За рулем империи. История и тайны самой могущественной династии Италии

Jennifer Clark

THE PATRIARCHS: the Agnelli family

Copyright © 2024 Jennifer Clark

Translation rights arranged through The Agency srl of Vicki Satlow

© Малышева А. А., перевод на русский язык, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Пролог

13 ноября 2000 года Эдоардо Аньелли встал раньше обычного, в 8:30 был уже в дверях и говорил своему телохранителю Джильберто Гедини, что собирается покататься по Турину и скоро вернется. Гедини отметил про себя необычно раннее время, но Эдоардо любил ездить в базилику Суперга и парк на вершине холма, откуда открывался великолепный вид на город, заводы «Фиата», построенные его прапрадедом Джованни, и Альпы.

– Мне поехать с вами? – спросил его Гедини.

– Нет, спасибо, я сам, – отозвался Эдоардо.

Бывший карабинер Гедини поступил на службу в «Орион» – охранное предприятие, обеспечивавшее безопасность семьи Аньелли, чтобы защищать Эдоардо, а заодно и присматривать за ним. Он был одним из пяти охранников, несших посменную службу в течение суток. Теоретически Эдоардо не должен был совершать одиночных поездок, но его телохранители давно уяснили: если он ясно дал понять, что не нуждается в них, то все равно ускользнет, причем на такой бешеной скорости, что подвергнет опасности и свою, и их жизни. Вот почему Гедини его отпустил.

Утром Эдоардо, как обычно, позвонил Гедини на пост охраны, чтобы тот принес ему свежих газет – «Ла Стампа», «Коррьере делла Сера», «Ла Репубблика», «Иль Джорнале» и «Интернэшнл геральд трибьюн». Вне всякого сомнения, он собирался прочесть в «Ла Стампе» – газете, принадлежавшей семье Аньелли, – последние новости о «Ювентусе», футбольном клубе, которым также владела его семья и чьим страстным поклонником был Эдоардо. И действительно, на страницах издания в рубрике «Спорт» вышло интервью с тренером «Ювентуса» Карло Анчелотти, где среди прочего упоминалась высокая оценка, которую отец Эдоардо, Джанни, дал воскресной игре команды.

Гедини были отлично известны привычки Эдоардо: он работал на семью Аньелли вот уже почти десять лет, с тех пор как Эдоардо вернулся в Италию из Кении, где в 1990 году ему были предъявлены обвинения в преступлениях на фоне проблем с психикой. Впоследствии обвинения сняли, но жизнь Эдоардо изменилась навсегда.

После ареста Эдоардо его родители Джанни Аньелли и Марелла Караччоло вместо того, чтобы воспользоваться местной программой реабилитации, решили, что восстанавливаться он будет дома, на вилле Бона, в двух шагах от шикарного особняка вилла Фреско. К нему приставили соцработника и назначили сеансы с психиатром, а за нарушение правил внутреннего распорядка могли заблокировать проезд на транспорте и банковский счет. Сам Эдоардо считал, что около двух с половиной лет из четырех, проведенных на вилле Бона, был «под домашним арестом».

Эдоардо было уже сорок шесть – почти столько же, сколько его отцу Джанни, когда тот взял в свои руки бразды правления «Фиата». Завод этот, основанный в 1899 году дедом Джанни, вырос в одно из крупнейших семейных предприятий Италии. Джанни ожидал, что Эдоардо пойдет по его стопам и возглавит компанию, однако с самого детства сын разительно отличался от отца и не проявлял ни малейшей склонности связать себя скучной корпоративной жизнью, да и не был к ней приспособлен. Джанни был харизматичным человеком, чьи остроумные высказывания на тему спорта, бизнеса и политики мгновенно превращались в газетные заголовки и крылатые цитаты. Эдоардо же отличался чувствительностью, с живым интересом рассуждал о религии и философии – но не о делах. Джанни изо всех сил пытался принять предпочтения сына, но в конце концов горько разочаровался в нем. При всех своих практически безграничных ресурсах Эдоардо так и не удалось найти свое место, познать счастье и истинный смысл жизни – ни в личной, ни в профессиональной сфере. А хуже всего было то, что, поскольку большая часть машин на дорогах страны была произведена в цехах «Фиата» и его семье принадлежали две крупнейшие в Италии газеты и футбольный клуб «Ювентус», напоминание о собственной несостоятельности постоянно было у Эдоардо перед глазами, стоило только ему отправиться колесить по городу, раскрыть газету или включить футбольный матч. Всякий раз, видя, как кто-то паркует автомобиль, читает в кафе газету или просто идет мимо, повязав на шею шарф с символикой «Ювентуса», Эдоардо невольно становился свидетелем богатства своей семьи, ее успешности и проникающего во все сферы удушающего влияния, от которых было не скрыться.

Некогда стройный и привлекательный молодой человек, Эдоардо обрюзг и испытывал перманентную тревогу на фоне психиатрического лечения. Он жил один, был холост и бездетен. Единственными посетителями его жилища, помимо женщины, которая ежедневно приходила к нему готовить и убирать, были соцработник Альфредо Бини и компьютерный техник Раффаеле Вона, с которым он виделся почти каждый день. И хотя жил он неподалеку от родителей, с самого детства был от них эмоционально отрезан, дальнейшее одиночество и отсутствие поддержки, начавшиеся в подростковом возрасте, только усугубили ситуацию. Джанни и Марелле вечно было некогда заниматься Эдоардо и его младшей сестрой Маргаритой, и дети были предоставлены сами себе. Каждый день Эдоардо, звоня отцу, вынужден был пробиваться через коммутатор и его дворецкого Бруно Гаспарини, поскольку не знал прямого номера.

В то утро Эдоардо, помахав Гедини на посту охраны, выехал на своем «Фиат-Крома» и повернул направо, спускаясь по серпантину в сторону Турина. Некогда река По несла свои воды через сельскую местность, и этот дух здесь до сих пор ощущался. Поворот за поворотом Эдоардо проехал несколько вилл, скрытых за высокими заборами и аккуратно подстриженными живыми изгородями.

Достигнув реки, он повернул налево и выехал на проспект Корсо Монкальери, удаляясь от города. Если бы он перебрался на другой берег реки, то мог бы проехать мимо особняка своего прапрадеда с видом на Парко-дель-Валентино, неподалеку от первого в истории завода «Фиат» на Корсо Данте, где ныне расположен музей.

Наконец Турин остался позади, и за Карманьолой многоквартирные дома сменились плодородными пашнями сельской местности, в ранние утренние часы все еще окутанной туманом. Небо затягивали тучи. Ясным утром солнечные лучи, подобно прожектору, озаряли бы заснеженную вершину Монвизо. Эдоардо выехал на шоссе Турин – Савона, соединяющее промышленный город с солнечными пляжами Лигурийского побережья. Как и почти все в Турине, вплоть до аэропорта Казелле, эта дорога была построена семейством Аньелли, особым подразделением «Фиата», впоследствии переименованным в «Фиат Инжиниринг». Слева от дороги на горизонте виднелись холмы Альба.

Еще минут десять он ехал по испещренной фермами равнине, пока наконец не достиг пункта назначения: моста через долину реки Стура близ города Фоссано. Движения в этот час почти не было, отметил он, а перила моста защищал высокий забор, мешавший с него спрыгнуть. Вдоль всего моста проходила полоса аварийного движения, а сам он возвышался над рекой на 80 метров. Воспользовавшись съездом на Фоссано, Эдоардо развернулся и отправился домой. Вся поездка заняла около 40 минут.

Чуть позже в тот же день он пообедал с Джанни, своим кузеном Лапо Раттацци и племянником Джоном Элканном на вилле Фреско. Это был особняк в пятьдесят три комнаты, напоминавший старинную загородную усадьбу, в окружении каштанов, фруктовых деревьев и сада, который так любила Марелла. Гаспарини проводил его в столовую, где над обеденным столом красовалось полотно кисти импрессиониста Клода Моне, изображавшее заснеженный пруд.

Эдоардо был рад Лапо: его любимый кузен всегда воскрешал в памяти счастливые воспоминания о днях их молодости. Будучи почти ровесниками, в 1970-х они вместе учились на курсах, чтобы получить лицензию пилота. Старшему сыну своей сестры Маргариты Джону он, возможно, обрадовался меньше. Молчаливый и серьезный Джон был на двадцать лет моложе Эдоардо, но в 1997 году сам Джанни включил его в состав совета директоров «Фиат». Это было официальное подтверждение того, что уже давно знала вся семья: Эдоардо не встанет во главе «Фиата»; в один прекрасный день этот пост займет Джон.

Эдоардо чувствовал себя униженным и раздавленным оттого, что его обошли на посту главы компании, а в особенности оттого, как Джанни распорядился своим контрольным пакетом акций «Фиата», который после его смерти должны были разделить наследники. В 1996 году Джанни решил, что его акции в равных долях унаследуют Маргарита, Марелла, Джон и Эдоардо, и последний пришел в бешенство оттого, что Джону достанется то, что, как он считал, по праву рождения принадлежит только им с Маргаритой. Он частенько горько жаловался на свою судьбу Гаспарини и членам семьи и был так зол, что отказался подписывать бумаги, на основании которых должен был получить свою долю. Тогда Джанни пообещал, что отдаст ему ее в денежном эквиваленте.

За обедом разговор, как всегда, зашел о «Фиате». В марте Джанни наконец принял решение о судьбе компании, выбрав в качестве партнера «Дженерал Моторс». Компании обменялись акциями, и «Фиат» добился права вынудить «Дженерал Моторс» приобрести те 90 % бумаг «Фиат Ауто», которые ему еще не принадлежали, начиная с 2005 года. По сути, это была отложенная продажа.

Решения о продаже завода по производству автомобилей нужно было ждать еще пять лет, а значит, семидесятидевятилетний Джанни мог избежать необходимости принимать непосредственное участие в продаже, которая шла бы вразрез с желаниями деда. К 2000 году из общего числа проданных автомобилей – 2,4 миллиона – на долю «Фиата» и его брендов «Альфа Ромео», «Ланча» и «Феррари» приходилось более половины. И все же автомобильный бизнес «Фиата» работал не в полную мощность, принося компании гораздо меньше прибыли, чем другие подразделения, и доля его на европейском автомобильном рынке мало-помалу сокращалась. Вот почему, несмотря на сделку с «Дженерал Моторс», семья была обеспокоена.

Как это часто бывало, обед был испорчен вспышкой Джанни, который вышел из себя, когда Эдоардо пустился в теоретические рассуждения.

– Ты хоть понимаешь, о чем говоришь, или просто так мелешь языком? – взорвался он.

Лупо лишь грустно подумал о том, как мало изменилось со времен детства Эдоардо – и тогда, и теперь Джанни не проявлял по отношению к сыну особого уважения. Зато Эдоардо обожал своего выдающегося отца, считая его практически непогрешимым.

На другой день Эдоардо уехал раньше обычного – в 5:30 утра. На дежурстве был всего один охранник, а повар и экономка должны были прийти лишь к 7:00.

Снова он повел свой «Фиат-Крома» по извилистым узким улочкам, мимо парка Сан Вито на холме, где чуть дальше, вниз по реке, жили они с родителями, через город, к шоссе. Было еще очень темно, и до самого горизонта все окутал густой туман. Он ехал мимо Монкальери, мимо замка на холме, мимо Карманьолы и алюминиевого завода «Тексид», принадлежавшего «Фиату»; миновал поворот на Асти и наконец добрался до моста. Было пусто. В этот час, стоило ему только захотеть, можно было остановить машину, встать и смотреть, и никто тебя не потревожит.

На виллу Соле он вернулся рано и еще успевал, как обычно, почитать газеты.

Когда Джанни с Мареллой в 1961 году построили этот особняк, ему было шесть, и его завораживали панорамные окна в стиле модерн с зеркальными стеклами. Марелла обставила дом произведениями современного искусства и мебелью «Эймс». По сути, это не было семейное гнездо: Джанни использовал его, когда хотел в тишине и покое отдохнуть от семьи и работы в офисе, спокойно поесть и поплавать.

Сам Эдоардо вел тихую жизнь. Единственным его делом в тот день был визит в сопровождении соцработника к физиотерапевту по поводу боли в стопе. После приема они немного обсудили планы Эдоардо. Он занимался организацией поездки в обитель на Монте-Корона в Умбрии, где жила община монахов-вифлеемитов. Он разрабатывал предложение Фонду Эдоардо Аньелли, проект школы в Турине под руководством религиозной конгрегации салезианцев дона Боско, созданной его дедом в 1938 году в память о своем сыне Эдоардо, погибшем при крушении аэроплана.

Остаток дня Эдоардо обзванивал старых друзей, с которыми давно не виделся.

– Он был в отличном настроении, почти что в эйфории, – вспоминает Массимилиано Леонарди. – Говорил о всевозможных планах, будто снова стал прежним Эдоардо.

Он позвонил и еще одному своему старому другу – Джелазио Гаэтани. Они были знакомы еще с 1970-х, когда Эдоардо заканчивал колледж в Риме, а в 1980-х вместе учились скайдайвингу и за долгие годы стали друг другу близки, как братья.

– Как там ваша повариха в Арджано? – спросил Эдоардо Гаэтани, вспомнив их семейное поместье в Тоскане, славившееся отличным «Брунелло». – Все еще готовит свиные ребрышки? Они были просто объедение! Передавай ей от меня привет.

И еще он отправил Гаспарини свою фотографию – одну из недавних, на ней он в шарфе и охотничьей куртке стоял, опершись на трость.

– Хороший снимок, оставь себе на память, – сказал он.

15 ноября Гедини заступил на смену в 5:50 утра. В 6:10 Эдоардо попросил принести ему газеты. На первой полосе «Ла Стампы» была напечатана новость о том, что автомобиль «Альфа Ромео» концерна «Фиат Груп» признан «машиной года». В рубрике, посвященной бизнесу, опубликовали статью о компаниях, принадлежащих семейству Аньелли, с фотографиями его отца Джанни и дяди Умберто, под заголовком «IFI получает прибыль в размере 730 миллиардов лир» и со следующим текстом: «В 2000 году компании семейства Аньелли показали лучшие результаты, чем в 1999-м».

– Все хорошо, Джильберто? Как там погода? – спросил, как обычно, Эдоардо, поприветствовав его.

– Надвигается гроза, Эдоардо, – ответил тот.

В 7:10 утра началась смена у поварихи Лауры Бризотто и уборщицы Кармелы Гуиди. Покидая дом, Эдоардо поздоровался с Кармелой, разрешил убраться у себя в комнате, поскольку все равно уезжал, и спросил, не холодно ли на улице.

По словам Гуиди, он не заботился о том, чтобы одеться потеплее, что показалось ей странным. Просто накинул куртку поверх пижамы. Впрочем, со стороны не создавалось впечатления, будто бы он спешит.

Спустя десять минут Эдоардо попросил Гедини вывести из гаража свой «Фиат-Крома» – хотел отправиться к Суперге.

– Попутчики не нужны? – спросил Гедини.

– Нет, спасибо, Джильберто, я ненадолго, – ответил Эдоардо.

Однако отправился он вовсе не к Суперге, а проделал тот же путь, что и в два прошлых утра, – вниз к подножию холма, через город, к шоссе Турин – Савона. По дороге он трижды позвонил Гедини с мобильного телефона – первый раз в 7:30, чтобы спросить пароль от телефона, встроенного в приборную панель автомобиля. Потом – просто чтобы спросить, все ли в порядке дома. Наконец, в последний раз, – чтобы попросить Гедини перенести визит к стоматологу на следующий день.

Еще он звонил Бини и спрашивал, назначил ли он встречу с мэром Турина Валентино Кастеллани, на которой планировалось обсудить восстановление одного здания, входящего в комплекс виллы Соле. Альфредо ответил, что встреча назначена на пятницу 17 ноября.

– Пятница 17-е – отличный день для встречи с мэром! – пошутил Эдоардо (в Италии пятница 17-е считается несчастливым днем).

Потом он разъединился и сосредоточился на полотне дороги, переливающейся в лучах утреннего солнца. Быть может, в его памяти воскресли воспоминания о прыжке с парашютом с аэроплана с Гаэтани много лет назад, о всплеске адреналина и о том, какая сильная связь возникла между ними.

Миновав мост, он, однако, не остановился, а воспользовался съездом на Фоссано, повернул обратно и двинулся в сторону Турина. Потом снова сменил направление и вновь переехал мост. На этот раз он заглушил мотор – удивительно, но на это ушло всего мгновение, – и спрыгнул с моста.

Глава 1. Необходимая дерзость

Череда насильственных и преждевременных смертей буквально преследует семейство Аньелли. Джанни Аньелли всегда считал, что кончит так же, как его отец Эдоардо, сын основателя «Фиата» Джованни Аньелли, и его мать, княгиня Вирджиния Бурбон дель Монте, дочь четвертого князя Сан-Фаустино и своенравной богатой американки Джейн Аллен Кэмпбелл.

Отец Джанни Эдоардо, промышленник и наследник состояния «Фиата», погиб в 1935 году в возрасте 43 лет, когда самому Джанни едва исполнилось 14, возвращаясь в Турин на аэроплане производства «Фиата» после уикенда, проведенного на вилле семейства Аньелли. Овдовев, его молодая жена Вирджиния осталась одна с семью детьми. Вскоре властный дед Джанни выбрал его из двенадцати своих внуков, назначив наследником «Фиата». Эту компанию он основал в 1899 году вместе с восемью состоятельными представителями местной элиты, которых в конце концов одного за другим переиграл, оставшись практически единоличным владельцем компании с контрольным пакетом акций.

Высокий и привлекательный, с правильными чертами лица, основатель «Фиата» Джованни Аньелли обладал способностью моментально сканировать людей своими холодными серыми глазами, и одного этого взгляда было достаточно, чтобы они замолчали. Дома, с семьей, лицо его светилось доброй, открытой улыбкой; но в деловых кругах он надевал непроницаемую маску, и под аккуратно подстриженными усиками рот его частенько искривлялся в лукавой ухмылке.

Джованни не оставил после себя ни документов, ни дневников, ни личных записей, которые могли бы помочь лучше понять, что творилось в его душе. Эдакий непостижимый колосс современной Италии, как исполинская статуя Нерона или Константина на площадях Древнего Рима, от которых до наших дней дошли лишь фрагменты рук или ног, но и их довольно, чтобы понять всю мощь и масштаб этих изваяний.

Без вдумчивого анализа того, как решения Джованни определяли каждый шаг Джанни в годы его юности, невозможно понять, почему семейный локомотив Джанни и Мареллы вдруг сошел с рельсов и пошел под откос. К тому времени, как Джованни в середине 1930-х начал учить юного Джанни управлять «Фиатом», сам он был солидным и уважаемым мужчиной. Он уже заполучил в свои руки бразды правления компанией; стал кавалером ордена «За трудовые заслуги», врученного ему самим премьер-министром Джованни Джолитти, за вклад «Фиата» в развитие промышленности; успешно подавил в 1920 году «Красную волну» забастовок на заводах «Фиата», затянувшуюся на несколько недель. Став в 1922 году премьер-министром Италии, Бенито Муссолини уже в 1923-м попросил Аньелли принять пост сенатора. Приобретение ежедневного издания «Ла Стампа» в 1926 году только упрочило позиции Аньелли, а превращение футбольного клуба «Ювентус» в чемпиона прославило семью.

Джованни Аньелли родился в Виллар Перозе – деревушке у подножия Итальянских Альп, близ Турина, в 1866 году, всего через четыре года после того, как Италия – впервые со времен Римской империи – стала единым государством под Савойской короной. Он был первенцем у своих родителей, Эдоардо и Аничеты, чья свадьба состоялась 23 апреля 1863 года в туринском кафедральном соборе эпохи Возрождения. Аничете было всего восемнадцать, а Эдоардо – тридцать два. На свадьбе присутствовали лишь отцы жениха и невесты и их деловые партнеры.

Этот брак объединил два влиятельных клана. За два дня до этого семьи встретились, чтобы подписать брачный договор. Женитьба родителей Джованни была «не просто альянсом двух состоятельных семейств, но союзом богатейших людей среди всех сословий» так писала об этом событии Джулия Аймоне Марсан в своей книге «Аничета и Эдоардо». Отец Аничеты Джованни Фризетти дал за невестой щедрое приданое в 100 000 лир (по нынешним меркам, около 420 300 евро) – третье по величине приданое в Турине за тот год (а всего их было 265). Любопытно, что приданое Аничеты превышало даже то, что давали за невестами благородных кровей. Состояния преуспевающей местной буржуазии, из числа которой были семейства молодоженов, затмевали достаток пьемонтского поместного дворянства, которое разительно отличалось от дворянства в других регионах Италии. Основная часть местной аристократии имела феодальные корни, а не купеческие, как в Милане, Венеции или Генуе. Савойский двор, которому они служили, превыше прочих достоинств ценил военные доблести и заслуги перед государством. Местные аристократы были чрезвычайно консервативными и пренебрегали промышленностью и торговлей, предпочитая проводить время в огромных загородных поместьях, а военную карьеру считали престижнее интеллектуальной и прочих.

Отец Эдоардо Джузеппе Франческо, вопреки сложившимся обычаям, подарил сыну по случаю свадьбы загородную усадьбу Виллар Пероза стоимостью 200 000 лир (что на сегодняшний день примерно равно 840 600 евро), приобретенную им в 1853 году, за десять лет до рождения Джованни. Эта вилла в стиле барокко была построена в 1700 году, а над фасадом позднее работал придворный архитектор Савойского дома Филиппо Юварра. Именно благодаря ему здание получило свои арочные окна, созданные по образу Версальского дворца. Для Аньелли, видного представителя новой буржуазии, пытающегося подражать манерам своих благородных соседей, вилла стала важным приобретением. Как правило, родители жениха вносили за него символическую плату, так называемое «фарделло», порядка нескольких тысяч лир, и то, что молодожены начали супружескую жизнь со столь серьезных вложений, свидетельствовало и о не менее серьезных династических устремлениях.

И все же семейное поместье Аньелли было приобретенным, а не унаследованным. Аньелли не были поместными дворянами, как туринская аристократия, отдельные представители которой служили при Савойском дворе с XI–XII веков и потому активно влияли на политику нового государства. Семьи же Аньелли и Фризетти, будучи предпринимателями, относились к нуворишам. Помимо внушительных размеров загородного поместья Джузеппе Франческо приобрел и участок земли в пригороде Турина, где вместе с Джованни Фризетти построил великолепный комплекс многоквартирных домов на улице Черна́йя. Там и вырос Джованни Аньелли. Конечно, дома эти не были столь же величественны, как дворцы знати, и по сей день украшающие центр Турина, но размерами не уступали им, а цена за них превышала стоимость дома Аньелли в Виллар Перозе.

Однако богатство – не панацея, и Эдоардо все же умер в возрасте сорока лет, вероятнее всего, от туберкулеза. И хотя скончался он в относительно молодом возрасте, но успел проявить целеустремленность, баллотировавшись на пост мэра Виллар Перозы и победив на выборах. После его смерти пятилетний Джованни остался без отца, а Аничета рано овдовела. Одновременно это сделало Джованни богатым наследником, поскольку две его младшие сестры умерли во младенчестве.

Настало время социальной свободы. До того момента богатство в Европе было почти исключительной прерогативой поместной аристократии. В 1848 году – за двадцать два года до рождения Джованни – король Виктор Эммануил II отменил наследственные привилегии итальянской знати. Теперь любой, кто обладал капиталом и был достаточно смелым, чтобы не упустить свой шанс, мог сколотить себе солидное состояние в промышленной сфере. Одно из двух крупнейших состояний в те времена принадлежало графу Эмилио Гримальди дель Поджетто – офицеру, оставившему своим наследникам капитал размером в 443 000 лир. Вторым был граф Луиджи ди Какерано ди Брикеразио, завещавший своим детям Эмануэле и Софии 431 500 лир – больше, чем унаследовал Джованни (299 147 лир, или 1 160 270 евро), но ненамного. Позднее судьбы Джованни и графа Эмануэле тесно переплетутся: граф обратится к Аньелли с предложением вместе с ним и еще семью участниками основать «Фиат».

В молодости Джованни все лето проводил в Виллар Пероза. Много лет спустя над рабочим столом его внука Джанни в его туринском офисе будет красоваться картина с изображением поместья. Аничета же, овдовев, вовсе не стала затворницей – именно она руководила сельскохозяйственными делами семьи на площади 150 гектаров, превратив сады в оазис, достойный упоминания в туристических путеводителях. Кроме того, она активно занималась благотворительностью, посвящая свое время и деньги тем, кому в этой жизни посчастливилось меньше, чем ей, – детским больницам, кухням для бедных и приютам для бездомных женщин, помогала слепым и участвовала в деятельности фонда помощи молодым трубочистам.

Правнучка Аничеты Клара, родившаяся в 1913 году, вспоминает, что это была строгая женщина, и ее сын Джованни унаследовал от нее это качество. «Женщина она была очень добрая и умная… но не склонная к сентиментальности», – рассказала она писательнице Джулии Аймоне Марсан. – Именно она своей твердой рукой направляла отца, когда тот был еще совсем юным. Когда мы в детстве бывали у нее в гостях, она не терпела жалоб или плохого поведения. Да, она была нашей прабабушкой, но не позволяла себе лишних объятий и поцелуев – как будто этим боялась нас испортить».

В детстве Джованни был одинок, но не только оттого, что был единственным ребенком, а мать была вечно занята. Он учился в католической школе для мальчиков Святого Иосифа в центре Турина, где жил на полном пансионе, – одном из трех учебных заведений, куда ходили дети местной элиты. Большинство его одноклассников были из семейств, подобных его собственному, но строгие местные обычаи не позволяли детям из числа пьемонтской аристократии общаться с ним. И хотя формально наследственные привилегии остались в прошлом, снобизм по-прежнему цвел пышным цветом, и туринская знать старалась держаться подальше от представителей состоятельной буржуазии, к которым относилась семья Джованни. Последствия этой социальной изоляции и жестких традиций воспитания в семье хорошо видны на фотографии Джованни времен его начальной школы – там у него необычно серьезное выражение лица, как будто перед нами не беззаботный ребенок, а взрослый в миниатюре. Он рано научился сдерживать себя и прокладывать себе дорогу самостоятельно, и эти качества оказались весьма полезны для будущей предпринимательской карьеры.

Когда Джованни было семнадцать, Аничета вновь вышла замуж – за талантливого и многообещающего руководителя железнодорожной компании Луиджи Лампуньяни. Вполне вероятно, любовь отчима к технологиям оказала влияние на юношу. Годом позже, в 1884-м, Джованни поступил в Моденскую военную академию. Учитывая тот огромный след, что он оставил в итальянской истории, остается только пожалеть, что о его юности известно так мало. По словам биографов, к выбору военной карьеры его подтолкнула мать – из стремления к социальному продвижению. Как бы то ни было, на этом поприще он достиг определенных успехов и в 1889 году был произведен в лейтенанты элитного Савойского кавалерийского полка Королевской итальянской армии, основанного еще в 1690 году герцогом Савойским Виктором Амадеем II. В то время, на которое пришлась юность Джованни, потребность короны в модернизации армии была настолько острой, что в ее ряды все чаще стали принимать представителей буржуазии и среднего класса, хотя в офицерском корпусе по-прежнему преобладали аристократы из старейших домов Турина. В обществе все еще наблюдалось сильное расслоение: так, только аристократы могли вступить в элитный клуб «Общество виста».

Любопытно, что отчим Джованни совершенно определенно оказал сильное влияние и на его матримониальные планы, поскольку молодой человек влюбился в его племянницу Клару. После женитьбы отчима на матери Джованни эта девушка – дочь сестры Луиджи Лампуньяни Маргариты и ее мужа Леопольдо Бозелли, инженера, принимавшего участие в строительстве новой железнодорожной линии, проходившей по гористому побережью до Генуи, – стала для него все равно что двоюродной сестрой. Несколько лет юный Джованни любовался ею издалека, пока наконец однажды не набрался смелости и не признался в своих чувствах. Это случилось летом в Леванто, очаровательном курортном местечке на Лигурийском побережье. Девушка ответила взаимностью. Когда зародилась их влюбленность, Джованни было лет шестнадцать-семнадцать, и он учился в старших классах школы, а Кларе было не больше четырнадцати.

«Я очень ее люблю и имею все основания полагать, что нам будет хорошо вместе», – написал молодой офицер своему другу, попросив сохранить все в тайне, поскольку до свадьбы нужно было подождать еще «семь-восемь месяцев».

Однажды Джованни и Клара отправились гулять по холму, к живописному мысу Пунто Меско, отделяющему Леванто от Чинкве Терре, к романтическому местечку с видом на залив в сторону Бонассолы. Они остановились, чтобы полюбоваться пляжем и кристально чистыми водами, простирающимися у подножия холмов. На девственном побережье тогда почти не было построек.

– Если когда-нибудь мне представится такая возможность, я бы хотел построить для нас дом прямо здесь, на этом месте, – пообещал он и исполнил обещание. В 1913 году вместе со своим инженером и зятем Карло Нази Джованни разработал проект виллы Аньелли. Сегодня из окон виллы открывается тот самый вид, что тогда вдохновил Джованни и Клару. На протяжении многих лет этот дом был местом семейного отдыха, и сегодня эту традицию продолжает семейство Нази. Говорят, у террасы до сих пор растет куст, у которого Джованни когда-то сделал Кларе предложение.

Неизвестно, что именно привлекло этих двух молодых людей друг в друге. По словам Мареллы Караччоло Киа, Клара была «образованной, умной и чувствительной девушкой, чуждой светской жизни и склонной скорее к уединенному времяпрепровождению за чтением, в особенности французских литературных журналов». Джованни также не любил тратить свое время на посещение модных салонов, но был хорош собой, обаятелен, прагматичен, общителен, открыт и, возможно, уже тогда весьма амбициозен. Клара сразу же полюбила тихие уголки Виллар Перозы и поладила со своей свекровью Аничетой. Казалось, их такие непохожие характеры дополняли друг друга. Клара ничего так не любила, как свернуться калачиком с книгой или любимым французским журналом или гулять по живописным просторам Виллар Перозы. Внуки вспоминают, что это была остроумная и образованная женщина, порой даже несколько резковатая и саркастичная. Однако к тому моменту, как они достигли подросткового возраста, сама она практически удалилась ото всех, возможно страдая от депрессии.

Свадьба состоялась в 1889 году; молодожены обвенчались в миланской церкви Святого Франциска из Паолы, а затем стали жить в Вероне, на бульваре Корсо Кавур с его величественными дворцами эпохи неоклассицизма. Их палаццо Балладоро был не так знаменит, как соседние здания, но все же мог похвастаться «пьяно нобиле» – бельэтажем с живописными фресками кисти ученика венецианского мастера Тьеполо. Их первенец, дочь Аничета, которую все звали Тиной, появилась на свет в 1889 году, а в 1892-м родился Эдоардо.

Военная карьера дала молодому Джованни опыт и связи, необходимые всякому успешному предпринимателю его поколения, а за годы жизни в Модене и Вероне он сумел наладить отношения с представителями аристократии, прежде отвергавшей его в Турине. Вероятно, именно благодаря этому позднее он получил возможность вместе с первыми инвесторами «Фиата» основать компанию. Отпрыски знатных семей Пьемонта тяготели к военной карьере, особенно к кавалерии, что отражало их многовековую традицию служения Савойскому дому. И именно в Вероне Джованни завязал прочную дружбу с графом Джулио Фигароло ди Гропелло, в основе которой лежала общая страсть к технологиям.

Однако по уровню привилегированности жизнь Аньелли не шла ни в какое сравнение с беспечным существованием его нового друга. В городской резиденции в Алессандрии за графом Фигароло с детства ухаживали кормилицы, гувернантки и горничные, а также камердинер, служанка, повар с поваренком, прачка и кучер. В загородном поместье Гропелло, расположенном между Турином и Генуей, работали садовник, ремонтник, смотритель и кучер. Семья нередко устраивала пышно обставленные прогулки, и когда они садились в карету или выходили из нее, их приветствовал выездной лакей в ливрее. Была домашняя прислуга и у семейства Аньелли, но гораздо малочисленнее и скромнее.

И все же Джованни не упускал случая покрасоваться в обществе графа Фигароло на главной площади Вероны, у стен античного амфитеатра. Оба были удивительно хороши в сверкающих черных ботинках, серебряных эполетах на широких плечах, перевязях через плечо и блестящих шлемах – ни дать ни взять герои эпических сказаний Гомера.

Еще одним следствием военной карьеры Джованни было его знакомство с миром технологий. Ему повезло родиться в семье богатых предпринимателей и достичь совершеннолетия в Позолоченный век стремительного научного прогресса. Телефон и телеграф уже оставили в прошлом расстояния, которые прежде приходилось преодолевать людям, чтобы пообщаться. И вот теперь улицы Парижа, Лондона, Берлина и Турина мало-помалу заполнялись автомобилями. В 1886 году Карл Бенц запатентовал свой трехколесный автомобиль. Все свободное время Джованни и граф Фигароло воодушевленно обсуждали последние достижения, о которых писала пресса, а вскоре приступили и к собственным экспериментам в области механики. Будучи помещиками, друзья первым делом вознамерились разработать машины, которые можно было бы применить в сельском хозяйстве. В ходе одного из экспериментов граф даже спрыгнул с крыши собственного поместья, чтобы испытать парашют, – и сломал ногу.

В 1891 году Джованни посетил мастерскую Энрико Бернарди – седого и лысеющего, но все еще обладающего пышными усами профессора Падуанского университета, который занимался разработкой двигателя внутреннего сгорания на газовом топливе. Джованни собственными глазами видел один из первых в мире двигателей внутреннего сгорания, и, возможно, это событие изменило всю его жизнь. Надо сказать, что патент Бернарди был зарегистрирован на несколько месяцев раньше Даймлера и Бенца. Стало быть, молодой Аньелли застал рассвет эпохи моторизации. В 1894 году вновь учрежденное предприятие «Бернарди и Миари Джусти» выпустило трехколесный, а затем и четырехколесный автомобиль, скорость которых достигала 35 км/ч. Вскоре к трем первопроходцам отрасли присоединились сотни других – но лишь немногим суждено было выжить.

Вдохновленные экспериментами Бернарди, Аньелли и его друг граф Фигароло решились на собственные изобретения. Попытка запуска найденного на свалке двигателя Даймлера с прилаженным к нему карбюратором завершилась взрывом мастерской. Но именно азарт, с которым проводились эти опыты, заставил Джованни принять важнейшее решение. Ему наскучила жизнь военного. Каждый год был унылым повторением предыдущего – одни и те же бессмысленные учения и нудные беседы в офицерском клубе. Джованни решил, что шести лет из собственной жизни более чем достаточно. Он любил ощущение скорости и мощи лошадиных скачек – но кавалерия Позолоченного века мало чем отличалась от времен Наполеона Бонапарта. А между тем мир вокруг него стремительно мчался вперед с головокружительной скоростью развития новых технологий.

Возможно, причиной внутренней опустошенности Джованни стали и неудовлетворенные амбиции. Его путь к вершинам военного командования, пусть и был легче, чем всего поколение назад, все же сопровождался определенными трудностями, ведь предпочтение по-прежнему отдавалось аристократам. И если он поступил на военную службу с целью возвышения или в надежде получить дворянство за свои заслуги, то теперь, должно быть, осознал, что надеждам этим не суждено сбыться, и испытывал разочарование.

После отпуска 1892 года 7 июля 1893 года Джованни навсегда распрощался с военной карьерой. В двадцать семь лет он был еще достаточно молод, чтобы избрать для себя новый путь, и потому вместе с женой Кларой и маленькими Эдоардо и Тиной отправился на север Италии, к подножию Альп, в Виллар Перозу, где прошло его детство. Там он решил всерьез заняться повышением рентабельности поместья, анализом прибыльности возделываемых культур и начал выращивать и продавать древесину и скот, дабы приумножить семейный капитал.

Три года спустя, в 1895 году, он вместе с семьей перебрался в Турин. Они поселились в квартире близ парка Валентино, на берегу реки По. Об их семейной жизни мало что известно, но наверняка жили они с комфортом, ведь оба происходили из состоятельных семейств. Можно предположить, что, испытав одиночество в детстве, Джованни был весьма сдержанным мужем и отцом. Нет никаких свидетельств и о его душевных терзаниях в связи с необходимостью круто поменять свою жизнь.

Учитывая его поступки в более поздний период, перевозя семью в Турин, Джованни наверняка искал возможностей выгодного капиталовложения. У него был унаследованный капитал, а также приданое Клары в 100 000 лир (по сегодняшним меркам, около 374 122 евро). В то время было принято, чтобы приданым жены распоряжался муж, используя собственность в качестве гарантии. Так он и поступил, и в 1906 году вместо Виллар Перозы гарантией стал считаться их дом на Виа Джакоза. Наследство и деньги из приданого Клары помогли ему стать на путь инвестора, а в дальнейшем – одного из влиятельнейших людей Италии.

Глава 2. Любовь к скорости

Когда Джованни вернулся в Турин, город буквально бурлил предпринимательской энергией. Там проложили две трамвайные линии; вовсю сносили старые здания, а на их месте возводили новые кварталы, дабы осовременить город к новому, ХХ столетию. Так, старинный форт в центре города был практически полностью уничтожен – его место занял второй железнодорожный вокзал Порта Суза. На улицах Турина появились первые машины, и вскоре молодого Джованни и его друзей охватила новая пламенная страсть.

Джованни был вхож в общество богатых аристократов, регулярно собиравшихся в туринском кафе «Бурелло», чтобы поговорить о политике, обменяться последними слухами рынка ценных бумаг и обсудить всеобщее новое увлечение: автомобили. Это место могло бы стать национальной достопримечательностью – ведь оно сыграло ключевую роль в истории основания концерна «Фиат». Но и оно исчезло. Кафе располагалось на углу Корсо Витторио Эмануэле, в самом сердце Турина, через дорогу от нового железнодорожного вокзала Порта Нуова, с его грандиозным фасадом, величественными окнами и сводами, не уступавшими соборам. Именно в этом кафе с просторным внутренним двориком, защищенным от дождя зимой и солнца летом, прибывавшие из сельской местности торговцы лошадьми и экипажами искали покупателей на свой товар.

Но кому теперь нужны были лошади? Люди, обладавшие техническим складом ума, вроде Генри Форда, Рэнсома Эли Олдса и Уолтера Перси Крайслера из США или Карла Бенца из Германии, запускали производство первых в мире автомобилей. Первые машины, появившиеся на итальянских улочках, были родом из Франции, расположенной всего в 50 километрах, и Джованни с друзьями загорелись духом соперничества.

Вместе с первыми автомобилями на свет появился и новый вид спорта – якобы для их испытания. В 1895 году состоялись первые автогонки в Соединенных Штатах (от Чикаго до соседнего Эванстона, невзирая на леденящий холод), во Франции (трасса Париж – Бордо протяженностью около 1200 километров) и Италии (Турин – Асти и обратно, 93 километра, пять участников). Эти автомобили с открытым верхом были точь-в-точь как повозки, только без лошадей, а средняя их скорость составляла 25 км/ч. По сегодняшним меркам это кажется совсем немного, но не будем забывать, что лошадиная упряжка обычно проезжала не более 30 километров за один день.

Джованни сделался буквально одержим скоростью, гламуром и адреналином нового вида спорта. Наверняка он присутствовал в толпе немногочисленных зрителей, собравшихся 19 мая 1895 года на Корсо Монкальери, которая в то время относилась к пригороду Турина. В тот день стартовала гонка Турин – Асти, в которой принял участие его товарищ по кафе «Бурелло» Джованни Баттиста Чейрано на немецком мотоцикле. Там же был и немецкий инженер и предприниматель Готтлиб Даймлер, прибывший в Турин, чтобы продать лицензию на производство своего запатентованного двигателя.

К тому времени Чейрано благодаря успеху своего бренда велосипедов «Уэллис» уже превратился в местную знаменитость и был одним из немногих людей в Турине, способных спроектировать и произвести автомобиль. Должно быть, уже тогда он рисовал в своем воображении модель, которая станет первым автомобилем «Фиат». Но пока, до 1895 года, когда владелец крупнейшей фабрики по производству стеарина для свечей Микеле Ланца первым в Италии выпустит четырехколесную машину, итальянским автолюбителям приходится довольствоваться французской и немецкой продукцией.

Чейрано пришел третьим. Первое место в четырехместном омнибусе «Даймлер» на паровой тяге занял ныне забытый Симоне Федерманн. Джованни же сменил саблю и блестящие черные сапоги кавалериста на автомобильные очки, перчатки и широкое длинное пальто, защищавшее от ветра, дождя и грязи тех, кто управлял первыми «безлошадными повозками». В 1899 году он вместе со своим другом Карло Бискаретти ди Руффиа, оседлав четырехколесный велосипед, победил в гонке Вероны. В этом состязании он обошел Этторе Бугатти, управлявшего сделанным в Милане двухмоторным «Принетти-Стукки» и ставшего впоследствии производителем одного из самых роскошных автомобилей в Европе.

Именно в этой пьянящей атмосфере скорости, роскоши и инноваций и родился «Фиат». Но произошло это не на гоночном треке, а за рабочим столом. Компанию учредила группа аристократов и богачей, опьяненных азартом нового вида спорта и жаждущих рискнуть частью своих сбережений ради нового предприятия.

Сама идея принадлежала графу Эмануэле Какерано ди Брикеразио и еще одному аристократу – основателю Туринского клуба автомобилистов графу Роберто Бискаретти ди Руффиа. Отец Бискаретти был сенатором, и молодому графу прочили политическую карьеру.

Сам Брикеразио нередко заявлял о своем намерении заняться политикой, но в то время им всецело завладела автомобильная страсть. Он всегда был увлекающимся человеком, вот и сейчас оказался во власти автомобилемании. В своих мечтах он уже производил автомобили, выигрывавшие европейские гонки. Казалось, неслучайно бывшая столица Королевства Италия у подножия Альп должна возглавить это движение – ведь теперь Италия наконец стала единой страной. Свое новое предприятие он назвал «Итальянская автомобильная фабрика Турина» (Fabbrica Italiana Automobili di Torino, «ФИАТ»).

Двум выходцам из состоятельных семейств было нетрудно объединить вокруг себя представителей туринского высшего общества, которых, по их мнению, заинтересовало бы их предприятие. Среди них были Чезаре Гориа Гатти, известный адвокат и журналист, уже снискавший славу на гоночном треке; Микеле Чериана-Майнери, банкир и производитель шелка; Людовико Скарфьотти, юрист и бизнесмен; Луиджи Дамевино, биржевой маклер; юрист Карло Ракка и аристократ Альфонсо Ферреро-ди-Вентимилья. Вошел в этот список и Джованни Аньелли.

Это был смелый шаг. На тот момент у них не было ни заводов, ни даже собственной модели автомобиля, и при этом они намеревались построить в Турине крупнейшее в истории Италии производственное предприятие. На этом предприятии планировалось запустить производство модели, задуманной братьями Чейрано в своей мастерской и спроектированной инженером Аристиде Фаччоли, которому суждено было стать первым наемным работником компании.

Собрание было намечено на 1 июля 1899 года и должно было пройти во дворце XVI века, принадлежавшем семейству Брикеразио и расположенном в самом сердце Турина, близ площади Сан-Карло. В то утро графиня София Какерано ди Брикеразио отворила двери кабинета своего брата Эмануэле, чтобы в последний раз убедиться, что все в порядке, перед приходом потенциальных инвесторов. Она уже предупредила экономку, что в доме состоится важная деловая встреча, на которую ее брат пригласил восьмерых гостей, а дворецкий приготовил бумагу и перья, дабы подписать необходимые документы и воплотить наконец грандиозный проект в жизнь. Энергичными шагами мерила она небольшую комнату под ободряющее поскрипывание половиц и шелест своих длинных юбок; на лице ее застыло сосредоточенно-серьезное выражение.

Удовлетворенно отметив про себя, что все в порядке, она напомнила вышедшей на крыльцо горничной закрыть ставни от солнца. Потом прошла через фойе в свои собственные апартаменты, чтобы к приходу гостей переодеться в более официальное платье.

Вскоре Джованни Аньелли, взбежав по пологим ступеням монументальной лестницы дворца, пересек выложенный черно-белой мозаикой пол с фамильным гербом и девизом «Sureté» (что в переводе с французского означает «надежность» или «безопасность»). Вход охраняли величественные статуи рыцарей в доспехах. Его друг граф Брикеразио приветствовал его в своем кабинете со стенами, обитыми бледно-желтой тканью и украшенными зеркалами, в которых отражались позолоченные декоративные панели. С потолка, декорированного фреской, на них торжественно взирали херувимы. Снаружи сквозь открытое окно в маленькую комнату проникали звуки улицы и яркое июльское солнце.

Наконец все девять мужчин собрались и заняли свои места. Брикеразио был в черном жилете и белом пиджаке. У Джованни под накрахмаленным воротничком и темной одеждой вспотела шея. Его включили в состав группы в последнюю минуту, когда из нее вышел туринский промышленник Микеле Ланца, – должно быть, потому, что уже сам выпускал автомобили собственного производства.

– Цвета дома, – пошутил Джанни, намекая на черно-белое одеяние Брикеразио – в тон фамильному гербу. – Если бы предки видели тебя сейчас, они были бы счастливы! Как демократично!

Джованни не мог удержаться от того, чтобы не напомнить графу о его корнях, но у того уже был наготове ответ.

– Демократия должна сочетаться со щепоткой аристократизма, – произнес он, – иначе что будет с традициями?

Граф Бискаретти сел в кресло, а граф Брикеразио расположился за письменным столом, на котором лежал лист гербовой бумаги администрации Брикеразио, и набросал проект учредительного устава автомобильной компании.

– Могу я добавить вашу подпись, Аньелли? – обратился он к Джованни, когда закончил.

– Вот вам моя подпись, но при одном условии: что все будет серьезно, – ответил Джованни и повернулся к собравшимся: – Нам нельзя терять время. Должно быть, вы видели то же, что и я, когда на днях ездил в Ниццу. Ганнибал уже у ворот. Во Франции даже государственный сектор вот-вот пересядет на автомобили.

Кое-кому из инвесторов не понравилось это замечание. Джованни как бы намекал, что автомобили – не более чем забава для богачей, и этот намек был обидным. Кем он себя возомнил? Ни аристократического происхождения, ни признанного положения – одним словом, чужак. В защиту Джованни следует отметить, что он был серьезным и амбициозным молодым человеком, который попросту не хотел терять время и когда брался за какое-то дело, то рассчитывал на успешный исход. Он ушел с военной службы не для того, чтобы загнать себя в тупик. Джованни хотел зарабатывать деньги и еще – увидеть, как объединенная Италия обойдет соседнюю Францию, став лидером европейского автопрома.

Строительство нового завода «Фиата» на Корсо Данте началось во второй половине 1899 года, и к январю 1900-го – всего за несколько месяцев до открытия – Аньелли одержал победу в первом споре с партнерами по, казалось бы, пустяковому поводу: он настоял на том, чтобы офисные помещения располагались рядом с производственными.

– Наше предприятие и без того страдает от постоянных задержек и бюрократии; рано или поздно начнутся недопонимания, которые могут серьезно затормозить производственный процесс, – заметил он.

– Думаю, гораздо разумнее будет отделить два крыла здания от остальных и переоборудовать их под офисные помещения, – возразил архитектор Энрико Маркези, ставший также генеральным директором компании. Это означало, что открытие откладывается.

– Так не пойдет, эти помещения нужны нам уже сейчас, – настаивал Аньелли. Новый завод должен был распахнуть свои двери всего через несколько месяцев.

Аньелли выиграл спор, убедив партнеров построить отдельное офисное здание, стоянку или крытый гараж для готовых автомобилей, а также жилые помещения для управляющего и смотрителя. Но и этого ему было мало – он настоял на немедленном проведении телефонной линии.

Не прошло и года, как новый завод «Фиата» был готов. 19 марта 1900 года на торжественном открытии граф Брикеразио приветствовал племянника короля Виктора Эммануила II, его королевское высочество принца Томмазо, герцога Генуи, который присутствовал на мероприятии вместе с мэром Турина, префектом и советом директоров «Фиата» в полном составе «и всеми шоферами города, явившимися при полном параде», – писала газета «Ла Стампа», используя французские автомобильные термины вместо итальянских. «Гости своими глазами увидели токарные станки, на которых изготавливаются детали для будущих автомобилей», – отмечалось в статье под заголовком «Спорт: Первый в Италии автомобильный завод распахнул свои двери».

Показательно то, что газета увидела в открытии фабрики в стиле ар-деко событие из мира спорта, а не бизнеса, как и большинство членов руководства, кроме Джованни. А он уже предвидел будущее. Европа и Соединенные Штаты были охвачены автомобилеманией. «Кадиллак», «Форд», «Шкода», «Фиат», «Рено», «Ленд Ровер», «Мерседес-Бенц», «Опель» – вот лишь несколько из сотен мелких компаний, возникших на заре автомобилестроения в атмосфере бурной деятельности, поиска удачи и спекуляций, сродни калифорнийской золотой лихорадке. События, произошедшие в первые годы существования «Фиата», не раз доказывали, что Джованни был единственным из членов руководства зарождающегося завода, кто стремился организовать бизнес таким образом, чтобы он приносил прибыль.

Первым знаком того, что именно он в конце концов встанет у руля компании, стала отправка в отставку делового партнера графа Брикеразио Аристиде Фаччоли в 1902 году. На тот момент Фаччоли был единственным в Турине инженером, способным сконструировать приличный автомобиль, – вот только в составе руководства завода он был совершенно бесполезен, и никто не осмеливался ему об этом сказать. Никто, кроме Джованни.

– Мы с друзьями вложили в эту фабрику свои деньги. Конечно, мы понимаем, что не сможем получить прибыль немедленно, но не станем молча ждать и смотреть, как эти деньги расходуются в ожидании, пока вы изобретете автомобиль, который можно будет производить и продавать. Так что… придется нам обойтись без ваших услуг, – заявил он Фаччоли, глядя на него холодным взором.

С уходом Фаччоли исчезло и препятствие на пути к процветанию компании, поскольку его преемник Джованни Энрико получил от Джованни Аньелли четкие указания: прекратить бессмысленную возню и приступить к делу.

– Мы знаем, что вы превосходный инженер… Позвольте же дать вам совет о том, как спроектировать следующий автомобиль. Сейчас самая популярная машина в Европе – «Мерседес-Бенц». Вот вам и эталон – не для того, чтобы копировать, но чтобы вдохновиться и идти в ногу со временем.

В 1903 году компания «Фиат» зарегистрировалась на Туринской фондовой бирже. На тот момент в Италии было четыре фондовые биржи, каждая из которых отражала региональные особенности, появившиеся еще до объединения страны: римская биржа специализировалась на государственных облигациях; на генуэзской торговали акциями судоходных и продовольственных компаний; на миланской – ценными бумагами предприятий текстильной и электрической отраслей; на туринской – автомобильных и механических заводов. Спекуляции на биржах были обычным делом, как и явления, которые в наши дни принято называть конфликтом интересов и инсайдерской торговлей, но тогда это было совершенно легально. Ничто не мешало членам руководства «Фиата» торговать отражавшимися на цене сведениями, которые они получали в ходе корпоративных совещаний. Члены руководства – в том числе и Джованни – участвовали в синдикатах, созданных с целью продажи акций при размещении и для поддержания цен на них. В такой либеральной обстановке положение Джованни еще более упрочилось, не в последнюю очередь за счет его финансового влияния, возросшего благодаря полученному наследству, зарплате и выплате дивидендов. Кроме того, он и сам начал создавать компании поставщиков для «Фиата». Так, в 1906 году совместно с производителем велосипедов он построил в Виллар Перозе завод по производству шарикоподшипников RIV, обеспечив себе и своей семье новый источник дохода на несколько десятилетий вперед. Полученные средства он вкладывал в акции «Фиата».

В определенной степени своим успехом и процветанием Джованни обязан тому факту, что после преждевременной кончины его друга и партнера графа Брикеразио перед ним будто бы распахнулась невидимая дверь. Аристократу, который с такой гордостью приветствовал своего друга герцога Томмазо на заводе «Фиата», не суждено было своими глазами увидеть успех компании: в 1904 году, отправившись в гости к герцогу Томмазо и его супруге принцессе Изабелле Баварской, он внезапно умер в их замке в Алье, близ Турина. Не было ни вскрытия, ни расследования. Сестра графа София горько оплакивала его необъяснимую кончину. «Мой брат Эмануэле умер в возрасте тридцати пяти лет, а я не знаю, ни как это случилось, ни от чего, – писала она в письме. – Весть эта пришла столь внезапно и столь странным образом (говорят, он покончил жизнь самоубийством, но я в это не верю), что я полна сомнений и вопросов, на которые никто не может дать ответа. Я храню в укромном месте одно письмо – от священника, бывшего при нем в его последние часы в Алье. Но всякий раз, когда я читаю его, душа моя наполняется не покоем, а новыми сомнениями».

Некролог о нем в «Ла Стампа» занял всего несколько строк, а руководство «Фиата» отметило лишь, что он был «старательным управляющим», что по отношению к человеку, который буквально был движущей силой компании, явное преуменьшение. Однако Джованни 7 октября 1904 года написал матери Эмануэле Брикеразио прочувствованное письмо:

«Дорогая графиня, прошу простить меня за то, что не явился лично принести свои глубочайшие соболезнования в этих печальных обстоятельствах, но горе ваше и вашей дочери было столь глубоко, что я не смог решиться на этот шаг. Вы знаете, какую честь оказал мне покойный, позволив мне считать его своим другом, и какую глубокую утрату понес и я сам. Нам остается лишь надеяться на то, что время залечит наши раны».

Спустя два года София заказала групповой портрет, изображающий брата вместе с другими основателями «Фиата» в его кабинете в день создания компании. Это одна из немногих работ, дошедших до наших дней; сегодня она хранится в Автомобильном музее Турина. Дворец семейства в центре Турина, сменив несколько хозяев, пришел в запустение. В 2010 году палаццо Брикеразио приобрел банк «Банка Селла» и провел в нем капитальный ремонт. Сегодня на этой улице нет даже мемориальной таблички, которая сообщала бы случайным прохожим о том, какие знаменательные события происходили в этих стенах. На первом этаже расположились кофейня и салон сотовой связи.

Единственным, кто, возможно, смог бы пролить свет на таинственную смерть графа, был Федерико Каприлли, сослуживец по кавалерии и близкий друг брата и сестры. Каприлли умер в 1907 году, всего на три года позже Эмануэле, и в своем завещании просил своих наследников сжечь всю свою переписку с ним. И еще – похоронить себя в фамильной часовне Брикеразио рядом с Эмануэле.

Эмануэле и София были последними членами этого благородного семейства. Когда и она умерла бездетной в 1950 году, все еще оплакивая Эмануэле и Федерико, род Брикеразио пресекся. Дворец Брикеразио, где ее брат вместе с партнерами основали «Фиат», София оставила католической благотворительной организации «Конгрегация малых дел Божественного Провидения», оборудовавшей его под помещения, где организовала помощь нуждающимся и рабочим. По иронии судьбы священник по имени дон Джузеппе Поллароло устроил во дворце общежитие на 200 мест для работников «Фиата», когда сами они никак не могли найти себе дом в лихорадочный период послевоенного экономического бума.

Судьбы семейств Брикеразио и Аньелли ненадолго пересеклись, когда одна династия умирала, а другая только зарождалась. Графу Брикеразио мешали консерватизм, элитарность и презрение к бизнесу, присущие его аристократическому классу. Джованни Аньелли был не таким и знал, как обнаружить и использовать новые возможности с выгодой для бизнеса. А возможность эту он увидел в зарождающейся автомобильной промышленности.

«Фиат» основали тридцать акционеров, а руководство, куда входил и Джованни, вложило в компанию всего 3,75 % от первоначального капитала. К 1906 году Аньелли и двое его единомышленников из числа руководства, адвокат Людовико Скарфьотти, занимавший пост председателя совета директоров, и биржевой маклер Луиджи Дамевино, приобрели достаточное количество акций, чтобы их совокупный пакет составлял 41,3 %. Сам Джованни владел 13,9 %, и стоимость его вложения выросла с 30 000 лир в 1899-м до 1,18 миллиарда лир. Менее одной трети в капитале компании – или 28,3 % – было сосредоточено в руках изначальных акционеров и руководства. А 30 % принадлежало семьям, вложившим деньги в ценные бумаги в надежде сорвать куш во время «автомобильного бума».

Джованни, Скарфьотти и Дамевино поняли, что на карту поставлено больше, чем просто азарт победы на гонках, и что их потенциальная прибыль не ограничивается дивидендами. Предприятие, начавшееся со ставок богатых бизнесменов и аристократов, быстро разрослось до законодателя отрасли, превратившись в компанию, способную менять тенденции в мире транспорта, а также инфраструктуру и коммуникации во всем мире. Джованни предвидел это и хотел, чтобы компания диверсифицировала производство, занявшись также изготовлением двигателей для грузовиков и судов. Но на этом пути его ждало одно препятствие: сам «Фиат». Его устав гласил, что акционеры, вложившие первые 800 000 лир уставного капитала, имели первоочередное право на покупку любых новых акций, а кроме того, ограничивал виды деятельности, которыми могла заниматься компания. Джованни, Скарфьотти и Дамевино нужны были деньги для того, чтобы взять под контроль компанию «Ансальди», производившую двигатели для судов и подводных лодок, – вот только они не собирались делиться властью с другими акционерами.

Они представили свое решение на собрании совета директоров, которое прошло в доме адвоката Эдоардо Бозио, юридического консультанта «Фиата».

– Как вы знаете, наше руководство получило несколько предложений по слиянию с другими крупными предприятиями отрасли, – начал председатель Скарфьотти. – Но любое приобретение требует прироста капитала, и тут наш устав представляет собой непреодолимое препятствие, поскольку дает акционерам-учредителям возможность покупки акций. В свете вероятного приобретения «Ансальди» я считаю, не лишним будет выслушать предложения этих двух господ.

В этот момент вошли адвокаты Бозио и Данте Феррарис – очевидно, мероприятие было тщательно подготовлено и срежиссировано – и зачитали свое радикальное предложение. Оно предполагало ликвидацию компаний «Фиат» и «Ансальди» и учреждение вместо них нового предприятия с уставным капиталом 9 миллионов лир, которое также будет контролировать «Ансальди», а в число его крупнейших акционеров должны были войти Джованни, Скарфьотти и Дамевино. Несомненно, предложение было составлено с учетом интересов этих троих и, конечно, по их указанию. Объединив свои пакеты акций и заручившись поддержкой ряда других инвесторов, троица наверняка сумела бы найти необходимые голоса для его утверждения.

Можно себе представить воцарившееся после этого заявления потрясенное молчание.

– Я бы предпочел достичь этой цели, не ликвидируя компанию, – заметил банкир Микеле Чериана Майнери, крупнейший акционер «Фиата» на момент его учреждения.

Тут слово взял граф Бискаретти, стоявший за идеей создания компании, энтузиаст, участвовавший в первой итальянской автомобильной гонке «Джиро д’Италия» в 1901 году и больше всего на свете любивший автомобили, а не бизнес.

– Мне грустно при мысли о том, что «Фиат», сияющий символ нашего успеха, может превратиться во что-то другое, – сказал он. – Я бы хотел поблагодарить председателя Скарфьотти за все, что он сделал для нашей компании, и надеюсь, что он будет на меня не в обиде, если я не поддержу это предложение.

И все же исход голосования был положительный. «Фиат» должен был превратиться в стратегическое, крупнейшее, «непотопляемое» предприятие. Теперь компания могла диверсифицировать свою деятельность посредством приобретения завода «Ансальди», переименованного в «Фиат Гранди Мотори»[1]. Следующим шагом были расширение и запуск производства двигателей для судов и подводных лодок, что позволило компании получить крупные военные контракты, которые в следующем десятилетии вывели ее в число ведущих итальянских компаний. Во время вторжения Италии в Ливию в 1911 году «Фиат» еще больше укрепил свои позиции благодаря госзаказам, доказав, что способен оснастить современную армию своими грузовиками. В 1908 году компания запустила производство двигателей для самолетов, а в 1915-м показала свою готовность к Первой мировой войне, наладив первое массовое производство самолетов под маркой «Сочиета Итальяна Авиационе» (SIA)[2].

Управленческий талант Джованни, его дальновидность, находчивость и беспощадность привлекли внимание и премьер-министра Италии Джованни Джолитти, который в 1905 году заметил в разговоре с коллегой, что «к нему неплохо бы присмотреться». Джолитти мечтал о том, чтобы сделать свою страну современным, процветающим европейским государством, которое встанет в один ряд с другими великими державами того времени. Задача была не из легких. В 1861 году, после объединения Италии, 70 % ее населения (25 миллионов человек) было занято в сельскохозяйственном секторе, работая на издольщине и едва выкраивая средства к существованию, а средняя продолжительность жизни составляла от 30 до 32 лет. Лишь немногие имели законченное образование, а 74 % подданных новорожденного Королевства Италия и вовсе были неграмотны. За этой цифрой скрывается огромный разрыв между севером и югом на момент объединения. В 1861 году процент грамотного населения в Пьемонте был 50,8 % – еще и поэтому здесь так быстро зародилась и расцвела автомобильная промышленность, – тогда как на континентальном юге 86 % мужчин и женщин не умели читать и писать. Хуже всего дела обстояли на Сардинии (где неграмотными были 89 % населения) и на Сицилии (88 %).

Политик и молодой промышленник имели много общего: оба родились и выросли на холмах Пьемонта, частенько переходили на местный диалект и твердо верили в прогресс. Джолитти вскоре официально признал успех Джованни, удостоив его ордена за заслуги в 1907 году и почетным «рыцарством». С того момента к нему следовало обращаться «кавалер Аньелли».

Заручившись поддержкой Джолитти, Джованни начал неуклонное восхождение. Он построил для семьи красивый особняк в стиле неоклассицизма на улице Джакоза в Турине с видом на парк неподалеку от реки По, напротив великолепного Кастелло-дель-Валентино, который некогда служил загородной резиденцией королевского дома Савойи, прежде чем его занял инженерный факультет Туринского университета. Гостиную Аньелли украшали изысканные фрески с цветочными мотивами. Из окна кабинета Джованни открывался вид на парк, и это было излюбленное место для утренних встреч перед тем, как отправиться на фабрику «Фиата» на Корсо Данте.

В тот год, когда Джованни посвятили в рыцари, произошел и первый финансовый кризис ХХ века, когда по всему миру обрушились фондовые рынки. Паника 1907 года началась с крушения банков в Соединенных Штатах, а затем распространилась на фондовые биржи. В Италии, где торговля на биржах Милана, Турина и Генуи не регулировалась, мелкие инвесторы терпели сокрушительные финансовые потери.

Атмосфера финансовой неопределенности росла с каждым днем, и новорожденная автомобильная промышленность, привлекавшая спекулянтов и дававшая возможность сколотить состояние, как это было в случае с Джованни, теперь стала мишенью для праведного гнева общественности. 6 апреля 1908 года в газете «Ла Стампа» вышла статья под заголовком «Несколько вопросов прокурору Турина о мрачной обстановке на фондовой бирже нашего города».

«Мы бы хотели напомнить людям о том, что нельзя выплатить дивиденды от неполученной прибыли», – писала редакция, намекая на дивиденды «Фиата» 1907 года.

Реакция не заставила себя долго ждать.

28 июня 1908 года в 9 утра государственный прокурор Турина Густаво Колоннетти и еще двое чиновников явились в офисные помещения «Фиата», расположенные в соседнем с заводом здании по улице Корсо Данте, чтобы провести обыск. Прокуроры искали доказательства того, что руководство «Фиата» нанесло ущерб акционерам, завысив стоимость ценных бумаг посредством дробления акций и ложных прогнозов, а также что прибыль компании за 1906 год была искусственно раздута за счет бухгалтерских уловок, таких как завышение стоимости товарно-материальных запасов. Глава полиции Турина обвинил Джованни, Скарфьотти и Дамевино в манипулировании рынком и фальсификации финансовой отчетности.

Началось расследование. Первым ощутимым признаком политического влияния Аньелли и его близких отношений с премьер-министром Джолитти стало то, что министр юстиции Италии Витторио Эмануэле Орландо предпринял необычный шаг – лично вмешался в процесс. Он направил 29 ноября в Апелляционный суд Турина письмо, в котором отмечалось, что «важность организаций и серьезность обвинений, выдвинутых против их руководства, не могут не оказать пагубного влияния на судьбу местных отраслей промышленности, которые, в свою очередь, являются заметными составляющими национальной индустрии…».

Правительство пристально следило за ходом первого в Италии судебного процесса над «белыми воротничками», совершившими преступления на фондовом рынке. На кону стояла судьба людей, создавших новую прибыльную отрасль. Однако, как известно, подобные преступления доказать нелегко, а без веских доказательств (например, результатов прослушки) дело было заранее обречено на провал. Каждая из сторон заручилась поддержкой собственных экспертов, которые должны были дать свое заключение, а суду предстояло решать, кто прав.

Оба обвинения так и остались недоказанными, и в 1913 году, после нескольких апелляций, судебные разбирательства прекратились. Обвинение в фальсификации финансовой отчетности в отношении Джованни, Скарфьотти и Дамевино сняли, как и обвинение в манипуляции рынком.

Умелое и бескомпромиссное использование Аньелли финансовых инструментов в условиях слабого регулирования фондового рынка в золотой век баронов-разбойников позволило ему к концу 1920-х годов заполучить наконец в свои руки контрольный пакет акций «Фиата». Одного умения предвидеть будущий потенциал автомобильной промышленности было бы недостаточно для того, чтобы получить контроль над «Фиатом» для себя и своих наследников.

Возвышение Джованни и всего семейства Аньелли стало самым настоящим триумфом дарвиновской теории естественного отбора. Новая бизнес-элита оттеснила стремительно увядающую аристократию, уже неспособную или не желающую ухватиться за возникающие возможности. По всей Италии – хотя в консервативном Пьемонте пока в меньшей степени – два этих класса активно смешивались, их представители сочетались браками между собой, и восходящая буржуазия перенимала привычки аристократов, а порой и вступала в права владения особняками обедневших дворян. Постепенно они слились в единую прослойку элиты, укрепившую свои позиции за счет союза денег, титулов, политического влияния, статуса и престижа.

Почти все наследники Джованни женились на представителях аристократии – и лишь после этого туринское «Общество виста» приняло их в свои ряды. Правда, к тому времени это уже не имело значения.

Глава 3. Неординарная судьба

Не прошло и 20 лет с того дня, как в гостиной аристократа группа усатых мужчин провела учредительное собрание, а в 1916 году в туринском районе Линготто уже началось строительство нового завода «Фиат», настолько огромного, что казалось, будто бы по волнам реки По плывет океанский лайнер, который вот-вот сядет на мель у подножия Альп. Этот завод стал самым масштабным детищем Джованни. Во время поездки в Детройт в 1912 году он своими глазами увидел одно из чудес индустриального мира: завод Генри Форда по производству автомобилей «Модель T» в Хайленд-Парке, открывшийся в 1910 году и ставший крупнейшим в мире промышленным предприятием того времени. Прозванный местными жителями «Хрустальным дворцом» за огромное количество стекла, использованного при строительстве крыши и стен, спроектированный Альбертом Каном завод стал самым настоящим собором автопрома. Это здание опередило свое время не только по размерам, но и по структуре. Каждый его этаж выполнял свою функцию – производство начиналось на самом верхнем этаже, а в самом нижнем располагался цех по выпуску готовых автомобилей.

В 1913 году был запущен первый сборочный конвейер Форда. Прозорливый Аньелли и на этот раз предвидел будущее и хотел заполучить такой же. Вернувшись в Турин в декабре 1912 года, Джованни сказал руководству «Фиата», что компании «необходимо производить как можно больше продукции, чтобы за счет количества снизить цену».