Когда мой мир стал цифрой

Название: Когда мой мир стал цифрой

Автор(-ы): alisa vox

Ссылка: https://author.today/work/491836

Глава 1

До восемнадцатилетия Юри была светом. Не метафорическим, а вполне осязаемым, почти физическим. Золотые медали за спортивные достижения, искромётный смех, который мгновенно зажигался в глазах, и ни минуты покоя. Она успевала всё: быть первой в учёбе, главной заводилой на вечеринках, утешить подругу, которая провалила тест, и при этом всегда идеально выглядеть, словно только что сошла с обложки журнала. Одноклассники обожали её, мальчики выстраивались в очередь за её улыбкой, учителя ставили в пример. Будущее казалось таким же ярким и безоблачным, как её собственный лучезарный образ.

День рождения обещал быть грандиозным. Родители уехали в небольшое путешествие, оставив ей дом на попечение и карт-бланш на вечеринку. С самого утра звонили подруги, в мессенджерах летели поздравления, и даже учитель математики, обычно сухой и неприступный, прислал милое сообщение. Воздух звенел от предвкушения праздника.

Она крутилась перед зеркалом в любимом платье цвета ночного неба, придирчиво рассматривая своё отражение. Приглаженная чёлка, лёгкий макияж, счастливая улыбка. Всё идеально. И тут её взгляд упал на дверь в коридоре.

Над головой её отца, который только что вернулся со своими друзьями, задорно смеющимися и с бутылками в руках, ярко светилась цифра. Свежие, будто высеченные из неона, мерцающие символы: 178 937.

Юри моргнула. Цифры не исчезли. Она потрясла головой, протёрла глаза. Ничего. Они висели прямо в воздухе, словно парящий голографический дисплей, прямо над макушкой папы. Она посмотрела на его друзей. Над одним – 56 120, над другим – 890 000. Разные, совершенно разные числа, выбитые в воздухе. Сердце заколотилось. Что за чертовщина?

–Пап! Что это у тебя над головой? – голос вырвался сам собой, дрожащий и непривычно тонкий.

Отец обернулся, его лицо раскраснелось от смеха и пары кружек пива.

–Что, доченька? Ничего у меня над головой нет, кроме, может быть, редкого просветления от твоего восемнадцатилетия!– он усмехнулся, поглаживая себя по лысине.

Юри подошла ближе, ощущая, как холодок пробегает по спине. Она протянула руку, пытаясь коснуться мерцающих цифр. Пальцы прошли сквозь них. Это было нечто неосязаемое, но в то же время невероятно реальное.

–Пап, серьезно! Цифры… Ты не видишь?

–Юри, ты, наверное, устала от подготовки, у тебя галлюцинации. – отец улыбнулся, ободряюще похлопав её по плечу. Он не видел. Никто из них не видел.

Вечеринка началась. Музыка била по ушам, смех заглушал все мысли, но над каждой головой – над подругами, одноклассниками, даже над доставщиком пиццы – висели эти чёртовы цифры! Они мигали, пульсировали, и каждая цифра была уникальной. 989, 23 456, 1 456 789, 45. Диапазон был ошеломляющим.

Она пыталась сохранять видимость веселья, танцевала, смеялась, но всё время ловила себя на том, что исподтишка разглядывает чужие макушки. Разговоры были невыносимы. «Как дела?», «Что нового?», «Какие планы на лето?» – будто это имеет значение, когда над головой у собеседника висит что-то вроде таймера.

Юри подошла к своей лучшей подруге, Мине, которая беззаботно смеялась, болтая с каким-то парнем. Над ней висела внушительная, яркая цифра: 877 654.

–Мина, честно, скажи мне. Ты что-нибудь видишь? Над людьми… цифры? – прошептала Юри, пытаясь быть максимально естественной.

Мина нахмурилась.

–Цифры? Юри, ты что, перегрелась? Что это за шутки?– Она оглянулась, словно ожидая подвоха.

Она судорожно начала искать в интернете. “Вижу цифры над головами людей”, “числа в воздухе”, “галлюцинации в день рождения”. Ничего. Только медицинские форумы о психических расстройствах и шизофрении. Паника нарастала.

Где-то после полуночи, когда веселье уже шло на спад, а по дому бродили сонными призраками последние гости, Юри увидела его. Застенчивого, тихого парня из параллельного класса, Чонху. Он сидел в углу гостиной, нервно теребя край футболки, и его лицо было серым. Над его головой… 10.

Десять. Просто цифра десять. Меньше, чем у кого-либо другого. Слишком маленькая. Юри бросилась к нему.

–Чонху! Что с тобой? Ты что-то съел?– Он поднял на неё мутные глаза.

–Голова болит… сильно. -В этот момент цифра над ним изменилась. 9. Юри почувствовала ледяной холод в груди. 8. 7.

–Чонху, вставай! Пойдем, я вызову тебе скорую!-Она схватила его за руку, пытаясь поднять. Он был вялым и тяжёлым. 6. 5. За доли секунды, пока она пыталась дотянуться до телефона, цифра над его головой продолжала таять. Она слышала, как за дверью дома медленно отъезжает такси, увозя последних гостей. 4. 3.

–Чонху!– 2. Зрачки Чонху расширились. Он застонал. 1. Его тело дёрнулось, и он безвольно обмяк в её руках, ударившись головой о столик. 0. В ту же секунду из колонок замолкла музыка. Наступила мёртвая тишина.

Сердце Юри замерло. Она посмотрела на безжизненное тело Чонху. Цифра над его головой исчезла. И в этот момент она всё поняла.

Это был не счёт до праздника. Это был обратный отсчёт до конца.

Её восемнадцатый день рождения стал днём, когда свет в её жизни погас, а вместо него появились цифры. Цифры, которые никто, кроме неё, не видел. Цифры, которые отсчитывали чужие секунды до смерти.

Глава 2

Утро после моего восемнадцатого дня рождения началось именно так, как заканчивалась ночь – с мертвой тишины и леденящей паники. Чонху. Моё тело всё ещё помнило его вес, когда он обмяк в моих руках, его голова ударилась о столик с приглушённым, противным звуком. Ноль.

Я не смогла вызвать скорую. Не смогла сделать ничего. Просто сидела там, на полу гостиной, обнимая его безжизненное тело, пока свет рассвета не стал проникать сквозь плотные шторы, окрашивая пустые бутылки и конфетти в мертвенно-серый. Я слышала, как родители вернулись, как открылась входная дверь, их весёлые голоса, мгновенно сменившиеся на испуганный шёпот, когда они увидели меня, и… Чонху.

Что было дальше, я помню с трудом, словно сквозь ватную пелену. Скорая. Полиция. Допросы. Мои сбивчивые объяснения о том, что он просто вдруг ослаб, о головной боли, о цифрах над головой. Конечно, они не поверили. Никто бы не поверил. Меня утешали, шептали о травме, о шоке, о том, что я перепила. Никто не видел цифр. Никто.

Траур. Похороны. Чонху был тихим парнишкой, но его родители, его младшая сестра… Они плакали, а я стояла в стороне, надкусив губу, чувствуя, как цифра над каждым из них меняется, медленно, почти неуловимо, будто подстраиваясь под силу их горя. Отцу Чонху, над которым ещё вчера красовался внушительный ряд, теперь осталось гораздо меньше. Меня тошнило.

После этого дня я изменилась. Навсегда. Свет во мне погас, и я стала тенью прежней Юри. Смех застрял в горле, яркие платья пылились в шкафу. Школа стала испытанием, настоящей пыткой. Каждый коридор, каждый класс, столовая – везде, куда бы я ни посмотрела, над головами моих сверстников, учителей, случайных прохожих висели цифры. Они пульсировали, менялись, таяли с пугающей скоростью.

Я начала их мониторить. Одержимо. В поисках ответов. Сидела в классе, записывала. В начале урока над учителем английского была одна цифра, к концу – тридцать секунд порой могли съесть несколько десятков, а то и сотен единиц, если он начинал кашлять. На следующий день у одноклассника, который упал и сломал руку на физкультуре, цифра уменьшилась вдвое. Это было невыносимо. Каждый день был напоминанием о том, что время неумолимо утекает, что я вижу этот таймер, но ничего не могу сделать.

Я пыталась экспериментировать. У моей тёти, у неё было что-то около ста тысяч. Я насильно заставила её пойти в больницу, на обследование. Заставила её бросить курить. Каждый раз, когда она делала маленькое изменение, я смотрела на её цифру, затаив дыхание. Иногда она чуть-чуть менялась. Минимально. Словно пересчитывалась. Но никогда не росла существенно. А потом, однажды, она попала в небольшую аварию – ничего серьёзного, просто разбитая фара, – но её цифра уменьшилась на несколько тысяч. Это не было прямо пропорционально моим вмешательствам. Моя бесполезность терзала меня. Я не могла изменить судьбу. Я могла лишь наблюдать.

Я стала бояться смотреть людям в глаза. Бояться встречать новых незнакомцев на улице. В библиотеке, в кафе, в автобусе – везде были они. Числа. Маленькие и большие, мигающие и стабильные, но всегда, всегда ведущие к нулю. Я чувствовала себя так, словно на моей спине висит огромный счётчик, и каждый раз, когда я вижу чужой, он отмеряет что-то и у меня. Возможно, частичку моей души, часть моей юности.

Мои родители. Я любила их безумно, каждой клеточкой своего существа. И когда я смотрела на их головы, на их стремительно тающие цифры, моё сердце сжималось в холодный комок. У мамы, над которой было около семидесяти миллионов… оно уменьшалось каждый день. Не сильно, но постоянно. Я представляла себе, как это происходит: крошечные, невидимые песчинки времени, падающие сквозь невидимые решета, день за днём. У отца, сорок миллионов… Мне хотелось кричать, предупреждать их, обнимать их крепко-крепко и не отпускать. Но я знала, что они не поймут. Моё восемнадцатилетие стало для меня чем-то вроде проклятия безумия, и я не хотела, чтобы они видели свою дочь настолько сломленной. Я молчала, улыбалась через силу, подделывала свою прежнюю, яркую Юри, пока внутри меня всё выжигалось дотла.

Я начала изучать медицину. Не от призвания, не от желания спасать жизни, а от отчаянной, безумной надежды понять. Понять, что это за цифры. Понять, почему они меняются. Узнать, есть ли хоть какая-то лазейка в этом неумолимом таймере. Училась, как одержимая. Часами сидела в библиотеке, пропуская вечеринки, свидания. Мои старые друзья постепенно отдалились. Они не понимали, куда делась их прежняя Юри. А я не могла им объяснить. Я чувствовала себя инопланетянкой, заброшенной на чужую планету, где все говорят на одном языке, а ты, единственная, слышишь иную, скрытую речь.

Во время учёбы на врача я видела всё больше и больше цифр. Пациенты в больницах были для меня открытой книгой. Отделение скорой помощи – настоящий кошмар. Человек, которого только что привезли с инфарктом, над ним цифра в 5 000, и она тает на глазах, несмотря на усилия врачей. Ты знаешь, ты видишь, что счётчик приближается к нулю, и ты стоишь рядом, абсолютно бессильная.

Были моменты, когда я отчаянно пыталась что-то сделать. Увидев у одного пациента низкую цифру, я, на свой страх и риск, уговорила ординатора обратить на него особое внимание, предложила дополнительные анализы. Цифра немного изменилась, он прожил на неделю дольше, а потом всё равно умер от осложнений, которых можно было бы избежать, если бы его цифра изначально была больше, если бы я только могла их передать? Это было так близко, так мерзко. Бесполезность жгла меня изнутри.

С годами я научилась игнорировать их. Ну, почти. Это стало фоновым шумом, который я старалась не слушать. Как шум улицы, который постоянно за окном, но ты научаешься его не замечать. Или как запах, который преследует тебя какое-то время, а потом растворяется, становится частью тебя самой. Я научилась отводить взгляд, если цифра была слишком низкой. Научилась блокировать этот страх, чтобы не сойти с ума, чтобы хоть как-то продолжать жить. Чтобы не проснуться посреди ночи в холодном поту, крича от бессилия.

Работала в одной из самых престижных Сеульских больниц. Ирония судьбы, не иначе. Я, та, кто видит смертный приговор над каждым лицом, теперь была в самом сердце борьбы за жизнь. Моя цель стала чёткой, хотя и была пронизана отчаянием: я не могла их спасти от нуля, но я могла попытаться облегчить их путь к нему. Сделать последние минуты менее болезненными, более осмысленными. Обеспечить им лучший конец, который только мог дать наш мир, не зная, что их время уже сочтено. Это был мой способ справиться с этим проклятием, мой маленький бунт против неумолимости. Моё оправдание для самой себя.

Мои коллеги удивлялись моей стойкости. Я не рыдала, как другие, когда пациент уходил. Я не показывала истерики. Просто тихо и деловито констатировала, закрывала глаза и шла дальше. Они считали меня сильной. Я знала, что я просто опустошена. Каждый раз, когда я видела, как чей-то счёт доходит до нуля, кромка моего собственного существования сужалась, оставляя лишь горечь и тоску.

И вот, одним тусклым осенним утром, когда я, усталая после ночной смены, пила кофе в ординаторской, дверь распахнулась, и на пороге появился человек, ради которого я, возможно, снова захочу бороться. Или окончательно сломаюсь.

Над ним висела цифра. И она была слишком, слишком, слишком низкой.

Глава 3

Я пила слишком горячий и слишком горький кофе, пытаясь отогнать остатки ночного дежурства. Смена была тяжёлой, отделение реанимации держало в напряжении, и даже сейчас, когда я сидела в тишине ординаторской, тело ломило, а мозг отказывался обрабатывать информацию, кроме той, что была жизненно необходима. Я отвыкла удивляться, отвыкла чувствовать что-то, кроме хронической усталости и перманентной тревоги. Мой мир состоял из диагнозов, прогнозов и безмолвных цифр, и я считала, что к этому привыкла.

Дверь распахнулась с лёгким скрипом, и на пороге появился он. Высокий, немного растрёпанный, с синяками под глазами, но с улыбкой, которая… что-то в ней было знакомое до боли. Моё сердце впервые за много лет сделало какой-то странный, болезненный кульбит. Над его головой, яркой, тревожной вспышкой, горела цифра. Я даже не успела мгновенно считать её, как делала обычно. Там было четыре цифры. Немного больше, чем у Чонху в тот проклятый вечер моего восемнадцатилетия, но всё равно ужасающе мало.

Он стоял на пороге, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, ища кого-то взглядом. Его взгляд скользнул по мне, задержался на мгновение, потом пробежался по пустой комнате, и снова вернулся ко мне. В его глазах вспыхнуло узнавание.

–Юри?

Голос. Глубокий, тягучий, с хрипотцой, которая могла быть и от усталости, и от волнения. Это имя, произнесённое им, прозвучало как эхо из давно забытого прошлого. Юри. Не доктор Сон. Просто Юри.

Я нахмурилась, пытаясь что-то вспомнить. Лицо. Глаза. Явно знаком. Но мой мозг, запрограммированный на медицинские данные и цифры, отказывался идентифицировать его вне контекста больницы. Слишком много лет прошло, слишком много бетонных стен я возвела между собой и той, прежней Юри.

Он сделал шаг вперед, его улыбка стала шире, мягче. От того самого, далёкого времени.

–Это ты! Сон Юри? Я Ким Доён. Мы сидели вместе за партой в пятом классе. Помнишь?

Ким Доён.

Словно электрический разряд пронзил мою память. Пятый класс. Начальная школа. Его немного неловкая, но совершенно открытая улыбка. Его добрые глаза, которые всегда светились искренним интересом, когда я без умолку что-то рассказывала. Мы сидели за одной партой. Смеялись над учителем математики, передавали друг другу записки, делились обедами. Доён, мой первый и единственный настоящий друг на той стадии жизни. Он был не так популярен, как я, не был в центре внимания, но он видел меня. Настоящую меня, которая иногда уставала от постоянного внимания и хотела просто тихо сидеть, рисовать в тетради или читать книгу. Он понимал это. А потом его семья переехала в другой район, и он просто исчез из моей жизни. Без прощания, без адреса. Просто обрыв.

Я почувствовала, как румянец расползается по щекам – давно забытое ощущение. Как же он помнил? Я ведь так давно не была той девочкой. Моё лицо стало строже, взгляд – холоднее. Жёсткость стала моей второй кожей.

–Доён? Ох… Да, конечно, помню. – мой голос прозвучал куда более глухо и безжизненно, чем хотелось бы. Как будто я вытащила его из чужого шкафа.

–Я и не думал, что встречу тебя здесь! – он выглядел искренне счастливым. Его взгляд пробежался по моему белому халату. -Значит, ты доктор? Классно! А я навестить тётю пришёл. Ей сегодня операцию делают.

Над его головой по-прежнему мерцала цифра. Я присмотрелась, пытаясь осознать, почему она меня так тревожит. 2,578. Две тысячи пятьсот семьдесят восемь. Это было время, слишком мало времени. Меньше двух дней. Меньше сорока восьми часов. Господи.

–Какую тётю? Как её зовут? Я дежурный врач, может, смогу помочь. – я услышала свой собственный голос, стальной и деловой, как обычно бывает в больнице. Но внутри меня всё свернулось спиралью ужаса.

–О, она на втором этаже, палата 210, Ким Чонхи. Тебе не нужно беспокоиться, доктор. Ей уже провели консультацию, всё в порядке. – он отмахнулся, явно не заметив моей внезапной собранности. Он улыбался, и эта улыбка… она была такая же, как в те далёкие дни, когда мы строили планы, как сбежать из школы, чтобы съесть мороженое.

Мое сердце продолжало сжиматься от паники. Меньше двух дней. А он кажется таким здоровым, полным сил, немного уставшим, но это всё. Я пыталась найти хоть какой-то намёк на болезнь в его лице, в его осанке, но ничего. Он выглядел… обычным. Это меня пугало больше всего. Самые короткие цифры обычно означали что-то неминуемое и внезапное. Несчастный случай. Внутреннее кровотечение, о котором еще не знают. Инсульт.

–Ты… как сам? Всё в порядке со здоровьем? – я не смогла удержаться. Это было несвойственно мне, так пристально выпытывать у случайного посетителя о его самочувствии.

Доён чуть нахмурился, его улыбка угасла.

–Я? Да, вроде всё нормально. Немного устал – у меня сейчас дедлайн на работе, в студии, но в остальном я как огурчик. Спортом занимаюсь, питаюсь правильно. -Он даже продемонстрировал небольшой бицепс. -А вот ты… ты так изменилась.– Его взгляд стал более пристальным, в нём читалось беспокойство. -Ты… стала другой. Более… серьёзной? Куда делась та Юри, которая вечно смеялась?

Его слова ударили, хуже, чем любая пощёчина. Он видел ту Юри. Ту, которой больше нет. Ту, что умерла много лет назад, похороненная под тоннами цифр и безмолвных обратных отсчетов. И он, сам того не зная, оказался на пороге того же самого.

–Люди меняются, Доён. – я ответила сухо, отодвигаясь подальше, словно его прежнее воспоминание обо мне было заразным. -Больничная работа… она сильно меняет. Ты знаешь, много видишь…

–Ага, представляю. – он кивнул, но его глаза продолжали изучать меня. В них не было осуждения, только что-то похожее на печаль и глубокий интерес. Такой, какой был у него тогда, в пятом классе, когда он часами слушал мои бесконечные истории. – Ну, мне надо идти. Тётя просила бутылку воды принести. Может, зайдёшь к ней в палату? Она тебе обрадуется!

Он улыбнулся снова, эта его старая, тёплая улыбка. И цифра над его головой. 2,577. Она не таяла стремительно, как у Чонху, но каждое произнесённое слово, каждое дыхание отнимало у него драгоценное время.

Мой мозг лихорадочно заработал, как суперкомпьютер. Что могло унести здорового человека за два дня? Если он не жалуется ни на что, значит, это что-то скрытое. Или внешнее. Мог ли быть несчастный случай? Я не могла просто отпустить его. Не сейчас, когда я знала. Знала то, чего не знает никто. Мне нужен был повод. Любой.

–Доён, подожди.– я почувствовала, как отчаянный, давно похороненный импульс поднял голову. -Ты говоришь, ты устал от работы? Может быть, тебе стоит пройти небольшое обследование? Я могу оформить для тебя экспресс-анализы. Просто на всякий случай. Иногда усталость может быть симптомом… – я импровизировала, и мой голос звучал слишком настойчиво.

Он поднял брови, явно удивлённый моей необычной инициативой.

–Что? Доктор Сон, да брось. Я себя отлично чувствую. Переутомление, вот и всё. Я же сказал, дедлайн горит. Зачем лишние траты и время?

–Для твоего же спокойствия.– я сделала шаг к нему, и мой голос понизился до интимного шепота. -Пожалуйста, Доён. Просто небольшой чекап. Через полчаса, если можно. Здесь, в больнице, это не займёт много времени.

Я смотрела прямо на его цифру, ощущая, как внутри меня поднимается волна паники размером с цунами. Мои руки сжались в кулаки. Этот человек… Он был моим прошлым. Частью того света, который я потеряла. И я не могла позволить ему уйти сейчас, когда его время было так близко к концу.

Он колебался, его взгляд задержался на моём лице, словно пытаясь понять, что за тревога таится в моих глазах, за этим профессиональным, строгим выражением. Цифра над ним всё ещё горела 2,576.

–Ладно. – наконец вздохнул он, сдаваясь. -Напомнила, как ты всегда умела меня уговорить на всякую ерунду в школе. – Он улыбнулся уже не так широко, но в его глазах появился тёплый огонёк. -Полчаса, так полчаса. Я схожу за водой для тёти и вернусь сюда.

Цифра… остановилась. Она не уменьшилась, хотя он и говорил. Лишь на мгновение, но не уменьшалась. Это было невозможно. Или… или я нашла ниточку? Или его решение изменило его будущее на микроскопический, но всё же определяющий момент?

Моё сердце колотилось как сумасшедшее. Надежда. Забытое слово, которое теперь расцвело в моей груди, одновременно пугая и маня. Я должна была его спасти. Во что бы то ни стало.

Глава 4

Его легкомысленное согласие на обследование, прозвучавшее как шутка, на самом деле подействовало на меня, словно удар молнии. Неужели это возможно? Неужели я смогу что-то изменить? Надежда, это проклятое, давно забытое чувство, хлынуло в меня с такой силой, что я чуть не задохнулась. Моя обычно отстранённая, деловая маска дала сбой. Мысли скакали, как безумные.

Я постаралась не показать своего волнения. Указала ему дорогу, объяснила, куда идти, какие формы заполнить. Моё сердце билось так сильно, что, казалось, его стук разносился эхом по всему больничному коридору. Пока он шёл, пока его спина скрывалась за поворотом, я не отрывала глаз от цифры над его головой. Она всё так же, пугающе стабильно, горела: 2,576. Не менялась. Не уменьшалась. И это было ещё хуже, чем если бы она таяла. Это означало, что событие, которое должно было обрезать его жизнь, было не долгим постепенным угасанием, а чем-то внезапным, непредсказуемым.

Я помчалась в приёмное отделение, используя все свои связи, все свои полномочия.

–Срочно! Максимально быстро, все возможные анализы! Кардиограмма, УЗИ, кровь, МРТ! Всестороннее обследование, сейчас же!– Мои коллеги смотрели на меня странно. Обычно я была воплощением хладнокровия. Но сейчас голос дрожал, а руки невольно сжимались в кулаки.

Часы ожидания результатов тянулись мучительно медленно. Я не могла усидеть на месте. Ходила из кабинета в кабинет, спрашивала, нервничала. Я знала, что должна доверять коллегам, но мне хотелось самой взять каждую пробирку, самому посмотреть на каждый снимок. Мне казалось, что я что-то упущу, что они не увидят. Ведь они не видели главное – эту проклятую цифру!

Когда пришли первые экспресс-результаты, я почувствовала, как по мне пробегает ледяной холодок, а затем – волна облегчения. Что-то было. Что-то очень серьёзное, но пока скрытое. Опухоль. Злокачественная, но обнаруженная на очень ранней стадии. Настолько ранней, что симптомов ещё не было даже близко. А еще тромб, как раз рядом с опухолью, готовый вот-вот оторваться.

Это был шок. И в то же время – странное оправдание. Моя цифра не врала. Она видела то, что даже самый современный сканер не мог бы обнаружить без целенаправленного поиска. Мой проклятый дар оказался не просто предвестником смерти, а злой шуткой, которая раньше всегда приводила к бессилию, но теперь… Теперь она дала мне шанс.

Хирургическое вмешательство было назначено практически немедленно. Благо, наша больница была одной из лучших в Корее, и специалисты такого уровня были всегда на месте. Я объясняла Доёну всё тщательно и спокойно, пытаясь скрыть дрожь в голосе, когда рассказывала о диагнозе. Он был шокирован. Совершенно здоров, активно занимается спортом, и тут такое. Он смотрел на меня с каким-то странным выражением, смесью благодарности и потрясения.

–Как ты… как ты поняла, что что-то не так? – тихо спросил он, его лицо было бледным.

Я отвела взгляд, сжимая в руке историю болезни.

–Просто… интуиция. Врачебный опыт. Вижу, что человек выглядит уставшим, решаю пройти экспресс-обследование. Бывает.– Я лгала, а внутри меня всё кричало от боли и беспомощности: Я видела твою цифру, Доён! Я видела, что тебе осталось два дня!

Операция. Каждое слово, каждая минута были натянутой струной в моей душе. Я не хирург. Я не могла стоять там, в стерильной операционной, и держать в руках скальпель. Я чувствовала себя бесполезной, но в то же время, как никогда прежде, нужной.

Я не отходила от операционной. Время перестало существовать. Только эти белые стены, невыносимо громкое тиканье часов, которое, казалось, было синхронизировано с исчезающими цифрами, и жгучая, испепеляющая надежда. Мои коллеги предлагали отдохнуть, поесть, поспать. Я кивала, притворялась, что слушаю, но моё сознание было приковано к Доёну, к тому, что происходило за этими дверями. Я представляла себе его, на операционном столе, а над ним, прямо над его макушкой, всё та же цифра 2,576, безжалостно тикающая, пока хирурги пытаются обогнать её.

Цифра. Эта всемогущая, ужасающая метка. Если операция пройдет успешно, изменится ли она? Вырастет? Или останется такой же, просто срок действия лицензии на жизнь истечёт позже? Я понятия не имела. Ни разу мне не доводилось спасать кого-то так целенаправленно, основываясь только на том, что я видела. Обычно я могла лишь облегчить боль, а не предотвратить неминуемое.

Наконец, двери операционной распахнулись. Хирург, весь в поту, снял маску. Я подлетела к нему, не в силах вымолвить ни слова, просто глядя в его глаза, пытаясь прочесть приговор.

–Успешно.– выдохнул он, выжатый, но с нотками облегчения в голосе.

–Обнаружили на самой ранней стадии. Удалили всё чисто. Восстановление займёт время, конечно, но прогноз… очень хороший.

Мои колени подогнулись. Я почувствовала, как по щекам побежали слёзы. Слёзы облегчения, которым я позволяла себе течь, только если была одна, в душе, дома. Но сейчас… сейчас мне было всё равно.

И я посмотрела на Доёна. Его везли на каталке, бледного, под наркозом. Над его головой… цифра.

Я зажмурилась, а потом резко открыла глаза, боясь, что моё видение исчезло. Нет. Она была там. Но изменилась.

Нет, не миллионы. Не годы, не десятки лет. Но она стала больше. 438 000. Четыреста тридцать восемь тысяч. Это примерно десять месяцев. Очень мало, если думать о полноценной жизни. Но бесконечно много по сравнению с двумя днями, которые были у него раньше.

Она изменилась. Это было самое главное. Это значило, что я, я, смогла что-то изменить. Это было не просто облегчение последних минут. Это было целенаправленное, осознанное вмешательство. Я дала ему… время.

Я стояла у его кровати, пока он отходил от наркоза. Смотрела на его лицо, такое знакомое и такое изменившееся, и мои воспоминания нахлынули с новой силой.

Он всегда был тихим. В классе он держался в тени, не стремился к вниманию. А я, наоборот, была солнцем, вокруг которого все крутились. Но рядом с ним я могла быть собой. Я рассказывала ему свои глупые детские секреты, свои мечты – стать олимпийской чемпионкой, объехать все страны мира, быть самой счастливой на свете. Он слушал внимательно, не перебивал, не смеялся. Просто смотрел своими добрыми, понимающими глазами.

Я помню, как он однажды принёс мне маленький брелок в виде лисьего хвостика – я тогда коллекционировала фигурки лисичек. Он был смущён, протягивал его мне, покраснев, а я схватила его и обняла крепко-крепко. Тогда я впервые почувствовала, как бьётся его сердце, так близко к моему. Мне было десять. Я не знала, что это такое влюбленность, но моё сердце сжималось и трепетало, когда он подходил ко мне. Это было первое безоблачное, наивное, светлое чувство, которое я испытывала к человеку за пределами семьи. А потом он просто исчез. И мир вокруг меня словно померк, а я заполнила эту пустоту ещё большим желанием быть в центре внимания, смеяться громче всех.

Теперь он лежал здесь, такой же беспомощный, как тогда, когда был маленьким, таким же удивительно красивым в своей хрупкости. И его жизнь снова висела на волоске. Только теперь я это знала. И теперь у меня был шанс.

Может быть, вся моя жизнь, вся эта боль, все эти годы просмотра чужих обратных отсчётов – всё это было ради него? Чтобы я смогла спасти его, когда придёт время? Я не знала. Но одно я знала наверняка: я не могла его потерять. Не снова.

–Привет, доктор Сон. – его глаза распахнулись. Он был слаб, но улыбнулся. И над его головой сияла та же, слишком низкая, но уже новая цифра. 437 999.

Я должна была его спасти. Должна.

Глава 5

Доён отходил от наркоза медленно. Первые дни его пребывания в палате были для меня настоящим испытанием. Я не могла отойти от него ни на шаг. Мои коллеги привыкли к моей отстранённости, к моей профессиональной холодности, и теперь их взгляды наполнялись немым вопросом. Я видела их удивление, когда я, обычно пунктуальная и немногословная, задерживалась у его койки, проверяла его показатели чаще, чем требовалось, и даже умудрялась задержаться на час-другой после смены, просто чтобы убедиться, что он спит спокойно.

Над ним пульсировала цифра 437990. Она оставалась неизменной в течение всего дня после операции. Это было невероятно. Это было… это было даром. Надеждой. Возможностью. Если бы я могла его изолировать от всего, если бы держала его здесь, в стерильной больничной палате, под постоянным наблюдением, может быть, цифра бы не таяла? Эта мысль казалась безумной, но в моём истерзанном сознании она звучала как единственная спасительная соломинка.

Когда он полностью пришёл в себя, наши разговоры возобновились. Сначала несмелые, обрывочные. Он благодарил, снова и снова, за то, что я настояла на обследовании, за то, что спасла ему жизнь. И каждый раз, когда он произносил спасла жизнь, я чувствовала, как внутри меня разрывается что-то больное и колкое. Я знала, что я только отсрочила его приговор. Я знала, что не смогла убрать цифру полностью. Это было похоже на то, как если бы я подарила ему просроченный продукт, сказав, что он свежий. Для него я была строгой, собранной доктор Сон, которая почему-то очень помогла ему. Для меня он был Доёном. Тем самым Доёном, который улыбался мне из прошлого, который вернул мне частичку того света, что погас много лет назад.

Я старалась проводить с ним как можно больше времени. Заходила в палату во время обходов, под предлогом проверить швы или уточнить самочувствие. Оставалась после смены, ссылаясь на бумажную работу или неотложные дела. Мы говорили обо всём и ни о чём. О погоде, о его работе дизайнера в небольшой студии, о том, как изменился Сеул, о его тёте, которая уже пошла на поправку. Он рассказывал о своей жизни, я слушала, а моё сердце сжималось от понимания того, насколько он близко подошёл к краю, даже не подозревая об этом.

Цифра над его головой. Я не могла отвести от неё глаз. Она медленно, незаметно, но неуклонно уменьшалась. 43 790. 43 780. Каждый час, каждый выдох забирал единицы. Это было медленнее, чем у Чонху. Это давало мне время. Но сколько?

Я чувствовала себя детективом, пытающимся разгадать головоломку. Если болезнь устранена, то что ждёт его теперь? Несчастный случай? Где? Когда? Я постоянно прокручивала в голове сценарии, пытаясь предотвратить неминуемое. Я даже начала замечать, что определённые действия вызывают микро-изменения в его цифре. Если он нервничал, если у него поднималась температура – она убывала чуть быстрее. Если он спал спокойно, если ему было комфортно – она держалась стабильнее.

Мне нужно было удержать его в больнице. Под покровом этих стен, под моим наблюдением, казалось, я могла контролировать его судьбу. Я находила предлоги:

–Доён, вам нужно пройти ещё одно детальное обследование на возможные осложнения после операции. Это стандартная процедура.

Или

–У вас немного повышены ферменты печени, давайте понаблюдаем ещё пару дней.– Мои коллеги смотрели на меня подозрительно, но никто не осмеливался перечить доктору Сон, которая всегда была на шаг впереди.

Доён не был дураком. Он начал что-то подозревать. Он видел других пациентов, которых выписывали быстрее, даже с более сложными диагнозами.

–Доктор Сон, сколько можно? Я себя прекрасно чувствую. И мне нужно на работу. У меня там дедлайны горят, команда ждёт. – он жаловался, но мягко, с улыбкой, в которой сквозило давно забытое мальчишеское озорство. Он мне верил. Верил так, как когда-то, в школе, верил каждому моему слову. От этого мне становилось ещё больнее.

Я придумывала всё новые предлоги. Заказывала дополнительные тесты, которые были, по сути, бесполезными. Просила провести консультации с узкими специалистами, которые лишь подтверждали его стабильное состояние. Каждый день, который он проводил в больнице, был для меня победой. Каждая единица, которую я удерживала на его счётчике, была для меня шансом.

По ночам, когда больница засыпала, я сидела в ординаторской, глядя на пустую стену. В руках у меня был старый, потрёпанный блокнот. Такого, какой у меня был в старших классах. В нём сохранились записи с уроков, а на полях – мои детские, наивные рисунки. Там был и Доён. Карандашные наброски его волос, его чуть прищуренных глаз, когда он над чем-то задумывался.

Я помнила, как он тогда, в начальной школе, был для меня якорем. Все остальные были такими… поверхностными. Смех, игры, сплетни. А Доён… он был другим. Он не судил. Он просто был рядом. Я помню тот день его переезда. Я тогда так и не решилась признаться, как сильно мне будет его не хватать. И теперь, столько лет спустя, он вернулся. Как призрак из счастливого прошлого, но с печатью мрачного будущего.

На самом деле, мне было страшно. Страшно, что он уедет. Страшно, что я потеряю его снова. Страшно, что я не смогу предсказать, что его ждёт, когда он выйдет за стены больницы. Здесь я хоть как-то могла контролировать его окружение, его физическую нагрузку, его питание. Здесь я была доктором Сон. За пределами больницы я была просто Юри. Бесполезной Юри, которая видит обречённость, но ничего не может сделать.

Прошёл месяц. Цифра над ним теперь была около 400 000. Пятнадцать тысяч единиц исчезли за это время. Месяц. И Доёна нужно было выписывать. Больничный лист не резиновый, а его состояние было идеальным. Даже мои самые изобретательные уловки больше не работали. Заведующий отделением дал мне понять, что моей особой заботы о пациенте Ким Доёне достаточно.

–Выписываем завтра, доктор Сон. Все показатели в норме. Пациент полностью восстановился. Он занимает койко-место. – сухо отрезал заведующий, глядя на меня стальным взглядом.

Я почувствовала, как по позвоночнику пробегает холод. Завтра. Завтра он выйдет из-под моего контроля. И что тогда? Неминуемое столкновение с той реальностью, которая отведёт его цифру окончательно к нулю?

В последний вечер его пребывания в больнице я зашла к нему в палату. Он сидел на кровати, уже в своей обычной одежде, с небольшой сумкой рядом. Выглядел он прекрасно. Краска вернулась на щёки, глаза блестели. И над ним по-прежнему была эта ужасная, неприемлемая цифра.

–Завтра домой. – сказал он, его голос звучал так легко, так беззаботно. -Спасибо вам, доктор Сон. Вы… вы спасли меня.

Я посмотрела на него. На его улыбку. На эту цифру. Он думал, что я его спасла. Он думал, что всё позади. А я знала, что настоящая битва только начинается. И я понимала, что эта битва – моя. Потому что он даже не подозревает, что он всё ещё в опасности. А я не могу ему этого сказать.

–Я рада, что смогла помочь, Доён. – выдавила я, чувствуя, как ком подступает к горлу. -Только… будь осторожнен. Береги себя. Не перерабатывай. Отдыхай. Если что-то почувствуете – сразу в больницу. Или ко мне. Я дам свой личный номер.

Я написала свой номер на маленьком листочке и протянула ему. Он с удивлением посмотрел на номер, потом на меня.

–Личный номер? Но я… я ведь не твой пациент больше. И вы, доктор Сон, у вас, наверное, свои дела…

–Просто… на всякий случай. – я ответила, пытаясь улыбнуться как можно естественнее. -Я несу за вас ответственность. В конце концов, я вас нашла.– Он взял листочек. 399 990.

Я должна была его защитить. Я должна была найти способ. Даже если это означало преследовать его, знать о каждом его шаге. Эта цифра не давала мне покоя. Эта цифра не просто отсчитывала его жизнь, она отсчитывала и мою. Время моей надежды. Время моего счастья.

Глава 6

Когда Доён пригласил меня на свидание, я впервые за много лет почувствовала тошноту не от запаха больничной дезинфекции или вида цифр над головами пациентов, а от совершенно других, давно забытых эмоций.

Выписка Доёна была для меня поражением. Я стояла у окна ординаторской, наблюдая, как он садится в такси, его яркий, почти неуместный смех доносился даже сквозь закрытые стёкла. Над его головой всё ещё висела цифра и она казалась такой же безнадёжной, как и неделю назад, когда я отчаянно пыталась найти хоть какую-то зацепку, чтобы удержать его. Поражение. А затем – пустота.

Я ожидала, что он позвонит. Не потому, что надеялась на что-то личное, а потому что я уже успела выстроить в голове хитрую стратегию: если он хоть раз позвонит, я смогу спросить о его самочувствии, поинтересоваться его планами, найти новые предлоги для осмотра. Но он не звонил. Прошла неделя, потом ещё одна. Каждое утро я проверяла телефон, и каждый раз меня настигало одно и то же чувство – пустоты и беспомощности. Мой мозг, привыкший к постоянному контролю над его жизнью, теперь чувствовал себя выброшенным на берег, где ничто не зависело от меня.

Наконец, когда я уже почти смирилась с тем, что теряю его навсегда, раздался звонок. Незнакомый номер. Я взяла трубку, моё сердце неожиданно подскочило.

–Доктор Сон? Это Доён. Ким Доён.– Его голос звучал немного смущённо.

–Доён, – ответила я, стараясь максимально сохранять профессиональный тон, хотя внутри меня всё кричало от волнения. -Как вы себя чувствуете?

–Я отлично! Просто прекрасно! Чувствую себя даже лучше, чем до болезни. Спасибо вам. Я звоню, чтобы… ну, может, вы согласитесь поужинать со мной? Как… как благодарность. За всё, что вы для меня сделали.

Мой мир раскололся надвое. С одной стороны, я была разочарована. Как благодарность. Не потому, что я Юри, не потому, что он хочет узнать меня лучше, не потому, что между нами хоть что-то промелькнуло за эти недели – нет, это всего лишь благодарность. И это был самый скучный, самый предсказуемый предлог, какой он мог придумать. Он не видел меня. Он видел доктора, которая спасла ему жизнь. А я хотела, чтобы он видел меня. Юри. Мрачную, сломанную Юри, которая всё ещё носит в себе детскую влюблённость к нему.

Но, с другой стороны, это был шанс. Невероятный, ниспосланный судьбой шанс. Проводить с ним время, будучи за пределами больничных стен. Контролировать его. Узнать о его жизни, о его планах, о потенциальных угрозах, которые могли обрезать его цифру до нуля. «За всё, что вы для меня сделали» – эти слова звучали как приказ. Я должна была принять его приглашение. Ради него. Ради себя.

–Хорошо, Доён. – ответила я, чувствуя, как моё лицо невольно расплывается в слабой улыбке. -Когда и где?

Мы договорились о встрече в небольшом, уютном ресторане недалеко от больницы. Он сказал:

–Ничего пафосного, я знаю, вы устаёте после работы. -Его забота была искренней. Он помнил. Он помнил, как я выглядела усталой, как проводила слишком много времени в больнице. Он видел меня.

В день свидания я стояла перед шкафом, обхватив себя руками. Что надеть? Я давно перестала задумываться о таких вещах. Мой гардероб состоял из медицинских халатов, деловых костюмов и удобных, бесформенных вещей для дома. Прежняя Юри, которая каждое утро тратила час на выбор наряда, давно умерла.

Я выбрала простое тёмно-синее платье, строгое, но элегантное. Минимальный макияж. Уложенные волосы. Я посмотрела на себя в зеркало. В глазах всё ещё читалась усталость, но и что-то новое, почти забытое – предвкушение. Я чувствовала себя так, словно надеваю чужую кожу. Каково это – быть просто женщиной на свидании, а не доктором, носящим бремя чужих судеб?

Он ждал меня у входа. Он был в темно-синей рубашке, которая подчёркивала его широкие плечи, и выглядел невероятно… живым. Над ним висела цифра. За эти две недели она уменьшилась почти на 5000 единиц. Она таяла. Неумолимо. Моё сердце болезненно сжалось.

–Вы великолепно выглядите, доктор Сон. – его глаза скользнули по мне, и в них вспыхнуло что-то искреннее. Не просто вежливая оценка.

–Юри.– произнесла я. -Здесь мы не в больнице. Пожалуйста, называй меня Юри.

Он улыбнулся.

–Юри. Мне кажется, я всегда называл тебя Юри.– И в этом была вся правда. Для него я всегда была Юри. Для него я не менялась. Он не знал о цифрах, о мраке, который поглотил меня.

Ужин начался неловко. Я молчала, больше слушала, чем говорила. Он рассказывал о своей работе, о своём хобби – он увлекался фотографией, – о том, как хорошо, что он выздоровел. А я наблюдала. За ним, за его мимикой, за тем, как меняется его цифра. Убеждалась, что она не проседает слишком быстро. Пыталась понять, что может быть причиной его нынешней, всё ещё слишком короткой цифры.

Я искала любой намёк на скрытые болезни, на опасные привычки, на потенциально опасные ситуации. Что если он увлекается экстремальными видами спорта? Аварии? Рискованный образ жизни? Я пыталась незаметно разузнать как можно больше. Но он казался совершенно безобидным. Немного рассеянным, возможно, но спокойным, уравновешенным, не склонным к авантюрам. Дизайнер, работает в студии, периодически засиживается допоздна. Ничего не подходило под короткие цифры.

–Юри, о чём ты задумалась?– он посмотрел на меня с искренним беспокойством.– Ты какая-то… отстранённая. Всё в порядке?

Я очнулась от своих мыслей. Он прав. Я была слишком погружена в его цифру.

–Просто… устала после работы. – соврала я. -А ты… ты так и не рассказываешь о себе ничего серьёзного. Какие у тебя планы на будущее? Мечты?

–Мечты? – он улыбнулся, его взгляд устремился куда-то вдаль, словно он действительно видел свои мечты перед собой. -Я хотел бы открыть свою студию. Делать… красивые вещи. А ещё… я всегда хотел путешествовать по миру. Сделать выставку своих фотографий, но не в галерее, а… ну, знаешь, на городских улицах. Чтобы искусство было для всех.

Над его головой, пока он говорил о мечтах, цифра едва заметно колебалась. Но не уменьшалась. Даже, кажется, немного стабилизировалась. В этот момент я поняла, что у меня нет плана. Я не могла контролировать его жизнь, как больного в палате. Он был свободен. Он мечтал. И моя функция, как спасателя, здесь заканчивалась. Если только… если только я не стану частью его жизни, максимально приближенной к нему.

Это было не просто свидание. Это была моя новая, отчаянная миссия. Я должна была понять, что заставляет его цифру таять. И я должна была его спасти.

–Это очень красивые мечты, Доён.– мой голос стал мягче, искреннее. Я посмотрела на него не как на пациента, не как на объект наблюдения, а как на человека, который зажигает что-то внутри меня. -Я верю, что у тебя всё получится.

Я вдруг поняла, что впервые за много лет я просто наслаждалась моментом. Настолько, насколько это было возможно, учитывая постоянно висящую над его головой угрозу. Я сидела напротив него, слушала его голос, смотрела, как он улыбается, и чувствовала хрупкое, почти болезненное счастье. Он пригласил меня на свидание. Не как Юри из прошлого, не как пациент Доён, а как совершенно новый Доён, который хотел встретиться со мной. И эта новая динамика, эта неопределённость, одновременно пугала и притягивала.

Когда вечер закончился, он проводил меня до дверей квартиры. Над ним горела цифра . За несколько часов она уменьшилась всего на десять единиц. Это было безумие.

–Спасибо за ужин, Юри. – сказал он, его голос был мягким, почти интимным. – Надеюсь, это не последняя наша встреча.

–Надеюсь. – ответила я, глядя ему в глаза, и впервые за долгое время искренне улыбнулась.

И в этой улыбке не было притворства. Она была для него. Для человека, который, сам того не зная, несёт на себе мой страх и мою надежду.

Глава 7

После того свидания с Доёном моя жизнь, казалось, обрела новый, странный ритм. Хотя правильнее было бы сказать, что весь мой привычный, выстроенный кирпичик за кирпичиком мир рухнул, обнажив забытые чувства. Но пока это было лишь небольшое землетрясение. Внешне моя жизнь оставалась всё той же.

Утро для меня начиналось не с будильника, а с ощущения зудящего беспокойства. Ещё до того, как открыть глаза, я чувствовала себя усталой. До первых лучей проникающего в мою маленькую квартиру света, до запаха подгорающего тоста или звука соседского лифта. Усталость была моим постоянным спутником, въевшимся в кости, в каждую клетку тела.

Моя квартира на окраине Сеула была убежищем. Небольшая, лаконичная, с минимум мебели – она напоминала операционную или лабораторный отсек. Никаких лишних деталей, никаких ярких красок. Только функциональность. Мне не нужны были уюты или красивости. Мне нужна была стерильная чистота и тишина. Место, где я могу снять белый халат, закрыть глаза и попытаться, хоть на несколько часов, не видеть цифр.

Я вставала рано. Завтрак – всегда одно и то же: овсянка или хлопья, кофе. Бездумно. Я научилась делать всё автоматически, экономить энергию, чтобы хватало на день в больнице. Там, на работе, мне нужно было быть максимально сосредоточенной, максимально эффективной, максимально… пустой.

Моя работа. Больница. Сонная, а порой и яростная, бурлящая река людских трагедий. Моя основная обязанность как терапевта заключалась в том, чтобы собирать анамнез, ставить предварительные диагнозы, назначать лечение, выписывать предписания. Но для меня это было гораздо больше. Это было постоянное, неумолимое испытание моей выдержки.

Каждый пациент, входящий в мой кабинет, приносил с собой не только жалобы на боль или симптомы, но и свою личную цифру, свою метку времени. Сначала, в первые годы после того, как “дар” появился, я отчаянно пыталась что-то сделать. Подростком, когда я только начала осознавать его значение, я была сломлена. Моё сердце разрывалось от каждой низкой цифры. Я пыталась предупредить, рассказать. Но никто не верил. Меня считали странной, а порой и сумасшедшей. Родители водили меня по психологам, предлагали антидепрессанты. Я лишь закрывалась ещё больше.

Поступив в медицинский университет, я думала, что обрету знание. Думала, что пойму, как это работает. Я зубрила анатомию, физиологию, патологию. Часами сидела в лабораториях, выискивая ответы. Но ни одна книга не давала ответа на вопрос о цифрах. Ни один профессор не мог объяснить, что это за неведомая энергия, которая отсчитывает жизнь. Я была единственной, кто это видел. И это было моим личным адом.

Моё обучение было пыткой. Лекции по причинам смерти – для меня это были не абстрактные процессы, а реальные сценарии, которые я видела над головами людей. Студенты вокруг меня смеялись, общались, строили планы на будущее. А я видела над каждым из них… цифру. И чем дольше я училась, чем больше постигала человеческий организм, тем сильнее осознавала свою бесполезность. Я могла диагностировать, лечить, продлевать, но не отменять. Никогда.

Вот почему я так редко отдыхала. Почти без выходных. Мне не нужно было отдыхать. Отдых означал тишину. А в тишине цифры становились громче. Я предпочитала быть занятой, занятой до изнеможения, чтобы мой мозг был слишком уставшим для размышлений, для сожалений, для воспоминаний. Я брала дополнительные смены, задерживалась допоздна. Бывало, что я проводила в больнице по 30 часов подряд. Приходила домой, валилась с ног, не раздеваясь, и моментально проваливалась в сон, который чаще всего был бессонным кошмаром из мелькающих цифр и умирающих лиц.

Моя единственная отдушина – это попытка облегчить их последние минуты. Вот почему я стала врачом. Не чтобы спасать, а чтобы дать достоинство. Мне не было страшно разговаривать с теми, кому оставалось мало. Я, в отличие от многих коллег, не избегала их. Я могла говорить о смерти. Потому что я видела её постоянно. Я могла быть спокойной, рассудительной. Но внутри меня всё обрывалось. Я так хотела бы сказать им:

–Эй, у вас осталось три часа. Сделайте что-нибудь невероятное. Скажите то, что хотели. Простите того, кого нужно простить.– Но я не могла. Я была заперта в своём собственном одиночном заключении.

Моя жизнь была похожа на тоннель. Вход – это моё рождение. Выход – моя собственная цифра, которую я никогда не видела. И только я, одна, шла по этому тоннелю, видя все боковые выходы, ведущие в пропасть.

Иногда, очень редко, я позволяла себе слабость. Сидя дома, в кромешной тишине, я включала телевизор. Случайно натыкалась на старые фильмы, документальные передачи. Смотрела на лица известных людей, политиков, актёров. Видела их цифры. Думала: “О, этому осталось много. А этому – совсем чуть-чуть”. Это было моей личной, нелепой игрой. Порой утешающей, порой вводящей в ещё большее отчаяние.

Я стала бояться близких отношений. Если я позволю кому-то подойти слишком близко, я увижу их цифру. И что тогда? Как мне жить с этим? Как мне любить кого-то, зная, сколько ему осталось? Это было бы слишком больно. Каждый мой друг, каждый знакомый – это потенциальный живой таймер, который однажды остановится, и я буду стоять рядом, беспомощная. Родители – каждый раз, когда я навещала их, моё сердце обливалось кровью. Их цифры, хоть и большие, но неуклонно уменьшались. Я не могла это остановить. Не могла даже предупредить их. Я была пленницей своего собственного дара.

Поэтому Доён… Он был словно трещина в моей броне. Он не был пациентом, у которого я могу сделать выводы, не был просто знакомым, кого я могу избегать. Он был призраком из моего счастливого прошлого. Живым напоминанием того, кем я когда-то была, до того, как цифры отняли у меня жизнь. И эта трещина, сквозь которую проникла моя детская влюблённость, теперь грозила разрушить всё, что я строила годами – крепость моего безразличия, щит моей отстранённости.

Моё свидание с ним было похоже на прикосновение к электрическому проводу. Вроде бы просто. Но внутренний мир перевернуло. Я снова чувствовала. Чувствовала надежду. Чувствовала отчаяние. И эти эмоции были намного страшнее, чем любой диагноз, который я когда-либо видела. Потому что я знала: я не могла себе позволить чувства. Не в этом мире, где у каждого есть свой срок годности, и только я одна вижу его.

И вот, на этих качелях, между желанием спрятаться от всех и мира, и отчаянным стремлением к Доёну, я продолжала жить. День за днём. Смена за сменой. Цифра за цифрой.

Глава 8

После ужина Доён не исчез, как я, возможно, в глубине души, надеялась. Он не звонил каждый день, не засыпал сообщениями, но его присутствие в моей жизни стало ощутимым. Он не давил, но и не отступал. Это был тонкий, почти невидимый танец, где каждый шаг был выверен, но при этом наполнен невысказанными желаниями.

Он начал присылать мне фотографии. Сначала общие виды Сеула -мосты, храмы, суетливые улицы, которые он мастерски превращал в произведение искусства. Затем -снимки, на которых были люди. Случайные прохожие, улыбающиеся лица, дети. И каждый раз, когда я открывала такое сообщение, моё сердце замирало. Я видела не красоту фотографии, а цифры над головами этих людей -тени, которые он не мог увидеть.

–Мне кажется, ты увидишь красоту даже там, где я вижу только беспокойную толпу.-написал он как-то раз.

–Иногда я вижу слишком много. -ответила я, стирая сообщение, чтобы не оставлять следов моих мыслей. В моих словах была горькая правда, которую я никогда не смогу ему объяснить.

Он продолжал попытки сблизиться. Приглашал на обед, если оказывался по делам недалеко от больницы. Я почти всегда отказывала, ссылаясь на занятость. Но внутри меня всё обрывалось от мысли, что я могу потерять его из виду. Поэтому, если я отказывала в обеде, я тут же предлагала короткую встречу за кофе или просто пятиминутный разговор внизу, у входа в больницу.

Я сопротивлялась. Сопротивлялась его теплу, его открытости, его настойчивости. Это было не из-за высокомерия или холодности. Это было из чистого, животного страха. Страха увидеть его цифру слишком близко, слишком явно, чтобы она нестерпимо обожгла меня. Страха привыкнуть к нему, к его присутствию, чтобы потом потерять его и остаться с этой пустотой, которую цифры неизбежно предсказывают.

Моя главная цель оставалась прежней: выяснить. Выяснить, почему его цифра всё ещё так пугающе коротка. Он был здоров, как бык. Он вёл активный образ жизни, хорошо питался, спал по восемь часов, не курил и почти не пил. Не было никаких явных причин, почему его будущее было таким коротким. Я просматривала его медицинскую карту снова и снова, пытаясь найти хоть что-то. Ничего.

Наши беседы наполнялись странными для Доёна вопросами. Я спрашивала его о его работе.

–Твоя студия. Вы работаете с опасными материалами? Какие-нибудь химикаты, излучение?

Он смеялся.

–Юри, мы дизайнеры. Наши самые опасные материалы -это невыполненные дедлайны и слишком сильный кофе.

Я интересовалась его маршрутами.

–Ты часто ездишь на мотоцикле? Или на метро? В определённое время?

Он смотрел на меня с недоумением.

–А что, доктор Сон решила проанализировать мой образ жизни? Я, вообще-то, большинство времени провожу в офисе. И нет, я не байкер.

Меня раздражала его беспечность, его неведение. Как он мог быть таким спокойным, когда над его головой висел этот невидимый мне для него, но ужасающий для меня таймер? Я хотела кричать: “Доён! Ты не понимаешь! У тебя осталось так мало! Посмотри на меня! Что ты делаешь, что может убить тебя?!” Но я молчала.

За эти недели он неуклонно проникал в мою тщательно оберегаемую личную жизнь. Он не заставлял меня раскрываться, но сам раскрывался передо мной. Рассказывал о своей семье, о детстве, о своих сложностях и маленьких победах. Я слушала, и постепенно, очень медленно, коконы, которые я так долго плеснула вокруг своего сердца, начинали трещать.

Его сообщения стали чаще появляться у меня на экране. Не деловые, а просто так:

“Сегодня видел совершенно сумасшедшего дедушку, танцующего на улице. Напомнил тебя в школе, когда ты вытворяла что-то невероятное. ”

Или

“Пришли красивые облака, сделал пару снимков. Хочу, чтобы ты их увидела”.

Он видел меня не только как доктора, но и как ту, прежнюю Юри, которая так давно умерла. И это было опасно.

Я сопротивлялась. Отказывалась от его предложений пойти в кино. Отказывалась встретиться с его друзьями. Но при этом я всегда находила повод, чтобы не потерять с ним связь. Если я не могла контролировать его жизнь, то я должна была быть максимально близко к ней.

Однажды он приехал ко мне без предупреждения. Я только что вернулась с суток, смертельно уставшая, несобранная. Моё лицо было бледным, волосы растрёпаны, а на голове, наверное, виднелась собственная, не менее уставшая цифра.

–Юри? Ты в порядке?-он посмотрел на меня с искренней тревогой. Над ним висела цифра. Она медленно, но неуклонно уменьшалась. Каждый день теряя по несколько десятков единиц. Это не были минуты, это было что-то другое.

–Привет, Доён. Что-то случилось? -мой голос был хриплым.

–Я просто… волновался. Ты не отвечала на сообщения. Решил заехать. У меня выходной, а ты выглядишь так, будто не спала неделю.– Он протянул мне пакет с едой. -Принёс домашнего супа, тётя передала. Она просила передать тебе привет и огромное спасибо.

Моё сердце сжалось. Он был таким искренним. Таким нежным. Таким… живым. В отличие от тех фантомов, что я видела над головами остальных.

–Спасибо, Доён. -мой голос смягчился. Я позволила себе принять этот жест заботы. Его глаза встретились с моими, и в этот момент я не думала о его цифре. Я думала о тепле его рук, о его беспокойстве, о том, как хорошо, что он здесь.

Я заметила, что если Доён испытывал сильные эмоции -радость, волнение, или вот сейчас, заботу -его цифра колебалась, но не уменьшалась. Если он был спокоен, сосредоточен на работе или просто расслаблен -она медленно, монотонно таяла. Но если он был подвержен стрессу, тревоге, или, наоборот, бурному веселью -она могла просесть гораздо сильнее. Это был как пропуск, который мог отнять у него больше времени. Это было нечестно. Я должна была защитить его от самого себя, от его эмоций.

Я продолжала сопротивляться. Сопротивлялась себе, своему желанию потянуться к нему, прикоснуться. Сопротивлялась его попыткам пройти за мной в квартиру. Я была на краю. Балансировала на невидимом лезвии между его спасением и собственной гибелью. Если я сближусь с ним слишком сильно, я стану уязвимой. А уязвимость в моём мире всегда ведёт к боли.

Но тем не менее, я позволила ему остаться. Он сидел на диване в моей гостиной, пока я ела суп. Рассказывал что-то о проекте, над которым он работал. И над ним по-прежнему сияла его цифра. Никто не мог ее видеть, кроме меня. И никто, кроме меня, не мог заметить, как она медленно, но верно приближается к нулю.

И я понимала, что мой танец на лезвии становится всё более опасным.

Глава 9

После того дня, когда Доён пришёл ко мне домой с супом, что-то изменилось. Не мгновенно, не резко, а так, исподволь, как ледник, который начинает своё неумолимое движение, незаметное глазу, но ощутимое каждой клеточкой земли. Я перестала отказывать ему в кофе, если он заезжал в больницу. Мы стали чаще переписываться, обмениваясь не только фотографиями, но и мыслями, ощущениями.

Я ловила себя на том, что с нетерпением жду его сообщений. Мой телефон, который раньше был просто рабочим инструментом и хранилищем чужих таймеров, теперь стал источником крошечных, почти незаметных вспышек радости. Его остроумные замечания, его наблюдения за миром, его способность видеть красоту в обыденном-всё это было глотком свежего воздуха в моей удушающей реальности.

Я продолжала упорно искать скрытые причины его цифры. Я расспрашивала о его семье, друзьях, его прошлом, его детстве, о любых странных несчастных случаях или болезнях, о стрессе. Ничего. Его жизнь казалась до абсурда нормальной. Он был таким… обычным. Это бесило меня и пугало одновременно. Обычные люди не умирают через год, будучи полностью здоровыми.

Наше общение постепенно стало чем-то большим, чем просто попытка с моей стороны собрать информацию, а с его-выразить благодарность. Он начал делиться со мной своими тревогами, планами на будущее, сомнениями. Он рассказывал о своих творческих кризисах, о том, как тяжело порой отстаивать своё видение в студии. И я слушала. Не как врач пациента, а как… как человек человека.

Мои ответы тоже менялись. Я поймала себя на том, что делюсь с ним не только общими фразами, но и собственными переживаниями-конечно, обходя стороной главное. Я говорила об усталости от работы, о сложности принятия решений, о том, как тяжело находиться в мире, где люди не всегда ценят то, что имеют. Он слушал внимательно, задавал уточняющие вопросы. Он действительно был заинтересован. И это доверие, эта искренность, растопили что-то внутри меня, какую-то невидимую броню.

Однажды он пригласил меня на художественную выставку. Мне хотелось отказаться, как обычно. Но я посмотрела на цифру над ним. Она уменьшилась за месяц почти на две тысячи единиц. Это не было резким падением, но она была неумолима. И если его обычная жизнь вела его к этому нулю, возможно, рядом со мной он сможет избежать чего-то?

–Пойдём.-сказала я, к собственному удивлению.

На выставке он был в своей стихии. Он объяснял мне нюансы композиции, рассказывал о художниках, их техниках. Его глаза горели, речь становилась прерывистой от избытка переживаний. Он был таким живым, таким настоящим. В этот момент я впервые ощутила, что я не просто присматриваю за ним, не просто анализирую его, а… я наслаждаюсь его обществом.

Мы стояли перед одной из скульптур, изображающей сгорбленную фигуру, над которой нависали тени. И мгновенно мои глаза перескочили на Доёна. Над ним горела цифра. Пока мы разговаривали, пока он делился своей страстью, она не таяла. Она держалась.

–Знаешь, она мне кое-что напоминает.-тихо сказала я, глядя на скульптуру. -Чувство, когда ты видишь что-то ужасное, но не можешь изменить. Когда ты несёшь на себе бремя знания, которое делит тебя со всем миром.

Он повернулся ко мне, его улыбка померкла, а в глазах появилась тень понимания. Не понимания моей способности, конечно, но понимания боли, которая скрывалась за моими словами.

–Ты о своей работе?-спросил он тихо. -Должно быть, очень тяжело, Юри. Каждый день видеть столько боли, столько страданий.

Я кивнула, не в силах сказать больше. Он не знал всей правды, но он увидел часть её. И это было достаточно. Он не отвернулся. Он протянул руку и аккуратно положил её на моё плечо. Лёгкое, согревающее прикосновение, которое я не чувствовала, кажется, целую вечность.

Наши встречи стали регулярными. Свидания? Может быть. Или просто встречи двух людей, которые тянутся друг к другу, не до конца осознавая почему. Он брал меня в свои любимые места в Сеуле: в маленькую кофейню, где подавали самый вкусный пунш, в старый книжный магазин, где пахло пылью и историями, на берег реки Хан, где мы наблюдали, как мерцают огни города.

Я наблюдала за ним. За тем, как он ведёт себя в разных ситуациях. Как он реагирует на стресс на работе, на радость от успешно выполненного проекта. Я заметила, что его цифра гораздо более стабильна, когда он увлечён, когда он в своей стихии, когда он счастлив. Она начинала ускоряться, когда он был бездельником, когда он скучал, когда он чувствовал себя бесполезным.

И тогда в моей голове начала складываться более полная картина. Его цифра-возможно, это не простая предначертанность. Возможно, она связана с его существованием. С его жизнью. Если его жизнь наполнена смыслом, страстью, целью-цифра замедляется. Если он теряет смысл, теряет себя-она ускоряется. Он мог не умереть от болезни или несчастного случая, а мог просто… угаснуть.

Эта мысль меня потрясла. И дала мне новую цель. Я не могла изменить его будущее напрямую, но я могла помочь ему жить. Наполнить его жизнь смыслом. Я могла стать этим смыслом.

Я поняла, что в моей собственной жизни, долгое время лишённой какой-либо другой цели, кроме выживания и бессильной борьбы, появилась новая. Новый фокус. Не только спасти Доёна от нуля, но и спасти его от угасания. Спасти его от себя самого, если он вдруг перестанет быть собой.

Моё сопротивление давало трещины. Я перестала так часто отводить взгляд от его цифры. Я начала смотреть на неё не со страхом, а с каким-то странным, болезненным любопытством. Как она отреагирует на мою улыбку? Как она изменится, если я позволю себе прикоснуться к его руке?

Однажды, когда мы гуляли по берегу Ханган после долгого дня, он остановился. Вечернее солнце бросало последние лучи на воду, создавая мистические переливы. Набережная была тихой.

–Юри.-он повернулся ко мне. -Я… я хочу поцеловать тебя.

Моё сердце замерло. Цифра над ним. Она висела там, как приговор. Но его глаза, его взгляд… они были так полны нежности, так полны надежды.

Я закрыла глаза. Не для того, чтобы не видеть цифру, а для того, чтобы почувствовать. Почувствовать его губы, его тепло, его жизнь.

Его поцелуй был мягким, нежным, со вкусом лёгкой горечи и предвкушения. И в этот момент я почувствовала себя живой. Живой впервые за много лет.

Когда я открыла глаза, цифра над ним… Она всё ещё была там. Не исчезла. Но в этот момент мне было всё равно. Моё спасение, моё желание спасти его, стало чем-то большим. Оно стало стремлением к жизни. Его жизни. И, возможно, моей собственной.