Решала: Цена власти

Глава 1

Воздух в гостиной загородной виллы был густым и сладким, пах сексом, потом и дорогим танином разлитого вина. В нем было трудно дышать, но и не хотелось – каждый глоток казался обладанием, каждое движение – продолжением того, что только что закончилось.

Алиса лежала на спине на шершавом персидском ковре, раскинув руки, и смотрела в темноту потолка, чувствуя, как ее оголенная кожа медленно остывает. Рядом полулежал Артем, его мускулистая грудь мерно поднималась и опускалась, отбрасывая причудливые тени в свете одной-единственной настольной лампы. Свет ее был милостив, он выхватывал из мрака лишь их тела, оставляя в тайне разбросанную по комнате одежду и темное пятно на полу – след опрокинутого бокала.

Его пальцы, ленивые и тяжелые после кульминации, медленно скользнули по ее животу. Кожа там еще пульсировала в такт отступающему бешеному ритму сердца и была покрыта мурашками. Он прислушался к этой внутренней музыке ее тела, затем приложил ладонь к ее груди, чувствуя под ней глухой, постепенно утихающий стук. Из его горла вырвался тихий, удовлетворенный звук, и он коснулся губами ее плеча, оставляя приятную теплоту поцелуя.

Алиса прикрыла глаза, и на ее губах дрогнула уставшая улыбка. Мир сузился до шершавой ткани под спиной, до теплого тела рядом, до густого воздуха, который они вдыхали вместе. В этой истомленности было блаженное забвение и чувство временной, хрупкой, но абсолютной безопасности. Глубокой связи, которая казалась единственным, что осталось в целой вселенной.

И эту вселенную разорвал в клочья пронзительный, оглушительный звонок стационарного телефона.

Звонок резал тишину, как стекло. Он был не просто громким – он был насилием. Резкий, требовательный, он не умолкал, разрывая уютный кокон, который они так недавно сплели.

Артем преобразился мгновенно. Лень и расслабленность слетели с него, как маска. Все его тело напряглось в едином порыве, мышцы собравшись в тугой пучок готовности к прыжку. Он сорвался с пола одним плавным, стремительным движением пантеры, его глаза, секунду назад мутные от наслаждения, стали острыми и чистыми. Взгляд, выбросивший все лишнее, метнулся по комнате, сканируя угрозу, оценивая укрытия, выходы. Он искал опасность и нашел ее – его пистолет лежал на низком журнальном столике, в пяти шагах от него.

Алиса вздрогнула всем телом, как от удара током. Ее глаза, полные сонного блаженства, широко распахнулись от неожиданности, в них плеснул чистый, животный испуг. Инстинкт, древний и неумолимый, заставил ее искать защиту. Она инстинктивно прижалась к Артему, ее пальцы впились в его руку, цепкие и холодные. Ее расслабленное, податливое тело мгновенно сковал лед страха, вытеснив всю истомную негу.

В воздухе, еще недавно густом от страсти, теперь висел едкий запах адреналина. Тишина была мертвой, и больше не нарушалась тяжелым дыханием – только этот пронзительный, неумолимый звонок, зовущий в никуда.

Артем двинулся к аппарату неслышными, крадущимися шагами хищника. Его обнаженное тело, секунду назад бывшее инструментом ласки, теперь было сжато в готовности к бою. Он сделал глубокий, раздувающий ноздри вдох, вбирая воздух, который больше не пахнет ей и страстью, а несет в себе металлический привкус угрозы. Его пальцы обхватили холодную пластиковую трубку.

– ¿Sí? – его голос прозвучал низко и хрипло, без тени вопроса, лишь констатация факта приема сигнала.

В ответ в его ухе шипело и заскрежетало что-то электронное. Голос в трубке был искажен до неузнаваемости, сплющен и растянут цифровыми помехами, словно его пропустили через механическую мясорубку. Не мужчина и не женщина. Не человек. Просто голос.

Фраза была короткой, обрубленной, лишенной всякой эмоциональной окраски, как чтение прогноза погоды в аду: «Он знает,где вы. У вас мало времени.»

Артем не стал переспрашивать. Не потребовал ответа. Его лицо, обращенное к Алисе, окаменело. Ни один мускул не дрогнул. Он не бросил трубку – он положил ее на рычаг с той же конечной точностью, с какой проверял обойму пистолета. Механическое действие в ситуации, где любая эмоция – смерть.

Его взгляд встретился с взглядом Алисы. И в глубине его стальных глаз, обычно таких непроницаемых, она прочла все, что боялась увидеть. Худшие опасения, самые темные кошмары, параноидальные догадки – все это в ту же секунду получило леденящее душу подтверждение.

Тишина, наступившая после звонка, была теперь в тысячу раз громче и страшнее. Она была наполнена беззвучным криком.

Молчание стало оружием. Воздух застыл, превратившись в плотную, тягучую субстанцию, где каждый звук казался бы предательством. Артем двигался теперь с холодной, безжалостной эффективностью боевого андроида, чьи программы вдруг перезапустились, сменив «расслабление» на «боевую готовность».

Его рука метнулась к журнальному столику. Пальцы сами нашли шершавую, знакомую рукоять пистолета. Он не смотрел на оружие – его взгляд продолжал сканировать комнату, а периферийное зрение и мышечная память делали свою работу. Механический щелчок снятого с предохранителя курка прозвучал оглушительно громко в звенящей тишине.

Резкий, отрубающий жест в сторону Алисы: «Стой. Молчи.» Он не произнес ни слова, но приказ висел в воздухе, не терпящий неповиновения. Она замерла, вжавшись в ковер, стараясь даже не дышать.

Следующее движение – к окну. Не шаги, а плавное скольжение тени. Плотная ткань портьер была непроглядным барьером между ними и темным испанским побережьем. Артем не стал раздвигать ее. Он поддел край указательным пальцем, создав ровно такую щель, в которую мог бы смотреть прицел.

Его глаз, прильнувший к щели, сузился до булавочного укола. В темноте зрачок расширился, пытаясь уловить малейшее движение. Свет луны выхватывал лишь неподвижные силуэты кипарисов и пустую дорогу. Но его взгляд был настроен не на статику, а на аномалии. На сломанный узор, на вспышку света, на не там лежащую тень. Пальцы, сжимающие пистолет, побелели до цвета кости. Это была не просто хватка – это было мертвое сжатие, готовое в любой миг выплеснуть смерть.

Тишина снаружи была теперь иной. Глухой, искусственной. Исчез не только стрекот цикад – исчез сам шум жизни. Океан, чей прибой всегда был фоном их ночей, будто затаился, прислушиваясь вместе с ними. Эта немая пауза была страшнее любого крика. Она означала, что что-то или кто-то уже здесь, уже заглушил все вокруг.

В комнате повисла дикая, полярная разность эмоций: абсолютная, животная концентрация Артема, волевым усилием подавившего в себе все, кроме инстинкта охотника, и нарастающая, тошнотворная паника Алисы, которая вот-вот должна была вырваться наружу тихим стоном. Он был дамбой, а ее страх – водой, готовой прорвать любую плотину.

Триггером стал запах. Тот самый, что витал в воздухе: густой, сладковатый запах ее собственного страха, смешавшийся с остатками ее возбуждения. И шершавая, впивающаяся в босые пятки ткань ковра. Это запустило память тела, ту самую, что хранится в мышцах и на коже, а не в разуме.

Мир поплыл. Роскошная гостиная испанской виллы растворилась, сменившись другой, куда более страшной роскошью.

Спальня Глеба. Не комната, а золотая клетка. Давящая роскошь: гобелены, хрусталь, темное дерево. Каждый предмет кричал о стоимости и власти, насмехаясь над ней.

Грубые, холодные пальцы Глеба, впивающиеся в кожу ее предплечья, оставляющие синяки-ожерелья. Боль, острая и унизительная. И запах. Его запах. Дорогая, удушающая туалетная вода, в которой тонули ароматы дорогого коньяка и ее собственного, животного страха. Ощущение полной, абсолютной беспомощности. Тело, которое больше ей не принадлежало.

Его голос. Тихий, спокойный, почти ласковый, отчего становилось еще страшнее. Он звучал прямо у ее уха, заполняя собой все пространство, не оставляя места для мыслей о сопротивлении: «Ты никуда не денешься. Ты – моя. До последнего издыхания.»

Его пустой, безразличный взгляд. Он смотрел не на нее, а сквозь нее, поверх нее, как на предмет мебели, который временно вызывает досаду. В этих глазах не было ни ненависти, ни страсти – лишь холодная констатация факта владения.

Возвращение в настоящее было резким, как удар током. Алиса вздрогнула, всем телом, содрогнувшись от прикосновения призрака. Она инстинктивно обхватила себя руками, пытаясь согреться, но ее била мелкая, предательская дрожь, которую невозможно было остановить. Прошлое не просто напомнило о себе – оно физически вернулось и сидело теперь с ними в комнате, ухмыляясь из темного угла.

Артем отшатнулся от окна. Его лицо, освещенное косым лучом света от лампы, было мрачным и несуетным. Он увидел Алису – маленькую, сгорбленную, все еще сидящую на ковре. Ее плечи тряслись от остаточной дрожи, взгляд был устремлен в никуда, в плену у только что нахлынувшего кошмара. В ту же секунду его собственная тревога сменилась на нечто иное – острое, режущее чувство ответственности.

Он быстро пересек комнату и опустился перед ней на колени. Но его прикосновение было уже другим – не нежным, не ласковым. Быстрым, деловым, проверяющим. Он взял ее за подбородок, заставив поднять глаза.

– Одевайся. Сейчас же. – сказал он тихо, отчеканивая слова.

– Это он? – голос Алисы предательски дрожал, звучал сипло и чуждо.

Артем отвернулся, его взгляд уже искал их вещи, составляя план:

– Неважно, кто звонил. Важно, что они не соврали. Мы засветились.

Его слова были как ушат ледяной воды. Шок в ее глазах начал медленно кристаллизоваться, превращаясь в холодное, ясное понимание. Страх никуда не делся, но он перестал быть паническим, бесформенным ужасом. Он стал конкретным. Осязаемым. Погоня началась. Их короткий, украденный рай был окончен.

Артем резким движением поднялся, нашел ее одежду – то самое легкое платье, что он с нее снимал всего полчаса назад, – и швырнул его ей. Он уже не смотрел на ее обнаженное тело с желанием и восхищением. Теперь он видел лишь уязвимость, хрупкость, мишень. Объект, который нужно немедленно защитить, спрятать, укрыть от надвигающейся угрозы.

Контраст между жаром их страсти и ледяным ужасом реальности был теперь физически осязаем.

Глава 2

Луна пробивалась сквозь щели жалюзи, расчерчивая спальню бледными, холодными полосами. В этом призрачном свете знакомые очертания комнаты казались чужими, зловещими. Каждая тень копила в себе угрозу, каждый звук – а их почти не было – казался преувеличенно громким.

Алиса лежала на спине, не в силах сомкнуть глаза. Тонкая шелковая ночнушка, купленная для соблазнения, теперь была жалкой защитой от проникающего в кости страха. Ткань скользила по коже, напоминая о недавней ласке, но это воспоминание было уже ядовитым. Она вглядывалась в потолок, пытаясь уловить хоть какой-то шум снаружи – шуршание листьев, далекий прибой, – но мир замер в гнетущем, неестественном молчании.

У двери, слившись с темнотой, стоял Артем. Его силуэт, прямой и недвижимый, был единственной твердой точкой в этом плавающем мире ужаса. Он прислонился к косяку, его плечи, обычно такие расслабленные, теперь были напряжены буграми готовых к действию мышц. В его опущенной руке тускло поблескивал пистолет. Он не просто слушал – он впитывал тишину, фильтровал ее, пытаясь уловить фальшивую ноту, которая вот-вот должна была прозвучать.

Нервы Алисы были натянуты до предела, готовая лопнуть струна. Она хотела позвать его, сказать что-то, чтобы разорвать эту ледяную паузу, но слова застревали в горле комом. Губы не слушались, парализованные страхом.

Он почувствовал ее взгляд. Повернул голову. Его лицо оставалось жесткой маской, но в глазах, поймавших лунный блик, мелькнуло что-то – попытка успокоить, обещание защиты. Он не сдвинулся с места, не сделал ни шага, словно боялся нарушить хрупкое равновесие.

– Спи. Я на посту. Рано утром уезжаем. – его голос прозвучал тихо, хрипло, но абсолютно четко, пробиваясь сквозь тишину, как пуля через стекло.

Это были не слова утешения. Это был приказ. Последний островок порядка в хаосе, который вот-вот должен был на них обрушиться.

Тишина прорвалась. Не звонком, не скрипом – она была взорвана изнутри.

Оглушительный, животный рев разорвал ночь. Не просто громкий звук – это был удар по телу, по сознанию. Воздух сгустился и ударил в барабанные перепонки, вытеснив собой все мысли, оставив только первобытный ужас.

Дом содрогнулся, будто по нему ударили гигантским молотом. Пол под ногами Артема вздрогнул, стены поплыли. Со стороны гостиной – тот самый грохот ломающегося дерева и рвущегося металла, который он мысленно уже проигрывал десятки раз. Дверь. Снесло с петель. Дребезжали стекла в спальне, звеня ледяным хором.

Тело Артема среагировало раньше мозга. Инстинкт, выжженный сотнями тренировок и десятками перестрелок. Он не упал – он рухнул, слился с полом, уменьшив свой силуэт. Мышцы пресса напряглись до каменной твердости, амортизируя падение. Рука с пистолетом выбросилась вперед сама собой, ствол намертво зафиксировался на распахнутом проеме спальни, ожидая появления цели. Его лицо исказила не маска страха, а холодная, собранная ярость хищника, загоняемого в угол. Все лишнее – паника, сомнения, вопросы – было сожжено в адреналиновой топке. Остался только расчет. И убийственная концентрация.

Алису подбросило на постели, как тряпичную куклу. Из горла вырвался не крик, а глухой, захлебывающийся всхлип, похожий на предсмертный хрип. Сердце не заколотилось – оно затрепетало, бешено и беспомощно, словно птица, бьющаяся о стекло. Глаза, только начинавшие привыкать к полумраку, широко распахнулись, залитые слепым, животным ужасом. Все ее существо, все нервы сжались в один крошечный, болезненный комок. Инстинкт самосохранения заставил ее отпрянуть назад, прижаться к изголовью кровати, вжаться в него, пытаясь стать меньше, невидимой, раствориться в этой внезапно наступившей адской реальности.

В разорванную взрывом тишину ворвался новый звук – тяжелые, грубые шаги в гостиной. Топот сапог по паркету, усыпанному осколками. Быстрые. Целеустремленные. Их было много.

Артем резко обернулся. Его глаза пронзили комнату. Они не искали Алису, не выражали сострадания или страха. Они сканировали. Прочертили линию от окна к двери, оценили толщину стен, нашли слабые места. Это был взгляд тактика, видящего не комнату, а поле боя. Пути отхода. Укрытия. Углы обстрела.

– Встать! Быстро! – его голос был похож на скрежет металла. Хриплый, отрубленный, лишенный всяких эмоций. Он не просил. Он приказывал. И в этом голосе не было места для возражений.

Алиса попыталась подчиниться. Ее тело откликнулось спазмом. Она сползла с кровати, шелк ночнушки беспомощно обвис. Ноги, ватные и непослушные, подкосились. Она едва удержалась, ухватившись за холодное постельное белье.

Со стороны гостиной донеслись крики. Грубые, гортанные, на непонятном языке. Они резали слух, как нож. И тяжелые, быстрые шаги. Уже ближе. Уже почти здесь.

Артем не ждал. Он сделал три стремительных шага через комнату. Его рука метнулась к ней. Пальцы с силой, граничащей с болью, впились в ее обнаженное плечо выше локтя. Это был не ласковый жест, не поддержка. Это был жесткий, безжалостный захват. Хватка, предназначенная для того, чтобы тащить, а не утешать.

– Пошли! – его дыхание было горячим и коротким.

Он рванул ее за собой, к выходу из комнаты, в сторону, противоположную от нарастающего грома шагов и чужих голосов. Время на одежду, на стыд, на раздумья кончилось. Началось время бегства.

Артем потащил ее за собой в узкий коридор, ведущий вглубь дома, к черному ходу. Его хватка была железной, почти болезненной, вытаскивая ее из оцепенения болью в руке.

Она спотыкалась, ее босые ноги скользили по гладкому паркету, цепляясь за складки ковра. Но через мгновение подошвы встретили не гладкость, а хаос. Пол был усыпан осколками стекла и щепками от взорванной двери. Острая, жгучая боль вонзилась в мягкую ткань ступни. Она почувствовала, как что-то острое и твердое глубоко впивается в кожу. Теплая, липкая волна крови сразу же обожгла холодную кожу.

Полумрак вокруг разрывали резкие, слепящие вспышки. С другой стороны коридора, из гостиной, били лучи фонарей, выхватывая из тьмы летающую в воздухе пыль, осколки мебели, искаженные тени людей. Большие, быстрые тени. Пресследователей.

Звуки смешались в оглушительную какофонию. Ее собственное прерывистое, свистящее дыхание. Тяжелое, хриплое дыхание Артема прямо над ухом. Его отрывистые, командные выкрики: «Пригнись!», «Беги!», «Не оглядывайся!». И за спиной – грубые, незнакомые крики на том же гортанном языке. Угрожающие. Приближающиеся.

Она оступилась, наступив на раненую ногу. Боль, острая и ослепляющая, пронзила ее до самого темени. Мышцы ноги подкосились, и она с глухим стоном пошла ко дну, ее рука выскользнула из его захвата.

Артем не раздумывал ни секунды. Он резко развернулся, его движение было одним плавным, отработанным жестом. Он не подхватил ее на руки – он резко наклонился, перебросил ее через плечо, как мешок с песком, безжалостно и эффективно. Воздух вырвался из ее легких от удача животом о его твердое плечо. Мир перевернулся с ног на голову.

И почти не целясь, навскидку, он разрядил пистолет в сторону вспышек фонарей в конце коридора. Оглушительный треск выстрела ударил по ушам, на миг заглушив все остальные звуки. Запах. Резкий, едкий, обжигающий нос запах пороха повис в воздухе, смешавшись с кислым запахом его пота и медным привкусом ее собственного страха на языке.

Грубость захвата. Безжалостное давление его плеча на ее диафрагму, выжимающее воздух. Пронизывающая боль в ноге. Ощущение себя беспомощной ношей, вещью, которую не несут, а эвакуируют. Все это сплелось в тугой узел и дернуло за невидимую нить, связывающую настоящее с прошлым.

Настоящее исчезло. Его плечо стало другим. Полутьма коридора растворилась, сменившись давящей, знакомой роскошью.

Та самая спальня Глеба. Воздух в ней был густой, спертый, пропахший дорогим табаком и ее собственным страхом. Она лежала на огромной кровати, свернувшись калачиком, стараясь занять как можно меньше места. Шелк простыни был холодным и скользким, как змеиная кожа.

Глеб стоял у окна, спиной к ней. Широкие плечи под идеально сидящим пиджаком были расслаблены. Он медленно, с наслаждением раскуривал сигару. Клубы дыма лениво ползли к позолоченному потолку. Он был спокоен. Абсолютно. Удовлетворен, как человек, завершивший небольшую, но неприятную работу.

Он обернулся. Его глаза скользнули по ней, лежащей, и в них не было ни ненависти, ни злорадства, ни даже интереса. В них была лишь пустота. Бездонная, ледяная. Взгляд на использованную, надоевшую вещь, которая пока еще занимает место, но уже не имеет ценности.

Мысль Алисы тогда, пронзившая ее острее любого лезвия, холодная и отчетливая: «Он не просто обидит. Он убьет. Не из мести, не в ярости. А просто потому, что может. Потому что я больше не нужна. Как выкидывают сломанный стул. Без злобы. Без сожаления.»

Возвращение в настоящее было подобно удару. Ее тело, переброшенное через плечо Артема, содрогнулось. Легкие снова заработали, втягивая не табачный дым, а едкий пороховой дым. Боль в ноге стала острой и настоящей.

И эта старая мысль пронзила ее сейчас, обретая новую, смертоносную силу: «Я не хочу так умереть. Не сейчас. Не после того, как узнала, что может быть иначе.»

Это было не просто желание жить. Это была ярость. Маленькая, сжатая в кулак искра, возникшая в кромешной тьме ее страха.

Они вырвались на улицу через черный ход. Резкий порыв холодного ночного воздуха обжег легкие, словно ледяная вода. Артем резко свернул за угол дома, в густую, колючую чащу декоративных кустов, и опустил ее на землю.

Его дыхание было тяжелым, прерывистым, из горла вырывался свист. Он не смотрел на нее – его глаза, дикие и быстрые, сканировали территорию, скользили по темным силуэтам деревьев, забора, искали движение. Он был натянутой тетивой, готовой сорваться в любой миг.

Алиса стояла на холодной, влажной земле. Колючки веток впивались в босые ноги. Тонкий шелк ночнушки мгновенно пропитался ночной сыростью, прилип к коже, став не защитой, а вторым ледяным покровом. Ее тело била мелкая, неконтролируемая дрожь – коктейль из шока, адреналина и пронизывающего холода. Она чувствовала себя абсолютно голой. Не просто без одежды, а обнаженной перед всем миром, перед этими невидимыми людьми с фонарями, которые хотели ее смерти. Эта уязвимость была унизительнее любого насилия.

Она посмотрела на него. Его лицо в призрачном свете луны было высечено из камня – скулы напряжены, губы сжаты в тонкую белую ниточку. Но в его глазах не было и тени ее страха. Только ярость. Холодная, расчетливая, направленная вовне. И безупречный, пугающий расчет.

Он резким движением сорвал с себя темную куртку – та самая, что висела на спинке стула в спальне, – и накинул ей на плечи. Грубая, пропитанная потом и порохом ткань ударила в нос резким, мужским запахом. Это не было утешением. Это была необходимость. Маскировка. Еще один слой между ней и смертью.

Его пальцы снова впились в ее руку, уже поверх ткани куртки. Захват был безжалостным.

– Бежим. К машине, – его голос был низким, хриплым от напряжения и не оставлял места для вопросов, сомнений, страха.

И прежде чем она успела кивнуть, он рванул ее за собой, и они растворились в спасительной, заглатывающей темноте ночи.

Глава 3

Салон угнанной BMW застыл в ледяном безмолвии, разрываемом лишь натужным ревом мотора и шипением мокрого асфальта под колесами. Машина неслась по темной ленте дороги, затерянной где-то в испанской глуши, убегая от адского света фонарей и чужих голосов. Недавний дождь оставил после себя мир, блестящий и скользкий, как черный лед; фары выхватывали из тьмы придорожные кипарисы, на мгновение превращая их в немых стражей их бегства.

Артем сидел за рулем, вцепившись в него мертвой хваткой. Его профиль в полумраке был резким и неподвижным, как у горного орла. Челюсть сжата до боли, скулы выступали напряженными буграми. Каждый мускул его тела был натянут, готовый к новому взрыву, новому рывку. Он вел машину с безжалостной точностью, не глядя на спутницу, весь превратившись в инструмент побега.

Алиса на пассажирском сиденье казалась его полной противоположностью – хрупкой, разбитой, мелко дрожащей. На ней была лишь его грубая кожаная куртка, накинутая поверх шелковой ночнушки, промокшей и грязной. Ткань впивалась в кожу, пахнущая им, порохом и чужим потом – запах опасности, который теперь будет преследовать ее везде. Она чувствовала каждую царапину на босых ногах, каждую каплю засохшей крови на пятке, липкие пряди волос на щеках. Холодный ветерок из неплотно закрытого окна обжигал кожу, заставляя сжиматься еще сильнее. Она пыталась согреться, но дрожь шла изнутри, из самой глубины, сбивая дыхание и заставляя зубы стучать в такт неровной дороге.

Они мчались сквозь ночь, запертые в стальной капсуле, объятые одним страхом, но разделенные пропастью пережитого ужаса.

Дрожь Алисы стала такой сильной, что ее зубы выстукивали на стекле нервную, беспорядочную дробь. Она пыталась сжаться в комок, вжаться в холодную кожу сиденья, но ледяной холод, шедший от босых ног, парализовал все тело, затуманивая сознание.

Артем, не сводивший глаз с дороги, резко, почти с раздражением, дернул руку к панели приборов. Его пальцы, все еще сжатые в кулак от напряжения, с силой крутанули регулятор печки. Пластик треснул под давлением, но рычаг поддался.

Из дефлекторов с шипящим звуком, похожим на змеиный выдох, вырвался поток горячего, спертого воздуха. Он ударил ей в ноги, обжег кожу, заставив вздрогнуть от неожиданности и резкого контраста. Она невольно выдохнула и прижалась к источнику тепла, протянув к нему замерзшие, побелевшие пальцы.

Он не посмотрел на нее. Не произнес ни слова. Его взгляд продолжал сканировать темную дорогу, его руки мертвой хваткой сжимали руль. Этот жест не был нежностью. Это была суровая, безэмоциональная необходимость. Как заправить машину, как сменить обойму. «Я тебя не брошу. Я должен тебя согреть, чтобы ты выжила и могла бежать дальше». Это молчаливое сообщение прозвучало в оглушительном реве мотора громче любого признания.

Машина резко дернулась, попав колесом в глубокую выбоину, скрытую луной тенью. Алису подбросило на сиденье, и ее рука, лежащая на собственном колене, соскользнула вниз.

Пальцы, ледяные и цепкие, на мгновение коснулись его руки, лежащей на рычаге коробки передач. Контраст был как удар током. Ее кожа – холодная, почти мокрая от испарины страха. Его рука – обжигающе горячая, жилистая, с напряженными до белизны сухожилиями, готовая в любой миг рвануть рычаг или схватить оружие.

Он не отдернул руку. Она не убрала свою. Три секунды. Пять. Семь. В такт этому молчаливому прикосновению стучали их сердца – ее бешено и беспорядочно, его – тяжело и глухо, как барабанная дробь перед казнью.

Алиса медленно подняла взгляд. Его глаза уже были на ней. Они встретились в полумраке салона, подсвеченные лишь тусклым розовым светом приборной панели. В его взгляде не было упрека или раздражения. Была та же ярость, что и раньше, но теперь приправленная чем-то еще – щемящей, животной тревогой за нее. И вопросом. Одним и тем же вопросом, что висел в воздухе между ними с самого первого дня: «Что дальше?»

В этом взгляде был весь коктейль пережитых за ночь эмоций: леденящий страх, ярость на Глеба, безмолвная благодарность за спасение. И под всем этим – неистребимое, пульсирующее физическое влечение, которое даже сейчас, на краю пропасти, давало о себе знать этим простым, жгучим прикосновением.

Артем резко отдернул руку, будто обжегшись, и переключил передачу. Рычаг КПП вгрызся в паз с сухим, металлическим щелчком, нарушив миг возникшей между ними связи. Он снова уставился на дорогу, но напряжение в его спине сменилось сосредоточенностью.

Его голос прозвучал хрипло, сдавленно, будто через силу выталкивая слова из пересохшего горла:

– Надо найти Мирона. Он единственный, кто держал удар после всего этого… дерьма. Не предал своих.

Алиса медленно повторила, как бы пробуя это имя на вкус, на ощупь:

– Мирон…

И перед ее внутренним взором всплыла картинка: не лицо, а деталь. Шершавая ткань пиджака на ее обнаженной коже. Не грубость, а неожиданная бережность, когда он, Мирон, накинул его на ее плечи в тот день, когда все рухнуло. Жест, в котором было больше уважения, чем во всех взглядах Глеба.

И вдруг ее собственный голос окреп, в нем появились стальные нотки, которых не было еще минуту назад:

– Нам нужен не только Мирон. Нам нужна сила, Артем. Армия. Как у Глеба, но наша. Своя.

Она повернулась к нему, и в полумраке ее глаза горели холодным огнем.

– Мирон… он знает людей. Настоящих. Не тех, что продаются за деньги. Он знает, как бить Глеба там, где ему по-настоящему больно. Не по лицу, нет. По деньгам. По связям. По его империи.

Отчаяние, сковывавшее ее с момента взрыва, начало отступать, сменяясь новой, холодной и ядовитой решимостью. Месть переставала быть абстрактной идеей. Она обретала форму, имя и цель.

Слова Алисы повисли в воздухе, наполненном гулом мотора и свистом ветра. Идея мести, обретшая форму, казалась такой четкой, такой правильной. Пока Артем не ответил.

Его руки, и так сжимавшие руль с силой, сжались еще крепче. Костяшки его пальцев резко выступили под кожей, побелели, как мрамор. Казалось, он вот-вот сломает рулевое колесо.

– Доверять будем только по делу, – его голос прозвучал низко и плоско, как скрежет камня по камню. В нем не осталось ни хрипоты, ни усталости – только ледяная сталь. – Никакой веры. Только доказательства. Чек-листы. Встречи с глазу на глаз. Перепроверка всего. Всех.

Он на секунду повернул к ней голову, и в его взгляде не было ничего, кроме безжалостной правды:

–Один провал. Одна ошибка. Одно лишнее слово не тому человеку – и мы трупы. Поняла?

Его слова обрушились на нее, как ушат ледяной воды. Это был не романтичный побег вдвоем против всего мира. Это была суровая констатация правил войны, в которую они ввязались. Войны, где цена доверия измерялась не чувствами, а выживанием. И малейшая просчитанная сантиметровка вела прямиком в могилу.

В салоне снова воцарилась тишина, но теперь она была иной – тяжелой, густой, наполненной скепсисом, осторожностью и готовностью к предательству, которое могло прийти откуда угодно. Даже от тех, кого они собирались позвать на помощь.

Имя «Глеб», вылетевшее из ее собственных уст, стало триггером. Плавное движение дорогой машины. Ее зависимое положение рядом с сильным мужчиной. Запах кожи и пота. Все это сплелось в тугой узел и рвануло за собой в прошлое.

Тогда. Бронированный Maybach плавно катил по ночной Москве. Стекло было тонировано в кромешную тьму, отсекая внешний мир. Она сидела рядом с Глебом, только что покинув «успешные» переговоры, на которых он, как всегда, всех переиграл.

Он был расслаблен, доволен собой. В салоне пахло дорогим хьюмидором и его туалетной водой – удушающим, тягучим ароматом, который теперь навсегда ассоциировался у нее с тошнотой. Его правая рука лежала на ее бедре, поверх тонкого шелка вечернего платья. Но это не была ласка. Его пальцы – грубые, сильные – не гладили, а владели. Они впивались в ее кожу с такой силой, что наутро обязательно оставались синяки-отметины, как тавро собственности. Он смотрел на нее, но видел не ее – а еще один завоеванный актив, живое доказательство своей власти.

Эмоция тогда. Давящая, унизительная тяжесть его руки. Чувство себя вещью. Бессильная ярость, смешанная с отвращением к себе за это бессилие.

Возвращение в настоящее было резким. Ее собственная рука, лежащая на колене, сжалась в кулак. Ногти впились в ладонь, но эта боль была приятной – реальной и ее собственной. Она посмотлела на Артема. На его профиль, освещенный приборной панелью. На его руки, которые вели угнанную машину, рискуя жизнью, чтобы ее спасти. Которые могли быть грубыми, но в их грубости не было унижения.

Мысль пронзила ее сознание, ясная и четкая, как удар клинка: «Я больше никогда не вернусь к нему. Ни живой, ни мертвой. Я его убью.»

Артем резко свернул с освещенной трассы на ухабистую грунтовую дорогу, что уходила вглубь спящих полей. Фары выхватили из тьмы покосившийся указатель с названием какого-то поселка, но он проигнорировал его, направив машину в еще более глубокую тьму, по памяти, на ощупь. Скорость упала. Он выключил фары, и их поглотила абсолютная, слепая чернота. Теперь они двигались почти бесшумно, подчиняясь лишь скупым указаниям призрачного света луны, пробивавшегося сквозь разорванные облака. Где-то вдалеке слышался вой сирен.

Алиса смотрела в боковое стекло, но видела уже не свое бледное, испуганное отражение. В темной глади стекла, как в черном зеркале, проступал другой образ – призрак Глеба. Его холодные, пустые глаза. Его владеющая рука. Его спокойная, убийственная уверенность.

И вдруг дрожь, что сотрясала ее все это время, прекратилась. Словно кто-то выключил тумблер внутри. Мурашки на коже исчезли, дыхание выровнялось. Ее черты, обычно такие мягкие, застыли, окаменели. В них не осталось ничего от той испуганной девушки, что выбежала из дома полчаса назад.

Она повернулась к Артему. Ее голос, когда она заговорила, был тихим, низким, но абсолютно твердым, без единой ноты сомнения или страха. Это был голос человека, принявшего свою судьбу.

– Хорошо. Только по делу.

Эти три слова прозвучали как приговор. Приговор ей самой, Глебу, всему их старому миру. Путь жертвы был окончен. В темноте испанской глуши, в салоне угнанной машины, начался путь охотника.

Глава 4

Комната мотеля была похожа на склеп – выцветшие обои с желтыми разводами, пропахшие хлоркой, табаком и сыростью. Воздух был спертым и тяжелым, словно его не проветривали десятилетиями. Единственным источником света была тусклая лампа под абажуром из пластика, имитирующего ткань, она отбрасывала мрачные тени на стены.

Артем стоял у окна, затянутого плотной, грязноватой тканью. Он отодвинул край шторы ровно настолько, чтобы одним глазом наблюдать за пустынной парковкой, освещенной одиноким фонарем. Его пистолет лежал на подоконнике, в сантиметре от руки. Черный металл холодно поблескивал в полумраке. Все его тело, даже в относительной безопасности, оставалось на взводе, мышцы собранными в тугые пучки.

Алиса сидела на краю потертого дивана, обивка которого была протерта до дыр. Она все еще куталась в его грубую кожаную куртку, под которой пряталась шелковая ночнушка, превратившаяся в грязный лоскут. Ее ноги были босыми, испачканными землей и пылью. Одна ступня была перевязана куском сорванной с простыни ткани, на которой уже проступало темное, багровое пятно крови. Она сидела неподвижно, уставившись в пол, ее охватывала оглушенная отстраненность. Шок начинал медленно отступать, и на его место приходило осознание – всей боли, всего страха, всего масштаба катастрофы.

Она молча поднялась с дивана. Движения были медленными, механическими, будто ее тело не слушалось и существовало отдельно от разума. Пошатываясь, словно пьяная, она пересекла комнату и скрылась за дверью совмещенного санузла. Дверь закрылась с глухим щелчком, но звука поворачивающегося замка не последовало – лишь тихий стук щеколды, оставшейся снаружи.

Крошечное пространство было заляпано известкой и ржавчиной. Душевая кабина с мутными стеклами казалась последним пристанищем в этом мире грязи.

Поворот крана сопровождался скрипом и протестующим шипением старой сантехники. Из душевой лейки хлынула сначала ледяная струя, заставившая ее вздрогнуть и отшатнуться. Затем вода с надрывным стоном в трубах стала теплее, а потом и обжигающе горячей.

Она шагнула под напор. Горячие струи ударили по коже, смывая пыль, прилипшие травинки, запекшуюся кровь на ногах. Она стояла неподвижно, закрыв глаза, подставив воде лицо, словно пытаясь смыть с себя не только грязь, но и весь ужас этой ночи, весь липкий страх, въевшийся в поры. Через запотевшее стекло душевой был виден ее размытый, хрупкий силуэт – изможденный и беспомощный.

Вода стала теплой, почти комфортной. Алиса открыла глаза, и взгляд ее упал на собственное тело. На кожу, покрасневшую от горячей воды.

Сначала она увидела свежие отметины. Темно-багровые синяки на бедрах и предплечьях – отпечатки грубых пальцев, следы падения на острые осколки в коридоре. Они были яркими, болезненными, но пугающе привычными.

Но потом ее взгляд зацепился за другое. Старые, уже пожелтевшие пятна, размытые по краям. Наследие Глеба. Ожерелья из синяков на запястьях, где его пальцы впивались, чтобы прижать ее. Темное пятно на ребре, где он ударил ее локтем, когда она попыталась оттолкнуть его. Карта ее унижений, нарисованная болью и жестокостью.

Она медленно провела пальцами по этим меткам. Кожа там была шершавой, будто память о боли впиталась в самые клетки. И в этот момент ее не охватила жалость к себе. Вместо этого по телу разлилась холодная, методичная ярость. Тихая и безжалостная. Эти синяки были не просто следами прошлого. Они были доказательством. Неопровержимым аргументом в грядущей войне. Они кричали о необходимости мести, и она наконец-то была готова их услышать.

Вода, стекающая по ее спине, ощущение абсолютной наготы и уязвимости под струями – все это стало крючком, который зацепил память и потащил на поверхность давно запрятанное воспоминание. Не унижение. Не боль. Нечто другое.

Тогда. Роскошный ресторан, банкет по поводу очередной «успешной» сделки Глеба. Воздух густой от дорогих сигар, выдохов коньяка и громкого, самодовольного смеха. Глеб был на вершине, его люди – тоже. А она сидела рядом с ним, как дорогой аксессуар, и чувствовала на себе их взгляды. Похотливые, хищные, оценивающие.

И тогда к их столу подошел Мирон. Не тот грубоватый охранник, каким он иногда казался, а собранный, деловой. Он не смотрел на нее с жалостью или, что хуже, с тем же скрытым желанием. Его взгляд был серьезен и спокоен. Он что-то тихо сказал Глебу, та партия уже была в разгаре, и Глеб, благосклонно махнув рукой, отпустил их.

Но главное было не это. Главное было то, что Мирон снял свой пиджак – простой, темный, из грубой шерсти – и накинул его ей на плечи, прикрыв ее слишком откровенное платье. Его движение было лишено какого-либо намёка на фамильярность. Это был жест… защиты. «В целости и сохранности», – сказал он тогда Глебу, и эти слова прозвучали как клятва.

В машине он молчал. Не пытался заговорить, не пытался коснуться ее, не бросал на нее взгляды в зеркало заднего вида. Он просто молча довез ее до дома, вышел, открыл ей дверь и исчез в ночи, оставив ее в том самом пиджаке, который пах не деньгами и властью, а табаком и честностью.

Возвращение в настоящее было резким. Ее пальцы сами выключили воду. В внезапно наступившей тишине было слышно лишь, как капли падают с ее тела на пластиковый поддон душа.

Мысль пришла не как озарение, а как холодный, выверенный вывод: «Он видел меня разбитой. Униженной. Но не тронул. Он видел систему Глеба изнутри, видел всех этих шакалов. И он ушел. Он знает все ее слабые места.»

Алиса вышла из душа, вода стекала с нее на потрескавшуюся кафельную плитку. Она машинально обернулась в жесткое, колючее полотенце, которое почти не впитывало влагу. Подошла к запотевшему зеркалу над раковиной, провела по нему ладонью, очищая полосу от конденсата.

В зеркале на нее смотрело другое лицо. Черты те же – изможденные, бледные. Но глаза… Глаза, еще полные остаточного страха, теперь смотрели иначе. В их глубине появился холодный, стальной блеск. Не отчаяние, а решимость. Не вопрос, а ответ.

Ее мысли, еще недавно хаотичные и рваные, как после взрыва, начали выстраиваться в четкую, железную логическую цепь. Внутренний монолог звучал ясно, без паники, как доклад аналитика:

«Мирон – не просто порядочный человек. Порядочные не выживают в стае Глеба. Он расчетливый прагматик. Он видел, куда дует ветер, и восстал первым. Не сломленным, а сохранившим себя и свои ресурсы. У него есть люди. Те, кто ушел с ним или кто остался верен лично ему, а не деньгам Глеба. Ресурсы. Схемы, контакты, информация. Он знает структуру изнутри, знает все ее слабые места, все гнилые балки, на которых все держится.»

Она посмотрела на свое отражение, прямо в эти новые, холодные глаза.

«Он может стать ядром. Не другом, не защитником. Ядром нашего сопротивления. Это не про дружбу. Это про общую выгоду. Про общую ненависть. Самый прочный фундамент.»

Полотенце на ней вдруг перестало казаться колючим. Оно стало кольчугой. Хрупкой, первой, но ее собственной.

Алиса вышла из ванной. Влажные волосы тяжелыми прядями падали на плечи. Она остановилась посреди комнаты, на холодном линолеуме, под которым скрипел каждый шаг. Капли воды падали с ее локтей на пол, образуя темные точки.

Артем услышал ее и медленно обернулся от окна. Его взгляд скользнул по ней – мокрой, бледной, закутанной в жалкое полотенце, – и на долю секунды в его стальных глазах что-то дрогнуло, смягчилось. Не жалость, а что-то более глубокое и сложное. Но тут же его лицо снова стало непроницаемой маской.

– Как ты? – его голос прозвучал низко, без обычной хрипоты, почти тихо.

Ответ прозвучал не сразу. Алиса подняла на него взгляд. В ее глазах не было ни страха, ни просьбы о помощи. Только холодная, выверенная уверенность. Ее голос был тихим, но абсолютно твердым, без единой ноты дрожи.

– Мы должны связаться с ним. С Мироном.

Артем слегка сузил глаза, оценивая. Он видел не истеричку, не напуганную жертву. Он видел стратега, просчитывающего ход.

– Ты уверена? – спросил он, его тон был нейтральным, проверяющим.

– Он видел, как Глеб ломает людей. И видел, что я выстрелила в Глеба, – она говорила четко, отчеканивая каждое слово. – Он знает, что я не буду молчать и подчиняться. Он знает цену информации. И он знает, что Глеб не оставит в покое и его. Мы предложим ему то, чего он не может добиться в одиночку. Власть. Настоящую. Не остатки от стола Глеба.

В ее словах не было надежды или слепой веры. Была лишь холодная, безжалостная уверенность в расчете, в правильности этого хода. Она перестала быть беглянкой, которую нужно спасать. Она стала игроком, предлагающим союз.

Артем молча смотрел на нее несколько секунд, затем медленно, почти незаметно кивнул. Он видел перемену. Чувствовал ее. Он сунул руку в карман куртки и достал простой, черный телефон-«звонилку», купленный за наличные без всяких документов.

Он не стал набирать номер сам. Он протянул аппарат Алисе через всю комнату.

– Звони, – сказал он просто.

И в этом слове было признание. Признание ее права на этот выбор. Признание ее силы.

Глава 5

Поезд, скрипя и стуча колесами, будто нехотя, замедлил ход на подъезде к городу. За окном поплыл не пейзаж, а однообразная серая муть. Промозглый холодный дождь заляпал стекла грязными слезами, сквозь которые проступали унылые силуэты панельных многоэтажек.

На перроне их встретила разбитая плитка, лужи с радужными разводами масел и пронизывающий до костей ветер. Воздух не просто холодный – он был влажным, липким, пропитанным запахом угольной гари, влажного бетона и чего-то кислого, протухшего. Никакого слепящего испанского солнца, никакого соленого бриза. Только давящая, серая мгла.

Алиса куталась в широкое, немаркое пальто, купленное на вокзале в соседнем городе. Ткань была грубой и плохо грела. Влажный холод проникал сквозь слои одежды, заставляя ее внутренне сжиматься. Рядом Артем в простой темной куртке с поднятым воротником и низко надвинутой на лоб шапке-бини казался частью этого пейзажа – угрюмым, неброским и опасным. Его поза была расслабленной лишь на первый взгляд; опытный глаз заметил бы, как его правая рука всегда находилась неподалеку от спрятанного под курткой оружия, а взгляд, скользящий по толпе, ничего не упускал.

Они не просто вернулись. Они вернулись на поле боя. И каждый вдох этого промозглого воздуха напоминал им об этом.

Они шли пешком, избегая центральных улиц и освещенных проспектов. Их маршрут петлял по задворкам, темным переулкам и промзонам, где убогая советская застройка смешивалась с новыми, но уже разграбленными и заброшенными коробками бизнес-центров.

Город, который Алиса помнила хоть и жестоким, но упорядоченным под железной пятой Глеба, теперь выглядел иначе. На витрине продовольственного магазина зияла дыра, заколоченная грязным листом фанеры, на котором алели чужие, нахальные теги. На стене дома чей-то портрет был закрашен крестом, а под ним – новые буквы, кричащие о власти новой группировки. Пустые глазницы окон в заброшенном детском саду смотрели на них с немым укором.

Привычный гул большого города сменился тревожной, выжидательной тишиной. Ее разрывали лишь отдаленные крики, лай собак и однажды – два коротких, сухих хлопка, похожих на выстрелы, эхом отозвавшиеся между многоэтажек.

Артем шел чуть впереди, его глаза, привыкшие оценивать угрозы, непрерывно сканировали местность. Он заметил все. Подростков, нервно переминающихся с ноги на ногу на углу, с неестественными «шишками» в карманах объемных курток. Припаркованную «десятку» с тонированными стеклами, в которой угадывалась сидящая внутри теневая фигура. Смотрящего, лениво опиравшегося о стену подъезда, но чей взгляд мгновенно фиксировал и провожал их до следующего угла.

– Анархия, – тихо, себе под нос, процедил Артем, и в этом слове был горький привкус истины. – Передел. Глеб потерял тотальный контроль, но и мы не сможем просто прийти и занять его место. Здесь теперь каждый сам за себя.

Они шли по законам джунглей, где каждые руины могли таить засаду, а каждый теневой закотек – нового хищника.

Подъезд встретил их спертым запахом сырости, старого табака и чего-то кислого. Стены были темными, испещренными трещинами и слоями облупившейся краски. Они молча поднялись на пятый этаж по скрипучей, заляпанной лестнице, без лифта, как и предупреждал Артем.

Квартира оказалась такой же безликой и пустой, как он и описывал. Голые стены с торчащими из розеток проводами, пыльные полы, линолеум с потрескавшимися швами. В гостиной стоял старый советский стенка с мутными стеклами, внутри – ни единой вещицы. На кухне – простой деревянный стол и два шатающихся стула. Ни следов чьей-либо жизни, ни намека на уют. Холодное, бездушное убежище.

– Ячейка, – голос Артема прозвучал глухо, разрезая гнетущую тишину. Он бросил сумку на пол. – На неделю, не больше. Потом ищем другую.

Тишину разорвали звуки, доносящиеся из-за тонкой стены. Соседи – мужской и женский голоса – начинали с тихого ворчания, которое быстро перерастало в скандал на повышенных тонах, с матом и звоном разбитой посуды. С улицы донесся пьяный, бессвязный крик, а следом – сдержанный, но злой ответ кого-то другого.

Алиса сбросила пальто, оставшись в своем простом платье, и села на жесткий, продавленный диван. Он неприятно заскрипел под ней. Она сидела неподвижно, слушая этот новый, чужой звуковой ландшафт, заменивший собой рев океана и щебет цикад. Она чувствовала себя в клетке. Но на этот раз – в клетке, которую они выбрали сами. Добровольно. И это осознание было одновременно и пугающим, и дававшим призрачную опору.

Артем двинулся по квартире с методичной, почти механической точностью. Его пальцы скользнули по краям розеток, потолочным карнизам, проверили вентиляционную решетку в ванной. Он не искал скрытых камер – их здесь быть не могло. Он искал следы недавнего проникновения, провода, которые могли тянуться от соседей. Удовлетворившись, он сдернул с дивана единственное тонкое одеяло и намертво занавесил им единственное окно, погрузив комнату в густую, пыльную темноту.

Затем он достал из внутреннего кармана куртки небольшой тканевый мешочек и вытряхнул его содержимое на кухонный стол. Три «битых» телефона старого образца, с потертыми корпусами и царапинами на экранах, и несколько сим-карт в прозрачных пластиковых контейнерах. Его пальцы, быстрые и ловкие, разобрали один аппарат, вставили в него батарею от другого, воткнули случайную симку. Экран ожил, подсветив его сосредоточенное лицо тусклым синим светом.

– Каналы связи могли быть компрометированы, – его голос прозвучал глухо, без эмоций, констатируя факт. – Все, что знал Глеб – под подозрением. Будем использовать старый, глухой способ. Одноразовые симки, одно сообщение – один номер.

Он набрал номер, который помнил наизусть – не основной, а запасной, «угарный», который Мирон когда-то в шутку назвал «телефоном для апокалипсиса». Его пальцы замерали над клавишами, и он коротко, без подписи, набрал СМС: «Жду на старой волне.»

Палец на секунду задержался над кнопкой отправки, затем резко нажал на нее. Сообщение ушло. Без звука, без подтверждения. Артем тут же выключил телефон, вынул сим-карту, сломал ее пополам ногтем и бросил обломки в карман.

В наступившей тишине, нарушаемой лишь скандалом за стеной, повисло напряженное ожидание. Они словно сделали слепую ставку на красное и теперь замерли в ожидании, пока крутится колесо рулетки, не в силах повлиять на исход.

Прошел час. Может, больше. Времени в этой застывшей, пыльной темноте не существовало. Его отсчитывали лишь учащенные удары сердца да далекие, чужие крики.

Алиса не могла сидеть на месте. Холод, исходивший от голых стен, пробирался внутрь, заставляя ее ежиться. Она встала и на цыпочках, стараясь не скрипеть полом, подошла к окну. Край одеяла неплотно прилегал к раме, оставляя узкую щель. Она прильнула к ней глазом.

Темный двор внизу был полем теней. В подъезде напротив метнулась зажигалка, осветив на секунду нижнюю часть незнакомого лица, скрытую воротником. Человек закурил, его сигарета тлела в темноте, как одинокий, зловещий светляк. У обочины стояла машина – темная, невзрачная иномарка. Она не заводилась. Не гас свет в салоне. Просто стояла. Слишком долго.

Паранойя, острая и липкая, поползла по коже мурашками. Каждая тень во дворе казалась притаившимся человеком. Каждый шорох за стеной – шагом по лестнице. Каждый скрип – скрежетом отпираемого замка.

«А что, если Мирон уже с Глебом?» – пронеслось в голове, холодной и отточенной как бритва мыслью. – «Что, если его «уход» был лишь спектаклем? Приманкой? Он видел, как я стреляла. Он знал, куда мы можем податься. Он знал все наши старые «запасные» варианты. Хватит ли у нас сил, если он приведет людей прямо сюда? Сюда, в эту мышеловку на пятом этаже?»

Возвращение внезапно показалось чудовищной, самоубийственной ошибкой. Они поменяли солнечную ловушку на сырую, промозглую, и теперь сидели в ней, как крысы, в ожидании, пока кошка решит, когда нанести удар. Страх и неопределенность глодали ее изнутри, острее любого голода.

Тишину в комнате, густую и давящую, разорвал резкий, вибрирующий звук. Он исходил от одного из «мертвых» телефонов, лежавших на столе отключенными. Экран устройства вспыхнул холодным синим светом, осветив пыль, витающую в воздухе.

Артем метнулся к столу и резко схватил его. Его пальцы почти не дрожали, сжимая корпус. Он уставился на яркую полоску текста, проступившую на дисплее.

Сообщение было без подписи. Без приветствия. Только сухая, обрубленная информация: «Складской район, ул. Индустриальная, 12. Завтра, 23:00. Жду одного.»

Экран погас, оставив их снова в темноте, теперь еще более зловещей.

Алиса, все еще сжавшаяся у окна, обхватив себя руками от холода и страха, прошептала в темноту:

–Это ловушка?

Артем не ответил сразу. Он все еще смотрел на темный экран, будто пытаясь прочесть между строк, увидеть скрытый смысл.

–Возможно, – наконец произнес он, его голос был низким и плоским. – Но это единственная зацепка. Я пойду один.

Он произнес это как приговор, как неизбежность. Но Алиса резко выпрямилась. В ее глазах, привыкших к полумраку, вспыхнул внезапный, яростный огонь. Она сделала шаг к нему, ее тень удлинилась на голой стене.

– Нет, – ее голос прозвучал тихо, но с такой силой, что Артем непроизвольно поднял на нее взгляд. – Мы это уже проходили. Разделяться. Доверять слепо. Мы идем вместе. Или не идем вообще.

Они смотрели друг на друга через мрак комнаты, их разделяло всего несколько шагов, но в этом взгляде было больше, чем слова. Недоверие и страх боролись с пониманием простой, жестокой истины. В одиночку они были просто мишенями. Вместе – силой. Хрупкой, рискованной, но силой.

Он не согласился. Не кивнул. Но и не стал спорить. Молчание стало его ответом. Признанием.

Игра началась. И следующую фишку на кон они ставили вместе.

Глава 6

Улица Индустриальная оказалась длинной, темной и безжизненной, как постапокалиптическая декорация. Ветер гулял между полуразрушенными корпусами заводов, завывая в рваных проемах окон и срывая ржавые листы железа с крыш. Номер двенадцать был таким же – огромный, мрачный складской ангар с облупившейся краской и воротами, покосившимися от времени.

Алиса и Артем замерли в тени соседнего здания, сканируя периметр. Молчание между ними было красноречивее слов. Алиса чувствовала, как холодный ветерок обдувает ее кожу, но мурашки, побежавшие по рукам, были от адреналина, а не от страха. Ее черные облегающие штаны и топик под кожаной курткой были ее новой бронёй и заявлением – она больше не жертва в шелковой ночнушке. Артем, слившийся с темнотой в своей немаркой одежде, был живым щитом и скрытой угрозой. Мирон знал, что он здесь, даже не видя его.

Они двинулись к воротам. Скрип ржавых петель прозвучал оглушительно громко в звенящей тишине. Изнутри пахло сыростью, маслом и пылью.

Они вошли внутрь, и тяжелый воздух склада обрушился на них – запах машинного масла, старого железа и чего-то еще, острого и животного, похожего на запах напряжения перед грозой.

Снаружи склад казался мертвым, но внутри он дышал. Дышал напряженной, милитаризованной жизнью. В центре огромного пространства, освещенного скудным светом пары переносных прожекторов и тусклых аварийных ламп, стоял Мирон.

Он был не один.

Справа от него, чуть в тени, замерла массивная, почти квадратная фигура. «Медведь». Лицо бесстрастное, как у скалы, глаза маленькие, внимательные, следящие за каждым микродвижением вошедших. Его руки, сложенные на груди, были размером с окорок.

Слева, на ящике с оборудованием, сидела «Лиса». Худощавая, почти хрупкая на вид, в темной, облегающей одежде, руки в черных перчатках. Ее холодные, светлые глаза скользили по Алисе и Артему с безразличной, хищной оценкой, будто она уже прикидывала слабые места и варианты атаки.

Вокруг царил контролируемый хаос. Ящики с техникой, части разобранного оружия на верстаках, оружейные сейфы, сваленные в углу. На стене висела подробная карта города, усеянная цветными метками и пометками.

Сам Мирон выглядел уставшим, постаревшим на десять лет с их последней встречи. Глубокие морщины у глаз, посеревшая кожа. Но в его позе не было и намека на упадок. Он был собран, как пружина, готовый сорваться в любой момент. На его костяшках и предплечьях виднелись свежие, розовые шрамы. Он не улыбнулся. Не сделал шага навстречу.

Воздух зарядился открытой, немой враждебностью со стороны его людей и холодной, безжалостной оценкой – со стороны самого Мирона. Они вошли не в убежище. Они вошли в логово, и теперь волки оценивали новых хищников на своей территории.

Мирон не заставил себя ждать. Он сделал один резкий шаг вперед, его ботинки громко стукнули по бетонному полу, эхом отозвавшись в огромном пространстве. Он не кивнул, не поздоровался. Его голос, глухой и плоский, без единой ноты приветствия, ударил по Алисе, как пощечина:

– Ты принесла войну на мой порог, Алиса.

Он не повышал тона, но каждое слово было отточенным и тяжелым, как свинец.

– Глеб уже нанес удар. По моим людям. – Он чуть выделил местоимение, давая понять всю глубину предательства. – Двое в больнице. Один не выжил. Из-за тебя. Из-за твоего побега. Из-за твоей стрельбы.

Он выдержал паузу, позволяя этим словам повиснуть в воздухе, пропитанном запахом масла и пыли. Он не просто констатировал факт. Он рисовал картину: он – жертва, пострадавшая из-за ее безрассудства. Он выставлял счет.

Его взгляд, холодный и испытующий, буравил ее, выискивая слабину, малейший признак вины или страха.

– Зачем ты мне? – спросил он, и в его голосе прозвучало уже откровенное раздражение, смешанное с усталостью. – У меня своих проблем хватает. Чтобы Глеб добил и меня? Чтобы я делился последним, что у меня осталось, с парой беглецов, которые сами накликали на себя беду?

Это был не вопрос. Это был ультиматум. Перекладывание всей ответственности на нее и проверка – что она может предложить взамен этой груды проблем, которые принесла с собой?

Алиса не опустила глаз. Не отшатнулась от его слов, как от удара. Вместо этого она приняла их, позволила им прошить себя насквозь, и ее ответ родился не из оправданий, а из этой новой, холодной ясности. Она выдержала его взгляд, ее поза оставалась собранной, уверенной, но не вызывающей – это был не вызов, а заявление о паритете.

– Он бы все равно пришел за тобой, Мирон, – ее голос прозвучал тихо, но четко, резанув гулкую тишину склада. – Не сегодня, так завтра. Ты знал Виктора. Ты знаешь, на какой крови и на каких предательствах построена империя Глеба. Он не потерпит рядом тех, кто помнит его начало. Кто знает, что король-то – голый.

Она сделала маленькую паузу, позволяя старому имени – имени отца Глеба – повиснуть в воздухе между ними, как призрак из общего прошлого.

– Он сожрет всех поодиночке, – продолжила она, и ее голос зазвучал тверже, металлически. – Сначала меня. Потом – тебя. Потом всех, кто хоть как-то был связан с прошлым, с настоящим, а не с тем будущим, которое он себе выдумал. Он не строит, Мирон. Он боится. Боится прошлого. Боится тех, кто это прошлое помнит.

Она увидела, как что-то дрогнуло в его каменном выражении лица. Не согласие, нет. Но узнавание. Узнавание той правды, которую он сам от себя скрывал.

И тогда она нанесла свой главный удар, переходя от проблемы к решению. От страха – к жадности и мести.

– Вместе мы можем не просто выжить, – она сделала шаг вперед, всего один, но этот шаг сократил дистанцию между ними из метафорической в почти физическую. – Мы можем вернуть свое. Все, что он украл. И сломать его. Навсегда.

Она видел, как его глаза сузились, почуяв не конкретику, а возможность.

– У меня есть информация, – выдохнула она, заключая в эти слова весь свой козырь. – Доступ к деньгам, о которых он не знает. Каналам. Наследие моего отца. Не то, что лежало на поверхности. То, что было припрятано на черный день. Этот день настал.

Ключевые слова были произнесены. «Вернуть свое». «Наследие». Она играла на самом главном – на утраченной доле и на жажде восстановления справедливости, которая у таких людей, как Мирон, всегда граничила с жаждой мести.

До этого момента Артем был тенью. Неподвижной, молчаливой, почти частью мрака у входа. Но когда Алиса произнесла последнюю фразу, он вышел из тени. Не резко, а плавно, как выдвигается клинок из ножен. Он встал плечом к плечу с Алисой, и это простое движение изменило баланс сил в помещении.

«Медведь» непроизвольно напрягся, его массивные плечи подались вперед. «Лиса» медленно, почти лениво сползла с ящика, став на обе ноги, ее поза стала собранной, готовой к действию. Даже Мирон чуть изменился в позе, его взгляд стал еще более прищуренным.

Артем не смотрел на его людей. Его взгляд, тяжелый и неотвратимый, был прикован к Мирону.

– Армию собрать хотим, – его голос прозвучал низко, без эмоций, как чтение инструкции. Он не просил, не предлагал. Он констатировал. – На твоей базе. С твоими людьми.

Он сделал небольшую паузу, давая Мирону осознать простоту и наглость этого плана.

– С нашими людьми, – продолжил он, и в этих словах прозвучала не просто уверенность, а право собственности. – Под нашим общим командованием.

И затем он нанес свой главный удар. Не угрозой, а возможностью. Он слегка склонил голову, и в его стальных глазах мелькнул не вызов, а вызов принятый.

– Или твоим, – произнес он четко, – если докажешь, что можешь вести к победе.

Это был не просто ультиматум. Это была тончайшая игра. Он признавал авторитет Мирона, его опыт, но тут же ставил под сомнение его лидерские качества в новой реальности. Он бросал ему перчатку. Не «мы будем тебе подчиняться», а «докажи, что ты достоин возглавить нас». Он играл на самом главном – на мужском эго бывшего полевого командира, который слишком долго прятался в тени и точил зуб на того, кто его оттуда вытеснил.

Воцарилась тяжелая, густая пауза. Ее можно было резать ножом, вешать на крюки, валявшиеся по углам склада. Даже вездесущее шипение прожекторов и капли воды, падавшие где-то в темноте, казалось, затихли, прислушиваясь.

Мирон медленно переводил взгляд. С Алисы – на Артема. С Артема – обратно на Алису. Его лицо оставалось каменной маской, но в глубине глаз копилось буйство противоречивых эмоций. Он взвешивал. Взвешивал все: наглость их предложения против отчаяния своего положения. Их дерзкую уверенность против своих подорванных ресурсов. Риск неминуемой смерти от Глеба против риска быть преданным этими двумя.

Он видел не просто беглецов. Он видел решимость в глазах Алисы – ту самую, что когда-то заставила ее выстрелить в тирана. Он видел холодную, несуетную силу в позе Артема – силу профессионала, который не бросает слов на ветер. Он видел в них не груз, а оружие. Опасное, двусмысленное, но потенциально способное переломить ход войны.

Недоверие, горькое и привычное, боролось в нем с холодным прагматизмом. Обида на Глеба, годами копившаяся, как яд, искала выход. Инстинкт самосохранения кричал об опасности, но другой, более древний инстинкт – инстинкт хищника, почуявшего слабину в своем враге, – шептал о возможности.

«Соглашайся, – молилась про себя Алиса, не отрывая от него взгляда, впитывая каждое малейшее изменение в его лице. – Мы твой единственный шанс. Не просто выжить, отбиваясь от его шакалов. А победить. Взять то, что должно было принадлежать тебе. Показать им всем.»

Она видела, как его челюсть чуть сжалась. Как пальцы непроизвольно сгруппировались, будто сжимая невидимую рукоять. Молчаливая дуэль длилась вечность. И от ее исхода зависело все.

Мирон выдохнул. Звук был похож на скрежет камня. Он сделал шаг вперед, медленный, неохотный, будто его ноги сопротивлялись решению, которое уже принял его разум. На его лице не было ни облегчения, ни радости – лишь мрачная, сосредоточенная решимость загнанного зверя, выбравшего путь борьбы вместо бегства.

Его рука опустилась в карман куртки и вынырнула оттуда с потертой, черной рацией. Он не смотрел на нее. Его взгляд был прикован к Алисе.

– Ладно, – это слово прозвучало не как согласие, а как приговор. Им всем. – Покажем этому ублюдку, что стая волков опасней одинокого шакала.

Он протянул рацию ей. Не Артему. Алисе. Это был не случайный жест. Это был символический акт передачи доверия. Или доступа к своей сети, к своим людям. Ключ от его «стаи».

Но тут же его глаза сузились до щелочек. В них вспыхнул тот самый холодный огонь, который помнила Алиса, – огонь беспощадного прагматизма.

– Но первый провал, – его голос упал до низкого, опасного шепота, который был страшнее любого крика, – первая ошибка, первая ниточка, потянувшая к моим людям… и вы оба на съедение Глебу. Без предупреждения. Без разговоров. Я свои шкуры берегу. Мои правила. Ясно?

Он не предлагал дружбу. Он заключал сделку. Жестокую, ясную и с единственной ценой – их жизнями.

Алиса не колебалась. Ее рука поднялась и приняла рацию. Пластик был холодным и шершавым под ее пальцами. Ее рука не дрогнула. Она смотрела ему прямо в глаза, в эту бездну условий и угроз, и кивнула всего один раз, коротко и четко.

– Ясно.

В этом слове не было страха. Было принятие. Принятие правил игры, которую они только что начали. Игры на выживание.

Глава 7

Склад, который издали казался гниющим сараем, внутри оказался вылитой крепостью. Грубой, спартанской, но смертельно эффективной. Полумрак, разорванный лучами переносных прожекторов, не скрывал, а подчеркивал суровую эстетику этого места. Пространство было четко поделено на зоны: у дальней стены аккуратный оружейный стенд с разобранными и чистыми стволами, стол, заваленный коммуникационным оборудованием – рации, сканеры, блоки питания. В самом темном углу стояли несколько походных коек, на одной из которых кто-то спал, укрывшись шинелью. Повсюду были аккуратно сложенные ящики с припасами, боеприпасами, водой. Чисто, организованно, по-военному.

Алиса и Артем стояли у входа, как новобранцы в казарме. На них смотрели. Двое из людей Мирона, включая массивного «Медведя», не скрывали своего оценивающего, недружелюбного любопытства. Их взгляды скользили по фигуре Алисы, задерживались на напряженных плечах Артема, выискивая слабину, повод для конфликта. Воздух был густым от немого вопроса: «Что вы здесь забыли, чужаки?» Они чувствовали себя незваными гостями на чужом пиру, где каждое движение было под прицелом.

Артем не стал ждать, пока его примут, обогреют или предложат место. Он скинул с плеч свою куртку, бросил ее на ближайший ящик и начал действовать. Его движения были быстрыми, экономичными, лишенными суеты. Он не просил разрешения – он занимал пространство.

Первым делом он направился к узкой металлической двери в глубине ангара, явно запасному выходу. Крепко ухватился за ручку, дернул на себя. Дверь с скрипом поддалась, открыв щель в темноту.

–Заварить, – бросил он через плечо, его голос был сухим, без эмоций, как чтение отчета. – И сделать отсюда огневую точку. Слепая зона. Прекрасное место для засады.

Затем его взгляд поднялся вверх, к высоким, забранным решетками окнам под самым потолком, откуда лился тусклый лунный свет.

–Сюда – пулемет, если что, – констатировал он. – Контроль над всей территорией въезда. Любой, кто подойдет, – как на ладони.

Он не смотрел на людей Мирона, не искал их одобрения. Он просто фиксировал слабые места, одну за другой, как опытный хирург, ставящий диагноз.

В ответ повисла тишина, более красноречивая, чем любое возмущение. Люди Мирона переглянулись. «Медведь», стоявший неподалеку, нахмурил свои густые брови. На его бесстрастном лице появилась смесь раздражения – кто этот новичок, чтобы указывать? – и неуверенного, неохотного уважения. Ибо парень, черт возьми, знал, о чем говорил. И говорил это с такой уверенностью, будто уже видел, как это будет работать.

Артем не доказывал свою силу кулаками. Он демонстрировал ее знанием дела, безмолвно заявляя права на роль лидера там, где дело касалось войны и смерти.

Алиса наблюдала. Ее взгляд скользил по напряженным лицам бойцов, по их сжатым кулакам, по немому недоверию в глазах «Медведя». Она понимала. Физической силой, грубой мощью здесь ничего не добиться. Это была территория, где ей никогда не сравниться с ними. Но у нее было другое оружие.

Молча, не привлекая к себе лишнего внимания, она переместилась к столу, заваленному коммуникационной аппаратурой. Ее пальцы, тонкие и бледные, провели по поверхности одного из мониторов, оставив на пыли четкую полосу.

Она подняла голову и обратилась к Мирону, но говорила достаточно громко, чтобы ее слышали все, кто находился в радиусе нескольких метров.

– У вас есть защищенные каналы? – ее голос прозвучал четко, без тени сомнения. – Спутниковая, зашифрованная связь? Или все по открытому эфиру, как в девяностых?

Она не стала ждать ответа, видя по его слегка нахмуренным бровям, что ответ ей уже ясен. Алиса опустила свою сумку на пол, достала оттуда тонкий, матовый ноутбук. Щелчок защелки прозвучал неожиданно громко. Она подключила кабель к одному из коммутаторов, ее пальцы залетали по клавиатуре.

– Я настрою шифрование, – заявила она, глядя на экран, а не на них. – Найду безопасные частоты, которые они не глушат. Подниму наш собственный закрытый канал. Нам нужны уши, а не просто мускулы. Слепота и глухота – первое, что убивает.

В ангаре воцарилась тишина, иная, чем раньше. Даже «Медведь» перестал хмуриться и смотрел на ее летящие по клавиатуре пальцы с туповатым, но несомненным интересом. Все эти хакерские штуки были для них почти магией – непостижимой, но крайне необходимой. Ее холодная уверенность и очевидная компетентность заставляли их увидеть в ней не просто «бабу», которую нужно охранять, а специалиста. Ценный актив. Силу, о которую можно было опереться.

Словами и демонстрацией навыков они заявили о своих намерениях. Но чтобы перестать быть нахлебниками, чужаками, которых терпят лишь из-за прихоти босса, нужно было больше. Нужно было пачкать руки.

Алиса сняла кожаную куртку и принялась за работу. Она нашла в углу рулон старого, пропыленного брезента и оттащила его в их скромный угол, отгороженный ящиками с оборудованием. Развернула его на бетонном полу, смахивая ладонью крупные крошки бетона и пыль. Потом принесла их спальники, аккуратно расстелила, превращая унылый угол в подобие личного пространства. Ее движения были не быстрыми, но методичными, полными упрямой решимости.

В это же время Артем подошел к груде ящиков с патронами, которые двое людей Мирона несли к оружейному стенду. Не говоря ни слова, он взял один из тяжеленных ящиков у того, кто поменьше, и понес его туда, куда было указано. Мускулы на его руках и спине напряглись под тканью футболки, но дыхание оставалось ровным. Он не брезговал черной, физической работой. Он делал ее молча, эффективно, вливаясь в общий ритм жизни базы.

Люди Мирона сначала смотрели на это с подозрением, но постепенно их взгляды стали терять былую враждебность. Они видели, что эти двое не ждут особых условий. Они метафорически и буквально расчищали себе место в этом логове своими собственными руками. Этот физический труд был их манифестом: «Мы не просители. Мы не гости. Мы часть команды. И мы готовы вкалывать наравне со всеми».

Ночь опустилась на базу, поглотив ее в звенящую, напряженную тишину. Свет прожекторов был приглушен, оставляя лишь тусклое аварийное освещение, отбрасывающее длинные, искаженные тени. Из темного угла доносился ровный, тяжелый храп кого-то из бойцов. Где-то вдали мерно шагал дежурный, его шаги эхом отдавались в огромном пространстве.

Адреналин дня, постоянное напряжение, необходимость постоянно доказывать себя – все это искало выхода. Кипящая, невысказанная ярость на ситуацию, на Глеба, на этих чужих, оценивающих людей.

Артем сидел, прислонившись спиной к ящику с патронами, и чистил свой пистолет. Его движения были автоматическими, точными. Алиса сидела рядом, уставившись в экран ноутбука, но уже не видя его.

Внезапно он отложил в сторону затвор. Его рука потянулась к ней, сильная и уверенная. Он не притянул ее, а просто взял за подбородок, повернул ее лицо к себе. В его глазах не было нежности – был голод. Голод и та самая немая ярость, что копилась весь день.

Их поцелуй не был нежным. Он был грубым, требовательным, почти болезненным. Это было столкновение, а не ласка. Слияние двух стрессов, двух яростей, двух воль к выживанию.

Они не раздевались полностью. Слишком холодно, слишком опасно, слишком на виду. Грубый брезент под спиной, пыль на губах, соленый вкус пота на коже. Холодный воздух ангара обжигал оголенные участки тел. Его куртка осталась на ней, он лишь расстегнул ее. Его руки не ласкали, а утверждали владение, оставляя на ее коже следы, которые завтра скроет одежда. Ее ответные прикосновения были такими же требовательными, цепкими, почти отчаянными – не отдать, а взять, присвоить, заявить свои права.

Они старались быть тихими, но сдавленные стоны все же вырывались наружу, смешиваясь с прерывистым, учащенным дыханием. Скрип пола под их телами казался им оглушительно громким.

Это не был секс. Это был акт утверждения. Вызов, брошенный всем в этом ангаре, всем их страхам, всему миру. «Мы здесь. Мы вместе. Это наш угол в нашей новой крепости, и никакие ваши взгляды и угрозы не отнимут у нас этого». Это была сырая, животная потребность доказать, что они живы, что они сильны, что их связь – это единственная несомненная реальность в этом хаосе.

Они лежали на брезенте, прижавшись друг к другу под одним спальником, согреваясь скудным теплом своих тел. Адреналиновая волна схлынула, оставив после себя приятную мышечную усталость и звенящую ясность в голове. В огромном ангаре было тихо, лишь изредка нарушаемой храпом или скрипом половицы под шагами дежурного где-то в темноте.

Алиса прислушивалась к этим звукам, к дыханию Артема у своего виска, к стуку собственного сердца, постепенно успокаивавшегося.

–Они все еще не доверяют нам, – прошептала она в темноту, ее голос был тихим, но четким.

Артем не ответил сразу. Он лишь чуть крепче притянул ее к себе, его рука лежала на ее талии, тяжелая и расслабленная.

–И правильно делают, – наконец произнес он, его низкий голос был едва слышен. – Доверие нужно заслужить. Делом. Кровью. Не словами.

Алиса промолчала, впитывая эту суровую правду. Она чувствовала под своей щекой ритмичный, твердый стук его сердца. Оно билось ровно и спокойно. В этом ритме была сила. Уверенность.

– Мы его заслужим, – сказала она уже без тени сомнения, почти про себя.

Они лежали в темноте, каждый со своими мыслями, прислушиваясь к дыханию своей новой, опасной крепости. Первый день на базе Мирона подошел к концу. Они не завоевали любовь или безоговорочную верность команды. Но они застолбили свое право на место в ней. Они сделали первый, самый трудный шаг.

Теперь предстояла долгая, кропотливая работа. Борьба не только с Глебом, но и за влияние здесь, внутри. За доверие этих угрюмых, опаленных войной людей. Но в тусклом свете аварийной лампы, в тепле друг друга, эта борьба уже не казалась невозможной.

Осторожная уверенность, усталость и холодное предвкушение будущих битв витали в воздухе, смешиваясь с запахом пыли, металла и их общим дыханием. Путь к своей силе был начат.

Глава 8

В углу базы, отгороженном ящиками с оборудованием, царила своя, отдельная ночь. Единственным источником света был тусклый экран ноутбука, выхватывавший из мрака сосредоточенное лицо Алисы. Тени играли на ее чертах, подчеркивая усталость под глазами и плотно сжатые губы.

Рядом, на разостланном поверх брезента спальнике, спал Артем. Его дыхание было ровным и глубоким, тело расслабленным после тяжелого дня. Но даже во сне его рука лежала на ее бедре – тяжелая, теплая, полная немого обладания и связи, не прерывающейся даже в бессознательном состоянии.

Тишину ангара нарушали лишь приглушенные звуки: тихий щелчок клавиш под пальцами Алисы, ровное дыхание Артема, далекий, тоскливый скрип металла где-то в темноте огромного пространства. Она сортировала цифровые файлы, доставшиеся ей в наследство от прошлой жизни – сканы документов, финансовые отчеты, старые фотографии. Каждый файл был кирпичиком в стене, которую она пыталась построить между собой и надвигающейся угрозой.