Морская звезда

Пролог. Память

Память – предательница. Она не хранит прошлое, как аккуратные папки в архивной коробке. Она рвет его на клочки, перекраивает, затушевывает одно и безжалостно выпячивает другое. А потом подсовывает тебе этот витраж из обрывков и шепчет: «Вот оно. Вот твоя правда».

Моя правда вот уже пятнадцать лет пахнет морской солью, смолой и страхом.

Тот вечер впился в меня осколками, острыми и незаживающими.

Холод шероховатых досок пирса под босыми ногами. Я быстро шла, задыхаясь, спотыкаясь о забытые кем-то канаты. Свитер был тяжелым от сырости ночного тумана, нависавшего над Железным мысом.

Я искала отца. Мы поссорились за ужином, он сказал что-то жесткое и бесповоротное, а я, шестнадцатилетняя, с разбитым сердцем и уязвленным самолюбием, выскочила из дома. Он не побежал вслед. Значит, мне нужно было самой найти его и… И что? Еще раз попытаться убедить в своей правоте? Или услышать, что он был прав?

Впереди, у самого конца пирса, у старого разрушенного маяка, мерцал тусклый свет карманного фонаря. И голоса. Не только отца. Еще один, сдавленный, гневный. Я замерла в тени, прижавшись к холодной стенке бункера для сетей.

Я не различала слов. Только ритм: отцовский бас – ровный, властный, будто рубящий воздух. Другой – визгливый, отчаянный. Потом этот другой сдавленно взвизгнул, и этот звук впился в меня лезвием. Что-то тяжелое упало на дерево с глухим стуком.

И потом… тишина. Предательская, звенящая тишина, нарушаемая только шуршанием волн о сваи.

Я боялась пошевелиться. Боялась дышать. В темноте я различала два силуэта. Один – высокий, знакомый до боли. Отец. Он что-то делал, его движения были резкими, точными. Второй… второго будто и не было.

Потом скрипнула древесина, и я услышала всплеск. Тяжелый, окончательный. Как будто море с удивлением приняло в себя то, что ему не принадлежало.

Я отшатнулась, и под ногой хрустнула ракушка. Звук был оглушительным, как выстрел. Свет фонаря резко рванулся в мою сторону, ослепив, выхватив из мрака мое бледное, перекошенное ужасом лицо.

На секунду я увидела глаза отца. В них не было ни удивления, ни гнева. Только ледяная, бездонная пустота. Взгляд, который смотрел сквозь меня, мимо меня, в какую-то иную, страшную реальность.

Я побежала. Не оглядываясь. Сердце колотилось о ребра, выпрыгивая наружу. Я бежала по спящим улицам Железного мыса, и казалось, что темнота преследует меня по пятам, а из каждого переулка на меня смотрит тот пустой, невидящий взгляд.

Наутро я заболела. Горячка, бред. Когда я пришла в себя, мать сказала, что мне все почудилось из-за температуры. Что я никуда не бегала, что отец вернулся домой рано и читал в кабинете. Что в городе все спокойно.

Никто не пропал. Ничего не случилось.

И я поверила. Потому что была ребенком. Потому что так было проще. Я спрятала этот ночной кошмар в самый дальний угол памяти, завалила его грудой будней, учебой, планами на побег.

Я уехала из Железного мыса и старалась не оглядываться назад. Я строила свою жизнь, как хороший архитектор – по чертежам, на прочном фундаменте, без темных подвалов и призраков прошлого.

Но память – предательница. Она все хранит.

И когда спустя пятнадцать лет я получила звонок о смерти отца, тот самый осколок – запах смолы, звук всплеска и ледяной взгляд – вонзился в меня снова.

Он напомнил, что некоторые тайны не умирают. Они просто ждут, чтобы их откопали.

Глава 1. Неприятное известие

Дождь за окном был привычным городским шумом, белым фоном для моей уютной, предсказуемой жизни. Я закуталась в мягкий плед, попивая горячий кофе, и дорабатывала чертеж – проект стеклянной пристройки к старой библиотеке. Здесь, в сотнях километров от Железного мыса, все было прозрачно и логично. Сталь, стекло, четкие линии. Никаких скрытых углов, никаких теней из прошлого.

Завывание телефона пробилось сквозь джазовые ноты, доносящиеся из колонки. Незнакомый номер с кодом родного города. Сердце неприятно екнуло, предвосхищая беспокойство. Кто бы это мог быть? Мать звонила только с домашнего, а больше мне звонить было некому.

– Алло? – голос прозвучал настороженно.

– Анна? – Банальный вопрос, но голос с того конца провода был мне знаком. Низкий, с легкой хрипотцой, которую не спутаешь. Максим. Мой брат. Мы не разговаривали года три, последний наш диалог ограничился парой колкостей в мессенджере по поводу дня рождения матери.

– Макс? Что случилось? – спросила я, и пальцы сами собой сжали телефон плотнее.

Пауза затянулась. Я услышала его тяжелое дыхание, будто он поднялся по лестнице. Или сдерживался, чтобы не закричать.

– С отцом… – он начал и снова замолчал, подбирая слова. Не похоже на него. Максим всегда рубил с плеча. – Произошел несчастный случай. На воде.

Мир вокруг не замер и не поплыл. Он просто стал каким-то ватным, нереальным. Звуки – приглушенными, краски – потускневшими. Я смотрела на экран компьютера, на изящные линии своего проекта, и не могла связать их с тем, что только что услышала.

– Какой несчастный случай? Он в больнице? – спросила я, все еще цепляясь за надежду, что сейчас последует: «Да, но все обойдется».

– Нет, Анна. Его нет. – Голос брата прозвучал плоско, без эмоций. Как будто он зачитывал сводку погоды. – Тело нашли сегодня утром у старого причала. Лодка перевернулась, видимо, ночью. Шторм был.

Слово «тело» ударило с физической силой. Не «отец», не «папа». Тело. Что-то безжизненное, холодное, что нашли у причала. Того самого причала…

Память, эта предательница, тут же метнулась в прошлое, подсовывая тот самый образ: ледяной взгляд сквозь меня, всплеск в черной воде. Я сглотнула комок в горле, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

– Как?.. – это было все, что я смогла выдавить.

– Я сказал. Несчастный случай. – В его голосе послышались знакомые нотки раздражения. – Похороны послезавтра. Мать ждет. Ты приедешь?

Вопрос повис в воздухе. Нет. Нет, я не хочу приезжать. Я не хочу возвращаться в этот проклятый город, видеть его лицом к лицу, дышать этим воздухом, пропитанным ложью и старыми страхами. Я не хочу видеть мать, которая будет держать себя с ледяным спокойствием, и брата, который уже, наверное, примеривает кресло отца на верфи.

– Анна? Ты меня слышишь? – грубо спросил Максим. – Я спросил, ты приедешь?

Во рту пересохло. Внутри все кричало «нет». Но долг – этот глупый, вызубренный с детства кодекс – сжимал горло тисками. Он был отцом. Как бы там ни было. И мать ждала. Не меня, конечно. Она ждала соблюдения формальностей, картинки для чужих глаз. Идеальной семьи до самого конца.

– Да, – прошептала я, ненавидя себя за эту слабость. – Приеду. Когда мне выезжать?

– Пришлю смс. Разберешься сама – И он бросил трубку, не попрощавшись.

Я опустила телефон на колени и уставилась в окно. Дождь теперь казался не уютным, а бесконечно тоскливым. Кофе остыл. Чертеж на экране вдруг показался мне жалкой, наивной пародией на жизнь. Там, в Железном мысе, была грубая, жестокая реальность. А здесь – мой хрупкий карточный домик.

Я не хотела ехать. Но чувство долга, отравленное щепоткой жуткого любопытства и целой горстью старой, невысказанной боли, уже тащило меня обратно. Оно напоминало, что некоторые счета все же приходится оплачивать.

Глава 2. Возвращение

Поезд подходил к Железному мысу с неохотным скрежетом, будто и он чувствовал тяжесть, витавшую над этим местом. За стеклом поплыл пейзаж, знакомый до тошноты: бесконечные заборы из волнистого шифера, ржавые ангары, покосившиеся склады и серые, обсыпающиеся дома. Воздух здесь был густым и влажным, пахнущим окисленным металлом, угольной пылью и соленым дыханием моря, которое где-то там, за крышами, билось о бетонные волнорезы.

Я стояла на почти пустой платформе, сжимая ручку чемодана. Железный мыс не изменился. Он был как застывший во времени памятник собственной былой мощи – индустриальный, суровый, тяжелый. Когда-то эта мощь казалась мне надежной, теперь – просто уродливой и давящей.

Первые же шаги по улице подтвердили мои самые неприятные ожидания. Из магазина «Охотник-Рыболов» вышел седой мужчина в телогрейке. Он прищурился, всмотрелся в меня, и на его лице медленно проступило узнавание. Не улыбка, а именно узнавание, с примесью любопытства и немого вопроса.

– Анна Ковалева? Игоря дочка? – крикнул он через улицу.

– Да, – коротко кивнула я, пытаясь ускорить шаг.

– Соболезную, родная. Мужик был что надо. Царство ему небесное.

– Спасибо.

Это было только начало. Через каждые десять метров меня кто-то останавливал. Пожилая женщина с сеткой, из которой торчал багет; мужчина, чинивший забор; девушка, выгуливающая таксу. Все они говорили правильные, заученные слова соболезнования. Но их взгляды были красноречивее слов. Они не просто выражали сочувствие. Они изучали. Вспоминали. Оценивали. «Вот она, дочь, которая сбежала. Вернулась на похороны. Интересно, надолго ли?» Эта немой сонм мыслей висел в воздухе, густой, как туман. Внешняя идиллия маленького городка, где все друг друга знают, оборачивалась ловушкой. Здесь не было тайн. Здесь были секреты, которые все хранили сообща, давя ими тех, кто был не в курсе.

Дом отца, наш дом, стоял на окраине, на возвышении, с которого открывался вид на верфь и залив. Двухэтажный, каменный, он всегда казался мне крепостью. Неприступной и мрачной. Подстриженный плющ полз по стенам, немного оживляя пейзаж.

Дверь открылась еще до того, как я успела достать ключ. На пороге стояла мать.

Лидия Петровна не постарела. Она закаменела. Лицо ее было безупречно гладким, без морщин, будто годы и эмоции не имели над ней власти. Она была одета в строгое черное платье, без единой складки, и ее светлые волосы были убраны в тугой пучок. В ее позе не было ни капли суеты или растерянности. Только холодная, отточенная собранность.

– Анна. Вошла, не стой на пороге, сквозняк, – сказала она ровным, лишенным интонации голосом. Не «здравствуй», не «как доехала». Констатация факта.

Она не двинулась обнять меня. Я тоже. Мы стояли друг напротив друга, как две шахматные фигуры в самом начале партии.

– Мама, – произнесла я, переступая порог. Воздух в доме был таким же, как и пятнадцать лет назад: запах воска для паркета, старой бумаги и слабого, едва уловимого аромата ее духов.

Из гостиной вышел Максим. Он казался больше, чем в моей памяти. Шире в плечах, грузнее. Его лицо было осунувшимся, но во взгляде читалась не скорбь, а усталое раздражение.

– Ну, наконец-то. Показалось, что ты передумала, – бросил он вместо приветствия. На нем был черный пиджак, который сидел мешковато.

– Максим, – предупредила мать, не повышая голоса. Он смолк, с недовольным видом опускаясь в глубокое кресло.

Я оставила чемодан в прихожей и прошла в гостиную. Комната была безупречно чиста, каждая вещь на своем месте. Ничто не говорило о том, что здесь недавно умер человек. Это спокойствие было зловещим.

– Расскажите мне, что произошло, – сказала я, садясь на край дивана. – Максим по телефону ничего толком не сказал.

Мать села напротив, выпрямив спину.

– Что рассказывать? Несчастный случай. Он пошел проверять лодки перед выходом в море. Ночью был шторм. Видимо, оступился. Ударился. Утонул. Все просто.

Ее слова звучали слишком гладко, слишком отрепетированно.

– И его просто так ночью на работу потянуло? Одного? – не унималась я.

Максим резко поднял голову.

– А что, отцу надо было каждый шаг согласовывать? Он сам хозяин был, сам решал, когда и куда ему идти. Или ты в своем большом городе уже забыла, как тут все устроено?

– Максим, – снова, как заклинание, произнесла мать. Потом посмотрела на меня. – Следствие вопросов не имеет. Все очевидно. Не усложняй и без того тяжелую ситуацию.

В ее взгляде я прочитала старую, знакомую просьбу. Нет, приказ. «Перестань. Не копай. Притворись, что веришь. Ради всех нас».

Но в отличие от шестнадцатилетней себя, я больше не могла просто так притворяться. Запах моря и страха из моего кошмара смешался с запахом этого дома, и это уже не было игрой воображения.

Это было предчувствие. Предчувствие того, что под гладкой, ледяной поверхностью официальной версии скрывается что-то уродливое и страшное. И моя семья, моя холодная мать и напряженный брат, были частью этой поверхности. Щитом, прикрывавшим тайну.

Я посмотрела на них обоих и поняла, что вернулась не на похороны. Я вернулась на поле боя.

Глава 3. Сомнения

На следующее утро дом наполнился чужими голосами. Соседи, коллеги отца по верфи, какие-то чиновники в слишком темных костюмах – все они приходили, говорили шепотом, пили предложенный матерью чай и уходили, оставляя после себя тяжелый запах цветов и приторное чувство соболезнования. Я наблюдала за этим действом, как актер на репетиции чужой пьесы, ловя фальшивые ноты.

Их было немного, но каждая резала слух.

«Как же так, Игорь Владимирович, всегда такой осторожный на воде», – качал головой седой директор местного музея, чьей главной экспозицией была все та же верфь.

«Да уж, в такую-то ночь выходить… Штормило ведь знатно», – поддакивала ему жена кого-то из инженеров.

Мать принимала все соболезнования с одинаковым, ледяным достоинством. Она была безупречна. Слишком безупречна для женщины, которая всего два дня назад потеряла мужа. Максим ходил мрачный, отдавая короткие распоряжения по телефону о каких-то делах на предприятии. Казалось, смерть отца была для него в первую очередь внезапным сбоем в работе хорошо отлаженного механизма, а уже потом личной трагедией.

Самым странным были похороны. Их назначили на завтра.

– Почему так скоро? – спросила я у матери, застав ее наедине на кухне. – я же едва успела приехать. Нужно дать время…

– Что дать время? – она не оторвала взгляда от чайника, который расставляла по полкам. – Вскрытие уже провели. Причина ясна. Зачем тянуть? Это только лишние мучения для всех.

Ее логика была железной и абсолютно бесчеловечной. Я вспомнила, как бабушку хоронили через пять дней, и все это время дом был полон людьми, воспоминаниями, тихими разговорами. Здесь же все делалось с подозрительной, почти панической скоростью. Как будто нужно было поскорее закопать не только тело, но и все обстоятельства его смерти.

Главной трещиной стал участковый, начальник местного полицейского пункта, Иван Сергеевич. Он зашел ближе к вечеру, снял фуражку в прихожей, красное, обветренное лицо его было исполнено официальной скорби.

Мать представила меня: «Моя дочь, Анна, из города приехала».

Иван Сергеевич пожал мою руку своей огромной, мозолистой лапой, взгляд его на мгновение задержался на мне, любопытный и оценивающий.

– Печальный случай, – произнес он ритуальную фразу.

– Иван Сергеевич, – не выдержала я, – вы вели это дело? Можете рассказать, что произошло?

Он перевел взгляд на мать, будто ища одобрения, потом снова на меня.

– Что рассказывать, Анна… Все очевидно. Шторм, ночь, скользкий причал. Поскользнулся, ударился головой, вода холодная… Случай, к сожалению, рядовой.

– Но его же нашли утром? Кто нашел?

– Рабочие с верфи. На разводе были.

– А лодка? Она же перевернулась? Она сильно повреждена?

Вопросы сыпались из меня, и я видела, как лицо Ивана Сергеевича стало более настороженным, а мать замерла у буфета, держа в руках сахарницу.

– Лодка… Ну, что с нее взять, старая, помятая. Ее штормом вынесло на камни. Течение там сильное. – Он махнул рукой, как бы отмахиваясь от незначительной детали.

– То есть, ее невозможно осмотреть? – не отступала я.

– Да какая разница, можно ее осмотреть или нет? – вдруг резко вклинился в разговор Максим, появившийся в дверях. – Все и так ясно. Нечего людей по пустякам дергать.

Иван Сергеевич явно почувствовал себя неловко в этой семейной стычке.

– Максим Игоревич прав, – поспешно сказал он. – Дело закрыто. Несчастный случай. Признаков криминала нет. Соболезную еще раз.

Он поторопился уйти, будто боялся, что я задам еще какой-нибудь неудобный вопрос. Его уклончивость была подозрительной. Он не смотрел мне в глаза, когда говорил о «рядовом случае». Он не привел ни одного конкретного факта, только общие фразы. И его поспешное отступление под нажимом Максима говорило красноречивее любых слов.

Когда дверь закрылась, в кухне повисло тяжелое молчание.

– Довольна? – шикнул на меня Максим. – Устроила допрос с пристрастием. Тебе мало, что мать с ног валится? Надо еще и полицию сюда таскать, сплетни раздувать?

– Я спрашивала о смерти отца! – огрызнулась я. – Разве это сплетни?

– Все уже выяснено! – он повысил голос. – Прими это и закрой рот. Не позорь нас.

Мать молча поставила сахарницу на стол. Ее лицо было каменным.

– Анна, – сказала она тихо, но так, что даже Максим замолчал. – Хватит. Ты расстроена, это понятно. Но не делай хуже. Для всех.

Она вышла из кухни, оставив нас с братом вдвоем. Он бросил на меня злой, предупреждающий взгляд и последовал за ней.

Я осталась одна в центре тихой, идеально чистой кухни. Воздух звенел от невысказанного. У меня не было доказательств. Были только смутные подозрения, уклончивость полицейского, неестественное спокойствие матери и подозрительная спешка.

Но самое главное – у меня было то самое воспоминание. Взгляд отца. Всплеск в черной воде.

И теперь я знала точно: они все лгут. И я должна была узнать, почему.

Глава 4. Нестыковки

Ночь опустилась на Железный мыс, густая и непроглядная, заглушая дневной гул чужих голосов. В своей старой комнате, где пахло пылью и застоявшимся временем, я пыталась уснуть, но мысли метались, как пойманные в мышеловку зверьки. Они натыкались на стены нестыковок и отскакивали, больно раня острой сталью подозрений.

Я лежала в темноте и прокручивала все услышанное, пытаясь собрать из осколков внятную картину. Но кусочки не сходились, образуя уродливую, пугающую мозаику.

Несчастный случай. Это была официальная версия. Аккуратная, удобная, как заранее приготовленный гроб. Но мой отец, Игорь Владимирович Ковалев, не был человеком, который допускал бы «несчастные случаи» на воде. Море было его стихией, его царством. Он читал его, как я читаю чертежи – видя каждую линию, каждый изгиб, каждую потенциальную слабость. Выйти ночью в шторм на утлой лодчонке? Один? Это было так же абсурдно, как предположить, что я пойду проверять несущую балку, вооружившись детским совком.

Ударился, утонул. Максим говорил это с вызывающей прямотой. Мать – с ледяным спокойствием. Участковый Иванов – с утомленной интонацией в голосе. Но ни один из них не сказал, обо что он ударился. О борт лодки? О сваю причала? И почему тогда на теле не было видимых повреждений, о которых можно было бы говорить? Мне хватило одного беглого взгляда в гробу во время короткой панихиды дома – его лицо было бледным, но удивительно спокойным, без следов борьбы или тяжелой травмы. Только легкие ссадины. Разве так выглядит человек, разбивший голову о камень или металл?

Лодку вынесло на камни, она сильно повреждена. Это была самая удобная часть истории. Нельзя осмотреть вещественное доказательство? Что ж, очень жаль. Следствие закрыто. Но отец содержал свой флот в идеальном порядке. Он бредил техникой безопасности. У каждой лодки были регулярные проверки. И что это была за лодка? Максим так и не сказал. Рабочая? Рыбацкая? Его личная? Ответы тонули в общих фразах.

А потом была спешка. Эти поспешные, почти панические похороны. Мать, которая всегда чтила правила и приличия, вдруг решила нарушить все традиции и предать земле тело мужа в рекордные сроки. Зачем? Чтобы избежать лишних вопросов? Чтобы поскорее закрыть тему? Чтобы никто посторонний не успел заинтересоваться этим «рядовым случаем»?

И самое главное – их реакция на мои вопросы. Злость Максима. Холодное, но твердое давление матери. Участковый, который смотрел не на меня, а на них, будто ожидая указаний. Это было не похоже на горе. Это было похоже на сговор. На круговую поруку.

Я ворочалась, и старое одеяло казалось саваном. Воздух в комнате был спертым, густым от непроговоренных тайн. Они все лгали. Я была в этом уверена. Но зачем? Что они скрывали?

И тут из самых потаенных глубин памяти всплыло лицо отца в свете фонаря пятнадцать лет назад. Не лицо – маска. Маска из ледяного ужаса и пустоты. Тот взгляд, который смотрел сквозь меня.

Тогда мать тоже убедила меня, что ничего не было. Что это бред, горячка, игра больного воображения.

Теперь она пыталась убедить меня в другом. Что смерть отца – это просто трагическая случайность.

Но шаблон повторялся. Слишком настойчивое отрицание. Слишком яростное желание замять, похоронить, забыть.

Мое сердце забилось чаще. А что, если эти два события связаны? Что, если то, что случилось тогда, на пирсе, и то, что произошло сейчас, – это части одной и той же истории? Одной и той же ужасной тайны, которая, как черная дыра, затягивала и уничтожала всех, кто к ней приближался?

Я села на кровати, обхватив колени руками. По коже бежали мурашки. Я была архитектором. Я верила в факты, в расчет, в несущую способность материалов. А здесь не было фактов. Были только зыбкие ощущения, обманчивые взгляды и тихий, настойчивый шепот интуиции, который твердил одно: «Это не случайность. Это было убийство».

И моя собственная семья, похоже, была в этом как-то замешана.

Глава 5. Марк

Утро принесло с собой не облегчение, а лишь более четкое, ясное ощущение ловушки. Я спустилась в кухню на цыпочках – мать и Максим уже ушли, кто по каким-то срочным делам, связанным с похоронами и верфью, кто – чтобы просто не находиться со мной в одном пространстве. Их бегство было красноречивее любых слов.

Я сварила кофе в немой, идеально чистой кухне и поняла, что больше всего на свете мне не хватает сейчас одного человека. Марка.

Я представила, как бы он вошел сюда – уверенной, немного грубоватой походкой, окинул бы этот музей холодного благополучия насмешливым взглядом и сказал бы что-нибудь парадоксальное и точное, что сразу бы расставило все по местам. Он бы не дал мне увязнуть в этом болоте чужих секретов и собственных страхов.

Марк. Мой начальник, коллега и единственный человек в большом городе, который видел меня не успешным архитектором, а жалким, затравленным существом, каким я была пятнадцать лет назад.

Тогда я только сбежала. Побег был не осознанным решением, а инстинктивной реакцией раненого зверя. Я сняла первую попавшуюся комнату в общежитии для рабочих, устроилась официанткой в забегаловку и целыми днями молча мыла полы, пытаясь стереть из памяти запах ржавчины и собственный ужас. Я была пустым местом, человеком-призраком, который боялся громких звуков и прямых взглядов.

Мои диплом и чертежи пылились на антресолях. Какое имело значение проектирование зданий, когда твоя собственная жизнь лежала в руинах?

И тогда в ту забегаловку зашел он. Высокий, небрежно одетый, с умными, уставшими глазами. Он заказал кофе и смотрел в окно, а я, как зомби, расставляла салфетницы. На его столе лежал журнал с современной архитектурой, тот самый, что я раньше читала от корки до корки.

Я не выдержала и бросила на журнал голодный взгляд. Он это поймал.

– Разбираешься? – спросил он просто, без предисловий.

Я лишь пожала плечами, готовая сбежать.

– Немного.

– «Немного» – это сколько? – он не отступал, его взгляд был пристальным, но не осуждающим.

И тогда во мне что-то надломилось. Я тихо, сбивчиво, глотая слова, сказала, что училась на архитектора. Что это в прошлом. Он слушал, не перебивая, потом отхлебнул кофе и сказал:

– Завтра в десять утра приходи по этому адресу. У меня мастерская. Принеси свои старые работы. Если врубишься в процесс – возьму подмастерьем. Платить буду копейки, работы – горы. Решай.

Он ушел, не оглянувшись. А я простояла еще десять минут, держась за спинку стула, потому что мир вдруг качнулся и пошел куда-то не туда.

Я пришла. Принесла потрепанную папку с университетскими проектами. Он листал их молча, иногда хмыкал, потом ткнул пальцем в один из эскизов.

– Здесь ошибка. Найдешь?

Я нашла. Он кивнул.

– С горем пополам, но соображаешь. Раздевайся, работаем.

Так началась моя вторая жизнь. Марк не лез с расспросами. Он видел, что я сломана, и его это, кажется, не особо интересовало. Его интересовало, могу ли я провести идеальную линию, рассчитать нагрузку и отличить хороший бетон от плохого. Он собирал меня по кусочкам через работу. Через жесткую, безжалостную требовательность к делу.

– Твои чувства – твои проблемы, – говорил он, когда я засиживалась допоздна, пытаясь довести чертеж до идеала. – Бетону на них плевать. Он будет трескаться, если ты ошиблась в расчетах. Вот о чем надо думать.

И это было лучшей терапией. Думать не о своем разбитом сердце, не о страхах, а о сопротивлении материалов, о свете, падающем из окна, о том, как сделать так, чтобы здание стояло века. Он научил меня снова доверять себе. Не как дочери Игоря Ковалева, а как специалисту. Анне. Только Анне.

Сейчас, в гнетущей тишине родного дома, я отдала бы все, чтобы услышать его едкий, отрезвляющий голос. Чтобы он посмотрел на эту ситуацию своим практичным взглядом.

«Слушай, Ковалева, – сказал бы он, наверное. – Отбрось сопли. Что мы имеем? Труп. Сомнительные обстоятельства. Заинтересованных лиц, которые несут чушь. Это что, проект такой? Нет. Это брак. И с браком нужно разбираться. Берешь факты и строишь из них новую версию. Как чертеж. Без эмоций».

Без эмоций. Вот чего мне так не хватало. Здесь, в Железном мысе, я снова становилась той испуганной девочкой, которая верила взрослым на слово. А не архитектором, которого уважали в профессии.

Я допила холодный кофе и поставила чашку в раковину. Звон фарфора отозвался гулким эхом в пустом доме.

Марка здесь не было. Он был за сотни километров, в своем хаотичном, пахнущем краской и деревом пространстве, где царили ясность и логика. Мне предстояло справляться самой.

Но я мысленно поблагодарила его. За все. За то, что он когда-то протянул руку. За то, что научил меня не сдаваться. За то, что дал мне профессию, которая теперь была моим главным козырем.

Я поднялась к себе в комнату, достала из сумки блокнот и ручку. Не для эскизов. Для фактов.

Я открыла чистую страницу и написала посередине: «Смерть отца».

Потом провела стрелки и начала выписывать все нестыковки, все вопросы, все имена.

Это был мой новый проект. Самый важный в жизни. И я не собиралась его проваливать.

Глава 6. Дядя Миша

Тишина в комнате давила на виски. Я уставилась на исписанный лист блокнота, где стрелки и вопросительные знаки сплелись в уродливую паутину. Факты были, но они не складывались в единую картину. Они были как разрозненные детали чертежа, из которого вырвали ключевой узел. Не хватало обоснования. Не хватало главной несущей конструкции.

Я закрыла глаза, откинулась на спинку стула и попыталась представить, что бы сделал на моем месте Марк. Это был наш старый метод, его ликбез для перегруженной горем практикантки: «Если не видишь систему, Ковалева, смоделируй диалог. Спроси себя: а какой дурак так спроектирует? И найди ответ. Всегда есть ответ».

Мысленно я нарисовала его перед собой – небрежного, в заляпанной краской мастерской, со старой кружкой в руке.

«Ну, и что мы имеем?» – спросил бы он, щурясь на мои каракули.

«Имеем официальную версию. Отец, опытный моряк, ночью в шторм один выходит в море на утлой посудине, падает, бьется головой и тонет. Лодку разбивает о скалы, осмотреть невозможно. Похороны организуются в рекордные сроки. Мать и брат блокируют любые вопросы. Участковый не смотрит в глаза».

«И?» – Марк отхлебнул бы воображаемый кофе. «Ты на что намекаешь? Что старикан решил свести счеты с жизнью столь поэтичным способом? Или его рептилоиды грохнули?»

«Нет!» – мысленно парировала я. «Это не его почерк. Он не был самоубийцей. И он до паники боялся воды ночью после того случая…» Я замолчала, сама себя перебив.

«Какого случая?» – мысленный Марк поднял бровь.

«Того. С пирса. Пятнадцать лет назад».

Тишина в комнате стала иной. Она больше не была пустой. Она была наполнена призраками. Я больше не убегала от этого воспоминания. Я впустила его. Позволила картинкам всплыть, как это делает архитектор, заново просматривая старый, заархивированный проект в поисках фатальной ошибки.

Ночь. Туман. Скрип досок под босыми ногами. Два силуэта у маяка. Голоса.

Я всегда сосредотачивалась на отце. На его ледяном взгляде. На его действиях. Но сейчас я заставила себя отодвинуть его на второй план и прислушаться. Прислушаться к тому второму голосу.

«…ровный, властный, будто рубящий воздух…» – это отец.

«…сдавленный, гневный…» – это Незнакомец.

«…взвизгнул…»

Визг. Высокий, пронзительный, не мужской и не женский, а какой-то… звериный. Отчаянный. Полный неподдельного ужаса и боли.

Чье горло могло издавать такой звук? Чей голос мог сорваться на такой визг?

И тут, словно вспышка молнии, в моем сознании возникло лицо. Нечеткое, обрывочное, как старая фотография. Узкое, с желчными, недобрыми глазами и вечной желтоватой щетиной на впалых щеках. Человек, который всегда появлялся на пороге нашего дома неожиданно, пахнущий дешевым одеколоном, рыбой и чем-то чужим, опасным. Он говорил с отцом на повышенных тонах, а мать сжимала губы и уходила, когда он приходил.

Михаил. Двоюродный брат матери. Вечная черная овца семьи. Местный браконьер и, по слухам, мелкий контрабандист. С отцом они всегда были не в ладах. Игорь Владимирович терпеть не мог его темные делишки, несколько раз даже выгонял его с верфи, куда тот приходил «за работой». Между ними всегда висело напряжение, как натянутый трос.

И его голос… Да, он мог быть таким – сдавленным от злости и внезапно сорваться на тот самый, пронзительный визг.

Сердце заколотилось чаще. Я открыла глаза и уставилась на схему в блокноте. Я мысленно вписала в центр того давнего события новое имя: «МИХАИЛ?».

И вдруг все сдвинулось. Сомнительная репутация. Конфликт с отцом. Возможная причастность к нелегальным делам. Что, если та ночная встреча на пирсе была не случайной? Что, если это была какая-то сделка, конфликт, который вышел из-под контроля? И что, если спустя пятнадцать лет эта история, как мина замедленного действия, дала о себе знать?

Я не знала, как именно это было связано со смертью отца. Но одно я знала теперь точно – на 99%.

Смерть Игоря Владимировича не была случайностью.

Это было убийство.

И моя семья, похоже, знала об этом. И покрывала это. Возможно, не само убийство, но его причину. Ту самую, что тянулась из прошлого, из той самой ночи.

Я посмотрела на телефон. Мне дико хотелось позвонить Марку и выложить ему эту теорию. Услышать его едкое: «Ну вот, уже теплее, детектив». Но я не стала. Потому что следующий мысленный вопрос был уже от него: «Отлично. А доказательства у тебя есть? Или только догадки на основе детской травмы?»

Доказательств не было. Была только уверенность, выстроенная на обломках памяти и логике. Этого было мало.

Мне нужно было копать. Глубже. И начать нужно было с того, кого все в этом городе боялись или презирали. С дяди Миши.

Он все еще жил в Железном мысе, в своей лачуге на окраине, у самого леса. Все это знали.

Вставая из-за стола, я почувствовала не привычный страх, а холодную, ясную решимость. Страх был у девочки, которая убежала тогда с пирса. Решимость была у женщины, которую собрал по кусочкам человек, научивший ее не бояться смотреть правде в глаза.

Даже самой ужасной.

Глава 7. Неожиданная поддержка

Дом дяди Миши стоял на отшибе, там, где асфальт заканчивался и начиналась разбитая колеями грунтовка, ведущая в чахлый лес. Избенка, скорее похожая на сарай, покосилась набок, будто устав от собственного существования. Крыша проседала, забор из ржавого профнастила кое-где валился на землю. Пахло тут соответственно – влажным деревом, болотцем и чем-то протухшим.

Я постояла у калитки, собираясь с духом. Стучать было бесполезно – дверь была заперта на амбарный висячий замок, ржавый и основательный. Окна глядели на мир мутными, слепыми глазами, затянутые изнутри плотной тканью. Ни признаков жизни, ни света, ни дыма из трубы.

«Уехал», – констатировал бы мысленный Марк. «Или спит мертвым пьяным сном. Вариант три – его тоже кто-то утопил. Действуй дальше, не зацикливайся на пустом».

Разочарование горькой волной подкатило к горлу. Я так надеялась на этот козырь, на эту зацепку. Обойти дом кругом? Просунуть голову в щель в заборе? Бесполезно и опасно. Если дядя Миша и правда был замешан в чем-то темном, то его лачуга наверняка была под присмотром. Чужих глаз.

Я уже развернулась, чтобы уйти, когда услышала за спиной скрип тормозов. По спине пробежали мурашки. Я медленно обернулась, готовясь увидеть злое лицо брата или хмурого участкового.

Но из старого, побитого жизнью внедорожника вышел человек моего возраста, в потрепанной кожанке, с фотоаппаратом через плечо. Его темные волосы были слегка растрепаны, а в карих глазах читалась усталость, смешанная с любопытством.

Мы узнали друг друга одновременно. Секунда недоумения, и его лицо озарила неуверенная, но искренняя улыбка.

– Анна Ковалева? Черт возьми, это правда ты?

– Кирилл? – имя сорвалось с моих губ само собой.

Кирилл. Мой одноклассник. Заводила, хулиган и тайный поэт, который писал мне смешные стихи на обрывках тетрадных листов. Мы сидели за одной партой, делились мечтами и однажды, на выпускном, под звездами у старого маяка, чуть не поцеловались. Но потом я сбежала, оборвав все связи.

– Ну, надо же, – он подошел ближе, все еще улыбаясь, но в его взгляде появилась осторожность. – Я слышал, ты приехала. Соболезную, конечно. По поводу отца.

– Спасибо, – я кивнула, чувствуя себя неловко. Что я делала здесь, у дома местного отщепенца, он не спрашивал. Но вопрос витал в воздухе.

– А ты… что здесь делаешь? – спросила я первая, чтобы разрядить напряжение.

– Работаю, – он похлопал по фотоаппарату. – Для газеты. «Железная правда», помнишь? Пишу про жизнь нашего славного мыса. А тут, – он кивнул на лачугу, – по слухам, Мишка свой очередной «улов» привез. Решил проверить. А ты?

Его вопрос был легким, ненавязчивым. Но в глазах читался живой интерес. Не праздный.

Я пожала плечами, стараясь говорить как можно небрежнее:

– Вспомнила, что он родственник. Решила зайти, выразить соболезнования. Мало ли.

Кирилл усмехнулся, но не стал комментировать эту очевидную ложь.

– Ну, выразить ему что-то будет сложно. Его, говорят, дня три не видели. Как раз с той ночи. – Он сделал паузу и посмотрел на меня прямо. – Странное совпадение, да?

Слова повисли между нами, тяжелые и значимые. Он не просто констатировал факт. Он намекал. И ждал моей реакции.

– Какое совпадение? – сделала я вид, что не понимаю.

Кирилл огляделся по сторонам, хотя вокруг, кроме нас, ни души не было. Его лицо стало серьезным.

– Да брось, Аня. Мы же с тобой не на официальной панихиде. Все здесь шепчутся. Про твоего отца. Что его смерть… ну, очень уж своевременная вышла.

У меня перехватило дыхание. Значит, не мне одной это казалось подозрительным?

– Шепчутся? О чем?

– Да о том, что старик Ковалев знал слишком много. Про старые дела. Про то, кто и что возит мимо таможни вдоль нашего берега. И что некоторые люди были бы очень рады, если бы он… заткнулся навсегда.

Он говорил это тихо, но четко. И в его словах не было слухов. Была уверенность человека, который что-то знает.

– Ты это к чему? – спросила я, и голос мой прозвучал хрипло.

– К тому, что если ты здесь, у его дома, значит, ты сама что-то подозреваешь. Или что-то знаешь. – Он шагнул ближе, и от него пахнуло свежим ароматом какой то парфюмерии и свежесваренным кофе. Старая близость, забытая за годы разлуки, вдруг плеснула между нами теплой волной. – Аня, будь осторожна. Твоя семья… они все контролируют. Верфь, полицию, городскую администрацию. Не лезь ты в это. Отпели отца – и уезжай обратно. Остаться целой в Железном мысе можно, только закрыв рот и глаза.

Его предупреждение было искренним. В нем звучала тревога. За меня.

– А ты? – выдохнула я. – Почему ты не закрываешь? Пишешь для газетенки, которую они, наверное, и в руки-то не берут?

Он горько усмехнулся.

– Я местный сумасшедший. Меня не воспринимают всерьез. А ты… ты другое дело. Ты – угроза. Потому что ты из другого мира. И потому что ты его дочь.

Он посмотрел на меня так, как смотрел тогда, на выпускном, – пристально и немного печально.

– Просто будь осторожна, ладно? Если что… – он порылся в кармане и достал смятый визитник. – Мой номер. Звони, если что. Любое «что».

Я взяла картонку, пальцы чуть дрожали.

– Спасибо, Кир.

– Не за что, – он повернулся к своей машине, потом снова обернулся. – И, Аня… Не ищи дядю Мишу. Его уже не найти. Если он и был тут при чем, то уже давно на дне. Как и все, кто встает на пути у твоей семьи.

Он сел во внедорожник и уехал, оставив меня одну на пыльной дороге перед заброшенной лачугой. Я сжала в руке его визитку. Она была шероховатой и теплой.

Он не просто намекнул. Он практически подтвердил мои самые страшные подозрения. И предложил помощь.

Впервые за все дни с момента моего возвращения я почувствовала, что я не одна.

Глава 8. Ключ

Кабинет отца всегда был его святая святых. Место, куда детям вход был строго воспрещен. Помню, в детстве я боялась даже заглядывать туда. Сейчас он казался не столько запретным, сколько застывшим. Музеем человека, который ушел и больше не вернется.

Воздух был густым и спертым, пахнущим старым деревом, дорогим табаком и пылью. Массивный дубовый стол, за которым он сидел, был безупречно чистым. Ни бумаг, ни ручек, ни компьютера. Как будто кто-то тщательно поработал здесь, выметая все следы жизни и работы. Возможно, Максим. Или мать. Они постарались на славу.

Но они не были архитекторами. Они не знали, что у каждого здания, у каждого помещения есть свои тайные места, свои «слабые зоны», куда можно спрятать то, что не должно быть найдено.

Я села в его кресло. Кожаный чехол холодно вздохнул подо мной. Я провела ладонью по гладкой столешнице, представляя, как он здесь работал, смотрел в окно на свою верфь, на свое царство.

«Хорошо, Марк, – мысленно сказала я. – Допустим, ты хочешь что-то спрятать. В своем собственном кабинете. Куда ты это положишь? В сейф? Слишком банально. В ящик стола? Слишком очевидно».

Я огляделась. Книжные шкафы с дорогими, нечитанными томами в кожаных переплетах. Папки с архивными документами. Сувенирная модель парусника на полке.

«Нет, – вел внутренний диалог мысленный Марк. – Не для личных тайн. Для этого нужно что-то менее официальное. Что-то, что всегда на виду, но не привлекает внимания. Что-то свое».

Мой взгляд упал на старую пепельницу из темного мрамора, стоявшую на краю стола. Она была тяжелой, массивной. В нашей семье никто, кроме отца, не курил. И он не позволял курить в доме никому. Эта пепельница была его личной вещью, его небольшим баловством. Он чистил ее сам, всегда тщательно вытирая мягкой тряпочкой.

Я потянулась к ней. Она была холодной и невероятно тяжелой. Я приподняла ее. И под ней оказался маленький, пожелтевший от времени уголок фотографии.

Сердце заколотилось. Я сдвинула пепельницу. Под ней, в выемке на столе, лежала не фотография, а целый конверт из плотной бумаги. Старый, потрепанный на сгибах.

Руки дрожали, когда я доставала его. Конверт был пуст. Но на нем было написано что-то чернилами, почти выцветшее: «Для Лидии. Если что…»

Почерк был отцовским, твердым и угловатым. «Если что…» Что это? Если что случится с ним?

Я перевернула конверт. И тут я заметила – в углу, в месте склейки, был едва заметный надрез. Кто-то уже вскрывал его и заклеил обратно с ювелирной аккуратностью. Мать?

Сгорая от нетерпения, я подцепила ногтем край. Клей поддался, и я заглянула внутрь.

Там лежала одна-единственная фотография.

Старая, цветная, уже выцветшая до оттенков сепии. На ней было запечатлено трое мужчин, обнявшихся, на фоне новой, только что спущенной на воду яхты. У всех широкие, счастливые улыбки. Слева – молодой, полный сил отец. Его лицо было таким, каким я его почти не помнила – без морщин заботы и вечной суровости, открытым и светлым. В центре – тоже молодой и улыбающийся Виктор Семенович, нынешний мэр. Справа – третий мужчина. Худощавый, с умными, чуть насмешливыми глазами за стеклами очков. Я его не знала.

Но это было не самое главное. Самое главное было на обороте.

Отец надписал фотографию. Снова своим твердым почерком, но на этот раз чернила были четкими, темными, будто он делал это недавно.

«Игорь, Виктор, Сергей. „Морская звезда“. Наше начало. И наш крест».

А ниже, другим цветом чернил, будто добавленная много позже, стояла всего одна фраза, от которой у меня похолодела кровь:

«Он жив. И он знает. 18.04»

«18.04» – это было всего две недели назад.

Я переводила взгляд с улыбающихся лиц на эту зловещую надпись. Кто жив? Тот третий, Сергей? И что он знает? И почему это было настолько важно, что отец спрятал это под пепельницей, словно ожидая обыска?

Я лихорадочно соображала, когда пальцы наткнулись на что-то еще в конверте. Что-то маленькое, твердое и холодное.

Я вытряхнула это на ладонь.

Ключ.

Небольшой, старый, почерневший от времени ключ, похожий на амбарный или от какого-то старого замка. К нему была привязана бирка – кусочек плотного картона. На ней было написано всего три цифры: «214».

Ни названия, ни адреса. Только номер.

Я сидела в кресле своего мертвого отца, сжимая в одной руке зловещую фотографию, а в другой – ключ от какой-то тайной двери.

Он что, предчувствовал это? Предчувствовал свою смерть? Он готовился к ней, пряча улики, которые однажды должна была найти я.

«Он жив. И он знает».

Фраза звенела в голове, как набат. Это было не прошлое. Это было настоящее. Это было причиной.

И где-то в этом городе была дверь, которую мог открыть этот ключ. И за ней скрывались ответы на многие вопросы. Ответы, за которые мой отец, возможно, заплатил жизнью.

Мне нужно было ее найти.

Глава 9. Дверь

Ветер с залива гнал по улицам рваные клочья тумана, превращая Железный мыс в набор размытых, нереальных декораций. Я сидела у окна в единственном приличном кафе городка, которое называлось «Волна», и нервно трогала в кармане холодный металл ключа. На столе передо мной лежал мой собственный телефон, с которого я отправила СМС Кириллу всего полчаса назад. И сейчас почему-то этот телефон вызывал во мне неясную тревогу.

«Надо встретиться. Есть кое-что показать. Важно».

Он ответил почти мгновенно: «„Волна“. 20 минут».

Теперь я ждала, чувствуя себя шпионом в плохом фильме. Каждый звонок колокольчика над дверью заставлял меня вздрагивать. Я боялась увидеть не Кирилла, а суровое лицо брата или участкового Ивана Сергеевича.

Но вот дверь распахнулась, и в кафе ворвался порыв свежего, влажного ветра вместе с Кириллом. Он был в той же кожанке, с тем же фотоаппаратом через плечо. Его взгляд мгновенно нашел меня в полупустом зале. Он прошел к моему столику, сбросил с себя сумку на свободный стул и опустился напротив.

– Ну, я как на иголках. Показывай, что там такого срочного, – сказал он без предисловий, но в его глазах читалось не нетерпение, а подлинный интерес.

Я молча вынула из кармана ключ и положила его на салфетку между нами. Потом достала из внутреннего кармана куртки аккуратно завернутую в чистый лист бумаги фотографию и положила рядом.

Кирилл нахмурился. Он взял ключ, повертел его в пальцах.

– Старый. Похож на складской. От почтового ящика может быть. Откуда?

– Нашла у отца. В кабинете. Он был спрятан, – я не стала вдаваться в подробности про пепельницу.

– И что он открывает?

– Думаю, вот это должно подсказать, – я кивнула на фотографию.

Он осторожно развернул бумагу. Его глаза скользнули по снимку, и я увидела, как в них мелькнуло узнавание.

– Ну, старик Ковалев и мэр… молодые, черти. Неузнаваемые. А это кто? – он ткнул пальцем в третьего мужчину.

– Я надеялась, ты скажешь. На обороте есть надпись.

Он перевернул фотографию. Его глаза пробежали по строчкам: «Игорь, Виктор, Сергей. „Морская звезда“. Наше начало. И наш крест». Он прочел это вслух, шепотом. Потом его взгляд упал на последнюю фразу, и он замолчал. Я видела, как мышцы на его скулах напряглись.

«Он жив. И он знает. 18.04»

– Восемнадцатое апреля… – медленно проговорил Кирилл, поднимая на меня глаза. – Это за две недели до…

– До смерти отца. Да. Кирилл, кто этот Сергей?

Он откинулся на спинку стула, провел рукой по лицу.

– Блин, Аня. Так это ж Сергей Петров. Соучредитель верфи, партнер твоего отца и Виктора Семеновича. Их было трое мушкетеров, как тут шутили. Пока Петров не исчез.

– Исчез? Как исчез?

– Где-то лет двадцать назад. Просто взял и пропал. Официально – утонул во время рыбалки. Тело так и не нашли. Ходили слухи… – он понизил голос, хотя кроме сонной баристы нас никто не слышал, – что он был нечист на руку. Что он хотел выйти из бизнеса, прихватив кассу, и партнеры его «ушли». Другие говорили, что он просто сбежал от семьи, от долгов. Дело закрыли. Все давно забыли.

«Он жив. И он знает».

Слова отца приобретали зловещий, новый смысл.

– А что такое «Морская звезда»? – спросила я, чувствуя, как по коже бегут мурашки.

– Первая их большая яхта. Та, что их прославила и дала денег на развитие. Та самая, – он кивнул на фото. – На ее постройке они и сорвали первый серьезный куш.

Я посмотрела на ключ.

– А что насчет цифр? Двести четырнадцать. Это может быть номер чего-то?

Кирилл взял ключ снова, внимательно его рассмотрел.

– Похоже на номер хранилища. Или ларца. Или… – он задумался, и вдруг его лицо озарилось догадкой. – Стой. Порт. Старый порт, там еще остались старые склады с довоенных времен. Их под номерами арендуют. Под всякий хлам. Номера там трехзначные. Как раз такие.

Старые склады в порту. Где-то там, среди ржавых якорей и забытого барахла, могло храниться то, что оставил мне отец. То, за что он мог умереть.

– Ты знаешь, где это? – спросила я, и голос мой дрогнул от волнения.

– Знаю. Но, Аня, это не самое безопасное место. Там темно, сыро, и болтается всякий сброд. И если твой отец что-то там спрятал, и если за этим кто-то охотится…

– Я должна попробовать, – перебила я его. – Ты понимаешь? Это не случайность. Он что-то знал. Его убили. И этот Сергей Петров, жив он или мертв, как-то связан с этим.

Кирилл смотрел на меня со смесью восхищения и тревоги.

– Ладно. Я свожу тебя туда. Но не сегодня. Ночью туда лучше не соваться. Завтра, с утра, под видом съемки репортажа о старом порте. Договорились?

Я кивнула, с облегчением сжимая в кармане ключ. Я была не одна.

– Спасибо, Кир. Я… я не знаю, что бы я без тебя делала.

– Да брось, – он смущенно отмахнулся, но было видно, что ему приятно. – Просто обещай, что будешь делать то, что я скажу. Никакого геройства.

– Обещаю.

Мы помолчали, допивая остывший кофе. Туман за окном сгущался, превращая день в ранние сумерки.

– Он жив, – вдруг тихо сказал Кирилл, глядя на надпись на фото. – Если это правда… это меняет все. Это значит, что где-то там есть человек, который знает правду. И который, возможно, очень опасен.

Я смотрела на знакомые черты отца на фотографии, на его беззаботную улыбку, которой я почти не помнила. Он знал, что ходит по краю. И он оставил мне карту.

Осталось только найти дверь.

Глава 10. Сергей Петров

Возвращалась я домой с ощущением, что несу в кармане не ключ и фотографию, а две раскаленные докрасна кусочка угля. Каждый встречный взгляд на улице казался подозрительным, каждый шорох – шагами преследователя. Я торопилась, жаждала укрыться за стенами своего старого дома, чтобы в тишине и одиночестве обдумать все, что узнала от Кирилла.

Но дом, как выяснилось, был не убежищем. Он был другой частью ловушки.

Я еще не успела снять куртку в прихожей, как из гостиной раздался ее голос. Спокойный, ровный, без единой эмоциональной ноты, и от этого леденяще опасный.

– Аня? Зайди ко мне. На минуту.

Я замерла, инстинктивно сжав в кармане ключ. Сердце глухо застучало где-то в горле. Она редко звала меня просто «Аня». Обычно это было более холодное «Анна» или, в редкие моменты наигранной нежности, «Анечка». Сейчас это было просто констатацией факта моего присутствия.

Я вошла в гостиную. Она сидела в своем любимом кресле у камина, в котором, конечно, не горел огонь. Она была все в том же черном, ее руки лежали на подлокотниках, пальцы сплетены. Она смотрела не на меня, а в пустоту за окном, где сгущался вечерний туман.

– Где ты была? – спросила она, не меняя позы.

Вопрос повис в воздухе, простой и сложный одновременно. Солгать? Сказать, что гуляла? Но она, казалось, уже знала ответ.

– Встретилась со старым знакомым. Кириллом, помнишь? Одноклассником, – я решила ответить наполовину правдой.

– Журналистиком, – уточнила она, и в ее голосе впервые прозвучала легкая, едва уловимая примесь презрения. – Человеком, который делает карьеру на чужих сплетнях. Не самое подходящее общество для тебя сейчас.

– Он выразил соболезнования, – пожала я плечами, делая вид, что не понимаю подтекста.

– Соболезнования, – она повторила это слово, будто пробуя его на вкус. Потом медленно повернула голову и посмотрела на меня. Ее глаза были такими же ледяными и бездонными, как у отца в ту ночь на пирсе. – И что еще вы обсуждали, кроме соболезнований? Может, старые истории? Те, что лучше не ворошить?

Мой рот пересох. Она знала. Возможно, не конкретику, но точно знала, что я что-то ищу.

– Мама, а что такого можно ворошить? – сделала я попытку атаковать. – Что такого страшного в старых историях?

Ее лицо не дрогнуло.

– В каждой семье есть свои скелеты в шкафу, Анна. И умные люди не выставляют их на показ, чтобы не пугать гостей и не позорить себя. Наша семья – уважаемая семья в этом городе. И сейчас, в дни траура, особенно важно сохранять лицо.

– Речь идет о смерти отца! – не выдержала я. – Разве не важнее выяснить правду?

– Правда? – она чуть приподняла бровь. – Правда в том, что твой отец трагически погиб. И эта правда достаточно тяжела сама по себе. Не обременяй себя и нас выдумками и домыслами недовольных жизнью людей.

Она помолчала, давая мне понять, что разговор окончен. Но я не двигалась с места. Я чувствовала, как гнев и обида подкатывают к горлу.

– А кто такой Сергей Петров? – выпалила я.

Эффект был мгновенным. Ее пальцы, лежавшие на подлокотнике, резко сжались, впиваясь в ткань. Кровь отхлынула от ее и без того бледного лица, сделав его почти прозрачным. Но голос остался прежним, лишь на пол-тона тише и острее.

– Где ты услышала это имя?

– Так он действительно существовал? Ваш партнер, который пропал?

– Он ничего не значил. Просто человек, который ошибся в выборе пути. И его больше нет. Забудь это имя.

– А почему отец написал, что он жив? – продолжала я давить, чувствуя, что наконец-то пробила брешь в ее броне.

Тут она поднялась с кресла. Медленно, с неожиданной для ее лет грацией. Она подошла ко мне вплотную. От нее пахло дорогими духами и холодом.

– Что ты нашла? – прошептала она, и в ее шепоте было что-то змеиное. – Ты копаешься в вещах своего покойного отца?

Я отступила на шаг, но она последовала за мной.

– Я… я просто наткнулась на старую фотографию…

– Отдай ее мне, – ее рука с длинными, худыми пальцами резко взметнулась и сжала моё запястье. Хватка была удивительно сильной. – И все, что было с ней. Сейчас же.

– Мама, ты делаешь мне больно!

– Ты не понимаешь, во что играешь! – ее голос сорвался на шепот, но в нем бушевала ярость. – Ты думаешь, это детективная игра? Это наша жизнь! Жизнь этой семьи! Репутация, которую твой отец строил годами! И ты своими глупыми подозрениями, своими розысками можешь разрушить все! Раскопать такие вещи, после которых нам всем не жить!

Она отпустила мою руку, но продолжала стоять ко мне лицом к лицу, дыша тяжело и неровно.

– Оставь прошлое в покое, Анна. Ради меня. Ради памяти отца. Ради тебя самой. Умоляю тебя.

В ее словах была мольба, но в глазах – сталь и отчаяние. Она не просто просила. Она требовала. И предупреждала.

– Что ты скрываешь? – прошептала я. – Что вы все скрываете?

– Мы скрываем правду, которая никому не принесет пользы! – парировала она. – Иногда молчание – единственный способ выжить. Пойми это. Закрой рот и закрой глаза. Похорони отца с миром. И уезжай. Забудь Железный мыс, как ты это сделала много лет назад.

Она отвернулась от меня, снова став прежней, холодной и недоступной Лидией Петровной.

– И больше я не хочу слышать ни о каких расследованиях. Ни от тебя, ни от кого бы то ни было. Ты поняла меня?

Я не ответила. Я просто стояла, чувствуя, как дрожь пробегает по всему телу. Ее слова не убедили меня остановиться. Эффект от них оказался абсолютно противоположным.

Она подтвердила все мои самые страшные подозрения. Была тайна. Было прошлое, которое нельзя раскапывать. И она была в центре этого.

Я молча повернулась и вышла из гостиной. Поднимаясь по лестнице, я сжимала в кармане ключ так сильно, что его зубья впивались в ладонь.

Она просила меня забыть. Но она только что дала мне самую вескую причину помнить. И искать правду. Какой бы ужасной она ни была.

Глава 11. Верфь

Верфь моего отца была тем местом, где время, казалось, застыло где-то в середине прошлого века. Громадные корпуса судов на стапелях ржавели под низким свинцовым небом, воздух дрожал от гула механизмов и звона металла о металл, а всё вокруг было покрыто слоем серой пыли, смешанной с металлической стружкой. Это была империя, дышащая мощью и суровым порядком. Порядком, который сейчас, похоже, кто-то старательно пытался сохранить, скрывая трещины.

Мне удалось пройти на территорию относительно легко – охранник на проходной, пожилой мужчина с усталыми глазами, узнал меня и после недолгой паузы кивнул, пропуская внутрь. Видимо, приказ «не пускать дочь хозяина» еще не поступил.

Я шла между цехами, стараясь выглядеть уверенно, как будто я здесь по делу. На меня косились. Рабочие в промасленных комбинезонах замирали на мгновение, провожая меня взглядами, в которых читалось любопытство, жалость и некоторая опаска. Они что-то знали. Это чувствовалось в самом воздухе – густом, наполненном не только шумом, но и немыми вопросами, висящими между людьми.

Я подошла к группе рабочих, собравшихся у открытых ворот сборочного цеха перекурить. Разговор мгновенно смолк.

– Здравствуйте, – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Я Анна Ковалева.

– Знаем, – пробурчал один из них, седой, с лицом, обветренным морскими штормами. – Соболезнуем, девочка. Мужиком был крутым.

«Девочка». Мне было тридцать, но в их глазах я навсегда осталась той самой дочкой хозяина.

– Спасибо, – кивнула я. – Я… я хотела спросить. Про тот день. Когда моего отца…

Наступила неловкая тишина. Они переглянулись, избегая моего взгляда.

– Что спрашивать-то? – отозвался другой, помоложе, сжимая в руке самокрутку. – Несчастный случай. Трагедия.

– Но как это произошло? Может, кто-то что-то видел? Слышал?

Седой рабочий тяжело вздохнул.

– Ночью было. Все дома были. Только охрана на вышке. Они и нашли утром.

– А его лодка? «Чайка»? Ее кто-нибудь проверял перед спуском? – не сдавалась я.

Вопрос повис в воздухе. И тут из тени цеха вышел еще один человек. Немолодой, с умными, уставшими глазами и острым, худым лицом. На его комбинезоне была нашивка «старший механик».

– Алексей, – представился он коротко, кивком ведя меня в сторону, подальше от любопытных ушей. – Я твоего отца уважал, Анна. Он был строгим, но справедливым. Не то, что… – он запнулся и махнул рукой. – Слушай, не надо тут это обсуждать. Не место и не время.

– Алексей, пожалуйста, – я почувствовала, что он может стать тем, кто заговорит. – Я просто хочу понять. Для себя.

Он огляделся по сторонам, его лицо стало напряженным.

– «Чайка» – его личная лодка – была в полном порядке. Он сам ее на прошлой неделе проверял, я рядом стоял. Все узлы, мотор… Всё исправно. Чтобы она ночью, на ровном месте… – он снова замолчал, сжав губы. – Не верю я в это.

У меня заколотилось сердце.

– То есть, вы думаете…

– Я ничего не думаю! – резко оборвал он меня, и в его глазах мелькнул страх. – Я просто сказал, что лодка была исправна. И все. Больше я ничего не знаю. И тебе не советую копать. Пойми, здесь не любят лишних вопросов.

– Кто не любит? Максим? – напрямую спросила я.

Алексей помрачнел.

– Уезжай ты отсюда, девочка. Пока цела. Похорони отца и уезжай. Здесь правды тебе не найти. Только беду на свою голову накличешь. И на мою.

В этот момент к нам подошел другой человек, в белой каске – прораб или начальник смены. Его лицо было недобрым.

– Алексей, на склад №2 пройди, там с подъемником косяк. Срочно. А ты, – он повернулся ко мне, – товарищ Ковалева, не отвлекай людей от работы. Иди домой, помоги матери. В такое время не до прогулок по верфи.

Его тон был почти оскорбительным. Алексей бросил на меня быстрый, полный предостережения взгляд и, опустив голову, быстро зашагал прочь.

Я постояла еще мгновение, чувствуя на себе тяжелый взгляд начальника, потом развернулась и пошла к выходу. Сердце гнало по венам ледяную кровь. Алексей что-то знал. И он был напуган.

На следующий день я снова попыталась найти его. Мне нужно было поговорить с ним еще раз, остаться с ним наедине, где-нибудь за пределами верфи. Но на проходной меня ждал неприятный сюрприз. Тот же охранник, но на сей раз его лицо было непроницаемым.

– Проход закрыт, Анна Игоревна. Приказ.

– Какой приказ? Я же дочь…

– Приказ именно насчет вас. Не велено пускать на территорию. Извините.

Я попыталась позвонить Максиму, но он не брал трубку. Тогда я стала ждать у ворот, надеясь увидеть Алексея после смены.

Смена кончилась, рабочие потянулись толпой к проходной. Я всматривалась в лица, но Алексея среди них не было. Подойдя к группе его коллег, я спросила о нем.

Рабочие переглянулись. Седой мужик, с которым я говорила вчера, тяжело вздохнул.

– Алексея-то? Его вчера вечером внезапно на другой объект перекинули. На северный участок, за бухту. На неделю, а то и больше. Телефоны там не ловят, вахтовым методом. Так что и не ищи.

Он посмотрел на меня с немым укором, как будто говоря: «Я же предупреждал», – и пошел прочь.

Я осталась стоять у ворот, чувствуя, как по спине ползет холодок. Это не могло быть совпадением. Это был четкий, быстрый и безжалостный ответ на мои попытки докопаться до правды.

Старшего механика, готового говорить, просто убрали с дороги. Изолировали.

И теперь я понимала окончательно: я не просто выискиваю призраков прошлого. Я вступила в игру с очень серьезными противниками, которые контролируют всё и всех в этом городе. И они играют на поражение.

Глава 12. Первые версии

Мы встретились там, где нас никто не мог увидеть – на старом, заброшенном пирсе, том самом, где когда-то давно стоял маяк. Теперь от маяка остался лишь полуразрушенный фундамент, а деревянные доски пирса гнулись и скрипели под ногами, угрожая провалиться в темную, холодную воду. Это место было идеальным для разговора, который никто не должен был услышать.

Кирилл уже ждал меня, прислонившись к ржавой балке. Его лицо в сером свете предвечернего тумана казалось осунувшимся и серьезным.

– Ну что, как успехи на ниве расследований? – спросил он без предисловий, но в его голосе не было и тени насмешки. Он видел мое состояние.

– Меня больше не пускают на верфь, – выдохнула я, подходя к нему. Дул пронизывающий ветер, и я куталась в тонкую куртку. – А того рабочего, старшего механика, который вроде бы был готов говорить, перевели на какой-то северный участок. Вахтовым методом. Словно в тюрьму.

Кирилл мрачно хмыкнул.

– Предсказуемо. Максим оперативно реагирует. Он сейчас как паук в центре паутины: чувствует каждую вибрацию. Как только ты начала шевелиться, он тут же обрубил все ниточки. Что хотел сказать тот механик?

– Что лодка отца, «Чайка», была полностью исправна. Он лично проверял ее с отцом незадолго до… И он не верит, что она могла просто так перевернуться.

– Чего и следовало ожидать, – Кирилл вытер ладонью влажное от тумана лицо. – Ну что ж, раз твои каналы перекрыли, делюсь тем, что успел раздобыть я.

Он вытащил из внутреннего кармана куртки небольшой блокнот в кожаной обложке.

– Во-первых, про ключ. Я покопался в архивах городской администрации, благо, там у меня есть знакомый, который не любит нашего уважаемого мэра. Старые портовые склады действительно сдаются в аренду. И номер 214 закреплен за ООО «Морская звезда».

У меня перехватило дыхание.

– Название «Морская звезда»? Как у яхты на фото?

– Не думаю, что это совпадение. Фирма, основанная лет двадцать назад. Формально она уже лет пятнадцать как не работает, но договор аренды на тот самый склад почему-то до сих пор не расторгнут. Аренду исправно оплачивают. Через подставные фирмы, конечно, но цепочка выводит на бенефициаров… как ты думаешь, на кого?

– На отца? На Виктора Семеновича?

– Бинго. И, возможно, того самого третьего, Сергея Петрова. Но это уже темный лес. Так что твой ключ – скорее всего, именно от этого склада.

Он перелистнул страницу.

– Теперь про Петрова. История темная. Официально – утонул. Но я порылся в старых газетах, в полицейских отчетах, которые пылятся в архиве. Ничего. Ни одного документа, кроме заявления о пропаже. Как будто человека стерли не только из жизни, но и из официальной памяти. Это пахнет очень большими деньгами и очень большой властью.

– А что родственники? У него же должна была быть семья?

– Была. Жена и дочь. Жена через пару лет после его исчезновения спилась и умерла. А дочь… Дочь уехала. Говорят, куда-то на север. Вроде бы в Норвегию. Но это слухи.

Он замолчал, глядя на воду.

– Есть еще одна ниточка. Очень зыбкая. Один старый алкоголик, который в те времена работал на верфи дворником, бормотал что-то про «ночной рейс» и «золото с контрабандистского катера». И про то, что Петров был против. Но это, скорее, байки. Таких тут десятки.

Я слушала его, и кусочки пазла, пусть и разрозненные, начинали складываться в какую-то ужасающую картину. Фирма-призрак. Оплачиваемый склад. Исчезновение партнера. И смерть отца, который написал «Он жив».

– Кирилл, – тихо сказала я. – Мать умоляла меня остановиться. Говорила, что я раскопаю такие вещи, после которых нам всем не жить.

Он повернулся ко мне, его лицо стало серьезным.

– Она может быть права. Ты понимаешь, с кем ты имеешь дело? Твой отец и мэр – это не просто бизнесмены. Это люди, которые десятилетиями вертят всем этим городом. У них свои счеты с законом, свои методы. И если они что-то скрывают, то это что-то очень серьезное. Угрожающее не только их репутации, но и свободе. Может быть, даже жизни.

– Но почему сейчас? – в отчаянии спросила я. – Почему отца убили сейчас? Что такого произошло?

– Твой ключ и твоя фотография с датой – это и есть ответ, – сказал Кирилл. – Что-то случилось 18 апреля. Что-то, что заставило твоего отца полезть в старые тайники и написать эту записку. Что-то, связанное с Петровым. Может, он вышел на связь. Может, его нашли. Или он предъявил ультиматум. Твой отец, видимо, стал угрозой. Убирая его, они убивали двух зайцев: устраняли угрозу и, возможно, как-то решали проблему с Петровым, разыгрывая карту его мнимого возвращения и мести.

Его теория звучала жутко и… логично.

– Что нам делать? – прошептала я, внезапно почувствовав себя совсем маленькой и беззащитной против этой машины лжи и власти.

– Нам? – он удивленно поднял бровь, но в его глазах читалась готовность. – Первое – остаться в живых. Второе – посмотреть, что же хранится на том складе под номером 214. Без этого мы будем ходить кругами. Готовься. Послезавтра, на рассвете. Это самое тихое время. Я узнал график обхода охраны.

Я кивнула, сжимая руки в кулаки, чтобы они не дрожали. Страх был, но его перебивало жгучее желание докопаться до истины. Пусть даже она будет ужасной.

– Хорошо. Послезавтра.

Глава 13. Ночной гость

Тишина в доме после полуночи была иной. Она не была пустой или мирной. Она была густой, напряженной, словно дом затаил дыхание и замер в ожидании чего-то нехорошего. Я ворочалась в постели, не в силах уснуть. В памяти то и дело всплывал ледяной взгляд отца, а в ушах звучал шепот матери: «Оставь прошлое в покое».

Я прокручивала план на послезавтра. Склад №214. Ключ, холодный и тяжелый, лежал под подушкой, как оберег и как обвинение. Что мы найдем? Доказательства? Или что-то такое, что лучше бы никогда не видеть?

Именно в этот момент, в промежутке между дремой и тревожной ясностью, я услышала первый звук.

Тихий, осторожный скрежет. Будто по камню терся металл.

Я замерла, сердце заколотилось где-то в горле. Прислушалась. Ничего. Только завывание ветра за окном и привычные ночные шорохи старого дома.

«Показалось, – попыталась я успокоить себя. – Нервы. Просто нервы».

Я закрыла глаза, стараясь дышать глубже. Но сон бежал от меня. Я лежала, уставившись в потолок, и чувствовала, как по спине бегут мурашки. Ощущение было таким же острым, как в детстве, когда мне казалось, что в шкафу живет монстр. Только сейчас монстры были настоящими.

И тогда раздался новый звук. Уже ближе. Со стороны парадной двери.

Тихий, но отчетливый щелчок. Будто кто-то аккуратно попробовал повернуть ручку.

Ледяная волна страха прокатилась по мне от макушки до пят. Это был не ветер. Это был не дом. Это был кто-то снаружи.

Я медленно, стараясь не скрипеть пружинами, приподнялась с кровати и на цыпочках подошла к окну. Сердце бешено колотилось, и я боялась, что его стук будет слышен даже на улице.

Окно моей комнаты выходило на фасад. Я осторожно отодвинула тяжелую портьеру и выглянула в щель.

Улица была погружена в густую, почти осязаемую тьму. Туман висел плотной пеленой, размывая свет фонарей. Ни души. Ни движения.

Я уже было подумала, что мне снова померещилось, когда заметила тень. Она отделилась от более темной тени забора и метнулась через дорогу, растворившись в переулке между двумя соседними домами. Движение было быстрым, скрытным, кошачьим.

Кто-то действительно был здесь.

Мне стало плохо. Руки задрожали. Я прижалась спиной к холодной стене, пытаясь заглушить панику, которая поднималась комом в горле.

Кто это? Максим, проверяющий, на месте ли я? Участковый, которого попросили меня «пощупать»? Или кто-то совсем другой? Тот, кто убил отца? Тот, за кем стояла вся эта история?

Мысль о том, что за мной следят, что за моими окнами смотрят чужие глаза, была невыносимой. Я почувствовала себя загнанным зверем в клетке. Этот дом, который должен был быть крепостью, вдруг снова стал ловушкой.

Я просидела так, не двигаясь, может быть, час, а может, больше. Прислушивалась к каждому шороху, к каждому скрипу половиц. Но больше ничего не происходило. Только ветер продолжал свою монотонную песню.

Но ощущение не уходило. Острое, животное чувство, что за мной наблюдают. Что я стала мишенью.

Они знали, что я что-то ищу. Они знали про мой разговор с рабочим. Они знали, что я не остановлюсь. И теперь они давали мне понять, что я не в безопасности. Что стены меня не защитят.

Я подползла к кровати и залезла под нее, в самое дальнее углубление, где в детстве пряталась от ссор родителей. Я сжала ключ в ладони так, что он впился в кожу, и прижала фотографию к груди.

Страх был парализующим. Но сквозь него пробивалось другое чувство – яростное, упрямое, знакомое. То самое, что когда-то заставило меня сбежать из этого города.

Они думали, что запугают меня? Заставят молчать, как всех остальных?

Они ошибались.

Эта ночная попытка проникновения, этот безмолвный взгляд из темноты не заставили меня отступить. Они заставили меня понять, что я на правильном пути. Что я что-то нашла. Или вот-вот найду.

И теперь игра велась не только за правду. Она велась за мою жизнь.

Я просидела под кроватью до самого рассвета, не сомкнув глаз. А когда первые лучи солнца пробились сквозь туман и щели в шторах, я выбралась из своего укрытия. Руки дрожали, во рту было сухо, но в голове прояснилось.

Они сделали свой ход. Теперь была моя очередь.

Послезавтра мы идем на склад. Что бы там ни было, я должна это увидеть.

Глава 14. План

День тянулся мучительно долго. Время, обычно такое стремительное в городе с его дедлайнами и встречами, здесь, в Железном мысе, превратилось в вязкую, тягучую смолу. Каждый час казался вечностью. Я не решалась выходить из дома после ночного визита. Ощущение, что за мной следят, не покидало ни на секунду. Каждое окно казалось глазом, каждое отражение в стекле – чужым взглядом.

Я сидела в своей комнате, уставившись в серый прямоугольник неба за окном, и чувствовала, как парализующий страх медленно, но верно сменяется холодной, ясной решимостью. Нужно было действовать. Но как? Ждать ночи? Сидеть сложа руки было выше моих сил.

Тогда я снова вызвала его в своем сознании. Мысленного Марка.

«Ну, Ковалева, – раздался в голове его привычный, слегка хриплый голос. – Сидим тут, трясемся от страха? Или работаем?»

Я мысленно вздохнула, достала свой блокнот и ручку.

«Работаем. Но ресурсы ограничены. Я как в осаде».

«Отлично. Значит, используем то, что есть. Голова есть? Есть. Факты есть? Полно. Давай, структурируй это безобразие. Что мы знаем?»

Я открыла чистый лист и написала заголовок: «ХРОНОЛОГИЯ / МОТИВЫ».

«Итак, – начала я мысленно, проговаривая каждую мысль, – отправная точка – смерть отца. Несчастный случай, в который никто из знающих его не верит».

«Лодка была исправна, – тут же парировал мысленный Марк. – Значит, саботаж. Значит, убийство. Кому выгодно?»

Я написала: «ВЫГОДА».

– Максим. Он наследует верфь и бизнес. Полный контроль.

– Мать. Она сохраняет статус-кво и репутацию семьи. Или… скрывает свою причастность к чему-то старому.

– Виктор Семенович. Убирает соучастника старых грехов. Или того, кто мог рассказать.

– Таинственный «Он» с фотографии. Сергей Петров. Месть.

«Хорошо, – мысленно кивнул Марк. – Теперь триггер. Что случилось 18 апреля? Почему именно сейчас?»

Я написала дату и подчеркнула ее.

– Отец что-то узнал. Или с кем-то связался. И написал: «Он жив. И он знает». Возможно, Петров вышел на связь. Шантаж? Угроза разоблачения?

«Логично. Старики решили разобраться с проблемой раз и навсегда. Но твой отец, видимо, заартачился. Возможно, не захотел снова в грязь лезть. Или его совесть заела. И его убрали как слабое звено. А историю с Петровым используют как прикрытие, как ширму».

Мысль была жуткой. Я написала: «ОТЕЦ – СЛАБОЕ ЗВЕНО?».

«Не в эмоциональном плане, – уточнил Марк. – В плане угрозы для системы. Он перестал быть надежным. Значит, его заменили. Как вышедшую из строя деталь. Холодно и практично».

Я вздрогнула. Это было похоже на правду. Максим был способен на такое. Мать – тем более.

«Теперь ночной визит, – продолжал Марк. – Кто?»

– Максим, чтобы проверить, на месте ли я, и запугать.

– Люди Виктора Семеновича, чтобы предупредить.

– Или… тот самый «Он». Петров. Чтобы забрать то, что, как он думает, у меня есть.

«Версии есть. Фактов нет. Вывод?» – спросил Марк.

– Нужно идти на склад. Ключ – единственная зацепка.

«Бинго. Теперь план. Ты не можешь выйти сейчас. Значит, готовься. Продумай все до мелочей. Что возьмешь? Куда пойдешь? Что сделаешь, если что-то пойдет не так?»

Я перелистнула страницу и начала составлять список.

1. Фонарик (проверить заряд).

2. Телефон (полностью зарядить, режим экономии).

3. Фото ключа и надписи (отправить Кириллу и себе на почту, на случай утери).

4. Перчатки (чтобы не оставлять отпечатков).

5. Удобная обувь и темная одежда.

6. План склада? (У Кирилла? Спросить).

«И что самое главное?» – настоял мысленный Марк.

– Сообщить Кириллу, где я, и договориться о сигнале тревоги. Если я не выйду на связь…

«Правильно. Не геройствуй. Ты архитектор, не Джеймс Бонд. Твоя задача – найти информацию, а не ввязываться в драку».

Я кивнула, чувствуя, как тревога отступает перед конкретным планом действий. Страх никуда не делся, но теперь у него был противовес – ясная, выверенная цель.

Внизу послышались шаги. Голоса матери и Максима. Они вернулись. Я быстро спрятала блокнот под матрас и притворилась, что читаю книгу, взятую с полки.

Мой сердечный ритм снова участился. Теперь они были здесь, за стеной. Люди, которые, возможно, убили отца. Люди, которые точно лгали мне. И я должна была сидеть с ними за одним столом, делать вид, что верю их лицемерным соболезнованиям, есть их хлеб.

Это была своеобразная форма пытки. Хуже, чем ночной скрежет у двери. Потому что это было лицемерие, возведенное в абсолют.

Но теперь у меня был план. И мой молчаливый союзник в голове, который не давал мне сломаться.

Я перевела взгляд на ключ, лежавший на тумбочке. Он был маленьким, ничтожным кусочком металла. Но в нем была заключена сила, способная взорвать весь этот хрупкий, прогнивший мир лжи.

Осталось только дождаться рассвета.

Глава 15. Склад 214

Рассвет наступал медленно и неохотно, разбавляя густой туман над Железным мысом грязно-серым молоком. Я стояла у окна, уже одетая в темные джинсы, свитер и куртку, и сжимала в кармане холодный металл ключа. Внизу было тихо – мать и Максим еще спали. Дом, этот музей лжи, на мгновение замер в подлинной, а не наигранной тишине.

Я высунулась в окно. На условленном месте, под фонарем, мигнул фарами старый внедорожник Кирилла. Сигнал. Пора.

Спуститься по скрипучей лестнице удалось бесшумно. Я приоткрыла тяжелую входную дверь и выскользнула наружу, в холодное, влажное утро. Воздух пах ржавчиной и морем.

Кирилл молча кивнул мне, когда я вскочила в машину. Он выглядел серьезным и сосредоточенным.

– Готова?

– Готова, – выдохнула я, и мы тронулись.

Старый порт был похож на кладбище кораблей. Ржавые остовы барж и катеров темнели у причалов, как скелеты доисторических животных. Воздух был пропитан запахом гнилой воды и мазута. Кирилл припарковался в отдалении, за грудой пустых бочек.

– Склад №214 – вон в том длинном здании с облупившейся краской, – он показал на мрачное одноэтажное сооружение с заколоченными окнами. – Охрана только на центральном входе, здесь ее нет. Но будь осторожна – бомжи тут иногда ночуют.

Просматривая все пространство перед складом краем глаза, стараясь не шуметь, мы подобрались к массивным, покосившимся воротам. На них едва читался стершийся номер: 214. Висячий замок был старым, покрытым толстым слоем ржавчины. Я с замиранием сердца достала ключ.

Он вошел туго, с неприятным скрежетом. Я с силой повернула его. Раздался громкий, оглушительный в утренней тишине щелчок. Сердце ушло в пятки. Кирилл нервно огляделся.

– Работает, – прошептал он. – Я посторожу здесь. У нас минут пятнадцать, не больше.

Я кивнула, отодвинула тяжелую скрипящую створку и протиснулась внутрь.

Внутри пахло пылью, плесенью и давно забытыми вещами. Свет скупо пробивался сквозь щели в стенах, выхватывая из мрака груды какого-то хлама: ящики, обрывки канатов, старые сети. Это было не хранилище ценностей. Это была свалка.

«Так, Ковалева, не паникуй, – зазвучал в голове голос Марка. – Системный подход. Он что-то здесь спрятал. Что-то, что не бросается в глаза».

Я включила фонарик. Луч запыленного света заскользил по стеллажам, заваленным никому не нужным барахлом. Где? Куда бы спрятал он?

И тут мой взгляд упал на угол склада, где под грубой брезентовой тканью угадывался какой-то прямоугольный предмет. Что-то слишком аккуратное для этого хаоса.

Я подошла и дернула за брезент. Ткань с шумом соскользнула, подняв тучи пыли. Передо мной стоял небольшой, старенький, но крепкий металлический сейф. На нем не было замка с ключом, а была кодовая панель.

Четыре цифры. Вспомнилась дата на фото. 18.04.

Дрожащими пальцами я набрала комбинацию: 1… 8… 0… 4…

Раздался щелчок. Дверца отъехала.

Внутри не было ни денег, ни золота. Там лежала аккуратная папка с документами и стопка писем в конвертах, перевязанная бечевкой.

Я схватила папку и открыла ее. Первый же документ заставил меня онеметь. Это был не отчет по верфи. Это был договор купли-продажи земли. Огромного участка на побережье, к северу от Железного мыса. Участка, который теперь стоил целое состояние. Покупатели – ООО «Морская звезда». А продавец… я всмотрелась в мелкий шрифт. Продавец был муниципалитет, в лице главы администрации – Виктора Семеновича. Цена была смехотворной, почти символической.

Я лихорадочно пролистала другие бумаги. Схемы, карты, отчеты о геологической экспертизе, проводившейся кустарным способом. Все указывало на одно: земля была продана за бесценок своим же людям. Мошенничество в особо крупных размерах? И мой отец был одним из бенефициаров.

Но это было еще не все. Я развязала бечевку на письмах. Конверты были старые, пожелтевшие от времени. Адрес отправителя был норвежским. Адресат – Игорь Ковалев.

Я вскрыла первое же письмо. Почерк был женским, изящным и нервным.

*«Дорогой Игорь, – начиналось письмо. – Я снова пишу тебе, хоть и не знаю, доходят ли мои письма. Но должна знать. Должна понять, что случилось с моим отцом. Он не мог просто исчезнуть. Он любил нас с мамой. Он бы никогда не бросил нас…»

Я замерла, не в силах оторвать глаз от строк. Сергей Петров. Это писала его дочь.

«…Мама не выдержала. Она умерла в прошлом месяце. Перед смертью она все повторяла, что папа не утонул. Что его убили. Что он что-то узнал про ту сделку с землей, про вашу „Морскую звезду“… Мама назвала мне твое имя, Игорь. И Виктора. Я не хочу верить в это. Но я должна знать правду. Ради мамы. Ради себя. Если ты получишь это… если в тебе есть хоть капля совести… ответь мне. Скажи мне, что случилось с моим отцом. Кто он такой?..»