Стеклянный дом

Глава 1: Осколки и начало

Капля упала на паспорт и расплылась темным пятном, размывая буквы в фамилии. Не сразу она поняла, что это слеза. Стояла в центре почти пустой квартиры, залитой неестественно ярким для пасмурного дня светом от голых лампочек, и смотрела на штампе в графе «семейное положение». «Не состоит». Всего два слова. Два слова, которые перечеркнули семь лет. Они казались такими жирными, такими зловещими, будто их выжгли раскаленным железом.

Развод – это не взрыв. Это тихая, методичная асфиксия. Сначала перестает хватать воздуха в общих комнатах, потом слова застревают в горле комьями, а взгляды соскальзывают, не находя точки соприкосновения. Потом остается только тишина. Гробовая тишина, которую не могут нарушить даже ссоры. И вот ты стоишь один среди голых стен, с паспортом в руке, и понимаешь, что дышать стало легче, но почему-то невыносимо больно.

Карина провела пальцем по свежей печати. Холодная, гладкая, бездушная. Именно такой она и представляла себе свободу в самые отчаянные дни. Теперь она ее держала в руках, и она была похожа на осколок.

Она отбросила паспорт в открытую сумку, стоящую на полу рядом с двумя упакованными картонными коробками. Это было все ее имущество. Все, что она решила взять с собой из прежней жизни. Остальное – мебель, посуда, даже книги – все это было окрашено памятью, от которой она бежала. Как от чумы.

Переезд в провинциальный городок на другом конце области казался единственно верным решением. Просмотреть объявления, найти свободную квартирку, бросить монетку – и вот она, судьба. Городок с поэтичным названием Сосновое, окруженный лесами и озером, на карте выглядел точкой умиротворения. Именно то, что нужно ее израненной душе. Побыть одной. Прийти в себя. Перестать быть бывшей женой и снова стать просто Кариной. Кем бы она ни была.

Дорога заняла всего три часа, но чувствовалось, что это другое измерение. Давящий смог мегаполиса сменился хвойным ароматом, проникающим даже в приоткрытое окно машины. Гул магистрали – оглушительной тишиной, нарушаемой лишь криком птиц. Бесконечный поток машин – пустынной дорогой, убегающей в чащу.

Сосновое встретило ее серым небом и мелким, моросящим дождем. Первое впечатление – сонное царство. Невысокие, в основном двухэтажные дома, преимущественно деревянные, с резными наличниками. Чистые, пустынные улицы. Несколько магазинчиков с выцветшими вывесками. И тишина. Такая глубокая, что сначала в ушах стоял звон.

Агентство не обмануло. Квартира в небольшом, но ухоженном деревянном доме на окраине, почти у самого леса, оказалась именно такой, как на фотографиях: маленькая, уютная, с печным отоплением и старомодным, но чистеньким ремонтом. Хозяйка, пожилая женщина с умными, добрыми глазами, сдавала ее за смешные по столичным меркам деньги.

– Уезжаю к дочери, поближе к внукам, – объяснила она, передавая Карине ключи. – Дом хороший, крепкий. Только смотри, печь сама не растапливай, я тебе истопника надежного найду. Антон всегда всем помогает.

Карина лишь кивнула, не вдаваясь в подробности. Ей нужна была тишина и изоляция, а не «надежные истопники». Она расплатилась, поблагодарила и осталась одна.

Вечер первого дня. Она сидела на скрипучей табуретке на крошечной кухне, пила чай и смотрела в окно. Дождь усиливался, стуча по крыше и стеклам убаюкивающим монотонным ритмом. Лес за окном был темной, почти черной стеной. В нем было что-то первобытное, пугающее и одновременно манившее. Здесь не было намека на ту жизнь, которую она оставила позади. Никаких ассоциаций. Чистый лист.

Именно этого она и хотела. Почему же тогда сквозь усталость и оцепенение пробивалось острое, колющее чувство одиночества? Не уединения, которое она себе выбрала, а именно одиночества. Безразмерного, как этот лес ночью.

Она встала, решив разобрать хотя бы одну коробку с самыми необходимыми вещами. Книги, немного посуды, постельное белье. На дне второй коробки ее ждал сюрприз. Завернутая в мягкую ткань стояла старая фарфоровая чашка с нежными незабудками. Ее чашка. Та самая, из которой она пила кофе по утрам в их первой, съемной квартире, когда все только начиналось и казалось, что впереди целая вечность счастья. Она сунула ее машинально, на автопилоте, не думая.

Карина взяла хрупкий предмет в руки. Он был холодным. Она сжала пальцы, и вдруг ее охватило иррациональное, яростное желание. Желание швырнуть ее об стену, услышать тот самый звук – хруст, звон, безвозвратность. Уничтожить этот последний, затерявшийся осколок прошлого.

Она замерла с занесенной рукой, дрожа от напряжения. Слезы снова подступили к горлу. Но она сжала зубы. Нет. Она не будет ломать вещи. Она не она. Она сильнее.

Осторожно, почти с благоговением, она поставила чашку на полку. Пусть остается. Как напоминание. Не о нем, а о той Карине, которая когда-то могла радоваться таким мелочам, как чашка с незабудками.

На следующее утро дождь прекратился. Солнце пробивалось сквозь рваные облака, и мир преобразился. Карина, плохо спавшая на новом месте, вышла на крыльцо, чтобы вдохнуть свежий, промытый воздух. Воздух пах влажной хвоей, прелыми листьями и чем-то неуловимо свежим, озерным.

Она заметила его сразу. Он стоял у калитки, прислонившись к столбу, и о чем-то разговаривал с ее хозяйкой, которая, видимо, как раз собиралась уезжать. Мужчина. Высокий, широкоплечий, в простой темной куртке и рабочих ботинках. Но было в нем что-то, что сразу выделяло его из фона этого простого пейзажа. Невероятная, физическая уверенность в каждом движении. Он повернул голову, и Карина увидела его лицо. Не классически красивое, но… сильное. С резкими чертами, твердым подбородком, густыми темными бровями. И глазами. Такими светлыми, почти ледяными на фоне смуглой кожи. Он что-то сказал, хозяйка рассмеялась, и его лицо преобразила улыбка – широкая, открытая, чуть асимметричная, делающая его мгновенно доступным и невероятно привлекательным.

Хозяйка что-то сказала ему, кивнув в сторону Карины. Мужчина обернулся. Его взгляд встретился с ее взглядом. Он не улыбнулся сразу, сначала просто посмотрел. Пристально, оценивающе, но без наглости. Словно считывал информацию. И только потом, кивнув хозяйке, он медленно направился к Карине.

– Доброе утро. Вы новая жиличка? – его голос был низким, бархатным, идеально сочетающимся с его внешностью. В нем были теплые, медовые нотки.

– Да, – голос Карины прозвучал сипло от неожиданности и прохлады утра. Она почувствовала себя нелепо в своих растянутых домашних штанах и старом свитере. – Карина.

– Антон, – он легко представился, остановившись на приличном расстоянии, не нарушая ее личного пространства. – Меня Марьяна Ивановна просила заглянуть. С печкой помочь. Она у вас капризная, старенькая. Нужен подход.

– О… Спасибо. Но я, честно говоря, не собиралась ее растапливать. Есть электрический обогреватель.

– Он денег съест много, – мягко, но уверенно парировал он. – А дров у меня много. Я сторож на турбазе через озеро, так что с лесоматериалом проблем нет. Давайте я все сделаю как надо. Чтобы вы не замерзли. Ночи уже холодные.

В его предложении не было навязчивости. Была спокойная, деловая уверенность. Забота, но не панибратство. Он был профессионалом, который знает свое дело.

– Ну… если не сложно… – сдалась Карина.

– Пустяки. Разрешите? – он уже снял ботинки на крыльце, прежде чем войти в дом, проявив неожиданную для такого крупного мужчины аккуратность.

Она пропустила его внутрь. Он шел по ее дому легко, точно зная планировку. Она наблюдала, как он осматривает печь, проверяет заслонки, щупает стенки. Его движения были точными, экономичными, полными мужской силы. Он явно знал, что делал.

– Все в порядке, – заключил он. – Сейчас протоплю немного, просушим дом. Пахнет сыростью.

Он принес охапку аккуратных поленьев с крыльца и минут через десять в печи уже весело потрескивал огонь. Он не суетился, не пытался заполнить тишину пустой болтовней. Он просто делал свое дело. И в этой его молчаливой компетентности было что-то невероятно успокаивающее.

– Вот и все, – он вытер руки о тряпку. – Теперь знаете, как с ней обращаться. Если что, я через дорогу, вон в том синем доме. Всегда можно стучать.

– Вы живете так близко? – удивилась Карина.

– Да. Это мой дом. А этот, – он кивнул вокруг, – я когда-то Марьяне Ивановне, своей тете, продал. Так что мы с вами почти соседи.

Он улыбнулся своей асимметричной улыбкой, и в комнате словно стало светлее. Карина поймала себя на том, что отвечает ему улыбкой. Впервые за долгие недели.

– Может, чаю? – предложила она, чувствуя себя обязанной. – Я как раз собиралась.

– Не откажусь, – легко согласился он.

Они сидели за маленьким кухонным столом. Он пил чай из той самой чашки с незабудками. Карина наблюдала за его большими, сильными руками, сжимающими хрупкий фарфор. Казалось, он вот-вот раздавит его одним неосторожным движением. Но его пальцы были удивительно аккуратны.

Он оказался приятным собеседником. Рассказал о городке, о людях, о том, где лучше покупать продукты, кто в поселке лучший медсестра, а к кому лучше не попадать на прием. Говорил без лишних подробностей, с легкой, ненавязчивой иронией. Он не расспрашивал ее ни о чем. Ни о том, откуда она, ни зачем приехала, ни одна ли. Это было бесценно.

– Вы надолго к нам? – единственное, что он поинтересовался.

– Не знаю, – честно ответила Карина. – Пока поживу. Решу.

Он кивнул, как будто этот ответ был единственно верным.

– Место здесь хорошее. Спокойное. Лечит.

Он произнес это так, словно знал, что ей нужно лечение. Словно видел насквозь ее разбитое сердце и усталость.

Потом он ушел, отказавшись от второй чашки чая, сославшись на работу. Карина осталась одна в постепенно согревающемся доме. И странное дело – его присутствие, короткое и необременительное, словно развеяло ту тяжелую завесу одиночества, что давила на нее с прошлого вечера. В доме пахло не сыростью, а теплым деревом и дымком. И было тихо, но уже не гробовой тишиной, а миром.

В последующие дни Антон стал появляться регулярно. То принесет дров и сложит их аккуратной поленницей под навесом. То предложит сходить на озеро, показать самые красивые виды. То просто заскочит на пять минут, чтобы узнать, все ли в порядке, не нужна ли помощь.

Он был идеальным соседом. Внимательным, но ненавязчивым. Сильным, но не доминирующим. Он словно чувствовал ее границы и никогда их не переступал. Карина начала ждать этих коротких визитов. Ждать его улыбки, его спокойного, низкого голоса. Он стал тем единственным островком человеческого тепла в ее новом, одиноком мире.

Как-то раз он помог ей повесить полку в комнате. Они стояли близко в маленькой комнатушке, он держал конструкцию, а она подавала инструменты. Он пах лесом, дымом и чем-то чистым, мужским – мылом или лосьоном после бритья. И вдруг ее рука коснулась его руки. Мимолетное, случайное прикосновение. От него по всему ее телу пробежала электрическая волна. Она вздрогнула и отдернула руку, словно обожглась.

Он замер, все еще держа полку. Его светлые глаза прищурились, изучая ее. В них мелькнула тень удивления, а потом… понимания. Он все видел. Видел ее смятение, ее реакцию.

– Прости, – выдохнула она, чувствуя, как горит лицо.

– Не за что, – тихо сказал он. Его голос потерял свои медовые нотки, стал глубже, интимнее. Он не отводил взгляда. – Карина.

Он произнес ее имя впервые. До этого он обращался к ней на «вы» и как-то безличного. А теперь произнес ее имя, и оно прозвучало в его устах как нечто драгоценное, сокровенное.

Они закончили вешать полку в напряженном молчании. Напряжение было густым, сладким и пугающим. Когда он уходил, он снова посмотрел на нее этим пронзительным, задерживающимся взглядом.

– Заходите завтра на чай, если хотите, – неожиданно для себя предложила она. – Я испеку что-нибудь.

Он улыбнулся. – Обязательно.

Дверь закрылась. Карина прислонилась к косяку, слушая, как затихают его шаги по деревянному крыльцу. Сердце бешено колотилось. Это было безумием. Она только что вырвалась из одних отношений. Сама приехала сюда, чтобы исцелиться, чтобы быть одной. А теперь она пригласила на чай красивого, харизматичного мужчину, который явно проявлял к ней интерес.

Но разве это плохо? – спросил ее внутренний голос, который она долго заставляла молчать. – Разве ты должна вечно носить траур по несбывшемуся? Он хороший. Добрый. Заботливый. Он делает тебя счастливой в эти короткие моменты. Разве ты не заслужила немного счастья?

Она решила, что заслужила.

На следующий день она провела уборку, испекла яблочный пирог по бабушкиному рецепту и надела не растянутый свитер, а простое, но элегантное платье. Она снова чувствовала себя женщиной. Желанной. Живой.

Он пришел ровно в назначенное время. Не с пустыми руками, а с бутылкой хорошего красного вина и букетом поздних осенних астр. Это было так старомодно, так мило и так неожиданно от такого сурового с виду мужчины.

Вечер пролетел незаметно. Они говорили обо всем и ни о чем. Он оказался на удивление начитанным, с тонким чувством юмора. Он рассказывал истории из жизни в городке, и она смеялась до слез. Он внимательно слушал ее, и хотя она по-прежнему не говорила о прошлом, он ловил каждое ее слово. Вино согревало, огонь в печи трещал, за окном сгущались сумерки. В доме пахло яблоками, корицей и его одеколоном.

Карина ловила себя на том, что все чаще смотрит на его губы. На сильные, уверенные руки. Она чувствовала, как ее влечет к нему с необъяснимой силой. Это было страстное, почти животное влечение, которого она не испытывала очень давно. Возможно, никогда.

Он тоже смотрел на нее. Его взгляд стал тяжелее, темнее. В нем читалось явное желание.

– Карина, – снова произнес он ее имя, и от этого у нее перехватило дыхание. – Я, наверное, должен идти.

Он сказал это, но не двинулся с места. Он сидел напротив нее, и расстояние между ними казалось ничтожно малым.

– Необязательно, – прошептала она. И поняла, что это точка невозврата.

Он медленно, словно давая ей время передумать, потянулся через стол и коснулся ее лица. Его пальцы были теплыми и слегка шершавыми. Они провели по ее щеке, и она зажмурилась от этого прикосновения. Оно было таким острым, таким реальным после месяцев эмоционального онемения.

Он встал, обошел стол и помог ей подняться. Они стояли друг против друга в центре комнаты, освещенной только светом настольной лампы и пламенем в печи. Он наклонился к ней. Она почувствовала его дыхание на своих губах. Терпкое, с легким ароматом вина.

И в этот самый момент, когда их губы вот-вот должны были встретиться, раздался резкий, пронзительный звук.

Дзинь-дзинь!

Карина вздрогнула и отпрянула, как от удара током. Антон замер, его лицо исказила мгновенная, безудержная ярость. Это было так неожиданно, так страшно, что она инстинктивно сделала шаг назад.

Дзинь-дзинь!

Это был дверной звонок. Старомодный, механический, с висячей ручкой.

Кто это мог быть? Сейчас же вечер, почти ночь.

Антон выдохнул, и гнев на его лице сменился на легкое раздражение.

– Никого не ждете? – спросил он, его голос снова стал ровным, контролируемым, но в нем уже не было прежней теплоты.

– Нет… – растерянно прошептала Карина.

– Не открывайте. В такую пору… – он пожал плечами.

Но звонок повторился снова. Настойчиво, почти истерично. Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь!

Карина, все еще дрожа от адреналина и несостоявшейся близости, пошатнулась к двери.

– Карина, не надо, – мягко, но твердо сказал Антон. – Это может быть кто угодно.

Но она уже выглянула в маленькое оконце у двери. На крыльце, освещенная тусклым светом крыльцового фонаря, стояла женщина. Худая, почти изможденная, с мокрыми от дождя темными волосами, прилипшими к бледному лицу. Она была без пальто, в одном легком платье, и вся дрожала. Но не от холода. Ее глаза, огромные, темные, полные невыразимого ужаса, были прикованы к двери.

Карина, движимая внезапным порывом сострадания, повернула ключ и открыла дверь.

– Здравствуйте? – неуверенно произнесла она.

Женщина не ответила. Ее взгляд пролетел мимо Карины и ухватился за фигуру Антона, стоявшего в глубине комнаты. Ее лицо исказилось гримасой чистого, неприкрытого страха.

– Я… я предупредить, – прохрипела женщина, и ее голос звучал как скрежет по стеклу. – Я видела свет… Новые жильцы… Он здесь… – она снова посмотрела на Антона и съежилась, словно ожидая удара.

Антон сделал шаг вперед. Его лицо было каменным, непроницаемым.

– Вера, – произнес он ледяным тоном, который Карина слышала впервые. – Уходи. Ты не в себе. Ты пугаешь людей.

– Нет! – женщина по имени Вера вдруг вцепилась своими ледяными пальцами в руку Карины. Ее хватка была удивительно сильной. – Слушайте меня! Бегите! Пока не поздно!

– Вера, хватит! – голос Антона гремел, заполняя все пространство прихожей. Он звучал как кнут. Женщина вздрогнула, но не отпустила Карину.

– Он… он… – она задыхалась, ее глаза наполнялись слезами. – Он разбивает женщин. Как стекло. Красиво, идеально… а потом просто разбивает. В мелкие осколки. Бегите!

Антон стремительно сократил расстояние между ними. Он не бежал, он двигался с хищной, неумолимой грацией. Он взял Веру за плечо, и та мгновенно замолкла, обмякнув под его прикосновением, словно получив разряд тока.

– Простите, Карина, – его голос снова стал бархатным, но теперь в нем слышалось напряжение. – Это Вера. Моя бывшая жена. У нее… проблемы. Она не всегда адекватна. Я отведу ее домой.

Он мягко, но неоспоримо разомкнул пальцы Веры на руке Карины и повернул женщину к выходу. Та не сопротивлялась. Она шла, как зомби, обреченно опустив голову.

На пороге Антон обернулся. Его светлые глаза встретились с Кариными. В них не было ни ярости, ни смущения. Только глубокая, бездонная печаль.

– Простите за это, – повторил он. – Все объясню.

И он вышел в ночь, уводя с собой свою бывшую жену, эту тень, этот призрак из его прошлого.

Карина медленно закрыла дверь, повернула ключ и прислонилась к деревянной поверхности спиной. Ее сердце бешено колотилось. В ушах стоял звон. Дом, который минуту назад был наполнен теплом, уютом и предвкушением, вдруг стал холодным и чужим.

Она медленно соскользнула на пол и сидела, обхватив колени руками, глядя в пустоту.

«Он разбивает женщин. Как стекло».

Слова висели в воздухе, ядовитые, колющиеся. Они впивались в кожу, в мозг.

Она посмотрела на полку, где стояла та самая чашка с незабудками. Хрупкая, прекрасная, сделанная из стекла.

И почувствовала леденящий ужас.

Глава 2: Трещины на идеале

Слова Веры висели в тишине, как ядовитый туман. Карина не знала, сколько просидела на холодном полу прихожей, вцепившись в собственные колени, пытаясь унять дрожь, пробивавшуюся изнутри. «Он разбивает женщин. Как стекло». Эта фраза врезалась в сознание, как осколок, и любая попытка вынуть ее причиняла новую, свежую боль.

Противоречивые чувства бились внутри нее, как дикие птицы в клетке. С одной стороны – рациональный ужас. Явно нездоровая, испуганная женщина, его бывшая жена, прибежала с предупреждением. Это был сюжет из дурного триллера, но в реальности это было в тысячу раз страшнее. С другой стороны – ее собственная, уже успевшая зародиться симпатия к Антону. Его спокойная сила, его забота, его улыбка. И его глаза, полные печали, когда он уводил Веру. Он выглядел не монстром, а человеком, измученным чужой болезнью.

Она заставила себя подняться. Ноги были ватными. Она подошла к столу, где стояли недопитые чашки, тарелка с недоеденным пирогом, его букет астр. Идиллия, разрушенная в одно мгновение. Она схватила свою чашку и залпом выпила остывший чай, пытаясь согреть ледяную внутренность.

«У нее проблемы. Она не всегда адекватна». Звучало правдоподобно. Слишком правдоподобно. Поведение Веры было иррациональным, истеричным, ее взгляд – потусторонним. Кто же поверит словам явно невменяемого человека? Но что-то глубинное, животное в Карине кричало, что в этом предупреждении есть доля страшной истины. Та самая доля, которая заставляет отпрянуть от края пропасти, даже если разум уверяет, что ты в полной безопасности.

Она не смогла уснуть почти до утра. Ворочалась в постели, прислушиваясь к каждому шороху за окном. Ей мерещились шаги на крыльце, чье-то дыхание за стеклом. Лес, бывший до этого умиротворяющим фоном, теперь казался враждебным, полным скрытых угроз. Ветки скрипели, словно предупреждая об опасности. А в голове крутилась одна и та же пластинка: его бархатный голос и ее хриплый шепот. Его улыбка и ее глаза, полные ужаса.

Утро принесло с собой серый, бесцветный свет и ледяной рассудок. Ночные страхи отступили, уступив место здравому смыслу и чувству неловкости. Она представила, как Антон должен себя чувствовать. Его вечер был разрушен, его личная жизнь выставлена напоказ перед новой, едва знакомой женщиной. Из-за его бывшей жены, которая, судя по всему, нуждалась в серьезной помощи. Карина почти почувствовала вину за свою паническую реакцию.

Она решила вести себя нормально. Как ни в чем не бывало. Если он придет и захочет объясниться – она выслушает. Если нет – значит, так тому и быть. Она приехала сюда за тишиной, а не за чужими драмами.

Но он пришел. Ровно в одиннадцать, как будто вчерашнего инцидента не было. В руках он держал не охапку дров, а небольшой горшочек с цветущей голубой сенполией.

– Доброе утро, Карина, – он стоял на пороге, и в его глазах читалась осторожная, вопросительная надежда. Он выглядел уставшим, но собранным. – Принес тебе мирный договор. И снова прошу прощения за вчерашний спектакль.

Он произнес это так просто, с такой легкой, самоироничной улыбкой, что Карина почувствовала, как ее защитные барьеры тают.

– Заходи, – сказала она, отступая вглубь. – Ничего страшного.

– О, поверь, еще как страшно, – он вошел, снял ботинки и протянул ей цветок. – Фиалка. Говорят, они приносят в дом умиротворение. Надеюсь, это правда.

Она приняла горшочек. Листья были бархатистыми, цветы – нежными и совершенными.

– Спасибо. Она красивая.

Он прошел на кухню, будто был здесь сто раз, и поставил на стол принесенную с собой бумажную сумку, из которой пахло свежей выпечкой.

– Пирожки с вишней. От Марьи Ивановны, моей тети, твоей хозяйки. Она позвонила, передала, что слышала о вчерашнем… и очень смущается. Мол, нехорошо получилось, такое первое знакомство с городом.

Карина не знала, что сказать. Этот жест – забота его тети – казался таким искренним, таким человечным, что сцена с Верой окончательно отодвинулась в разряд досадных, болезненных недоразумений.

– Давайте выпьем кофе, – предложила она. – И если ты не против… расскажешь.

Он кивнул, и его лицо стало серьезным. – Конечно. Я обязан.

Они сели за стол. Аромат свежемолотого кофе постепенно вытеснял остатки вчерашнего напряжения.

– Вера… – Антон произнес ее имя с усталой грустью, глядя в свою чашку. – Мы были женаты пять лет. Развелись больше двух лет назад. Она всегда была… хрупкой. Чувствительной. А потом началось. Ревность без повода, истерики, паранойя. Она могла просмотреть все мои сообщения, устроить сцену из-за коллеги-женщины, с которой мне приходилось работать. Потом стали появляться голоса. Она говорила, что я сговариваюсь против нее, что хочу ее сглазить, отравить…

Он замолчал, собираясь с мыслями. Его боль казалась такой настоящей.

– Я уговаривал ее лечиться. Водил к врачам. Она пила таблетки, и наступали периоды просветления. Она снова становилась той самой Верой, которую я когда-то любил. А потом она бросала лечение, и все начиналось по новой. Последней каплей стало то, что она ночью пыталась поджечь гараж. Говорила, что там я прячу своих любовниц. После этого я подал на развод. Она живет теперь с своей сестрой в городе, но иногда сбегает, приезжает сюда. Ищет меня. И… предупреждает других женщин.

Он посмотрел на Карину, и в его светлых глазах стояла такая незащищенность, что у нее сжалось сердце.

– Ее любимая фантазия – что я маньяк, убивающий женщин. «Разбиваю, как стекло». Это ее устойчивое выражение. Врачи говорят, это какой-то сложный случай на грани шизофрении и биполярного расстройства. Я уже и не знаю. Я устал, Карина. Устал оправдываться, устал видеть этот страх в глазах людей. И больше всего я устал видеть, как мучается она.

Его история была выверенной, логичной и ужасно печальной. Она объясняла все. Истерику Веры, ее слова, ее дикий страх. Она снимала с Антона всякую вину и превращала его в жертву трагических обстоятельств, в благородного страдальца, пытавшегося спасти свою больную жену.

Карина почувствовала прилив стыда за свои ночные подозрения. Как она могла поверить тому бреду? Она положила руку на его руку.

– Мне так жаль. Прости, что я… испугалась тогда.

Он накрыл ее ладонь своей. Его пальцы были теплыми и твердыми.

– Тебе не за что извиняться. Ты отреагировала нормально на ненормальную ситуацию. Я просто рад, что ты дала мне шанс объясниться.

Его взгляд был настолько открытым, настолько искренним, что последние сомнения рассеялись, как дым. Он был хорошим человеком, попавшим в ужасную ситуацию. И она, Карина, чуть не совершила ошибку, поверив словам безумия.

Этот разговор стал переломным моментом. Стенка формальности и отстраненности между ними рухнула. Теперь он был не просто «сосед Антон», а человек с тяжелой судьбой, который доверил ей свою боль. А она – не просто «новая жиличка», а тот, кто его понял и не отвернулся.

Их общение стало более тесным, более доверительным. Он приходил почти каждый день. Иногда просто помочь по дому – починить протекающий кран, поставить новую задвижку в печи. Иногда – выпить чаю и поговорить. Он был прекрасным рассказчиком и внимательным слушателем. Он постепенно, ненавязчиво вытягивал из Карины ее историю. Не всю, не сокровенные подробности, но общую канву. Развод. Усталость. Потребность начать все с чистого листа.

Он никогда не осуждал ее бывшего мужа. Наоборот, он говорил такие вещи, как: «Все бывает», «Люди меняются», «Ты заслуживаешь быть счастливой». Его поддержка была тихой, ненавязчивой и очень ценной.

Он начал приглашать ее на небольшие прогулки. Показывал окрестности. Озеро, которое в ясные дни было огромным зеркалом, отражающим небо. Старую заброшенную часовню в лесу. Смотровую площадку на холме, откуда открывался вид на весь Сосновое.

Он был идеальным спутником. Знающим, сильным, заботливым. Он всегда вовремя подавал руку, чтобы помочь спуститься по крутому склону, всегда знал, где растут самые сладкие ягоды, и мог часами рассказывать легенды этих мест.

Карина расцветала. Краска возвращалась на ее щеки, в глазах снова появился блеск. Она ловила себя на том, что напевает под нос, что смотрит в зеркало не с тоской, а с любопытством. Она снова чувствовала себя женщиной. Желанной. И это было самым головокружительным лекарством.

Антон был олицетворением мужской силы и надежности. Но в его поведении не было и намека на давление. Он не пытался ее поцеловать снова, не торопил события. Он будто давал ей время привыкнуть к нему, довериться полностью. И это только разжигало ее интерес.

Однако идеальная картина временами давала сбой. Маленькие, едва заметные трещинки.

Как-то раз они зашли в единственный в поселке небольшой магазин «У Михалыча» за продуктами. Карина выбирала сыр, а Антон отошел к полке с крупами. К ней подошла пожилая женщина, аптекарша, как потом выяснилось, и, оглянувшись, тихо спросила:

– Детка, ты к Антону как? Родственница?

– Нет, соседка, – улыбнулась Карина.

Женщина покачала головой, ее лицо стало странным, скорбным.

– Ох, смотри там… Берегись его. Грехов у него много.

И она быстро отошла, как только увидела, что Антон возвращается.

Карина не придала значения. Сплетни – обычное дело в маленьких городках. Возможно, старушка была подругой Веры и верила ее бреду.

Другой раз они сидели у нее на кухне, и она рассказывала о своей прошлой работе в рекламном агентстве, о бешеном ритме, о стрессе. Она обмолвилась, что у нее там был друг, коллега, который очень поддерживал ее в трудные времена. Просто друг, Георгий, женатый мужчина с двумя детьми.

Лицо Антона помрачнело. Не драматично, а почти незаметно. Тень пробежала по его глазам.

– Друг? – переспросил он, и его голос потерял свою теплоту, стал ровным, холодноватым. – И часто он тебя «поддерживал»?

– Ну, мы иногда вместе работали над проектами, ходили на бизнес-ланчи… – не понимая подвоха, ответила Карина.

– Понятно, – он отпил чай и поставил чашку с легким, но отчетливым стуком. – Эти «друзья» обычно только и ждут, когда у тебя брак даст трещину.

Карина опешила. Это была такая неожиданная, такая несправедливая ремарка.

– Антон, Георгий – просто друг. Он никогда…

– Не оправдывайся, – он перебил ее, но тут же смягчился и улыбнулся. Просто улыбка была какой-то натянутой. – Прости. Это моя старая рана. Вера ведь тоже начинала с «просто друзей». Я не хочу, чтобы тебя использовали. Ты слишком добрая для этого мира.

Его забота снова казалась проявлением участия. Ревность? Но разве это не мило? Не признак того, что он не безразличен? Она отмахнулась от неприятного осадка.

Но самый странный случай произошел через неделю. Она решила сходить на озеро одна, порисовать. Она взяла скетчбук и акварель и устроилась на своем любимом валуне. Погода была прекрасной, она полностью погрузилась в процесс, отключившись от всего мира.

Когда она вернулась домой, на пороге уже стоял Антон. Он не улыбался.

– Где была? – спросил он. В его тоне не было даже приветствия.

– На озере. Рисовала, – ответила она, удивленная его видом.

– Одна?

– Ну да. А что?

– Я заходил два раза. Тебя не было. Я волновался. Могла хотя бы сообщить.

У нее не было с собой телефона, она специально оставила его дома, чтобы никто не мешал.

– Антон, я всего лишь на озере была. В полукилометре от дома.

– Здесь лес. Может случиться что угодно. Медведь, хмырь какой-нибудь забредет… Я не хочу, чтобы ты одна ходила в лес. Понятно?

Он говорил это не как просьбу, а как приказ. Твердо, безапелляционно. Его светлые глаза смотрели на нее не с заботой, а с каким-то жестким, собственническим блеском.

Карина на мгновение онемела. Это было уже слишком.

– Ты не хочешь? – ее собственная вспышка гнева удивила ее. – Я взрослый человек, Антон. Я решаю сама, где мне ходить и что делать.

Он замер. Секунду, другую. Между ними повисло напряженное молчание. Потом он медленно выдохнул, и вся твердость с него ушла. Он провел рукой по лицу, выглядев уставшим и несчастным.

– Боже, прости меня, Карина. Я… Я снова веду себя как идиот. Просто, когда тебя не было, мне показалось… Я вспомнил, как Вера пропадала. А потом ее находили в неадекватном состоянии где-нибудь в канаве. Я запаниковал. Прости. Это мои тараканы.

И снова – идеальное, логичное объяснение. Больной прошлый опыт. Гиперопека. Забота. Он боялся за нее. Разве можно сердиться на человека, который о тебе беспокоится?

Она вздохнула, и гнев ушел.

– Ладно. Я понимаю. Но я не Вера. Со мной все будет в порядке.

– Обещай, что будешь осторожнее? – он взял ее руку, и его пальцы были теплыми и ласковыми.

– Обещаю, – улыбнулась она.

Трещинки были. Но он всегда мгновенно их замазывал – извинениями, объяснениями, трогательной заботой. И она хотела верить. Ей так хотелось верить в этого сильного, красивого, ранимого мужчину, который появлялся в ее жизни, как спаситель.

Он стал ее убежищем. Ее лекарством от одиночества. Он заполнял собой все пространство ее жизни в Сосновом. Он знакомил ее с немногочисленными местными жителями, и все они относились к нему с подчеркнутым уважением, почти подобострастием. Он был здесь своим, коренным, хозяином положения.

Как-то вечером они сидели у него дома. Он пригласил ее на ужин. Его дом был таким же, как он сам – сильным, мужским, основательным. Много дерева, книг, охотничьи трофеи на стенах. Чисто, но без женской руки. Без безделушек, без цветов. Как казарма.

Он готовил стейки на гриле, и они пили красное вино. Говорили о путешествиях. Оказалось, он объездил полмира в свое время. Был и в Азии, и в Европе. Рассказывал захватывающие истории. Карина слушала, зачарованная. Он был полон сюрпризов.

Она разгоряченная вином, счастливая, пошла в ванную комнату умыться. И там, случайно, задевая полотенце, уронила его крючок. Он был привинчен к кафельной плитке, и под ним оказалась маленькая, аккуратно заклеенная белой лентой дырочка. Любопытства ради, она отлепила ленту.

В стене была не дырка, а аккуратное, почти невидимое отверстие. И оно смотрело прямиком в гостиную, где сидел Антон. Как будто кто-то специально просверлил его, чтобы подглядывать.

Ледышка пробежала по ее спине. Зачем? Почему?

Она быстро залепила дырку лентой обратно и вышла, стараясь не выдать своего смятения. Антон сидел в кресле и смотрел на огонь в камине. Он обернулся, и его улыбка была такой же открытой.

– Все в порядке? – спросил он.

– Да, – ее голос прозвучал чуть сипло. – Просто немного кружится голова от вина.

Он подошел к ней, обнял за плечи. Его прикосновение было властным.

– Может, останешься сегодня? – тихо прошептал он на ухо. Его голос снова стал томным, соблазняющим. – Не хочу тебя одну отпускать в таком состоянии.

И в этот раз она не стала сопротивляться. Страх, вызванный дыркой в стене, растворился в вине, в его близости, в желании, которое она так долго сдерживала. Она кивнула.

Он поцеловал ее. Это был не нежный поцелуй, как в тот первый раз, а властный, требовательный, полный собственничества. Он поднял ее на руки и понес в спальню.

Утром она проснулась от ощущения, что за ней наблюдают. Она открыла глаза. Антон стоял в дверях спальни, уже одетый, и смотрел на нее. Не с восхищением, не с нежностью. С каким-то странным, оценивающим, изучающим взглядом. Как коллекционер на редкий экспонат. Но когда их взгляды встретились, выражение его лица мгновенно смягчилось, стало любящим.

– Спокойной ночи, красавица, – улыбнулся он. – Я сбегал в твой дом, принес твои вещи. И заодно затопил печь. Чтобы тебе было тепло, когда вернешься.

Этот жест был так сладок, так заботлив, что она снова отогнала остатки ночных сомнений. Она улыбнулась ему в ответ.

Пока она собиралась, он готовил завтрак. Она вышла на кухню, и ее взгляд упал на мусорное ведро. Сверху лежал ошметок белой ленты, которой была заклеена та самая дырка в стене ванной. И рядом – маленькое, острое сверлышко.

Он заметил ее взгляд. Ничего не сказал. Просто подошел, поцеловал в макушку и сказал:

– Садись, я пожарил яичницу.

Она села, чувствуя, как холодок страха снова пробегает по коже. Но он был таким ласковым, таким внимательным за завтраком, рассказывал смешные истории, что страх снова отступил. Он просто починил крючок, вот и все. Она все выдумывает. Настраивает себя против него из-за слов сумасшедшей женщины.

Он проводил ее до дома. У калитки он взял ее за руки.

– Карина, то, что было сегодня… это было важно для меня. Ты важна для меня. Я не хочу терять тебя.

Он говорил это так искренне, что ее сердце екнуло.

– Я тоже, – прошептала она.

– Тогда обещай мне одну вещь, – его глаза стали серьезными. – Обещай, что если Вера снова появится, или если кто-то будет говорить тебе какие-то глупости обо мне… ты сразу же скажешь мне. Не будешь слушать, не будешь верить. Только мне. Договорились?

Его взгляд был гипнотическим. Твердым, требующим согласия.

– Договорились, – кивнула Карина.

Он улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой, поцеловал ее и ушел.

Карина зашла в дом. Он был теплым и уютным, как и обещал Антон. Она подошла к полке и взяла в руки ту самую фарфоровую чашку с незабудками. Она была такой хрупкой. Такой беззащитной.

И вдруг ее пальцы сами разжались. Чашка выскользнула, полетела вниз и разбилась о пол с тем самым звуком – тонким, хрустальным, безвозвратным.

Осколки разлетелись по полу, сверкая на утреннем солнце.

Карина застыла, глядя на них. Не злой умысел, не сознательное желание. Просто… непроизвольное движение. Словно ее рука сама решила проверить, насколько правду сказала Вера.

Она медленно присела на корточки и стала собирать осколки. Они были острыми и больно впивались в пальцы. Однажды она даже укололась до крови.

Она собирала их тщательно, один за другим, и мысленно повторяла его слова: «Только мне. Никому не верь. Только мне».

Но почему-то именно в этот момент она вспомнила взгляд аптекарши в магазине. И дырку в стене. И его лицо в дверях спальни, пока она спала.

И почувствовала, как по спине ползет ледяной, не знающий сомнений ужас.

Глава 3: Паутина

Звон разбитой чашки затих, сменившись гробовой тишиной, нарушаемой лишь мерным тиканьем часов на кухне. Карина сидела на корточках среди осколков, завороженно глядя на алую каплю, выступившую на подушечке ее пальца. Боль была острой, конкретной, почти приятной на фоне размытого ужаса, накатывавшего изнутри.

«Он разбивает женщин. Как стекло».

Слова Веры звучали в ее ушах уже не как безумный бред, а как зловещее пророчество. Неужели это она только что разбила чашку? Или это он, его незримое влияние, его ядовитая аура, уже начало свою работу? Она чувствовала себя куклой, марионеткой, у которой внезапно оборвались ниточки, и она рухнула, разбившись вдребезги.

Она медленно поднялась, нашла в ящике щетку и совок и тщательно собрала каждый, даже самый мелкий осколок. Выбросила их в ведро, замотав в несколько слоев газеты, словно хоронила не чашку, а часть себя. Ту наивную, доверчивую часть, что готова была поверить в сказку о прекрасном принце из глухого городка.

Прошлое утро после ночи, проведенной с Антоном, должно было быть наполнено светом и счастьем. Вместо этого его окутала мгла подозрений и страха. Каждый его жест, каждое слово теперь виделись под другим углом. Его забота – удушающим контролем. Его ревность – не милой слабостью, а тревожным симптомом. Его идеальное объяснение про Веру – слишком идеальным, слишком выверенным.

Она вспомнила его лицо в дверном проеме спальни. Этот взгляд холодного оценщика. Дырку в стене. Сверлышко в мусоре. Цепочка выстраивалась сама собой, звено за звеном, образуя прочную, пугающую конструкцию.

«Обещай, что если кто-то будет говорить тебе глупости… ты сразу скажешь мне. Не будешь слушать. Не будешь верить. Только мне».

Это была не просьба. Это был приказ. Закладывание фундамента под ее полную изоляцию. Он заранее обесценивал любую возможную критику в его адрес, списывая ее на «глупости» и «сплетни». Он отрезал ей пути к проверке информации. Он становился ее единственным источником правды.