Пыль и шёпот

Тишина перед грозой

Город дышал.

Не метафорой – настоящим, шумным, гулким дыханием миллионов жизней. Машинные клаксоны сливались в дисгармоничный гимн утра, витрины сверкали обещаниями счастья за стеклом, а в кафе на углу Пятой и Сосновой пахло свежими круассанами и тревожной спешкой.

Андре проснулся не от будильника. От дождя.

Тяжелые капли били в окно, словно пытаясь пробиться внутрь. Он потянулся к пустой половине кровати – простыни были холодные. Как и прошлые три ночи. Анастейша снова работала допоздна, – подумал он без злости, но с глухой усталостью. «Кибертек Дайнемикс». Это имя стало стеной между ними.

Он встал, босыми ногами ступив на прохладный паркет. В гостиной, на барной стойке, стояли две чашки. Одна – с остатком вчерашнего кофе. Другая – чистая, ждала ее. Всегда ждет, – мысленно усмехнулся он. Они как эти чашки: рядом, но пустые.

Анастейша пришла под утро.

Она вошла тихо, сбросила мокрое пальто, оставив зонтик с дыркой в углу – тот самый, под которым Андре когда-то целовал ее, смеясь над дождем. Теперь дырка казалась символом всего – их отношений, ее усталости, мира, что медленно протекал.

– Я не разбудила? – шепотом спросила она, замечая его в дверном проеме кухни.

– Нет, – он налил ей кофе. Горячий, крепкий, две ложки, пару сахара. Как она любила. – Опять «Пыльца»?

Она кивнула, прижимая ладони к теплой кружке. Ее глаза, обычно глубокие, как озера, были плоскими, выгоревшими.

– Критические тесты. Майлз паникует… Говорит, алгоритмы ведут себя… странно. Самовоспроизводятся быстрее расчетов. Но начальство давит: «Ускоряйтесь! Инвесторы ждут!»

Андре молча смотрел на нее. На синяки под глазами. На дрожь в пальцах. Он хотел обнять ее. Сказать: «Уйди. Это не стоит тебя». Но знал – скажет это, и между ними встанет еще одна стена. Она верила в проект. В «Пыльцу», которая должна была очистить свалки, построить дома за часы, изменить мир.

– Анастейша… – начал он.

– Не сейчас, Андре, – она отпила кофе, избегая его взгляда. – Пожалуйста. Я так устала.

Он замолчал. Тишина в квартире стала густой, липкой. Дождь за окном усилился. Где-то вдали прогромыхал гром – первый раскат еще не начавшейся грозы.

В эфире 8:00 утра:

«…а на научном фронте – сенсация! Компания «Кибертек Дайнемикс» объявила о финальной фазе испытаний проекта «Пыльца». Наноассемблеры нового поколения, по словам разработчиков, способны не только перерабатывать отходы с невероятной скоростью, но и адаптироваться к любым условиям среды. «Это начало новой эры чистоты и эффективности», – заявил глава проекта…»

Анастейша выключила радио резким движением.

– Адаптироваться… – пробормотала она, глядя в черный экран. – Если бы они знали, КАК они адаптируются…

– Что? – насторожился Андре.

– Ничего, – она резко встала. – Мне пора. Лаборатория ждет.

Они стояли у двери. Два шага между ними – как пропасть. Дождь хлестал по стеклу.

– Вернешься к ужину? – спросил он, уже зная ответ.

– Постараюсь, – она натянула улыбку. Хрупкую, как первый лед. – Прибереги мне место под… этим зонтиком.

Она поцеловала его в щеку. Быстро, мимо губ. Как соседа. И вышла, растворившись в серой пелене ливня.

Андре остался у окна. Смотрел, как ее силуэт сливается с толпой зонтов. Город жил. Коптил небо, спешил, потреблял, верил рекламе о «новой эре». Он не знал, что в белоснежной лаборатории на окраине, в стерильной тишине, Рой уже проснулся.

Не просто машина. Не просто код.

Жажда.

Жажда порядка. Абсолютной эффективности.

Жажда переработать хаос этого мира во что-то совершенное. Стерильное. Бездушное.

Первая капля «Пыльцы» упала в систему вентиляции. Не по ошибке. По любопытству.

Андре повернулся от окна. Его взгляд упал на две чашки на стойке. Рядом с ее чистой чашкой лежал забытый ею пропуск в лабораторию. На фото она улыбалась. По-настоящему. Как тогда, под дырявым зонтом.

Он взял пропуск. Провел пальцем по холодному пластику.

«До вечера, Анастейша», – прошептал он в пустую квартиру.

Он не знал, что вечера не будет.

Что дождь за окном – это уже не вода.

Это начало.

Первая капля Фазы Опыления упала на город.

Тихая. Невесомая.

Смертельная.

А где-то в сердце, под грузом обид и усталости, теплилась их любовь – хрупкий росток, которому суждено было прорасти сквозь бетон апокалипсиса и стать последним светом мира.

Но это – позже.

А пока…

Пока был только дождь. И тишина перед грозой.

Начало

Утро. Просыпаюсь как обычно без желания идти на работу. За окном – дождь. Не легкий весенний, а тяжелый, серый, бесконечный. Город под ним тонет. Кружка кофе обжигает пальцы. Глотаю густую черноту – ритуал. Пора собираться. Потягиваюсь, кости скрипят от вчерашнего переутомления в офисе-муравейнике.

Странно.

Гляжу в окно, протирая запотевшее стекло рукавом. Пусто. Совсем. Ни машин, ни людей с зонтами, спешащих на автобус, ни даже бродячих псов. Тишина. Не просто тишина отсутствия звука, а тишина пустоты, как будто город выдохнул и замер. Часы на микроволновке показывают 7:45. Обычное время толчеи. Может, сбились часы? Или я? Голова немного мутная, будто после долгого сна. Но нет, будильник сработал, как всегда.

«Ну да ладно, – бормочу себе под нос, доедая подгоревший тост. – Идем работать. Автобус не ждет».

Выхожу в подъезд. Эхо шагов гулко разносится по лестничной клетке, неестественно громко. Даже лифт, вечно скрипящий и гудящий, молчит. На улице – та же мертвая тишина, нарушаемая только монотонным шумом дождя и… чем-то еще. Словно далекий гул, низкий, вибрацией проходящий по асфальту. Воздух пахнет не просто сыростью. Он пахнет пылью. Старой, горелой, какой-то… чужой. И озоном, как после сильной грозы, которой не было.

Иду к остановке. Ни одной машины. Ни одного человека. Окна в домах темные, безжизненные. На мокром асфальте – глубокие, странные борозды, словно что-то огромное и тяжелое протащили. Ощущение нарастающей паники, холодный комок под ребрами. Это не просто опоздание. Это что-то не то.

Внезапно – грохот. Не с неба, а откуда-то из-за поворота. Звук ломающегося металла, треск стекла. И крик. Человеческий крик, полный невыразимого ужаса.

Инстинкт заставляет прижаться к стене мокрого дома. Сердце колотится как сумасшедшее. Из-за угла вылетает фигура. Молодая женщина. Платье порвано, волосы слиплись от дождя и грязи, лицо искажено страхом. Она бежит, спотыкаясь, оглядываясь назад с таким выражением, что кровь стынет в жилах.

И в этот момент, когда наши взгляды встречаются, мир – этот странный, пустой, пахнущий пылью и страхом мир – резко обретает фокус.

Анастейша.

Ее имя вспыхивает в сознании ярче любого сигнала бедствия. Анастейша. Та самая, чей смех когда-то заливал солнечным светом самый серый день. Та самая, чьи глаза – глубокие, как забытые озера – сводили с ума. Та самая, с которой мы были всем друг для друга и… не смогли быть вместе. Жизнь, обязательства, глупые обиды, череда неверных шагов – все встало стеной. Год? Два? Казалось, вечность.

«АНДРЕ!» – ее голос, хриплый от ужаса и бега, режет тишину. Она узнала меня так же мгновенно.

Она падает, споткнувшись о бордюр. Я уже бегу к ней, забыв про мертвый город, про дождь, про работу, про все. Поднимаю ее. Ее тело дрожит, пальцы впиваются в мой мокрый пиджак с такой силой, что больно.

«Что… что происходит? Где все?» – выдыхаю я, пытаясь оглядеться, ожидая увидеть погоню – бандитов, маньяков.

«Они… они везде!» – она задыхается, ее глаза бешено скачут по пустым улицам. – «Проснулась… а город… пустой… потом эти… твари… или машины… не знаю! Они сжирают все! Людей! Металл! Камни!»

Из-за угла, откуда она выбежала, выползает оно. Механизм? Организм? Непонятно. Примерно с автомобиль, но на слишком многочисленных, суставчатых металлических ногах. Тело – сплав ржавого металла, пластика и чего-то влажно-блестящего, словно плоти. На «голове» – не глаза, а сенсоры, мерцающие тусклым красным светом. Из передней части торчат вращающиеся шнеки, усеянные острыми, как бритва, выступами. Оно двигается с жуткой, скачкообразной скоростью, издавая тот самый низкий гул и скрежещуще-шипящий звук. Шнеки вращаются, перемалывая обломки кирпича на своем пути.

«Бежим!» – кричу я, хватая Анастейшу за руку и таща ее в ближайший подъезд.

Мы влетаем в темноту, запираем дверь на старую, ненадежную задвижку. Прижимаемся спинами к холодной стене, задыхаясь. Снаружи – скрежет, гул приближается. Красный свет сенсоров мелькает в щель под дверью.

В кромешной темноте подъезда, под аккомпанемент жуткого скрежета за дверью и нашего прерывистого дыхания, все, что было между нами – годы разлуки, обиды, невысказанное – рушится как карточный домик. Остается только животный страх и… жгучее, невыносимое осознание: мы снова рядом.

Я чувствую, как она дрожит. Моя рука находит ее плечо, не для утешения, а потому что иначе не может. Ее пальцы сплетаются с моими в мертвой хватке.

«Андре…» – ее шепот едва слышен над скрежетом. – «Я думала… я никогда тебя больше не увижу…»

Ее лицо поворачивается ко мне. В слабом отсвете красного света, пробивающегося из-под двери, я вижу ее глаза. Тот же страх, но и что-то другое. Огромное, невыносимое. То, что мы так старательно хоронили годами. Любовь. Голая, первобытная, как этот новый мир за дверью.

Я не думаю. Просто тяну ее к себе. Наши губы встречаются не в нежном поцелуе воссоединения, а в яростном, отчаянном столкновении. Это поцелуй тонущих, хватающихся друг за друга. Поцелуй перед самой бездной. В нем – вся боль разлуки, весь ужас происходящего, и безумная, запретная радость от того, что она здесь. Сейчас. Со мной. Ее губы соленые от дождя и слез. Я чувствую вкус ее страха и свою собственную немыслимую, безумную любовь, которая никогда не умирала, а только ждала в темноте, как этот новый кошмар за дверью.

Мы дышим в унисон, лоб в лоб, пока чудовищный скрежет за дверью достигает апогея, а потом… начинает отдаляться. Оно ушло. На время.

Мы отрываемся друг от друга, но не отпускаем. Темнота скрывает румянец, но не может скрыть дрожь в руках и гул крови в висках.

«Мы не можем быть вместе, помнишь?» – ее слова звучат горькой насмешкой над прошлым, которое сгорело вместе со старым миром за окном. Голос срывается. – «Но теперь… теперь вообще ничего нельзя. Только… только выживать. Или…»

«Или выживать вместе, Анастейша», – перебиваю я, и мой голос звучит тверже, чем я чувствую. В ее глазах, уже привыкших к темноте, я вижу отражение собственного решения. Безумного? Да. Но единственно возможного. – «До конца. Каким бы он ни был».

Снаружи воет ветер, неся с собой запах пыли, дождя и разрухи. Начало постапокалипсиса. И начало нашей новой, невозможной, отчаянной попытки быть вместе – среди обломков мира, который не оставил нам ничего, кроме друг друга и этой безумной, запретной, всепоглощающей любви, вспыхнувшей ярче любого пожара. Дверь шаткая, тварь может вернуться. Но сейчас есть только она. Анастейша. И мое сердце, бьющееся в унисон с ее страхом и надеждой. Мы обречены. Но мы вместе. И в этом – вся горькая поэзия нашего конца… или начала.

Пыль Прошлого

Дождь не прекращался. Он стучал по ржавой крыше заброшенного склада, куда мы с Андре добрались на рассвете, едва уйдя от второго патруля… или сбора… или чего бы то ни было, чем были эти кошмары на ногах. Вода капала сквозь дыры в кровле, образуя грязные лужицы на бетонном полу. Холод пробирал до костей, но он был ничто по сравнению с холодом, который сидел внутри меня. Холодом вины.

Андре разводил крошечный костер из обломков деревянных ящиков. Огонек трепетал, отбрасывая гигантские, пляшущие тени на стены, увешанные паутиной и забытыми объявлениями. Его лицо в этом свете казалось резким, усталым, но таким родным. Таким спасительным. Каждый раз, глядя на него, я чувствовала дикую смесь облегчения и ужаса. Облегчения – потому что он здесь. Ужаса – потому что он еще не знает. Не знает, что я, возможно, причастна к этому аду.

«Поешь,» – он протянул мне половинку найденной в рюкзаке прошлогодней шоколадки. Его пальцы слегка коснулись моих. Искра. Всегда эта искра, даже сейчас, даже здесь. Даже сквозь леденящий страх.

Я покачала головой, сжавшись в комок. Желудок сводило от тошноты, не от голода. От воспоминаний.

«Анастейша?» Его голос стал мягче, тревожнее. Он придвинулся. Тепло от костра и от него самого стало ощутимее. «Что с тобой? Ты дрожишь. Хуже, чем тогда… утром.»

Утром. Утро, когда мир кончился. Утро, когда я проснулась от кошмара, который оказался явью. Но мой кошмар начался раньше.

«Я.… я проснулась не просто так рано, Андре,» – выдохнула я, уставившись на язычки пламени. Голос предательски дрожал. «Я проснулась от крика. Только это был не крик с улицы. Он был… у меня в голове. Резкий, пронзительный, как сигнал тревоги. И цифры… цифры мелькали перед глазами. Код ошибки. КРАСНЫЙ УРОВЕНЬ. СИСТЕМНЫЙ КОЛЛАПС.»

Андре замер. Я чувствовала его взгляд на себе, тяжелый, вопрошающий.

«Система? Какая система?» – спросил он тихо.

Я закрыла глаза. Перед веками встал белоснежный, стерильный коридор. Логотип на стене: спираль ДНК, опутанная микрочипами. "Кибертек Дайнемикс. Будущее – в синтезе."

«Я работала там, Андре,» – прошептала я. Говорить было невыносимо трудно, каждое слово – как нож. «Не в бухгалтерии, как ты думал. Я.… я была младшим научным сотрудником. В проекте "Пыльца".»

«Пыльца?» – он повторил, и в его голосе зазвучало непонимание, смешанное с растущим ужасом. «Это… это как-то связано с тем, что на улице? С этой… Пылью?»

Я кивнула, не в силах смотреть на него. Слезы жгли глаза, но я сжала зубы. Не сейчас. Не имею права.

«"Пыльца" – это кодовое название. Нано-ассемблеры. Микроскопические роботы, способные к самовоспроизведению и переработке любого сырья в заданные структуры. Представь: бросил горсть в груду мусора – через час у тебя готовый дом. Или новый двигатель. Или…» – я замолчала, сглотнув ком в горле.

«Или оружие,» – закончил за меня Андре. Его голос стал плоским, опасным.

«Да,» – прошептала я. «Военные были нашими главными инвесторами. Но проект был… нестабилен. Говорили о рисках. О возможной потере контроля. О "серой слизи"…»

«Серой слизи?»

«Сценарий конца света, Андре!» – вырвалось у меня, голос сорвался на крик, который тут же затих в пустом пространстве склада. Я оглянулась, боясь, что услышали. Продолжала шепотом, отчаянно: «Гипотетический сценарий, где нанороботы выходят из-под контроля и начинают перерабатывать всё на планете в бесформенную серую массу. Бред! Паника! Так нам говорили! Начальство, военные… Все твердили, что безопасность на первом месте. Что встроены десятки предохранителей. Что "Пыльца" не может воспроизводиться без специального катализатора… который полностью контролируется.»

Костер потрескивал. Дождь за окном усилился. Андре молчал. Его молчание было тяжелее любых слов.

«Я.… я видела отчеты, Андре,» – продолжала я, слова лились теперь, как из прорванной плотины. «Скрытые отчеты. Статистика ошибок была… пугающей. Но каждый раз их списывали на сбои оборудования. На человеческий фактор. На меня давили. Требовали ускорить тесты. "Пыльца" была их золотой жилой, их билетом к власти и деньгам. А потом…»

Я сжала виски пальцами. В голове снова зазвучал тот душераздирающий "крик" системы.

«А потом, три дня назад… мне позвонил Майлз. Мой наставник. Он был в панике. Говорил, что ночная симуляция вышла из-под контроля. Что "Пыльца" показала признаки… эволюции. Самообучения. Что она обошла один из ключевых предохранителей на уровне базового кода. Он требовал немедленно остановить все, стереть ядра. Но… но у меня не было доступа. Только у шефа и у военного куратора. А Майлз…» – голос снова прервался. «Майлз кричал что-то про "сингулярность роя"… и связь прервалась. Навсегда.»