Хроники Истекающего Мира. Цена тишины

Пролог: Осень без урожая

Осень не пришла – она легла пластами, как пепел после пожара. Город за спиной догорал – небо над востоком шевелилось багровыми отцветами, и каждый порыв ветра приносил горький, металлический дух, будто в дыме плавилась не только кровля, но и память. Каэлен не оглядывался. После той ночи, когда башни снова заговорили голосом Элиана, он узнал для себя простую вещь: есть огни, в которые нельзя смотреть, если хочешь остаться собой. Он шёл на запад, туда, где степь вытягивалась серым дыханием, где зима уже примеряла землю на холод.

Они уходили молча. Айн шагала первой – прямая, как древко, глаза её привыкли резать темноту заранее, чтобы не удивляться тому, что выйдет из неё. Лира держалась рядом с Каэленом, её пальцы иногда находили его руку и задерживались – ненадолго, ровно столько, чтобы подтвердить простое «здесь». В груди у него соли было меньше крика, больше тяжёлого гула; он не спорил с этим гулом и не слушал его нарочно – просто шёл, и шаги складывались в ритм, который земля принимала без возражений.

Ночь в степи была холодной и сухой. Звёзды резали небо остро, как стекло, и воздух потрескивал от тонкой, едва заметной пыли. Где-то далеко, позади, ещё слышались разрозненные крики: то ли ругань, то ли молитва – в столице разница между ними давно стерлась. Иногда порыв ветра приносил тонкий, не человеческий звук – и на краю зрения проступали белые силуэты, собранные солью, как силуэты на чертёжной бумаге. Они не приближались. Они просто шли следом – отставая на шаг, на дыхание, на одно последнее «помни». Лира, заметив их впервые, прижалась к плечу Каэлена и прошептала: «Не смотри». Он кивнул и не стал говорить, что соль в нём знает эти тени по именам.

К утру земля сменила голос. Пыль перестала звенеть, как песок на стекле, и стала глуше, будто в её глубине появилась плоть. Ветер потянулся из ложбины, пахнул сыроватой травой и корнем – не весной, нет, чем-то устойчивым, не прорастающим, но живым. Айн вскинула голову и сказала без радости, как констатируют опасную правду: «Пороги близко». Друидские места редко любят тех, кто приходит от огня.

Они заметили камни нескоро. Сначала – тень, непривычно ровная на ребристых складках степи. Потом – обнажённые ребра известняка, поднятые в ряд и вкопанные так, что каждый смотрел в свой проём, как окно. Круг не сходился – между стойками оставались интервалы, будто для того, чтобы ветер мог входить и выходить, не задевая острые кромки. На камнях не было рун; только неглубокие надрезы, похожие на старые шрамы. У подножий лежала тонкая крошка, как если бы с камня долго снимали ножом невидимую корку.

– Порог, – сказала Айн, и её голос стал ниже. Она сняла нож, не обнажая стали, и отвела взгляд – степняки знают, как говорить с чужой землёй.

Они остановились, не решаясь переступить невидимую черту. На ветру промелькнул запах – горьковатый, похожий на полынь и влажный камень. Из тени между стойками вышли люди. Пятеро. Ни капюшонов, ни масок; лица открытые, сухие, как степной хлеб. Старший, широкоплечий и почти без возраста, опустил ладонь на камень – так, словно проверял у него пульс.

– Вы идёте от огня, – сказал он, не спрашивая. – И несёте с собой шум.

– Шум идёт сам, – ответил Каэлен. Он стоял прямо, но не ближе того места, где трава ломалась под ногами друида. Соль в нём тихо отозвалась – не зовом, не жадностью; осторожным «слышу».

Старший перевёл взгляд на Лиру, задержал на Айн, будто считал, сколько в их походе воли, а сколько – нужды. Потом глянул мимо – туда, где по краю света тянулись белёсые тени.

– Память за вами, – заметил он сухо. – Хорошо. Плох тот путь, от которого память отстаёт.

– Мы не ищем защиты, – сказала Айн. – Мы ищем дорогу.

– Дороги не дают, – отозвался другой, молодой, с острым лицом. – Их берут на себя.

– Нам нужен проход к Сердцеверию, – произнесла Лира. – И вода.

Старший сделал короткий знак ладонью – не приглашение, просто разрешение говорить дальше.

– Проход не у нас, – сказал он. – Мы только держим порог, чтобы те, кто не слышит, не шагнули в то, что раздавит их изнутри. А вода – вон там. – Он кивнул в сторону едва заметного каменного желоба, куда тонкой ниткой стекало что-то темнее пыли. – Но вы подождёте, пока день спадёт. Сегодня вода устала.

Они слушались. Сели с кромки, как велит негласное правило: спиной к камню, лицом к степи, чтобы чужому встречному не пришлось думать, дёргать ли нож. Вода в желобе собиралась туго, с ленцой. К вечеру над кувшином лёг тонкий, почти невидимый налёт; когда Лира провела над ним пальцами, плёнка дрогнула и распалась – и вкус стал ровным, без соляного звона, без ржавчины.

Друиды не расспрашивали. Никто не сказал: «Мы слышали об Элионе», «Мы знаем твоё имя». Они смотрели так, как смотрят за огнём: достаточно, чтобы не пропустить момент, когда он сорвётся, и достаточно мало, чтобы не кормить его взглядом. Старший лишь раз, будто компромисс с собственной сдержанностью, спросил:

– Голос в башнях – это он?

– Он, – ответил Каэлен, и воздух между камнями стал на тон прохладнее.

– Тогда вы идёте правильно, – сказал друид. – Там, где тише всего, громче всего слышно.

Ночь пришла чистая, как нож. Ветер у порога смягчился, белые силуэты замерли на расстоянии, будто сами признавали: дальше – не их земля. Лира устроилась рядом, и тепло её плеча гасило в Каэлене жёсткий внутренний звон, который весь день выстукивала соль. Он не звал её, не спрашивал – просто слушал, как её дыхание вытягивает из воздуха усталость. Айн не спала; сидела на корточках, положив ладонь на рукоять ножа, и глядела в тёмные просветы между стойками, где ночной воздух казался не пустым, а плотным.

– Три ночи, – тихо сказал старший, появившись бесшумно, словно его вынули из тени. – Порог держит три ночи. На четвёртую он станет стеной. Не для врагов – для вас.

– Мы не останемся, – ответил Каэлен. Он сам удивился, как твёрдо прозвучал его голос. Соль внутри согласилась коротким, негромким откликом, похожим на «да».

– И ещё, – добавил друид, глядя не на него, а на Лиру: – Якори не спят первыми.

Лира кивнула – без улыбки. Её пальцы нашли руку Каэлена и не отпустили до тех пор, пока звёзды не подросли и ночь не стала такой же глубокой, как вода в колодце.

Он закрыл глаза и слушал. Не шёпот. Не зов. Тишину, в которой земля медленно шевелила своими корнями, готовясь к разговору. И в этой тишине, на самой границе сна, соль сказала в нём – коротко, без настаивания: ближе.

Каэлен сидел у колодца, глядя, как ржавая цепь медленно поднимает кувшин с мутной водой. Ладонь его лежала на влажном камне, и по руке тянулась дрожь земли. Люди в очереди смотрели на него не так, как смотрят на юношу из деревни, – в их взглядах смешивались страх и надежда. Теперь он был старше, лицо его стало резче, под глазами легли тени, а волосы растрепались от ветра и пепла. Ему было двадцать, но плечи его уже держали груз, от которого иной старик бы согнулся.

Он задержал дыхание, прислушиваясь. В груди откликнулась соль – не словами, а глухим эхом, будто земля сама проверяла его сердце. Держится, – прозвучало внутри, и Каэлен резко отдёрнул руку. Он привык к этому голосу, но каждый раз ощущал, будто в него заглядывает небо без звёзд.

У кромки колодца мальчишка жадно потянулся к ведру, и мать поспешно вытерла с его губ белёсый налёт, уже проступивший на коже. Каэлен вынул из сумки баночку с глиной, намазал запястье ребёнка. Глина потемнела, вытягивая сухость, и люди облегчённо вздохнули. Но внутри Каэлен слышал иное: ещё. Голос соли был тихим, но настойчивым, как капля, точащая камень.

Он выпрямился, и стало видно, что ростом он обогнал Айн, а плечи его окрепли. Но взгляд оставался тем же – слишком внимательным, будто он всё время прислушивался к тому, чего другие не слышат. На стене ближайшего дома соль прорисовала новую линию – тонкую, ровную, как чертёж. Каэлен коснулся её пальцами, и в висках тут же зазвенело: идёт. Он не понял – буря ли это, треск земли или он сам.

Лира подошла, её шаг был быстрым, но уверенным. Она коснулась его руки, и дрожь стихла. Он сжал её пальцы чуть крепче, чем следовало, и она молча кивнула: «Я здесь».

Ночами ему снились белые поля. Теперь не детские кошмары, а картины, в которых он чувствовал собственную кровь. Дерево из соли, чьи ветви тянулись в небо, и сердце, бьющееся в глубине земли. Он просыпался, обливаясь потом, но не кричал, как прежде. Только сидел у окна, слушал ветер и понимал: соль зовёт его всё сильнее.

И хотя он вырос, стал крепче, научился говорить так, чтобы люди верили, – внутри он оставался тем же: человеком, который боится забыть себя в этом голосе.

Зима прошла в дороге, и степь запомнила их шаги. Вначале был снег – тонкий, хрустящий, что рассыпался под сапогами, а потом хлестали метели, заволакивая горизонт белыми стенами. Они прятались в полуразрушенных амбарах, в землянках кочевников, оставленных спешно, и в этих холодных укрытиях Каэлен впервые почувствовал: соль в его груди согревала не хуже огня. Он боялся этого тепла, но Лира всегда вложила ладонь на его руку и напоминала, что он ещё человек.

Весной земля ожила, но ожила странно. Трава поднялась пятнами, и между зелёными клоками лежали полосы белёсой пустоты, будто соль выжгла её раз и навсегда. Ветер приносил запах сырой земли и пепла, и в этом смешении ощущалось, что сама Этерия колеблется: расти или умирать. Люди, которых они встречали, шли на запад. Целые семьи, с телегами, с детьми на руках. Кто-то узнавал Каэлена и кланялся, кто-то отворачивался и шептал: «проклятый».

За эти месяцы Каэлен стал другим. Его лицо загорело и обветрилось, морщины залегли у глаз, хотя ему было всего двадцать. Он двигался иначе: не спеша, но уверенно, будто каждый шаг он сверял с дыханием земли. В его речи исчезла поспешность, и даже молчание стало значимым. Люди слушали его, даже если он говорил всего пару слов. Но он сам ощущал: это не сила, а тяжесть. Каждая встреча, каждый взгляд чужих глаз оседал в груди солью, и эта соль всё чаще отзывалась голосами.

Лира рядом тоже изменилась. В её лице стало меньше девичьей мягкости, больше твёрдости. Она научилась держать кинжал так же уверенно, как он – ступку для трав. Но в её глазах жила та же вера, что и прежде. Иногда он ловил её взгляд и понимал: именно она ещё держит его на стороне живых.

Айн стала суровее. Её ненависть к магии не исчезла, но сменилась чем-то иным – горьким принятием. Она видела, что без соли не выжить, и с каждым днём её молчаливое согласие было тяжелее, чем любая ругань.

И только ночь оставалась неизменной. Где бы они ни ночевали – в степи, в полуразвалившейся избе или в шатре кочевников, – соль приходила во снах. Голоса тянулись к Каэлену: тысячи лиц, тысячи историй, все они ждали от него ответа. И он просыпался с ощущением, что становится не человеком, а сосудом.

Но он шёл дальше. Каждый новый рассвет показывал: у них нет пути назад.

Лето пришло резко, будто весна только сделала вдох и сразу уступила место жаре. Степь выгорела: трава стала жёлтой и ломкой, пыль забивалась в сапоги, а воздух дрожал над землёй, словно вся Этерия дышала тяжело и натужно. Днём приходилось идти мало – жара выматывала людей быстрее, чем голод. Поэтому шаги их чаще ложились в сумерках и на рассвете, когда прохлада ещё держалась в земле.

И всё это время слухи о друидах становились ближе. Они слышали о людях в зелёных плащах, что появлялись на перекрёстках дорог, оставляли кувшины с водой и мешки с зерном, а потом исчезали, будто растворялись в земле. Сначала беженцы шептали о них, как о привидениях. Потом всё чаще говорили прямо: «Друиды снова вышли из тени».

Для Каэлена эти слова были больше, чем надежда. Соль в его груди отзывалась особенно сильно, когда он слышал о них. Казалось, сама память земли подталкивает его туда, где хранятся тайны Сердцеверия. Он не говорил об этом вслух, но Лира замечала, как его шаги ускоряются, когда разговор заходил о друидах.

– Ты ищешь их, – сказала она как-то вечером, когда они остановились у пересохшего колодца. – Но что будет, если они отвернутся от тебя? Если скажут, что твоя соль – это зло, а не дар? Каэлен долго молчал. Потом поднял взгляд на небо, где тусклые звёзды едва пробивались сквозь туманную дымку. – Тогда я пойду дальше. Но я должен услышать их. Если кто-то знает, зачем соль выбрала меня, – это они.

Айн слушала их молча. Лишь иногда бросала короткие фразы: – Друиды – не спасители. Они так же жестоки, как степь. Они не дадут тебе ответа, если ты сам его не знаешь.

Но в её голосе не было прежнего презрения. Только усталость. Словно она уже смирилась с тем, что их дорога всё равно приведёт туда – к тем, кого она всю жизнь считала фанатиками.

И вот однажды, на рассвете, когда туман стлался над степью белыми волнами, Каэлен впервые увидел зелёный плащ. Далеко, на гребне холма, стояла фигура – неподвижная, как камень. Солнце вставало за её спиной, и трудно было различить лицо, но плащ колыхался в ветре, и этого было достаточно.

Соль в груди загудела, как колокол.

– Они ждут нас, – сказал он тихо.

Лира взяла его за руку, и её пальцы дрожали. Айн опустила ладонь на клинок, но не вытащила его.

И в этот миг Каэлен понял: их путь, долгий и тяжёлый, наконец привёл туда, где начнётся новая глава.

Фигура на холме не шевелилась, пока они поднимались. Туман, клубившийся вокруг, скрывал очертания, и чем ближе они подходили, тем сильнее чувствовалось странное давление в воздухе – будто сама степь задержала дыхание.

Когда они вышли на гребень, человек в зелёном плаще шагнул навстречу. Его лицо скрывала тень капюшона, но под ним блеснули глаза – тёмные, без отблеска, словно впитавшие в себя всю ночь. На груди у него висела деревянная подвеска, вырезанная в форме листа, чьи жилки уходили в спирали рун.

– Ты слышишь землю, – сказал он вместо приветствия. Его голос был низким, хриплым, будто гудение ветра в расщелине. – Мы знали, что ты идёшь.

Каэлен остановился. Соль внутри отозвалась тяжёлым гулом, подтверждая слова незнакомца. – Я слышу. Но я не знаю, зачем. Друид склонил голову набок. – Земля редко говорит тем, кто не готов платить. Ты готов?

Лира шагнула вперёд, крепко держа руку Каэлена. – Он уже заплатил. Он потерял деревню, дом, наставника. Он несёт в себе соль, но она не забрала его. Разве этого мало?

Друид поднял руку, и Лира осеклась. – Цены мы не считаем чужими устами. Только тот, кто слышит, знает, что ещё придётся отдать.

Айн, стоявшая чуть позади, фыркнула. – Ваши загадки звучат так же пусто, как ваши обещания. Мы пришли не к богам, а к людям. Если вы не хотите говорить прямо – мы уйдём.

Друид повернулся к ней. Его взгляд задержался на её лице, на руках с мозолями, на клинке, висящем у пояса. – А ты… дитя степей. Ты ненавидишь магию, но идёшь рядом с тем, в ком она кипит, как море в шторм. Почему?

Айн стиснула зубы, но не отвела глаз. – Потому что без него мы бы давно умерли. Потому что он идёт вперёд, а я не оставляю своих.

Несколько мгновений друид молчал. Потом кивнул – едва заметно. – Хорошо. Тогда идите. Но знайте: мы не откроем вам дорогу, пока земля сама не признает вас.

Он обернулся и сделал знак рукой. Из тумана, словно выросшие из земли, появились ещё трое в зелёных плащах. Они встали полукругом, перекрывая путь. Их лица тоже скрывали капюшоны, но от них веяло холодом и силой, не похожей на имперскую магию.

– Первое, что требует Сердцеверие, – память, – произнёс друид. – Каждый, кто приходит, должен отдать часть своей памяти земле. Только так она узнаёт, что ты – не пустой сосуд.

Каэлен вздрогнул. Соль в его груди загудела громче, будто сразу узнала этот ритуал.

– Что значит «отдать память»? – спросил он. – Ты сам узнаешь, если согласишься, – ответил друид. – Но помни: то, что уйдёт в землю, не вернётся.

Лира прижалась к нему крепче. – Не делай этого, – прошептала она. – Ты и так несёшь слишком много.

Каэлен смотрел на зелёные плащи, на холодные глаза под капюшонами. Соль внутри вибрировала, словно готовая сорваться в ответ.

Он понимал: это только начало.

Каэлен сделал шаг вперёд. Ветер на вершине холма стих, будто сама ночь ждала его решения. Друиды разом опустили головы, их капюшоны качнулись, и полукруг сомкнулся плотнее.

– Я согласен, – сказал он. Его голос звучал хрипло, но уверенно. – Если земля требует памяти, я отдам.

Лира сжала его руку обеими ладонями. – Каэлен… – её голос дрогнул. – Что, если она заберёт слишком много? Что, если она заберёт нас?

Он посмотрел на неё. В её глазах было всё: страх, любовь, отчаяние. Его сердце болезненно сжалось, но он покачал головой. – Если я не сделаю этого, мы не пройдём дальше. А если не пройдём… мы так и останемся бежать от того, что уже наступает.

Айн стояла молча. В её лице не было ни жалости, ни гнева. Только твёрдость. – Делай, – сказала она коротко. – Но помни: память – это тоже оружие. Потеряешь её – станешь слабее.

Друид, стоявший впереди, поднял руки. На его ладонях были вырезаны руны, уходящие к запястьям. Они светились тусклым зелёным светом, словно огни болот. – Протяни руку, – произнёс он.

Каэлен сделал шаг и положил ладонь в его ладонь. Соль внутри мгновенно откликнулась – хор загудел так громко, что у него закружилась голова.

Земля под ногами дрогнула. Не сильно, но достаточно, чтобы камешки посыпались с обрыва. Туман вокруг сгустился и потянулся к их рукам, окутывая их холодом.

«Что отдашь ты?» – прогремело в его голове. Не один голос, а тысячи. Соль вторила этим словам, повторяя их эхом.

И перед его глазами вспыхнули образы.

Деревня. Его мать, склоняющаяся над грядками, отец, подтачивающий косу. Соседи, смеющиеся у костра. Тепло родного дома, запах сушёных трав, детские голоса… Всё это встало перед ним, как живая картина.

– Нет… – выдохнул он, сжимая зубы. – Не это. Не забирайте это.

Картина дрогнула и рассыпалась. На её месте возник Гайом. Уставший, но мудрый, с посохом в руке. Его слова звучали так ясно, будто он стоял рядом: «Я учил тебя не для того, чтобы держать за руку до конца».

Каэлен вскрикнул и рванулся было вперёд, но друид сжал его руку сильнее. – Не борись. Выбирай.

Следующая картина – Лира. Её глаза, её улыбка, её руки, тянущиеся к нему. И соль внутри загудела жадно, потянулась к этому образу.

– Нет! – рявкнул он, вцепляясь в чужую ладонь. – Этого не отдам. Никогда.

Образы сменялись, словно кто-то листал страницы его жизни: битва у башен, лица погибших, пепел над Империей, крики беглецов, мальчик, спасённый от соли…

И тогда земля спросила снова: «Что отдашь ты?»

Каэлен тяжело дышал. В висках стучало, сердце билось в унисон с гулом соли. Он понимал: если не сделает выбора, соль сама заберёт то, что сочтёт нужным.

Он закрыл глаза. Перед ним встала фигура матери. Она улыбалась, держа его за руки, а за её плечами мелькала деревня – живая, не разрушенная. И он понял: эта память – то, что он держал как щит все эти годы. Она согревала его, но и терзала.

– Если я должен… – прошептал он. – Пусть земля возьмёт мой дом. Пусть возьмёт деревню. Я не забуду, что она была, но не хочу больше видеть, как она умирает во сне.

Туман вокруг задрожал. Друид сжал его руку так, что кости хрустнули. Свет рун вспыхнул ярче, и образы деревни начали растворяться. Дом, мать, отец, соседи – всё уходило, словно в песок. Оставался только холод и пустота.

Когда Каэлен открыл глаза, он понял: он больше не может вспомнить лица родителей. Не мог представить их голос. Только чувство тепла осталось, бесформенное и далёкое.

Он отшатнулся, едва не упав. Лира подхватила его, её глаза были полны ужаса. – Что они сделали с тобой?!

Друид опустил руку. Его взгляд был тяжёлым, но не злым. – Земля приняла твою память. Теперь ты – не пустой.

Соль в груди гудела глухо, но иначе, чем раньше. Она будто смирилась.

Каэлен закрыл глаза и прошептал: – Я… не помню их лиц.

Лира вжалась в него крепче. – Я помню. Я буду помнить за тебя.

Айн смотрела на него долго и наконец произнесла: – Теперь ты действительно стал другим.

Туман вокруг рассеивался медленно, будто не желал отпускать Каэлена. Его дыхание было рваным, руки дрожали, но внутри стояла странная тишина. Соль больше не кричала, не требовала – она будто ждала.

Друиды молча смотрели на него. Их капюшоны скрывали лица, но в тишине чувствовалось признание: проверка завершена. Один из старших сделал шаг вперёд, его голос прозвучал глухо, словно доносился из самой земли: – Ты прошёл. Ты заплатил. Теперь память твоего дома принадлежит Сердцеверию. А ты принадлежишь дороге.

Каэлен хотел возразить, но слов не нашёл. В груди зияла пустота, и он чувствовал её острее любого ранения.

Лира не отпускала его руки. Она смотрела на друидов с отчаянием и злостью. – Вы отняли у него самое дорогое! Как это может быть справедливо?

Один из друидов поднял взгляд, и в его глазах сверкнул тусклый зелёный свет. – Справедливость – это слово людей. Земля не знает его. Земля знает только цену.

Айн шагнула ближе, её голос прозвучал сухо: – Значит, теперь он один из вас?

– Нет, – ответил старший. – Он всё ещё человек. Но он коснулся памяти, и теперь соль будет слушать его иначе. Ему придётся идти туда, куда не может ступить никто из нас.

Каэлен выпрямился. Его тело всё ещё дрожало, но в сердце было ясное понимание: они не просто испытывали его. Они готовили к пути.

– К Сердцеверию, – сказал он.

Друиды кивнули. Их круг начал медленно расходиться, и туман вместе с ними растворялся, открывая дорогу вглубь леса. Там, за переплетением ветвей, угадывалась тропа – узкая, почти невидимая, но ведущая дальше на запад.

Лира прижалась к нему сильнее. – Я пойду с тобой. Что бы ни ждало там.

Айн посмотрела на тропу, её глаза сузились. – И я. Но, если земля снова потребует жертв – пусть сначала попробует взять их с меня.

Каэлен кивнул. Он чувствовал, что слова обеих – это не просто обещания. Это было их решение, такое же твёрдое, как его собственное.

Старший друид протянул руку, и на его ладони лежал маленький кусочек белого кристалла, испещрённый тонкими прожилками. – Возьми. Это знак, что ты принял цену. Он поведёт тебя, когда дорога станет тьмой.

Каэлен взял кристалл. Он был холодным, но внутри тихо пульсировал свет, словно живое сердце.

– Иди, – сказал друид. – Сердцеверие ждёт.

Каэлен сделал первый шаг на тропу. Ветер стих, и в этой тишине он услышал: соль внутри заговорила мягко, как шёпот у самого уха: «Ты начал платить. Но цена ещё впереди».

Он не ответил. Просто крепче сжал руку Лиры и шагнул дальше, туда, где начиналась его последняя дорога.

Глава 1: Город, что дышит солью

Лес, куда вела друидская тропа, не шумел – дышал. Листья здесь не шелестели, а сдвигались друг о друга, как пластины, и от каждого движения в воздухе рождался тихий рокот, похожий на переворот камней в русле. За порогом прошли недели, и лето, начавшись резким жаром, стало оседать: по утрам в траве держалась холодная влага, птицы пели короче, а солнце к полудню не выжигало глаза. Время не стояло – расползалось, как вода в песке, оставляя на коже следы, которых не было вчера.

Каэлен шёл впереди. Он не торопился, но и не медлил: шаг сверял с дыханием леса. Соль в груди за эти дни не требовала – слушала, и от этого её присутствие казалось тяжелее. Иногда, когда тропа сжималась между корнями, он ловил короткий глухой удар – держится; когда шли на подъём, откуда открывалась полоска белёсой степи за кронами, соль отвечала короче – ждёт. Он не делился этим вслух: теперь в его голосе каждое слово что-то значило, и он привык экономить и слова, и чужие силы.

Лира держалась рядом. Её шаг стал тише, плечи – свободнее, она научилась читать тропу по линиям света: где задерживается пыльца, где приседает папоротник от невидимого движения. Иногда она отпускала его руку – не из сомнения, а чтобы проверить куст, налить воды в миску, перевязать ссадину на ладони, и каждый раз, возвращаясь, касалась его локтя так, словно возвращала ему часть себя. В её глазах жила та же вера, но теперь к вере примешивалась привычка к ответственности: к ночам без сна, к людям, что ждали у костра не слов, а решения.

Айн шла замыкающей. За месяцы она приняла лес как достойного соперника: не любила, не боялась – уважала. Её презрение к магии остыло, как железо после ковки, и твёрдость, выточенная степью, держала отряд столь же надёжно, как кожаная петля держит нож на поясе. Она редко говорила, но когда останавливала шаг, оба понимали: впереди то, что нельзя пройти привычкой.

На четвёртой неделе пути лес разошёлся, и тропа вывела их к каменной площадке, где земля выглядела как старая карта: от центра расходились тёмные жилы, и каждая уводила взгляд к своему краю. Там, на границе, стояли люди. Не в зелёных плащах – в серых, неброских, с ремнями, на которых висели ножи и короткие пилы. Лица обветренные, крепкие, и в глазах – усталость плотников, исправляющих то, чего не строили.

– Стой, – сказала Айн, и руку подняла не к клинку, а ладонью вверх. Это был не приказ, а знак: «Считаю дыхание».

Первым шагнул мужчина средних лет. Он не назвался, не спросил имен – посмотрел на Каэлена, на Лиру, на Айн и кивнул коротко, больше себе.

– Вы от друидов, – сказал он без вопроса. – Значит, слышали, что дальше дорога делится. Лес ведёт вниз – к своду. Свод ведёт к Сердцеверию. А верхняя тропа уходит к разломам, где вода ещё не ушла в землю. Если вам нужна вода и люди – идите вверх. Если ответы – вниз.

Лира заглянула Каэлену в лицо, ничего не спросила. Он задержал взгляд на каменной карте: жилы тянулись тем же рисунком, который соль оставляла на стенах городских домов, – не рваные, а счётные, как строчки. Соль в груди ответила тихим «ближе». Вниз.

– Вниз, – сказал он.

Мужчина кивнул, не споря. Только добавил:

– На своде слышно всё громче. Кто слаб – возвращается наверх и молчит до утра. Кто сильнее – спускается ещё. Но даже сильные не всегда поднимаются.

Айн сжала ремень на плече.

– Мы не ищем славы.

– Её там не дают, – коротко ответил мужчина и отступил, освобождая узкий проход между валунами.

Спуск начался сразу: воздух охладился, запахи переложились слоями. Сначала влажная земля – тяжёлая, как хлебный мякиш. Ниже – каменный известковый дух. Тропу перехватили корни, скользкие от мха, и свет стал точечным: падал сверху редкими гвоздями. Где-то далеко просвистела вода – или ветер в узком горле туннеля.

Через час пути голоса появились сами. Не слова, не зов – гул, как от большого холста, который кто-то тянет через край стола. Каэлен остановился, прислонился плечом к стене: соль в груди подстроилась под этот шум, и на миг показалось, что ребра звенят.

– До сюда доводили многие, – сказала Айн, прислушиваясь. – Возвращались не все.

– Мы не первые, – отозвалась Лира. – Но те, кто не поднялся, всё равно с нами.

– Память, – сухо сказала Айн, без привычной усмешки.

Поворот вывел их к своду – настоящему, как в рассказах. Пещера распахнулась неожиданно широким залом, перекрытым гладким каменным куполом, и от каждой кромки вниз сходили жилы – не соляные, каменные, но в них теплился слабый, ровный свет. В центре лежала вода. Не озеро – колодец без стен, круглая чаша, в которой не было ни ряби, ни отблеска. Воду будто плотно накрыли прозрачной тканью.

У воды, опустив ладони на край, стояли двое друидов. Один – тот самый старший, что принимал память, другой – молодая женщина с короткими волосами и грустным взглядом. Они молчали. В тишине слышно было то, о чём говорил лес: дальше слова не помогут.

Каэлен шагнул вперёд и остановился. Соль в груди притихла, как зверь у воды.

– Здесь Сердцеверие? – спросил он, хотя знал, что нет: это только путь к нему.

– Здесь – слух, – сказала женщина-друид. – Если скажешь лишнее, услышишь только себя. Если скажешь честно – услышишь то, что не хочешь слышать. И ты, и те, кто рядом.

Лира кивнула, не глядя на Каэлена. Айн не двинулась, но рука её на ремне ослабла: здесь клинок не поможет.

– Говорят, – продолжил старший, – сверху видно, как город дышит солью. Башни не гаснут. Голос Империи держит людей, как сеть держит рыбу. Если ты спустишься глубже и выдержишь – ты услышишь, как этот голос шьётся на чужой коже.

Слова легли тяжело. Лира впервые за долгое время посмотрела на Каэлена так, будто выбирала между страхом за него и страхом за тех, кто ждёт наверху. Он сделал выбор коротко, не громко:

– Я спущусь.

Друид кивнул. Женщина поставила на каменный край маленький глиняный светильник – огонь вспыхнул тускло, будто стесняясь воды.

– Вниз идут по одному, – сказала она. – Возвращаются как получится.

– Подожду у кромки, – сказала Лира.

– Я тоже, – добавила Айн. – Но если вода начнёт брать, я тебя вытащу, даже если оборвёшься пополам.

Каэлен улыбнулся ей коротко – так, как улыбаются перед боем, где нельзя вытащить ничем, кроме воли. Затем опустился на корточки, коснулся пальцами гладкой, неподвижной поверхности. Холод ударил в кожу, но не зубами – мыслью. Соль внутри шевельнулась и легла ровно. Он вдохнул и спустил ладонь глубже.

Город, что дышит солью, открылся сразу.

Холод ухватил его, словно не вода, а воздух, вытянутый из жилы. Ни брызг, ни движения – просто шаг вглубь, и вся тяжесть леса, вся тишина друидского свода растворились.

Каэлен стоял среди города, но это был не тот город, что он знал. Башни возвышались выше, чем в реальности, их руны светились белым светом, и каждый луч пронизывал воздух, как сеть. Люди шли по улицам – ровными потоками, не глядя друг другу в глаза, их шаги звучали одинаково, будто ими управлял один и тот же барабан. Над всем этим стоял голос, тихий, но заполняющий каждую щель, как дым: «Империя – я. Империя – вечна. Вечность – в памяти».

Голос был знаком. В нём слышался Элиан. Но соль внутри Каэлена не кричала от боли, как раньше, и не рвалась наружу. Она отзывалась эхом, будто поддакивала: да, слышим, да, помним.

Он сделал шаг по каменной улице. Камни под ногами мягко хрустнули, как если бы он ступил по соли, но они не рассыпались. Слева стояли дома. Их окна были открыты, но за ними – не люди, а белые силуэты. Они сидели за столами, спали на постелях, смотрели в пустоту. Их лица были гладкими, словно соль стёрла выражение. И всё же изнутри тянулись шёпоты.

«Мы остались… Мы слушаем… Мы – его дыхание…»

Каэлен сжал зубы. Шёпоты не были криками боли, как в степи. Это было хуже: покорность, обволакивающая, липкая, как воск, затянувший свечу.

Он шагнул дальше, и башни впереди ожили. Их руны мигнули, и изнутри донёсся смех. Не громкий, не человеческий – смех, который превращал слова в трещины. В этом смехе он узнал Элиана: не учителя, не товарища, а того, кто выбрал остаться, чтобы стать диктатором.

– Ты идёшь по моему городу, – сказал голос. Но губы у башен не двигались, и ни один силуэт не открыл рта. Голос шёл сразу отовсюду. – Ты думал уйти? Ты думал забыть? Но ты слышишь, Каэлен. Ты всё ещё слышишь.

Каэлен остановился. Соль в груди дрожала, как натянутая струна. Он хотел ответить, но понимал: слова могут стать петлёй.

И тогда Лира заговорила – но не рядом, а внутри. Её голос всплыл, как тёплый ветер сквозь лёд: «Не слушай его. Ты идёшь не к нему, а к истоку. Помни это».

Каэлен вдохнул. В груди соль не смолкла, но ответила мягче, почти уважительно.

– Я слышу, – сказал он. Его голос дрогнул, но отозвался гулом по улицам. – Но я не твой.

Башни засмеялись снова. На этот раз громче, так что белые силуэты качнулись, будто волной.

– Ты – мой, – ответил голос. – Потому что слышишь. Потому что память – не твоя. Память – моя.

Каэлен зажмурился, и мир вздрогнул. Белые фигуры распались, как соль в воде. Башни рассыпались, свет их поблек, и он снова стоял у свода. Ладони его были мокрыми, дыхание сбивалось, а сердце било в груди так, будто соль внутри билась вместе с ним.

Лира наклонилась к нему, глаза её были полны тревоги. – Что ты видел?

Он поднял взгляд на воду, которая снова стала неподвижной. И сказал: – Город. Башни. И голос. Он жив. Он держит их. И он ждёт меня.

Старший друид медленно кивнул. – Ты спустился и вернулся. Немногие возвращаются.

Айн скрестила руки, её лицо было жёстким. – Значит, Элиан всё ещё держит Империю.

Каэлен посмотрел на неё и почувствовал, как соль внутри шепчет: да, держит, да, ждёт.

Но он не повторил этих слов. Он только тихо произнёс: – Тогда нам придётся идти быстрее.

И в глубине свода эхо ответило – не камнем, не водой, а солью: «Ближе».

Когда Каэлен отступил от свода, воздух в зале стал казаться тяжелее. Тени друидов двигались медленно, будто каждое их движение было заранее рассчитано, и даже треск факелов звучал приглушённо. Лишь дыхание его самого рвалось неровными вздохами.

Старший друид не спешил заговорить. Он стоял у кромки воды, всматриваясь в её поверхность, как в зеркало. Только когда тишина стала почти невыносимой, он обернулся. Его лицо было похоже на высушенную кору, а голос звучал, словно ветер в корнях древнего дерева.

– Он ещё держит цепи, – произнёс старик. – Значит, выбор сделан не только тобой.

Каэлен сжал кулаки. Он всё ещё чувствовал в груди дрожь соли, будто её хор боялся затихнуть. – Он стал частью Империи, – сказал он. – Но Империя – это люди. И они теперь не живые… они – его.

Лира положила руку ему на плечо. Её прикосновение было тёплым, но в глазах светился страх, тот самый, что сжигал её ночами после кошмаров. – Ты видел их?

– Видел, – коротко ответил он. – Белые силуэты. Пустые глаза. Они шли, но не сами. Их вёл его голос.

Айн фыркнула и отвела взгляд. – Я говорила. Так всегда бывает. Стоит людям дать магию – и они станут её рабами. А тут ещё и голос Архимага. Пусть Империя сгорит в собственных цепях.

– Но это не только их беда, – тихо заметил Каэлен. Он смотрел прямо на неё, и впервые в его взгляде было меньше юности и больше тяжести прожитого. – Ты сама видела: соль не останавливается на границах.

Айн хотела возразить, но замолчала. Её рука легла на рукоять клинка, и пальцы сжали сталь так крепко, что костяшки побелели.

Старший друид поднял посох. Руны на нём зажглись мягким светом, словно внутри пробудился огонь. – То, что ты видел, – сказал он, обращаясь к Каэлену, – это не просто память города. Это предупреждение. Башни не рухнули окончательно. Они стали частью его. А он – частью их.

– Ты говоришь, будто они слились, – нахмурилась Лира.

– Так и есть, – кивнул друид. – И если когда-нибудь соль доберётся до Сердца Мира, то голос этого человека будет звучать вместе с её хором.

Каэлен почувствовал, как по спине пробежал холод. Он хотел сказать «нет», хотел возразить, что Элиан – лишь человек, пусть даже ставший сосудом. Но соль в груди ответила тягучим эхом: да, может быть так.

– Значит, у нас мало времени, – сказал он наконец. – Слишком мало.

Старший друид посмотрел на него так, будто видел насквозь. – Ты всё ещё ищешь ответ, мальчик. Но помни: время течёт, и с каждым днём память соли становится сильнее, чем память людей.

Эти слова пронзили Каэлена глубже, чем он хотел признать. Он кивнул, хотя внутри бушевала буря.

Лира обняла его за руку. – Мы найдём путь, – сказала она. – Вместе.

Айн молчала, но её молчание не было согласием – скорее вызовом.

Старший друид повернулся к воде, поднял посох и ударил им о камень. Вода во своде дрогнула, её поверхность пошла кругами, будто в неё бросили тяжёлый камень. – Путь на запад открыт, – произнёс он. – Но за ним нет дорог. Только тишина. Если вы хотите дойти – вам придётся слушать её.

Каэлен кивнул. Соль в груди зазвенела, словно отзывалась на его согласие. Но этот звон был глухим, похожим на предвестие, а не на надежду.

И он понял: настоящая дорога только начинается.

Они вышли из каменного зала под серое небо. В горах уже лежал первый снег – лёгкая корка на склонах, хрустящая под ногами. Ветер здесь был острым, несущим запах хвои и соли, смешанных в странное, режущее дыхание.

Каэлен остановился на уступе. Внизу простиралась долина, а дальше, на горизонте, в смоге угадывались башни Империи. Они были так далеки, что больше напоминали зубцы на челюсти древнего зверя, но даже отсюда чувствовался их гул. Казалось, что сами горы дрожат от этого звука.

– Он жив, – тихо произнёс Каэлен. – Я чувствую его даже отсюда.

Лира шагнула рядом, её пальцы нашли его ладонь. Она вглядывалась в тот же горизонт, но взгляд её был тревожным. – Если он стал частью башен, значит, у него нет границ. Мы можем уйти хоть на край степей – он всё равно достанет нас.

– Пусть попробует, – резко бросила Айн. Она с силой затянула ремень на плече и поправила клинок. – Я не боюсь ни его, ни соли. Степи научили: всё, что идёт за тобой, можно либо убить, либо оставить умирать.

Каэлен не ответил. Он смотрел в серое марево и думал, что слова Айн слишком просты для того, что происходило. Элиан больше не был человеком, которого можно было просто сразить клинком. Башни дышали вместе с ним. Город стал его телом. И пока люди в нём живы – он жив тоже.

Соль внутри шевельнулась. Она не кричала, не звала, а будто наблюдала за его мыслями. Тонкая, едва слышная вибрация пробежала по груди. «Он часть нас. Но ты – тоже».

Каэлен вздрогнул и сжал кулаки. Не хотел слушать, но хор не умолкал. В этом голосе не было ярости – только констатация. Факт, от которого нельзя отвернуться.

– Мы должны идти, – сказал он, не глядя на спутниц. – Пока зима не закрыла перевалы.

Старший друид вышел следом. Его шаги были медленными, но твёрдыми, посох глухо стучал о камень. – Вы идёте туда, где кончаются дороги, – сказал он. – Дальше – только память. Люди забудут, что вы были, но соль запомнит всё.

Лира сжала руку Каэлена крепче. – Пусть помнит. Если в конце пути мы найдём ответ, всё остальное неважно.

Айн усмехнулась, но в её усмешке не было веселья. – Ты думаешь, там есть ответ. Я думаю – там есть только смерть. Но… что ж. Лучше смерть в пути, чем рабство в Империи.

Каэлен ничего не сказал. Он только шагнул вперёд, туда, где тропа уходила вниз, в сторону степей. Ветер ударил в лицо, и вместе с ним в груди вновь зашевелился шёпот соли.

«Мы ждём. Мы в каждом шаге. Идёшь – и платишь».

Он глубоко вдохнул. Слова наставника, сказанные полгода назад, снова ожили в памяти: не всё, что просит соль, ты должен отдать.

И всё же он знал – платить придётся. Вопрос был только в том, сколько у него ещё осталось.

Спуск в долину оказался тяжелее, чем ожидалось. Тропа, ещё недавно накатанная караванами, теперь заросла камышами и кустарником. В некоторых местах её вовсе размыли дожди, оставив лишь серые ленты грязи, по которым ноги скользили вниз.

Снег лежал клочьями, прячась в тени скал и под корнями сосен. Но внизу, в долине, зима ещё не вступила в полную силу: здесь земля была сырой, а воздух пах гнилью и дымом.

– Смотри, – первой заметила Айн. Она присела у старого кургана и указала вперёд. – Следы.

На влажной земле чётко отпечатались цепочки босых ступней, перемежающихся глубокими колеями от повозок. Следы были не свежие, но и не старые: неделя, максимум две.

Лира нахмурилась. – Беженцы. Или кочевники?

Айн провела ладонью по следу колеса и покачала головой. – Нет. Кочевники так не двигаются. Это люди, у которых не осталось сил. Их гнали или они сами бежали.

Каэлен молча смотрел на эти следы. Соль внутри отозвалась гулом, словно память самой дороги ожила. Он увидел перед глазами: люди, тащившие мешки, женщины, поддерживающие стариков, дети с пустыми глазами, смотрящие на серое небо. В их дыхании уже была соль – он чувствовал это, хотя и не хотел.

– Они шли с востока, – тихо сказал он. – Из Империи.

Айн бросила на него тяжёлый взгляд, но не спорила. Она знала: если он говорит так – значит, слышит больше, чем обычные глаза.

Дальше дорога вывела их к развалинам. Когда-то здесь стояла деревня – десяток домов с покосившимися крышами, колодец и крошечный рынок у дороги. Теперь от домов остались только чёрные каркасы. Дерево прогорело, камень покрылся белыми пятнами. Колодец был завален досками, словно кто-то пытался закрыть то, что внутри.

Лира остановилась у одного из домов, тронула почерневшую стену. – Недавний пожар. Ещё держится запах.

Каэлен шагнул к колодцу. Соль внутри зашептала, едва он приблизился: «Здесь были. Здесь мы остались».

Он потянулся к доскам, но Айн резко схватила его за руку. – Не смей. Ты видел, что случилось в той деревне полгода назад. Хочешь снова вызвать их?

Каэлен посмотрел ей в глаза. Там не было страха – только усталость и злость. Он отстранился, но соль внутри продолжала гудеть, словно рвалась наружу.

В этот момент из-за поворота дороги послышался шум. Сначала – треск сухих веток под ногами, потом – голоса. Люди.

Айн мгновенно выхватила клинок, Лира схватила Каэлена за руку, но он поднял ладонь: – Подождите.

Из-за каменного холма показались фигуры. Мужчины и женщины в рваной одежде, лица впалые, глаза полны тревоги. Их было с два десятка. Они шли кучно, поддерживая друг друга, таща мешки и детей.

При виде Каэлена и его спутниц люди замерли. Женщина в передних рядах вскрикнула, узнав силуэт юноши, и выронила мешок.

– Это он! – закричала она, указывая прямо на Каэлена. – Я видела его в столице! Это он шёл с солью за плечами!

В толпе поднялся гул. Кто-то отшатнулся, прижимая детей, кто-то выхватил ножи и палки. В глазах людей снова разгорался тот же страх, что он видел уже не раз.

Айн нахмурилась и встала впереди, заслоняя его плечом. – Попробуйте – и я вас всех уложу здесь.

Но Каэлен сделал шаг вперёд. Голоса соли в груди усилились, перемешались с криками этих людей. Он чувствовал, как их боль и ужас тянутся к нему, как рана, которую нельзя перевязать.

– Я слышу вас, – сказал он ровно, и голос его прозвучал громче, чем позволял обычный человеческий. – Но я не ваш враг. Я не соль.

Толпа загудела, одни отступили, другие, напротив, шагнули ближе. И Каэлен понял: его путь снова переплетается с судьбой тех, кто бежит.

Толпа колыхалась, словно зыбкое море, готовое либо сомкнуться и растерзать, либо расступиться. Детский плач резал воздух, кто-то ругался, кто-то шептал молитвы, а над всем этим звучал глухой шорох – люди перешёптывались, указывая на Каэлена.

– Он слышит соль! – выкрикнул мужчина с впалыми щеками, держа в руках ржавый кинжал. – Я видел таких! Они поворачивают соль против живых!

Женщина, та самая, что первая закричала, упала на колени, схватив сына за плечи. Мальчик кашлял, грудь его вздымалась неровно, на коже проступали белёсые пятна. Она подняла к Каэлену заплаканные глаза: – Если ты слышишь… тогда помоги ему! Прошу!

Люди вокруг вздрогнули, переглядываясь. Одни зашептали, что это ловушка, другие – что, может, именно он и есть спасение.

Айн шагнула вперёд, клинок её сверкнул. – Всем назад! – рявкнула она. – Если хоть один из вас двинется к нему, я…

– Подожди, – перебил её Каэлен. Он чувствовал, как соль внутри оживает, поднимаясь, будто буря в его груди. Её хор нарастал, сливаясь с криками людей. Он шагнул ближе к женщине и её сыну.

Лира вцепилась в его руку. – Ты уверен? Они уже боятся тебя. Если ты сделаешь шаг – страх только усилится.

– Если я не сделаю шаг, он умрёт, – ответил Каэлен, и голос его прозвучал тише, чем шум толпы, но Лира услышала в нём ту твёрдость, которая не нуждалась в словах.

Он опустился на колени рядом с мальчиком. Ребёнок дышал прерывисто, губы у него были сухие и потрескавшиеся, а глаза закатывались. Белёсые прожилки, словно тонкие корни, ползли по его коже. Соль уже взяла его дыхание.

Хор в груди Каэлена загремел: «Он наш. Он уже в нас. Отпусти».

Каэлен зажмурился, прижал ладонь ко лбу мальчика. – Нет. Вы не возьмёте его. Не сейчас.

Толпа ахнула, когда свет пробежал по его пальцам. Не яркий, не жгучий – мягкий, как дыхание огня в очаге. Белые прожилки на коже мальчика дрогнули, словно боролись, а потом начали отступать, растворяясь под кожей.

Ребёнок задышал ровнее, глаза его медленно открылись. Он посмотрел на мать и слабым голосом прошептал: – Я… хочу пить.

Женщина разрыдалась, прижимая его к себе. Люди вокруг шумели – одни падали на колени, другие отступали ещё дальше, как от чудовища.

– Чудо…– Нет, это обман! Он связался с солью! Она слушает его! – Но он спас его! Ты видел?! Он спас!

Толпа раскололась пополам. Одни тянули руки к Каэлену, будто он был их последней надеждой. Другие хватались за камни и ножи, в их глазах горел ужас.

Айн встала рядом с ним, заслоняя плечом. Её клинок был наготове, но взгляд – суровым. – Ты только что подписал себе приговор. Теперь они будут требовать этого от тебя снова и снова.

Лира присела рядом, её ладонь легла на его руку. – Но, если бы ты отвернулся, ты потерял бы самого себя.

Каэлен поднял взгляд. Он видел в глазах людей неблагодарность и не ненависть – он видел то, что было страшнее всего: ожидание. Они будут ждать от него новых чудес. А значит, каждая его остановка станет их судом.

Соль внутри отозвалась тихим эхом, как насмешка: «Ты дал им жизнь. Теперь они твои».

Каэлен встал, сердце его билось тяжело. Он знал: дорога на запад только началась, а на его плечи уже легла новая ноша – не соль, а люди.

Толпа постепенно стихала, словно ветер, пробежавший по степи, и оставивший за собой лишь тихое эхо. Люди, ещё недавно кричавшие и готовые швырять камни, теперь шептались. Одни смотрели на Каэлена с почтением, другие – с тем же ужасом, но уже без решимости бросаться вперёд. Воздух был густым от напряжения, пахнул гарью и потом, и в нём чувствовалось что-то новое – ожидание.

Из толпы вышел мужчина средних лет. Его лицо было покрыто ожогами, на плече висела рваная повязка, пропитанная засохшей кровью. Он хромал, но шаг его был твёрдым, и голос, когда он заговорил, прозвучал над остальными уверенно: – Я был там. В столице. Я видел, как всё обрушилось. – Он остановился прямо напротив Каэлена. – Ты был там тоже, не так ли?

Каэлен молчал. Но молчание было признанием.

Мужчина выдохнул, и в его глазах отразилась усталость. – Башни рухнули, небо открылось. Мы думали – это конец. Что мы свободны. Люди плакали и обнимали друг друга на улицах, верили, что начнётся новая жизнь. Но радость длилась всего одну ночь.

Он поднял руку, показав на восток, туда, где над горизонтом всё ещё тянулась чёрная дымная полоса. – Он вернулся. Архимаг. Элиан. – Слово было произнесено с горечью и трепетом, будто это имя уже стало символом – не человека, а силы. – Он стоял среди башен, и соль лилась из его глаз, как свет из раны. Его голос звучал не из уст – а из стен, из самой земли. Он сказал, что Империя мертва. Но он даст ей новое сердце.

Толпа ахнула. Женщины прижимали детей, мужчины нахмурились. Кто-то перекрестился по-старому, забытым жестом.

– Люди падали на колени, – продолжал мужчина, – многие кричали, что он – бог. Что он их спаситель. Но те, кто не захотел склониться… – его голос сорвался. – Я видел, как их тела превращались в белые узлы. Они кричали, а потом кричали уже стены.

Он замолчал, и в степи воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом ветра.

Каэлен почувствовал, как соль внутри зашевелилась. Голоса множества людей – тех, что были поглощены башнями, – откликнулись в его груди, болезненным хором.

«Мы в нём. Мы – его соль. Мы – его голос».

Юноша стиснул зубы. Ему стало тяжело дышать, словно каждая струя воздуха была пеплом.

Лира наклонилась к мужчине. Её голос дрожал, но в нём звучала стальная нота: – Ты видел его сам?

– Видел, – кивнул тот. – Он стоял, как тень, но соль держала его тело. Он говорил, и люди шли к нему. Даже те, кто клялся, что не примет его власть. Они шли. Потому что другого выбора у них не было.

Айн нахмурилась, сжимая клинок так, что костяшки её пальцев побелели. – Значит, Империя уже не Империя. Она стала его сосудом.

Мужчина хрипло рассмеялся. Смех его был горьким, будто треск сухой травы. – Империя никогда и не была нашей. Она всегда была башнями. А теперь башни – это он.

Эти слова пронзили Каэлена, как нож. В груди соль ответила эхом: «Он – Империя. Он – соль. А ты – кто?»

Он не ответил. Только смотрел на землю под ногами, где белые жилы соли проступали сквозь пыль, словно сама степь подслушивала их разговор.

Толпа загудела. Кто-то сказал: – Если Элиан жив… то, может, это и к лучшему. Он наведёт порядок. – Порядок? – выкрикнула женщина с ребёнком. – Он превращает людей в соль! – Лучше соль, чем голод! – рявкнул старик. – Хоть вечность будет! – Вечность в оковах – хуже смерти!

Гул нарастал, словно сама земля зашумела.

Айн шагнула вперёд и ударила клинком о камень. Искры разлетелись, и шум стих. – Хватит! – её голос был суровым и резким. – Вы бежали, чтобы жить, а не спорить о том, какой бог или диктатор держит вас в цепях. Хотите смерти – вернитесь в Империю. Хотите выжить – идите с нами.

Люди замерли. В их глазах читался страх, сомнение, злость. Но ни один не осмелился возразить.

Каэлен поднял голову. Он смотрел на эти измученные лица и понимал: перед ним не воины, не герои, а простые люди. Они бежали не ради идеи, не ради борьбы. Они бежали ради куска хлеба, ради глотка воды, ради того, чтобы дети прожили ещё один день. И теперь они смотрели на него – одни с надеждой, другие с ненавистью, но все одинаково требовательно.

Соль внутри загудела, будто зная их мысли: «Они твои. Их путь – твой путь. Их память – твоя плата».

Каэлен закрыл глаза, и голос его прозвучал тихо, но так, что его услышали даже в последнем ряду: – Мы идём на запад. Кто хочет – идёт с нами. Но я не буду вашим вождём. Я не дам вам вечность. Я только слушаю.

И снова тишина повисла над степью.

Когда они двинулись в путь, степь встретила их молчаливым дыханием. Ветер шёл с востока, пах пеплом и гарью, напоминая о том, что позади осталась столица, где всё ещё бушевал огонь и где соль уже подняла свой новый трон. Но впереди – только пустота, длинная дорога, петляющая между редкими курганами и выжженной травой.

Колонна растянулась на десятки шагов. Впереди шёл Каэлен с Лирой и Айн, за ними – измождённые беглецы. Дети тащились на руках у матерей, старики опирались на кривые посохи. Мужчины держали в руках оружие – не мечи, а обломки лопат, топоры, ржавые ножи. Никто не строил иллюзий: если придётся сражаться, они умрут. Но всё же шагали.

День клонился к закату, и степь окрашивалась в золотисто-багровые тона. Солнце висело низко, словно само устало смотреть на бегущих людей. Тени вытягивались, и в этих тенях порой мерещились белые силуэты – будто соль следила за каждым их шагом.

Каэлен чувствовал их сильнее, чем остальные. Соль в груди отзывалась на каждое дыхание колонны. В памяти вспыхивали лица – одни он никогда не видел, другие мелькали в кошмарах. Они не были врагами, но и не были молчаливыми спутниками: каждый их шёпот рвал душу.

«Мы были здесь. Мы остались в земле. Ты ведёшь их. Но куда?»

Он шагал твёрдо, хотя внутри всё дрожало. Лира шла рядом, её рука крепко держала его ладонь. Она не спрашивала, что он слышит, не просила поделиться – просто была рядом. Айн, наоборот, смотрела на колонну с холодным прищуром. Её плечи были напряжены, клинок наготове. Для неё эти люди были не спутниками, а обузой, которую она терпела ради Каэлена.

На закате они достигли оврага, где между камнями журчала узкая струя воды. Когда-то здесь, наверное, был ручей, но теперь осталась лишь жила влаги, пробивающаяся сквозь соль. Люди бросились к ней, словно к сокровищу. Кто-то пил жадно, роняя воду на землю, кто-то наполнял глиняные кувшины и треснувшие мехи.

Каэлен присел у берега и зачерпнул ладонью. Вода была тёплой, с привкусом соли, но всё равно живительной. Он закрыл глаза, позволив ей стечь по губам. Но вместе с влагой в нём ожил хор.

«Мы в этой воде. Мы – её память. Ты пьёшь нас».

Он вздрогнул, едва не расплескав воду. Лира заметила это и осторожно коснулась его плеча. – Опять они? – спросила она тихо.

Каэлен кивнул. – Они везде. В земле, в воде, в ветре.

Айн, стоявшая неподалёку, фыркнула. – Тогда привыкни. Степь полна мёртвых. И если будешь слушать каждого – сойдёшь с ума раньше, чем дойдём.

Каэлен хотел ответить, но замолчал. Она была права – и в то же время нет. Потому что он знал: не слушать он уже не мог.

Ночь опустилась быстро. Люди разложили костры – маленькие, чтобы не привлечь внимания. Дети прижались к матерям, мужчины сидели молча, затаив дыхание. В тишине ночи слышался только вой ветра и далёкие трески – словно где-то в степи ломались деревья, хотя деревьев здесь не было.

Каэлен сидел у костра вместе с Лирой и Айн. Пламя отражалось в её глазах, и в нём он видел тревогу, которая не покидала её. Она не говорила – но сама её тишина была громче любого крика.

Айн, точившая клинок, вдруг подняла голову. – Слышите? – её голос был низким, настороженным.

Все замерли. И тогда из тьмы донёсся звук: медленный, вязкий скрежет, как будто кто-то тянул по земле камень. Потом второй. И ещё.

Дети заплакали, женщины вжались в мужчин.

Каэлен почувствовал, как соль внутри завыла. Голоса стали резкими, хриплыми: «Они идут. Они застряли. Они – не живы, но и не ушли».

И в тот же миг из мрака выступили первые фигуры. Белые силуэты, треснувшие, с пустыми глазницами. Их шаги были неровными, но каждый удар ноги о землю отзывался эхом по оврагу.

Толпа вскрикнула, поднялась, кто-то выхватил ножи. Айн шагнула вперёд, клинок её засверкал.

– Узлы, – сказала она спокойно. – Готовьтесь.

Каэлен поднялся, и соль в груди загудела, как колокол. Он чувствовал: это не просто враги. Это память самой степи, заключённая в мёртвые тела. И они пришли за ними.

Узлы приближались медленно, но каждый их шаг отзывался в сердце Каэлена, словно удары каменного молота. Сначала их было трое, потом за ними показались новые силуэты – пять, десять… двадцать. Белые тела, изломанные, с трещинами, в которых мерцал тусклый свет, двигались так, будто сама степь толкала их вперёд.

Толпа беглецов завопила. Женщины оттаскивали детей, мужчины вскидывали ржавые клинки, но было ясно: эта оборона не выдержит и первого удара.

Айн шагнула вперёд, её клинок сверкнул в отблесках костра. – Держите строй! – крикнула она. – В круг, быстро!

Но люди метались, сбивались друг о друга. Один мужчина бросился прочь, и тут же из темноты к нему метнулся узел: его белая рука схватила беглеца за плечо, и раздался треск – будто сломали сухую ветку. Мужчина упал, его крик оборвался, а тело застывало прямо на глазах, покрываясь белым налётом.

– Нет! – закричала женщина и бросилась к нему, но другие удержали её.

Каэлен застыл. В груди соль кричала, её хор сливался с этим треском. Он чувствовал каждого узла, как чувствует собственные пальцы. Они были памятью, запертой в теле, что не умело умирать.

Лира схватила его за руку: – Не иди! Они убьют тебя!

Но Каэлен сделал шаг вперёд. Соль отзывалась на его движение, хор усиливался. Он понял: они слышат его.

– Я слышу вас! – крикнул он, голос его дрожал, но он говорил громче, чем думал возможно. – Вы не враги. Вы – память. Остановитесь!

На миг всё замерло. Узлы, уже почти ворвавшиеся в круг костров, пошатнулись. Их тела затряслись, словно их дёргали невидимые нити. Кто-то из беглецов вскрикнул: – Он колдует! Он один из них!

Айн рявкнула: – Молчать! Или вы мертвы раньше, чем они дойдут!

Каэлен закрыл глаза. Внутри звенел хор: сотни голосов, плачущих, кричащих, умоляющих. Он понял – может протянуть руку. Не к ним, а в них.

Он поднял ладони, и белый свет медленно заструился меж пальцев. Узлы дрогнули, их шаги стали неровными. Одни застыл, другие начали осыпаться белым прахом, словно снег.

Но часть всё же рванулась вперёд. Соль внутри Каэлена завыла: «Отпусти нас! Освободи! Но заплатишь!»

Он стиснул зубы. – Я отпускаю… – прошептал он.

И в тот же миг три ближайших узла разлетелись на белые осколки, растворяясь в воздухе, будто никогда не существовали.

Толпа ахнула. Кто-то упал на колени, кто-то вскрикнул от ужаса.

Айн сражалась рядом, её клинок разил тех, кто ещё двигался, с хрипом и треском рассекал соляные оболочки. Лира держала Каэлена за плечо, словно боялась, что он упадёт.

Когда последний из узлов осыпался, над оврагом воцарилась тишина. Лишь ветер гнал по земле белую пыль, а в груди Каэлена всё ещё звенел хор – теперь тише, но резче, будто оставивший в нём трещину.

Он опустился на колени, дыхание вырывалось рывками. Лира склонилась к нему: – Ты жив?

Каэлен кивнул, хотя руки его дрожали. – Они ушли. Но… я отдал часть себя.

Айн подошла, клинок её был заляпан белой пылью. Она смотрела на него тяжёлым взглядом. – Ты спас их. Но каждый раз будет так. Они будут приходить, и они будут требовать.

Каэлен поднял глаза, полные усталости. – И, если я не услышу – они будут убивать.

За их спинами беглецы толпились, одни шептали молитвы, другие смотрели на него с ненавистью и страхом. Но теперь никто не смел поднять руку.

Ночь снова легла на степь. Но тьма уже казалась другой: в ней звучали голоса, и Каэлен знал – они будут с ним до конца дороги.

Ночь держала колонну в тисках, и каждый шаг давался людям с трудом. Тишина после схватки была хрупкой, как тонкий лёд: стоило ей треснуть – и всех снова утянет в бездну крика.

Беглецы двигались плотнее, чем раньше, сбиваясь в кучу. Женщины прижимали детей, мужчины озирались, хватаясь за ржавые клинки и дубины. Но опасность теперь исходила не только из темноты, а изнутри самой колонны.

– Он сделал это, – прошептал кто-то, глядя на Каэлена. – Одним словом. Узлы слушали его, как собаки хозяина.

– Он их не повелевал, он их освободил, – возразила женщина с ребёнком на руках. – Если бы хотел – мы бы все превратились в соль. Но мы живы.

– Живы… пока он этого хочет, – зло процедил мужчина с обожжённым лицом. Его голос резал воздух. – Сегодня он «освободил», завтра решит иначе – и всё. Кто проверит его? Кто сможет остановить?

Слова его подхватили ещё двое, и ропот прошёл по рядам. Люди смотрели на Каэлена с суеверным ужасом, а кто-то – наоборот, с благоговением.

– Это знак, – прошептала старуха, что едва держалась на ногах. – Сердцеверие дало нам проводника. Он ведёт нас туда, где есть тишина.

– Ведёт в пасть соли! – закричал худой человек с впалыми щеками, тот самый, что раньше выкрикивал обвинения. Его глаза блестели лихорадочно, голос дрожал от злости. – Разве вы не видите? Он такой же, как Архимаг! Сначала обещает память, а потом обернёт вас в рабов!

Толпа вздрогнула. Кто-то перекрестился по старому обычаю, кто-то схватил детей покрепче. И снова колонна разделилась на два лагеря – одни шагали ближе к Каэлену, другие старались держаться подальше, словно сам воздух вокруг него был отравлен.

Лира шагнула вперёд, глаза её горели: – Он не просил следовать за ним! Он сказал ясно: идёт своим путём. Но он не отвернулся, когда ваш мальчик умирал. Он не отвернулся, когда узлы пришли! Это ли не доказательство?

Худой расхохотался – смех его был хриплым, надломленным: – Доказательство? Ха! Это только приманка. Он кормит вас крошками милости, чтобы потом сожрать целиком!

Айн резко шагнула к нему, клинок блеснул в её руке. – Ещё слово – и я вырву твой язык, – сказала она спокойно, но в её голосе звенела угроза, которая не оставляла сомнений.

Мужчина отшатнулся, но взгляд его остался полным ненависти.

Каэлен стоял молча. Соль в груди гудела – не криком, не плачем, а тихим эхом. Она будто слушала спор людей и ждала его ответа.

Он поднял глаза. – Я не ваш бог и не ваш палач. Я человек. Я слышу соль, потому что она кричит. И если я смогу сделать так, чтобы вы жили хоть один день дольше, я это сделаю. Но не просите от меня большего.

Толпа замерла. Кто-то опустил голову, кто-то отвёл взгляд, но напряжение осталось. Никто не верил до конца, никто не отвергал полностью.

И колонна двинулась дальше, расколотая надвое, как само сердце мира.

Рассвет встретил их не светом, а тяжёлым дымом. Восток полыхал багровым заревом, и солнце пробивалось сквозь него с трудом. Оно висело над горизонтом тусклым, словно медное, и каждый его луч отдавал в землю оттенком ржавчины.

Ночь не принесла отдыха. Беглецы шли до самого утра, надеясь, что за линией холмов их оставят в покое – и соль, и голоса, и память. Но надежда оказалась такой же зыбкой, как туман, стелившийся по степи.

Люди были измотаны. Дети плакали, женщины тащили на себе узлы с вещами, мужчины вяло озирались по сторонам, каждый шаг отдавался болью. Голод скручивал животы: у многих не осталось ничего, кроме горсти сухих корок и мутной воды в мехах.

У оврага, где они остановились, начались споры.

– Мы должны искать пищу, – сказал один из мужчин, хмурый и серый от усталости. – Так мы не дойдём и до следующего заката.

– И где ты её найдёшь? – резко возразила женщина, чьи руки были в бинтах. – Всё вокруг мертво. Даже птицы ушли отсюда.

– Значит, мы умрём! – выкрикнул худой человек, и голос его дрогнул. – Но лучше умереть людьми, чем идти за ним, как стадо!

Он ткнул пальцем в Каэлена. И снова десятки глаз повернулись к юноше, теперь уже мужчине, в чьих плечах и взгляде было больше тяжести, чем лет.

Каэлен сидел на камне у оврага. Он не отвечал сразу. Соль внутри него пела тихо, но настойчиво, подсказывая слова.

– Здесь нет лёгкой дороги, – сказал он наконец. – Но степь не мертва до конца. В её корнях ещё есть жизнь. Я знаю травы, что дают силу, даже когда земля иссушена. Если вы хотите идти – ищите их со мной.

Его голос прозвучал твёрдо, но ропот не стих. Кто-то скривился, кто-то отвернулся. Но несколько человек всё же поднялись, двинулись за ним: солдат с обожжённым лицом, мать спасённого мальчика, ещё двое юношей.

Они собирали травы на склонах оврага, ломали сухие корни, находили жёсткие клубни, что прятались под коркой земли. Каэлен показывал, какие можно есть, какие – нельзя. Он работал молча, и люди молчали рядом, словно боялись лишним словом спугнуть эту крохотную надежду.

Когда вернулись, Айн уже развела огонь. Пламя было слабым, но над ним повисли котлы, куда бросали корни и травы. Запах был горьким, но он был едой.

Толпа ела жадно, не разбирая вкуса. Даже худой человек, что кричал громче всех, не удержался – его руки дрожали, когда он засовывал в рот куски варёных корней.

Лира смотрела на Каэлена. В её взгляде было облегчение, но и тревога. Она знала: эти люди всё равно не перестанут бояться. Сегодня они ели благодаря ему, завтра – снова назовут проклятым.

Айн подошла ближе, оперившись на клинок. – Ты даёшь им еду, но они всё равно будут рвать тебя на куски, – сказала она тихо. – В степях это знают: сытый волк кусает не меньше, чем голодный.

Каэлен кивнул. Его лицо было усталым, но твёрдым. – Пусть кусают. Но пока они идут, я не брошу их.

Соль в груди гудела, и в её хоре звучало новое: память о голодных, память о тех, кто падал в пыль, так и не дойдя до весны. Она принимала его слова, как свою клятву.

Солнце поднялось выше. День начинался, и вместе с ним – новый путь на запад, где ждали не только степи, но и выборы, которые нельзя будет отложить.

К полудню они вышли из оврага и двинулись дальше, туда, где степь становилась шире и тише. Дорога превращалась в едва заметную тропу, пробитую караванами и копытами, но теперь она казалась заброшенной: нигде не виднелось следов жизни, лишь белёсый налёт соли, что покрывал камни и сухую траву.

Ветер усилился. Он дул с запада, холодный, пронзительный, будто зимний. Листья редких кустов дрожали, а на их краях блестели крошечные кристаллы инея. Солнце ещё стояло высоко, но его свет был обманчивым – он не грел, а лишь высвечивал холод, спрятавшийся в земле.

Люди шагали медленно. Каждое движение давалось с трудом, и страх, что ещё недавно рвал их крики на части, теперь сменялся изнуряющим молчанием. Дети прижимались к матерям, мужчины молча держали оружие на плече, но никто не смотрел друг на друга. Каждый был занят лишь тем, чтобы не упасть.

Каэлен шёл впереди. Его дыхание превращалось в пар, и он заметил это первым. Он остановился, поднял ладонь, и колонна замерла. Лира встала рядом, её глаза расширились. – Холод… но ещё не зима. Что это значит?

Каэлен провёл пальцами по траве. Подушечка коснулась инея, и соль внутри него дрогнула. Голоса загудели тревожно, словно напоминая, что перемены идут быстрее, чем должно быть.

– Времена сдвигаются, – сказал он тихо. – Земля путает осень с зимой.

Айн подошла ближе, её глаза прищурились. – В степях такое бывало… но только в годы бедствий. Когда смерть ходила рядом.

Она обернулась на колонну. Люди уже заметили иней, и тревожный гул пополз по рядам. Кто-то шептал: «Это знак», кто-то прижимал к себе детей сильнее.

Чтобы отвлечь их, Каэлен поднял голос: – Иней не убивает. Он лишь предупреждает. Мы должны идти дальше, пока светло. Чем быстрее уйдём, тем теплее будет ночь.

Он говорил спокойно, но внутри чувствовал: слова лгут. Этот холод не был обычным. Это было дыхание соли, растекающееся по земле. Оно напоминало, что мир меняется не по воле людей, а по своей, и теперь даже смена сезонов стала оружием.

Они двинулись снова. Каждый шаг отдавался скрипом по замёрзшей траве. Солнце медленно склонялось к западу, и вместе с ним усиливалось чувство, что зима уже стоит у порога – не календарная, не ожидаемая, а чужая, пришедшая слишком рано.

Лира всё это время не отпускала его руку. Её пальцы дрожали, но не от холода, а от страха. Она шепнула, едва слышно: – Если даже время подчиняется соли… то, как нам дойти до истока?

Каэлен не ответил. В груди соль загудела сильнее, словно смеялась над этим вопросом.

К вечеру степь превратилась в ледяное поле. Воздух был прозрачным и сухим, но в нём чувствовался не просто холод – он словно вытягивал дыхание из лёгких. Люди шагали медленнее, и каждый выдох оставлял в воздухе облачко пара, которое сразу рассыпалось в остром ветре.

Они остановились, когда солнце спряталось за низкие холмы, и небо окрасилось в блеклый сиреневый цвет. Лагерь разбили на возвышении, где земля была менее промёрзшей. Мужчины собрали сухие ветви, но их оказалось слишком мало: пламя костра трещало тускло, словно не желая бороться с ночным холодом.

Лира сидела рядом с Каэленом, укрытая его плащом. Она держала руки над огнём, но пальцы всё равно оставались белыми и дрожали. Её дыхание было коротким, будто сама зима давила ей на грудь. – Такого не должно быть, – прошептала она. – Ещё осень… я помню, как листья только начинали желтеть.

Каэлен кивнул. Он тоже помнил – тёплые дожди, запах спелых трав, мягкую землю. Всё это исчезло, словно прошло не несколько недель, а целые годы. Теперь ночь рвала прошлое на куски, оставляя только соль и холод.

Айн ходила вокруг лагеря с клинком в руке. Она проверяла периметр, оглядывалась на холмы, и в её лице не было страха – только мрачная настороженность. Она бросила ветку в огонь и сказала: – В степях зима всегда приходит внезапно. Но не так. Это соль. Она меняет землю, и земля меняет небо.

Несколько беглецов прижались ближе к костру. Дети плакали, женщины укачивали их на руках, мужчины молчали, сжимая оружие. Никто не решался заснуть.

Каэлен слушал. Соль внутри него была неспокойна. Её голоса переплетались с ветром: одни стонали, другие пели тихие, холодные песни. В этом хоре он различал слова, хотя и не хотел: «Мы дышим в земле. Мы забираем тепло. Мы хотим, чтобы мир помнил нас и зимой, и летом».

Он сжал зубы и попытался отгородиться, но не смог. Каждое дыхание соли проникало в его сердце.

– Мы не выдержим здесь, – наконец сказала Лира. – Дети не выдержат. Если так будет каждую ночь – мы не дойдём.

Каэлен поднялся и посмотрел на огонь. Пламя дрожало, словно вот-вот погаснет. Он обернулся к людям и заговорил: – Завтра мы пойдём дальше, без остановок. Нужно найти место, где земля жива, где огонь будет гореть. Здесь нас задушит небо.

Некоторые кивнули, но большинство смотрело на него так, будто он сказал что-то невозможное. В их глазах отражался страх – страх перед дорогой, перед солью, перед ним самим.

Айн, проходя мимо, бросила коротко: – Лучше двигаться, чем ждать, пока зима сама решит, кого забрать первой.

Люди снова замолчали. Лишь костёр трещал и ветер выл в траве.

Каэлен сел, прислонился к холодному камню и прикрыл глаза. Но сна не было. В груди соль шептала, и её слова звучали, как приговор: «Ты ведёшь их в зиму. Но зима не конец. Зима – цена».

Он не знал, что это значит. Но сердце сжалось от предчувствия, что впереди холод будет не только вокруг них, но и внутри.

Ночь легла на лагерь тяжёлым куполом. Луна взошла поздно, бледная и размытая, словно глядела сквозь завесу инея. Холод усилился, и костёр уже не грел – он только давал свет, тусклый и зыбкий, как дыхание умирающего. Люди сбились ближе друг к другу, обняв детей и накрыв их старыми плащами, но это мало помогало. С каждым часом тишина становилась глубже, и в ней слышался странный ритм – будто земля сама дышала, выдыхая соль в воздух.

Каэлен сидел у края круга света и прислушивался. В груди соль не спала. Она пела низко, гулко, как хор в пустом храме. И чем темнее становилось вокруг, тем яснее были её слова. «Мы здесь. Мы идём. Мы всегда рядом».

Он поднял глаза – и замер. За пределами костра, там, где тьма сплеталась с травой, двигались тени. Белые, как снег, тонкие, как дым. Сначала их было мало, две-три, но с каждой минутой их становилось больше. Они стояли неподвижно, лишь слегка покачивались, как стебли под ветром.

Лира заметила его взгляд и тоже посмотрела. Она вздрогнула и сильнее вжалась в его плечо. – Они снова пришли, – прошептала она.

Айн тоже всё видела. Она не подняла тревогу, не закричала – лишь обнажила клинок и встала между людьми и силуэтами. Её лицо оставалось каменным, но мышцы на руках напряглись, будто она готовилась к бою.

Беглецы заметили белёсые фигуры не сразу. Но когда первый ребёнок всхлипнул и ткнул пальцем в темноту, толпа дрогнула. Женщины начали креститься, мужчины хватали ножи и ржавые копья, шёпоты поднялись, как рой ос.

– Это они… соль пришла за нами… – голос старухи сорвался на визг.

Каэлен встал. Соль внутри отозвалась, будто эти фигуры тянулись прямо к нему. Он слышал их голоса ясно, как дыхание у уха: «Мы не враги. Мы память. Мы идём за тобой, чтобы не забыться».

Он сделал шаг к ним, но Лира схватила его за руку. Её глаза блестели в лунном свете, полные страха. – Не подходи! Ты не знаешь, что они сделают.

– Если я отвернусь, они всё равно останутся, – ответил он тихо. – Лучше знать, чего они хотят.

Айн бросила взгляд через плечо, её голос был холодным: – Сделаешь шаг – толпа решит, что ты один из них. Тогда ни я, ни твой голос их не остановят.

Каэлен остановился. Он чувствовал, как два мира разрывают его: один – мир живых, полный страха и ненависти, другой – мир соли, полный шёпотов и памяти.

Тени между тем сдвинулись ближе. Их движения были медленными, словно они плыли, не касаясь земли. Издали можно было принять их за людей, но у них не было лиц, только пустые силуэты, наполненные бледным светом.

Беглецы завопили, кто-то бросил камень в сторону фигур. Камень пролетел сквозь одну из них и упал в траву без звука. Фигура даже не дрогнула.

– Это духи! – закричал кто-то. – Они пришли за нашими детьми!

Толпа забурлила. Кто-то пытался убежать в темноту, другие, наоборот, теснились к костру. Лишь Айн стояла, не двигаясь, клинок её блестел в свете огня.

Каэлен поднял руки. Его голос дрогнул, но слова он произнёс твёрдо: – Они не враги. Они не возьмут вас. Они только идут за нами.

– Ложь! – выкрикнул мужчина с впалыми щеками, что уже не раз поднимал толпу против него. – Ты сам их привёл! Ты разговариваешь с ними! Без тебя их бы не было!

Несколько голосов подхватили: – Да! Это он! Соль идёт за ним! – Избавимся от него – и они исчезнут!

Люди зашумели, и шум быстро перерос в крик. Несколько мужчин шагнули к Каэлену, поднимая ножи и палки. Лира бросилась вперёд, закрывая его собой. Айн подняла клинок выше, готовая встретить их.

И тогда тени двинулись. Они не нападали – они просто прошли. Белые силуэты скользнули мимо лагеря, между костром и людьми. Ни один не коснулся живых, ни один не остановился. Они прошли, как ветер, и исчезли в темноте на западе.

Толпа замерла. Никто не верил своим глазам.

Каэлен стоял, чувствуя, как соль в груди утихает, словно удовлетворённая. В её голосах звучало только одно слово: «Помни».

– Видите? – сказал он тихо. – Они не враги. Они только хотят, чтобы мы их помнили.

Люди молчали. Но в их глазах не было благодарности. Лишь страх, ещё глубже, чем прежде.

Айн убрала клинок в ножны, но посмотрела на Каэлена тяжёлым взглядом. – Теперь они точно решат, что ты связан с ними. И чем дальше мы идём, тем меньше у тебя шансов остаться человеком в их глазах.

Каэлен молчал. Он знал: она права.

Рассвет пришёл холодный и безрадостный. Небо не разгорелось ни золотом, ни розовым светом – лишь бледно-серое полотно распласталось над степью, скрывая солнце за тяжёлыми облаками. Трава, укрытая инеем, хрустела под ногами, и даже дыхание людей казалось белым дымом, словно их собственные тела тоже застывали в этом холоде.

Костёр догорел к утру. От него осталась кучка пепла, ещё теплая, но слишком малая, чтобы согреть хоть одного ребёнка. Люди поднимались нехотя, с тяжёлым скрипом в костях, словно за ночь стали старше на несколько лет. Шёпоты ходили по рядам, но теперь они были не о соли и тенях, а о Каэлене.

– Он ведёт их…– Без него они бы не пришли…– Видели, как они прошли мимо, словно слушали его?

Слова летели, как искры, разжигая новый огонь страха. И если ночью люди боялись теней, то утром они боялись его.

Каэлен сидел у края стоянки, поправляя перевязь на плече. Его лицо было утомлённым, но не юным: за последние месяцы оно стало резче, глаза глубже, в них появился тот взгляд, который бывает у тех, кто видел слишком много. Лира сидела рядом, молча. Она держала его руку, как будто это была единственная опора, которая удерживала их обоих.

Айн же стояла чуть поодаль, проверяя оружие. Она смотрела на толпу, и в её глазах было то же, что в степном ветре: холод, осторожность и готовность в любой миг ударить.

Вскоре мужчины, которых считали старшими в этой разрозненной группе, собрались у обугленного костра. Их лица были измучены, глаза запали, но в голосах звучала жёсткость – голод и страх превращали их в тех, кто ищет простого решения.

– Мы не можем идти дальше с ним, – сказал первый, сутулый и серый, с трясущимися руками. – Соль следует за ним. Где он – там и беда.

– Но он спас нас, – возразила женщина с повязкой на голове. – Без него узлы бы разорвали нас ночью. Вы сами видели.

– Спас? – сипло усмехнулся второй, с обожжённым лицом. – Он говорил с ними, и они ушли. Как знать, не он ли их позвал сперва, чтобы потом показать, какой он «защитник»?

Шёпоты вокруг усилились. Несколько женщин прижимали детей к себе, словно ожидая, что Каэлен обратится прямо здесь, на глазах.

Айн шагнула вперёд. – Хватит пустых слов. Если бы он хотел вас убить – вы бы уже лежали солью в земле. Он идёт своей дорогой. А вы – цепляетесь за его шаги, как собаки.

Слова её ударили, но не убедили. Толпа зашумела громче. Один из мужчин, тот самый худой с впалыми щеками, выкрикнул: – Собаки?! Мы бежим от смерти, а он тащит её за собой! Вы сами слепы! Он станет таким же, как Архимаг!

Каэлен поднялся. Его голос был тихим, но люди замолчали. – Я не Архимаг. Я не хочу власти. Но соль идёт со мной, потому что я слышу её. Хотите вы этого или нет, она будет идти за мной дальше.

– Значит, и за нами тоже! – выкрикнул кто-то из толпы.

– Нет, – твёрдо ответил он. – Она слушает меня, но вас не тронет, пока вы сами не дадите ей место в сердце. Вы можете идти со мной или оставить этот путь. Но я не могу отвернуться от того, что слышу.

Люди переглядывались. В их взглядах боролись страх и отчаянная надежда.

Лира поднялась рядом с ним, её голос прозвучал яснее: – Он не ведёт вас в погибель. Он идёт туда, где лежит ответ. Если мы хотим дожить до весны – нужно идти за ним.

Айн кивнула. Её слова были резкими, но вескими: – Или идите сами по степи. Но там вас разорвут узлы или степняки. Здесь у вас хотя бы есть шанс.

Молчание повисло тяжёлым камнем. Наконец старший, тот с обожжённым лицом, выдохнул: – Хорошо. Идём дальше. Но если он обернётся солью – мы не станем ждать.

Толпа загудела, соглашаясь. Люди начали собирать пожитки, сдержанно поглядывая на Каэлена. В их взглядах было всё: благодарность, страх, суеверный ужас.

Каэлен смотрел на них и понимал: каждое слово соли в его груди отдаляет его от людей. Но в то же время именно этот голос вёл его вперёд.

Он поднял взгляд к горизонту. Там, где серое небо сливалось с землёй, тянулась дорога на запад. И он знал: впереди будут не только узлы и тени, но и выборы, которые не оставят места для милосердия.

Он шагнул первым. Лира пошла рядом. Айн – чуть позади, прикрывая их. Толпа двинулась следом, словно связанная невидимой нитью.

И соль в груди прошептала: «Ты ведёшь. Даже если не хочешь».

День растянулся серой полосой, холодной и бесконечной. Солнце так и не вышло из-за облаков – лишь тусклое свечение пробивалось сквозь толщу, окрашивая степь в оттенки пепла. Дорога впереди была пустой, но тянулась, как сухожилие земли, и у каждого шага был вкус усталости.

Колонна двигалась медленно. Дети плакали, женщины тащили узлы на спинах, мужчины поддерживали стариков, спотыкающихся на каждом шагу. Ветер бил в лицо, раздирал губы, гнал по равнине белёсые хлопья соли. Иногда они собирались в формы – смутные силуэты, будто тени людей, идущих рядом. Люди старались не смотреть, но страх всё равно прилипал к ним.

Первой упала старуха. Её ноги не выдержали, и она осела прямо в пыль. Дочь и внук пытались поднять её, но руки дрожали, и дыхание старухи было рваным, словно сама степь давила на грудь. Каэлен подошёл ближе. Он присел рядом, но даже прежде, чем коснулся её, соль внутри отозвалась мягким эхом.

«Она уходит. Мы слышим её».

Старуха открыла глаза. Они были мутными, но в них ещё тлела искра. Она прошептала едва слышно: – Мы так шли… к западу… всегда… А теперь… пусть дорога возьмёт меня…

Её дыхание оборвалось. И в этот миг соль заговорила в Каэлене громче. Голосов было немного – всего один, хрупкий, но ясный. Он услышал её память: руки в тесте, запах хлеба, смех внука. Простые, тихие образы, которые исчезли вместе с последним выдохом.

Каэлен закрыл глаза. Он не стал говорить, что услышал. Люди вокруг и так видели достаточно: он сидел рядом, и было ощущение, что сам воздух наклонился к нему. Когда старуха стихла, дочь заплакала, а внук вцепился в её руку, люди отвели взгляд. Одни крестились, другие бормотали что-то под нос.

Айн сказала жёстко: – Мы должны идти. Если остановимся надолго – погибнем все.

Тело старухи накрыли рваным плащом. Колонна двинулась дальше, оставив её на обочине дороги, как ещё один след памяти.

К полудню ветер усилился. Он гнал по степи резкий холод, и дыхание превращалось в облака. Люди ссутулились, закутавшись в тряпицы. Двое мужчин пытались тащить за собой повозку на сломанных колёсах, пока Айн не остановила их.

– Бросьте, – сказала она. – Иначе сами останетесь здесь.

Они пытались спорить, но её взгляд был твёрд, и вскоре они оставили повозку, взяв на плечи лишь то, что могли унести. Ветер унес треск досок, когда телега рухнула в сторону.

Лира шагала рядом с Каэленом. Она держала его за руку, и её пальцы были холодными, но в этом касании было всё её упрямство. Она смотрела вперёд, но изредка поднимала глаза на него.

– Ты слышишь их? – спросила она тихо.

Каэлен кивнул. – Земля… она гудит. Как будто под нами спит что-то. Соль не только во мне. Она в каждом камне, в каждой травинке. Она… ждёт.

Лира вздрогнула, но не отняла руки. – И что будет, когда мы дойдём туда, где она началась?

Каэлен не ответил. Он чувствовал, что в груди соль всё чаще откликается не на его мысли, а на саму степь. В каждом шаге было эхо, в каждом порыве ветра – шёпот.

Ближе к вечеру упал ещё один человек – молодой мужчина, едва старше Каэлена. Его лицо было серым, дыхание неровным. Он шёл, пока не свалился прямо на колени. Люди остановились, обступили его, но никто не знал, что делать.

– Воды… – прошептал он, но мех был пуст.

Кто-то протянул кружку, но она была наполовину с пеплом и грязью. Мужчина отпил и закашлялся, кровь выступила у губ. Его жена вскрикнула, обняла его, но он уже не слышал её.

Соль в груди Каэлена загудела вновь. Но теперь это был не один голос, а сотни, смешанные в единый крик. Он услышал память мужчины – недолгую, рваную, но яркую. Рабочие руки, запах дыма кузницы, улыбка женщины. И этот образ тоже растворился, оставив пустоту.

Каэлен поднялся, и люди видели его лицо. Оно стало тяжёлым, будто годы падали на него сразу. Они отворачивались, шепча: – Он слышал его…– Теперь и этот в нём…

Айн посмотрела на толпу с холодом в глазах. – Хватит. Смерть идёт рядом с нами. Но если будете винить в этом его – станете такими же, как узлы.

Люди не ответили, но в их взглядах горела смесь страха и зависимости.

К вечеру они нашли приют у сухого оврага. Там развели костры, разделили последние крохи еды. Дети ели сухую траву, женщины делили воду по глотку.

Каэлен сидел чуть в стороне, Лира рядом. Он слушал ночь. И в этой ночи соль говорила ясно, как никогда:

«Ты ведёшь их к нам. Они думают, что идут сами, но каждый шаг – твой. И когда придёт время платить, платить будешь ты».

Каэлен закрыл глаза. Его дыхание было тяжёлым. Но он не спорил.

Ночь в овраге наступила быстро, словно сама тьма торопилась накрыть колонну. Сухие стены оврага едва держали ветер, но даже этот слабый заслон казался спасением. Люди разожгли несколько костров из обломков телеги и редких сухих веток, собранных на пути. Пламя было слабым, дым вязким, и каждый клочок тепла тут же расхищался толпой.

Каэлен сидел у одного из костров. Лира прижалась к нему плечом, её пальцы сжимали его руку, будто боялись отпустить. Айн стояла чуть в стороне, опершись на клинок, и смотрела в темноту оврага так, словно в каждой тени могла появиться угроза.

Сначала была тишина. Только треск огня и редкие вздохи. Но голод и усталость быстро начали говорить громче, чем молчание.

– Мы не дойдём, – сказал низким голосом один из мужчин, высокий и худой, с провалившимися глазами. – Дети умирают. Старики падают. Мы просто идём навстречу смерти.

– Замолчи, – рявкнул другой, широкоплечий, с перевязанной рукой. – Ты хочешь, чтобы они услышали тебя и заплакали сильнее? Держи язык за зубами.

– А зачем? – первый не сдержал горький смех. – Мы идём за ним. – Он ткнул пальцем в Каэлена. – А он слушает соль! Вы все это знаете. Думаете, он приведёт нас к спасению? Да он ведёт нас прямо в пасть этой твари!

Шёпоты зашевелились. Люди переглядывались, кто-то качал головой, кто-то молчал, прижимая детей к груди.

Каэлен поднял взгляд. Лицо его оставалось спокойным, но в груди соль отозвалась тревожным гулом.

– Я не веду вас, – сказал он тихо. – Я иду сам. Но если вы идёте рядом – это ваш выбор.

– Ложь! – мужчина поднялся, его голос сорвался на крик. – Он сам признался, что слышит их! Он говорит с мёртвыми, с узлами! Он один из них!

Толпа загудела громче. Несколько человек поднялись на ноги, их лица были мрачными. Женщины прижимали детей, мужчины сжимали ножи и палки.

Лира вскочила и закрыла Каэлена собой. Её голос звенел от отчаяния, но был твёрдым: – Если бы он был их врагом, он мог бы оставить вас в степи, когда узлы пришли! Но он остановил их. Он дал мальчику жизнь, когда соль уже забрала его! Разве этого мало?

– Это всё уловки! – выкрикнул худой. Его глаза горели лихорадкой. – Сначала он даёт, а потом заберёт всё! Как Архимаг!

Айн шагнула вперёд. Клинок сверкнул в отблесках огня. Её голос был холодным и резким: – Ещё слово – и я заставлю тебя замолчать.

Толпа стихла. Но ненадолго. Сначала раздались шёпоты, потом новые голоса: – Она защищает его. – Они заодно. – Они хотят сделать из нас жертв…

Каэлен поднялся. Его лицо было усталым, но голос твёрдым: – Вы боитесь. И я понимаю это. Но соль не моя. Я не управляю ею. Я лишь слышу. Она не выбирает меня спасителем или врагом – это делаете вы.

Он сделал шаг ближе к костру, и в его глазах отражалось пламя. Люди отпрянули, будто сам свет был опасен.

– Но запомните, – продолжил он. – Если вы решите идти за мной – я не обещаю вам ни спасения, ни вечности. Только дорогу. И дорога сама возьмёт то, что ей нужно.

Наступила тишина. Только костры потрескивали, и ветер стонал в трещинах оврага.

Худой мужчина, тот самый, что кричал громче всех, сжал кулаки. Но он не решился ответить. Его губы дрожали, а глаза были полны ненависти. Он плюнул в землю и сел обратно, отворачиваясь.

Айн опустила клинок, но не убрала его далеко. Лира всё ещё держала руку Каэлена, и в её взгляде горела вера, но и страх был рядом с ней.

Толпа замерла, но Каэлен знал: это лишь передышка. Завтра они снова начнут шептать, и страх станет острее любого клинка.

Соль внутри него шепнула тихо, почти ласково: «Они не понимают. Но когда придёт время платить, платить будешь ты».

Каэлен закрыл глаза. Ему казалось, что ночь в овраге длиннее всей жизни.

Рассвет в овраге был не милостью, а приговором. Солнце поднялось над горизонтом бледным, почти мёртвым кругом, его свет не согревал, а только обнажал серые лица беглецов. Люди поднялись с земли, и каждый шаг был медленным, будто сама земля держала их за ноги.

Костры давно потухли, дым осел на одежде и коже, пропитав всё запахом гари. Дети плакали вяло, без слёз, их глаза стали пустыми, а старики почти не разговаривали. Лишь редкие слова пробивались сквозь усталость: молитвы, ругательства, стон.

Они двинулись дальше, колонной, вялой и разбитой. Айн шла впереди, глаза её не отрывались от горизонта. Лира держалась рядом с Каэленом, хотя сама уже едва передвигала ноги. Он чувствовал, как соль внутри него гудит глухо, словно колокол, и каждая её вибрация отзывалась в людях: их голод, их страх, их слабость били в унисон с его сердцем.

К полудню тревога переросла в гул. Сначала кто-то пожаловался, что еды не осталось. Потом другой громко сказал, что воды не хватит на всех. Ещё один – что идти дальше бессмысленно. Шёпоты стали словами, слова превратились в крики.

– Мы погибнем! – выкрикнула женщина с младенцем на руках. – Они сдохнут первыми, – она указала на детей, – и за ними все мы!

– Мы не можем кормить каждого! – рявкнул высокий мужчина с перевязанным плечом. – Каждый пусть сам ищет пищу, иначе мы все ляжем здесь!

– Это он виноват! – крикнул худой, тот самый, что вчера плевал в землю. Его голос был резким, истеричным. – Он ведёт нас в степь, а там только соль и смерть!

Толпа заволновалась. Несколько мужчин вышли вперёд, сжимая ножи и палки. Женщины, прижимая детей, закричали громче, кто-то рванулся к подводам, чтобы отобрать жалкие крохи хлеба.

Первый удар был быстрым. Кто-то толкнул женщину, вырывая у неё кусок сухого хлеба, и она упала, прижимая ребёнка. Вскрик, плач, и толпа рванулась сама на себя. Крики заглушили всё: просьбы, угрозы, даже ветер.

Каэлен шагнул вперёд. Соль внутри него взревела, словно зверь, почуявший кровь. Он чувствовал, как она требует выхода: «Позволь нам! Мы дадим тишину!»

– Нет, – прошептал он, но понимал: если он промолчит, они перегрызут друг друга.

Он поднял руки. Голос его прозвучал низко, но люди услышали: – Довольно!

Толпа на миг застыла. И в этот миг соль вырвалась. Не как буря, а как эхо. Люди ощутили его голос не ушами, а внутри себя.

– Вы боитесь, – сказал он. – Но, если вы убиваете друг друга – соль возьмёт вас быстрее. Она слушает. Она уже здесь.

Тишина легла на колонну, тяжёлая, как камень. Люди застыли, кто-то выронил нож, кто-то заплакал, прижимая хлеб к груди. Но все смотрели на него.

Лира шагнула рядом, её голос звенел от напряжения: – Вы видели сами. Он не враг. Он не берёт, он отдаёт. Если хотите дойти – идите. Если нет – оставайтесь здесь и станьте солью.

Айн держала клинок в руке, её взгляд был холодным. – Ещё один бунт, и я вырежу тех, кто начнёт.

Толпа дрожала, но стихла. Люди опустили головы, отступили. Бунт угас, но страх остался.

Каэлен опустил руки. В груди соль всё ещё гудела, требуя, но он не дал ей больше. Он понимал: каждый день теперь будет таким. Каждый день – новая трещина в людях, и каждая трещина будет смотреть на него.

И в этот миг он понял главное: дорога на запад не убивает быстро. Она убивает терпением.

К вечеру воздух стал тяжелее, будто степь с каждым часом приближала их к собственной пасти. Солнце скрылось за серыми облаками, и небо нависло низко, готовое раздавить уставших путников. Люди шли молча, шаги их были медленными, и лишь кашель детей или хрип стариков нарушали ритм колонны.

Когда впереди показались очертания строений, многие подняли головы впервые за день. Руины – серые, осыпавшиеся, вросшие в землю – тянулись вдоль старой дороги. Каменные стены караванного поста, некогда укрывавшего торговцев и кочевников, теперь были треснуты и покрыты белёсым налётом. Башенка, где, вероятно, когда-то горел факел для путников, теперь стояла беззвучной, а её вершина была засыпана солью, словно снегом.

– Пристанище, – прохрипел кто-то из беглецов. И слово это, как вода, прошло по толпе, зажёгши надежду в глазах.

Айн подняла руку, останавливая первых рвущихся вперёд. Её голос был резким: – Сначала проверим. Потом – все остальные.

Она шагнула первой в руины, клинок готовый. Каэлен и Лира последовали за ней. Внутри поста было пусто, но это «пусто» было обманчивым. Камни стен хранили белые прожилки, словно кто-то провёл по ним трещинами соли. Пол был неровным, в щелях блестели белые кристаллы. Воздух был сухим, с горечью – запах соли, въевшейся в саму кладку.

– Здесь давно никого, – пробормотала Лира, проводя рукой по стене. Камень осыпался, оставляя белый след на её пальцах. – Но они… здесь были.

Каэлен замер. Соль внутри него ожила. Голоса ворвались в его сознание, не громкие, но ясные, словно шёпот через стену:

«Мы ждали… Мы прошли… Мы остались».

Он закрыл глаза. Перед ним возникли картины: торговцы у костра, смех детей, крики стражников. Караван входил в пост, вёл верблюдов, развязывал тюки. Потом – белый ветер. Люди падали, крики сменялись беззвучными ртами. Камни впитывали их дыхание, и соль оставляла их в стенах.

Он открыл глаза, и сердце сжалось. – Они не ушли, – сказал он тихо. – Они здесь. В камне. В этой тишине.

Айн нахмурилась. – Память? Или тени?

– Одно и то же, – ответил он.

Соль в груди гудела сильнее. Она не требовала, не рвалась – но ждала. Ждала, что он сделает выбор: слушать или отвернуться.

Лира подошла ближе, её рука коснулась его плеча. – Не сейчас, – прошептала она. – Ты истощён. Эти голоса могут затянуть.

Каэлен кивнул, но не смог отвести взгляд от стены. Он видел, как в трещинах камня, под слоем соли, дрожит свет – едва заметный, словно дыхание застывших людей.

Тем временем беглецы потянулись внутрь. Женщины укладывали детей в углу, мужчины ломали обугленные балки на костёр. В руинах загорелся слабый огонь, и впервые за дни люди почувствовали нечто похожее на безопасность.

Но Каэлен не чувствовал её. Он слышал только хор в груди. Голоса в камнях шептали ему:

«Помни нас… Не дай нам исчезнуть».

И он понимал: даже эти руины, этот мёртвый пост – не пустота. Это тоже память.

Ночь накрыла руины так быстро, словно сама степь решила спрятать их в своей тени. Костры, разожжённые беглецами, казались жалкими искрами среди развалин, но для тех, кто собрался вокруг них, они были драгоценное золота. Треск сучьев, запах дыма, тепло, которое можно было почувствовать на ладонях, – всё это впервые за многие дни дарило ощущение, будто жизнь ещё теплилась.

Дети спали, прижавшись к матерям. Старики сидели ближе к огню, вытягивая руки, словно боялись, что без него растворятся в холодной темноте. Мужчины держали оружие на коленях, хотя глаза их слипались от усталости.

Каэлен сидел чуть в стороне от общего круга. Лира устроилась рядом, её плечо касалось его руки, но даже её присутствие не могло заглушить того звона, что рождался внутри. Соль не молчала. Напротив – ночь, тишина и стены, пропитанные чужой памятью, сделали её голоса громче.

Сначала это было похоже на эхо шагов в пустом коридоре. Потом – на далекие голоса, словно кто-то переговаривался через стены. И наконец они стали словами, чёткими, понятными:

«Мы были здесь. Мы жили. Мы умерли. Но ты слышишь. Ты – мост».

Он сжал ладони, чувствуя, как они дрожат. Лира заметила это и накрыла его руку своей. – Опять? – спросила она тихо. Каэлен кивнул, не открывая глаз.

Внутри всё звенело. Он видел образы – караван, что укрывался здесь от бури; мальчика, который играл в кости у костра; женщину, читавшую молитву над больным мужем. И затем – всё это, залитое белым светом. Люди кричали, но голоса превращались в тишину, в белую соль.

Он открыл глаза, в груди стукнуло болью. – Они… здесь. В камнях. Их слишком много. Они все говорят.

Лира прижалась ближе, словно пыталась своим теплом вытеснить холод. – Не слушай. Ты не обязан.

Но соль ответила сразу, будто слышала её слова: «Он обязан. Он носит нас. Если он отвернётся – мы исчезнем. Мы станем ничем».

Каэлен зажмурился. Он чувствовал, как хор множится, как каждый камень стены превращается в уста, что тянут его внимание. Это было похоже на то, как тебя хватают сотни рук, каждая из которых требует: «Помни меня».

Он выдохнул. – Я не могу… не слушать.

Лира крепче сжала его руку. – Тогда хотя бы не отвечай. Пусть это будет их память, не твоя.

Каэлен посмотрел на неё. В свете костра её лицо казалось уставшим, но взгляд был твёрдым. Она держала его так, словно он был её якорем, а не солью для мира.

Айн подошла к ним. Её тень пала на огонь, и голос прозвучал низко: – Люди спят. Но среди них уже начались шепоты. Они видят, как ты сидишь. Они знают, что соль говорит с тобой. Завтра кто-то назовёт тебя спасителем. Другие – чудовищем. И оба будут правы.

Каэлен опустил глаза. Соль внутри отозвалась странным эхом: «Они не решают. Он решает».

Айн, будто почувствовав, что он снова слушает, добавила жёстко: – Не позволяй им думать, что у них нет выбора. Даже если соль делает из тебя пророка.

Её слова ударили больнее, чем голоса соли. Каэлен понимал: каждый их шаг дальше будет только множить этот разлад.

Ночь тянулась бесконечно. Костры догорали. Голоса в камнях шептали ему без остановки, и с каждым часом он чувствовал: ещё чуть-чуть – и он растворится вместе с ними.

Он поднял голову к небу. Звёзды холодно горели над степью. И среди их света он шепнул едва слышно: – Я слышу. Но я не стану вашим рабом.

Соль замерла на мгновение. И ответила не словами, а тишиной.

Но тишина была ещё страшнее.

Рассвет пришёл не золотым светом, а серым холодом. Облака, густые и тяжелые, закрывали небо так плотно, что солнце казалось бледным пятном, едва пробивающимся сквозь муть. В развалинах воздух был влажным, пахнущим солью и гарью.

Беглецы просыпались медленно, будто сама ночь держала их в плену. Дети тянулись к матерям, старики кашляли, молодые мужчины натягивали рваные сапоги, готовясь снова идти. Но никто не говорил о дороге. Сначала заговорили о нём.

– Он держал их, – сказал кто-то, кивая на Каэлена. – Этих белых. Я видел, они остановились, когда он поднял руки.

– Потому что он сам такой же! – резко ответил другой. Его глаза были воспалёнными, губы пересохшими, но голос звучал громко. – Вы забыли? Соль слушала Архимага. А теперь слушает его! Хотите снова поклоняться? Хотите, чтобы завтра мы стали узлами?

Люди переглядывались. В их взглядах смешивались усталость, страх и – что хуже всего – надежда. Надежда, что рядом с ними действительно идёт тот, кто может остановить соль. Но и страх, что это лишь новая цепь.

Лира встала рядом с Каэленом, её голос звенел, словно сталь: – Он не Архимаг. Он не ищет власти. Если бы он хотел поработить вас – вы уже лежали бы в соли.

Но слова её приняли не все. – Так и Архимаг говорил! – выкрикнула женщина с запавшими щеками. – Обещал защитить, обещал вечность. А потом? Башни, цепи, кровь!

Шум нарастал. Одни тянули руки к Каэлену, другие хватались за камни, будто готовые метнуть их.

Айн шагнула вперёд, её клинок блеснул в тусклом рассвете. – Замолчите, – сказала она низко, но так, что голос её прорезал гул. – Хотите жить – идите. Хотите спорить – оставайтесь. Но ещё одно слово против него – и я проверю, кто из вас первый падёт.

Толпа стихла, но не успокоилась. Шёпоты ползли, как дым. Люди собирали пожитки, но каждая их фраза возвращалась к Каэлену. «Спаситель». «Чудовище». «Светлый». «Проклятый».

Каэлен чувствовал это сильнее, чем удары камней. Голоса людей и голоса соли переплетались, и порой он не знал, где кончается одно и начинается другое.

Когда они двинулись в путь, колонна раскололась сама собой. Одни шли ближе к нему, словно ища защиты. Другие – подальше, косились, крестились, перешёптывались.

Айн шла впереди, отрезав споры своей суровой спиной. Лира держала его за руку, будто боялась, что толпа растащит его по частям.

Каэлен же слушал не людей, а землю. В каждом шаге, в каждом камне звучала соль. Она не спорила и не уговаривала. Она ждала.

И он понимал: это только начало.

Дорога на запад тянулась, как рана. Там, где когда-то шли караваны, остались только пустые рытвины и обломки телег. Колёса сгнили, но железо заржавело не до конца: белёсый налёт соли словно законсервировал каждую спицу, каждый гвоздь.

Колонна двигалась медленно. Люди то и дело останавливались, чтобы перевести дух, кто-то падал, и его поднимали, другие оставались сидеть, не имея сил. Но больше всего останавливали не тела, а земля.

Поля, через которые они шли, были мёртвыми. Когда-то здесь росло зерно, тянулись зелёные стебли, пахло хлебом и солнцем. Теперь же стебли лежали чёрными, высохшими, покрытыми белыми прожилками. Они хрустели под ногами, как стекло.

– Здесь недавно был урожай, – тихо сказала одна из женщин, её голос дрожал. – Я помню… мои братья жили в этих местах. Они писали, что хлеб уродился. А теперь…

Никто не ответил. Потому что все видели: урожай больше не придёт. Земля словно выгорела изнутри, и даже если бы семена упали на неё – они бы не дали ростков.

Каэлен шёл впереди, и каждый его шаг отзывался в груди. Соль звенела глухо, будто сама вспоминала то, что здесь было. Он чувствовал, как в земле осталась память людей: смех, работа, пот. И крик. Всегда крик.

У обочины они встретили колодец. Камни его были покрыты белыми трещинами, а ведро, оставленное рядом, превратилось в соляную глыбу. Один из мужчин, отчаявшийся, всё же попытался опустить туда верёвку. Воды там не было. Только сухое дно, из которого тянулся белый дымок.

– Даже вода ушла, – сказал он хрипло. – Как будто сама земля отказывается нас поить.

Айн нахмурилась. – Не отказывается. Её выжгли. Сначала башни, потом узлы. Всё, к чему они прикасались, умирает.

Люди зашептались, но никто не спорил. Они понимали: степь умирает быстрее, чем они идут.

Лира сжала руку Каэлена. – Мы должны идти быстрее, – сказала она. – Если и на западе так же… нам некуда будет прийти.

Каэлен молчал. Он чувствовал то же. Но знал: быстрее они не пойдут. У колонны не было силы.

Солнце едва пробивалось сквозь облака, когда они увидели деревья. Когда-то это был лесной массив – дубы, вяз, орешник. Теперь же стволы стояли мёртвые, белые, будто высеченные из соли. Листьев не было, только сухие ветви, звенящие на ветру.

Мальчик из беглецов поднял взгляд и спросил у матери: – Мама… а почему деревья белые?

Женщина не ответила. Только заплакала.

Каэлен остановился и коснулся коры ближайшего дерева. Она раскрошилась под пальцами. Но вместе с этим в груди его соль заговорила.

«Мы были живыми. Мы давали тень. Мы росли. Мы умерли, и нас запомнила земля».

Ему пришлось отвести руку, потому что голос был слишком тяжёлым. Он чувствовал, что если задержится дольше, то услышит каждое дерево по отдельности – и не выдержит.

Айн косо посмотрела на него, но ничего не сказала. Она знала: соль и так не оставляет его.

Колонна шла дальше. Шаги отдавались по пустой земле гулом, словно сами камни следили за ними. И чем дальше они уходили, тем яснее становилось: мир не просто угасает – он меняется.

Впереди ждали новые поля, новые деревни. И в каждой будет своя память.

Ночь застала их среди белого леса. Деревья стояли, словно мёртвые стражи, и каждый их ствол был покрыт соляными трещинами. В лунном свете всё вокруг казалось вырезанным из мрамора, холодного и безжизненного. Даже ветер, проходя сквозь ветви, не приносил привычного шелеста – лишь звенел, будто касался пустых струн.

Беглецы сгрудились ближе к середине дороги. Они боялись отходить вглубь рощи, где белые стволы отбрасывали длинные тени, похожие на фигуры. Костры жгли неохотно: ветвей хватало, но пламя сгорало слишком быстро, словно дерево сопротивлялось огню.

Каэлен сидел у маленького костра, рядом Лира. Она держала его руку обеими своими, будто через прикосновение могла удержать его здесь, в мире живых. Айн стояла чуть поодаль, прислонившись к стволу дерева, и молча точила клинок.

Люди шептались. Их слова доносились отовсюду, обрывками.

– …он тронул дерево, и оно будто ожило…– …я видел, как его глаза светились…– …если соль слушает его, значит, он уже не человек…– …а мальчику он жизнь вернул… может, он и правда светлый?

Каэлен слышал эти слова, но не отвечал. Соль в груди гудела. Лес дышал – не ветром, а памятью. И он был единственным, кто слышал её.

Он закрыл глаза. И сразу же в голову хлынули образы: деревья, ещё зелёные, шумящие листьями; дети, бегущие по тропинкам; птицы, гнездящиеся в кронах. Потом – крик, огонь, белый ветер. Тени людей застывают, падают на колени, и сами деревья начинают трескаться, словно их сок обратился солью.

Он вздрогнул, отдёрнул руку. Лира посмотрела на него тревожно. – Ты опять слышал их?

Он кивнул. – Они застряли. Как и те, у колодца. Только здесь их ещё больше. Лес помнит тысячи голосов.

Лира сжала его пальцы крепче. – Тогда не слушай. Пожалуйста. Ты не должен тащить это всё на себе.

Каэлен посмотрел ей в глаза и едва заметно улыбнулся. – Если я перестану слушать – кто-то другой будет кричать в пустоту. Я не могу.

Айн, не поднимая головы от клинка, хмыкнула. – Ты не сможешь слушать всех. Даже если соль дала тебе уши, сердце одно. Оно не выдержит.

Слова её были суровыми, но в них не было злобы. Скорее – предупреждение.

В это время один из беглецов, мужчина с обожжённым лицом, подошёл ближе к Каэлену. Его шаги были неуверенными, но голос твёрдым: – Мы идём за тобой, мальчик. Но знай: если соль однажды заставит тебя выбрать между нами и собой – мы не простим.

Каэлен поднял глаза. Хотел ответить, но соль в груди заговорила быстрее его:

«Они уже выбрали. Ты ведёшь их. Даже если отрицаешь».

Он сжал зубы. Голос был холодным, но правдивым.

В ту ночь сон не пришёл. Даже те, кто задремал у костров, просыпались от малейшего звука. Лес будто жил своей жизнью: трещал, стонал, звенел. А Каэлен слышал в этих звуках хор – тихий, но бесконечный.

Он знал: это только начало. Дальше будет хуже.

Когда ночь загустела настолько, что даже луна спряталась за облаками, костры превратились в тусклые угли. Люди жались друг к другу, накрывшись плащами, и лишь редкие всхлипы детей или кашель стариков нарушали хрупкую тишину.

Каэлен сидел чуть в стороне от общей толпы, как будто сам себя отделял. Он смотрел в костёр, но огонь уже не грел его – в груди гудела соль, не позволяя забыться. Лира дремала, положив голову ему на плечо, её дыхание было неровным. Айн стояла неподалёку, сторожем в белом лесу.

Сквозь шорох ветра послышались шаги. Медленные, осторожные, но тяжёлые, как будто каждый шаг был решением. К костру подошёл тот самый мужчина с обожжённым лицом. В его глазах плясал не страх, а напряжение. Он опустился на корточки напротив, и между ними полыхал огонь, разделяя и соединяя одновременно.

– Скажи, – начал он глухо, – ты кто теперь?

Голос его прозвучал не как обвинение и не как просьба. В нём была жажда ясности, отчаянное желание услышать хоть одно слово, на котором можно построить веру или ненависть.

Каэлен не сразу ответил. В груди соль зазвенела, будто подталкивая его вперёд. Лира пошевелилась, словно чувствовала напряжение даже во сне. Айн бросила взгляд в их сторону, но не двинулась, продолжая точить клинок.

– Я человек, – наконец произнёс Каэлен. Голос его был усталым, но твёрдым. – Я чувствую соль. Но она не владеет мной. Я слушаю – и только.

Мужчина нахмурился. Огонь отражался в его шрамах, делая лицо похожим на треснувший камень. – Слушаешь? А если завтра она скажет убить нас? Ты послушаешь?

Хор внутри Каэлена сразу отозвался: «Мы скажем. Мы попросим. И он ответит».

Он зажмурился, чтобы заглушить этот шёпот. – Тогда я не послушаю, – ответил он. – Потому что я выбираю сам.

Мужчина молчал. Долгие секунды он смотрел на Каэлена, словно пытаясь различить ложь в каждом движении его губ. Потом откинулся назад, сжал кулаки.

– Ты не понимаешь, – сказал он тихо. – Мы бежали от башен, где один человек уже говорил: «я дам вам вечность». Ты знаешь, чем это кончилось. – Его глаза блеснули, и в них мелькнула искра ненависти. – Если ты повторишь его шаги, я сам вонзлю тебе нож в горло. Даже если потом соль заберёт меня.

Каэлен кивнул. – Я не стану Архимагом.

– А кто ты тогда? – резко спросил мужчина, почти выкрикнул. – Кто ты, если не он?

Каэлен вдохнул. В груди соль взорвалась тысячами голосов, каждый предлагал своё имя: спаситель, проклятый, память, враг. Но он сжал зубы и ответил только одно:

– Я – тот, кто помнит.

Слова прозвучали просто, но в них была тяжесть, которая легла на каждого, кто не спал и слышал этот разговор. Даже ветер стих на миг, будто слушал.

Мужчина долго молчал. Потом встал, отвернулся и бросил коротко: – Посмотрим.

Он ушёл в тень леса, и лишь тогда Лира открыла глаза. Её пальцы дрожали, когда она коснулась руки Каэлена. – Ты сказал им правду?

Каэлен не посмотрел на неё. Его взгляд всё ещё был прикован к тлеющим углям. – Я сказал то, что могу выдержать сам.

Соль внутри загудела мягким эхом: «Ты помнишь. Но память всегда требует цены».

Каэлен закрыл глаза. Он знал: это был только первый вопрос. Дальше будут тысячи.

Ночь тянулась вязко, как туман. Когда костры почти угасли, Каэлен закрыл глаза – не ради сна, а ради передышки. Но едва темнота сомкнулась, соль внутри ожила.

Сначала это был шёпот – тысячи голосов, едва различимых, словно сквозь толщу воды. Потом шёпот превратился в хор, и темнота вокруг него растворилась.

Он стоял на бескрайней равнине. Земля под ногами была белой, словно покрытой инеем, но холод здесь был не от мороза. Каждая крупица сияла, будто хранила в себе свет. Небо было пустым, без звёзд, и только тонкая линия света горела на горизонте.

Посреди этой равнины поднималось Древо. Оно не имело листьев – лишь белые ветви, выточенные из соли, уходящие в небеса. Но по ним бежал свет, тонкими нитями сходящийся в центр. В его сердце что-то билось, пульсировало, словно живое.

Каэлен сделал шаг – и хор в груди усилился. Он различал голоса: мужские и женские, старческие и детские, строгие и плачущие. Но все они сливались в одно слово:

– Мост.

Он замер. Слово резануло, будто ножом. – Что значит – мост? – спросил он, хотя понимал, что ответа может и не быть.

Но ответ последовал, глубокий, многоголосый, тяжёлый: – Ты соединяешь. Живых и мёртвых. Память и забвение. Голос и тишину. Без тебя – нет пути.

В груди что-то болезненно сжалось. – Я не хочу… – выдохнул он. – Я не просил этого.

Древо содрогнулось, и трещины на его белых ветвях засияли. Голоса звучали громче: – Ты не выбирал. Но земля выбрала. Соль выбрала. Мы выбрали.

Каэлен хотел закричать, что он всего лишь человек, но слова застряли в горле. Вместо этого он услышал другой голос – один, знакомый.

– Мальчик. – Перед ним, среди сияния, стояла фигура. Высокая, согбенная, с посохом в руках. Гайом. Его лицо было спокойным, глаза светились, как тлеющий уголь. – Ты слышишь их. Но не каждый голос – правда. Помни это.

Каэлен шагнул ближе, с отчаянием в голосе: – Учитель… они говорят, что я мост. Что я должен соединить… Но я не знаю, что это значит!

Фигура наставника качнула головой. – Значение не в словах. Значение – в цене. Ты узнаешь её, когда встанешь на край. Но помни: мост держит всех, пока не рухнет.

– А если я не выдержу? – спросил Каэлен почти шёпотом.

Гайом посмотрел на него долгим взглядом. – Тогда падут все.

Слова эхом разнеслись по равнине. Древо дрогнуло, его ветви застонали, словно от ветра, которого здесь не было. Сердце в центре билось всё чаще, и соль в груди Каэлена отзывалась на каждый удар.

– Ты идёшь, – снова заговорил хор. – Ты ближе. Мы ждём.

Свет вспыхнул так ярко, что Каэлен зажмурился. Когда он открыл глаза – снова был у угасающего костра. Лира спала, уткнувшись ему в плечо. Айн неподвижно сидела в стороне, словно сама тень.

Только соль в груди всё ещё гудела, повторяя одно слово:

«Мост».

Утро пришло тяжёлым. Небо над степью было затянуто низкими облаками, серыми и жёлтыми от пыли и дыма, принесённого ветрами с востока. Солнце едва пробивалось сквозь эту завесу, и его свет казался бледным, тусклым, словно выцветшим.

Беглецы собирались медленно. Усталость впиталась в них так глубоко, что даже дети плакали беззвучно, лишь открывая рты. Мужчины чинили повозку из обломков дерева, женщины искали сухую траву, чтобы развести хоть какое-то пламя. Всё это происходило в тишине, которую нарушали только кашель и скрип шагов.

Каэлен сидел чуть в стороне, глядя, как люди двигаются. В груди соль всё ещё звенела, и каждое её эхо напоминало ему сон. «Мост». Слово не уходило. Он пытался заглушить его, слушая ветер, но и он приносил тот же отзвук, словно степь сама повторяла за голосами.

– Ты не спал, – сказала Айн, подходя к нему. Её голос был хриплым, но спокойным. Она присела рядом, упершись локтями в колени. – Глаза у тебя пустые.

– Я видел… – начал он, но осёкся. – Нет, я слышал.

Айн скосила на него взгляд, в котором не было ни страха, ни веры, лишь суровое ожидание. – И что же?

– Они называют меня мостом, – ответил Каэлен тихо. – Говорят, что без меня нет пути.

Айн хмыкнула, качнув головой. – Вот уж подарок. В степях мосты редко стоят долго. Их либо сжигают, либо рушат ветром.

Каэлен опустил взгляд. – Но если я рухну… падут все. Так сказал Гайом.

Айн молчала какое-то время. Её рука нервно скользила по рукояти клинка. Потом она сказала: – Тогда лучше, чтобы ты не рухнул. Всё остальное – пустые слова.

Он хотел возразить, но в этот миг подошла Лира. Её лицо было бледным от недосыпа, глаза покраснели. Она присела рядом, взяла руку Каэлена в свои и сжала. – Я слышала, как ты говорил во сне, – её голос дрожал. – Ты произносил одно и то же слово. «Мост». Я не знаю, что оно значит, Каэлен, но если это твой путь… я пойду по нему с тобой.

Айн усмехнулась коротко, безрадостно. – Красиво сказано. Только мосты не выбирают, кто по ним идёт. На них лезут все.

Каэлен сжал пальцы Лиры. – Я не знаю, куда приведёт этот путь, – сказал он, глядя в серое небо. – Но если соль права, он ведёт к истоку. Там мы и узнаем цену.

Он не успел сказать больше. Из-за камней к ним подошёл бывший солдат – тот самый, с ожогами и повязкой. Его лицо было мрачным, но взгляд твёрдым. – Мы решили, – произнёс он. – Люди идут с вами. Мы не знаем, кто ты, Каэлен, и не все тебе доверяют. Но идти обратно – смерть. На востоке пепел и башни. На севере – степняки. Остаётся только запад.

Айн сузила глаза. – Значит, теперь мы не трое, а караван.

– Караван, – подтвердил солдат. – Хоть и из тех, кто едва держится на ногах. Но мы будем рядом. Хотите вы того или нет.

Каэлен поднялся. В груди соль загудела, словно подтверждая выбор. Он посмотрел на людей – на тех, кто собрал последние пожитки, на женщин с детьми, на стариков, едва способных идти. В их глазах отражались и страх, и надежда.

– Тогда идём, – сказал он. – Пока степь даёт нам дорогу.

И колонна двинулась. Медленно, тяжело, но каждый шаг западнее уводил их дальше от тлеющей Империи.

Путь к западу оказался не дорогой, а раной. Земля всё чаще трескалась, и в трещинах сверкали белёсые кристаллы, будто соль прорастала наружу, как живое существо. Воздух становился суше с каждым днём, и даже ветер, некогда прохладный, теперь нес с собой не свежесть, а жжение, будто его пропитали пеплом.

К полудню колонна добралась до места, где степь разрывалась чудовищным разломом. Он тянулся на многие сотни шагов, уходя в обе стороны за горизонт. Края его были неровными, словно земля сама содрогалась, и из глубины поднимался пар – тяжёлый, с горьким запахом соли и крови.

Люди остановились, сбившись в плотный круг. Женщины прижали к себе детей, мужчины оглядывались, кто-то бессильно опускался на колени, словно этот вид окончательно лишал сил.

Айн подошла первой. Она встала у края разлома, посмотрела вниз. Глаза её сузились, но в голосе звучало уважение, когда она сказала: – В степях такие трещины зовут пастями. Земля открывает рот, чтобы проглотить тех, кто слишком уверен, что дорога всегда будет под ногами.

Каэлен подошёл рядом. Он наклонился – и соль в груди тут же ожила. Голоса били, как гулкий колокол: «Мы здесь. Мы под вами. Мы горим».

Внизу клубился пар, сквозь него угадывались белые слои кристаллов, будто там, под землёй, текла живая река соли. Каждое её биение отзывалось в груди Каэлена, и он с трудом удерживал равновесие.

Лира, подойдя ближе, вцепилась в его руку. – Это… не просто разлом, – прошептала она. – Это будто сама земля дышит.

– Она и дышит, – ответил Каэлен. Голоса внутри шептали ему то же самое. – Здесь соль выходит наружу. Как кровь из раны.

Сзади зашумели люди. Бывший солдат шагнул вперёд, лицо его было каменным, но голос дрожал от напряжения: – Мы не пройдём. Ни повозки, ни старики не переправятся через это.

Айн нахмурилась, прищурившись. – Переправятся. Вон там, – она указала на запад, где вдоль обрыва тянулся каменный выступ. – Тропа узкая, но пройти можно. Если, конечно, никто не сорвётся вниз.

Слова её не успокоили. В толпе поднялся ропот. Люди спорили, женщины плакали. Кто-то говорил, что проще вернуться, кто-то кричал, что лучше погибнуть в степи, чем шагнуть в пасть соли.

Каэлен слушал их – и соль вместе с ним. Голоса мёртвых и живых смешивались в один хор, в котором звучали и страх, и надежда. Он шагнул вперёд, поднял руку, прося тишины.

– Мы не можем вернуться, – сказал он твёрдо. – Восток мёртв. Север не примет нас. Здесь есть путь. Он опасен, но он – единственный.

Люди смотрели на него. В их глазах всё ещё жил страх, но вместе с ним теплилось и другое: ожидание. Им нужен был голос, который укажет дорогу.

– Я пойду первым, – произнёс Каэлен. – Если тропа выдержит меня, выдержит и остальных.

Айн усмехнулась, коротко и жёстко. – Ну хоть в этом я с тобой согласна.

Лира молча сжала его руку. Её глаза были полны ужаса, но в них горела решимость.

Каэлен шагнул к каменному выступу. В груди соль загудела, словно приветствуя его выбор. «Иди. Мы ждём».

Тропа оказалась такой узкой, что на ней едва помещалась одна нога. Камни под сапогами осыпались вниз, исчезая в клубящемся мареве пара. Из разлома поднимался жар, и каждый вдох отдавался горечью на языке, словно они вдыхали не воздух, а испарённую соль.

Каэлен шёл первым. Он не смел смотреть вниз, но даже без этого чувствовал глубину – словно под ногами зияла пустота, живая и голодная. Соль внутри его отзывалась на каждый шаг, шептала: «Ближе. Ещё ближе. Мы ждём».

Он стиснул зубы, стараясь не слушать. Впереди тянулась тропа, и только это имело значение.

Лира шла следом, пальцы её то и дело касались каменной стены, будто это могло удержать её от падения. Дыхание её было прерывистым, но глаза оставались прикованы к спине Каэлена. Каждый его шаг был для неё якорем.

Айн замыкала троицу. Она двигалась осторожно, но уверенно, её взгляд постоянно скользил по краю пропасти. Она знала: если кто-то оступится, времени, чтобы вытащить его, не будет.

Позади, вдалеке, толпа роптала. Первые шаги Каэлена заставили их замолчать, но теперь, когда он уже углубился на несколько десятков шагов по опасной тропе, страх вновь овладел людьми. Крики гулко отражались от стен разлома:

– Это безумие! Мы погибнем! – Он ведёт нас в пасть! – Замолчите! Он нашёл дорогу!

Каэлен слышал их голоса – но вместе с ними слышал и соль. Она отзывалась эхом на человеческий страх, повторяла их слова, искажая их, как в сломанном зеркале: «Пасть… погибнем… дорога…».

Он остановился, глубоко вдохнул. Камень под ногами заскрипел, крошка осыпалась вниз. На миг ему показалось, что сама земля хочет его сбросить. Но он продолжил идти.

Когда они миновали первую сотню шагов, путь резко сузился ещё сильнее. Каменная полка уходила вниз и вбок, превращаясь в скользкую лестницу. Жар усилился, пар поднимался плотнее, и видимость почти пропала.

Лира закашлялась, её голос прозвучал сдавленно: – Я… я не вижу дороги…

Каэлен протянул ей руку, помогая удержаться. Его ладонь была горячей – не только от напряжения, но и от того, что соль внутри отзывалась на дыхание разлома. Он чувствовал: там, внизу, что-то зовёт его.

– Смотри только на меня, – сказал он тихо. – Остальное не имеет значения.

Она кивнула и стиснула его руку так сильно, что костяшки её пальцев побелели.

Айн спустилась следом, её лицо оставалось каменным, но на висках выступил пот. Она бросила короткий взгляд вниз и прошептала: – Если упадём, соль сожрёт нас за миг.

Каэлен ничего не ответил. Он и так слышал этот зов – он чувствовал, как голоса снизу стремятся схватить его, затащить вглубь.

Позади началось движение. Первые из беглецов решились ступить на тропу. Кто-то спустился уверенно, кто-то – почти ползком. Крики и стоны усилились, и разлом загудел, будто ему нравилось это зрелище.

Внезапно один из камней под ногой мальчика треснул и ушёл вниз. Ребёнок вскрикнул, сорвался – и только сильная рука его отца успела схватить его за ворот. Люди закричали, колонна дрогнула.

Каэлен резко остановился и обернулся. Голоса соли взвыли в груди, повторяя этот крик ребёнка, умножая его на десятки.

– Не смейте смотреть вниз! – его голос разнёсся по тропе. – Смотрите только вперёд! На свет!

Слова его подхватил ветер, и на миг они действительно показались сильнее страха. Люди затихли. Дорога продолжилась.

А в груди Каэлена соль засмеялась тихим, холодным смехом: «Они слушают тебя. Они идут за тобой. И ты ведёшь их в пасть».

Пар становился плотнее, словно сам воздух превращался в завесу. Шаги отдавались гулким эхом, и каждый звук казался чужим, будто за их спинами шагал кто-то ещё.

Каэлен первым заметил движение. Внизу, в клубящейся дымке, что-то шевельнулось. Сначала показалось, что это просто игра света: пар складывался в очертания, похожие на фигуры. Но чем дальше они спускались, тем яснее становилось – это не обман зрения.

Из тумана поднимались силуэты. Белые, вытянутые, безликие. Они не имели тел, лишь тени, вырезанные из соли. Десятки… сотни. Они двигались медленно, как будто воспоминания о людях, что уже упали в разлом и стали его частью.

Лира сжала руку Каэлена. – Ты видишь их?..

– Вижу, – прошептал он. Соль внутри отозвалась хором: «Мы – здесь. Мы – внизу. Мы – упавшие».

Айн шагнула вперёд, её клинок блеснул сквозь пар. – Узлы? – спросила она тихо.

– Нет, – покачал головой Каэлен. – Хуже. Это не живые. Это память о мёртвых.

Но колонна уже заметила их. Люди закричали, кто-то попытался развернуться, но дорога не позволяла. Паника, как всегда, начиналась с криков.

– Они идут за нами! – Это призраки! – Мы обречены!

Тропа задрожала от топота и метаний. Несколько человек едва не сорвались вниз, удерживаясь лишь чудом.

Каэлен резко поднял руки. Соль внутри взвыла, откликаясь на его жест. В воздухе разнёсся его голос, звучавший громче, чем мог бы человеческий: – Тишина!

И туман замер. Силуэты остановились, словно прислушиваясь.

Колонна стихла, только всхлипы и тяжёлое дыхание нарушали тишину. Люди смотрели на Каэлена так, будто он сам был одним из этих белых теней.

Соль заговорила в груди: «Скажи им. Мы слушаем тебя. Мы ждём».

Каэлен закрыл глаза. Он понимал: стоит ему дрогнуть – и толпа сорвётся в бездну. Он вдохнул, и слова сами сорвались с его губ: – Это не враги. Это не узлы. Это те, кто уже пал. Они идут не за вами – они идут за мной.

– Ложь! – выкрикнул мужчина позади. Его голос дрожал от истерики. – Он ведёт нас к ним! Он хочет, чтобы мы стали такими же!

Толпа заволновалась. Несколько человек начали креститься по-старому, другие зажимали уши, словно боялись услышать соль.

Лира шагнула вперёд, её голос дрожал, но был твёрдым: – Он сказал правду! Вы сами видите – они не трогают нас!

Айн подняла клинок и повернулась к толпе. – Шаг назад – и вы сорвётесь в пропасть. Замолчите и идите вперёд.

Силуэты внизу качались, как водоросли в глубине моря. Их было много. И все они смотрели на Каэлена.

Соль в груди пела: «Ты – их память. Ты – их голос».

Он стиснул зубы. Он знал: эти фигуры – предупреждение. Если он оступится, если соль возьмёт его целиком, то и он станет одной из них.

Он сделал шаг вниз по тропе. Силуэты повторили его движение, будто отражение.

– Вперёд, – сказал он тихо. – Только вперёд.

И колонна двинулась дальше, едва удерживая строй.

Тропа становилась всё уже. Камни под ногами крошились, и каждый шаг отзывался осыпающимися обломками. Внизу клубилась белая мгла, скрывающая пропасть, и только редкие вспышки огней глубоко внизу показывали, что там, внизу, что-то живёт или умирает.

Колонна шла медленно, люди прижимались друг к другу, стараясь не смотреть в пропасть. Но тяжесть десятков ног сделала своё дело: земля дрогнула.

Сначала это был лишь лёгкий треск – будто сухая ветка ломалась где-то под подошвой. Но треск разнёсся дальше, превратился в хруст, и вся тропа под ногами задрожала. Камни с глухим стуком полетели вниз.

Крики вспыхнули сразу. Женщины хватали детей, мужчины пытались удерживать соседей за руки, но паника распространялась быстрее, чем приказ.

– Держитесь! – выкрикнула Айн, но её голос тонул в шуме.

Лира вцепилась в руку Каэлена, глаза её были полны ужаса. – Мы падаем…

Каэлен тоже почувствовал: под его ногами земля разламывается, трещины бегут по тропе, камни осыпаются всё быстрее. В груди соль взвыла, как зверь, сорвавшийся с цепи.

«Позволь нам! Мы удержим! Мы свяжем!»

Он замер. Каждая клетка в его теле кричала, что это опасно, что соль не слушает без платы. Но позади десятки жизней – дети, старики, те, кто уже едва шёл. Если тропа рухнет, они погибнут.

Каэлен поднял руки. Голоса соли рванулись наружу. Воздух вокруг завибрировал, словно сама скала откликалась на его дыхание.

Тропа треснула окончательно. Люди завизжали, но в тот же миг из земли вырвались белые линии. Они прошли по камням, соединяя их, как жилы в теле. Трещины затянулись солью, и камни, уже летевшие вниз, замерли на миг в воздухе, а потом медленно вернулись на место, срастаясь в новый пласт.

Толпа замерла в гробовой тишине. Кто-то упал на колени, кто-то закрыл лицо руками. Перед ними дорога сияла белёсым светом, а под ногами чувствовалось не камень, а что-то иное – жёсткое, холодное, но живое.

Лира смотрела на Каэлена широко раскрытыми глазами. В её взгляде смешались облегчение и страх. – Ты… ты удержал нас.

Айн молчала. Её клинок был поднят, но в глазах читалось напряжение. Она видела то же, что и все: Каэлен не просто спас их – он связал тропу солью.

Сзади раздался крик: – Он такой же, как Архимаг! Он строит башни под нашими ногами!

И тут же другой голос, сорванный и отчаянный: – Он спас нас! Мы были мертвы, если бы не он!

Толпа снова разделилась. Одни смотрели на Каэлена с благоговейным ужасом, другие – с яростью и подозрением. Но все понимали одно: без него они бы сейчас падали в пропасть.

Каэлен тяжело опустил руки. В груди соль выла, требуя платы, и он чувствовал, как память о чём-то важном ускользает. Какое-то лицо, какая-то улыбка – будто её никогда и не было.

Он зашатался, и Лира подхватила его. – Каэлен! Что ты сделал?

– Я… заплатил, – прошептал он. Голос его был хриплым, будто соль рвала связки изнутри.

Айн шагнула ближе, её взгляд был жёстким. – Сколько ещё ты сможешь платить, прежде чем перестанешь быть собой?

Каэлен посмотрел на неё. Его лицо было бледным, глаза горели слабым светом. – Столько, сколько нужно, чтобы они дошли.

Сзади раздавались споры, крики, шёпоты. Но тропа держалась. Она светилась бледным светом соли, и каждый шаг теперь отдавался эхом, словно они шли не по камню, а по чужой памяти.

И каждый знал: этот путь не будет прежним.

Дорога держалась. Белые прожилки соли крепко связывали камни, и каждый шаг звучал, как удар по костяной плите. Люди двигались медленно, почти неслышно, боясь нарушить хрупкое равновесие. Но тишина не могла скрыть напряжения: каждая пара глаз, каждый взгляд был прикован к Каэлену.

Впереди шагала Айн, её клинок отражал бледный свет, и плечи её были прямыми, словно она готова в любой момент встретить врага. Лира держалась рядом с Каэленом, не отпуская его руки, словно одним своим прикосновением могла удержать его здесь, в живом мире, а не позволить соль утащить его глубже.

Но за их спинами колыхалась толпа – десятки усталых, измождённых людей, каждый из которых видел одно и то же, но понимал это по-разному.

– Ты видел, как камни засияли? – шёпотом произнесла женщина, держащая ребёнка на руках. – Он сам, без рун, без кристаллов… Это чудо.

– Чудо? – отозвался другой, худой мужчина с впалыми щеками, тот самый, что прежде обвинял его. – Это не чудо, это проклятие! Так только Архимаги делали, и посмотри, что стало с Империей. Мы идём по башне, которую он строит прямо под нашими ногами!

Шёпоты подхватили другие.

– Без него мы бы упали. – Да, но какой ценой? – Он ведёт соль с собой! – Он спас нас! – Он сделает нас узлами, как Элиан!

Каждое слово было, как капля яда. Люди переглядывались, одни склонялись ближе к Каэлену, другие отодвигались, сжимая в руках камни или жалкие ножи. Колонна шла всё быстрее, но не потому, что дорога требовала этого – люди гнали себя вперёд, пытаясь уйти от собственного страха.

Каэлен слышал их. Не ушами – соль в его груди отзывалась на каждый шёпот, на каждое подозрение. Хор голосов внутри становился всё громче, и он чувствовал, что память утекала быстрее: он больше не помнил имя одного из мальчиков, которых видел среди беглецов на рассвете. Оно исчезло, словно его никогда не существовало.

Он шагнул тяжело, и Лира сразу почувствовала. – Каэлен, остановись. Тебе нужно отдышаться.

Он покачал головой. – Если я остановлюсь, они подумают, что я слаб. Или что соль забрала меня. Они разорвут нас, Лира.

Она сжала его ладонь, её голос был тихим, но в нём звенела решимость: – Тогда пусть боятся меня. Я не дам им дотронуться до тебя.

Айн обернулась через плечо. В её взгляде не было ни страха, ни сочувствия – только твёрдая проверка. – Ты понимаешь, что каждый раз, когда ты слушаешь соль, они теряют к тебе доверие? Спасая их, ты становишься для них чудовищем.

Каэлен посмотрел ей прямо в глаза. – Я понимаю. Но если я откажусь, они умрут.

Айн нахмурилась, но ничего не сказала. Её плечи чуть дрогнули – и в этом дрожании Каэлен почувствовал не ярость, а тяжесть: она знала, что он прав, но ненавидела это.

Колонна двигалась дальше. Внизу, под обрывом, туман начинал редеть, и там виднелось что-то вроде развалин: обломки башен, словно вырванные и брошенные в пропасть. Люди, заметив это, зашептались ещё громче.

– Смотри, это Империя. Башни дошли и сюда. – Нет, это соль строит новый город под землёй. – А может, это он ведёт нас прямо к Архимагу…

Каэлен слышал каждое слово. Соль внутри отзывалась эхом: «Мы были там. Мы строили. Мы падали. Мы ждём».

Он закрыл глаза, чтобы хоть на миг заглушить этот хор, но голос Лиры вернул его обратно: – Каэлен… посмотри на меня.

Он посмотрел. В её глазах были слёзы – не от страха, а от боли за него. – Ты ещё здесь. Соль может забирать твою память, но не тебя. Я не позволю.

Каэлен кивнул. Но глубоко внутри он знал: с каждой платой эта грань становилась всё тоньше.

Дорога вывела их к широкой площадке – словно сама земля нарочно выровняла кусок камня, чтобы собрать людей в одно место. Здесь туман окончательно рассеялся, и стало видно: склоны вокруг усыпаны белыми наростами, похожими на кости. Одни торчали из трещин, как зубы, другие лежали целыми пластами, переливаясь в сумеречном свете.

Колонна остановилась. Люди сбились в кучу, озираясь, словно оказались в пасти зверя. Кто-то из женщин прижал ребёнка к груди, кто-то сжал в руках жалкий нож, но в каждом взгляде было одно – страх.

– Здесь нельзя идти дальше, – сказал хриплым голосом тот самый худой мужчина с впалыми щеками. Его глаза блестели лихорадочно, а пальцы вцепились в камень так, будто он хотел бросить его в Каэлена. – Мы должны повернуть назад.

– Назад? – Айн шагнула вперёд, её клинок блеснул. – Там степь. Там смерть.

– А впереди что? – выкрикнул он. – Соль! Башни! Ты слепая, если не видишь! Он ведёт нас туда, где мы все превратимся в узлы.

Шёпот подхватили другие.

– Да, он прав…– Мы шли, потому что боялись остаться одни. Но если путь – это гибель…– Мы не хотим стать частью соли…

Каэлен чувствовал их слова так же, как слышал. Соль в груди отзывалась эхом, и хор внутри становился громче. Он понял: ещё немного – и люди бросятся на него, чтобы остановить, пока не поздно.

Лира шагнула вперёд. Её голос дрожал, но звенел ярко, словно удар колокола: – Если бы он хотел вас убить, вы бы умерли ещё у деревни! Если бы он хотел сделать вас узлами, вы бы не дошли сюда! Вы живы только потому, что он рядом!

– Ложь! – выкрикнул худой. – Он держит нас живыми только затем, чтобы соль взяла нас всех разом!

Толпа заволновалась. Женщины начали плакать, мужчины выхватывали камни и ножи. Детский плач звенел громче криков, но никого уже не останавливал.

Айн выставила клинок, её голос был холодным и твёрдым: – Первый, кто шагнёт вперёд, умрёт здесь.

Толпа замерла, но ненадолго. Человеческий страх всегда сильнее угрозы, когда речь идёт о жизни детей.

Каэлен почувствовал, как соль в груди завыла. Она требовала: «Позволь нам. Мы заставим их молчать. Мы дадим тишину». Он закрыл глаза, но хор не стихал.

Он сделал шаг вперёд, поднял руки. – Слушайте меня!

Голос его разнёсся над площадкой громче, чем позволяли лёгкие. Толпа смолкла. Даже худой мужчина опустил камень, хотя глаза его всё ещё горели ненавистью.

– Я не веду вас к башням, – сказал Каэлен. – Я иду туда, где соль родилась. Где она началась. Я не прошу вас идти со мной. Но если останетесь здесь – соль всё равно найдёт вас.

Он замолчал, и слова его повисли в воздухе, тяжёлые, как камень.

– Это выбор, – продолжил он тише. – Ваш, не мой. Идите назад – и умрёте в степи. Идите вперёд – и, может быть, дойдёте. Но не ради меня. Ради себя.

Толпа шумела, но уже иначе. Одни переглядывались и кивали, другие отводили взгляд. Раскол становился явным: часть людей собиралась идти дальше, часть – вернуться.

Айн шагнула ближе к Каэлену. – Ты понимаешь, что сейчас случилось? – её голос был низким. – Они больше не будут одной колонной. Теперь у нас два пути.

Каэлен кивнул. Его лицо было усталым, но голос твёрдым: – Пусть. Каждый должен сделать свой выбор. Даже если цена – смерть.

Соль внутри молчала. Но в этом молчании Каэлен услышал одобрение.

Толпа колебалась долго. Сначала все стояли на месте, переминаясь, словно ждали, что кто-то один скажет слова, за которыми можно будет спрятаться. Потом один из мужчин – высокий, плечистый, с перевязанной рукой – шагнул вперёд. Его лицо было серым от усталости, но в глазах не было сомнения.

– Я иду, – сказал он. – Я видел, как соль пожирает степь. Я видел, как она берёт детей прямо из колыбели. Я лучше дойду до конца и умру там, чем сгнию здесь, в страхе.

Он повернулся к остальным, и несколько женщин сразу вышли за ним. Одна держала ребёнка, другая вела за руку старика. Их шаги были неуверенными, но они явно приняли решение.

– Глупцы, – выкрикнул худой мужчина. Лицо его перекосилось от злобы. – Вы сами ведёте себя в пасть чудовищу!

– А ты что предлагаешь? – резко бросила ему мать мальчика, которого спас Каэлен. Её голос дрожал, но в нём было больше силы, чем у крика. – Вернуться назад, к степнякам? Или лечь у костра и ждать, пока соль нас всех превратит в крошку?

Худой пошатнулся, но не сдался. – Я не пойду за ним! – его палец ткнул в Каэлена. – Я видел, как он говорил с солью! Я слышал, как она отвечает ему! Кто пойдёт с ним – тот уже мёртв.

Его слова нашли отклик. Несколько мужчин и женщин подняли руки, забрали свои пожитки. Они собирались уходить назад – в степь, в неизвестность, лишь бы не оставаться рядом с тем, кто слышит соль.

Каэлен смотрел на них молча. Он чувствовал каждый их шаг, как будто хор внутри пытался схватить их голоса и удержать. Но он не позволял. Это был их выбор.

Айн стояла рядом, её рука лежала на клинке. – Пусть идут, – сказала она негромко. – Они только замедлят нас. И умрут первыми.

Лира шагнула к матери мальчика, помогая ей поднять мешок на плечо. Её глаза блестели от слёз, но голос был твёрдым: – Я пойду с тобой. С тобой и с ним. Я верю, что дорога вперёд – единственная.

Колонна раскололась. Одни – с Каэленом. Другие – прочь, назад. Люди кричали, спорили, но в конце концов разделились окончательно.

Когда первые группы начали расходиться в разные стороны, Каэлен почувствовал, как соль в груди заговорила. «Ты ведёшь. Даже когда говоришь, что не ведёшь. Они сделали выбор, потому что ты был рядом».

Он закрыл глаза. Это было правдой. Но правда жгла, как соль на ране.

Те, кто пошёл с ним, смотрели на Каэлена так, будто в его лице искали опору. Те, кто уходил, смотрели с ненавистью – как на того, кто обрёк их, даже если он сам этого не хотел.

– Теперь они – твоя ноша, – сказала Айн, кивнув на оставшихся. – Ты готов её нести?

Каэлен не ответил. Он только посмотрел на горизонт, где клубился туман, и сделал первый шаг вперёд.

Те, кто выбрал этот путь, пошли за ним.

Первые часы пути были самыми тяжёлыми. Люди, выбравшие запад, шагали молча, словно боялись, что любое слово разрушит хрупкое равновесие. Их лица были усталыми, высохшими, глаза – пустыми, но в них тлела искра: не надежды, нет, – скорее решимости не умереть здесь, на месте, как брошенные собаки.

Каэлен шёл впереди, вместе с Лирой и Айн. За ними двигались женщины с детьми, старики, несколько мужчин с ржавым оружием. Всего не больше трёх десятков душ. Остальные, отвернувшись, ушли назад, и их фигуры уже давно скрылись в мареве степи.

Соль в груди Каэлена шептала о каждом шаге – не словами, а эхом: «Они идут… они несут память…». Он чувствовал, что память тех, кто отвернулся, тоже осталась с ним, и от этого его плечи становились тяжелее.

Лира держала его за руку. Она старалась улыбаться людям, шептала детям слова утешения, но сама всё чаще прижималась к нему ближе, будто искала опору. Айн же не пыталась скрывать презрение к толпе. Её взгляд был острым, шаги уверенными, а рука никогда не отрывалась от рукояти клинка.

Когда солнце поднялось над горизонтом, степь заиграла белыми и жёлтыми красками. Сухая трава шелестела, словно шёпот тысяч голосов, а соль в прожилках земли блестела, как изморозь. Ветер гнал пыль, и каждый вдох отдавался горечью в горле.

– Мы не выдержим долго, – сказал один из мужчин. Он был широкоплеч, с косматой бородой и глубоким шрамом на лице. Его голос звучал хрипло. – У нас мало воды. Если к ночи не найдём источник – начнётся ропот.

Айн посмотрела на него и холодно произнесла: – Ропот уже начался. Вопрос только в том, сколько он продержится, пока не превратится в бунт.

Мужчина нахмурился, но промолчал. Другие слушали их, но тоже не осмеливались вмешаться.

Лира шагнула вперёд, заговорила мягче: – В степях должны быть колодцы. Кланы не оставляли дорогу без воды. Мы найдём.

Айн лишь фыркнула. – Если они ещё живы.

Каэлен молчал. Он слушал землю. В груди соль отзывалась тихим гулом – не криком, не стоном, а чем-то вроде памяти о воде. Он остановился, прикрыл глаза.

«Здесь… ближе… под камнем».

Он шагнул в сторону, туда, где стояла тёмная глыба, словно выброшенная землёй из глубины. Вокруг неё трава была гуще, и под ногами чувствовалась прохлада.

– Здесь, – сказал он.

Люди остановились, удивлённо переглядываясь. Мужчина со шрамом нахмурился. – Ты… слышал это?

– Я почувствовал, – ответил Каэлен.

Айн скрестила руки. – Если он ошибся – мы потеряем время и силы.

– А если нет? – спросила Лира.

Люди замялись. Но в их глазах промелькнула жажда. И тогда мужчина со шрамом шагнул к камню, вытащил из-за пояса нож и начал копать землю. Другие присоединились.

Через полчаса их руки были в крови, ногти сломаны, но из-под земли пробился сырой запах. Потом – влажная глина. И, наконец, тонкая струйка воды.

Толпа закричала от радости. Женщины бросились собирать капли в тряпки, дети ловили их ладонями. Мужчина со шрамом оглянулся на Каэлена. В его глазах всё ещё был страх, но вместе с ним – уважение.

– Ты нашёл, – сказал он хрипло. – Ты дал нам воду.

Каэлен опустил голову. В груди соль тихо пела, словно подтверждая: «Мы нашли. Мы дали». Но он знал – это не он, а память земли, что шептала через него.

Айн, глядя на радующихся людей, произнесла: – Сегодня они благодарят тебя. Завтра потребуют большего.

Каэлен не ответил. Он только смотрел, как дети пьют из ладоней, и думал: «Сколько ещё я смогу давать, прежде чем соль потребует плату?»

К вечеру степь стала похожа на раскалённое море. Солнце клонится к закату медленно, но его лучи ещё жгут кожу, и уставшие люди едва держатся на ногах. Воздух звенит от жары, и даже ветер кажется сухим и злым. Колонна идёт молча: у каждого на плечах висит груз не только усталости, но и страха.

Когда солнце наконец опустилось ниже линии горизонта, степь словно выдохнула. Ветер стал прохладнее, небо окрасилось в золото и пурпур, и звёзды робко показались на востоке. Люди остановились у небольшого оврага, где земля образовывала естественное укрытие. Здесь они развели костры из собранных ветвей и сухой травы.

Дети прижались к матерям, старики сидели ближе к огню. Мужчины выставили дозорных, но глаза у них всё равно смотрели на Каэлена. Одни – с надеждой, другие – с подозрением.

Лира сидела рядом с ним, её руки дрожали, когда она поправляла тряпичный плащ на плечах. Она старалась улыбаться, разговаривать с женщинами, но он видел: её тревога растёт. Айн же держалась чуть в стороне. Она сидела на камне, точила клинок и смотрела на людей так, будто в любой миг могла подняться и ударить первым.

Каэлен молчал. В груди соль шептала. Но её голос в этот раз был иным – не зовом, не песней, а эхом: «Они боятся. Они смотрят. Каждый их взгляд – твоя ноша».

Он поднял глаза и встретился взглядом с мужчиной со шрамом. Тот подошёл ближе, присел напротив костра. Его лицо было суровым, но голос спокоен:

– Ты сегодня дал нам воду. Люди это помнят. Но скажи: сколько ещё раз ты сможешь слышать землю?

Каэлен задержал дыхание. Он хотел ответить, что не он даёт воду, что он лишь слушает. Но слова застряли. Толпа ждала. Они ждали от него не правды, а обещания.

– Я буду слушать, – сказал он наконец. – Пока смогу.

Мужчина кивнул, но в его глазах мелькнула тень сомнения. Он ушёл обратно к людям, и за его спиной уже слышались шёпоты.

Лира склонилась к нему. – Они всё равно будут делиться. Одни верят, другие – нет. Это никогда не кончится.

Айн усмехнулась. – И не должно. Если они все поверят тебе – ты станешь для них богом. А это куда хуже.

Слова её были остры, как нож, но Каэлен не спорил. Он понимал: правда в них есть.

Ночь углублялась. Костры трещали, дети засыпали. Люди укладывались на землю, заворачиваясь в плащи. Казалось, степь наконец позволила им отдохнуть.

Но ближе к полуночи Каэлен проснулся от странного звука. Шёпот. Не из груди – из темноты оврага. Он поднялся, прислушался. Звук был тихим, но настойчивым, как если бы ветер говорил человеческими голосами.

Он вышел из круга костров и увидел их. На краю оврага стояли белые силуэты. Не узлы – они не двигались рывками, не тянулись руками. Это были словно тени, вырезанные из соли, безликие, но человеческой формы. Они не приближались. Просто стояли и смотрели.

Соль в груди Каэлена завыла. «Они – память. Они – след. Они идут за тобой».

Он застыл. Его сердце билось так громко, что казалось – весь лагерь слышит этот стук. Лира, проснувшись, вышла к нему и тоже увидела фигуры. Её лицо побледнело.

– Они… пришли за нами?

Айн подошла с клинком в руках. Её глаза сузились. – Если двинутся ближе – я их разрублю.

Но фигуры не двигались. Они стояли, пока луна поднималась выше, а потом начали таять, будто растворялись в ночи.

Люди заметили их. Кто-то вскрикнул, кто-то заплакал. Толпа зашепталась: – Они идут за ним…– Это его призраки…– Он привёл их к нам…

Каэлен чувствовал: слова будут множиться, как соль в трещинах. Но он также знал – это лишь начало.

Утро встретило их не теплом, а сухим холодом, от которого кожа на руках покрывалась трещинами. Солнце едва пробилось сквозь мутное небо, окрашенное дымом и соляной пылью, и его свет был тусклым, словно уставшим. Беглецы, укрывшиеся на ночь у каменистого обрыва, поднимались медленно, будто каждое движение давалось им через силу. Лица их были серыми, с глубокими тенями под глазами, губы потрескались, руки дрожали.

Дети спали прямо на земле, прижавшись к матерям, и просыпались с тихим плачем, когда их пытались поднять. Несколько малышей не могли идти сами, и женщины брали их на руки, хотя их собственные тела едва держались на ногах. Мужчины молчали. Они пытались собирать сухие ветки для утреннего костра, но взгляд их снова и снова возвращался к Каэлену, будто от него зависел сам восход солнца.

Каэлен чувствовал эти взгляды спиной. Они жгли сильнее, чем утренний холод. Он шагал впереди, неся на себе груз, который никто из них не понимал. В груди соль звучала ровнее, чем прежде – не хором криков, а глухим, тяжёлым гулом, похожим на удары далёкого колокола. Казалось, что эта ровность лишь напоминала: всё уже решено, и дорога на запад неизбежна.

– Мы не можем оставаться, – произнесла Айн, когда колонна медлила подниматься. Её голос был резким, но в нём слышалась и усталость. Она поправила ремень с клинком на плече и окинула беглецов холодным взглядом. – Дальше степь станет суше. Здесь хотя бы ещё попадаются кусты и тени от скал. Если задержимся, они умрут от жажды.

Её слова вызвали глухой ропот. Несколько женщин всхлипнули, прижимая детей крепче. Мужчины переглянулись, но не возразили. Все знали: Айн права.

Лира подошла ближе к Каэлену. Её лицо было бледным, глаза покраснели от бессонной ночи, но в них горела тревожная решимость. Она сжала его руку. – Ты должен что-то сказать, – прошептала она. – Они ждут от тебя слов.

Каэлен обернулся. Его взгляд скользнул по лицам беглецов. Там были страх, усталость и надежда, смешавшиеся в единый узел, от которого невозможно было отвести глаза. Он чувствовал этот узел внутри себя – соль отзывалась эхом их страха, словно впитывала его.

Он хотел сказать, что не может быть им ни вождём, ни спасителем. Что он такой же беглец, как они. Но слова застряли в горле. Вместо этого он поднял руку и сказал: – Мы идём дальше. Никто не остаётся здесь. Никто не будет брошен. Если кто-то упадёт – мы поднимем. Если дорога станет тяжелее – будем идти медленнее. Но пока я дышу, никто не останется умирать в этой степи.

Тишина повисла между ним и беглецами. Кто-то отвернулся, пряча слёзы. Кто-то зашептал молитву. Несколько мужчин кивнули медленно, словно соглашаясь, но не вслух.

Айн посмотрела на Каэлена, её губы дрогнули в усмешке, больше похожей на гримасу. – Хорошо сказано, мальчик. Только не забывай: слова кормят хуже, чем вода.

Каэлен не ответил. Он чувствовал, как соль внутри него зазвенела чуть громче, будто поддержала его. И от этого звона он понял: теперь он действительно ведёт их. Хотел он того или нет.

Дорога уходила всё дальше на запад, и с каждым часом степь становилась суше. Камни сменяли редкие кусты, воздух становился тяжелее, будто солнце выжигало из него последние остатки влаги. Беглецы двигались плотной группой, стараясь не расходиться, словно сама тишина вокруг внушала им страх.

Скоро начались жалобы. Старуха, у которой были перебинтованы руки, споткнулась и упала, её стон разнёсся по колонне. Мужчины подняли её, но каждый видел: она уже не сможет идти долго. Двое детей неслись на руках у матерей, и их плач становился всё громче. Даже мужчины, пытавшиеся сохранять хладнокровие, не могли скрыть усталости – их шаги замедлялись, дыхание сбивалось.

Каэлен шёл впереди, но всё чаще слышал за спиной шёпот: – Мы погибнем… – Лучше бы остаться у развалин… – Он ведёт нас в пустоту…

Соль в груди отзывалась на эти слова, как эхо. Она будто повторяла каждое из них, но не как обвинение, а как предупреждение. «Пустота. Смерть. Путь».

Айн услышала этот ропот. Она резко остановилась и повернулась к беглецам. Её голос разнёсся над колонной: – Хватит ныть! Хотите вернуться в Империю? К Элиану? К башням, что делают из вас узлы? Так идите назад. Но если вы идёте со мной – идите молча. Умрём мы или выживем, это решит дорога, а не ваши стоны.

Её слова были жёсткими, но они подействовали. Толпа смолкла, хотя в глазах многих остался тот же самый страх.

Лира подошла ближе к Каэлену. Она шепнула так, чтобы слышал только он: – Они не слушают её. Они слушают тебя. И если ты не скажешь им, что впереди есть надежда, они разорвут друг друга ещё до заката.

Каэлен почувствовал, как слова Лиры впились в него, словно нож. Он хотел сказать правду: что он сам не знает, что ждёт их впереди. Но соль внутри зашептала, перебивая его мысли. Она звучала тысячью голосов – мужскими и женскими, детскими и старческими: «Скажи. Дай им слово. Память держит их. Память ведёт».

Он остановился и обернулся к беглецам. Его голос прозвучал устало, но твёрдо: – Я не обещаю лёгкой дороги. Но я знаю одно: там, где мы идём, нас ждёт ответ. Мы не умрём зря. И если кто-то из нас падёт – его память останется с нами. Соль хранит всё, и она поведёт нас дальше.

Сначала ответом была тишина. Потом кто-то из женщин поднял ребёнка на руках и сказала дрожащим голосом: – Пусть будет так. Пусть хоть кто-то помнит нас.

Эти слова разошлись эхом по колонне. Мужчины кивнули, и колонна двинулась дальше. Не с облегчением – с тяжестью, но уже без прежнего отчаяния.

Каэлен шагнул вперёд. И в груди соль гудела громче, будто утверждая: «Ты – их голос. Их память. Их шаг».

К полудню солнце стало невыносимым. Оно висело над степью, раскаляя воздух до звона, и каждый вдох отдавался в груди горечью. Люди жмурились, прикрывая лица тряпками, кто-то завязал головы платками, но это помогало мало. Даже тени, которые давали редкие камни и высохшие кусты, казались иллюзорными: в них было так же жарко, как под открытым небом.

Айн остановила колонну у полуразрушенного кургана. Сухие камни торчали из земли, словно кости давно умершего зверя. Там можно было спрятаться от ветра и хотя бы на миг перевести дух. Люди осели на землю, сжались в кучку. Кто-то достал куски сухого хлеба, кто-то – мехи с водой, но почти никто не решался пить. Вода была слишком ценна.

Каэлен сел у края кургана. Соль в его груди будто ожила сильнее под этим солнцем, и он чувствовал, как её гул расходится по жилам. Это было похоже на второе сердце, бьющееся внутри, но не для него, а для чего-то большего.

Лира села рядом, её лицо блестело от пота, губы пересохли. Она тихо спросила: – Ты тоже чувствуешь?

Он кивнул. – Она громче, чем обычно. Будто сама степь говорит.

Лира опустила взгляд, обхватив колени руками. – Иногда я думаю… – её голос был едва слышен. – Может, соль ведёт нас не к спасению, а к концу.

Каэлен хотел возразить, но не смог. Он тоже боялся этого. Соль не обещала им будущего. Она лишь шептала и ждала.

Айн, которая до этого молчала, шагнула к ним. Её голос был резким: – Если соль говорит – слушай. Но помни: она не друг. В степях нас учили, что голос, который зовёт слишком громко, всегда зовёт в яму.

Каэлен встретился с её взглядом. – Но, если мы не будем слушать, мы останемся в темноте.

– А иногда темнота лучше, чем обманчивый свет, – отрезала Айн и отвернулась, проверяя оружие.

Толпа за их спинами снова зашепталась. Люди спорили: одни видели в Каэлене защиту, другие – угрозу. Несколько мужчин прямо говорили, что лучше идти одними, чем следовать за тем, кто слышит соль.

Каэлен слышал их, и хор в груди повторял каждое слово. Но вместе с этим хор не был враждебным. Он словно впитывал всё: страх, надежду, ненависть, – и превращал их в тихую песнь.

И вдруг он почувствовал, что эта песнь тянется дальше, чем к людям вокруг. Она уходила за горизонт. Будто кто-то там, далеко на западе, ждал его ответа.

Когда жара начала спадать и тени кургана вытянулись длиннее, вдалеке показалось движение. Сначала все решили, что это мираж – струи горячего воздуха часто рисовали образы, которых на самом деле не было. Но скоро стало ясно: это были люди.

Колонна беженцев напряглась, кто-то вскрикнул, женщины прижали детей. Из-за колеблющегося марева выныривала группа всадников. Их силуэты резали горизонт – низкие кони степного вида, острые копья, длинные плащи.

Айн сразу узнала их. Она сжала клинок и тихо сказала: – Кланики.

Слова эти разлетелись по колонне, как искра. Люди забормотали, кто-то бросился собирать мешки, кто-то приготовился бежать. Но бежать было некуда: степь тянулась во все стороны, и спрятаться в ней было невозможно.

Всадники приблизились быстро. Их было не меньше десятка. Лица закрыты повязками от пыли, глаза щурились от солнца. Двигались они ровно, слаженно, будто были частью одного организма.

Они остановились в двадцати шагах. Вперед вышла женщина, сидевшая на гнедом жеребце. Её волосы, выбившиеся из-под капюшона, были седыми, но движения уверенными. В руках она держала копьё, остриё которого сияло, словно отполированное солью.

Она долго молчала, рассматривая беглецов, а потом сказала глухим, низким голосом: – Снова те, кого выдавила Империя. Снова чужаки топчут степь.

Айн шагнула вперёд. Её спина была прямой, как струна, и голос твёрдым: – Мы не чужаки. Мы такие же дети земли, как и вы.

Женщина прищурилась. – А я вижу среди вас того, кто несёт соль в груди. – Её копьё качнулось в сторону Каэлена. – Он – не дитя земли. Он – её рана.

Толпа за спиной Каэлена загудела, словно подтверждая её слова. Кто-то отшатнулся от него, кто-то зашептал молитвы.

Каэлен вышел вперёд. Голоса соли внутри него отозвались гулом, как раскат грома, и в этот гул вплелись обрывки памяти: лица, погибшие в городе, образы соляных оболочек у колодца, шёпот тех, кого он отпустил.

– Я не враг, – сказал он ровно. – Соль говорит со мной, но я не её слуга. Я слушаю – чтобы помнить.

Седая женщина медленно покачала головой. – В степях слушают только ветер и кровь. Кто слушает соль – тот предатель.

Её слова повисли в воздухе, и всадники сжали копья крепче. Атмосфера натянулась, как тетива лука. Одно неверное движение – и кровь польётся по камням кургана.

Тишина между двумя сторонами стала почти невыносимой. Люди за спиной Каэлена теснились, словно стадо перед хищником, и каждый шорох сухой травы казался предвестием удара. Лира прижалась к нему ближе, её пальцы дрожали на его запястье.

Айн шагнула вперёд, становясь между всадниками и колонной. Она подняла клинок, но не угрожающе, а как знак, что готова говорить от лица всех. – Мы не пришли воевать, – произнесла она твёрдо. – Эти люди бегут от Империи. Они не враги степи.

Седая женщина слегка наклонила голову. Её глаза оставались холодными. – Империя – яд. А кто пил его воду, тот уже отравлен.

Каэлен ощутил, как хор соли в груди усилился. Голоса были тревожными, будто предчувствовали кровь. Он сделал шаг вперёд, и воздух словно дрогнул. – Мы несем с собой только память. Не проклятие.

Женщина с копьём прищурилась. – Память? – в её голосе прозвучала насмешка. – Память степей – это пепел и кости. А твоя соль хочет больше. Я чувствую её.

Её всадники зашумели, копыта нетерпеливо били по земле. Один из них выкрикнул: – Убей его! Пока он не сделал нас такими же, как тех у колодца!

Толпа беглецов завизжала, кто-то упал на колени, умоляя не начинать бой. Лира стиснула руку Каэлена, её голос прозвучал горячо, но решительно: – Если ты позволишь им поверить, что соль владеет тобой, нас всех ждёт смерть. Скажи им правду.

Каэлен поднял голову. Соль внутри отзывалась эхом, как гром в расселине. Он вдохнул и сказал: – Я не оружие Империи. Я не Архимаг. Я человек. Соль во мне – это рана, а не дар. Я слушаю её, чтобы помнить тех, кого она забрала. Если вы хотите, чтобы память степи исчезла – убейте меня. Но тогда убейте и всех, кто остался в этом мире.

Слова его разлетелись по степи, и даже ветер стих на миг. Люди за его спиной перестали кричать, а всадники переглянулись. Лица их оставались суровыми, но в глазах мелькнуло сомнение.

Седая женщина не опустила копья. Но её голос стал тише, глубже: – Ты говоришь так, будто сам не знаешь, кто ты. Это хуже, чем ложь.

Айн напряглась, её клинок поднялся чуть выше. – Вы должны выбрать, – сказала она. – Будет ли эта встреча кровью или словом.

Напряжение повисло тяжёлым грузом. И весь курган ждал, куда качнётся чаша весов.

Мгновение тянулось, как натянутая тетива. Казалось, ещё одно слово или неверный жест – и копья степняков ударят вниз. Беглецы позади Каэлена теснились плотнее, готовые в любой миг броситься врассыпную. Но бежать было некуда: степь простиралась без конца, и любое бегство стало бы бойней.

Каэлен слышал, как соль внутри него зашептала громче. Голоса мёртвых отзывались тревогой: «Они боятся. Они помнят. Но память – не доверие». Этот хор был тяжёлым, давящим, словно тысячи взглядов одновременно смотрели в его сердце.

Седая женщина наклонила голову набок, будто вслушиваясь не только в его слова, но и в этот гул. – Ты несёшь с собой крик земли, – сказала она. – Но степь знает: крик редко приносит исцеление. Чаще – смерть.

Айн шагнула вперёд, встав рядом с Каэленом. Её клинок блеснул в свете заката. – Он не враг. Если бы хотел убить этих людей, он бы сделал это у колодца. Он мог превратить их всех в соль, но не сделал.

Лира тоже не выдержала. Голос её сорвался, но в нём звучала твёрдость: – Он спас моего брата и этих беглецов. Соль слушает его, но он не управляет ею. Если вы хотите назвать врагом человека, который слушает, – тогда ваш гнев обращён не на него, а на саму землю.

Слова её вызвали гул среди степняков. Кто-то сжал копьё сильнее, кто-то, наоборот, опустил наконечник к земле.

Женщина подняла руку, и шум стих. Она смотрела на Каэлена долгим взглядом, в котором не было ни ярости, ни милости – только испытание. – Если ты не враг, – сказала она, – докажи это.

Каэлен почувствовал, как соль внутри зазвенела, будто готовилась к ответу. Но он понимал: любое проявление её силы лишь подтвердит страхи.

Он сделал шаг вперёд, опуская руки. Его голос прозвучал ровно, без вызова: – Я не буду доказывать словами или силой. Я докажу дорогой. Мы идём на запад. Если хотите – следите за нами. Если увидите в пути, что я враг, – убейте меня тогда.

Тишина накрыла курган. Даже ветер стих. Седая женщина прищурилась, и на её лице впервые мелькнуло нечто похожее на уважение.

– Хорошо, – произнесла она наконец. – Пусть дорога будет твоим судом. Но помни: степь смотрит.

Она опустила копьё. Всадники, словно по знаку, развернулись. Их кони топнули копытами и зашагали прочь, растворяясь в сумерках.

Толпа беглецов выдохнула, будто все разом сбросили удавку со своих горл. Но в этом вздохе звучал не только облегчение, но и новая тревога: ведь степь теперь действительно смотрела.

Когда всадники скрылись за линией холмов, над степью вновь воцарилась тяжёлая тишина. Она не была пустой – наоборот, казалось, сама земля прислушивалась к их дыханию, к каждому шагу, к каждому слову. Беглецы переглядывались, одни торопливо благодарили Каэлена, другие – молча отходили в сторону, словно боясь прикасаться к нему даже взглядом.

Айн молчала, но её рука всё ещё лежала на рукояти клинка. Только теперь напряжение в её позе немного ослабло. Лира же, напротив, схватила Каэлена за руку и крепко держала, будто боялась, что в любую секунду его могут снова увести из-под её глаз.

– Они вернутся, – сказала она тихо, когда тишина стала почти невыносимой. – И будут следить.

– Пусть, – ответил Каэлен. – Это лучше, чем кровь сейчас.

Но в груди соль не молчала. Её хор звучал тревожнее, чем раньше, и в этих голосах не было облегчения. Они шептали: «Ты открыл дорогу. Но дорога не твоя одна. Они будут идти рядом. Они будут судить».

Гайом опустился на камень, тяжело опираясь на посох. Лицо его было серым, дыхание неровным, но глаза всё ещё светились ясностью. – Степь не прощает слабости, – сказал он глухо. – Эти люди могут говорить, что будут ждать твоего падения, но помни: в их словах испытание. Если оступишься хоть раз, они ударят, и ударят без колебаний.

Каэлен кивнул. Он чувствовал ту же правду в этих словах, что и в шёпоте соли.

Айн нахмурилась и повернулась к беглецам. – Ставьте караулы, – бросила она. – Ночь не будет тихой. Если степняки решат проверить нас ещё раз, то сделают это во тьме.

Люди подчинились молча, но в их движениях угадывалась усталость. Некоторые падали прямо на землю, едва найдя клочок травы, другие дрожащими руками разводили костры. Огонь вспыхивал с трудом, и дым стлался низко, будто сам воздух не хотел поддерживать живое тепло.

Каэлен сидел, глядя на этот костёр. Лира прижалась к нему, её дыхание согревало его плечо, но сам он чувствовал лишь холод – холод, который исходил не от ветра, а от земли. Соль внутри него гудела, и в этом гуле слышался отзвук степных песен, которые, возможно, ещё века назад пели здесь кочевники.

И он понял: дорога на запад только начиналась, но каждый их шаг теперь будет не только их собственным выбором. Степь будет помнить. Степь будет судить.

Ночь опустилась быстро, словно сама степь хотела укрыть их под своим тяжёлым покрывалом. Костры горели тускло, их свет не разгонял тьму, а лишь создавал островки зыбкого тепла. В этих островках люди жались друг к другу, делились последними крошками хлеба, пытались уснуть, но сон не приходил.

Каэлен сидел на краю лагеря. Перед ним раскинулась темнота, и только редкие отблески огня скользили по его лицу. В груди соль отзывалась на каждый звук – на треск веток, на крик ночной птицы, на шёпот детей. Она не кричала, но её гул был тяжёлым и настойчивым, будто тысячи голосов ждали, когда он обратит на них внимание.

Лира подошла тихо, положила ладонь ему на плечо. – Ты снова слушаешь их? – спросила она шёпотом.

– Я не могу иначе, – признался он. – Они слишком громкие. Даже если я закрываю уши, они всё равно здесь.

Она присела рядом, её глаза блестели в темноте. – Я боюсь, что однажды они заглушат твой собственный голос.

Каэлен повернулся к ней, задержал взгляд. – А если мой голос и есть их голос? Если то, что я слышу, – это то, что осталось от людей, от земли? Может, я не разделяю их и себя.

Лира покачала головой. – Нет. Ты – человек. И если забудешь это, соль заберёт тебя.

Он хотел ответить, но в этот миг услышал резкий свист – знак караульного. Люди вскочили, схватились за оружие, кто-то упал в панике, цепляясь за детей.

Айн уже стояла с клинком в руках, её глаза горели в отблесках костра. – Что там? – крикнула она.

Из тьмы донеслось протяжное ржание лошадей и глухой топот копыт. Но шаги не приближались. Они кружили вокруг, словно невидимые тени.

– Они следят, – прошептал один из беглецов. – Те же, что приходили днём…

Каэлен встал, чувствуя, как соль в груди вибрирует, откликаясь на ритм копыт. Он понял: степь не отпустит их так просто.

– Это только начало, – сказал он тихо. – Завтра они вернутся. И будут ждать, чтобы мы ошиблись.

Утро пришло тревожным. Солнце поднималось медленно, словно не желало освещать степь, и его свет был мутным, почти серым. Над лагерем витала усталость: люди говорили вполголоса, собирали пожитки торопливо, будто хотели убежать от самой ночи.

Каэлен поднялся первым. В груди соль отзывалась тягучим звоном, будто она тоже помнила ржание и топот в темноте. Он прошёл мимо людей, проверяя, все ли готовы к пути. Старики тяжело поднимались, дети плакали, женщины пытались унять их шёпотом. Никто не жаловался вслух, но в каждом взгляде сквозил страх: все понимали, что в степи они лишь тени, которых легко стереть.

Айн стояла чуть поодаль, разглядывая горизонт. Её глаза сузились. – Смотри, – сказала она, указывая на север.

Там, вдалеке, над холмами тянулся дым. Не костры беглецов – дым был плотный, чёрный, и поднимался столбом.

– Кто-то идёт впереди, – продолжила она. – И они жгут всё за собой.

Лира подошла ближе, её пальцы вцепились в руку Каэлена. – Может, это кочевники? Или имперские войска?

Каэлен вслушался. Соль внутри не кричала, но её хор стал настороженным, словно она узнавала этот дым и не хотела говорить.

– Это не кочевники, – сказал он наконец. – И не войско. Это соль. Она идёт вместе с ними.

Люди вокруг, услышав его слова, зашептались. Кто-то перекрестился по-старому, кто-то упал на колени. Страх рос, как огонь в сухой траве.

Айн стиснула рукоять клинка. – Значит, нам остаётся только одно – идти быстрее. Если они догонят, мы не удержим строй.

Каэлен кивнул. Но в сердце он знал: избежать встречи не удастся. Соль всегда находит дорогу.

И степь, холодная и сухая, словно сама ждала этой встречи.

Дым на горизонте становился всё гуще. Казалось, он ползёт сам по себе, не дожидаясь ветра, и стелется низко, будто хочет укрыть землю серым саваном. Запах гари добрался до лагеря к полудню – едкий, тяжёлый, с привкусом соли. Люди начали кашлять, прятать лица в тряпках, дети плакали громче.

Каэлен шагал впереди, рядом с ним Лира и Айн. Каждый новый вдох отдавался в груди звоном, и соль внутри отзывалась всё громче. Она не говорила словами, но её тягучее молчание было тяжелее крика.

– Мы идём прямо к ним, – глухо сказала Лира, прижимаясь к его плечу. – Зачем соль зовёт тебя в огонь?

– Потому что там – её след, – ответил Каэлен. – Там память. И она не отпустит нас, пока мы не увидим её.

Айн фыркнула. – Твои речи всё больше звучат, как слова друидов. Они тоже любили вести людей к пропасти, обещая им «истину». Но раз уж дорога одна – придётся держать клинки наготове.

Сзади, среди беглецов, поднялся ропот. Несколько мужчин подошли ближе к Каэлену. Их лица были мрачны, голоса дрожали от усталости и страха.

– Сколько ещё мы должны идти за тобой? – выкрикнул один. – Каждый день – новые ужасы! Мы думали, ты спаситель, а идём прямо в смерть!

– Лучше бы остались в руинах, – добавил другой. – Там хоть стены были, а здесь – пустота и соль.

Каэлен остановился. Все взгляды устремились на него. Он чувствовал этот груз – не просто голоса людей, но и гул соли, который вплетался в их крики, подталкивая их к отчаянию.

– Вы можете уйти, – сказал он тихо, но его голос разнёсся по степи, словно сам ветер подхватил слова. – Но дорога назад закрыта. Там башни, там Элиан. Там вечность в цепях. Здесь – дорога вперёд. Выбор за вами.

Слова его повисли над толпой, тяжёлые и резкие. Несколько женщин прижали детей ближе, мужчины переглянулись. Никто не решился выйти из колонны.

Айн скривилась, но в её взгляде мелькнуло уважение. – Ну, хоть сказал им правду, – пробормотала она. – Пусть знают, что за спиной у них не рай.

Лира сжала руку Каэлена, и её голос прозвучал едва слышно: – Но, если они однажды решат, что дорога вперёд хуже… они пойдут против нас.

Каэлен молча кивнул. Он это уже знал.

Дым впереди всё рос. И с ним росла тишина, которая давила сильнее криков.

Глава 2: Пепельные странники

Степь, ещё вчера казавшаяся сухой и пустой, сегодня превратилась в мёртвое поле. Солнце заходило за горизонт, его багровый свет окрашивал облака в оттенки крови, а над землёй клубился дым – тяжёлый, тягучий, будто сама земля дымила, не желая отпускать свою боль. Воздух здесь был иным: сухой, но с горьким привкусом, оставлявшим на языке соль и пепел. Каждый вдох давался с усилием, а дети начинали кашлять, прикрывая лица руками или тряпками.

Колонна замедлила шаг. Люди теснились друг к другу, боясь смотреть на горизонт. Там, где заканчивалась красная полоса заката, виднелись силуэты. Сначала казалось, что это камни или странные холмы, изуродованные солью. Но вскоре стало ясно: они двигались. Высокие фигуры, худые и вытянутые, шли медленно, но их шаги были синхронны, как у воинов в строю. Казалось, что степь сама ожила и решила двинуться им навстречу.

Айн мгновенно схватилась за клинок. Её глаза сузились, она встала чуть впереди, заслоняя Каэлена и Лиру от возможного удара. – Узлы, – произнесла она с ненавистью, и голос её прозвучал низко и хрипло. – Они догнали нас.

Каэлен всмотрелся. Его сердце билось тяжело, и соль в груди зазвенела, как струна. Но он видел: это были не те твари, с которыми они сталкивались прежде. Лица у фигур отсутствовали, но вместо безликой пустоты узлов в их чертах угадывались остатки человеческого. Очертания губ, провалы глазниц, руки, в которых они держали факелы. И самое странное: факелы горели. Но не живым пламенем, а серым, словно тлеющим пеплом, светом.

– Нет, – сказал он глухо, почти шёпотом. – Это не узлы. Они другие.

– Другие или нет – всё равно враги, – резко бросила Айн.

Люди за их спинами загудели. Страх сжал их сердца, и паника уже готова была прорваться наружу. Женщины прижимали к себе детей, мужчины судорожно хватались за ржавые клинки, копья, камни – за всё, что можно было назвать оружием.

– Смотрите, они несут огонь! – выкрикнул кто-то из беглецов. – Узлы не горят! Это проклятые души!

– Это Архимаг послал их! – подхватил другой. – Они идут за ним, чтобы найти нас!

Гул рос, превращаясь в какофонию. И в этот момент соль в груди Каэлена заговорила – впервые за долгое время словами, ясными, чёткими, будто их произносил кто-то рядом, прямо в его ухо:

«Мы – не узлы. Мы – память, что решила идти».

Он вздрогнул. Слова отозвались холодом в костях, будто тысячи голосов разом проникли в него. Он чувствовал – это не угроза. Это констатация.

– Они… – Каэлен сделал шаг вперёд, и голос его дрожал, но звучал твёрдо. – Они не узлы. Соль говорит: они – память.

– Память?! – взорвалась Айн. Её клинок блеснул в огне заката. – Ты снова слушаешь соль? Сколько ещё раз она будет водить тебя за нос, прежде чем ты поймёшь, что её слова – яд?!

– Но ты видишь сама, – вмешалась Лира, её голос был мягким, но решительным. – Они не двигаются, как твари. Смотри – они идут ровно. Они несут факелы, как люди.

Айн бросила на неё взгляд, полный злости и боли. – Люди не становятся солью, Лира. Запомни это. Всё, что ты видишь – иллюзия.

Тем временем фигуры приближались. Их было не меньше сотни. Высокие, худые, белёсые, они двигались стройно, шаг за шагом. Факелы в их руках не трещали, не искрили, только тлели ровным серым светом, и этот свет казался чужим, мёртвым, но не угрожающим.

Каэлен чувствовал, как соль внутри отзывалась на каждый их шаг. Словно в груди билось не его сердце, а их ритм. Голоса, шепчущие в крови, становились громче:

«Мы были. Мы есть. Мы идём».

Люди позади начали пятиться. Толпа заволновалась, дети плакали громче, мужчины ругались, кто-то схватил камень и швырнул в приближающихся. Камень пролетел, ударился в грудь одной из фигур и рассыпался в белую пыль. Но фигура не остановилась. Она лишь слегка качнулась и пошла дальше.

– Они не реагируют… – прошептала Лира, и её голос дрогнул. – Будто не видят нас.

– Или будто не замечают, – поправил Каэлен.

Айн стиснула зубы, её пальцы сильнее вжались в рукоять клинка. – Тогда я заставлю их заметить.

– Нет! – Каэлен протянул руку, останавливая её. Его глаза горели странным светом, словно отражали багровое небо. – Если это память… если это те, кого соль держит, то, может, они идут не против нас, а вместе.

– Вместе?! – Айн почти закричала. – С чудовищами?!

Каэлен молчал. Но соль в его груди не молчала. Она шептала всё громче:

«Мы идём. Мы идём к истоку. Мы помним».

И он понял: это только начало.

Они приблизились настолько, что тлеющий свет их факелов начал освещать степь вокруг. Серое сияние ложилось на траву и камни, оставляя на них тени, которые двигались неестественно – будто от каждого факела исходило не одно, а сразу несколько отражений. Люди в колонне шарахались, отводили глаза, крестились по-старому, кто-то падал на колени и прижимал лоб к земле.

Каэлен шагнул вперёд. Соль внутри уже не просто шептала – она вибрировала, как натянутая струна, и каждый шаг пепельных странников отзывался в его груди. Он чувствовал их так, будто они были частью его самого.

– Не подходи! – рявкнула Айн, выставив клинок. – Если соль ведёт тебя к ним, значит, они враги!

Но Каэлен не остановился. Он поднял руки ладонями вперёд, словно показывая, что не несёт угрозы. В груди у него эхом отозвались чужие голоса:

«Мы – не враги. Мы – память. Мы идём туда, куда идёшь ты».

Одна из фигур отделилась от строя. Это была высокая тень с обломанным копьём в руках. Когда она шагнула ближе, стало ясно, что её тело когда-то принадлежало воину: на груди ещё угадывалась изломанная броня, а на лице – вырезанные солью линии, похожие на застывшие морщины. Факел в её руке вспыхнул чуть ярче, и в сером свете на миг блеснули глаза. Пустые, белые, но в них был отблеск чего-то живого.

Толпа завопила. – Это они! Те, кто умер в городе! Они вернулись! – Они идут за нашей кровью!

Айн шагнула вперёд, занося клинок для удара. Но Каэлен резко остановил её рукой. – Нет! Подожди!

Он сделал шаг к воину. Сердце его билось так, что казалось – соль вырвется наружу. Голоса внутри стали хором, но слова различались:

«Мы – были… мы – умерли… мы – идём…»

– Кто вы? – произнёс Каэлен. Голос его дрожал, но слова разнеслись далеко по степи, будто их подхватил сам ветер.

Фигура остановилась. Обломанное копьё дрогнуло в её руках. Потом тень подняла голову и открыла рот. Звука не было – только сухой треск, как если бы ломалась соль. Но в сознании Каэлена слова прозвучали отчётливо:

«Мы – те, кто сгорел. Мы – те, кого взяла соль. Мы идём за светом».

Каэлен вздрогнул. Он понял: они говорили с ним не устами, а через ту самую связь, что мучила его ночами.

Лира шагнула ближе, её глаза были полны страха и сострадания. – Каэлен… они… они ищут тебя?

– Они ищут исток, – глухо ответил он. – А я иду туда же.

Айн сверкнула глазами, стиснув зубы. – Ты хочешь сказать, что возьмёшь их с собой?

– Я не зову их, – Каэлен покачал головой. – Они сами идут.

Колонна людей за их спинами взорвалась шумом. Кто-то кричал: – Он ведёт их! Он один из них! – Убить! Пока не поздно!

Но другие, дрожащим голосом, шептали: – Они не нападают… они просто идут… – Может, это и есть знак, что он светлый…

Каэлен стоял между двух миров: за спиной – люди из плоти и крови, охваченные паникой; впереди – тени памяти, шагавшие с пепельными факелами. И он чувствовал: рано или поздно придётся выбрать, к кому он ближе.

Но сейчас он поднял руку и сказал: – Мы идём на запад. Если вы идёте туда же – идите. Но не трогайте их. – Он указал за спину, на беглецов. – Они живые. Их память ещё не настала.

Фигура воина замерла. Потом медленно опустила копьё и шагнула назад, вставая снова в строй. Голоса в груди Каэлена ответили эхом:

«Мы не тронем. Мы идём. Мы ждём».

И колонна странников двинулась параллельно их пути – не вторгаясь, не приближаясь, но и не отставая.

Люди в колонне переглядывались, и каждый взгляд был полон страха и ужаса. Для них Каэлен перестал быть просто человеком. Теперь он был проводником не только для живых, но и для мёртвых.

Сначала тишина держалась, словно натянутая струна. Люди шагали, стараясь не смотреть влево, туда, где мерцала странная процессия. Каждый факел пепельных странников бросал на степь длинные, изломанные тени, и казалось, что они шагают не ногами, а вытянутыми когтями.

Но чем дольше они шли бок о бок, тем сильнее поднималась паника. Дети плакали, женщины закрывали им глаза ладонями, мужчины косились на Каэлена с ненавистью, в которой слышался страх.

– Это нечисть, – зашипел кто-то в толпе. – Они идут рядом, потому что он зовёт их. – Я видел, как они на него смотрели! – выкрикнул другой. – Они слушают его!

Толпа зашумела, будто рой пчёл. Кто-то споткнулся, и тут же поднялся крик: – Они тянут нас в могилу!

Айн резко развернулась, сверкая клинком. – Замолчали! – её голос был хриплым, но резким, как удар. – Если хотите выжить, шагайте и не открывайте пасть.

Однако её слова мало что изменили. Недоверие уже пустило корни.

Каэлен шёл молча, глядя прямо перед собой. Но соль внутри не позволяла ему забыть – она отзывалась на каждое движение странников. Их голоса звучали в его груди, гулко и неразборчиво, но с каждым шагом становились всё яснее.

«Мы идём. Мы помним. Мы были. Мы есть».

Он чувствовал, как слова разъедают его изнутри, как будто их тысячи капель соли падали в одну и ту же рану.

Лира осторожно дотронулась до его руки. Её голос был едва слышен, но в нём дрожала решимость: – Ты слышишь их?

– Да, – выдохнул он. – Они – не мертвецы. Они – воспоминание.

Лира сжала его пальцы крепче, будто хотела удержать его здесь, среди живых. – Тогда скажи это людям. Они боятся. Они думают, что ты ведёшь этих теней.

Каэлен посмотрел на колонну беглецов. Их лица, освещённые дрожащими огнями, были искажены ужасом. Мужчины сжимали ржавые мечи и копья, хотя знали, что против соляных теней это всё равно, что против ветра. Женщины шептали молитвы, которых уже никто не помнил полностью. Дети, спрятавшись в складках плащей, глядели широко раскрытыми глазами.

Он открыл рот, но слова застряли. Как объяснить, что эти странники не враги, если сами они выглядели воплощением кошмара?

И тут один из беглецов, худой мужчина с седыми прядями в бороде, шагнул вперёд, выкрикивая так громко, что перекрыл даже вой ветра: – Он идёт с ними! Он один из них! Если мы не убьём его сейчас – завтра проснёмся в соли!

Толпа загудела. Несколько человек кинулись за камнями, другие схватились за копья. В воздухе запахло кровью, хотя ещё ни одна капля не пролилась.

Айн подняла клинок, готовая встретить атаку. – Первый, кто шагнёт к нему, ляжет под моё лезвие! – выкрикнула она.

Лира прижалась к Каэлену, её лицо побледнело. – Скажи им! Скажи хоть что-то, пока они не бросились!

Каэлен вдохнул глубоко, и соль внутри загудела в унисон с его сердцем. Он поднял руки, обращаясь к толпе: – Они не враги. Они – память. Я слышу их, потому что они ищут то же, что и мы. Они не тронут вас.

Но слова его утонули в криках. Люди не хотели слушать. Их глаза горели страхом, и страх этот искал крови.

Соляные странники шагали рядом, молча, словно не замечали разгорающегося бунта. Их факелы горели ровно, без дыма, и только усиливали ощущение чуждой тишины.

Каэлен почувствовал, как соль в его груди усилила гул. Голоса заговорили громче, почти хором: «Они не слышат. Они боятся. Они убьют тебя. Мы – можем. Мы – остановим».

Он стиснул зубы. Ему хотелось заорать, заставить всех замолчать, но он понимал: если он позволит соли говорить за него, всё кончится.

В этот миг из толпы метнули камень. Он ударил его в плечо, сбив дыхание. Лира вскрикнула. Айн шагнула вперёд, готовая ринуться на нападавших.

И всё замерло на грани.

Камень отлетел в сторону, оставив на его плаще тёмное пятно. Боль была резкой, но Каэлен даже не дернулся – только выпрямился и посмотрел на тех, кто метнул.

Это был тот же мужчина с седой бородой. Его глаза горели лихорадочным светом, а руки дрожали не от страха, а от ярости. – Видите?! – завопил он, показывая на Каэлена. – Он даже не упал! Соль держит его на ногах! Убейте его, пока ещё есть силы!

Толпа загудела громче. Женщины в ужасе оттаскивали детей назад, мужчины поднимали камни, кто-то вскинул ржавый меч. Ненависть и паника смешались, и ещё миг – и всё сорвётся в кровавую бойню.

Айн рванулась вперёд. Её клинок блеснул в дрожащем свете факелов. – Первого зарежу на месте! – крик её пронзил гул, но люди уже не слушали.

Лира прижалась к плечу Каэлена, её дыхание было горячим и сбивчивым. – Скажи им! Останови их, пока они не убили друг друга!

Каэлен поднял руки, но толпа не слушала. В груди гул соли нарастал, становясь почти невыносимым. Он чувствовал, как странники рядом усиливают его: их шаги отдавались эхом в его теле, их пламя отзывалось в его глазах.

«Скажи. Мы можем. Мы заставим их замолчать».

Он зажмурился, но знал: если ничего не сделает – кровь прольётся, и много. Тогда соль всё равно придёт, но не от его воли, а от хаоса.

Он шагнул вперёд. – Довольно!

Голос его ударил в воздух, как колокол. И не только голос. Из груди вырвался тихий свет – белёсый, дрожащий, словно отражение луны на воде. Он не был ярким, но разошёлся волной по степи.

Соляные странники остановились. Их факелы вспыхнули ярче, и на миг показалось, что они окружили толпу живым кольцом.

Люди замерли. Камни выпали из рук, мечи дрогнули. В их глазах блеснул ужас, но этот ужас хотя бы заглушил крики.

Каэлен стоял, тяжело дыша. Свет вокруг него дрожал, словно живой. Он чувствовал, как соль поёт в унисон с каждым ударом его сердца. – Они не враги. – Голос его был глухим, но разносился так, будто его говорили десятки уст. – Они идут, потому что помнят. Они не тронут вас. Но если вы поднимете руку друг на друга – соль возьмёт вас так же, как взяла их.

Толпа отпрянула. Кто-то зашептал молитвы, кто-то закрыл лицо руками.

Мужчина с седой бородой, тот, что первым бросил камень, рухнул на колени. Он дрожал всем телом, и в его взгляде смешались ненависть и отчаяние. – Ты колдун… – прохрипел он. – Ты связал их с собой…

Айн шагнула к нему и ударила его сапогом в плечо так, что он упал на землю. – Если бы он хотел вас убить, вы бы уже лежали белыми кучами! – её голос был резким, как сталь. – Так что молчи и шагай, пока тебя не оставили здесь одному.

Люди не ответили. Они смотрели на Каэлена с суеверным ужасом, но никто больше не поднял камень.

Свет постепенно угасал. Соляные странники снова зашагали рядом, их факелы дрожали в ветре, и казалось, будто они никогда не замечали этой сцены.

Каэлен опустил руки. Соль внутри замолчала, но в этом молчании слышался укор: она знала, что он позволил ей выйти наружу.

Лира держала его за руку, её пальцы дрожали. – Ты сделал правильно, – прошептала она. – Если бы ты промолчал – они бы разорвали друг друга.

Айн вытерла клинок о плащ и хрипло усмехнулась. – Теперь они боятся тебя больше, чем странников. И, может, это их и удержит.

Каэлен не ответил. Он смотрел на толпу, которая снова двинулась вперёд – молча, с опущенными головами. Но в каждом взгляде, случайно скользнувшем на него, он видел одно: отныне они никогда не будут видеть в нём только человека.

И это было начало новой трещины, куда глубже прежних.

Караванный тракт показался внезапно, словно степь сама раскрыла его из своих недр. Между редкими холмами тянулась полоса камня, поросшего солью и трещинами. Когда-то по этой дороге проходили торговцы из Империи к степнякам, караваны с тканями, металлом и зерном. Теперь же тракт был мёртвым: каменные плиты вспучены, трещины полны белёсого налёта, будто сама земля выдыхала соль наружу.

Люди двинулись по тракту осторожнее, сжимаясь плотнее, будто боялись, что этот путь хранит слишком много памяти. Каждый шаг отдавался в воздухе глухим звоном, словно под ногами шла не дорога, а струна.

Каэлен чувствовал это острее всех. Соль внутри отзывалась на каждый шаг: звенела, гудела, словно сама дорога была жилами земли, идущими к Сердцу. Голоса тянулись к нему, как тонкие нити – шёпот купцов, крики солдат, плач женщин, потерявших близких в дороге. Всё это сливалось в хор, который он едва удерживал внутри.

Лира держалась ближе к нему, её взгляд бегал по сторонам. – Здесь слишком тихо, – прошептала она. – Даже ветер словно обходит стороной.

Айн нахмурилась. – Тишина хуже воя. В степи, если слишком тихо, значит, смерть рядом.

И словно в ответ на её слова, за поворотом тракта показались первые силуэты.

Соляные странники. Но теперь они шли ближе. Факелы в их руках дрожали ярче, языки огня были белыми, не жёлтыми. Они двигались медленно, но не вдоль дороги, как прежде, а прямо по тракту, навстречу колонне.

Люди остановились. В воздухе повис крик, но никто не решился издать его. Дети вжались в матерей, мужчины сжали оружие.

– Они… идут к нам, – выдохнул кто-то.

Каэлен сделал шаг вперёд. Соль в груди загудела, как рог в битве. Он видел странников чётче, чем остальные: их лица были белыми масками без черт, но за ними мерцали тени. Тени людей – караванщиков, солдат, детей, что остались на этом тракте навсегда.

Они приближались, и факелы в их руках трещали, но пламя не давало тепла. Оно жгло только память.

Каэлен остановился в нескольких шагах. Он чувствовал, как хор в груди тянется к ним, а они отвечают тем же. – Они не враги, – сказал он тихо, больше для своих, чем для остальных. – Но им нужно услышать нас.

Айн вскинула клинок. – Если хоть один шагнёт ближе – я перережу его на месте.

– Подожди, – Каэлен поднял руку. – Дай мне попробовать.

Соляные странники замерли в шаге от колонны. Их факелы вспыхнули ярче, и свет упал на лица беглецов. Люди зашептались, кто-то снова поднял камень, но Лира шагнула вперёд, встав рядом с Каэленом. Её глаза дрожали, но голос был твёрд: – Если он остановит их, то только потому, что вы дадите ему попробовать. Замолчите!

Тишина упала тяжёлым куполом.

Каэлен закрыл глаза и вдохнул. Соль внутри откликнулась, и голоса странников стали яснее. «Мы шли. Мы умерли. Мы всё ещё идём. Помни нас».

Он поднял руки. Белый свет снова заструился по его пальцам. Странники не двинулись. Они стояли, будто ожидали слова.

Каэлен открыл глаза. – Я слышу вас. Но вы держите их в страхе. Если хотите, чтобы вас помнили – не берите у живых их жизнь.

Факелы дрогнули. Огонь на миг погас, оставив лишь белое тление. Странники начали пятиться. Медленно, но послушно.

Толпа за его спиной шумела. Кто-то зашептал молитву, кто-то плакал, но все видели: существа отступали.

Айн выдохнула сквозь зубы и опустила клинок. – Чёрт побери, мальчишка… если так будет дальше, они решат, что ты ведёшь этих теней.

– Может, так оно и есть, – глухо ответил Каэлен, опуская руки. Соль внутри стихала, но её молчание было тяжёлым, как недосказанная правда.

Колонна двинулась вперёд по тракту, но теперь каждый шаг давался с трудом: люди шли, словно по лезвию ножа, понимая, что рядом всегда могут оказаться новые странники.

Дорога вывела их к месту, где тракт резко расширялся. Каменные плиты здесь были выбиты вровень с землёй, будто чьи-то тяжёлые колёса и копыта веками били по одной и той же линии. Но то, что они увидели на этой площадке, заставило людей остановиться и сбиться в плотную кучу.

Перед ними стоял караван. Или то, что от него осталось. Несколько повозок, перевёрнутых на бок, их колёса застряли в трещинах дороги, а сами телеги проросли солью. Белые кристаллы выползали изнутри, покрывали доски, свисали сталактитами. На каждой повозке было то же: мешки с зерном, обугленные от времени, рассыпались в белую пыль; кувшины, когда-то полные воды или вина, теперь были каменными комьями, и внутри слышалось сухое потрескивание, будто кто-то всё ещё шевелился.

И самое страшное – люди.

Фигуры, сидящие у обочины, застывшие возле колёс, вытянувшие руки к небу или прижавшие детей к груди. Все они были белыми, словно вырезанными из соли. Их лица не имели глаз, рты были треснувшими пустотами. Но позы говорили громче любых криков: отчаяние, попытка убежать, молитва, так и не услышанная.

Толпа ахнула. Женщины прижали детей к себе, мужчины шагнули назад. Один из беглецов перекрестился, другой упал на колени.

– Святые корни… – прошептал бывший солдат. – Они так и остались здесь.

Айн подняла клинок, её лицо было мрачным. – Это не просто трупы. Это узлы. Они застыли, но не ушли.

Каэлен шагнул ближе. Соль внутри гудела, как натянутая струна. Он слышал их. Хор был тихим, но в нём было что-то другое, не привычное шипение или вой. Это был стон. Многоголосый, без конца.

Лира схватила его за руку. – Не подходи. Каэлен… они могут ожить.

Он посмотрел на неё – в его глазах отражался белый свет фигур. – Они уже живы. Только не так, как мы.

Соль внутри отзывалась, словно требовала, чтобы он дотронулся. И он поднял ладонь, медленно приближаясь к одной из фигур – женщины, державшей ребёнка. Белый налёт трещал под его дыханием.

Когда пальцы коснулись её плеча, в грудь ворвался хор.

Тысячи голосов. Караванщики, дети, старики, воины. Они кричали, пели, плакали одновременно. Он увидел: как они шли по тракту, как соль догоняла их белым ветром. Сначала треск в воздухе, потом – на коже. Они падали, хватались за друг друга, а соль росла, заливая их глаза, рты, сердца. Но самое страшное – они всё ещё знали, что умирают. Они помнили, пока их тела каменели.

Каэлен резко отдёрнул руку, но уже было поздно. Соль внутри гудела сильнее, откликаясь на их крик.

– Они… – его голос сорвался, и он обхватил голову руками. – Они всё ещё здесь!

Лира упала на колени рядом, сжимая его плечи. – Каэлен! Дыши! Скажи, что ты видишь!

Айн встала позади, её глаза сузились, клинок был наготове. – Если эти твари оживут, я их разрублю.

Фигуры не двигались. Но в трещинах их тел засиял тусклый свет, как дыхание угасающего угля. И хор внутри Каэлена усилился.

«Мы не ушли. Мы остались. Мы ждём».

Он задыхался, ощущая, как их память вливается в него. Каждый взгляд, каждое слово, каждая потеря. Всё это заполняло его, как ледяная вода.

И в этот миг из-под повозки выскользнула детская тень. Белая, без глаз, но маленькая, с вытянутыми руками. Она шагнула к Каэлену, словно искала его прикосновения.

Толпа завопила. Кто-то бросился назад, кто-то вскинул оружие.

Каэлен поднял руки. Его голос был сорван, но твёрд: – Не трогайте её!

Тень замерла в шаге от него. Белый свет её тела дрожал, словно искра, готовая погаснуть.

Соль внутри него прошептала: «Освободи».

Каэлен сделал шаг навстречу. Лира закричала его имя, Айн сжала клинок, но он уже коснулся детской фигуры.

И всё вокруг озарилось светом.

Свет разлился по дороге мягкой волной. Он не жёг, не бил, не разрывал – он обволакивал. Казалось, что сам воздух вокруг повозок стал прозрачным, а соль, покрывающая людей и колёса, зашевелилась, словно от долгожданного ветра.

Фигуры дрогнули. Женщина с ребёнком, к которой прикасался Каэлен, медленно повернула голову. В пустых глазницах вспыхнул слабый отблеск – не взгляд, но эхо того, чем она была. Тело её начало осыпаться. Сначала с плеча, потом с рук, потом – с лица. Белые кристаллы падали на землю, превращаясь в прах, и вместе с ними исчезал стон, который терзал грудь Каэлена.

Он слышал её слова, словно шёпот, пронёсшийся над полем: «Спасибо… пусть нас помнят…»

Ребёнок в её руках растворился следом, и Каэлен почувствовал, как соль внутри на миг стихла, будто насытилась не памятью, а облегчением.

Остальные фигуры вокруг тоже начали двигаться. Кто-то падал на колени, кто-то тянул руки вверх. Их тела трескались, ломались, осыпались белыми хлопьями. С каждым куском соли уходил и их крик. В воздухе поднимался лёгкий пепел, кружившийся в свете утра, и в этом пепле слышался последний хор: «Помни нас».

Когда всё стихло, на дороге остались только обломки телег и пустая пыль.

Толпа беглецов стояла молча. Никто не смел говорить. Женщины прижимали детей, мужчины опустили оружие, даже Айн не двинулась с места. Лишь Лира, всё ещё держащая руку Каэлена, смотрела на него так, будто боялась, что он исчезнет вместе с этими соляными тенями.

– Ты… – голос бывшего солдата сорвался. Он сделал шаг вперёд и осмотрелся, словно надеялся найти доказательство обмана. – Ты их убрал. Они… ушли.

Айн нахмурилась, её глаза сузились. – Или он заставил их уйти, – сказала она резко. – Не путайте чудо с властью.

– Он спас их! – выкрикнула мать мальчика, которого Каэлен исцелил ночью. – Вы видели! Они были в ловушке, а теперь свободны!

Гул прокатился по толпе. Одни зашептались с надеждой, другие – с подозрением. Кто-то склонил голову в благодарности, кто-то отшатнулся, словно боялся прикосновения Каэлена.

Он сам стоял бледный, с дрожащими руками. Соль в груди затихла, но в её молчании ощущалась угроза – словно цена за этот дар ещё впереди.

Лира тихо сказала, прижимаясь к нему: – Ты отпустил их. Они ушли с миром.

Каэлен посмотрел на неё, и его голос был глухим: – Я не отпустил. Я только открыл дверь. А кто заплатил за это – узнаем позже.

Айн шагнула ближе. Её клинок всё ещё сверкал в руке. – Запомни, мальчик. Каждый раз, когда соль слушает тебя, ты теряешь часть себя. Сегодня она взяла их. Завтра – возьмёт тебя.

Но в толпе уже звучали другие слова. – Он – светлый. – Он повелевает солью. – Нет, он её раб.

Голоса гремели, сливались в шум. Толпа снова делилась – на тех, кто видел спасителя, и тех, кто видел угрозу.

Каэлен опустил голову. Он чувствовал, как каждый их взгляд становится ещё одной нитью, связывающей его с дорогой, которой он не хотел идти.

И тогда он произнёс: – Я не спаситель. И не враг. Я только человек. Но соль требует, чтобы её слышали. Я буду слушать. А вы решайте сами, что это значит.

С этими словами он развернулся и пошёл дальше по тракту. Лира шагнула за ним, не отпуская его руки. Айн задержалась на миг, окинув толпу тяжёлым взглядом.

– Он сказал ясно, – бросила она. – Кто хочет жить – идите. Кто хочет спорить – оставайтесь и спорьте с солью.

И двинулась следом.

Беглецы замялись. Но один за другим они начали собирать пожитки и идти. В их глазах светились страх и надежда вперемешку. Караван двигался дальше – теперь уже с новым шёпотом за спиной.

А в груди Каэлена соль вновь ожила. Она не кричала – смеялась. Тихо, холодно.

«Ты ведёшь их. Ты уже ведёшь».

Дорога петляла между холмами, укрытыми сухой травой и пятнами серой соли. Утро было холодным: солнце едва поднималось над горизонтом, и его лучи больше напоминали тусклое свечение, чем тепло. Люди шагали молча, тяжело, будто каждый камень под ногами требовал сил. Даже дети не плакали – только изредка кашляли, и этот кашель резал тишину громче любого крика.

Каэлен шёл впереди. Лира держала его за руку, её пальцы были холодными, но хватка крепкой. Айн шла сбоку, бесстрастная, будто сама степь. Она то и дело окидывала взглядом горизонт, где линии холмов сливались с небом.

К полудню небо потемнело. Тучи собирались на востоке, и ветер, пахнущий гарью, приносил весть оттуда, где оставались башни. Люди тревожно косились назад, хотя там уже ничего не было видно – только дымная полоса над далёким горизонтом.

– Они не отпустят нас, – наконец сказала одна из женщин, прижимая к себе младенца. – Даже если мы уйдём далеко, соль найдёт нас.

– Соль повсюду, – ответил Каэлен, не оборачиваясь. – Но не она нас преследует. Мы сами несём её в себе.

Слова его заставили толпу зашептаться. Кто-то воспринял их как истину, кто-то – как угрозу.

Айн нахмурилась. – Ты слишком много говоришь, мальчик. В степях такие слова могут обернуться ножом в спину.

– Он не мальчик, – тихо возразила Лира. – Иначе мы бы не дошли сюда.

Каэлен ничего не сказал. В груди снова звучал шёпот – он не был ни криком, ни стоном, а скорее песней. Соль напевала что-то бесконечное, как шум моря, и от этого звука сердце сжималось.

К вечеру они вышли к равнине. Здесь земля была иной: не трава и не камни, а гладкая, как стекло. Соль блестела под ногами, будто лунное озеро застыло на века.

– Это место не живое, – прошептал один из мужчин, бывший солдат. – Здесь не растёт ни одна травинка.

– Здесь прошло море, – сказала Айн. Она присела, коснулась ладонью белой поверхности и нахмурилась. – Но соль забрала даже память воды.

Беглецы начали тесниться ближе друг к другу. Дети жались к матерям. Люди боялись не земли – тишины. Она была такой плотной, что казалось: сам воздух умер.

И вдруг издалека донёсся звук.

Не вой, не стон – скрип. Как будто кто-то тащил по земле камни или железо. Скрежет шёл медленно, тянулся, как дыхание чудовища.

Толпа замерла. Все взгляды устремились к Каэлену.

Он закрыл глаза, вслушиваясь. Соль в груди отозвалась сразу – тревогой, резким зовом. Она словно предупреждала.

– Что это? – спросила Лира шёпотом.

Каэлен открыл глаза. Его лицо стало бледным. – Не знаю. Но оно идёт к нам.

Айн подняла клинок. Её голос был сухим, спокойным: – Тогда стойте за мной.

Но никто не сдвинулся. Беглецы стояли, прикованные к месту. Даже мужчины, державшие ржавые копья, не смогли сделать шаг. Они ждали, что скажет Каэлен.

И соль сказала в его груди: «Ты должен встретить его. Только ты».

Каэлен сделал шаг вперёд.

На горизонте дрогнула тень. Сначала показалось, что это мираж – игра света на ровной соляной поверхности. Но с каждым мгновением тень становилась плотнее, тяжелее, и звук скрежета нарастал. Он шёл в такт, будто шагам чего-то огромного.

Беглецы сгрудились за Каэленом. Женщины прикрывали детей своими телами, мужчины выдвинули вперёд копья и ножи, хотя их дрожащие руки выдавали – они знали, что этим оружием не остановить то, что приближается.

Айн подняла клинок горизонтально, её глаза сузились. – Это не зверь. Это – сделанное.

Каэлен шагнул ближе к краю равнины, где соль поблёскивала, отражая багровый свет заката. Его сердце билось тяжело, а соль внутри отзывалась рваным, тревожным хором. Словно тысячи голосов пытались одновременно шептать и кричать.

И наконец из марева показалось оно.

Фигура. Высокая, выше человеческого роста вдвое. Она двигалась медленно, опираясь на что-то вроде посоха или куска вырванного дерева. Но это не был человек. Его тело было сложено из кусков соли и камня, как если бы земля сама взяла обрывки мёртвых тел и соединила их. В груди зияла дыра, откуда струился белый свет. Лицо отсутствовало: там была гладкая плита, на которой трещины складывались в подобие черт.

– Узел… – прошептал кто-то.

– Нет, – покачал головой Каэлен. Его голос дрогнул. – Это не узел. Это… другое.

Фигура остановилась. Скребущий звук прекратился, и тишина накрыла равнину, тяжёлая и вязкая.

Лира вцепилась в руку Каэлена. – Оно смотрит на нас. Я чувствую это.

И Каэлен тоже чувствовал. В груди соль загудела, но теперь это был не хор боли, а ровный, глубокий звук, как удар колокола.

«Ты пришёл, – прозвучало в нём. – Ты несёшь память».

Каэлен едва не пошатнулся. Голос шёл не снаружи – изнутри, как будто фигура говорила напрямую с его солью.

Айн шагнула вперёд, закрывая его собой. – Не подходи, – бросила она коротко.

– Подожди, – остановил её Каэлен. Его лицо было бледным, но взгляд твёрдым. – Оно не нападает. Оно… зовёт.

Толпа загудела, люди снова начали перешёптываться. Кто-то в страхе молился, кто-то выкрикивал: «Это знак!», а кто-то просто плакал.

Фигура подняла руку. Каменная ладонь вытянулась вперёд, и трещины на её груди засияли ярче. Изнутри донёсся гул, словно сквозь толщу земли пробивался голос.

«Путь на запад открыт. Но цена – память. Отдай, и мы пропустим».

Каэлен понял: перед ним – страж. Не чудовище, не узел, а нечто древнее, созданное ещё до того, как люди начали записывать истории.

Лира в ужасе смотрела на него. – Ты не можешь! Если ты отдашь память… ты потеряешь себя!

Айн молча стиснула зубы. В её глазах не было страха, только решимость. – Если это встанет у дороги – мы срубим его.

Каэлен сделал шаг вперёд. Соль внутри звенела, откликаясь на зов фигуры. Он понял, что страж ждёт ответа именно от него.

Каэлен остановился в нескольких шагах от фигуры. Его дыхание сбилось, грудь сжало так, что каждое слово соли внутри отзывалось болью. Белый свет в трещинах существа пульсировал, словно сердце, бьющееся в медленном ритме.

– Ты страж? – спросил он вслух, хотя понимал, что язык не имеет значения.

И действительно: ответ прозвучал не в ушах, а в груди. «Мы – остаток. Мы держим границу. Без нас соль зальёт всё. Но каждый, кто идёт на запад, должен заплатить. Памятью».

Каэлен дрогнул. Он почувствовал, как холодный поток соли коснулся его сознания, заглядывая в глубину воспоминаний. Лица – мать, погибшие соседи, смех Лиры на лугу, взгляд Гайома в последний миг – всё это вспыхнуло и качнулось, словно готовое сорваться.

– Нет! – Лира рванулась к нему, но Айн удержала её.

– Он должен сам, – сказала она глухо. – Соль выбрала его.

Толпа сгрудилась, люди держали детей крепче, чем прежде. Одни шептали молитвы, другие смотрели с яростью, думая, что мальчишка играет их судьбами.

Каэлен поднял руку, и соль внутри отозвалась. – Если я отдам, – спросил он, – что останется?

«Ты останешься, – гул был ровным, почти спокойным. – Но обрубленным. Каждый шаг – новая цена. Дойдёшь – но не тем, кто начал путь».

Его сердце сжалось. В памяти снова вспыхнуло лицо Гайома – уставшее, светлое, в последний миг говорившее: «Иди. Я с тобой».

– Нет, – прошептал он. – Я не могу забыть. Не его. Не их.

Существо замерло. Его рука опустилась, свет дрогнул. «Если не дашь память, – медленно произнёс голос, – то дай голос. Пусть соль говорит через тебя. Это тоже цена».

Каэлен ощутил, как горло будто сжали ледяные пальцы. Если он согласится, он станет сосудом. Каждый его звук будет полон соли, каждый его шёпот станет её эхом.

Лира закричала, не выдержав: – Нет! Он человек, не ваша игрушка!

Айн резко вскинула клинок. – Довольно! Если ты хочешь его забрать – пройди сначала через меня!

Фигура не двинулась. Её свет вспыхнул, но не угрожающе – скорее, как дыхание перед решением.

Толпа завыла. – Что он делает?! – кричали одни. – Пусть заплатит! Иначе нас не пропустят! – вопили другие. – Он уже проклятый! – бросил кто-то.

Каэлен закрыл глаза. Хор соли внутри него гудел: «Выбор. Выбор. Цена».

Он чувствовал: биться бессмысленно. Либо отдать память, либо позволить соли говорить вместо него. И каждая из этих дорог была страшна.

Он сделал вдох, открыл глаза и сказал: – Я заплачу. Но я сам решу – чем.

И шагнул ближе к светящейся груди стража.

Когда Каэлен приблизился к стражу, воздух вокруг словно задрожал. Белый свет в трещинах существа потёк по его рукам, словно вода, и проник в грудь юноши. Он ощутил, что стоит не на земле, а в пустоте, и вокруг – только соль, бескрайняя и живая.

Голоса заговорили одновременно, сотни, тысячи, – их хор был вязким, как туман: «Ты решаешь. Память или голос. Дай нам – и мы откроем дорогу».

Каэлен закрыл глаза. Образы рвались наружу: Гайом, шагавший в свой последний свет; лица людей в деревне, застывшие в белых оболочках; крик мальчишки, которого соль чуть не забрала; слёзы Лиры, её руки на его плечах. Всё это – часть его. Если он отдаст память, эти образы исчезнут, и вместе с ними – он сам.

Но если он отдаст голос… он станет чужим проводником. Любое слово будет рождаться не из его сердца, а из глубин соли. Что тогда останется от него?

Он распахнул глаза и сказал громко, так, чтобы слышали все – и соль, и люди, и сам он: – Я не забуду. Я не позволю вам вырвать из меня тех, кого я люблю. Если нужно, я отдам голос. Но мои воспоминания останутся моими.

Существо дрогнуло. Его белые трещины вспыхнули ярче, и свет, как волна, прошёл по Каэлену. Его горло сжало, дыхание вырвалось сипом. Он попытался что-то сказать – и понял, что звука нет.

Лира подбежала, схватила его за руку. – Каэлен! – её голос сорвался. – Что ты сделал?!

Он попытался ответить, но губы лишь беззвучно шевельнулись. Вместо слов раздался тихий гул – тот самый, который звучал в его груди, солью. Толпа вскрикнула: кто-то упал на колени, кто-то закричал от ужаса: – Он не человек! Он теперь их голос!

Айн шагнула вперёд и вскинула клинок к толпе. – Замолчите! – её рык был резок и ясен. – Он сделал то, что мы не смогли бы. Вы бы предпочли остаться здесь навеки?

Страж опустил руку. Белый свет в его груди угасал, словно костёр, догорающий под пеплом. «Дорога открыта. Иди. Но помни: теперь твой голос – наш».

И фигура рассыпалась в прах, превратившись в белый вихрь, который ветер унёс над равниной.

Каэлен стоял неподвижно. Лира держала его за руку, её глаза блестели слезами. – Ты не должен был… – прошептала она. – Ты мог потерять всё.

Он посмотрел на неё – и впервые понял, что не может произнести её имя. Его губы дрогнули, но вместо звука снова вышел низкий соляной гул. В толпе этот звук вызвал новый шёпот: кто-то благоговел, кто-то проклинал его.

Айн склонила голову, и в её голосе прозвучало уважение, смешанное с тревогой: – Ты сделал свой выбор. Теперь каждый шаг будет напоминанием о нём.

Каэлен молча кивнул. В груди соль отозвалась тихим эхом, и он понял: отныне его слова принадлежат не только ему.

Колонна двинулась дальше, но тишина в ней стала тяжелее любого крика. Люди шагали медленно, оборачиваясь на Каэлена, и каждый взгляд был наполнен чем-то своим: кто-то искал защиты, кто-то – доказательств своей правоты, а кто-то боялся даже приблизиться.

Лира шла рядом, не отпуская его руки, будто стараясь удержать его в мире живых, в мире людей. Её дыхание было частым, и каждый раз, когда Каэлен пытался что-то сказать, она вздрагивала, слыша лишь тот низкий гул соли вместо слов.

– Не пытайся, – шептала она. – Не говори… пока не научишься. Иначе они услышат только соль.

Айн шла чуть впереди, оглядываясь на беглецов. В её лице не было страха, но в глазах мелькала мрачная решимость. Она видела: колонна раскалывается. Одни шли ближе к Каэлену, почти прижимаясь к нему, словно надеялись, что его странная связь с солью защитит. Другие – наоборот, держались подальше, косились, словно он мог в любую минуту обернуться узлом.

К вечеру они добрались до заброшенной сторожевой башни у старой дороги. Башня была покосившейся, стены её осыпались солью, но внутри ещё оставались деревянные балки, способные укрыть людей от ночного ветра.

– Здесь переночуем, – коротко сказала Айн. – В степи слишком много теней. А эти стены, даже гнилые, лучше, чем ничего.

Беглецы собрались у входа, делясь на два лагеря. Одни кивали, соглашаясь, другие шептались, бросая взгляды на Каэлена. Вскоре в толпе раздались голоса.

– Он ведёт нас не к спасению, а в пасть соли! – выкрикнул мужчина с впалыми щеками, тот самый, кто не раз бросал обвинения. – Видели, что он сделал? Он отдал голос этим тварям! Теперь он сам – их пастырь!

Несколько человек кивнули, лица их были перекошены страхом. Женщина прижала к себе ребёнка, шепча молитвы, будто отгоняла нечисть.

Но другие возразили. – Ты ослеп от страха! – выкрикнула мать мальчика, которого спас Каэлен. – Если бы не он, мы застряли бы там, возле соляного стража! Он открыл дорогу! Разве ты этого не видишь?

Спор разгорался. Голоса поднимались всё выше, и казалось, что колонна вот-вот сама перегрызёт себя.

Айн шагнула вперёд, её клинок сверкнул в лучах заката. – Хватит! – её голос был резок и твёрд. – Хотите жить – идите. Хотите сдохнуть в криках – оставайтесь и режьте друг друга. Но завтра я поведу тех, кто решит шагать вперёд.

Тишина повисла тяжёлая, как камень.

Каэлен стоял позади, молча, но соль внутри отзывалась эхом на каждую фразу. Он чувствовал, как гул в его груди повторяет слова людей, усиливает их – страх, надежду, ненависть. Он уже не мог отделить свои мысли от их голосов.

Лира заметила, как он дрогнул, и накрыла его руку своей. – Держись, – прошептала она. – Я здесь. Слушай меня, не их.

Каэлен кивнул. В его горле застрял беззвучный крик – слова, которые он хотел бы сказать, но не мог. Вместо них раздался тихий, гулкий отклик соли. Толпа вздрогнула, отшатнулась.

Айн подняла клинок выше и посмотрела прямо на него. В её взгляде не было страха – только вызов. – Если ты ведёшь нас, мальчик, то завтра мы это проверим.

Каэлен встретил её взгляд и не отвёл глаз. Соль внутри загудела сильнее. Он понимал: испытание ещё впереди.

Ночь легла быстро. Солнце утонуло за степными холмами, и тени, вытянувшиеся вдоль земли, слились в сплошной туман. Заброшенная башня, приютившая колонну, казалась хрупкой и ненадёжной, но всё же её стены давали хоть иллюзию защиты. Люди скучились внизу, разложили костры, вытянули из-под рухнувших балок немного гнилых досок и сухой травы.

Костры горели тускло, будто сам воздух не хотел поддерживать огонь. Над пламенем клубился белёсый дым, и все понимали: в нём соль. Она была повсюду.

Каэлен сидел у стены, Лира рядом, Айн неподалёку, с клинком на коленях. Он молчал. Его молчание было тяжелее любого слова. Соль внутри него дышала вместе с ним, словно ждала, когда он наконец позволит ей заговорить.

Сон пришёл быстро – и не только к нему.

Люди у костров дремали, многие из них впервые за много дней позволили себе сомкнуть глаза. Но тишина не принесла облегчения. Она принесла другое.

Каэлен почувствовал, как шорох соли в груди стал громче. Сначала он думал, что это снова его собственный внутренний хор. Но потом понял: нет. Это были другие голоса. Голоса беглецов. Они сливались с солью, как будто она тянула их сны в общий поток.

Перед его глазами вспыхнули чужие картины: женщина, потерявшая мужа, видела, как он снова идёт рядом, но тело его было белым и трескающимся. Старик, бывший солдат, видел поле битвы, где каждый упавший воин превращался в узел. Ребёнку снились светлые башни, возвышающиеся до небес, и лицо Элиана, звавшее его по имени.

И над всем этим звучал его собственный голос. Беззвучный, но отчётливый, как дыхание в глубине сна. «Помните. Не кланяйтесь. Не идите за светом, который обещает вечность».

Он не хотел этого. Но слова сами рождались, словно соль использовала его, чтобы удержать чужие сны от гибели.

Каэлен вырвался из полусна, сердце его билось быстро. Он поднялся, вытирая со лба холодный пот. Внутри всё ещё звенел хор.

Лира тоже проснулась – её дыхание было сбивчивым, глаза широко раскрыты. – Ты… ты был там, – прошептала она. – В моём сне. Я видела тебя. Ты сказал… не склоняться.

Он опустил голову. – Это не я. Это соль говорит через меня.

Айн подняла глаза от клинка. Её лицо было суровым. – Неважно, кто говорит. Важно – что люди слышат.

Каэлен обернулся к колонне. Многие уже проснулись. Их глаза блестели в отблесках костров – одни с надеждой, другие с ненавистью. Кто-то шептал: «Он спас нас во сне». Кто-то – «Он проник в наши сны, как демон».

Башня, казалось, дрожала от этого раскола.

Каэлен сжал кулаки. Соль внутри отозвалась тихим эхом: «Ты не можешь уйти от этого. Ты стал их голосом».

Он понимал: с этого ночного видения начнётся новый раскол. И уже завтра колонна потребует ответа, кем он является на самом деле – спасителем или тем, кто ведёт их в бездну.

Утро наступило тревожным. Солнце поднялось из-за горизонта, но его свет был бледным, словно проходил сквозь завесу пепла. Башня стояла всё той же покосившейся громадой, однако у её подножия люди уже не просто шептались – они спорили.

Крики разносились по лагерю, заглушая треск костров.

– Он был в моём сне! – выкрикнула женщина с забинтованной рукой. Её голос дрожал, но в глазах горела решимость. – Он сказал не склоняться, не идти за башнями. Это он удержал меня! Без него я бы пошла туда, к свету!

– Ложь! – в ответ рявкнул худой мужчина с впалыми щеками, тот самый, кто ещё в деревне называл Каэлена чудовищем. Его лицо исказила ярость. – Он сам вёл вас во сне! Он посадил соль в вашу голову! Сегодня он сказал «не склоняться», а завтра заставит лечь к его ногам!

Толпа загудела. Одни поддерживали женщину, другие вставали на сторону мужчины. Ропот перерастал в шум, шум – в крики. Люди уже хватались за камни и палки, страх превращался в оружие.

Каэлен стоял чуть поодаль, Лира держала его за руку, словно не желая отпускать ни на миг. Её глаза метались по лицам беглецов, а губы шептали: – Скажи им что-нибудь. Пожалуйста, иначе они перегрызут друг другу глотки.

Айн встала, опершись на клинок. – Не вздумай молчать, мальчик. В степях тех, кто не говорит вовремя, считают трусами. А трусов убивают первыми.

Каэлен глубоко вдохнул. В груди соль зазвенела, словно струна, и тысячи голосов нахлынули разом – кто-то молил его заговорить, кто-то шипел, требуя тишины.

Он шагнул вперёд.

Крики не стихли сразу, но постепенно люди обернулись. Их лица были полны злости, страха и надежды, всё это смешивалось в одно кипящее море.

– Да, я был в ваших снах, – сказал он. Его голос звучал хрипло, но достаточно громко, чтобы услышали даже у дальнего костра. – Но не потому, что хотел. Соль связала нас. Она зовёт каждого. Я лишь слушал её – и говорил то, что сам боюсь забыть.

Толпа замерла.

Каэлен продолжил, чувствуя, как слова рождаются сами, словно соль вытягивала их из него: – Я не могу дать вам вечность. Не могу дать и спасения. Я такой же человек, как вы. Но если я слышу её – значит, должен помнить. За себя, за вас, за всех, кого она забрала.

Женщина с перевязанной рукой закрыла лицо ладонями, её плечи дрожали. Рядом с ней стоял мужчина с обожжённым лицом, бывший солдат; он долго смотрел на Каэлена, потом произнёс: – Если он хотел бы нас погубить, сделал бы это ещё в ту ночь.

Но худой мужчина не сдавался. Он шагнул ближе, поднял камень. – Ты веришь ему?! – выкрикнул он. – Это Архимаг в новом обличье! Мы только что бежали от одного диктатора, и теперь сами тащим другого!

Камень сверкнул в его руке. Несколько человек бросились его удержать, но он уже занёс руку.

Айн шагнула вперёд и выставила клинок. – Попробуешь – и твоя голова упадёт раньше, чем камень.

Воздух загустел от напряжения. Ещё миг – и кровь пролилась бы.

Каэлен поднял руку. – Хватит. – Его голос прорезал шум, будто удар грома. – Я не прошу верить мне. Я не прошу идти за мной. Но я прошу – не превращайте друг друга в соль раньше времени.

Толпа стихла. Люди смотрели на него, кто-то с ненавистью, кто-то с надеждой.

Лира прижалась к нему, её шёпот был почти неслышным: – Они не простят тебе этого молчания. Теперь каждый будет ждать от тебя ответа – и выбора.

Каэлен почувствовал, как соль в груди загудела в такт её словам: «Они уже выбрали. Даже если ты – нет».

Колонна тронулась неохотно. Люди собирали свои узлы с тряпьём, поднимали детей, поддерживали раненых. В их движениях не было согласия – каждый шаг сопровождался шёпотом, косыми взглядами, короткими перебранками. Одни шли ближе к Каэлену, словно искали в нём опору, другие нарочно отставали, будто боялись, что сам воздух вокруг него заразит их солью.

Ветер дул в лицо, сухой, пропитанный пеплом. В нём слышались отголоски далёкого гула, будто где-то далеко за горизонтом что-то рушилось. Айн шла впереди, клинок за спиной, её фигура оставалась прямой и твёрдой. Лира держалась рядом с Каэленом, не отпуская его руки, хотя сама с трудом переставляла ноги.

– Они смотрят на тебя, – прошептала она. – Каждый шаг. Каждое слово. Даже молчание теперь для них ответ.

Каэлен кивнул, хотя сам чувствовал это сильнее, чем мог сказать. В груди соль отзывалась гулом, словно отражая сотни глаз и голосов вокруг. Она не звала и не угрожала, но внимала, как судья на трибуне.

Позади снова вспыхнула ссора.

– Мы идём за ним – значит, уже в его власти! – закричал тот самый худой мужчина. Его голос был резким, полным злости и отчаяния. – Сегодня он говорит: «идём на запад», завтра скажет: «встаньте на колени», и вы покорно склонитесь!

– Замолчи, – резко бросил бывший солдат с обожжённым лицом. – Если бы не он, твоя дочь уже лежала бы белым камнем под ногами. Ты забыл это?

– Я помню слишком хорошо! – завизжал худой, размахивая руками. – Он спас одного, а завтра соль потребует десять других!

Крики нарастали. Люди спорили, и ссора уже грозила перерасти в драку. Женщины увели детей в сторону, мужчины сжимали кулаки.

Айн обернулась, её глаза сверкнули холодным огнём. – Замолчите оба. Ваши крики только привлекут тех, кого вы боитесь больше всего.

Её слова на миг подействовали, но в толпе ещё глухо бродило недовольство.

Каэлен остановился и повернулся к людям. Он чувствовал, что если сейчас промолчит, раскол станет слишком глубоким.

– Я не ваш вождь, – произнёс он, и соль в груди отозвалась мягким эхом. – Я не веду вас в землю спасения. Запомните это. Я иду к истоку, потому что должен. Потому что соль не отпустит меня иначе. Вы сами решили идти со мной. Но ваш путь – ваш выбор.

Толпа замерла. Слова прозвучали ровно, без гнева и без надежды, и именно это смутило людей сильнее всего.

Лира крепче сжала его руку. – Они не хотели слышать правду, – прошептала она. – Но теперь они услышали. И каждый будет решать сам.

Каэлен кивнул, хотя знал: чем дальше они уйдут, тем меньше у этих людей останется выбора. Соль внутри уже шептала:

«Ты идёшь. Они идут. Их память станет твоей».

И шаги по сухой земле отзывались в его сердце тяжёлым эхом – будто каждый шаг приближал их не к спасению, а к новой жертве.

К полудню степь изменилась. Небо, ещё недавно ясное и высокое, затянули тяжёлые облака, серые, с прожилками багрового света, словно в их глубине тлели угли. Ветер, который до этого был лишь сухим и настойчивым, вдруг наполнился свистом, будто сам воздух начал натягиваться на струну.

Айн остановилась, подняла лицо к небу и нахмурилась. – Буря. Идёт быстро.

Сначала никто не поверил. Но вскоре горизонт на востоке потемнел – не дым, не пыль, а густая стена белёсого тумана, в которой клубились искры. Люди загудели, тревожно переглядываясь. У кого-то вырвался шёпот: – Соль… это соль летит…

Каэлен почувствовал её раньше, чем увидел. В груди зашевелился гул, словно тысячи мелких камешков ударялись друг о друга. Соль отзывалась на приближение своей стихии. Он стиснул зубы, чтобы не дать ей прорваться наружу.

– Нужно укрытие, – сказала Лира, обводя глазами бескрайнюю равнину. – Но где его взять?

Степь была пуста. Только низкие холмы и редкие каменные глыбы торчали из земли, но ни деревьев, ни пещер, ни даже развалин. Колонна замерла, люди сбивались в плотный круг, женщины прижимали детей к себе, мужчины растерянно вертели головами.

– Мы не успеем, – хрипло сказал бывший солдат. – Она накроет нас здесь.

Ветер усилился. Он нёс с собой белые крупицы, и каждая, ударяясь о кожу, жгла, как мелкий уголь. Ребёнок заплакал, женщина прикрыла его плащом. Люди начали кричать, паника нарастала.

Айн резко подняла клинок и выкрикнула: – Всем лечь к земле! Прижаться друг к другу! Только так удержимся!

Но голоса утонули в свисте ветра. Буря приближалась, и её рев был похож на рёв чудовища.

Каэлен шагнул вперёд. В груди соль завыла, требуя выхода. Он чувствовал, как её зов переплетается с ревущим ветром.

– Нет, – прошептал он, обращаясь к самому себе. – Ты не возьмёшь их. Не сейчас.

Но в ответ раздался гул: «Мы идём. Мы в воздухе. Мы в пепле. Мы в тебе».

Лира схватила его за руку. Её лицо было бледным, волосы развевались в ветре, но в глазах – решимость. – Если можешь – сделай. Иначе они погибнут.

Каэлен закрыл глаза. Соль внутри разверзлась, как открытая рана. Голоса усилились, звали, требовали. Он поднял руки.

И в тот миг, когда буря обрушилась на колонну, воздух вокруг Каэлена дрогнул. Белый вихрь сорвался с неба, но не обрушился прямо на людей – он закружился вокруг, огибая их круг, словно вода вокруг камня. Крупицы соли скрежетали, ударяясь о невидимую преграду.

Люди лежали, прижавшись друг к другу, и не видели, что Каэлен стоял, руки его дрожали, лицо было искажено, а глаза светились бледным светом.

Ветер хлестал его, соль рвала кожу, но он держал. Он слышал хор: тысячи голосов, шипящих и воющих, но в их гуле он нашёл одну ноту – ровную, тянущуюся, как живая нить. Он ухватился за неё, словно за корень, и буря обтекла их стороной.

Когда вихрь начал стихать, Каэлен рухнул на колени. Лира кинулась к нему, поддерживая его плечи. Айн встала рядом, клинок её был опущен, глаза холодно следили за толпой.

Люди поднимались медленно. На их лицах было одновременно облегчение и ужас. Они видели, что буря обошла их. Они видели, что центр этой защиты был один человек.

– Он… остановил её, – прошептал кто-то. – Нет, он звал её, – возразил другой. – Она слушалась его!

Слова полетели, и снова толпа разделилась: одни смотрели на Каэлена с благоговением, другие – с ненавистью и страхом.

А соль внутри всё ещё гудела: «Ты держишь нас. Но сколько ещё сможешь?»

Каэлен поднял голову. На губах была кровь, но взгляд его был твёрдым. – Мы идём дальше, – сказал он хрипло. – Пока у нас есть дорога.

И колонна, шаткая, но целая, двинулась вперёд, оставляя позади пустошь, где ещё недавно ревела соль.

После бури степь будто умерла. Ни звука, ни движения – только редкие клочья соли медленно падали на землю, оседая на траву, камни и лица людей. Воздух был тяжёлым, насыщенным горечью, и каждый вдох отдавался в груди жжением.

Колонна двигалась молча. Даже дети не плакали – у них просто не осталось сил. Люди шли, согнувшись, опираясь на палки, поддерживая друг друга, и только редкие шорохи шагов нарушали тишину.

Но эта тишина была обманчивой. Она держалась лишь до первого слова.

– Ты видел, – хрипло сказал мужчина с впалыми щеками, оборачиваясь к другим. Его глаза горели, словно буря не прошла мимо, а оставила в нём угли. – Видели все! Он не спас нас. Он сам говорил с бурей. Он держал её, как Архимаг держал башни!

Несколько человек кивнули. Женщина, чьё лицо было изрезано соляными ожогами, прошептала: – Соль слушалась его… как будто он один из них.

Но мать спасённого мальчика встала перед ними, прикрывая сына руками. Её голос дрожал, но был твёрдым: – Он дал нам жизнь! Если бы не он, буря превратила бы нас в тех белых оболочек, что мы видели у колодца! Разве вы слепые?

Люди зашумели. Одни склонялись к её словам, другие – к обвинениям. Спор нарастал, как новая волна, готовая смести всё вокруг.

Айн резко шагнула вперёд и ударила клинком о камень. Искры осветили лица. – Заткнитесь, – её голос был низким и хриплым. – Если хотите убивать друг друга – дождитесь, пока мы дойдём до степняков. Они помогут вам.

Толпа стихла, но ненадолго. Взгляды снова метались – кто-то смотрел на Каэлена, словно на чудо, кто-то – как на чумного.

Каэлен шёл чуть позади, рядом с Лирой. Он слышал всё. Каждый шёпот, каждый вздох. Но громче всего он слышал соль в груди. Она пела, тихо, ровно, словно убаюкивала его.

«Они боятся. Но память сильнее страха. В конце они будут помнить тебя».

Он хотел оттолкнуть её голос, но не смог. Потому что знал – память, которую она несла, была правдой. Он чувствовал, как за каждым из этих людей тянется шлейф голосов: умершие родные, потерянные дома, прожжённые города. Всё это шло рядом с ними, как призраки, и соль только собирала их в общий хор.

Лира коснулась его руки, сжимая пальцы. – Не слушай их, – шепнула она. – Они боятся. Но я… я знаю, кто ты.

Он посмотрел на неё, и на миг тяжесть в груди стала легче. Но за этим мгновением снова поднялся гул толпы.

– Если он ведёт соль, – выкрикнул солдат с перевязанным плечом, – то пусть поведёт её на Империю! Пусть разорвёт башни! Пусть докажет, что он с нами!

Слова упали в степь, как камень в воду. Несколько человек кивнули, в глазах их загорелась надежда. Но другие отшатнулись, зашептав: – Если он может – значит, он уже не человек…

Айн повернулась к Каэлену, её глаза были холодными, но прямыми: – Они будут требовать. Всё больше и больше. Каждый раз, когда ты дашь им силу, они будут хотеть новой. Так было всегда. Так будет и сейчас.

Каэлен молчал. Он чувствовал – она права. Но чувствовал и то, что отступить не сможет.

Соль в груди пела, и в её голосе слышалось одно: «Они идут за тобой. Но ты идёшь за нами».

Колонна снова двинулась вперёд, и тень бури осталась позади. Но в глазах людей уже рождалась новая буря – та, что не рассеет ни один ветер.

Степь менялась. После бури небо стало низким, тяжёлым, словно хотело прижать людей к земле. Солнце то и дело пряталось за грязно-серыми облаками, и его тусклый свет не грел – только напоминал, что день ещё не кончился.

К полудню впереди показались новые следы. Айн первая заметила их и подняла руку, останавливая колонну.

– Стойте, – её голос был твёрдым, но низким. Она присела, коснувшись земли. – Здесь были степняки.

Каэлен и Лира подошли ближе. В сухой земле отпечатались копыта, глубокие, словно стадо двигалось быстро и тяжело. Рядом – следы ног, босых и в сапогах, а ещё – борозды, будто что-то волокли за собой.

– Это караван? – тихо спросила Лира.

Айн покачала головой. – Нет. Это набег. Видишь? – она указала на поломанные стрелы, торчавшие из земли. – Они гнали кого-то. И недавно.

Слова её упали, как камни. Люди за Каэленом и Лирой зашептались, переглядываясь. Кто-то прижал ребёнка крепче, кто-то начал оглядываться, будто степняки могли выйти прямо сейчас из высокой травы.

Солдат с перевязанным плечом нахмурился. – Если они впереди, значит, дорога нам закрыта.

– Дорога не закрыта, – отрезала Айн. – Она только опасная.

Каэлен смотрел на следы и чувствовал, как соль внутри отзывается. Её голос становился резким, будто острые края каменной плиты: «Они мертвы. Их кровь в земле. Мы слышим их».

Он нахмурился и закрыл глаза. На миг перед ним вспыхнула картина: крик женщин, пламя костров, степняки в шкурах, скачущие с луками. И под копытами – кровь, быстро впитывающаяся в сухую землю.

Он открыл глаза, и дыхание было тяжёлым. – Здесь погибло много людей. Я слышу их.

Толпа загудела. Кто-то перекрестился по-старому, кто-то наоборот, выкрикнул: – Он снова говорит с мёртвыми!

Айн резко поднялась. – Молчать. Если степняки рядом – вы погубите нас своими криками.

Лира взяла Каэлена за руку. Её глаза были тревожными. – Мы не можем пройти здесь, если они ещё поблизости. Люди едва держатся…

Айн посмотрела на неё холодно. – Мы не можем и повернуть назад. Позади Империя, и ты знаешь, что это значит.

Все замолчали. Дым за горизонтом на востоке всё ещё был виден – слабым, но угрожающим. Там, где Элиан держал остатки башен.

Каэлен шагнул вперёд, глядя на следы, уходящие к холмам. Его голос был хриплым, но твёрдым: – Мы пойдём. Если степняки там – мы должны знать.

Айн посмотрела на него с оттенком уважения, но ничего не сказала. Она только подтянула клинок ближе к плечу и двинулась вперёд, оставив колонну ждать.

Люди зашептались снова, но теперь их взгляд был прикован к Каэлену. Одни видели в нём решимость, другие – угрозу.

И только соль внутри шептала тихо, почти ласково: «Иди. Их кровь – твоя память. Мы ждём её».

Холмы впереди тянулись серыми спинами, и трава на их склонах была будто выжжена: редкая, ломкая, с белыми прожилками соли по краям. Айн шла первой, её шаги были бесшумными, клинок всегда наготове. Каэлен и Лира двигались следом, а за ними, держась плотной кучей, осторожно тянулись беглецы.

С каждым шагом воздух становился тяжелее. Ветер приносил запах гари и чего-то ещё – железа и крови. Каэлен узнал его раньше других: соль внутри гудела, повторяя этот вкус земли, насыщенной смертью.

Когда они поднялись на первый холм, стало видно: внизу, в небольшой низине, лежал лагерь. Когда-то здесь стояли повозки – их колёса теперь валялись отдельно, обгоревшие, раскиданные, словно игрушки. Остовы шатров торчали из земли, перекошенные, в дырах. Между ними валялись вещи – разбросанные сумки, кувшины с трещинами, клочья ткани. Всё это было мёртвым.

Айн подняла руку, останавливая всех.

– Не шуметь, – прошептала она. – Если кто-то остался, они услышат нас раньше, чем мы их.

Каэлен замер. Его взгляд метался между повозками, и сердце сжималось: он уже слышал голоса. Тихие, уставшие, гулкие, словно они шли снизу, из самой земли.

«Мы бежали… Мы падали… Мы остались…»

Он закрыл глаза, и картинка вспыхнула сама собой: люди, сжавшиеся в круг, крики женщин, яростный топот копыт. Стрелы падали с неба, огонь охватывал ткань шатров. И потом – тишина, резкая, как нож.

– Они мертвы, – сказал он, открыв глаза. Его голос был глухим, но слышали все. – Здесь никто не выжил.

Толпа позади зашепталась, кто-то всхлипнул. Женщина с младенцем прижала его крепче, другой мужчина сжал рукоять ржавого меча, словно готов был биться с тенью.

Лира коснулась руки Каэлена. – Ты уверен? Может, есть раненые…

Он покачал головой. – Нет. Только память.

Айн не спорила. Она спустилась первой, осторожно обходя обломки. Её глаза искали движение, её уши ловили каждый шорох. Но степь была мертва. Лишь ветер крутил пепел на земле.

Каэлен и Лира двинулись следом. Голоса соли внутри становились всё громче, и он чувствовал, что каждый шаг по этой земле делает его свидетелем чужой боли.

У обгоревшей повозки лежало тело. Мужчина, молодой, лицо его было искажено, глаза пусты. Соль покрывала кожу, словно белые ожоги. Рядом с ним валялся сломанный лук.

Лира вздрогнула, закрыв рот рукой. – Господи…

Айн присела, коснулась земли рядом с телом. – Свободные кланы, – сказала она. – Видишь татуировки на плечах? Это был отряд из степей. Они шли на запад… но их настигли свои же.

Каэлен опустился рядом. Соль внутри завыла так, что сердце его едва не разорвалось. Он протянул руку, и хор голосов в груди усилился.

«Мы пытались… Мы верили… Мы умерли…»

Он отдёрнул пальцы, тяжело дыша. Лира схватила его за плечо. – Не надо, Каэлен. Не бери это на себя.

Но он знал – он уже взял. Каждый голос, каждое лицо – теперь было частью его.

Айн поднялась, оглядываясь. – Это не просто набег. Здесь был приказ. Они знали, кого ищут.

Каэлен поднял голову. – Империя?

Она стиснула зубы. – Или кланы. Теперь никто не чист.

Позади люди стояли, тесно сбившись. Их глаза блестели от ужаса, и каждый шаг вперёд давался им с трудом. Они знали: если лагерь так погиб, то и их конец может быть таким же.

Каэлен посмотрел на них. Его голос был твёрдым, хотя внутри бушевал хор: – Мы должны идти дальше. Здесь нет жизни. Но есть дорога.

Айн кивнула. – И если враги поблизости – лучше встретить их там, где степь открыта, чем ждать за этими обгоревшими повозками.

Лира сжала руку Каэлена, и он почувствовал, как её пальцы дрожат. Но она кивнула, подтверждая его слова.

Они вышли из лагеря, оставив позади пепел и соль. Но в груди Каэлена хор не смолкал. Теперь к нему добавились новые голоса – погибших здесь, забытых.

И он понимал: чем дальше они идут, тем тяжелее будет эта память.

Они уже почти миновали лагерь, когда из-под повозки донёсся звук. Тихий, едва различимый – будто кто-то царапал землю ногтями. Толпа позади замерла, женщины прижали детей, мужчины вскинули ржавые клинки, готовые обороняться даже от тени.

Айн первой шагнула к источнику звука. Она присела, заглянула под обугленные балки и медленно вытянула руку.

– Эй… – её голос был неожиданно мягким. – Кто там?

Раздался шорох, и оттуда, из тени, выползла маленькая фигурка. Мальчик лет десяти, кожа его была испачкана сажей, волосы спутаны, глаза огромные и пустые, как у зверька, которого загнали в угол. Он дрожал, но не плакал – только смотрел на них, прижимая к груди маленький ножик с обломанным концом.

Лира ахнула и бросилась к нему, но Айн удержала её рукой. – Осторожно. Не забывай, мы не знаем, что он видел.

Каэлен опустился на колени и протянул ладонь. Соль внутри ожила, зазвенела тревожным эхом. Он уже знал: этот ребёнок – не просто выживший. В его памяти была соль, она впиталась в него, как яд.

– Не бойся, – сказал Каэлен тихо. – Я не враг.

Мальчик вздрогнул, ножик дрогнул в его руках. Его губы шевельнулись, и голос прозвучал хриплым, будто он слишком долго молчал: – Они… они вернутся.

Каэлен кивнул. – Здесь их больше нет. Только мы.

Но соль внутри зашептала иное: «Мы слышали. Они были. Они брали. Он видел».

Лира всё же шагнула вперёд, села рядом с Каэленом и осторожно дотронулась до мальчика. Её ладонь была тёплой, и это тепло будто пробило его оцепенение. Он всхлипнул и уткнулся в её плечо.

– Тсс… всё хорошо, – шептала она, обнимая его. – Мы с тобой.

Айн нахмурилась, но не мешала. Её глаза внимательно следили за мальчиком. – Что он сказал?

Каэлен поднял взгляд. – Он видел тех, кто напал.

Толпа оживилась. Мужчина-солдат сделал шаг вперёд. – Кто? Кто устроил это? Имперцы?

Мальчик дрожал в руках Лиры, но его глаза смотрели прямо на Каэлена. И тогда голос соли в груди Каэлена обрушился целым хором: «Кони. Огни. Копья. Свободные кланы. Они резали. Они гнали. Он помнит».

Каэлен выдохнул. – Кланы. Это были степняки.

В толпе послышался ропот, страх смешался с ненавистью. Некоторые начали переглядываться, будто уже решали – стоит ли идти дальше, если на пути враг.

Айн стиснула зубы, но промолчала. Она знала, что теперь каждый будет смотреть на неё – на женщину из степей – и задаваться вопросом: а не враг ли она сама.

Лира прижала мальчика крепче, её голос прозвучал твёрже, чем ожидали: – Значит, он остался один. И теперь он пойдёт с нами.

– Обуза, – бросил кто-то в толпе. – Мы и так тащим детей, стариков. Ещё один – и нас всех догонят.

Айн резко повернулась, и её клинок сверкнул в сером свете. – Кто хочет оставить ребёнка здесь – может сам остаться рядом с ним.

Толпа смолкла. Люди отвели глаза, но их шёпоты не исчезли.

Каэлен встал, поднял мальчика на руки. Тот был лёгким, как сухая трава. Соль в груди гудела мягко, как колыбельная: память ребёнка смешивалась с памятью погибших, и теперь она стала частью Каэлена.

– Мы идём дальше, – сказал он. – И он идёт с нами.

И никто не решился возразить.

Они двинулись дальше, оставляя позади мёртвый лагерь. Колонна растянулась длинной цепью по пыльной дороге, и каждый шаг отдавался эхом в тишине. Казалось, сама степь слушает их.

Мальчик спал у Каэлена на руках, но сон был тяжёлым – тело его подёргивалось, словно он продолжал бежать во сне от того, что видел. Лира шла рядом, стараясь поправлять плащ, чтобы укрыть его от ветра.

Айн шагала чуть впереди, глаза её были прикованы к горизонту. В каждом её движении чувствовалось напряжение: рука не отпускала рукоять клинка, спина прямая, взгляд цепкий. Она знала, что кланы не бросают добычу просто так.

Толпа шла молча, лишь изредка кто-то кашлял или стонал. Люди боялись даже разговаривать вслух – будто каждое слово могло привлечь внимание степи.

Вскоре на западе поднялась пыль. Сначала она казалась обычным ветром, но Айн сразу насторожилась. Она остановилась, подняла руку. Колонна замерла.

– Что там? – шёпотом спросила Лира.

Айн прищурилась, её голос прозвучал низко: – Всадники.

Люди зашептались, страх пробежал по рядам, как ток. Кто-то прижал детей к груди, кто-то схватился за оружие, хотя все понимали: против кочевой конницы их ржавые мечи – ничто.

Каэлен вгляделся в пыльный горизонт. Соль внутри ожила, и вместе с эхом степи пришли образы: тёмные силуэты на быстрых конях, копья, блеск железа, боевой клич. Его сердце сжалось.

– Сколько их? – спросил он.

Айн стиснула зубы. – Достаточно, чтобы вырезать нас всех. Но пока они далеко.

Мужчина-солдат шагнул вперёд, голос его дрожал, но в нём была решимость: – Надо уходить в овраги. В степи мы добыча.

– В оврагах – ловушка, – ответила Айн резко. – Там нас прижмут, и никто не уйдёт.

Люди зашумели, спор разгорался, кто-то предлагал бежать в лесополосу на юге, кто-то – укрыться в развалинах, что виднелись на горизонте.

Каэлен чувствовал, как соль внутри гудела, поднимая хор: «Бегите. Прячьтесь. Умрите. Память останется».

Он закрыл глаза, пытаясь не поддаться этому звону. Но понимал – выбор предстоит сделать именно ему.

Лира коснулась его руки. – Что скажем им? Они ждут.

Каэлен открыл глаза. Его взгляд упал на мальчика, всё ещё спящего на его руках. Тот был лёгким, но вес его – словно целый мир.

– Мы не можем бежать. Если начнём – они нас догонят. Мы должны идти дальше. Быстро, но не врассыпную. Если будем держаться вместе – у нас есть шанс.

– Шанс? – переспросил кто-то горько. – Какой шанс против степняков?

Айн обернулась и сказала холодно, но твёрдо: – Шанс жить хоть до следующего рассвета. В степи это уже много.

И колонна двинулась вперёд, ускорив шаг. Солнце падало всё ниже, тени удлинялись, и вместе с ними росла тревога.

Но всадники всё ещё держались на горизонте, словно играли с ними, словно проверяли, как далеко смогут зайти беглецы, прежде чем рухнут от усталости.

Каэлен чувствовал, как соль внутри не замолкает. Она шептала ему слова, которых он не хотел слышать: «Ты приведёшь их. Ты отдашь их. Они будут памятью».

Он шагал дальше, прижимая мальчика к груди, и молчал.

Когда солнце коснулось горизонта, колонна вышла к развалинам. Это был старый караван-сарай: низкие стены, обвалившиеся арки ворот, куски камня, поросшие жёсткой травой. Когда-то здесь останавливались торговцы на пути между Империей и степями, но теперь место было мёртвым – лишь соль пробивалась сквозь трещины камня.

Люди потянулись к стенам, будто каменные руины могли защитить их от ветра и всадников. Женщины укладывали детей на землю, мужчины пытались поднять обвалившиеся балки, чтобы соорудить хоть какое-то укрытие. В их глазах было облегчение: хотя бы ненадолго, хотя бы до темноты.

Айн обошла развалины, внимательно осматривая каждую щель. Она коснулась рукой обломка стены, присела и подняла горсть соли, что скопилась в трещинах. Сжимая её в ладони, она тихо выругалась. – Здесь кто-то уже умирал.

Каэлен подошёл ближе. Соль внутри него зашевелилась, будто в ответ на её слова. В воздухе повисло глухое эхо – отголоски криков, шагов, стонов, когда-то раздавшихся в этих стенах. Он услышал их ясно, хотя понимал: остальные слышат только тишину.

– Они здесь остались, – произнёс он хрипло. – Караван, купцы, дети… Соль забрала их.

Айн бросила на него тяжёлый взгляд, но ничего не ответила. Лира, наоборот, побледнела и прижалась к нему ближе.

– Ты слышишь их сейчас? – спросила она почти шёпотом.

Каэлен кивнул. – Они ждут. Но не нас. Они ждут конца.

Толпа, почувствовав их разговор, зашепталась. Кто-то отпрянул от Каэлена, кто-то, наоборот, потянулся ближе, надеясь услышать через него слова мёртвых.

Мужчина-солдат, тот самый с обожжённым лицом, шагнул вперёд и сказал жёстко: – Пусть они ждут. А мы должны быть готовы к живым, не к мёртвым. Всадники всё ближе.

И он был прав. С западной стороны небо заволокло пылью. Уже можно было различить силуэты: строй коней, длинные копья, блеск металлических масок. Они не нападали сразу, но двигались медленно, окружая руины широким полукругом.

Женщины закричали, кто-то начал молиться. Дети жались к матерям, мужчины метались, ища чем закрыть брешь в обвалившейся стене.

Айн подняла клинок и обратилась к толпе: – Вы должны слушаться. Паника убьёт вас быстрее, чем стрелы. Держите детей в центре, мужчины – к стенам. Никто не выходит за пределы двора.

Люди подчинились, хоть и неохотно. Их глаза были прикованы к тёмным силуэтам на горизонте.

Каэлен чувствовал, как соль внутри бьётся, как сердце. Она отзывалась на приближение всадников, гудела тревожным эхом. Он знал: столкновение неизбежно.

Лира крепко держала его за руку, но её голос дрожал: – Мы не выдержим. Нас слишком мало.

Каэлен посмотрел на неё, потом на мальчика, которого укладывали на плащ у стены. Его губы пересохли, но он ответил: – Мы должны попробовать. Иначе всё, что мы пережили, будет зря.

Над степью раздался протяжный рог. Всадники ответили ему криками. Пыль поднялась выше, и теперь сомнений не было: ночь они встретят не в тишине, а в бою.

Рог прозвучал снова, ближе, глуше, будто сам воздух содрогнулся. Лошади стучали копытами по камню и сухой земле, пыль закрывала горизонт. В наступающем сумраке силуэты всадников казались чудовищами с рогами и копытами из железа.

Толпа прижалась к стенам караван-сарая. Женщины обняли детей, мужчины схватили ржавые мечи, копья, топоры – жалкие орудия против блестящих клинков и тяжелых копей степняков. В глазах – страх, в жестах – обречённость.

Айн поднялась на обвалившуюся стену. Её фигура вырезалась на фоне краснеющего заката. Она подняла клинок над головой и крикнула: – Стойте! Не бегите! Если мы рассыплемся – нас перебьют за миг!

Голос её был резким, как удар, и толпа замерла.

Каэлен стоял рядом, чувствуя, как соль в груди взвыла. Она отзывалась на каждый звук копыт, на каждый боевой крик, будто сама степь говорила с ним голосами мёртвых.

Он услышал шёпот, холодный и зовущий: «Они уже падали здесь. Мы знаем их боль. Позволь нам – и мы покажем».

Он закрыл глаза, пытаясь удержать равновесие. Лира схватила его за руку, в её взгляде был страх, но и решимость: – Не уходи в это. Я прошу. Если соль возьмёт верх – ты потеряешь себя.

– Но без неё мы не выстоим, – ответил он, глядя на приближающийся строй всадников. – Я слышу… слишком ясно. Они не отступят.

Первый отряд степняков отделился от колонны и понёсся вперёд. Лошади неслись, копья выставлены вперёд, голоса воинов сливались в вой. Стук копыт гремел, как гром.

Мужчины у стены задрожали. Один отступил назад, другой закричал: – Мы не выдержим! Мы умрём!

И паника снова захлестнула людей.

Каэлен сделал шаг вперёд, поднял руки. Соль внутри него завыла, будто вырывалась из груди. Взгляд его застыл, голос стал низким, не его – чужим, гулким: – Тише… слышите? Они уже падали здесь. Падали раньше.

Ветер налетел на руины, поднял пепел и соль из трещин. Люди ахнули: воздух зазвенел, словно тысячи голосов шептали одновременно.

Лошади степняков, влетевшие на первый рывок, вдруг захрипели и сбились с шага. Их копыта заскользили, будто земля стала скользкой. Несколько упали, всадники кубарем покатились, крики их смешались с ржанием.

Толпа взорвалась возгласами. Кто-то перекрестился, кто-то вскрикнул: – Он остановил их!

Айн обернулась и крикнула сурово: – Не стойте! Вперёд! Пока они лежат!

Солдат с обожжённым лицом ринулся вперёд, за ним ещё двое. Они вонзили мечи в растерянных степняков, которые пытались подняться. Кровь брызнула на белёсую землю.

Но всадники на флангах уже разворачивались. Их рог загудел снова – яростно, протяжно. Новая лавина неслась прямо к караван-сараю.

Каэлен пошатнулся, Лира поддержала его. Он чувствовал, как соль рвёт его изнутри, требует большего. В ушах гремел хор мёртвых: «Мы в них. Мы падали, мы кричали. Возьми нас. Позволь нам снова дышать».

Он смотрел на приближающийся строй и понимал: ещё одно мгновение – и стены рухнут под копытами.

– Если я позволю… – прошептал он, глядя на Лиру. – Они умрут не от копий, а от меня.

Её глаза блестели слезами, но голос был твёрдым: – Сделай, что должен. Только помни, что ты человек.

И он шагнул вперёд.

Каэлен поднял руки, и в груди его соль завыла так, будто тысячи голосов ударили в унисон. Земля под ногами затрещала, белые жилы соли прорезали сухую почву, расходясь к приближающимся всадникам.

Воздух стал густым, словно насыщенным криками, которых никто больше не слышал, кроме него. Голоса прошлого, те, что падали в степях, те, что умирали под копытами, ожили внутри него. Они взывали к нему:

«Мы здесь. Мы помним. Мы были ими. Позволь нам дойти до конца».

Всадники ринулись вперёд. Лошади ревели, копыта грохотали, копья сверкали в последнем свете заката. Толпа прижалась к стенам, кто-то закрыл глаза, ожидая смерти.

И тогда земля разверзлась.

Из трещин вырвался свет – бледный, соляной, как дыхание мёртвого моря. Он поднялся стеной перед караван-сараем. Всадники врезались в него, как в невидимую преграду. Лошади взвились на дыбы, всадники падали, оружие сыпалось на землю.

Но свет не был лишь защитой. Из него проступали фигуры. Белые, безликие, словно тени, высеченные из соли. Они тянулись к степнякам, касались их, и каждый, кого коснулась эта рука, падал, будто из него вырвали дыхание.

Крики слились в вой. Кто-то из воинов сумел ударить мечом, и белая фигура осыпалась в пыль, но на её месте возникали новые.

Толпа у стен застыла. Женщины прижимали детей, мужчины смотрели на Каэлена, и в их глазах был ужас – больше, чем при виде степняков.

– Он ведёт соль… – выдохнул кто-то. – Он такой же, как Архимаг…

– Нет! – закричала мать мальчика, которого он спас. – Он защищает нас! Разве вы не видите?!

Но её слова терялись в гуле. Люди дрожали, видя, как соляные тени рвут степняков, как те падают без крови, без крика, только с пустыми глазами.

Айн прыгнула со стены вниз, её клинок был в крови. Она схватила Каэлена за плечо: – Хватит! Остановись! Ты убиваешь их не хуже степняков!

Но Каэлен не мог остановиться. Соль в груди горела, как раскалённый камень. Он чувствовал, что стоит ещё миг сопротивляться – и она возьмёт его совсем.

Лира бросилась к нему, обняла его, её голос сорвался в крик: – Каэлен! Слышишь меня? Вернись! Ты не соль! Ты человек!

И её голос прорезал хор. На миг – всего лишь миг – он услышал не соль, а её дыхание. Её тепло. Её сердце.

Он опустил руки.

Свет дрогнул. Белые фигуры рассыпались, словно их смыло ветром. Оставшиеся степняки, в ужасе крича, рванули назад, бросая оружие. Их рог прозвучал ещё раз, уже не грозно, а отчаянно, зовя отступить.

Поле перед караван-сараем осталось завалено телами. Часть – люди, убитые руками беглецов и клинком Айн. Часть – воины, чьё дыхание соль вырвала изнутри. Их лица были пустыми, белыми, словно высушенные до камня.

Толпа молчала.

Каэлен стоял посреди этого молчания, тяжело дыша. Лира держала его руку, но её глаза были красными от слёз. Айн смотрела на него хмуро, клинок в её руке дрожал – не от усталости, а от ярости, которую она не могла выместить.

– Ты сделал то, чего они боялись больше всего, – сказала она хрипло. – Ты дал соли говорить за тебя. Теперь они никогда не будут видеть в тебе человека.

Каэлен поднял взгляд. Люди действительно смотрели на него – одни с ужасом, другие с надеждой. Но ни в одном взгляде не было равнодушия.

И соль внутри шепнула: «Теперь они твои. Одни – память, другие – страх. Но все – твоя цена».

Каэлен закрыл глаза, и ему показалось, что это был только первый шаг в долгую дорогу, где каждая победа будет превращаться в новый раскол.

Толпа сдвинулась, как живой организм. Одни шагнули ближе к Каэлену, словно ища в нём опору. Другие – отшатнулись, хватая детей и пожитки, будто его прикосновение было заразой. В воздухе витало напряжение гуще дыма от факелов.

– Ты видел?! – выкрикнул мужчина с перебитым ухом, лицо его было перекошено от ужаса. – Он поднял соль, он призвал их, как Архимаг! Разве это не одно и то же?!

Женщина, мать спасённого мальчика, встала перед Каэленом, закрыв его собой. Голос её дрожал, но в нём звучала сталь: – Он не призывал, он защитил! Если бы не он, степняки вырезали бы нас всех! Вы бы лежали рядом с ними!

– Это ты так думаешь, – хрипло отозвался старик, опираясь на костыль. – Но разве он не сказал сам? Соль говорит через него. Сегодня она защитила, а завтра – захочет убить. Кто остановит её тогда?

Гул прошёл по толпе. Люди переглядывались, глаза блестели в свете факелов – одни полные ужаса, другие – жадной надежды.

Лира шагнула вперёд, её голос прорезал гул: – Он не бог, не диктатор! Он сам боится соли, так же, как и вы. Но он не отвернулся, когда мог. Он остался с вами, рискуя собой. Если это не доказательство, что он человек – тогда что?!

Молодая девушка с младенцем на руках всхлипнула: – Он спас нас. Пусть даже соль его слушает… Но разве это плохо? Может, это знак, что у нас ещё есть шанс…

– Шанс?! – мужчина с перебитым ухом сплюнул в пыль. – Шанс стать рабами, как в башнях Империи! Ты забыла, чем кончилось там?!

Айн резко ударила клинком о землю, искры взметнулись. – Замолчите! – рявкнула она. – Вы жрёте друг друга хуже, чем соль. Хотите погибнуть – спорьте дальше. Но если хотите жить, держите языки за зубами и шагайте вперёд.

Молчание повисло, но ненадолго. Кто-то шепнул: «Она защищает чудовище». Другой – «Она права, без него нас бы не было». И снова спор, шёпоты, взгляды – тяжёлые, жгущие.

Каэлен стоял неподвижно. В груди соль звенела – не крича, но тихо, будто наслаждаясь этой трещиной между людьми. Она нашёптывала: «Ты ведёшь их. Хоть не хочешь. Ты их свет и их проклятие. Ты – их выбор».

Он поднял глаза. Усталый, тёмный взгляд скользнул по толпе.

– Я не прошу следовать за мной, – сказал он тихо, но слова разнеслись так, что каждый их услышал. – Мой путь лежит на запад. Если вы решите идти этой дорогой – идите. Если нет – оставайтесь. Я не держу вас.

Слова его повисли в воздухе, тяжёлые, как приговор.

Кто-то из мужчин крикнул: – Вот! Ему всё равно! Он уйдёт и бросит нас!

– Нет! – мать мальчика сжала его плечо, её голос дрогнул, но был ясен. – Если бы ему было всё равно, он не спас бы моего сына.

Толпа снова загудела. Одни шагали ближе к Каэлену, другие отворачивались, сжимая оружие. Но никто не уходил. Никто не решался сделать первый шаг – ни за ним, ни прочь.

Айн тихо сказала, наклоняясь к нему: – Видишь? Теперь каждый их шаг будет через тебя. Они не уйдут. Даже если будут плевать тебе в спину, всё равно будут идти. Потому что соль связала их с тобой.

Каэлен сжал кулаки. Он чувствовал: это только начало. Каждый день отныне будет спором, разделом, борьбой за то, кем он станет в их глазах.

И соль внутри шепнула в унисон с ветром: «Ты не можешь уйти. Они – твоя плата».

Ночь окутала караван-сарай, и стены, некогда защищавшие купцов от разбойников, теперь казались слишком хрупкими, чтобы удержать хоть одну тень. Факелы догорали, бросая рыжие блики на потрескавшийся камень. Люди сбились в кучу посреди двора: женщины с детьми, мужчины с оружием, старики с глазами, полными страха.

Каэлен сидел чуть в стороне, опершись на стену. Лира рядом прижималась к нему, её дыхание было прерывистым, и он чувствовал дрожь в её пальцах, хотя она старалась скрыть её. Айн шагала вдоль ворот, словно сторожевой пёс: её тень тянулась длинной полосой, каждый шаг отдавался металлическим звоном клинка.

Тишина была обманчивой. Ветер гулял по развалинам, и вместе с ним вгрызался в стены какой-то иной звук – еле слышный, словно чавканье, будто за камнем кто-то мял влажную соль. Люди косились на тёмные углы, шептали молитвы, прятали глаза.

– Они идут, – сказала вдруг Айн. Её голос был низким, но твёрдым. Она остановилась у ворот, вскинув голову, словно почувствовала запах врага. – Я слышу.

Каэлен закрыл глаза. Соль внутри ожила, и её гул стал отчётливым, как хор: тысячи голосов, приглушённых, но тянущихся к нему. И в их едином шуме он различил шёпот: «Мы здесь. Мы идём. Мы твоя тень».

Он открыл глаза и увидел движение у пролома в стене. Сначала – белёсую полоску, будто отблеск лунного света. Потом силуэт: высокий, худой, с руками, тянущимися вперёд. За ним ещё один. Ещё. Вскоре на пороге караван-сарая стояло десятка два фигур – белые, безликие, их тела потрескались, изнутри сочился тусклый свет.

Толпа закричала. Мужчины выхватили ножи и копья, женщины зажали детям рты, чтобы не слышать плача. Один из стариков бросился к воротам, но Айн перехватила его, сжав плечо.

– Встань в строй! – приказала она. – Бегством себя не спасёшь.

Каэлен поднялся на ноги. Соль внутри гудела громче, каждый шаг фигур отзывался в его сердце. Он чувствовал их – не как врагов, а как боль, расползшуюся по земле.

– Они пришли за тишиной, – сказал он, больше себе, чем остальным.

– Каэлен! – Лира схватила его за руку, её глаза блестели страхом. – Не делай этого. Если соль возьмёт тебя сейчас…

Он мягко разжал её пальцы. – Она уже взяла. Но я должен слушать.

Он шагнул вперёд, навстречу белым силуэтам. Толпа вскрикнула, кто-то бросил камень – но камень лишь соскользнул по его плечу.

Соляные твари замерли в нескольких шагах. Их головы медленно повернулись к нему. И в груди его загремел хор: «Мы застряли. Мы в боли. Мы в памяти. Освободи».

Каэлен поднял руки. Белый свет заструился между пальцев. Люди закричали громче, кто-то проклял его, кто-то упал на колени, но он не слышал – только соль.

Фигуры дрогнули. Их тела начали осыпаться, словно таяли, и с каждым хлопьями соли уходил чужой крик. Голоса в груди стихали один за другим, как свечи, что гаснут в ветре.

Когда последний силуэт растворился в воздухе, на земле остался лишь белый пепел.

Каэлен опустил руки. Его ноги дрожали, дыхание было тяжёлым, словно он прошёл сотню миль.

И в тишине послышался голос из толпы: – Он… он спас нас.

Но другой перекрыл его: – Нет! Он повелевает ими! Вы видели?! Они слушались его! Он такой же, как Архимаг!

Шёпоты вновь разгорелись. Кто-то смотрел на Каэлена с мольбой, кто-то с ненавистью. А соль внутри шепнула, едва слышно: «Ты дал им тишину. Но цена ещё впереди».

Костры в караван-сарае догорали, оставляя лишь угли. Люди сбились плотнее, но это не давало им покоя. Напряжение, словно натянутая струна, готовилось лопнуть от малейшего слова.

Мужчина с впалыми щеками – тот, кто первым обвинил Каэлена, – вышел вперёд. Его лицо было бледным, но глаза горели лихорадочным светом. Он поднял руку, и голос его, хриплый, но громкий, разнёсся по двору: – Вы все видели! Эти твари стояли перед ним, и он поднял руки – они подчинились! Это не спасение. Это власть. Та же, что у Архимага!

Люди зашумели. Женщины прижали детей, мужчины переглядывались, кто-то опустил оружие, а кто-то, наоборот, крепче вцепился в рукоять.

– Он не повелевал, – возразила мать спасённого мальчика. Её голос дрожал, но слова были твёрдыми. – Я видела: он освободил их. Они ушли спокойно. Мой сын жив благодаря ему.

– Жив? – мужчина сжал кулак. – А завтра он станет таким же, как те белые оболочки! Неужели вы думаете, соль дарит силу без цены? Посмотрите на него! – Он ткнул пальцем в Каэлена. – Он бледен, он дрожит. Соль уже тянет его за собой.

Каэлен стоял молча. Он чувствовал, как слова врали лишь наполовину: соль действительно жгла его изнутри. Но молчание казалось правильным – пусть люди решают сами.

Айн шагнула вперёд. Её клинок блеснул в красном свете углей. – Хватит. Если кто-то ещё поднимет голос, чтобы разжечь толпу, я заставлю его замолчать навсегда.

Мужчина отшатнулся, но злоба в его глазах не угасла. Он спрятался в толпе, и та снова загудела – теперь тише, но сдержаннее.

Лира прижалась к Каэлену. Её шёпот коснулся его уха: – Они сломаны. Им нужен виновный. Если ты останешься молчаливым, они придумают ответ сами.

Каэлен взглянул на неё. В её глазах отражался страх, но за ним он видел веру. Он поднял голову, вдохнул тяжёлый воздух, наполненный солью и гарью.

– Я не Архимаг, – сказал он наконец. Голос его звучал глухо, но каждое слово отзывалось в каменных стенах. – Я не веду соль. Я лишь слышу её. Она – память земли. Я не повелеваю. Я слушаю.

Толпа замерла. Кто-то крестился по-старому. Кто-то прошептал: «Память…» Но тот же мужчина снова выкрикнул: – Ложь! Он говорит её словами! Завтра он поведёт нас туда, куда сама соль захочет!

Гул усилился. Люди снова начали переглядываться, делиться на два лагеря.

И тогда Гайом, сидевший у стены, поднял посох. Его рука дрожала, дыхание было тяжёлым, но голос прозвучал ясно: – Вы хотите выжить? Тогда перестаньте рвать друг друга. Соль забрала слишком много. Если вы отдадите ей и себя – она победит.

Его слова на миг остудили толпу. Но Каэлен видел: внутри этих людей уже поселился раскол. Одни смотрели на него с благодарностью, другие – с ненавистью.

А соль внутри шепнула: «Ты уже их выбор. Даже если не хочешь».

Ночь накрыла караван-сарай. Угли костров дотлели, оставив лишь тёмные пятна золы. Люди легли вповалку: кто на тряпьё, кто прямо на землю. Но сон не принёс им покоя. В воздухе висела тревога, тяжелее самой соли.

Каэлен сидел у стены, рядом с Лирой и Айн. Гайом задремал, опираясь на посох, его лицо побледнело, дыхание стало прерывистым. Лира прижималась к плечу Каэлена, её пальцы не отпускали его руку даже во сне.

Соль внутри него не молчала. Она жужжала, будто улей, в котором копилась ярость. Он пытался отрешиться, слушая только треск сухой травы на ветру. Но голоса шептали: «Смотри. Они делятся. Они ждут. Они уже выбрали».

Каэлен открыл глаза. И заметил движение. У дальнего выхода из караван-сарая двое мужчин – один с ржавым мечом, другой с перевязанным плечом – тихо поднимались, стараясь не шуметь. Ещё трое жались за ними, среди них тот самый худой с впалыми щеками.

Они переговаривались вполголоса, но Каэлен слышал, словно сами стены подхватывали их слова:

– Мы не можем идти за ним. Он солью дышит. – Вернёмся в Империю. Там новый порядок. Архимаг возьмёт нас, если приведём его. – А если не возьмёт? – сомневался третий. – Возьмёт. Ему нужны такие, как он. Мальчишка с солью в груди – лучший подарок.

Каэлен почувствовал, как в груди вспыхнул гул. Соль хотела вырваться, сжечь их мысли, превратить их страх в молчание. Он стиснул кулаки, пытаясь удержаться.

Айн подняла голову первой. Она сидела неподалёку, будто и не спала вовсе. Её глаза сверкнули в темноте. Она уже потянулась к клинку, но Каэлен тихо поднял руку, останавливая её.

– Пусть, – сказал он шёпотом. – Я сам.

Он поднялся и шагнул в тень. Лира проснулась, протянула к нему руку, но не осмелилась остановить.

Те пятеро уже почти достигли выхода. Их лица были искажены решимостью и страхом. Они верили, что бегут к спасению, но каждый шаг отдавался Каэлену эхом предательства.

– Стойте, – произнёс он тихо.

Голоса в груди стихли на миг, уступив место тишине. Пятеро обернулись. Луна высветила их лица.

Худой мужчина выпрямился, в его глазах блеснул вызов: – Ты не наш вождь. Ты не наш спаситель. Ты проклятый. Мы не пойдём за тобой.

Каэлен смотрел на него молча. Соль внутри тихо звенела, словно натянутая струна. И он понял: это испытание. Если он даст ей волю – люди увидят в нём чудовище. Если отпустит этих беглецов – они приведут врага прямо к ним.

Он сделал шаг ближе. Луна вырезала его силуэт из мрака. – Если вы уйдёте, – сказал он ровно, – вы приведёте смерть всем, кто остался здесь.

Мужчина с мечом поднял клинок. Его рука дрожала, но голос был резким: – Мы уже обречены. Но хоть продадим свою смерть дороже. Империя возьмёт нас, если мы приведём тебя.

Люди вокруг начали просыпаться. Толпа зашевелилась, зашумела, но никто не вмешивался. Все ждали – кто в страхе, кто в надежде.

Каэлен чувствовал: соль уже готова вырваться, его глаза застил белый туман. Но он сдержался.

– Если думаете уйти, – произнёс он, – идите. Но знайте: дорога на восток теперь принадлежит ему. Архимагу. Там не будет спасения.

Мужчины переглянулись. В их глазах мелькнуло сомнение. Но худой снова выкрикнул: – Он врёт! Он хочет держать нас цепями! Соль всегда врёт!

И тогда соль в груди Каэлена заговорила – не для него, а для всех: «Мы не врём. Мы помним».

Гул прокатился по двору. Люди замерли, испуганно озираясь. Пятеро побледнели. У кого-то задрожали руки.

Каэлен опустил взгляд. Он понял, что позволил соли сказать за него. И знал: последствия будут страшными.

Тишина, воцарившаяся после того, как соль заговорила чужими голосами, была страшнее крика. Даже ветер, всегда шуршавший в сухих травах, словно затаился. Люди смотрели на Каэлена так, будто впервые увидели его – не мальчика, не путника, а нечто иное, слишком близкое к самому ужасу, от которого они бежали.

– Ты слышал это? – шепнула женщина с младенцем, прижимая к себе ребёнка. – Это… это говорило через него.

– Это знак, – отозвалась мать спасённого мальчика. Её глаза блестели от слёз, но голос звучал твёрдо. – Соль слушает его. Он не враг. Он тот, кто может нас спасти.

– Спасти? – выкрикнул худой мужчина, вырываясь вперёд. – Вы ослепли! Вы не видите?! Это то же самое, что и Архимаг! Один уже загнал нас в цепи, а теперь другой зовёт нас памятью! Какая разница, кто будет держать поводья?!

Толпа загудела. Одни зашептались, соглашаясь с ним. Другие качали головами, оборачивались к Каэлену с надеждой, будто искали хоть крупицу истины.

Айн шагнула вперёд, её клинок сверкнул в тусклом свете луны. Голос был низким, но слышали все: – Ещё слово против него – и я разрежу тебя, как последнего труса.

Худой отшатнулся, но тут же снова выкрикнул, цепляясь за толпу: – Видите?! Она тоже с ним! Они все в заговоре! Соль уже связала их! Завтра они приведут нас к истоку, и мы станем её пищей!

Лира поднялась рядом с Каэленом. Её лицо было бледным, но голос прозвучал неожиданно ясно: – Он не держит нас в узде. Он идёт вперёд, потому что должен. Мы сами выбираем – идти с ним или нет. Никто вас не заставляет.

– Ложь! – закричал худой. – Он уже выбрал за нас!

Каэлен закрыл глаза. Соль внутри гудела, словно тянула его в пропасть. Голоса нашёптывали: «Скажи. Открой. Пусть знают, кто ты». Он чувствовал, что ещё шаг – и он не удержится. Но в этот миг Гайом, опираясь на посох, поднялся. Его фигура казалась хрупкой, но голос был твёрдым:

– Довольно.

Все обернулись. Даже соль внутри на миг стихла.

Старик прошёл вперёд, остановился между Каэленом и толпой. Его глаза блестели в свете звёзд, и в них было нечто большее, чем усталость – память прожитых лет, тяжесть знания.

– Вы боитесь, – сказал он. – И я понимаю вас. Но запомните: страх ещё никогда не спасал людей. Он только делил их. Вы боитесь соли, потому что не слышите её. А он слышит. Это не делает его богом, и не делает чудовищем. Это делает его – мостом.

Люди замерли. В их глазах всё ещё пылала ненависть, но семена сомнения уже проросли.

Худой мужчина скривился, его голос сорвался на визг: – Мостом в могилу! Он погубит нас всех!

И тут Айн шагнула к нему и приставила клинок к его горлу. – Достаточно. Ты говорил слишком много.

Толпа отпрянула. Женщины прижали детей к себе, мужчины отвели глаза. Никто не решился заступиться.

Каэлен открыл глаза. В груди гул стих, но не исчез. Он чувствовал: спор не кончился. Он только начинался. Люди разделились – и этот раскол пойдёт с ними дальше, в степь, в ночь, к самому истоку.

Он сделал шаг вперёд и сказал ровно, так, чтобы все слышали: – Выбор остаётся за вами. Никто не держит вас. Но знайте: дорога назад закрыта. Восток принадлежит Архимагу. Север – степи. Юг – мёртвые земли. Только запад ещё ждёт.

И в этот миг многие поняли: выбора у них действительно нет. Только идти вперёд.

Колонна двинулась медленно, будто сама земля держала их за ноги. Никто не говорил. Слышался лишь скрип шагов по сухой траве, хриплое дыхание уставших и плач детей, который разносился по равнине, как напоминание о хрупкости. Луна клонилась к западу, её свет серебрил соляные прожилки на земле, и они казались жилами, что бежали прямо под ногами.

Каэлен шёл впереди, Лира рядом, Айн чуть поодаль. За ними тянулась толпа беглецов – десятки измождённых лиц, половина из которых смотрела на него с благодарностью, а другая половина – с ненавистью. Каждый взгляд чувствовался, как удар в спину.

– Они не успокоятся, – тихо сказала Айн, не оборачиваясь. – Пока жив хоть один, кто видит в тебе угрозу, ты будешь спать с ножом у горла.

Каэлен кивнул, но не ответил. В груди соль снова оживилась – не как хор, не как крик, а как тихий рой, готовый сорваться в любое мгновение. Она чувствовала страх людей, кормилась им, и юноша ясно ощущал: если он поддастся – раскол превратится в бойню.

Лира осторожно коснулась его плеча. – Не слушай их, – прошептала она. – Они боятся всего. Даже света в небе они бы испугались, если бы не знали, откуда он.

– Но они правы, – произнёс Каэлен глухо. – Я слышу соль. Я отвечаю ей. Для них это значит – я уже часть её.

Лира резко остановилась и заставила его тоже остановиться. Толпа недовольно зашумела, но обошла их. Девушка смотрела прямо в его глаза. – Для них это значит, что ты не такой, как они. Но для меня – это значит, что ты единственный, кто может дойти. И если придётся, я пойду с тобой даже в самую соль.

Каэлен хотел ответить, но сзади донёсся голос худого мужчины. Он кричал, перекрывая плач и шёпот женщин: – Видите?! Даже она ослепла! Они все связаны! Соль уже держит их троих! Мы должны держаться вместе, иначе завтра нас не станет!

Толпа загудела снова. Несколько мужчин поддержали его, остальные молчали, но в их молчании не было покоя. Страх рос, как сорняк.

Айн повернулась и бросила на толпу короткий взгляд. – Держитесь позади, – приказала она. – И держите свои языки за зубами. Следующий, кто бросит камень или нож, останется в степи кормить волков.

Её голос был холоден и непреклонен. Мужчины замолкли, но ненадолго – Каэлен знал это.

Он посмотрел на горизонт. Запад скрывался за туманной дымкой, там чернели силуэты холмов. Соль внутри откликнулась: «Туда. Дальше. Там – память».

Он шагнул вперёд, и колонна, тяжело вздохнув, потянулась за ним.

Но он понимал: каждый их шаг всё больше разделяет людей на два лагеря – тех, кто верит ему, и тех, кто ждёт, когда он оступится.

Ночь катилась к рассвету, но свет так и не приходил. Вместо зари над горизонтом висела багровая полоса, будто земля тлела под толстым слоем пепла. Воздух стал суше, и ветер нёс запах гари, перемешанный с солью. Люди шли молча, но их глаза метались, каждый поворот дороги казался засадой.

Айн остановилась первой. Она подняла руку, требуя тишины. Её уши уловили то, что остальные заметили только позже: глухой скрип, похожий на стон старых колёс. Колонна застыла. Даже дети перестали плакать.

– Караван, – хрипло прошептала она. – Или его остатки.

Они двинулись медленнее, пока впереди, за склоном холма, не открылась долина. Там, среди сухой травы, стояли телеги – обугленные, но ещё различимые. На земле валялись мешки, разорванные словно когтями, из них торчали остатки зерна и одежды. Возле колёс лежали тела. Но не человеческие – белые, треснувшие, будто статуи из соли. Их пустые лица были обращены к небу.

Толпа ахнула. Женщины закрыли глаза детям, мужчины вжались в землю, будто боялись даже тени мёртвых. Один из беглецов прошептал: – Узлы. Их разорвали… но кто?

Айн обошла одну из телег, осматривая следы. Её пальцы провели по земле. – Это не соль, – сказала она. – Смотрите.

На сухой почве были отпечатки копыт, десятки, если не сотни. Камни были сбиты, трава выжжена кострами. Караван не погиб от узлов. Его перебили люди.

Каэлен стоял рядом, сердце его сжималось. Соль внутри загудела, откликаясь на мёртвых телами. Он слышал их хор – тихий, скупой, будто души этих соляных оболочек застыли в последнем крике. Но поверх этого шёпота он различал иное: тень голосов живых, оставивших это поле.

«Мы ушли. Мы взяли. Мы идём дальше…»

Он вздрогнул. Лира заметила это и сжала его руку. – Что ты слышишь? – спросила она.

– Их голоса. Но не только мёртвых. Те, кто напал, ещё рядом. – Он поднял взгляд на запад, туда, где туман густел у подножия дальнего холма. – Они ушли туда.

Толпа загудела. Кто-то закричал: – Мы идём прямо к ним! Нас перебьют, как этот караван!

Мужчина с впалыми щеками, всё тот же, что вечно подогревал страх, шагнул вперёд. Его голос дрожал, но слова были громкими: – Вы видите?! Он ведёт нас прямо к мясникам! Может, он сам слышит их зов, чтобы отдать нас в жертву!

Шум усилился. Несколько человек поддержали его криками, женщины прижимали детей сильнее, и колонна качнулась, словно готовая распасться.

Айн шагнула между ними и Каэленом, клинок сверкнул в её руке. – Замолчите, – бросила она. – Здесь пахнет кровью, но не его. Если не хотите дойти – оставайтесь и ждите, пока соль придёт за вами.

Каэлен же смотрел на поле сгоревших телег и понимал: это был знак. Не просто караван. Это была дорога, по которой уже прошли другие – не соль, не узлы, а живые, такие же люди. И если колонна пойдёт дальше, их пути пересекутся.

А значит, впереди ждёт не только истина, но и кровь.

Толпа медлила у обугленных телег, будто каждый шаг дальше был шагом к собственной могиле. Женщины перешёптывались, мужчины теребили ножи и ржавые клинки, никто не решался первым двинуться в сторону тумана.

– Мы должны уйти отсюда, – прохрипел бывший солдат с перевязанным плечом. – Эти люди не просто грабили. Они резали, пока караван не лёг весь. Я видел такие следы на границе, когда степняки нападали на обозы. Но здесь… здесь слишком много крови. Слишком много злобы.

Лира стояла рядом с Каэленом, её глаза дрожали от напряжения. Она прижалась к нему плечом, словно пытаясь удержать его на месте, не дать шагнуть в туман. – Каэлен, мы не можем их догнать. У нас нет ни оружия, ни сил. Сначала надо спасти этих людей, – её взгляд скользнул по беглецам, скучившимся за их спинами. – Они не переживут столкновения.

Айн молча осматривала поле, её лицо было каменным. Она склонилась к одному из соляных трупов и коснулась его рукоятью клинка. Белая оболочка осыпалась в пыль. – Не степняки, – сказала она. – Их удары быстрые, но чистые. Здесь били грубо. Это могли быть крестьяне, изгнанные из городов. Или солдаты, что бежали после падения башен. Люди, потерявшие всё.

– Разбойники, – добавил кто-то из беглецов. – Чёрные караваны. Я слышал о них. Они собираются в стаи, режут всё, что движется.

Гул ужаса прошёл по толпе. Несколько женщин начали молиться, прижимая детей к груди. Мужчина с впалыми щеками поднял руку, его голос звучал резким эхом: – Я говорил! Он ведёт нас прямо в пасть зверю! Пока мы идём за ним, смерть идёт за нами!

Каэлен поднял голову. Соль внутри загудела, откликаясь на страх людей. В груди зазвучал хор – не отчаянный, а тяжёлый, как камень: «Они боятся. Они отдадут тебя». Он почувствовал, что слова этого человека могут разорвать их всех больше, чем враги впереди.

Он шагнул вперёд. Его лицо было бледным, но голос твёрдым: – Тишина. – Одно слово, но оно пронеслось по долине, заставив толпу умолкнуть.

Он показал рукой на мёртвые телеги и белые тела. – Это не знак для бегства. Это предупреждение. Если мы разделимся – нас перебьют поодиночке. Если останемся здесь – соль придёт и возьмёт нас. Единственный путь – дальше.

– Дальше? – выкрикнул мужчина с впалыми щеками. – Прямо к ним?!

– Дальше, – повторил Каэлен. – Но не к ним. Мы найдём обход. Запад широк, степь длиннее любой дороги.

Айн кивнула. – Он прав. – Она уставилась прямо в глаза мужчине. – Хочешь остаться? Останься. Но тогда умрёшь здесь, на пустом поле, среди этих телег.

Тот отшатнулся, не найдя слов. Толпа шумела, но уже тише. В их глазах ещё оставался страх, но рядом с ним – надежда: что, может быть, впереди есть дорога, которая не закончится кровью.

Каэлен шагнул в сторону тумана. Лира взяла его за руку, не отпуская. Айн пошла впереди, её клинок сверкал в тусклом свете багрового рассвета. И колонна, медленно, с неохотой, но всё же потянулась за ними.

Ветер усилился. Он гнал над полем пепел, и в этом пепле мелькали силуэты – белые, едва различимые, как тени тех, кто уже умер здесь. Соль внутри Каэлена отозвалась тихим эхом: «Они смотрят. Они ждут. Путь станет уже».

Каэлен сжал пальцы Лиры и прошептал так, что услышали только они двое: – Мы должны пройти. Даже если дорога будет стоить нам всего.

И шагнул в туман.

Туман окутал их почти сразу, как только они углубились за пределы обугленных телег. Он был густым, влажным, словно сотканным из соли и дыма. Воздух стал тяжёлым, шаги глухо тонули в этой серой пелене. Беглецы сбились плотнее, женщины держали детей на руках, мужчины вскидывали ржавые клинки, но каждый их жест был больше похож на отчаяние, чем на готовность защищаться.

Каэлен шёл впереди вместе с Айн и Лирой. Соль внутри отзывалась всё громче, будто сама туманная степь полнилась голосами. Они не кричали и не пели – это был ровный шорох, как шелест тысяч сухих травинок. Он понимал: это не ветер. Это память, оставшаяся в земле после бойни.

– Они здесь, – прошептала Лира, её пальцы сильнее вцепились в его ладонь. – Я слышу шаги.

Каэлен замер. И правда – под завывание ветра донёсся звук: мягкий, прерывистый, будто кто-то крался рядом, следя за ними. Айн тут же вскинула клинок и двинулась чуть в сторону, заслоняя колонну. Её глаза сверкали холодом.

– Сколько? – спросила она негромко.

– Не меньше пяти, – ответил Каэлен, прислушиваясь к соли. Голоса внутри подтверждали: «Они дышат. Они жадны. Они ждут».

Мужчина с перевязанным плечом, бывший солдат, шагнул вперёд и прижал к груди старую арбалетную тетиву. Его лицо стало каменным. – Разбойники. У них хватит глупости напасть даже в таком тумане.

– И хватит жестокости, чтобы резать нас по одному, – добавила Айн.

Беглецы зашептались, паника снова поползла по рядам. Кто-то схватил ребёнка и заплакал, кто-то молился вслух, слова срывались и превращались в рыдания.

Каэлен поднял руку, прося тишины. – Если мы бросимся бежать – нас перебьют. Они ждут этого. Мы должны идти вместе. Стройнее.

– Строй? – выкрикнул мужчина с впалыми щеками, чьи глаза метались от ужаса. – Ты хочешь вести нас прямо к их ножам?!

– Я хочу, чтобы вы не умерли как овцы, – ответил Каэлен резко. – Либо держим линию, либо погибаем.

Слова его разнеслись гулом, и даже соль в груди подтвердила их, отдаваясь тяжёлым эхом: «Держи. Держи».

Лира прижалась к нему ближе, её голос звучал дрожью: – Если они нападут, мы не справимся… Каэлен, ты сможешь их остановить? Как узлы?

Он замер. Внутри соль отозвалась сразу: «Мы можем. Мы возьмём их память». Голоса были настойчивыми, жадными. Но Каэлен понимал цену. Каждая попытка слушать соль – это шаг ближе к тому, чтобы самому стать её частью.

– Если не будет другого выхода, – сказал он тихо. – Но пока мы идём.

И колонна двинулась дальше. Туман сгущался, дыхание становилось влажным, будто его наполняли невидимые пальцы. Тени впереди сдвигались – неясные, быстрые. Шорохи множились.

И вдруг из серой завесы вылетела стрела. Она ударила в землю у ног Айн, едва не пронзив её сапог. Люди вскрикнули, кто-то упал на колени, прижимая руки к лицу.

Айн вскинула клинок, её голос резанул воздух: – Строй! Все за нами!

Каэлен сжал руку Лиры и шагнул вперёд. Соль внутри уже не молчала. Она пела, требовала: «Позволь. Позволь нам взять».

И он понял: бой неизбежен.

Первый крик разорвал туман, как нож. Из серой завесы выскочили фигуры – худые, оборванные, но быстрые. Их глаза сверкали голодом, лица были искажены, словно давно забыли, что значит быть людьми. Разбойники. У каждого в руках – ржавый клинок, дубина или обломок копья. Их крики были резкими, звериными.

Айн шагнула вперёд первой. Её клинок блеснул в сыром свете, разрубив воздух. Она встретила нападавшего ударом, и тот рухнул, хватаясь за рассечённое плечо. Но на его место тут же вышли двое.

– Держитесь! – крикнула она беглецам. – Стоять вместе!

Колонна дрогнула, но не рассыпалась. Мужчины, у кого были хоть какие-то ножи или топоры, встали впереди. Женщины прижимали детей и тащили их ближе к телегам. Паника накатывала, но страх перед Айн и её клинком удерживал толпу от бегства.

Каэлен чувствовал, как соль в груди вибрирует, будто струны. Голоса нападавших смешивались с голосами беглецов, и всё это образовывало дикий, неразборчивый хор. Он слышал в нём голод, боль, ненависть – и что-то ещё, отчаянное желание выжить любой ценой.

Разбойник метнулся к нему сбоку. Каэлен не успел поднять руки, но Лира толкнула его в сторону, и нож лишь задел плащ. Она сама ударила – неловко, но с решимостью, деревянным посохом, найденным в дороге. Удар пришёлся в лицо, и нападавший отшатнулся, завывая.

– Я с тобой! – крикнула она, её глаза сверкали слезами и яростью.

Каэлен поднял руку. В груди соль зазвенела. Он не хотел, но голос внутри рвался наружу. И в этот миг трое нападавших замерли прямо перед ним, будто наткнулись на невидимую стену. Их глаза стекленели, движения стали дёргаными.

– Что это он делает?! – выкрикнул мужчина с впалыми щеками из беглецов, и в его голосе было больше ужаса, чем вражды. – Он держит их!

– Молчи! – рявкнула Айн, рубя очередного врага. – Если он нас спасает, мне всё равно, что он для этого делает!

Каэлен сжал зубы. Соль внутри завывала, требуя: «Отдай их нам. Пусть станут памятью». Но он не позволил. Вместо этого он выдохнул:

– Уходите.

И нападавшие, словно сорвавшись с привязи, бросились назад в туман. Не все – двое упали замертво, их лица побледнели, будто из них выжали жизнь. Остальные отпрянули, оставив после себя крики и тяжёлый запах крови.

Туман снова сомкнулся, и наступила тишина. Только дыхание беглецов, стук их сердец и тихий звон соли в груди Каэлена наполняли пространство.

Он опустился на колени. Руки дрожали, будто он сам держал на себе весь этот удар. Лира обняла его за плечи, её лицо было бледным, но в глазах – решимость.

– Ты сделал это… ты прогнал их.

Айн подошла ближе, клинок её был в крови, дыхание сбивалось. Она взглянула на него внимательно, сурово.

– Но ты снова позвал её, – сказала она хрипло. – Соль. Я видела, как они замерли. Это было не оружие. Это было… ты.

Каэлен не ответил. Соль внутри ещё звенела, и каждое её эхо было похоже на вопрос: сколько ещё он сможет сдерживать её, прежде чем она возьмёт своё?

Тишина держалась недолго. Она была слишком хрупкой, чтобы устоять перед человеческим страхом. Сначала зашептались женщины, прижимавшие к себе детей. Их глаза, красные от слёз и усталости, блестели, когда они смотрели на Каэлена.

– Он спас нас… – прошептала мать того мальчика, которому он уже однажды вернул жизнь. – Если бы не он, нас бы порезали, как скотину.

Но её голос утонул в другой, резкий и ядовитый. Мужчина с впалыми щеками выскочил вперёд, указывая пальцем на Каэлена. Его лицо искажала истерика.

– Вы ничего не поняли! Вы видели их?! Они замерли, как куклы, как узлы в городе! Он держал их! Это не спасение, это колдовство! Соль внутри него, и скоро она заберёт нас всех!

Толпа загудела. Кто-то кивнул, кто-то отшатнулся от Каэлена, будто боялся, что достаточно одного прикосновения, чтобы обернуться в белую оболочку. Другие, наоборот, шагали ближе, тянули руки, словно надеялись, что его сила станет защитой.

– Он не дал им убить нас! – выкрикнул бывший солдат, тот самый, что ещё в дороге взял на себя роль старшего среди беглецов. Его плечо было перевязано грязной тряпкой, на лице кровь, но глаза горели. – Без него мы бы уже лежали мёртвые. Так что выбирайте: или он чудовище, или он наш щит.

– Щит?! – взвыл худой мужчина. – Щит из соли, который однажды сомкнётся вокруг наших горл! Вы забыли башни?! Вы забыли Архимага?!

Толпа раскололась. Одни кричали: «Он спаситель!» – другие: «Он проклятый!». Внутри круга начиналась новая паника: люди толкались, спорили, даже хватались за ножи.

Айн резко шагнула вперёд. Её клинок ударил по камню, звон разнёсся по оврагу. Голос её был холоден и полон ярости:

– Замолчите все! Пока вы орёте, вы забываете простое: если бы не он, нас бы не было. Если хотите сдохнуть – деритесь. Но я иду дальше. И он идёт со мной.

Лира встала рядом с Каэленом. Её голос дрожал, но она говорила громко:

– Он не выбирал этой силы! Она сама пришла к нему! Но он использует её, чтобы спасать, а не убивать. Или вы хотите, чтобы мы бросили её на землю и умерли вместе с вами?

Слова не утихомирили толпу. Наоборот, напряжение становилось гуще, будто воздух сам натянулся струной. Одни бросали взгляды полные надежды, другие – ненависти.

Каэлен чувствовал это. Соль внутри пела, словно наслаждаясь этим раздором. Тысячи голосов нашёптывали: «Они всё равно выберут. И выбором будешь ты».

Он поднялся. В его голосе не было грома, только усталость и твёрдость:

– Я не ваш бог и не ваш враг. Я не держу вас силой. Я иду на запад, потому что там зовёт меня соль. Если хотите идти – идите. Если нет – оставайтесь. Но я не стану ни вашим спасением, ни вашим проклятием.

Толпа замерла. Никто не ответил сразу. Но слова его не дали успокоения – они только закрепили раскол. Одни смотрели с почтением, другие с жгучей ненавистью.

И Каэлен понял: это будет тянуться всю дорогу. Каждый раз, когда он позовёт соль, мир вокруг будет делиться на два лагеря.

А впереди степь только начиналась.

Ночь опустилась тяжёлая и тревожная. Костры, что развели беглецы, едва тлели, больше дымя, чем давая свет. Люди жались ближе друг к другу, словно в тесноте можно было найти защиту от того, что притаилось в темноте. Но не только тьма тревожила их. Тревожнее всего был он – Каэлен, сидевший чуть поодаль, рядом с Лирой и Айн.

Шёпоты начались почти сразу, как солнце исчезло за горизонтом. Тусклый свет костров освещал перекошенные лица – усталые, но настороженные.

– Ты видел? – прошептала одна женщина, поправляя на руках худого ребёнка. – Он даже не колебался. Протянул руки – и они подчинились. Как Архимаг.

– Но Архимаг убивал, – возразил её сосед. – А этот… он отпустил их. Они ушли, как будто нашли покой. Разве это зло?

– Добро или зло – какая разница? – вмешался другой, мужчина с рваным плащом и пустыми глазами. – Он связался с солью. Это значит – однажды соль проглотит его. И нас заодно.

– Лучше смерть с ним, чем смерть без него, – подала голос мать спасённого мальчика. Её взгляд был упрям, а руки крепко держали сына. – Он вернул его мне. Для меня этого достаточно.

Но слова её встретили мрачным молчанием. Люди отворачивались, не желая спорить, но и не соглашаясь.

Чуть поодаль худой мужчина с впалыми щеками снова поднимал свою злобную песнь. Он говорил тихо, но ядовито, так, чтобы слышали ближайшие:

– Сегодня он освободил мёртвых. Завтра освободит их в нас. Кто поверит, что он не обернётся против нас? Он – соль. Я видел его глаза, они светились!

Несколько человек кивнули. Их лица были напряжёнными, словно они сами пытались убедить себя в этих словах. В глазах мелькал страх, и страх этот рос, как сорняк.

Каэлен слышал их. Он не пытался прислушиваться, но соль в груди отзывалась на каждое слово. Голоса беглецов и хор внутри переплетались. Он различал их мысли так ясно, будто сам был частью их разума: одни видели в нём спасение, другие – гибель.

Лира заметила, как его руки дрожат, и накрыла ладонь своей. – Не слушай, – прошептала она. – Они боятся. Люди всегда боятся того, чего не понимают.

– Но они правы, – ответил он тихо, почти беззвучно. – Я и сам не понимаю до конца. Я держу соль в себе, но как долго смогу?

Айн сидела рядом, затачивая клинок. Искры от камня освещали её лицо. – Хватит жалеть их, – сказала она сухо. – Кто хочет уйти – пусть уходит. Степь рассудит, кто прав. Мы не можем тащить за собой их страхи.

Лира бросила на неё взгляд, в котором было отчаяние: – Но, если они уйдут, они погибнут. Мы должны держаться вместе.

– Вместе? – Айн усмехнулась безрадостно. – Ты видишь, как они смотрят на него? В их глазах он – или бог, или чудовище. И то, и другое – смерть.

Каэлен молчал. Соль в груди тихо звенела, будто соглашаясь с её словами.

Ночь становилась холоднее. Ветер поднимался, свистел в сухой траве и гнал по равнине белые клочья соли. Они пролетали мимо костров, и каждый раз люди вздрагивали, будто это были не тени ветра, а новые узлы.

Вдалеке завыл шакал. Люди плотнее сбились в круг. Но даже хищник степи не пугал их так сильно, как тот, кто сидел рядом с костром, опустив голову и слушая внутренний хор.

И среди шёпотов всё чаще звучала одна мысль: «Может, лучше уйти от него, пока не поздно?»

Каэлен поднял взгляд на огонь. И понял: ночь будет долгой.

На рассвете небо окрасилось бледно-серым. Солнце не торопилось подниматься из-за низких облаков, и сама земля казалась сонной и усталой. Но внутри лагеря сон ушёл ещё до первых лучей: напряжение ночи не растворилось, а только стало гуще.

Первые начали собирать свои жалкие пожитки ещё в темноте. Две женщины с детьми и трое мужчин, вооружённых лишь ножами и ржавыми топорами, тихо спорили у края лагеря. Их лица были решительными, но глаза полны страха.

Каэлен почувствовал движение раньше, чем заметил его. Соль внутри дрогнула, словно предупредив. Он поднял голову, и хор голосов подсказал ему слова: «Они уходят. Они боятся. Они не хотят идти с тобой».

– Что они делают? – спросила Лира, выпрямляясь. Её волосы ещё блестели от росы.

Айн, сидевшая с клинком в руках, не отрывала взгляда от группы у края. – Они уходят, – сказала она. – И я не собираюсь их останавливать. В степи каждый сам выбирает свою смерть.

Лира вскочила, лицо её побледнело. – Но они не дойдут! Дети… они умрут в первый же день!

Она бросилась к беглецам, но те встретили её злобными взглядами. Один из мужчин шагнул вперёд, держа топор, как палку. – Мы не пойдём за ним! – выкрикнул он, указывая на Каэлена. – Мы видели его глаза! Видели, как соль слушала его! Сегодня он отпустил мёртвых, завтра – отпустит нас!

– Он спас вам жизнь, – возразила Лира. – Без него вас бы уже не было!

– Может, лучше было бы умереть тогда, чем идти за чудовищем! – крикнула женщина, прижимая к себе девочку. – Мы не хотим быть узлами!

Толпа заволновалась. Те, кто ещё оставался у костров, наблюдали молча, но в их глазах читался тот же страх: каждый задавался вопросом – остаться или уйти.

Каэлен поднялся медленно. Его движения были неторопливы, но в этом спокойствии было что-то тяжёлое. Он шагнул вперёд, и все взгляды обернулись к нему. Соль в груди пела тревожно, подталкивая его к словам.

– Я не держу вас, – сказал он ровно. – Ваш путь – ваш выбор. Если хотите идти в степь одни – идите. Но знайте: степь не простит слабых.

Один из мужчин засмеялся нервным смехом. – А если мы останемся – ты простишь? Или соль возьмёт нас за тебя?

Каэлен смотрел прямо в его глаза. Внутри голос соли был настойчив, как рокот далёкого грома: «Скажи. Заставь их остаться. Мы можем».

Но он покачал головой. – Я не прощаю и не караю. Я не бог и не Архимаг. Я человек. И если вы не верите мне – лучше уйдите сейчас, чем позже.

Лира всхлипнула, но промолчала. Айн кивнула коротко, будто соглашаясь.

И тогда группа развернулась. Женщины подняли детей, мужчины поправили оружие. Без прощаний, без взгляда назад они пошли прочь, ступая по сухой траве. Их силуэты таяли в утреннем тумане.

Лира прижала руки к груди. – Они погибнут, – прошептала она. – Мы могли бы их остановить…

Айн положила ладонь на рукоять клинка. – Зачем? Чтобы тащить за собой их страх? Они бы предали нас в первый же день. Пусть степь решает их судьбу.

Каэлен молчал. Он чувствовал, как соль в груди отзывается эхом голосов уходящих. Их страхи и надежды ещё звучали в нём, но с каждым шагом они становились тише. Он понимал: они уже не часть его пути.

Но внутри осталось тяжёлое предчувствие. Он знал – эта история ещё не закончена. Степь редко отпускала тех, кто бросал её вызов.

Они двинулись дальше, оставив за спиной обугленный лагерь и пепельные остатки костров. Степь встречала их тишиной – слишком тяжёлой, будто сама земля выжидала. Солнце пробилось сквозь облака, но его свет был бледным, и всё вокруг выглядело выцветшим: сухая трава, серые камни, белёсые полосы соли, вросшие в почву, как застарелые шрамы.

Люди шагали молча. Остатки группы сжались плотнее, каждый прислушивался к каждому, словно ждал, что рядом идущий в любой миг может обернуться врагом. Лира держалась ближе к Каэлену, её взгляд то и дело скользил по лицам – она боялась увидеть в них то же безумие, что толкнуло ночных беглецов на уход.

Айн шла впереди, её шаг был твёрдым, как у воина, и ни разу она не обернулась. Но Каэлен чувствовал: и она настороже. Её рука всё время лежала на рукояти клинка.

Соль внутри Каэлена молчала. Это молчание было хуже крика: оно будто собирало в себе каждый шёпот ветра, каждый взгляд людей, каждый звук шагов. Он ощущал – в этом молчании копится что-то большее, чем память.

Через несколько часов пути они заметили следы. Сначала – смятые травы, словно кто-то проходил здесь ночью. Потом – оброненная ткань, пропитанная потом и кровью. А дальше – следы ног, босых и обмотанных тряпьём, перемешанные с более тяжёлыми отпечатками.

– Это они, – сказала Айн, остановившись и присев. Её пальцы легко прошлись по земле. – Те, что ушли от нас.

Лира подалась вперёд. – Может, мы ещё успеем их вернуть?

Айн посмотрела на неё холодно. – Ты хочешь тащить на себе их трупы?

Каэлен не ответил. Он слушал. Соль внутри гудела глухо, словно подземный колокол. И тогда он понял: они действительно близко. Голоса тех, кто покинул их ночью, уже звучали в его крови. Но это были не слова – это были стоны.

Они пошли дальше по следу. Степь становилась всё каменистой, трава редела, уступая место глыбам и трещинам в земле. Воздух был сухим, пах гарью, будто где-то поблизости ещё догорали пожарища.

И вскоре они увидели их.

На склоне оврага лежали тела. Мужчины, женщины, дети – те самые, что ушли ночью. Их лица были искривлены ужасом. Белые прожилки соли тянулись по коже, входили в рот, глаза, руки. Казалось, они не умерли – они застыли в миг крика.

Лира закрыла рот рукой, чтобы не закричать. Айн выругалась тихо и стиснула клинок.

Каэлен шагнул ближе. Голоса внутри загудели так сильно, что он едва не рухнул на колени. Он слышал их – не просто как стоны, а как отчаянный хор.

«Мы не хотели… Мы боялись… Мы думали, что уйдём… Мы ошиблись…»

Он закрыл глаза, и на миг перед ним мелькнула картина: ночной ветер, белый туман, из трещин земли выползают узлы, безликие, и хватают беглецов. Крики, мольбы – и тишина.

– Они… – его голос сорвался. – Они кричали до самого конца.

Лира уткнулась лицом ему в плечо, её плечи дрожали. – Мы могли их спасти… могли…

Айн покачала головой. – Нет. Они сами выбрали. И степь взяла своё.

Но Каэлен чувствовал – соль не отпускала этих голосов. Они не ушли. Они застряли в этом овраге, в телах, что медленно превращались в белые скульптуры. И каждый из них тянулся к нему, умоляя о последнем – о памяти, о конце.

Он опустился на колени, коснулся холодного лица мальчика, который ещё вчера держался за руку матери. В груди соль вспыхнула, и хор в его сознании усилился.

«Помни нас. Дай уйти. Не оставляй здесь».

Каэлен закрыл глаза. Его дыхание сбилось. Он понимал: если он откликнется – люди снова увидят в нём чудовище. Но если отвернётся – эти голоса будут преследовать его дальше.

Он поднял голову и посмотрел на Лиру. Её глаза были полны слёз, но в них светилась вера. – Сделай это, – прошептала она. – Не для них… для себя.

Каэлен вдохнул глубоко. И протянул руки.

Свет разлился из его ладоней, мягкий, как рассвет. Тела начали дрожать, трещины сияли, и изнутри раздался облегчённый вздох. Соль осыпалась, превращая их в пепел, который поднимался в воздух и исчезал в ветре.

Гул внутри стих. Голоса замолкли. И только один шёпот остался в груди: «Спасибо».

Каэлен опустил руки. Его плечи дрожали, но лицо оставалось твёрдым.

Айн смотрела на него молча, с прищуром. Лира – с облегчением и печалью.

Но люди, что стояли позади, смотрели иначе. В их глазах был страх.

И Каэлен понял: с каждым шагом, с каждой жертвой он всё дальше от них.

После того как последний белый пепел растворился в ветре, над оврагом воцарилась тишина. Она была слишком тяжёлой, словно степь сама затаила дыхание, наблюдая за тем, что сделал Каэлен.

Лира всё ещё держала его за руку, будто боялась, что он рухнет от усталости. Айн стояла поодаль, с клинком в руках, её глаза сузились: она молчала, но каждый мускул её лица выдавал напряжение.

Остатки группы переглядывались. Кто-то смотрел на Каэлена с надеждой, кто-то – с ужасом. И вот первая женщина заговорила. Её голос был дрожащим, но в нём звучала благодарность: – Он освободил их. Я видела. Они… ушли спокойно.

Но другой мужчина, высокий, с исхудавшим лицом, резко шагнул вперёд. – Освободил? – его голос сорвался на крик. – Ты не видишь, что он сделал?! Он превратил их в прах! Кто даст нам знать, что завтра он не сделает того же с нами?!

– Замолчи, – ответила мать мальчика, которого Каэлен спас той ночью. Её голос дрожал, но глаза горели. – Ты ничего не понимаешь. Они страдали. Он дал им уйти!

Мужчина рванулся к ней, но Айн шагнула вперёд и вскинула клинок так резко, что лезвие блеснуло в рассветном свете. – Ещё шаг – и твоя кровь прольётся рядом с этим пеплом.

Толпа замерла. Люди переглядывались, в их глазах бушевал раздор. Кто-то склонялся к Каэлену, видя в нём спасителя, кто-то отступал назад, шепча молитвы или ругательства.

Каэлен поднялся, его дыхание ещё не восстановилось, но он смотрел на них твёрдо. – Я сделал то, что должен был, – сказал он, и соль в груди тихо зазвучала в унисон с его словами. – Я не позволю им застрять в вечном крике.

– Ты сделал это своей волей, – выкрикнул тот же мужчина. – Ты не спросил нас!

– И что бы ты выбрал? – тихо спросила Лира, обнимая Каэлена за плечо. – Оставить их, чтобы они мучились вечно?

Ответа не было. Лишь ропот. Люди снова начали спорить, и этот ропот рос, как нарастающий гул бури.

Каэлен чувствовал: ещё миг – и толпа разделится окончательно. Его решение стало камнем, расколовшим их остатки надвое.

Он шагнул вперёд, поднял руку. Ветер затих, словно ждал. – Я не ваш господин, – его голос звучал спокойно, но твёрдо. – И не ваш враг. Я слушаю соль, потому что она говорит. Но я не заставляю вас идти за мной. Если хотите – идите своей дорогой. Но если останетесь рядом, примите одно: я буду слушать. Даже если вам это страшно.

Его слова не уняли раздор, но на миг заставили всех замолчать. Толпа колебалась: одни смотрели с недоверием, другие – с благоговением.

Айн убрала клинок в ножны и произнесла хрипло, как окончательный приговор: – Кто не согласен идти дальше – может уходить прямо сейчас. Но учтите: степь берёт плату быстро.

И это сработало лучше любых криков. Никто не сделал шаг прочь. Все понимали: даже рядом с Каэленом и солью у них больше шансов, чем в одиночку.

Они двинулись дальше. Но Каэлен чувствовал: после оврага их путь уже не будет прежним. Он слышал это в каждом взгляде за своей спиной – тяжёлом, выжидающем, недоверчивом. И в каждом шёпоте соли, что повторяла одно: «Они боятся. И будут бояться. Пока ты идёшь».

Ночь застала их на краю соляной низины. Место это не было ни деревней, ни стоянкой – лишь выжженная долина, где земля покрылась белыми прожилками, словно её разорвали невидимые когти. Камни там светились тусклым серебром, и тени ложились криво, будто сама ночь боялась идти дальше.

Они остановились у крутого обрыва. Внизу белела гладкая поверхность, напоминавшая высохшее озеро. Луна отражалась в ней холодным светом, и от этого зрелища людям становилось не по себе. Даже дети замолкли, прижимаясь к матерям.

Айн развела костёр, но пламя горело странно: огонь был низким, словно его давило что-то сверху, и дым стелился по земле, вместо того чтобы подниматься. Лира тихо разложила сухие травы, что ей удалось собрать днём, и накрыла их тканью – запасы иссякали быстрее, чем хотелось признавать.

Каэлен сидел чуть в стороне, глядя на низину. Соль внутри него звенела глухо, будто отозвалась на этот белый провал. Она не кричала и не требовала, но её тихий напев был постоянным, как дыхание рядом.

Рядом опустился старый воин, тот, что вёл беглецов с самого начала. Его плечо всё ещё было перевязано грубой тканью, но взгляд оставался твёрдым. – Ты знаешь, что это за место? – спросил он негромко.

Каэлен покачал головой. – Соль говорит. Но слов нет. Только шёпот.

– В степи рассказывают, что это – зеркало, – воин кивнул на белую гладь внизу. – Те, кто умирает с солью в крови, отражаются там. Их тени ходят ночами.

Люди за их спинами переглянулись. Кто-то крестился, кто-то отворачивался. Страх снова сжимал их в кулак.

Вдруг поднялся худой мужчина с впалыми щеками – тот самый, что всё время обвинял Каэлена. Его глаза блестели в свете костра. – И вот куда ты нас привёл, – выплюнул он. – К зеркалу смерти! Мы должны уйти! Немедленно! Пока эти тени не пришли за нами!

Несколько женщин вскрикнули, прижимая детей. Мужчины нахмурились. И снова начались споры.

– Здесь безопаснее, чем в степи ночью, – ответила Айн, не поднимая глаз от клинка, который точила. – Если тени придут, я встречу их. А в степи вас съест холод и зверьё быстрее, чем вы крикнете о помощи.

Но слова её не успокоили никого. Ропот рос. Люди переглядывались, и в каждом взгляде мелькал страх.

Каэлен поднялся. Ветер обвил его лицо, и соль в груди зазвенела громче. Он сделал шаг к обрыву, к самой кромке белой низины. Все взгляды устремились за ним.

– Вы боитесь, – сказал он, и голос его звучал устало. – Но страх не спасёт вас. Я слышу их. Тени здесь… но они не враги. Это память.

– Ложь! – выкрикнул худой мужчина. – Ты сам соль! Ты ведёшь нас к ней!

Каэлен закрыл глаза. Соль в груди вспыхнула эхом, и он почувствовал – действительно, там, внизу, кто-то был. Силуэты двигались по белой глади, еле заметные, будто отражения людей в зыбком зеркале. Они шли медленно, не поднимая голов.

– Они идут, – прошептал он. – Но не к вам. Они идут за мной.

Эти слова разорвали тишину, как удар. Люди ахнули, кто-то отшатнулся, кто-то закричал. В их глазах появилось новое – не только страх, но и ненависть.

Лира бросилась к нему, схватив за руку. – Не говори так! Они не поймут…

Но было поздно. Толпа уже зашумела. Одни молили Каэлена остановить это, другие требовали уйти от него. Ветер подхватил их крики и понёс по низине.

И там, внизу, белые тени остановились и подняли головы.

Белые тени внизу замерли, словно их окликнули по имени. Они стояли, склонив головы к земле, но в тусклом свете луны стало видно, как их силуэты дрожат, будто от ветра. Однако ветра там, в низине, не было – дым от костра так и стелился ровной полосой.

Толпа наверху шумела. Кто-то пытался оттащить детей, кто-то хватался за ножи и палки. Женщины плакали, мужчины кричали друг на друга, и в этом гуле соль внутри Каэлена отзывалась всё громче.

Айн вскочила, шагнула к краю и выставила клинок, будто готовая встретить врага. Её голос резанул по шуму: – Тише! Все замолчите!

Крики оборвались не сразу, но затихли. Люди стиснули зубы, дети прижались к матерям. Ветер стих.

Каэлен смотрел вниз, и его взгляд цеплялся за каждое движение белёсых фигур. Они не были людьми. Их тела были зыбкими, будто сотканными из соли и тумана. Но в каждом угадывались черты: согбенная спина старика, тонкая шея девушки, силуэт ребёнка с протянутыми руками.

И вдруг хор внутри его груди заговорил. Не шёпотом, не криком – словами: «Помни нас».

Он отшатнулся, сжал виски, пытаясь заглушить этот зов. Но тени уже двинулись. Сначала медленно, будто по вязкой воде. Потом быстрее. Их шаги не слышались, но земля дрожала, как от множества ног.

Толпа наверху взревела. – Они идут за нами! – выкрикнул худой мужчина, и его голос подхватили другие. – Бежим!

Люди кинулись к повозкам и мешкам, дети завизжали, женщины плакали. Паника рвалась наружу.

Айн вскинула меч. – Никто не двигается! – рявкнула она, но её голос потонул в общем гуле.

Лира вцепилась в руку Каэлена, её пальцы дрожали. – Скажи им! Останови это, пока не поздно!

Каэлен сделал шаг к краю и поднял руки. Соль в груди загудела, и тени замерли, словно услышали зов.

– Они не враги! – крикнул он, его голос перекрыл рев толпы. – Это не соль, что берёт! Это соль, что помнит!

Толпа не слушала. Камень, сорвавшийся с руки одного из мужчин, пролетел мимо Каэлена и ударил в землю у его ног. Люди кричали: – Он ведёт их! Он колдун!

Тени внизу подняли головы выше. Теперь их лица – пустые, белые, словно вырезанные из камня – обращались прямо к живым. И хор в груди Каэлена снова произнёс: «Ты слышишь. Ты должен ответить».

Он закрыл глаза. Перед ним мелькнули образы: мёртвые, застывшие в соли; беглецы, что кричали его имя; наставник, уходящий в сиянии рун. Всё это смешалось в одно.

Каэлен шагнул вперёд, почти на самый край обрыва. – Я слышу вас, – сказал он. – Говорите.

И в тот же миг тени начали подниматься.

Их ноги не касались земли – они будто скользили вверх по невидимой лестнице. Белые силуэты тянулись к краю, туда, где стоял он, и воздух стал вязким, как перед бурей.

Толпа закричала. Кто-то бросился назад, кто-то поднял ножи. Айн шагнула вперёд, готовая встретить их клинком. Лира прижалась к Каэлену, шепча дрожащим голосом: – Не дай им коснуться тебя…

Но тени продолжали подниматься. И соль в груди Каэлена отзывалась им всё громче, пока слова не слились в единый гул: «Мы идём. Мы – память. Ты наш голос».

Тени вырастали из темноты, вытягиваясь, словно дым из костра, но их очертания становились всё чётче. Белёсые силуэты поднимались к плато, на котором толпились беглецы, и каждый шаг, хоть и беззвучный, отзывался в земле глухим биением, будто камни сами признавали их приход.

Толпа дрожала. Женщины прижимали детей к себе, мужчины поднимали жалкое оружие, но в глазах их больше было ужаса, чем решимости. Камни и ножи дрожали в руках, никто не решался ударить первым, но все знали – если эти фигуры доберутся, крови не избежать.

Айн шагнула к самому краю, её клинок сиял в свете луны. Лицо суровое, губы сжаты, но глаза выдавали напряжение: даже она не знала, можно ли сражаться с тем, что перед ними. – Держитесь вместе, – бросила она через плечо. – Паника нас убьёт быстрее, чем соль.

Каэлен стоял рядом, не отступая. Он чувствовал, как соль в его груди откликается на каждую тень, будто тысячи нитей тянулись от него вниз, соединяя его сердце с этой безмолвной процессией.

Хор внутри заговорил яснее: «Не бойся. Мы – не смерть. Мы – то, что осталось».

Он сжал кулаки. Лира рядом дрожала, но не отпускала его руку. Её голос был почти неслышным: – Скажи им… иначе всё кончится.

Каэлен вдохнул и шагнул вперёд, так что ветер с края обрыва ударил ему в лицо. Голос его прозвучал громче, чем он ожидал, и перекрыл шум толпы: – Слушайте! Они не враги! Это не соль, что берёт жизнь. Это память, что ищет её!

Толпа заволновалась. Кто-то закричал: – Ложь! Он ведёт их прямо к нам!

Камень снова полетел – на этот раз ударил в плечо Каэлена. Он пошатнулся, но не отступил. Лира прикрыла его собой, а Айн резко развернулась, клинок её сверкнул, и люди отступили, боясь её взгляда.

Но тени продолжали подниматься. Их безликие головы уже почти достигли края. Одна из фигур – детская, маленькая, с протянутыми руками – шагнула ближе всех. Её очертания дрожали, но Каэлен увидел то, что другие, возможно, не заметили: на её груди сияло что-то тёплое, словно осколок света.

Хор в груди заговорил вновь: «Возьми. Скажи. Помни».

Каэлен протянул руку. Толпа взревела от ужаса: – Не трогай их! Он впустит соль!

Но он не слушал. Его пальцы почти коснулись белёсой ладони – и в тот миг по воздуху пронеслась дрожь, словно от удара колокола. Сила рванула его внутрь, и мир перед глазами погас.

Он увидел деревню: старые крыши, колодец, детей, играющих у порога. Потом – белый ветер. Люди кричали, но крик оборачивался молчанием. Их лица покрывались трещинами соли. Последнее, что он услышал, – голос женщины, зовущий ребёнка.

Когда видение растворилось, Каэлен стоял на краю, а тень ребёнка всё ещё держала его ладонь. Она дрожала, но не исчезала. И в этом дрожании было не зло, а просьба.

Он поднял руку выше, показывая всем, кто смотрел: – Это не враги. Это те, кого мы потеряли. Их память идёт с нами. Они не хотят крови. Они хотят, чтобы мы помнили.

Тишина пронзила толпу. Даже дети перестали плакать. Мужчины опустили ножи, женщины перестали кричать. Только худой с впалыми щеками продолжал шипеть: – Он в сговоре с ними. Он заставит нас лечь у их ног. Вы ослепли, если верите ему!

Но его голос тонул в тишине, которую держала сама ночь. Белые фигуры застыли у края. Они не нападали. Они стояли, опустив головы, будто признавая, что их услышали.

Соль в груди Каэлена заговорила ещё раз, мягко: «Ты дал им голос. Теперь иди дальше».

Тени начали медленно растворяться. Их силуэты таяли, превращаясь в белёсый туман, который ветер унёс в степь.

Толпа осталась молчать, а Каэлен опустил руку. Лира смотрела на него с дрожащей верой, Айн – с настороженной серьёзностью.

А в глазах людей впервые появилось не только подозрение, но и уважение.

Тишина после исчезновения теней тянулась неестественно долго. Словно сама степь ждала – падут ли люди на колени или же поднимут камни вновь. Костёр потрескивал жалкими искрами, ветер гнал клочья пепла по краю плато, но никто не решался заговорить первым.

Первым нарушил тишину мужчина средних лет с обожжённым лицом – тот самый бывший солдат, что раньше пытался унять толпу. Его голос прозвучал сипло, но твёрдо: – Он их остановил. Вы сами видели. Они могли разорвать нас, но не сделали этого. Если бы он вёл их, мы бы все уже были прахом.

Несколько человек согласно закивали, облегчённые, будто услышали то, во что сами боялись поверить. Женщина с ребёнком, которого Каэлен спас в степи, шагнула ближе и тихо произнесла: – Он их слушает. Но не для того, чтобы повелевать. Чтобы помнить. Разве это не лучше, чем снова стать слепыми?

Однако ответом был смех. Резкий, надломленный – и принадлежал он худому мужчине с впалыми щеками, чьи глаза горели лихорадочной яростью. – Слушает? – выкрикнул он. – А завтра? Завтра соль скажет ему: «Возьми их жизни». И он возьмёт! Вы же сами видели: стоит ему поднять руку – и мёртвые идут к нему! Это ли не Архимаг, только в новой оболочке?!

Толпа зашумела. Одни закричали, что он спаситель, другие – что он проклятый. Руки снова потянулись за камнями, за ножами, но теперь каждый шаг назад или вперёд сопровождался взглядами – одни смотрели на Каэлена с надеждой, другие – с ненавистью.

Айн шагнула вперёд, клинок в её руке блеснул. Её голос был резким, как удар: – Хватит! Вы ищете врага там, где он вас только что защитил. Хотите смерти – попробуйте идти на нас. Но не жалуйтесь потом, если кровь прольётся.

Лира встала рядом с Каэленом, её лицо было бледным, но взгляд горел. Она обратилась к толпе: – Он не просил власти. Он сказал ясно: не ведёт вас, не держит. Его путь – дальше. Но если вы хотите идти с нами, вы должны принять одно: соль – это память, а не цепь.

Слова её прозвучали искренне, но лишь усилили раскол. Половина людей кивала, шептала молитвы, глядя на Каэлена, будто на чудо. Другая половина отступала, сжимая кулаки, и их глаза полнились мраком.

Сам Каэлен молчал. Он стоял прямо, чувствуя, как соль внутри его груди не утихает, а гудит тяжёлым эхом. Голоса в нём шептали разное: одни просили, чтобы он взял этих людей под защиту, другие – чтобы он оставил их и шёл один.

«Ты стал выбором, – звучало внутри. – Даже если не хотел. Теперь они делятся из-за тебя. И каждый шаг твой – будет судом для них».

Он закрыл глаза. Ему хотелось закричать, что он не лидер, не пророк, не спаситель. Но слова застряли в горле. Потому что он уже видел в их глазах: они всё равно решат сами. И как бы он ни отрицал – часть из них будет идти за ним, а часть – против.

Ветер усилился, пепел срывался с края плато и крутился над толпой, будто сама земля хотела стереть их споры. А вдалеке, на востоке, всё ещё тлели отблески столицы, словно напоминание о том, что Империя умирает – но не сдаётся.

Каэлен поднял голову и произнёс тихо, но так, что его услышали все: – Я не ваш бог и не ваш враг. Я иду на запад. Кто захочет – идите. Кто не хочет – останьтесь. Но я не стану выбирать за вас.

Эти слова снова раскололи толпу. Одни облегчённо вздохнули, другие зашипели от злости. Но спорить больше никто не решался: ночь давила тишиной, и каждый понимал – шаг в сторону мог стать последним.

Айн бросила короткий взгляд на Каэлена. В её лице читалось понимание: он только что дал людям свободу. И вместе с этим – запустил цепь, которая могла обернуться катастрофой.

Ночь стала ещё темнее. А за горизонтом, где начиналась западная дорога, ветер нёс шёпот: «Ты ведёшь. Даже если отвернулся».

Колонна двинулась дальше на запад. Их путь напоминал раненого зверя, который всё ещё держится на ногах, но каждый шаг даётся ему с болью. Люди сбились в две группы: ближе к Каэлену шли те, кто видел в нём защитника, чудо, спасение. Они старались держаться рядом, шёпотом обсуждали его слова, а иногда смотрели на него с тем самым суеверным почтением, которым в древности встречали богов.

Позади, чуть в стороне, плелась другая часть беглецов. Их глаза были настороженными, шаги – тяжёлыми, а в голосах слышался яд. Они не доверяли. Они видели в Каэлене угрозу, чудовище, которое в любой момент может обернуться солью против них. И чем дальше они шли, тем больше этот разрыв чувствовался – словно сама земля разделяла их.

Луна поднималась над горизонтом, окрашивая степь серебром. Трава шуршала под ногами, и каждый звук казался громче, чем должен быть. Дети плакали, женщины пытались успокоить их, мужчины переговаривались коротко, будто боялись привлечь внимание тварей, что могли скрываться в темноте.

Айн шла впереди, её клинок блестел в лунном свете. Она смотрела на дорогу, но краем глаза постоянно отмечала движения в толпе. Её плечи были напряжены, будто она ожидала удара не только снаружи, но и изнутри.

Лира держалась рядом с Каэленом. Её шаг был уверенным, но в глазах отражалась тревога. Она видела, как люди делятся на два лагеря, и понимала: долго так продолжаться не сможет. Одна искра – и толпа разорвёт сама себя.

Каэлен чувствовал это ещё острее. Соль в его груди отзывалась на каждое движение, на каждый шёпот. Она собирала голоса людей, их страхи, их сомнения, и возвращала ему в виде глухого хора. Он слышал: «Он наш», «Он чужой», «Он спаситель», «Он палач». Эти слова давили на него сильнее, чем сам путь.

На закате они остановились у заброшенного кургана. Ветер выл сквозь трещины в камне, и трава вокруг была сухой, словно выжженной. Люди сели в круги: одни ближе к костру, рядом с Каэленом и его спутниками, другие держались поодаль, их лица освещал лишь холодный свет луны.

Сначала была тишина. Только потрескивали ветви в костре, да кто-то кашлял, пытаясь согреть горло. Но потом слова прорвали молчание.

– Он ведёт нас прямо в пасть соли, – бросил кто-то из задних, и несколько голосов поддержали. – Если бы хотел нас убить, уже сделал бы это, – ответили ему из другой группы. – Ты сам видел, как он остановил узлов. – Остановил? Или подчинил? – прозвучал новый голос, и толпа загудела.

Айн резко поднялась, клинок её блеснул в свете костра. Она глядела на обе группы так, будто готова была разрубить их пополам. – Довольно! – её голос был резким и твёрдым. – Хотите резни – делайте это без нас. Но пока идёте рядом, держите рот закрытым.

Лира поднялась следом, её голос был мягче, но не менее твёрдым: – Мы идём вместе или погибнем поодиночке. Вы видите врага там, где он только что отнял вас у смерти. Неужели этого мало?

Люди замолчали. Но в их взглядах жила непримиримость: костёр освещал одних, а тьма прятала других, и это разделение было явным.

Каэлен смотрел на них молча. Он понимал: спорить бессмысленно. Соль внутри гудела всё сильнее, словно предчувствовала, что эта толпа – лишь отражение всего мира: одни будут верить, другие – ненавидеть. И обе стороны пойдут за ним, хотят они того или нет.

Ветер сорвал искры с костра, и они поднялись в ночное небо, будто напоминая: даже свет живёт лишь миг, прежде чем рассыпаться пеплом.

Ночь была холодной, и костры, разведённые беглецами, давали лишь жалкий островок тепла. Люди сбились плотнее, но даже у огня чувствовалось напряжение: разделение на два лагеря стало почти осязаемым. Одни сидели ближе к Каэлену, ловили каждое его движение глазами, будто в нём было их спасение. Другие – отстранились, их лица скрывала тень, а слова звучали тихо, но едко, словно капли яда в темноте.

Каэлен сидел, глядя в огонь. Пламя трещало, выбрасывая искры, которые уносил ветер. Соль в груди отзывалась на этот треск – тихим эхом, будто костёр разговаривал с ним на своём языке. В этих звуках он слышал голоса – далёкие, неразборчивые, но такие живые. «Не доверяй им…», «Ты ведёшь их к нам…», «Они боятся тебя больше, чем смерти…».

Он закрыл глаза, пытаясь отгородиться, но соль не умолкала. Лира села ближе, её ладонь легла на его руку. Это простое прикосновение было единственным якорем, который удерживал его от погружения в этот хор.

Айн тем временем обошла лагерь по кругу. Её взгляд скользил по лицам беглецов – внимательный, острый. Она искала того, кто первым поднимет нож или камень. Её пальцы не отрывались от рукояти клинка, и в каждом её шаге чувствовалось напряжение воина, готового к мгновенному удару.

Тишина держалась недолго. Где-то за пределами света костров донёсся странный звук – влажный, тянущийся, словно кто-то рвал землю когтями. Люди подняли головы. Женщины прижали детей к себе, мужчины схватились за ржавые клинки и копья.

– Что это? – прошептал кто-то.

Каэлен уже знал. Соль в его груди загудела тревожным эхом, и хор голосов стал громче. Он встал. – Они идут.

Слова прозвучали, как удар колокола. Паника мгновенно пробежала по толпе.

Из тьмы показались фигуры. Сначала одна, потом другая, потом десятки. Они двигались медленно, но уверенно. Их тела были белыми, словно выточенными из соли, и каждый шаг оставлял след – хрустящий, крошившийся, как ломающееся стекло. Их пустые лица повернулись к кострам, и в их безглазых взглядах было больше угрозы, чем в любом клинке.

– Узлы… – выдохнул бывший солдат, и его рука дрогнула на рукояти меча.

Толпа закричала. Дети плакали, женщины тащили их к костру, мужчины метались, не зная – бежать или вставать в строй.

Каэлен сделал шаг вперёд. В груди соль загудела так громко, что у него зазвенело в ушах. Голоса узлов звучали прямо в его голове: «Мы – боль. Мы – остаток. Мы хотим тишины».

– Не сопротивляйтесь им, – сказал он. – Они ищут не вас. Они ищут меня.

Айн рванулась вперёд и встала рядом с ним, клинок в её руках сверкнул в свете костра. – Может, они ищут тебя, мальчик, но, если они прорвутся – вырежут всех. Я не дам им взять толпу.

Каэлен кивнул. Он чувствовал: столкновения не избежать. Но в этот раз у него был выбор – слушать соль и попытаться остановить их голосом, или позволить мечам говорить вместо него.

Толпа замерла. Взоры были прикованы к нему, к узлам, к Айн, готовой к удару. Ветер стих, словно сама степь задержала дыхание.

Первый удар пришёлся не от клинка, а от страха. Один из беглецов – молодой парень, держащий на руках сестру – завизжал и бросился в темноту, прочь от костра. Его шаги загрохотали по сухой земле, но не успел он скрыться за камнями, как из мрака метнулась белая фигура. Узел ударил, и звук был мерзким – словно ломали глиняный сосуд. Девочка выпала из рук брата и закричала, а парень застыл, дергаясь, когда соль начала разъедать его изнутри.

Толпа рванулась в сторону, крики смешались с плачем. Айн зарычала и шагнула вперёд. Её клинок встретил узла, и удар был яростным. Белое тело треснуло, осыпавшись крошкой, но на месте одного уже поднимались трое. Их движения были неестественными, рывками, словно их вели за нитки невидимые пальцы.

– Держите строй! – крикнула Айн, но её голос утонул в реве толпы.

Каэлен поднял руки. Соль в груди загудела так сильно, что он едва удержался на ногах. Вокруг него воздух сгустился, словно сам огонь костров пригнулся под этим давлением. Он слышал их – узлы, голоса, хриплый хор: «Мы – остатки. Мы в крови. Мы в соли. Отпусти нас».

– Остановитесь! – его голос прозвучал так, что даже крики стихли на миг. – Я слышу вас! Вы не враги, вы память!

Фигуры дрогнули. Несколько узлов, уже шагнувших к костру, замерли. Их головы повернулись к нему, и из трещин на их телах просочился свет, тусклый и тянущийся к его словам.

Но этого хватило не всем. Один из узлов бросился прямо в толпу, и нож, дрожащий в руке беглеца, вонзился ему в грудь. Белое тело рассыпалось, но его пыль впилась в кожу мужчины. Он закричал, схватившись за лицо, и рухнул. Соль пошла по его венам, и на глазах он начал застывать.

Женщины завыли. Кто-то кинулся к Каэлену, хватая его за плащ: – Сделай что-нибудь! Ты же их слышишь! Умоляю!

Каэлен шагнул вперёд. Соль внутри пела, но эта песнь была не утешением, а болью. Он чувствовал, как узлы тянутся к нему, как память в их телах просит конца. Но он также видел глаза людей – полные ужаса и ненависти.

– Они не уйдут, если вы будете бить их! – крикнул он. – Они жаждут не крови, а покоя!

Айн обернулась, её лицо было мрачным, глаза горели. – Если ты можешь – сделай это сейчас. Иначе они всех вырежут.

Каэлен закрыл глаза. Он позволил соли говорить через него, и воздух вокруг задрожал. Узлы замерли. Их движения остановились, руки вытянулись в стороны, будто их связали невидимые нити. Хор внутри него слился в единый голос: «Мы ждали. Мы уйдём. Но плата – твоя память».

Каэлен почувствовал, как уходит часть его. Лица – матери, стоящей у колодца, улыбка Гайома, запах травы в его деревне – одно за другим исчезали, растворяясь в тишине. Он застонал, но не остановился.

Белые фигуры начали осыпаться. Одна за другой, превращаясь в пыль, которую унёс ветер. Их голоса затихали, и степь наполнялась мёртвой тишиной.

Толпа застыла. Люди смотрели на него: одни с благоговейным страхом, другие – с ужасом, который был хуже ненависти. Лира подбежала к нему, схватила за руки. – Ты отдал часть себя… Я видела! Что ты потерял?

Каэлен посмотрел на неё и молчал. Он не мог ответить. Потому что сам не знал, что именно исчезло – но пустота внутри была страшнее любой раны.

И в этот миг раздался крик того самого худого мужчины, что всегда обвинял его: – Видите?! Он кормит их собой! Сегодня – памятью, завтра – нашими жизнями! Он уже не человек, он соль!

Толпа снова загудела. Одни бросились к Каэлену, падая на колени, другие подняли камни. И между ними снова выросла пропасть.

Айн шагнула вперёд, подняв клинок, её голос был как удар: – Все назад! Он спас вас! И если вы не заткнётесь – я сама разрежу тех, кто осмелится поднять руку на него!

Но Каэлен уже понимал: этот лагерь, эти люди – не будут едины. Он стал для них зеркалом, в котором каждый видел то, что боялся.

Он посмотрел на огонь. Искры улетали в небо, исчезая. И вместе с ними он почувствовал, что и его память – уходит туда же, безвозвратно.

Ночь сгустилась так, будто сама степь решила спрятать происходящее под её тёмным плащом. Костры трещали, но их свет был слабым – слишком мало дров, слишком много теней. Беглецы сбились в два круга: один – вокруг Каэлена, другой – поодаль, где взгляды были полны ненависти и подозрений. Между ними зияла пустота, куда никто не решался ступить.

Мать спасённого мальчика стояла ближе всех к Каэлену. Она держала сына за руку, а её взгляд был полон решимости: – Он дал жизнь моему ребёнку. И вам тоже – сегодня ночью. Если вы этого не видите, значит, вы слепы.

Старуха с обожжёнными руками кивнула, её голос дрожал: – Соль взяла мою семью, но его голос дал им покой. Я видела это. Я слышала, как они уходили.

Но худой мужчина, тот, чьи крики отравляли толпу, шагнул вперёд, подняв камень. Его лицо было перекошено, глаза горели лихорадкой. – Это не милосердие, это власть! Он кормит их своей памятью, а завтра потребует нашей. Вы хотите умереть, чтобы он остался жив?!

Камень ударил в землю перед ногами Каэлена. Люди вскрикнули, но Айн уже была рядом. Её клинок сверкнул, и мужчина отпрянул, не решившись бросить второй. – Ещё один шаг, – произнесла она низко, – и у тебя не будет головы, чтобы кричать.

Толпа зашумела, страх смешивался с ненавистью. Лира обняла Каэлена за плечи, её глаза были полны слёз. – Они боятся. Но если они боятся тебя больше, чем соли, они всё равно погибнут.

Каэлен чувствовал, как в груди соль снова оживает. Она пела тихо, как будто смеясь. «Ты – их зеркало. Они видят в тебе то, чего не могут вынести в себе».

Он закрыл глаза и сделал шаг вперёд. Голоса стихли, будто земля сама задержала дыхание. – Я не ваш бог и не ваш палач, – сказал он ровно. – Я не поведу вас туда, куда вы не хотите идти. Но если вы решите следовать за мной, вы должны понимать: соль не щадит никого.

Молчание длилось долго. Потом раздался детский голос – тихий, но ясный, как удар колокола. Это был тот мальчик, которого он спас у оврага. – Я пойду за ним. Потому что он дал мне дышать.

Слова ребёнка раскололи тишину. Несколько женщин кивнули, кто-то опустился на колени, но другая часть толпы отпрянула ещё дальше, словно ребёнок подписал им смертный приговор.

– Вот! – закричал худой мужчина. – Даже дети уже заражены его голосом! Если мы не уйдём сейчас – мы все станем его узлами!

Стычка была неизбежна. Мужчины подняли ножи и палки, женщины тянули детей прочь. Толпа рвалась на два лагеря – одни шли к Каэлену, другие – от него. Между ними осталась полоса пустоты, в которой потрескивал лишь костёр.

Айн подняла клинок, её лицо было каменным. Лира держала руку Каэлена. Соль внутри него гудела так, будто мир на миг застыл между выбором – быть одним или разделиться навсегда.

Каэлен поднял руку, и голос его прозвучал над шумом: – Я не держу вас. Идите. Но помните: соль не отпустит вас, если вы разделитесь.

Слова его не успокоили. Они только обозначили черту. Одни остались. Другие отвернулись и начали собирать пожитки. И в этот миг Каэлен понял: ночь станет рубежом, после которого обратной дороги уже не будет.

Трещание костра заглушалось гулом голосов. Половина беглецов, подогреваемая страхом и яростью, рванула прочь от круга света. Их факелы колебались, бросая рваные тени на землю. Дети плакали, женщины спешили собрать жалкие узлы с вещами, мужчины, сжимая ржавые мечи и палки, смотрели исподлобья, будто уже видели врагов в тех, кто остался.

Айн медленно опустила клинок вниз, но не убрала его. Её голос был резким, как удар: – Пусть уходят. Те, кто боится сильнее, чем хочет жить, сами себе враги.

Лира сжала руку Каэлена. Её глаза блестели от слёз. – Но они погибнут в степи. Одни они не дойдут даже до следующего рассвета.

Каэлен смотрел на спины уходящих. Соль в груди отзывалась тяжёлым эхом, будто тысячи голосов разом кричали и молили. Он слышал их страх, чувствовал их отчаяние. Но вместе с этим – понимал: удерживать насильно он не может. Это будет повторением того, что сделал Элиан.

– Каждый сам выбирает, – произнёс он глухо. – Мы не можем заставить их идти с нами.

Мальчик, которого он спас, поднялся и шагнул ближе, прижимаясь к матери. Его голос был слабым, но твёрдым: – Мы останемся. Если он ушёл с нами из города, значит, и степь мы пройдём.

Эти слова словно поставили печать. Те, кто остался, придвинулись ближе к Каэлену и его спутникам. Их лица были уставшими, измождёнными, но в них мелькала искра – не надежды, а решимости держаться рядом, потому что другого пути уже нет.

Айн кивнула, осматривая их: десяток взрослых, трое подростков, пятеро детей и пара стариков, еле державшихся на ногах. – Ничего. Лучше горстка решившихся, чем толпа трусов, готовых вонзить нож тебе в спину.

Но её слова прервал звук. Тянущийся из-за курганов, он был похож на скрежет камня о камень, но с каждым ударом становился громче. Люди побледнели. Лира первой подняла глаза и шепнула: – Узлы…

И действительно, над тьмой поднялись белёсые силуэты. Они двигались медленно, но уверенно, тянулись руками к свету костра. Их шаги не было слышно, только это хрустящее, ломающее тишину дыхание.

Те, кто ушёл, обернулись. Их лица исказились от ужаса, но возвращаться они не решились. Толпа рассыпалась в темноте, исчезая среди холмов. Те же, кто остался, сбились в кучку, прижимая детей.

Айн вскинула клинок. – Вот и ответ степи на их выбор.

Каэлен шагнул вперёд. Голоса соли внутри него загудели, словно пробуждённые самой ночной тьмой. Он поднял руки, и в груди отозвался хор – не крик, не стон, а зов. Узлы замерли на границе света, их безликие лица повернулись к нему.

– Они слышат… – прошептал он. – Но хотят не нашей смерти. Они хотят… тишины.

Лира вцепилась в его плечо. – Тогда дай её им. Но осторожно.

Каэлен вдохнул, и соль внутри развернулась, заливая его изнутри холодным светом. Он сделал шаг навстречу узлам, чувствуя, как его сердце подстраивается под их безумный ритм. В темноте ночи лагерь застыл: между жизнью и смертью, между спасением и новой пропастью.

Каэлен сделал ещё один шаг вперёд, и ночь вокруг словно плотнее обвила его. Узлы, тянувшие руки из темноты, замерли – их движения стали прерывистыми, будто что-то удерживало их на границе света костра. Внутри Каэлена соль загудела низким, тяжёлым хором, и каждый удар сердца отзывался эхом сотен чужих голосов.

Он протянул ладонь. Свет, мягкий и бледный, заструился по коже, похожий не на пламя, а на дыхание рассвета. Узлы дрогнули. Их трещиноватые тела завибрировали, и на миг показалось, что они отступят, что соль уступит и позволит им уйти в покой.

– Видишь? – прошептала Лира, её пальцы дрожали на его плече. – Они слушают тебя.

Но в этот миг один из узлов вздрогнул сильнее других. Его грудь раскололась трещиной, из которой брызнуло слепящее белое свечение. Существо завыло – звук был не похож ни на голос, ни на стон: он рвал уши, заставлял детей кричать и падать на землю. И остальные узлы, словно подхватив этот зов, разом двинулись вперёд.

– Назад! – крикнула Айн и рванулась навстречу. Её клинок сверкнул, рассёк одного из созданий, и оно разлетелось на куски, будто крошка соли под молотом. Но тут же ещё двое шагнули ближе.

Каэлен стиснул зубы. Голоса соли внутри него заорали разом, требуя: «Позволь! Позволь нам!» Он попытался удержать их, направить свет не на разрушение, а на усмирение. Но чем сильнее он тянулся к этому, тем громче становился вой.

– Они не хотят покоя! – прорычал он сквозь зубы. – Они разорваны, они ищут выхода!

Узлы рванулись в лагерь. Один повалил мужчину, и тот закричал, когда белые трещины побежали по его коже. Женщина с ребёнком в руках отшатнулась, но существо уже тянулось к ней.

Каэлен шагнул вперёд и вскинул руки. Свет в его груди рванул наружу, как удар колокола. Узлы дрогнули, многие отшатнулись, но несколько устояли и пошли дальше, словно сами соль и боль держали их.

Айн прикрывала людей, её клинок мелькал, рассекал белые тела, но за каждым падшим поднимался новый. Лира, бледная, с криком метнулась к женщине, вытаскивая её из-под удара, и лишь чудом избежала захвата.

Каэлен закрыл глаза. Он позволил соли вырваться – не полностью, но достаточно, чтобы его голос разнёсся в ночи. Это был не крик человека, а хор, в котором слышались десятки чужих стонов. Узлы замерли. Их тела затряслись, а трещины засветились изнутри. На миг они стали похожи на свечи, готовые погаснуть.

Но один из них всё же шагнул вперёд. Его лицо, безглазое и пустое, наклонилось прямо к Каэлену. И голос, которого он никогда раньше не слышал так ясно, прорезал его сознание: – Мы не уйдём. Пока память жива – мы будем.

Каэлен ощутил, как соль внутри отозвалась эхом: «Они твои. Или ты – их».

Он едва не потерял равновесие, но сжал кулаки, удерживая свет. Перед ним стоял выбор: разрушить их окончательно, позволив им рассыпаться, или удерживать связь – и тем самым дать им шанс остаться, пусть и в этой изломанной форме.

Айн отразила очередной удар и закричала: – Решай быстрее! Иначе они перебьют всех!

Каэлен поднял голову. Его глаза сверкнули белым светом.

– Тогда пусть уйдут. – Его голос был низким, но в нём звучала сталь.

Он рванул руки вперёд, и свет, холодный, как сама соль, залил степь. Узлы закричали в унисон. Их тела дрогнули, и один за другим они начали рассыпаться – не на куски, а в пыль, белый прах, который ветер унёс прочь. Их крик ещё долго звенел в ушах, но вскоре стих, оставив после себя тишину.

Каэлен опустился на колени, тяжело дыша. Его пальцы дрожали, а глаза медленно возвращали человеческий цвет. Лира кинулась к нему, схватила за плечи. – Ты… ты сделал это.

– Нет, – выдохнул он, глядя на белый прах, осевший на траве. – Я убил их.

Айн вытерла клинок о сухую траву и села рядом, усталая, но живая. – Они уже были мертвы. Ты лишь освободил нас от их цепей. Запомни это.

Но Каэлен молчал. Соль внутри него не соглашалась. Она всё ещё звенела эхом тех слов: «Мы будем. Пока память жива».

Толпа молчала. Ветер разносил белую пыль по оврагу, и каждый вдох отдавался во рту горечью соли. Мужчины и женщины, ещё недавно прижавшие детей к себе, теперь смотрели на Каэлена так, будто не знали – склониться перед ним или ударить первым камнем.

Первым заговорил бывший солдат с перевязанным плечом. Его голос был хриплым, но твёрдым: – Он спас нас. Без него мы были бы уже прахом.

Несколько женщин закивали, одна, прижимая ребёнка, прошептала сквозь слёзы: – Он дал нам жизнь…

Но тут вперёд шагнул худой мужчина с впалыми щеками. Его глаза горели, губы дрожали, и слова сорвались с его языка, как яд: – Нет! Вы слепы! Разве не видели? Они слушались его! Они тянулись к нему, как к своему повелителю! Он один из них!

Толпа зашумела. Кто-то кивнул в знак согласия, кто-то, наоборот, попытался возразить, но в гулах и криках было больше страха, чем разума.

Айн резко поднялась и стукнула клинком о камень. Искры посыпались в темноту. – Замолчите! – её голос разрезал гул, словно удар плетью. – Если бы он хотел вас убить, вы были бы мертвы. Вы это знаете.

– А если завтра он решит иначе?! – выкрикнул худой. – Что тогда? Соль говорит через него, вы сами слышали! Сегодня она заставила его убить тех тварей, а завтра заставит убить нас!

Люди переглянулись. В глазах некоторых мелькнул ужас, в других – смятение. Лира шагнула вперёд, её лицо было бледным, но голос звучал чётко: – Вы видели, он боролся с солью, а не подчинялся ей. Он мог бы стать для неё голосом, но выбрал нас. Неужели этого мало?

– Мало! – крикнул худой, хватаясь за ржавый нож. – Пока он рядом, мы будем жить в страхе.

Его слова поддержали ещё двое мужчин, и в толпе поднялся гул. Женщины прижимали детей, пытаясь увести их подальше, а мужчины крепче сжимали палки и ножи.

Каэлен поднялся с колен. Его лицо было уставшим, но в глазах горел свет – не соль, а решимость. Он поднял руки так, чтобы все могли его видеть. – Я не ваш повелитель. Я не соль и не узел. Я человек, такой же, как вы. Я слышу её, да. Но я не позволяю ей решать за меня.

Толпа замерла. Одни вслушивались, другие продолжали коситься с подозрением. Каэлен шагнул ближе, его голос стал твёрже: – Соль помнит всех – и тех, кто умер, и тех, кто живёт. Но я выбираю, что делать с этой памятью. Сегодня я выбрал вас.

Женщина с ребёнком закричала: – Он спас моего сына! Если бы он был чудовищем, он не стал бы этого делать!

Но худой не сдавался. Его рука дрожала, пальцы сжимали нож так, что костяшки побелели. – Это только начало, – прошипел он. – Он притянул беду сюда, и он же нас погубит.

Айн шагнула к нему, клинок её блеснул в отблесках костра. – Ещё шаг к нему – и я разрублю тебя, – сказала она спокойно, без крика.

Толпа замерла. Мужчина отшатнулся, но нож не опустил. Его глаза метались, и страх в них переплетался с яростью. Люди вокруг отступили, но напряжение не исчезло. Оно висело над ними, как раскалённое железо, готовое сорваться вниз.

Лира прижалась к плечу Каэлена. Её голос прозвучал так тихо, что слышал только он: – Они не успокоятся. Даже если ты будешь спасать их каждый день. Для них ты всегда останешься угрозой.

Каэлен закрыл глаза. Внутри соль шептала: «Они правы. Ты их страх. Их спасение. Их проклятие». Он вдохнул, и холодный воздух степи обжёг лёгкие.

– Тогда мы пойдём дальше, – сказал он, открывая глаза. – Кто хочет – идёт с нами. Кто не хочет – остаётся. Но я не позволю вам снова поднимать ножи на друг друга.

С этими словами он прошёл мимо костра, в сторону тёмного холма, за которым простиралась степь. Лира последовала за ним. Айн задержалась на миг, посмотрела на толпу и, не убирая клинка, бросила коротко: – Решайте. Но быстро. Утро близко.

Она двинулась за ними, оставив людей в гуще собственного страха и выбора.

Долго после того, как Каэлен ушёл от костра, люди всё ещё сидели в растерянном молчании. Лишь плач ребёнка пронзал тьму и возвращал их в реальность. Никто не решался первым встать, и только когда мать того мальчика, которого спас Каэлен, поднялась и пошла за ним, остальные двинулись следом. Одни шли торопливо, будто боялись остаться одни, другие медлили, бросая на Каэлена взгляды, полные недоверия.

Худой мужчина с впалыми щеками ещё долго стоял на месте. Его рука всё ещё держала нож, но сила в пальцах угасала. Он бросил проклятие в спину уходящей колонне, но даже его голос прозвучал слабым, лишённым уверенности. Когда толпа тронулась окончательно, он пошёл вместе со всеми – не по своей воле, а потому что страх остаться в степи одному оказался сильнее ненависти.

Так они двигались в ночи: длинной, неровной колонной, похожей больше на тень, чем на живых людей. Дети плакали, старики спотыкались, мужчины сжимали рукояти ножей, хотя никто не верил в их силу. Над головами раскинулось небо, усыпанное звёздами, и его холодный свет только подчёркивал, как ничтожны были их шаги в этой пустыне.

Каэлен шёл впереди, не оборачиваясь. Лира держала его за руку, и только её тепло напоминало ему, что он ещё человек, а не голос соли. Айн замыкала колонну, её клинок был всё время наготове – она не доверяла ни людям, ни тишине степи.

К утру они вышли на плато. Небо над горизонтом стало серым, ветер усилился и гнал по равнине белёсую пыль. Люди остановились – слишком уставшие, чтобы продолжать. Они собрались в круг, разожгли жалкий огонь, и в этом круге уже не было ни споров, ни криков. Только тишина. Даже худой мужчина сидел молча, его глаза блестели в рассветных лучах так, будто он боялся, что новое утро принесёт ему худшее, чем ночь.

Каэлен сел на камень у края плато. Его взгляд был устремлён на запад, туда, где степь простиралась без конца, и соль звала всё громче. В груди её голоса складывались в гулкое эхо, и он чувствовал: путь, который они начали, больше не обратим.

– Мы всё ещё вместе, – тихо сказала Лира, присаживаясь рядом. – Пока этого достаточно.

Айн подошла позже, бросив сухую ветку в костёр. Её голос был хриплым, но спокойным: – Этот круг долго не выдержит. Они ждут ответа от тебя. Или от соли. Но ждать долго они не смогут.

Каэлен кивнул. Он понимал, что её слова – правда.

Ветер поднял горсть пепла с равнины и унёс её в небо. В этом пепле мерцали крошечные крупицы соли, словно звёзды, что падали вниз. Люди смотрели на них и молчали. А Каэлен чувствовал: впереди дорога будет только труднее, и каждый шаг отнимет у них больше, чем они готовы отдать.

Рассвет окончательно разорвал ночь. Первые лучи солнца высветили колонну беглецов – уставших, напуганных, но всё ещё живых. И с этим светом в сердце Каэлена прозвучало новое слово соли:

«Дальше».

Он встал. Лира и Айн поднялись вместе с ним. Люди последовали за ними – не потому, что верили, а потому, что дорога не оставляла выбора.

Так закончилась их первая ночь в степи. И начинался новый путь.

Глава 3: Дорога из пепла

Рассвет в степи не приносил облегчения. Солнце поднималось над горизонтом, разгоняя остатки ночи, но его свет был холодным, словно само небо отказывалось дарить тепло. Сухая трава искрилась белёсым налётом соли, и каждый шаг колонны сопровождался хрустом, будто они шли не по земле, а по хрупкому стеклу.

Люди двигались молча. Силы после ночного пути почти иссякли, но страх остаться позади толкал их вперёд. Дети шли на руках у матерей или спотыкались рядом, цепляясь за отцов. Старики молча держались за внуков. Никто не говорил, потому что слова сейчас были слабее, чем тишина степи.

Каэлен шёл впереди. Его шаг был твёрдым, но в груди соль отзывалась с каждой трещиной земли, с каждым порывом ветра. Она говорила с ним не словами, а эхом чужих голосов: плач мёртвых, крик тех, кто ещё вчера жил в городах, смех детей, застывший в кристаллах соли. Всё это звучало в нём, и он чувствовал – память множится, а его собственный голос теряется в этом хоре.

Лира держалась рядом, но в её лице сквозила тревога. Она чувствовала перемены в нём, даже если он молчал. Её рука сжимала его ладонь крепко, словно только её тепло могло удержать его от того, чтобы раствориться в этом хоре. Иногда она ловила его взгляд и видела там не только усталость, но и нечто иное – тень, которая росла вместе с силой соли.

Айн шла позади, её шаги были тяжёлыми, но глаза внимательными. Она следила за людьми: за тем, кто начинал шептаться, за теми, чьи взгляды вновь обращались к Каэлену с недоверием. Она знала – толпа непостоянна. Сегодня они идут за ним, потому что он спасает, завтра – обернутся камнями и ножами, если соль снова заговорит слишком громко.

К полудню степь изменилась. Трава исчезла, уступив место голым камням, изъеденным ветром и солью. Воздух стал суше, и губы у людей трескались от жажды. Колодцев здесь не было, и вода в мехах таяла быстрее, чем они шли. Женщины начали роптать, мужчины пытались вслух поддержать порядок, но в каждом голосе звучала слабость.

Каэлен остановился на возвышении, оглянулся на колонну. Люди сбились в тесный круг, кто-то сидел прямо на камнях, прикрывая детей тряпками от солнца. Их взгляды обращались к нему – одни с надеждой, другие с ненавистью, но все одинаково ждали.

Соль в груди загудела, будто чувствуя этот взгляд толпы. Она шептала: «Веди их. Дай им память. Дай им тишину».

Он закрыл глаза. Голоса мёртвых и живых смешивались в нём, и каждый шаг вперёд требовал ответа. Но он понимал: сейчас нельзя дать соли слишком много. Если он позволит ей говорить громче, люди увидят в нём не человека, а новое чудовище.

Лира коснулась его плеча. Её голос прозвучал тихо, но твёрдо: – Они ждут. Но ты не обязан быть для них всем. Дай им только дорогу. Этого хватит.

Айн подошла ближе, её взгляд был холодным, но прямым: – Она права. Ведёшь ты их или нет – они всё равно умрут, если не найдут воду. Так что или покажешь им путь, или оставь. Иначе они вырвут его сами, из твоей крови.

Каэлен кивнул. Он поднял руку, показывая колонне движение на запад, и снова двинулся вперёд. Люди последовали за ним – не из веры, а из страха, что без него степь поглотит их всех.

Ветер поднялся сильнее. Он гнал белёсую пыль по камням, и в этих вихрях людям начинали мерещиться фигуры – белые силуэты, похожие на тех, кого соль забрала. Дети плакали, женщины закрывали лица, мужчины бормотали проклятья. Но Каэлен слышал их иначе. Для него эти фигуры были голосами памяти. Они шли рядом, молча, но их молчание давило сильнее крика.

И чем дальше они уходили, тем яснее он понимал: путь на запад – это не дорога. Это испытание. Каждый шаг будет проверять не только их силы, но и его способность оставаться человеком, а не стать тем, кем его хочет видеть соль.

Степь тянулась вперед бескрайней серо-белой равниной. Казалось, сама земля лишилась дыхания: сухая трава ломалась под ногами, камни крошились, воздух звенел от соли. Даже солнце здесь выглядело мертвым – светило бледным пятном, больше выжигая всё живое, чем согревая.

Колонна людей двигалась медленно. За плечами у них были дни пути, за плечами – жертвы, и каждый новый шаг отдавался гулом в усталых телах. Женщины несли детей на руках, старики опирались на ветки, срезанные в последних перелесках. Мужчины смотрели вперёд угрюмо, будто только сама дорога могла подсказать, зачем они ещё живы.

Каэлен шёл впереди. Его шаги были твёрдыми, но каждый из них отзывался внутри гулом соли. Она не молчала: то звала голосами ушедших, то шептала эхом городов, обратившихся в пепел. В её шёпоте не было покоя, только настойчивость – «веди, слушай, плати». Иногда юноше казалось, что сама степь смотрит на него глазами этой соли, и это ощущение вытягивало силы хуже жажды.

Лира держалась рядом. Её лицо обветрилось, волосы выбились из-под косы, но в глазах горела решимость. Она почти не отпускала его руки, и в этом прикосновении было больше, чем поддержка – словно она удерживала его от падения в бездну, куда тянули голоса соли. Иногда она ловила его взгляд и кивала, не произнося ни слова. Этого было достаточно, чтобы он шагнул дальше.

Айн шла чуть позади. Она проверяла колонну, подбадривала отстающих, поднимала детей на руки, когда матери падали от усталости. Её лицо было каменным, взгляд – резким, и люди слушались её скорее из страха, чем из доверия. Но именно этот страх удерживал колонну от распада. В ней не было мягкости Лиры, не было сомнений Каэлена. Она знала: если кто-то начнёт бунт, кровь польётся первой же ночью.

К полудню степь изменилась. Камни стали чаще, воздух суше. Ветер гнал белёсую пыль, и в ней мерещились тени. Сначала люди думали, что это миражи, но вскоре силуэты стали явственнее: женщины с кувшинами, дети с игрушками, мужчины с копьями. Все они были белыми, словно высеченными из соли, и их шаги были бесшумными.

Толпа заволновалась. Кто-то начал шептать молитвы, кто-то крестился по-старому, а кто-то просто плакал. Дети прятали лица в одежде родителей. Мужчины крепче сжимали оружие, хотя знали: оно бессильно против этих призрачных фигур.

Каэлен остановился. Соль внутри зазвенела, как колокол. Голоса теней ворвались в его разум – не словами, но памятью: последние крики, сдавленные рыдания, тишина застывших сердец. Он понял: это не враги. Это – те, кого соль забрала, но чья память не ушла.

– Они идут за нами, – произнёс он тихо.

Лира вжалась в его плечо. – Они хотят чего-то? Или просто смотрят?

– Они хотят конца, – сказал Каэлен. – Но не находят его.

Айн подняла клинок, но её голос был холоден и твёрд: – Если они подойдут ближе, я рассеку их. Память или нет – люди этого не выдержат.

Каэлен не ответил. Он смотрел на тени, что двигались рядом с колонной. Они не приближались, но и не исчезали. Их молчание давило сильнее ветра, и он понимал: это начало нового испытания.

К вечеру степь сменила лицо. Равнина, бесконечно ровная днём, стала прерываться холмами, на которых темнели очертания каменных остовов. Люди сперва приняли их за природные образования – валуны, обкатанные временем, но, подойдя ближе, увидели, что это руины. Стены, давно обрушившиеся, колонны, отломанные и лежащие в пыли, и чёрные провалы дверей, ведущие в пустоту.

Толпа загудела. Слабые оживились – не от радости, но от надежды: руины могли дать укрытие от ветра, а, может, и воду, если где-то сохранился колодец. Даже старики пошли быстрее, а дети потянулись вперёд, словно тянулись к ответам на вопросы, которые не умели задать.

Айн подняла руку, останавливая колонну. Её голос разнёсся сухо и резко: – Не торопитесь. Руины мертвы, но мёртвые часто не любят чужих ног.

Несколько мужчин остановились, виновато опуская глаза. Они уже шагнули было внутрь первой полуразрушенной арки, но слова воительницы вернули им страх.

Каэлен подошёл ближе. Соль в груди ожила, зазвенела, как струна. Он чувствовал – это место не пустое. Память в нём была густой, вязкой, словно вязь рун, вплетённых в камень. Каждый обломок стены, каждый камень хранил крик, который не успел стать эхо.

– Здесь была жизнь, – сказал он негромко. – И её слишком быстро оборвали.

Лира крепче сжала его руку. Её взгляд метался по трещинам в камне, где солнце ещё держалось последними лучами. – Ты слышишь их? – прошептала она.

– Да. Они звали. Но никто не ответил, – его голос стал низким, почти глухим. – Теперь они ждут нас.

Айн прищурилась. – Если ждут, значит, могут встретить не так, как нам хотелось бы. Я пойду первой.

Она шагнула в пролом стены. Её силуэт на миг исчез в тени, а потом снова появился – она махнула рукой, подавая знак, что путь чист. Люди двинулись следом, осторожно, будто каждая ступень могла стать ловушкой.

Внутри было прохладнее. Камни хранили холод ночей, и воздух пах древней пылью. Несколько детей бросились к углублению в центре двора – старому колодцу. Взрослые поспешили за ними, но остановились, когда увидели: колодец засыпан солью. Белая крошка, плотная и сухая, лежала там, где когда-то была вода.

Крики отчаяния пробежали по толпе. Кто-то упал на колени, кто-то закрыл лицо руками. Женщины плакали, мужчины проклинали судьбу. Их надежда на воду рассыпалась так же, как соль в колодце.

Каэлен стоял рядом. Он смотрел вниз и слышал – хор, тихий, сдавленный. Не жажда, не голод. Это был крик тех, кто умер у этого колодца, когда вода превратилась в соль.

– Они здесь, – сказал он. – Они ещё здесь.

Люди отшатнулись. Кто-то прошептал: «Опять он…». Кто-то схватил ребёнка на руки, оттащил подальше.

Айн глухо выругалась, но не на Каэлена – на толпу. – Замолчите! Если хотите жить – держите язык за зубами.

В этот миг с запада донёсся звук. Далёкий, гулкий – как если бы камни перекатывались по земле. Люди подняли головы, испуганно переглянулись. Звук становился всё громче.

Каэлен ощутил, как соль внутри вздрогнула. Она заговорила хором: «Они идут. Не мёртвые. Те, кто помнит».

Он сжал кулаки и поднял взгляд. Ветер гнал пыль меж руин, и в ней уже угадывались фигуры. Не призрачные – живые. Высокие силуэты в шерстяных плащах, вооружённые копьями. Их шаги были тяжёлыми, но не неуверенными.

– Кочевники, – прошептала Айн. – Свободные кланы.

Толпа заволновалась, и страх пробежал, как искра. Кочевников знали все – они не щадили чужаков, особенно тех, кто пришёл из Империи.

Каэлен сделал шаг вперёд. Соль внутри него звенела всё громче. Он чувствовал: встреча неизбежна.

Они вышли из пыльного марева так, будто сами были частью ветра. Высокие, крепкие, с тёмными лицами, иссечёнными морщинами и ожогами солнца. Их плечи укрывали шерстяные плащи, подбитые мехом степных зверей, а руки крепко сжимали длинные копья. У каждого копья наконечник был обмотан солёной тканью – древним способом оберечь металл от крошения.

Их было не меньше двух десятков. Они двигались плотным строем, полукругом охватывая руины, и в их движении не было ни спешки, ни сомнения. Это были люди, привыкшие встречать чужаков – и решать их судьбу без долгих разговоров.

Толпа беглецов сжалась к центру двора. Женщины прижали детей, мужчины поднимали ржавые мечи и топоры, но в их глазах не было решимости – лишь страх. Кто-то уже начал молиться, кто-то шептал: «Мы погибнем, как в столице».

Айн выдвинулась вперёд, подняв клинок. В её голосе звенела жёсткость, которой она пыталась удержать даже дрожь: – Оружие не бросать. Но и шагу вперёд без моего приказа – никто.

Каэлен стоял рядом с ней. Соль в его груди гудела, как раскалённый металл, и он чувствовал – кочевники тоже знали соль. Её след был в их оружии, в их песнях, что звучали глухо, как далёкий барабан, в самих их глазах, где отражался пустой горизонт степи.

Первый из кочевников вышел вперёд. Его лицо было обветренным, кожа грубой, будто камень. На виске у него шла белая полоса шрама, и глаз на этой стороне отсутствовал. Второй глаз – тёмный, живой – смотрел прямо на Каэлена.

Он остановился на расстоянии десяти шагов и упёр копьё в землю. – Вы пришли с востока, – сказал он низким, хриплым голосом. – Там дым и соль. Там башни, что поют смертью.

Толпа загудела, кто-то всхлипнул.

Айн шагнула ближе, не опуская клинка. – Мы бежали оттуда. Мы не враги. Нам нужно лишь пройти.

Кочевник с единственным глазом наклонил голову. – Пройти? В степи не проходят. В степи либо живут, либо умирают. Вы чужие.

Он обвёл взглядом толпу беглецов: измождённые лица, руки, дрожащие на рукоятях старого оружия, босые ноги детей. Потом снова посмотрел на Каэлена. – А ты не чужой. Ты несёшь соль.

Слова упали, как камни. Люди из толпы зашептались, кто-то схватил ребёнка крепче, кто-то отступил, будто хотел спрятаться за спиной соседа.

Каэлен ощутил, как соль внутри взвыла. Она откликалась на этот взгляд, на этот голос. «Они знают. Они слышат нас».

Он сделал шаг вперёд, и его голос прозвучал глухо, но твёрдо: – Я слышу её. Но я не её раб.

Кочевники шумно выдохнули, и строй дрогнул. Один из них – молодой, с косой, перекинутой через плечо, – выкрикнул: – Ложь! Кто слышит соль – тот уже её часть!

Единый глаз старшего не дрогнул. Он смотрел всё так же пристально, будто пытался увидеть Каэлена насквозь. Потом он заговорил снова, медленно, каждое слово – как приговор: – Если ты слышишь соль – она уже выбрала тебя. Вопрос только в том, что ты выберешь в ответ.

Айн напряглась, её пальцы сильнее сжали рукоять клинка. Лира шагнула ближе к Каэлену, её рука нашла его ладонь. Толпа замерла, не зная, что будет дальше.

И в этот миг небо прорезал крик – хриплый, раздирающий. Он шёл не от людей. На вершине руин, где ещё держалась часть стены, стояла фигура, белая и треснувшая. Узел. Его пустое лицо было обращено вниз, а руки тянулись к людям, как к добыче.

Крики поднялись и среди беглецов, и среди кочевников. Старая ненависть и новый страх столкнулись в один миг.

Каэлен почувствовал, как соль в груди заговорила: «Выбор. Сейчас».

Крик узла разорвал ночь, и его эхо метнулось по руинам, будто удар грома в каменной чаше. Белая фигура на вершине стены пошатнулась и прыгнула вниз. Удар был глухим, трещины пробежали по камням, и из них, словно по знаку, полезли другие. Их тела трещали, рассыпались крошкой, но снова срастались, и вскоре десяток пустых глазниц смотрели на людей снизу.

Толпа беглецов закричала. Женщины прижимали детей, мужчины вскинули своё старое оружие, но руки дрожали так сильно, что клинки звенели друг о друга. Кочевники, наоборот, сомкнули строй. Их копья заскрипели о камни, и в их крике был вызов, а не паника: – За степь!

Айн шагнула вперёд, клинок в её руках засверкал в свете костров. – Держать круг! Никого не выпускать наружу!

Каэлен застыл. Соль внутри зазвенела, как натянутая струна, и каждый её звук отзывался в его крови. Узлы тянулись к нему, не к людям. Их пустые лица смотрели прямо на него, их руки дрожали, как у слепцов, и он чувствовал: они знали его.

Единый глаз старшего кочевника блеснул. Он вскинул копьё и рявкнул: – Если это твои, парень, останови их! Или мы убьём вас всех разом!

Каэлен шагнул вперёд, в грудь ударило пламя соли. Голоса заговорили разом: «Мы помним. Мы идём к тебе. Мы часть тебя».

Он поднял руки, и воздух задрожал. Узлы остановились, их трещиноватые тела выгнулись, будто их удерживала невидимая сила. На миг казалось, что он сможет сдержать их. Толпа замолкла, даже кочевники замерли, наблюдая.

Но один из узлов сорвался с удержания и рванулся вперёд. Его руки сомкнулись на бедре беглеца, и крик мужчины взорвал ночь. Белые трещины поползли по его коже.

Каэлен закричал в ответ – не словами, а голосом соли. Свет хлынул из его груди, холодный и белый. Узлы взвыли, их тела задрожали, а затем начали осыпаться прахом.

Толпа отшатнулась. Беглецы упали на колени, кто-то закрыл лицо руками. Кочевники крепче сжали копья. Их глаза смотрели на Каэлена так, как смотрят на проклятого.

Он опустил руки. Соль стихла, но в его груди осталась пустота. Мужчина, которого схватил узел, лежал неподвижно, его кожа трескалась белыми прожилками. Лира кинулась к нему, но Айн остановила её. – Поздно. Он уже соль.

Тишина вернулась. Только дыхание людей и потрескивание костра звучало в руинах.

Старший кочевник шагнул вперёд. Его голос был тяжёлым, как камень: – Ты не солгал. Ты слышишь её. И ты – её.

Он опёрся на копьё и долго смотрел на Каэлена. – Ты спас их. Но ты сам – угроза.

Айн шагнула к Каэлену, встала рядом. – Он – не угроза. Он наш шанс пройти дальше. Без него мы все мертвы.

Кочевники переглянулись. В их глазах не было согласия, но и ненависть притихла. Они видели то, что не могли отрицать: соль слушалась его.

Каэлен тяжело выдохнул и сказал: – Я не выбирал это. Но если мне дано слышать соль – я буду решать, что с ней делать. Не она.

Лира сжала его руку. Кочевники молчали. И в этой тишине стало ясно: ночь будет решающей – решат ли они принять его, или станут врагами.

Огонь костра горел неровно, и дым тянулся к чёрному небу тонкой струёй. Люди сидели тесным кругом, но круг был разорван – беглецы кучковались ближе к своим, кочевники держались обособленно. Между ними зияла пустота, и в этой пустоте сидел Каэлен, словно мост, натянутый над пропастью.

Убитого мужчину уже вынесли за стены руин. Его тело накрыли плащом, но белые прожилки продолжали пробиваться сквозь ткань, и каждый раз, когда кто-то бросал туда взгляд, по толпе проходил дрожащий шёпот.

Старший кочевник – одноглазый, с белым шрамом, сидел напротив Каэлена. Его копьё стояло вонзённым в землю, и он, казалось, черпал из него силы. Рядом расположились его люди, плечом к плечу, готовые в любой момент подняться и обрушиться на чужаков.

Айн сидела рядом с Каэленом, рука её покоилась на клинке. Лира – по другую сторону, её ладонь крепко держала его руку, будто не давала ему снова раствориться в соли.

Тишина висела слишком долго. Наконец старший заговорил:

– Мы слышали легенды. О тех, кто говорил с солью. Всегда это кончалось кровью.

Кочевники за его спиной кивнули. Один из них, молодой, с косой через плечо, добавил: – Ты видел сам. Его свет сжёг узлов, но и человека убил. Разве это сила для живых?

Толпа беглецов загудела. Женщины шептали: «Он спас нас», мужчины ворчали: «Без него мы бы уже лежали в соли». Но каждый говорил вполголоса, словно боялись, что их услышит сама степь.

Айн резко встала. Её тень упала на костёр. – Слушайте внимательно. Сегодня он спас вас всех. Завтра, может, снова спасёт. Но если вы решите идти против него, то умрёте раньше, чем рассвет настанет.

– Это угроза? – рыкнул молодой кочевник.

Айн посмотрела прямо на него. – Это правда.

Старший поднял руку, и его люди замолкли. Он снова уставился на Каэлена. – Ты говоришь, что слышишь соль. Но не её раб. Так покажи. Докажи.

Каэлен поднял голову. В глазах его блестели отблески огня, но голос прозвучал ровно: – Я не могу доказать то, чего вы не хотите услышать. Соль есть в каждом камне, в каждой капле. Она зовёт меня, да. Но я выбираю – отвечать или нет. Сегодня я выбрал вас.

– Сегодня, – с нажимом повторил старший. – А завтра?

Люди замолчали. Даже беглецы не нашли слов.

Лира не выдержала и шагнула вперёд, её голос был дрожащим, но твёрдым: – Завтра он снова выберет. Потому что он – человек. И именно это отличает его от соли.

Кочевники молчали. Старший долго смотрел на неё, потом снова перевёл взгляд на Каэлена. В его взгляде было и сомнение, и что-то ещё – возможно, уважение.

– Мы пойдём вместе, – сказал он наконец. – Но, если соль возьмёт тебя… мы разрубим эту связь.

Он поднялся и выдернул копьё из земли. Кочевники за его спиной сделали то же самое, словно одно дыхание.

Беглецы облегчённо зашептались. Но Каэлен чувствовал: это облегчение – хрупкое. Клинок доверия висел на волоске, и достаточно было малейшей искры, чтобы всё рухнуло в кровь.

Огонь костра потрескивал. Ночь медленно стекала в землю. И Каэлен знал: рассвет принесёт новые испытания – не только от соли, но и от тех, кто шёл рядом.

Рассвет застал их внезапно. Сначала тьма чуть посерела, будто кто-то пролил молоко в чёрное небо, затем солнце выкатилось из-за горизонта и разлило холодный свет по камням. Костры догорали, и вместо тепла остались лишь тлеющие угли. Люди, дрожащие от ночного холода, с трудом поднимались, собирая пожитки.

Каэлен встал первым. Он шагнул к пролому в стене руин, откуда открывался вид на запад. Там, куда они должны были идти. Но шагнув за край, он замер.

Перед ним раскинулась равнина – бескрайняя, белая, мёртвая. Трава исчезла, камни были покрыты соляной коркой, а в трещинах земли сверкал кристаллический блеск. Это не была степь. Это была рана, зияющая на теле мира. «Мёртвая зона».

Ветер тянул оттуда сухим дыханием, и вместе с ним в уши Каэлену проникли глухие звуки – не слова, не шёпот соли, а её отсутствие. Полное молчание. Он почувствовал, как пустота внутри отзывалась на эту пустоту снаружи.

Айн подошла, щурясь от света. Её лицо оставалось каменным, но в голосе звучало напряжение: – Если мы пойдём туда, половина не дойдёт.

Лира встала рядом, её руки дрожали. Она смотрела на белую равнину, и страх проступал в её глазах так ясно, будто сама земля отражала его. – Мы не сможем обойти?

Старший кочевник с единственным глазом вышел следом, его копьё глухо стукнуло о камень. Он молча осматривал равнину, потом сказал: – Это дитя соли. Когда-то здесь были земли клана. Мы потеряли их. Теперь они потеряли всё.

Он обернулся к Каэлену. – Ты ведёшь. Решай.

Толпа сгрудилась позади. Беглецы переговаривались испуганно: «Мы погибнем», «Надо идти обратно», «Лучше степь, чем это». Дети плакали. Мужчины, хоть и держали оружие, смотрели вниз, избегая взгляда на белую пустошь.

Каэлен почувствовал, как соль в груди отозвалась. Но не звоном, как раньше, а странным гулом, будто она втягивала в себя молчание равнины. Внутри звучало: «Пройди. Здесь нет нас. Здесь только тишина».

Он закрыл глаза. Выбор был прост и ужасен: идти сквозь мёртвую зону и потерять людей – или искать обход, рискуя месяцами пути и новыми столкновениями с узлами.

Лира положила ладонь на его плечо. Её голос был мягким, но решительным: – Мы уже не можем возвращаться.

Айн кивнула. – Обхода может и не быть. В степи всё меняется быстрее, чем мы думаем.

Старший кочевник добавил хрипло: – В мёртвых зонах нет жизни. Но и нет узлов. Решай, мальчик.

Каэлен глубоко вдохнул. Его голос прозвучал глухо, но ясно: – Мы пойдём через равнину.

Толпа ахнула. Кто-то заплакал, кто-то начал спорить. Но он уже сделал шаг вперёд. Белая земля хрустнула под его ногой.

И в этот миг он понял: впервые соль молчала в унисон с миром. И это молчание было страшнее любого её крика.

Первый шаг дался легко. Второй – труднее. На третьем многие обернулись назад, в сторону руин, где ещё держался дым от костров, и в их взглядах было такое отчаяние, будто они прощались с последним прибежищем.

Белая равнина была ровной и пустой. Ни кустика, ни следа зверя. Только потрескавшаяся земля, покрытая тонким слоем соли, и кристаллы, торчащие, как осколки разбитого стекла. Каждый шаг отдавался сухим хрустом, словно они шли по костям.

Сначала все шли молча. Но вскоре дети начали плакать, женщины жаловались на жажду, мужчины угрюмо переговаривались. Воздух в мёртвой зоне был иным – тяжёлым, сухим, будто из него выжали дыхание. Казалось, даже звуки тонули в нём. Крики, слова, шаги – всё звучало глухо, словно приглушённое ватой.

Каэлен шёл впереди. Он чувствовал, как соль в груди не звучит, не зовёт, а гаснет, словно огонь под пеплом. И это пугало сильнее всего. Он привык к её шуму, к голосам, к боли. Но тишина была пуще. Внутри него словно зияла дыра.

Лира держала его за руку. Её пальцы были холодными, губы потрескались от сухости. Она шептала едва слышно: – Здесь всё мёртвое. Даже воздух.

– Но мы живы, – ответил он. – Пока мы идём – мы живы.

Позади слышался хриплый кашель. Старики едва держались, дети плелись на руках матерей. Кочевники шли молча, их лица были суровыми, но и в них появилась тень сомнения. Они знали степь, но эта пустошь была чужой даже для них.

Айн шла замыкающей. Её взгляд метался по сторонам, хотя смотреть было не на что. Она чувствовала, как напряжение растёт, как люди начинают коситься на Каэлена. В их глазах вопрос: «Зачем он повёл нас сюда?»

Через несколько часов солнце поднялось выше. Его свет отражался от соляных кристаллов так ярко, что слепил глаза. У многих начались головокружения, губы опухли от жажды. Вода в мехах убывала слишком быстро.

– Мы не выдержим, – простонал один из беглецов. – Здесь смерть.

Каэлен остановился. Он видел: толпа на пределе. Ещё шаг – и они сорвутся.

Он вдохнул, закрыл глаза. В груди пустота. Ни голоса, ни звука. Только его собственное сердце. И тогда он сказал: – Да, здесь смерть. Но за этой равниной – жизнь. Если мы остановимся, соль нас догонит. Если вернёмся – погибнем в степи. Вперёд – единственный путь.

Его слова прозвучали в тишине гулко. Толпа не ответила сразу. Но когда он снова сделал шаг, Лира пошла рядом. За ней – Айн. Потом кочевники. И лишь потом остальные.

И колонна снова потянулась через пустую землю, где не было ни жизни, ни памяти, ни даже соли как голоса. Только тишина.

Чем дальше они углублялись в равнину, тем тяжелее становились шаги. Жара давила, как каменная плита. Белые кристаллы бликовали, и глаза уставали от их бесконечного сияния, будто сама земля ослепляла путников.

Первым упал старик – седой, с выжженными солнцем руками. Его внучка вскрикнула и попыталась поднять его, но тело не слушалось. Он дышал тяжело, губы его потрескались до крови. Женщина, вероятно дочь, кинулась к нему, слёзы текли по её лицу.

– Воды… хоть каплю, – прохрипел он.

Но мехи почти опустели. Люди переглянулись. Кто-то отводил взгляд, кто-то держал сосуд ближе к себе, понимая, что, если отдаст сейчас – завтра умрут дети.

Лира обернулась на Каэлена, её глаза горели мольбой. Он чувствовал её взгляд, но внутри у него было пусто. Соль молчала. Никакого ответа, никакой подсказки. Только его собственная немощь.

– Мы не можем тащить всех, – сказал один из кочевников, высокий мужчина с косой бородой. – Если будем тянуть слабых – погибнут все.

Женщина закричала, прижимая старика к груди: – Вы не оставите его! Он дошёл сюда ради нас!

Толпа загудела. Беглецы были напуганы, но в их глазах горела решимость. «Мы не бросим своих». Но кочевники отвечали сурово: «Степь не прощает жалости».

Айн шагнула вперёд, её лицо было мрачным. – Довольно. Здесь решает не крик. Здесь решает шаг. Либо мы идём все вместе и держим темп, либо каждый умирает в одиночку.

Её слова резанули воздух. Толпа снова замолчала.

Каэлен посмотрел на старика. Внутри у него всё сжималось – он видел в этом человеке лицо своей деревни, своих родителей. Всех тех, кого он потерял. В груди что-то дрогнуло. На миг он услышал слабый отголосок соли – не голос, а шорох. Как будто мёртвая пустошь отозвалась.

Он опустился рядом со стариком, налил из своего меха несколько капель воды и смочил губы. Тот застонал, но дыхание чуть выровнялось.

– Мы не оставим его, – сказал Каэлен тихо, но твёрдо. – И никого из тех, кто ещё дышит.

– Это безумие, – прошептал бородатый кочевник. – Ты убьёшь всех.

Старший, одноглазый, не вмешивался. Он смотрел на Каэлена испытующе, словно проверял, как далеко тот готов зайти.

– Может быть, – ответил Каэлен. – Но, если мы начнём бросать живых, мы сами станем мёртвыми, ещё до того, как умрём.

Лира кивнула и помогла женщине поднять старика. Несколько других беглецов подставили плечи. Колонна двинулась дальше, медленнее, но вместе.

Айн глухо выругалась, но ничего не сказала. Даже кочевники, хоть и роптали, не стали препятствовать.

И так они пошли дальше. По равнине, где каждый шаг давался, как последний.

К полудню солнце превратилось в белое раскалённое око. Оно било в затылки и плечи, и даже дыхание стало мучением. Люди шатались, падали на колени, поднимались снова, словно каждое движение вытягивало из них остатки сил.

И тогда впереди, между переливами кристаллов, заблестело нечто иное. Пятно света, широкое и ровное, будто зеркало, растянутое посреди равнины. Оно отражало небо так ярко, что казалось – это вода. Настоящее озеро.

Крик вырвался у кого-то из беглецов: – Вода!

Толпа дрогнула. Женщины прижали детей крепче и ускорили шаг, мужчины побежали вперёд, забыв про усталость. Даже кочевники зашумели, их строй нарушился.

– Постойте! – крикнула Айн, но её голос утонул в гуле.

Каэлен замер. Он смотрел на озеро и чувствовал, как соль в груди холодеет. Там не было ни единого звука. Ни одного голоса. Только глухая, звенящая пустота.

– Это не вода, – сказал он, но слишком тихо.

Беглецы рванули вперёд. Первым добежал мальчишка лет десяти, вырвавшийся из рук матери. Он бросился на колени у берега и зачерпнул ладонями блестящую гладь. Но вместо брызг по воздуху разлетелись белые крошки. Его руки тут же покрылись трещинами. Мальчик завизжал, а мать упала рядом, пытаясь вытереть ладони ребёнка своим подолом.

Озеро оказалось не водой, а плотной коркой соли, тонкой, как стекло, и под ней скрывалась бескрайняя толща мёртвых кристаллов.

Крики разнеслись по равнине. Кто-то остановился в ужасе, кто-то, наоборот, в отчаянии попытался бить корку камнями, надеясь пробить её и добраться до влаги. Но каждый удар лишь вызывал глухой звон. Ни капли воды не вырвалось наружу.

– Назад! – рявкнула Айн и выхватила клинок. – Это ловушка! Здесь ничего нет!

Старший кочевник шагнул к мальчику, выдернул его из рук матери и плеснул на обожжённые ладони остатки своей воды. Ребёнок застонал, но крик стих – соль перестала разъедать кожу. Мужчина молча бросил пустой мех в сторону и сказал: – Вода не здесь.

Толпа шумела. Люди плакали, падали на колени, били кулаками по земле. Несколько человек начали кричать на Каэлена: – Ты знал! Ты нас сюда привёл!

Он стоял неподвижно, глядя на соляное озеро. В груди пустота отзывалась тем же холодным молчанием. Но в этом молчании он вдруг услышал нечто иное – не слова, не зов, а намёк. Словно сама земля говорила: «Не здесь».

– На западе, – выдохнул он. – Там, за равниной. Вода ещё есть.

– С чего ты взял?! – выкрикнул один из мужчин. – Ты опять слышишь соль?!

Каэлен посмотрел на него прямо, и в глазах его не было ни света, ни ярости – только усталость. – Да. Я слышу. Но сейчас она молчит. И в этом молчании я понял: искать здесь – бессмысленно. Только дальше.

Айн встала рядом, её голос прозвучал, как сталь: – Либо вы идёте, либо остаётесь и умираете у этой мёртвой корки. Выбор простой.

Кочевники кивнули. Несколько беглецов ещё спорили, но большинство поднялись. Колонна снова двинулась вперёд, медленнее, чем раньше, но шаг за шагом.

Озеро соли осталось позади, сверкая в лучах солнца, как насмешка.

Солнце стояло в зените, когда первый мираж вышел к ним из воздуха. Сначала это был всего лишь блеск – дрожащая рябь над белыми камнями, как от жара. Потом из ряби выделились очертания человеческой фигуры.

Она шла по равнине навстречу колонне. Женщина, высокая, с длинными тёмными волосами. Её лицо было ясным, живым, и в нём не было пустоты узлов. Она улыбалась.

– Мама… – вскрикнула одна из беглецов и бросилась вперёд. Мужчина рядом не успел удержать её за руку. Женщина бежала, спотыкаясь, раскинув руки к миражу.

Фигура улыбнулась шире, но, когда беглянка почти коснулась её, тело распалось в белую пыль, что осыпалась на землю. Женщина упала на колени, закрыв лицо руками, её крик был не громким, но настолько пронзительным, что остановил колонну.

– Это обман, – сказал старший кочевник хрипло. – Равнина помнит, но не даёт живого.

Но через миг появились новые фигуры. Ребёнок увидел отца, которого потерял в столице. Старик закричал, что видит жену, умершую год назад. Люди начали рваться вперёд, пытаясь дотронуться до своих «призраков».

Кочевники сомкнули строй, выставив копья, и громко закричали, заглушая шёпоты. – Назад! Это соль играет с вами!

Айн выхватила клинок, в её глазах горела ярость: – Остановитесь! Это не они! Это пустота, что тянет вас в себя!

Лира прижалась к Каэлену. Она тоже видела – в белом мареве шёл силуэт её отца, с корзиной трав за плечами, как тогда, в детстве. Его глаза смотрели на неё мягко, и губы беззвучно произносили: «Возвращайся домой».

Её руки задрожали, но Каэлен крепче сжал её ладонь. Его голос прозвучал глухо, но решительно: – Это не он. Это не память. Это пустота, что ворует образы.

Она всхлипнула, но кивнула, отводя взгляд.

Тем временем колонна дрожала на грани безумия. Одни рвались вперёд, другие тянули их назад. Крики, слёзы, брань – всё смешалось в этом белом аду.

Каэлен сделал шаг вперёд. Соль в груди не пела, но он собрал в себе остатки её силы и закричал так, что голос его прорезал пустоту: – Это не они! Их нет здесь! Только вы – живые! Только вы!

Словно от этого крика миражи задрожали и начали рассыпаться. Лица близких бледнели, фигуры таяли, превращаясь в белый туман. Люди падали на колени, рыдая, но всё же возвращались в круг колонны.

Когда последние образы исчезли, над равниной повисла гнетущая тишина. Никто не говорил. Каждый знал: равнина попыталась забрать их не силой, а надеждой.

Айн шагнула к Каэлену и бросила коротко: – Без тебя они бы пошли за призраками.

– Без них я бы не смог остановиться, – ответил он, глядя на Лиру.

Она сжала его руку, и её взгляд был полон слёз, но и решимости.

Колонна двинулась дальше. Теперь они шли тише и плотнее, боясь оторваться друг от друга хотя бы на шаг.

И чем глубже они уходили в мёртвую зону, тем явственнее становилось: не соль здесь враг, а её отсутствие. Пустота, что умела принимать любой облик.

К вечеру равнина изменилась. Солнце опустилось ниже, и его лучи зацепили кристаллы соли, заставив их переливаться. Сначала это был мягкий блеск – словно роса на траве, только белая. Но чем ниже падало светило, тем ярче становилось сияние.

К моменту заката вся равнина зажглась. Кристаллы светились так, будто в них заключены крошечные огни. Люди остановились, глядя вниз: под ногами их окружало звёздное море. Казалось, они идут не по земле, а по небу, упавшему на землю.

Кто-то из женщин заплакал, но уже не от страха, а от красоты. Ребёнок засмеялся и попытался собрать «звёзды» в ладошки. Даже старики, которых силы почти покинули, подняли головы и смотрели с благоговением.

– Смотри, – прошептала Лира, указывая на блеск под ногами. – Как будто сама земля дарит нам дорогу.

Каэлен смотрел тоже, но в его груди было тревожно. Соль в нём молчала. Это сияние не было её песней. Оно было чужим, холодным, слишком ровным.

Айн заметила, как он нахмурился. – Не нравится мне это, – сказала она. – Красота в степи всегда маска.

И её опасения оправдались.

Сначала из сияющих кристаллов начал подниматься лёгкий туман. Белый, словно из света вытекала дымка. Он стлался по земле, обволакивал ноги, скрывал следы. Люди сначала не заметили, но скоро туман поднялся выше, закрывая по колено, по пояс.

Крики раздались почти сразу. Один из беглецов пошёл вперёд и внезапно исчез в белой мгле. Его голос ещё несколько секунд звал кого-то по имени, потом оборвался. Другой мужчина рванул за ним – и тоже исчез.

Толпа заволновалась. Женщины крепче прижимали детей, кочевники сбились в круг. Айн подняла клинок, и её крик прорезал гул: – Стойте! Никто не выходит из строя!

Но туман густел, и в его белизне начали проступать силуэты. Сначала нечёткие, затем ясные. Те же самые лица, что колонна видела днём: родные, друзья, умершие. Они поднимались из сияния кристаллов, протягивали руки, звали по именам.

– Каэлен… – услышал он голос. Голос, от которого сердце обожгло. Перед ним в белом тумане проступала фигура его матери. Её лицо было таким, каким он помнил его в детстве, её руки раскрыты для объятия. – Сын… вернись домой…

Лира дернулась, будто хотела что-то сказать, но только крепче вцепилась в его руку.

Каэлен стоял, и внутри него боролись тишина и память. Соль молчала. Но память говорила: это не она, это пустота, играющая его болью.

Он шагнул вперёд и закричал, обращаясь к фигурам в сиянии: – Вы – не они! Я помню их! А память – моя, не ваша!

Свет вокруг дрогнул. Фигуры пошатнулись, будто их слова сбили с ритма. Но толпа сзади всё ещё металась – многие верили, что видят живых.

Каэлен поднял руки, и голос его раскатился по равнине: – Держитесь памяти своей, а не пустоты! Слушайте сердца, а не миражи!

И туман начал редеть. Сияние кристаллов стало тускнеть. Но в каждом взгляде людей теперь была новая трещина. Они видели чудо – и не могли простить, что оно оказалось обманом.

Ночь накрыла равнину, но темнота не принесла привычного мрака. Сияние кристаллов не угасло – оно продолжало светиться, как холодный огонь под ногами. Белый свет струился из земли, отражался в глазах людей, делал их лица призрачными.

Колонна остановилась – идти дальше было невозможно. Ноги дрожали, дыхание сбивалось, мехи с водой опустели. Люди сгрудились вместе, и в этом светящемся море они казались маленьким островком жизни, окружённым мёртвой бездной.

Дети спали вполглаза, женщины качали их на руках, мужчины сидели молча, уткнувшись в колени. Но молчание оказалось недолгим.

– Мы не выберемся, – сказал один голос из толпы. – Эта равнина бесконечна. Сколько ещё шагов? Сколько дней?

– Мы умрём тут, – подхватил другой. – Лучше вернуться назад. Там хоть была трава, была охота. Здесь нет ничего!

– Назад нельзя, – резко оборвала их Айн. – Там соль и узлы. Здесь хотя бы пусто.

– Пусто! – выкрикнула женщина, прижимая к себе ребёнка. – Пусто – значит смерть! Мы идём за ним, – её палец указал на Каэлена, – а он ведёт нас в могилу!

Толпа зашумела. Крики перемешались со стонами. Люди вставали, размахивали руками, обвиняли друг друга. Некоторые прямо смотрели на Каэлена с ненавистью, и в их взгляде была не только усталость, но и готовность сорваться.

Каэлен стоял среди них, чувствуя, как пустота равнины откликается в его груди. Соль не говорила. Не защищала и не подсказывала. Впервые за долгое время он оставался один, полностью один.

Лира встала рядом, её голос дрожал, но она говорила громко: – Если бы он хотел нас погубить, мы бы уже погибли! Сколько раз он спасал нас от соли, от узлов, от самих себя! Разве вы забыли?

– Это он привёл нас сюда! – ответил мужчина. – Он слышит соль! Она молчит для нас, но шепчет ему! Может, он ведёт нас к ней, а не от неё!

Люди загудели ещё сильнее. Взрослые хватались за ножи, кто-то поднял камень, схваченный с земли.

Айн шагнула вперёд, клинок блеснул в её руках. – Первый, кто поднимет руку на него, лишится головы!

Её голос был железным, но даже он не мог остановить всех. Несколько мужчин вышли из толпы, глаза их блестели безумием жажды и усталости.

Каэлен поднял руку. Его голос был тихим, но в этом тоне было нечто, что заставило всех замереть: – Если вы хотите убить меня – убейте. Но тогда идите сами. И помните: соль не даст вам дороги. Она молчит только для меня.

Эти слова повисли над толпой, как удар. Люди переглянулись. Те, кто уже занёс руки, замерли. Их лица исказились – не верой, не доверием, но страхом.

Молчание затянулось. Потом кто-то упал на колени и закрыл лицо руками. За ним другой. Постепенно напряжение ослабло, но не исчезло – оно затаилось, как зверь в темноте.

Старший кочевник подошёл ближе. Его одноглазый взгляд упёрся в Каэлена. – Ты держишь их, – сказал он хрипло. – Но ненадолго. Если равнина не кончится скоро – они возьмут твою кровь за воду.

Каэлен не ответил. Он смотрел в белый свет под ногами и думал: сколько ещё шагов – и действительно ли пустота кончится.

Рассвет встретил их не облегчением, а новым испытанием. Когда первые лучи солнца прорезали белёсый туман, равнина будто изменила форму. Земля пошла трещинами, тонкими и длинными, словно кто-то расчертил её ножом.

Сначала никто не обратил внимания. Люди поднимались медленно, собирали свои жалкие пожитки, утирали пересохшие губы. Но вскоре один из мальчишек, бегущий к матери, вдруг провалился по пояс. Его крик разнёсся над равниной.

Толпа завопила. Несколько мужчин бросились вытаскивать ребёнка, но земля вокруг треснула ещё больше. Белая корка обрушилась, и стало видно: под ней не было твёрдой почвы. Лишь рыхлая масса соли, сыплющаяся вниз в пустоту.

– Назад! – закричала Айн, бросаясь к краю трещины. – Это ловушка!

Но поздно: ещё двое провалились, и их крики сорвались в глубину. Только белая пыль поднялась оттуда и осела на лицах тех, кто стоял рядом.

Паника вспыхнула мгновенно. Люди кинулись в разные стороны, ломая строй, не разбирая дороги. Женщины тянули детей, мужчины бросали поклажу. Земля под ногами крошилась, трещины расходились, как паутина.

Каэлен почувствовал, как у него под ногами заскрипело. Соль в груди на миг отозвалась дрожью, но тут же стихла. Он упал на колени и ладонью коснулся земли. Под его пальцами хрустела соляная крошка – хрупкая, как стекло.

– Стойте! – его голос разорвал хаос. – Если вы будете бежать, провалитесь все!

Люди замерли, хотя крики ещё срывались. Кочевники сомкнули строй и выставили копья, удерживая беглецов в кругу.

Старший кочевник, одноглазый, шагнул вперёд и хрипло сказал: – Нужно идти медленно. Вдоль трещин, не поперёк. Земля держит, если её не ломать.

Айн кивнула. Её клинок был всё ещё в руке, но сейчас он казался скорее указкой, чем оружием. – Слушайте! Мы пройдём по краю, держась вместе. Никто не выходит из строя, никто не бежит.

Толпа шумела, но подчинялась. Страх давил, но ещё сильнее давило осознание: любая ошибка – смерть.

Лира прижалась к Каэлену. Её голос был еле слышен: – Ты слышишь? Земля… молчит.

Он кивнул. В груди – пустота. Ни голоса, ни намёка. Только его собственное сердце. – Она мертва, – сказал он тихо. – Здесь – полная тишина.

И эта тишина пугала его больше, чем самые громкие крики соли.

Они двинулись дальше. Медленно, шаг за шагом, обходя зияющие трещины. С каждым шагом земля скрипела, грозя обрушиться. Но пока держала.

Их путь стал походить не на дорогу, а на танец по краю бездны.

Они шли так целый день. Солнце поднималось и опускалось, а земля под ногами всё трещала и ломалась, словно дышала, но дыхание это было мёртвым. Люди перестали говорить – каждое слово казалось лишним, ведь громкий звук мог будто бы обрушить равнину.

И когда они уже думали, что впереди не будет ничего, кроме бесконечной белизны, дорога вывела их к стене.

Она поднялась перед ними внезапно, как застывшая гроза. Гигантский вал соли высотой с крепостную стену тянулся, насколько хватало глаз. Его поверхность была гладкой, словно отполированной, и переливалась всеми оттенками белого – от мёртвого молочного до резкого серебристого. Казалось, сама равнина вздыбилась и застыла в движении, словно волна, которую кто-то остановил в самый миг падения.

Люди остановились. Их охватил страх и восхищение одновременно.

– Это… конец? – прошептала одна из женщин.

– Нет, – ответил хрипло старший кочевник, упирая копьё в землю. – Это только препятствие. Соль всегда растёт, всегда тянется вверх.

Айн шагнула ближе, прищурилась, глядя на гладь стены. – Она слишком ровная. Как будто её резали.

Каэлен тоже подошёл вперёд. В груди у него снова ожила странная дрожь. Не голос, не слова – скорее эхо, отголосок чего-то, что когда-то здесь происходило. Он коснулся ладонью поверхности, и по коже побежал холод, будто он приложил руку к мрамору, вытащенному из ледяной пещеры.

И в голове вспыхнули образы. Сотни людей. Они стояли здесь, у этой стены, и поднимали руки, словно молились. Их лица были пустыми, глаза горели белым светом. Они шли в стену один за другим, растворяясь в ней. И каждый шаг оставлял внутри камня память.

Каэлен отдёрнул руку, словно обжёгся. Сердце билось, дыхание сбилось. Лира схватила его за плечо. – Что ты видел?

– Они… вошли в неё, – прошептал он. – Все. Как будто это было не препятствие, а дверь.

Старший кочевник нахмурился. – Дверь в соль? Дверь к смерти.

– Или к ответам, – тихо сказал Каэлен.

Толпа зашумела. Одни говорили, что надо искать обход, другие – что лучше вернуться. Несколько мужчин, отчаявшихся после долгого пути, начали кричать, что нужно следовать примеру видений и идти прямо в стену.

Айн подняла клинок и резко вскинула голос: – Никто не войдёт туда, пока я дышу!

Тишина упала мгновенно, но страх никуда не ушёл.

Каэлен стоял, глядя на этот белый вал. Его дрожь усиливалась. Он чувствовал: выбор близко. Эта стена – не просто соль. Это узел памяти, огромный и древний. И если они решат пройти через него, последствия будут для всех.

Они двинулись вдоль стены. Белый вал тянулся бесконечно, изгибаясь, будто спина исполинского зверя, застывшего в движении. Люди шагали медленно, прижимаясь ближе друг к другу, и каждый раз, когда кто-то бросал взгляд вверх, его охватывало чувство, что гладкая поверхность не просто отражает свет, а следит за ними.

Каэлен шёл впереди, рядом с Айн и старшим кочевником. Лира держалась за его руку, и он чувствовал, как её пальцы дрожат.

– Она растёт, – пробормотал кочевник, постукивая копьём по соли. – Видишь? – он указал на свежие трещины у подножия. – Ещё вчера этой крошки здесь не было.

Айн нахмурилась. – Тогда нам нельзя задерживаться. Если она поднимется выше… мы окажемся в ловушке.

Каэлен молчал. В груди нарастала странная тяжесть. Соль внутри него не звала, но и не молчала – она будто ворочалась, как зверь во сне, чутко реагируя на приближение к стене.

Шли час, другой. Солнце клонилось к закату. И тут стена изменилась.

Сначала показалось, что это игра света: белая гладь пошла рябью, будто ветер пробежал по воде. Потом рябь превратилась в волны, и из глубины начали проступать очертания. Силуэты.

Люди замерли. На поверхности стены проступали фигуры – человеческие, высокие, с вытянутыми руками. Их лица были пустыми, как у узлов, но в движении их было что-то жутко живое. Они будто пытались выбраться наружу, но каждый раз застывали, растворяясь обратно в белизне.

Толпа закричала. Кто-то упал на колени, кто-то отступил. Женщины тянули детей подальше, мужчины хватались за оружие, хотя было ясно: мечи не помогут против стены.

– Это не стена, – выдохнула Лира. Её глаза расширились от ужаса. – Это кладбище.

Старший кочевник сжал копьё так, что костяшки пальцев побелели. – Нет. Это хуже. Это те, кто выбрал соль. Их слишком много. Сотни… тысячи.

Айн подняла клинок, хотя понимала, что он бесполезен. – Она нас не пропустит.

Каэлен шагнул вперёд. Он чувствовал, как соль в груди отзывалась на каждое движение фигур в стене. Она звенела, глухо, тревожно, как набат. Он протянул руку и коснулся поверхности.

В тот же миг весь вал задрожал. Фигуры замерли, и сотни пустых глаз устремились прямо на него. Хор голосов ударил в его голову:

«Ты… Ты… наш…»

Каэлен вскрикнул и отдёрнул руку. Лира кинулась к нему, удержала, но голос ещё звенел в его ушах.

– Они узнали меня, – прохрипел он. – Они ждут…

Толпа снова зашумела. Беглецы в панике бросались к кочевникам, крикливая женщина выла: – Он приведёт нас к ним! Он откроет дверь!

Айн рявкнула: – Тише!

Но страх уже пустил корни. Люди смотрели на Каэлена так, будто он сам был частью этой стены.

Крики росли, словно сами стены подкармливали страх. Люди жались друг к другу, и в их глазах Каэлен видел не только ужас – там горел гнев. Несколько мужчин шагнули вперёд, вытянув руки к нему, и слова их летели, как камни:

– Он откроет! Пусть откроет! – Иначе мы погибнем здесь! – Ты слышишь их, значит, знаешь дорогу!

Женщины поддерживали их плачем и молитвами. Дети тянули руки к белой глади, будто видели там тех, кого потеряли. Толпа медленно превращалась в безумный поток, готовый разорвать его.

Айн встала перед ним, клинок её сверкнул в белом сиянии. – Ещё шаг – и я перережу глотку первому, кто двинется.

– А потом? – выкрикнул бородатый беглец. – Перережешь всем? Нас больше, чем вас!

Старший кочевник шагнул ближе, его копьё упёрлось в землю. – Молчать! – рявкнул он, и в голосе его была сила степи. Толпа вздрогнула, но не утихла. Он повернулся к Каэлену. – Они не уймутся. Что ты видел?

Каэлен смотрел на стену. Фигуры в ней всё ещё шевелились, застывая и вновь оживая, и пустые глаза неотрывно следили за ним. В груди соль звенела, как раскалённый металл, а в голове звучал гул: «Ты наш. Ты наш».

– Это не дверь, – сказал он глухо. – Это могила. Они вошли сюда и остались. Открыть её – значит отпустить их наружу.

– Значит, ты можешь, – выкрикнула женщина. – Так сделай! Пусть они нас проведут!

Лира шагнула вперёд. Её голос дрожал, но в нём была отчаянная твёрдость: – Вы не понимаете! Это не спасение! Это погибель для всех нас!

Толпа загудела, разрываясь между надеждой и страхом. Кто-то кричал «открыть», кто-то «назад». В глазах Каэлена всё сливалось в единый вихрь.

Соль в груди заговорила громче, чем когда-либо: «Открой. Открой. Мы ждём. Мы память. Мы дорога».

Каэлен закрыл глаза, и на миг ему показалось, что внутри него открывается трещина – такая же, как в равнине. По ту сторону трещины стояли лица. Его мать. Отец. Деревня. Все, кого он потерял. Они тянули к нему руки.

«Открой».

Он задрожал. Лира обняла его, вцепившись в плечо. – Не смотри. Это не они. Это соль.

Он открыл глаза и посмотрел на людей. Толпа дрожала, но ждала. Ждала слова, движения, чуда.

– Нет, – сказал он. Голос его был твёрдым, хотя руки дрожали. – Я не открою.

Крики взорвались снова. Несколько мужчин рванули вперёд, но Айн и кочевники перехватили их копьями и клинками. Столкновение повисло на волоске.

Старший одноглазый поднял руку. Его голос, хриплый и суровый, перекрыл всё: – Он не откроет. И мы не откроем. Эта стена – для мёртвых. Мы – живые. И если хотите жить – идите дальше.

Толпа зашумела, но отступила. Люди ещё плакали, ругались, но никто не решился прорваться к стене.

Каэлен стоял, чувствуя, как соль внутри бьётся о его сердце. Она требовала, умоляла, угрожала. Но он удержал её. Пока что.

Их путь вдоль белого вала продолжился. Но каждый шаг давался труднее, чем в пустой равнине. Теперь врагом был не только голод и жажда, но и память, которую пыталась вернуть сама соль.

Ночь легла на равнину тяжёлым саваном. Белая стена не потемнела – напротив, она светилась мягким призрачным светом, и весь лагерь оказался под её холодным сиянием, словно под лунным светилом, слишком близко упавшим к земле.

Люди сбились в кучу, боясь отходить друг от друга. Костры не разжигали – дров всё равно не осталось, а в свете стены огонь казался бы ненужным и жалким. Тишина была такой густой, что слышалось каждое дыхание, каждый всхлип ребёнка.

Каэлен не мог уснуть. Он сидел, уставившись на гладкую поверхность, и чувствовал, как соль в груди дрожит, будто откликаясь на её свет. Лира дремала, положив голову ему на плечо, её дыхание было неровным, срывающимся. Айн обходила лагерь, клинок поблёскивал в её руке, глаза зорко выискивали любое движение.

И тогда начался шёпот.

Сначала он был еле слышен, будто ветер гладил поверхность стены. Потом он стал отчётливее. Голоса. Тысячи голосов, перетекающих один в другой. Они звали по именам. Женщин, мужчин, детей.

– Арлен… – раздалось тихо. Женщина в толпе вскрикнула и поднялась, оглядываясь. – Арлен… это я… иди ко мне…

Кто-то другой услышал своё имя. Потом третий. Лагерь ожил, люди вставали, слёзы катились по щекам. Они тянули руки к белой глади, где проступали смутные силуэты.

– Мама… – плакал ребёнок, пытаясь вырваться к стене. – Жена… – стонал старик, протягивая руки. – Брат… – шептал юноша, шагая вперёд.

Айн ринулась наперерез, клинок блеснул. – Стоять! – крик её был яростным, но люди не слышали. Голоса стены тянули их, словно река.

Каэлен вскочил. Соль в груди гремела, как колокол. В его голове звучали и его собственные имена – голоса деревни, родных, матери. Они звали его так ласково, так тепло, что ноги сами хотели двинуться.

– Каэлен… сын мой… мы ждём…

Он сжал виски, едва удерживаясь. Лира прижалась к нему, её пальцы впились в его руку. – Это не они! – кричала она, глядя ему в глаза. – Слушай меня, а не их!

Но несколько людей уже успели подойти вплотную к стене. И она впустила их.

Белая гладь дрогнула, словно вода, и фигуры вошли внутрь, растворились без звука. Их крики стихли, оставив только пустое эхо.

Толпа завыла. Но не от ужаса – от жадного желания. Теперь они верили, что за стеной их ждёт то, чего они лишились.

Каэлен шагнул вперёд и закричал – в ночь, в лица, в саму стену: – Это не путь! Это смерть! Они не возвращаются! Они исчезают!

Голоса стены загудели в ответ, громче, тягучее, и он едва удержался на ногах. В груди соль колотилась, вырываясь наружу.

Старший кочевник встал рядом, его копьё упёрлось в землю. – Держись, мальчик, – сказал он низко. – Если ты падёшь – падём все.

Люди метались между надеждой и страхом. Лагерь превращался в хаос. А стена продолжала шептать, обещая каждому то, чего он желал больше всего.

Каэлен стоял на грани. Голоса в его голове били, как волны в шторм: матери, отца, друзей из деревни. Они звали его с такой лаской, что сердце готово было разорваться. Он видел их лица на поверхности стены – живые, тёплые, те, что навсегда остались в памяти.

– Иди, сын… – звучало. – Ты слишком долго страдал… Здесь нет боли… только покой…

Колени его дрожали. Он чувствовал, что ещё миг – и соль внутри раскроется сама, вырвется, и тогда стена поглотит не только его, но и всех вокруг.

– Каэлен! – голос Лиры прорезал гул. Она вцепилась в его руку, её глаза блестели слезами, но взгляд был твёрдым. – Слушай меня, а не их! Я – здесь! Я живая!

Её слова вонзились в его сердце. Соль завыла громче, словно не желала уступать.

И тогда он понял: единственный способ остановить зов стены – заглушить его силой.

Каэлен разжал руки, поднял их к белой глади. В груди пульсировала соль, но теперь он не прятал её, а вытягивал наружу. Свет, холодный и белый, хлынул из него, как из треснувшего сосуда.

Толпа ахнула. Фигуры у стены пошатнулись, их лица исказились, голоса превратились в крик. Белая поверхность задрожала, и в её глубине пронёсся треск, словно ломались кости.

– Хватит! – закричал Каэлен, и его голос слился с гулом соли. – Вы не они! Вы – пустота!

Свет разлился по равнине. Люди упали на колени, закрывая глаза руками. Фигуры на стене начали таять, растворяясь в белизне, и их голоса один за другим стихали, пока не осталась только гнетущая тишина.

Когда свет угас, Каэлен пошатнулся и едва не рухнул. Лира подхватила его, её руки были горячими, её дыхание сбивалось.

– Ты… ты заглушил их, – прошептала она.

Он кивнул, чувствуя, как внутри остаётся пустота, холоднее любой соли. – На время. Но они вернутся.

Толпа смотрела на него иначе. Кто-то с ужасом, кто-то с благодарностью, кто-то – с ненавистью. Старший кочевник шагнул вперёд, его одноглазый взгляд был суров, но уважителен. – Ты держишь их не только для себя, мальчик. Ты держишь их для всех.

Айн оглядела людей, затем обратилась к Каэлену: – Но, если ты снова сделаешь это, тебя может не остаться.

Он посмотрел на неё усталым взглядом. – Может быть. Но если я не сделаю – не останется никого.

Ночь стала тише. Шёпот стены умолк. Но каждый знал: это лишь передышка. Стена ждёт.

Утро принесло не облегчение, а новый страх. Когда первые лучи солнца коснулись лагеря, люди заметили пустоту. Несколько мест, где ещё вчера сидели беглецы, теперь были пусты. Их плащи лежали на земле, их вещи валялись нетронутыми, но самих людей не было.

Крики разнеслись мгновенно. Женщины звали мужей, дети искали матерей, мужчины бродили по кругу, глядя в лица друг друга. Но пропавших не нашлось.

– Они ушли ночью, – сказал один голос. – Вошли в стену, пока мы спали.

– Нет, – возразил другой. – Их забрала она. Сама!

Толпа загудела. Одни плакали, другие ругались, третьи – смотрели на Каэлена с подозрением. Словно это он, его сила, позволила стене забрать людей.

Айн встала перед толпой, клинок сверкнул в лучах рассвета. – Хватит! – её голос разнёсся над шумом. – Если кто-то ушёл сам – это был их выбор. Если стена забрала – мы не сможем вернуть. Но если начнём искать виноватых, погибнем все.

– Виноват он! – выкрикнула женщина, указывая на Каэлена. – Пока он рядом, соль нас тянет! Пока он жив, она не оставит нас в покое!

Крики подхватили, но тут вперёд шагнул старший кочевник. Его копьё глухо стукнуло о землю. – Молчать. – Одноглазый обвёл толпу тяжёлым взглядом. – Соль жива и без него. Но только он может её сдержать. Хотите идти без него? Идите. Только шагов далеко не сделаете.

Толпа затихла. Люди смотрели вниз, кто-то плакал, но спорить больше не решался.

Каэлен стоял молча. Лира держала его за руку, и её пальцы дрожали. Он сам чувствовал, как соль в груди не угомонилась – после ночного всплеска она стала тише, но глубже, словно ушла внутрь, готовясь вернуться ещё сильнее.

– Мы должны идти дальше, – сказал он наконец. Голос был хриплым, но твёрдым. – Чем дольше мы у стены, тем больше она заберёт.

Айн кивнула. – Верно. Здесь нельзя останавливаться.

Люди нехотя поднялись. Они собирали вещи с опущенными головами, будто каждый ожидал, что его имя прозовёт стена в следующую ночь.

И колонна двинулась снова – вдоль белого вала, в сторону, где горизонт дрожал и скрывал неизвестность.

Но теперь шаги их были тяжелее, чем прежде. Каждый тянул за собой память о тех, кто остался в стене.

Они шли весь день, и чем дальше уходили вдоль стены, тем сильнее она менялась. Белая гладь больше не была ровной – на ней проступали линии, словно прожилки в мраморе. Линии тянулись вверх и вниз, образуя формы, всё более отчётливые.

Сначала это были очертания зверей: волков, коней, птиц. Их крылья, лапы и пасти были застылыми, но настолько точными, что казалось – вот-вот оживут и вырвутся наружу. Потом появились люди: мужчины с копьями, женщины с детьми, старики с протянутыми руками. Все они будто шли рядом с колонной, отражая её шаги.

Люди испуганно переговаривались. Дети прижимались к матерям, мужчины хватались за оружие, но никто не осмеливался ударить по стене. Казалось, если хоть один удар придётся в эти образы, они оживут и сметут всех.

– Она копирует нас, – сказал хрипло старший кочевник, не отводя глаз от белой глади. – Запоминает, чтобы потом забрать.

– Или предупреждает, – тихо ответил Каэлен.

Соль в его груди вибрировала. Не громко, не настойчиво, но настойчивое гудение пронизывало его кости. Он чувствовал: стена знала о каждом шаге, каждом дыхании. Она отражала их страхи и надежды, как зеркало.

Лира шагала рядом. Её лицо было бледным, но взгляд оставался твёрдым. – Если она повторяет нас, значит, у неё нет собственной жизни. Только наша.

Айн, идущая чуть впереди, усмехнулась мрачно: – Значит, ей нужно, чтобы мы остались. Без нас – она умрёт.

Слова прозвучали пугающе, и многие зашептались: «Мы – её пища», «Она кормится нами».

Вечером, когда солнце клонилось к закату, стена изменилась ещё сильнее. Из белизны проступили силуэты самих путников. Каждый видел себя – искажённого, вытянутого, с пустыми глазами. У кого-то двойник шагал рядом, у кого-то – тянул руку к нему, словно призывая.

Крики поднялись снова. Люди метались, закрывали глаза, отворачивались, но всё равно видели. Это было не миражом в голове – это было на самой стене.

Каэлен остановился и посмотрел на свой образ. Высокий, с лицом, рассечённым трещинами, и белым светом в груди. Он протягивал руку – не к нему, а к Лире.

Грудь Каэлена сжалась. Соль в нём завыла так громко, что он едва не упал. Лира заметила и схватила его за плечо. – Это ложь, – сказала она. – Это не ты.

– Но это то, чем я могу стать, – ответил он глухо.

Айн обнажила клинок и рявкнула на толпу: – Вперёд! Не сметь останавливаться! Эта стена хочет, чтобы мы забыли дорогу!

Люди подчинились, но шагали как во сне. Каждый знал: стена теперь держала не только их тела, но и их отражения.

Каэлен чувствовал: чем дальше они идут, тем сильнее она тянется к нему. И в глубине души он понимал – стена ждёт его выбора.

Ночь снова настигла их у подножия белого вала. Но теперь она не принесла тишины. Стена светилась ровным призрачным сиянием, и в нём движения стали яснее, чем днём.

Двойники.

Они уже не стояли неподвижно, как тени в камне. Они двигались. Медленно, словно вязли в соляной толще, но точно повторяли каждый жест. Когда беглецы садились на землю, их отражения тоже приседали. Когда кто-то подносил к губам мех с водой, белая копия делала то же самое.

– Это зеркало, – шепнула Лира, вжимаясь ближе к Каэлену. – Оно крадёт нас.

Айн ходила по периметру лагеря, её клинок не опускался ни на миг. Её взгляд был жёстким, но даже в нём мелькала тень – не страха, а отвращения.

– Нет, – возразил старший кочевник, опираясь на копьё. Его голос был глухим, как раскат грома. – Это не зеркало. Они не просто повторяют. Они учатся.

Каэлен смотрел, и в груди соль отзывалась дрожью. Ему не нужно было гадать. Он знал: кочевник прав.

Он видел, как его собственный двойник двинулся не так, как он. Сначала повторял каждое движение, а потом – нет. Белое лицо поднялось, глаза, полные пустоты, смотрели прямо на него. И губы разомкнулись.

– Ка-э-лен, – прозвучало, глухо и ломко, словно звук рвущегося камня.

Толпа вскрикнула. Кто-то упал на колени, кто-то кинулся прочь, но стена тянулась за ними – отражения двигались быстрее, их рты раскрывались шире, и уже десятки голосов эхом тянули имена живых.

– Они говорят! – закричал мальчик, прижимаясь к матери. – Они зовут меня!

– Это не ты! – Айн шагнула к нему и заслонила клинком. – Они не ты!

Но страх уже впился в людей. Несколько человек бросились к стене, будто желая заткнуть эти рты. Другие наоборот – отступали в глубину лагеря, толкая и сбивая друг друга.

Каэлен сделал шаг вперёд. Его отражение шагнуло навстречу. Их взгляды встретились, и он услышал внутри себя тот же самый гул, что у стены: «Мы – ты. Мы лучше тебя. Открой нам дорогу».

Лира вцепилась в его руку, но он уже знал: скрыться нельзя. Он должен был ответить.

– Я – не вы, – сказал он громко, так, чтобы слышали все. – Вы – пустые. Я – живой.

Голоса стен загрохотали, захлёбываясь в крике. Двойники дернулись, их лица исказились. Но отражение Каэлена не исчезло. Оно смотрело прямо на него, и белый свет в груди пульсировал в такт его собственному сердцу.

Толпа ахнула. Люди увидели это и прошептали: – Он один из них…

Айн вскинула клинок, её голос перекрыл крики: – Нет! Он держит их! Пока он здесь, они не пройдут!

Но Каэлен понял другое: стена больше не пыталась заманить. Она готовилась взять.

Первый удар пришёл внезапно. Белая гладь дрогнула, как натянутая ткань, и один из силуэтов вырвался наружу. Он упал на землю с глухим треском, будто кусок льда сорвался со скалы, и тут же поднялся на ноги.

Это был юноша – точная копия одного из беглецов. Те же черты лица, те же движения, даже рваный плащ на плечах. Только глаза – пустые, белые, холодные.

Толпа вскрикнула. Настоящий юноша закричал в ужасе и отшатнулся. Его двойник сделал шаг вперёд, поднял руку, сжимая в ней белый осколок, похожий на кристалл соли, и занёс его для удара.

– Держи строй! – рявкнула Айн и метнулась вперёд. Её клинок рассёк воздух, и копия разлетелась крошкой. Но в тот же миг из стены вырвались новые фигуры.

Двое мужчин. Женщина с ребёнком на руках. Старик с посохом. Все они были зеркалами тех, кто стоял в лагере.

Крики стали невыносимыми. Беглецы не могли поднять оружие против собственных лиц. Некоторые падали на колени, закрывая глаза, другие пытались убежать, но отражения преграждали им дорогу.

Кочевники сомкнули строй, их копья вонзались в белые тела, разбивая их на куски. Но за каждой уничтоженной копией из стены выходили новые.

Каэлен смотрел на происходящее и чувствовал, как соль внутри него взрывается звоном. Его собственный двойник стоял у стены, ещё не вышедший, но уже готовый. И в его груди горел свет, как у него самого.

– Они не остановятся! – крикнул старший кочевник, отбрасывая копией ударом копья. – Их столько, сколько нас!

– Нет, – выдохнул Каэлен. – Их больше.

Лира схватила его за руку, её глаза горели страхом. – Что ты собираешься делать?

Он посмотрел на стену. На своё отражение. На пустые глаза, что ждали его движения. Соль в груди звенела всё громче, требуя ответа.

– Если они – наши отражения… – его голос дрогнул, но в нём звучала решимость. – Тогда их можно разрушить, только если разрушить образ.

Он шагнул вперёд, и отражение шагнуло навстречу. Толпа замерла, крики стихли. Люди смотрели, как Каэлен поднимает руку.

– Я не ты, – сказал он твёрдо, глядя в белые глаза своей копии. – И никогда не буду.

Он вложил в эти слова всю силу соли, что жилой горела в его груди. Воздух вспыхнул белым светом. Отражение закричало беззвучно и рассыпалось пылью.

Стена задрожала, словно удар пришёлся по ней самой. Остальные копии замерли на миг, их движения сбились. Кочевники использовали этот миг и прорвали строй, уничтожив ещё несколько отражений.

Но из белой глади уже поднимались новые фигуры. И было ясно: это только начало.

Бой разгорелся, как буря. Белые фигуры выходили одна за другой, их шаги были беззвучны, но каждое движение смертельно точно. Они не чувствовали боли, не кричали, когда копья или клинки разрубали их тела, – просто падали на куски соли, а из стены тут же рождались новые.

Кочевники держались плотным строем. Их копья, обмотанные солёной тканью, разбивали отражения быстрее, чем сталь беглецов. Но даже они начинали уставать: руки дрожали, дыхание сбивалось, и казалось, что каждая победа лишь приближает новую волну врагов.

Беглецы сражались хуже. Многие не могли поднять оружие против «себя самих». Один мужчина бросил меч и упал на колени, когда перед ним вышла его копия – молодая, крепкая, с глазами бездонной пустоты. Белая рука сомкнулась на его горле, и лишь удар копья кочевника спас его от мгновенной смерти.

– Они идут за тобой! – кричала Айн, прорубая путь сквозь двойников. – Каэлен, ты видишь?! Они не трогают никого, пока не повторят его шаг!

Она была права. Каэлен видел, как тянутся к нему их пустые глаза. Даже те копии, что отражали других, всё равно поворачивали головы в его сторону. Соль в его груди вибрировала в унисон с их движениями.

Лира стояла рядом, размахивая кинжалом. Её дыхание было тяжёлым, но взгляд горел. – Ты должен что-то сделать! Если они копируют нас – значит, они связаны с тобой сильнее всех!

Каэлен понимал это. Но понимание приносило не силу, а ужас. Ведь если он разрушит их всех разом, сможет ли он удержать соль в себе? Или вместе с копиями разрушит самого себя?

Старший кочевник ворвался к нему сквозь строй, его копьё было заляпано белой пылью. – Мальчик! – рявкнул он. – Решай! Мы не сможем держать их вечно!

Каэлен закрыл глаза. Соль внутри бушевала, словно ураган. Её голоса сливались в единый крик:

«Мы – твоя тень! Мы сильнее! Мы вечные! Прими нас – и мы станем тобой!»

Он почувствовал, как сердце захлёбывается от их зова. Его руки дрожали. Земля под ногами гудела в такт этому звону.

– Каэлен! – голос Лиры прорезал бурю. Она схватила его за плечи, заставила открыть глаза. – Ты не они! Ты – ты! Слышишь?!

Он вдохнул. Сделал шаг вперёд. Белые копии качнулись ему навстречу. Он поднял руки – и не стал их останавливать. Наоборот, он впустил их зов в себя.

Свет ударил из его груди. Белый, ослепительный, раздирающий. Он не кричал – за него кричали отражения. Их тела дрожали, трещали и начали рассыпаться, словно они были лишь осколками, склеенными солью.

Один за другим они рушились, и каждый их распад отзывался в его теле болью, будто отрывали куски от его собственной души. Но он держал. Он не позволял крику вырваться наружу.

И вот, когда последний двойник распался прахом, стена задрожала. Её гладь пошла волнами, а из глубины донёсся низкий гул, похожий на раскат грома под землёй.

Толпа замерла. Беглецы плакали, кочевники держали оружие, не веря, что всё закончилось.

Каэлен стоял бледный, пошатываясь, но ещё живой. Его голос был едва слышен: – Она не закончила. Это только проба.

И стена в ответ издала треск, словно сама смеялась над его словами.

Треск становился громче, он шёл не только от стены, но и из-под земли, будто сама равнина треснула по швам. Белая гладь вздыбилась, пошла волнами, и люди застыли, вжимаясь друг в друга.

– Назад! – крикнула Айн, но отступать было некуда: за их спинами та же мёртвая равнина, впереди – живая стена.

И тогда она раскрылась.

Не как дверь, не как трещина. Сначала на поверхности проступила огромная вмятина, словно кто-то изнутри ударил кулаком. Потом другая. Белая корка лопнула, и наружу вырвалось существо.

Оно было выше любой башни. Тело из кристаллов и соляных пластов, сросшихся в единый облик. Но этот облик был не цельным – он переливался, менялся, каждая грань отражала новое лицо. Мужчина, женщина, ребёнок, старик – они сменяли друг друга, словно маски. Их глаза горели белым огнём.

Толпа завизжала. Люди падали на колени, молились или пытались бежать, хотя бежать было некуда. Даже кочевники сжали копья так, что костяшки побелели, но не решались атаковать.

– Узел, – выдохнул старший кочевник. Его голос дрожал, но в нём было уважение к силе врага. – Узел из тысячи душ.

Существо раскрыло рот, и из него не вырвался крик. Из него вышли голоса. Все сразу. Сотни голосов, сливающихся в единый хор. Они произносили имена живых. Каждого по очереди.

– Каэлен… Лира… Айн…

Каждое имя ударяло, как молот, прямо в сердце. Люди закрывали уши, падали на землю, но голоса звучали внутри, в крови, в костях.

Каэлен пошатнулся. В груди соль взвыла так, что он едва не потерял сознание. Он видел: этот узел не отражение. Он был собран из всех тех, кого стена поглотила. Это была память, вывернутая наружу.

– Если он выйдет полностью, – хрипло сказала Айн, заслоняя людей клинком, – мы все умрём.

– Нет, – ответил Каэлен, и голос его был глухим. – Он вышел не за нами. Он вышел за мной.

Существо двинулось вперёд. Каждый его шаг раскалывал землю, и из трещин брызгала соль, как пена из раны. Голоса усиливались, и уже невозможно было различить, где чужие имена, а где зов лично к нему.

Лира схватила Каэлена за руку. – Не смей идти к нему! – её голос дрожал. – Это ловушка!

Он посмотрел на неё, и в его глазах было отчаяние, но и твёрдость. – Если я не выйду – он возьмёт вас всех.

Старший кочевник шагнул вперёд, опираясь на копьё. – Тогда мы держим его. Ты решаешь.

Каэлен сделал шаг. Соль в груди взорвалась светом. Голоса в голове слились в единый вопль:

«Прими нас!»

Земля содрогнулась, когда Узел сделал новый шаг. Его тело переливалось, будто состояло из бесчисленных осколков зеркал, каждый из которых отражал искажённое лицо кого-то из толпы. Эти лица тянулись, кривились, их губы шевелились в безмолвном крике.

Кочевники выставили копья, но сами знали: против такой силы их древние приёмы – лишь щепоть песка в бурю. Беглецы вжимались друг в друга, и в их глазах уже не было надежды. Только ожидание конца.

– Каэлен, – голос Лиры пробился сквозь гул. Она стояла рядом, сжимая его руку. – Ты не должен…

– Я должен, – перебил он, глядя на Узел. – Он создан из тех, кого соль уже забрала. Если я не остановлю его, он возьмёт и нас.

Соль в груди билась, как сердце зверя. Её сила распирала, но и угрожала разорвать его изнутри. Никогда прежде он не чувствовал её так близко к пределу.

Он шагнул вперёд.

– Я не приму вас, – сказал он громко, обращаясь к Узлу. – Но я не отдам вам этих людей.

Белый гигант разомкнул рты всех своих лиц, и из них вырвался хор:

– Ты – наш! Ты уже открылся! Ты – дверь!

Гул ударил в Каэлена, его ноги подогнулись. Он почувствовал, как соль в груди тянется к голосам, готовая разлиться. Ещё миг – и он станет частью этого Узла, растворится в нём, и тогда живым не останется никто.

Он стиснул зубы и сделал то, чего боялся больше всего: не стал закрывать соль, не стал глушить её. Он впустил её зов.

Свет взорвался из его груди. Он шагнул вперёд, и Узел качнулся навстречу. Две силы столкнулись, и равнина содрогнулась. Люди падали на землю, закрывая глаза, Айн и кочевники едва удерживались на ногах.

Каэлен чувствовал, как голоса врываются в его голову. Он видел их лица – мать, отца, друзей. Они шептали: «Будь с нами». Он видел их руки, тянущиеся к нему. И вместе с этим он ощущал дыхание живых за спиной. Лиру, Айн, даже тех, кто ненавидел его.

– Я – живой! – крикнул он, и его голос разнёсся по равнине. – А вы – нет!

Соль в его груди вспыхнула, как солнце. Свет ударил в Узел, пробив в его теле трещины. Белые лица закричали, искажаясь, распадаясь. Изнутри вырвался вой – тысячи голосов, тянущихся обратно в стену.

Но Узел не рухнул. Он лишь отступил на шаг, и его глаза загорелись ярче.

– Ты думаешь, ты силён, – прозвучало из его глотки. – Но ты один.

Каэлен дрожал, его тело горело. Он знал: ещё один такой удар – и он сгорит изнутри.

И тогда он почувствовал прикосновение к своей руке. Лира. Её глаза были полны слёз, но в них горела вера.

– Ты не один, – сказала она.

Соль внутри него дрогнула. И впервые он понял: её можно не только сдерживать или выпускать. Её можно направлять. Не только его волей – но их общей.

Свет в груди Каэлена дрожал, готовый разорваться. Он с трудом держался на ногах, но слова Лиры прорезали бурю, как луч в тумане.

– Ты не один.

Он посмотрел на неё – и увидел в её глазах не страх, а решимость. Её ладонь крепко держала его руку, и он почувствовал, как в груди соль откликнулась на её прикосновение. Не так, как прежде. Не гулом или болью – а тихим, тёплым эхом.

Люди вокруг видели, что происходит. Они тоже слышали хор Узла, чувствовали его зов, но впервые поняли, что не бессильны. Женщина с ребёнком на руках шагнула вперёд и положила ладонь на плечо Каэлену. За ней другой, третий. Даже старик, едва державшийся на ногах, дотронулся до него.

– Мы с тобой, – прозвучал чей-то голос из толпы. – Ты не один.

И соль в груди Каэлена загудела по-новому. Не рвущим криком, не требованием, а будто потянулась к этим людям, к их дыханию, их сердцам. Она перестала быть чужой. Она стала мостом.

Он поднял глаза на Узел. Тот ревел тысячами голосов, его тело трещало, из белых трещин вырывался свет. Но теперь в этом реве не было прежней силы. Он дрожал, потому что Каэлен больше не стоял один.

Каэлен поднял руку. И вместе с ним десятки ладоней поднялись из толпы. Соль внутри него вспыхнула, и этот свет разлился по другим. В глазах людей зажглись отблески белого сияния, и каждый шаг Узла отозвался встречным толчком живых.

– Мы – живые! – крикнул Каэлен. Его голос слился с голосами остальных. – Ты – память мёртвых, но мы – дыхание земли!

Узел пошатнулся. Его лица искажались, кричали, но трещины ширились. С каждой новой вспышкой света куски его тела отваливались, рушились на землю и обращались в пыль.

Айн стояла впереди, её клинок сверкал, но в этот раз она не бежала в бой. Она смотрела, как люди и Каэлен вместе удерживают чудовище, и впервые в её глазах появилась не злость, а уважение.

Старший кочевник упёр копьё в землю и хрипло произнёс: – Держите его! Держите, пока он не рухнет!

Свет усиливался. Каэлен чувствовал, как соль больше не разрывает его – она течёт сквозь него. Он не был сосудом. Он был проводником.

И в тот миг Узел взревел последним криком, его тело лопнуло тысячей трещин и разлетелось, словно расколотый ледяной айсберг. Белая пыль поднялась в небо и медленно осела, оставив лишь стену, дрожащую и пустую.

Тишина накрыла равнину. Люди стояли ошеломлённые, не веря, что живы. Многие плакали, другие падали на колени.

Каэлен выдохнул и опустился на землю. Лира обняла его, её руки дрожали, но она улыбалась сквозь слёзы. – Ты сделал это.

Он закрыл глаза. Соль в груди стихла. Но он знал: это только начало. Узел был лишь частью стены. И стена ждала.

Воздух ещё был полон белой пыли, и каждый вдох отдавался горечью соли на языке. Люди сидели на земле, кашляли, утирали слёзы, не веря, что монстр исчез.

Но радость быстро сменилась тягучей тишиной. Стена всё ещё стояла – огромная, бесконечная, уходящая в горизонт. Лишь её сияние стало тусклее, а отражения на поверхности исчезли, будто растворились в глубине.

Айн разорвала молчание. Её голос прозвучал хрипло, но жёстко: – Мы победили тень. Но не саму стену. Она всё ещё здесь. И она ждёт.

Толпа загудела. Кто-то говорил: «Надо идти дальше, пока она слаба». Другие шептали: «Нет, она убьёт нас всех, лучше вернуться». Несколько мужчин предложили искать обход к югу, но кочевники только качали головами.

– Юг пуст, – сказал старший одноглазый. – Там нет ни воды, ни жизни. Мы умрём ещё до того, как дойдём.

– А если на север? – крикнула женщина.

– Север закрыт другими стенами, – мрачно ответил кочевник. – Эта равнина – кольцо. Её не обойти.

Слова его опустили плечи людей. Много дней пути, столько смертей – и всё ради того, чтобы упереться в бесконечный белый вал.

Каэлен сидел, тяжело дыша. Соль в груди была тише, но не молчала – она вибрировала едва заметно, словно стена разговаривала с ним одним. Он чувствовал: за гладью есть что-то большее, чем камень или кристаллы. Что-то живое.

Лира склонилась к нему. Её лицо было бледным, но голос твёрдым: – Что она хочет?

Каэлен закрыл глаза. На миг он услышал тот же гул, что в бою: «Ты – дверь. Ты откроешь». Он вздрогнул и прошептал: – Она ждёт меня.

Лира побледнела ещё больше, но её пальцы крепче сжали его руку. – Тогда мы должны найти другой путь. Любой. Даже если придётся уйти вглубь равнины.

Айн услышала и шагнула ближе. – Ты сам видел. Она тянется только к тебе. Если мы пойдём дальше вдоль стены, она снова попытается взять тебя. И в следующий раз… – она замолчала, но её взгляд был ясен.

Каэлен поднял голову. Он видел лица людей – измождённых, исцарапанных, но ещё живых. Они ждали решения. Его решения.

– Мы не можем вернуться, – сказал он тихо. – Мы не можем уйти в пустоту. Остаётся только идти вперёд. Но не вдоль неё. Через неё.

Толпа ахнула. Крики, шёпоты, проклятия – всё смешалось. Кто-то кричал, что это самоубийство. Кто-то плакал, молясь, чтобы он ошибался.

Айн смотрела прямо ему в глаза. – Ты уверен?

– Нет, – ответил Каэлен. – Но другого пути нет.

Старший кочевник медленно кивнул. – Тогда завтра. Сегодня люди слишком слабы. Пусть отдохнут. А завтра – мы попробуем войти.

Эти слова легли на лагерь тяжёлым грузом. Люди молчали, прячась в тени друг друга. Только дети ещё пытались уснуть, не понимая, что ждёт их утром.

Каэлен лёг, но сна не было. Он слушал дрожь соли в груди и чувствовал: завтра он должен будет открыть не только стену, но и самого себя.

Рассвет пришёл не с теплом, а с ледяным дыханием. Белое сияние стены поглотило первые лучи солнца, и казалось, что оно исходит не от небес, а от самой земли. Люди поднимались нехотя, их лица были серыми от усталости, глаза красными от бессонной ночи. Никто не сказал ни слова, когда Каэлен поднялся и направился к валу.

Он шёл впереди, Лира – рядом, Айн и кочевники замыкали строй, держа оружие наготове. Толпа следовала за ними, будто связанная невидимой верёвкой страха и надежды. Каждый шаг отдавался эхом в белой пустоте.

Когда они приблизились к стене, та изменилась. Гладкая поверхность дрогнула, и на ней проступили очертания: высокий свод, похожий на врата. Края его были вырезаны так точно, словно сама соль решила подыграть их ожиданиям.

Толпа ахнула. Кто-то упал на колени, кто-то протянул руки к сияющей арке. Даже самые уставшие заговорили, загудели: «Дверь… дверь…».

– Она показывает то, что мы хотим видеть, – глухо сказала Айн. – Это не дверь. Это её пасть.

– Но если это единственный путь, – возразил один из мужчин, – то какая разница? Мы всё равно погибнем, если останемся здесь.

Каэлен остановился прямо перед вратами. Соль в его груди дрожала, но на этот раз – иначе. Не рвалась наружу, а будто ждала его решения. Он протянул руку и коснулся белой поверхности. Она была холодной, но не твёрдой – пальцы погружались, словно в густую воду.

В тот же миг голоса хлынули в его сознание. Тысячи голосов, зовущих, обещающих. «Внутри – покой. Внутри – дом. Внутри нет боли». Он вздрогнул, но не отдёрнул руки.

Лира схватила его за локоть, её голос дрожал: – Если войдёшь, она заберёт тебя.

– Она заберёт нас всех, если я не войду, – ответил он.

Старший кочевник подошёл ближе, его одноглазый взгляд был суров и твёрд. – Мы пойдём за тобой. Но помни: если это дорога к смерти, то и твоя кровь будет первой.

Толпа молчала, но напряжение в их взглядах говорило то же самое. Они верили ему, но вера их держалась на тончайшей ниточке.

Каэлен глубоко вдохнул. Соль в груди зазвенела, будто отвечая на его решимость. Он шагнул вперёд – и его тело прошло сквозь белую гладь, словно через туман.

Внутри было не темно. Там был свет. Холодный, белый, бесконечный. Он оглянулся – за ним шла Лира, не отпуская его руку. За ними медленно двигались остальные.

Айн вошла последней, и её голос, жёсткий и низкий, прозвучал в тишине: – Если это дорога в ад, мы пройдём её вместе.

Стена сомкнулась за их спинами, и равнина осталась позади.

Белый свет окружал их со всех сторон. Казалось, они вошли не в стену, а в бесконечный коридор, где не существовало ни верха, ни низа. Пол мерцал, словно из хрусталя, стены переливались живым блеском, а воздух вибрировал, будто каждая частица здесь пела.

Но эта песнь была не радостью. Она была зовом.

Шаги звучали гулко, хотя поверхность под ногами не казалась твёрдой. Люди держались вместе, но каждый раз, когда кто-то отставал, свет вокруг сгущался, и фигура начинала таять, будто растворялась. Тогда Айн бросалась к нему, тащила обратно, и только так удавалось сохранить строй.

– Держитесь рядом! – её голос срывался на крик. – Никто не отходит ни на шаг!

Но удержать всех было невозможно. В коридоре начали появляться образы. Они вырастали прямо из сияния – силуэты родных, друзей, потерянных в прошлом.

Одна женщина закричала и рванулась вперёд – к ребёнку, что стоял с протянутыми руками. Мужчина попытался ухватить её, но опоздал. Она коснулась белой фигуры, и её тело в тот же миг распалось на искры, словно соль втянула её в себя.

Толпа завыла, но идти пришлось дальше.

Каэлен шёл впереди. Соль в груди звенела, и он понимал: образы не случайны. Коридор кормился их памятью.

И он увидел её.

Мать. Та самая, какой он помнил её до гибели деревни. Она стояла всего в нескольких шагах, её глаза были мягкими, полными тепла. – Каэлен, – прошептала она. – Ты сделал так много. Но тебе больше не нужно страдать. Иди ко мне.

Он остановился. Ноги словно приросли к земле. В груди соль ожила, гул её смешивался с голосом матери. На миг ему показалось, что всё было зря – бегство, страдания, кровь. Что проще всего просто пойти вперёд, в её объятия.

– Каэлен! – голос Лиры ударил, как хлыст. Она вцепилась в его руку, её глаза горели. – Это не она! Слышишь?! Это не она!

Он дрожал, сердце рвалось. Но он выдохнул и отвернулся. Образ дрогнул, лицо матери исказилось, и фигура распалась в белую пыль.

В тот миг он понял: коридор проверяет их. Не силой – памятью. Каждый должен пройти сквозь свою боль.

Позади раздался крик. Мужчина увидел жену, бросился к ней и исчез. Потом ещё один – к отцу. Коридор жил их потерями, питался ими, и с каждым шагом голоса становились громче, настойчивее.

– Они не остановятся, – прохрипела Айн. – Он будет брать нас, пока не останется никого.

Каэлен сжал зубы. Соль внутри загудела так, что казалось, её хватит на то, чтобы разорвать сам коридор. – Тогда я должен говорить с ним.

Он шагнул вперёд, туда, где свет сгущался, превращаясь в нечто большее, чем образы. В сердце стены ждала сама её воля.

Коридор сужался. Белый свет стал плотнее, вязким, как густой туман, в котором трудно дышать. Голоса усиливались, и теперь они звучали не вокруг, а внутри каждого шага, каждого вдоха.

Каэлен чувствовал, что соль в его груди тянется вперёд, будто её зовут домой. Он шёл первым, и за его спиной люди едва держались – одни хватались за стены, другие шли почти наощупь.

И тогда свет перед ним собрался в форму.

Сначала – бесплотную, размытый силуэт. Потом он обострился, обрел черты. Это было лицо. Но не одно: оно постоянно менялось. Мать, отец, Лира, Айн, старик из его деревни, Гайом… каждый миг новый образ. Каждый – живой.

– Ты пришёл, – сказал голос. Он был и мужским, и женским, и детским, и старым одновременно. – Ты – дверь, как мы знали. Ты – тот, кто помнит всех.

Каэлен остановился. Соль в груди гудела так сильно, что сердце готово было лопнуть. Он поднял руку, и белый свет на мгновение дрогнул, повторяя его движение.

– Ты – не они, – сказал он хрипло. – Ты – то, что осталось после них.

– Мы – они, – ответил голос. – Мы – всё, что потеряно. Мы – их слова, их боль, их память. Ты носишь нас в себе. А значит, ты уже наш.

Позади раздались всхлипы. Несколько беглецов увидели в этом лице своих родных и протянули руки. Айн рванулась вперёд, но Каэлен поднял ладонь, остановил её.

– Если вы – память, – произнёс он, и в голосе его дрожала ярость, – тогда зачем вы убиваете живых?

Свет дрогнул. Лицо на миг стало пустым, без глаз и рта, но затем вновь обрело черты. Теперь это был Гайом. – Мы не убиваем. Мы возвращаем. У живых всё уходит – годы, дыхание, любовь. Мы сохраняем. Мы – тишина, в которой нет боли.

– Нет жизни, – перебил Каэлен.

Соль внутри взвыла. Он почувствовал, как белый коридор давит, пытается втиснуть его в себя. Но он стоял.

– Ты хочешь, чтобы я открыл тебя, – сказал он. – Чтобы я впустил тебя в мир.

– Ты уже открыл, – ответил голос. – Каждый шаг, каждая смерть вела тебя сюда. Нет выбора. Есть только конец.

Каэлен сжал кулаки. Лира шагнула рядом, её рука нашла его ладонь. – Есть выбор, – сказала она тихо, но твёрдо. – И он твой.

И соль в груди впервые откликнулась не криком, а тишиной. Как будто ждала.

Свет обрушивался со всех сторон, и голос стены становился всё громче. Казалось, сама вечность говорила с Каэленом – не словами, а самим фактом своего существования.

– Ты устал, – звучало в его голове. – Ты потерял больше, чем мог вынести. Позволь нам хранить это. Позволь нам забрать всё.

Перед ним стояло лицо матери. Оно улыбалось мягко, с той теплотой, которую он помнил. Потом черты дрогнули – и он увидел Лиру, такую, какой она была в первый день их встречи. Потом Айн, с её решительным взглядом, и Гайом, протягивающий руку.

Каждое лицо было идеальным. Но каждое было пустым, белым в глубине глаз.

Каэлен шагнул вперёд. Его голос был слабым, но слова звучали твёрдо: – Вы – только отражения. Я видел, как вы крали живых, превращая их в тени. Память не должна пожирать жизнь.

Соль в груди загудела, отзываясь на каждое слово. Впервые она не рвалась наружу, а будто подчинялась его воле.

– Но без нас, – ответил голос стены, – вы забудете. Вы потеряете их окончательно. Мы – единственный способ помнить.

Каэлен закрыл глаза. Перед ним вспыхнули образы деревни, поля, запах трав, голоса детей. Всё то, что соль пыталась сохранить, но в её сохранении не было ни дыхания, ни тепла.

Он открыл глаза и сказал: – Лучше забыть, чем жить в мёртвой тени.

Гул вокруг усилился. Свет обрушился, фигуры множились. Они окружали его со всех сторон: мать, отец, друг, каждый из погибших. Их было столько, что он едва видел собственные руки.

Толпа за его спиной кричала. Люди тянулись вперёд, их тоже звали. Но Лира стояла рядом, её ладонь жгла его руку. – Ты слышишь? – её голос был тихим, но пронизывал шум. – Они не живые. А я – живая. Я здесь.

Каэлен сжал её пальцы и поднял голову. – Я выбираю жизнь.

Соль внутри вспыхнула. Но не взрывом, не болью – светом, чистым и ровным. Он шагнул в него, и образы дрогнули. Белые лица треснули, начали осыпаться, словно старые маски.

Гул стены перешёл в вой. – Ты предаёшь нас! Ты предаёшь память!

– Я не предаю, – ответил он. – Я отпускаю.

С этими словами он раскрыл руки, и свет из его груди разлился во все стороны. Белые образы рушились, таяли, превращались в пыль. Коридор задрожал, словно сам мир внутри стены начал рушиться.

Но вместе с этим рушились и воспоминания. Он чувствовал, как уходят лица, голоса, запахи – всё, что когда-то держало его в прошлом. Слёзы текли по его щекам, но он не отводил взгляда.

Лира обняла его, удерживая, пока вокруг всё распадалось.

И тогда в груди осталась только тишина.

Коридор содрогнулся, и белый свет, что прежде казался бесконечным, пошёл трещинами. Они расползались по стенам, полу и потолку, издавая звук, словно ломались кости. В воздухе висел запах соли и пыли, такой едкий, что люди закашлялись и закрыли лица руками.

– Она рушится! – закричала Айн, хватая ближайших беглецов и толкая их вперёд. – Быстро, пока не поздно!

Толпа сорвалась с места, но свет впереди и позади был одинаков. Коридор был бесконечен, и никто не знал, куда бежать. Паника захлестнула людей: кто-то падал, кого-то топтали, дети кричали, женщины звали мужей.

Каэлен стоял в центре этого хаоса. В груди у него царила тишина, но не пустая – спокойная, живая. Он понимал: теперь соль не будет говорить за него. Но и без неё он слышал – не голос, а направление. Тонкая нить, как дыхание ветра.

– Сюда! – он крикнул, и его голос пробил крики и шум. – За мной!

Люди замерли, и многие – почти все – повернули головы к нему. Он шагнул влево, туда, где свет был чуть тусклее, и увидел: сквозь белизну пробивалась тень. Чёрная, тонкая, как трещина в стекле.

– Там выход! – Каэлен указал рукой.

Айн подбежала к нему, её лицо было мрачным, но в глазах мелькнуло уважение. – Веди, мальчик. Мы прикроем.

Кочевники сомкнулись в полукруг, выставив копья. Они отталкивали тех, кто метался, возвращал в строй тех, кто хотел броситься обратно к исчезающим образам. Лира держалась рядом с Каэленом, её пальцы не отпускали его руки.

С каждым шагом трещина впереди становилась шире. Теперь это был разлом, из которого бил холодный ветер. Ветер пах не солью, а пеплом, сырой землёй – живым воздухом, каким он был до всего этого.

Но стена не собиралась отпускать их просто так. Белый свет собрался в фигуры – последние, искажённые, словно они спешили успеть. Они были без лиц, но с руками, вытянутыми к беглецам. Их движения были судорожными, рваными, и от этого ещё более страшными.

– Быстрее! – закричала Айн, и её клинок блеснул. Она рассекала фигуры одну за другой, но те появлялись снова.

Старший кочевник упёр копьё в землю, и его голос загремел, как раскат грома: – Вперёд, живые! Пока есть дорога!

Каэлен бежал первым, люди – за ним. Трещина впереди раскрывалась, и сквозь неё уже виднелось небо – бледное, серое, но настоящее. Он чувствовал, как каждая клетка его тела тянется туда, как к дыханию после долгого удушья.

Фигуры хватали за руки, за ноги, тянули назад. Люди кричали, падали, но кочевники и Айн вытаскивали их силой. Лира ударяла кинжалом, освобождая путь.

И вот Каэлен первым коснулся трещины. Свет взорвался вокруг, и его тело пронзила боль, словно он проходил сквозь огонь и лёд одновременно. Он шагнул вперёд – и оказался под открытым небом.

Позади крики ещё не стихали. Люди один за другим прорывались сквозь разлом, и каждый их шаг отзывался новым раскатом в стене.

Коридор рушился окончательно. Белая громада трещала, как обрушивающаяся гора.

Каэлен оглянулся. Лира уже была рядом, её лицо залито слезами и потом. Айн вытаскивала за собой последнего ребёнка. Старший кочевник вышел последним, и как только его нога ступила на землю, трещина захлопнулась.

Стена осталась позади. Но она была уже не гладкой – в ней зиял гигантский разлом, как шрам.

– Мы живы, – прошептала Лира, прижимаясь к Каэлену.

Он кивнул, но в его глазах было другое. Он понимал: стена отпустила их не потому, что они победили. А потому что сделали выбор, и теперь цена ещё впереди.

По ту сторону стены не было обещанного спасения. Когда пыль улеглась и люди подняли головы, их взглядам открылось мёртвое поле, уходящее до самого горизонта. Земля была чёрной, как выжженная угольная кора, и ни одного ростка, ни одного следа жизни не виднелось.

Тишина здесь была ещё тяжелее, чем в коридоре. Не пели птицы, не дул ветер. Даже воздух казался глухим, словно сам мир затаил дыхание.

– Это… степь, – сказал один из кочевников, его голос дрогнул. – Но она… мертва.

Старший одноглазый нахмурился. Он вонзил копьё в почву, и та рассыпалась, как сухая зола. – Это не наша степь, – произнёс он глухо. – Это её тень.

Люди молчали. Они падали на колени, одни – в молитве, другие – в отчаянии. Дети плакали, женщины пытались их убаюкать, но слёзы только множились.

Айн подняла взгляд на Каэлена. В её глазах не было страха, только усталость. – Ты вывел нас. Но куда? Здесь нет ни воды, ни пищи. Если это и выход, то в могилу.

Каэлен стоял неподвижно. Соль в груди молчала, но это молчание было тяжелее любого крика. Он чувствовал: стена оставила их здесь нарочно. Не как награду, а как предупреждение.

Лира подошла ближе, её руки дрожали, но голос звучал твёрдо: – Живые могут пройти и через пустоту. Если мы держались там, значит, сможем и здесь.

– Здесь нечем дышать, – возразил мужчина из толпы. – Посмотрите вокруг! Даже воздух здесь чужой.

И правда – с каждым вдохом лёгкие наполнялись горечью, словно пепел проникал внутрь.

Старший кочевник присел, провёл ладонью по чёрной земле и поднял её к лицу. На коже остались крупинки соли, но не белые – серые, как прах. – Это место выжгла сама память, – сказал он. – Соль взяла всё и оставила только тишину.

Слова его были как приговор.

Каэлен опустил взгляд на свои руки. Он помнил свет, что разогнал образы в стене. Помнил, как отпустил память, чтобы выбрать жизнь. Но теперь видел: мир не простил его выбора. Жизнь оставалась, но сама земля была мёртвой.

Айн развернулась к людям, её голос резал воздух: – Мы не умрём здесь! Мы будем идти, пока ноги держат! Если где-то ещё осталась живая земля – мы её найдём!

Толпа подняла головы. В её словах не было обещаний, но была сила. Люди начали собираться, поднимать детей, помогать старикам.

Каэлен посмотрел на горизонт. Там, где чёрная степь встречалась с небом, колыхался дым – тонкая струйка, едва заметная, но реальная.

– Там, – сказал он. – Кто-то живёт там.

И люди двинулись снова.

Путь по чёрной степи оказался тяжелее, чем любой до этого. Каждый шаг отзывался хрустом – земля крошилась под ногами, превращаясь в пыль. Ноги проваливались по щиколотку, а иногда и глубже, словно сама почва пыталась затянуть живых в себя.

Воздух был сухим, горьким. Горло саднило от каждого вдоха, губы трескались, и даже вода из мехов не спасала – казалось, она мгновенно высыхала на языке.

Люди двигались медленно, по привычке держась ближе друг к другу. Дети плакали всё тише: не от того, что слёз не осталось, а от того, что сил не было. Старики падали, и их приходилось поднимать силой.

Айн шла впереди, лицо её было каменным. За ней – старший кочевник, его копьё оставляло глубокие следы в чёрной почве. Лира поддерживала Каэлена, хотя он сам шёл ровно, будто не чувствовал усталости.

На самом деле он чувствовал. Но соль внутри него делала каждый шаг другим – будто чужая сила поддерживала тело, не давая рухнуть. И вместе с этим он ощущал что-то ещё: чёрная степь была не пуста.

– Она дышит, – тихо сказал он, и Лира вздрогнула.

– Кто?

– Земля. Она ждёт.

Словно в ответ на его слова, впереди показались силуэты.

Сначала все решили, что это люди. Фигуры двигались медленно, шатко, но уверенно. Их было десятка два, и они шли навстречу колонне.

– Живые! – воскликнул кто-то из беглецов. Надежда вспыхнула мгновенно. Люди ускорили шаг, дети тянули руки вперёд.

Но чем ближе становились фигуры, тем тише становились крики. Это были люди – или то, что от них осталось.

Их кожа была серой, растрескавшейся, как сама земля. Глаза пустыми, белыми, без зрачков. Они двигались, не глядя по сторонам, будто в них не осталось ни разума, ни воли. Только шаги – медленные, но бесконечно упорные.

– Пустые, – прошептал старший кочевник. Его голос был полон ненависти и ужаса. – Те, кого соль выжгла до конца.

Толпа отпрянула. Женщины закрывали глаза детям, мужчины хватались за оружие. Но пустые не обращали внимания. Они шли прямо через колонну, не ускоряясь и не замедляясь. Один задел плечом мужчину – и тот упал на землю, в ужасе закричав.

Каэлен встал перед ними. Соль в его груди дрожала – не злобой, а странным сочувствием. Эти существа были не врагами. Они были остатками.

– Они не нападают, – сказал он. – Они… просто идут.

Айн нахмурилась, сжимая клинок. – И куда они идут?

Каэлен посмотрел вперёд, туда, где на горизонте колыхался дым. – Туда же, куда и мы.

Пустые не ускоряли шаг, не отставали. Они двигались тем же ритмом, словно земля сама вела их. И вскоре колонна живых оказалась в странном соседстве: слева и справа от них, за спинами и впереди шли эти серые фигуры, безмолвные, бесконечно упрямые.

Никто не смел дотронуться до них. Люди отводили глаза, старались держать детей ближе к центру, чтобы те не видели пустых лиц. Но шёпоты раздавались всё чаще:

– Это наше будущее. – Завтра мы будем такими же. – Лучше умереть, чем стать пустым.

Слова эти давили сильнее голода и жажды. Даже кочевники, привычные к суровой правде степей, сжимали рукояти копий так, что костяшки пальцев белели.

– Они не дышат, – сказала одна из женщин. Её голос дрожал. – Посмотрите… их грудь не двигается.

Это было правдой. Пустые шли, но их тела казались каменными. Только ноги поднимались и опускались, поднимая клубы пепельной пыли.

Лира держала Каэлена за руку. – Почему они идут с нами? – спросила она шёпотом. – Они ведь могли бы пройти мимо.

Каэлен молчал. Соль в груди откликалась на пустых – не зовом и не криком, как раньше, а странным эхом, будто он смотрел в зеркало без отражения.

– Они идут туда, куда идём мы, – сказал он наконец. – Но не ради жизни. Их тянет не надежда. Их тянет соль.

Эти слова заставили людей замереть. Кто-то всхлипнул, кто-то прошептал молитву.

Айн шагнула к нему, её глаза метнули искры. – Ты хочешь сказать, что нас ведёт то же самое? Что мы… такие же?

Каэлен встретил её взгляд. Он устал, но говорил твёрдо: – Нет. Мы идём, потому что у нас есть друг друга. Они – потому что в них больше ничего не осталось.

Старший кочевник хрипло усмехнулся. – Но если дорога длинна, а мы слабы… тогда разница станет меньше, чем волос.

Эти слова повисли над колонной, как тень.

Дым на горизонте колыхался ближе. Но чем ближе он становился, тем тяжелее становились шаги. Пустые не знали усталости. Люди – знали. И каждый видел рядом молчаливую серую фигуру и понимал: так они будут выглядеть, если падут.

Каэлен шёл первым. И в его груди соль молчала, но в этой тишине он слышал больше, чем хотел. Пустые шагали в такт его шагам. Будто ждали, когда он тоже станет одним из них.

Ночь в чёрной степи была хуже дня. Холод опустился резким ударом, и дыхание превратилось в белый пар. Люди сбились в круг, разложили костры из жалких запасов дров и сухих тряпок. Огонь горел неровно, трещал, будто тоже хотел умереть.

Но самое страшное было не холод и не голод. Пустые.

Они остановились вместе с колонной, но не сели, не легли. Стояли вокруг, неподвижные, как каменные изваяния. Их белые глаза отражали огонь, но в них не было ни злобы, ни покоя. Только пустота.

Дети плакали, прячась в объятиях матерей. Мужчины шептались: «А вдруг они оживут?», «А вдруг ночью они тронут нас?».

– Никто не спит поодиночке, – приказала Айн. – Дежурим парами.

Но даже те, кто дежурил, боялись смотреть на пустых слишком долго. Казалось, стоит задержать взгляд – и внутри тебя что-то ломается.

Каэлен сидел у костра, его лицо было освещено рыжим светом. Соль в груди оставалась тёмной и молчаливой, но он чувствовал её тихое напряжение. Пустые отзывались в ней, как эхо. Будто внутри него жил тот же самый холод, только ещё не вышедший наружу.

Лира опустилась рядом, обняла его за плечи. Её голос был тихим: – Они… не спят. Как будто боятся закрыть глаза.

– Они уже не люди, – ответил Каэлен. – У них нет снов. Только дорога.

Лира вздрогнула, уткнулась в его плечо. Её руки дрожали. – Я боюсь, Каэлен. Боюсь, что однажды проснусь – и ты будешь таким же.

Он не нашёл слов, чтобы ответить. Только взял её ладонь и прижал к своей груди. Там, где соль дремала.

Старший кочевник подошёл ближе, его силуэт чернел на фоне огня. – Они не тронут нас, пока ты рядом, – сказал он хрипло. – Но это не милость. Это испытание.

Айн слушала их разговор, не сводя глаз с пустых. – Если кто-то из нас падёт здесь, – её голос был сухим, как песок, – он станет одним из них.

Люди услышали её слова и замолчали. Даже дети перестали плакать, будто поняли, что тишина страшнее крика.

И ночь тянулась бесконечно. Каждый оглядывался, проверяя соседа, не изменилось ли его лицо, не побелели ли глаза.

Каэлен не спал. Он сидел, глядя на пустых, и понимал: их дорога и его дорога переплетаются. Вопрос только в том, кто первым уступит.

Рассвет начался без птиц и без ветра. Только тусклое солнце, едва пробившееся сквозь серое небо, осветило колонну. Люди собирались в дорогу, когда один из мальчиков вскрикнул.

– Отец! – закричал он, дергая за рукав мужчину, что ещё вчера шёл рядом с ним.

Но мужчина уже не отвечал. Его глаза были белыми, мёртвыми. Кожа на лице потрескалась за ночь, волосы посерели, а тело застыло в странной, неестественно прямой позе. Он стоял среди лагеря, словно всю ночь так и простоял, глядя в пустоту.

– Нет… – мальчик бросился к нему, но Айн рванула вперёд и схватила его. Клинок в её другой руке блеснул. – Это больше не твой отец!

Толпа загудела. Люди в ужасе отпрянули. Некоторые закрывали глаза, другие шептали молитвы.

– Он сидел у костра, – прохрипела женщина, жена того самого мужчины. – Он сидел! Он говорил со мной! Он не был пустым!

Теперь он шагнул. Медленно, но ровно, как те, кто стоял вокруг всю ночь. Его движения были чужды, лишены всякого тепла. Он пошёл не к жене, не к сыну. Он просто двинулся вперёд, в сторону горизонта, туда, где колыхался дым.

– Они берут нас изнутри, – сказал старший кочевник. Его одноглазый взгляд был холоден. – Тело живо, а душа уже ушла.

Женщина упала на колени, рыдая. Мальчик вырывался из рук Айны, крича: «Папа! Папа!».

Каэлен подошёл ближе. Соль в груди отзывалась странной вибрацией, будто приветствовала нового пустого. И в этом приветствии он чувствовал страшное: соль радовалась.

Он посмотрел на мальчика и сказал тихо: – Он уже не здесь.

– Ты лжёшь! – выкрикнул мальчик. – Он жив! Он жив!

Но в следующую секунду пустой прошёл мимо них, не повернув головы. Его глаза были пусты, и никакая крик или слёзы не смогли изменить его шаг.

Толпа завыла. Люди вцеплялись друг в друга, крича, что они следующие. Некоторые падали на колени, требуя у Каэлена спасти их. Другие смотрели на него с ненавистью: «Это он привёл соль», «Из-за него она забирает нас».

Айн встала перед ним, клинок в руке дрожал от напряжения. – Не сметь! – её голос был резким, как удар. – Если кто-то посмеет обвинить его – пойдёт в пустоту первым.

Лира прижалась к Каэлену. Её руки были холодными. – Они правы только в одном, – прошептала она. – Мы все можем стать такими.

Каэлен смотрел на удаляющуюся фигуру мужчины, и соль в груди отвечала на каждый его шаг. Он понимал: превращение началось не только у этого несчастного. Оно уже тянулось к каждому из них.

И тогда он впервые подумал: «А если соль не враг? А если она просто завершает то, что начато?»

Мысль была страшнее самой стены.

Колонна двинулась дальше, но шаги стали неровными. Каждый поглядывал на соседа – не побелели ли глаза, не треснула ли кожа. Даже дети чувствовали это напряжение: они перестали плакать, только крепче прижимались к матерям, и их глаза были слишком серьёзными для детских лиц.

Женщина, потерявшая мужа, шла молча, держала сына за руку так крепко, что тот морщился от боли. Мальчик не плакал, только всё время оглядывался назад, туда, где исчез его отец среди пустых.

– Сколько ещё? – прошептал кто-то из беглецов. – Сколько ещё пройдём, прежде чем все станем такими?

Ответа не было.

Айн шла впереди, плечи её были напряжены, пальцы постоянно касались рукояти клинка. Она не оборачивалась, но слышала каждое шипение, каждую попытку обвинить Каэлена.

Старший кочевник молчал. Его лицо было каменным, но в единственном глазу вспыхивали искры тревоги. Он понимал: если страх продолжит грызть колонну, они погибнут быстрее, чем соль заберёт их.

К вечеру земля под ногами стала мягче. В пепле начали попадаться кости – не звериные, а человеческие. Сотни, тысячи. Целые ряды черепов и скелетов, словно некогда здесь прошла армия, и каждый воин пал на ходу. Люди обходили их стороной, но пустые шли прямо, не сворачивая.

– Здесь они падали, – сказал кочевник, глядя на это поле. – И становились тем, что мы видели.

Толпа загудела. Кто-то начал молиться вслух, другие же открыто высказывали: – Мы идём в ту же яму. – Лучше повернуть назад. – Соль ждёт нас, как дождалась их.

Каэлен остановился и обернулся. Его взгляд был тяжёлым, усталым, но прямым. – Назад дороги нет. Стена не впустит нас снова. А впереди… – он замолчал, глядя на колышущийся дым на горизонте. – Впереди хотя бы есть шанс.

– Шанс стать пустыми? – выкрикнул мужчина, сжимая кулаки. – Ты сам видел, что будет дальше!

Айн шагнула вперёд, её клинок сверкнул у горла крикуна. – Замолчи. Или я оставлю тебя здесь, рядом с костями.

Мужчина побледнел, отступил, но страх в глазах других не исчез. Они шли дальше, но теперь каждый шаг был мучением. Каждый слушал своё дыхание, проверял ладони, глядел в отражения в чужих глазах, боясь увидеть там белый свет.

Лира шла рядом с Каэленом. Её рука была в его руке, и он чувствовал, как сильно она дрожит. – Они больше боятся друг друга, чем пустых, – прошептала она.

Каэлен кивнул. Он чувствовал то же самое. Соль в его груди отзывалась на этот страх, как на зов, и в нём росло страшное понимание: пустота рождалась не только из земли. Она рождалась внутри.

Ночью костры снова зажгли из тряпья и обломков копий. Огонь был слабым, и круг света едва отгонял тьму чёрной степи. Пустые стояли на краю этого света, неподвижные, словно стражи. Их белые глаза тускло поблёскивали, и у многих от этого зрелища по коже шёл холод.

Но страшнее были не они. Страшнее были сами живые.

Крики раздались внезапно. Двое мужчин сцепились, повалились на землю, катались в пепле. Один кричал: «Я видел, как его глаза блеснули! Он уже пустой!», другой в ответ хрипел: «Лжёшь! Ты сам заражён!».

Толпа моментально разорвалась. Одни поддерживали первого, другие второго. Женщины визжали, дети плакали, мужчины хватались за ножи и палки.

– Хватит! – рявкнула Айн, но её голос тонул в гуле. Она вырвала клинок и встала между ними, но драка уже расползалась, перекидываясь на других.

Кто-то ткнул пальцем в старика: «Посмотрите, кожа у него сереет!». Другой указал на девчонку: «Она молчала весь день – значит, соль уже в ней!».

В глазах людей зажигалась паника, и паника превращалась в ненависть.

Каэлен поднялся. Соль в груди отзывалась на этот хаос гулом, похожим на стон. Она чувствовала страх и подпитывалась им. Он понимал: если позволить этому продолжаться, они сами уничтожат себя раньше, чем сделает стена.

Он шагнул в центр круга.

– Довольно! – его голос перекрыл шум, и все головы повернулись к нему. – Соль не приходит через глаза и не берёт молчанием. Она берёт тогда, когда в сердце пустота.

Слова его прозвучали так, будто сам воздух замер. Даже пустые на краю света будто на миг остановились, их силуэты дрогнули.

Каэлен продолжал, глядя на толпу: – Если мы будем рвать друг друга – мы сами превратимся в них. Если будем держаться вместе – соль не сможет взять нас.

– А если ты врёшь? – выкрикнул кто-то, но голос его был слабее.

Каэлен сжал кулак, чувствуя, как соль в груди замолкла, будто слушала его вместе со всеми. – Тогда я стану первым. Но пока я живой – я не позволю вам становиться пустыми из-за страха.

Он сделал шаг вперёд, глядя прямо в глаза людям. – Смотрите на меня. Если хотите бояться – бойтесь меня. Но не друг друга.

Толпа стихла. Никто не двинулся, никто не заговорил. Только пламя костра трещало, и пустые на краю лагеря стояли, как и прежде.

Айн подошла к нему, её клинок опустился. – Ты сказал то, что должны были услышать, – тихо сказала она. – Но завтра тебе придётся повторить это снова. И снова. Пока дорога не кончится.

Каэлен кивнул. Он знал: эта ночь лишь первая из многих.

Утро принесло странное зрелище. Чёрная равнина, по которой они шли днями, изменилась. В трещинах земли что-то зеленело. Сначала люди подумали, что это мираж, но чем ближе они подходили, тем явственнее проступали тонкие ростки, тянущиеся из пепла к бледному солнцу.

Надежда вспыхнула мгновенно. Женщины заплакали, мужчины ускорили шаг, дети тянули руки к этой робкой зелени.

– Жизнь, – прошептал кто-то. – Здесь всё ещё есть жизнь!

Люди кинулись вперёд, рвали ростки прямо из земли, пытались пробовать их на вкус. Но радость длилась недолго.

Один из мужчин, жадно жующий горсть зелени, вдруг выгнулся дугой. Его глаза закатились, рот раскрылся в беззвучном крике. Он упал в пепел, забился в судорогах, а потом замер. Когда жена попыталась поднять его, он уже не дышал.

Крики ужаса прокатились по колонне. Люди отшвыривали ростки, плевали, хватались за детей. Но в трещинах земли зелени становилось всё больше. Она росла прямо на глазах, стелилась ковром, поднималась всё выше.

И в этой зелени не было тепла.

Каэлен чувствовал это сильнее других. Соль в его груди загудела тревожно, будто предупреждала. Он опустился на колени и дотронулся до одного из ростков. На вид он был мягким, нежным, но пальцы ощутили холод, как от мёртвого металла.

– Это не жизнь, – сказал он, и голос его дрогнул. – Это её тень.

Лира схватила его за руку, отдёрнула от ростка. – Ты уверен?

– Уверен, – твёрдо ответил он. – Она кормится нами. Это не трава и не дерево. Это соль, принявшая облик.

Словно в подтверждение, один из ростков начал изгибаться, вытягиваться, превращаясь в подобие руки. Другой – в голову с пустыми глазами. Люди завопили, бросились назад.

– В строй! – крикнула Айн, выхватывая клинок. – Это ловушка!

Старший кочевник вонзил копьё в землю, его голос прорезал крики: – Живая соль! Она играет с нами!

Ростки продолжали меняться. Из них поднимались фигуры – не такие, как пустые. Эти были быстрее, гибче. Их тела переливались зелёным и белым, а движения были резкими, хищными.

Каэлен ощутил, как соль в его груди завыла в ответ. Эти существа были связаны с ним сильнее, чем пустые. Будто сама земля проверяла его слова: «Ты выбираешь жизнь? Тогда прими мою».

Он поднялся, сжал кулаки. – Все назад! Я сам попробую остановить их!

Фигуры из зелёно-белых ростков поднимались всё выше, их тела гнулись и вытягивались, будто их лепила сама земля. Они были тонкими, но в их движениях чувствовалась хищная сила – не тяжёлая, как у пустых, а гибкая, резкая, живая.

Толпа закричала и отступила. Люди сбивались друг в друга, кто-то падал, кто-то хватался за детей, женщины визжали. Кочевники сомкнули строй, выставив копья, но даже в их глазах мелькнул страх: они знали пустых, знали стену, но такого не видели никогда.

– Живая соль, – повторил старший кочевник, его голос был хриплым, как треск углей. – Мы говорили легенды о ней. Но не верили, что она существует.

Айн шагнула вперёд. Её клинок блеснул в тусклом свете, и она закричала: – Если это жизнь, то пусть почувствует смерть!

Она ударила первой. Клинок рассёк одну из фигур, и та рассыпалась в клочья зелёной пыли. Но на месте её сразу поднялись два новых ростка, и через миг встали новые существа.

– Бесполезно! – крикнула Лира, тянувшая людей назад. – Их нельзя просто разрубить!

Каэлен стоял неподвижно, чувствуя, как соль внутри него откликается. Он понимал: эти создания не враги в обычном смысле. Они были частью того, что осталось от мира, – изломанной жизни, которую соль пыталась вернуть.

Существа двинулись вперёд. Их движения были бесшумными, но стремительными. Один метнулся к мужчине из колонны, другой – к ребёнку. Крики слились в один общий вой.

Каэлен шагнул вперёд. Его голос сорвался на крик: – Стойте!

Соль в груди вспыхнула светом. Существо, что тянулось к ребёнку, остановилось, его голова дёрнулась, и пустые белые глаза уставились на Каэлена. Остальные тоже замерли, словно его слова дошли до них.

Толпа затаила дыхание. Даже Айн остановилась, клинок в её руке дрожал.

Каэлен сделал ещё шаг и поднял ладонь. – Я знаю, что вы. Вы – не живые и не мёртвые. Вы – то, что осталось от мира. Но я не позволю вам забрать этих людей.

Существа дрогнули. Их тела выгибались, ломались, и из их ртов вырвался хриплый шорох, похожий на дыхание ветра в соляных пещерах.

И тогда они двинулись все сразу – не к беглецам, а к нему.

Лира закричала, схватила его за руку, но он уже понял: другого выхода нет. Если они рождены солью, то только соль может остановить их.

Он закрыл глаза и позволил соли в груди раскрыться.

Свет взорвался вокруг него, бело-зелёный, слепящий. Существа дернулись, будто их обожгло, и начали рассыпаться в пыль. Но с каждым из них кусок силы уходил и из Каэлена. Он чувствовал, как слабеют ноги, как тяжелеет дыхание.

– Каэлен! – крикнула Лира, удерживая его. – Хватит, ты погибнешь!

Он открыл глаза, и в его взгляде был ответ: – Если я остановлюсь, погибнут все.

Свет из груди Каэлена бил всё ярче. Он стоял на коленях, упершись руками в землю, и казалось, что сама степь дышит вместе с ним. Каждый вдох отзывался вспышкой, каждый выдох – ударом силы, разлетающимся волной.

Существа из живой соли рвались к нему, но всякий раз, когда они приближались, свет прожигал их насквозь. Их тела дрожали, ломались и падали прахом, только чтобы через мгновение подняться снова. Но и этот миг был достаточен, чтобы кочевники успевали выхватить детей, Айн – прикрыть людей, а Лира – оттаскивать тех, кто спотыкался.

– Он не держится долго! – закричал старший кочевник, отбрасывая копьём очередное создание. – Мы должны уходить!

– Уйдём – они пойдут за нами! – ответила Айн, её клинок раскалывал очередную фигуру. – Всё держится только на нём!

Люди смотрели на Каэлена с ужасом и надеждой. Свет освещал его лицо, делая его бледным и нечеловеческим. Он больше не выглядел мальчиком или даже юношей. В его взгляде было что-то, что не принадлежало миру живых.

Лира держала его за плечо, её голос дрожал: – Каэлен, ты сгоришь! Посмотри на себя!

Он поднял взгляд на неё. Губы его едва шевелились, но слова были ясны: – Я должен.

И в этот миг соль внутри него взорвалась последним рывком. Вспышка света ослепила всех. Существо за существом рушились, превращаясь в серую пыль, которая оседала на землю, оставляя только мёртвые ростки.

Когда свет погас, Каэлен рухнул на землю. Его дыхание было тяжёлым, кожа бледной, как соль. Но он ещё дышал.

Тишина легла над лагерем. Люди смотрели на поле, где только что бушевал кошмар. Теперь там лежали лишь обломки зелени и серый прах.

Старший кочевник поднял копьё, постучал им о землю. Его голос был хриплым, но твёрдым: – Он остановил их. Один.

Толпа загудела. Но это был не радостный шум. В их глазах светилась благодарность – и страх.

Айн подошла к нему, опустилась на одно колено. Её рука коснулась клинка, но не для удара. Она склонила голову. – Ты делаешь то, чего не может никто из нас. Но каждый раз платишь собой. Сколько ещё ты выдержишь?

Каэлен открыл глаза. В них светились остатки того сияния, что только что разогнало живую соль. – Столько, сколько нужно. Пока мы не выйдем отсюда.

Лира прижала его голову к своей груди. Её слёзы падали на его волосы, и она шептала так тихо, что слышал только он: – Я не дам тебе умереть ради них. Не дам.

Но Каэлен знал: смерть уже шла рядом с ним. Вопрос был не в том, когда она придёт, а в том, что он успеет сделать до этого.

Когда колонна снова двинулась вперёд, тишина давила сильнее любого ветра. Люди шли, не глядя друг на друга. Дети прижимались к матерям, мужчины держали оружие ближе к телу, словно это могло защитить их от невидимой угрозы. Но эта угроза не шла снаружи. Она шла рядом с ними, в облике Каэлена.

Он шёл медленно, опираясь на Лиру, плечи его дрожали, дыхание было тяжёлым. Но в глазах ещё светились отблески недавнего сияния.

И эти отблески пугали людей.

– Он не человек, – прошептал кто-то в толпе. – Я видел, как его тело светилось. Соль в нём сильнее, чем в пустых.

– Без него нас бы уже не было, – возразил другой.

– А если он сам станет пустым? – вмешался третий. – Что будет тогда? Мы все погибнем.

Шёпоты множились. Одни защищали его, другие обвиняли. Но в каждом голосе слышалась одна и та же мысль: Каэлен не был больше просто мальчиком.

Старший кочевник шагал рядом, молчаливый, но его ухо улавливало каждое слово. Когда споры стали громче, он резко остановился и ударил копьём о землю. – Тихо! – его голос был, как раскат грома. – Живы мы или нет – решает он. Но если кто-то поднимет руку на того, кто ведёт нас, сперва встретится с моим копьём.

Толпа стихла, но напряжение не ушло. Оно только ушло вглубь, как огонь под пеплом.

Айн подошла к Каэлену. Её взгляд был жёстким, но не враждебным. – Ты сам слышишь, что они шепчут?

– Слышу, – ответил он.

– И что думаешь?

Он на миг замолчал, потом произнёс: – Они правы. Я не такой, как раньше.

Лира крепче сжала его руку. – Но ты всё ещё человек. Ты – мой.

Её голос дрожал, но слова прозвучали твёрдо.

Айн посмотрела на них, затем перевела взгляд на толпу. – Пусть они думают, что хотят. Пока ты ведёшь нас вперёд, я буду рядом. Но если соль возьмёт тебя… – она не договорила, но рука легла на рукоять клинка.

Каэлен кивнул. Он понимал: её слова – не угроза, а обещание.

К вечеру они достигли новой полосы земли. Чёрный пепел сменился серым, и издалека доносился звук воды – тихий, но настоящий. Люди оживились, пошли быстрее.

– Река, – сказал старший кочевник. – Если она чистая – у нас есть шанс.

Но Каэлен чувствовал другое. Соль в груди отзывалась на шум воды тревогой, будто под гладью скрывалось не спасение, а новая ловушка.

Река показалась неожиданно – тонкая серебристая лента, блестящая среди серого пепла. Её журчание было слабым, но для измученных людей этот звук прозвучал громче любых песен.

Толпа бросилась вперёд, но Айн вытянула руку, резко остановив поток. – Стойте! Никто не пьёт, пока не узнаем, что это за вода.

Женщины застонали, дети тянули руки к блеску. Но страх перед её клинком оказался сильнее жажды.

Старший кочевник присел у берега. Его пальцы коснулись воды, он поднёс ладонь к лицу и осторожно облизнул. Морщины на его лице дрогнули. – Солёная, – сказал он. – Но не мёртвая.

Каэлен подошёл ближе. Соль в груди отзывалась тихим гулом. Он зачерпнул немного ладонями и попробовал. Вода была горько-солёной, но в ней ощущалась свежесть – она не убивала, а наоборот, освежала. Только с привкусом чего-то чужого, словно сама река помнила больше, чем должна.

– Можно пить, – сказал он. – Но немного.

Люди кинулись к реке. Они жадно пили, падали на колени, плескали воду в лица. Смех и плач смешались, и на миг показалось, что жизнь вернулась.

Но радость оборвалась быстро.

Один из мальчиков зачерпнул слишком много и стал кашлять. Его лицо побледнело, глаза закатились, и он упал на землю. Мать завизжала, схватила его на руки. Но через миг мальчик открыл глаза – и они были чисто-белыми.

Толпа закричала. Люди отпрянули от реки, от мальчика, от самой воды. Женщина рыдала, прижимая сына к груди, но тот уже не дышал как раньше. Его тело было живым, но взгляд – пустым.

– Река тоже несёт соль, – мрачно сказал кочевник. – Жажда не значит спасение.

Айн выхватила ребёнка из рук матери и уложила его на землю. Её лицо было каменным. – Он уже не с нами. Если позволим ему идти дальше, он станет ещё одним из пустых.

Мать бросилась к ней, умоляя, но Айн только отвела взгляд. Каэлен встал между ними.

– Хватит! – крикнул он. – Мы не убьём его. Он ещё дышит!

– Это ненадолго, – резко ответила Айн. – Ты видел, что делает соль.

Каэлен сжал кулаки. Соль в груди дрожала. Он чувствовал: мальчик балансировал на грани. Часть его души уже уходила, но тонкая нить всё ещё держала его здесь.

– Я попробую, – сказал он. – Дайте мне шанс.

Толпа молчала, глядя, как он опустился рядом с ребёнком и приложил ладонь к его груди. Соль внутри Каэлена ожила, откликнулась на соль в теле мальчика. Две силы переплелись.

Мальчик вскрикнул, выгнулся, а потом обмяк. Его глаза дрогнули, белизна исчезла, вернув тёмный зрачок. Он снова заплакал – живой, настоящий.

Мать завыла от радости, прижимая его к себе. Толпа загудела. Но в этих звуках было не только облегчение. Люди смотрели на Каэлена с новым страхом: он смог вернуть жизнь – значит, он был ещё ближе к самой соли.

Айн отступила на шаг, сжимая клинок. – Ты сделал невозможное. Но теперь они будут ждать от тебя большего. Каждый раз.

Каэлен поднялся. Его лицо было бледным, губы дрожали, но он смотрел прямо. – Я не бог. Но пока могу – я буду бороться.

Над рекой повисла тяжёлая тишина.

Река разделяла степь, словно чёрный разлом, наполненный серебристой жидкостью. Её течение было медленным, но глубина угадывалась с первого взгляда: ни одно копьё не смогло достать дна. Люди стояли на берегу, переглядывались, боялись ступить в воду.

– Мы должны перейти, – сказал старший кочевник. Его голос звучал сурово. – Здесь нельзя оставаться. Ночь убьёт нас быстрее, чем река.

Но каждый помнил мальчика. Мать прижимала его к себе, глядя на воду с ужасом. Остальные шептались: «Она отравит нас», «Соль живёт в ней».

Айн шагнула вперёд. – Я пойду первой. Если река возьмёт меня – вы развернётесь.

Она бросила плащ на плечо, сжала рукоять клинка и вошла в воду. Холод ударил её так, что по коже пробежали дрожи, но она двигалась уверенно. Вода доходила до колен, потом до пояса. Айн шла медленно, но ровно, пока не достигла середины, и тогда обернулась: – Глубже не будет. Можете идти!

Толпа зашумела. Первые мужчины вошли, держась за копья, словно за опоры. Потом женщины, держа детей на руках. Крики и всхлипы смешивались со всплесками воды.

Каэлен и Лира вошли последними. Холод сжал тело, но соль в груди отозвалась странным теплом, словно сама река приветствовала его.

– Она зовёт тебя, – сказала Лира, держась за его руку.

– Я знаю, – ответил он тихо.

На середине реки люди начали терять равновесие. Вода была вязкой, как будто сама цеплялась за ноги. Некоторые падали, и их вытаскивали с криками. Один мужчина не поднялся – его тело исчезло под водой, а когда вынырнуло в нескольких шагах, глаза его были уже белыми.

Паника вспыхнула вновь. Люди пытались быстрее выбраться на другой берег, тянули друг друга, кричали. Но Каэлен остановился в самой глубине, вода доходила ему до груди. Соль внутри гудела, будто сливалась с течением.

Он поднял руку, и река на миг успокоилась. Вода перестала биться о тела, стала мягче, словно позволила им пройти. Люди заметили это и пошли быстрее, пользуясь моментом.

Когда последние выбрались на берег, Каэлен выдохнул и опустил руки. Вода снова ожила, заколыхалась, словно злилась, что её не приняли.

Люди падали на землю, дрожали от холода, но были живы. Они смотрели на реку, на Каэлена, и их шёпоты снова разделялись: «Он спас нас», «Нет, он сам часть этого».

Айн сжимала клинок и смотрела на него пристально. Лира обняла его, прижимая к себе, и сказала одними губами: – Пока ты здесь, они будут бояться. Но и идти – тоже будут.

Каэлен кивнул. Впереди начиналась новая земля. Серая равнина тянулась до горизонта, и дым на краю стал ближе.

Глава 4: Сердце мёртвой земли

Утро встретило их новым видом. За рекой степь изменилась. Здесь не было ни пустых полей, ни выжженного праха. Земля была плотной, серой, потрескавшейся, словно гигантская кожа. В её трещинах не росла зелень, но и пепел не клубился.

Люди шли медленно, уставшие, но с новым страхом в глазах. Каждый раз они думали, что хуже быть не может. Но каждый шаг вперёд доказывал обратное.

Каэлен чувствовал: соль молчала. Но молчание это было тяжёлым, как гроза перед ударом.

Сначала это был лёгкий звук – будто где-то глубоко под ногами шевелился камень. Но чем дальше они уходили от реки, тем явственнее становился гул. Он был не равномерным, а ритмичным, похожим на дыхание.

Земля трескалась всё шире. В некоторых местах трещины были узкими, через них можно было перепрыгнуть. В других – зияли целые пропасти, из которых поднимался густой серый пар. Люди останавливались на краю, вглядывались в темноту и шёпотом крестились или молились.

– Слышите? – сказал один из мужчин. – Это сердце. Земля бьётся, как живая.

– Она и есть живая, – мрачно ответил старший кочевник. – Только не так, как раньше.

Люди двигались всё медленнее. Каждый новый разлом требовал обхода, и путь превращался в бесконечный лабиринт. Толпа уставала, роптала, и снова в воздухе поднимались шёпоты: «Мы идём в пасть», «Это не дорога, это могила».

Каэлен остановился на краю особенно широкого разлома. Из глубины доносился низкий, почти музыкальный гул, и соль в его груди отзывалась в унисон. Он опустился на колени, провёл ладонью по камню. Тот дрожал – едва, но ощутимо.

– Она зовёт, – сказал он тихо.

Лира опустилась рядом. – Кто?

– Земля. Или то, что осталось от неё. – Он поднял глаза на дымный горизонт. – Мы идём не просто вперёд. Мы идём к самому сердцу.

Айн нахмурилась. – Значит, там – конец?

– Или начало, – ответил Каэлен.

Толпа слушала его молчание. Они видели, что он говорит не просто так. И это пугало их больше, чем трещины.

Старший кочевник поднял руку, указывая на юг. – Там дорога шире. Мы обойдём. Но если трещины растут… – он замолчал, не договорив.

Каэлен встал. Его взгляд был усталым, но твёрдым. – Мы не обойдём. Мы должны идти туда, где громче всего. Иначе дорога никогда не кончится.

Люди зашумели. Одни кричали, что он ведёт их в гибель, другие – что он единственный знает путь. Паника снова поднималась, как волна.

И тогда Айн подняла клинок, её голос прорезал гул земли: – Хватит! Он ведёт нас – и точка! Кто не согласен, может вернуться.

Никто не пошёл назад. Все понимали: назад дороги нет.

Они двинулись дальше – прямо к месту, где земля дышала громче всего.

Они шли несколько часов, и с каждым шагом гул под ногами становился громче, тяжелей. В груди он отзывался так, словно это били огромные барабаны. Даже дети перестали плакать – они шли молча, широко раскрыв глаза, будто чувствовали, что земля слушает их дыхание.

И вот равнина оборвалась.

Перед ними раскинулся разлом – настолько широкий, что края терялись в тумане. Его стены уходили вниз отвесными скалами, и внизу не было видно ни дна, ни света, только клубящийся пар. Гул исходил оттуда, из глубины, и с каждым ударом воздух дрожал, будто сама земля дышала сквозь трещину.

Толпа застыла. Кто-то рухнул на колени, прижимая детей. Женщины плакали, мужчины молча переглядывались. Никто не смел ступить ближе.

– Это… не дорога, – прошептал один из беглецов. – Это пасть.

– Нет, – возразил старший кочевник. Его голос был хриплым, но твёрдым. – Это сердце.

Каэлен стоял на краю. Соль в груди гудела в такт разлому. Он чувствовал, что здесь мир был ближе всего к своей правде. Всё, что скрывалось под землёй, говорило с ним без слов.

– Мы должны пройти, – сказал он.

– Через это? – Айн резко развернулась к нему, указывая на зияющую бездну. – Ты сошёл с ума. Мы не перепрыгнем. Мы даже не знаем, есть ли конец у этого разлома!

– Если обойдём, – ответил Каэлен спокойно, – то будем ходить по кругу. Она всё равно приведёт нас сюда.

Слова его повисли в тишине. Люди замерли, не решаясь ни спорить, ни соглашаться.

И вдруг из тумана на другой стороне показались силуэты. Сначала их приняли за пустых, но фигуры двигались иначе. Они шли ровно, уверенно, и в руках их сверкали копья.

– Люди… – прошептала Лира, сжимая ладонь Каэлена.

Фигуры приблизились, и стало видно их лица. Они были худыми, измождёнными, кожа сероватой, но глаза живыми. На плечах их висели накидки из странной ткани – словно сотканной из соляных нитей, и каждая нить поблёскивала в сером свете.

– Они живут здесь, – сказала Айн, не веря своим глазам. – На этой мёртвой земле.

Старший кочевник нахмурился. – Не живут. Выживают.

Люди на другом берегу остановились. Один из них поднял руку в приветствии – или в предупреждении. Его голос перекрыл гул разлома, донёсся сквозь туман: – Если вы пришли – значит, тоже слышите зов.

Толпа ахнула. Люди переглянулись. Каэлен сделал шаг вперёд, и соль в его груди гудела громче, чем когда-либо.

Он понял: те, кто стоял напротив, знали то, что ждал он.

Толпа сгрудилась ближе к Каэлену, будто его шаг вперёд вытолкнул их всех к самому краю. Люди на противоположной стороне разлома стояли недвижно, словно сами были частью этой треснувшей земли.

– Они… такие же, как мы, – прошептала женщина из беглецов. – Но почему их глаза… такие?

И действительно: в глазах встречных горел тусклый свет, словно в них жила соль, но не выжигала всё до конца. Это были не пустые, и всё же не совсем люди.

Один из них – высокий, с худым лицом и руками, обмотанными соляными нитями, шагнул вперёд. Его голос был низким и гулким, будто сам разлом говорил через него: – Вы пришли к сердцу. Это не случайность. Соль позвала вас.

Айн вскинула клинок. – Мы сами пришли. Не соль.

– Нет, – возразил мужчина. – Здесь нельзя оказаться случайно. Каждый, кто дошёл до края, уже связан с ней.

Старший кочевник шагнул вперёд, уперев копьё в землю. – Кто вы такие? Почему не стали пустыми?

Мужчина поднял руку, показывая свои ладони. На них были рубцы – глубокие, пересечённые белыми линиями. – Мы – те, кто принял соль в себе, но не дал ей съесть душу. Мы живём здесь, у разлома, уже многие годы.

Люди загудели, кто-то закричал: – Лжёшь! Здесь нельзя жить! – Они сами солью стали! Это чудовища!

Крики переросли в панику. Матери обнимали детей, мужчины тянулись к оружию.

Каэлен поднял руку, прося тишины. Его голос звучал глухо, но твёрдо: – Если вы живёте здесь – значит, знаете, что ждёт нас дальше. Скажите.

Мужчина посмотрел на него. В его взгляде мелькнуло узнавание, словно он увидел в Каэлене нечто своё. – Ты слышишь её, – сказал он. – Она внутри тебя.

Толпа ахнула. Люди начали шептаться, отступать. Айн напряглась, сжимая рукоять меча. Лира схватила Каэлена за руку, её пальцы дрожали.

– Да, – ответил Каэлен после паузы. – Я слышу.

На лицах людей напротив появилось что-то похожее на уважение. Мужчина кивнул. – Тогда ты знаешь: дорога здесь не заканчивается. Она ведёт вглубь. Вниз. К самому сердцу.

Гул в земле усилился, словно подтверждая его слова. Толпа за Каэленом завыла в отчаянии. Кто-то закричал: – Нет! Мы не пойдём в бездну! Мы пришли за жизнью, а не за смертью!

Мужчина напротив не дрогнул. Его голос был холодным, как камень: – Жизнь и смерть – одно и то же у сердца. Здесь решается не судьба людей, а судьба самой земли.

Каэлен сжал кулаки. Соль в его груди отзывалась тяжёлым эхом, будто уже знала, что он сделает шаг туда, куда боялись все.

Мужчина на противоположной стороне сделал знак рукой, и к нему подошли ещё двое. Они были такими же худыми, жилистыми, с сероватой кожей и светящимися глазами. На их руках и шеях виднелись белые узоры – будто соль прожгла кожу, оставив в ней рисунки.

– Мы – хранители у сердца, – сказал он. – Мы не пустые и не живые, как вы. Мы стоим между. Такова была цена.

– Какая цена? – выкрикнул кто-то из беглецов. – Что вы сделали?

Мужчина протянул вперёд руки, показывая рубцы и белые прожилки. – Мы отдали часть себя соли. Она забрала наши годы, наши сны, наши голоса. Но взамен оставила тела, чтобы мы могли жить здесь.

Толпа за Каэленом заволновалась. Люди переглядывались, кто-то плакал, кто-то закрывал детям глаза. Шёпоты становились всё громче: – Это не жизнь…– Они – проклятые…– Лучше умереть, чем стать такими.

Айн шагнула вперёд, в голосе её звенела сталь: – И зачем? Зачем вы променяли себя?

Мужчина посмотрел на неё, его лицо оставалось бесстрастным. – Чтобы слушать землю. Сердце говорит с нами, и мы знаем его волю. Без нас трещины поглотили бы весь мир.

– Ложь! – закричал кто-то из толпы. – Земля не говорит, это соль!

Мужчина не дрогнул. Его взгляд снова упал на Каэлена. – Ты знаешь правду. Ты слышишь её так же, как мы.

Каэлен молчал. Соль в груди гудела так сильно, что дыхание сбивалось. Он действительно слышал: гул разлома был не просто шумом. Он складывался в ритм, в слова без звуков, в дыхание, похожее на голос.

Лира схватила его за руку, её пальцы дрожали. – Не слушай их, – прошептала она. – Они отдали себя соли и стали её рабами.

Айн подняла клинок. – Если они потребуют того же от нас, я не позволю.

Старший кочевник хрипло усмехнулся. – Они уже требуют. Посмотрите на их глаза. Они ждут, что мы пойдём за ними вниз.

Толпа заволновалась сильнее. Женщины плакали, мужчины кричали, что не будут жертвовать собой. Некоторые смотрели на Каэлена с мольбой: «Скажи нет», «Уведи нас отсюда».

Но он стоял на краю разлома, и соль в груди отзывалась так, что всё остальное казалось далёким и неважным.

Он понимал: путь вперёд лежал вниз.

– Перед вами два пути, – сказал хранитель, и голос его перекрыл гул разлома. – Первый – остаться такими, как вы есть. Людьми. Но земля не примет вас. Она поглотит вас, как поглотила тех, кто лежит в степи.

Толпа загудела. Люди тянули руки к детям, кто-то падал на колени.

Хранитель поднял ладони, светящиеся белыми узорами. – Второй путь – принять соль в себе. Не всю, не так, чтобы стать пустыми. Лишь часть. Это даст вам силу пройти дальше. Это позволит вам услышать сердце.

– Рабство! – выкрикнула Айн. Её клинок сверкнул в тусклом свете. – Вы хотите, чтобы мы стали такими же, как вы – полумёртвыми!

Мужчина посмотрел на неё спокойно. – Мы не мёртвые. Мы платим за то, чтобы жить. Разве это не делают все?

Старший кочевник шагнул вперёд, упёр копьё в землю. – Мы кочевники. Мы знаем цену жизни. Но лучше умереть свободным, чем жить рабом соли.

Слова его вызвали крики одобрения среди беглецов. Люди тянули руки к нему, будто искали в нём опору.

Но другие смотрели на Каэлена. На того, кто уже носил соль в груди. Их глаза были полны и страха, и надежды.

– Скажи нам, – закричала женщина. – Что делать? Ты вывел нас из стены, ты спас наших детей! Мы не можем решать без тебя!

Каэлен сжал кулаки. Соль в груди отзывалась сильнее, чем когда-либо. Она тянула его вниз, в глубину разлома. Ему казалось, что он уже стоит там, что тьма зовёт его по имени.

Лира схватила его за руку. Её глаза блестели от слёз. – Не слушай их. Не слушай соль. Мы должны идти своим путём.

– А если пути нет? – прошептал он.

Айн шагнула ближе, её лицо было жёстким. – Ты не обязан делать выбор за всех. Каждый сам решает, кем быть.

Старший хранитель на том берегу поднял руку. – Выбор – не твой. Выбор – их. Но ты уже сделал свой.

Слова его ударили, как камень. Люди повернулись к Каэлену. Их взгляды горели вопросами и мольбами.

Он понял: отказаться он не сможет. Соль уже была в нём.

И теперь вопрос был только один: поведёт ли он остальных туда, куда тянула она?

Толпа зашумела, словно её рассекли надвое. Одни тянули руки к Каэлену, другие отталкивались, стараясь держаться подальше. В их глазах отражался страх, но страх разный – одни боялись соли, другие – смерти без неё.

– Мы не дойдём без силы, – закричал мужчина, чьё лицо было иссечено морщинами и пылью. – Посмотрите на детей! Они умирают прямо на руках! Если соль может спасти их – пусть будет так!

– Соль не спасает! – возразила женщина, прижимая сына к груди. – Она делает из нас пустых! Разве вы не видели?!

Споры переросли в крики. Люди хватали друг друга за руки, тянули на свою сторону. Кто-то уже обнажал ножи, кто-то – палки. Пламя раздора разгоралось прямо у края бездны.

Айн бросилась вперёд. Её клинок блеснул, и она закричала так, что голоса стихли: – Кто поднимет оружие на соседа – я сама брошу его в разлом!

Мгновение – и вся толпа замерла. Только тяжёлое дыхание слышалось над гулом земли.

Старший кочевник выступил рядом с ней. Его голос был хриплым, но твёрдым: – Мы – кочевники знаем: дорога убивает тех, кто делится. Хотите погибнуть? Делитесь. Хотите дойти? Держитесь вместе.

Слова его остудили горячие головы, но ненадолго. Взгляды людей всё равно оставались настороженными. Разделение уже случилось – и каждый это чувствовал.

Каэлен шагнул вперёд. Он чувствовал соль внутри, её зов, её силу. Ему казалось, что гул разлома складывается в слова: «Они уже сломаны. Только ты можешь дать им выбор».

– Я не заставлю вас, – сказал он, и голос его эхом прокатился по равнине. – Никто не должен принимать соль силой. Но и отвергать тех, кто решит иначе, мы не можем.

Толпа зашумела вновь. Кто-то крикнул: «А если они станут пустыми?», другой: «А если ты сам станешь чудовищем?».

Лира схватила его за руку, её голос был резким: – Ты не должен идти туда. Если спустишься вниз – соль возьмёт тебя окончательно.

Каэлен посмотрел на неё. Его лицо было бледным, но твёрдым. – Может быть. Но если я не пойду – никто не узнает, что ждёт нас дальше.

Хранитель на том берегу поднял руки. – Выбор сделан. Те, кто готов, спустятся. Остальные останутся наверху. Но знайте: здесь, у сердца, никто не живёт долго без его воли.

Гул разлома усилился, и земля под ногами дрогнула. Толпа закричала, многие бросились хватать детей, кто-то упал на колени.

И в этом хаосе Каэлен понял: раскол неизбежен. Часть людей пойдёт за ним вниз. Часть останется – и, возможно, погибнет здесь, на краю.

Волнение в толпе нарастало, как буря. Люди кричали друг на друга, одни тянули руки к Каэлену, другие толкали его прочь. Дети плакали, женщины обнимали их, мужчины хватались за оружие, но не знали, на кого поднять его.

– Мы не станем рабами соли! – закричал один из беглецов, высокий, с обветренным лицом. – Пусть сердце заберёт нас, но мы умрём людьми!

– Ты умрёшь дураком! – рявкнул другой. – Я хочу, чтобы мои дети жили, а не лежали в пепле!

– Жить пустыми?! – выкрикнула женщина. – Это не жизнь, а проклятие!

Старший кочевник ударил копьём о землю, но гул разлома перекрыл его голос. Толпа качнулась, разделяясь всё явственнее.

Айн шагнула вперёд, клинок в её руке сверкнул. – Хватит! – крик её прорезал гул и крики. – Мы не резня! Мы – люди!

На миг воцарилась тишина. Но лишь на миг. Люди всё равно смотрели друг на друга, как на чужих.

Каэлен почувствовал, что соль внутри гудит сильнее. Она отзывалась на этот разлад, на страх и ярость. Ему казалось, что трещины под ногами расширяются именно от их споров.

Он поднял руки. – Послушайте! – его голос эхом ударил по скалам. – Я не поведу вас в цепях. Каждый решает сам. Но я должен идти вниз. Там ответ – для всех нас.

– Значит, ты уже выбрал, – хрипло сказала Айн.

– Да, – тихо ответил он.

Лира вцепилась в его руку, её глаза были полны слёз. – Если ты уйдёшь туда – соль не отпустит тебя.

– Я вернусь, – сказал он, но сам чувствовал: слова звучали слабее, чем хотелось.

Толпа зашумела вновь. Часть людей – измождённые, те, у кого не осталось сил бороться, – шагнули к нему. Другие – отвернулись, будто боялись даже смотреть.

Старший хранитель на другом берегу кивнул. – Так всегда бывает. Сердце не принимает всех сразу. Одни идут, другие остаются. Но помните: тех, кто остаётся, ждёт лишь тишина.

Земля содрогнулась, и в трещинах поднялся густой пар. Люди закричали, некоторые бросились назад, другие прижали детей и пошли за Каэленом, как за последней надеждой.

И вот колонна раскололась. Одни шли к краю разлома, к нему. Другие остались позади, с глазами полными отчаяния и ненависти.

Каэлен чувствовал: этот выбор уже нельзя было обратить.

Толпа дрожала, как потревоженное пламя. Те, кто выбрал идти с Каэленом, держались ближе друг к другу, сжимали руки детей и не смотрели на тех, кто остался позади. А те, кто решил не спускаться, стояли неподвижно, словно уже приросли к земле. В их взглядах было всё сразу: страх, зависть и ненависть.

Каэлен стоял у самого края разлома. Туман клубился внизу, и гул бил прямо в грудь. Соль внутри отзывалась так, будто это её сердце билось под ногами.

– Там есть дорога? – спросила Лира, её голос дрожал.

– Есть, – ответил хранитель на другом берегу. – Но не для всех.

Старший кочевник вышел вперёд. Его копьё блеснуло, и он посмотрел прямо в глаза Каэлену. – Я прожил жизнь в степях. Я знаю цену каждому выбору. Если ты идёшь вниз – я пойду с тобой. Но не ради соли, – он ткнул копьём в землю, – а ради тех, кто всё ещё держится за жизнь.

Айн стиснула зубы. Она переводила взгляд с толпы на Каэлена, сжимала рукоять меча так, что пальцы побелели. – Я ненавижу эту силу, – сказала она, и голос её был, как удар железа. – Но, если ты поведёшь их – я буду рядом. И если соль возьмёт тебя… – она подняла клинок, – я сделаю то, чего боятся другие.

Толпа загудела, но теперь уже не враждебно, а тише – будто слова Айны и кочевника дали им опору. Те, кто стоял ближе к Каэлену, начали готовиться к спуску: проверяли верёвки, связывали ткани в длинные полосы, чтобы держаться друг за друга.

Но на другой стороне люди, что отказались идти, зашептались. Один мужчина крикнул: – Вы предатели! Вы сами солью стали! Пусть разлом возьмёт вас всех!

За ним подхватили другие. Проклятия летели в спины уходящим, и матери закрывали уши детям.

Каэлен повернулся к ним. Его голос был усталым, но твёрдым: – Никто не предатель. Каждый сделал свой выбор. Пусть земля сама рассудит нас.

Эти слова только усилили разделение. Одни отвернулись, другие застонали, а третьи рухнули на колени в отчаянии.

Каэлен вдохнул глубже, и соль внутри откликнулась ровным ударом. Он шагнул ближе к краю и сказал: – Кто со мной – идёт сейчас. Остальные… останутся ждать свою тишину.

Туман внизу клубился гуще, и в его глубине что-то шевелилось. Гул усиливался, словно сам разлом слушал их решение.

Край разлома крошился под ногами. Каждый камень, что падал вниз, исчезал в тумане без звука, будто глубина была не пространством, а пастью. Люди теснились, их лица были бледными, руки дрожали.

Айн первой привязала к поясу связку верёвок и тряпья, проверила узел и без слов шагнула к краю. Её клинок был за спиной, глаза холодны. Она не смотрела вниз – только вперёд, на Каэлена.

– Если умрём, то умрём вместе, – сказала она.

Старший кочевник последовал за ней. Он вбил копьё в землю, сделал петлю и проверил, выдержит ли древко натяжение. – Копьё лучше любого костыля, – усмехнулся он мрачно. – Но вниз оно нас не удержит.

Люди один за другим начали спускаться. Верёвки скрипели, пальцы соскальзывали по камням. У некоторых не было сил даже держаться – тогда кочевники помогали, хватали их и тянули вниз вместе.

Каэлен и Лира остались одними из последних. Она смотрела на клубящийся туман, и её лицо было белее самой соли. – Каэлен… – её голос был едва слышен. – Там нет конца. Мы никогда не дойдём.

Он взял её за руку, прижал к губам. – Пока мы держимся друг за друга, у нас есть конец. Любой.

Она кивнула, и они вместе начали спуск.

Скалы были влажными от конденсата, туман лип к коже, словно живое покрывало. Дышать становилось всё труднее. На середине пути одна из женщин сорвалась – крик её разорвал гул, и тело исчезло в белесой бездне. Люди завопили, но никто не видел, куда она упала. Не было даже звука удара.

– Она растворилась… – прохрипел один из мужчин. – Даже смерти здесь нет!

Крик ужаса пронёсся по веренице спускающихся. Но вернуться уже никто не мог – слишком далеко зашли, слишком крепко держались друг за друга.

Каэлен чувствовал, как соль внутри него откликается на каждый вздох тумана. Ему казалось, что эта бездна жива, что она смотрит на них всеми своими трещинами и ждёт.

Он остановился на миг, глядя вниз. В глубине мерцал слабый свет – не огонь, не отражение, а пульсирующее сияние, будто дыхание сердца.

– Мы почти там, – сказал он, и голос его звучал неуверенно.

Лира прижалась к нему. – Почти там – это где? В сердце земли или в её могиле?

Каэлен не ответил. Внизу гул бил сильнее, и соль в его груди отвечала в унисон.

Верёвки натягивались, скрипели, пальцы стирались до крови. Каждый вдох был мучением – туман жёг горло, оседал на коже холодным инеем. Но шаг за шагом, хватка за хваткой люди спускались всё ниже, туда, где гул становился таким сильным, что заглушал собственные мысли.

Первым дна коснулся старший кочевник. Его сапоги скользнули по влажному камню, и он упал на колени, вонзив копьё в трещину, чтобы удержаться. Потом он поднял голову и замер.

– Здесь… жили, – сказал он хрипло.

Остальные один за другим достигали выступа. Под ногами был не просто камень. Поверхность разлома здесь была ровной, словно выдолбленной руками. На стенах виднелись следы – линии, похожие на резьбу, то ли древние руны, то ли трещины, но слишком ровные, чтобы быть случайностью.

Айн осмотрела ближайшую стену. – Это не природа, – сказала она. – Здесь кто-то был до нас.

Толпа замерла. Люди прижимали детей, боясь даже вдохнуть.

Каэлен спустился вместе с Лирой. Его ноги коснулись земли, и соль в груди откликнулась так резко, что он чуть не потерял равновесие. Здесь, у самого дна, её голос был громким, как никогда.

Он приложил ладонь к стене. Камень был тёплым, пульсирующим. И в этих ударах он слышал слова без слов.

– Здесь сердце ближе всего, – прошептал он.

Лира вцепилась в его руку. – Оно живое?

– Оно говорит, – ответил он.

Старший кочевник нахмурился, но промолчал. Он осматривал стены, трогал резьбу. – Это не просто трещины. Это метки. Кто-то жил здесь. Кто-то оставил следы, чтобы мы нашли их.

Айн провела клинком по линии на стене. Металл отозвался резким звоном, и в трещине вспыхнул слабый свет – белый, как соль. Люди вскрикнули, отпрянули.

– Она дышит сквозь камень, – сказала она, отводя клинок. – Земля… или то, что в ней.

Внизу раздался странный звук – будто шаги. Толпа напряглась. Из тумана показались силуэты. Они двигались медленно, но уверенно, и свет белых глаз был виден ещё до того, как стали различимы лица.

– Пустые, – прошептал кто-то.

Но Каэлен почувствовал: это были не пустые. В их телах была соль, но не мёртвая. Они были чем-то иным.

– Они… ждут нас, – сказал он.

И гул сердца в ответ ударил сильнее, подтверждая его слова.

Фигуры вышли из тумана шаг за шагом. Их лица были серыми, покрытыми трещинами, словно камень, но глаза горели мягким белым светом – не пустым, а живым, внимательным. Одежды их напоминали одеяния кочевников, но сотканные не из шерсти и кожи, а из волокон соли, переливавшихся в свете.

Толпа сбилась в кучу, женщины зажали рты детям, мужчины выхватывали оружие, но не решались поднять его.

Айн шагнула вперёд, клинок блеснул в её руке. – Кто вы? – её голос дрогнул, но она заставила его звучать твёрдо. – Говорите, или я приму вас за врагов.

Один из существ остановился ближе других. Его тело было высоким, плечистым, но движения плавными, как у воды. Когда он заговорил, слова эхом прокатились по камням, будто их произносил сам разлом: – Мы – те, кто остался у сердца. Мы – хранители, забытые людьми.

Старший кочевник нахмурился, опираясь на копьё. – Ложь. Хранители умерли вместе с нашими степями.

– Нет, – ответило существо. – Мы отдали всё, чтобы сердце продолжало биться. Мы не живы и не мертвы. Мы – соль и плоть вместе.

Люди загудели. В их глазах читался ужас: они понимали, что перед ними не пустые, но и не люди.

Каэлен чувствовал, как соль в груди отозвалась знакомым ритмом, словно приветствуя этих существ. Он сделал шаг вперёд, и их глаза устремились к нему.

– Ты несёшь её в себе, – сказал хранитель. – Ты слышишь её, как слышим мы. Потому ты здесь.

Каэлен сжал кулаки. Он не хотел этих слов, но они были правдой.

Лира шагнула к нему, в её глазах был страх. – Не слушай их. Это ловушка. Они хотят, чтобы ты стал таким же, как они.

Айн подняла клинок выше. – Если они попытаются забрать тебя – я не дам.

Существо наклонило голову, словно прислушиваясь к их словам, и произнесло: – Мы не пришли забрать. Мы пришли показать. Сердце не будет ждать вечно. Если вы хотите понять его, идти дальше должны только те, кто готов отдать больше, чем взял.

Эти слова повисли над толпой, как приговор. Люди переглядывались, кто-то плакал, кто-то шептал молитвы.

Каэлен понял: испытание только начиналось.

Хранители разом повернулись и двинулись в глубь трещины. Их шаги были медленными, размеренными, но каждый звук отзывался эхом в камне, будто весь разлом слушал и отвечал.

Толпа замялась. Никто не спешил идти за ними, и только гул в груди Каэлена толкал его вперёд. Он сделал первый шаг – и люди потянулись следом, как тени.

Дорога вела по узкому проходу, стены которого светились тонкими линиями. Эти линии шли вглубь, уходили под ноги, и казалось, что они пульсируют – так же, как сердце в груди.

– Это не трещины, – сказала Айн, проведя рукой по стене. – Это вены.

Старший кочевник кивнул, его взгляд был тяжёлым. – Сердцеверия тянется сюда. Оно всё ещё живо.

Хранитель обернулся, его глаза светились ярче. – Оно не живо, как вы понимаете жизнь. Оно дышит. Оно ждёт.

Люди зашептались. Одни молились, другие прикрывали уши, будто боялись услышать то же, что и Каэлен.

Лира шагала рядом с ним, её рука дрожала в его ладони. – Ты тоже это чувствуешь?

– Да, – ответил он. – Оно говорит.

– Что оно говорит? – её голос был шёпотом.

Каэлен замолчал. Соль внутри пела громко, но её песня не имела слов. Это было больше похоже на зов – зов, от которого невозможно укрыться.

Вскоре они вышли в широкую пещеру. Потолок терялся в тумане, стены светились белыми жилами, а в центре стоял каменный круг, покрытый теми же линиями, что шли по трещинам.

Хранители остановились у круга. – Здесь место жертвы, – сказал старший из них. – Здесь сердце принимает тех, кто готов связать себя с ним.

– Жертвы? – голос женщины из толпы сорвался в истерический смех. – Вы хотите, чтобы мы умерли здесь?

– Нет, – ответил хранитель. – Жертва – не смерть. Жертва – отдача. Каждый, кто встанет в круг, отдаёт часть себя. Часть памяти, часть голоса, часть тела. Сердце само решает, что взять.

Толпа завыла. Люди обнимали детей, падали на колени, кричали, что это безумие.

Айн шагнула вперёд, лицо её было каменным. – Вот зачем вы остались. Вы всё время отдавали себя, пока не стали такими.

Хранитель кивнул. – Такова цена. Без неё сердце поглотило бы весь мир.

И все взгляды обратились на Каэлена. Он чувствовал: соль внутри пела всё громче, требуя его шага вперёд.

Тишина в пещере давила сильнее гула. Люди теснились у стен, пряча глаза, словно сама мысль о круге могла лишить их сил. Крики смолкли, остались только всхлипы детей и сиплое дыхание взрослых.

Каэлен стоял напротив каменного круга. Белые линии на его поверхности пульсировали в унисон с ударами соли в его груди. Ему казалось, что сердце земли дышит вместе с ним, и каждый вздох зовёт сделать шаг внутрь.

– Нет, – сказала Лира, обхватывая его руку обеими ладонями. Её голос дрожал, но в нём было упрямство. – Ты не пойдёшь туда. Ты уже отдал слишком много.

Айн шагнула рядом, клинок в её руке поблёскивал в свете жил. – Она права. Если сердце хочет тебя – оно сожрёт всё. Тогда мы останемся без проводника.

Старший кочевник нахмурился. Его голос был хриплым, но ровным: – Но кто-то должен сделать первый шаг. Без жертвы дальше дороги нет.

– Пусть сердце само погибает! – выкрикнул мужчина из беглецов. – Мы не станем отдавать ему себя! Лучше вернуться!

Толпа загудела. Одни поддержали его, другие кричали, что без Каэлена им не выжить. Спор вспыхнул снова, готовый перерасти в драку.

Каэлен поднял руку. Его голос перекрыл шум: – Тише.

Все обернулись к нему. Он стоял прямо, хотя ноги дрожали. Свет жил отражался в его глазах, делая их нереально яркими.

– Я не могу заставить вас, – сказал он. – Но я должен знать, что там, за этим кругом.

– Ты погибнешь! – крикнула Лира, её глаза блестели от слёз. – Каэлен, прошу тебя, не делай этого!

Он повернулся к ней, прикоснулся к её щеке. – Если я не сделаю – мы останемся здесь. И погибнем все.

Её руки дрожали, но она не отпустила его. – Тогда я пойду с тобой.

– Нет, – ответил он тихо. – Сердце возьмёт только одного.

Он сделал шаг вперёд. Соль в груди загудела так, что дыхание перехватило. Хранители склонили головы, их глаза вспыхнули ярче.

Каэлен ступил на камень. Линии под ногами ожили, засветились, и круг засиял белым светом.

Толпа закричала. Кто-то упал на колени, кто-то пытался оттащить детей подальше. Айн рванулась вперёд, но старший кочевник схватил её за плечо. – Поздно. Сердце уже выбрало.

Свет поднялся стеной, окутывая Каэлена. Он закрыл глаза и услышал голос – не чужой, не свой, а тот самый, что гудел в его груди всё это время.

«Ты пришёл. Теперь отдай.»

Свет окружил Каэлена, и пещера исчезла. Не стало ни людей, ни Лиры, ни кочевников – только белая бездна, наполненная пульсирующим звуком. Каждый удар отзывался в его груди, ломая дыхание, и соль внутри горела так ярко, что он чувствовал, будто тело вот-вот рассыплется.

«Ты пришёл. Теперь отдай.» – голос звучал без слов, прямо в крови, в костях.

– Что отдать? – прошептал он. – Скажи!

Ответ пришёл ударом, болью. В голове вспыхнули воспоминания: лица родителей, смех детей в деревне, запах трав и дым очага. Всё это дрогнуло, потускнело, словно кто-то пытался вырвать его прошлое из самого сердца.

«Память.»

Каэлен заскрежетал зубами. Воспоминания дрожали, отрывались, будто листья от ветра. Он видел, как образы деревни блекнут, как лица исчезают, как голоса становятся глухим шумом.

– Нет! – его крик разорвал тишину. – Это моё!

Соль в груди завыла, сопротивляясь вместе с ним. Он чувствовал, как сердце земли тянет, жадно втягивает в себя всё, что делало его человеком.

И тут голос изменился. Он стал мягче, почти соблазнительным:

«Отдай – и получишь силу. Ты поведёшь их дальше. Ты спасёшь их. Но твоё прошлое станет моим.»

Слёзы текли по его лицу. Он понимал: если отдаст память, то уже никогда не вспомнит тех, кого любил, не вспомнит, ради чего идёт. Но если удержит – то, может быть, погибнут все.

– Каэлен! – сквозь белый свет прорвался голос Лиры. Её крик, отчаянный, полный боли, прорезал тьму. – Держись!

Свет дрогнул. Сердце колебалось. Оно требовало жертву, но Каэлен понял: он не обязан отдать всё.

Он собрал остатки воли, сжал кулаки. – Я отдам часть. Но не всё. Ты не заберёшь мою душу.

Гул усилился, и боль ударила сильнее. Воспоминания всё равно вырывались – кусками. Он терял обрывки: смех сестры, запах летних трав, голос старого учителя. Всё это уходило в белый свет.

Но самые яркие образы – лицо Лиры, прикосновение её рук, её крик сейчас – он удержал.

Свет рванулся вверх и погас.

Каэлен рухнул на колени, задыхаясь. Пещера вернулась. Люди стояли у стен, смотрели на него, кто с ужасом, кто с надеждой. Лира бросилась к нему, схватила за плечи.

– Ты жив! – её глаза сияли. – Ты жив…

Он посмотрел на неё. В глазах его ещё светилось белое сияние. – Я жив. Но часть… ушла.

Айн подошла ближе, её лицо было мрачным. – Что ты отдал?

Каэлен закрыл глаза. Внутри зияла пустота. – Память. Часть себя.

Хранители склонили головы. Их голоса прозвучали в унисон: – Теперь ты связан с сердцем. Теперь дорога откроется.

Каэлен сидел на холодном камне, тяжело дыша. Лира держала его за руки, шептала его имя, будто боялась, что он уйдёт в тишину, как та женщина, что сорвалась в бездну. Но он оставался здесь – живой, хоть и опустошённый.

Свет жил на стенах пещеры усилился. Белые линии пульсировали быстрее, будто сердце радовалось его жертве. Гул превратился в ритм, а ритм – в узор. Камни дрожали, и на их поверхности начали проявляться новые линии, складываясь в формы.

Люди зашептались, кто-то упал на колени. Дети плакали, женщины обнимали их. Никто не мог отвести глаз от того, что рождалось в камне.

Перед глазами Каэлена вспыхнули образы. Они были слишком яркими, слишком живыми, словно он оказался в самом сердце сна. Он видел города Империи – башни, опоясанные рунами, и гигантские механизмы, тянущие энергию из земли. Но эти башни рушились, одна за другой, и на их месте поднимались белые пустоши.

Он видел кочевников степей – они сражались с пустыми, пели свои песни у костров, но костры гасли в холодном ветре, и степь превращалась в серое море.

Он видел друидов Сердцеверия – они стояли перед древом, которое больше не шептало. Его корни были белыми, листья сухими, а ветви ломались одна за другой.

И среди всего этого он видел себя. Его фигура была на каждом образе – в башнях, в степях, у древа. Иногда он стоял с копьём, иногда с пустыми глазами, иногда – с руками, полными света.

– Это будущее? – прохрипел он.

Голос внутри, тот самый, что требовал жертву, ответил эхом: «Это возможное. Это плата. Это твой выбор.»

Каэлен зажал виски руками, его тело дрожало. – Я не могу… Я не должен решать за всех…

Но сердце продолжало показывать. Люди вокруг видели лишь свет на камнях, а он видел мир, который рушился и складывался вновь.

Лира прижала его голову к груди, её голос звучал тихо, но твёрдо: – Ты не один. Не позволяй ему забрать тебя.

Айн стояла рядом, лицо её было мрачным. – Говори, – потребовала она. – Что оно тебе показало?

Каэлен поднял взгляд. Его глаза всё ещё светились белым. – Оно показало… что мир умирает. И что конец будет там, куда мы идём.

Старший кочевник шагнул вперёд, его копьё дрожало в руке. – Значит, путь верный. Значит, мы идём туда, где решится всё.

Толпа загудела. В их глазах был страх, но теперь и надежда. Даже проклятие сердца они воспринимали как дорогу.

Каэлен сжал руку Лиры. Он чувствовал: часть его души уже осталась здесь, в камне. Но дорога звала дальше.

Свет на стенах дрогнул и стал собираться в одну линию. Она медленно ползла вниз, вдоль камня, и открывала трещину там, где раньше была лишь гладкая стена. Камень разошёлся с глухим стоном, и в глубине открылся проход. Из него повеяло холодом и запахом соли, таким сильным, что люди закрыли лица руками.

Хранители сделали шаг вперёд. Их глаза горели ярче, чем прежде. Старший из них произнёс: – Сердце приняло твою жертву. Теперь путь открыт. Но дальше дорога не для всех.

Толпа зашумела, люди начали кричать: – Мы не можем остаться здесь! – Вы хотите бросить нас в этой яме?! – Если вы оставите нас, мы умрём!

Айн подняла клинок, но Каэлен вскинул руку, остановив её. Его голос прозвучал твёрдо, хотя внутри всё дрожало: – Тише!

Шум стих. Люди ждали его слов, одни с надеждой, другие – с отчаянием.

– Я не знаю, куда ведёт этот путь, – сказал он. – Но знаю одно: мы не можем идти все. Те, кто слишком слаб, останутся здесь. Я… – он запнулся, тяжело сглотнул, – я отдал часть себя, чтобы открыть дорогу. Если кто-то решится, сердце примет и его. Но цена будет всегда.

Крики поднялись снова. Женщины рыдали, мужчины спорили. Одни кричали, что готовы на всё ради детей, другие – что лучше умереть здесь, чем потерять себя.

Лира держала его за руку, её пальцы дрожали. – Ты не можешь заставить их. Это не твоя вина, если они не пойдут.

Айн шагнула ближе. Её лицо было каменным. – Но они будут винить его. Всегда.

Старший кочевник ударил копьём о камень. – Мы слишком далеко зашли. Назад дороги нет. Вперёд – единственный путь. Кто трусит, останется.

Хранители стояли молча, их глаза были прикованы к Каэлену. Он чувствовал, что они ждали – не толпы, а именно его решения.

Он глубоко вдохнул и сказал: – Я поведу тех, кто готов. Остальные… останутся ждать свою тишину.

Толпа зашумела вновь. Половина людей бросилась к нему, сжимая руки детей, другая половина отпрянула, как от пропасти. Слёзы, крики, проклятия – всё смешалось в один гул.

И в этом гуле сердце билось всё громче, всё сильнее.

Проход был узким, стены сходились так тесно, что люди шли бок о бок, касаясь плечами камня. Белые жилы светились, пульсировали, и казалось, что они дышат вместе с каждым шагом. Воздух становился гуще, тяжелее, и у многих начиналась тошнота.

Каэлен шёл впереди. Его дыхание сбивалось, но соль внутри вела его, будто знала дорогу. Каждое биение сердца совпадало с пульсом камня.

Позади слышались всхлипы и крики тех, кто остался. Их голоса эхом разносились по разлому, превращаясь в жалобный вой. Кто-то проклинал его имя, кто-то молил вернуться. Эти крики резали слух, но идти назад никто не решился.

Лира шла рядом. Она крепко держала его за руку и не отводила взгляда от светящихся стен. – Они ненавидят тебя, – прошептала она. – Даже те, кто идёт за тобой.

– Я знаю, – ответил он. – Но они всё равно идут.

Айн двигалась чуть позади. Её клинок был обнажён, глаза настороженно скользили по жилам. – Если соль решит взять кого-то ещё, я буду готова, – сказала она глухо.

Старший кочевник лишь хмыкнул. – Пусть берёт меня первым. Я прожил свою жизнь. Но детей я не отдам.

Дорога тянулась всё глубже. Иногда стены дрожали, и с потолка сыпался мелкий камень. Люди вздрагивали, прижимали детей к себе. Но дальше они всё равно шли.

Наконец коридор открылся в новый зал. Он был больше прежнего – стены уходили ввысь, а в центре, среди трещин, бил источник. Но это не была вода. Из земли поднималась густая соляная пена, светящаяся мягким белым светом. Она шипела и переливалась, как будто в ней кипела сама жизнь.

Люди ахнули. Некоторые упали на колени, кто-то потянул руки к сиянию.

– Это… сердце? – прошептал один из беглецов.

Хранители вышли вперёд. Их глаза сияли ярче, чем когда-либо. – Это – дыхание, – сказали они в унисон. – Источник, что питает землю.

Каэлен чувствовал, как соль внутри откликалась, как будто эта пена звала его по имени. В груди росло давление, и он едва удерживался, чтобы не шагнуть вперёд.

– Она хочет тебя, – прошептала Лира, обняв его за плечи. – Не подходи!

Айн подняла клинок, словно готовилась отрубить ему ноги, если он сделает шаг. – Держись, Каэлен. Или я остановлю тебя.

Но соль внутри шептала другое: «Иди. Без тебя они не пройдут.»

Толпа сгрудилась вокруг источника, глаза горели, как у голодных зверей. Свет пены отражался в зрачках, и казалось, что люди забыли о страхе. Жажда – не воды, не еды, а самой силы – тянула их ближе.

– Она чистая… – прошептал мужчина, сжимая руки. – Она спасёт нас.

– Не трогай! – резко бросила Айн, выставив клинок. – Вы не знаете, что это.

Но её слова были как ветер. Мужчина шагнул вперёд, колени дрожали, глаза сверкали. Он протянул ладонь и коснулся пены.

Сначала все замерли. Белая масса словно облизнула его пальцы. Мужчина выдохнул с облегчением. – Тёплая… она живая… она принимает меня…

А потом его крик разорвал зал.

Пена прилипла к его руке, как огонь. Мужчина дёрнулся, пытаясь оторваться, но масса поднималась выше, обволакивая предплечье, плечо. Кожа шипела, темнела, и по телу расползались белые трещины, словно он сам становился камнем.

– Помогите! – заорал он, и голос его сорвался на визг.

Люди закричали. Кто-то бросился назад, кто-то – к нему, но Айн преградила путь. – Стойте! Ему не помочь!

Мужчина падал на колени, глаза его залились белым светом. Последний крик сорвался с его губ – и оборвался. Тело застыло, превратилось в каменную статую с поднятой рукой, будто он пытался удержать жизнь. Пена медленно отступила, оставив его в этом положении навеки.

Толпа завизжала, дети рыдали, женщины падали на землю. Кто-то кричал: – Это проклятие! Это ловушка! Мы все погибнем!

Хранители стояли неподвижно. Их лица оставались бесстрастными, но глаза горели ярче. Старший произнёс: – Сердце берёт только тех, кто готов. Он пришёл с жадностью, и жадность его убила.

Каэлен стоял в стороне, но соль внутри гудела, как в тот миг, когда он ступил в круг. Он понял: источник звал именно его. Ему одному позволено коснуться – или… потребовано.

Лира вцепилась в его руку, дрожала всем телом. – Не смей! Ты видел, что оно сделало с ним. Оно сделает то же с тобой!

Каэлен посмотрел на неё. Внутри всё металось: страх, боль, зов. Он чувствовал, что источник не просто убивал. Он выбирал.

– Если я не попробую, – сказал он тихо, – мы не узнаем, зачем сердце нас позвало.

Айн шагнула ближе, клинок её был направлен прямо на него. – Я поклялась остановить тебя, если соль начнёт жрать твою душу. Помни об этом, Каэлен.

Старший кочевник вздохнул, тяжело, как старый дуб. – Но без тебя мы не пройдём. Такова правда.

Толпа молчала, глядя только на него. В их глазах было всё: страх, мольба, ненависть и надежда.

И Каэлен понял: он снова должен сделать выбор, который изменит всех.

Каэлен медленно приблизился к источнику. Толпа расступилась, как вода под камнем. Никто не осмелился протянуть руку, остановить его – все понимали: шагнуть мог только он.

Белая пена переливалась, шипела, и в её звуке было что-то живое. Она тянулась к нему, будто ждала прикосновения. Соль в груди отзывалась так сильно, что дыхание сбивалось.

– Каэлен, – голос Лиры сорвался в шёпот. Она держала его за руку, но он осторожно освободился. – Не оставляй меня…

Он посмотрел на неё. В её глазах было отчаяние, но и сила – та, что держала его живым с самого начала пути. Он коснулся её лица ладонью. – Я вернусь. Я должен вернуться.

Она покачала головой, но не удержала его.

Каэлен опустился на колени у самого края. Тепло пены окатило его лицо, дыхание стало тяжёлым. Он протянул руку и коснулся.

Сначала – тишина. Ни боли, ни страха. Лишь мягкость, словно он опустил ладонь в живую ткань. Пена обвила пальцы, скользнула выше, и тогда в его голове раздался тот самый голос.

«Ты снова пришёл. Но часть памяти – не всё. Теперь отдай больше.»

Каэлен зажал зубы. – Что ты хочешь?

«Жизнь. Не твоя – чужая. Отдай их через себя, и дорога продолжится.»

Его глаза расширились. Он понял: сердце требовало жертвы не только от него. Оно требовало чужой крови.

– Нет… – прошептал он. – Нет, я не стану этим.

Свет в пене вспыхнул ярче. Соль в груди завыла, вырываясь наружу, и он застонал, падая на землю. Образы захлестнули его – беглецы, стоящие за спиной, их лица, их судьбы. Он видел, кого можно отдать: стариков, больных, детей. Сердце показывало их всех, как цифры в счёте.

«Отдай. Или все умрут. Выбери.»

– Я не убийца! – его крик разорвал тишину зала.

Люди отпрянули. Свет от пены вырывался всё выше, окутывая его, и они видели, как его лицо искажается болью.

Айн шагнула ближе, клинок в руке. – Что оно требует?

Каэлен поднял взгляд, глаза его светились белым. – Оно хочет… чтобы я отдал кого-то из вас.

Крики прокатились по залу. Люди бросились назад, кто-то кричал проклятия, кто-то плакал.

Лира закрыла рот руками. Её глаза наполнились слезами. – Оно… хочет крови…

Старший кочевник мрачно сжал копьё. – И что ты сделаешь, парень?

Каэлен упал на колени, стиснув голову руками. Голос внутри всё ещё требовал: «Отдай. Выбери. Или все погибнут.»

Но в его сердце билось другое: он не мог решать, кто достоин жить, а кто умереть.

– Я не отдам никого! – выкрикнул он. – Если нужна жертва – возьми меня!

Свет взорвался, и зал содрогнулся.

Свет взметнулся, ударив в своды пещеры, и гул превратился в вой, от которого заложило уши. Люди закрыли лица руками, дети кричали, женщины прижимали их к груди. Белая пена хлынула вверх и обвила Каэлена, словно руки гиганта.

Он закричал, но не от боли – от того, что видел. Перед глазами пронеслись образы, вырванные прямо из его души. Вот он ребёнком бежит по лугу, вот мать кладёт ему руку на плечо, вот огонь пожирает деревню, и запах дыма смешивается с солью. Всё это мелькало и гасло, словно страницы книги, что сжигают на костре.

«Ты не отдаёшь их. Ты отдаёшь себя.» – голос сердца был тяжёлым, как камень.

Каэлен чувствовал, как годы уходят из его тела. Сила покидала мышцы, дыхание становилось хриплым. Его лицо бледнело, кожа покрывалась мелкими морщинами, волосы на висках тронула седина.

– Каэлен! – крик Лиры прорвал вой. Она бросилась к нему, но Айн схватила её за руку, удержала.

– Не смей! – рявкнула она. – Если вмешаешься – сердце убьёт вас обоих!

Лира билась, вырывалась, слёзы текли по щекам. – Он умрёт! Отпусти меня!

Но Айн не отпустила. Её глаза тоже были полны боли, но клинок в руке оставался твёрдым. – Он сам сделал выбор.

Старший кочевник шагнул ближе к источнику. Его лицо было мрачным, но спокойным. – Если он отдаёт себя, пусть будет так. Но сердце должно насытиться. Иначе мы все умрём здесь.

Каэлен рухнул на колени. Его тело дрожало, пальцы сжимали камень так, что ногти ломались. В груди гул соли и сердца слился в единый ритм. Он чувствовал, как что-то вырывается из него, как сама жизнь уходит через ладонь в белую пену.

И тогда он понял: это не просто жертва. Это связь. Сердце забирало его силу, но взамен открывало себя.

Перед ним возник новый образ – огромная тень, похожая на корни, что тянулись во все стороны под землёй. Они опутывали весь мир, и в каждом корне билась соль. Там, где её было слишком много, земля превращалась в пустыню. Там, где её не хватало, – всё умирало.

«Я – дыхание. Я – соль. Я – жизнь и смерть. И я умираю.»

Каэлен застонал. Голос разрывал его изнутри, но вместе с тем он чувствовал, что понимает больше, чем когда-либо.

Люди смотрели на него с ужасом. Для них он был уже не человеком – свет вокруг него делал его похожим на одного из хранителей.

Лира рыдала, вырываясь из рук Айны. – Вернись, Каэлен! Вернись!

И в этот миг свет погас.

Каэлен упал вперёд, тяжело дыша. Его волосы были наполовину седыми, лицо – исхудавшим, но глаза всё ещё горели. Он был жив.

Он поднял голову и хрипло сказал: – Я не отдал никого. Только себя.

Хранители склонили головы, их голоса прозвучали в унисон: – Сердце приняло твою жертву. Путь открыт дальше.

Долгое время в зале стояла тишина. Только дыхание людей и далёкий пульс жил в камне нарушали её. Все смотрели на Каэлена – кто с ужасом, кто с надеждой, кто с отчаянием.

Он поднялся медленно, опираясь на руку Лиры. Она поддержала его, но он чувствовал, что ноги едва держат. Соль в груди больше не была гулом – она стала частью его дыхания. Каждый вздох отдавался в камнях, и камни отвечали ему.

Айн смотрела на него холодно, но в её глазах мелькала боль. – Ты изменился, – сказала она глухо. – Теперь ты не просто человек.

– Я и не хотел, – ответил он, голос дрожал, но был твёрдым. – Но сердце не оставило выбора.

Старший кочевник подошёл ближе, вбил копьё в камень рядом с источником. – Ты сделал то, чего не смог бы никто из нас. Ты отдал себя, а не других. Для степей это достойный поступок.

Люди шептались. Одни падали на колени, словно перед святым, другие отводили глаза, боясь смотреть прямо. Для них Каэлен теперь был не только проводником, но и чем-то большим, страшным.

Лира крепко держала его руку. – Ты всё ещё мой. Ты слышишь? Всё ещё мой. – Она смотрела на него так, будто этим взглядом пыталась удержать его человечность.

Он кивнул, и уголки его губ дрогнули в слабой улыбке. – Пока я помню тебя – я человек.

Хранители двинулись к открытому проходу. Их шаги эхом отдавались в камне. Старший из них сказал: – Сердце приняло жертву. Но оно будет требовать ещё. Каждый шаг глубже – это цена. Ты должен быть готов, носитель.

Слово ударило, как камень. Носитель. Теперь они видели в нём не просто путника, а того, кто несёт соль для всего мира.

Айн стиснула зубы. – Если сердце решит поглотить его полностью, я не позволю.

– Если ты остановишь его, – мрачно сказал старший кочевник, – мы все умрём.

Толпа снова зашумела. Но в этом шуме уже не было прежнего страха – была покорность. Люди понимали: их дорога теперь зависит от одного. От него.

Каэлен поднял голову и сказал: – Я не хочу быть вашим вождём. Я хочу только дойти до конца. Но если вы пойдёте со мной, знайте: я не отдам вас. Никого.

Слова его эхом прокатились по залу, и в них была сила – не соли, а человека, который всё ещё держал своё «я».

И люди двинулись за ним в новый проход, туда, где сердце дышало сильнее.

Проход становился всё уже и длиннее. Камни сверкали белыми прожилками, их свет был холодным, но достаточным, чтобы идти без факелов. Дорога уходила вниз, и каждый шаг отзывался в груди гулом. Люди шли молча – слишком усталые, слишком напуганные.

Каэлен чувствовал: соль внутри больше не просто звенела – она слушала. Он уловил её внимание, как если бы кто-то шагал рядом, невидимый, и дышал ему в затылок.

– Мы не одни, – сказал он тихо.

Айн повернулась. – Ты про хранителей?

Он покачал головой. – Нет. Другие. Те, кто был до нас.

Старший кочевник нахмурился, но промолчал. Лира сжала руку Каэлена, её пальцы дрожали. – Тогда не оборачивайся. Если мы начнём видеть их, все сойдут с ума.

Их шаги эхом отдавались в коридоре. Но вскоре к этому эху присоединились другие звуки. Сначала – лёгкие, как скрежет когтей по камню. Потом – явные шаги.

Толпа остановилась. Дети зарыдали, женщины закрыли им глаза.

Из тумана впереди показались силуэты. Они шли медленно, но прямо по направлению к ним. Сначала казалось, что это люди. Их тела были целы, они двигались без спотыканий. Но когда они приблизились, стало видно глаза – пустые, белые, светящиеся.

– Пустые… – прошептал кто-то.

Но нет. В их движении было что-то иное. Не безумная судорога, не сломанная походка. Они шли ровно, словно знали дорогу.

Один из них остановился, и голос раздался прямо из его груди, как эхо сердца: – Мы были, как вы. Мы дошли до дыхания. Но сердце не приняло нас.

Толпа завизжала. Люди бросились назад, сжимая детей. Кто-то упал, кто-то схватился за стены.

Айн выхватила клинок. – Назад! Это ловушка!

Старший кочевник встал рядом, копьё дрожало в его руках. – Это не пустые. Это… остатки.

Фигуры двинулись ближе. Их лица были выжжены солью, но черты ещё угадывались. В глазах – свет, но без мысли. Их тела двигались как живые, но в них не было души.

Каэлен шагнул вперёд. Соль в груди откликнулась, и фигуры замерли. – Они слышат меня, – сказал он. – Они связаны с сердцем, как и я.

– Тогда прикажи им уйти! – выкрикнула Лира.

Каэлен сжал кулаки. Голос внутри шептал: «Они не враги. Они – предупреждение.»

Он поднял руку. – Мы идём дальше. Не вставайте на пути.

Фигуры замерли. Несколько мгновений тянулись, как вечность. А потом они отступили, растворяясь в тумане.

Толпа рухнула на землю, плакала, молилась, крестилась. Айн сжала клинок так, что костяшки побелели. – Если они вернутся – я перережу их всех. Даже если ты остановишь меня.

Каэлен молчал. В груди соль всё ещё отзывалась – но не гулом. Теперь это был тихий шёпот, и он понимал: это было только начало.

Дорога вела всё глубже. Воздух становился вязким, тяжёлым, словно его можно было резать ножом. Люди шли молча, и даже дети больше не плакали – слишком устали, слишком были подавлены.

Каэлен чувствовал каждый их шаг так, будто соль внутри связывала его с ними. Сердце земли дышало всё громче, и в этом дыхании были и обещание, и угроза.

Проход расширился, и впереди показался свет – не мягкое свечение жил, а жёсткий белый блеск, будто изнутри светили кристаллы.

Когда они вошли в зал, многие ахнули и зажали рты руками.

Стены и своды были сложены не камнем. Они состояли из костей. Тысячи, десятки тысяч костей, сросшихся с солью в единое целое. Черепа смотрели пустыми глазницами, ребра торчали из стен, пальцы тянулись в пространство, будто пытаясь ухватить тех, кто прошёл мимо. Белая соль сцементировала их так плотно, что кости стали частью самого разлома.

Крики ужаса пронеслись по толпе. Люди падали на колени, закрывали глаза детям, кто-то завопил: – Это конец! Это могила! Мы идём в пасть смерти!

Айн крепче сжала клинок. Её лицо оставалось твёрдым, но губы побелели. – Это те, кто пришёл до нас, – сказала она. – Те, кого сердце не приняло.

Старший кочевник посмотрел на стены, его взгляд был мрачным. – Вот цена дороги. Они все верили, что дойдут. Но соль взяла их.

Лира вцепилась в руку Каэлена, и её пальцы дрожали. – Скажи, что нас не ждёт то же самое… Скажи, что это не мы.

Каэлен смотрел на стены и чувствовал, как соль в груди отзывается эхом. Голос шептал ему прямо в кровь: «Они отдали слишком мало. Они не были готовы. Ты – другой.»

Он не ответил. Не мог.

Люди теснились друг к другу, многие рыдали. И тогда из глубины зала донёсся звук – шорох, словно кости двигались. Толпа завизжала, кто-то упал в обморок.

Из стены отделилась фигура. Сначала – руки, потом голова, потом всё тело. Это был человек, или то, что от него осталось. Его кожа была белой, потрескавшейся, глаза – пустыми, а движения – медленными, но живыми. За ним пошёл другой, третий.

Стены оживали.

– Назад! – крикнула Айн, поднимая клинок.

Но проход за ними начал сжиматься – соль и кости срастались, перекрывая дорогу. Бежать было некуда.

Каэлен шагнул вперёд. Соль внутри его пела громко, как буря. Он поднял руку и сказал: – Я слышу вас. Но я не стану вами.

Фигуры замерли. Их пустые глаза уставились на него, и в этом взгляде было и страдание, и просьба, и ненависть.

Гул сердца ударил сильнее. Кости в стенах заскрипели, и зал наполнился звуком, будто тысячи голосов говорили разом.

Крики оглушили зал. Люди бросились друг к другу, прижимая детей, закрывая их глазами ладонями. Ожившие фигуры медленно тянулись вперёд, их суставы скрипели, будто сами кости сопротивлялись движению.

Айн ринулась вперёд. Её клинок вспыхнул в свете жил, и первый удар рассёк грудь одной из фигур. Вместо крови разлетелись осколки соли, ударившие по лицу. Фигура пошатнулась, но не упала – шагнула снова.

– Они не умирают! – выкрикнула она, отступая.

Старший кочевник вонзил копьё в грудь другому. Треск разнёсся по залу, но и он продолжал двигаться, словно сама соль держала его кости.

Толпа завизжала. Кто-то пытался прорваться назад, но проход уже полностью сросся костями.

Каэлен стоял в центре, соль в его груди билась так, что грудная клетка отзывалась болью. Он слышал их голоса – хриплые, разорванные, но не чужие.

«Останься с нами… Мы пытались… Мы не смогли…»

Он закрыл глаза, зажал виски руками. – Вы… пленники. Не враги.

Гул усилился. Кости вокруг треснули, и фигуры двинулись быстрее. Теперь их было десятки, и они окружали колонну.

Айн крикнула: – Делай что-то, Каэлен, или мы погибнем!

Лира бросилась к нему, схватила за плечи. – Ты слышишь их! Ты можешь остановить их!

Он поднял руки. Соль внутри взорвалась белым светом. Из его груди вырвался поток сияния, ударивший в оживших. На миг весь зал ослеп.

Фигуры замерли. Их глаза вспыхнули, и в них появилась искра – не жизни, но памяти. Они стояли, дрожали, будто боролись сами с собой.

– Я не враг вам! – крикнул Каэлен. – Я не позволю сердцу сделать из нас то же самое!

Гул сотряс зал. Фигуры вскрикнули разом – звук был похож на плач. Их тела начали крошиться, соль осыпалась, и один за другим они падали, рассыпаясь в пыль.

Люди смотрели на это с ужасом и благоговением. Некоторые упали на колени, крестились, кто-то шептал: – Он прогнал мёртвых… Он сам – соль…

Когда последний голос стих, Каэлен рухнул на колени. Дыхание рвалось из груди, руки дрожали.

Лира упала рядом, обняла его. – Ты жив! Ты смог…

Айн стояла с клинком, но не двигалась. Её взгляд был тяжёлым, как камень. – Ты не просто слышишь их, Каэлен. Ты управляешь ими.

Старший кочевник посмотрел на рассыпающуюся пыль и произнёс: – Теперь они будут следовать за тобой. Живые и мёртвые.

Толпа смотрела на него с новым страхом. Для них он больше не был просто проводником. Он был чем-то большим. Слишком большим.

Они шли долго, пока свет костей и шёпот мёртвых окончательно не стих за спинами. Люди двигались молча, никто не смел произнести ни слова – будто любое дыхание могло снова пробудить стены. Даже дети замолчали, только тихо всхлипывали в груди матерей.

Коридор постепенно расширялся. Белые жилы в камне становились толще, ярче, и воздух становился таким густым, что каждый вдох обжигал лёгкие. У многих начиналось головокружение, и кочевники несли тех, кто падал.

Каэлен шёл первым. Соль внутри гудела, но уже не как боль – как проводник. Она показывала путь, и он чувствовал его так же ясно, как собственное дыхание.

И вдруг коридор открылся в зал, больше всего, что они видели до этого. Потолка не было видно, он терялся в темноте, но по стенам и полу текли реки соли. Настоящие. Белые потоки струились из трещин, пересекались, падали в расселины, образуя водопады, но не из воды – из светящейся, густой субстанции, похожей на расплавленный кристалл.

Люди застыли в ужасе и восхищении. Свет рек отражался в их глазах, делая лица бледными, почти призрачными.

– Это кровь земли… – выдохнул старший кочевник. Его голос дрожал, но не от страха, а от почтения.

Айн держала клинок, но впервые её рука опустилась. Она смотрела на бурлящие потоки и шептала: – Такого не должно существовать. Ни один мир не выдержит этого.

Лира прижалась к Каэлену. – Это красиво… и страшно. Оно зовёт тебя?

Он кивнул. Соль внутри отзывалась на каждый поток, словно жилы соединялись прямо с его телом. Он слышал их ритм, их шёпот.

Хранители остановились у края одного из потоков. Их глаза горели ярче, чем когда-либо. Старший сказал: – Это сердце во всей своей силе. Но оно умирает. Видите? – он указал на один из водопадов. Там, где соль падала вниз, поток был чёрным, будто гнилым. – Там, где сердце истощено, остаётся пустота.

Люди закричали. Многие упали на колени, молились, кто-то в отчаянии пытался зачерпнуть белую субстанцию руками, но Айн ударом клинка отбросила его назад. – Не смей! Хочешь стать камнем, как тот?

Каэлен смотрел на реки, и соль в груди стучала в унисон с ними. Он чувствовал, что это не просто реки – это дороги. И каждая вела в разное будущее.

«Выбери.» – голос внутри звучал глухо, как раскат грома. «Каждый путь – это цена. Но ты не можешь пройти все. Ты должен выбрать один.»

Он поднял голову. Перед ним открывались три потока: один светился ярче всех, другой мерцал неровно, третий был почти чёрным.

Толпа ждала его решения.

Люди сгрудились за его спиной, как тень, ожидая решения. Три потока переливались перед ними, каждый по-своему:

Первый – чистый и яркий, слепящий глаза. Свет его был тёплым, словно обещал избавление от страха. Но чем ближе подходил Каэлен, тем сильнее соль в груди ныла, будто предупреждала: слишком сильное сияние обжигает.

Второй – нестабильный. Свет то вспыхивал, то гас, оставляя чёрные разрывы в его русле. Он звучал, как больной орган, бьющийся через силу.

Третий – почти чёрный, но в глубине его струились тусклые огни, как угли в золе. От него веяло холодом, но и тишиной – будто там уже не было борьбы.

Айн встала рядом, прищурилась. – Первый – слишком ярок. Слишком легок, чтобы быть правдой. Второй – предаст нас в самый нужный момент. Третий… – её пальцы сжали рукоять клинка. – Это смерть.

Старший кочевник покачал головой. – Нет, женщина. Смерть – это остаться здесь. Любая дорога – лучше.

Лира крепче прижалась к Каэлену. – Ты слышишь их. Скажи… какой путь не убьёт нас?

Каэлен закрыл глаза. Соль внутри отзывалась на каждый поток, и каждый имел свой голос.

Первый звал сладким соблазном: «Возьми меня, и всё будет светом. «Второй шептал хрипло: «Я – борьба. Я – надежда и отчаяние. «Третий молчал, и в этом молчании была сила.

«Выбери.» – голос сердца снова ударил в кровь. «Но помни: за тобой идут другие. Их шаги – твоя цена.»

Он распахнул глаза. – Нет правильного пути, – сказал он глухо. – Каждый ведёт к концу.

Толпа зашумела. Кто-то закричал: – Тогда зачем мы здесь?! – Он нас погубит! Он сам – соль!

Крики грозили сорваться в бунт. Люди рвались друг на друга, и только голос Айн перекрыл их: – Тише! – она подняла клинок. – Решение всё равно за ним. Хотите жить – идите. Хотите умирать – оставайтесь.

Лира смотрела на Каэлена, её глаза блестели от слёз. – Выбери так, чтобы мы не потеряли себя. Не свет, не силу – себя.

Каэлен вдохнул глубже, соль в груди отзывалась болью. Он шагнул к третьему потоку, тёмному. Люди вскрикнули, кто-то бросился к нему, удерживая за плащ, но он обернулся и сказал: – Свет обманет. Сломанный путь предаст. Тишина – единственная дорога.

Хранители склонили головы. Их голоса прозвучали в унисон: – Так сказал носитель. Так и будет.

И Каэлен сделал шаг вперёд, к чёрному потоку.

Ступив к чёрному потоку, Каэлен ощутил ледяной холод, от которого ноги едва не подкосились. Свет вокруг тускнел, гул сердца стихал, словно оно не хотело, чтобы он шёл дальше. Но именно эта тишина манила его сильнее всего.

Он протянул руку. Поток не бросился к нему, не схватил, как белая пена раньше. Он ждал. Густая, тёмная соль текла, как река ночи, и в ней вспыхивали искры – едва заметные, как звёзды в безлунном небе.

Люди затаили дыхание. Никто не смел пошевелиться. Только Лира держала его за плечо, её пальцы дрожали. – Не делай этого… – шепнула она. – Там нет жизни.

Каэлен посмотрел на неё. Его глаза светились белым, но голос был тихим и человеческим: – А может, это и есть спасение. Не для силы, не для магии… а для нас.

И он опустил ладонь в поток.

Мир исчез.

Он стоял на равнине. Трава под ногами была сухой, но настоящей. Небо было серым, без сияния. Деревья стояли мёртвые, но целые – не крошились солью, не пылали. Ветер гнал пепел, но в нём не было шёпота.

И самое главное – тишина. Земля не говорила. Соль не звала. Мир был пустым, но свободным.

Каэлен шагнул вперёд и услышал голоса – не соль, а людей. Смех детей, разговоры мужчин, песни женщин. Они жили. Без магии, без дара, без голоса земли. Просто жили. Их лица были усталыми, но спокойными.

«Вот что ждёт их, если ты выберешь меня.» – голос раздался, но он был чужим. Не сердца, не соли – а самого потока. «Мир без магии. Мир без меня. Тишина вместо силы. Они будут жить, но они забудут меня навсегда.»

Каэлен опустился на колени. – Это… конец?

«Нет. Это начало. Но для тебя – конец. Ты станешь мостом. Ты отдашь соль во мне, и она уйдёт. И тогда они будут свободны. Но ты исчезнешь.»

Его дыхание сбилось. Он видел перед собой выбор.

Светлые реки – мир, разорванный жадностью. Сломанный путь – бесконечная борьба. И этот – мир без магии, но живой.

«Ты должен выбрать. Здесь – твой конец и их жизнь.»

Он закрыл глаза. В памяти мелькнули лица – Лиры, Айны, кочевников, людей, что шли за ним. Деревня, дом, смех. Всё то, что он уже потерял, и то, что ещё мог спасти.

Он прошептал: – Если такова цена… я готов.

Как только слова сорвались с его губ, поток ответил. Тёмная соль поднялась вверх и обвила его руку, холодная, как лёд, но в этом холоде было спокойствие. Она поднималась всё выше – к плечу, к груди.

Каэлен застонал. Он чувствовал, как соль внутри него, та, что жила с ним столько лет, откликнулась и начала рваться наружу. Его тело трясло, зубы скрежетали. Казалось, что он теряет саму сущность, то, что делало его тем, кем он был.

– Каэлен! – крик Лиры прорезал гул. Она рванулась к нему, но Айн схватила её за руку, удержала силой.

– Не мешай! – голос её был суровым, но в глазах стояла боль. – Если прервёшь его, погибнут все!

Лира билась, но не могла вырваться. Её слёзы падали на камень. – Он умрёт!

Каэлен стоял на коленях, опираясь руками о поток. Белые искры в его глазах угасали, сменяясь тьмой. Каждое биение сердца отзывалось пустотой – соль уходила.

«Ты отдаёшь меня. Ты разрываешь связь.» – голос внутри был уже не властным, а слабым. «Зачем, носитель? Я – сила. Я – жизнь. Со мной ты мог стать всем.»

Он выдохнул, слова сорвались хрипом: – Я не хочу быть всем. Я хочу, чтобы они жили.

Тело выгнулось дугой, и свет прорезал его грудь. Из него вырывались потоки соли, уходили в чёрную реку. Камни дрожали, гул становился оглушительным. Люди закрывали уши, падали на землю, но никто не смел убежать.

Старший кочевник смотрел, сжав копьё так, что руки белели. – Он… ломает саму землю, – прошептал он.

Айн держала клинок, готовая в любой момент остановить его, если поток пожрёт его целиком.

Лира кричала, её голос срывался: – Каэлен! Вернись! Ты обещал мне вернуться!

Каэлен услышал её – сквозь вой, сквозь боль, сквозь пустоту, которая рвалась внутри. Её голос был единственным, что держало его.

Он сжал зубы, поднял голову и закричал, обращаясь и к сердцу, и к потоку, и к самому миру: – Забери соль! Но оставь мне себя!

И тьма взорвалась. Поток разом вспыхнул, и вся пещера озарилась белым светом.

Люди упали на землю, закрыв глаза. Даже хранители склонили головы.

Когда свет стих, Каэлен рухнул на камни. Его тело дрожало, волосы стали почти полностью седыми, но глаза… глаза были обычными. Человеческими. Без света.

Он был пустым от соли. Но живым.

Тишина накрыла зал. Даже гул сердца, что сопровождал их с самого начала, стих. Люди сидели на камнях, прижимая детей, глядя то на Каэлена, то на чёрный поток. В их глазах было всё – ужас, непонимание, благоговение.

Хранители опустились на колени. Их глаза тускнели, будто пламя, которому не хватало воздуха. Старший произнёс: – Он разорвал узы. Соль ушла.

Айн шагнула вперёд. Её клинок всё ещё был в руке, но она не поднимала его. Она смотрела на Каэлена с напряжением, словно видела перед собой не того мальчишку из деревни, а человека, которого не знала. – Ты… другой. Но ты всё ещё здесь.

Лира бросилась к нему, упала рядом, обняла за плечи. – Ты жив! Ты слышишь? Жив!

Он с трудом поднял голову. Глаза его были обычными, без света, без белого сияния. В них была усталость, боль… и странное облегчение. – Я пуст. Но я – я.

Люди начали подниматься. Кто-то молился, кто-то плакал, кто-то смотрел на него с новым страхом. Для них он уже не был носителем соли. Но и просто человеком он больше не казался.

Старший кочевник ударил копьём о камень, прервав шум. – Смотрите!

Все обернулись. Потоки соли, что текли по залу, менялись. Их сияние гасло. Белые реки становились прозрачными, тусклыми, и там, где раньше бурлила сила, теперь оставались только сухие русла.

Хранители подняли головы. Их лица были безмолвными, но глаза угасали. – Она уходит, – сказали они в унисон. – Соль покидает этот мир.

Толпа загудела. Кто-то в отчаянии завыл, кто-то закричал: – Без неё мы умрём! Мы не выживем!

Айн повернулась к ним, глаза её сверкнули. – Мы выживем. Без соли – как раньше, до всего этого. Мы жили силой рук и земли. Мы будем жить снова.

Лира гладила Каэлена по волосам, её голос был тихим, но ясным: – Он выбрал для всех нас. Он отдал себя, чтобы мы остались людьми.

Каэлен с трудом поднялся. Его шаги были шаткими, но он стоял. Он посмотрел на людей, на пустеющие реки. – Магия уходит. Но жизнь остаётся. Это не конец. Это начало.

И впервые за всё время – тишина в груди. Настоящая. Без голоса соли, без гула сердца.

Но эта тишина была страшнее любого крика.

Дорога дальше была тяжёлой, но иной. Там, где раньше камни звенели солью и светились прожилки, теперь стены были серыми и безжизненными. Белый блеск угасал, линии жили исчезали, будто кто-то стирал их с самого тела земли.

Хранители шли рядом, их шаги были замедленными, лица – пустыми. Один за другим они останавливались, опускались на колени. Соль, что держала их веками, уходила, и они превращались в простые каменные статуи.

– Они… умирают, – прошептала Лира, прижимаясь к Каэлену. – Соль была их дыханием. Без неё они не могут.

Старший кочевник снял плащ и накрыл одного из павших. – Пусть возвращается в землю, откуда вышел.

Толпа шла молча. Никто больше не плакал, не кричал. Они видели: здесь не было ни чуда, ни спасения. Было только возвращение к пустоте.

Каэлен чувствовал лёгкость и тяжесть одновременно. Соль больше не давила, не требовала, но и силы её больше не было. Каждое движение отдавалось слабостью, дыхание сбивалось быстрее, чем раньше.

– Ты держишься? – спросила Лира, не отпуская его руки.

Он кивнул. – Я… жив. Но таким я буду до конца.

Айн шагала впереди, её клинок болтался за спиной. Она смотрела на стены и говорила глухо: – Смотрите. Ни одного следа больше. Даже камень пустой. Это не сон. Магия уходит из мира.

И действительно, чем дальше они продвигались, тем меньше было признаков прежней силы. Даже воздух становился легче, свободнее, но и холоднее.

Когда они вышли из узкого прохода в широкий зал, их встретила тишина. Зал был пуст. Ни света, ни жил, ни гула. Только камень, серый и мёртвый.

Люди замерли. Для кого-то это было облегчением, для кого-то – приговором.

Каэлен опустился на колени и провёл рукой по камню. Холодный, обычный, без голоса. И впервые за долгие годы он услышал только собственное дыхание.

– Всё. – Его голос был хриплым, но твёрдым. – Соль ушла.

Лира склонилась рядом, её рука нашла его ладонь. – А значит, началась новая жизнь.

Старший кочевник опёрся на копьё. – Новая жизнь всегда начинается с конца.

И все поняли: то, ради чего они шли, свершилось. Но что ждёт их дальше – никто не знал.

Дорога к поверхности оказалась короче, чем они ожидали. Будто сам разлом, лишённый силы, торопился выбросить их из себя. Каменные коридоры больше не гудели и не светились – только осыпались, трещали, будто уставшее тело, из которого ушла душа.

Люди шагали осторожно, боясь любого звука. Даже дети молчали, будто чувствовали: здесь кончается не только путь, но и целая эпоха.

Наконец впереди мелькнул свет. Настоящий, солнечный, не белый блеск соли, а тёплое, зыбкое сияние. Толпа ринулась к нему, спотыкаясь, падая, но поднималась снова.

Они вышли из пасти земли на поверхность.

Перед ними раскинулась равнина. Но она была иной. Там, где прежде земля зияла белыми пятнами соли, теперь лежала сухая, потрескавшаяся почва. Вдалеке, где раньше струились серые испарения, росли редкие травы – жухлые, но живые.

Люди замерли. Кто-то упал на колени, кто-то поднёс руки к небу. Слёзы текли по лицам.

– Она ушла, – прошептал старший кочевник. Его глаза смотрели на горизонт, где раньше виднелись сияющие башни Империи, но теперь стояли чёрные остовы, лишённые света. – Империя больше не поёт.

Айн вскинула голову. Ветер трепал её волосы, и в её взгляде было не облегчение, а тревога. – Без соли их машины не работают. Их башни – мёртвый камень. Всё, что они построили, рухнет.

Лира держала Каэлена за руку, её глаза сияли. – Но мы… свободны?

Он смотрел вдаль. Его волосы были седыми, тело слабым, но глаза – ясными. – Мы свободны. Но и сироты. Земля больше не говорит с нами.

Тишина вокруг была непривычной. Не было гула, не было шёпота, не было дыхания. Только ветер, сухой и резкий.

Люди вслушивались в эту тишину, и каждый понимал: с этого дня всё изменилось.

– Теперь… всё зависит от нас, – сказал Каэлен. Его голос дрогнул, но прозвучал твёрдо. – Без голоса земли. Без соли. Только мы и она.

И это пугало больше, чем все кошмары под землёй.

Толпа медленно рассыпалась по равнине. Люди словно впервые ощутили настоящую землю под ногами – сухую, шероховатую, мёртвую и в то же время настоящую. Кто-то упал на колени и целовал трещины в почве, кто-то пытался сорвать стебель жухлой травы, будто в ней был знак будущей жизни.

Но радость длилась недолго.

– Чем мы будем жить? – выкрикнула женщина, прижимая к себе ребёнка. – Здесь нет ни воды, ни еды!

– Без соли нет тепла! – поддержал её мужчина. – Мы замёрзнем, когда придёт зима!

– Лучше замёрзнуть, чем снова кормить землю своей кровью! – огрызнулся старший кочевник. Его голос был резким, как удар камня о камень. – Я видел, как соль брала людей. Пусть земля будет пустой, но честной!

Спор разгорался. Люди кричали друг на друга, женщины тянули детей прочь, мужчины спорили, угрожали. Каждый боялся будущего, но каждый видел его по-своему.

Айн подняла клинок, и его блеск в солнце заставил толпу на миг замолчать. – Достаточно! – её голос звенел от ярости. – Хотите спорить – спорьте. Хотите драться – деритесь. Но слушайте одно: мир изменился, и назад дороги нет. Соль ушла. И не вернётся.

– Это он её забрал! – выкрикнул кто-то, указывая на Каэлена. – Он! Без него магия была бы с нами!

Гул поднялся снова. Несколько мужчин шагнули вперёд, их лица искажали злоба и отчаяние.

Лира бросилась вперёд, заслонив Каэлена собой. – Попробуйте! – её глаза горели. – Попробуйте – и я сожгу вас памятью его имени!

Айн встала рядом, подняв клинок. – Кто коснётся его, коснётся и меня.

Толпа дрогнула. Люди отступили, но шёпот остался: проклятия, страх, обвинения.

Каэлен поднялся с трудом. Его тело было слабым, но голос – ясным. – Да. Это я. Я отдал соль. Но если бы я не сделал этого, вы все стали бы камнем под землёй. Я выбрал тишину. И теперь мы должны учиться жить в ней.

Он оглядел людей. В их глазах была ненависть, надежда, страх – всё сразу. – Вы можете винить меня. Но дорогу назад я не открою.

Тишина снова легла над равниной. Только ветер свистел в трещинах камня.

И в этой тишине все впервые поняли: их будущее зависит не от магии, не от сердца, не от соли. Оно зависит только от них.

К вечеру люди разбросались по равнине, словно растерянное стадо. Кто-то искал сухие ветки, чтобы развести костры, кто-то пытался копать землю в поисках влаги. Но почва была твёрдой, потрескавшейся, и оттуда поднималась только пыль.

Кочевники действовали слаженно. Они выстроили ряды камней, установили копья вокруг – не как оружие, а как границы, чтобы напомнить всем, что здесь будет лагерь. Их женщины раскинули меховые плащи, чтобы прикрыть детей от ветра.

Беглецы из Империи суетились, но без пользы. Они были привыкшие к рунным печам, к магическим фонарям и чарам, что грели воду и еду. Теперь же они стояли с пустыми руками и спорили, кто виноват в их бедах.

– Мы не выживем! – кричал мужчина в разорванном камзоле. – Без соли у нас нет ни света, ни защиты! Всё погибнет!

– Всё погибло уже там, под землёй, – отрезала Айн. Она сидела у огня, точила клинок и не поднимала глаз. – Здесь хотя бы воздух чистый.

Старший кочевник добавил мрачно: – Земля пуста, но она жива. Мы найдём воду. Мы выживем. Мы всегда выживали.

– А мы – нет! – выкрикнула женщина, прижимая к себе дочь. – Империя держалась на соли! Мы не знаем, как жить без неё!

Толпа снова загудела. Кто-то требовал, чтобы Каэлен «вернул магию», кто-то шептал, что теперь они свободны.

Каэлен сидел в стороне, у небольшого костра, рядом с Лирой. Пламя было слабым, дров почти не осталось, но он грел руки и слушал шум вокруг. Соль в груди молчала – впервые по-настоящему. И эта тишина резала сильнее любого крика.

– Они боятся, – тихо сказала Лира, прижавшись к нему. – И будут винить тебя, пока не найдут новый смысл.

– Пусть винят, – ответил он. – Лишь бы жили.

Айн подняла голову, посмотрела прямо на него. В её взгляде не было ни злобы, ни жалости. – Они расколются. Одни пойдут за тобой. Другие захотят вернуть то, что ушло. И тогда кровь прольётся снова.

Старший кочевник кивнул. – Так всегда. Но теперь это будет их выбор, не воли соли.

Ночь опустилась на равнину. Костры чадили, дети плакали, ветер выл в трещинах. Люди жались друг к другу, и над их головами висело новое, тяжёлое чувство – неизвестность.

Каэлен смотрел в темноту. Он понимал: его жертва лишь открыла дверь. Но идти дальше им предстояло самим.

Ночь принесла не покой, а напряжение, густое, как дым от костров. Ветер свистел над равниной, костры чадили, выбрасывая искры в темноту. Люди лежали на земле, кто-то молился, кто-то шептал детям сказки, но сон не приходил.

И тогда вспыхнул спор.

– Ты думаешь, мы выживем без соли? – громко выкрикнул мужчина из беглецов. Его лицо было перекошено усталостью и отчаянием. – Нет! Соль – это жизнь! Он украл её у нас! – он ткнул пальцем в Каэлена, сидевшего у костра. – Если бы не он, мы бы всё ещё имели силу!

– Силу, что жрала нас изнутри! – ответил кочевник, поднявшись с места. Его голос был глухим, но резким, как удар копья. – Силу, что превращала людей в камень. Хотите её обратно? Тогда сами становитесь солью!

Толпа загудела. Женщины прижимали детей, мужчины хватались за камни и палки. Несколько бросились друг на друга, и первый удар прозвучал в темноте – сухой, отчаянный.

Крики прорезали ночь. Двое сцепились у костра, кто-то попытался их разнять, но вскоре драка охватила десятки. Палки, кулаки, крики – всё смешалось в одно.

Айн поднялась первой. Её клинок блеснул в отблесках огня, и голос прорезал гул: – Стоять! Ещё шаг – и я перережу глотку любому, кто поднимет руку!

Но её слова лишь на миг сбили ярость.

– Почему мы должны слушать тебя?! – выкрикнул один из беглецов. – Ты и твои кочевники радуетесь! Вам плевать, что Империя умирает!

Старший кочевник встал рядом с Айн, копьё его сверкало. – Империя уже умерла. И чем раньше вы это примете, тем дольше проживёте.

Шум нарастал, толпа рвалась в разные стороны. Кто-то тянулся к Каэлену – не с оружием, а с криком: – Верни соль! Верни её, или мы все погибнем!

Лира закрыла его собой, её глаза горели от ярости. – Он никому ничего не вернёт! Всё кончено! Поймите это, или погибните в своей жадности!

Каэлен медленно поднялся. Его голос был тихим, но отчётливым: – Я не верну то, что ушло. Соль не принадлежит никому. И если вы будете драться за её тень, то умрёте здесь, на этой земле, которая больше не даст вам ничего.

Толпа притихла, но только на миг. Слова его были правдой, но не все были готовы её принять.

И впервые люди разделились – одни отошли к кочевникам, другие сгрудились вокруг беглецов. Лагерь раскололся пополам, и ночь на равнине стала долгой и страшной.

Утро встретило их холодным ветром. Костры давно погасли, оставив только чёрные пятна золы на потрескавшейся земле. Люди не спали всю ночь – одни сидели кучками, переговаривались шёпотом, другие сторожили соседей, словно врагов.

Каэлен вышел в центр лагеря. Его шаги были тяжёлыми, но он держался прямо. Лира рядом поддерживала его, хотя сама выглядела измождённой. Айн и старший кочевник уже ждали – оба стояли на границе между двумя группами, и эта граница была тоньше, чем натянутая струна.

– Мы должны говорить, – сказал Каэлен. Его голос был хриплым, но громким. – Если будем молчать, кровь прольётся ещё до полудня.

Люди зашумели.

– С чем говорить?! – крикнул один из беглецов. – Они радуются нашей гибели! Их степи пустые, и теперь они хотят, чтобы и мы сдохли вместе с ними!

– Лучше сдохнуть людьми, чем жить солью! – огрызнулся кочевник. – Мы всегда жили без магии. А вы – как младенцы, которым отняли соску!

Крики нарастали. Мужчины хватались за палки, женщины тянули детей за руки, оттаскивали подальше.

Айн шагнула вперёд, клинок блеснул в утреннем солнце. – Ещё шаг к драке – и я вырежу виновных первой.

Старший кочевник кивнул. – Слова важнее крови. Слушайте носителя.

Каэлен поднял руку, и шум понемногу стих. Он смотрел на обе стороны, на лица – усталые, злые, потерянные.

– Мы больше не дети соли, – сказал он. – Мир изменился, и магия ушла. Никто не вернёт её. Ни я, ни вы.

– Лжец! – выкрикнула женщина из беглецов. – Ты забрал её! Ты можешь вернуть!

Каэлен посмотрел на неё, и его взгляд был тяжёлым, усталым. – Даже если бы мог… я не стал бы.

Тишина повисла, словно удар.

– Мир без соли тяжёлый, – продолжил он. – Но он честный. И у нас есть выбор: или мы учимся жить в нём вместе, или грызем друг друга, пока не умрём.

Слова его не примирили толпу. Наоборот, стало ясно: половина смотрела на него с уважением, половина – с ненавистью.

Айн прошептала тихо, чтобы слышали только он и Лира: – Ты держишь их. Но если ещё один такой спор вспыхнет – они разорвут лагерь на части.

Каэлен кивнул. Он чувствовал: раскол неизбежен.

И впервые в тишине новой земли у него мелькнула мысль: может, не всех удастся спасти.

Ночь спустилась быстро, как будто сама земля хотела укрыть от глаз людей их страх и гнев. Костры горели редкими пятнами, но никто не сидел вместе: беглецы кучковались отдельно, кочевники – отдельно. Между ними зияла пустота, и в этой пустоте мерцал слабый огонь, возле которого сидел Каэлен с Лирой.

Он не спал. Смотрел на трещины земли и слушал тишину. Тишина теперь была всюду, и она не приносила покоя. Она гудела в голове, будто тяжёлый камень лежал на сердце.

Первой к нему подошла группа беглецов. Четверо мужчин, один из которых днём кричал громче всех. Они держались настороженно, руки спрятаны в плащах.

– Мы пришли говорить, – сказал старший из них. Его голос дрожал, но в нём было и упрямство. – Мы не можем жить, как степняки. Мы – дети Империи. Нам нужны руны, машины, сила. Верни её.

Каэлен устало посмотрел на них. – Соль ушла. Никто не вернёт её.

– Ложь! – старший шагнул ближе. – Мы видели, что ты делал там, внизу! Ты говорил с сердцем, ты управлял им! Если ты забрал – ты можешь и вернуть!

Лира поднялась, глаза её блестели от гнева. – Он не должен вам ничего. Он спас вас от того, чтобы вы стали статуями соли, как те несчастные под землёй!

Но мужчины не слушали. Их лица были иссечены отчаянием, и оно было страшнее ненависти. – Если ты не вернёшь магию, – процедил один из них, – мы уйдём. И все, кто останется с тобой, погибнут.

Каэлен смотрел на них долго, потом ответил тихо: – Уходите. Но знайте: в новом мире вы умрёте быстрее всех.

Они отпрянули, их глаза метались от страха к ярости, но они не решились ударить. Ушли в ночь, бросая на него взгляды, полные ненависти.

Когда их шаги стихли, тень возникла с другой стороны. Кочевники. Старший вёл их, и за ним стояли молчаливые силуэты.

Он склонил голову. – Ты сделал то, чего не смог бы никто. Ты освободил землю. Для нас это подвиг. Для них – проклятие.

Каэлен не ответил.

Старший продолжил: – Мы пойдём за тобой. Но ты должен помнить: в степи нет места слабым. Если они, – он кивнул в сторону беглецов, – решат воевать, мы не будем щадить.

Айн появилась из темноты и встала рядом. – Они всё равно придут к крови, Каэлен. Ты не удержишь их вместе.

Каэлен опустил голову. Его руки дрожали, и впервые он подумал: может, его выбор был лишь началом ещё одной войны.

Костёр догорал, угли тлели, выбрасывая редкие искры в ночной воздух. Лира уснула, склонившись к его плечу, Айн дежурила на краю лагеря, кочевники расставили копья и часовых. Беглецы держались в стороне, будто сама тьма отделяла их от остальных.

Каэлен остался один со своими мыслями. Он смотрел на огонь, и тишина земли давила так сильно, что казалось – уши звенят.

И тогда он услышал её.

Не гул, не всепоглощающий голос, как прежде. Лишь слабый шёпот, похожий на эхо.

«Ты оставил меня…»

Он вздрогнул. Рука непроизвольно легла на грудь – там было пусто, холодно.

– Ты… всё ещё здесь? – прошептал он.

«Я – тень. Ты выгнал меня. Но я часть тебя. Я не уйду до конца.»

Голос был тихим, но цеплялся за сознание, как ледяные пальцы.

– Я сделал выбор. Ты больше не будешь править мной.

«А без меня кто ты? Слабый мальчишка из деревни. Уставший, сломанный. Ты думаешь, они пойдут за тобой? Нет. Они ждут твоей силы. А у тебя её больше нет.»

Каэлен закрыл глаза. Он чувствовал: слова правдивы, и в этом была их опасность.

– Я не хочу силы. Я хочу, чтобы они жили.

«Жить? Без магии? В холоде, в голоде? Они будут ненавидеть тебя. Одни за то, что ты всё забрал. Другие за то, что не дал им больше. Они разорвут друг друга. А потом придут за тобой.»

Его сердце сжалось.

– Замолчи.

«Я – тишина. Но даже в тишине ты слышишь меня. Пока ты жив, я живу в тебе. И когда они отвернутся… я буду единственным, кто останется рядом.»

Он сжал кулаки. В груди не было силы, но было эхо. И это эхо оказалось страшнее гула.

Каэлен поднял взгляд на тёмное небо, где звёзды мерцали холодным светом. Он понял: он освободил мир от соли, но от самого её шёпота, от её памяти, он не освободится никогда.

Утро выдалось холодным и сухим. Солнце встало над равниной, и его свет лишь подчеркнул пустоту вокруг. Ни зелени, ни птиц, ни воды – только потрескавшаяся земля и ветер, что свистел, будто в пустом кувшине.

Первым звуком дня стал шум – беглецы собирали вещи. Женщины укладывали детей на повозки, мужчины перетаскивали жалкие мешки с остатками пищи. Их лица были мрачными, но решительными.

– Мы идём, – сказал мужчина в разорванном камзоле, тот самый, что кричал громче всех. – Здесь нас ждёт только смерть. Мы найдём соль. Мы вернём магию.

Каэлен встал, шатаясь, но удержался на ногах. – Соли больше нет. Она ушла.

– Ложь! – мужчина шагнул к нему, и в его глазах светилось безумие. – Она не могла уйти! Ты украл её! И если не вернёшь, мы сами её найдём.

Толпа беглецов зашумела в согласии. Кто-то выкрикнул: – Мы не пойдём за ним! Мы сами построим будущее!

Айн вышла вперёд, клинок блеснул в утреннем свете. – В степях нет будущего для тех, кто ищет соль. Только смерть.

– Лучше смерть в поисках силы, чем жизнь в этой тишине! – выкрикнула женщина с ребёнком.

Кочевники подняли копья, но старший кочевник поднял руку, останавливая их. Его голос был глухим, но твёрдым: – Пусть идут. Земля сама рассудит, кто прав.

Беглецы сгрудились плотнее. Кто-то из них бросил взгляд на Каэлена – взгляд, полный ненависти и страха. – Ты ещё увидишь, что мы были правы. Когда вернём соль, мир снова оживёт.

Они двинулись прочь. Повозки скрипели по камню, дети плакали, но их голоса быстро глушил ветер.

Лира смотрела им вслед, её губы дрожали. – Они умрут.

Каэлен сжал её руку. – Да. Но они сделали выбор.

Айн сплюнула на землю. – И теперь дорога разделена. Те, кто остался, должны научиться жить по-новому. Без их криков, без их жадности.

Старший кочевник кивнул. – Но их ненависть ещё вернётся. Я видел это в их глазах. Они уйдут – но они не забудут.

Каэлен смотрел на пустую равнину, где таяла тень уходящей толпы. В груди было пусто, но в этой пустоте всё ещё звучало слабое эхо соли.

«Они найдут меня. Или я найду их. Тишина – не конец.»

Он закрыл глаза. Он знал: это был лишь первый раскол. Настоящее испытание ещё впереди.

Когда шум уходящей толпы стих за горизонтом, равнина показалась ещё более пустой. Те, кто остался, сидели у костров, молчали, словно не знали, что делать дальше. В их глазах было облегчение – крики и угрозы ушли вместе с беглецами, но и страх: теперь их стало меньше, и каждый чувствовал, как тяжёлым грузом ложится ответственность за жизнь детей и стариков.

Старший кочевник первым нарушил тишину. – Мы остаёмся. Значит, строим лагерь. Степь не примет нас сразу, но если мы не укрепимся, ветер унесёт нас, как пепел.

Кочевники сразу взялись за дело. Мужчины начали собирать камни, складывая их в круги для будущих очагов. Женщины натягивали шкуры и рваные плащи на копья, чтобы сделать подобие шатров. Их движения были уверенными – привычка жить в суровых условиях выручала их.

Беглецы, что остались, растерянно смотрели, но постепенно присоединились. Кто-то тащил сухие ветки, кто-то собирал травы, едва пробившиеся сквозь землю. Их руки были неумелыми, но желание жить пересиливало гордость.

Айн ходила между ними, отдавая короткие приказы. – Эти камни сложите выше. Там ветер рвёт шатры – укрепите копья. Не трогайте сухую траву, она горит, как порох. – Её голос был резким, но люди слушали.

Лира помогала женщинам, её руки были в грязи, лицо покрыто пылью, но она улыбалась детям, которые цеплялись за её платье. – Видишь? – сказала она мальчику, подавая ему камень. – Ты сильный. Даже камень слушает тебя.

Каэлен сидел у костра, наблюдая за всем. Его тело было слабым, каждая кость отзывалась усталостью, но он не вмешивался. Соль в груди молчала, и он чувствовал: теперь каждый шаг должен принадлежать людям, а не магии.

Старший кочевник подошёл к нему, сел рядом. – Ты видишь, носитель? Люди могут. Медленно, с болью, но могут.

Каэлен кивнул. – Да. Но это только начало.

Ночью лагерь ожил. Пламя костров дрожало в ветре, но впервые за долгое время над людьми звучал смех – короткий, нервный, но живой. Дети ели корни, женщины варили в котелках травы, мужчины сидели плечом к плечу.

Айн встала, обошла лагерь и сказала: – Это не дом. Но это жизнь.

Люди молчали, но в их глазах светилось согласие.

Каэлен смотрел на костры и чувствовал, как впервые за долгое время тишина не давила. Она была частью новой земли.

Но глубоко внутри, едва слышно, снова шепнуло эхо: «Ты думаешь, они забудут? Нет. Одни строят. Другие ищут. И однажды они вернутся.»

Он сжал кулаки, глядя на огонь. Да, они вернутся. И тогда мир решит окончательно, сможет ли он жить в тишине.

Прошло несколько недель. Время текло иначе – без магии дни были длиннее, а ночи холоднее. Но лагерь жил. Каменные круги превратились в очаги, над которыми дым поднимался в ясное небо. Из шкур и старых плащей выросли шатры, кое-где уже появились хижины из камня и глины, скреплённой травяной жижей. Люди привыкали работать руками, а не полагаться на соль.

Кочевники учили беглецов: как искать воду в трещинах земли, как определять по ветру, где могут спрятаться корни трав, годных в пищу. Беглецы, привыкшие к рунам и машинам, учились медленно, но учились. Вечером над лагерем впервые за долгое время звучали не крики, а песни.

Лира ходила между шатрами с детьми – учила их собирать корни, рассказывала сказки о том, как люди жили до магии. Её голос возвращал надежду. Айн тренировала молодых мужчин, учила их держать оружие, вставать плечом к плечу. В её глазах было напряжение, но и гордость: они переставали быть толпой, становились общиной.

Каэлен сидел у костра и слушал, как шумит ветер в сухой траве. Его тело оставалось слабым, но в груди стояла та же тишина. И он понял: эта тишина стала частью мира, не проклятием, а условием жизни.

Но однажды вечером в лагере раздался тревожный крик.

– На горизонте! Люди!

Все поднялись. Мужчины схватили копья, женщины увели детей в шатры. Айн и кочевники выстроились в линию, щурясь на запад.

И там, в пыльной дымке, появились силуэты. Несколько десятков. Повозки, люди в плащах, поднятые руки. Они шли медленно, словно тянули за собой тяжесть.

– Это они, – сказал старший кочевник. Его голос был камнем. – Беглецы.

Толпа в лагере зашепталась. Кто-то радовался, кто-то дрожал от страха. Лира крепче схватила Каэлена за руку. – Они вернулись…

Айн стиснула зубы, её глаза сверкнули. – Никто не возвращается просто так.

Каэлен поднялся. Его шаги были тяжёлыми, но он вышел вперёд, к краю лагеря. В груди не было соли, но было предчувствие: мир не даст им жить спокойно.

И ветер донёс до него первые слова.

– Мы пришли! – крикнул мужчина в разорванном камзоле. Его голос был хриплым, но громким. – Мы нашли путь! Магия не умерла!

Толпа в лагере зашумела. Надежда и ужас смешались в их криках.

Каэлен закрыл глаза. Он понял: вот оно – испытание, от которого не скрыться.

Беглецы подошли ближе, и стало ясно: они изменились. Их лица были иссечены ветром, глаза горели лихорадочным светом. Повозки скрипели под тяжестью свёртков, прикрытых тканью. На плащах и руках у некоторых проступали белые пятна – следы соли, хотя её не должно было остаться.

Мужчина в разорванном камзоле вышел вперёд. Его голос был хриплым, но в нём звучала гордость: – Мы нашли то, чего вы боялись искать! Там, на севере, есть трещины. И в них соль всё ещё жива! Она зовёт нас! Она даёт силу!

Толпа в лагере загудела. Люди переглядывались, одни с надеждой, другие с ужасом. Женщина, что ещё недавно плакала у костра, вскрикнула: – Значит, всё не кончено! Мы можем жить, как раньше!

– Как раньше? – перебила её Айн, шагнув вперёд. Её клинок блеснул в солнечном свете. – Вы видели, что было «как раньше». Люди становились камнем. Земля умирала. И вы снова хотите в это вернуться?

Мужчина в камзоле поднял руку, указывая на Каэлена. – Этот мальчишка лишил вас силы! Он отдал её земле! Но мы нашли то, что он не смог забрать! Соль ещё жива – и она ждёт тех, кто не боится!

В лагере поднялся крик. Несколько человек из беглецов, что остались с Каэленом, дрогнули и шагнули ближе к чужакам. – Может, он прав… Может, мы зря остались здесь…

Каэлен вышел вперёд, его лицо было бледным, но взгляд твёрдым. – Вы нашли остатки. Осколки. Это не жизнь, а смерть в другой одежде.

– Смерть? – мужчина рассмеялся. Смех его был резким, как треск костей. – Тогда пусть смерть даст нам силу! Лучше гореть, чем гнить в этой тишине!

Крики усилились. Одни рвались к повозкам, другие оттаскивали их назад. Толпа раскалывалась прямо на глазах.

Лира схватила Каэлена за руку, её голос был шёпотом: – Если они унесут часть людей – мы потеряем их навсегда.

Айн шагнула ближе к нему, её глаза были холодными: – Нужно решить. Сейчас. Или они уведут пол лагеря, а завтра придут с солью – и с оружием.

Каэлен смотрел на людей, на их лица, полные отчаяния и жадной надежды. В груди не было силы, но эхо шептало:

«Ты освободил их. Но свобода – это не мир. Это выбор. Пусть выбирают.»

Он сжал кулаки. Выбор был не только за ними. Он должен был сказать слово, которое решит судьбу лагеря.

Толпа кипела. Одни рвались к повозкам, где под тканью что-то мерцало белым, другие удерживали их силой. Крики рвали воздух, женщины тянули детей в сторону, мужчины сжимали камни и палки. Ещё миг – и лагерь обратился бы в кровавую свалку.

Каэлен шагнул вперёд. Его ноги дрожали, голос хрипел, но слова звучали отчётливо, пробиваясь сквозь шум: – Хватит!

Шум стих. На него смотрели десятки глаз – злых, полных надежды, полных ненависти.

– Я дал вам тишину, – сказал он. – Не потому, что хотел власти. Не потому, что жаждал вашей боли. Я сделал это, потому что видел, во что соль превращала людей. Я слышал её крик. Я видел её жадность. Она не спасает. Она пожирает.

Мужчина в камзоле засмеялся, поднял руку, в которой держал обломок кристалла. Белые искры бежали по его коже, и она уже трескалась, покрываясь сетью соляных прожилок. – Смотри! Она вернулась ко мне! Она даёт мне силу!

Толпа ахнула. Кто-то потянулся к нему, кто-то отшатнулся.

Каэлен шагнул ближе. Его глаза блестели не светом соли, а решимостью. – Смотри на себя. Ты думаешь – это сила? Это цепи. Ты снова отдаёшь себя голосу, который пожрёт и тебя, и тех, кто пойдёт за тобой.

Мужчина поднял кристалл над головой. – Пусть пожрёт! Лишь бы мир снова заговорил!

Каэлен повернулся к толпе. Его голос был твёрдым, как камень: – Вот ваш выбор. Идите за ним – и соль сделает вас своими рабами. Останьтесь здесь – и мы научимся жить сами, без неё.

Люди переглядывались. Кто-то плакал, кто-то сжимал руки до крови. Разделение резало их, как нож.

Айн подняла клинок. – Решайте. Но помните: кто встанет за соль, тот будет врагом степей.

Старший кочевник опустил копьё в землю. – Пусть каждый решает сам. Сегодня. Сейчас.

Тишина упала на лагерь. Только ветер свистел в сухой траве.

Каэлен чувствовал: это был не просто спор. Это был момент, когда мир окончательно разделится.

Тишина длилась мучительно долго. Казалось, сам ветер ждал, как решат люди. Первым шагнул юноша из беглецов – он дрожал, но подошёл к мужчине с кристаллом и встал рядом. За ним пошли ещё двое. Женщина прижала к себе ребёнка и, не поднимая глаз, пошла к повозке.

Толпа дрогнула. Одни бросились за ними, другие пытались удержать. Крики вспыхнули вновь:

– Вы с ума сошли! – Лучше сила, чем эта смерть! – Соль убьёт вас!

Кочевники подняли копья, но старший остановил их взглядом. – Пусть идут. Если земля захочет их – она заберёт.

Часть лагеря сгрудилась вокруг Каэлена, Айн и Лиры. Их лица были серыми от страха, но они стояли. Другие потянулись к повозкам, где скрывались свёртки. И вскоре граница стала явной: два лагеря, две судьбы.

Мужчина в камзоле поднял кристалл над головой, его глаза уже светились белым, кожа трещала, но он улыбался. – Мы вернём мир к жизни! Вы увидите! Соль не умерла!

– Нет, – сказал Каэлен. Его голос был тихим, но услышали все. – Она просто ждёт, чтобы снова вас сожрать.

Мужчина рассмеялся и махнул рукой. Люди, выбравшие его, начали грузить повозки. Они спешили уйти, пока кочевники не передумали.

Лира вцепилась в руку Каэлена, её глаза блестели. – Мы больше не увидим их.

Айн сжала рукоять клинка. – Увидим. Но уже врагами.

Когда солнце клонилось к закату, половина лагеря ушла. Их фигуры таяли в пыли, а те, кто остался, сидели у костров молча, будто лишённые сил.

Каэлен смотрел им вслед. В груди стояла пустота, и лишь слабое эхо шептало:

«Вот твой выбор. Ты освободил их. Но свобода всегда ведёт к войне.»

Он закрыл глаза. Он знал: теперь их дорога – это не просто выживание. Это путь к столкновению с теми, кто снова выбрал соль.

Сумерки опустились на лагерь, оставшийся без половины людей. Костры горели тускло, дым поднимался в холодное небо, и каждый чувствовал пустоту не только вокруг, но и внутри.

Каэлен сидел у очага вместе с Лирой, Айн и старшим кочевником. Никто не спешил говорить первым. Только потрескивание огня и слабые стоны детей нарушали тишину.

– Они не вернутся, – наконец сказала Айн. Её голос был низким, но уверенным. – Даже если захотят. Соль не отпустит их.

Старший кочевник кивнул, проводя ладонью по лицу, испещрённому морщинами. – Так и есть. Они уже мертвы. Просто ещё не знают этого.

Лира сидела рядом с Каэленом, её рука сжимала его ладонь. Она говорила шёпотом: – Но если они найдут новые жилы… если соль даст им силу… они вернутся не просить, а требовать.

Каэлен молчал. В груди стояла пустота, но в этой пустоте отзывалось слабое эхо, будто сама соль насмехалась над его выбором. «Ты думал, освободил их? Ты лишь отпустил на цепи длиннее.»

Он поднял глаза, и в его взгляде горела решимость. – Значит, мы должны готовиться. Мы не вернём магию. Но мы можем выжить. Построить жизнь, которая выдержит и зиму, и голод, и тех, кто придёт с солью.

Айн вскинула подбородок. – Для этого нужно оружие, порядок и закон. Я возьму это на себя.

Лира добавила: – А дети должны учиться жить в новом мире. Не ждать чудес, а работать. Я займусь ими.

Старший кочевник усмехнулся. – Тогда за мной степь. Я научу вас находить воду, добывать пищу, читать ветер.

Каэлен кивнул. Его голос был слабым, но твёрдым: – Мы начнём заново. Но не как Империя и не как степь. Мы будем чем-то другим. Людьми.

Ночь сгущалась. В лагере царила тишина, но в этой тишине рождалось новое – не магия, не сила, а решимость.

Каэлен смотрел на огонь и понимал: их мир стал тише, беднее, страшнее. Но именно в этой тишине начиналась жизнь, свободная от крика соли.

Утро принесло холод и ясное небо. Солнце поднималось медленно, окрашивая равнину в бледное золото. В лагере не было ни одного человека, кто спал бы крепко – ночь оставила тяжесть в сердцах. Но когда первые лучи коснулись шатров, люди начали подниматься.

Каэлен вышел к центру лагеря. Его шаги были неуверенными, но глаза ясными. Он видел: теперь они не могли позволить себе слабость. Если они не превратят этот лагерь в дом, они исчезнут, как исчезла соль.

– Сегодня, – сказал он, собрав людей у костра, – мы начнём строить. Не шатры, а дома. Не временное пристанище, а поселение. Мы должны показать, что можем жить без магии.

Айн встала рядом. Её клинок висел за плечом, но голос звучал так же твёрдо, как сталь: – Мужчины – со мной. Мы соберём камни и сложим стены. Оружие держите при себе: степь может быть пустой, но пустота часто скрывает хищников.

Старший кочевник поднял копьё. – Женщины и дети – со мной. Мы найдём воду. Ветер укажет путь. Где ветер сырой – там трещины, где может спрятаться влага.

Лира улыбнулась детям, её голос был мягким, но полным решимости: – А те, кто слаб, будут учиться. Как готовить еду без соли. Как хранить травы. Как помогать друг другу. Мы должны помнить: только вместе мы выживем.

Люди переглядывались. В их глазах было сомнение, страх, но и нечто новое – надежда.

Работа началась. Мужчины тащили камни, складывали их в круги. Камни крошились, руки покрывались кровью, но стены росли. Женщины с детьми уходили всё дальше от лагеря, возвращаясь с пучками сухой травы, с крошечными корнями, с жалкими каплями влаги в бурдюках.

К полудню лагерь ожил. Там, где вчера стояли шатры, теперь поднимались первые хижины. Дети смеялись, помогая тащить камни, женщины разводили огонь в новых очагах. Пахло дымом и пылью, но в этом запахе было не отчаяние, а начало.

Каэлен стоял у края лагеря, опираясь на посох, и смотрел, как его народ – не Империя и не степь, а новый народ – учился жить заново. Лира подошла к нему, её глаза блестели от усталости и гордости.

– Видишь? – сказала она. – Мы можем. Пусть медленно, пусть тяжело, но можем.

Каэлен кивнул. – Да. Но это только первый день.

И всё же впервые за долгое время в груди его не было боли. Лишь слабое эхо, которое шептало:

«Ты отнял у них соль. Но дал им больше. Теперь посмотрим, выдержат ли они тишину.»

Каэлен закрыл глаза и сжал руку Лиры. Да, они должны выдержать. Потому что иначе всё было зря.

Ночь была тяжёлой, но тихой. Ветер стих, костры догорали ровным тлеющим светом, и в этой зыбкой тишине люди впервые за долгое время спали без страха. Но утро принесло не покой, а весть, что изменила всё.

На рассвете часовые заметили силуэт, что шатался по равнине, будто тень, потерявшая тело. Он шёл один, его ноги плелись, руки тряслись, и каждый шаг отдавался падением. Когда его привели в лагерь, стало ясно: это был человек, но на грани смерти. Его лицо было покрыто белыми трещинами, глаза – воспалённые, губы – пересохшие.

– Воды… – прохрипел он. – Воды…

Лира бросилась первой, дала ему глотнуть из бурдюка. Он закашлялся, вода стекала по подбородку, но взгляд его прояснился. И в этом взгляде было столько ужаса, что люди вокруг невольно попятились.

– Ты из Империи? – спросил старший кочевник, присев на корточки.

Мужчина кивнул, губы его дрожали. – Из Империи… оттуда, где башни… где… где всё поёт солью…

Каэлен шагнул ближе. Его сердце болезненно сжалось от этих слов. – Башни? Они ещё стоят?

– Стоят, – выдохнул человек. – Но теперь они иные. Элиан… – он закашлялся кровью, его плечи тряслись. – Архимаг. Он приказал собрать всё, что осталось. Всю соль, все жилы, все кристаллы… Он строит Башню-Узел. Огромную. В сердце Империи. Говорит – свяжет её с землёй и заставит мир дышать снова.

Толпа загудела. Кто-то радостно вскрикнул, кто-то зашептал молитвы, а кто-то сжал кулаки.

– Ложь, – резко сказала Айн. – Ничто не вернёт то, что ушло.

Мужчина закатил глаза, голос его стал тише, будто он говорил уже не людям, а самому себе: – Башня… светится ночью, поёт днём… Люди идут туда… сами… Он говорит: «Прогресс требует жертв». – Он закашлялся снова, тяжело, и упал на землю.

Лира попыталась поддержать его, но он уже не дышал. Его тело застыло, и по коже пробежала последняя белая трещина, словно соль забрала его до конца.

В лагере стояла тишина. Каждый понимал: Империя не умерла. Она готовится.

Каэлен поднял голову к горизонту. В груди было пусто, но эхо соли всё равно откликнулось, как слабый шёпот:

«Он зовёт меня. Он зовёт тебя. И эта дорога приведёт нас к концу.»

Он сжал кулаки. – Нам нужно идти.

Слова Каэлена прозвучали глухо, но в них не было сомнения. Люди переглянулись: одни с ужасом, другие с надеждой. Даже дети, прижавшиеся к матерям, смотрели на него широко раскрытыми глазами, будто уже понимали, что сказанное им было больше, чем просто решение.

Айн первой нарушила молчание. Она встала, положила руку на рукоять клинка и шагнула вперёд. – Я знала, что тишина не будет вечной. Башня – это угроза. Если Элиан закончит своё, то весь мир снова окажется в его руках. Если ты идёшь туда, Каэлен, я пойду с тобой.

Лира поднялась рядом, её голос дрожал, но в глазах светилась решимость: – Ты знаешь, что я не оставлю тебя.

Старший кочевник нахмурился, провёл ладонью по лицу. – Мы только начали строить жизнь здесь. Люди едва научились складывать стены, разводить костры без соли. Если уйдём мы все, лагерь погибнет.

– Значит, лагерь останется, – ответила Айн. – Но часть должна идти. Если Башня-Узел зажжётся, никакие стены нас не спасут.

Люди зашумели. Кто-то кричал: «Не оставляйте нас!», кто-то умолял: «Приведите мир назад!», кто-то проклинал имя Элиана.

Каэлен поднял руку, и шум стих. – Я не поведу вас, – сказал он твёрдо. – Я не вождь. Но я пойду туда, где решается судьба. Не ради власти и не ради мести. А ради того, чтобы понять – можно ли остановить то, что он задумал.

– И ради того, чтобы остановить его, если нужно, – добавила Айн, её голос звенел как клинок.

Лира сжала ладонь Каэлена. – И ради того, чтобы ты не был один.

Старший кочевник опустил взгляд, но потом тяжело кивнул. – Хорошо. Лагерь останется здесь. Мы будем учить людей жить. Но те, кто готов идти в Империю, пусть собираются.

Он повернулся к толпе: – Никто не обязан. Но кто решит – знает: эта дорога может быть последней.

Некоторые шагнули вперёд – молодые кочевники, пара беглецов, что не могли забыть Империю. Большинство остались на месте, глядя с тревогой.

Каэлен посмотрел на них всех. В груди его звучало слабое эхо:

«Ты снова идёшь к нам. Ты не отвернёшься. Там, где Башня поёт, соль ждёт тебя.»

Он выдохнул и сказал: – Тогда завтра мы выступаем.

…Некоторые шагнули вперёд – молодые кочевники, пара беглецов, что не могли забыть Империю. Большинство остались на месте, глядя с тревогой.

Каэлен посмотрел на них всех. В груди его звучало слабое эхо:

«Ты снова идёшь к нам. Ты не отвернёшься. Там, где Башня поёт, соль ждёт тебя.»

Он выдохнул и сказал: – Тогда завтра мы выступаем.

Когда толпа разошлась к шатрам, Каэлен остался у костра. Ветер трепал сухую траву, угли мерцали, и сон пришёл к нему тяжёлый, вязкий. В этом сне он увидел огни Империи – башни, что светились изнутри белым, словно соль сама стала пламенем. И среди этих огней стоял Элиан.

Он не изменился – только взгляд его стал холоднее. В его глазах отражались руны и свет Башни. Он не был тенью прошлого – он был угрозой настоящего.

Каэлен вздрогнул. Прошло меньше года с их последней встречи, но расстояние между ними стало пропастью, широкой как века.

И голос Элиана прозвучал в его сновидении: – Я держу мир. Ты хочешь отнять его у меня?

Каэлен проснулся в холодном поту. В груди пустота отзывалась эхом. Он понял: дорога к Башне-Узлу – это не просто путь. Это встреча, от которой не уйти.

Каэлен долго сидел у костра, сжимая в руках остывший бурдюк. Сон всё ещё стоял перед глазами: белые башни, руны, холодный взгляд Элиана. Он не мог отогнать это видение, оно впилось в память, как заноза.

Когда небо начало светлеть, Лира вышла из шатра. Её волосы были растрёпаны, глаза – усталые, но в них светилось внимание. Она села рядом и тихо спросила: – Ты снова не спал?

Каэлен покачал головой. – Спал. Но видел Элиана.

Лира замерла, её пальцы крепче сжали его руку. – Он… жив?

– Жив. И сильнее, чем был, – голос Каэлена звучал глухо. – Он строит Башню. Я видел её свет. Она дышит солью.

Айн вышла почти сразу, словно ждала этих слов. На её лице не было удивления – только суровое спокойствие. – Я знала. – Она присела напротив, положив клинок рядом. – Он не из тех, кто сдаётся. Для него мир – это шахматная доска. И если у него осталась хотя бы одна фигура, он будет играть до конца.

– Он сказал… – Каэлен закрыл глаза, вспоминая слова из сна. – Он сказал: «Я держу мир. Ты хочешь отнять его у меня?»

Айн хмыкнула. – Значит, он знает, что ты пойдёшь.

– Значит, ждёт, – добавила Лира, и её голос дрогнул.

Каэлен посмотрел на обеих. – Он не враг ради врага. Он верит, что спасает мир. Это делает его ещё опаснее.

– Опаснее всех, – подтвердила Айн. – Фанатик всегда страшнее армии.

Лира сжала руку Каэлена сильнее. – Но он ошибается. И ты это знаешь.

Каэлен кивнул. В груди было пусто, но это «пусто» уже стало его опорой. Он понимал: теперь дорога ведёт не к выживанию, а к решению.

– Мы выступим завтра, – сказал он. – К Империи. К Башне.

И в этот момент лагерь, казалось, задержал дыхание. Люди ещё спали, но сама земля знала: их путь только начинается.

Утро встретило их холодным ветром и пепельным небом. Солнце поднималось тусклым диском, скрытым дымкой, и весь лагерь будто застыл, зная: сегодня его ждёт разделение.

Каэлен стоял у очага, к которому люди тянулись с первыми шагами рассвета. Его лицо было спокойным, но взгляд тяжёлым – он понимал, что многие здесь видят в нём больше, чем он сам о себе думает. Лира была рядом, её руки помогали собирать скудные пожитки. Айн проверяла оружие, раздавала короткие приказы тем, кто вызвался идти.

– Сколько их? – спросил Каэлен у старшего кочевника.

– Два десятка, – ответил тот. – Молодые, горячие, и пара старых, кто уже потерял всё. Остальные останутся. Здесь у них семьи, дети, надежда хоть на какую-то жизнь.

Каэлен кивнул. – Это правильно. Те, кто идут, должны понимать, что возвращения может не быть.

Старший кочевник нахмурился. – Я видел твои глаза ночью. Ты идёшь туда не ради битвы. Ты идёшь ради выбора.

– Так и есть, – тихо сказал Каэлен. – Элиан хочет связать мир, я хочу – освободить его. И только один из нас сможет дойти до конца.

Кочевник сжал его плечо крепкой рукой. – Тогда иди. Но помни: у тебя есть то, чего нет у него. У тебя есть люди, что идут за тобой не из страха, а по доброй воле.

Постепенно лагерь ожил. Женщины прощались с мужьями, дети тянули руки, словно не веря, что их отцы уходят. Несколько юных парней пытались пробиться в число идущих, но их удерживали – кто слезами, кто грубой силой.

Лира помогала женщине с ребёнком укрыть шатёр, потом вернулась к Каэлену. Её лицо было спокойно, но глаза блестели от сдерживаемых слёз. – Мы уходим, а они остаются. Если мы проиграем – они все погибнут.

– Если мы ничего не сделаем – погибнут и они, и мы, – ответил Каэлен.

Айн собрала воинов в строй – неровный, разномастный, но в их взглядах горело одно и то же: решимость. – Запомните, – сказала она громко. – Мы идём не за славой и не за добычей. Мы идём, чтобы остановить Башню. Кто с этим не согласен – оставайтесь сейчас.

Никто не двинулся с места.

Каэлен посмотрел на лагерь ещё раз – на костры, на шатры, на лица тех, кто останется. Он чувствовал, что прощается не только с ними, но и с крохотным островком мира, который они успели построить в тишине.

– Пора, – сказал он.

И отряд двинулся в путь, оставив за спиной дым костров и тихие, сдержанные крики прощаний.

Путь начался в тишине. Отряд двигался степью медленно, в неровной линии, словно змея, чьи кольца растянулись по потрескавшейся земле. Ветер свистел между камнями, поднимал пыль и сухую траву, и каждый шаг отдавался гулом, будто под ними пустота. Люди молчали – у каждого на душе оставался образ тех, кого они оставили в лагере. Прощание ещё жгло сердца.

Каэлен шёл впереди, опираясь на посох. Его взгляд был устремлён в горизонт, но мысли блуждали глубже. Он чувствовал: земля под ними изменилась. Там, где ещё недавно были трещины и камни, теперь проступали белёсые полосы – не соль, а следы её ухода. Мёртвые жилы, словно вены, по которым перестала течь кровь.

Лира шагала рядом, её глаза искали жизнь в каждом кусте, в каждом камне. Но чаще они находили пустоту. Айн двигалась чуть позади, присматривая за строем. Её рука не покидала рукоять клинка, хотя врагов не было видно.

– Смотри, – прошептал один из молодых кочевников, указывая вперёд.

Все остановились. Перед ними раскинулась низина, и в ней виднелись развалины. Когда-то здесь был посёлок: несколько десятков домов, ограда, колодец в центре. Теперь же всё было покрыто белым налётом. Стены крошились от малейшего ветра, крыши рухнули, а колодец зиял чёрной дырой.

– Они… превратились, – прошептала Лира.

Каэлен кивнул. Он чувствовал: люди, жившие здесь, ушли вместе с солью. Их тела стали частью этой белой корки, что теперь пожирала камни.

Они двинулись дальше, обходя низину стороной. Ветер усиливался, и в его завываниях слышался странный ритм, словно эхо далёкой песни. Каэлен остановился, его пальцы вцепились в посох. Соль в груди отзывалась – не как сила, а как память.

«Смотри. Видишь, как пустеет мир? Без меня всё умирает.»

Он закрыл глаза, стараясь не слушать, но шёпот не исчез. Он знал: это не голос силы, а эхо того, что он когда-то освободил.

– Что там впереди? – спросила Айн, щурясь на горизонт.

Далеко-далеко виднелось что-то, блестящее в лучах солнца. Башня. Она была ещё слишком мала, чтобы разглядеть детали, но её свет бил сквозь дымку, как белое пламя.

– Это она, – сказал Каэлен. Его голос дрогнул, но глаза были твёрдыми. – Башня-Узел.

Люди переглянулись. Кто-то перекрестился, кто-то сжал оружие крепче.

– Мы ещё далеко, – сказала Айн. – Но если её свет виден отсюда… значит, она растёт быстрее, чем мы думали.

Каэлен стоял неподвижно, глядя на башню. В груди было пусто, но с каждым ударом сердца он чувствовал: дорога ведёт их прямо к ней. И там решится всё – не только судьба Империи, но и судьба самого мира.

– Мы идём, – сказал он.

И отряд двинулся дальше, оставляя за собой развалины и белые трещины земли.

Глава 5: Башня, что поёт солью

Дни пути превратились в однообразный ритм: утро – треск костров, полдень – бесконечный шаг по пустоте, вечер – короткий отдых. Земля менялась под их ногами: чем ближе к Империи, тем сильнее был её шрам.

Они встречали деревни, брошенные людьми. В одних ещё дымились костры – значит, жители ушли недавно. В других царила мёртвая тишина, и белый налёт покрывал всё – стены, поля, даже кости скота. Иногда им попадались фигуры – не люди, не статуи, а нечто среднее: тела, треснувшие от соли, застывшие в моменте отчаяния.

Ночью лагерь их был полон тревоги. Люди шептались у костров, вспоминали тех, кто остался позади. Кто-то плакал, кто-то молился. Но Каэлен молчал. Он смотрел в сторону Башни, чьё белое сияние становилось всё ярче, и чувствовал: каждый день приближает их к встрече с Элианом.

Лира сидела рядом, её пальцы тёплые в его ладони. Она не спрашивала – просто была рядом. Айн ходила кругами, словно волчица, не доверяющая ни ветру, ни ночи.

И в этой тишине, среди шагов и костров, каждый понимал: они идут не просто в Империю. Они идут в сердце мира, туда, где решится, будет ли у Этерии будущее.

На четвёртый день пути земля изменилась. Трещины стали глубже, белёсые полосы соли тянулись, как застывшие реки, а воздух пропитался сухим вкусом, будто пепел попал на язык. Люди шагали молча, потому что любое слово давалось с трудом – пыль забивала горло.

Айн шла впереди, проверяя путь. Она остановилась, подняла ладонь, и весь отряд замер. Впереди, на приподнятом холме, виднелись тени. Сначала – едва заметные силуэты, потом они начали чётче вырисовываться на фоне бледного неба.

– Люди, – прошептала Лира.

Их было не меньше дюжины. Высокие фигуры, облачённые в доспехи, но доспехи эти выглядели странно: пластины металла были покрыты трещинами, скреплены рунными печатями, что ещё слабо мерцали остаточным светом. В руках – копья и мечи, а за спинами – щиты с выжженными символами Империи.

– Солдаты, – произнесла Айн. Её голос был тяжёлым. – Имперские.

Каэлен всмотрелся в них и почувствовал странное. Эти люди несли на себе соль – не так, как он, не как голос, а как печать. Она сочилась из их доспехов, трещала в их взглядах.

– Они идут сюда, – сказал один из кочевников, хватая копьё.

Солдаты двигались строем. Их шаги были гулкими, слаженными, но в этой слаженности было что-то неживое. Словно ими двигала не воля, а приказ, выжженный в крови.

Когда они остановились в двадцати шагах, один вышел вперёд. Его лицо скрывал шлем, но голос, приглушённый металлом, был отчётливым: – По приказу Архимага Элиана все дороги к Империи закрыты. Любой чужак обязан сдать оружие и следовать в Башню. Сопротивление будет караться смертью.

Толпа отозвалась тревожным шумом. Кочевники подняли копья, беглецы – свои ржавые мечи. Лира шагнула ближе к Каэлену, сжав его руку.

Айн подняла клинок, её лицо застыло камнем. – Мы не ваши подданные. Идём своей дорогой.

– Нет дороги, кроме той, что ведёт к Башне, – холодно ответил солдат. Его слова звучали как руна, прочитанная вслух. – Всё остальное – пустота.

Каэлен вышел вперёд. В груди отозвался тихий звон соли, будто Башня сама услышала их. – Мы не ищем вашей Башни. Мы ищем правду.

– Правда – в силе, – сказал солдат. И по его жесту строй начал двигаться, поднимая копья.

Айн взвела клинок. – Приготовиться!

И в этот миг Каэлен ощутил, как соль внутри него прошептала:

«Они не живые. Они – сосуды. Если хочешь пройти, разруби цепь.»

Каэлен знал: бой неизбежен. Но ещё больше он знал – это не простые враги. Это люди, закованные Элианом в руны, превращённые в тени Империи.

Первый удар пришёлся с оглушающим звоном: копьё ударило о щит кочевника, и тот едва удержался на ногах. Солдаты Империи двигались ровно, без крика, без страха – словно рунные символы внутри их тел задавали ритм, как колёса в механизме.

Айн кинулась вперёд, её клинок встретил сталь противника. Искры брызнули, и в лицо ей ударил сухой запах соли. Она отпрянула на шаг – на лезвии противника проступили трещины, и из них сыпался белый порошок.

– Они не люди! – крикнула она. – Они держатся на рунах!

Кочевники сомкнули строй, их копья встретили натиск. Но солдаты шли, не замечая боли: один из них, проткнутый насквозь, выдернул копьё из груди, будто это была заноза, и пошёл дальше.

Толпа беглецов завизжала, кто-то бросил оружие и побежал назад, но Лира выскочила вперёд, её голос звенел над шумом: – Держитесь вместе! Не разбегаться! Они не бесконечны!

Каэлен стоял, вцепившись в посох, и смотрел, как люди падали, как клинки рвались в плоть. В груди его эхом отозвался шёпот:

«Разруби цепь. Руны держат их. Они пусты.»

Он понял.

Каэлен шагнул ближе, поднял посох и ударил им в землю. Пыль взметнулась, камень раскололся, и из трещины брызнула белая искра – не сила, не магия, а память земли. Руны на доспехах ближайшего солдата вспыхнули и треснули. Тот закричал – впервые издавая звук по-человечески – и рухнул на колени, держа руками лицо.

Айн добила его быстрым ударом, но взгляд её был прикован к Каэлену. – Ты это сделал?

Каэлен кивнул. – Их держат руны. Если разорвать их, они снова станут людьми… или прахом.

Солдаты окружили их плотнее, но теперь каждый шаг давался им тяжелее: с каждой вспышкой посоха Каэлена их движения замедлялись, их глаза – пустые и треснувшие – мигали болью.

Кочевники набросились на них с новой яростью, вонзая копья в трещины доспехов. Айн двигалась как буря, её клинок находил слабые места, и один за другим солдаты падали, рассыпаясь белым прахом.

Когда последний рухнул, тишина ударила сильнее, чем крики. Люди тяжело дышали, кровь капала на потрескавшуюся землю. Беглецы сидели в пыли, глядя на Каэлена с ужасом и надеждой.

Лира подошла к нему, её руки дрожали. – Ты видел… их лица. Они страдали. Это были люди, запертые в рунах.

Каэлен кивнул. В груди эхом шептало:

«Вот его армия. Он кует её не из плоти, а из соли. И пока руны живы, он будет держать мир цепями.»

Каэлен поднял голову. На горизонте Башня сияла ярче, чем утром. И теперь он знал: с каждым днём их враг становится сильнее.

Они ещё долго стояли среди мёртвых тел. Вернее, не тел – оболочек, в которых жили руны. Когда ветер поднялся, белый прах солдат потянулся по земле, будто сама степь хотела стереть память о сражении.

Люди собирались в круг, кто-то бинтовал раны, кто-то просто сидел, глядя в пустоту. Один из молодых кочевников – парнишка лет восемнадцати – тихо сказал, глядя на сереющие пятна на ладонях: – Я ударил его копьём трижды. Он не упал… пока ты не сделал это.

Его голос дрожал. Айн положила руку ему на плечо. – Это не твоя вина. Они были мертвы раньше, чем ты их встретил.

Но парень только покачал головой. Его глаза были красными – он видел в этих солдатах людей, а не врагов.

Лира подошла к Каэлену. Её лицо было бледным, но взгляд – твёрдым. – Ты должен рассказать им. Все должны знать, что это не война с живыми.

Каэлен поднял голову. Он чувствовал усталость, но слова пришли сами. – Они были людьми. Элиан взял их плоть и связал рунами, чтобы сделать своими солдатами. Их воля умерла, а тела стали сосудами для соли. Каждый из них страдал. Каждый шаг, каждый удар – не их, а его.

Толпа слушала молча, тяжело, будто каждый понимал, что завтра на их пути встанут новые такие воины.

– Значит, – сказал старший кочевник, поднимая копьё, – мы сражаемся не с ними. Мы сражаемся с цепями. С рунной печатью, что держит их.

Айн кивнула. – Но дорога не станет легче. Если это лишь патруль, то у Башни нас ждут сотни.

– Сотни… – повторил кто-то из беглецов, и в его голосе звучал ужас.

Каэлен сжал посох крепче. – Я не знаю, смогу ли освободить всех. Но если мы не дойдём, их станет ещё больше.

Лира шагнула вперёд, её голос прозвучал мягко, но твёрдо: – Тогда мы должны дойти. Иначе каждый человек в Империи станет такой оболочкой.

Молчание снова легло на людей, но это уже не была пустота – это было согласие. Они знали, что назад дороги нет.

Когда солнце клонилось к закату, они снова двинулись в путь. Башня на горизонте сияла ярче, и её свет больше не казался далёким миражом. Теперь он был как вызов.

И каждый, кто шагал рядом с Каэленом, понимал: впереди ждёт не просто дорога – впереди ждёт война с самим сердцем Империи.

Ночь застала их у подножья каменистого холма. Костры горели тускло: дров было мало, и приходилось беречь каждую ветку сухого кустарника. Люди сидели плотнее друг к другу, стараясь согреться не только огнём, но и самим присутствием.

Тишина тянулась долго. Все вспоминали бой днём: мёртвые глаза солдат, треснувшие руны, белый прах, рассыпанный по земле. Слова застревали в горле, но Айн, как всегда, нарушила молчание.

– Завтра нас ждёт то же самое, – сказала она, водя пальцем по лезвию клинка, проверяя его. – Только их будет больше. Вопрос не в том, сможем ли мы сражаться, а в том, сколько продержимся.

Кочевники зашептались между собой. Один из старших хмуро произнёс: – У Башни их будет столько, что вся степь закроется щитами. Мы видели, как Империя держала гарнизоны. А теперь у них солдаты, которые не знают усталости.

– Но они знают боль, – тихо сказала Лира. – Я видела. В их глазах был крик. Каэлен дал им уйти… хоть на миг.

Все взгляды повернулись к нему. Каэлен сидел чуть в стороне, сжимая посох. Он чувствовал их ожидание и их страх. Он не был командиром, не был вождём, но все ждали его слов.

Он поднял голову и заговорил глухо, но твёрдо: – Элиан держит их, потому что боится пустоты. Он хочет связать соль и мир, чтобы управлять им. Но мы видим, что это за сила. Это не жизнь. Это оковы.

– А он думает иначе, – заметила Айн. – Для него это порядок. Для него пустота – хаос, хуже смерти.

– Он не примет тишину, – продолжил Каэлен. – Для него она значит конец всего. Но для нас… может, это начало.

Кочевники молчали. Их суровые лица отражали сомнение: жить без магии – значит жить тяжело, на грани. Но они видели в словах Каэлена не просто юношу, а того, кто знал соль глубже, чем все остальные.

Один из беглецов вдруг сказал: – Я иду не за Империю и не против неё. Я иду, потому что не хочу стать таким, как они. – Он кивнул в сторону, где ветер уже развеял белый прах солдат.

Другой, кочевник, сжал копьё: – Я иду, потому что, если мы не остановим Башню, степь умрёт первой.

Лира посмотрела на Каэлена, её голос был мягким, но ясным: – А я иду за тобой. Потому что верю: ты услышишь то, чего не услышит никто.

Тишина снова упала, но теперь она была другой. Каждый сказал главное – зачем он идёт в эту дорогу. И теперь все понимали, что не свернут назад.

Каэлен смотрел в огонь и чувствовал, как в груди звенит пустота. Эхо соли шептало, но он впервые не чувствовал страха. Впереди ждала Башня. Впереди ждал Элиан.

И выбора уже не было.

На рассвете степь встретила их молчанием. Небо было низким, серым, будто придавливало землю. Ветер утих, и именно это тревожило – тишина была слишком густой, слишком тяжёлой.

Через несколько часов пути они наткнулись на развалины деревни. Каменные дома стояли пустыми, крыши провалились, и всё вокруг было покрыто белым налётом. Но это была не просто соль. Стены и улицы испещряли линии – ровные, выжженные, словно кто-то нарочно вёл по ним раскалённым железом.

– Руны, – произнёс Каэлен, останавливаясь. Его сердце сжалось. – Но они слишком большие…

Айн подняла клинок, её глаза метались по сторонам. – Слишком большие для чего?

– Для защиты, – ответил он. – Это не охранный круг, не ловушка. Это часть схемы.

Лира подошла ближе к стене и коснулась линии пальцами. Камень был тёплым, хотя солнце ещё не поднялось высоко. Она отдёрнула руку, словно обожглась. – Оно живо.

Старший кочевник нахмурился. – Живо? Но ведь магия уходит.

Каэлен покачал головой. – Она уходит. Но Элиан удерживает её. Эти линии – каналы. Он тянет остатки соли из земли и связывает их в сеть.

Кочевники загудели, тревожно переглядываясь. – Значит, Башня не одна? – спросил один из них.

Каэлен кивнул. – Нет. Башня – центр. Но к ней тянутся узлы. Деревни, города, всё, что осталось. Он строит паутину, в которой соль будет бежать, как кровь по венам.

Айн ударила кулаком по стене, и кусок камня осыпался, открыв под налётом соль, спёкшуюся в гладкий пласт. – Значит, всё, что мы видим мёртвым… он сделал сам.

– Или использовал то, что уже умирало, – мрачно добавил Каэлен. – Но результат один: он держит мир на цепях.

Лира прижала ладонь к его плечу. – Если это сеть… тогда её можно разорвать?

Каэлен молчал, глядя на выжженные линии, уходящие из деревни в степь. Эхо соли в его груди звенело глухо, как колокол. Он понимал: разорвать – можно. Но цена будет чудовищной.

– Можно, – наконец сказал он. – Но не без жертв.

Ветер поднялся, и линии на стенах словно засветились слабым белым светом. Люди в ужасе отступили.

Каэлен сжал посох. Впереди ждала Башня. Но теперь он знал: против них – не только она, а целый мир, опутанный рунной сетью Элиана.

Ночью на развалины опустилась тишина. Костры трещали слабо, свет их разгонял тьму лишь на пару шагов. Люди жались ближе друг к другу, и каждый взгляд то и дело возвращался к рунным линиям, что светились на камнях слабым, почти живым белым свечением.

Каэлен сидел у костра и вслушивался в это свечение. Оно не издавало звуков, но он ощущал ритм – слабый, глухой, как пульс под кожей. Сеть дышала. Он чувствовал, что они лишь коснулись края огромного узора, который тянулся на многие лиги.

– Ты опять слышишь её? – тихо спросила Лира, присев рядом.

– Не её, – ответил Каэлен. – Сеть. Она тянет силу, как сеть воды из колодца. И там, где она проходит, земля умирает.

Прежде чем Лира успела ответить, на краю света костров раздался странный звук. Шорох. Сначала один, потом другой. Кочевники подняли копья, Айн мгновенно оказалась на ногах, её клинок блеснул.

– Кто идёт? – крикнула она.

Из тьмы вышли фигуры. Сначала одна, потом другая, третья. Их было много, и двигались они медленно, словно тени, оторвавшиеся от земли.

Когда они вошли в круг света, люди ахнули. Это были люди – но изуродованные. Их кожа была покрыта белыми трещинами, глаза светились тусклым светом, а движения были дёргаными, как у марионеток. В их руках не было оружия, только обломки дерева, камни, ржавые лезвия.

– Они… живые, – прошептала Лира.

– Нет, – отрезала Айн, выставив клинок. – Они часть сети.

Фигуры двигались медленно, но неотвратимо. Их было десятки. Каждый шаг сопровождался хрустом соли в их телах. Они не кричали, не стонали, только шли вперёд, как вода, наполняющая трещины.

Каэлен поднялся. Соль в его груди зазвенела, и он понял: эти люди когда-то сопротивлялись, но руны сломали их волю. Теперь они были не жертвами, а проводниками.

– Он использует их, чтобы удерживать сеть, – сказал Каэлен глухо. – Они – живые узлы.

– Что ты предлагаешь? – Айн уже стояла, готовая встретить удар.

Каэлен вжал пальцы в посох. Внутри его бился голос соли – он чувствовал их боль, их пустоту, их последнюю просьбу. – Не сражаться, – сказал он. – Освободить.

Он ударил посохом в землю. Искры побежали по трещинам, линии на камнях вспыхнули ярче, и изуродованные люди завыли. Их крики пронзили ночь, но это был не крик атаки – это был крик освобождения. Их тела начали осыпаться белым прахом, линии на коже трескались, и один за другим они падали.

Когда всё стихло, перед кострами осталась только белая пыль, что блестела, как иней. Люди молчали, одни перекрестились, другие отшатнулись от Каэлена.

Айн подошла ближе, её голос был хриплым. – Ты убил их?

Каэлен покачал головой. – Я отпустил их.

Лира сжала его руку, её глаза были полны слёз. – Значит, они нашли покой.

Каэлен молча кивнул. Но в груди звенело эхо:

«Покой одному – пустота всем. Сколько ещё ты готов освободить?»

Утро пришло серым и холодным. Ветер снова поднялся, сметая с развалин пыль и белые крупицы, оставшиеся после ночного кошмара. Люди поднимались медленно, каждый шаг отдавался тяжестью, словно ночь забрала у них больше сил, чем десятки миль пути.

Каэлен долго стоял у края деревни, глядя на линии, что уходили в землю, и на белый налёт, покрывавший всё вокруг. Он чувствовал, что это место хранит память – не только соли, но и самих людей.

– Сюда, – позвал один из кочевников, махнув рукой.

Они собрались у здания, которое когда-то было большим домом. Каменные стены ещё держались, хотя крыша давно провалилась. Внутри, среди обломков и трещин, лежали деревянные дощечки, на которых угадывались резные знаки.

Лира подняла одну и осторожно стерла пыль. – Это записи.

Знаки были грубыми, но читаемыми. Каэлен присел рядом и всмотрелся. Руки его дрожали, когда он читал вслух: – «Мы приняли решение. Империя даст нам место в новом мире. Архимаг обещал, что те, кто принесёт соль добровольно, станут первыми в его городе. Наши дети будут жить при Башне. Остальные пусть умирают в степях».

Люди вокруг загудели. Кто-то прошептал: «Они сами… отдали себя?»

Айн схватила дощечку и сжала её так, что дерево затрещало. – Глупцы. Они думали, что получат жизнь, а стали узлами в его сети.

Лира положила ладонь на дерево, её глаза блестели от боли. – Но они верили. Им пообещали будущее. Кто из нас бы устоял, если бы выбор стоял – смерть или спасение для детей?

Каэлен молчал. В груди его пустота звенела всё сильнее, словно в ответ на слова. Он чувствовал, что это было не просто предательство. Это была жертва, сделанная во имя надежды – пусть ложной.

Он поднял глаза на людей вокруг. – Элиан строит Башню не только силой. Он строит её на обещаниях. Он зовёт всех, кто боится смерти. И многие сами идут к нему.

– Тогда их будет не остановить, – произнёс один из кочевников. Его голос дрожал. – Если Империя зовёт, и люди сами идут в цепи… то, кто останется свободным?

Айн резко вскинула клинок. – Мы. Пока у нас есть воля – мы останемся.

Лира шагнула ближе к Каэлену, её голос звучал мягко, но ясно: – Но ты видишь: он играет не только силой. Он играет надеждой. И это куда страшнее.

Каэлен сжал посох. Внутри его шепот соли звучал как эхо чужого голоса:

«Надежда – самая крепкая цепь. Ты готов её разрубить?»

Он не ответил. Но в его взгляде было ясно: рано или поздно, придётся.

К полудню степь раскрылась перед ними широким плато, усыпанным камнями, как поле с застывшими волнами. Ветер гнал пыль и клочья сухой травы, и именно в этом вихре они заметили людей.

Сначала казалось – тени. Но шаги становились яснее: группа в два десятка, уставших, измождённых, безоружных. Они шли навстречу, спотыкаясь и держась друг за друга. Женщины несли детей на руках, мужчины опирались на палки, будто каждая миля была мукой.

Кочевники насторожились, подняли копья, но Каэлен сразу поднял руку. – Не враги. Смотрите на их глаза.

И вправду – в глазах не было пустоты, не было белого света. Там был страх, боль и отчаяние.

Когда беженцы приблизились, старший из них – мужчина в лохмотьях, с обожжённой щекой – упал на колени. – Воды… пожалуйста…

Лира поспешила дать бурдюк, и люди набросились на него, жадно деля глотки. Кто-то плакал, кто-то благодарил.

Айн смотрела на них с подозрением. – Откуда вы идёте?

– Из города, – выдохнул старший. – Из Империи. Мы были там, когда Архимаг говорил.

Эти слова заставили всех замереть. Люди приблизились ближе, кочевники сжали копья крепче, а Каэлен шагнул вперёд. – Ты слышал его? Слышал Элиана?

Мужчина кивнул. Его глаза были полны ужаса. – Он стоял на площади, у подножия Башни. Она уже взметнулась к небу. Белая, живая… она поёт. И он говорил: «Соль не враг, соль – кровь земли. Я свяжу её и дам вам вечность. Но для этого вы должны стать её сосудами».

Толпа беженцев зашумела, каждый пытался добавить слова: – Он сказал, что наши дети будут сильнее нас…– Он велел нам не бояться боли…– Он обещал, что смерть больше не будет над нами властью!

Каэлен слушал, и в груди его пустота завыла, словно в ответ на каждое слово.

– И что было потом? – спросила Лира, сжимая его руку.

Старик опустил голову. – Люди пошли к Башне. Тысячи. Они сами отдавали себя. Мы… мы бежали. Мы видели, что стало с теми, кто вошёл. Их кожа трескалась, их глаза загорались белым светом… они больше не были людьми.

Он замолчал, и лишь ветер завывал в пустоте.

Айн тихо сказала: – Значит, он делает армию из тех, кто сам пришёл к нему.

Каэлен закрыл глаза. Внутри его эхом звучал голос:

«Ты видишь? Я не беру силой. Я даю выбор. И люди выбирают меня.»

Он открыл глаза и посмотрел на беженцев. Они дрожали, но в их взглядах была живая искра. – Вы сделали другой выбор, – сказал Каэлен. – И потому ещё живы.

Старик поднял голову. – Мы шли на запад, в степи. Но теперь… если вы идёте к Башне, мы пойдём за вами. Хоть недалеко. Мы должны знать, что ещё есть кто-то, кто не подчинился ему.

Люди переглянулись. Отряд вырос, но вместе с ним выросла и тяжесть пути.

Каэлен сжал посох. Он знал: впереди не только стены и солдаты. Впереди – тысячи, кто сам пошёл в цепи.

Ночью костры горели слабее обычного. Люди сбились в тесные круги, пытаясь согреться и отгородиться от ветра. Беженцы сидели рядом с кочевниками и беглецами, словно всегда были частью отряда. Их лица освещали колеблющиеся отблески, и в этих лицах Каэлен видел усталость, которую можно было спутать с безумием.

Он не спал. Пустота в груди не давала закрыть глаза, и он слушал ночной ветер, в котором слышался отдалённый звон – будто сама Башня отзывалась. В этот момент к нему подошёл один из новых спутников, худой мужчина с впалыми щеками и голосом, больше похожим на шёпот.

– Ты тот, кто слышит соль? – спросил он.

Каэлен кивнул. – Я слышу её. Но не всегда понимаю.

Мужчина опустился на колени рядом, глядя в пламя. Его руки дрожали. – Тогда, может быть, ты поймёшь то, что мы слышали. – Он помолчал, будто собирался с силами. – Архимаг говорил о ритуале. О великом связывании.

Каэлен повернулся к нему всем телом. – Расскажи.

– Он сказал, что Башня станет Сердцем нового мира. Что соль не должна уходить. Он собрал тысячи рун, тысячи жертв… и когда круг будет завершён, Башня свяжется с землёй. Она станет её новым сердцем.

Лира, сидевшая неподалёку, вскинула голову. – Новое сердце? Но если старое умирает…

– Он говорил, – продолжил мужчина, – что старое сердце слабое, что оно не выдержало людей. И он даст миру новое, вечное. Но для этого ему нужны сосуды. Люди. Мы сами должны стать жилами его Башни.

Слова повисли в воздухе, как яд. Никто не двигался, только огонь потрескивал.

Айн тихо выругалась, сжимая рукоять клинка. – Значит, он строит не башню. Он строит тюрьму. Для земли.

Каэлен чувствовал, как пустота внутри завыла, и в этом вое звучал ужас. «Если он завершит круг… соль станет вечной. Но вечная соль – это вечная смерть.»

Он поднял глаза на мужчину. – Ты слышал, когда он собирается завершить ритуал?

Тот покачал головой. – Скоро. Он сказал: «Когда Башня заговорит громче самой земли, тогда мир станет единым».

Лира положила ладонь на руку Каэлена. – Это значит, у нас мало времени.

Каэлен молчал. В его взгляде не было страха – только понимание. Башня была не просто угрозой. Она была ловушкой для самого мира.

Он тихо произнёс: – Мы должны остановить его. Даже если для этого придётся отдать всё.

Ночь сжалась вокруг них плотнее, и даже ветер умолк, словно слушал эти слова.

Утро началось без птиц. Над степью висела белёсая дымка, и солнце было похоже на выцветшее пятно. Люди собирались в дорогу, но чувствовалась усталость – не только тел, но и душ. Слова о ритуале связывания легли на всех тяжёлым грузом.

Айн сидела на камне, точила клинок. Её лицо было сосредоточенным, а движения – быстрыми и резкими, словно клинок должен был выдержать не одну битву. Когда Каэлен подошёл, она подняла голову.

– Если идти прямо к Башне, – сказала она, – мы не успеем. Он собрал там всю силу, что у него осталась. Мы столкнёмся не с патрулём, как вчера, а с целой армией.

Каэлен кивнул. Он чувствовал то же самое.

– Что ты предлагаешь?

Айн протянула нож и вырезала на земле схему – грубый круг, из которого расходились линии. – Эти деревни и руины – узлы. Мы видели одну, и ты сам сказал: она часть сети. Если мы разорвём сеть, Башня ослабнет.

Люди собрались вокруг. Старший кочевник нахмурился. – Разорвать? Но как? Руны впаяны в землю. Они держат соль, словно корни.

– У нас есть он, – Айн кивнула на Каэлена. – Он чувствует их. Он сможет найти слабое место.

Каэлен замолчал. Пустота в груди отзывалась странным эхом, словно соглашаясь и в то же время предостерегая. Он понимал: разрушить узел можно. Но каждый узел – это люди, вплетённые в сеть.

Лира почувствовала его колебание и взяла его за руку. – Ты не обязан решать один. Мы все идём с тобой.

Каэлен посмотрел на неё, потом на Айн и на кочевников. В их глазах горела решимость.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Мы найдём узел. Разорвём его. И тогда посмотрим, как поёт Башня, когда её вены пустеют.

Кочевники загудели одобрительно, хотя в их голосах звучал страх. Все понимали: идти к узлу значит столкнуться лицом к лицу с тем, что Элиан сделал из людей.

Старший кочевник поднял копьё. – Тогда путь на север. Там была деревня, о которой говорили наши разведчики. Никто оттуда не возвращался. Если это узел – там мы и начнём.

Каэлен закрыл глаза. Пустота в груди зазвенела громче, и в этом звоне он услышал шёпот:

«Ты хочешь рвать мою ткань? Тогда смотри – сколько душ вшито в неё.»

Он открыл глаза и твёрдо сказал: – Мы идём.

Дорога на север оказалась тяжелее, чем они ожидали. Земля менялась под их ногами: трещины становились шире, а белёсые жилы соли тянулись, словно вены под кожей. Иногда они пульсировали – едва заметно, но достаточно, чтобы люди останавливались и смотрели с ужасом, как будто сама земля дышала.

– Она живая, – прошептал один из беглецов.

– Нет, – мрачно ответил Каэлен. – Она умирает. Это последние удары сердца.

Кочевники шли молча, сжимая копья. Даже Айн не произносила ни слова – её глаза метались по сторонам, и каждый звук заставлял её тянуться к клинку. Лира держалась рядом с Каэленом, её ладонь крепко сжимала его руку. Она чувствовала, как он напрягается всё сильнее с каждым шагом.

К вечеру они достигли равнины, где земля под ногами стала другой. Она была гладкой, словно камень, и слегка вибрировала, будто в глубине что-то билось. Когда люди приложили ладони к почве, они ощутили ритм – медленный, тяжёлый, похожий на пульс.

– Это узел, – сказал Каэлен. Его голос звучал глухо, будто из глубины. – Мы на его границе.

И словно в ответ на его слова воздух изменился. Из-под земли донёсся низкий гул, похожий на далёкий рёв. Люди вздрогнули, дети заплакали, хотя никто из взрослых не решился произнести ни слова.

– Он нас чувствует, – произнесла Лира. – Башня.

– Не Башня, – поправил её Каэлен. – Сеть. Это место связано с ней. И оно знает, что мы здесь.

Пульсация усилилась. Земля под ногами заходила волнами, камни задрожали, и в трещинах показался белый свет, как изнутри раскалённого железа. Люди бросились назад, но Каэлен остался на месте, прижав посох к земле.

– Ты сможешь? – спросила Айн, её голос дрогнул впервые за всё время.

Каэлен не ответил сразу. В груди пустота билась в такт земле, и он слышал – голоса. Множество голосов, сотканных в один хор. Они стонали, просили, кричали, но сквозь это слышался другой ритм: чёткий, неумолимый, тот, что задавал сеть.

«Мы связаны. Мы держим мир. Разорви нас – и кровь прольётся.»

Каэлен закрыл глаза. Он понимал: перед ними не просто руны. Это узел из жизней. И если они решат разорвать его, то освободят этих людей, но вместе с тем ударят по самой сети Элиана.

– Да, – сказал он наконец. – Я смогу. Но не один.

Лира шагнула ближе. – Я с тобой.

Айн обнажила клинок. – И я.

Кочевники сомкнули строй за их спинами, и даже беглецы, дрожа, но не отступая, выдвинулись вперёд.

Пульсирующий свет в трещинах разгорался всё сильнее. Ночь надвигалась, и казалось, что в этой тьме узел будет светиться, как сердце чудовища.

Их первый настоящий шаг к разрыву сети должен был начаться здесь.

Когда солнце скрылось за горизонтом, узел ожил. Земля под ногами заходила тяжёлыми толчками, будто под ней билось огромное сердце. Из трещин начал сочиться белый свет, и воздух стал сухим, как соль, разлитая в крови.

Люди инстинктивно отступили ближе к кострам, но Каэлен остался на краю сияющих линий. Его ладонь сжимала посох, и в груди звенела та же пульсация, что исходила из земли.

И тогда появились они.

Сначала – силуэты в свете, похожие на тени. Потом – тела, медленно поднимавшиеся из трещин, словно соль сама лепила их из пыли и камня. Их было пятеро. Они напоминали людей, но тела их были покрыты белыми кристаллами, что светились тускло, как угли под пеплом. Лица трескались, будто маски, и сквозь трещины просачивался свет.

– Что это… – прошептал один из беглецов.

Айн выхватила клинок. – Стражи.

Существа двигались медленно, но каждое их движение было неестественно плавным, словно ими управлял один ритм. В их глазах не было ничего – только белая пустота.

Один из кочевников не выдержал: с криком метнул копьё. Древко вошло прямо в грудь ближайшего стража, но тот не остановился. Лишь повернул голову – и из его рта вырвался хриплый звук, похожий на шёпот многих голосов сразу.

Каэлен отступил на шаг. В груди эхом ударили чужие слова:

«Мы связаны. Мы – вены. Ты не пройдёшь.»

Стражи двинулись вперёд. Их шаги были медленными, но земля под ними трескалась, словно они сами были весомыми, как камень.

Айн кинулась вперёд первой. Её клинок встретил кристаллы на руке одного из существ, и искры разлетелись, словно металл ударил по кремню. Она развернулась, ударила снова – и трещина пошла по плечу стража. Но тот лишь поднял вторую руку и ударил её так, что Айн отбросило на несколько шагов.

Кочевники сомкнулись строем, но их копья ломались, как сухие ветки, когда втыкались в тела стражей.

Лира подбежала к Каэлену. Её глаза горели страхом и решимостью. – Ты чувствуешь их, да? Это тоже люди?

Каэлен стиснул зубы. В груди пустота отзывалась тысячами голосов, сплетённых в один. Он видел – да, когда-то это были люди. Но теперь они были не живыми и не мёртвыми, а частью узла.

– Они – замки, – выдавил он. – Чтобы сеть не разорвали.

Стражи приближались, и каждый шаг отзывался в груди Каэлена, словно удары в сердце. Он понимал: сталь не победит их. Нужно было ударить по самому узлу.

– Прикройте меня! – крикнул он, и его голос эхом ударил по лагерю. – Если я разорву сеть, они падут!

Айн поднялась, кровь текла из рассечённой брови, но она снова встала в строй. – Тогда делай! Мы их задержим!

Каэлен шагнул к центру узора, туда, где свет был ярче всего, и опустил посох в землю. Пульсация усилилась, голоса внутри его стали криками.

«Разорвёшь нас – умрём мы. Но умрёте и вы.»

Он закрыл глаза и приготовился.

Земля под ногами гудела, как натянутая струна. Каэлен вонзил посох в пульсирующую трещину, и свет вокруг вспыхнул ярче, ослепляя. Голоса в груди взревели – тысячи криков, сливающихся в один, словно сам мир протестовал против его руки.

«Не смей! Мы держим! Мы связаны!»

Он почувствовал, как по жилам идёт холод, как соль отзывается в каждой клетке тела. Посох дрожал, а вместе с ним дрожали руки.

Позади Айн и кочевники сдерживали натиск стражей. Их удары были медленными, но неумолимыми. Каждый шаг существ ломал землю, каждый взмах рук выбивал искры из оружия. Один из кочевников пал, грудь его была пробита кристаллической рукой. Другой отскочил, оставив копьё в трещине на теле стража, но существо лишь вырвало древко и пошло дальше.

Айн кинулась прямо на одного из них, её клинок вошёл в бок стража, и свет брызнул наружу. Существо завыло – не своим голосом, а множеством чужих, рвущихся изнутри. Но оно не упало, лишь замедлило шаг.

– Быстрее, Каэлен! – крикнула она. – Мы их не удержим!

Лира стояла рядом с ним, её ладонь сжимала его руку, как якорь. – Ты можешь. Слушай их, но не поддавайся. Найди нить, что держит узел.

Каэлен зажмурился, сосредоточился. Голоса были хаотичны: крики боли, мольбы, угрозы. Но сквозь этот хаос он услышал другое – ритм. Ровный, холодный, неумолимый. Это был голос Элиана, вшитый в сеть.

«Держать. Связь. Жертва оправдана.»

Каэлен вскинул посох и ударил им снова. Свет вспыхнул ярче, и трещины на земле зашевелились, как живые. Голоса завыли громче, но теперь он чувствовал слабое место – точку, где линии сходились.

– Нашёл! – выкрикнул он.

Стражи взревели, словно сами ощутили опасность. Один прорвал строй кочевников, его руки поднялись для удара прямо по Каэлену. Но Айн успела – её клинок вонзился в шею существа, и оно рухнуло, крошась, как стекло.

Каэлен вложил всю силу, весь гул соли в груди в удар посоха по узлу. Свет разорвался. Земля дрогнула, и пульсация сбилась.

Стражи остановились, их тела затрещали, словно внутри рушились стены. Один за другим они рухнули, рассыпаясь в белую пыль.

Тишина наступила резко, как удар. Люди стояли среди пыли и трещин, тяжело дыша. Костры потрескивали, но даже их огонь казался слабым рядом с тем светом, что только что гас.

Каэлен опустился на колени, его руки дрожали. Лира бросилась к нему, обняла, прижала к себе. – Ты сделал это…

Но Каэлен поднял взгляд на руины узла. Земля была разорвана, линии потухли. И всё же в груди его эхом прозвучал шёпот:

«Ты разорвал одну нить. Но сеть держится. Сколько узлов ты готов сломать, прежде чем соль разорвёт тебя?»

Он закрыл глаза. Это была победа. Но она казалась лишь началом куда более тяжёлого пути.

Запах пыли и соли ещё витал в воздухе. Люди стояли вокруг потухшего узла, смотрели на землю, что теперь была мёртвой и серой, без белого сияния. В груди каждого боролись облегчение и ужас.

– Мы сделали это, – выдохнул один из молодых кочевников, глядя на Каэлена. – Значит, сеть можно разорвать!

Его слова встретили гул одобрения, но в этом гуле звучал и страх. Старший кочевник шагнул вперёд, указывая копьём на белую пыль, что всё ещё клубилась в трещинах. – Да, можно. Но сколько это будет стоить? Мы потеряли двоих. И если каждый узел охраняют такие стражи…

Айн вытерла клинок о плащ, её лицо было мрачным. – Стражи падут. Но каждый удар по узлу будет вызывать ответ. Он не оставит сеть без защиты.

Лира обняла Каэлена за плечи, помогая ему подняться. Его лицо было бледным, губы пересохли. Но в глазах горел огонь. – Это было не зря. Теперь мы знаем, что он уязвим. Башня не непоколебима.

Каэлен кивнул, но его голос был тихим: – Это был только первый узел. Их десятки. Может быть, сотни.

– Тогда мы не сможем разрушить все, – заметил один из беглецов. В его голосе звучала паника. – Мы умрём раньше, чем половину осилим!

Каэлен посмотрел на него, и в его глазах мелькнула боль, но голос стал твёрдым: – Мы не должны рвать их все. Достаточно разорвать те, что держат сеть ближе к Башне. Остальные сами обрушатся.

Айн нахмурилась. – Ты уверен?

– Я чувствовал это, – сказал Каэлен. – Когда узел падал, связь дрогнула. Башня вздрогнула вместе с ним.

Старший кочевник ударил древком копья в землю. – Значит, мы идём к следующим узлам. Пока у нас есть силы.

Люди загудели снова. Некоторые смотрели с надеждой, другие с ужасом. Но все понимали: выбора нет.

Ночь была долгой. Костры горели ярко, но люди не спали. Они шептались, говорили о стражах, о голосах, что слышал Каэлен, и о том, сколько ещё таких узлов ждёт впереди. Каждый понимал, что путь к Башне будет длиной в кровь.

Каэлен сидел у огня, слушал треск дров. Лира не отходила от него, её пальцы тянулись к его руке, словно она боялась, что он растворится в пустоте.

И в этот момент он почувствовал новый шёпот в груди. Тихий, как дыхание ветра, но ясный:

«Ты начал. Но конец ещё не твой. Башня поёт, и её песнь громче твоего сердца.»

Каэлен сжал посох, поднял взгляд на север, туда, где сияние Башни освещало небо даже в ночи. Он знал: следующая дорога будет ещё тяжелее.

Но остановиться он уже не мог.

Рассвет встретил их не тишиной, а тревогой. Первые кочевники, выдвинувшиеся на разведку, вернулись бегом, лица их были мрачны, а дыхание сбивалось от страха.

– Узел не мёртв, – сказал один из них, хватая Каэлена за руку. – Земля там разверзлась. Соль хлещет наружу, как река.

Люди поднялись и двинулись к месту, где вчера разорвали сеть. Там, где прежде был светящийся узор, теперь зияла трещина. Из неё клубился белый туман, густой и едкий, и под ним виднелась пульсирующая масса соли – не кристаллы, а нечто вязкое, текучее, как живая смола. Она поднималась пузырями, с тихим треском лопалась и разливалась по земле.

– Это… дышит, – прошептала Лира, вцепившись в руку Каэлена.

Каэлен закрыл глаза. В груди откликнулся тот же ритм, что и вчера, но теперь он был искажён, сбит. Узел не погиб окончательно – он кровоточил.

«Ты разорвал ткань. Но кровь ищет выход.»

Айн шагнула ближе, прикрыв рот тканью, чтобы не вдыхать туман. – Это не просто соль. Это… что-то новое. Я никогда такого не видела.

И тогда из тумана донёсся звук. Сначала – шорох. Потом – низкое, хриплое дыхание. Люди отступили. Белая масса содрогнулась, и из неё поднялись силуэты.

Не стражи, созданные рунами. Не солдаты в доспехах. Эти твари были бесформенными. Их тела складывались из соли и тумана, они шевелились, как комки глины, но внутри мерцал слабый свет. Лица у них не было – только трещины, из которых доносился вой.

– Твари из мёртвых земель, – произнёс один из кочевников. Голос его дрогнул. – Я слышал легенды… но не верил.

Существа двинулись вперёд, шаги их были вязкими, но каждый удар ногой заставлял землю трескаться. Их было трое. И с каждым мгновением из трещины рождались новые.

– Мы сами открыли для них дверь, – глухо сказал Каэлен.

Айн подняла клинок, её голос звенел сталью. – Тогда закроем её их кровью.

Люди сомкнули ряды, но каждый понимал: это не бой, к которому они готовы. Эти твари были чуждыми – не людьми, не узлами, не сосудами. Это была сама соль, изуродованная их ударом.

Каэлен сжал посох, чувствуя, как пустота в груди зовёт его – не к разрушению, а к удержанию. Он понял: если он не вмешается, твари будут рождаться снова и снова.

– Прикройте меня, – сказал он, и голос его был твёрдым. – Я попробую закрыть трещину.

Трещина расширялась, белый туман поднимался всё выше, словно рвалось наружу дыхание самой земли. Твари поднимались одна за другой, их тела шевелились без костей, сливались и разделялись, и каждый новый силуэт был ужаснее предыдущего.

Кочевники сомкнули ряды. Их копья вонзались в белые массы, но удары проходили сквозь тела, словно сквозь воду. Лишь Айн, ударив клинком в трещину на одном из существ, сумела рассечь его пополам – и то ненадолго: куски снова слиплись, поднявшись новой тварью.

– Они не умирают! – крикнул один из воинов. – Их нельзя убить!

– Их нужно остановить, – ответил Каэлен.

Он шагнул вперёд, прямо к краю зияющей трещины. Туман жёг глаза, дыхание перехватывало, но он чувствовал пульсацию – ту же, что в его груди. Это был разорванный ритм, сбившийся, больной.

«Ты сделал это. Ты разорвал нас. Закрой… если сможешь.»

Каэлен поднял посох, вонзил его в землю рядом с трещиной и закрыл глаза. Он сосредоточился на пустоте в груди, на том странном шёпоте, который всегда сопровождал его. Впервые он не гнал его прочь – он принял его, дал ему войти глубже.

И тогда соль откликнулась.

Он почувствовал, как из груди идёт холод, будто живая река. Посох загудел, трещина под ногами дрогнула. Белый туман заколыхался, существа завыли и бросились к нему, но Айн и кочевники встали стеной, удерживая их клинками и копьями. Лира упала на колени рядом, её руки легли на его плечи, будто она делилась силой.

– Ты не один, – прошептала она. – Слушай меня. Я здесь.

Каэлен глубже вонзил посох в землю. В груди раздался крик – не его, а сотен голосов сразу. Соль рвалась наружу, но он держал её, сжимал, направлял в трещину. Белая масса, что вырывалась из узла, начала сворачиваться внутрь, словно кто-то затянул петлю.

Твари завыли, их тела дёргались, рассыпались на куски. Каждый удар Каэлена по земле силой пустоты отнимал у них форму. Один за другим они падали, превращаясь в пыль, и туман становился всё слабее.

Наконец трещина дрогнула и с хрустом сомкнулась. Земля затихла, и лишь белые разводы остались на камнях.

Каэлен пошатнулся, его тело было мокрым от пота, дыхание сбивалось. Лира обняла его, удержала, не давая упасть.

Кочевники смотрели на него с уважением и страхом. Старший шагнул вперёд. – Ты запечатал его. Но какой ценой?

Каэлен поднял взгляд, и в его глазах светилось что-то чужое, белое. Он отвёл взгляд. – Я только удержал. Это не конец.

В груди его пустота ещё звенела, но теперь это был не только шёпот. Это было чувство: сеть почувствовала его. Башня почувствовала.

Ночь после схватки была тревожной. Люди засыпали рывками, кто-то вовсе не сомкнул глаз. Кочевники выставили двойную стражу, но вокруг лагеря стояла странная тишина. Ни ветра, ни шорохов степи, ни криков ночных птиц. Будто сама земля задержала дыхание.

Каэлен лежал у костра, закрыв глаза. Лира спала рядом, прижавшись к его плечу, её дыхание было ровным, будто она пыталась разделить с ним покой, которого у него самого не было. Но в груди пустота отзывалась всё громче.

И тогда он увидел его.

Не сон, не видение – что-то среднее. Он стоял среди белого поля, неба над ним не было, только бездонная тьма и сияние соли под ногами. И напротив – Элиан.

Он выглядел почти так же, как Каэлен помнил его: высокий, с прямой осанкой, в одеждах Империи, но теперь его глаза светились белым. Не как пустота у стражей, а как пламя.

– Ты идёшь ко мне, – сказал он спокойно, будто встречал старого знакомого. – Но зачем тратить силы, если мы можем идти вместе?

Каэлен сжал кулаки. – Вместе? Ты превратил людей в сосуды. Ты украл у них волю.

Элиан не дрогнул. – Я дал им вечность. Смерть больше не имеет власти над ними. Они стали частью мира, частью его новой ткани. Разве не к этому ты стремился? Сохранить жизнь?

Каэлен почувствовал, как пустота в груди зазвенела, откликаясь на слова Элиана. И голос внутри прошептал: «Он говорит правду. Вечность – это тоже жизнь.»

Но Каэлен покачал головой. – Это не жизнь. Это цепи.

Элиан шагнул ближе. – Цепи? Нет. Это порядок. Ты сам видел, что творит пустота, когда её не удерживать. Соль уходит, и с ней уходит жизнь. Без неё земля – прах. Люди будут гнить в нищете. Я предлагаю им не просто спасение. Я предлагаю им новое сердце мира.

Каэлен шагнул вперёд, его голос дрогнул, но был твёрдым. – А что станется с теми, кто не захочет?

Элиан улыбнулся – холодно. – Таких не будет. Когда песнь Башни завершится, весь мир услышит её. И все станут едины. Никто не будет чужим.

Каэлен ощутил, как его дыхание сбилось. В груди пустота завыла, словно кто-то растягивал его душу на части. Элиан говорил спокойно, но в его словах слышался приговор.

– Ты можешь встать рядом со мной, – продолжал Элиан. – Ты слышишь соль, как слышу её я. Вместе мы закончим то, что начато. Зачем бороться, если можно построить новый мир?

Тьма вокруг дрогнула, и Каэлен увидел лица. Лица тех, кого он отпустил в узле. Их глаза были белыми, но на губах была улыбка. Они шептали: «С нами спокойно. С нами нет боли.»

Каэлен зажмурился. – Нет. Я не твой сосуд. Я не часть твоей Башни.

Элиан замер, его глаза вспыхнули ярче. – Тогда ты станешь врагом. И знай: когда ты разрушишь узел, ты разрываешь не мои цепи, а души, что держат мир. Сколько жизней ты готов положить ради своей свободы?

Слова ударили, как клинок. И прежде, чем Каэлен успел ответить, видение исчезло. Он открыл глаза – костёр ещё тлел рядом, Лира тихо спала, прижавшись к нему. Но сердце его билось так, словно он бежал целую ночь.

«Сколько жизней ты готов положить?» – шептала пустота в груди, и он знал: этот вопрос не исчезнет.

Утро было тяжёлым. Солнце поднялось над степью, но свет его был тусклым, словно и оно покрыто белым налётом. Люди собирались в дорогу, переговаривались коротко, глухо, будто ночь отняла у них последние силы.

Каэлен сидел молча, пока Айн проверяла оружие, а Лира раздавала воду беглецам. Но слова Элиана не давали покоя. «Сколько жизней ты готов положить?» – этот вопрос пульсировал в его голове сильнее, чем шум крови.

Наконец он поднялся. – Мне нужно сказать, что я видел этой ночью.

Люди собрались у костра. Даже кочевники, обычно сдержанные, замерли, настороженно глядя на него.

Каэлен вдохнул, ощущая, как горло пересохло. – Я видел Элиана. Не сон и не воспоминание – он говорил со мной.

Гул прошёл по толпе. Лира подошла ближе, её рука коснулась его плеча. – Расскажи.

– Он сказал, что Башня станет новым сердцем мира, – продолжил Каэлен. – Что соль не должна уходить. Что он соберёт её в сеть, а люди станут сосудами. Не пленниками – так он сказал, – а частью вечности.

Старший кочевник нахмурился. – Часть вечности? – он сплюнул на землю. – Часть цепей, вот что.

– Для него это порядок, – вставила Айн. – Для него хаос хуже смерти.

– Но он прав в одном, – тихо добавил Каэлен. – Каждый узел связан с жизнями. Когда мы разрушили первый, я чувствовал их. Они кричали. Мы освободили их – но мы же и разорвали их окончательно.

Толпа загудела тревожно. Кто-то прошептал: – Значит, он был прав? Мы убиваем?

– Нет, – резко сказала Лира. Её глаза сверкнули. – Мы даём им покой. Они мучаются, пока связаны. Разорвать узел – значит отпустить их.

Каэлен посмотрел на неё и понял, что она говорит сердцем. Но в груди у него пустота отзывалась эхом: «Отпустить? Или уничтожить?»

Айн встала, опираясь на клинок. – Каэлен прав в одном: мы должны знать, что делаем. Мы не можем идти слепо. Каждый узел – это души. Каждый наш шаг будет жертвой. Вопрос в том, готовы ли мы нести эту жертву ради конца.

Кочевники молчали. В их лицах читалась решимость, но и страх. Беглецы переглядывались, кто-то качал головой.

– Мы уже в этом пути, – сказал Каэлен. Его голос был глухим, но твёрдым. – Мы можем повернуть назад, но тогда Башня завершит ритуал, и выбора больше не будет. Или мы идём дальше – и тогда мир получит шанс.

Тишина повисла тяжёлая. Первым шагнул старший кочевник. – Мы идём. Лучше умереть, чем стать сосудом.

За ним поднялись другие, один за другим. Даже беглецы, хоть и дрожали, кивнули.

Айн сжала плечо Каэлена. – Тогда это наш путь. Но помни: если он говорит с тобой, значит, ты для него не враг. Ты – соперник.

Каэлен кивнул. Он чувствовал это сам. И именно это пугало его сильнее всего.

Дорога к следующему узлу вывела их в долину, где воздух был тяжелее, чем обычно. Соль лежала на земле тонким слоем, как иней, и каждый шаг сопровождался хрустом. Сначала казалось, что это очередные мёртвые земли, но потом вдалеке показались огни.

– Люди? – удивилась Лира.

Айн нахмурилась. – Здесь не должно быть живых.

Они двинулись осторожно. И чем ближе подходили, тем яснее понимали: это не лагерь беглецов. Это было поселение.

Десятки хижин стояли ровными рядами. Между ними горели костры, но дым их был белёсым, словно от сожжённой соли. Люди сидели у огня, пели. Их голоса сливались в низкий, тягучий хор. В центре, на возвышении из белого камня, стоял символ Башни – вытесанный из соли монолит, уходящий к небу.

– Они… поклоняются ей, – прошептал один из кочевников.

Когда отряд приблизился, хор стих. Люди подняли головы. Их лица были человеческими, живыми, но глаза светились бледным светом. Они смотрели спокойно, без страха, как на гостей, которых давно ждали.

Первым вышел мужчина в белом плаще. Его волосы были седыми, а кожа – гладкой, как будто соль выжгла с неё морщины. Он поднял руки. – Добро пожаловать, странники. Башня зовёт всех.

Толпа загудела, но не враждебно – скорее приветственно. Кто-то протянул детям воду, кто-то положил у костра лишний кусок хлеба.

– Они не воюют, – заметила Лира, сжимая руку Каэлена. – Они… приняли это.

Мужчина приблизился. Его глаза сияли белым, но голос звучал мягко, почти отечески. – Мы – избранные. Мы приняли соль в сердца, и она очистила нас от страха. Башня дала нам покой. Мы не рабы, мы – её дети.

– Дети? – резко отозвалась Айн. – Вы сосуды. Вы отдали себя, и он держит вас на цепи.

– Нет, – спокойно ответил мужчина. – Мы свободны от боли. Разве это не то, чего ищут все?

Каэлен всмотрелся в него. В груди пустота зазвенела сильнее, чем когда-либо. Он чувствовал: эти люди действительно верят. Они не кричат, не страдают, как стражи. Они сами сделали выбор.

«Вот моя сила», – эхом отозвался голос Элиана внутри него. «Я не принуждаю. Я предлагаю, и они сами идут.»

Толпа опустилась на колени перед монолитом, их голоса снова слились в хор. Мужчина протянул Каэлену руку. – Ты тоже слышишь её. Ты можешь стать с нами. Ты увидишь, как Башня станет сердцем нового мира.

Айн шагнула вперёд, её клинок блеснул. – Ещё слово – и я снесу твою голову.

Но Каэлен остановил её. – Нет. – Его голос был хриплым. – Это не враги. Это зеркало. Они показывают нам, каким будет мир, если мы не остановим Элиана.

Толпа продолжала петь. Белый монолит сиял в их центре, и каждый из них выглядел умиротворённым. Но в груди Каэлена пустота завыла, как зверь в клетке.

Он понял: узлы – это лишь часть цепей. Настоящая сила Башни – в вере людей.

Толпа пела, склоняясь перед белым монолитом, и песнь их звучала гулко, будто исходила не из глоток, а из самой земли. Лица сияли умиротворением, словно боль и страх давно покинули их. Для беглецов и кочевников это зрелище было невыносимым: люди, живые, но чужие, предавшие всё, ради чего те боролись.

Айн шагнула ближе к монолиту, клинок в её руке сверкнул в свете костров. – Мы должны разрушить это, – произнесла она. – Этот камень связывает их с сетью. Разобьём его – и они проснутся.

– Или умрут, – мрачно добавил старший кочевник. – Если соль держит их сердца, то удар по монолиту станет ударом по ним.

Лира схватила Каэлена за руку, её пальцы дрожали. – Ты слышишь их, да? Скажи, это ещё люди?

Каэлен закрыл глаза. Пустота в груди зазвенела так сильно, что уши наполнились гулом. Он услышал их голоса – не крики, не стоны, а спокойные шёпоты: «Мы здесь. Мы дома. Мы свободны.»

– Они верят, – выдохнул он. – Для них это не цепь. Это выбор.

Айн резко обернулась. – Выбор? Быть сосудом? Отдать себя башне? Ты называешь это выбором?

Каэлен открыл глаза. Взгляд его был тяжёлым, но твёрдым. – Мы можем разрушить монолит, но тогда разрушим и их. Они связаны с ним, как узлы. Если он падёт, они падут вместе с ним.

Люди вокруг продолжали петь, не обращая внимания на спор. Мужчина в белом плаще стоял у подножия монолита, и его глаза сияли мягким светом. – Мы не боимся смерти, – сказал он спокойно. – Смерть – это шум. Соль – тишина. В тишине мы обрели себя.

Толпа вторила ему, и их голоса поднимались выше, словно стены, из которых не было выхода.

Лира шагнула вперёд, её голос сорвался: – Но вы уже мертвы! Вы просто не понимаете этого!

Никто не ответил. Они пели дальше, и песнь их становилась сильнее.

Айн стиснула зубы, клинок в её руке дрожал от напряжения. – Я не могу смотреть, как они кланяются цепям. Пусть лучше умрут, чем жить так.

Каэлен встал между ней и монолита. – Нет. Это не наша битва. Они сделали свой выбор. Если мы разрушим монолит, мы станем не лучше Элиана, который решает за всех.

Айн отступила на шаг, её глаза сверкали гневом. – И что, мы уйдём? Оставим их молиться башне, пока мир умирает?

Каэлен сжал посох, и пустота в груди отозвалась глухо, как колокол. – Да. Мы идём дальше. Их вера – их цепи. Мы не можем их разорвать.

Толпа пела, и в этой песне не было ни радости, ни боли. Только покой. Ложный, но прочный.

Отряд повернулся, уходя из деревни. Но когда последний костёр остался позади, каждый чувствовал, что в груди поселился холод. Потому что теперь они знали: враг был не только в Башне, не только в рунах и узлах. Враг жил в сердцах людей, которые сами выбрали соль.

Они покинули деревню, и белый свет костров остался позади, словно другой мир. Но тишина, что сопровождала их шаги, была тяжелее любой песни. Люди шли молча, только ветер гнал пыль по равнине.

Наконец кто-то из беглецов не выдержал: – Если половина мира уже там… зачем мы идём?

Эти слова прозвучали громче крика. Толпа загудела. Один из кочевников сжал копьё: – Мы идём потому, что иначе весь мир станет таким.

– Но они же счастливы! – выкрикнул другой. – Ты видел их лица? Ни страха, ни боли! Может, это и есть то, что нужно людям?

Айн резко обернулась, её глаза сверкали. – Счастье в цепях? Это не жизнь, это тишина могилы!

– А разве жизнь в степи лучше? – спросил беглец с дрожью в голосе. – Голод, смерть на каждом шагу, соль, что сжигает почву. Мы бежим от смерти – а они нашли покой. Может, они правы?

Старший кочевник ударил древком копья в землю. – Правы? Они отдали себя Башне! Они не живые. Они тени, что думают, будто дышат!

Люди загудели громче. Кто-то кивал беглецу, кто-то соглашался с кочевником. В споре звучал страх – и зависть. Зависть к тем, кто уже не страдает.

Лира шагнула вперёд, её голос был звонким, но дрожал: – Я видела их глаза. Они пустые. Да, там нет боли. Но там нет и радости. Нет любви. Нет жизни. Только песнь, которая не кончается. Вы хотите такого конца?

Толпа стихла. Но лица оставались мрачными.

Каэлен остановился. Все взгляды обратились к нему. Он чувствовал их ожидание, и пустота в груди завыла. Слова Элиана снова звучали в его голове: «Сколько жизней ты готов положить?»

– Он силён не только рунами, – сказал Каэлен тихо. – Его сила – в надежде. Он даёт людям то, чего они боятся потерять больше всего: покой. Но это ложь. Это тишина, в которой нет места для выбора.

Айн кивнула. – Вот поэтому мы идём. Чтобы у людей был выбор. Жить – или умереть свободными.

Толпа молчала. Кто-то отвернулся, кто-то стиснул зубы. Но спор не исчез. Он поселился внутри каждого.

Когда они двинулись дальше, дорога стала тяжелее. Не из-за усталости или голода. А потому, что теперь каждый шаг сопровождался вопросом: ради чего они борются? Ради жизни – или ради права умереть с криком, а не с песнью?

Каэлен шёл впереди, и в груди пустота звенела всё громче. Он понимал: эта трещина в сердцах его людей будет расти. И однажды им придётся ответить на вопрос, который он сам боялся задать себе.

Ночью ветер стих, и лагерь утонул в хриплом дыхании костров. Люди сидели кучками, кто-то спал, кто-то тихо разговаривал. Но в этих разговорах звучала не надежда, а сомнение.

Каэлен не спал. Он сидел чуть в стороне, слушал. И слышал больше, чем хотел.

– Я вернусь, – шептал один из беглецов, высокий, с впалыми щеками. – Пусть там нет боли. Пусть хоть дети будут в покое.

– Ты с ума сошёл? – возразил другой. – Они мертвы, даже если ходят.

– А здесь мы живы? – в голосе его была горечь. – Мы умираем каждый день. Сколько ещё шагов? Сколько узлов? Сколько тварей из трещин? Каэлен сам сказал – их сотни. Мы не дойдём.

Ещё один мужчина, старый, с белой бородой, тихо добавил: – А если он прав? Если Башня действительно станет сердцем мира? Тогда всё это – напрасно.

Слова повисли в ночи, как яд. Каэлен сжал посох, пустота в груди откликнулась эхом: «Они сами хотят уйти. Зачем держать?»

Он поднялся. Пламя костра дрогнуло, когда он встал перед ними. – Я слышал вас.

Люди вздрогнули, переглянулись. Кто-то опустил голову, кто-то сжал губы.

– Вы думаете вернуться, – продолжил Каэлен. Его голос был глухим, но твёрдым. – Я не держу вас силой. Если вы хотите – идите. Но знайте: возвращение к Башне – это не покой. Это конец. Не ваш даже, а всего.

– Ты не понимаешь! – выкрикнул тот, высокий. – Ты сам видел их! Они не страдают! Может, мир и должен быть таким! Может, Башня спасёт нас, а не убьёт!

Каэлен шагнул ближе, его глаза блеснули в свете огня. – Я видел их. И видел стражей. И видел узлы. Они связаны одной сетью. В их глазах нет боли – но и нет выбора. Башня не даёт жизни. Она даёт тишину. Если вы вернётесь – вы перестанете быть собой.

Толпа молчала. Только треск костра разрывал ночную глухоту.

Тогда Лира поднялась, её голос дрожал, но был ясным: – Я иду за Каэленом. Потому что он не обещает лёгкого пути. Он обещает правду. А в правде – боль и любовь, страх и надежда. Всё, что делает нас живыми. Я не отдам этого за тишину.

Её слова пронзили тишину. Кто-то отвёл взгляд, кто-то стиснул кулаки. Но спор не закончился – он только ушёл глубже, в сердца.

Айн встала последней. Её голос был жёстким, как сталь. – Кто захочет вернуться – пусть идёт прямо сейчас. Но знайте: назад дороги не будет.

Никто не двинулся. Даже высокий беглец, что кричал о покое, лишь опустил голову.

Каэлен выдохнул. Пустота в груди замолкла, но не исчезла. Она хранила слова Элиана, как яд под кожей. «Сколько жизней ты готов положить?»

Он понимал: однажды кто-то всё же выберет Башню. Но пока отряд оставался единым.

Утро принесло холодный свет и тревожные вести. Разведчики вернулись быстро, их лица были бледны, а дыхание прерывисто.

– Путь к северу закрыт, – сказал один из них, низкорослый кочевник с шрамом на щеке. – Имперский отряд. Человек тридцать, может, больше. И они стоят лагерем прямо у дороги.

Толпа загудела. Кто-то выругался, кто-то прижал детей ближе.

Айн нахмурилась, глаза её сверкнули. – Солдаты. Значит, Башня знает, что мы здесь.

– Не просто солдаты, – добавил разведчик. – У них знамя с белой печатью. Это не обычная стража. Это воины, что служат Архимагу напрямую.

Каэлен почувствовал, как пустота в груди зазвенела. Сеть отзывалась, словно предупреждая. Он знал: это не случайность. Их ждали.

– Сколько у нас? – спросил он тихо.

Старший кочевник скривился. – Две дюжины, да беглецы, которые едва держат оружие. Против них? Это бойня.

Лира посмотрела на Каэлена, её лицо было бледным. – Что будем делать?

Каэлен хотел ответить, но разведчик перебил его: – Есть ещё кое-что. С ними… один человек. Я видел его лицо, не ошибусь. Он говорил с офицерами.

– Кто? – резко спросила Айн.

Разведчик отвёл глаза, потом взглянул прямо на Каэлена. – Это был Даллен.

Имя упало, как камень в тишину. Люди переглянулись, не понимая. Но Каэлен почувствовал, как в груди всё сжалось. Даллен. Его друг из деревни, тот, кто ещё в начале пути был рядом, но исчез после первой катастрофы.

Лира ахнула. – Но он же… он погиб!

– Нет, – прошептал Каэлен. В груди пустота отзывалась гулом, подтверждая. – Он жив. И теперь служит Элиану.

Толпа загудела громче, страх перемешался с недоверием. Кто-то сказал: – Если он пошёл к ним, значит, у них есть правда.

Айн стиснула зубы. – Правда? Предательство, вот что.

Каэлен закрыл глаза. Он помнил Даллена – смех, слова поддержки, их разговоры о будущем. И теперь знал: его друг стал врагом. Но пустота шептала другое: «Он сделал выбор. Почему не можешь ты?»

Он открыл глаза и сказал: – Мы не можем обойти их. Они будут ждать. Значит, придётся встретиться лицом к лицу.

Лира взяла его за руку. – Ты думаешь… он всё ещё человек?

Каэлен молчал. Но в глубине души он знал: встреча с Далленом будет не боем, а испытанием. Испытанием того, кем он сам станет в этом мире.

Лагерь имперцев стоял на пригорке, словно выставленный напоказ. Белые шатры тянулись рядами, флаги с печатью Башни колыхались на ветру. Солдаты в доспехах из закалённой соли патрулировали периметр, их шаги звучали в унисон, будто сами были частью единого ритма.

Отряд Каэлена остановился на расстоянии, скрывшись за обломками скал. Люди переговаривались шёпотом, кочевники прижимали к груди копья, беглецы жались друг к другу.

Айн всматривалась в лагерь, её глаза сверкали. – Их слишком много. В открытую мы не пройдём.

Старший кочевник кивнул. – Если попытаемся пробиться, погибнем все.

Каэлен смотрел на центр лагеря. Там, возле большого шатра, стоял человек в тёмном плаще. Его походка, осанка – всё казалось знакомым до боли. Когда он поднял голову, свет костра осветил его лицо.

– Даллен, – прошептал Каэлен.

Сердце сжалось. Перед ним был не тот мальчишка из деревни, с которым они собирали травы у реки и делили хлеб за одним столом. Этот человек был выше, крепче, волосы его были короче, а взгляд холоднее. Но это был он.

Лира посмотрела на Каэлена, её глаза блестели от тревоги. – Ты должен с ним поговорить.

Айн резко обернулась. – Поговорить? Он служит Элиану. Он предал. С такими не разговаривают – их убивают.

– А если он всё ещё человек? – ответила Лира. – Если он сделал это не по своей воле?

Каэлен молчал. В груди пустота отзывалась сильнее, чем когда-либо. Она шептала, словно сама Башня заговорила: «Он мой. Но он всё ещё твой друг. Сделай выбор.»

Он сжал посох, поднялся. – Я пойду один.

Толпа зашумела. Кто-то схватил его за руку: – Это самоубийство!

Но Каэлен покачал головой. – Если мы нападём, мы погибнем. Если я пойду – у нас будет шанс.

Айн шагнула вперёд, её лицо было жёстким. – Если он коснётся тебя хоть пальцем – я разрублю его.

Каэлен кивнул. – Тогда будь готова.

Он вышел из-за скал, медленно пошёл по равнине к лагерю. Свет костров падал на его лицо, солдаты подняли копья, но Даллен вскинул руку, останавливая их.

Они встретились взглядом. И в этот миг Каэлен понял: эта встреча изменит всё.

Даллен сделал шаг вперёд. Его голос был низким, чужим, но знакомым: – Каэлен. Я ждал тебя.

Каэлен остановился в нескольких шагах от лагеря. Сотни глаз впились в него – солдаты стояли в ровных рядах, их доспехи сверкали белым в свете костров. Но всё это исчезло для Каэлена, когда он встретил взгляд Даллена.

Они смотрели друг на друга долго, будто годы, что лежали между ними, можно было ощутить в каждом вздохе.

– Ты жив, – тихо сказал Каэлен. Его голос дрогнул. – Я думал, ты погиб.

Даллен усмехнулся, но в этой усмешке не было радости. – Погиб? Нет. Я нашёл путь. Я выбрал его, пока ты блуждал в пепле.

– Путь? – Каэлен сделал шаг ближе. – Ты называешь это путём? Ты служишь Башне. Элиану.

Глаза Даллена блеснули белым. – Я служу миру. Я видел, что было после катастрофы. Деревни, сожжённые солью. Дети, умирающие от жажды. Ты видел? Ты жил среди этого? Я жил. И я понял – без Башни мы все обречены.

Каэлен сжал посох. – Ты всегда был сильнее меня. Но я никогда не думал, что увижу тебя в их рядах.

Даллен подошёл ближе, солдаты расступились. Теперь между ними оставалось меньше трёх шагов. – Я всё ещё твой друг, Каэлен. Именно поэтому я говорю тебе: остановись. Ты не понимаешь, что делаешь. Разрушая узлы, ты рвёшь жизни. Ты несёшь смерть тем, кто уже нашёл покой.

Каэлен почувствовал, как пустота в груди зазвенела в унисон с голосом Даллена. Шёпот внутри усилился: «Он прав. Зачем рвать то, что уже смирилось?»

– Покой? – Каэлен стиснул зубы. – Это не покой. Это тишина могилы.

Даллен качнул головой. – Ты не понимаешь. Они выбрали это сами. Башня не принуждает. Она зовёт, и люди идут. Разве это не лучше, чем погибнуть в муках?

– И ты пошёл, – горько сказал Каэлен. – Ты выбрал за себя. А я не позволю тебе выбирать за других.

Даллен замер. Его лицо стало жёстким, глаза – холодными. – Тогда ты враг. Не мне, Каэлен, – он поднял руку к небу, и пламя костров отразилось в его глазах, – всему миру, который хочет жить в тишине.

Тишина между ними была тяжелее любой песни. И Каэлен понял: вернуть Даллена он уже не сможет.

Но он всё ещё видел – глубоко, за белым светом в глазах, мелькала искра. Та самая, что когда-то смеялась с ним у реки.

Ветер прошёл по равнине, и костры в лагере дрогнули, бросив длинные тени на землю. Солдаты замерли, ожидая. В их глазах не было сомнения – только холодная решимость.

Даллен сделал шаг вперёд. Теперь его лицо было совсем близко, и Каэлен мог рассмотреть, как по коже друга шли едва заметные белые прожилки. Они пульсировали, будто соль текла у него под кожей.

– У тебя есть шанс, – сказал Даллен. Его голос был низким, ровным, но в нём звучала сталь. – Башня приняла меня, и она примет тебя. Мы можем быть вместе, как раньше. Но теперь не травники в деревне – а сосуды нового мира.

Каэлен сжал посох так сильно, что костяшки побелели. – Вместе? – в его голосе была горечь. – Ты предлагаешь мне вместе с тобой предать всё, что у нас было? Наши семьи? Деревню? Людей, которых сожгла соль?

– Это было неизбежно, – отрезал Даллен. – Мир рушится, Каэлен. А Элиан строит новый. Разве ты не видишь? Каждый узел – это шаг к спасению. Ты сам слышишь соль. Ты уже часть этого. Отдайся ей, и боль уйдёт.

Пустота в груди Каэлена завыла, как зверь. Шёпот стал громче: «Он говорит правду. Здесь нет боли. Стань с ним.»

Лира, стоявшая за скалами с остальными, видела, как Каэлен пошатнулся. Она не выдержала и шагнула вперёд, её голос пронёсся над равниной: – Не слушай его! Это не твой друг, Каэлен! Это оболочка!

Даллен резко повернул голову, и глаза его вспыхнули белым пламенем. – Замолчи, – бросил он. – Ты держишь его в цепях боли. А я предлагаю ему свободу.

Каэлен глубоко вдохнул, стараясь перекрыть вой внутри. Он посмотрел на Даллена, и на миг ему показалось – там, за белым светом, дрогнула тень старого взгляда. Тёплого, человеческого.

– Даллен, – сказал он тихо. – Я бы пошёл за тобой куда угодно. Но не сюда. Не в эту тьму.

Даллен замер. Его губы дрогнули, но он тут же сжал челюсти. – Тогда ты сделал свой выбор.

Он поднял руку. – Взять его.

Солдаты шагнули вперёд, копья и клинки блеснули в огне. Кочевники закричали из-за скал, вырываясь вперёд. Айн вскинула клинок, её глаза полыхали яростью.

Равнина превратилась в поле битвы.

Первый удар прозвучал, как раскат грома. Копья имперцев встретили клинки кочевников, и искры брызнули в ночи. Крики смешались с лязгом стали, и равнина, ещё минуту назад тихая, зазвенела, как струна, готовая лопнуть.

Айн рванулась вперёд, её клинок встретил солдатский щит. Удар был таким мощным, что солдат отлетел назад, но на его место тут же шагнули двое других. Она крутанулась, отбивая удары, и её голос разносился над полем: – Держать строй! Не дайте им замкнуть кольцо!

Кочевники сомкнули ряды, но имперцы двигались как одно целое. Их шаги были слаженными, удары – точными, словно ими управляла не воля, а песнь Башни.

Каэлен оказался в центре вихря. Посох в его руках отзывался тяжёлым гулом, каждый взмах заставлял землю дрожать. Он бил имперцев, не убивая, а отбрасывая – соль внутри отзывалась на его движение, и воздух звенел, как стекло.

– Даллен! – крикнул он, пытаясь перекричать шум битвы. – Ты слышишь меня? Это не твой путь!

Даллен шагнул вперёд, его клинок сиял белым светом. Солдаты расступились, оставляя его одному. – Это единственный путь, Каэлен. Ты сам видишь – они не люди, они часть единого целого!

Он ударил, и их клинки встретились – посох Каэлена и меч Даллена. Вспышка света ослепила обоих, земля под ними дрогнула.

– Ты не понимаешь, – продолжал Даллен, давя силой. – Я видел, как умирали наши! Я видел, как соль сжигала землю! Башня – единственная, кто удерживает всё это!

Каэлен задыхался, удерживая удар. В груди пустота взвыла, шёпот Элиана усилился: «Он твой брат. Не рви эту нить.»

– Нет! – крикнул Каэлен, отбрасывая его. – Башня держит не мир. Она держит души! Она не спасает – она крадёт жизнь!

Даллен снова атаковал, удары его были быстрыми, яростными. Но в каждом движении Каэлен видел борьбу – не только с ним, но и с самим собой.

– Ты ошибаешься! – рявкнул Даллен. – Это ты крадёшь их жизни, разрывая узлы!

Их клинки встретились снова. На миг время застыло: два друга, стоявшие рядом у одной реки, теперь стояли по разные стороны вечности.

Каэлен видел: за белым светом в глазах Даллена всё ещё тлела искра. Но хватит ли её, чтобы вырвать его из сети?

Бой разгорался, как пожар. Сталь лязгала о сталь, крики глохли в гуле, что поднимался от самой земли. Кочевники и беглецы сражались яростно, но имперцы держали строй, их удары были безупречны, будто их двигала одна невидимая рука.

Каэлен и Даллен кружили друг против друга. Меч и посох сталкивались снова и снова, разбрасывая искры и волны света. Каждый удар отзывался в груди Каэлена, каждый толчок меча вибрировал в пустоте, словно она отзывалась на силу Даллена.

«Он часть нас. Он – сеть. Не рви. Прими.» – шептала соль внутри.

Каэлен задыхался, но не от усталости – от борьбы с этим голосом. Он видел в глазах Даллена не только белое сияние. Где-то глубоко дрожала искра – память о прошлом.

– Вспомни! – крикнул Каэлен, отбивая новый удар. – Мы были детьми! Мы собирали травы у реки, помнишь? Ты всегда смеялся, когда я путал полынь с зверобоем!

Даллен зарычал, удар его был яростным, но рука дрогнула. – Это… не имеет значения!

Каэлен сделал шаг вперёд, сжал посох обеими руками. – Ты делил со мной хлеб, когда в деревне был голод! Ты говорил: «Пока мы вместе – нам хватит.» Это был ты, Даллен, не Башня!

Меч и посох снова встретились. На этот раз Каэлен вложил в удар не только силу, но и пустоту внутри. Соль завыла, рванулась наружу, окутала его руки белым светом. Удар отбросил Даллена назад, и он рухнул на колено.

На миг тишина разорвала гул битвы. Даллен поднял голову. Его глаза всё ещё светились белым, но в глубине мелькнула тень – тёплая, живая.

– Каэлен… – прошептал он. Голос его дрогнул. – Я… помню.

Каэлен шагнул ближе, посох в его руках светился, пульсировал в такт сердцу. – Тогда вернись. Оставь Башню. Вернись ко мне.

Даллен закрыл глаза, его пальцы дрожали на рукояти меча. Но вместе с этим в груди Каэлена взвыл другой голос – сильнее, громче, чем прежде.

«Не отпущу. Он мой. Если ты хочешь его – возьми боль.»

Земля дрогнула, и солдаты Башни завопили, их клинки засветились ярче. Бой вспыхнул с новой силой. Даллен вскочил, глаза его снова полыхнули белым.

– Нет! – крикнул он, и ударил так, что искры ослепили Каэлена. – Я не могу вернуться! Я уже часть её!

Каэлен отступил, сердце его колотилось. Он понял: искра там есть. Но чтобы вырвать её, придётся разорвать не только сеть, но и саму душу друга.

Клинки и копья скрестились вокруг, бой кипел, но Каэлен видел только Даллена. Его друг бился с яростью, что не принадлежала человеку – удары его меча были прямыми, точными, словно каждая жилка тела подчинялась не сердцу, а чужой воле.

Каэлен отбивал удары посохом, но не отвечал той же яростью. Его дыхание было рваным, руки дрожали, и всё же он держался. Пустота в груди звенела, как раскалённый металл, и голос внутри становился всё настойчивее:

«Возьми его. Сломи. Сделай частью себя, и он будет с тобой. Ты не потеряешь его.»

– Нет, – прошептал Каэлен сквозь стиснутые зубы. – Я не возьму его, как ты.

Даллен ринулся вперёд, их клинки встретились вновь. Каэлен закрыл глаза и позволил соли внутри вырваться наружу – не в удар, а в зов. В груди его загудело, и волна света прокатилась от посоха. Не удар, а зов к памяти.

– Даллен! – крикнул он, голос сорвался на крик. – Ты был моим братом! Ты учил меня держать лук! Ты спас меня в бурю, когда мы потерялись в степи! Это был ты! Не Башня!

Свет охватил их обоих. Даллен пошатнулся, его меч дрогнул в руке. Белое сияние в глазах замерцало, словно в него вошла трещина.

– Я… помню… – выдохнул он. Его голос был чужим, но в нём мелькнула прежняя теплота. – Каэлен…

Но в тот же миг пустота внутри Каэлена взвыла так, что он едва не рухнул на колени. Голос Башни рванулся через него:

«Нет. Он мой. Если хочешь его вырвать – отдай часть себя.»

Каэлен стиснул зубы, его руки дрожали. Он понимал: если он продолжит, соль вырвет часть его души. Он потеряет что-то, чего не вернуть – чувства, память, человечность.

Лира кричала где-то позади, её голос пронзал гул битвы: – Каэлен! Не теряй себя!

Айн прорубалась к нему через строй солдат, её клинок блестел в огне. – Решайся! Сейчас или никогда!

Даллен стоял перед ним, его глаза метались между белым светом и тенью памяти. Он протянул руку, будто просил помощи.

Каэлен поднял посох. В груди его вой и боль слились в одно, и он понял: выбора больше нет.

Равнина гремела боем. Крики, звон клинков, тяжёлые удары копий сливались в единый хаос, но для Каэлена всё сжалось до одного – лица Даллена. Их посох и меч снова встретились, белые искры осветили тьму, и на миг казалось, что сама земля затаила дыхание.

– Ты не понимаешь, – рявкнул Даллен, давя на него всей силой. – Разрушая узлы, ты убиваешь души! Ты несёшь смерть тем, кто уже нашёл покой!

Каэлен стиснул зубы, удерживая удар. Пустота в груди завыла, и её голос был невыносимо близок: «Он мой. Он уже часть нас. Не рви эту нить.»

– Нет! – выкрикнул он, вложив в слова всё, что осталось в груди живого. – Это не покой! Это тишина могилы!

Удар посоха отбросил меч Даллена в сторону, и на миг их глаза встретились. В белом свете мелькнула искра – память, будто кто-то открыл щель в затянутом солью сердце.

– Даллен, вспомни! – закричал Каэлен. – Ты смеялся, когда мы путались в травах! Ты делился со мной хлебом, когда голодали! Это был ты, не Башня!

Даллен дрогнул. Его дыхание сбилось, рука с мечом опустилась на мгновение. – Я… помню… – прошептал он. – Каэлен…

И тут же пустота взвыла ярче, резче, как клинок, вонзённый в душу. Голос Башни прошёл сквозь него:

«Хочешь его вернуть? Отдай себя. Часть твоей души, часть твоей боли. Стань проводником. И тогда он снова будет твоим.»

Каэлен пошатнулся, колени едва не подогнулись. Он понял: выбор перед ним настоящий. Если он рискнёт – он вырвет Даллена, но соль заберёт часть его самого. Не просто силу – чувства, воспоминания, то, что делало его человеком.

За его спиной кричала Лира, её голос был пронзителен, как стрела: – Каэлен! Не теряй себя!

Айн прорубалась через строй солдат, клинок в её руках сверкал. – Решай! Сейчас или никогда!

Даллен стоял перед ним, протянув руку. Его глаза метались между белым светом и человеческой тенью. – Помоги… – выдохнул он.

Каэлен сжал посох. Пустота внутри звенела, требуя ответа.

И он понял: следующий удар решит всё.

Равнина гремела боем. Крики, звон клинков, тяжёлые удары копий сливались в единый хаос, но для Каэлена всё сжалось до одного – лица Даллена. Их посох и меч снова встретились, белые искры осветили тьму, и на миг казалось, что сама земля затаила дыхание.

– Ты не понимаешь, – рявкнул Даллен, давя на него всей силой. – Разрушая узлы, ты убиваешь души! Ты несёшь смерть тем, кто уже нашёл покой!

Каэлен стиснул зубы, удерживая удар. Пустота в груди завыла, и её голос был невыносимо близок: «Он мой. Он уже часть нас. Не рви эту нить.»

– Нет! – выкрикнул он, вложив в слова всё, что осталось в груди живого. – Это не покой! Это тишина могилы!

Удар посоха отбросил меч Даллена в сторону, и на миг их глаза встретились. В белом свете мелькнула искра – память, будто кто-то открыл щель в затянутом солью сердце.

– Даллен, вспомни! – закричал Каэлен. – Ты смеялся, когда мы путались в травах! Ты делился со мной хлебом, когда голодали! Это был ты, не Башня!

Даллен дрогнул. Его дыхание сбилось, рука с мечом опустилась на мгновение. – Я… помню… – прошептал он. – Каэлен…

И тут же пустота взвыла ярче, резче, как клинок, вонзённый в душу. Голос Башни прошёл сквозь него: «Хочешь его вернуть? Отдай себя. Часть твоей души, часть твоей боли. Стань проводником. И тогда он снова будет твоим.»

Каэлен пошатнулся, колени едва не подогнулись. Он понял: выбор перед ним настоящий. Если он рискнёт – он вырвет Даллена, но соль заберёт часть его самого. Не просто силу – чувства, воспоминания, то, что делало его человеком.

За его спиной кричала Лира, её голос был пронзителен, как стрела: – Каэлен! Не теряй себя!

Айн прорубалась через строй солдат, клинок в её руках сверкал. – Решай! Сейчас или никогда!

Даллен стоял перед ним, протянув руку. Его глаза метались между белым светом и человеческой тенью. – Помоги… – выдохнул он.

Каэлен сжал посох. Пустота внутри звенела, требуя ответа.

И он понял: следующий удар решит всё.

Каэлен шагнул вперёд, вложив в движение всю силу своей памяти. Он вспомнил запах трав в летнем поле, вкус простого хлеба в голодные дни, смех Даллена, когда тот впервые попытался вырезать руну на коре и испортил нож. Эти воспоминания были живыми, человеческими – и он бросил их в пустоту, как свет против тьмы.

Удар посоха встретил меч. Искры взметнулись белым дождём, и в груди Каэлена что-то оборвалось. Он почувствовал, как часть памяти уходит – имя, запах, лицо матери, что раньше всегда стояло перед его глазами, растворилось в белом шуме.

– Нет… – выдохнул он, осознавая потерю.

Но Даллен рухнул на колени. Его глаза погасли, белый свет ушёл, и в них осталась только слабая, но настоящая тень человека.

– Каэлен… – прошептал он, и в его голосе было узнавание. – Я… живой…

Каэлен с трудом удержался на ногах. Лира подбежала к нему, обняла за плечи. Её глаза блестели слезами – она поняла, что он отдал что-то невосполнимое.

Айн оттолкнула тело павшего врага и посмотрела на них. – Ты вырвал его, но какой ценой?

Каэлен молчал. Пустота в груди пела, довольная, и в этой песне звучал холод. Он знал: часть его ушла безвозвратно.

Башня на горизонте загудела громче. Соль отзывалась победой – и жаждой новых жертв.

После боя равнина стихла. Крики оборвались, оружие валялось в пыли, и только тяжёлое дыхание уцелевших нарушало тишину. Каэлен стоял, опираясь на посох, словно на костыль. В груди пустота гудела ровным, низким звуком – не победы, а голода.

Даллен лежал у его ног. Живой, но сломленный. Свет ушёл из его глаз, и он смотрел в пустоту, будто не понимал, где находится.

– Он… он теперь человек? – спросила Лира, прижимаясь к Каэлену.

– Он пустой, – ответила Айн, не убирая клинка. – Живой, но уже никогда не будет прежним.

Каэлен молчал. Он знал: часть Даллена вернулась, но часть осталась в Руне навсегда. И он чувствовал на себе то же самое: в голове зияла пустота там, где ещё вчера была яркая, тёплая память.

Собрав остатки сил, они покинули поле. Выжившие из их небольшой группы шли молча, каждый с тенью в глазах. Никто не благодарил, никто не проклинал – все понимали, что мир стал чужим, и слова не имели прежнего смысла.

Ночь застала их у обрыва, где трава росла редкая, ломкая, а ветер выл, как зверь. Они развели крошечный костёр, закрыв его от башни камнями, и сидели рядом, прижимаясь друг к другу.

Каэлен почти не чувствовал тепла. Для него костёр был лишь отблеском – пустота в груди пожирала и огонь, и воспоминания.

Лира накрыла его плечи своим плащом. – Ты всё ещё здесь. Слышишь? Ты не соль. Ты – Каэлен.

Он посмотрел на неё, и на миг почувствовал – слова достигли чего-то глубоко внутри. Но там же отозвалась и другая песня: ровная, холодная.

Айн сидела чуть поодаль, затачивая клинок. Её голос прозвучал хрипло: – Мы идём к башне, но если всё будет так дальше… – она замолчала, а потом добавила: – Я не дам ей забрать вас обоих.

Каэлен хотел возразить, но не смог. В глубине души он понимал: Айн готова принести себя в жертву, если придёт час.

Ночь прошла тревожно. Когда рассвело, на их пути возникла группа людей – странных, молчаливых. Они стояли у трещины в земле, где белые жилы соли тянулись к горизонту. Ни оружия, ни угрозы, только тишина.

Один из них поднял ладонь – и все остальные опустили головы. Они не говорили, только смотрели, как путники приближаются.

– Это они, – прошептала Лира. – «Тихие».

Каэлен почувствовал странное: пустота в груди стихла, как будто встретила равного.

– Может, они знают путь, – сказал он. – Или знают, как не слушать соль.

Айн нахмурилась. – Или это ещё одна ловушка.

Но выбора у них не было. Башня всё пела на горизонте, и каждая трещина в земле напоминала: дорога дальше будет только труднее.

Люди в серых плащах стояли неподвижно, будто часть степи. Их лица были обветренными, глаза – спокойными, без белого огня, но и без радости. Они не произнесли ни слова, даже когда Каэлен с Лирой подошли ближе.

Первым заговорил он сам:

– Мы идём на запад. Мы не враги.

Слова повисли в воздухе, но ответа не последовало. Лишь один из старших – высокий мужчина с морщинистым лицом – медленно поднял ладонь и приложил её к губам. Жест был прост: тишина.

Каэлен замер. Пустота в груди отзывалась странно – не голодом и не песнью, а будто приглушённым эхом. Как будто здесь соль не могла пробиться до конца.

– Они… – прошептала Лира. – Они слушают, но не отвечают.

Айн нахмурилась. – И как с такими договариваться? Мы же не можем молчать вечно.

Старший сделал ещё один жест – пригласил их следовать. Люди разошлись, открывая тропу между трещинами.

Каэлен посмотрел на Лиру и Айн. – Думаю, они хотят показать путь.

– Или завести в яму, – пробурчала Айн, но пошла за ними.

Тропа вела к низкой балке, где ветер стихал, а звук шагов глох, будто воздух сам глотал шум. Там «тихие» остановились. Они опустились на колени, склонили головы и замерли, словно стали камнями.

Лира прошептала:

– Они живут так? Всю жизнь? В тишине?

Каэлен сел рядом с одним из них. Мужчина поднял глаза, и Каэлен впервые увидел в них не пустоту, а какую-то странную ясность. Он не говорил – лишь коснулся пальцами земли, где белые трещины тянулись сетью. Потом поднял два пальца к губам, снова – знак молчания.

Каэлен понял: это не просто обет. Это защита.

Он тихо сказал:

– Если не говорить… соль не слышит.

Мужчина кивнул едва заметно.

Айн тяжело выдохнула. – Значит, вот как они выжили. Отдали слова.

Лира нахмурилась. – Но без слов как можно жить? Без песен, без смеха, без криков?

Каэлен не ответил сразу. Он чувствовал, как пустота в груди действительно стихает, пока они сидят здесь в тишине. Башня по-прежнему пела где-то вдали, но её голос не пробивался так остро.

– Может быть, – сказал он наконец, – это их цена. Они сохранили себя, но потеряли голоса.

Айн покачала головой. – Не хочу так жить. Лучше умереть, чем молчать вечно.

Один из «тихих» посмотрел на неё, и в его взгляде мелькнула тень сожаления. Потом он закрыл глаза, возвращаясь к молчаливой медитации.

Каэлен понял: им здесь не место. Но он также понял и другое – тишина может быть щитом. Не только пустотой, не только могилой, но и выбором.

Когда они поднялись, старший ещё раз приложил палец к губам и указал в сторону башни. Жест был ясен: «Туда идёт ваш путь. Но идите тихо.»

Каэлен кивнул в ответ.

– Спасибо.

И хотя ответа снова не последовало, он почувствовал: «тихие» услышали.

Они оставили «тихих» позади. Степь снова открылась перед ними, широкая, сухая, с белыми трещинами, тянущимися к горизонту. Но после молчаливого лагеря каждый звук казался слишком громким: шаги, скрип кожи, даже дыхание.

Айн ворчала вполголоса:

– Тишина – не для меня. Чуть не задохнулась среди этих каменных лиц.

Лира покачала головой. – А я почувствовала покой. Будто на миг всё стало возможным… без криков соли.

Каэлен молчал. В груди пустота гудела тихо, но не ушла. Опыт «тихих» оставил в нём след: он знал теперь, что молчание может притупить песнь. Но в нём же жила мысль: если молчать вечно – значит, отказаться от себя.

К вечеру на их пути встретилась новая группа людей. Они услышали их задолго до того, как увидели: гулкие крики, ритмичные удары по камням, протяжные песнопения.

Когда они подошли ближе, открылась картина. Люди в белых одеждах стояли вокруг костра, в руках у них были сосуды с солью, которую они бросали в огонь. Пламя вспыхивало белым, и каждый раз толпа кричала: «Соль – жизнь! Соль – вечность!»

– Фанатики, – прошептала Лира.

– «Сольники», – поправила Айн, криво усмехнувшись. – Я слышала о таких. Считают соль не проклятьем, а богом.

Толпа кружилась в танце. Мужчины и женщины били себя в грудь, мазали лица солью, глаза их горели белым светом. Некоторые падали на землю, били лбом о камни, и от их ран струился свет вместо крови.

Каэлен почувствовал, как пустота внутри завыла. Эти люди не сопротивлялись соли – они звали её, приглашали. И соль отзывалась на их зов.

Один из них заметил путников и вытянул руки к Каэлену. Его голос был хриплым, но в нём звучал восторг:

– Брат! Мы слышим в тебе её песнь! Иди к нам! Стань сосудом, и соль наполнит тебя до краёв!

Толпа подхватила: «Сосуд! Сосуд!»

Лира в ужасе вцепилась в его руку. – Не слушай!

Айн шагнула вперёд, её клинок блеснул в свете костра. – Ещё шаг к нему – и я срежу его руку.

Толпа не отпрянула. Наоборот – они заулыбались шире, закричали громче, брызгая слюной и солью. Несколько человек упали на колени перед Каэленом, протянули к нему сосуды с белым порошком.

– Прими! – взывали они. – Прими её! И станешь вечным!

Каэлен закрыл глаза. Пустота внутри билась, словно зверь в клетке, рвалась навстречу этим крикам. Он чувствовал: если сделает шаг, соль примет его так, как ещё никого не принимала.

Но он открыл глаза и увидел Лиру. Её лицо было бледным, глаза – полными страха и веры одновременно.

– Ты нужен мне, – прошептала она. – Ты нужен миру. Не им.

Каэлен поднял посох и ударил им в землю. Волна пыли прошла по кругу, погасив белое пламя в костре. Толпа завыла, но не от боли – от восторга.

– Он избран! – закричали они. – Он сосуд! Он наш пророк!

Айн рванула Каэлена за руку, и они бросились прочь. Крики фанатиков ещё долго не смолкали в степи, гулкие, безумные, будто сама соль пела через их рты.

Когда они наконец остановились, Лира всё ещё дрожала. – Они… они бы принесли тебя в жертву и радовались.

Айн вытерла лезвие о траву, хотя крови на нём не было. – Мир сошёл с ума. Одни молчат, другие кричат. А нам остаётся идти вперёд.

Каэлен посмотрел на башню на горизонте. Она пела громче, чем прежде. И он понял: чем ближе они к ней, тем сильнее будут голоса – и молчаливые, и кричащие.

Ночь застала их на краю степи, где редкие холмы возвышались над белыми трещинами земли. Они нашли приют в углублении между камнями и развели маленький огонь, скрыв его от горизонта.

Лира сидела рядом с Каэленом, её руки дрожали, когда она пыталась зашнуровать плащ. Она всё ещё не могла отогнать образ фанатиков с их белыми глазами и сосудов соли.

– Они ведь были счастливы, – сказала она тихо. – По-своему. Даже когда кровь превращалась в свет, они улыбались.

– Счастье – это не всегда жизнь, – ответил Каэлен. Голос его был усталым, хриплым. – Иногда это только маска.

Айн бросила в огонь сухую ветку и фыркнула. – Маска, за которую они готовы умереть. Или убить нас.

Каэлен молчал. В груди пустота отзывалась эхом: «Они наши. Они свободны. Присоединись.» Он сжал посох, пытаясь заглушить этот зов.

Лира заметила, как его пальцы побелели. Она накрыла его руку своей. – Ты не их сосуд. Ты не должен быть их пророком.

Он посмотрел на неё, и в её глазах нашёл то, чего не находил в толпе – не фанатизм и не пустоту, а живое тепло. Это удержало его от падения.

Ночь тянулась долго. Ветер приносил издалека гул – словно сама степь гудела. Но они знали: это пела башня. Её голос становился сильнее с каждым днём.

– Завтра мы будем ближе, – сказала Айн, когда уже стих ветер. – И там не будет ни «тихих», ни фанатиков. Там будут только воины.

Каэлен кивнул. Он чувствовал, что так и будет. И что каждый шаг к башне будет шагом не только вперёд, но и внутрь него самого.

Лира обняла его, и он закрыл глаза. На миг ему показалось, что пустота в груди замолчала. Но это была лишь иллюзия. Башня всё равно пела. Пела для всех.

И её песнь не стихала.

Глава 6: Пыль и слухи

Степь стала суше и глуше. Трава редела, земля трескалась под ногами, а ветер поднимал облака пыли, оседающей на лице и губах горечью. Дни тянулись однообразно, но именно в этой однообразности начали встречаться знаки чужого присутствия.

Первым был караван. Повозки, брошенные на дороге, колёса – вывернуты, словно их крутили слишком долго, пока дерево не сломалось. Тюки с зерном были распоротые, зерно высыпалось в пыль, а поверх него лежала белёсая корка соли.

– Оно умерло, – тихо сказала Лира, поднимая пригоршню. Зёрна осыпались между её пальцев, оставляя сухие следы. – Даже хлеб уже не живёт.

Айн обошла повозку, заглянула в разорванный мешок и сплюнула. – Они оставили всё. Значит, забрали только людей.

Каэлен опустился на колени рядом с белой коркой. Пустота в груди дрогнула, и он услышал тонкий шёпот. «Они с нами. Не ищи их.»

Он стиснул зубы, заставляя себя встать. – Здесь был отряд Империи.

Следы копыт и сапог вели дальше на запад. Они были ровными, словно колонна двигалась не спеша, но упорядоченно.

Днём позже им встретился караван живых. Люди шли цепочкой, повозок почти не осталось, вьючные животные еле держались на ногах. На лицах – усталость, но глаза не были белыми. Это были беглецы.

Когда они остановились у источника – тонкой струйки воды, пробивавшейся сквозь камень, – Каэлен подошёл первым.

– Вы из Империи?

Старик, державший на верёвке последнего мула, кивнул. Его голос был хриплым: – Мы бежали. Там больше нет свободы.

Лира наклонилась ближе. – Что вы видели?

Старик тяжело опустился на землю. – Города. Они светятся ночью, как костры. Люди там больше не едят хлеб и мясо. Им дают белую воду. Она наполняет их силой, но забирает всё остальное. Сначала страх, потом радость… потом и воля.

– Искусственная магия, – пробормотал Каэлен.

Старик поднял глаза. – Они называют это даром Императора. Но мы видели, что стало с нашими соседями. Они улыбались, пока их души уходили. А тела продолжали ходить, работать, петь хором.

Люди вокруг молчали. Кто-то плакал, кто-то сжимал пустые ладони. Это были не воины и не фанатики, просто семьи, что не захотели становиться частью песни.

Айн нахмурилась. – И куда вы теперь?

– На север, – ответил старик. – Там ещё есть те, кто прячется.

Каэлен кивнул и протянул ему бурдюк с водой. – Пусть хотя бы часть из вас дойдёт.

Они двинулись дальше, оставив беглецов у источника. И каждый шаг казался тяжелее, потому что теперь слухи об Империи имели лицо и голос.

Вечером Лира сказала: – Если Элиан правда построил это, значит, он не просто правитель. Он бог для тех, кто пьёт его воду.

Каэлен молчал. В груди пустота пела, и в этой песне звучали слова: «Он спасает их. А ты – мешаешь.»

На третий день пути степь перестала быть пустой. Сначала они заметили странные насыпи вдоль дороги – слишком ровные, словно их воздвигали руками. Потом – вбитые в землю столбы с вырезанными знаками. Соль на их поверхности поблёскивала в лучах солнца.

– Метки, – сказал Каэлен, наклоняясь к одному из столбов. – Они соединяют дорогу с сетью.

Лира нахмурилась. – Значит, они знают, кто идёт по пути?

– Не сразу, – ответил он. – Но если мы задержимся, нас почувствуют.

Айн фыркнула. – Тогда двигаемся.

К вечеру они наткнулись на пост. Небольшая башня из серого камня, окружённая рвом. Над входом висела рунная печать, светившаяся мягким белым огнём. У ворот стояли солдаты – трое в доспехах, глаза их светились ровным светом.

– Имперцы, – прошептала Лира. – Настоящие.

Каэлен остановился. В груди пустота загудела сильнее. Он чувствовал: эти воины не просто люди. Они уже связаны с сетью, их тела и души пронизаны ею.

– Они не спят, – сказал он тихо. – Они часть узора.

Айн положила руку на клинок. – Значит, придётся их резать.

Каэлен замотал головой. – Нет. Если мы убьём их, сеть почувствует смерть и оповестит ближайший узел.

– А если мы ничего не сделаем? – процедила Айн. – Они остановят нас сами.

Каэлен вдохнул, закрывая глаза. Внутри пустота завыла, но он шагнул навстречу. Солдаты сразу вскинули копья, но не бросились. Их глаза засветились ярче.

«Ты чужой, – прозвучал голос в его голове. – Но ты несёшь нас. Ты наш. Останься.»

Он сжал посох и ответил мысленно: «Нет. Я не ваш.»

Пустота внутри рванулась, и Каэлен направил этот зов обратно в солдат. Белый свет в их глазах дрогнул. Один из них зашатался, другой закрыл лицо руками. На миг сеть ослабла.

– Сейчас! – крикнула Айн.

Она бросилась вперёд, ударила плоской стороной клинка по шлему первого. Солдат рухнул. Второго она сбила ногой в ров. Третий замер, его глаза мерцали – то белым, то человеческим.

Каэлен шагнул к нему и коснулся посохом его груди. Пустота внутри зазвенела, и он вложил туда частицу себя – памяти о смехе Лиры, запахе летней травы, крике Айн.

Солдат вскрикнул и рухнул на колени. Его глаза померкли, свет ушёл.

– Я… где я? – прохрипел он, держась за голову.

Лира подбежала, удерживая его. – Ты живой. Просто… не смотри назад.

Они оставили пост позади, уходя в степь. Башня всё ещё светилась, но тревоги не подняли.

Каэлен шёл молча, сжимая посох. В груди зияла новая пустота. Он снова отдал часть себя, чтобы надломить чужую связь.

Лира держала его за руку. – Ты сделал невозможное. Ты освободил его.

Айн скривилась. – И потерял ещё кусок себя. Так мы далеко не уйдём.

Каэлен не ответил. Он знал, что она права. Но он также знал: другого пути нет.

Они остановились далеко за постом, когда башня уже скрылась за холмами. Ночь спустилась тяжёлая, с сухим ветром, что приносил запах соли и горелой травы. Костёр разжечь не рискнули – слишком близко к Империи, слишком ярко светят их печати в темноте.

Сидели втроём, укрывшись плащами. Лира достала кусок сухого хлеба, передала Каэлену. Он взял, но так и не попробовал.

– Ты снова отдал себя, – сказала она, глядя на него. – Я видела. В твоих глазах.

Каэлен не сразу ответил. Хлеб ломался в руках, но куски оставались сухими и безвкусными.

– Иначе он бы умер, – сказал он наконец. – Или остался бы в их песне навсегда.

– А теперь? – вмешалась Айн. – Теперь он живой. Но ты стал пустее. Каждый раз – пустее.

Тишина повисла над ними. Ветер шуршал в сухой траве, где-то вдалеке кричала ночная птица.

– Может, в этом и есть цена, – прошептала Лира. – Мир не может вырваться из соли без потерь. Но если мы потеряем тебя, Каэлен, – тогда всё остальное не имеет смысла.

Он посмотрел на неё. Её глаза блестели в темноте, и он понял, что её слова – не просто тревога, а страх, что соль заберёт его раньше, чем башня.

– Я держусь, – сказал он тихо. – Пока держусь.

Айн бросила сухую ветку в пыль. – «Пока». Вот это и пугает.

Они замолчали. Лира легла ближе к Каэлену, её плечо касалось его плеча, и это простое прикосновение удерживало его от того, чтобы провалиться в песнь башни.

Ночь была длинной. В пустоте Каэлен слышал голоса: шёпот фанатиков, крик солдат, зов самой сети. Но сквозь всё это он держал в памяти смех Лиры и суровый взгляд Айны. И это удержало его до рассвета.

Когда поднялось солнце, он встал первым и сказал:

– Дальше будет тяжелее. Слухи о «белой воде» – не просто слухи. Я чувствую её в сети. Если мы увидим её своими глазами, придётся решать: рвать это или пройти мимо.

Айн кивнула. – Ну, хоть утро началось честно.

Лира посмотрела на него и сказала: – Мы пойдём дальше. Но помни: твоя душа для нас дороже любой башни.

Каэлен не ответил. Он только сжал посох. И шагнул на запад.

К полудню они вышли к деревне. Когда-то она была обычной – низкие дома из глины, крыши из соломы, колодцы на площади. Но теперь соломы не осталось: крыши переливались белым налётом, словно их покрыли инеем, который не тает под солнцем.

Дома стояли целыми, но вокруг не слышалось ни детского смеха, ни лая собак. Только тянулась песнь – ровная, монотонная, как жужжание.

– Они здесь, – сказал Каэлен. – Живые. Но уже не свои.

Они осторожно вошли в деревню. Из ближайшей избы вышла женщина. Её шаги были неторопливыми, лицо – спокойным, а глаза сияли мягким белым светом. В руках она держала глиняный кувшин, из которого струилась прозрачная жидкость.

– Вода, – прошептала Лира. – Та самая.

Женщина улыбнулась им, словно встречала старых друзей.

– Пейте, – сказала она. Голос её был ровным, без интонаций, но в нём не было враждебности. – У нас есть для всех.

Айн сжала рукоять клинка. – Ещё чего.

Каэлен шагнул ближе. Он чувствовал, как пустота внутри дрожит – вода в кувшине сияла так же, как нити в узлах. Это была не просто жидкость: это был отвар соли, перелитый в плоть мира.

– Что будет, если мы выпьем? – спросил он.

Женщина улыбнулась шире. – Вы будете с нами. Без боли. Без страха. Без сна и голода. Мы все будем петь одну песнь.

Из домов начали выходить другие. Мужчины, женщины, дети – все с тем же светом в глазах и спокойной улыбкой. У каждого в руках был кувшин или чаша.

Лира сжала руку Каэлена. – Мы не можем… они же… дети тоже…

Один мальчик протянул ей глиняную кружку. Он выглядел совсем обычным, даже веснушки на носу были живыми. Но его глаза горели белым светом.

– Попей, – сказал он ровно. – И останься с нами.

Айн шагнула вперёд и оттолкнула кружку. – Мы уходим. Сейчас же.

Толпа не сопротивлялась. Они лишь стояли и смотрели, пока путники проходили мимо. Их лица были спокойными, их глаза горели.

Каэлен чувствовал: если он задержится ещё на миг, то не устоит. Вода звала его так же сильно, как башня.

Когда они вышли из деревни, Лира заплакала.

– Это было хуже, чем фанатики. Те хоть знали, что идут на смерть. А эти… они даже не понимают, что их больше нет.

Каэлен молча кивнул. В груди пустота пела, и он знал: это была только первая деревня. Дальше таких будет всё больше.

Айн вытерла пот со лба и сказала: – Теперь я точно уверена. Империя сошла с ума.

Они отошли от деревни на добрый час пути, но гул песни ещё долго тянулся за ними. Даже ветер не мог перебить его. Лира то и дело оглядывалась, будто боялась, что белоглазые выйдут следом.

На закате они нашли одинокого путника. Он сидел у поваленного дерева, худой, с растрёпанными волосами и глазами, в которых не было ни огня, ни спокойствия – только усталость.

Айн первой направила на него клинок. – Кто ты?

Мужчина поднял руки. – Не враг. Просто… живой.

Каэлен подошёл ближе и сразу почувствовал разницу: пустота в груди не отзывалась на него. Ни белого огня, ни фанатичной песни.

– Ты не пил, – сказал он.

Мужчина усмехнулся криво. – Видел, что случается с теми, кто пьёт. Пусть лучше жажда убьёт меня, чем соль сделает из меня улыбку.

Лира опустилась рядом, протянула ему бурдюк с водой. Он пил жадно, пока не закашлялся.

– Ты из той деревни? – спросила она.

– Да. – Его голос был сиплым. – Я бежал, когда они начали раздавать «белую воду». Сначала думал, это лекарство. Она действительно убирает боль, усталость… даже голод. Но потом я видел, как сосед перестал смеяться. Как сестра перестала петь. Они всё делали правильно, всё одинаково, и говорили, что счастливы. Но это был не их голос.

Айн нахмурилась. – А стража?

– Стража только следит, чтобы никто не ушёл. Но уходят редко. Почти все сами соглашаются. Когда видишь, что дети бегают без усталости, старики не умирают от болезни, – трудно сказать «нет». Только потом понимаешь: это уже не они.

Он замолчал, глядя на горизонт.

– Я шёл на север, думал найти тех, кто ещё живёт по-своему. Но говорят, там уже тоже пришли имперцы. Я не знаю, куда идти.

Лира коснулась его плеча. – Мы идём на запад. Хотим понять, что делает Империя.

Мужчина посмотрел на них с надеждой и страхом. – Тогда будьте осторожны. Там, где сияет башня, уже нет людей. Есть только Руна.

Каэлен сжал посох. Его слова лишь подтвердили то, что он уже чувствовал в груди.

Айн поднялась. – Хватит разговоров. Нам нельзя задерживаться.

Мужчина поблагодарил их за воду и остался у дерева. Его силуэт скоро скрылся в темноте, и только слова эхом тянулись за ними:

– Башня поёт, и те, кто слышит её, уже не возвращаются.

Ночью небо было чистым, звёзды рассыпались над степью, но всё это казалось чужим. Даже тишина не была тишиной – в ней скрывалась песнь. Сначала еле слышная, как далёкий звон, потом всё громче, настойчивее.

Каэлен лежал, не смыкая глаз. Лира уснула рядом, её дыхание было ровным, но он чувствовал, как её пальцы иногда судорожно сжимают его руку, словно даже во сне она искала опору.

Айн дремала у костра с клинком на коленях.

И тогда он услышал слова – не звуки, не мысли, а шёпот, прорезающий сознание. «Ты идёшь ко мне. Ты чувствуешь. Ты знаешь, что все они уже мои.»

Каэлен стиснул зубы, но шёпот не утихал.

«Каждый твой шаг – часть пути в мою песнь. Ты сопротивляешься, но всё равно несёшь меня внутри. Почему не принять? Почему не облегчить себя?»

Он зажмурился и пытался вспомнить что-то другое: вкус хлеба, смех друга, запах травы. Но воспоминания стали тусклыми, как будто соль уже крала краски.

Вдруг Лира вскрикнула во сне. Он повернулся к ней и увидел, что её лицо побледнело, губы шевелятся.

– Нет… не надо… – шептала она.

Каэлен потряс её за плечо. – Лира! Проснись!

Она распахнула глаза, полные слёз. – Я слышала его… так же, как ты. Он говорил, что ты уже его. Что я должна отпустить тебя.

Каэлен замер. Он не думал, что соль способна проникнуть и в неё.

Айн, проснувшись, подошла ближе. – Значит, теперь и ей шепчет?

Лира кивнула, всё ещё дрожа. – Это было так… убедительно. На миг я поверила.

Каэлен взял её ладонь в свою. – Слушай меня, не его. Я всё ещё здесь.

Айн мрачно усмехнулась. – Вот и получается, что мы втроём вяжем узлы друг для друга. Если один сорвётся – остальные пропадут.

Они сидели вместе до рассвета, прижимаясь друг к другу. Башня на горизонте сияла еле заметным светом, но её песнь не стихала. Она звучала и во сне, и наяву, и теперь уже не только в Каэлене.

Утро встретило их сухим ветром и странной тишиной. Птицы не пели, даже кузнечики не стрекотали. Степь казалась застывшей, как картинка, где всё движется, но звука нет.

Каэлен первым заметил перемену в земле. Трещины, что раньше были сухими и серыми, теперь блестели белёсым светом. Тонкие жилы соли тянулись к горизонту, будто корни, уходящие в глубину.

– Раньше такого не было, – сказал он, наклоняясь к земле.

Айн присела рядом, постучала костяшкой пальцев по кромке трещины. Камень откликнулся глухим звоном. – Как металл.

Лира смотрела на всё это с тревогой. – Соль растёт. Не только в людях, но и в земле.

Каэлен кивнул. В груди пустота отзывалась тем же ритмом, что и блеск жил в трещинах. – Башня тянет их. Она делает степь частью сети.

Они пошли дальше, и вскоре заметили ещё один знак: трава вокруг становилась серее, будто высохла изнутри. Но если присмотреться, на её кончиках светились маленькие искры – соль проникала даже в растения.

Лира сорвала стебель, поднесла к губам, но сразу отдёрнула руку: на языке остался горький привкус, будто она лизнула камень.

– Это уже не трава, – сказала она тихо. – Это… проводник.

Айн бросила ветку на землю и наступила на неё. Стебель разломился с сухим треском, а излом сверкнул белым светом, прежде чем потух.

– Вот так рождается пустыня, – сказала она. – Только вместо песка – соль.

Каэлен молчал. Он чувствовал, что эта земля больше не принадлежит живым. Каждый шаг вперед был шагом по телу Руны.

К полудню они вышли к высохшему озеру. Дно было белым, словно покрытым инеем. В центре торчал чёрный камень, а вокруг него земля светилась особенно ярко.

– Узел, – сказал Каэлен.

Айн сжала рукоять клинка. – И что мы будем с ним делать?

Каэлен смотрел на белое дно и понимал: если они коснутся этого камня, сеть отзовётся. Но если они пройдут мимо – башня станет сильнее.

Лира шагнула ближе и взяла его за руку. – Решать тебе. Но помни: каждая трещина тянет нас к башне. Мы не сможем разорвать их все.

Каэлен кивнул. Он знал: выбор нельзя откладывать.

Они стояли на краю высохшего озера, и каждый шаг вниз отзывался в груди Каэлена эхом. Камень в центре сиял всё ярче, словно чувствовал их присутствие.

– Я разорву его, – сказал Каэлен, поднимая посох.

Лира удержала его за руку. – Ты уже терял себя у поста. Если сделаешь это снова… что останется?

– Если не сделаю, башня станет сильнее, – ответил он.

Айн усмехнулась мрачно. – Что бы ты ни выбрал, мы пойдём за тобой. Но помни: я не дам соли забрать тебя полностью.

Каэлен шагнул на белое дно. Пустота в груди сразу зазвенела, как струна, и он почувствовал, как сеть узнаёт его. Голоса прошли сквозь сознание:

«Ты – часть. Ты – нить. Не сопротивляйся.»

Он поднял посох и ударил им в камень.

Свет вспыхнул, озеро озарилось белым пламенем. В груди Каэлена что-то оборвалось – он почувствовал, как соль вырывает из него ещё один осколок. На миг он забыл своё имя. Оно было рядом, на языке, но исчезло в шуме.

– Каэлен! – крикнула Лира.

Её голос вернул его. Он вдохнул, и пустота в груди схлопнулась, оставив глухую боль. Камень в центре озера раскололся, свет погас, и трещины на дне почернели. Узел был разрушен.

Но в его сердце зияла новая пустота.

– Что ты потерял? – спросила Лира, глядя в его глаза.

Каэлен опустил голову. – Не помню.

Айн молчала, стиснув зубы. Она видела: каждый узел отнимает у него часть, и этот путь не бесконечен.

– Сколько ещё ты выдержишь? – тихо спросила Лира.

Каэлен поднял взгляд к горизонту. Башня там сияла ярче, чем когда-либо, и её песнь не смолкала.

– Столько, сколько придётся, – ответил он.

Они оставили озеро позади. Трава вокруг была мертва, птицы не летали, и только ветер уносил с собой запах соли.

К вечеру степь ожила звуками колёс. Сначала это был далёкий гул, но вскоре на горизонте показалась процессия. Повозки тянулись цепочкой, лошади шли шагом, а впереди двигался отряд солдат в белых доспехах.

– Караван, – сказала Айн, присев на колено и всматриваясь. – Но не беглецы. Слишком организованно.

Когда они приблизились, стало видно: на повозках стояли бочки, каждая из которых светилась мягким белым сиянием. Из трещин между досками сочилась прозрачная влага, оставляя на земле блестящие следы.

Лира побледнела. – Это она. «Белая вода».

Солдаты шли молча, их лица были неподвижными. Время от времени один из них поворачивался к повозкам и прикладывал руку к бочке, будто проверяя пульс живого существа.

Каэлен сжал посох. Пустота в груди гудела так сильно, что он едва мог стоять. Он чувствовал: каждая бочка – это узел, сосуд, через который башня протягивает сеть всё дальше в степь.

– Они кормят землю, – прошептал он. – Кормят мир этой водой, чтобы всё стало её частью.

Айн выругалась сквозь зубы. – Если мы нападём, поднимем весь гарнизон. Если пропустим, степь падёт быстрее.

Каэлен закрыл глаза, пытаясь заглушить гул. Внутри звучал голос:

«Не мешай. Пусть река течёт. Так мир станет вечным.»

Он открыл глаза и посмотрел на Лиру. Она вцепилась в его руку и покачала головой.

– Нет. Не сейчас. Мы не справимся с ними втроём.

Айн уже держала клинок наготове, но, встретившись взглядом с Каэленом, вздохнула и спрятала оружие. – В другой раз.

Они спрятались в траве, наблюдая, как караван проходит мимо. Лошади ступали ровно, солдаты смотрели вперёд, а повозки оставляли за собой светящийся след.

Когда процессия скрылась за холмами, Лира тихо сказала:

– Теперь я верю слухам. Империя поит землю так же, как людей.

Каэлен молчал. В груди зияла пустота, и он чувствовал, что каждая бочка – это новый узел, который он не сможет остановить один.

Айн плюнула в пыль. – Значит, нам нужно добраться до самой башни. Только там можно оборвать реку.

Они пошли по следу каравана. Земля сама указывала путь: в колее от колёс остался блестящий след, будто по степи пролилась река света. Даже ветер не мог развеять его – трещины в земле впитывали влагу, и оттуда тянулся белёсый блеск.

Через несколько часов они увидели деревню. На площади стояли те самые повозки, а вокруг собрались люди. Солдаты разливали «белую воду» по кувшинам и чашам, и каждый житель подходил к ним в порядке, без криков и толкотни.

– Смотри, – прошептала Лира. – Никто не сопротивляется. Они… ждут этого.

Айн нахмурилась, держа ладонь на клинке. – Или уже привыкли.

Каэлен не мог отвести взгляд. Он видел, как первый мужчина сделал глоток. Его лицо исказилось на миг, будто он боролся с собой, а потом расправилось в улыбке. Белый свет зажегся в глазах, и он шагнул в сторону, освобождая место следующему.

Женщина выпила – и её руки перестали дрожать. Старик пригубил – и выпрямился, словно сбросил груз лет. Дети смеялись, но их смех был ровным, одинаковым.

– Они думают, что стали счастливыми, – сказал Каэлен глухо. – Но на самом деле просто перестали быть собой.

Толпа пила, солдаты разливали, и песнь башни наполняла воздух. Даже не слыша слов, Каэлен чувствовал её ритм.

И вдруг он заметил мужчину, что стоял в стороне. Лицо его было напряжённым, кулаки сжаты. Он не подходил к повозке, хотя соседи звали его.

– Этот… – начал Каэлен.

Мужчина резко развернулся и бросился прочь. Солдаты тут же заметили и ринулись за ним.

– Бежим! – выкрикнула Айн.

Они сорвались с места. Через несколько мгновений мужчина ввалился прямо в их руки, задыхаясь.

– Не дайте им… – прохрипел он. – Я не хочу пить.

Солдаты уже приближались, белый свет в их глазах горел ярко. Айн выхватила клинок, Лира прижала беглеца к себе, а Каэлен поднял посох.

Башня пела громче, чем когда-либо, и бой был неизбежен.

Солдаты шли быстрым шагом, копья подняты, глаза светились одинаковым белым огнём. Их лица не выражали ни злости, ни страха – только ровное, бесстрастное стремление догнать беглеца.

Айн встала впереди, клинок в её руках сверкнул. – Попробуйте, твари, – процедила она.

Каэлен поднял посох. Пустота внутри загудела, откликаясь на сияние солдат. Он чувствовал: они были не просто людьми – каждая душа вплетена в сеть, как узел в паутину.

– Стойте! – выкрикнул он. Голос сорвался, но солдаты замедлили шаг. Их глаза дрогнули, свет в них колебался.

«Ты свой. Иди с нами. Оставь их.» – прозвучал шёпот в его голове.

Каэлен стиснул зубы и направил посох прямо на ближайшего. Пустота внутри рванулась, и он вложил в неё память – о том, как Лира смеялась над его неуклюжими записями, о том, как Айн пела старую песню степняков у костра.

Солдат дернулся, глаза его потемнели. Он опустил копьё, пошатнулся и упал на колени. Двое других замерли, но затем ринулись вперёд.

Айн встретила их ударом. Первый копьё отклонила, лезвием полоснула по шлему второго. Лира тянула беглеца прочь, но он закричал:

– Нет! Они возьмут деревню полностью! Если я уйду, они вернутся за мной!

Солдаты били слаженно, как одна рука. Айн держалась, но их сила была не человеческой, а поддержанной сетью.

Каэлен шагнул ближе, посох в его руках сиял. Он услышал их песнь: «Один. Один. Один.» – и ударил.

Свет вырвался, солдаты на миг остановились, их глаза померкли. Айн использовала момент: ударила одного в живот, другого сбила с ног. Они рухнули, и свет в их глазах погас, но дыхание ещё шло.

Тишина воцарилась внезапно. Только ветер гнал пыль по земле.

Каэлен едва держался на ногах. В груди зияла новая пустота, холодная и острая. Он знал: ещё один кусок себя ушёл.

Лира подбежала к нему, поддержала. – Ты сделал это. Ты освободил их.

– Но не себя, – глухо ответил он.

Беглец стоял, задыхаясь, но в глазах его было облегчение. – Я знал, что кто-то ещё может сопротивляться. Вы… вы должны видеть больше. Империя уже не просто забирает людей. Она меняет всё. Деревни, землю, воду… даже нас.

Айн вытерла клинок. – Мы это уже поняли. Но теперь у нас есть ты. Так что расскажешь всё.

Беглец кивнул. – Я расскажу. Но сначала… уйдём отсюда. Пока они не подняли тревогу.

Они бежали прочь от деревни, пока башня на площади не скрылась за холмами. Песнь преследовала их ещё долго – ровная, холодная, будто её пели не голоса, а сама земля. Только когда солнце склонилось к закату, они остановились у высохшего русла реки.

Беглец тяжело опустился на землю, держась за колени. Его лицо было бледным, но глаза – живыми, полными страха и усталости.

– Говори, – потребовала Айн, садясь напротив. – Ты видел то, чего мы не знаем.

Мужчина кивнул. – Я жил в приграничном городе. Сначала всё было, как всегда: рынок, кузницы, дети бегают. Потом пришли солдаты. Принесли бочки. Сначала они раздавали «белую воду» только воинам и жрецам. Те становились сильнее, выносливее. А потом – всем.

Он провёл ладонью по лицу, словно пытаясь стереть воспоминания.

– Город изменился. Дома стали светиться ночью, улицы – тоже. Вода в колодцах побелела. Люди перестали спать. Они говорили, что сон – это слабость. Работали днём и ночью, и всё с улыбкой. Но глаза… их глаза больше не принадлежали им.

Лира слушала, прижимая колени к груди. – А дети?

– Дети тоже. Они пили воду, и их смех стал одинаковым. Никакой игры, никакой ссоры – всё одно. Даже младенцы перестали плакать.

Айн поморщилась. – Ад под видом рая.

– А жрецы? – спросил Каэлен.

– Жрецы проповедовали, что это дар Элиана, – ответил мужчина. – Что он нашёл способ сохранить магию в мире навсегда. «Великая Руна спасёт нас от голода, болезней и смерти». Люди верили, потому что хотели верить. Они устали от боли.

Он поднял глаза на Каэлена. – Но это уже не жизнь. Это… тишина, только громкая.

Каэлен сжал посох. В груди пустота отзывалась эхом. Он знал: всё, что сказал этот человек, правда. Он уже чувствовал это через сеть.

– Почему ты ушёл? – спросил он.

Мужчина усмехнулся криво. – Потому что я слишком боялся. Боялся, что выпью и перестану быть собой. Лучше умереть от жажды, чем улыбаться без души.

Айн кивнула уважительно. – Значит, у тебя ещё есть сердце.

Лира накрыла руку Каэлена своей. – И у нас всё ещё есть путь. Но теперь мы знаем, куда он ведёт.

Солнце окончательно скрылось за горизонтом. Башня на западе сияла, как маяк, и её песнь тянулась через степь, накрывая всех и всё.

Каэлен смотрел на неё и понимал: впереди их ждёт сама Империя.

Они развели крошечный костёр в сухом русле реки, заслонив его камнями, чтобы свет не был заметен издалека. Ветер стих, и ночь казалась чересчур прозрачной: башня на горизонте светилась ровно, будто в небе зажглась вторая луна.

Новый спутник – беглец из города – сел ближе к огню. Его лицо оставалось уставшим, но голос стал спокойнее, словно сам факт того, что рядом были люди, ещё не потерянные солью, вернул ему частицу мужества.

– Я слышал имя, – сказал он. – Его зовут Элиан. Раньше – алхимик, учёный. Теперь… Император вечной соли.

Каэлен напрягся. Имя было как удар. Оно звучало в песне, но теперь – в устах живого человека.

– Люди верят, что он спаситель, – продолжил беглец. – Что без него мир погиб бы окончательно. Они говорят, что он взял магию, которая умирала, и заставил её течь снова.

– Ценой душ, – хрипло заметил Каэлен.

– Ценой всего, – поправил мужчина. – Но для них это не цена. Для них это избавление.

Лира обняла колени, глаза её блестели в свете костра. – А он… он сам говорил? Ты его видел?

– Нет, – ответил беглец. – Но слышал. Его голос звучал на площадях через руну. Глубокий, ровный, будто он говорил не с каждым, а сразу со всеми. «Я верну вам бессмертие», – так он сказал. «Я наполню вас вечной солью, и вы не будете бояться ни смерти, ни боли».

Айн сплюнула в пыль. – И они поверили. Конечно. Людям всегда нужен бог, даже если он сделан из костей и пепла.

Каэлен молчал. В груди пустота отзывалась, будто имя Элиана пробудило её сильнее. Он помнил его иначе – живым, упрямым, тем, кто смеялся над невозможным. Но теперь этот смех превратился в песнь башни.

– «Император вечной соли», – повторил он вслух. – А когда-то он был просто человеком.

Ночь тянулась. Беглец заснул у костра, Айн дежурила, Лира тихо молилась шёпотом – не богам, а самим звёздам.

Каэлен же не мог сомкнуть глаз. Голос башни звучал в нём всё громче, и теперь в этом голосе он слышал знакомые интонации. Элиан.

И он знал: встреча неизбежна.

Утро началось с ветра. Он гнал по степи белёсую пыль, оседающую на коже и одежде. Казалось, сама земля пытается дышать солью.

Беглец, проснувшись, сел у костра и долго молчал, пока Лира разливала остатки воды по кружкам. Наконец он заговорил:

– В городах теперь есть не только солдаты. Там – жрецы соли.

Каэлен поднял глаза. – Жрецы?

– Да. Они идут вместе с караванами. Не просто раздают воду – они проповедуют. Собирают толпы и говорят, что Элиан – это голос мира, что соль – новая плоть людей. Они читают молитвы, поют хором, и вся площадь начинает светиться. Те, кто сомневается, после этого всё равно пьют.

Айн скривилась. – Значит, это уже не армия. Это вера.

Беглец кивнул. – Я видел, как один караван прибыл в деревню. Жрецы не принуждали никого. Они только говорили и пели. А потом все сами подошли и взяли воду. Никто не сопротивлялся. Даже те, кто клялся, что не будет.

Лира побледнела. – Слово сильнее меча.

Каэлен молчал. В груди пустота отзывалась эхом, будто подтверждая. Он знал силу слова. Но теперь слово принадлежало Элиану.

– Мы должны услышать их, – сказал он наконец.

Айн повернулась к нему резко. – Зачем? Мы и так знаем, что они несут чушь.

– Не чушь, – возразил Каэлен. – Они несут часть сети. Если мы услышим, поймём, как она работает.

Беглец покачал головой. – Это опасно. Кто услышит их песни, редко остаётся прежним.

– Тем более, – сказал Каэлен. – Я уже слышу её. Пусть будет лучше прямо, чем издалека.

Лира сжала его руку. – Но если песнь захватит тебя?..

Он посмотрел на неё и ответил твёрдо: – Тогда ты напомнишь мне, кто я.

Айн усмехнулась. – Значит, идём на проповедь. Не думала, что доживу до такого.

Беглец вздохнул. – Я знаю, где будет ближайший сбор. Караван, что прошёл вчера, направлялся к большой стоянке степняков. Сегодня к вечеру они начнут проповедь.

Каэлен кивнул. – Тогда мы должны быть там.

Башня на горизонте сияла сквозь пыль, и её песнь звучала всё громче. Но теперь она вела их к новому испытанию – словам, что могли поработить сильнее оружия.

К вечеру они добрались до стоянки степняков. Ещё издалека было видно – там собралось множество людей. Повозки образовали круг, внутри которого пылал высокий костёр. Но пламя было странным: белёсым, будто в него бросали соль.

Толпа сидела и стояла вокруг, лица их были усталыми, но в глазах – ожидание. Женщины держали детей на руках, старики прислонялись к посохам, мужчины глядели настороженно, но никто не уходил.

– Они ждут, – сказал беглец. – Ждут слова.

На возвышение у костра вышли трое. Их одежды были белыми, расшитыми рунами, что светились в сумерках. Лица скрывали маски из тонкого камня, и только глаза горели ровным светом.

Жрецы.

Один из них поднял руки, и шум в толпе стих. Голос его разнёсся так, будто говорил не один человек, а сразу десятки:

– Братья и сестры! Вы страдаете от жажды, от боли, от страха. Но дни страха прошли. Император вечной соли дал нам дар.

Толпа замерла. Дети перестали плакать, собаки легли на землю. Даже ветер стих.

– Эта вода, – продолжал жрец, – несёт вечность. С её глотком вы перестанете быть рабами боли. Вы будете петь одну песнь с миром, и ничто больше не разлучит вас с близкими.

Второй жрец разлил из сосуда белую жидкость в чаши и поднял их к небу. Свет от чаш озарил стоянку. Толпа ахнула.

Каэлен сжал посох так, что костяшки побелели. Пустота в груди отзывалась каждым словом, каждое слово было знакомым, будто когда-то он сам их произносил.

– Вы слышите башню, – сказал третий жрец. – Это голос Императора. Он зовёт вас домой.

Толпа зашепталась. Люди переглядывались, и в их глазах вспыхивали белые огни. Кто-то уже потянулся к чаше.

Лира вцепилась в руку Каэлена. – Не слушай. Пожалуйста, не слушай!

Айн шепнула сквозь зубы: – Дай только знак – и я зарежу их всех.

Каэлен молчал. Слова жрецов текли в его сознание, и в них он слышал не только песнь, но и отголосок знакомого голоса. Голоса Элиана.

Толпа поднялась, вытягивая руки к чашам. Проповедь только начиналась.

Голос первого жреца стал громче, но не потому, что он кричал – его слова словно сами наполняли воздух.

– Сколько лет вы знали только боль? Сколько зим хоронили детей? Сколько весен ждали урожая, который сгорал на корню? – Он шагнул вперёд, и маска на его лице сверкнула. – Император услышал ваш плач. Он открыл сердце миру, и соль ответила.

Толпа зашевелилась. Женщины плакали, мужчины опускали головы. Даже старики поднимали глаза к огню.

Второй жрец поднял чашу с «белой водой». – Смотрите! Она чище снега, крепче камня. С её глотком вы забудете усталость. Ваши руки будут сильны, ваши сердца – вечны.

Он протянул чашу первому в ряду – молодой женщине с ребёнком. Она дрожала, но ребёнок на её руках плакал, и она поднесла чашу к его губам. Белый свет озарил лицо малыша, и плач тут же оборвался. Он посмотрел на мать сияющими глазами и улыбнулся.

Толпа ахнула. Женщина тоже сделала глоток. Слёзы исчезли, улыбка застывала на её лице.

– Она свободна, – сказал первый жрец. – И ребёнок её тоже.

Каэлен сжал зубы. В груди пустота завыла так громко, что он едва слышал слова Лиры.

– Каэлен, держись! Это не правда! – Она трясла его за руку, но её голос был тихим, почти терялся в песне.

Айн смотрела на всё с холодной яростью. – Дерьмо. Они творят чудеса, и толпа жрёт их руками.

Жрецы продолжали. Третий поднял руки: – Вы слышите башню? Это её песнь! Это голос Императора! Он зовёт вас! Отзовитесь!

Толпа закричала. «Император! Император!» – слова разнеслись эхом. Люди тянулись к чашам, падали на колени, некоторые били себя в грудь, умоляя дать им воду.

Каэлен зажал уши, но это не помогло. В песне он услышал знакомые ноты, голос, от которого у него сжалось сердце. Элиан. Его интонации, его ритм.

«Ты знаешь меня. Ты верил во мне. Зачем борешься? Стань со мной – и мир станет вечным.»

Каэлен зашатался. Лира обняла его за плечи, пытаясь удержать. – Нет! Ты не его сосуд! Слышишь? Ты не соль!

Айн шагнула вперёд, глаза её сверкали. – Если он ещё слово скажет – я снесу ему голову.

Каэлен поднял взгляд. Толпа уже почти вся сияла белым светом. Лишь несколько человек в задних рядах стояли, не решаясь. Их глаза метались, но песнь тянула и их.

И тогда он понял: если он промолчит, весь лагерь уйдёт в песню.

Каэлен шагнул вперёд, и Лира в ужасе вцепилась в его руку. – Нет! Они тебя услышат!

– Именно этого и нужно, – сказал он тихо, и в его голосе впервые прозвучала твёрдость.

Толпа заметила его. Несколько человек повернулись, и их белые глаза вспыхнули ярче. Жрецы тоже обратили внимание: первый прищурился сквозь маску, второй прижал чашу к груди, третий поднял руку.

– Вот он, – сказал первый жрец. Голос разнёсся, словно звон колокола. – Он несёт в себе песнь! Он уже с нами.

Толпа загудела: «С нами! С нами!»

Каэлен поднял посох, но не для удара. Он встал на возвышение, напротив жрецов, и заговорил.

– Я действительно слышу песнь. Она во мне, я не могу от неё уйти. Но знайте: это не песнь жизни. Это голос могилы.

Толпа зашумела, кто-то крикнул: «Ложь!»

Каэлен продолжил, громче, перекрывая шум: – Я помню, как смеялись мои друзья. Я помню вкус хлеба после голодной зимы. Помню крик ребёнка, рождённого в полночь. Всё это – жизнь. Но песнь соли стирает эти воспоминания. Она оставляет только пустоту. Вы думаете, что стали свободны? Нет. Вы просто перестали быть собой.

Слова его резали воздух, и на миг толпа замерла. Несколько человек в задних рядах зашептались между собой.

Первый жрец поднял руку. – Не слушайте! Он обманут, он несёт в себе хаос!

Каэлен шагнул вперёд. – Я не обманут. Я уже потерял часть себя, когда боролся с этой песнью. Я знаю её цену. Вы готовы отдать смех своих детей? Голос любимых? Память о тех, кто умер, но всё ещё живёт в сердце?

Женщина в толпе сжала ребёнка крепче, её глаза дрогнули. Старик опустил чашу, руки его затряслись.

– Император спасёт вас! – закричал второй жрец. – Его дар вечен!

Каэлен ударил посохом в землю. Звук разнёсся, как раскат грома. – Его дар – это смерть, растянутая на вечность!

Толпа качнулась. Часть кричала «Император!», часть – молчала. Белый свет в глазах некоторых погас на миг.

Лира подбежала к нему, её голос прозвучал тонко, но отчаянно: – Слушайте его! Он говорит правду! Я видела, как соль крала у него память! Это не спасение! Это тюрьма!

Айн вытащила клинок и шагнула вперёд. – Кто ещё сомневается – держитесь за себя, сейчас или никогда!

Жрецы замерли. Их маски сверкали, но в их позах чувствовалась угроза. Они понимали: толпа колеблется. И если Каэлен продолжит, сеть даст трещину.

Первый жрец ударил чашей о землю. Звон разнёсся по стоянке, и из трещин поднялся белый пар. Толпа ахнула, а жрецы заговорили в унисон – их голоса сплелись в руну.

Это была не просто песнь. Слова складывались в узор, и воздух вокруг загустел. Белый свет скользил по лицам, зажигал глаза, проникал в сердца. Люди падали на колени, поднимали руки, словно их тянули невидимые нити.

– Император с нами, – тянули жрецы. – Его песнь – наша кровь. Его свет – наша плоть. Его вечность – наш путь.

Толпа подхватила, и крик множества голосов ударил в уши, будто гром.

Каэлен пошатнулся. Пустота в груди рвалась навстречу, и он едва не повторил слова вместе со всеми. Но Лира стиснула его руку, а её глаза горели слезами.

– Не сдавайся! – прошептала она. – Скажи им то, что помнишь!

Он поднял посох, и его голос прорезал хор:

– Я помню лето в полях, когда трава была зелёной! – закричал он. – Помню, как Даллен смеялся, когда мы путались в травах! Помню руки матери, что держали меня, когда я был ребёнком!

Свет вокруг дрогнул. Несколько человек зажмурились, отшатнулись от чаш.

– Это ваши воспоминания! – продолжал Каэлен. – Ваши песни, ваши голоса, ваши слёзы и смех! Не отдавайте их! Ни за какую вечность!

Жрецы закричали громче, их руки тянулись к небу, руны на одеждах вспыхнули ярче.

– Ложь! – грянули они. – Всё тлен, кроме соли! Всё умирает, кроме вечности!

Каэлен шагнул вперёд, посох в его руках засиял бледным светом, но в этом свете не было холодной пустоты – только память.

– Да, всё умирает! – закричал он. – Но в этом и есть жизнь! Без смерти не будет памяти! Без боли не будет радости! Без конца не будет начала!

Толпа дрогнула. Старик, державший чашу, разжал пальцы, и она разбилась о землю. Женщина с ребёнком закрыла глаза и прижала сына к себе, отводя его от жрецов.

Айн встала рядом с Каэленом, клинок в её руках сверкнул отражением костра. – Вы слышали его! Хотите быть живыми – стойте с нами!

Жрецы завыли, и их песнь превратилась в крик. Соль вокруг засияла, и воздух задрожал, будто сама земля сопротивлялась.

Каэлен чувствовал, как сеть тянет его, но он стоял, держа память, как щит.

– Живите, пока можете! – крикнул он. – Даже если завтра умрёте, это будет ваша жизнь, а не их вечность!

Толпа раскололась. Одни ринулись к жрецам, другие отпрянули, хватая детей, отворачиваясь от чаш. Белый свет и человеческий крик столкнулись в воздухе.

И стало ясно: сейчас решится, чья песнь победит.

Толпа взорвалась, словно земля под ногами треснула. Одни, ослеплённые белым светом, бросились к жрецам, протягивая руки к чашам. Другие, словно вырванные из сна, рванулись в сторону Каэлена, их лица искажали страх и надежда одновременно.

Крики смешались: «Император!» и «Живые!» – два хора, сталкивающихся в одном дыхании.

Жрецы усилили песнь. Маски на их лицах сияли, и воздух вокруг них дрожал, как раскалённый металл. Те, кто стоял ближе, рухнули на колени, ударившись о землю, но улыбаясь, словно их боль обращалась в радость.

Каэлен поднял посох, и его голос снова прорезал хаос:

– Помните себя! Помните свои имена! Они дороже любой вечности!

Лира подхватила: – Я – Лира! Я смеюсь, я плачу, я люблю! Я – живая! Кто вы?!

Её крик был пронзителен, и несколько человек в толпе закричали свои имена, будто боялись забыть их навсегда.

Айн бросилась вперёд, защищая тех, кто тянулся к Каэлену. Её клинок рассекал воздух, отражая удары солдат, что ринулись из-за повозок. Кровь брызнула, но это была кровь – красная, настоящая, а не свет.

– Держитесь! – кричала она. – Пока мы живы – они не заберут нас!

Каэлен чувствовал, как песнь жрецов ломит его изнутри. Пустота в груди рвалась, требовала сдаться, обещала покой. Но он вцепился в свои воспоминания: смех друга, прикосновение матери, запах земли после дождя. Он держал их, как оружие.

– Ваши воспоминания – это вы! – крикнул он. – Если отдадите их, не останется ничего!

Толпа качнулась. Кто-то бросил чашу на землю, кто-то ударил жреца камнем. Но другие всё ещё ползли к свету, и их глаза сияли всё ярче.

Первый жрец поднял руки к небу, и его голос стал гулом: – Без соли – смерть! Без Императора – пустота!

– Соль – пустота! – рявкнул Каэлен в ответ. – Но мы – люди!

Свет и крики столкнулись, и воздух задрожал, будто мир сам решал, на чьей стороне быть.

Первый жрец шагнул вперёд, маска на его лице вспыхнула белым светом. Его голос уже не звучал – он гремел, как раскат грома:

– Ты несёшь её внутри! Ты уже наш! Прекрати сопротивляться, и твой путь станет вечным!

Сеть обрушилась на Каэлена, как буря. Пустота в груди взвыла, рвалась наружу, и на миг он действительно почувствовал: всё закончится, если он просто сдастся. Ни боли, ни страха. Только песнь.

Он закрыл глаза. Мир исчез. Осталась только тьма, в которой пела соль. Голоса толпы тянули его вниз, обещая покой.

Но сквозь этот хор пробился другой голос. Тонкий, дрожащий, но живой.

– Каэлен! – Лира. – Помни меня!

И ещё один, грубый, полный ярости:

– Встань, чёрт тебя подери! – Айн. – Мы не для того шли через эту степь, чтобы ты сдох в песне!

Он открыл глаза. Белый свет бил в лицо, но сквозь него он удерживал образы. Лето. Трава выше колен. Смех Даллена, когда тот уронил корзину с хлебом. Голос Лиры, тихий и тёплый. Упрямый взгляд Айны.

Каэлен поднял посох.

– Вы зовёте меня в вечность, – сказал он. – Но я выбираю память!

Он ударил посохом в землю. Из трещин не вырвался свет – наоборот, они потемнели, и звук удара прокатился по стоянке, будто гул колокола.

– Я – Каэлен! – закричал он. – Я помню, кто я! И никто не заберёт это у меня!

Толпа дрогнула. Несколько человек упали на землю, рыдая. Белый свет в их глазах угас, и вместо него появилась боль – но и жизнь.

Жрец зашатался. Его голос сорвался, и руна, что он пел, треснула, словно струна. Маска на лице затрещала, по ней пошли трещины.

– Н-нет… – прохрипел он. – Ты не должен был устоять…

Айн воспользовалась моментом. С криком она врезалась в ряды, и её клинок блеснул, сбивая чашу из рук второго жреца. Лира держала тех, кто выбрал жизнь, помогала им подняться.

Каэлен шагнул вперёд, пустота в груди пела, но теперь её голос был тише. Он удерживал сеть своим собственным узлом – узлом памяти.

Толпа раскололась окончательно. Одни падали в объятия жрецов, другие рвались к Каэлену. Пламя костра гасло, и казалось, что сама степь затаила дыхание.

И тогда стало ясно: эта битва решит не только судьбу стоянки, но и то, кто поведёт дальше песнь мира.

Маска первого жреца треснула и с глухим звоном упала на землю. Под ней оказалось лицо – худое, бледное, с глубокими морщинами и глазами, в которых всё ещё мерцал белый свет. Но на миг этот свет ослаб, и в зрачках мелькнула тень человеческого взгляда.

– Я… – он хрипло вдохнул. – Я был… учителем… в Дальнем Круге…

Толпа ахнула. Те, кто ещё тянулся к чашам, замерли, услышав в голосе жреца не проповедь, а обрывок памяти.

Второй жрец рванул его за плечо, пытаясь вернуть в строй. – Не слушай его! Он сломлен! Император ждёт нас всех!

Но третий тоже качнулся. Его маска светилась трещинами, и под ней слышалось сдавленное дыхание.

Каэлен поднял посох. – Вы не враги. Вы пленники. Руна держит вас, как держит всех. Освободитесь!

Первый жрец рухнул на колени, его пальцы дрожали, словно он пытался удержать невидимую нить. Белый свет гас в его глазах, сменяясь мутным, человеческим.

– Я помню… – прошептал он. – Дочь… у меня была дочь…

Толпа загудела. Женщины закрывали детям глаза, мужчины переглядывались, кто-то бросал чаши на землю.

Второй жрец взревел, словно зверь. Его голос стал не человеческим, а рунным: – Память – ложь! Император – истина!

Он шагнул вперёд, и свет из его маски ударил в Каэлена, ослепляя.

Айн заслонила его клинком, но металл задымился от соприкосновения со светом. – Долго ты так не выдержишь! – выкрикнула она.

Каэлен вцепился в посох и шагнул навстречу свету. Пустота в груди рвалась, но он держал её, как удерживают бешеного зверя на цепи.

– Ты говоришь, что память – ложь? – его голос разнёсся по стоянке. – Тогда почему даже твой брат по песне вспомнил дочь?!

Свет в глазах второго жреца дрогнул. Он зарычал и ударил снова, но в его голосе появилась трещина.

Третий жрец закрыл лицо руками, словно боялся увидеть правду. Его руны потускнели.

Толпа качнулась. Люди начали кричать свои имена, словно боялись забыть их. Дети плакали, но плач этот был настоящим, живым.

Белый хор рушился.

Второй жрец ринулся вперёд, его руки сияли белым светом, словно расплавленный металл. Толпа вскрикнула, отступая, но Айн встретила его удар. Её клинок звенел, искры соли разлетались в стороны. Она стиснула зубы, удерживая натиск, и крикнула:

– Быстрее, Каэлен! Я его долго не сдержу!

Каэлен шагнул вперёд, посох дрожал в его руках. Пустота внутри рвалась, но он держал её, вцепившись в самые яркие воспоминания.

– Ты говорил – память ложь! – закричал он. – Но почему тогда боишься её?

Второй жрец взвыл, его голос сорвался на руну, и свет в его глазах вспыхнул. Он пытался прорвать защиту, но Каэлен ударил посохом в землю.

Не свет, а звук разнёсся по стоянке – глубокий, гулкий, как колокол. Этот звук был не солью, а памятью: в нём звенели детские крики, смех друзей, песни у костра.

Толпа замерла. Несколько человек упали на колени, плача. Белый свет в их глазах погас.

Второй жрец зашатался. Его маска треснула, свет в глазах мигнул. – Н-нет… – прохрипел он. – Я… я ковал… я ковал железо… в Трёхручье…

Его голос дрогнул, и белый свет погас окончательно. Он рухнул на землю, тяжело дыша, а вместо проповеди его губы шептали: «Молот… наковальня… огонь…»

Айн оттолкнула его тело в сторону, поднимая клинок. – Минус один.

Третий жрец завыл, закрыл лицо руками, но свет вокруг него угасал. Его песнь превращалась в жалкий стон.

Первый же, освобождённый, поднял голову. Его глаза были мутными, но живыми. Он посмотрел на толпу и сказал:

– Я… был учителем. Я учил детей писать. И хочу снова их учить.

Слова его прозвучали просто, но именно в них толпа услышала жизнь. Несколько женщин упали на колени, плача, мужчины обнимали детей. Белый свет погасал один за другим, словно кто-то тушил свечи.

Лира закричала: – Держитесь за себя! Кричите свои имена! Кричите, что вы живы!

И стоянка наполнилась криками: имена, воспоминания, обрывки песен и молитв. Всё это смешивалось, но в этом хаосе звучало нечто сильнее любой руны.

Третий жрец рухнул на землю. Его маска разлетелась, и под ней было лицо юноши, совсем молодого. Слёзы текли по его щекам. – Я… я не хотел… – всхлипнул он. – Меня забрали… я не знал…

Толпа зарыдала. Белая песнь рухнула.

Башня на горизонте засияла ярче, словно почувствовала удар. Но на стоянке царили крики живых.

Каэлен опустился на колени, вытирая пот со лба. Пустота в груди зияла новой раной, но он знал: эта битва была выиграна.

Утро застало их среди руин стоянки. Костёр догорел, белый пепел осел на землю, а над степью поднимался серый дым. Люди сидели группами, многие всё ещё дрожали, будто выходили из тяжёлого сна.

Освобождённые жрецы были рядом. Первый, бывший учитель, помогал успокаивать детей. Второй, кузнец, молча сидел, глядя на свои ладони, будто искал там следы молота и огня. Третий – мальчишка, ещё с опухшими от слёз глазами, не отходил от Каэлена, словно искал в нём опору.

– Они не фанатики, – сказала Лира тихо, садясь рядом. – Они такие же пленники, как и все остальные.

Айн мрачно отозвалась: – Пленники или нет, они могли убить половину стоянки. А если сеть потянет их снова? Что мы будем делать тогда?

Каэлен молчал. Он смотрел на жрецов и видел в их глазах не свет, а пустоту, знакомую ему самому. Они потеряли часть себя, и эта часть не вернётся.

Учитель заметил его взгляд и сказал: – Ты сделал невозможное. Ты разорвал песнь. Но я вижу – ты сам заплатил за это.

Каэлен отвёл глаза. В груди зияла новая трещина. Он не помнил уже, какой вкус имела вода из его родного колодца. Это воспоминание исчезло, растворилось в песне, которую он отверг.

– Я становлюсь оружием, – сказал он глухо. – Не человеком.

Лира взяла его за руку. – Нет. Ты всё ещё помнишь нас. Ты всё ещё смотришь на меня – и видишь меня, а не соль.

Айн фыркнула. – Пока. Но если так пойдёт дальше…

– Мы пойдём с вами, – перебил её голос учителя. Он говорил спокойно, но твёрдо. – Мы знаем, что ждёт людей в Империи. И если у нас остались силы, мы не можем больше молчать.

Кузнец поднял голову. – Я ковал оружие для них. Теперь хочу ковать для вас.

Юноша кивнул, сжимая кулаки. – Я не хочу больше петь их песнь.

Толпа тоже начинала собираться. Несколько семей решили идти с беглецами на север, другие – присоединиться к Каэлену. Они не знали, куда именно он ведёт, но в его словах они услышали жизнь.

Каэлен встал, чувствуя, что шагать становится всё тяжелее. Каждое новое освобождение оставляло в нём дыру, но в то же время за ним теперь шли люди.

И башня на горизонте сияла всё ярче, будто знала: он идёт к ней не один.

Они двинулись на запад медленно, слишком медленно для степи. Теперь это была не просто группа из троих – с ними шли семьи, дети, старики. Повозок почти не осталось, многие несли на себе то немногое, что смогли утащить из стоянки.

Айн ворчала, но не уходила вперёд, как раньше. Она держалась сбоку, охраняя колонну, и каждые несколько шагов бросала взгляд назад.

– Мы идём, как стадо, – сказала она вечером. – Если на нас нападут, мы не выдержим.

– Но они не могут остаться, – возразила Лира. – Если оставить их здесь, жрецы вернутся и снова затянут их в песнь.

Айн плюнула в пыль. – Знаю. Но теперь мы отвечаем за них. И если ты думаешь, что Империя не заметит такую толпу – ошибаешься.

Каэлен слушал их спор, но не вмешивался. В груди пустота гудела глухо, но не рвалась, как раньше. Он чувствовал другое: груз ответственности. Каждый ребёнок, что держал мать за руку, каждая женщина, что несла узел с вещами, – все они теперь смотрели на него.

– Он поведёт нас, – говорил кто-то в колонне. – Он тот, кто может разорвать песнь.

Каэлен шёл молча, и эти слова ложились на плечи тяжёлым грузом. Он знал: он не вождь. Он не избранный. Но мир сам возложил на него эту ношу.

К вечеру они остановились у редкой рощи, где ещё росли зелёные деревья. Люди развели маленькие костры, впервые за долгое время смеялись дети.

Лира сидела рядом с ним, устало улыбаясь. – Видишь? Они живые. Это благодаря тебе.

Каэлен покачал головой. – Это временно. Башня тянет их так же, как меня. Рано или поздно она снова позовёт.

Лира взяла его за руку и прижала к груди. – Тогда мы будем рядом. Я – буду рядом.

Айн, проходя мимо, буркнула: – Слащаво. Но правильно.

Каэлен улыбнулся едва заметно. Но внутри не было радости – только страх. Он смотрел на рощу и понимал: если Империя захочет, эти деревья побелеют, и люди снова запоют чужую песнь.

И вопрос был лишь в том, сможет ли он довести их всех до конца.

На рассвете роща встретила их тишиной. Только лёгкий шелест листьев напоминал, что здесь ещё есть жизнь. Но стоило им выйти на открытую равнину, как тишина оборвалась – вдали показался отряд.

Пять фигур в белых доспехах, шагавших ровно, как одна. Копья сияли бледным светом, а за ними двигалась повозка с бочкой, сквозь щели которой просачивалась «белая вода».

Айн первой заметила и резко подняла руку. – Патруль.

Толпа за их спинами замерла. Женщины прижимали детей к себе, мужчины хватались за ножи и палки. Но в их взглядах было больше страха, чем решимости.

– Мы не выдержим бой, – сказала Лира, сжимая руку Каэлена. – Они вооружены, а у нас… только вера.

Айн вытащила клинок, глаза её сузились. – Я могу их задержать. Но колонна всё равно пострадает.

Каэлен молчал. Пустота в груди отзывалась – патруль был частью сети, и он чувствовал их, как чувствовал жрецов. Их песнь звучала холодно, ровно: «Один. Охранять. Нести дар.»

Он шагнул вперёд, закрыв глаза. – Они идут за нами. Если мы спрячемся, они всё равно почуют сеть в этих людях. Сопротивляться поздно.

– Тогда что? – резко спросила Айн.

Каэлен открыл глаза. – Я попробую.

Он вышел навстречу патрулю. Лира хотела броситься за ним, но Айн удержала её за плечо.

Солдаты остановились в нескольких шагах. Их лица были безразличны, глаза сияли белым светом. Один поднял копьё и сказал монотонно: – Откройтесь. Император ждёт вас.

Каэлен поднял посох. Пустота внутри завыла, но он вложил в неё всё, что помнил. Слова вырвались из него не как речь, а как зов:

– Вы не воины Императора. Вы – люди. Вспомните.

Один из солдат замер, глаза его дрогнули. Второй шагнул вперёд, но свет в его взгляде мигнул.

Каэлен сделал ещё шаг. – У тебя был дом. У тебя был отец. Ты не просто копьё в руке Империи!

Тишина повисла. Третий солдат дёрнулся, его рука дрожала, копьё качнулось.

Но тогда остальные двое закричали в унисон. Их голоса слились в руну, и белый свет ослепил всех. Толпа за спиной Каэлена вскрикнула, дети закрыли лица.

Айн ринулась вперёд, её клинок сверкнул. – Ясно! Значит, будет бой!

Каэлен понял: удержать сеть целиком не получится. Нужно решать здесь и сейчас – кого он готов спасти.

Айн бросилась первой. Её клинок встретился с копьём солдата, и удар звенел так, будто сталкивались два куска железа. Она оттолкнула его, развернулась и полоснула второго по ноге. Белый свет брызнул вместо крови, и воин лишь зашатался, но не упал.

– Они не чувствуют боли! – выкрикнула она. – Только бей сильнее!

Толпа сзади закричала, женщины прикрывали детей, мужчины пытались поднять палки и камни, но страх сковывал их. Лира бросилась между ними, поднимая руки.

– Держитесь позади! Не мешайте! – её голос был пронзительным, и люди собрались ближе друг к другу, отступив к деревьям.

Каэлен шагнул к третьему солдату. Пустота в груди взвыла, и он направил её в сердце воина.

– Ты – не соль! – закричал он. – Ты человек!

Солдат замер, глаза его дрогнули. На миг в них промелькнула тень – образ женщины, держащей ребёнка.

– Мари… – прохрипел он.

Но тут же другой воин ударил его копьём в спину, и свет вновь вспыхнул в его глазах.

– Нет! – выкрикнул Каэлен.

Он вбил посох в землю, и звук, глухой, как удар колокола, прокатился по степи. Солдат пошатнулся и рухнул на колени. Белый свет угас. Он задыхался, но был живой.

Айн кричала, сражаясь сразу с двумя. Её движения были быстры, но каждая схватка давалась тяжело. – Если ты сейчас не сделаешь что-то, я их не удержу!

Каэлен шагнул вперёд. Пустота рвалась наружу, но он вложил в неё обрывки памяти: запах весенней земли, голос Лиры, смех Айны. Волна прошла через двух солдат, и их шаги замерли.

Один из них выронил копьё. Второй, шатаясь, отступил назад. Белый свет в их глазах трещал, как огонь на ветру.

Айн ударила, сбив одного с ног. Второй рухнул следом.

Оставался только последний. Он рванулся к повозке и вонзил копьё прямо в бочку. Белая вода хлынула на землю, засияла ручьями, растекаясь по трещинам в почве.

Лира закричала: – Каэлен, останови! Она уходит в землю!

Пустота внутри завыла так, что он едва мог дышать. Сеть тянула его, требовала выбора: спасать людей – или остановить поток.

Белая вода текла по земле, впитываясь в трещины, и свет разливался по степи, словно сама почва загоралась изнутри. Люди в ужасе отступали назад, дети плакали, женщины закрывали лица платками.

– Каэлен! – крикнула Лира, её голос сорвался. – Если она уйдёт в землю, степь запоёт!

Айн вонзила клинок в грудь последнего воина, но тот даже падая тянулся рукой к бочке, будто хотел выпустить остатки.

Каэлен стоял посреди хаоса. Пустота внутри рвалась наружу, обещая: «Отдай себя, и поток остановится. Ты сможешь закрыть трещины, запечатать их своей душой.»

Он видел два пути. Первый – вложить себя, ещё один осколок памяти, и тогда белая вода не уйдёт глубже. Второй – отступить и позволить земле пить. Люди останутся живыми, но степь станет частью сети.

Он закрыл глаза. Перед ним мелькали образы: лицо матери, смех Даллена, первый поцелуй Лиры. Что из этого исчезнет, если он отдаст часть себя?

– Не смей! – Айн подбежала к нему, хватая за плечо. – Если ты снова сломаешь себя, ты пропадёшь!

– А если я ничего не сделаю, – хрипло ответил Каэлен, – пропадёт земля.

Лира встала рядом, её глаза блестели от слёз. – Каэлен… если придётся выбирать, выбери себя. Без тебя не будет ни земли, ни нас.

Он посмотрел на неё. На миг песнь внутри стихла, и её голос перекрыл всё. Но трещины под ногами продолжали светиться, и белая вода всё текла и текла.

Каэлен вбил посох в землю. Свет взорвался вокруг, и его крик перекрыл плач детей:

– Я выбираю жизнь!

Он вложил в посох часть себя. Белая вода дрогнула, её свет погасал, словно кто-то задул свечу. Трещины сомкнулись, закрываясь, и поток остановился.

Каэлен рухнул на колени. В груди зияла новая пустота. Он пытался вспомнить запах хлеба, испечённого весной, но не смог. Это воспоминание ушло.

Лира упала рядом, обняла его. – Ты сделал это… ты спас их.

Айн смотрела на потухшие трещины, дыхание её было тяжёлым. – Да. Но если так будет дальше… к башне мы дойдём только с оболочкой вместо человека.

Каэлен не ответил. Он слышал только шёпот внутри: «Ты всё равно идёшь ко мне. Каждый шаг – твой конец.»

И на горизонте башня сияла ярче, словно приветствуя его жертву.

Когда свет в земле окончательно угас, над степью воцарилась тишина. Люди осторожно поднялись из-за деревьев и кустов, словно боялись, что поток вернётся. Потом – толпа двинулась к Каэлену.

Кто-то падал на колени, кто-то тянул руки к его плащу. Женщина, чьи дети плакали минутой раньше, схватила его ладонь и прижала к губам. Старик покачивался, повторяя: – Он разорвал песнь… он сделал это…

– Вы должны жить сами, – выдавил Каэлен, пытаясь отстраниться. – Это не моя сила. Это ваша память… ваши имена.

Но слова тонули в шёпоте толпы. «Спаситель», «Избранный», «Голос против соли». Люди смотрели на него так, будто он был последней надеждой, и от этого взгляда в груди пустота ныла ещё сильнее.

Лира обняла его за плечи, чувствуя, как он дрожит. – Не слушай. Ты не должен быть для них богом. Ты просто… человек.

– Но они видят другое, – прошептал Каэлен. – И чем дальше, тем меньше я сам верю, что ещё человек.

Айн встала рядом, её клинок всё ещё был в крови. – Пусть думают, что хотят. Главное, чтобы шли за нами и не сдавались. Но не вздумай и сам поверить, что ты спаситель. Ты умрёшь – и всё рухнет.

Каэлен поднял глаза. Толпа ждала его слова, как решения судьбы. Он сжал посох, но промолчал.

– Отдыхайте, – сказал наконец. – Завтра двинемся дальше.

Люди начали расходиться, но их взгляды не ослабли. В каждом было ожидание чуда, которое он не хотел и не мог дать.

Ночью, когда костры уже догорали, Лира тихо сказала: – Они будут смотреть на тебя так всегда. А ты будешь отдавать себя снова и снова. Но знай: даже если ты потеряешь всё, я останусь. Я буду твоим голосом, Каэлен.

Он закрыл глаза. Память о хлебе, запахе дома – всё исчезло. Но в её голосе было что-то живое, то, что ещё держало его здесь.

А башня на горизонте сияла, как рана в небе, и её песнь становилась всё громче.

Путь снова лежал на запад. Толпа шла за ними, и шаги множества ног превращали степь в шуршащий поток. Люди больше не называли Каэлена по имени.

– Он – тот, кто поёт против соли, – шептали они. – Он разрушает песнь.

Сначала это были только слова. Но вскоре их начали повторять дети, подражая взрослым. Мужчины произносили их с уважением, женщины – с надеждой. Для всех он становился не человеком, а символом.

Каэлен слушал и чувствовал, как внутри нарастает ужас. Символ не чувствует боли. Символ не теряет себя. Но он терял – с каждым узлом, с каждой жертвой.

Айн шла рядом и мрачно усмехалась. – Смотри-ка, теперь у нас целая армия. Только вот сражаться они не умеют. Одни надежды.

Лира ответила ей твёрдо: – Но надежда – тоже оружие. Без неё они бы уже пели в унисон с башней.

Каэлен молчал. Каждый раз, когда кто-то произносил «тот, кто поёт против соли», он чувствовал, как пустота в груди отзывается. Сеть будто тоже слушала эти слова, и её голос шептал: «Ты мой, даже если противишься. Ты – часть песни.»

Они проходили через деревни, и весть о них шла впереди. Люди выходили навстречу, кто-то присоединялся, кто-то лишь смотрел. Но все – повторяли это имя.

Однажды вечером к их костру подошёл мальчик лет десяти. Его глаза были живыми, но в них была тень. Он встал перед Каэленом и сказал:

– Ты сможешь спасти моего отца? Он уже пьёт «белую воду», но я верю, ты сможешь.

Каэлен замер. Слова застряли в горле. Лира наклонилась, пытаясь что-то сказать мальчику, но он продолжал:

– Ты ведь поёшь против соли. Ты можешь вытащить его обратно.

Каэлен отвернулся к огню. Он знал, что может попытаться. Но знал и то, что каждый раз часть его самого будет уходить в пустоту.

Айн положила руку ему на плечо. – Не бери на себя то, чего не выдержишь. Символы ломаются громче, чем люди.

Но толпа уже ждала ответа. И Каэлен чувствовал: если он скажет «нет», они перестанут верить.

Башня сияла на горизонте, и её песнь звучала в каждом шёпоте: «Он – тот, кто поёт против соли».

Ночью Каэлен долго сидел у костра, глядя в пламя. Толпа спала – кто вповалку, кто обняв детей, кто шепча молитвы. Только Лира и Айн бодрствовали рядом.

– Ты видел, как они смотрят на тебя, – сказала Айн тихо. – Как на спасителя. Но спасители не живут долго.

Лира возразила: – Он нужен им. И не только им. Он нужен мне.

Каэлен сжал посох, пальцы дрожали. – Они ждут, что я смогу вытащить каждого. Но я не могу. Каждый раз я теряю себя. Я уже не помню вкус хлеба. Завтра забуду запах трав. Что будет дальше?

Лира взяла его руку в свои. – Даже если ты забудешь всё, я буду помнить за тебя.

Айн покачала головой. – Красиво сказано. Но если он исчезнет внутри себя, твоя память не спасёт его.

Каэлен закрыл глаза. В пустоте зазвучал шёпот: «Ты уже не человек. Ты узел. Ты символ. Отдайся, и мир поверит в тебя.»

Он стиснул зубы и ударил посохом в землю. – Нет. Я не узел. Я не бог. Я просто Каэлен.

Лира обняла его, её голос был горячим, живым. – Для меня – да. Для них – нет. Но мы сами решим, кем ты останешься.

Айн вздохнула, вглядываясь в тьму степи. – Если хочешь быть просто человеком, скоро придётся доказать это. Потому что Империя не потерпит символа.

На востоке уже мелькали отблески – возможно, другой караван, возможно, патруль. Башня сияла всё ярче, её свет был как вторая заря.

Каэлен смотрел на неё и понимал: впереди его ждёт выбор. Спасать всех – или спасти самого себя. И он не знал, какое решение будет правильным.

Утро принесло не покой, а тревогу. На горизонте клубилась пыль, и очень скоро стало ясно: это караван. Повозки, окружённые солдатами, и в центре – жрецы в белых одеяниях. Их руны сияли даже на расстоянии.

Толпа за спиной Каэлена заволновалась. Женщины жались к детям, мужчины сжимали кулаки, но никто не рвался в бой. Они смотрели только на него.

– Ты сделаешь это снова, – сказал старик, тот самый, что вчера благодарил его за жизнь. – Ты поёшь против соли. Ты спасёшь нас.

– Ты должен, – добавила женщина, прижимая ребёнка к груди. – Если ты не выступишь, мы все погибнем.

Слова были как удары. Каэлен почувствовал, как пустота внутри отозвалась. «Они ждут тебя. Они сами ведут тебя к сети.»

– Они просят меня умереть за них, – прошептал он.

– Не умереть, – ответила Лира, глядя ему прямо в глаза. – Жить за них. Но я вижу, что это убивает тебя не меньше.

Айн шагнула вперёд, её лицо было суровым. – Ты должен решить. Либо мы прячемся и рискуем, что караван нас найдёт, либо ты снова встанешь и вытащишь часть из них. Но знай: каждый раз ты отдаёшь кусок себя.

Толпа смотрела, и в этих взглядах не было сомнений. Они верили, что он сделает то, что должен.

Каэлен поднял посох. Его руки дрожали. Он знал: если снова пойдёт против песни, потеряет ещё одну часть памяти. Возможно, что-то очень важное.

Но позади него стояли люди. Те, кто хотел жить, кто впервые за долгое время выбрал не соль, а жизнь.

Он сделал шаг вперёд.

– Хорошо, – сказал он. – Но знайте: это не моя сила. Это ваши воспоминания. Ваши голоса. Держитесь за них – и тогда мы устоим.

Толпа загудела, кто-то закричал его имя, кто-то – «тот, кто поёт против соли».

Караван приближался. Жрецы уже поднимали руки, готовясь к песне.

И Каэлен понял: эта схватка будет тяжелее, чем все предыдущие.

Караван остановился у самой стоянки. Повозки образовали круг, солдаты рассыпались по периметру. Жрецы в белых одеждах поднялись на помост, и их голоса зазвучали сразу, без приветствий, без пауз:

– Император видит вас. Он знает вашу боль. Он даёт вам воду, что сделает вас вечными.

Слова падали на людей, как дождь на сухую землю. Толпа зашепталась, кто-то уже сделал шаг вперёд, кто-то протянул руки.

– Ты должен! – выкрикнул мужчина, обернувшись к Каэлену. – Спой против них! Спаси нас!

– Спаси мою дочь! – кричала женщина. – У неё глаза уже горят, но я знаю, ты сможешь!

– Ты наш голос! – звенели десятки голосов.

И Каэлен понял: теперь они сами вели его к жертве. Не башня, не жрецы – люди. Те, кого он хотел спасти, толкали его вперёд, требуя снова отдать часть себя.

Пустота в груди завыла, и он стиснул зубы. Лира вцепилась в его руку, её пальцы дрожали.

– Каэлен, ты не обязан… – начала она.

Но толпа уже подталкивала его. Мужчины и женщины буквально вытолкнули его вперёд. Он шагнул, и сотни глаз уставились на него.

Жрецы заметили движение и усмехнулись под масками.

– Вот он, – сказал один. – Узел, который думает, что не принадлежит Императору.

Их песнь ударила по толпе, ровная, мощная, и люди зашатались, многие упали на колени.

Каэлен поднял посох. Голос в пустоте шептал: «Отдай ещё один кусок, и они будут спасены. Только один кусок. Что он значит для вечности?»

Он поднял глаза к небу. Башня сияла на горизонте, и её свет был ярче солнца.

– Я не узел, – сказал он тихо. – Я – человек.

И шагнул навстречу жрецам.

Жрецы запели, и песнь ударила в толпу, как буря. Это была не речь – не слова. Это был узор, сплетённый из звуков и света. Белые руны вспыхивали в воздухе, растворяясь в дыхании каждого. Люди падали на колени, глаза их наливались сиянием.

Каэлен пошатнулся. Пустота внутри завыла, откликаясь на руну. Он чувствовал, как его собственное сердце бьётся в такт чужой песне.

– Ты уже часть нас, – тянули жрецы. – Ты – наш голос, наш сосуд. Откройся – и стань вечным.

Толпа закричала, одни протягивали руки к жрецам, другие – к Каэлену. Лира вцепилась в его плечо, её голос был резким и живым: – Нет! Помни меня, Каэлен! Помни нас!

Айн, с клинком в руках, ринулась вперёд, оттесняя солдат, которые двинулись в сторону толпы. – Делай что угодно, но быстро! Я не удержу их вечно!

Каэлен закрыл глаза. Внутри него песнь и память столкнулись. Он слышал голос Элиана сквозь жрецов: «Ты знаешь меня. Ты всегда шёл за мной. Почему борешься?»

И он ответил. Не песней – памятью.

– Я помню, как мы сидели у костра, Элиан, – прошептал он. – Ты говорил, что знания должны служить людям, а не ломать их. Где твой голос теперь?

Он ударил посохом в землю. Из трещин не вырвался свет – вместо него воздух наполнился звуками: детский смех, плач, треск огня, песни у реки. Всё это было его воспоминаниями, собранными в один крик.

Толпа замерла. Белый свет в глазах многих дрогнул, и они начали кричать свои имена, как делали раньше.

Жрецы взвыли. Их руны трещали, но они усилили песнь. Свет стал ослепительным, и Каэлен почувствовал, что грань рушится. Память ускользала – он уже не мог вспомнить, как выглядел его родной дом.

Лира закричала, обнимая его: – Держись! Я буду твоей памятью! Я не дам им забрать тебя!

Он поднял лицо к небу, и песнь рвалась из его груди, но это была не соль, а голос живого: – Я – Каэлен! Я жив! Я не соль!

И мир вокруг содрогнулся.

Песнь и память столкнулись в воздухе, и стоянка превратилась в поле битвы невидимых сил. Земля дрожала, трещины светились то белым, то темнеющим огнём, словно мир не мог выбрать, кому принадлежать.

Первый жрец пошатнулся. Его голос сорвался, и в нём впервые прозвучала не руна, а крик человека: – Помогите… я… я не хочу…

Маска на его лице треснула, и под ней показалось молодое лицо с иссохшими губами. Его глаза всё ещё горели белым светом, но в глубине зрачков блеснула мольба.

Толпа ахнула. Кто-то закричал имя – «Ян! Это Ян, учитель!» Женщина упала на колени, плача: «Он был моим братом!»

Каэлен шагнул ближе. Его собственная память рушилась, но он вцепился в голос Лиры, в её пальцы на своём плече. – Ты всё ещё человек, Ян. Помни себя!

Жрец зашатался, свет в его глазах колебался, словно пламя на ветру. – Я… писал… буквы на глине… учил детей… – прошептал он.

В этот миг второй жрец завопил, и его руна вспыхнула ослепительным светом. Он пытался перекричать всё вокруг: – Ложь! Всё ложь! Нет прошлого, нет имён! Есть только Император!

Каэлен почувствовал, как пустота внутри рвётся. Воспоминания ускользали – он уже не помнил лица своего отца. Только голос, смутный, будто услышанный во сне.

– Нет! – выкрикнул он, вбивая посох в землю. – Имя – это жизнь!

Звук разнёсся по стоянке. Люди начали кричать свои имена, обрывая песнь жрецов. Дети плакали и смеялись, мужчины обнимали друг друга, женщины молились звёздам.

Первый жрец упал на колени, свет из его глаз исчез. Он плакал, как ребёнок. Толпа подхватила его, и он больше не пел руну.

Но Каэлен едва держался. Он стоял, тяжело дыша, и понимал: с каждым разом он отдаёт больше. Теперь в нём зияла пустота там, где должно было быть лицо отца, запах дома, тепло прошлого.

Лира прижалась к нему, её голос был твёрдым и хрупким одновременно: – Я буду помнить за тебя. Ты не один.

Айн, отбивая натиск солдат, обернулась и крикнула: – Если мы будем побеждать так дальше – к башне ты дойдёшь уже пустым, парень!

Каэлен поднял глаза к горизонту. Башня сияла всё ярче. И он понял: с каждым шагом цена только возрастает.

Битва доходила до предела. Толпа ревела – одни ещё тянулись к жрецам, ослеплённые песнью, другие уже кричали свои имена, цепляясь за память, словно за спасательный канат. Солдаты окружали людей, но их строй ломался: кто-то бросал копья, кто-то дрожал, вспоминая собственные семьи.

Айн рубила без устали. Клинок в её руках был как продолжение ярости, и каждый удар был не только против солдат, но и против самой башни. – Держитесь, черт побери! – её голос гремел поверх песен и криков.

Лира не выпускала Каэлена, хотя толпа всё время рвалась к нему. Она кричала в лица тем, кто колебался: – Назови своё имя! Вспомни свой дом! Скажи, кто ты!

И люди подхватывали. Сначала робко, затем всё громче. Стоянка превратилась в хор живых имён: Мария, Джал, Сорен, Элиса… сотни голосов рвали ткань песни.

Жрецы напрягались, их руны горели всё ярче, но чем громче звучала память, тем больше трещин появлялось в их голосах. Один из них рухнул, сжав голову руками. Другой закричал так, что из его рта хлынул свет, и он упал мёртвым, словно соль сама выжгла его изнутри.

Каэлен стоял посреди этого хаоса, его посох сиял тусклым светом памяти. Но внутри – пустота. Он больше не мог вспомнить лицо своей матери. Только голос, размытый и далёкий.

– Я теряю себя… – прошептал он.

– Но ты ещё держишь нас, – ответила Лира, прижимаясь к нему. – Этого достаточно.

Толпа подхватила её слова. Люди кричали не только свои имена – они кричали имя Каэлена. Но не как «спасителя», а как человека. «Каэлен! Каэлен!» – это звучало уже не как молитва, а как утверждение: он – живой, один из них.

Последние солдаты бросили оружие и бежали. Жрецы исчезли в ослепительном вспышке света, их руны рассыпались прахом. Караван остался пустым – только повозки и бочка, из которой ещё сочилась белая вода.

Тишина упала внезапно. Люди плакали, смеялись, обнимали друг друга. Но в центре стоял Каэлен, и его взгляд был пустым. Он спас их. Но он знал: ещё один кусок его самого исчез.

А башня на западе пела громче, чем когда-либо.

Ночь опустилась на степь, и костры зажглись один за другим. Люди сидели вокруг огня, шептали молитвы и благодарности. Но молились они не богам, не звёздам – а ему.

– Он спас нас, – говорили одни. – Он поёт против соли, – подхватывали другие. – Его имя – наш щит.

Каэлен сидел у края стоянки, отвернувшись от света костров. Его лицо было в тени, глаза – пустыми. Пустота внутри пела, тихо и настойчиво, и он не мог заглушить этот голос.

Лира подошла, опустилась рядом. Она осторожно взяла его за руку. – Ты снова сделал невозможное.

– А что осталось во мне? – спросил он глухо. – Я уже не помню лицо матери. Я пытался – и не смог. Это ушло. Навсегда.

Лира прижалась к нему ближе. – Значит, я буду помнить её за тебя. Я расскажу тебе, какой она была, столько раз, сколько нужно.

Каэлен закрыл глаза. Слёзы не шли – их место заняла пустота.

Айн сидела чуть поодаль, затачивая клинок. Она бросила на них взгляд и сказала низким, усталым голосом: – Они молятся тебе, Каэлен. Но если ты позволишь им превратить тебя в пророка – ты сам станешь тем, против чего борешься.

Каэлен посмотрел на костры. Люди склоняли головы, некоторые бросали в огонь пригоршни соли – как будто так они благодарили его.

– Я не бог, – сказал он. – Я не могу быть богом.

Айн усмехнулась мрачно. – А им всё равно. Им нужно во что-то верить.

Лира положила голову ему на плечо. – Тогда пусть верят. Но ты останешься человеком. Я не позволю тебе исчезнуть.

Ветер поднялся, и пламя костров качнулось. На горизонте башня сияла, как звезда, и её песнь проникала даже в сон тех, кто благодарил Каэлена.

Он смотрел на неё и понимал: каждое спасение крало у него частицу себя. И скоро придёт момент, когда пустота внутри заговорит громче любого голоса.

Утро встретило их шумом голосов. Люди собрались вокруг повозок, спорили, кричали. Некоторые указывали на запад, где башня всё ещё горела холодным светом.

– Он должен вести нас туда! – выкрикнул мужчина с обветренным лицом. – Только он может разрушить её песнь!

– Да, к башне! – подхватили другие. – Пусть она падёт от его руки!

Каэлен вышел из тени деревьев, опираясь на посох. Толпа замолчала, но взгляды несли то же ожидание. Он чувствовал: их слова были не просьбой – требованием.

– Вы не понимаете, – сказал он. Голос был хриплым, усталым. – Башня не просто камень. Она сеть. Каждый, кто приближается к ней, слышит её. Даже я.

– Но ты можешь петь против неё! – выкрикнула женщина. – Ты уже спас нас дважды. Ты спасёшь и весь мир!

Лира встала рядом, её лицо было бледным, но взгляд твёрдым. – Он не обязан быть вашим богом. Он человек.

Но толпа загудела. «Человек» для них звучало слишком мало.

Айн подняла руку, требуя тишины. – Слушайте. Если мы пойдём прямо к башне сейчас, мы все умрём. Империя окружает её, там войска, жрецы, руны. А он один. Хотите бросить его в пасть и молиться, что он чудом всё разрушит?

Некоторые опустили глаза. Но другие продолжали твердить: «Он может. Он должен.»

Каэлен смотрел на них и чувствовал, как пустота внутри отзывалась. Она словно соглашалась с толпой: «Да, иди. Стань их жертвой. Это твой путь.»

Он опустил голову, прошептал: – Я уже не знаю, где граница. Между мной и тем, что они хотят.

Лира обняла его за руку и ответила так, чтобы слышали только он и Айн: – Граница здесь, – она коснулась его груди. – Пока ты помнишь хотя бы одну вещь о себе, ты не соль.

Айн усмехнулась. – Значит, будем держать его на этой границе. Хоть зубами.

Толпа ждала. Башня сияла. И Каэлен понял: выбора уже нет – дорога всё равно ведёт туда.

Решение пришло не сразу. Люди спорили до полудня: одни кричали «к башне!», другие – «спрячемся!». Но толпа не могла решить, и все снова обратились к Каэлену.

Он стоял молча, пока Айн не шагнула вперёд и не рявкнула так, что спор оборвался:

– Вы хотите жить или умереть красиво? Башня не ждёт вас с открытыми руками. Там армии Империи, там жрецы, сильнее тех, кого вы уже видели. Если мы пойдём прямо – нас сожгут до последнего.

– А что тогда? – крикнул кто-то. – Бежать всю жизнь?

Айн хмуро кивнула на запад, потом на север. – Есть путь. Кланы ещё держатся. Они ненавидят Империю не меньше нас. У них есть люди, лошади, оружие. Если мы хотим дойти до башни и не лечь костьми у её подножия – нам нужны союзники.

Толпа загудела. Многие переглядывались, и в глазах зажигался новый огонь – страх сменялся решимостью.

Каэлен шагнул вперёд. Его голос был тихим, но люди слушали каждое слово. – Башня ждёт нас. И мы дойдём до неё. Но не как жертвы, а как живые. Если мы пойдём к кланам, у нас появится шанс.

Старик, что ещё вчера называл его «поющим против соли», опустил голову и сказал: – Тогда мы пойдём с тобой, куда скажешь.

Лира улыбнулась сквозь усталость. – Значит, мы выбираем жизнь. Пусть даже дорога будет длиннее.

Айн усмехнулась, поправляя ремень на плече. – Вот и славно. Хоть кто-то слушает здравый смысл.

Толпа начала собираться в дорогу. Люди переговаривались, дети смеялись – впервые смех звучал не натянуто, а живо.

Каэлен смотрел на них и чувствовал двоякое: с одной стороны – облегчение, с другой – груз. Они поверили, что он ведёт их. Но он знал: с каждым шагом он становился всё меньше собой.

Башня всё равно сияла на горизонте, её свет бил сквозь облака. Но теперь их путь вёл к северу – туда, где ещё теплилась свобода.

Дорога на север оказалась тяжелее, чем они ожидали. Степь тянулась бесконечно, трава была выжжена солнцем, а в трещинах земли белели кристаллы соли. Люди шли медленно, многие падали от усталости. Дети плакали, женщины старались убаюкать их колыбельными, но голос ломался от жажды.

Каэлен шёл впереди, посох в руке был тяжелее, чем когда-либо. Он чувствовал, как пустота внутри откликается на каждый шаг – словно сама степь пыталась забрать у него силы.

Лира держалась рядом, её лицо было бледным, но взгляд оставался твёрдым. Иногда она брала детей на руки, иногда помогала старикам идти. Она улыбалась им, но каждый раз, когда оставалась наедине с Каэленом, её улыбка гасла.

– Ты держишься только ради них, – сказала она тихо вечером, когда они остановились у редкой группы камней. – Но ты сам? Что остаётся тебе?

Каэлен долго молчал. Потом произнёс: – Я не знаю. Каждый раз, когда я пою против соли, что-то исчезает. Я уже не помню половины своего детства.

Лира опустила голову, её волосы скрыли лицо. – Тогда, может, пора перестать?

– Если я перестану, – ответил он, – всё это закончится. Не будет ни тебя, ни их.

Она вскинула глаза, полные слёз. – А если не будет тебя? Настоящего тебя?

Каэлен посмотрел на костры, где люди тихо пели старые песни, которые сами едва помнили. В их голосах было больше жизни, чем у него самого.

– Тогда останусь только я – пустой, но живой. Может, этого будет достаточно.

Лира прижалась к его плечу, её шёпот был почти не слышим: – Для них – может. Для меня – нет.

Айн, проходя мимо, усмехнулась. – Любовные разговоры в степи. Прямо как в сказках. Только в сказках всё кончается хорошо.

Каэлен улыбнулся ей едва заметно, но в груди пустота не позволила этой улыбке стать настоящей.

Башня всё ещё сияла на западе, но теперь между ними и ею лежала дорога к кланам. И каждый шаг делал выбор всё тяжелее.

На четвёртый день пути степь изменилась. Пыльные равнины уступили место холмам, и ветер принёс запах дыма. Люди оживились: где дым – там жилище, там жизнь. Но Айн подняла руку, и колонна остановилась.

– Тише, – сказала она. – Это не деревня. Это дозорные костры. Кланы.

Каэлен прищурился. На гребне холма стояли силуэты – десятки фигур, вооружённых копьями и луками. Их волосы развевались на ветру, лица были раскрашены, а глаза следили за каждым движением колонны.

Толпа за их спиной заволновалась. Кто-то шептал: «Они нас примут», кто-то – «Они нас вырежут».

Айн стиснула зубы. – Они терпеть не могут соль. А мы идём с толпой, половина из которой уже в песне была. Для них мы можем показаться заражёнными.

Лира взяла Каэлена за руку. – Они услышат его. Он сможет объяснить.

Каэлен не был уверен. В груди пустота отзывалась странным эхом, будто сама земля предупреждала его: «Эти люди не верят в песнь, но и в тебя они не поверят сразу.»

Фигуры на холме начали двигаться. Дозорные кланов спустились вниз, окружая колонну с двух сторон. Их движения были уверенными, слаженными, и в их глазах не было страха.

Один из них – высокий мужчина с косой, перехваченной кожаным ремнём, – шагнул вперёд. Его голос был низким и жёстким, как удар копья о щит:

– Вы пришли с юга. Вы несёте с собой соль. Почему мы не должны сжечь вас прямо здесь?

Толпа заволновалась. Кто-то упал на колени, кто-то заплакал. Все снова обернулись к Каэлену.

Айн тихо буркнула: – Ну что, певец против соли, время доказать, что ты не только для рабов Империи.

Каэлен шагнул вперёд, подняв посох. Он чувствовал десятки взглядов кланов, острых и холодных. И понимал: одно неверное слово – и они все погибнут.

Каэлен сделал шаг вперёд, чувствуя, как земля под ногами будто стала тяжелее. Пустота внутри завыла, но он заставил себя говорить спокойно:

– Мы пришли не нести соль. Мы бежали от неё. От Империи, от её песен. Эти люди искали жизнь – и я помог им выбрать её.

Дозорные переглянулись. Высокий мужчина с косой хмыкнул. – Слова. Их много было на юге, тех, кто клялся, что они против Империи, а потом пили из чаши. Почему тебе верить?

Айн сделала шаг вперёд, но воины кланов вскинули копья, и она остановилась. – Мы сражались с патрулём, – сказала она хрипло. – С караваном жрецов. Сотни глаз видели, как он вырывал людей из их песни. Если хотите – спросите у них.

Толпа за спиной Каэлена загудела. Люди кричали свои имена, один за другим: «Я – Сорен! Я жил в стоянке, и он вернул мне память!», «Я – Элла! Мой сын уже пил белую воду, а он вырвал его обратно!»

Кланы слушали молча, лица их оставались каменными. Но в их глазах что-то дрогнуло.

Мужчина с косой шагнул ближе, пристально глядя на Каэлена. – А ты? Кто ты?

Вопрос ударил сильнее любого копья. Каэлен открыл рот – и понял, что не может ответить. Лица матери он уже не помнил. Даллен – да, где-то рядом в памяти. Но своё имя? Оно звучало чужим.

– Я… – он сжал посох. – Я не Император. И не его песнь. Я человек. И если нужно доказательство – я докажу.

Мужчина прищурился. – Как?

Каэлен поднял посох. Пустота внутри рванулась наружу, но он удержал её, вцепившись в голос Лиры. – Я пою не солью. Я пою памятью.

И он ударил посохом в землю. Гул разнёсся по равнине, не свет, не руна – а звук, в котором были крики детей, смех у костра, шелест травы. Живая песнь.

Дозорные вздрогнули. Несколько из них переглянулись, и даже их суровые лица дрогнули.

Мужчина с косой медленно опустил копьё. – Ты не соль. Это я вижу. Но это не значит, что мы верим тебе. Пойдёте с нами. Старейшины решат.

Толпа выдохнула. Лира сжала руку Каэлена крепче. Айн тихо процедила: – Ну, хоть не убили сразу. Уже успех.

Каэлен же стоял и чувствовал: ещё один кусок его самого растворился в том звуке.

Кланы вели их через холмы молча, но окружение было плотным. Каждый шаг колонны контролировали десятки глаз, и любой шорох вызывал взмах копья. Люди из толпы жались ближе друг к другу, дети плакали – но тихо, будто и они понимали: лишний звук может стоить жизни.

К вечеру они добрались до укреплённого стана. Деревянные стены, обвитые верёвками с костями животных, встречали их угрюмо. За воротами виднелись шатры, костры и силуэты всадников.

– Встаньте, – приказал воин с косой. – Ждите.

Их подвели к площади, где уже собирался совет. Старейшины кланов сидели полукругом: седые мужчины и женщины, чьи лица были испещрены морщинами и символами из охры. Их глаза смотрели пристально, без милости.

Один из старейшин заговорил первым. Его голос был низким, хриплым, но в нём чувствовалась сила:

– Вы пришли с юга. За вами идут десятки. Вы утверждаете, что спасли их из песен Империи. Но для нас вы всё ещё можете быть заражёнными. Почему мы должны слушать вас?

Толпа позади Каэлена заволновалась. Люди выкрикивали свои имена, но Айн подняла руку и заставила их замолчать. Она знала: лишние крики здесь не помогут.

Лира шагнула вперёд, голос её звенел, как натянутая струна: – Он вырвал этих людей у Императора. Он не соль – он человек. Если вы не верите, посмотрите на нас. Разве мы похожи на тех, кто поёт?

Старейшина с косой бородой нахмурился. – Слова. Мы слышали их от перебежчиков, что потом сами несли песнь.

И тогда все взгляды обратились к Каэлену.

Он сделал шаг вперёд. Посох дрожал в руках. В груди пустота отзывалась, требуя молчания, но он заговорил: – Я не прошу вас верить словам. Я прошу вас услышать.

Он ударил посохом о землю. И снова поднялся гул – не соль, не руна. Звук, в котором был смех Даллена, голос Лиры, ярость Айны, плач ребёнка из толпы. Память, собранная в единый крик.

Старейшины не шелохнулись, но глаза их дрогнули. Один из них прошептал: – Он и правда рвёт сеть…

Другой нахмурился: – Или сам становится её частью.

Совет замолчал. Решение зависло в воздухе, и Каэлен понял: его судьбу решат не толпа, а эти несколько пар глаз, которые видели слишком много смертей.

Тишина в стане кланов тянулась мучительно. Лишь треск костра нарушал её, да редкое ржание лошадей за стенами. Старейшины сидели недвижно, но в их взглядах бушевала буря.

Первой заговорила женщина с седыми косами, увешанная амулетами из кости. – Он рвёт сеть. Это видно. Император таких не рождает. Если он может удерживать людей от песни – он наш союзник.

– Союзник? – отозвался другой, худой, с лицом, испещрённым морщинами. – Ты не видишь? Сеть течёт в нём самом. Каждый его удар против соли делает его ближе к ней. Сегодня он человек, завтра – сосуд. Мы сами приведём в сердце кланов песнь.

Гул одобрения и недовольства пронёсся среди советников. Некоторые кивали, другие качали головами.

Айн стиснула зубы и тихо прошептала Каэлену: – Если они решат, что ты угроза – нас вырежут прямо здесь.

Лира прижалась к его плечу. Её глаза блестели, но голос был твёрдым: – Тогда скажи им правду. Не пытайся казаться сильнее, чем ты есть.

Старейшина с косой бородой ударил посохом о землю. Его голос был, как гром: – Мы – кланы. Мы не верим словам, мы верим делам. Если ты не соль – докажи. Если ты узел памяти – покажи, что это оружие не против нас.

Каэлен поднял взгляд. Пустота внутри ныла, тянулась к голосу башни, но он выпрямился.

– Я не узел. Я человек. Но если нужно доказательство – я дам его.

Старейшина прищурился. – Хорошо. Завтра ты пройдёшь испытание. Перед огнём и песнью. Если выстоишь – мы примем тебя и твоих людей. Если падёшь – мы сожжём вас всех, чтобы соль не пустила корни в наших землях.

Толпа за спиной Каэлена вскрикнула. Женщины прижимали детей, мужчины хватались за головы. Но воины кланов уже сомкнули ряды, не позволяя никому уйти.

Айн процедила сквозь зубы: – Чудесно. Ещё одно самоубийство.

Лира подняла подбородок. – Он выстоит. Я верю.

Каэлен молчал. Он знал: завтра ему придётся доказать не только старейшинам, но и самому себе, что он всё ещё человек.

Ночь перед испытанием была тяжелее любой дороги. Люди из колонны сидели тесными группами, боясь лишний раз заговорить – чтобы не привлечь к себе гнев кланов. Лишь потрескивание костров и ветер в холмах напоминали, что мир ещё жив.

Каэлен сидел отдельно, у маленького огня. Посох лежал рядом, и тень от него казалась длиннее, чем сам он. Пустота в груди ныла глухо, и он чувствовал: завтра она вырвется сильнее, чем когда-либо.

Лира подошла тихо, присела рядом. Её лицо было бледным, но глаза светились упрямым теплом. – Ты не должен быть один, – сказала она.

– Но завтра всё равно буду, – ответил Каэлен. – Испытание – только для меня.

Она коснулась его руки. – Тогда пусть сегодня я буду твоей памятью. Скажи мне, что ты ещё помнишь.

Каэлен закрыл глаза. Перед ним всплывали образы – тусклые, зыбкие. – Я помню… как мы с Далленом смеялись у реки. Помню запах первых трав весной. Помню твой голос, когда ты звала меня в роще… – он остановился и сжал кулаки. – Но я уже не помню лица своей матери. И отца тоже. Я пытался, Лира. Я пытался.

Лира прижалась к его плечу. – Тогда я буду помнить за тебя. Даже если ты забудешь всё – я останусь.

Он хотел улыбнуться, но не смог. Пустота внутри гудела, словно смеясь над его словами.

Айн подошла позже, её шаги были тяжёлыми. Она остановилась у костра, скрестила руки на груди. – Завтра они будут ломать тебя песнью. Если почувствуешь, что не выдержишь – не геройствуй. Лучше умереть человеком, чем дожить до конца как сосуд.

Каэлен посмотрел на неё. – Ты веришь, что я смогу?

Айн усмехнулась криво. – Я верю, что ты упрямый осёл. Иногда этого хватает.

Она ушла, оставив их вдвоём.

Каэлен смотрел в огонь, и пламя отражалось в его глазах. Он знал: завтра он либо докажет, что ещё человек, либо навсегда потеряет себя.

Башня сияла вдалеке, и её песнь казалась ближе, чем когда-либо.

Утро встретило их гулом барабанов. Кланы вывели колонну на широкую равнину перед станом. Там уже был выложен круг из камней, внутри которого пылали десятки костров. Дым поднимался к небу, смешиваясь с криками птиц.

Толпа кланов окружила круг, их лица были раскрашены охрой, глаза блестели от ожидания. Старейшины сидели на возвышении. В руках у них были жезлы, увитые лентами и костями.

– Испытание начинается, – сказал тот, что с косой бородой. – Если ты человек – огонь примет тебя. Если ты соль – песнь поглотит.

Каэлен шагнул в круг. Жар ударил в лицо, пламя жгло кожу, но он не отступил. Пустота внутри взвыла, как зверь, почуявший кровь.

Три шамана вышли вперёд. Их одежды были из шкур, головы увенчаны рогами. Они начали петь. Но это не была песнь Империи. Это был зов кланов – глубокий, пронзительный, как стук сердца земли.

И всё же сеть откликнулась. Пустота в груди рвалась наружу, и Каэлен услышал знакомый шёпот: «Сдайся. Они сами проверяют тебя – докажи, что ты мой.»

Он упал на колени, вцепился в посох. В ушах звенело. Голоса шаманов обвивали его, как сети.

– Каэлен! – крикнула Лира за пределами круга. – Помни меня!

– Встань! – проревела Айн. – Покажи им, что ты не их игрушка!

Каэлен поднял голову. Сквозь дым и жар он увидел лица толпы. Люди, которых он спас, кричали свои имена. Один за другим, громко, настойчиво, будто давали ему щит.

– Я – Элла! – Я – Сорен! – Я – Джал!

И он понял: это не только его память. Это их память тоже.

Он ударил посохом в землю. Звук гулом прошёл сквозь костры, и пламя качнулось. – Я – Каэлен! Я жив! Я не соль!

Шаманы пошатнулись. Их песнь дрогнула. Старейшины переглянулись, в их глазах мелькнула тень уважения.

Огонь вокруг вспыхнул ярче, но он не жёг Каэлена. Он стоял в пламени, дрожал, но держался.

И толпа кланов загудела, впервые не как враги, а как свидетели.

Песнь шаманов стихла, как ветер, внезапно оборвавшийся в степи. Огонь продолжал пылать, но в его жаре больше не было угрозы. Он колыхался вокруг Каэлена, будто признавал его, и всё же пустота внутри гудела – не умолкая, а словно терпеливо ожидая.

Старейшины поднялись. Их лица оставались суровыми, но в глазах появилось что-то новое: не вера, не радость, а признание.

– Он не соль, – произнесла женщина с седыми косами. – Огонь не взял его. Память держит его, и не только его собственная.

– Но человек ли он ещё? – возразил морщинистый старик. – Посмотрите на него. В его глазах пустота. Он держится, но сколько ещё выдержит?

Шёпот прошёл по кругу кланов. Одни кивали, другие качали головами.

Айн шагнула вперёд, её голос был резким: – Человек он или нет – он всё ещё сражается с Империей. Если вы ищете союзников, лучше таких не найти.

Лира тоже поднялась, и её слова прозвучали тише, но сильнее: – Он жив, потому что мы рядом. Пока есть те, кто помнит за него, он останется человеком.

Толпа загудела. Люди из колонны выкрикивали имена, поддерживая её. Кланы слушали и молчали.

Старейшина с косой бородой поднял руку, требуя тишины. – Он доказал, что не соль. Но мы всё ещё решаем, нужен ли нам союз с тем, кто держит в себе пустоту. Сегодня он поёт против Империи. Завтра – кто знает?

Каэлен стоял в центре огня, тяжело дыша. Его тело дрожало, в груди зияла новая трещина. Он не знал, что сказать – правда была слишком страшной. Он уже не чувствовал половины того, что делало его человеком.

И всё же он поднял посох и произнёс: – Я не знаю, сколько во мне осталось. Но я знаю, ради чего я иду. Ради этих людей, ради вас, ради тех, кто ещё живёт без песни. Если нужно – я отдам остаток себя, но башня падёт.

Тишина повисла. Старейшины смотрели на него, и каждый видел своё. В их глазах он был и угрозой, и надеждой.

– Решение придёт на совете, – наконец сказал старейшина. – До того – вы останетесь в стане. Под присмотром.

Кланы загудели. Кто-то был согласен, кто-то возмущался. Но спорить с решением никто не решился.

Каэлен вышел из круга. Лира бросилась к нему, обняла, её руки дрожали. Айн лишь кивнула, взгляд её был серьёзен.

Огонь за его спиной продолжал пылать, но теперь пламя казалось холодным.

Жизнь в стане кланов была тяжёлой. Их поселили у самого края, за частоколом, где ветер свистел в щелях и костры гасли быстрее. Воины дежурили поблизости постоянно, не спуская глаз ни с Каэлена, ни с его спутников.

Люди из колонны чувствовали себя пленниками. Женщины жаловались, что у них отбирают соль и воду, мужчины ворчали, что им не дают оружия. Дети плакали, пугаясь раскрашенных лиц дозорных.

– Мы спаслись от Империи, чтобы оказаться в другой клетке, – шептал старик, тот самый, что раньше благодарил Каэлена. – Так ли велика разница?

Каэлен молчал. Он сидел у костра, сжимая посох, и пустота внутри отзывалась всё громче. Он чувствовал: кланы боятся не Империи, а его. И этот страх был оправдан.

Лира старалась держать людей вместе: учила их старым песням, рассказывала сказки, лишь бы они не тянулись к белой воде, которую им всё ещё предлагали, как «проверку». Но её голос срывался от усталости.

Айн ходила по краю стоянки, проверяла дозорных, и каждый раз возвращалась хмурой. – Они ждут. Одни хотят союза, другие – нашей крови. Всё решит их совет. Но если решение будет против нас – готовься. Они ударят быстро.

Каэлен смотрел на неё и чувствовал: он не сможет остановить ещё одну песнь. Не сегодня. Может быть, никогда.

Ночью он проснулся от звука. Это был не барабан, не шаги дозорных. Это был шёпот – башня пела сквозь степь, и её голос звучал ближе, чем когда-либо.

«Ты уже мой. Ты в их стане – но они тоже падут. Прими меня, и всё закончится.»

Каэлен закрыл уши ладонями, но голос звучал в его груди. Он не знал, услышали ли его кланы. Но он точно знал: долго он так не выдержит.

Лира прижалась к нему во сне, её дыхание было ровным. И только это удержало его от того, чтобы ответить башне.

Костры давно погасли, только угли тлели в темноте. Люди спали плотной кучей, словно искали защиты друг у друга. Лира, уткнувшись лицом в его плечо, дышала ровно. Айн сидела неподалёку, притворяясь, что дремлет, но рука её не отпускала рукояти клинка.

Каэлен уже почти провалился в забытьё, когда рядом раздался шорох. Из тьмы вышла фигура. Старейшина с косой бородой, тот самый, кто объявил о его испытании. Он шёл медленно, но уверенно, и два дозорных следовали за ним на расстоянии.

– Встань, – тихо сказал он. – Мы должны поговорить.

Каэлен поднялся, стараясь не разбудить Лиру. Посох он держал при себе, но не поднимал. Старейшина махнул дозорным, и те остались у границы кострища.

– Ты чувствуешь башню, – начал старейшина. – Даже здесь, за сотни вёрст. Я вижу, как пустота точит тебя изнутри.

Каэлен не стал отрицать. – Я слышу её каждую ночь.

Старейшина кивнул. – Это делает тебя слабым. Но это же делает тебя оружием. Башня боится тебя. Я видел, как ты разорвал песнь у наших стен. Такого я не видел ни у кого.

Он наклонился ближе, его глаза блеснули в тени. – Мы можем использовать тебя. Ты поведёшь нас к башне. Мы дадим тебе воинов, кони, оружие. Но ты должен поклясться, что твоя песнь будет звучать только против Империи. Ни разу – против кланов.

Каэлен молчал. Пустота внутри зашевелилась, как зверь в клетке. Шёпот башни отозвался эхом: «Соглашайся. Они поведут тебя к нам. И тогда всё закончится.»