Легенда о Белой черемухе

Глава

I

. Легенда

Пресытившись, кичливою, столицей,

Устав от праздности и лени в Ницце,

Решил кудрявый и богатый дворянин

По маме грек, по папе славянин,

Забросив скучную юриспруденцию,

Отправится в сибирскую провинцию

На поиск вдохновенья и себя,

Навеки нити с прошлым разрубя.

По крайней мере, так ему казалось,

Тут юга кровь и воспитание сказалось.

Решил художником он стать,

Чтоб жизни пустоту хоть как-то оправдать.

И был он, между прочим, наделен талантом,

Но быть талантом, все равно, что эмигрантом,

Где б ни был ты – везде чужой,

Как будто ты с проказой и босой.

Но юностью отбросив все сомненья,

В плену незнанья или вдохновенья,

Проехав вечность по пыли,

Где галстук стал концом петли,

Он встал перед огромной лужей,

Ни разу не бывавшей сушей.

И сам в провинциальной грязи,

В защитном устрашающем окрасе.

Дорога и три замка посреди тайги,

Да с дюжину отчаянных питейных,

И голос внутренний кричал: – Беги!

– Но он сказал: – Не выпить ли портвейна?

– И в тот же миг под вывеской исчез ,

Где шла гульба и выл живой оркестр,

Бывало там немало ловкачей и баронесс,

В особенности в теплые триместры.

То место было для богатой молодежи,

И были друг на друга все похожи,

Как, впрочем, и в надушенной столице,

Другое место, те же лица.

Окинув беглым и уставшим взглядом,

Презрения столичным водопадом,

Все то, что глаз его достал,

Он понял, что с дороги так устал,

Что надо бы вначале отоспаться,

А уж потом и в тяжкие пускаться.

Поднявшись в номер свой,

Упал в кровать, как есть нагой.

Поспал. Проснулся. Ночь.

Он выпить был уже не прочь.

А снизу доносился пьяный гвалт,

Как если б в барабаны били сто кувалд.

Он быстро и с поспешностью умылся,

В душе уже внизу он также веселился,

И в два шага спустившись в ресторан,

Где каждый первый был уж пьян,

А бедный и уставший половой

Был бледен так, что чуть живой.

Однако же увидев дорогой сюртук,

Ожил, и, между столиками, сделав круг,

Тотчас же очутился перед богачом,

С подобострастностью согнувшись калачом.

– Чего изволите, любезный Господин?

Сегодня вы вдвоем или один?

– Один. Один желаю и остаться,

И потому Мне самый тихий стол,

Уединение мое, надеюсь, будет соблюдаться.

Ах да, забыл! Закуску, водку и рассол.

– Огурчики у нас, ядренейший посол!

Но следуйте за мной, мой Господин,

Сегодня я желаний исполненья Джин.

Но не успел он атмосферой насладиться

В глухой провинциальной Ницце,

Как тотчас пьяница к нему подсел.

Когда приметить тот его успел?

– Налей мне рюмочку сынок!

– Так жалобно сказал, проникновенно,

Души затронув островок,

Что тот оберегал самозабвенно.

– Зовут меня Лукич,

И знает каждый в городе кирпич,

Меня, и весь мой род,

Хотя и род мой сущий сброд.

Но выпьем же, сынок,

Чтобы улучшить в теле кровоток,

– И рюмки две подряд,

Он влил в себя одним лишь махом,

Священный совершив обряд,

Хотя и не был он монахом.

– Любезнейший, раз за дарма, вы водку пьете,

И в городе давно живете,

Извольте быть мне чуточку полезным,

В местечке этом затрапезном.

– И с этими словами у старика графин забрал.

Какой же это был удар!

Как если бы сердце тот у старика украл.

– Сынок, какой же неразумный ты хазар!

Ведь разве ж можно так со стариком!

Вначале самустил графиновым грехом,

Теперь же требуешь оплаты,

Ох, знал я, за грехи тяжелая расплата!

Но дворянин, взглянув на старика,

Лишь засмеялся в черные усы,

Смотрел он на таких, конечно, свысока,

И в тот же миг зевнув, достал часы.

– Меня здесь что-то клонит в сон,

Заведено не мною испокон,

Что долг лишь красен платежом,

И коль не можешь расплатиться серебром,

Скажи мне, что-нибудь для вдохновенья,

Которое, хочу я обрести,

Не чувствую в душе успокоенья,

Быть может должен что-то я найти,

Но что и где? И в чем же смысл?

Но путаюсь, я даже в своих мыслях…

– И с этими словами выпил рюмочку,

Потом другую. Нет, не помогло,

Лишь пламенем внутри зажгло.

Старик, с излобья на него без злобы посмотрел,

Он что-то важное в тот миг сам для себя узрел,

Затем вздохнув, достал кисет и трубочку,

И медленно и с толком закурил,

Как если бы от духов злых то помещенье обкурил.

И нехотя, и грустно вместе с тем заговорил:

– Я стар, но помню все, как есть,

Как если бы случилось то вчера

И даже грустный лай собаки со двора,

И запахи, и звуки, деталей всех не счесть,

– И вдруг закрыл глаза и замолчал,

И дым воспоминаний, молча, он вдыхал.

И смокли шум, и гвалт, и плач

Без смысла рваных конских струн,

Их разрубил судьбы палач,

А подарил секундой пробежавшийся скакун.

– Но лучше я начну сначала,

– И эта фраза так зловеще прозвучала.

– Любил и я ее в те годы,

И нет мужчины, кто б ее в те годы не любил

Но лишь один под небосводом,

Любовь в ночи ее испил.

Невинное и чистое созданье,

Души нетронутой очарованье.

С одним единственным грехом,

И грех зовется бедность,

Лежит тот грех большим пятном,

Второе имя того греха честность.