Сад на крыше

Глава 1

Воздух в лифте пах стерильной чистотой и едва уловимым ароматом чьего-то дорогого холодного парфюма. Запах, который въелся в стены, в полированный металл, в сам воздух, будто здание было вымощено не бетоном, а замороженными деньгами. Марина стояла, вытянувшись в струнку, прижимая к груди планшет с расписанием на завтра. Семьдесят второй этаж. Семьдесят третий. Медленное, неумолимое движение вверх, к самому пику могущества и власти, к его святая святых – кабинету Георгия Каменского.

Секретарь главного исполнительного директора. Звучало солидно, почти весомо. На деле же – высокооплачиваемая нянька, сиделка, щит и посредник между титаном и остальным смертным миром, который он откровенно презирал. Марина ловила свое отражение в матовых дверях лифта: строгий жакет, юбка-карандаш, собранные в тугой узел волосы. Искусственная женщина для искусственного мира. Лифт бесшумно остановился, и двери разъехались, открыв вид на приемную – огромное пространство в стиле хай-тек, где все было отполировано до зеркального блеска, а из панорамных окон открывался вид на весь город, лежащий как на ладони. Игрушечный, далекий, нереальный.

– Он вас ждет, – голос Лидии, старшего секретаря, был таким же холодным и отполированным, как и ее рабочий стол. – И, Марина? Он не в духе. Будьте осторожны.

Сердце Марины екнуло, совершив маленький, жалкий прыжок в грудной клетке. «Не в духе» у Каменского могло означать что угодно – от ледяного молчания, пробирающего до костей, до уничтожающего сарказма, после которого хотелось провалиться сквозь землю. Она кивнула, сделав глоток безвоздушного, кондиционированного воздуха, и направилась к массивной двери из черного дерева.

Кабинет Георгия был именно таким, каким и должен был быть: просторным, минималистичным и пугающим. Ни одной лишней детали, ни одной личной вещицы. Только мощный компьютерный стол, пара стульев и гигантское окно от пола до потолка. Он сидел спиной к двери, глядя на город, и даже в этой позе чувствовалась невероятная сила, собранность, готовность к атаке. Он был одет в идеально сидящий темно-серый костюм, и даже затылок у него выглядел суровым и непреклонным.

– Документы по сделке «Аквилон», – сказала Марина, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Она положила папку на край стола.

Он медленно развернулся в кресле. Его глаза, холодные, цвета морской волны, устремились на нее. В них не было ни тепла, ни любопытства, лишь оценивающий, сканирующий взгляд. Он взял папку, не глядя, пролистал.

– Кто составлял приложение семь? – спросил он, не поднимая глаз. Голос – низкий, бархатный, но с опасной металлической ноткой.

– Я, Георгий Сергеевич.

– Цифры в третьей таблице не сходятся с отчетом бухгалтерии на полпроцента. Полпроцента, Марина. Это погрешность или халатность?

Он поднял на нее взгляд. Казалось, этот взгляд проникал под кожу, видел каждую ее неуверенность, каждую мелкую ложь, которую она когда-либо себе говорила. Щеки Марины вспыхнули.

– Я… Я проверю. Прошу прощения.

– Прощения просят слабаки. Сильные люди проверяют цифры дважды, – отрезал он, отбрасывая папку. – Переделать. К концу дня. И чтобы больше я подобного не видел.

– Да, Георгий Сергеевич.

Он уже отвернулся, снова глядя в окно, будто она испарилась, растворилась в стерильном воздухе кабинета. Миссия выполнена. Она была отпущена.

Весь оставшийся день прошел в таком же ключе – бесконечные звонки, исправления, нервные проверки каждой запятой. Слова «полпроцента» стояли у нее в голове, как набат. Она чувствовала себя роботом, запрограммированным на выполнение функций. Красивой, дорогой, но абсолютно бездушной куклой в стеклянной коробке небоскреба.

Но у этой куклы был свой секрет. Ключ.

Когда часы на стене наконец показали восемь, офис начал пустеть. Марина, сделав вид, что задерживается с правками, дождалась, когда затихнут последние шаги, и погаснет основное освещение. Сердце ее забилось чаще, но уже не от страха, а от предвкушения. Она прошла в глухой коридор к служебному лифту, который вел в технические помещения. Здесь не было камер – она проверяла это в первые недели своей отчаянной затеи.

Карта-ключ, украденная месяц назад из хозяйственного отдела и впоследствии тихо возвращенная на место, дрожала в ее пальцах. Она приложила ее к считывающему устройству. Замок щелкнул. Лифт, старый и скрипучий, в отличие от бесшумных пассажирских, тронулся вверх. На самый последний этаж. На крышу.

Дверь открылась с глухим стуком, и ее встретил порыв свежего, прохладного ветра. Воздух здесь пахнет совсем иначе. Пылью, городом, свободой. И… жизнью.

Марина сделала глубокий вдох, распрямляя плечи, будто сбрасывая невидимый груз долгого дня. Она скинула неудобные лодочки, оставшись босиком, и грубый, прохладный бетон под ногами показался ей самым роскошным ковром. Она прошла мимо гигантских блоков кондиционеров и вентиляционных шахт к самому дальнему, скрытому от любых глаз уголку.

И тут он открылся ей. Ее мир. Ее творение. Ее грех.

Тайный сад.

Она собирала его по крупицам, по семечку. Ящики из-под фруктов, найденные на задворках ресторана, старые глиняные горшки, купленные на блошином рынке, мешки с землей, которые она тайком проносила сюда по вечерам, поднимаясь на лифте с самым невинным видом. Здесь росло все: упрямые бархатцы и настурции, пышные кусты петуний, несколько кустов помидоров с еще зелеными плодами, душистый горошек, цепляющийся за натянутые веревки, и даже маленькая, гордая роза, которую она выходила, казалось, уже после гибели.

Марина опустилась на колени, с наслаждением погрузив пальцы в прохладную, влажную землю. Это был ее ритуал, ее медитация. Здесь она не была идеальной секретаршей Мариной. Здесь она была просто собой. Девушкой с землей под ногтями, с ветром в волосах.

Она принялась пропалывать грядки, проверять листья на наличие жучков, подвязывать отяжелевшие от цветов стебли. Мир сузился до размера ее ладони, до капельки росы на лепестке, до упрямого ростка, пробивающегося сквозь грунт. Здесь не было Георгия Каменского с его ледяными глазами и разговорами о процентах. Не было страха ошибиться. Была только тихая, яростная радость созидания.

«Вот так и живем, – иронично подумала она, отряхивая руки о старые джинсы, которые хранила тут же, в сложенной картонной коробке. – Днем – протоколы, кофе по расписанию и страх перед малейшей ошибкой. А вечером – грязь, свобода и тихая молитва под самым небом».

Она полила растения из старой лейки, наблюдая, как вода впитывается в жаждущую землю, как капли сверкают на листьях в последних лучах заходящего солнца. Город внизу зажигал огни, превращаясь в россыпи драгоценных камней. Он был прекрасен, этот вид с вершины мира, принадлежащей Георгию Каменскому. Но для Марины не было вида прекраснее, чем этот клочок живой, дышащей зелени на холодном бетоне.

Она просидела там до тех пор, пока не стемнело окончательно и звезды не зажглись над головой ярко и ясно, как только они могут гореть на такой высоте, вдали от городской дымки. Только тогда, замерзшая, но невероятно спокойная и умиротворенная, она спустилась вниз, в царство стекла и металла.

Секрет был в безопасности. Ее личный Эдем, ее спасение. Единственное место, где она могла дышать полной грудью.

Она и представить себе не могла, что за этим днем, за этим мигом уединения уже следили глаза. Холодные, внимательные, голубые глаза. И для того, кто ими владел, этот сад и эта девушка с землей на руках постепенно становились единственным живым местом в его вымершем, безупречном мире.

Глава 2

Утро началось с кофе, горького и обжигающего, как предчувствие. Марина выпила его залпом, стоя у своей идеальной кухонной столешницы в идеальной, но бездушной квартире-студии, которую она снимала на тридцатом этаже такого же, только чуть менее помпезного, небоскреба. Вид из окна был впечатляющим, но за него приходилось платить ощущением постоянной жизни в витрине, на показ. Хотя кому она могла быть интересна?

Мысленно она уже прокручивала предстоящий день: подготовить документы к десяти, организовать телеконференцию с сингапурским офисом к одиннадцати, отправить напоминание Каменскому о ланче с инвесторами… Его образ встал перед внутренним взором – высокий, идеально сложенный, с лицом, высеченным из мрамора, и взглядом, способным заморозить лаву. Георгий Сергеевич Каменский. Хозяин стеклянной крепости и, по совместительству, ее личный повелитель и мучитель.

Она поймала себя на том, что нервно проводит пальцами по запястью, будто проверяя пульс. Так всегда бывало, когда предстояло провести рядом с ним долгое время. Его энергетика была настолько плотной и подавляющей, что физически меняла пространство вокруг. Войдя в его кабинет, можно было почувствовать, как воздух становится гуще, тяжелее дышится, а звуки приглушаются, как перед грозой.

Дорога на работу в подземном тоннеле метро показалась сегодня особенно душной и тесной после вчерашнего простора крыши. Она чувствовала себя лабораторной мышью, бегущей по заранее проложенному лабиринту, зная, что в конце ее ждет не сыр, а очередной тест на прочность.

Офис встретил ее привычным гулким безмолвием. Кондиционеры пели свою монотонную ледяную песню. Марина прошла на свое место, включила компьютер и утонула в рутине. Каждые пятнадцать минут она непроизвольно вздрагивала от звука открывающейся двери его кабинета. Но он задерживался сегодня.

Он появился без четверти десять. Не один. С ним был кто-то из топ-менеджеров, и они о чем-то оживленно, но сдержанно беседовали на ходу. Георгий шел неспешной, уверенной походкой хозяина, чей каждый шаг отмеряет тысячи долларов прибыли или убытка. Он был в другом костюме – темно-синем, почти черном, и он идеально сидел на его широких плечах и узких бедрах. Марина опустила глаза, делая вид, что целиком поглощена изучением экрана.

Она чувствовала его приближение кожей спины. Воздух снова сгустился.

– Марина, кофе. Черный. Без всего, – прозвучал его голос, проходя мимо. Он даже не взглянул на нее. Она была частью интерьера, функцией, человеко-кофеваркой.

– Сейчас, Георгий Сергеевич.

Ее руки сами знали, что делать. Тяжелая фарфоровая чашка с логотипом компании, свежемолотые зерна арабики, которую он лично отбирал у какого-то эксклюзивного поставщика. Ровно девяносто шесть градусов. Ни градусом больше, ни градусом меньше. Однажды она попробовала сделать чуть менее горячим, и он, не отрываясь от бумаг, сказал: «Переделайте. Это не соответствует стандарту». Стандарту. Для кофе.

Она вошла в кабинет, поставила чашку на специальную подставку слева от него. Он говорил по телефону, и его низкий, бархатный баритон, катившийся плавными, обдуманными фразами на безупречном английском, заставлял мурашки пробегать по коже. Он был великолепен. Как идеально отлаженный механизм, как хищник в момент засады. И так же смертельно опасен.

Он бросил на нее короткий взгляд, кивнул в знак того, что кофе принято, и тут же снова углубился в разговор. Марина ретировалась, чувствуя странное облегчение, смешанное с уколом досады. Сегодня, кажется, пронесло. Никаких выговоров, никаких придирок.

Облегчение оказалось преждевременным.

Через час он вызвал ее к себе. Вошел в кабинет, она замерла у стола, ожидая.

– Отчет по маркетинговой кампании «Некст-Джен», – он отодвинул от себя стопку бумаг. – Кто составлял итоговую аналитику?

– Я, Георгий Сергеевич. На основе данных отдела.

– Данные отдела, – он произнес это так, будто слова были отвратительны на вкус. – Данные отдела, Марина, это сырая глина. Ваша задача – слепить из нее Венеру, а не принести мне ком грязи для лепки пельменей.

Он взял ручку и обвел ею несколько пунктов в отчете.

– Здесь нет прогноза отката. Здесь не учтена сезонная просадка конкурентов, которую они неизменно компенсируют агрессивным ценообразованием. Здесь, – он ткнул ручкой в график, – представлены идеальные условия, которых не бывает в природе. Это не анализ. Это сказка для слабоумных. Переделать. К ланчу.

Ланч был через полтора часа. Она чувствовала, как кровь отливает от лица. Она работала над этим отчетом три дня, практически без сна.

– Я учту замечания, – тихо сказала она, протягивая руку за злополучными бумагами.

Он не сразу отдал их. Его пальцы лежали на листах, длинные, сильные, с идеально обработанными ногтями.

– Вам не кажется, – начал он мягко, и от этой мягкости стало еще страшнее, – что вашей работе в последнее время не хватает точности? Остроты. Блеска.

Он посмотрел на нее. Его голубые глаза были абсолютно прозрачны и так же безжизненны, как стекло.

– Мне кажется, вы отвлекаетесь. На что, Марина?

Сердце упало куда-то в ботинки. Он что-то знает? Могли ли его заметить? Или это просто стандартный прием – запугать, чтобы выжать из сотрудника максимум?

– Я… Я не отвлекаюсь, Георгий Сергеевич. Просто этот отчет был особенно сложным.

– Сложным? – Он едва заметно улыбнулся, и в этой улыбке не было ни капли тепла. – Интересно. Мне всегда казалось, что сложность – это вызов. А вызов – это то, что заставляет нас расти. Или вы уже достигли потолка своего роста?

Удар был точен и болезнен. Он бил прямо по ее главной уязвимости – по страху оказаться недостаточно хорошей, не справиться, быть выброшенной на обочину этой гонки под названием «успешная жизнь».

– Нет, – выдохнула она, сжимая пальцы. – Я исправлю.

– Надеюсь, – он отпустил отчет, и она чуть не выронила его. – И чтобы к ланчу он лежал у меня на столе. Идеальный.

Она вышла из кабинета, чувствуя, как дрожат колени. Гнев, унижение, страх – все это клокотало внутри нее, требуя выхода. Она ненавидела его. Ненавидела его безупречность, его холодность, его способность, одним словом, уничтожить ее уверенность в себе. Он был монстром. Машиной. Великолепной, отполированной до блеска и абсолютно бесчувственной машиной для печати денег.

Весь следующий час она провела, лихорадочно внося правки, перелопачивая горы данных, пытаясь предугадать каждый его следующий вопрос, каждый возможный изъян. Она сдала отчет его секретарю ровно за пять минут до ланча, не в силах смотреть ему в глаза.

Оставшийся день прошел в том же напряженном ритме. Он ни разу не похвалил ее, не сказал «хорошо». Просто принимал работу молча, иногда кивая, иногда делая новые, еще более мелкие и придирчивые замечания. Казалось, он проверял ее на прочность, испытывал на разрыв.

К семи вечера она чувствовала себя выжатой лимонной коркой. Пустой, измотанной, истощенной. Мысли о саде были единственным лучом, единственным спасением. Там, на крыше, не было его. Не было его ледяного взгляда, его раздавливающей критики, его подавляющего присутствия.

Наконец, он ушел. Не попрощавшись, конечно. Просто вышел из кабинета, бросив на прощание: «Завтра к девяти подготовьте все по сделке „Вектор“. И проанализируйте их годовые отчеты за последние пять лет. Я хочу видеть тенденцию».

Дверь за ним закрылась. Марина выдохнула. Тюрьма на время опустела, надзиратель удалился.

Она дождалась, когда офис окончательно погрузится в сон, и снова проделала свой тайный путь к служебному лифту. Каждый шаг по коридору, каждый скрип старого лифта был актом освобождения. Она сбрасывала с себя кожу идеальной секретарши, кропотливо создаваемую за день.

Когда дверь на крышу открылась, и на нее пахнуло ветром, она буквально выскочила наружу, жадно глотая воздух полной грудью. Она скинула пиджак, потом блузку, осталась в одном бра, с наслаждением чувствуя, как ветер овевает ее кожу, охлаждая разгоряченное тело. Потом сбросила юбку и чулки, натянула спрятанные в углу старые потертые джинсы и майку.

И только тогда, босиком, ощущая под ступнями шершавый, прогретый за день бетон, она наконец расслабилась. Она подошла к своим ящикам, к своим растениям, провела рукой по листьям бархатцев, потрогала упругие зеленые помидорки.

– Здравствуйте, мои спасители, – прошептала она. – Как вы сегодня? Справились без меня?

Она принялась за работу – полила, прополола, подвязала те растения, что потяжелели за день. С каждым движением, с каждым прикосновением к живой, настоящей земле, слой стресса и унижения начинал спадать с нее, как старая кожа. Гнев на Каменского таял, превращаясь сначала в легкое презрение, потом просто в далекое воспоминание.

Здесь, на высоте сто пятидесяти метров, под огромным звездным небом, его власть ничего не значила. Его миллионы не могли купить этот запах цветущего горошка, эту прохладу земли на пальцах, это чувство тихого, ничем не омраченного триумфа.

«Он думает, что может контролировать все, – думала она, с силой втыкая лопатку в землю. – Каждую цифру, каждую секунду, каждого человека. Но он не контролирует это. Это мое. Только мое».

Она просидела на крыше дольше обычного, будто отдавая саду всю накопившуюся за день горечь, а он в ответ дарил ей покой и силы жить дальше. Когда она спускалась вниз, то была уже другим человеком – не затравленной сотрудницей, а женщиной, у которой есть тайна, есть место силы, есть кусочек рая, отвоеванный у самого дьявола.

Она и представить себе не могла, что дьявол в это самое время не спит. Он сидит в своем пентхаусе этажом ниже, и на экране его ноутбука застыл кадр. Кадр с камеры наблюдения, которую она так и не нашла, искусно вмонтированной в вентиляционную шахту. На кадре – она. Стоящая босиком на краю крыши, залитая лунным светом, с запрокинутой головой и развевающимися на ветру волосами. Совсем не та, какой он видел ее днем.

И выражение его лица было совсем не тем, что днем в кабинете. Оно было задумчивым. Голодным. И впервые за долгие годы – живым.

Глава 3

Неделя выдалась адской. Георгий Каменский, казалось, поставил себе целью выжать из каждого сотрудника, и в особенности из Марины, все соки. Совещания следовали одно за другим, отчеты возвращались на доработку по три-четыре раза, а его критика стала еще более язвительной и прицельной. Он стал появляться в офисе раньше и уходить позже, и весь этаж замирал в напряженном ожидании, когда гром грянет в очередной раз.

Марина чувствовала себя как натянутая струна, готовая лопнуть от малейшего прикосновения. Даже по ночам ей снились цифры, графики и его холодные, бездонные глаза, смотрящие на нее с немым укором. Единственным спасением, единственной мыслью, которая грела изнутри, был ее сад. Она мысленно перебирала каждый росток, каждый бутон, представляя, как стоит босиком на прохладном бетоне, вдыхая не запах кофе и стресса, а аромат влажной земли и цветущих растений.

В пятницу он задержал ее почти на два часа, заставив переделывать презентацию для инвесторов. Оснований для придирок не было, и он это понимал. Это была просто демонстрация власти. «Здесь я решаю, что идеально, а что нет». Когда он наконец отпустил ее кивком головы, было уже поздно. За окном давно стемнело, и город зажег свои ночные огни, подмигивающие и равнодушные.

Марина почти бежала к служебному лифту, сердце ее колотилось не от усталости, а от предвкушения. Два дня она не была на крыше! Два дня ее детища были предоставлены сами себе, полагаясь только на дождь и собственную жизненную силу. Она боялась, что что-то завяло, что ветер сломал хрупкие стебли, что ее тихий, зеленый мир пострадал без нее.

Лифт с привычным скрипом пополз вверх. Она прислонилась лбом к прохладной металлической стенке, закрыв глаза. Еще немного. Еще несколько минут – и она сможет сбросить этот душный, тесный костюм, эту маску подобранной и собранной сотрудницы, и стать самой собой. Простой девушкой с землей под ногтями.

Дверь открылась. Она выдохнула, делая первый шаг навстречу свободе. Ночь была теплой, ветер ласковым. Она скинула пиджак, потом, не сдерживая себя, расстегнула блузку и сбросила ее, оставаясь в одном бра. Прохладный воздух обнял ее разгоряченную кожу, и она зажмурилась от наслаждения. Потом быстро натянула свои потертые джинсы и майку, заправив концы в джинсы.

– Я иду, малыши, – прошептала она, направляясь к своему уголку. – Простите, что так долго не была. Этот тиран…

Она не договорила. Ее взгляд упал на розовый куст. Ее любимицу, которую она выходила из жалкого, почти засохшего саженца, купленного на распродаже по скидке. Он уже должен был отцветать, бутоны были мелкими и хилыми. Но сейчас…

Марина замерла, не веря своим глазам. Куст выглядел… по-другому. Листья были насыщенного, сочно-зеленого цвета, глянцевые и упругие. А среди листвы красовались несколько крупных, тугих бутонов, готовых вот-вот распуститься. Такого не было еще ни разу.

«Странно, – мелькнула первая мысль. – Неужели прошел такой хороший дождь?»

Она присела на корточки, чтобы рассмотреть поближе. И тут ее нос уловил слабый, но отчетливый запах. Не земли и не дождя. Резкий, химический, но не неприятный запах минерального удобрения. Она знала этот запах – она сама покупала самую простую, дешевую подкормку в хозяйственном магазине. Но эта… пахла иначе. Сложнее, дороже.

Сердце ее пропустило удар, а потом забилось с бешеной силой, отдаваясь глухим стуком в висках. Она потянулась к земле у корней, провела пальцами по грунту. Он был влажным, но не от дождя – от недавнего, аккуратного полива. А среди гранул ее дешевого удобрения явно выделялись другие – более крупные, прозрачные, похожие на мелкий жемчуг. Профессиональная, долгоиграющая подкормка.

Кровь отхлынула от лица, оставив после себя ледяную пустоту. Кто-то был здесь. Кто-то трогал ее растения. Кто-то поливал их. И подкармливал.

Парализующий ужас сковал ее на несколько секунд. Она не могла пошевелиться, не могла дышать. Ощущение было таким же острым и унизительным, как если бы кто-то вломился в ее дом и перерыл ее нижнее белье.

Она резко вскочила на ноги, дико озираясь по сторонам. Огни города внизу, гудение кондиционеров, звезды над головой – все было, как всегда. Никого. Ни души. Только она, ее предательски прекрасная роза и холодный, пронизывающий до костей страх.

Она отступила назад, наткнувшись на ящик с помидорами. Обернулась. Ее взгляд метнулся к вентиляционным шахтам, к темным углам, к выходу на крышу. Ничего. Тишина. Но теперь эта тишина казалась зловещей, насыщенной чужим, враждебным присутствием.

«Охрана, – первая пришла в голову логичная, но от этого не менее жуткая мысль. – Они нашли мой сад. Они наблюдают за мной. Следят. Сейчас выйдут из темноты с наручниками…»

Она представила себе лицо Георгия Каменского, когда ему доложат об этом. О его ледяном, уничтожающем гневе. О немом вопросе в его глазах: «И это та, кому я доверял свои документы? Та, что тайком лазит по крышам и копается в грязи?» Увольнение. Позор. Возможно, даже иск за незаконное использование территории. Ее карьере конец.

Ноги сами понесли ее к краю крыши. Она схватилась за холодный парапет, пытаясь унять дрожь в коленях. Город жил своей жизнью внизу, не подозревая о ее маленькой трагедии здесь, наверху. Она чувствовала себя абсолютно обнаженной и преданной. Ее частный рай оказался клеткой, за которой кто-то наблюдал.

Она медленно вернулась к розовому кусту, уже смотря на него не с любовью, а с подозрением и страхом. Кто? Зачем? Почему просто не доложили? Почему не уничтожили все? Эта подкормка… это была не просто подкормка. Это было послание. Явное и недвусмысленное: «Я знаю. Я был здесь. И я решаю, что будет с твоим садом дальше».

Мысль о том, что незнакомец прикасался к ее растениям, к ее личному пространству, вызывала тошнотворную волну отвращения. Она ощущала на своей коже чужой, невидимый взгляд. Ветер, который еще минуту назад ласкал ее тело, теперь казался прикосновением пошлого и опасного вуайериста.

Она схватила свою блузку и пиджак, натянула их на майку, не застегивая. Ей нужно было бежать. Немедленно. Оставить это место. Спрятаться.

Но ноги не слушались. Она снова посмотрела на розу. На эти сильные, здоровые бутоны. Чужое вмешательство было грубым вторжением, но… оно пошло растениям на пользу. Это был факт. В ее душе началась борьба между животным страхом и тихим, но упрямым голосом садовника, который видел результат и не мог его отрицать.

Кто-то, кто разбирается в растениях лучше нее. Кто-то, у кого есть доступ к дорогим, профессиональным средствам. Кто-то, кто не стал уничтожать, а… помог.

Этот последний довод был таким абсурдным в ее ситуации, что она чуть не рассмеялась вслух. Помог? Тайно пробраться в ее святилище и помочь? Это было из области фантастики.

Она в отчаянии провела рукой по лицу. Что делать? Унести все немедленно? Но куда? Как пронести десятки горшков и ящиков через офис? Бросить все здесь и никогда не возвращаться? От одной этой мысли в горле встал ком. Это было невозможно. Это было ее детище, ее кровь, ее пот. Ее единственная отдушина.

Она осталась. Не в силах уйти. Она опустилась на корточки перед ящиком с петуниями и принялась с яростью выпалывать несуществующие сорняки, ее пальцы дрожали. Она делала это не для растений, а для себя – чтобы унять панику, чтобы почувствовать хоть какой-то контроль над ситуацией. Но теперь каждое ее движение было напряженным, каждое прикосновение к земле – проверкой. Она вглядывалась в грунт, ища следы – окурок, обертку, волос, что могло бы указать на незваного гостя.

Но ничего не было. Только аккуратно взрыхленная земля и здоровые, ухоженные растения. Идеальный, безупречный сад. Как и все, что было связано с Георгием Каменским. Мысль мелькнула и тут же показалась дикой. Нет, только не он. У него нет на это ни времени, ни интереса. Его мир ограничивался цифрами, контрактами и властью. Ему не было дела до какого-то самодельного огорода на крыше.

Это была охрана. Должно быть, охрана.

Она закончила свои бессмысленные манипуляции и встала. Решение пришло само собой. Она не может бросить сад. Она не может его перенести. Значит, нужно быть осторожнее. Проверять все перед тем, как войти. Искать признаки присутствия. И ждать. Ждать следующего хода невидимого противника. Или союзника?

С этим горьким, тревожным вопросом она спустилась вниз. На этот раз лифт казался ей не убежищем, а клеткой, а ветер на крыше – не ласковым, а колким и насмешливым.

Той ночью она не спала. Ворочалась в постели, прислушиваясь к каждому шороху, а перед глазами у нее стояла ее роза – прекрасная, ухоженная и чужая. Сад больше не был ее спасением. Он стал западней. А она – мышкой, которая, сама того не зная, бежит прямо в лапы к кошке.

Глава 4

Три дня. Семьдесят два часа паранойи, нервных вздрагиваний и мучительной неопределенности. Марина чувствовала себя загнанным зверьком, который вышел на водопой и учуял в воздухе запах хищника. Каждый скрип лифта, каждый шаг в коридоре заставлял ее сердце бешено колотиться. Она ловила на себе взгляды охранников – казалось, теперь они смотрят на нее с каким-то новым, оценивающим интересом. Ей мерещилось, что в углу кабинета установили скрытую камеру, а ее компьютер взломали, чтобы следить за каждым движением.

Работа превратилась в пытку. Она совершала досадные, глупые ошибки, которых раньше никогда не позволяла. Путала время встреч, отправляла письма не тем адресатам, на совещании подала Георгию не тот отчет. Он смотрел на нее с тем ледяным, пронизывающим недоумением, от которого кровь стыла в жилах.

– Вы больны, Марина? – спросил он как-то утром, когда она во второй раз за час перепутала названия файлов. – Ваша эффективность падает с катастрофической скоростью. Если вам требуется отдых, оформите его официально. Мне не нужны сотрудники, витающие в облаках.

Он произнес это без злобы, почти констатируя факт. И от этого стало еще больнее. Он видел ее слабость, ее смятение, и это было для него лишь сбоем в работе механизма, который нужно либо починить, либо заменить.

– Нет, Георгий Сергеевич. Все в порядке. Просто… немного не выспалась, – пробормотала она, избегая его взгляда.

– Сон – не роскошь, а необходимость для поддержания работоспособности. Учтите это, – он отчеканил и вернулся к бумагам, вычеркнув ее из своего поля зрения.

Она ненавидела себя за эту слабость, за то, что позволила кому-то другому, невидимому и всемогущему, разрушить ее хрупкое равновесие. Но больше всего она ненавидела тот страх, который цепкими щупальцами опутал ее желание подняться на крышу. Ее рай был осквернен. Ее убежище стало полем битвы, где она не знала ни правил, ни противника.

Но и не пойти она не могла. Это было выше ее сил. Растения нуждались в уходе. А ее душа – в том глотке свободы, который давал ей только этот клочок зелени под звездами.

Поэтому на четвертый день, отчаявшись и измучившись, она снова поехала наверх. На этот раз ее движения были не плавными и расслабленными, а резкими, порывистыми. Она не сбрасывала с наслаждением одежду, а почти сорвала ее с себя, торопясь и озираясь. Она внимательно осматривала каждый сантиметр пространства вокруг своего сада, ища новые улики, следы присутствия. Ничего. Все было, как всегда. Только ее роза цвела с удвоенной силой, будто насмехаясь над ее страхами.

Она принялась за работу с почти яростной энергией, пытаясь физическим трудом заглушить внутреннюю тревогу. Поливала, рыхлила землю, обрезала засохшие листья. И именно тогда, отодвигая ящик с зеленью, чтобы добраться до дальнего угла, она заметила что-то темное, прижатое к стене вентиляционной шахты.

Сердце ее упало. Холодный пот выступил на спине. Это было что-то новое. Того, чего вчера здесь не было.

Она медленно, как в замедленной съемке, приблизилась. Это была книга. Старая, в потрепанном кожаном переплете без каких-либо опознавательных знаков. Она лежала аккуратно, будто ее положили на самое видное место, но так, чтобы не испачкать обложку.

Марина замерла, не решаясь прикоснуться. Это могло быть что угодно. Ловушка. Провокация. Ее пальцы дрожали. Она обернулась, вглядываясь в сумрак. Никого. Только гудение механизмов и далекий шум мегаполиса.

Сделав глубокий вдох, она протянула руку и взяла книгу. Кожа переплета была шершавой и теплой от дневного солнца. Она была тяжелой, солидной. На обложке не было ни названия, ни имени автора. Только тисненый золотом узор – вьющиеся усики растений.

Она открыла ее. Бумага внутри была пожелтевшей от времени, пахнущей пылью, временем и чем-то еще – сладковатым ароматом старой библиотеки. Это была книга по садоводству. Очень старая, судя по всему, дореволюционных времен. Текст был набран убористым шрифтом, с ятями и ерами, но это было вполне читаемо.

Сначала она просто листала страницы, не понимая. Кто и зачем оставил здесь это? Это было странно, нелогично, почти мистически. Ее страх начал понемногу отступать, уступая место жгучему, всепоглощающему любопытству.

И тогда она увидела. На полях, рядом с главой о выращивании роз, аккуратным, четким почерком были сделаны пометки. Несколько строк. Она поднесла книгу ближе к свету, падающему от уличных фонарей.

«Для обильного цветения и устойчивости к черной пятнистости рекомендую прививку на подвой Rosa laxa. Почва должна дышать. Рыхление – не реже раза в неделю. И полив строго под корень, избегая попадания на листья».

Марина замерла, забыв дышать. Это был не просто совет. Это был прямой ответ на ее невысказанные проблемы. Ее роза действительно страдала от черной пятнистости, и она не знала, как с этим бороться. Она поливала ее как все остальное – сверху, из лейки.

Кто-то наблюдал. Кто-то видел. И кто-то… помогал. Дал конкретный, экспертный совет.

Она лихорадочно перелистала другие страницы. Возле раздела о томатах была еще одна пометка: «Для закрытого грунта и ограниченного объема земли лучше подходят карликовые сорта. Попробуйте „Балконное чудо“. Им не нужны глубокие ящики». И снова – точное попадание. Ее помидоры чахли, им явно не хватало места.

Трепет, пронзивший ее, был странной смесью ужаса и невероятного, дурманящего возбуждения. Это было вторжение, грубое и беспардонное. Кто-то нарушил ее границы, вторгся в ее частный мир, изучил его слабые места. Это было пугающе.

Но с другой стороны… это было невероятно интимно. Тот, кто это сделал, потратил время. Он не просто подбросил удобрение наугад. Он проанализировал, диагностировал проблемы и предложил решения. Он говорил с ней на ее языке. На языке земли, роста, заботы.

Она медленно опустилась на ящик, не выпуская книгу из рук. Паранойя не ушла, но теперь к ней добавилось что-то еще. Азарт. Любопытство. Почти детективный ажиотаж.

Кто он? Охранник-садовод-эрудит со старинными фолиантами? Маловероятно. Кто-то из сотрудников? Но как он узнал? И зачем так сложно? Почему просто не подойти и не поговорить?

Она вновь перечитала пометки. Почерк… Он был очень характерным. Четким, уверенным, с сильным нажимом. Почерк человека, привыкшего к власти, к тому, что его слова имеют вес. Почерк, который она видела каждый день на полях своих отчетов, в его деловых записках.

Нет. Нет, это невозможно. Ее мозг отказался даже достраивать эту безумную мысль. Георгий Каменский? Сидящий над старыми книгами по садоводству и делающий пометки для какой-то сумасшедшей секретарши? Это было смешно. Нелепо. Немыслимо.

Но почему-то именно его образ встал у нее перед глазами. Его длинные пальцы, держащие дорогую ручку. Его сосредоточенный взгляд, когда он изучал документы. Его безупречная, выверенная до мелочей точность.

Она с силой тряхнула головой, отгоняя бредовую идею. Нет. Скорее уж привидение бывшего архитектора этого здания. Или мистический садовый гном.

Но игра началась. И она, хочет того или нет, стала ее участницей. Незримый противник, или союзник, сделал свой ход. Бросил ей вызов. И теперь ей нужно было решить – примет она его или сбежит с поля боя.

Страх все еще сидел в ней глубоко, холодным камнем на дне желудка. Но поверх него уже разгорался огонь любопытства. Оно было сильнее. Безумно, иррационально, но сильнее.

Она не стала уносить книгу. Аккуратно, почти с благоговением, она положила ее обратно туда, где нашла, лишь слегка сдвинув, чтобы она не бросалась в глаза с первого взгляда. Пусть тот, кто ее оставил, думает, что она ее не нашла. Или наоборот – поймет, что она его видела. Это была ее первая, крошечная попытка взять контроль в свои руки. Ответить на загадку – своей загадкой.

Спускаясь вниз, она чувствовала себя совершенно иной. Мир снова обрел краски. Тревога не ушла, но она трансформировалась в странное, щекочущее нервы ожидание. Она ловила себя на том, что рассматривает почерк охранников на пропусках, приглядывается к рукам мужчин в офисе, пытаясь угадать, кому принадлежит тот уверенный, красивый почерк.

А вечером, готовя ужин, она вдруг поймала себя на мысли, что ищет в интернете информацию о прививках роз и карликовых сортах томатов. И улыбается.

Глава 5

Темнота в пентхаусе была не абсолютной. Ее рассекали холодные голубые лучи мониторов, лентами бегущие котировки с азиатских бирж, и мягкое свечение настольной лампы, выхватывающее из мрака край стола и длинные пальцы, лежащие на клавиатуре. Воздух был стерильным, лишенным запахов, как в операционной. Тишину нарушало лишь едва слышное гудение серверов и ровный, механический звук его собственного дыхания.

Георгий Каменский откинулся на спинку кресла из черной кожи, потянулся и взял со стола тяжелый хрустальный стакан. Виски, темное, как его настроение, плеснулось о стенки, издавая тихий, бархатный звук. Он сделал глоток, чувствуя, как обжигающая влага растекается по горлу, не принося желанного тепла. Ничто не могло разморозить вечную мерзлоту внутри. Ни деньги, ни власть, ни это идеальное, выверенное до миллиметра существование на вершине мира.

Его взгляд скользнул по мониторам. Графики, цифры, отчеты. Язык, на котором он говорил лучше, чем на любом другом. Язык, который не допускал двусмысленностей, не знал предательства. Предсказуемый. Безопасный. Скучный до тошноты.

Пальцы сами собой потянулись к другому пульту. Легкое движение – и центральный экран погас, а другой, большего размера, скрытый в стене, ожил мягким сиянием. На нем не было цифр. Не было графиков. Там был мир.

Ее мир.

Камера, скрытая в кожухе вентиляционной системы, давала чуть запыленное, но четкое изображение. Она была уже там. Как он и предполагал. После такого дня ей было необходимо наверх. Он видел, как она вошла в кадр, ее плечи были напряжены, а движения – резкими, порывистыми. Он наблюдал, как она срывает с себя офисную униформу – пиджак, блузку, – и его горло неожиданно пересохло.

Он был наблюдателем. Хладнокровным и беспристрастным. Так он говорил себе в первую неделю, когда случайно обнаружил ее странное хобби в системе камер видеонаблюдения. Тогда это было просто любопытством. Глупой причудой его невзрачной, тихой секретарши. Но потом…

Потом он стал замечать детали. То, как она разговаривает с растениями, шепча им что-то, склонившись ухом к листьям. То, как она замирает, глядя на распускающийся бутон, и на ее лице появляется выражение такой чистоты и безмятежности, которого он не видел, кажется, никогда в жизни. То, как она, закончив работу, садится на старый ящик, поджимает под себя босые ноги и просто смотрит на город, и в ее позе читается такая бесконечная, щемящая тоска и одиночество, что что-то впервые за долгие годы дрогнуло в его окаменевшей груди.

Он назвал это «проектом». Анализ нестандартного поведения сотрудника. Изучение методов снятия стресса. Так было безопаснее. Но это была ложь.

Правда была в том, что эти полчаса, час, которые он проводил, наблюдая за ней, стали для него наркотиком. Единственным моментом, когда лед внутри него хоть немного подтаивал. Он ловил себя на том, что ждет вечера не для того, чтобы изучить новые отчеты, а чтобы увидеть, справилась ли она с тлей на розе, прижились ли новые саженцы бархатцев.

И сегодня он ждал с особым напряжением. Он видел ее панику три дня назад, когда она обнаружила удобрение. Видел, как она металась, как дикий зверек, почуявший капкан. И ему, к своему собственному удивлению, стало… неприятно. Неудобно. Он не хотел ее пугать. Он хотел… помочь. Поделиться знанием. Дать ей понять, что он – тот, кто не разрушит этот ее хрупкий мир, а поймет его ценность.

Поэтому он подбросил книгу. Рискованно. Глупо. По-детски. Но он не мог удержаться. Ему нужно было увидеть ее реакцию. Увидеть, поймет ли она послание.

И вот он наблюдал. Затаив дыхание, забыв о виски в стакане. Он видел, как она находит книгу. Видел, как замирает от страха. Как ее пальцы дрожат, когда она берет в руки старый фолиант. Он следил за каждым микродвижением ее лица, пытаясь расшифровать эмоции. Страх. Недоумение. И… да, вот оно. Любопытство. Осторожное, еще напуганное, но настоящее.

Он видел, как она читает его пометки. Видел, как ее глаза расширяются, как она внезапно поднимает голову и оглядывается, будто чувствуя его взгляд сквозь экран и километры пустого пространства. Его собственные пальцы непроизвольно сжались. Он словно стоял рядом с ней, чувствовал исходящее от нее тепло, слышал ее сбившееся дыхание.

«Пойми, – мысленно просил он, чего не делал никогда и ни с кем. – Пойми, что это я. Пойми, что я не враг».

Но, конечно, она не могла понять. Для нее он был монстром. Хозяином стеклянной крепости. И это было правильно. Так и должно было быть.

Она опустилась на ящик, все еще сжимая книгу. Он видел, как в ее позе напряжение постепенно сменяется раздумьем. Страх не ушел, но к нему добавилось что-то еще. Задумчивость. Почти что признательность. Она не сбежала. Не бросила все. Она осталась. И это было маленькой, но очень важной победой.

Он наблюдал, как она аккуратно, почти с нежностью возвращает книгу на место. Умная девочка. Не стала забирать улику. Решила играть. Его губы тронула едва заметная улыбка. Такой же осторожный, умный зверек. Возможно, слишком умный для ее же блага.

Потом она принялась за работу, но теперь ее движения были другими. Более осознанными. Она подошла к розе, внимательно осмотрела листья, аккуратно порыхлила землю у корней, как он и советовал. Она приняла его помощь. Пусть и не зная, от кого она.

Что-то теплое и непривычно щемящее распространилось у него в груди. Это было странное чувство. Почти отеческая гордость. И что-то еще… что-то, что заставило его отвести взгляд от экрана и снова сделать глоток виски, который на этот раз показался ему слишком грубым и резким.

Он снова посмотрел на нее. Она закончила с розами и перешла к ящику с помидорами. И тут он увидел то, что не заметил раньше. Одно из растений, самое дальнее, явно чахло. Листья поникли, стебель выглядел слабым. Она коснулась его, и на ее лице появилось выражение такой беззащитной печали, что у него перехватило дыхание.

Она пыталась его оживить, подвязывала, поливала, но было видно – она знает, что это бесполезно. И вдруг ее плечи содрогнулись. Тихо, почти беззвучно, она заплакала. Слезы катились по ее щекам и падали на сухую землю.

Георгий замер. Он видел, как плачут люди перед ним – от страха, от бессилия, пытаясь что-то выпросить. Он презирал эти слезы. Они были оружием слабых. Но эти слезы… они были другими. Они были тихими, одинокими. Она плакала не для него. Она плакала над завядшим ростком, как над умершим другом. И в этих слезах была такая искренняя, такая чистая боль, что ледяная скорлупа вокруг его сердца дала глубокую, неминуемую трещину.

Он не думал. Его рука сама потянулась к интеркому, чтобы отдать приказ немедленно доставить на крышу все необходимое для спасения этого чертового растения. Но он остановил себя. Сжал кулаки так, что кости побелели.

Нет. Он не может. Это разрушит все. Напугает ее окончательно. Вторгнется в ее мир с грубым шумом и деньгами, которые все равно ничего не смогут купить.

Впервые за многие годы Георгий Каменский чувствовал себя абсолютно бессильным. Он мог снести целый квартал постройки, разорить компанию-конкурента, купить все, что угодно. Но он не мог утешить плачущую над цветком девушку. Не мог протянуть ей руку. Не мог сказать: «Все будет хорошо. Я помогу».

Он мог только наблюдать. Сидя в своем золотом коконе, в полной темноте, он смотрел, как она плачет, и чувствовал, как что-то давно забытое и очень болезненное шевелится в глубине его души. Сострадание.

Он ненавидел это чувство. Оно делало его уязвимым. Слабым. Человечным.

Когда она ушла, оставив книгу на месте, он еще долго сидел перед темным экраном. Тишина в пентхаусе стала давить на него, стала некомфортной. Он встал, подошел к панорамному окну. Город внизу сиял, как рассыпанная коробка драгоценностей. Его город. Его империя.

Но сегодня это зрелище не радовало. Оно казалось плоским, бутафорским. Ненастоящим.

Он обернулся, взгляд его упал на экран, где несколько минут назад была она. Где цвели ее цветы. Где пахло землей и свободой.

Он подошел к стеллажу с книгами. Среди дорогих кожаных фолиантов по экономике и искусству он нашел то, что искал. Старую, потрепанную книгу по садоводству, которую когда-то, кажется, в другой жизни, покупала его мать. Он не открывал ее лет двадцать.

Он взял ее, ощутив под пальцами шершавую кожу переплета. Вернулся к столу, сел. Открыл на случайной странице. И начал читать. Не для того, чтобы найти что-то для нее. А для себя. Пытаясь понять. Пытаясь вспомнить то чувство, которое он видел на ее лице. То чувство, которое когда-то, очень давно, возможно, жило и в нем.

В ту ночь свет в его пентхаусе не гас до самого утра.

Глава 6

Страх – странная штука. Он парализует, заставляет сердце бешено колотиться, а разум метаться в поисках спасения. Но когда ты живешь с ним несколько дней, когда ты просыпаешься и засыпаешь с этим холодным комом в груди, происходит нечто удивительное. Острая, режущая паника притупляется. Она не уходит, нет. Она просто становится твоей новой нормальностью. Фоновым шумом твоего существования. А на смену ей приходит нечто иное. Более опасное и гораздо более сладостное.

Ледяной ужас, сковавший Марину после находки книги, к концу недели начал таять, обнажая любопытство. Жгучее, щекочущее нервы, навязчивое. Кто он? Зачем он это делает? Что ему нужно? Эти вопросы крутились в ее голове бесконечной навязчивой мелодией, заглушая даже голос Георгия Каменского во время утренних планерок.

Она ловила себя на том, что рассматривает мужские руки в офисе, пытаясь угадать в них те самые длинные, уверенные пальцы, которые могли выводить такие четкие буквы. Она прислушивалась к голосам, выискивая в них скрытые нотки, намеки на знание. Но все было тщетно. Ее таинственный покровитель оставался призраком, тенью, неосязаемой и вездесущей.

И именно эта неосязаемость начала сводить ее с ума. Она чувствовала себя лабораторной мышью, за которой наблюдают, но не подают никаких знаков. Это было невыносимо. Унизительно. И чертовски возбуждающе.

Мысль пришла внезапно, остро, как вспышка молнии. Что, если… что, если она не будет просто ждать следующего хода? Что, если она сама начнет игру? Невидимый зритель явно получал от этого кайф. Почему бы и ей не получить свое?

Идея была безумной, опасной и от этого невероятно притягательной. Если он наблюдает, пусть получит настоящее шоу.

В пятницу она специально задержалась в офисе допоздна, дождавшись, когда уйдет даже ночная уборщица. Сердце ее колотилось уже не только от страха, но и от предвкушения. От ощущения власти, которое она впервые почувствовала с момента этой странной истории. Она была не просто объектом наблюдения. Теперь она была актрисой. И она сама писала сценарий.

Поднявшись на крышу, она не бросилась сразу к растениям. Она остановилась в центре залитого лунным светом пространства и медленно, очень медленно, повернулась, окидывая взглядом темные очертания вентиляционных шахт и блоков кондиционеров. Где-то там, за одним из этих стальных глаз, сидел он. И смотрел.

«Ну что же, смотри, – прошептала она про себя, и губы ее тронула дерзкая, почти вызывающая улыбка. – Получи то, за чем пришел».

Она начала сбрасывать одежду. Но на этот раз не торопливо, не функционально, а с нарочитой, почти театральной медлительностью. Она расстегнула пуговицы на блузке, позволяя шелковой ткани соскользнуть с плеч и упасть на бетон, словно ей было все равно. Потом скинула пиджак. Осталась в одном черном кружевном бюстгальтере и юбке-карандаш.

Она чувствовала на своей коже невидимый взгляд. Он был почти осязаем. Горячим. Она прошлась к ящику с петуниями, нарочно выгибая спину, зная, как лунный свет ложится на ее кожу. Она прикоснулась к цветку, провела пальцем по его бархатному лепестку, а потом медленно провела тем же пальцем по своей ключице, словно стирая невидимую пыльцу.

Внутри все трепетало от страха и дикого, запретного возбуждения. Она никогда ничего подобного не делала. Она была скромной, правильной Мариной. А сейчас она чувствовала себя героиней какого-то триллера, соблазняющей своего преследователя. Это было пьяняще.

Она наклонилась над бочкой с водой для полива, зачерпнула ладонями прохладную жидкость и плеснула себе на шею, на грудь. Капли заструились по коже, сверкая в лунном свете. Она закинула голову и тихо засмеялась, чувствуя, как мурашки бегут по ее телу. От прохлады воды. И от осознания, что за этим наблюдают.

Она задержалась на крыше дольше обычного. Она поливала растения, танцуя босиком на прохладном бетоне. Она разговаривала с цветами громче, чем обычно, зная, что микрофоны, если они есть, возможно, улавливают ее голос. Она рассказывала им о своем дне, о своем тиране-боссе, и в ее голосе теперь звучала не злоба, а нарочитая, игривая ирония.

– Представляете, он снова вернул мне отчет, – говорила она, обрезая засохшие листья у розы. – Говорит, не хватает «блеска». А сам, наверное, сидит в своем пентхаусе, пьет виски за двести тысяч и смотрит порно. Или сводки с биржи. Что, по-вашему, более похоже на порно для такого, как он?