше общение остается в русле светской беседы, но потом Ларинн, спрашивая меня о колледже, облизывает свой десерт розовым язычком. Мне приходится сделать вид, что я не запутался в собственных ногах, едва устояв при виде этого зрелища. Признаюсь, что поступил в колледж в основном, чтобы играть в бейсбол, но потом повредил вращательную манжету плечевого сустава и не собираюсь туда возвращаться.

– Скучаешь? – интересуется Ларинн.

– По бейсболу? – уточняю я. – Нет.

Ларинн приподнимает одну темную бровь, как будто мне не верит.

– Наверное, это слишком сложно, – говорю я. – Вроде у меня хорошо получалось, и в школе, кроме бейсбола, я особо ни в чем не был силен. А вот мой брат всегда был очень серьезным и преуспевал по всем предметам. Но…

Не знаю, как объяснить без излишнего мелодраматизма.

– Мой отец играл в «Первом дивизионе»[20], когда был студентом, и брат тоже. Рэмси сейчас в Малой лиге, но я уверен, что он попадет и в Высшую.

Не то чтобы я обижался на брата за его успехи. Меня больше возмущает то, что разница в способностях стала причиной различного к нам отношения. Отец всегда больше выделял Рэмси, особенно в последние годы, даже когда тот жил далеко от дома. В детстве мне всегда казалось, что они вдвоем против меня.

– Я неплохо справлялся, играл с большим удовольствием, но не был лучшим, понимаешь? Мне всегда чего-то не хватало. – «По крайней мере, для них». Вслух я это не произношу, лишь смотрю на Ларинн и без задней мысли добавляю: – А у тебя, наверное, все отлично получается, да?

Ларинн фыркает и что-то самокритично бормочет, а я думаю, какая она милая, когда волнуется, и хорошо бы как-нибудь ее снова смутить.

– У меня нет никаких талантов, – говорит она. – Даже если что-то и выходит, ради этого приходится очень стараться. И все равно я далеко не лучшая.

Она издает мрачный смешок и, выбросив остатки своего рожка, зябко вздрагивает, словно лишилась слоя защитной пленки, когда поделилась своим секретом. Если честно, я потрясен. Бабули всегда давали понять, что Ларинн очень умна и стремится к великим свершениям. Она всегда выглядит такой уверенной в себе, что от одного ее взгляда люди, по-моему, съеживаются.

Добродушно подталкиваю ее локтем:

– Зато бабули нас обожают, верно?

Ларинн фыркает от смеха и расслабляется.

– Несомненно, – соглашается она.

Когда мы доходим до угла Первой улицы, один из ларьков с кебабом все еще открыт, так что Ларинн покупает воду, кебаб и еще питу. На полпути к вершине холма Ларинн сворачивает на боковую улочку и отдает еду женщине, сжавшейся под лачугой.

– Очень мило с твоей стороны, – говорю я Ларинн, когда мы возвращается на тротуар.

Она хмурится, такая же угрюмая, как и прежде.

– «Мило» ни фига не стоит. А вот ужин обошелся в четыре доллара.

Странно, что ей так не нравятся комплименты, думаю я, но, с другой стороны, мне ведь тоже знакомо это чувство вечного недовольства собой. Типа опасно доверять чужой похвале. К тому же мы приближаемся к дому бабуль, а небо уже темное. Лучше на нее не давить.

– «Мило» кое-что да значит, Ринн, – говорю я.

Она издает неопределенный звук.

– Спокойной ночи, Дикон, – говорит она, останавливаясь под виноградными лозами и поворачиваясь ко мне. На ее лице мелькает полуулыбка. – Сегодня было мило.

Через несколько дней я посылаю Ларинн сообщение, которое кажется мне довольно рискованным. Я работаю в главной будке кемпинга, где клиенты регистрируются у владельца, когда вдруг баклан, который обычно тусуется на скамейке снаружи, приземляется на свой насест. Я продолжаю бесцельно вертеться на стуле, постукивая карандашом по столу, как вдруг прилетает еще одна птица и усаживается на другой конец скамьи. Они постепенно приближаются друг к другу, их клювы подняты вверх и отвернуты в разные стороны. Мне чертовски скучно, и, наверное, именно поэтому я достаю из кармана телефон и направляю на бакланов. Увеличиваю изображение, пытаясь запечатлеть их синие грудки, но как раз в тот миг, когда я делаю фото, птицы поворачивают головы и начинают ссориться. Смотрю на экран и прыскаю со смеху. На снимке одна птица ухватила другую клювом за перья на затылке, и та, похоже, издает крик. Когда я снова поднимаю взгляд, бакланы уже нежно сплелись шеями.

Не знаю почему, но в первую очередь на ум приходит Ларинн, хотя кого я, черт возьми, обманываю, она и так не покидает мои мысли последние две недели. А может, и еще дольше. Набираю сообщение, палец зависает над кнопкой «отправить».

– Да пошло оно все! – говорю я себе и нажимаю кнопку.

Мы с тобой в другой жизни?

Появляются три маленькие точки, исчезают, затем появляются снова. Она отвечает:

ЛОЛ.

Я никак не соображу, что ей написать, если вообще решусь ответить, когда появляется еще одно сообщение:

Держу пари, она в конце концов добьется своего.

Вряд ли я смогу определить, какого пола эти птицы. Когда я снова поднимаю глаза, обе уже улетели. Отвечаю Ларинн:

Держу пари, ты права.

Она не поддерживает разговор, а я не хочу давить, но даже если нас нельзя назвать друзьями, сейчас мы как минимум союзники.

Дня через три я работаю на подрядчика в соседнем городке. У меня обеденный перерыв, и я откусываю от вишневого пирога первый кусок, как вдруг на другой стороне улицы замечаю Ларинн. Поначалу у меня возникает безумная мысль, что это наваждение. Плод моих собственных фантазий. Ларинн часто появлялась в моих грезах и посещала по ночам мои сны. Я заметил, что она редко отправляется туда, куда не может дойти пешком, поэтому странно видеть ее так далеко от дома. Быстро оглядываю себя, планируя перехватить Ларинн, и едва не отказываюсь от этой затеи. Я с ног до головы забрызган бетоном и покрыт пылью, да и волосы, примятые каской, выглядят по-идиотски. Однако потом я вижу вывеску над магазином, в который заходит Ларинн, и искушение становится невыносимым. Беру коробку с вишневым пирогом и тащу свою задницу к пешеходному переходу.

Спустя целую минуту все-таки получается отыскать Ларинн в магазине, после чего еще минуту я исподтишка за ней наблюдаю – сложно удержаться. Затем достаю из коробки пирог и откусываю кусочек. Не ожидающая подвоха Ларинн действует с природной любознательностью, и во мне тоже пробуждается любопытство. Она берет коробку, вопросительно ее разглядывает, и когда я вижу, что это, тут же давлюсь пирогом. Ларинн поворачивается ко мне, и к ее лицу приливает кровь. Все мои планы незаметно подойти и поинтересоваться, не могу ли я чем-либо помочь, рушатся, пока я стою и надрывно выкашливаю вишни с крошками, борясь за свою чертову жизнь. Ларинн подходит ко мне, держа вибрирующий фаллоимитатор с таким видом, будто собирается меня им ударить. Черт, почему я все еще задыхаюсь?!

1 Fade into You – сингл американской дрим-поп-группы Mazzy Star, вышедший в 1994 г. (Здесь и далее – прим. перев.)

2 «Ларинн Сесилия Лавинь, тащи свою задницу в машину!» (фр.).

3 Моя девочка (фр.).

4 Черт (фр.).

5 Собирательное название цикла канадских молодежных сериалов, рассказывающих о повседневной жизни и проблемах группы детей и подростков, живущих в районе улицы Деграсси в Торонто. Снимался в 1979–2017 гг.

6 Любовь (англ. Love).

7 Приблизительно 180 сантиметров.

8 Примерно 194 сантиметра.

9 Billabong International Limited – австралийская компания, специализирующаяся на одежде для серфинга.

10 Динь-Динь, или Динь (англ. Tinker Bell) – фея из сказки Дж. Барри «Питер Пэн».

11 Wilson Sporting Goods Company – американская компания, производитель спортивных товаров.

12 …Baby One More Time – дебютный сингл американской певицы Бритни Спирс из ее одноименного альбома, вышедший 12 января 1999 г.

13 Levitating – сингл, записанный британской певицей Дуа Липой для ее второго студийного альбома, выпущен 13 августа 2020 г.

14 It Must Have Been Love – пятый сингл в карьере шведской группы Roxette, вышедший в 1987 г.

15 Мой придурок (фр.).

16 Моя любовь (фр.).

17 Компания, приобретающая подержанные транспортные средства у частных лиц за наличные.

18 Мое сердце (фр.).

19 Elf on the Shelf – рождественская традиция, возникшая в 2007 году благодаря книге Кэрол Эберсолд «Elf on the Shelf: A Christmas Tradition». Считается, что с конца ноября до Рождества посланный Санта-Клаусом эльф наблюдает за поведением детей в доме, маскируясь под игрушку.

20 NCAA Division 1 – «Первый дивизион Национальной ассоциации студенческого спорта США», ежегодный турнир, в котором соревнуются 64 лучшие студенческие команды.

Продолжить чтение