Душа Лахора

Глава 1

Гуавы

Мне снятся горы, ледяные и пугающие, и тут меня будит неожиданный звук. Еще очень рано, солнце едва взошло. Я осторожно сажусь на потрепанной плетеной кровати-чарпае, где мы спим вместе с мамой и старшей сестрой Балбир. Лучше их не будить. Как только они проснутся, утро перестанет принадлежать мне одной.

Кругом тишина, только Биджи[7] негромко похрапывает. И тут я снова слышу этот звук: осторожный щелчок деревянной двери. Я выбираюсь из-под ноги Балбир. Она вечно раскидывает руки и ноги во все стороны, летом утаскивает у меня подушку, а зимой – наше общее одеяло, да еще и щиплется, чтоб я не дерзила, и жалуется, что всем окружающим я больше нравлюсь, потому что я красивее.

Я тороплюсь во двор. Кровать, где должен спать мой брат Джавахар, пуста, но цепочка, на которую запирается наружная дверь, все еще слабо покачивается. Я выбегаю наружу прямо в ночном шальвар-камизе[8], не переодеваюсь. У меня все равно, кроме этого, только два шальвар-камиза, и оба для школы. Я и сандалий не надеваю. Мы живем на грязной окраине Гуджранвалы, тут церемонии ни к чему.

Брат собрался в очередное приключение, и на этот раз я хочу поучаствовать.

Приключения Джавахара обычно связаны с воровством еды, потому что мы вечно недоедаем. И попрошайничать нам нельзя, в отличие от детей из более бедных семей: отец считается важной персоной, и это испортит его репутацию. Наш отец, Манна Сингх Аулакх, работает – и живет – в крепости Бадшахи-Кила в Лахоре. Он сказал нам, что махараджа Ранджит Сингх, сам Саркар, каждый день с ним разговаривает. Никак нельзя, чтобы дети такого человека попрошайничали на глазах у соседей. Мама украшает шали вышивкой пхулкари – она настоящая мастерица и очень усердная труженица. Но в нашей деревне много мастериц и недостаточно заказов, поэтому Джавахар ворует. Обычно он кладет добычу возле пылающей печи-чулхи, чтобы Биджи ее нашла: кукурузу с полей, зерно, разложенное на просушку, манго из чьего-то сада. Биджи принимает подарки молча, одновременно радуясь и стыдясь. Джавахар и для меня всегда что-нибудь откладывает: сочный абрикос или пригоршню сладких плодов джамболана, от которых губы становятся фиолетовыми. Мы сидим на берегу заросшего потока, который неторопливо ползет мимо нашей хижины. Тут красиво, но вот рыбы, к сожалению, нету. Затаив дыхание, я слушаю рассказы брата о том, как он забрался во фруктовый сад, как убежал от сторожевых собак. Ему одиннадцать, всего на два года больше, чем мне, но я никем так не восхищаюсь, как Джавахаром. Я хочу быть добытчицей, как он, а не просто лишним ртом.

Сегодня я покажу, на что способна.

Я бегу по пыльной тропе, а когда она разветвляется – налево поля, направо сады, – сворачиваю к садам, читая молитву Вахе Гуру[9] о том, чтобы правильно угадать направление. Можно ли молиться, когда собираешься идти воровать? Наверное, можно, потому что я вижу, как впереди бежит Джавахар, костлявый и босой, как и я, – ремешки его сандалий порвались еще несколько месяцев назад. Я догоняю его, тяжело дыша.

Брат слышит шаги и разворачивается, вскинув кулаки. Увидев меня, он морщится.

– Джиндан, иди домой.

– Ну пожалуйста, братик, – умоляю его я, – возьми меня с собой.

Наконец он сдается, в основном потому, что время уходит. Скоро фермеры придут поливать деревья, к тому моменту нам надо отсюда убраться. Я радостно хватаю его за руку, и мы бежим к рощам гуавы. Забравшись на дерево, ищем спелые фрукты. Я горжусь тем, как залезла наверх, не отставая от Джавахара, хотя порвала при этом шальвар на колене – за это мне точно достанется от Биджи. Гуав меньше, чем я надеялась.

– Еще не сезон, – объясняет мне Джавахар, – просто потом в рощу не проберешься: хозяин наймет сторожей.

Я кусаю зеленый кислый фрукт. Если съесть таких плодов слишком много, непременно понос будет, но я так проголодалась! Ловкие пальцы Джавахара выбирают лучшие плоды. Он роняет их в свой джутовый мешок, а парочку дает мне, чтоб я завязала в подол камиза. Мешок уже довольно тяжелый. Джавахар шепчет, что ему, возможно, удастся поменяться с не слишком щепетильным соседом – пригоршню гуав за миску пшеницы. Тут он напрягается: вдали появляется зеленый тюрбан.

– Хозяин! – шепчет Джавахар. – Быстрее, прыгай!

Он уже спустился и готов бежать. Но земля так далеко.

– Ну же, Джиндан.

От ужаса я не могу пошевелиться. Тюрбан подплывает все ближе. Я начинаю плакать. Теперь из-за меня мы попадемся.

– Давай так же, как наверх лезла, только задом наперед, – советует брат спокойно и терпеливо. – Сначала одну ногу, потом другую. У тебя получится, я знаю.

Я начинаю слезать, все еще плача. Но получается слишком медленно.

– Я его отвлеку, – говорит Джавахар. – Бери мешок и беги. Вдоль реки, там тебя не будет видно в траве. Мешок клади в наше секретное место за разбитой печью. Биджи ничего не говори.

Он отбегает от дерева и, насмешливо окликнув хозяина, поднимает повыше две гуавы. Тот с воплем бросается в погоню. Теперь фермер целиком сосредоточил свое внимание на Джавахаре, и я соскальзываю на землю. Колено ободрано, шальвар порвался еще сильнее. Но у меня мешок гуав. Я бегу и молюсь: «Вахе Гуру, защити моего брата».

Дома я героически вру Биджи. Иногда маме лучше ничего не знать.

– Я на реке была, пыталась рыбу поймать и не заметила, что слишком долго засиделась. Нет, я не знаю, куда делся Джавахар.

Биджи выкручивает мне ухо, но не слишком сильно – она еще не видела дыру на шальваре. Я торопливо умываюсь остатками воды со дна ведра и переодеваюсь в школьный шальвар-камиз. Он мне великоват и успел полинять от множества стирок, поскольку достался мне от Балбир. Я не хочу опаздывать в школу – в отличие от брата и сестры, я люблю учиться. Мне повезло, что удалось уломать Биджи позволить мне ходить в школу. Большинство местных семей не считают нужным учить девочек. Я допиваю водянистый ласси[10], который Биджи сберегла с прошлого вечера, и беру доску и мел.

В дверь кто-то громко стучит. Это тот тип в зеленом тюрбане, и он тащит за руку Джавахара. Нос у брата разбит, один глаз заплыл.

Я недостаточно хорошо молилась.

Тип в зеленом тюрбане размахивает руками, рассказывая, как его обокрали. Его послушать, так мы прямо целую гору гуав украли. Он говорит Биджи, что с мальчишкой был кто-то еще, но кто – мальчишка так и не признался. Даже имени своего не назвал, хорошо, один из работников его узнал. Потом фермер обращает на нас возмущенный взгляд.

– Не будь я таким добрым человеком, отвел бы паршивого воришку к старосте.

Моя сестра Балбир, робкая и законопослушная, начинает хныкать. А вслед за ней и я, потому что стратегия хорошая, но как же мне хочется вместо этого проткнуть кирпаном[11] толстое брюхо Зеленого Тюрбана!

А когда он пинает Джавахара, я не выдерживаю, бросаюсь на него и со всей силы бью головой, вопя, чтобы он отвязался от моего брата. Теперь орут все. Биджи повторяет: «Иди сюда», Джавахар кричит: «Перестань!» Я пинаю Зеленого Тюрбана по ногам, дергаю за курту[12], пытаюсь ее порвать, но хлопок слишком плотный. Зеленый Тюрбан отвешивает мне такую оплеуху, что я падаю на пол.

– Ах ты сумасшедшая сучка, – рычит он, а потом поворачивается к Биджи: – Вот как ты воспитываешь детей, значит! Даже дочка как дикая кошка.

Биджи мрачнеет. Она хватает меня за руку и больно выкручивает, но мне все равно. Джавахар залез под кровать. Я его спасла, по крайней мере ненадолго.

Зеленый Тюрбан продолжает размахивать кулаками и выкрикивать оскорбления, заодно поминая всех наших предков. Наконец, утомившись, он собирается уходить, но в дверях поворачивается и говорит Биджи:

– Держи своих детей под контролем, женщина! В следующий раз я пойду в панчаят[13] и добьюсь, чтобы мальчишка попал в тюрьму.

Когда он выходит, Биджи закатывает мне оплеуху.

– Из-за тебя мне приходится выслушивать подобную ругань от постороннего человека!

Джавахар вылезает из-под кровати.

– Не наказывай ее за мои провинности! – хрипит он.

Биджи подбирает хворостину.

– Твои провинности?! Это уж точно, бесстыжий ты мальчишка! Позоришь семью! Вот я тебе покажу!

Брат сидит скорчившись, прикрывая голову руками, и безропотно терпит, пока мама охаживает его хворостиной по спине.

– Скажи мне, с кем ты был? С каким бездельником ты хулиганишь? Скажи! – Она снова бьет его; мы хором рыдаем, а Биджи громче всех. – Твой отец обязательно про это услышит, и что я тогда буду делать?

Но я подозреваю, что у горя Биджи есть и другая, более глубокая причина. И действительно, вскоре она бросает хворостину и в слезах падает на землю.

– Что ж я за мать, если не могу даже прокормить детей?

Джавахар чуть поднимает голову и подмигивает мне здоровым глазом: мол, умница, горжусь тобой. Я знаю, что после, когда все закончится, мы с ним убежим к старой печке, он даст мне самую спелую гуаву из мешка, скажет, что я молодец, и мы будем обсуждать случившееся за день и смеяться. А ночью, когда Биджи и Балбир уснут, он починит мой шальвар, потому что братец все умеет. Может, я расскажу ему свой странный сон про горы.

Я запомню навсегда и этот момент, и лицо брата – в синяках, но с улыбкой. Я так его люблю, что кажется, будто мое сердце выкручивают досуха, как Биджи белье во время стирки.

Мы вдвоем, Джавахар и я, против всего мира.

Глава 2

Манна

Манна Сингх. Почему-то у меня не получается воспринимать его как отца. Может, потому, что мы его редко видим. Манна налетает на наш дом непредсказуемо, как ураган, и не предупреждает письмом. Только дураки тратят деньги на посыльных, утверждает он. Но я думаю, на самом деле он хочет застать нас врасплох.

Вот и сегодня он шумно и весело распахивает дверь во двор.

– Здравствуй, жена, я проголодался! Что есть из еды? Надеюсь, что макки ки роти[14] и сааг[15] – даже в Лахоре никто их не готовит так вкусно, как ты!

Глаза у Биджи вспыхивают. Она слишком хорошо знает мужа, чтобы поддаваться его обаянию, но отвечает все-таки вежливо:

– Горшки с зерном стоят пустые. Ты в прошлом месяце не присылал денег.

Я восхищаюсь тем, как ловко она скрывает раздражение, – у меня так не выходит. Биджи знает: если разозлить Манну, ничего от него не получишь. Он начнет орать и кидаться вещами, а потом пойдет к своему двоюродному брату, который живет в центре Гуджранвалы. Они отправятся куролесить, а на следующее утро Манна вернется в Лахор с больной головой и пустыми карманами.

И стратегия Биджи действует.

– Забыл, наверное, – говорит Манна, и на лице у него раскаяние. – Трудно все упомнить, когда у человека столько важных дел, сколько у меня. Ты же знаешь, Саркар ждет от меня советов. – Он лезет за пояс и достает пригоршню монет. Под настроение Манна умеет быть щедрым. Он подзывает Джавахара, напряженно стоящего у двери. Мы все напряжены рядом с Манной: его веселье легко может закончиться злобной руганью или пощечиной. – Бери, мальчик, принеси матери с рынка все, что ей нужно. И скажи мяснику, что завтра мне понадобится козлятина. На двенадцать человек – устроим пир!

Перед тем, как убежать, Джавахар обменивается взглядом с матерью. На рынке он будет отчаянно торговаться, чтоб сэкономить побольше денег. Мы их припрячем на черный день.

После обеда Манна отдыхает на плетеной кровати. Я принесла ему все подушки в доме. Он оперся на них по-королевски и скомандовал нам выстроиться перед ним. Балбир он говорит, что она слишком быстро растет – он еще не готов к расходам на свадьбу дочери. Балбир съеживается, чтобы выглядеть поменьше, и смотрит себе под ноги.

– О господи, да встань ты прямо! – рявкает Манна. – Горбунью мне еще сложнее будет выдать замуж. А ты, мальчик, какие у тебя успехи в школе?

– Превосходные, – докладывает Джавахар, глядя Манне прямо в глаза. – Учитель говорит, у меня способности к счету.

До чего же он умело врет! На самом деле Джавахар часто прогуливает уроки. Я делаю за него домашние задания и занимаюсь с ним перед экзаменами, но все равно в прошлом году он чуть не провалился.

– Отлично, отлично! – громогласно восклицает Манна. – Способности к счету – это полезно. Отведу тебя как-нибудь в Лахор, найдем тебе работу во дворце. Саркар мне не откажет.

Когда все в доме засыпают, я подхожу к Джавахару. Он лежит на полу, поскольку Манна занял его кровать.

– Он правда возьмет тебя во дворец? – Я хочу для брата всего самого лучшего, но не могу себе представить жизнь без него.

Джавахар пожимает плечами:

– Кто знает? Половину обещаний он так и не выполняет.

Но я слышу томление в его голосе.

После обеда Манна переключает внимание на меня.

– А как моя малышка?

– У меня все хорошо, отец! – отвечаю я, раскрасневшись от удовольствия, что он не забыл про меня. – Я выучила таблицу умножения до двенадцати и прочла весь учебник, хотя прошла только половина года. Бхай-сахиб[16] говорит, что у меня почерк лучше, чем у любого другого его ученика. Я могу читать наизусть из «Гурбани»[17]. Хочешь послушать?

– Да, пожалуй, давай! – снисходительно улыбается Манна, откидываясь на подушки.

Я встаю на колени и закрываю глаза, чтобы почувствовать благоговение. От твердой земли коленям больно, но это неважно. Я люблю древние слова молитв. Когда поешь их, как будто летишь: «По Его Слову рождаются души; по Его Слову достигаются слава и величие. По Его Слову одни люди возносятся, а другие падают; по Его Слову приходят боль и удовольствие».

Кто-то похлопывает меня по плечу. Джавахар.

– Можно заканчивать.

Я открываю глаза. Манна храпит с открытым ртом. Вахе Гуру, это очень грешно – желать, чтобы ему в рот залетела муха?

Вечером у нас пир. Посуды в доме мало, и Биджи посылает меня одолжить горшки и блюда-тхали у жен людей, приглашенных на пир. Она готовит весь день, пока лицо у нее не становится совсем красное от жара чулхи. Суп кархи с рисом, цветная капуста, чхоле[18], карри с козлятиной. Балбир готовит лучше меня, поэтому раскатывает лепешки паратха. Я сильнее, а значит, ношу воду и хворост. Джавахара послали в магазин сластей за джалеби[19].

– Смотри, чтобы черствые не подсунули, – предупреждает Манна, попивая шербет. – Убедись, что их жарят прямо у тебя на глазах.

Друзья Манны приносят с собой бамбуковые табуретки, а также выпивку – горячий тодди. Биджи наваливает полные тарелки еды, и мы несем их гостям. У меня полон рот слюны. Почему мы должны ждать, пока мужчины поедят? Я съедаю одну джалеби, пока никто не смотрит, и облизываю с пальцев сироп.

После ужина мужчины собираются вокруг Манны и расспрашивают его про большой город и про знаменитого Саркара, на которого наш отец работает. Я не тороплюсь убирать тхали: мне тоже хочется послушать про Саркара. Он родился тут, в Гуджранвале, в богатом и могущественном клане Сукерчакия, так что даже в детстве вращался в совсем других кругах, чем мы. Никто из нас его никогда не видел вживую, но мы все-таки считаем махараджу одним из наших.

– Он правда живет в той большой крепости в Лахоре, про которую говорят, что ей много сотен лет?

Манна кивает.

– Да, правда, когда не сражается против афганских псов. Бадшахи-Кила – любимая из всех его крепостей. Она такая большая, что внутрь влезет три такие деревеньки, как наша. Да, я тоже там живу. Знаете, сколько стоило построить один только павильон Наулакха с его полукруглой крышей? Девять лакхов[20]! Не серебряных, идиот! Золотых. Ашрафи[21]. Нет, наш Саркар эту крепость не строил. Он слишком благоразумен, чтобы вот так тратить деньги. Он ее отобрал у афганцев, точно так же, как Кохинур. Ты не знаешь, что такое Кохинур? Да это же крупнейший бриллиант в мире, потому-то его так и называют: «Гора света». Он размером с два моих кулака. Если посмотреть на него в темной комнате в полночь, так и фонари-то не понадобятся, так он сияет. Повелитель афганцев носил его в короне, но наш Саркар скромен, как хороший сикх. На голове он носит тюрбан. А Кохинур прикреплен к нарукавной повязке, которую он надевает только при иностранных гостях, чтобы показать им мощь Пенджаба.

В свете огня я вижу непривычное восхищение на лице Манны. Он перечисляет другие диковины, которые еще есть у Саркара: светлокожие танцовщицы из холмов Кашмира, которые всю ночь танцуют для него в Красном павильоне; кавалерия горчарах, состоящая из храбрейших юношей всего Пенджаба и не знавшая поражений в бою; псарни, где держат свирепейших охотничьих псов; загоны для королевских слонов и множество конюшен с породистыми лошадьми, собранными из нескольких стран. Больше всего на свете Саркар любит своих скакунов. Даже больше, чем жен. У него в крепости тысяча лошадей, а снаружи еще больше. И самая знаменитая из всех – Лайла.

– Я вам целый месяц могу рассказывать, какая Лайла чудесная и как Саркар ее заполучил, – говорит Манна. – Понадобилось шестьдесят лакхов рупий и война. Летом Лайла живет в садах Хазури Багх, там прохладно. У нее собственная комната рядом со спальней Саркара… – Неужели это правда, или просто Манне хочется впечатлить слушателей? Так или иначе, я знаю, что еще много дней буду представлять себе невероятные картины. А пока я стою и слушаю рассказ Манны, совсем забыв, что в руках у меня стопка обеденных тарелок. Вот бы увидеть все эти чудесные вещи хоть разок!

Один из приятелей Манны, перепивший тодди, произносит:

– Сколько вот этой твоей дочке, двенадцать, тринадцать? Красотка растет! Наверняка через пару лет будет не хуже тех танцовщиц при дворе Саркара.

Я краснею и отворачиваюсь. Манна раздраженно велит мне идти к матери и ругает своего приятеля, сурово замечая, чтоб он не вздумал поминать женщин его семьи заодно с этими канджари[22].

Но на следующий день, пока я мою посуду, кормлю козу, делаю уроки и играю с Балбир в классики, Манна за мной наблюдает, и я это чувствую. Когда я подаю ему ужин, он просит меня дать ему руки, поворачивает их ладонями вверх и недовольно изучает.

– Не пускай Джиндан на солнце, – говорит он Биджи. – Не хочу, чтобы она становилась смуглой. И горшки пусть больше не чистит, а то у нее руки становятся грубыми, как у крестьянки.

– А мне кто будет помогать, интересно? – возмущается Биджи, больше не скрывая раздражения.

Она расстроена: когда она сегодня попросила у Манны денег заплатить за жилье, тот ответил, что у него больше ничего нет. «Зачем же ты тогда пир устроил?» – воскликнула мать, а Манна в ответ отвернулся, морщась и массируя больную голову.

– Если девочка не научится вести хозяйство, – продолжает Биджи, – кто захочет ее в невестки?

– Мою Джиндан? Да кто угодно будет рад ввести в семью такую красивую девушку. – Манна улыбается мне, и от глаз у него разбегаются веселые морщинки. – Хочешь побывать в Лахоре, биба? Посмотреть большой дворец, где я живу.

– Я?

– Да, ты!

Вахе Гуру, он что, дразнит меня, как иногда делает, или все-таки говорит всерьез?

Вдруг я вижу в ночном небе вспышку алого. Что там – последние сполохи заката? Стая залетных птиц? Пожар? Мне кажется, это знак. Но знак чего?

Биджи как раз собиралась кормить нас, детей, но тут застывает в углу двора, словно камень.

– Ну, что скажешь? – спрашивает Манна.

У меня нет сил говорить, поэтому я просто изо всех сил киваю.

Манна ухмыляется. Зубы у него ровные и белые – редкость для человека, который вырос в бедности.

– Если будешь хорошей девочкой, скоро тебя отвезу.

– А Джавахара? Джавахара тоже возьмешь, правда?

– Да-да. Всё, иди ужинай.

Я даже не уверена, что Манна меня услышал. Он смотрит прищуренными глазами куда-то сквозь меня, словно видит будущее. Я чувствую, как в голове у него, подобно гигантским пчелам, жужжат какие-то планы.

– Женщина, дай нашей Джиндан кусок баранины, – говорит Манна погромче, обращаясь к Биджи. – Я выйду ненадолго.

Он направляется на деревенскую площадь, чтобы играть там в карты с друзьями. Его теперь долго не будет.

В миске осталось всего два куска баранины, и оба небольшие. Биджи колеблется.

– С какой стати ей всегда достается лучшее? – шипит Балбир. – Всем она нравится больше. Так нечестно!

Я понимаю, что уже устала.

– Да пусть берет баранину, – говорю я, уношу свое тхали на другой конец двора и сажусь на землю. Свою роти[23] я окунаю в дал[24], уже холодный и комковатый. Через несколько минут подходит Джавахар и садится рядом. Он разрывает свой кусок баранины пополам и отдает мне ту часть, что побольше, с косточкой – я люблю высасывать костный мозг. Мы сидим рядом и едим, жуя медленно, чтобы еды хватило на подольше.

Глава 3

Лахор

Я больше не хожу в школу. Это просто ужасно, ничего хуже со мной еще не случалось, но никто меня не понимает. Балбир ведь еще в прошлом году бросила – сказала Биджи, что хватит с нее книг. Другие девочки в моем классе тоже одна за другой оставили учебу, некоторые из них уже помолвлены. И Джавахар тоже перестал ходить в школу: вместо занятий он болтается возле чайных, хотя Биджи об этом не знает.

Возможно, из-за отсутствия Джавахара мальчишки в школе стали проявлять ко мне чрезмерное внимание. Занимались мы в разных комнатах, но они пытались со мной заговорить после уроков и проводить домой. Когда я отказалась, они начали ходить за мной и петь непристойные песни. Джавахару я ничего не сказала: не хотела, чтобы он ввязался в драку. Я начала собирать в школьную сумку камни и однажды, когда приставания мальчишек вывели меня из себя, принялась швыряться в наглецов камнями. Так уж вышло, не знаю, к добру или к худу, что я попала в голову заводиле. У него пошла кровь, все закричали, друзья засуетились, пытаясь ему помочь, а я тем временем убежала домой.

После этого я поняла, что больше мне в школу нельзя. Когда я рассказала все это Джавахару, он расхохотался, хлопая себя по бедрам: «Жаль, я не видел!» Он не понимал, что внезапный конец учебы разбил мне сердце. Но письмо Бхай-сахибу с объяснением, что произошло, брат все же отнес.

Бхай-сахиб расстроился – я была его лучшей ученицей. Именно поэтому он держал меня в школе весь последний год, хотя я не могла себе позволить оплатить учебу. Но он согласился, что в школу мне больше не следует ходить. Обещал посылать мне задания через Джавахара. Мы оба понимали, что ко мне учитель приходить не может: это в дом-то без хозяина, где живут две молодые девушки? Наверняка начнутся сплетни.

Но скоро Джавахар устал таскаться к Бхай-сахибу и обратно. Он стал забегать к учителю раз в две недели, потом раз в месяц, а потом и вообще бросил. Меня это больно задело, но что было делать? Все вокруг считали, что у меня и так образования с избытком. Мне ведь уже исполнилось пятнадцать. Даже Биджи сказала, что чрезмерная книжная ученость делает девушку высокомерной.

Теперь я помогаю Биджи с вышивальными заказами. Всем нравятся мои хорошие манеры и ловкие пальцы, и меня нанимают шить свадебные дупатты[25]. Я приношу в семью деньги. Но каждый день я чувствую, как мой мир становится все меньше и меньше.

А потом возвращается Манна. Его не было почти год, он похудел, а между бровями залегла новая глубокая морщина. Он дает Биджи мешочек с монетами и говорит, что больше нет. Мама расстроена, а он отводит взгляд и тяжело опускается на чарпай. Я приношу Манне воды, но он делает всего один маленький глоток, а потом сидит и смотрит в кувшин. Вечером после ужина отец не идет на площадь, а сворачивается на чарпае и таращится в пламя кухонного очага, пока Биджи не подходит посмотреть, не заболел ли он.

Не заболел, но что-то явно не так.

Утром Манна подзывает меня посидеть с ним.

– Как поживает моя хорошая девочка? – говорит он с вымученной веселостью. – Что ты учишь в школе?

– Я больше не хожу в школу, – отвечаю я.

– Вот и хорошо. Незачем тратить время и деньги на то, что тебе не пригодится.

Интересно, что Манна скажет, если я расскажу ему, почему именно бросила школу и что чувствую по этому поводу. Но он уже переключился на другую тему:

– Хорошо выглядишь, бети[26], хотя все еще слишком худенькая. Тебя что, мать не кормит? – Он улыбается, показывая, что это шутка.

Биджи стучит горшками, которые как раз моет.

– Я бы ее лучше кормила, если бы ты больше денег присылал. Я не могу готовить ей отдельно, а остальные чтобы сидели и смотрели. Да она и не стала бы так себя вести. Она не из таких девушек.

У Манны обиженный вид.

– Я посылаю сколько могу. Жизнь в столице дорогая, но тебе этого не понять, конечно. Хорошо, когда вернусь в Лахор, заберу Джиндан с собой. Будешь кормить одним ртом меньше.

Сердце у меня екает от изумления и волнения.

– А Джавахар поедет со мной?

– Конечно, – небрежно отзывается Манна. – Ну так что, даст мне кто-нибудь перекусить или я так и буду сидеть голодный?

Биджи ставит перед ним роти и алу сабзи[27].

– Возьми и Балбир тоже. Она никогда не выезжала из города. Путешествие пойдет ей на пользу.

Манна похлопывает Биджи по щеке – он умеет быть обаятельным, когда хочет.

– Ну я же не могу оставить тебя тут одну, без всякой помощи, правда?

В хижине Балбир плачет, уткнувшись в подушку. Мне жалко сестру, и я трогаю ее за плечо.

– Я привезу тебе подарок.

Балбир сбрасывает мою руку.

– Он всегда тебя больше любил, – яростно выпаливает она, – просто потому, что ты хорошенькая.

Гнев берет надо мной верх.

– Разве я виновата, что ты не такая?

Потом мне становится стыдно. Вахе Гуру, да что я за девушка?

Утром Манна заявляет:

– Везти двоих детей в Лахор слишком дорого. Возьму только Джиндан.

Биджи не просто расстроена, я замечаю у нее на лице что-то новое. Страх. Она умоляет, потом кричит, но Манна не уступает.

Биджи прижимает меня к себе.

– Тогда возьми Джавахара.

Манна дергает меня за руку:

– Ну же, бития, пошли, телега до города скоро отправится.

Я смотрю на брата. Глаза у него как у побитой собаки.

– Не пойду.

– Что-что ты сказала? – ревет Манна.

У меня сводит живот от ужаса. Рука у Манны тяжелая, и, когда он злится, это особенно заметно. Но я повторяю:

– Если не возьмешь Джавахара, я не пойду.

Он выкручивает мне ухо:

– Непослушная, неблагодарная девчонка! Я сказал – пойдешь!

Я охаю от боли, но плакать отказываюсь. Биджи, выругавшись, пытается оттащить меня в сторону. Джавахар ловит Манну за руки и умоляет перестать. Манна отшвыривает его, хватает меня за плечи и трясет. Перед глазами у меня пляшут огоньки. Я заставляю себя обмякнуть и падаю на пол.

– Придется тебе волочить меня всю дорогу до Лахора.

Манна в ярости заносит ногу, собираясь пнуть меня в живот – однажды он так сделал с Джавахаром.

– Стой! – кричит Биджи. – Она уже женщина, ты повредишь ее детородные органы!

Манна вдруг смеется.

– Да ты с характером, девочка, спору нет. На меня похожа. Ну ладно, может, и к лучшему. Тогда идемте оба. Берите вещи. Из-за всей этой нервотрепки до базара придется бежать бегом.

Дорога в Лахор ухабистая. Телегу тянут быки, и ее сильно трясет. Манна сэкономил на проезде – договорился, чтобы нас устроили между корзинами плодов хлебного дерева. Сам он сидит спереди, беседует с возницей – с чужими людьми он всегда очень мил.

Джавахар ничего не говорит. Но потом, когда никто не видит, он приобнимает меня за плечи.

Когда мы наконец добираемся до Лахора после многочасовой тряски, Манна надевает нарядный тюрбан и расчесывает бороду. Здесь он держится по-другому, намного прямее. Больше он не похож на деревенщину, на человека, который вовсю рыгает, пукает и плюет где хочет у нас во дворе.

Ближе к вечеру мы входим в окруженный стенами город через огромные каменные ворота – никогда не видела ничего настолько большого.

– Это Масти Дарваза, – объясняет Манна. – У Лахора двенадцать таких ворот, и все они стоят уже сотни лет. Видите солдат на крепостной стене в нарядных желтых куртках? Видите их мушкеты-торадары? Саркар выдает оружие всем мужчинам, которые поступают к нему на службу. Поэтому у нас самый безопасный город во всей стране. Когда я только сюда прибыл, чуть не вступил в армию.

Я слышу, как он печально вздыхает. На секунду я вижу юношу, которым Манна когда-то был, перебравшись в столицу со своими мечтами о будущем.

Мы идем через базар Моти, потом по узкой улице, где у домов балконы с фризами, а на первых этажах сплошь лавочки. На улице толпа народу. Многие в курта-паджамах[28], тюрбанах и фесках, но есть и краснолицые[29] в европейских штанах и куртках.

– Французские солдаты, – объясняет Манна. – А вон те низкорослые и косоглазые – это гуркхи с гор. Саркар берет в армию всех, кроме британцев: им он не доверяет. И правильно, по-моему.

В Лахоре я понимаю, что до сих пор ничего в жизни не видела. Я глазею на товары в лавочках. Элегантные покрывала и камизы ярких цветов, вышитые туфли-джути, которые мне сразу отчаянно хочется заполучить, поскольку я выросла из своих сандалий и они мне жмут. Шали, стеганые одеяла, свертки атласа, настенные гобелены, кружевные покрывала, подушки, похожие на облачка, украшения, специи, духи, кубки, инкрустированные сверкающими камнями, тонкие блестящие трубки кальянов, шелковистые ковры, в которых, если бы мне позволили на них ступить, ноги наверняка утонули бы до лодыжек.

И еда. Горы самос и бхатур[30], в горшках готовятся алу сабзи и острый горох, разноцветные сласти разложены на блюдах таких размеров, что я могла бы на них свернуться калачиком, на вертелах над огнем жарятся кебабы. У меня полон рот слюны. Мне хочется сказать Манне, что я ужасно проголодалась, но все его благоволение истрачено на мое утреннее упрямство.

Мне все равно. Ради Джавахара я бы и опять так поступила. Я беру брата за руку, и мы вместе неотрывно смотрим на этот волшебный город, наполненный недосягаемыми для нас богатствами.

Из-за угла вылетает всадник с усами, одетый в ярко-синие шелка. Он мчится во весь опор и чуть не сбивает меня с ног.

– Ты слепая, что ли? – кричит он. – Ума не хватает отойти с дороги! О Аллах, эти бевакуф, деревенские простофили!

Джавахар нервно отпрыгивает, а вот я в основном злюсь.

– Сам ты бевакуф! – кричу я вслед уезжающему всаднику и машу кулаком. – Несешься по улице и не смотришь, кого можешь задавить!

– Помолчи, – велит мне Манна. – А то еще вляпаешься в проблемы. – Но он на самом деле не сердится. Лахор поднял ему настроение. – Пошли, куплю вам бирияни[31].

Я стою рядом с Джавахаром возле крошечного лотка и пальцами ем горячий острый рис и кусочки мяса из сложенного чашей листа. Я тщательно слежу за тем, как ест Манна, и копирую его манеры – не хочу опозорить отца. Мясо такое нежное, что тает у меня во рту. По-моему, ничего вкуснее я в жизни не ела. Мне хочется спросить Джавахара, согласен ли он с моим мнением, но брат целиком погрузился в еду: методично двигает челюстями, глаза затуманило от удовольствия. Потревожить его было бы святотатством.

Манна ест спокойно и элегантно, стараясь не испачкать бороду, которая здесь кажется более гладкой и блестящей, чем дома. Он обменивается любезностями с поваром – тот, похоже, его хорошо знает.

– О, ты привез из деревни своих бета[32] и бети.

– Да, пора им взглянуть на мир.

– Ну, наш прекрасный Лахор для этого подходит лучше всего. Мальчику найдешь работу?

– Да, так и собираюсь поступить. Ты же знаешь, шайтан найдет дело для ленивых рук.

– Это точно. А девочке?

– Ну нет, девочки в нашем роду не работают.

Повар одобрительно кивает.

– А как дела у собак?

– Скоро выясню. Надеюсь, мои помощники хорошо за ними смотрели, а то получат кнута.

– Хочу в следующей жизни переродиться одной из этих собак. Что за жизнь!

Оказывается, у моего отца есть собаки, которые живут настолько хорошо, что это вызывает зависть! Удивительно. И еще у него есть помощники, которых можно побить кнутом. Манна много рассказывал о жизни в Лахоре, но об этом никогда не упоминал. А почему?

Я переглядываюсь с Джавахаром. У него встревоженный вид.

Манна опускает черпак в пузатый горшок на углу улицы и наливает нам с Джавахаром прохладной воды попить и помыть руки. В Лахоре он как будто добрее, чем в Гуджранвале.

– Наш Саркар поставил такие горшки на каждой улице. Хотел, чтобы никто в его городе не страдал от жажды.

Я жадно пью, полная благодарности. Этот Саркар прямо-таки идеальный правитель.

– Эх, если б их еще наполняли вином вместо воды! – шутит Манна и ждет, пока мы не засмеемся вместе с ним.

Мы идем пешком – Манна сказал, что мы слишком много съели и на телегу денег нет. С каждым шагом узел кажется мне все тяжелее. Перемычки сандалий больно врезаются в ноги. Но мне так интересно, что я не обращаю внимания на неудобство. Этот город как сон, в нем можно блуждать сотню лет, а Манна охотно все показывает и рассказывает.

– Это Барудхана Масджид – ее можно принять за мечеть, но на самом деле тут арсенал. Так уж устроен Лахор: здесь все не то, чем кажется. За этими стенами сады Шалимар – четыреста фонтанов и целый лакх цветов. Простых людей туда не пускают, но я вас как-нибудь свожу.

Я ему верю, хоть и знаю, что не стоит.

– Видите вон те яркие здания с балконами и оградой с железными шипами? Это хавели придворных. Вон тот большой с узорчатыми фризами и великолепной резной крышей принадлежит визирю Дхиану Сингху, самому могущественному человеку в государстве – ну, после Саркара, конечно. А вон, смотрите, ворота Шеранвала Дарваза! Живые львы в клетках по обеим сторонам напоминают всем, кто входит в город, что наш Саркар – лев Пенджаба.

Над нами нависает форт; в закатном свете он кажется розовым. Он массивный, великолепный и ошеломляющий. Освещают его сотни масляных ламп дийя, мерцающие, словно звезды в небесах, а над ними вздымается тонкий минарет, увенчанный полумесяцем. Сердце у меня щемит, хоть я и не знаю почему.

– Бадшахи-Кила, – говорит Манна.

– Это там ты живешь? – взволнованно спрашивает Джавахар.

Манна кивает. Он почему-то затих.

Перед нами ворота. Ведущие к ним ступени такие широкие, что я бы не поверила, если бы мне их описали.

– Хатхи-Паер Дарваза, – говорит Манна.

– Почему ворота такие большие?

Мое невежество заставляет отца недовольно морщиться.

– В праздничные дни семья правителя проезжает тут на слонах.

Я воображаю, как слоны, раскрашенные кумкумом[33] и накрытые шелками, величественно спускаются по лестнице, а их сопровождают барабанщики и девушки с цветами. Толпа возле дворца разражается приветственными криками. На первом слоне Саркар. Я никогда не видела его изображения, поэтому придумываю внешность сама: махараджа высокий и мускулистый, с пышными черными усами, на голове сверкающий тюрбан, расшитый золотом, над головой вскинут обнаженный меч… Нет, это мирная процессия, и я заменяю меч на украшенный самоцветами скипетр.

– Хватит глазеть. Нам надо войти в боковую дверь, пока килу не закрыли на ночь.

Я иду за ним, все еще завороженная зрелищем. Вход сторожат суровые бородатые мужчины в форме и высоких тюрбанах. Ружья они держат наготове. Стражники мрачно указывают на нас с Джавахаром. Манна униженно кланяется и начинает объяснять. Наконец нам разрешают пройти.

Я вижу сбоку огромный сад с красными цветами и чувствую незнакомый сладкий запах. Рискуя вызвать неудовольствие Манны, я спрашиваю, что это за цветы.

– Розы. Наш Саркар их любит, прямо как Великие Моголы. Хватит уже спрашивать!

Почему Манна так злится? Я бросаю взгляд на Джавахара. Брат хмурится, и это вызывает у меня тревогу.

Перед нами высятся величественные здания. Манна их называет, но слишком поспешно. Мечеть Жемчужины с тремя куполами. Диван-и-Аам, где Саркар встречается с простолюдинами. Диван-и-Хас, куда простолюдинов не пускают. Шиш-Махал, украшенный бессчетным количеством кристаллов. Зенана, где за занавешенными окнами живут супруги и наложницы правителя.

Быстрое перечисление сбивает меня с толку. Ладно, неважно: все равно мне ни в одно из этих зданий не попасть.

Пройдя мимо построек, мы выходим на большой луг, освещенный только кострами, пламя которых мерцает по краям. Здешний запах мне знаком: тут пахнет дерьмом. Длинные ряды конюшен, помещение для слонов, откуда слышится их мягкое пофыркивание. Выше комнаты для конюхов и погонщиков слонов.

Куда мы идем?

На дальнем краю комплекса для животных мы сворачиваем в проулок, откуда доносится лихорадочный лай. Псы так бьются об ограды своих загонов, что деревянные стенки дрожат. Наверное, собаки большие и очень сильные. Я пытаюсь попятиться, но Манна громко свистит, и животные затихают.

Мы останавливаемся перед обветшавшей хижиной с низкой крышей, которая почернела от сажи. Лачуга даже меньше нашего дома в Гуджранвале. Неужели Манна вот тут и живет?

Теперь я понимаю, почему он злился. Фантазия, которую он создавал для нас все эти годы, вот-вот разрушится.

Манна распахивает дверь. Нас встречает тошнотворный запах.

– Вот мы и дома, – говорит он с ухмылкой, которая больше похожа на гримасу.

Глава 4

Лачуга

На полу кладовки, где хранятся всякие мелочи, я лежу на тонкой подстилке, сквозь которую в спину впиваются камни. Рядом со мной Джавахар, но в темноте я вижу только его сердитый силуэт. В кладовке жарко, но голову брат накрыл одеялом: Манна намекнул, что здесь водятся тараканы. Отец показал нам самое главное – комнату с единственной кроватью, на которой спит он сам, нужник на улице и место во дворе, где готовить еду, – а потом сразу ушел, сказав, что ему надо проверить собак.

– Наверняка пошел пьянствовать с другими дрессировщиками, – язвительно бурчит из-под одеяла Джавахар. – На это, небось, его заработки и уходят. Вот почему он живет в такой дыре. Столько лет он нам рассказывал сказки про то, что Саркар его личный друг, а на самом деле он просто убирает собачье дерьмо. Лучше бы мы остались в деревне. Там у меня хоть были кровать и свежий воздух.

Я не готова так сразу отвергать Лахор. Да, меня поразила ложь Манны, но я чувствую, что вокруг еще полно тайн. Даже сходить к колодцу у конюшен и набрать воды оказалось настоящим приключением. Обратно я шла сквозь тьму, полную тихого всхрапывания и иногда ржания. Схожу завтра к лошадям. Может, конюхи разрешат мне погладить хоть одну. Будет потом что вспомнить: я трогала лошадь, которая принадлежит Саркару.

Просыпаюсь я оттого, что Манна насвистывает веселую мелодию. У него чудесное настроение. Он сообщает нам, что вчера вечером выиграл в карты. Перед тем, как отправиться на псарню, он бросает Джавахару несколько монет и рассказывает, где рынок и что купить.

– Смотри не дай себя облапошить. Скажи им, чей ты сын.

– Он и правда считает, что лавочникам есть дело до дрессировщика собак? – фыркает Джавахар, когда Манна уходит. Я тоже хочу пойти, но брат говорит: – Погоди, лучше я сначала осмотрюсь и проверю, что тут как.

Я остаюсь одна – подметаю комнату, проветриваю ее, свернув мешковину, которой занавешено узкое окно, а потом встревоженно шагаю взад-вперед, дожидаясь брата. Вдали слышен резкий крик павлинов, и мне кажется, будто они что-то спрашивают, о чем-то предупреждают: «Кья, кья, кья?»

Джавахар возвращается весь взмокший и с победой. Он тащит мешки и свертки, а на голове у него арбуз. Теперь братишка тоже повеселел и рассказывает мне, какой базар огромный, сколько там невиданной еды. Джавахар отламывает мне большую золотисто-коричневую плитку джаггери[34] – он знает, что я люблю сладкое. Арбуз мы опускаем в ведро с водой, чтобы остыл к обеду. Джавахар разжигает чулху на заднем дворе и помогает мне резать овощи. В деревне он сказал бы, что это работа для женщин.

Мы готовим обед, которого не постыдилась бы и Биджи. Манна довольно кивает, пока ест кадхи-чавал[35] и алу сабзи. Арбуз он одобряет – сочный и сладкий; значит, у Джавахара острый глаз. Но когда я спрашиваю, нельзя ли нам сходить посмотреть на животных, Манна качает головой:

– Здешние конюхи – буйные шалопаи. Не дело вам с ними водиться. Не хочу, чтобы они отпускали на твой счет грязные шуточки или чтобы Джавахар учился у них плохому. Со двора ни шагу оба, пока меня нет. Даже за водой не вздумайте ходить. Если кто-то придет, заприте дверь на засов. Если узнаю, что не послушались, поколочу вас так, что надолго запомните, – добавляет он грозно.

После угроз настроение у Манны улучшается. Он рассказывает, что через пару недель будет большая охота. В ней примут участие три крупных пенджабских клана. Нужно, чтобы собаки и лошади Саркара показали себя лучше, чем животные соперников. Придется много работать.

– Вернусь я поздно. Поем с другими дрессировщиками. Заканчивайте ужин и ложитесь спать. Хотел бы я целыми днями валяться дома, как вы! Обязательно погасите лампу, как только поедите. Масло не дождь, с неба не льется.

Как только Манна уходит, Джавахар его передразнивает:

– Если узнаю, что не послу-у-ушались… Ну так он и не узнает. Я пошел осматривать город.

Я хватаю брата за руку. Ни за что не пропущу еще одно приключение.

– Я с тобой!

Джавахар качает головой.

– Мальчику выбраться легко – в крепости много мальчишек работает, на меня среди них не обратят внимания. А вот девочку все заметят.

– Зато двух мальчиков не заметят, – возражаю я.

Джавахар мгновенно понимает мою мысль и отвечает мне ухмылкой:

– Тогда давай быстрее. Хорошо, что ты до сих пор тощая. Смотри, я сберег несколько монет из тех, что мне дал Манна. Угощу тебя чем-нибудь.

Я иду в кладовку, туго заматываю грудь дупаттой и надеваю курту и штаны, из которых Джавахар почти вырос. Он завязывает мне волосы в узел на макушке, прячет их под тюрбан и уверяет, что из меня получился отличный мальчик. Мы идем по крепости, и никто не обращает на нас внимания.

А дальше начинается сплошной восторг. Джавахар всё разузнал, когда ходил на базар, и теперь водит меня от одной достопримечательности к другой: площадь, куда дрессировщики приводят обезьян, сверкающие драгоценностями лавки на базаре Анкаали, огромная пушка Зам-Замме, которая блестит как новая, хотя много лет стоит на открытом воздухе. Продавец, у которого мы покупаем джалеби, говорит нам:

– Даже британские господа приезжают на нее посмотреть. Афганский правитель заказал пушку специально, чтобы воевать с нами, пенджабцами. Он на нас напал, но наш Саркар его побил, вот так запросто. – Он щелкает пальцами.

Наш Саркар, думаю я с гордостью, откусывая джалеби. Я представляю себе, как правитель крутит блестящие черные усы и планирует битвы.

Но место, которое больше всего запало мне в душу, – это храм-гурдвара Лал Хухи, где когда-то давно подручные Джахангира убили гуру Арджана Дэва. Смотритель рассказывает нам:

– Гуру пытали, засыпая его горячим песком. Но он отказался отвергнуть сикхскую веру и стать мусульманином. Он сказал: «Мои тело и разум – жертва Господу. Я отринул страх смерти». Если в полночь сесть у колодца, слышно, как гуру до последнего вздоха молится за свой народ.

Значит, можно любить кого-то или что-то настолько сильно, чтобы охотно отдать за это жизнь. Вот бы и мне быть такой храброй.

Когда мы возвращаемся обратно в крепость, я боюсь, что нас остановят, но привратники не обращают на нас внимания. Мы в полном восторге и планируем завтра снова отправиться на поиски приключений.

– Сын! – кричит Манна, когда приходит на следующий день домой пообедать. – Вахе Гуру джи ди крипа[36], я нашел тебе работу. – Он ждет благодарности, но получает от Джавахара только мрачный взгляд. Манна отвешивает ему подзатыльник, но не сильный, потому что у него хорошее настроение.

Работать Джавахар должен в кузнице возле крепости. Там делают все: куют орудия, подковывают лошадей, чинят мечи, точат новомодные штыки, которыми теперь вооружена армия. Манна отведет туда Джавахара сразу же, как поедим, – незачем откладывать хорошее дело. Кузнец Сулейман – друг Манны. Правда же удачно, что Манна на него наткнулся, когда тот пришел в крепость подковать одну из любимых лошадей Саркара?

– Сулейман строгий, но справедливый. Он будет хорошо с тобой обращаться. Ты научишься полезному ремеслу. Для кузнеца всегда найдется работа, и во время войны, и во время мира. Твой заработок он будет отдавать мне, как положено, но я каждую неделю буду давать тебе несколько монет, чтобы ты их тратил по своему разумению.

Джавахар молча слушает.

Когда они оба выходят, Манна запирает дверь хижины снаружи:

– Так ты будешь в безопасности. Ужин готовь на чулхе в доме.

Я возмущаюсь и колочу в дверь, но он не обращает на меня внимания.

Ночью мы с Джавахаром гневно перешептываемся.

– Я просто раб, который приносит ему деньги. Посмотри, какие пузыри у меня на руках после одного-то дня.

– А я служанка и пленница.

– Он наврал про Лахор, наврал про то, как мы будем здесь жить.

– Ты был прав. Ему нельзя доверять. Давай убежим, брат.

– Завтра утром. Я сделаю вид, что иду на работу, а как только Манна отправится на псарню, прибегу обратно. Будь готова. Замок я разобью камнем. У меня осталось еще несколько монет, часть пути до Гуджранвалы проедем, а дальше пойдем пешком.

Но Манна умнее, чем нам кажется. На следующее утро он приобнимает Джавахара за костлявые плечи и заявляет, что проводит его до работы. От возражений отец только отмахивается:

– Не хочу, чтобы ты заблудился, бета. Джиндан, собери ему еды с собой, чтобы бедолаге не пришлось сюда тащиться обедать.

Наш хитрый отец провожает брата на работу до конца недели. К тому времени ситуация начинает меняться.

Когда я спрашиваю Джавахара, скоро ли мы сбежим, он колеблется.

– Может, задержимся еще несколько недель.

– Что ты такое говоришь, брат?

Он со слегка виноватым видом признается, что работа у него не такая плохая, как ему показалось поначалу. Он учится новому. Старшие ребята в мастерской показывают, как правильно нагревать кузнечный пресс, как формовать разные металлы. В следующий выходной – это будет через неделю – они обещали поводить Джавахара по Лахору. Ему нравится Сулейман: он не злой, всегда готов посмеяться и добр к своим работникам. В кузне всегда есть чай, а часто и что-нибудь перекусить. Вчера Сулейман принес большую корзину овощей во фритюре, и работники съели их все вместе.

Я рада за брата, но у меня ощущение, будто меня предали.

На следующей неделе Джавахар рассказывает: Сулейман поговорил с Манной и убедил его, что молодежи надо давать немного свободы, поэтому теперь треть своего заработка Джавахар получает прямо в руки.

– Держи. – Брат протягивает мне пакет. Внутри лежат джути из мягкой красной кожи с цветочным тиснением, украшенные бусинами.

Я заставляю себя улыбнуться – наверное, он бо́льшую часть заработанного потратил на этот подарок. В другой ситуации я бы уже танцевала по комнате, прижимая туфли к груди. А теперь мне хочется плакать. В этой тюрьме мне некуда носить нарядную обувь, так что я прячу ее.

Неделя тянется за неделей. Охота все ближе, и Манна носится туда-сюда, он все время на взводе. Уходит Манна на рассвете – я и для него собираю обед с собой, – а возвращается уже после наступления темноты. Я умоляю его не запирать меня, но он только раздражается.

– У меня и на тебя есть план. Скоро расскажу. Но сейчас не отвлекай, у меня и без тебя забот хватает. Саркар в любой момент может зайти проверить, как дела у собак, я должен быть готов. Он пригласил на охоту британских лаатов[37], и наши собаки должны показать себя лучше всех!

На готовку нашей простой еды у меня уходит всего час, а остальной день тянется бесконечно. У меня ноет сердце оттого, что Биджи нет рядом. Она бы ужасно разозлилась, если бы знала, как Манна со мной обходится. Тут нечего читать, даже альманаха нет. И смотреть в узкое окошко не на что – никто не заходит в наш проулок. Жаль, что я не захватила с собой «Сундар Гутка»[38], я бы хоть молитвы по ней читала, – но откуда мне было знать, какой окажется моя жизнь в Лахоре? Я шагаю взад-вперед и в итоге протаптываю дорожку по центру хижины. Иногда до меня доносятся звуки снаружи, и я цепляюсь за них, чтобы совсем не утонуть. Манна тренирует собак в поле возле дома. Я слышу, как он кричит на своих помощников, в основном мальчишек, иногда даже бьет их. Но с собаками он всегда добр, тут спору нет.

Когда Манна разговаривает с собаками, в его голосе слышится особенное тепло. Даже если он их ругает, чувствуется, насколько он к ним привязан. Когда подопечные хорошо справляются с заданием, Манна хвалит их с такой бурной радостью, какой никогда не проявлял по отношению к нам: «Золотой мой мальчик… Чудесная девочка…» Я жадно прижимаюсь к решетке на окне. Теперь мне понятно, как себя чувствовала Балбир.

Вечером я пытаюсь поговорить с Джавахаром о том, как мне трудно, но он устал и не в настроении. Иногда я чувствую идущий от него запах пальмового вина. Я знаю, о чем он думает: «Чего ты ноешь? Ты же просто весь день валяешься!»

В итоге я начинаю умолять Манну отправить меня домой:

– Пожалуйста! Я соскучилась по Биджи.

Он дает мне подзатыльник.

– Сначала ты хочешь сюда. Потом хнычешь, что хочешь назад. И кто тебя повезет? Ты хоть представляешь, сколько это стоит? Я что, визирь Дхиан Сингх с кучей денег и сотней слуг на посылках? Мать тебя испортила, вот в чем проблема.

Но, возможно, он чувствует мое отчаяние, потому что следующим вечером после ужина ласково треплет меня по голове:

– Потерпи, бития. Я же сказал, у меня есть план. Просто сейчас очень много дел по подготовке охоты. Как только она закончится, ты увидишь.

Я лежу в темноте под ритмичный мужской храп и чувствую, как на меня давит безнадежность. Слезы сочатся из уголков глаз и стекают по щекам в уши. Я не доверяю планам Манны.

Пожалуйста, Вахе Гуру. Пошли кого-нибудь помочь мне.

Глава 5

Лошадь

Приподняв мешковину, которой занавешено окно, я смотрю, как спешивается всадник. Он худой, одет просто, но элегантно. У него длинная седая борода, и, кажется, он слегка хромает. Манна выбегает, не доев завтрак, и очень низко кланяется – наверное, гость важный. Но я к нему не особенно присматриваюсь, слишком увлеклась лошадью.

Никогда еще не видела настолько красивых животных! Она высокая и стройная, гладкая черная шкура так и блестит. У нее гордо выгнутая шея и такая шелковистая грива, что и царицы позавидуют. Всадник уходит вместе с Манной, на прощание отдав лошади негромкую команду и даже не пытаясь ее привязать. Она идеально выучена: не шевелится, даже не щиплет лозу на стене.

Манны и всадника нет довольно долго. Наверняка же лошади на палящем солнце хочется пить! Почему мужчины о таких вещах не думают? Я выношу прохладную воду в ведре и цокаю языком, подзывая лошадь, как подзывала цыплят дома, но она не обращает на меня внимания. Когда я подхожу ближе, она прижимает уши к голове и бьет копытом.

Я хочу с ней подружиться, погладить эту блестящую гриву. Вспомнив, что говорили в деревне, я бегу к полке, где лежит наша еда, и отламываю кусочек джаггери, который и протягиваю лошади. Она разворачивает уши и позволяет мне подойти, потом берет у меня с ладони лакомство. Так приятно чувствовать прикосновение ее больших бархатных губ. Лошадь тычется мне в плечо.

Я в восторге.

– Ты еще хочешь? Я бы тебе дала весь кусок, но боюсь, что это вредно. Спросим у твоего хозяина, когда он вернется. Вот тебе пока воды. – Я подношу ей ведро. Лошадь опускает голову и пьет. Я набираюсь отваги и целую ее в морду, провожу руками по сильной блестящей шее, говорю ей, какая она красивая. Она словно бы отвечает мне негромким ржанием, и лед тоски и уныния внутри меня начинает таять.

Вдруг вдали слышится крик.

– Идиотка несчастная, что ты делаешь? Отойди от лошади! – Это Манна, и голос у него испуганный. – Ты что, оглохла? Не слышишь меня?

Суматоха не нравится лошади. Она прижимает уши к голове, косит глазами. Мне страшновато. Она огромная и легко может меня затоптать. Но я поглаживаю ее по шее, почесываю гриву, пока кобыла не успокаивается.

Всадник поднимает руку, и Манна умолкает. Господин неспешно подходит к лошади, и она приветствует его довольным ржанием.

– Да, моя красавица. Я тебя надолго бросил, да? Прости. Мне надо было проверить, готовы ли собаки к охоте. А у тебя, похоже, неплохая компания. – Он улыбается мне, и я вижу, что у него добрые и веселые глаза. Вернее, один глаз: левый явно ничего не видит. У кого другого незрячий глаз показался бы уродливым, но у человека передо мной это очевидный знак воинской доблести. Белая борода падает ему на грудь поверх длинной нити жемчугов. Его окружает аура власти. Этот господин ничего не боится.

За ним спешит, ломая руки, Манна. У него по-прежнему испуганный вид.

– Простите ее, господин. Она просто глупая деревенская девчонка, ничего не понимает.

Не обращая внимания на Манну, мужчина говорит мне:

– Моя кобыла не любит чужаков. И никогда не пьет воду, если ее подает не конюх. Как же ты ее приручила?

Теперь мне тоже страшно. Я просто старалась подружиться с лошадью, но вдруг я нанесла ей вред, когда угостила джаггери? Видно же, что кобыла очень дорогая. Мне хочется сказать, что я ничего такого не делала. Но кобыла похлопывает хвостом, доверчиво подталкивает меня головой, и я не в силах лгать. Я заставляю себя взглянуть хозяину лошади в лицо.

– Я дала ей кусок джаггери.

– Джаггери?

– Ну, у нас в деревне им иногда угощают буйволов.

– Идиотка! – кричит Манна, хлопая себя по лбу. – Разве это буйвол? Ты что, не видишь, что перед тобой самая дорогая лошадь во всем Индостане? Хазур, я ее так поколочу, что на всю жизнь запомнит.

Но господин только смеется.

– Просто джаггери, а? Кто бы мог подумать! А я ее все время кормил сахаром из Персии, потому что она оттуда родом. Кучу денег за него платил! И ей даже не особенно нравилось. Покажи, как ты кормила кобылу.

Я достаю последний кусочек джаггери – мне стыдно, что он такой маленький, – и протягиваю господину.

– Нет, покажи мне, как делаешь ты.

Я протягиваю руку с джаггери. Широкий мягкий рот лошади снова опускается на мою ладонь. Я не могу перестать улыбаться. Кобыла тычет в меня носом, и я застенчиво прижимаюсь щекой к ее шее.

– Потрясающе, – говорит всадник с изумлением. – Никогда не видел у нее такого дружелюбия к незнакомцам. Ты выросла с лошадьми?

– Что вы, господин, мы бедные крестьяне! – восклицает Манна. – Девочка до сих пор даже не видела лошадь вблизи.

Мне стыдно своего невежества. Вдруг всадник теперь начнет меня презирать? Я внезапно чувствую, что его мнение для меня очень важно.

– Значит, тебе подвластна какая-то магия.

Я краснею от его взгляда. В этом человеке есть какая-то неудержимая притягательность. Он улыбается, и поразительно, насколько красивым он при этом становится.

Нет, красивый – слишком легковесное слово. Привлекательным этого господина делает исходящая от него внутренняя сила.

– Хочешь как-нибудь на ней прокатиться?

О Вахе Гуру, неужели это происходит на самом деле?

Он терпеливо ждет, и наконец я киваю.

– Только не сейчас, а позже. Ее готовят к охоте. Потом, когда охота закончится и гости уедут, я привезу лошадь обратно. – Господин вскакивает в седло. В его движениях есть неуловимое волшебство.

Я собираю все свое мужество и спрашиваю:

– Как ее зовут?

– Лайла.

Имя пробуждает смутные воспоминания… Манна вечером в деревне и его чудесные истории: «Ах, что за человек наш Саркар! Если он чего захочет, никто его не удержит. Лайла обошлась ему в шестьдесят лакхов рупий…»

Меня переполняют одновременно изумление и ужас.

– То есть вы…

– Ранджит Сингх, – говорит господин и весело щурится, глядя на выражение моего лица.

Я наблюдаю, как удаляются лошадь и всадник, двигаясь как единое целое. Не могу перестать глядеть им вслед, даже когда они скрываются из виду. Тот образ Саркара, который я выдумала по глупости, – высоченный, мощный, чернобородый, в короне, блистающей драгоценностями, – тает, как туман на солнце. У этого человека есть нечто гораздо более ценное, редкая харизма. Неудивительно, что он смог объединить Пенджаб. Будь я солдатом, охотно пошла бы за ним на смерть.

Манна треплет меня по голове, возвращая к реальности.

– Умница моя! – восторгается он. – Как ты узнала, что это лошадь Саркара?

– Я не знала, – устало отвечаю я.

– Уж конечно, не знала! Ты пошла на большой риск с джаггери, но все сработало. Похоже, Саркару ты понравилась не меньше, чем кобыле. – Он мне подмигивает. – Да твой план лучше моего!

Мне становится противно. Отец приписывает мне свои пошлые мотивы, а я просто хотела, чтобы в мою жизнь хотя бы на секунду вошла красота.

Манна оценивающе осматривает меня.

– Скажу Джавахару принести тебе сладкой хойи[39], чтобы стала пофигуристее. А когда Саркар вернется, я тебе куплю красивый камиз.

Теперь я понимаю, чего боялась Биджи. Манна готов использовать меня любым возможным способом, лишь бы стать более важной персоной. А я попала в сложное положение. Я хочу понравиться Саркару, но не тем отвратительным способом, на который намекает Манна.

Ну ладно, я тоже сыграю в эту игру. У Саркара в зенане наверняка полно соблазнительных красавиц; возможно, он больше никогда ко мне не придет. Но его слова на мгновение дали мне власть, и я намерена ею воспользоваться.

Стоя посреди грязного двора, я выпрямляюсь и сжимаю руки в кулаки.

– Ненавижу хойю. И я хочу на рынок с Джавахаром. Наряды меня не волнуют, бери какие хочешь, но мне нужны книги. И чтобы ты оставлял дверь открытой, когда уходишь, а не запирал меня, как животное.

Манна мрачнеет и замахивается.

– Ударишь – расскажу Саркару.

– Саркар со мной согласится, что дело отца – наказывать дерзких детей, – злобно произносит Манна, но все-таки опускает руку. – Только одну книжку, с лотка со старыми книгами. И если услышу от кого-то из дрессировщиков, что тебя видели за пределами двора, ты об этом пожалеешь, Саркар там или не Саркар.

Я стою в дверях и смотрю, как он уходит прочь своей обычной развязной походкой. Но мы оба знаем: хотя бы сегодня победила я.

Глава 6

Шалимар

Я пытаюсь разжечь неподатливую печь-чулху, чтобы начать готовить ужин, и тут вбегает Манна.

– Брось это! Тебе уголек в глаз попадет, и он покраснеет!

Меня удивляет его внезапная забота, и я поднимаю голову.

– Собирайся, быстрее. Есть еще вода в ведре? Помойся. Уже мылась? Помойся еще. Трать всю воду. Где та сандаловая палочка, что я тебе купил? Сделай пасту и натрись. И надень тот новый розовый камиз. Быстрее. Саркар возьмет тебя кататься верхом.

Я ушам своим не верю, одновременно тревожусь и радуюсь. Я уже месяц не видела Саркара и думала, что он обо мне давно забыл, что я просто выскользнула из его переполненной памяти, словно дождевая капля, слетающая с листа.

– Еще сандалом мажься! – командует Манна. – Сегодня для нас счастливый день. Используй его по максимуму.

Едва я успеваю натянуть камиз и поспешно заплести волосы, как подлетает Саркар на Лайле. Он одет в ослепительно-белый наряд, и вид у него суровый и безупречный. Я кланяюсь и приветствую правителя заплетающимся языком. Потом Лайла тычет в меня носом, и я невольно улыбаюсь и разжимаю кулак. Лайла берет у меня с ладони припрятанный там кусок джаггери и довольно ржет. Теперь и Саркар улыбается. Так он выглядит моложе.

– Поехали! – восклицает он.

Манна подбегает помочь, но Саркар велит ему возвращаться к работе. Мне он предлагает поставить ступню поверх его ноги в стремени, залезть в седло и сесть спереди. Дважды я с полпути сползаю вниз. Мне ужасно неловко, но Саркар подбадривает меня:

– У тебя все получится.

И у меня получается.

Мы выезжаем из крепости через задние ворота, потом проезжаем пару до странности пустых узких аллей и выбираемся за город. Мы скачем по полям, и Лайла мчится быстрее, чем я могла себе представить. Я не думала, что испугаюсь, но все-таки пугаюсь. Я вцепляюсь в гриву Лайлы, она встряхивает головой и фыркает.

Саркар смеется.

– Ей не нравится! Ну-ка, давай я тебя придержу. Ты не упадешь. – Он обнимает меня за талию. Сердце у меня екает, я краснею. Я еще никогда не была так близко к мужчине, а тем более к настолько важному мужчине. Коса у меня расплетается, и ветер бросает мои волосы ему в лицо. Я прошу прощения и пытаюсь снова их завязать, но Саркар говорит: – Я не против. Просто наслаждайся поездкой. Двигай телом, как я, в такт лошади.

Я не знаю, как это сделать, подпрыгиваю и снова падаю на спину кобыле, словно мешок.

– Для первой поездки у тебя отлично получается. Расслабься. Представь, что вы с лошадью единое целое.

Я закрываю глаза – и ощущаю, как Саркар обнимает меня за талию. Но в том, как он меня держит, нет ничего неприличного, я это чувствую. Я расслабляюсь и слушаю, как бьется его сердце у меня за спиной. Единое целое. И вдруг мы действительно движемся все вместе: он, Лайла и я. Грудь у Саркара твердая, как стена крепости. Я никогда еще не чувствовала себя в такой безопасности.

Я могла бы так ехать вечно. Но он говорит:

– Смотри, мы прибыли в Шалимар.

Мы сидим в золотом шатре посреди сада из роз, и ковер у нас под ногами намного прекраснее тех, которые мне хотелось потрогать на базаре Моти. Сад полон серебристого журчания фонтанов. От дурманящего запаха роз у меня идет кругом голова. Или она идет кругом потому, что Саркар смотрит мне в глаза? Любая женщина в Лахоре мне позавидовала бы.

Перед самым приездом Саркара Манна сказал:

– Не трать этот шанс зря. Семья на тебя рассчитывает. – И мольба в его голосе напугала меня больше любой угрозы.

Перед нами разложено множество изысканных яств. Эх, вот бы взять что-нибудь для Джавахара! Плов с шафраном, самосы, кебабы, целые миски, в которых поблескивает горох в остром соусе, баранина с карри, пышные лепешки бхатура величиной с мою голову. Серебряный чан с кусками чего-то прозрачного и белого. Лед, объясняет мне Саркар. В чане две бутылки. В одной гранатовый сок. Я спрашиваю, не налить ли ему, но он показывает мне на вторую бутылку.

– Вот это для меня. Вино, в котором размешан толченый жемчуг. Оно делает мужчину сильнее с каждым глотком. – Видя мое любопытство, он смеется: – Нет, тебе пока рано.

Махараджа берет покрытый нежным пушком оранжевый фрукт, разламывает надвое и протягивает мне половину:

– Абрикос. Из Кабула.

Из Кабула! Надо же, какой долгий путь проделал этот плод, прежде чем попасть ко мне! Дольше, чем доведется в этой жизни путешествовать мне, думаю я. Сок течет у меня по подбородку и капает на новую курту. Я краснею и лихорадочно ищу тряпку, чтобы вытереться, но Саркару, кажется, все равно. Он с аппетитом жует, вытирая рот тыльной стороной ладони.

– Вкусно?

Я хочу сказать что-то умное, показать, как я ценю угощение, но удается только кивнуть.

– Тебе понравилось ездить на Лайле?

– Да! – Радостное возбуждение заставляет меня забыть о неловкости. – Не верится, до чего она быстро скачет! – И что я пирую здесь с повелителем среди роз, тоже не верится. Но я слишком стесняюсь, чтобы в этом признаться.

– Она сильная лошадь, – продолжает Саркар, – обучена нести воина в полном вооружении, хоть я и не собираюсь ее выпускать на поле боя. И потом, ты почти ничего не весишь.

Он считает меня слишком тощей? Надо было есть хойю. Я меняю тему:

– Приятно, что Лайла меня запомнила.

– Лошади очень умные, умнее многих людей. Но такую красивую девушку, как ты, кто угодно бы запомнил.

Этот комплимент и радует меня, и беспокоит. Мне хочется понравиться Саркару, но не таким образом, как намекает Манна.

Я снова меняю тему и прошу его рассказать мне историю Лайлы. Саркар только рад. Он услышал от странствующего барда о том, какая она красивая и быстрая, и послал гонца к ее владельцу, султану Яр Мухаммеду из Кабула, требуя эту лошадь в качестве дани. Яр Мухаммед послал ему красивую кобылу, но Саркар глупцом не был и понял, что это не Лайла. Он разгневался и послал армию на Кабул. Началась кровавая война. Многие погибли. Яр Мухаммеда убили его собственные подданные за то, что он подверг их опасности из-за лошади. Армия Саркара вернулась с победой и с Лайлой.

– В тот день, когда она прибыла в Лахор, я велел отмыть всю дорогу от ворот Акбари до форта, чтобы ног Лайлы не коснулась грязь. – Он умолкает ненадолго и смотрит на меня. – Некоторые считают, что я безумец, раз пошел на такое ради лошади. Но как по мне, приобретение самой красивой – а теперь и самой знаменитой – лошади в мире того стоило. А ты как думаешь?

Я знаю, что мне следует согласиться. Но не могу перестать думать о тех сикхах, что погибли на далеком поле битвы, чтобы исполнить каприз правителя, о том, как они поворачивали лицо к дому и глаза их затуманивала смерть.

Я опускаю голову.

– Лайла императрица среди лошадей. Но мне грустно, что ради нее было потеряно столько жизней.

Я прямо слышу в ушах голос Манны, который кричит: «Глупая ослица! Неужели ты не можешь соврать ради семьи?» Я хорошо умею врать и сто раз это делала ради Джавахара. Но я не хочу обманывать Саркара. Если придется за это заплатить, значит, так тому и быть.

Я жду неудовольствия махараджи, но он молчит. Я поднимаю голову и вижу странное выражение у него на лице.

– Мало кто решился бы вот так со мной не согласиться. Ты храбрая. Мне это нравится. Пойдем погуляем в саду.

На ходу он срывает розовую розу и дает мне. Я втыкаю ее в волосы. Саркар рассказывает про охоту: про загонщиков, оружие, полные колючих ветвей дремучие заросли, где темно даже в полдень. Британцы сидели на слонах, вдали от опасности, и стреляли из ружей, а он верхом на Лайле вел охотников за собой. Он пронзил копьем дикого кабана.

– Но англичане все равно считают, что заслуживают быть хозяевами Индостана.

Я остро чувствую горечь в его голосе. Как смеют эти чужаки думать, что они лучше моего Саркара?

Он рассказывает мне истории, одну за другой. Первый раз он был в бою в десять лет, когда отец взял его с собой осаждать Сахиб Сингха в форте Содхра.

– Отца опасно ранили. Рана загноилась. Ему пришлось вернуть в Гуджранвалу. Лежа на носилках, он поставил тику у меня на лбу, назвал меня своим наследником и приказал мне вести армию. Когда союзники Сахиба об этом узнали, они бросились в атаку.

Я представляю себе, каким он был мальчиком: маленький, худенький, щурится из-за пыли, которую подняла приближающаяся армия. Напуган ответственностью, которая внезапно на него свалилась. Но когда он отдавал приказы, голос его звучал спокойно и решительно. После того как пыль улеглась, с врагом уже было покончено. Ранджит Сингх ехал во главе своих войск, победно подняв меч.

– Последнее, что услышал мой отец, – новости о моей победе. Приехав домой на его похороны, я увидел улыбку на его мертвом лице. Так мне стало легче переносить отсутствие отца.

– А вы не боялись?

– Ужасно боялся, – как ни в чем не бывало признается он. – Но когда битва началась, меня охватила леденящая ярость. На такие бесполезные вещи, как страх, времени не осталось. Да и что может быть лучше, чем умереть среди верных людей с криком «Сат шри акал»[40]?

И правда, есть ли лучший способ жить или умереть?

– А это вы тогда потеряли… – я запинаюсь от смущения, – глаз? – Я представляю себе удар меча. Кровь. Мальчика-героя, который сражается, несмотря на мучительную боль.

Он смеется.

– Глаз? Нет, у меня в детстве была оспа, тогда это и случилось.

Я никогда еще не встречала человека, который настолько спокойно относится к правде. Я зачарована и забываю о вежливости.

– Расскажите еще!

Саркар снова смеется и начинает рассказывать про другие свои приключения. Про то, как он охотился один, а предатель Хашмат Хан устроил на него засаду. Он вернулся с головой Хашмата на копье. Ему было тринадцать. А потом про то, как он уничтожил армию Шах-Замана из тридцати тысяч афганцев, а у него солдат было только пять тысяч. И как он отбил Лахор у продажных вождей Бханги, не сделав ни единого выстрела.

Потом махараджа останавливается и озадаченно усмехается.

– Я не привык говорить о себе. Но ты так меня слушаешь, будто всем телом на меня настраиваешься, и хочется продолжать…

Я не вполне понимаю, что он имеет в виду, но мне приятно, что он доверяет мне достаточно, чтобы рассказывать истории из своей жизни.

– Еще, пожалуйста!

Он отворачивается, бормоча про себя что-то похожее на «глупость», потом свистит, и к нам мчится Лайла. Саркар вскакивает в седло.

– Пора отвезти тебя домой, к отцу, – говорит он отрывисто.

Я прячу разочарование и ставлю ступню на ногу Саркара. В седло я забираюсь с первой попытки. Я в восторге и жду похвалы, но он думает о чем-то своем. Может, я ему надоела? За спиной у нас слуги, которых до сих пор не было ни видно, ни слышно, разбирают золотой шатер, почтительно отводя от нас взгляд. Я пытаюсь нащупать розу в волосах, но она, наверное, выпала, когда мы гуляли.

В крепость мы едем молча. Я остро ощущаю руку повелителя у себя на талии, хотя для него, похоже, это не очень много значит. Что я чувствую к этому человеку, ровеснику отца, но такому харизматичному и интересному? Я только знаю, что не хочу, чтобы наша поездка заканчивалась. Как и раньше, вокруг никого нет. Наверное, Саркар отдал такой приказ. Он не хочет, чтобы кто-то видел меня с ним. Это ради моей репутации – или ради его?

Когда мы возвращаемся в хижину, я расстроена: слишком уж быстро все закончилось. У окна, за мешковиной, я замечаю движение. Манна. Мне страшно даже подумать о том, как жадно он будет меня расспрашивать.

Я слезаю с Лайлы, чувствуя себя внезапно очень одинокой.

– Надеюсь, тебе понравилось. – У Саркара тон человека, который дал импульсивное обещание, но теперь оно исполнено.

Я знаю, что мне следует соблюдать такую же вежливость. «Да, господин Саркар, спасибо за вашу великую доброту». Но вместо этого я собираю все свое мужество и цепляюсь за седло. Может, он сочтет меня дерзкой. Может, отругает. Но я должна это сделать – не ради Манны, ради себя.

– Я смогу вас снова увидеть?

Он хмурится.

– Чтобы покататься на Лайле?

– Нет. Просто чтобы побыть с вами.

У него на лице выражение, которого я не могу понять. Наконец он говорит:

– Значит, сможешь.

Когда я подаю ужин, Манна спрашивает:

– Чем вы занимались?

Если я расскажу ему про волшебные моменты с Саркаром, это все испортит. Но Манна ждет, рука его застыла на полпути ко рту. Джавахар смущенно смотрит в пол.

– Мы катались. Поели. Погуляли по Шалимару. Потом вернулись.

– Не бубни себе под нос! Он сказал, что еще придет?

Последние слова, сказанные Саркаром, дают мне слабую надежду, но я не хочу отдавать их Манне.

– Он проявил к тебе интерес? Он тебя поцеловал? Он тебя… трогал?

– Нет! – восклицаю я, испытывая прилив отвращения.

Отец отталкивает тарелку с едой и вскакивает.

– Ах ты, тупая коза! Ты почему его не поощряла? Неужели тебе все разжевывать надо? У нас был один шанс чего-то добиться, и ты его потратила впустую.

Он замахивается. Я заставляю себя не сжиматься.

Тут вскакивает Джавахар. Он весь красный – неужели я и его разочаровала?

– Оставь ее в покое! – Он хватает Манну за плечо. – Как тебе не стыдно!

Я впервые замечаю, что мой брат ростом почти с отца, а руки у него мощные и мускулистые. Он смотрит на Манну в упор, пока тот не поворачивается и не уходит, выругавшись.

Джавахар поворачивается ко мне.

– Я слышал, он сильно проигрался. Но ты не обязана спасать его от последствий его же глупости. Уж точно не через… – Он умолкает. – Терпение, сестра. Я откладываю все свои деньги. Как только соберу нужную сумму, посажу тебя на телегу до Гуджранвалы.

От его доброты у меня выступают слезы на глазах. Ирония в том, что я больше не хочу обратно в деревню. Но то, чего я хочу, настолько безумно, что Джавахару я об этом сказать не решаюсь.

Я хочу, чтобы Саркар в меня влюбился. Потому что он сильный и красивый, потому что он мог воспользоваться мной как угодно, но не стал. Потому что он рассказывает замечательные истории.

И потому что я в него влюбляюсь, как это ни глупо.

Глава 7

Скорпионы

Проходит три недели. Саркар не приходит и не присылает никаких весточек. Надежда моя гаснет, как фитиль в пустой лампе. Целыми днями я терплю ругань Манны, растущее отчаяние в его глазах. А по ночам мне снится рука Саркара, обнимающая меня за талию, его пахнущее вином дыхание. Скоро у Джавахара будет достаточно денег, чтобы отправить меня обратно в Гуджранвалу.

И вдруг, когда я уже вырвала из сердца острый шип ожидания, появляется Саркар. На этот раз у него другой конь, высокий и рыжевато-коричневый. Скакун высокомерно игнорирует меня, когда я выбегаю им восхититься. У Саркара усталый вид. Он говорит мне, что готовил войска, шестнадцать тысяч человек кавалерии, для визита британцев. Возле Рупара, у реки Сатледж, он встретился с самим генерал-губернатором Бентинком.

Он не извиняется за долгое отсутствие: он же правитель. Мне стоит сказать спасибо за то, что он вообще хоть что-то объяснил – он явно не привык это делать.

Саркар рассказывает, какая огромная масса солдат собралась у Сатледжа, величайшей из наших пяти рек. Как генерал-губернатор неподвижно стоял в своем стеганом шелковом камзоле и смотрел на них.

Осознавал ли иностранец, какое величие прячется в невысокой фигуре моего Саркара? Проявил ли к нему должное уважение? Сомневаюсь.

Когда я спрашиваю, как все прошло, Саркар невесело улыбается.

– Моя армия хальсы[41] выполнила много сложных маневров. Бентинк был достаточно впечатлен и заметил, что спектакль вышел прекрасный.

– Но ведь ваша цель была достигнута, правда? Он увидел, как мы сильны.

Саркар удивленно вскидывает брови.

– Ты первая из женщин, кто это понял. Мои супруги – даже Май Наккайн, самая умная из них, – считают, что я зря трачу деньги, развлекая британцев, просто потому что сам люблю пышные празднества. Но ты увидела мою истинную цель. Теперь британцы хорошенько подумают, прежде чем решатся атаковать наши территории.

– Я рада, что ваша стратегия сработала.

– Пока да. Но союз, на который я надеялся, истинное партнерство, которое может принести нам мир… Британцы этого не хотят. – Он грустно качает головой. – Надо продолжать игру. Завтра Бентинк прибудет в Лахор. Я устрою пир в его честь. Вручу ему много даров. Он тоже ответит мне подарками, хотя их будет куда меньше, потому что британцы скупы. Они пришли в нашу страну как торговцы. Их цель – забрать отсюда все, что смогут. В конце визита Бентинк заявит, что он мой друг на всю жизнь, и это не будет ничего значить.

Я бы что угодно отдала, лишь бы стереть уныние с лица махараджи. Во мне вспыхивает жарким пламенем ненависть к иностранцам.

– У британцев только одна цель: завладеть всем Индостаном. Они не остановятся, пока это не произойдет. Но мой Пенджаб им не достанется – во всяком случае, пока я жив. – Он с усилием выдыхает. – Ладно, довольно разговоров о печальных вещах. – Похлопав коня по шее, Саркар говорит: – Это Дилдаар, он очень храбрый и спокойный. Я хочу тебя на нем прокатить, но можно мне сначала чего-нибудь попить?

К счастью, я сегодня сделала немного ласси, взбив творог с черной солью и толченым кумином, как делают у нас в Гуджранвале. Я приношу кувшин-лоту с пенистой жидкостью, и Саркар выпивает ее всю.

– Ах, я такого ласси не пил с тех пор, как покинул дом матери.

Я не перестаю улыбаться даже после того, как забираюсь в седло, потому что Саркар говорит:

– У тебя хорошо получается. Думаю, ты прирожденная наездница.

Дилдаар скачет очень быстро, но Саркар меня обнимает, и я ничего не боюсь. Мы прыгаем через стену камней. Я громко смеюсь, и Саркар смеется вместе со мной. Когда лучи солнца начинают светить мягче, мы спешиваемся и идем вдоль края скалы.

– Извини, что на этот раз без угощения. Я как-то неожиданно решил приехать.

Я осмеливаюсь сказать:

– Я приготовила сааг и роти. Если вы не против крестьянской еды, я вас накормлю, когда мы вернемся.

– Буду очень рад.

Под нами мчится огромная быстрая река. Я не могу оторвать взгляда от ее бурлящих, завораживающих вод.

– Река называется Рави, – говорит Саркар. – Прекрасная и опасная, как упрямая женщина. А иногда она еще и сводит с ума, как настоящая женщина. Как-то раз я возвращался из военной кампании. Мы уничтожили афганцев после долгой битвы в безводной пустыне. Когда я увидел бурлящие воды Рави, а за ними – стены моего любимого города, мне невтерпеж стало ехать до моста. Я заехал на лошади в воду, хотя солдаты кричали, чтобы я так не делал. Я собирался переплыть реку, но у Рави был другой план. Она закрутила меня и накрыла с головой. Лошадь выплыла, а я чуть не утонул. Чтобы меня вытащить, понадобилось четверо моих кавалеристов-горчарахов. Когда меня довезли до крепости – и выглядел я при этом скорее как мокрая мышь, чем как гордый победитель, – визирь Дхиан Сингх сделал мне строгий выговор, ведь я подверг Пенджаб опасности, пойдя на глупый риск. Даже сейчас я помню, каково было, когда меня крутил и вертел стремительный темный поток, а легкие горели от нехватки воздуха. Хуже, чем сразиться с тысячей вооруженных всадников.

Я судорожно втягиваю воздух. Как же действует на меня этот человек, что я чувствую его боль в собственном теле?

– Но это был бы не такой плохой способ умереть, – задумчиво произносит он. – Лучше так, чем от болезни в своей постели.

Мне требуется все мое мужество, чтобы коснуться его руки.

– Я рада, что вы не умерли. Не только за Пенджаб рада, но и за себя.

У махараджи удивленный вид, но через мгновение он накрывает мою ладонь своей. Он не носит колец, кроме одного-единственного на мизинце, с крошечным красным камнем. Джавахар спрашивал людей и потом рассказал мне, что он и в дурбаре, в парадном зале, одевается очень просто и сидит на обычном стуле-курси, даже когда приходят важные иностранные гости. Трон – это для «Гуру Грантх Сахиб».

– Я тоже рад, – говорит Саркар.

В воздухе повисает напряжение. Кончики его пальцев обжигают меня. Я слегка подаюсь в его сторону.

Он встряхивает головой, будто сбрасывает с нее воду.

– Солнце садится. Пора везти тебя домой.

На обратном пути я сижу в седле сзади, держась крепче, чем надо. Я прижимаюсь щекой к спине повелителя и вдыхаю его запах – пот, вино, металл и сильный яркий аромат, про который он объяснил, что это мускус, его любимые духи. Может быть, ему тоже не хочется, чтобы поездка кончалась, потому что он щелкает языком, чтобы замедлить бег Дилдаара. Когда мы подъезжаем к нашей хижине, ночное небо уже усыпано звездами.

Не успеваю я спросить, есть ли у него время поужинать, как к нам подбегает Манна, источая угодливость.

– Приветствую вас, Саркар. Надеюсь, моя дочь не надоела вам глупой девичьей болтовней. Давай, бети, я помогу тебе слезть.

Я уверяю, что справлюсь, но он тянет меня, пока я не теряю равновесие и не соскальзываю с лошади. Отец хватает меня и шатается, мы оба чуть не падаем.

– Уф, повелитель, вы только посмотрите на эту девочку. Тяжеленькая. Для бедного старого отца вроде меня это слишком. Заберите ее у меня, пожалуйста! Вы сильный человек, джанааб[42], вы справитесь с ее весом.

Он что, подмигнул? Манна подмигивает махарадже Ранджиту Сингху? Где Джавахар? Вот бы он пришел и утащил Манну, пока тот не сказал чего похуже.

– Она крепкой деревенской породы. Сильная и энергичная, если вы меня понимаете. И девственница. Она поможет вам надолго сохранить молодость.

Мне хочется зарыться в землю. О Вахе Гуру, теперь Саркар решит, что мы вместе это планировали. Что я пыталась его соблазнить. Я бросаюсь прочь; все тело свело от унижения, ночь у меня перед глазами расплывается от слез. Он больше никогда не захочет меня видеть.

Меня останавливает голос Саркара, резкий, словно кнут.

– У тебя что, совсем нет стыда, Манна, если ты говоришь о своей дочери так, будто она танцовщица с базара?

Должно быть, повелитель жестом отослал Манну, потому что тот пристыженно уходит в дом. Я направляюсь было за ним, но Саркар зовет меня по имени.

Я не в силах на него смотреть – ведь теперь все испорчено. Но он правитель, надо повиноваться.

Он наклоняется и утирает мне слезы большим пальцем. Его прикосновение такое мягкое. Почему я начинаю плакать еще сильнее? Прав Манна: я глупая коза.

– Тсс, забудь про отца. Завтра во дворце пир. Помнишь, в честь Бентинка? Хочешь прийти? Мы не сможем быть рядом, тебе придется сидеть с другими женщинами. Но ты увидишь много красивого.

У меня так колотится сердце, что наверняка ему тоже слышно. Я, дочь дрессировщика собак, – на пиру у правителя? Неужели это возможно, тем более после вопиющей бестактности Манны? Я умудряюсь кивнуть.

Но тут еще одна проблема: как сказать правителю, что мне нечего надеть?

Он улыбается. Борода у него сверкает, в лунном свете она похожа на нити паутины.

– Я скажу Гуддан, самой доброй из моих супруг. Она найдет тебе подходящий наряд.

Откуда он знает все мои мысли? Прежде чем совсем потерять мужество, я прижимаюсь губами к его руке.

На мгновение он умолкает, потом говорит:

– Иди в дом, Джиндан. И будь осторожна. Иногда ночью выползают скорпионы, даже внутри крепости.

Он стоит, неподвижный в лунном свете, как мраморная статуя, и ждет, пока я не закрою дверь.

Глава 8

Пир

Весь день я стою у окна и смотрю на дорогу, так что у меня уже ноги болят. Я поскорее закончила уборку и готовку, упросила Джавахара в обед купить мне мякоть мыльных орешков ритхи, чтобы вымыть голову, и теперь чувствую себя полной дурой.

Прошлой ночью, как Манна уснул, я поделилась своими чувствами с Джавахаром, и он спросил:

– Ты согласилась ради Манны?

– Я знаю, что это глупо, но я влюбилась.

Джавахар нахмурился:

– Осторожнее, сестра. Помни, кто он, а кто ты.

Когда тени в нашем проулке становятся длиннее, я падаю на пол – он всегда грязный, сколько ни подметай. Мой розовый камиз испорчен, но какая разница? Как я могла подумать, что пойду на пир? Как могла решить, будто что-то значу для Саркара, кроме развлечения? Я злюсь на себя, что мне хватило глупости поцеловать ему руку.

В дверь стучат, и я вздрагиваю. Что, уже вернулся Манна? У меня нет сил с ним общаться.

Но нет, это дородная женщина в дорогой, но не слишком изысканной одежде. Похоже, служанка какой-то важной особы. Она оглядывает меня, поджав губы, потом достает и протягивает мне паранджу из прекрасного черного шелка.

Я надеваю ее. Сквозь темную сетку мир становится расплывчатым. Я иду за служанкой через ворота с колоннами, сквозь лабиринты садов, пока мы не приходим в прохладный мраморный зал, где пахнет незнакомыми цветами.

Молодая женщина с прекрасными карими глазами поднимает мое покрывало.

– Добро пожаловать. Я Гуддан.

Рани Гуддан – самая добрая женщина на свете. Она наряжает меня в шелковую юбку-лехенгу темно-бордового цвета, которая развевается вокруг моих ног.

– Посмотри-ка, как она тебе подходит! – говорит она с довольным видом. Сама рани одета в небесно-голубой наряд гагра-чоли, расшитый бриллиантами. Губы у нее сияют, блестящие волосы заплетены в косу, которая падает ниже бедер. Ее окружает облако сладкого аромата, будто она пери с небес. Ее служанки помогают мне надеть курту того же бордового цвета, расшитую камнями, с глубоким вырезом, который заставляет меня покраснеть от смущения. Потом мне вплетают в волосы драгоценные камни, натирают лицо ароматной пастой, подводят глаза сурьмой. Гуддан достает из своей шкатулки с драгоценностями серьги, браслеты, двойную цепь. Служанка подносит зеркало. Не могу поверить, что изящная женщина в отражении – это я.

– А если я что-то потеряю? – произношу я заплетающимся языком.

– Лучше не теряй, а то пожалеешь, – резко отвечает Адити, женщина, которая привела меня сюда. Она главная прислужница Гуддан, приехала с ней в Лахор из Кангры и готова защищать свою принцессу ото всех на свете. Гуддан царского рода. К собственному отчаянию, я выясняю, что все жены у Саркара высокородные.

Гуддан похлопывает меня по руке:

– Я знаю, ты будешь осторожна.

Служанки накидывают на нас прозрачные покрывала, так что лица скрывает золотой блеск.

– Нам пора, – говорит Гуддан, – а то все лучшие места в женской части займут. Нам и так придется сидеть в задних рядах. Передние ряды предназначены для рани из самых влиятельных семей и для тех, кто сейчас делит постель с правителем. Я не из тех и не из других. – Она лукаво улыбается. – Тебе придется вытягивать шею, чтобы что-то увидеть. Хорошо, что ты такая высокая. Но берегись: все умрут от любопытства, когда тебя увидят. Наложницы промолчат, а вот рани непременно зададут множество вопросов. Ты просто застенчиво улыбайся. Саркар не хочет, чтобы люди знали, кто ты. Я сама буду говорить за тебя.

Диван-и-Хас – огромное строение. Мраморные колонны соединены арками, мозаичный пол сверкает. Внутри музыканты настраивают инструменты, готовясь к вечернему пиру. Мы минуем их и выходим на широкую веранду, устланную коврами. Передняя стена представляет собой элегантные резные фризы, сквозь которые женщины Саркара могут наблюдать за происходящим, но их самих никто не видит. Охрана у входа, вытянувшаяся по стойке смирно, состоит сплошь из женщин, и большими веерами возле влажных плотных портьер тоже машут женщины. Изнутри слышны шепот и хихиканье, позвякивание ручных и ножных браслетов. Но когда я вхожу следом за Гуддан, все умолкают. Я чувствую колючие взоры женщин. Каждая думает: кто она? важная ли особа? соперница ли?

– Моя кузина Джайя, приехала в гости, – объявляет Гуддан невозмутимым голосом.

Настоящий пир начнется позже, а пока служанки разносят подносы с охлажденным соком и тарелки с орехами и изюмом. Первыми их предлагают даме в переднем ряду, которая окружена свитой подхалимов. Наряд ее великолепен, весь в золоте и жемчуге, но сама она красотой не отличается и не пытается ничего с этим сделать. Она уверенно демонстрирует всем свои морщины и седовласую голову, увенчанную большой диадемой.

– Май Наккайн, – шепчет Гуддан. – Старшая жена, мать наследника Кхарака. Ее клан был важным союзником Саркара и помог ему прийти к власти, когда он еще не был махараджей. Правитель никогда об этом не забывает.

Я запоминаю все, что узнаю о Саркаре, и это тоже: он не забывает друзей. Интересно, а врагов он помнит так же хорошо?

Дальше служанки приносят угощение красавице, наряженной обманчиво просто – в серебристо-белый камиз. Даже я понимаю, что мягкий светящийся материал, облегающий ее фигуру, стоит больших денег. Украшение на ней только одно: большая бриллиантовая тиара. Она сидит поодаль от других жен и ничего не говорит, только временами отпивает вино из кубка.

– Это Гуль Бахар Бегум, – шепчет Гуддан. – У нее свой хавели в городе, а на пиры она приходит, только если планируются танцы. Наряды у нее всегда сочетаются с одеждой Саркара. Когда-то она была лучшей в городе танцовщицей, и повелитель влюбился в нее, когда увидел ее выступление. Он проводил с ней целые дни и ночи и приказал ей танцевать только для него. Они вместе катались на слонах и праздновали холи[43] на рыночной площади. Из любви к Саркару люди относились к этому снисходительно, да и привыкли они уже к его увлечениям.

Голова у меня идет кругом: я не представляла, что у Саркара столько женщин. И все они или красавицы, или высокородные особы с огромным приданым. Зачем ему дочь дрессировщика собак?

У меня только одна надежда.

– И часто он так увлекается?

Гуддан смеется:

– О да. Ты не слышала про куртизанку Моран? Говорят, она самая красивая женщина в Северо-Западном Индостане. Вскоре после того, как Саркар стал правителем, он сильно в нее влюбился. Когда он заявил, что хочет жениться, его родственники и советники были потрясены и рассержены: она не только низкородная и зарабатывает себе на жизнь сомнительным занятием, но еще и мусульманка. Даже главная опора повелителя, теща Сада Каур, его ругала. Но наш Саркар не отступил. На поле боя он очень умен, а вот с женщинами поддается эмоциям. Он женился на Моран, несмотря на все советы этого не делать, и ему было неважно, кого он таким образом разозлит. После свадьбы он пошел к хальсе в Золотой храм, склонил голову и попросил, чтобы его наказали сотней ударов кнутом за непослушание.

Я представляю, как кнут опускается на спину Саркара, и меня передергивает.

– И как, его наказали?

– Нет, – улыбается Гуддан. – Когда община увидела его смирение, то сразу смягчилась. И потом, люди знают, что он единственная надежда Пенджаба, лев, не подпускающий к нему волков. И кто знает, может, даже хальсу тронула его любовь. С Гуль Бахар Саркар повел себя мудрее, к тому же тогда он уже был более могущественным. Он заранее сходил в Золотой храм и получил разрешение на ней жениться.

– А Моран сегодня здесь?

– Нет. Несколько лет они жили хорошо, но потом, бог весть почему, он изгнал ее в форт Патанкот. Наш махараджа может быть безжалостным, когда захочет. Там она, бедняга, и живет до сих пор.

Новость о суровости Саркара меня потрясает – с этой его стороной я раньше не сталкивалась.

Гуддан продолжает:

– Такова ненадежная милость правителей. Он ведь так любил Моран. Вскоре после брака Саркар выпустил в ее честь монету с изображением павлина, настолько он был без ума от красавицы. Он такого даже в свою честь не делал: к коронации выпустил монету с лицом гуру Нанака – сказал, что только тот заслуживает подобного восхваления.

Я говорю Гуддан, что такое смирение впечатляет. Она кивает.

– До Саркара правителей волновала только собственная слава, и я боюсь, что после него будет то же самое… – Гуддан резко замолкает, и я замечаю, что вокруг нас воцарилась тишина.

– Чего ты боишься, Гуддан, дорогая? – уточняет Май Наккайн, поворачиваясь к нам. В ее глазах блестит сталь. Я вспоминаю, что следующим правителем Пенджаба будет ее сын.

– Ничего, Май, – отвечает Гуддан исключительно вежливо. – Чего можно бояться в царстве нашего великого Саркара?

Май Наккайн тем временем рассматривает меня, прищурившись.

– А ты совсем не похожа на нашу Гуддан, девочка. У тебя кожа светлее и нос острее. С какой стороны ты ей кузина?

Сердце у меня отчаянно колотится. Я склоняю голову, изображая застенчивость.

– Со стороны матери, дочь моей двоюродной тетки, – говорит Гуддан. – Она в отца.

– А ты из каких мест в Кангре? – спрашивает меня одна из спутниц Май Наккайн. – Я там много лет прожила.

Гуддан открывает рот, но Май Наккайн ее останавливает:

– Она что, глухонемая? Пусть сама скажет.

Все поворачиваются ко мне. Заметно ли, что я взмокла? Я ничего не знаю о Кангре, кроме того, что этот край славен яблоками.

Но тут у входа в Диван-и-Хас начинается суматоха.

– Смотрите, – с облегчением говорит Гуддан, – вон идет наш Саркар.

Несмотря на толпу, я еще издали его замечаю. Он меньше ростом, чем рослые охранники, и одет очень просто – в абсолютно белые тюрбан и тунику, а поверх золотистый жакет. И все равно он излучает силу и мощь. На нем длинное жемчужное ожерелье и нарукавная повязка, которая под лучами освещающих зал факелов вспыхивает, словно огнем. Знаменитый Кохинур! Рядом с такой элегантностью яркая одежда сопровождающих махараджу придворных кажется вульгарной и броской.

Ближе всего из спутников к нему человек, одетый так же просто. В основном он кивает, когда Саркар говорит, но иногда начинает говорить сам, и тогда уже Саркар слушает.

– Это Факир Азизуддин, – шепчет Гуддан. – Ближайший наперсник и советник повелителя. Саркар ему больше всех доверяет.

Я удивлена.

– Больше, чем сикхским вождям?

– Саркара не волнует, какой кто религии. Его интересуют только способности человека и его преданность делу.

– Я думала, что Дхиан Сингх его любимый министр.

– Дхиан фаворит, конечно. Но Азизуддин особенный, потому что ему ничего не нужно от Саркара. Он отказывается от титулов, даров, земель… Живет просто, как полагается факиру, и правителя это восхищает.

Я с растущим интересом наблюдаю за Азизуддином. Как необычно ничего не хотеть! Не могу себе такого представить. Но запомню: Саркар больше всего доверяет тем, кто ничего от него не хочет. Я смотрю, как он дружелюбно касается руки Факира.

Может, таких махараджа и любит больше.

Саркар занимает свое место, и трубачи играют бодрую мелодию. Когда подходят придворные, повелитель говорит с каждым, смеется или хлопает по плечу. Невозможно не любить такого человека, даже если знаешь, что он одним-единственным словом может лишить тебя жизни.

Тут объявляют имя лаат-сахиба, Бентинка, – наверное, он ждал в пристройке. Иностранец входит в зал вместе со своими спутниками. Они странно выглядят: в плотных бархатных камзолах, а на горле туго завязаны галстуки. Я вытягиваю шею, чтобы лучше их разглядеть. Судя по словам Саркара, он считает британцев опасными и не заслуживающими доверия, но по его поведению об этом не догадаться: махараджа любезно встает, чтобы поприветствовать англичанина, хотя и так ясно, кто главный в этом дурбаре. Затем Саркар усаживает Бентинка рядом с собой. По его знаку подбегают новые носильщики вееров и начинают обмахивать генерал-губернатора. Приносят охлажденные напитки, вино в высоких серебряных ведерках со льдом, множество тарелок с едой. До меня долетает волна запахов мяса и плова, кебабов и бринджал бхарта[44]. Очень хочется есть. Я так волновалась с утра, что ничего не ела. Однако Бентинк отмахивается от большинства блюд, и мне обидно за Саркара: британцы не заслуживают его гостеприимства. Если появится шанс, обязательно скажу ему об этом.

Музыка становится громче. Танцовщицы кружатся и прыгают, в ночи разносится звон колокольчиков на их ножных браслетах. Гуль Бахар голодным взглядом смотрит на то, как женщины крутятся и вертятся, как их длинные косы летят по воздуху. Когда прислужницы предлагают ей еще вина, она резко отсылает их прочь. Я вижу, как губы бывшей танцовщицы шевелятся в такт словам песен: она знает их все. Неужели Гуль Бахар скучает по своей прежней жизни?

Разве та, кому повезло выйти замуж за Саркара, может хотеть чего-то еще?

Женщинам подают еду в порядке их важности. Май Наккайн первая. Гуддан уступает в ранге нескольким другим супругам, так что проходит некоторое время, прежде чем еду приносят и ей. Служанка направляется прочь.

– Погоди! – восклицает Гуддан. – А как же моя кузина?

Женщина извиняется и кланяется.

– Мне дали указания. Ее следует обслужить только после того, как поедят наложницы.

– Почему? – сердито спрашивает Гуддан. – Кто так решил?

Женщина опускает взгляд.

– Прошу прощения, рани. Я просто выполняю приказания.

– Ничего страшного, – шепчу я Гуддан. Не хочу, чтобы у нее были проблемы из-за меня.

– Ну ладно, – говорит она прислужнице. – Принеси мне еще курмы[45] и плова. И побольше паратх. Еще бринджала и мяса. И наполни мне миску кхиром[46] до самого верха. Да-да, неси всё подряд! – Она поворачивается ко мне, и глаза у нее мечут молнии. – Сегодня мы будем есть из одной миски, сестра, как в детстве.

Вот что еще мне стоит запомнить: как умно Гуддан обошла Май – ясно же, что оскорбление задумала старшая рани. Я негромко благодарю свою покровительницу и тщательно копирую ее движения, не желая давать Май шанс отпустить презрительное замечание. Я ем мясо маленькими кусочками и осторожно набираю рис, чтобы на мою чудесную юбку ничего не упало. Но я так напряжена, что на вкус еда напоминает пепел.

Музыка в Диван-и-Хас становится все громче. Вбегают танцовщицы с кривыми саблями и изображают битву, прыгая и крутясь так быстро, что фигуры кажутся пятнами шелка, разрубленными молниями. Зрители кричат от восторга. Генерал-губернатор смотрит, не отводя взгляда. Кажется, даже луна затаила дыхание.

Потом все заканчивается, и Саркар протягивает девушкам мешочки. Гуддан шепотом объясняет, что там золотая пыль. Я вижу, как плясуньи изумленно радуются, кланяясь ему. Гуддан говорит, что женщинам придется ждать, пока не уйдут махараджа и его гости. Надеюсь, они задержатся: не хочу, чтобы этот волшебный вечер заканчивался.

Кто-то говорит:

– Ну так расскажи нам, девушка, прежде чем Гуддан тебя утащит, из какой ты части Кангры?

Это та же женщина, что и раньше. Рядом с ней Май Наккайн опирается на самую большую атласную подушку и наблюдает за мной. Губы у нее ярко-красные – она жует листья бетеля. Я потрясена. Сикхам бетель запрещен, но при дворе явно другие правила.

Когда Гуддан пытается вмешаться, Май взглядом заставляет ее замолчать.

Я опускаю голову, изображая застенчивость, но женщина настаивает.

– Онемела, значит? Рани-сахиба[47], я не верю, что эта девушка из Кангры и что она вообще родственница Гуддан.

– Гуддан, дорогая, неужели так и есть? – спрашивает Май. – Ты действительно мне соврала? Я весь вечер наблюдала, как вы перешептываетесь и строите планы. Ты привела эту девушку сюда, нарядила в свой костюм – да, я его узнала – и надеешься, что Саркар заметит новенькую и заинтересуется? Что он будет благодарен за красивую девственницу. Это тебе родители посоветовали?

Я в ужасе. Все обвинения отвратительны сами по себе, но страшнее всего бросить тень на семью Гуддан. В Гуджранвале мужчины после таких слов тянулись за ножом, а женщины выдирали друг другу волосы. Гуддан краснеет от унижения, но молчит. Она твердо намерена сохранить мой секрет.

Мне бы тоже помолчать, но гнев вздымается во мне, будто кобра.

– Я здесь по приглашению Саркара, – говорю я. Мой голос прекрасно слышен: собравшиеся от удивления замолчали. – Если вам так интересно, спросили бы его самого, вместо того чтобы ругать рани Гуддан, которая просто исполняет просьбу повелителя!

Гуддан ахает от ужаса.

Май выпрямляется.

– Ты смеешь говорить со мной в таком тоне? Да ты кто вообще такая? По приглашению Саркара, ну надо же. – Она хлопает в ладоши, подзывая прислужниц. – Скажите стражницам зенаны вышвырнуть эту лживую шлюху из крепости и убедиться, что она не вернется. Хотя после ночи на улицах Лахора от нее, конечно, мало что останется.

На мольбы Гуддан старуха не обращает внимания.

Через мгновение входят мускулистые женщины в солдатской форме – сплошная кожа и заклепки. Их суровая предводительница пытается меня схватить, но я часто убегала от злых фермеров в Гуджранвале и кое-что умею. От всего отряда мне не скрыться, но я могу усложнить преследователям задачу. Я бегу в глубь веранды, где сбились в кучку потрясенные наложницы, но одна из них ставит мне подножку. Две стражницы тащат меня к Май.

– Отпустите ее! – кричит Гуддан. – Она и правда гостья Саркара!

– А я Нур Джахан! – фыркает Май Наккайн и бьет меня по лицу так, что голова откидывается назад. Щека горит – наверное, старуха рассекла ее камнем из кольца. – В женскую тюрьму ее, Бхаго, – велит она главной стражнице. – Выбей из нее правду! – Бхаго с силой сжимает мою руку – наверняка останется синяк. Она тащит меня прочь, но я продолжаю вырываться и проклинать ее. Меня не заботит, какая кошмарная судьба ждет меня и мою семью, если Май узнает, кто я. Я думаю только об одном: она не увидит моих слез. Не доставлю ей такого удовольствия!

Стражницы тащат меня к выходу. Я чувствую холодный ночной воздух. Бхаго отвешивает мне такой подзатыльник, что в ушах звенит.

– Ну погоди, пока мы тебя в кэдхану[48] не засунем, – шипит она. – Больше тебе солнечного света не видать.

Закрываю глаза. Я проиграла.

Вдруг суматоха успокаивается, все вокруг замолкают. Я открываю глаза и вижу, что стражницы упали на колени. Передо мной стоит белая фигура, у которой на рукаве сияет огромный бриллиант. За мной супруги правителя, включая Май Наккайн, вскакивают, склонив головы и сложив ладони. Я поспешно делаю то же самое.

– Что здесь происходит? – спрашивает Саркар. Голос у него негромкий, но явно недовольный.

Храбрости заговорить хватает только Май:

– Мы обнаружили постороннюю, повелитель. Я как раз отдавала указания ее вышвырнуть. Думаю, шпионка. Не хотела отвечать на наши вопросы.

– Эта женщина – моя гостья, и Гуддан наверняка вам об этом сказала, – холодно произносит Саркар. – Как вы смеете так с ней обращаться!

Май опускает взгляд. Стражницы исчезают. Я с благодарностью смотрю на Саркара. Он нахмурился, на лице виден гнев, но ссадины у меня на щеке он касается очень мягко.

– Прошу прощения за то, как с тобой обращались в моем доме.

– Это ничего не значит, мой Саркар, – говорю я, – в сравнении с чудесами сегодняшнего прекрасного вечера.

Он улыбается.

– Тебе понравился твой первый придворный мехфил[49]?

– Я запомню его навсегда.

Моя речь звучит как-то слишком провинциально по сравнению с изысканным выговором Гуддан и Май, и я смущенно опускаю взгляд на вышитые туфли махараджи.

Он поправляет на мне дупатту, которая сбилась, когда я вырывалась. Его прикосновение заставляет меня дрожать.

– Этот цвет тебе идет. Надеюсь, ты будешь часто его носить.

Я не знаю, как отвечать, и опускаю голову в низком поклоне. Когда я снова выпрямляюсь, Саркар уже двинулся дальше. Он вежливо приветствует свой гарем, будто и не гневался всего минуту назад. Расспрашивает Май о здоровье, интересуется мнением Гуль Бахар о танцовщицах и благодарит Гуддан за помощь. Со мной он больше не разговаривает. Да и не надо – он меня уже спас.

Как только Саркар уходит, жены начинают увлеченно перешептываться. Кажется, им втайне приятно, что Май оказалась в неловком положении.

Старшая жена важно шествует прочь, покачивая бедрами, со своей свитой, не обращая на нас внимания. Она, наверное, в ярости, но по лицу и не скажешь. Не могу не признать, что она воплощение царственности.

В хавели Гуддан я натягиваю свой шальвар-камиз. Дешевый хлопок царапает кожу – как же быстро привыкаешь к роскоши!

К моему изумлению, Гуддан велит Адити завернуть для меня бордовый костюм с лехенгой. Я протестую, но она говорит:

– Нет, возьми. Саркару ты в нем понравилась. Он нас сегодня удивил: я еще никогда не видела, чтобы он после мехфила приходил к женщинам. Но слава богу, что в этот раз пришел! – Она замечает мой смущенный румянец. – Не стоит слишком многого ждать от его комплиментов. Иногда повелитель ведет себя импульсивно. – Похоже, она желает мне добра. Гуддан добавляет: – И помни, по возможности не стоит сражаться с врагом открыто. Пусть думает, что победил, а ты потом нанесешь удар в неожиданный момент.

Совет хороший, но для меня он, пожалуй, запоздал. Вряд ли Май забудет свое унижение или простит меня за него.

Глава 9

Гурдвара

Всю неделю после мехфила меня словно окружает аромат роз. Манна с детским возбуждением снова и снова просит меня описать тот момент, когда Саркар зашел в женское помещение и встал передо мной.

– Повтори-ка еще раз, что он сказал, как восхитился твоей внешностью, как спас тебя от гнева старой царицы.

Сначала я не против и с удовольствием заново переживаю сказочный момент. Но идет время, от Саркара ничего не слыхать, и у меня уже нет сил вспоминать о пире.

Я жду, что Манна будет ругаться, но он просто хлопает себя по лбу и говорит:

– Что поделать, дочка, такова наша судьба. Наверное, зря мы так высоко метили. – От его уныния мне даже хуже, чем если бы он начал швыряться вещами.

Манна больше не кутит по вечерам с конюхами. Я не знаю, куда он ходит. Возвращается он поздно и говорит, что не голоден. Он даже с собаками перестал проявлять свою буйную натуру. Сквозь прорези в изгороди я вижу, как он сидит на земле, подперев голову руками, а собаки возятся вокруг него.

– Я подвела семью, – шепчу я ночью Джавахару.

– Не глупи, – отзывается он и сжимает мне руку. – Манна беспокоится, потому что проиграл кучу денег в карты. Остальные дрессировщики вышвырнули его из своей компании и дали ему месяц на то, чтобы расплатиться. Это его проблемы, не твои.

Брат прав, но иногда у меня все равно выступают слезы на глазах. Из-за доброты Джавахара? Разбитых надежд Манны? Собственных глупых томлений?

Джавахар пытается выяснить, где Саркар, но все говорят разное. То махараджа встречается с британцами, обсуждает договор, который позволит им плавать по рекам Пенджаба. То уехал охотиться и убил шесть диких кабанов. Или он на севере, сражается с афганцами вместе со своим верным джарнаилом – главнокомандующим Хари Сингхом Налвой.

Но одно ясно: у правителя нет ни времени, ни желания навестить меня.

Сегодня Манна до странности весел. Возможно, напросился обратно в компанию картежников и выиграл денег. Он говорит, что пригласил на ужин гостя. Очень неожиданно – раньше отец так никогда не делал. Он приносит мне свежую баранину и зелень, масло гхи, чтобы растопить и намазать лепешки роти.

– Приготовь еду как следует, бети. Это важно. – Он копается в моей одежде и велит надеть бордовую лехенгу. От одного ее вида у меня сердце ноет, но я слушаюсь, потому что и так уже разочаровала семью.

Гость – торговец из городка неподалеку, тучный мужчина чуть младше Манны. Говорит он мало, только хвалит мою готовку и просит добавки. После ужина они с Манной идут во двор поговорить, а Джавахар подбирается поближе и подслушивает. Потом он рассказывает мне, что Манна договаривался о моем браке.

Я в ужасе:

– С этим человеком?

– Да. Его жена умерла в прошлом году, и у него двое детей, за которыми нужен присмотр. Приданое ему не требуется, и за свадьбу он заплатит сам. Больше я ничего не расслышал.

Меня передергивает.

– Не выйду за него! Просто не могу.

– Отвратительно, – соглашается Джавахар. – Неужели Манна не мог найти кого-то получше этого толстого старика?

Как мне сказать брату, что после мехфила мне кажутся отвратительными все мужчины, неважно, старые или молодые? Все, кроме Саркара.

– Я не позволю ему вот так тебя продать, – горячится Джавахар. – Я уже скопил достаточно денег, чтобы отправить тебя в Гуджранвалу. Хочешь уехать завтра? Я отпрошусь у Сулеймана и посажу тебя на телегу. Прежде чем Манна поймет, что к чему, ты уже будешь на полпути домой.

Я благодарна ему за помощь, но отвечаю:

– Давай немножко подождем.

Брат смотрит на меня с грустью. Он знает, какие глупые надежды я питаю.

Следующим вечером Манна говорит мне, что свадьба состоится через десять дней.

– Я хотел другого, – признает он немного пристыженно, – но это наш лучший шанс. Когда Саркар пригласил тебя на мехфил, я надеялся на продолжение, но не получилось. А твоя мать без конца шлет мне сообщения: Балбир уже за двадцать, и в деревне ходят разговоры. Мне надо выдать ее замуж, но денег у меня нет. Я плохо умею откладывать деньги, ты ведь уже догадалась. А Балбир недостаточно красивая, чтоб ее взяли замуж без приданого. Этот торговец – человек щедрый. Он заплатит и за вашу свадьбу, и за свадьбу Балбир. Как только выйдешь замуж, пойду искать супруга твоей сестре.

Мне жалко Манну, и Балбир тоже, но я отказываюсь приносить себя в жертву. От мысли о поцелуях торговца меня тошнит. Есть только один человек, прикосновений которого я жду.

Я принимаю решение. Как только Джавахар сможет все устроить, я сбегу в Гуджранвалу. Надеюсь, Биджи меня защитит. Я опускаю голову, немножко пускаю слезу, чтобы у Манны не возникло подозрений, и притворяюсь, будто смирилась.

Где же ты, мой Саркар?

Я ощущаю одновременно облегчение и печаль. Джавахар обо всем договорился, я уеду в Гуджранвалу завтра рано утром. Как только Манна уйдет на работу, брат отведет меня в Масти Дарваза и посадит на телегу. Я за него переживаю: на мою дорогу уйдут все его деньги, а еще после моего отъезда ему придется иметь дело со злым Манной.

– Я не против и готов на все ради тебя, – заявляет Джавахар. – И потом, – он ухмыляется и демонстрирует мускулы, – я сумею одолеть Манну.

– Я этого не забуду, – говорю я, обнимая брата.

Собирая вещи для побега, я встряхиваю бордовую лехенгу, которая кажется в этой хижине совершенно неуместной, и меня охватывает гнев. Зачем Саркар позвал меня на банкет? Почему сказал, что я красивая, если я так мало для него значу? Потом злюсь на себя: сама дурочка, слишком много всего увидела в приглашении из жалости. В словах, которые представляли собой лишь вежливый комплимент. Я швыряю юбку через всю комнату.

Снаружи слышатся шаги. Я сую сверток в кладовку. Сердце у меня отчаянно колотится. Неужели Манна раскрыл наш план?

Но это Джавахар, он прибежал бегом от самого базара. Тяжело дыша, брат кричит:

– Саркар в городе! Он молится в гурдваре Дера-Сахиб, прямо рядом с крепостью.

Я не трачу время даже на то, чтобы причесаться как следует. Мы бежим в гурдвару, а вокруг люди переглядываются и перешептываются.

– Но почему Саркар молится в середине дня? – бормочу я, задыхаясь. – Ему же надо быть в дурбаре!

Джавахар пожимает плечами.

– Кто знает причины действий правителей? Кто смеет задавать им вопросы?

Впереди виднеется бело-золотая гурдвара, пугающая и величественная. Мне страшно, но я отсылаю Джавахара. Накрыв голову, ступаю в прохладный полумрак, готовясь к озадаченным взглядам и вопросам. Но в большом зале никого нет.

Перед глазами у меня все мутнеет от слез. Я с трудом дохожу до платформы под навесом, где лежит «Гуру Грантх Сахиб», и падаю на колени. Последняя надежда исчезла. Побег в Гуджранвалу не решит моей проблемы. Рано или поздно Манна приведет другого мужчину. И даже если тот будет молодым и красивым, я его возненавижу.

– Что случилось, бети? – Седобородый грантхи[50], которого я до сих пор не замечала, наклоняется ко мне со своего места у священной книги.

От доброты в его голосе я плачу еще горше.

– Я хотела найти Саркара, но он ушел.

– А зачем тебе нужно его видеть?

– Потому что я люблю его больше жизни. – Слова эхом отдаются по залу, удивляя меня. Я не собиралась такого говорить и до сих пор даже не осознавала глубину своих чувств.

Возможно, грантхи чувствует мою искренность.

– Саркар отпустил своих людей и пошел на террасу. Хотел побыть в тишине.

Я цепляюсь за тонкую нить надежды.

– Можно мне туда? Я не буду беспокоить махараджу, честное слово. Если он не захочет меня видеть, я сразу уйду.

Проходит целая вечность. Потом грантхи кивает и показывает мне на узкую лестницу.

Наверху меня слепит блеск солнечных лучей, отражающихся от полированного камня. Я оглядываюсь в поисках Саркара, но никого не вижу и огорченно опускаюсь на горячие плиты. Они обжигают сквозь тонкую ткань курты.

О Вахе Гуру, я опоздала.

И тут я замечаю движение у дальней балюстрады, трепет белой ткани на фоне белой же стены. Саркар стоит неподвижно и смотрит на город так, будто никогда его раньше не видел. Я хочу подбежать к нему, но заставляю себя идти медленно, как полагается в доме молитвы. Повелитель одет еще проще, чем обычно: самый неброский тюрбан, хлопчатобумажная курта. Борода у него спуталась, а во всей позе такая печаль, что, не будь он правителем, я бы его обняла.

Я не издаю ни звука, но он молниеносно разворачивается, сжимая в руке кинжал-кирпан. Может, Саркар теперь и правитель, но сначала он был воином.

– Джиндан! – резко произносит он. – Что ты здесь делаешь?

Неужели с моей стороны наивно было надеяться, что он обрадуется при виде меня? Ну я хотя бы уйду с достоинством.

– Я пришла попрощаться. Извините, если помешала вашим молитвам.

Если он попрощается в ответ, для меня все кончено.

Но он говорит:

– Сегодня моя душа слишком отягощена виной, чтобы молиться. Я просил прощения у женщины, которая умерла годы назад именно в этот день. Если б не она, я не стал бы правителем. А я заставил ее умереть от разбитого сердца.

– Ваша жена, Саркар?

– Моя теща.

Я жду. Молчание всегда хорошо действует.

Наконец он продолжает:

– Ее звали Сада Каур. Ее дочь была моей первой женой – это был неудачный политический союз. Я никогда не любил Мехтаб, но Сада стала мне ближе собственной матери. Она увидела во мне то, чего не видел никто другой, и убедила, что я способен на великие дела, что я смогу объединить сикхов и сделать их мощной силой. О, каким она была воином! Каким стратегом! Она знала: кто владеет Лахором, тот владеет всем Пенджабом. Сада вела переговоры от моего имени и въехала в город рядом со мной. Благодаря ей люди открыли ворота, и мы завоевали Лахор почти без кровопролития.

На мгновение я забываю о своих бедах.

– Женщина-воин!

– Да. Таких, как Сада Каур, – одна на лакх. Но с годами ей захотелось больше власти. Она стремилась принимать государственные решения. Требовала, чтобы я даровал земли детям Мехтаб. Ругала меня за непродуманные браки. Какому мужчине такое понравится? Я велел ей удалиться от дел и передать управление поместьями внукам. Она рассердилась. Мои шпионы выяснили, что она вступила в тайный сговор с британцами. Я пригласил Саду в Лахор, а когда она приехала, доверившись мне, я посадил ее в тюрьму.

Это непривычная для меня сторона личности Саркара.

– Она заболела – наверное, от потрясения и моего предательства. И умерла.

– Какой жестокий конец, – вздыхаю я, не в силах удержаться.

Махараджа тяжело опускается на скамью.

– Она не переставала просить, чтобы я к ней пришел, но я отказывался. Все говорили, что я безжалостен. А ты согласна?

Я опускаюсь на колени и беру его за руку. Мне очень хочется утешить Саркара, но я не стану врать. Сердце у меня болит при мысли о Саде. Наконец я говорю:

– Ваши действия были безжалостными, но вы думали о благе Пенджаба. Вы не могли позволить Саде Каур сотрудничать с британцами. Она погубила бы все, за что вы так долго боролись. И в тюрьме вы не могли ее навестить, потому что слишком любили. Лицом к лицу Сада могла бы все-таки склонить вас на свою сторону.

Правитель ошеломлен.

– Ты мудра не по годам. Как ты догадалась, о чем я думал? Даже министры думали, что я просто хочу больше власти.

«Я догадалась, потому что люблю тебя», – думаю я, но не могу себя заставить сказать это.

Саркар поднимает меня, чтобы я села рядом с ним. Мы вместе смотрим на крыши Лахора, серые и неяркие под густым куполом дождевых туч.

Потом он говорит:

– Карма рано или поздно возвращается к человеку, а это всего лишь один из моих дурных поступков. Неважно, если пострадаю я. Но я молю Вахе Гуру, чтобы он не заставлял Пенджаб платить за мои грехи.

В его словах чувствуется что-то зловещее. Но не успеваю я сказать «Храни вас Вахе Гуру», как Саркар меняет тему:

– Довольно прошлого. Ты говорила, что пришла попрощаться? – Голос у него вежливый и нейтральный.

Надо попытаться еще раз.

– Да. Я не могла уехать, не повидав вас.

– Куда ты едешь?

– Обратно в деревню. Я убегаю. – И тут я рассказываю ему все: про план Манны, про ненавистного жениха.

В его единственном глазу читается легкое веселье.

– А какой тебе нужен жених, юная Джиндан? Высокий, мускулистый и красивый? Может, кто-то из моих кавалеристов? Могу тебе подобрать подходящего.

От гнева я забываю о благоразумии.

– Вы шутите? Вы считаете меня ребенком? Торговец – неплохой человек, многие бы согласились. Но мое сердце уже занято. Оно хочет вас. Только вас.

На мгновение его единственный глаз вспыхивает. От гнева, удивления или чего-то другого?

Я уже столько сказала, что можно и договорить.

– Оставьте меня при себе! – умоляю я. – Я не высокородная, как ваши супруги, и знаю, что вы не можете на мне жениться. Но я могла бы стать одной из ваших наложниц. Я могла бы…

– Хватит! – командует он. Теперь уже на лице у него заметно неудовольствие.

Меня охватывает уныние.

– Помню, твой отец говорил, что тебе всего шестнадцать.

Выпрямляюсь во весь рост, и теперь я лишь немногим ниже Саркара.

– Возраст зависит не только от того, сколько человек прожил на свете.

– Я слишком стар для тебя, – прямо заявляет он.

Странно говорить наложнице такие вещи.

– Вот уж нет. И даже если так, мне все равно. Я вас люблю.

Теперь я унижена окончательно, но, если бы не сказала о своей любви, жалела бы всю жизнь.

Саркар приподнимает мой подбородок. Чего он ищет? Наконец он говорит:

– Возвращайся домой, Джиндан Каур. Я пошлю своего советника Факира Азизуддина – он умеет вести переговоры, – пусть сообщит твоему отцу, что завтра я отправляю тебя в Гуджранвалу с эскортом. А через два года призову обратно.

С чего бы ему делать такое для наложницы?

Я было возражаю, но махараджа велит мне помолчать и снимает с мизинца кольцо с маленьким красным камнем. Мизинец у правителя кривой, будто кость сломали, а потом она заживала как получится. От этого меня охватывает приступ нежности. Мой Саркар, я о тебе позабочусь.

Кольцо мне великовато, но я обещаю нанизать его на веревочку и носить на груди.

Саркар касается моей руки теплыми губами. Борода у него шелковистая, мягкая, как я и ожидала, но щекочется.

– Да уж сохрани! Это кровавый рубин, его прислали из Кабула в качестве дани. А еще это твое помолвочное кольцо.

Я открываю рот от удивления.

Махараджа смеется, а потом заявляет:

– Да. Стоя здесь, в гурдваре Дера-Сахиб, я обещаю, что через два года я, Ранджит Сингх, женюсь на тебе, если буду еще жив.

Он женится на мне?!

Меня наполняет невероятная радость. Потом до меня доходит его последнее замечание.

– Не говорите так! Конечно, вы не умрете! Я буду каждый день молиться о вашем здоровье и благополучии!

Он притягивает меня к себе и целует. Мой первый поцелуй! Меня пробирает дрожь.

– Может, твои молитвы и сработают. – Он улыбается. – Ты умеешь убеждать.

Глава 10

Меч

Я весь день хожу взад-вперед между домом и двором, томясь от нетерпения, то и дело открываю дверь на улицу, чтобы посмотреть, не приехал ли кто из Лахора, потом вижу, что на улице пусто, как в русле засохшей реки, и снова захлопываю дверь. Сегодня мне восемнадцать, и я с нетерпением ждала этого дня, но, похоже, за пределами наших стен никто о нем не помнит.

А началось утро хорошо. Биджи разбудила меня с благословением и подарила розовую дупатту с вышивкой пхулкари, которую делала тайком. Она ничего не сказала – Биджи суеверна, – но я знала, что матушка вышивала наряд к моей свадьбе. Дорогое шелковое шитье, сверкая, стекало с моих колен. Конечно, это было хорошее предзнаменование. Но наступил вечер, и никто не приехал. Даже посыльный с подарком от Саркара, как в мой предыдущий день рождения. Не пришло и письмо от Факира Азизуддина, которому правитель поручил присматривать за мной.

Молчание Факира меня особенно ранит. За два долгих года он стал мне отцом куда больше, чем когда-либо был Манна. Азизуддин пишет мне каждый месяц, и я жадно жду весточек от него: он рассказывает про новости двора и интриги зенаны, а еще добавляет несколько слов от Саркара, который, как ни удивительно, так и не научился ни читать, ни писать. А еще Факир присылает деньги на мое имя. Благодаря щедрости Саркара и моей экономности нам больше не приходится беспокоиться насчет еды или одежды. Балбир замужем за солдатом из соседней деревни. Мы даже выкупили свой дом у раздражительного хозяина и пристроили к нему комнатку, хотя источник денег не раскрывали: думаю, Саркар не хочет, чтобы люди знали о наших отношениях.

Все это было бы невозможно без участия Азизуддина, ведь правители, занятые судьбой наций, легко забывают о мелочах. Потому-то я расстроена и обеспокоена необычным молчанием Факира.

– Не хочется есть, – говорю я за ужином, хотя Биджи приготовила шахи панир[51], а я его очень люблю. – Пойду спать.

Но мне не спится. Хорошо, что у меня теперь есть своя комната и я не разбужу Биджи: не придется уворачиваться от вопросов, на которые у меня нет ответов. Я заметила сегодня тревогу на лице матушки. Я знаю, мы обе думаем об одном и том же: мужчина может и забыть обещание жениться, особенно если он правитель, а девушка низкорожденная.

Чтобы успокоиться, я сжимаю в руке помолвочное кольцо, которое ношу на цепочке под одеждой, чтобы никто не видел. Оно напоминает мне про тот день на террасе гурдвары, когда я призналась Саркару в любви. Напоминает его шелковистый поцелуй.

В вечер моей помолвки Саркар послал Факира поговорить с Манной.

Я ужасно беспокоилась, когда он пришел – в темной шали, с суровым видом, подмечая внимательным взглядом каждую деталь, – и попросил Манну выйти во двор. Азизуддин явно не терпел дураков. А вдруг после визита к нам он скажет Саркару: «Рекомендую не связываться с этим семейством»? Но потом вернулся Манна, раздувшийся от гордости и преисполненный сознания собственной важности.

– Моя малышка будет супругой правителя! Я ничего другого и не ожидал! Но Факир хочет пить. Он попросил тебя принести ему воды. Быстрее!

Во дворе Азизуддин отпил немного воды из кувшина. На самом деле жажда его не мучила, но вопросов накопилось много. Сначала я смущалась, но наперсник махараджи вел себя так, что постепенно я расслабилась и начала ему рассказывать о своих самых любимых вещах: штормах, сладких джалеби, книгах, Лайле. Призналась, что очень рассердилась, когда Саркар рассказывал про людей, которые пытались его убить.

Факир резко вскинул голову:

– Махараджа тебе про это рассказал?

– Да, и про Саду Каур. От этой истории мне стало очень грустно. И ее жалко, и его.

– Он говорил с тобой про Саду Каур?

Я кивнула, озадаченная изумлением в голосе Факира.

– Он никогда ее не упоминает, – пояснил Азизуддин. – Даже когда разговаривает со мной. Но скажи мне, почему ты сердилась на его врагов?

– Потому что я люблю его. – Даже удивительно, как легко было сказать это Факиру, я ни капли не смущалась. – Но еще и потому, что они не видели: только Саркар и позволяет Пенджабу оставаться единым целым. Из-за своего эгоизма предатели готовы были уничтожить всю страну. Саду Каур он арестовал по той же причине: она перестала желать того, что лучше для Пенджаба.

Глаза Азизуддина сверкнули из-под набрякших век.

– Саркар всю жизнь искал женщину, которая его поймет, которая будет любить Пенджаб не меньше его самого. Женщину, сильную духом. А еще красивую, потому что его тянет к красоте. Он много раз женился, но каждый брак заканчивался разочарованием. Может быть, повелитель наконец нашел нужную женщину.

– Но я не высокородная, как супруги, которые принесли ему богатство и армии. И в том, как делаются дела при дворе, я не разбираюсь.

– Происхождение не так важно, как характер. Ты умная, верная, честная и умеешь слушать. А до брака у тебя остается еще два года. Я буду отправлять тебе газеты и книги. Завтра, перед твоим отъездом, я научу тебя шифру, которым буду писать сообщения о том, что творится при дворе. К моменту вашей свадьбы с Саркаром ты будешь знать достаточно, чтобы выжить. А остальному научишься прямо от мужа.

Перед уходом Факир сказал:

– Ваша помолвка должна быть тайной, в первую очередь ради твоей же безопасности. Я уже сказал твоему отцу, как важно сохранить секрет.

– Вряд ли он был рад! – Манна наверняка взбеленился, что не сможет хвастаться званием тестя правителя!

Мы с Факиром улыбнулись друг другу, как соратники по заговору.

В последующие два года Азизуддин стал моим доверенным наставником. Он присылал мне книги и карты, учил меня истории Пенджаба и его кланов, рассказывал об интригах при дворе и о растущей угрозе со стороны британцев. Он учил меня задавать вопросы и самостоятельно оценивать ситуацию. А самое главное, передавал грубоватые, но искренние послания, продиктованные Саркаром, а ему сообщал мои застенчивые признания в любви.

Почему же Факир ничего не прислал сегодня?

Уже за полночь раздается стук в дверь. Я резко просыпаюсь и зажигаю фонарь. Выглянув в зимний туман, вижу Манну и Джавахара. Что они здесь делают? Манна выглядит как обычно, только борода чуть поседела. А вот брат, которого я целый год не видела, стал выше отца, раздался в плечах и нарастил мускулы от работы в кузнице. Я бегу к нему, хочу, чтоб он меня обнял и закружил, как раньше, но у Джавахара мрачный вид. Он сердится? Почему? На кого?

Их телега выехала из Лахора с запозданием, недовольно объясняет Манна за ужином из остатков роти и сабзи. Он добавляет, что утром прибудет эскорт солдат. Они привезут грантхи и меч Саркара.

– Меч? – переспрашиваю я.

– Правитель не сможет приехать из-за государственных дел. Тебя выдадут замуж за его меч, как только прибудет оружие.

– Вот так сразу?! – восклицает Биджи. – У Джиндан нет подходящего наряда. И как мы сможем так быстро пригласить гостей?

– Никаких гостей, – ворчит Манна. – Так велел Саркар. Джиндан уедет в Лахор сразу после церемонии. – Его поза воплощает уныние. Бедный отец. Последние два года в каждый свой приезд он только о том и говорил, как пригласит на свадьбу всю деревню, даже врагов – особенно врагов, – и устроит пир, который все запомнят на много лет.

Я тоже разочарована. Свадебный пир меня не волнует, но я надеялась увидеть в глазах Саркара то особенное выражение, которое заметила на крыше гурдвары. Мечтала взять его за руку и обойти с ним вокруг священной книги, произнося обеты любви.

Но важнее всего то, что Саркар исполняет обещание и завтра вечером мы будем вместе после долгой разлуки. У меня еще будет время посмотреть ему в глаза. Я представляю себе следующую ночь, думаю о том, что случится дальше… Потом краснею и отворачиваюсь, чтобы никто не заметил.

Но чем расстроен Джавахар? Неужели отсутствием пира? Его никогда не волновали такие вещи.

Я трогаю его за плечо:

– Братец, а ты вернешься в Лахор со мной? Может, поживешь со мной несколько дней в крепости, прежде чем вернешься к работе? Мне было бы очень приятно.

Джавахар отодвигается; под челюстью у него пульсирует жилка.

Манна наконец объясняет, в чем дело. Саркар велел им вернуться в Гуджранвалу. Махараджа даст им достаточно денег, чтобы начать свое дело или купить землю и стать фермерами. Но нельзя, чтобы жители столицы показывали на них в кузнице или на собачьей площадке и перешептывались, что это новая родня правителя.

Наконец я понимаю, чем недоволен Джавахар. Он любит свою работу у Сулеймана и своих друзей. Недавно его назначили старшим над подмастерьями. А теперь придется все это бросить из-за меня.

Я пытаюсь извиниться, но уже некогда: в дверь стучат солдаты. Во двор под золотым навесом вносят «Гуру Грантх Сахиб», завернутую в шелк, а за ней – длинный церемониальный меч в ножнах, украшенных драгоценностями. Прибывает грантхи. Я надеялась, что приедет тот добрый старик из гурдвары Дера-Сахиб, но передо мной незнакомец.

– Чем мне кормить этих людей? – кричит Биджи, ломая руки. – Если на свадьбе люди голодные, это не к добру!

Из тумана появляется знакомая фигура. Темный тюрбан, строгая шаль, спокойный взгляд внимательных глаз.

– Факир-джи[52]! – в восторге восклицаю я. – Вы здесь!

– Я бы пропустил твою свадьбу, только если бы лежал на смертном одре, – говорит Факир с улыбкой. Потом он сообщает Биджи, что скоро приедет телега с едой, которой хватит на всех. Матери нужно только подготовить невесту.

Я словно попадаю в центр вихря: поспешно моюсь, потом одеваюсь. Биджи смазывает меня сандаловой пастой, снимает с рук пару своих браслетов и надевает мне на запястья. Потом накидывает мне на голову вышитую дупатту. Раги[53] начинает петь свадебный гимн.

Меня усаживают перед священной книгой, а меч кладут на подушку рядом со мной. После того, как молитвы допеты, оружие привязывают к моей дупатте. Меч тяжелый, но я гордо несу его вокруг священной книги, пока раги поет гимн-лаван, описывая, как души жениха и невесты слились в одну.

Когда церемония заканчивается, я оказываюсь рядом с Джавахаром.

– Не бойся, братец, – шепчу я, – я поговорю с Саркаром. Может, для тебя найдется должность при дворе…

– Правда? – У него вдруг снова лицо как у мальчика, которого я любила, оно полно волнения и надежды. – Ты сделаешь это для меня? Не забудешь брата, раз теперь стала важной особой? – Он трогает меня за плечо своей натруженной рукой – очень неуверенно, ведь я теперь супруга правителя, а он простой человек. Мне становится больно.

Мне хочется его обнять, но руки у меня заняты мечом. Я не могу его опустить, пока грантхи не разрешит.

«Забыть тебя? – хочется закричать мне. – После всего, что ты для меня сделал? Я бы не вышла за Саркара, если б ты не отвел меня в гурдвару…»

Но у меня нет шанса поговорить с братом по душам: приехала телега с едой, и ее разгружают. Манна шагает по двору и отдает ненужные команды. Факир поздравляет меня и называет рани Джиндан – это звучит так безумно, что мне трудно не засмеяться. Глаза у наставника поблескивают; он знает, о чем я думаю. Командир отряда солдат сообщает, что скоро надо будет отправляться – ехать нам долго. Биджи настаивает, чтобы я хоть что-нибудь съела. Раги поет последний шабад: «Пури аса джи манса мере раам» — «Все мои надежды сбылись». Его голос, на удивление прекрасный, проникает мне в душу. Моя прежняя жизнь закончилась.

– Обещаю, – шепчу я Джавахару, а потом Биджи меня уводит.

Глава 11

Зенана

Начинается путешествие хорошо. Я еду в крытом экипаже, Факир рядом со мной. Он рассказывает мне новости двора. А потом вдруг прибывает всадник с сообщением.

Азизуддин хмурится:

– Мне надо уехать. Я нужен Саркару.

Мне хочется умолять, чтобы он меня не бросал, но его главный долг – перед правителем, как и мой. Стараюсь, чтобы голос у меня не дрожал:

– Он не в Лахоре?

– Нет, отправился в Ферозепур на похороны. Потому-то махараджа и не смог прибыть в Гуджранвалу. Он должен был вернуться в Лахор сегодня, а теперь вот задерживается.

Я так нервничаю от перспективы остаться одной, что не могу скрыть обиду.

– Что это за человек такой особенный, что Саркар едет на его похороны, а не на собственную свадьбу? И его даже не будет в крепости, когда я приеду!

– Саркару очень жаль, что он не смог присутствовать на свадьбе лично, но ему казалось, что ты предпочтешь не ждать дольше оговоренного, – терпеливо объясняет Факир. – Лахман Каур, женщина, которая умерла, действительно была особенной. Она много лет правила Ферозепуром, стратегически очень важным городом на границе, и всегда поддерживала Саркара. Ему надо было приехать на похороны, чтобы оказать ей почести. И помешать британцам, которые пытаются захватить контроль над городом. Гурбакш, командир отряда, о тебе позаботится. Он отвезет тебя в зенану. Саркар вернется, когда сможет.

Мне понятна его невысказанная мысль: такова жизнь супруги правителя, ты всегда будешь занимать второе место после Пенджаба, привыкай.

– Ну хотя бы там будет рани Гуддан, – говорю я, вспоминая красавицу, которая была ко мне так добра на пиру. Мне очень хотелось ей написать, но Саркар велел подождать.

У Факира огорченный вид.

– Мать Гуддан смертельно больна. Рани уехала в Кангру, чтобы побыть с ней.

То есть, когда мы прибудем в крепость, я окажусь совершенно одна.

Факир дает солдатам знак, они отъезжают, и мы остаемся один. У меня начинают потеть ладони. Зачем наставнику понадобилось поговорить со мной наедине?

– Я собирался отложить эти новости на потом, – говорит он. – Не хотел испортить твою первую брачную ночь. Но по крепости ходит множество слухов. Лучше тебе услышать все от меня, а не от злобных дураков. Несколько месяцев назад с Саркаром произошел несчастный случай. У него был длинный день в Дурбаре, он вел переговоры между двумя враждующими кланами. Вернувшись к себе, махараджа упал и не мог ни говорить, ни двигаться. К счастью, я был там и велел стражникам сразу его окружить, так что никто ничего не видел. Солдаты отнесли его в постель. Врач сказал, что у нашего Саркара был удар.

Факир объясняет, что такое удар. Мой мозг, кажется, тоже парализовало от шока.

– Мы скрыли происшествие от граждан и армии хальсы, иначе начались бы беспорядки. Шакалы, прячущиеся в тенях, могли показать свой оскал. Ухаживали за ним только Май Наккайн и ее ближайшие прислужницы. Я очень беспокоился и каждый день молился. Но у Саркара огромная сила воли. Через несколько недель, несмотря на советы своих ваидов, он вернулся ко двору, хотя говорить стал меньше, чем раньше, но и пить, к счастью, тоже. Я все это тебе рассказываю, потому что досуг правитель будет проводить в основном с тобой, во всяком случае в ближайшее время. Не давай ему слишком много пить. Не спорь. И не позволяй перенапрягаться, стараясь доставить тебе удовольствие.

Я краснею, когда понимаю, о чем говорит Факир, но ценю его откровенность. Однако я не уверена, что смогу повлиять на нашего упрямого правителя.

Азизуддин улыбается, будто понимает мои сомнения.

– Любовь – твое самое сильное оружие.

У меня сотня вопросов и тысяча тревог, но наставник салютует мне и уезжает.

Стемнело. Я жду в экипаже возле крепости, пока Гурбакш колотит в запертые ворота, требуя, чтобы часовые нам открыли. Мы опоздали, потому что у экипажа отвалилось колесо и командиру отряда пришлось искать кузнеца. Изукрашенный меч я держу на коленях; он тяжелый, но я не хочу его выпускать. Посреди всей этой суматохи он меня утешает.

– Я не могу открыть ворота без разрешения начальства, – говорит часовой. – Меня уволят.

– У меня тут новая супруга Саркара! – кричит Гурбакш. – Хочешь, чтобы она за воротами спала? Когда повелитель об этом услышит, ты потеряешь не только работу!

Я устала и хочу есть, поэтому с меня хватит. Поправляю покрывало, выхожу и поднимаю меч. Драгоценные камни на ножнах блестят в свете факелов. Выражение лица часового меняется.

– Я рани Джиндан, – властно заявляю я. – Уверена, Саркар тебя вознаградит за то, что ты откроешь ворота и впустишь меня. Гурбакш проводит меня до моего хавели. Сундук мой можешь оставить до завтра.

Может быть, дело в моей уверенности, а может, в мече. Часовой кланяется, и дверь приоткрывается. Гурбакш предлагает понести меч и узелок, который дала мне Биджи, но я предпочитаю нести меч сама, хотя он тяжелый, и, пока мы поднимаемся по крутым ступеням, мне часто приходится делать передышку.

Мы идем по территории погруженного в сон дворца. Ночью здесь все не так, как в моих воспоминаниях. Серебристые башенки выглядят холодными и пугающими, а фонтаны наполнены осколками лунного света. Сердце у меня ноет от одиночества.

Но разве не было одиночество моим спутником последние два года?

И тут из темноты появляется фигура и преграждает нам путь, подняв меч и резко скомандовав остановиться. Вооруженная женщина, а за ней другие. Стражницы зенаны! Одна грубо хватает меня за руку, другая подносит клинок к горлу Гурбакша.

Я вспоминаю, как Манна говорил мне, что для мужчины прийти ночью в эту часть дворца – преступление, за которое полагается смерть.

Главная стражница гневно смотрит на командира отряда:

– Что ты тут затеял, зачем бродишь в темноте?

От страха Гурбакш онемел. Женщина с кинжалом заявляет:

– Он явно виновен. Давайте я…

Мне надо ее остановить!

– Отпустите его! – кричу я.

Главная стражница поворачивается ко мне:

– А ты кто, его сообщница?

Я вдруг вспоминаю, где я ее видела: в женском павильоне, когда Май Наккайн приказала этой женщине бросить меня в темницу. Из глубины памяти всплывает и ее имя.

– Бхаго Каур, – говорю я, – я рани Джиндан, новая жена махараджи. Меня сегодня утром обвенчали с его мечом. – Я поднимаю оружие. Стражницы делают шаг назад и перешептываются. – Саркар приказал этому человеку доставить меня из дома моих родителей во дворец. – Я заставляю себя говорить твердо и уверенно, хотя меня переполняет страх. – Наверняка вам сообщили, что я прибуду сегодня!

Потом все происходит очень быстро. Гурбакша ведут прочь из крепости. Бхаго колотит в дверь длинного невысокого здания, и наконец нам открывает старуха с мерцающим светильником и ведет меня в маленькую сырую комнату без окон. Постель тут жесткая и узкая, простыни пахнут плесенью, пол грязный. Я перешагиваю через мышиные катышки. Вдоль стен, словно на складе, теснится разномастная мебель: шкафчик-альмирах, помутневшее зеркало, скамеечка для ног. В углу на сундуке стоит накрытая полотенцем тарелка, кувшин с водой и незажженный светильник.

– Вы уверены, что это моя комната? – изумленно уточняю я. – Для рани Джиндан?

– Да, это ваша комната. Такой у меня приказ. – Старуха указывает на тарелку. – Ваш ужин.

Скандалить бесполезно. Надо попробовать другую тактику. Я достаю из кошелька монету и протягиваю ей:

– Спасибо, что помогли мне так поздно ночью.