Ми-Ми
© Алиса Эндрю, 2025
ISBN 978-5-0068-0950-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Ми-Ми
Мария Степановна подняла тяжёлый чайник, заглянула: «Ох, накипь… Это холера ясная! Надо почистить…» Да ноги уже в магазин не несут. Да и забыла я, как это делать. Вроде кислота лимонная нужна… А может, и так отскочит? Она посмотрела на свои руки, скрюченные артритом, клюнула носом к полу и пошла в комнату, скрепя боками. Каждый шаг отзывался тупой болью в коленях, будто внутри пересыпали битое стекло. Комната встретила ее привычным полумраком. Тяжелые шторы, спасающие когда-то от летнего зноя, теперь почти не раздвигались. Давно нестиранные тюли, о которых она подумала у плиты, висели серовато-желтыми сгустками пыли. «Облако…» – мелькнуло в голове обрывком далекого воспоминания, о молодости, о большом окне в их с Петром доме, где тюли действительно поднимал лёгкий ветерок, белые и легкие. Теперь же… «Пусть висят. Не до них.»
Она опустилась в старое вольтеровское кресло с вытертой до дыр обивкой. Пружина тут же недовольно скрипнула. В воздухе висела тишина, густая и пыльная, нарушаемая только тиканьем ходиков на комоде. Зять лет десять назад подарил на день рождения. Тик-так. Тик-так. Звук отсчитывал секунды, которые текли для Марии Степановны теперь по-иному – медленно, тягуче, но при этом как-то неуловимо быстро. Куда делся день? Вот только чай пила утром, а уже сумерки за окном сгущаются.
Взгляд ее скользнул по знакомым до каждой трещинки обоям, по фотографиям в рамках на комоде. Петр, молодой, в гимнастерке, смотрел с нее ясными, полными надежд глазами. Дети. Сын Алексей и дочь Аннушка, школьники. А потом на свадьбах…
Эх, Анюта, Анюта… Судьба твоя несчастливая. То онкологию пережила, а после мужа схоронила. Сама гляди, уже под семьдесят, да ещё ко мне, развалине, бегать надо…
Мария Степановна провела пальцем по раме фотографии, где молодая Анна смеялась, обняв детей. Теперь эти дети выросли, уехали, звонили редко. А Анютка… отдыхать бы ей побольше…
А вот внучка Лидочка малышкой. Теперь у Лидочки уже свои дети, живут далеко, за границей. Звонят редко. «Заняты,» – мысленно оправдывала их Мария Степановна, но в груди всегда сжималось что-то холодное и тяжелое.
На углу комода, в самой густой тени, притаился толстый слой пыли. Паутина. Не одна веточка, а целое гнездо, свитое старательным пауком где-то за шкафом и протянувшее свои липкие нити к потолку. Мария Степановна прищурилась. Раньше она бы немедленно взяла швабру, стул, пусть и со скрипом в пояснице, но вымела бы эту «нечисть». А теперь… Теперь она смотрела на паутину почти с философским спокойствием. Паук ведь тоже жилец. Трудяга. Плетет себе дом, ловит мух. Не мешает. «Пусть повисит… – подумала она, посматривая на подбоченившийся секретер. – Подожду. Может, к выходным сил прибавится? Или… Лида приедет?»
Она вздохнула, глубоко и устало. Мысль о походе в магазин за лимонной кислотой казалась теперь подвигом, равным восхождению на Эльбрус. Ноги гудели, спина ныла. А чайник… Чайник с накипью стоял на плите, как немой укор ее немощи. «Эх, Петя… – шепнула она в тишину комнаты, обращаясь к фотографии. – Ты б почистил. У тебя руки золотые были…»
Сумерки сгущались. Комната погружалась во мрак. Мария Степановна не спешила включать свет. Сидела в своем кресле, слушала тиканье ходиков и смотрела, как последний серый луч из щели в шторах выхватывает из темноты пушистый, почти призрачный уголок паутины в углу. Старость. Она нашла приют в небольшой квартирке. Булькалась в замызганном пузатом чайнике, путалась в протертых тапках. Звенела нудным жужжанием мухи в тишине и в боли. Вздыхала о белоснежных облаках и в невозможности их вернуть. Она была в каждом медленном движении, в каждой отложенной «на потом» заботе. И Мария Степановна сидела с ней лицом к лицу, в своем старом кресле, дожидаясь, пока темнота окончательно сотрёт и паутину, и фотографии, и тяжелые мысли, переворачивающиеся в её голове.
Старуха сидела в кресле и задремала. Время подползало медленными тенями к её лицу и пробралось почти за полночь. Вдруг неожиданно за дверью квартиры что-то прошуршало. Мария Степановна не услышала. Тогда оно стало биться об дверь, будто пытаясь что-то сказать немолодой женщине. Она открыла один глаз, совершенно не понимая: это раннее утро или поздний вечер? Мария Степановна окончательно потеряла ориентацию во времени. Вдруг она уловила в прихожей какие-то движения, а до её ушей донёсся некий звук, скорее писк.
– Ах ты, старая кошёлка! – ругнулась она на себя. – Совсем уже из ума выжила? Утро с вечером потеряла, да ещё мерещится всякое по углам…
Но шум усиливался. Она нехотя встала из кресла, спина хрустнула, как сломанная сухая ветка, и стала искать свой правый тапок, который каким-то нелепым образом оказался под креслом.
Возня в прихожей её напрягала. Еле дотянувшись дрожащей рукой до тапка, она водрузила его на ногу, включила свет. Лампочка мигнула разок и зажглась тускло, будто нехотя. Старуха поплелась в прихожую.
Но там никого не оказалось.
– Да и чертовщина какая-то! – плюнула мысленно Мария Степановна. – Ну нет, за дверью что-то шуршит! Ах, вот оно что… Снова крысы в подъезде орудуют? Вечно домоуправление не может разобраться! Лодыри одни, сидят, деньги гребут…
Она стала вспоминать, где ключ от квартиры.
– Вот уж старость, так старость. Скоро не вспомню, где моя голова: на плечах или на кухне вместо чайника стоит…
Пошарила в ящике комода под ворохом ниток, пуговиц и старых авосек. Нет. Потом увидела: ключи лежали на обшарпанной тумбочке в прихожей, рядом с, давно вышедшим из моды, ридикюлем цвета выцветшей грязи. С ним она иногда выходила в поликлинику. Вытаскивала себя раз в полгода, на людей посмотреть, да и то через силу.
Она схватила ключи. Холодный металл больно впился в распухшие суставы.
– Ну, погодите, твари… – проворчала Мария Степановна, подходя к двери. – Сейчас я вам устрою баню!
Она прильнула глазом к «глазку». Темнота. Мутное стекло покрылось изнутри жирной пылью. Ничего не видно. Только слышно царапанье. Тонкое, настойчивое, как иголкой по жести.
– Крысы… – повторила она, но уже без прежней уверенности. Что-то холодное поползло по позвоночнику. Крысы так не царапают. Они шуршат, пищат, грызут. А это что-то… будто просит.
– Кто там? – хрипло крикнула она, прижав ладонь к древесноволокнистой двери.
Царапанье стихло. На секунду воцарилась тишина, такая густая, что Мария Степановна услышала, как стучит кровь в висках. И в ушах шумит. Потом донёсся тихий-тихий стон. Не крысиный. Человеческий. Или почти.