Лотти и Финн: Проклятие Плачущей Мельницы

© Рамиль Латыпов, 2025

ISBN 978-5-0068-1092-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1: «Где плачет мельница»

Вот уже который день подряд деревня Виндбрунн просыпалась под шорох листьев, под скрип старых колёс на телегах, под кудахтанье кур и ворчание козла Гертруда, который считал себя главнее всех, даже старосты. А ещё – под запах свежеиспечённого хлеба, потому что мама Хильда всегда вставала раньше всех, чтобы замесить тесто, пока звёзды ещё не ушли спать, и пока роса не высохла на траве – она верила, что утренняя роса придаёт хлебу мягкость, а звёздный свет – сладость.

И в этом уютном, чуть сонном, чуть волшебном мире жили двое – брат и сестра, Финн и Лотти.

Финн был на два года старше, но это не мешало ему вести себя так, будто ему вообще сто лет и он всё на свете уже видел. Он любил карты – не те, что в колоде, а настоящие, бумажные, с тропинками, реками, горами и крестиками «здесь зарыто золото» (хотя золота он ещё не находил, но верил, что обязательно найдёт). У него даже был свой деревянный компас – сам вырезал из старого ящика, сам нарисовал стрелку, сам придумал, как он должен работать. Правда, стрелка чаще всего показывала… на кухню. Но Финн говорил, что это не ошибка, а «особый режим поиска важных мест».

А Лотти… Лотти была совсем другая. Она не рисовала карты, не строила ловушки для духов (хотя Финн однажды построил, и ничего не поймал, кроме бабушкиной кошки, которая потом три дня на него не смотрела), она не спорила с ветром и не пыталась перехитрить дождь. Лотти просто слушала. Слушала шёпот деревьев, когда проходила мимо них босиком. Слушала, как поют птицы перед закатом – не просто «чирик-чирик», а целые песни, полные грусти или радости. И, что самое странное – животные отвечали ей. Не словами, конечно. Но кошка мурлыкала именно тогда, когда Лотти грустила. Сорока приносила ей блестящие камешки. А однажды лисёнок – настоящий, рыжий, с пушистым хвостом – подошёл к ней на опушке и положил к её ногам маленькую веточку с тремя листочками. Лотти взяла её, поблагодарила, и лисёнок исчез, как дым.

Никто, кроме Финна, не верил, что она действительно разговаривает с ними. Даже мама Хильда, хоть и знала всякую травяную магию, только улыбалась и говорила:

– Ну, детка, может, они тебе просто доверяют. Это тоже волшебство.

А ещё у Лотти была кукла. Не новая, не покупная, а самая настоящая – сшитая из лоскутков, с пуговичными глазами и волосами из шерсти. Звали её Мишка. Почему – никто не помнил. Может, потому что первое слово, которое сказала Лотти, было «ми-ми», а может, потому что кукла была мягкая, как медвежонок. Но главное – в Мишке, по словам бабушки Эльзы, жил дух лесной феи.

– Не смотри так, Финн, – говорила бабушка, когда тот закатывал глаза. – Ты своё дерево с глазами ещё не нашёл, а она уже с феей дружит. Кто тут умнее?

Финн фыркал, но Мишку никогда не трогал. Даже когда Лотти оставляла её на его подоконнике – он просто аккуратно перекладывал на кровать сестры. Потому что… ну, вдруг правда?

В тот день всё началось с обычного.

После завтрака – густой овсянки с мёдом и кусочком яблока – Финн убежал к ручью, чтобы проверить свою «ловушку для речных духов» (на самом деле – корзину, привязанную к палке, в надежде поймать что-нибудь блестящее). Лотти пошла с Мишкой на полянку за домом, где росли ромашки и где всегда, даже в самый жаркий день, дул прохладный ветерок – будто кто-то невидимый дышал сквозь траву.

Она сидела, плела венок, напевала тихоньку, а Мишка лежала у неё на коленях, и казалось – кукла тоже слушает.

И вдруг – скрип.

Не ручейный, не ветвистый, не птичий.

Глубокий, протяжный, металлический скрип – такой, будто кто-то огромный, старый, усталый, проснулся после долгого сна и потянулся.

Лотти замерла.

Скрип повторился.

Она подняла голову.

За деревьями, на холме, где стояла старая мельница – та самая, о которой все в деревне говорили шёпотом, – медленно, будто нехотя, начали поворачиваться крылья.

Без ветра.

Совсем без ветра.

– Финн! – крикнула Лотти, вскакивая.

Финн примчался через три минуты, запыхавшийся, с грязными коленями и с корзиной, в которой плескалась одна-единственная серебристая рыбка (которую он тут же отпустил обратно – «не тот размер для духа»).

– Ты чего орёшь? Я чуть речного короля не поймал! – возмутился он.

– Смотри! – Лотти ткнула пальцем в сторону холма.

Финн посмотрел.

– Ну и что? Крылья крутятся. Может, ветер с гор дует.

– Нет ветра, Финн. Совсем. Даже листья не шевелятся.

Он прислушался. Посмотрел на траву. На ветки. На свою куртку – она не развевалась.

– Ладно… странно.

– А ещё… – Лотти прижала Мишку к груди. – Я слышала… плач.

– Опять твои звери что-то нашептали?

– Нет. Из мельницы. Человеческий плач.

Финн хотел снова фыркнуть, но в этот момент – прямо у него в руках – Мишка шевельнула рукой.

Не «упала». Не «соскользнула».

Шевельнула.

Как будто потянулась.

Финн аж подпрыгнул.

– Ты это видела?!

– Видела, – спокойно сказала Лотти. – Она иногда так делает. Когда рядом что-то важное.

– Важное?! Это же… это же… – Финн оглянулся на мельницу. Крылья всё ещё кружились. Медленно. Тяжело. Как будто кто-то внутри толкал их плечом. – Это же Мельничиха! Бабушка говорила! Та, что забрала детей!

– Не забрала, – тихо возразила Лотти. – Потеряла.

– Какая разница?!

– Большая. Если забрала – она злая. А если потеряла… может, она просто ищет.

Финн не знал, что на это ответить. Он всегда думал, что призраки – это страшно. А вдруг они… грустные?

Вечером, за ужином (картошка с грибами, компот из яблок и ломоть хлеба, который мама Хильда посвятила «вечерним звёздам»), Лотти рассказала всё родителям.

Папа Руперт, мельник, только хмыкнул:

– Ерунда. Механизм старый – может, крыса пробралась, застряла в шестерёнке, вот и крутит.

Мама Хильда перебирала травы, но нахмурилась:

– Крылья без ветра… Это не к добру. В старину такое значило – дух проснулся. Или кто-то его разбудил.

– А плач? – спросила Лотти.

– Плач… – Мама посмотрела на неё. – Бывает, дети слышат то, что взрослые забыли слышать.

Бабушка Эльза, сидевшая у печки и вязавшая носок (уже третий месяц – говорила, что «вязание помогает держать мысли в порядке»), вдруг подняла голову.

– Ах, Мельничиха… – прошептала она. – Бедная Грета…

– Кто такая Грета? – сразу спросил Финн.

– Дочь мельника. Сто лет назад. Жила в той мельнице. Весёлая девочка, любила петь у ручья, собирать полевые цветы… Однажды пропала. Мать искала, кричала, молилась – не нашла. Говорят, сошла с ума от горя. Заколотила окна, заперлась внутри… и через неделю её тоже не стало. Но дух остался. И мельница… мельница стала плакать по ночам.

– Почему «плакать»? – спросила Лотти.

– Потому что, когда ветер дует сквозь щели в досках – слышится, будто кто-то плачет. А теперь… теперь, говоришь, без ветра?

– Да, – кивнула Лотти.

Бабушка долго смотрела в огонь. Потом сказала тихо, так, что даже козёл Гертруд, стоявший под окном, затих:

– «Там, где плачет мельница – прячется чудо или проклятие».

– И как узнать, что именно? – спросил Финн.

– Очень просто, – улыбнулась бабушка. – Надо пойти и посмотреть.

– Мы пойдём! – выпалила Лотти.

– Ни за что! – воскликнула мама. – Это опасно!

– Но если там девочка… – Лотти сжала Мишку. – А вдруг она всё ещё там?

В комнате стало тихо. Даже часы перестали тикать (на самом деле, они просто сломались неделю назад, но казалось – замерли специально).

Папа Руперт вздохнул:

– Завтра пойду проверю механизм. Если что – починю.

– А мы? – не сдавался Финн.

– Вы – в школу. И точка.

Но дети знали: когда взрослые говорят «точка», это значит – «пока не придумаете, как обойти».

Ночью Лотти не спала.

Она лежала, смотрела в окно – на мельницу. Крылья больше не крутились. Но… ей казалось, что оттуда доносится тихий, еле слышный звук.

Не плач.

Зов.

– Лотти… – прошелестело в темноте.

Она вскочила.

– Кто здесь?

– Лотти… помоги…

Голос был детский. Девчоночий. Слабый, как будто издалека.

Лотти схватила Мишку.

– Ты слышишь?

Кукла не шевелилась. Но её пуговичные глаза… блеснули.

– Я слышу, – прошептала Лотти. – Я иду.

Она не стала будить Финна – он бы начал спорить, доказывать, что это сон, ветер, сова… что угодно. Нет. Она пойдёт одна.

Накинула шаль, сунула в карман кусочек хлеба (вдруг понадобится), взяла фонарик (настоящий, железный, с маслом – папин), и тихонько, на цыпочках, вышла из дома.

Ночь была тёплой. Звёзды горели, как будто кто-то рассыпал по небу сахар. Лягушки пели в ручье. Светлячки мелькали между кустами – будто маленькие фонарики, провожающие её в путь.

Когда она подошла к подножию холма, сердце забилось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит.

Мельница стояла чёрной тенью. Дверь была приоткрыта.

Изнутри – ни звука.

Лотти сделала шаг.

Потом второй.

Третий.

И вдруг —

Звяк!

Не громко. Нежно. Как будто кто-то дотронулся до стеклянного колокольчика.

Она оглянулась.

На земле, у порога, лежал маленький медный колокольчик. С трещинкой по боку. И с выгравированным словом: «Помни».

Лотти подняла его.

Колокольчик звякнул снова – прямо в её ладони.

И в тот же миг – голос из мельницы стал чётче:

– Я здесь… под колесом…

Лотти глубоко вдохнула.

– Я тебя найду, – сказала она. – Обещаю.

И шагнула внутрь.

За её спиной, в кустах, кто-то чихнул.

Финн.

Он всё видел.

И теперь – он тоже знал: это не игра.

Это – начало.

Утром, за завтраком, Финн положил на стол колокольчик.

– Мы идём сегодня вечером, – сказал он. – Вдвоём.

Мама ахнула. Папа нахмурился. Бабушка улыбнулась.

– Вы же запретили, – напомнила Лотти.

– Запретили, – кивнул папа. – Но… колокольчик звенит только для тех, кому он нужен. А он зазвенел для вас. Значит… вы те, кто должен пойти.

– Но будьте осторожны, – добавила мама, кладя им в сумки по кусочку хлеба, по веточке полыни (от злых духов) и по поцелую в лоб.

– И помните, – сказала бабушка, протягивая Лотти старую свечку. – Иногда самые страшные призраки – не те, кто хочет сделать больно. А те, кто слишком долго ждал помощи.

Дети кивнули.

Они не знали, что ждёт их внутри мельницы.

Не знали, кто плачет под колесом.

Не знали, что колокольчик – это не просто звон.

Это – ключ.

Ключ к проклятию.

К чуду.

К самой большой тайне Виндбрунна.

Но они шли.

Потому что иногда – даже самым маленьким – приходится спасать мир.

Хотя бы один раз.

Хотя бы одну девочку.

Хотя бы одну мельницу.

Хотя бы одну слезу.

Глава 2: «Крысиный совет и хлебный ключ»

На следующий день деревня Виндбрунн проснулась как обычно – под кудахтанье кур, под ворчание козла Гертруда (который сегодня особенно злился, потому что ему не дали яблочной кожуры), под запах дыма из печей и под звон колокольчика на шее у коровы Брунхильды – она всегда первой шла на пастбище, и звон её колокольчика будто говорил всему миру: «Просыпайтесь, день начался, а я уже важная». Но для Лотти и Финна этот день был не как все. Они проснулись раньше всех – даже раньше мамы Хильды, которая обычно вставала, когда звёзды ещё не улеглись спать, – и сидели на кухне, уставившись на маленький медный колокольчик, который лежал на столе между ними, как тайный союзник, как обещание, как начало чего-то очень большого и очень страшного, но такого, что нельзя было не сделать.

– Ты точно слышала голос? – в сотый раз спросил Финн, вертя колокольчик в пальцах.

– Точно, – кивнула Лотти, прижимая к груди Мишку. – Он сказал: «Я здесь, под колесом».

– А если это ловушка?

– А если нет?

Финн не ответил. Он не любил, когда сестра задавала вопросы, на которые у него не было ответа. Он любил карты, компасы, ловушки – всё, что можно измерить, построить, проверить. А голос из мельницы… голос нельзя было измерить. Его можно было только услышать. И поверить. А Финн не был уверен, что готов верить в голоса.

Но колокольчик звенел. Только в их руках. Только для них. Это было не просто совпадение. Это было… приглашение.

День тянулся медленно, как патока из горшочка. Они ходили в школу – где учительница Гретхен (да, тоже Гретхен, как и та девочка из легенды, и это было немного жутковато) заставляла их писать буквы и решать задачки про яблоки и козлов («Если у козла Гертруда три яблока, а он съел два, сколько осталось? – Ни одного, потому что он съел и третье, пока вы решали!»). Они помогали маме – Лотти мешала травы, Финн чинил забор (плохо чинил, но старался). Они играли с соседскими детьми – но не до конца, потому что всё время думали о мельнице. О плаче. О голосе. О колокольчике.

К вечеру, когда солнце начало клониться к горам, окрашивая небо в оранжево-розовый цвет, как будто кто-то разлил по небу варенье, они собрались у калитки.

– Всё проверил? – спросила Лотти.

– Всё, – кивнул Финн. – Компас – со мной. Фонарик – со мной. Верёвка – со мной. Хлеб – со мной.

– А я? – обиделась Лотти.

– Ты – самая главная. И Мишка тоже.

– Мишка – всегда главная, – улыбнулась Лотти.

Они вышли из деревни тихо, как тени. Мимо пастбища, где корова Брунхильда уже спала, свернувшись калачиком (и колокольчик на шее не звенел – значит, сны у неё были тихие). Мимо ручья, где Финн вчера пытался поймать речного духа (и поймал только сердитого рака, который потом долго грозил ему клешнёй). Мимо поляны, где Лотти плела венки – сегодня там никого не было, только ветер шелестел травой, будто прощался.

И вот – холм.

Мельница.

Она стояла чёрной тенью на фоне заката. Крылья не двигались. Дверь – по-прежнему приоткрыта. Изнутри – ни звука.

– Ну что, идём? – прошептал Финн.

– Идём, – кивнула Лотти.

Они сделали шаг.

Потом второй.

Третий.

И вдруг —

Пшшш!

Не громко. Не страшно. Просто – шорох.

Из кустов выскочила… мышь.

Но не простая.

Она была чуть крупнее обычной, с серебристой полоской на спине, с усами, закрученными, как у старого профессора, и с глазами – умными, хитрыми, внимательными.

– Стойте, – сказала мышь.

Финн замер.

– Ты… ты говоришь?

– А ты – слышишь? – парировала мышь. – Значит, не зря колокольчик выбрал именно вас.

Лотти присела на корточки.

– Ты знаешь про колокольчик?

– Всё, что звенит в этой деревне – знает каждый, кто умеет слушать, – ответила мышь. – Меня зовут Шустра. Я председатель Крысиного Совета.

– Крысиного… чего? – переспросил Финн.

– Совета. Мы живём под мельницей. Сто лет. С тех самых пор, как… – она запнулась, – как всё случилось.

– Ты знаешь про девочку? – быстро спросила Лотти.

– Знаю, – кивнула Шустра. – Она там. Под колесом. Но вы не пройдёте.

– Почему? – нахмурился Финн.

– Потому что дорогу перегораживает ров. Глубокий. С водой. И моста нет.

– Мы перепрыгнем! – заявил Финн.

– Не перепрыгнете. Ширина – три детских шага. Вы упадёте. А вода – не простая. Там живут… ну, не очень дружелюбные лягушки.

– А если обойти?

– Обойти нельзя. Тропа одна. И она через ров.

– Тогда что делать? – вздохнула Лотти.

Шустра улыбнулась (да, мыши умеют улыбаться – если очень постараться, можно увидеть).

– Есть способ. Но вам нужно принести мне Хлебный Ключ.

– Что это? – удивился Финн.

– Кусочек ржаного хлеба с печатью мельницы. Не просто хлеб. Тот, что испекли на этой мельнице. С оттиском – три лопасти и колосок.

– Но мельница сто лет не работает! – воскликнул Финн.

– Работает, – тихо сказала Лотти. – Вчера крылья крутились. Значит, кто-то снова мелет зерно.

– Точно! – хлопнул себя по лбу Финн. – Папа же мельник! У него дома должен быть такой хлеб!

– Если принесёте – я помогу, – сказала Шустра. – Мы построим вам мост. Из веточек. Из листьев. Из паутины. Из всего, что найдём. Но без ключа – ни шагу.

– А зачем тебе хлеб? – спросила Лотти.

– Это… плата, – ответила мышь. – Мышиный закон. Никакая помощь не бывает бесплатной. Даже добрая.

– Ладно, – кивнул Финн. – Жди нас.

– Буду, – махнула усами Шустра и исчезла в кустах.

Домой они бежали как на крыльях.

– Папа! – ворвался Финн в кухню. – У тебя есть хлеб с печатью мельницы?

Папа Руперт, который как раз точил нож, поднял бровь.

– Есть. Последний кусок. С вчерашней выпечки. Зачем?

– Просто… хочу попробовать, – соврал Финн.

– Попробовать? Ты же терпеть не можешь ржаной!

– Передумал!

Папа посмотрел на Лотти.

– А ты?

– Я… тоже хочу, – сказала Лотти, опустив глаза.

Папа вздохнул, достал из хлебницы последний ломоть – тёмный, плотный, с чётким оттиском: три лопасти и колосок посередине.

– Держите. Но не сорите крошками.

– Не будем! – пообещали хором.

Они схватили хлеб и снова выбежали на улицу.

– Он и правда с печатью! – радостно прошептала Лотти.

– Теперь Шустра должна нам помочь, – сказал Финн.

Они снова поднялись на холм.

– Шустра! – позвала Лотти. – Мы принесли!

Из кустов вышла не одна мышь.

Их было… много.

Целая процессия.

Серые, коричневые, с полосками, с бантиками из травинок, с очками из капель росы (да, у одной мыши на носу сидели настоящие очки – она была, видимо, учёной).

– Совет собрался, – важно сказала Шустра. – Покажите ключ.

Финн протянул хлеб.

Все мыши замерли.

Потом одна – самая старая, с седыми усами и тростью из колоска – подошла, понюхала, кивнула.

– Подлинный. Печать мельницы. Три лопасти – ветер, колосок – зерно. Значит, помощь оказывается.

– Ура! – чуть не крикнул Финн.

– Не спешите, – остановила его Шустра. – Мост строится не за минуту. И не из воздуха. Нам нужны материалы.

– Какие? – спросила Лотти.

– Веточки – гибкие. Листья – большие. Паутина – прочная. И… немного детской улыбки.

– Чего? – опешил Финн.

– Улыбки. Одной достаточно.

Лотти улыбнулась.

Сразу.

Так, как умеет только она – широко, искренне, с ямочками на щеках и с солнцем в глазах.

Мыши зашевелились.

– Принято, – кивнула Шустра. – Начинаем.

Что было дальше – Финн потом долго не мог описать.

Он видел, как мыши – десятки, нет, сотни – бегали по земле, тащили веточки, складывали их крест-накрест, перевязывали травинками, как верёвочками. Как другие мыши носили огромные листья лопуха – и расстилали их поверх, как ковёр. Как третья группа бегала к паутине, аккуратно снимала её, не рвя, и несла – чтобы «скрепить швы».

А потом… потом одна маленькая мышка – совсем крошка, с бантиком на хвосте – подбежала к Лотти, встала на задние лапки, дотянулась до её щеки… и лёг-о-онько чихнула.

– Апчхи!

Из её носа вылетела… пыль.

Не простая.

Серебристая.

Искрящаяся.

Как будто кто-то размолол звёзды в порошок.

– Что это? – прошептала Лотти.

– Пыль предупреждения, – ответила Шустра. – Возьмите. Если окажетесь в опасности – чихните. И увидите то, что скрыто.

– То есть… невидимое? – глаза Финна загорелись.

– Именно. Но осторожно. Действует только один раз. И только на того, кто чихнёт.

– Спасибо! – искренне сказала Лотти.

– Не благодарите. Это плата за хлеб. И за улыбку.

Мост был готов.

Он был… странный.

Из веток, листьев, паутины – и, казалось, держался на чём-то невидимом. На волшебстве? На мышиной смекалке? На детской улыбке?

– Идите, – сказала Шустра. – Но помните – мост выдержит только вас. И только один раз. Когда вернётесь – его не будет.

– А как же обратно? – испугалась Лотти.

– Обратно… найдёте сами. Если заслужите.

– Заслужите? – переспросил Финн.

– Да. Мельница не отпускает просто так. Она проверяет.

– На что?

– На смелость. На доброту. На правду.

Дети переглянулись.

– Ну что, рискнём? – спросил Финн.

– Рискнём, – кивнула Лотти.

Они ступили на мост.

Он не прогнулся. Не затрещал. Не рассыпался.

Он… пел.

Тихо. Еле слышно.

Как будто каждая веточка, каждый листок, каждая ниточка паутины пела свою песенку – о ветре, о звёздах, о детях, которые когда-то играли здесь, о мышах, которые всё помнят, о хлебе, который кормит, о ключах, которые открывают не двери, а сердца.

Они дошли до другого края.

Обернулись.

Мыши уже уходили.

Шустра помахала усами.

– Удачи. И… не забудьте про пыль.

– Не забудем! – крикнули они.

И вошли в мельницу.

Внутри было… странно.

Не страшно. Не жутко.

Просто… забыто.

Пыль лежала толстым слоем на каждом предмете – на мешках, на столе, на ступицах колеса. Паутина свисала с балок, как занавески. Воздух был тяжёлый, тёплый, с запахом старого дерева, зерна и чего-то ещё… сладкого? Горького? Ностальгического?

– Здесь кто-то живёт, – прошептала Лотти.

– Не живёт. Бродит, – поправил Финн.

Они осторожно прошли вперёд.

Под ногами скрипели доски.

В углу стояло большое мельничное колесо – оно было неподвижно, но… казалось, будто оно только что крутилось.

– Где девочка? – спросила Лотти.

– Может, наверху?

– А может… – Лотти посмотрела вниз. – Под колесом?

Они подошли ближе.

Колесо стояло на каменном постаменте. Под ним – узкая щель.

– Туда не пролезть, – сказал Финн.

– А если… – Лотти достала колокольчик. – Зазвенеть?

Она потрясла его.

Звяк!

Тихо. Нежно.

И вдруг —

Скрип.

Не колеса.

Пола.

Одна из досок под колесом… сдвинулась.

– Финн! – ахнула Лотти.

Он подбежал. Вместе они потянули доску – она оказалась люком.

Внизу – лестница.

Шаткая. Тёмная.

– Ты готов? – спросила Лотти.

– Нет, – честно ответил Финн. – Но идём.

Они спустились.

Первая ступенька скрипнула.

Вторая – затрещала.

Третья – чуть не сломалась.

Но они держались друг за друга – Лотти за руку Финна, Финн за руку Лотти, а Мишка – за сердце Лотти.

Внизу – тоннель.

Узкий. Низкий.

И… светящийся.

По стенам, по полу, по потолку – мерцали синие огоньки.

Не свечи. Не фонари.

Духи.

– Духи… игрушек? – прошептала Лотти.

Один огонёк отделился от стены, подлетел к ним, закружил вокруг Мишки – и тихонько пикнул.

– Он рад Мишке! – улыбнулась Лотти.

– Откуда ты знаешь?

– Чувствую.

Финн не стал спорить. Он уже начал привыкать – когда рядом Лотти, спорить бесполезно. Потому что она почти всегда права.

Огоньки повели их вперёд.

Тоннель петлял, спускался, поворачивал.

И вдруг – открылся зал.

Небольшой. Круглый.

Посередине – зеркало.

Огромное. В старой деревянной раме.

С трещинами. С пылью.

Но… светящееся изнутри.

– Что это? – прошептал Финн.

Лотти подошла ближе.

– Я… я вижу…

В зеркале не было их отражений.

Там была… девочка.

В старинном платье. С бледным лицом. С большими, грустными глазами.

Она смотрела на них.

И… шевельнула губами.

– Я… Гретхен… – донёсся еле слышный голос. – Мама… думает, я сбежала… Но я… упала сюда… и забыла… как выбраться…

Колокольчик в руке Лотти зазвенел – сам по себе.

Зеркало… дрогнуло.

– Она здесь, – прошептала Лотти. – Мы нашли её.

– Но как её вывести? – растерялся Финн.

– Не знаю… но мы придумаем.

Огоньки закружили вокруг них, как будто празднуя.

А в кармане у Финна лежала пыль предупреждения – и он уже чувствовал: скоро ею придётся воспользоваться.

Потому что мельница не отпускает просто так.

Она проверяет.

На смелость.

На доброту.

На правду.

И дети… только начинали проходить испытания.

Глава 3: «Тень на стене и плачущий камень»

Когда ты стоишь перед зеркалом, в которое не отражаются твои глаза, а вместо них смотрит на тебя чужая девочка – бледная, грустная, с волосами, как будто сотканными из пыли и лунного света, – ты не кричишь. Ты не бежишь. Ты просто… замираешь. Потому что страх – он приходит потом. А сначала – удивление. Потом – жалость. Потом – желание помочь. И только потом, если повезёт, – смелость.

Лотти не испугалась.

Она подошла ближе – почти вплотную к зеркалу – и протянула руку. Не к стеклу. К девочке.

– Ты… Гретхен? – прошептала она.

Девочка в зеркале кивнула. Её губы снова шевельнулись – но звука не было. Только шорох, как будто ветер прошёлся по сухим листьям.

– Она не может говорить громко, – вдруг сказал Финн. – Здесь… что-то заглушает голос.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Лотти.

– Не знаю. Просто… чувствую.

Он тоже подошёл к зеркалу. Посмотрел на девочку.

– Мы тебя вытащим. Обещаю.

Гретхен слабо улыбнулась. И в её глазах – на миг – мелькнуло что-то живое. Надежда.

Но тут —

Скри-и-ип…

Не снизу. Не сверху.

Со стены.

Они обернулись.

На каменной стене – напротив зеркала – появилась… тень.

Не обычная. Не от свечи, не от огня.

Живая.

Она медленно поднималась вверх – сначала как пятно, потом как силуэт, потом как… женщина.

Высокая. Худая. В развевающемся платье. С длинными, как нити тумана, волосами.

И… она плакала.

Не всхлипывала. Не рыдала.

Плакала… тихо.

Так, как плачут те, кто уже забыл, как выглядит утро. Те, кто плачет не от боли, а от того, что боль стала частью их кожи, их дыхания, их теней.

– Мельничиха… – выдохнул Финн.

Тень не двинулась. Не заговорила. Просто стояла. И плакала.

А по стене – от её глаз – текли… слёзы.

Но не водой.

Светом.

Тонкими, мерцающими струйками – как будто кто-то разлил по камню жидкие звёзды.

Они стекали вниз… и исчезали в полу.

– Она… не хочет нас пугать, – тихо сказала Лотти. – Она… просто не знает, как ещё плакать.

– А если она нас запрёт здесь? – спросил Финн.

– Тогда мы заплачем вместе с ней.

Финн посмотрел на сестру.

– Ты… серьёзно?

– Абсолютно.

Она снова повернулась к зеркалу.

– Гретхен… ты знаешь, как нам помочь?

Девочка кивнула. Подняла руку – и указала… вниз.

На пол.

Под ноги.

Дети опустили взгляд.

Там, прямо у основания зеркала, лежал… камень.

Обычный? Нет.

Он был тёмно-серый, с прожилками, как будто кто-то провёл по нему пальцем и оставил следы. Форма – неправильная, угловатая, но… удобная. Такой, что хочется взять в ладонь.

– Что это? – прошептал Финн.

Лотти наклонилась. Подняла.

И в тот же миг —

Камень задрожал.

Не сильно. Еле заметно.

Как будто… всхлипнул.

– Он… плачет? – ахнула Лотти.

– Это невозможно, – сказал Финн. – Камни не плачут.

– Этот – плачет.

Она прижала его к груди.

И…

Камень стал мокрым.

Не от росы. Не от воды.

От… слёз.

Тёплых.

– Он чувствует её, – прошептала Лотти. – Гретхен. Он плачет… потому что она плачет.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что… – Лотти закрыла глаза. – Потому что я тоже чувствую.

Она сжала камень в руке.

И… заплакала.

Тихо. Без всхлипов. Без криков.

Просто – слёзы покатились по щекам.

Потому что ей было жалко девочку в зеркале.

Потому что ей было жалко тень на стене.

Потому что ей было жалко эту мельницу, этот лес, эту деревню, где сто лет никто не знал правды.

Потому что иногда – чтобы что-то исправить – нужно просто… заплакать вместе.

И в тот момент —

Камень начал греться.

Сначала чуть-чуть.

Потом сильнее.

Потом – так, будто внутри него зажгли маленькое солнышко.

– Лотти! – воскликнул Финн. – Он… он тёплый!

– Я знаю, – прошептала она, не открывая глаз. – Он… благодарит.

Она открыла глаза.

Посмотрела на зеркало.

Гретхен… улыбалась.

По-настоящему.

А тень на стене… перестала плакать.

Она всё ещё стояла. Но теперь – смотрела на Лотти.

И в её глазах – если у теней есть глаза – мелькнуло… удивление.

Потом – благодарность.

Потом – надежда.

– Мы на правильном пути, – сказала Лотти.

– Но что делать дальше? – спросил Финн.

– Ждать. И слушать.

Она снова посмотрела на камень.

– Ты… можешь сказать нам, как вывести Гретхен?

Камень не ответил.

Но… стал ещё теплее.

И вдруг —

Звяк!

Колокольчик в её кармане – сам по себе – зазвенел.

Тихо. Нежно.

Как будто кто-то невидимый сказал: «Идите дальше. Я с вами».

– Он хочет, чтобы мы шли, – сказала Лотти.

– Куда?

Она посмотрела на зеркало.

– Туда.

– В зеркало?!

– Да.

– Но… как?

– Не знаю. Но камень тёплый. Значит – мы идём правильно.

Она подошла к зеркалу.

Протянула руку – не к стеклу, а… внутрь.

И…

И…

Они шагнули в зеркало.

То, что было дальше – нельзя описать словами.

Потому что там не было слов.

Там был… туман.

Тёплый. Мягкий. Пахнущий полевой мятой и детским сном.

Они шли – держась за руки, не отпуская камня, не выпуская колокольчик – и вокруг них… плыли образы.

Маленькая девочка бежит по полю – смеётся, за ней – мама, тоже смеётся, держит в руках венок из ромашек.

Девочка падает – не плачет, только смотрит на пораненное колено – и мама целует его, и боль уходит.

Девочка стоит у мельницы – просит: «Можно, я залезу на колесо?» – мама говорит: «Нельзя, опасно» – девочка обижается, убегает.

Девочка лезет на колесо – одна.

Колесо вдруг начинает крутиться – неизвестно почему.

Девочка падает…

…вниз…

…в темноту…

…в тишину…

…в забвение…

– Это… Гретхен? – прошептал Финн.

– Да, – ответила Лотти. – Это то, что она забыла.

– Почему?

– Потому что… больно помнить.

Туман сгустился.

Образы исчезли.

Впереди – свет.

Не яркий. Не слепящий.

Тёплый.

Как объятие.

Они вышли.

Они стояли… в комнате.

Небольшой. Уютной.

С деревянным полом. С окошком, занавешенным ситцевой занавеской. С кроватью, застеленной одеялом в цветочек. С полкой, где стояли книги и игрушки.

И… с девочкой.

Настоящей.

Не в зеркале.

Не в тумане.

Живой.

Она сидела на кровати. Сжимала в руках тряпичную куклу – точь-в-точь как Мишка, только поношенную, с вытертыми пятнами и одним глазом, зашитым ниткой.

Она подняла голову.

Посмотрела на них.

– Вы… пришли за мной? – прошептала она.

– Да, – сказала Лотти. – Мы тебя нашли.

– Я… Гретхен.

– Мы знаем.

– Я… не хотела убегать. Я просто… хотела залезть на колесо. Как взрослая.

– Я знаю, – снова сказала Лотти.

– Мама… злится?

– Нет. Она… плачет. Сто лет.

Гретхен опустила голову.

– Я… хотела сказать ей… прости.

– Ты сможешь.

– Но… как? Я не могу выйти.

– Почему?

– Потому что… я забыла, как быть живой.

Лотти подошла. Села рядом. Обняла.

– Ты и так живая. Просто… немного потерялась.

Гретхен прижалась к ней.

– Ты… как мама.

– Я не мама. Но я… друг.

Финн стоял рядом. Молчал. Смотрел.

Потом – тоже подошёл. Сел на край кровати.

– Мы тебя выведем. Обещаю.

– А если мама… не захочет меня?

– Захочет, – твёрдо сказала Лотти. – Она сто лет тебя искала.

– Но… я же виновата.

– Нет, – покачала головой Лотти. – Ты – ребёнок. Дети не бывают виноваты в том, что хотят быть большими.

Гретхен заплакала.

Тихо.

Лотти обняла её крепче.

Финн – тоже.

А в руке у Лотти – камень – стал… горячим.

Не обжигающе.

Ласково горячим.

Как будто сказал: «Вот он – момент. Вот она – правда. Вот они – дети, которые умеют любить даже призраков».

– Мы не уйдём без тебя, – прошептала Лотти. – Никогда.

– И мы найдём твою маму, – добавил Финн. – Настоящую. Не тень.

– А если… она не простит?

– Тогда мы попросим за тебя. Вместе.

Гретхен посмотрела на них.

И… улыбнулась.

По-настоящему.

Без страха.

Без стыда.

Просто – как ребёнок, которому сказали: «Ты не одна».

– Спасибо, – прошептала она.

– Не за что, – ответила Лотти.

– А теперь… – Финн встал. – Нам нужно найти выход.

– Зачем? – удивилась Гретхен. – Мы же дома.

– Нет, – мягко сказала Лотти. – Это… твоя память. Твой сон. Но настоящий дом – там, наверху. Где мама. Где солнце. Где ветер.

– Я… боюсь.

– Мы – с тобой.

Она встала. Взяла Гретхен за руку.

Финн – за другую.

– Пойдём?

– Пойдём, – кивнула Гретхен.

Они вышли из комнаты.

За дверью – снова туман.

Но теперь – не страшный.

Доброжелательный.

Он вёл их – не вперёд, не назад.

Домой.

Когда они вернулись в зал с зеркалом – его уже не было.

На его месте – пустая стена.

А на полу – лежал… конверт.

Старый. Пожелтевший. С надписью: «Для тех, кто плачет вместе».

Лотти подняла его.

Открыла.

Внутри – листок.

На нём – три строки:

«Проклятье снимет тот, кто вернёт матери дочь —

не силой, а прощением.

Но Мельничиха не отпустит дочь, пока не услышит: «Прости меня»».

– Это… ответ? – спросил Финн.

– Нет, – сказала Лотти. – Это… следующее испытание.

– Какое?

– Найти Мельничиху. Настоящую. Не тень. И… помочь Гретхен сказать ей «прости».

– А если она не захочет слушать?

– Тогда… – Лотти посмотрела на камень. Он всё ещё был тёплым. – Тогда мы заплачем вместе с ней. Пока она не услышит.

Гретхен сжала её руку.

– Я… попробую.