Человек и свобода. Дневник реакционера
Алексей Алешковский
ЧЕЛОВЕК И СВОБОДА
дневник реакционера
Хоть убей, следа не видно
Пушкин, «Бесы»
– Я люблю комфорт жизни, – произнес с важностию Ситников. – Это не мешает мне быть либералом.
– Нет, это мешает, мешает! – воскликнула Евдоксия и приказала, однако, своей прислужнице распорядиться и насчет завтрака, и насчет шампанского.
Тургенев, «Отцы и дети»
– Cher ami, – благодушно заметил ему Степан Трофимович, – поверьте, что это (он повторил жест вокруг шеи) нисколько не принесет пользы ни нашим помещикам, ни всем нам вообще. Мы и без голов ничего не сумеем устроить, несмотря на то что наши головы всего более и мешают нам понимать.
Достоевский, «Бесы»
В книге упоминаются социальные сети, входящие в корпорацию «Мета» (признана экстремистской организацией, деятельность на территории РФ запрещена), а также персоны и СМИ, входящие в реестр иностранных агентов Министерства юстиции Российской Федерации.
ОТ АВТОРА
На моих глазах общество сходило с ума. Если ум у него вообще был. Сначала люди демократических убеждений, среди которых был и я, дорвались до свободы. Открылись шлюзы, фонтаны и закрома родины. Вместе с приватизацией собственности произошла приватизация идеологии. Впервые в истории интеллигенция сомкнулась с властью. В этом не было ничего плохого, кроме того, что она стала еще дальше от народа: если с вашими идеалами все в порядке, какое вам дело до чужих?
Следующая власть развернулась к идеалам большинства, а идеалам меньшинства начала наступать на пятки. Тогда цвет прогрессивной интеллигенции – бывшие диссиденты и бывшие коллаборационисты – начал мечтать о революции (ведь ничего более подходящего среди уроков российской истории найти было нельзя). Вскоре о результатах подобного подхода стало можно судить по Украине, которая поменяла коррупцию на агрессивный национализм. И тут русские «либералы» превратились в украинских «патриотов». Пока я шел к толерантности, прогрессоры двигались к нетерпимости.
Разумеется, наши пути разошлись. Все смыслы извратились до неузнаваемости. Сегодня либералами называют себя люди, защищающие права и свободы от граждан, которые их недостойны. Фарс правит бал на кладбище трагедии. Раньше сопротивление было подвигом, теперь стало модным трендом, как смузи или коворкинг. Странно, что в обиход еще не вошло слово «резистанс». Зона комфорта постоянно мигрирует: кухни вышли на улицы и зашли обратно.
С духовными поварами, которые слушают музыку революции, кашу сваришь только в голове. Будучи человеком традиционной либеральной ориентации, сегодня могу идентифицировать себя лишь как реакционера. Перефразируя Черчилля, готов утверждать, что наш режим – наихудшая форма правления, если не считать всех остальных в истории России. Судьбы демократии – инструмента манипуляции электоратом – меня не особо тревожат. В отличие от судеб свободы.
Почти вся книга составлена из еженедельных колонок, которые я публиковал в интернет-газете «Взгляд». До этого я несколько лет писал все то же самое в фейсбуке, но значительно короче. Благодаря Дмитрию Михайлину, который убедил меня рефлексировать регулярно и подробно, сложилась эта мозаика: надеюсь, в ней прослеживается лейтмотив, отраженный в названии книги.
Посвящаю ее памяти моего отца, который эти тексты читал, успел увидеть первую верстку и написать для обложки: «Я автора этой книги породил, я его и весьма зауважал».
Алексей Алешковский
ПРЕДИСЛОВИЕ
Главное, что удивляет в этом сборнике – как кардинально преобразило его начало Третьей мировой. Автор писал одну книгу, а мы сегодня читаем совершенно другую. Чтобы оценить глубину трансформации, давайте сначала попробуем посмотреть на нее глазами читателя мирного времени.
Итак, перед нами тщательный и подробный перечень симптомов катастрофы, случившейся с т.н. «русской либеральной интеллигенцией». Катастрофы превращения в своего вчерашнего антагониста – герметическую секту носителей абсолютной истины, отказывающих в человеческой природе каждому, кто допускает малейшее сомнение в непогрешимости этой секты.
Сам автор – плоть от плоти социальной среды, взрастившей этот удивительный феномен, русскую либеральную интеллигенцию образца XXI века, – до последнего надеется, что описывает не окончательную трансформацию, а тяжелейшую, смертельную, но хотя бы теоретически излечимую болезнь. Он до последнего хочет быть лечащим врачом, а не патологоанатомом.
Он ведет беспощадную интеллектуальную борьбу с бывшими единомышленниками – во имя их же прошлого облика. Он мечтает вернуть слову «либерал» его изначальный, закрепленный в словарях смысл. Он не желает примиряться с тем, что оно стало маркером принадлежности к идеологическому лагерю – абсолютно нетерпимому и подчинившему этику политической целесообразности.
Трудно сказать, имела ли надежда автора на то, что болезнь излечима, хоть какую-то почву под ногами, если бы мирное время продлилось еще какое-то время, – но она привлекательна хотя бы тем, что это позиция доброго человека. Но эта доброта не мешает зоркости, оценить которую позволяет уже военное время.
«Когда прогрессивная интеллигенция встречает разговоры об украинском фашизме брезгливым смехом и весёлым поминанием жидобандеровцев (интересно, почему никому ещё не пришло в голову шутить о жидобериевцах?), очень примечательно то, что фашизм она воспринимает исключительно в антисемитском изводе. Как будто в Руанде было что-то совсем, совсем другое. Движущей силой фашизма является ресентимент, а не расовая доктрина. Для немецкого обывателя евреи были повинны в бедах Германии, а национальность являлась лишь способом опознать злодеев. Собственно говоря, фашизм – это всего лишь практика, позволяющая справиться с ресентиментом». Текст 2016 года абсолютно точно описывает сегодняшнюю действительность.
Еще в мирное время большинству казалось, что пути российских либералов и народа России разошлись бесповоротно. Но только после 24 февраля это стало окончательно ясно. Дело уже не в том, кто прав, а кто виноват. В сознании презираемого либералами народа идет не спецоперация на Украине, а новая Отечественная, – за выживание страны и самого народа против коллективного Запада, территории возрожденного антирусского нацизма.
Так это видит «глубинный народ», для которого у либералов давно нет другого слова, кроме «быдло». Безоговорочно принявшие сторону врага стали в его глазах предателями, полицаями, хиви. Возвращение этой плеяды российских либералов на политическое поле России возможно только в обозе оккупационной армии.
И книга, которая должна была стать историей болезни, оказалась эпитафией. Надписью на могильной плите.
Игорь Виттель
БЕССМЕРТНЫЙ БАРАК
От слов «Бессмертный барак» меня уже начинает тошнить.
Чтобы было немного понятнее, расстрельный полигон «Коммунарка» стал кладбищем для моего деда, а бабка отсидела 8 лет в АЛЖИРе. Моё отношение к советской власти и её вождям соответственно. Акция «Возвращение имён» у Соловецкого камня кажется мне красивой и благородной.
Появление «Бессмертного барака» в пику «Бессмертному полку» с самого начала было довольно странным: память о фронтовиках – не тот повод и не та тема, которыми стоит манипулировать, а погибшие от рук большевиков не нуждаются в противопоставлении погибшим от рук фашистов.
Сегодня я открыл ленту, увидел Гагарина и практически вслед за ним – очередную публикацию «Бессмертного барака» про сталинских жертв советской космонавтики во главе с Королёвым. Это нормально и правильно, вспоминать на празднике тех, кто до него не дожил, и кому обязаны этим праздником те, кто гуляет на нём.
Только праздник на весь народ – один, и скорбь одна. А «Бессмертный барак» словно создаёт секту свидетелей истинного знания о том, что и кого нужно вспоминать в каждый конкретный день. И, разумеется, почему. Скажем, расстрелянного Лангемака – нужно, а без погибших в космосе – обойдёмся.
Почему – хорошо понятно: этим нехитрым способом путинский режим сковывается со сталинским одной цепью неведомой логической связи. Впрочем, фигуру умолчания несложно восстановить: если нынешнему режиму кровавости не хватает, вход пойдёт кровь, пролитая коммунистами.
Советская власть учила, как правильно думать, в течение семидесяти лет, покуда её барак не рухнул. И вот теперь дети свободы заботливо собирают его обломки, чтобы снова учить меня, как правильно думать и чувствовать. На каждый праздник у них есть свой мартиролог. На каждую радость они ответят политически выверенной скорбью.
Боюсь, что свобода пожирает своих детей точно так же, как и революция.
Бессмертная душа нужна не затем, чтобы жить в бессмертном бараке.
12 апреля 2016
ДЕНЬ ПОБЕДЫ
День Победы многое показал. И прежде всего, что у народа есть общие ценности. Эти ценности не разделяют некоторые представители оппозиции. В этом не было бы ничего страшного, если бы эти люди в другое время искренне не полагали, что они выступают за народ и от имени народа.
С этим забавным парадоксом стоит разобраться подробнее. Какие же скрепы возмутили наших народолюбцев? Милитаристский угар? Ксенофобия? Расизм? Нет. Камнем преткновения оказалась память о павших на войне. Память, которую чтят во всём мире. Потому что любому народу нужны объединяющие ценности. Но вам нужны разделяющие.
Вам недостаточно разделять живых, и вы начинаете разделять мёртвых, отвечая на «Бессмертный полк» «Бессмертным бараком». При этом вы утверждаете, что «Бессмертный барак» – политически грамотная акция, а «Бессмертный полк» – неуместная. Это было бы смешно, если бы не было дико. Разделять и властвовать – закон манипуляции, а не искренности. Но жажда манипулировать далеко не всегда свидетельствует о наличии мозгов.
Власть кажется значительно умнее хотя бы потому, что старается понравиться народу. Вы же считаете, что народ должен любить вас такими, как есть. Видимо, потому, что вы, в отличие от народа, – яркие индивидуальности. Индивидуализм ничем не плох, если вы не считаете других людей баранами только потому, что они не в вашем стаде.
Нет ничего плохого и в непоследовательности, пока вы не начинаете требовать последовательности от других. Проблема в том, что вы не умеете соответствовать собственным ценностям. Вы защищаете права и свободы от граждан, которые их недостойны. Почему у вас нет бархатной революции? Да потому, что у вас вместо Гавела Касьянов с Навальным. Вы превращаете в дерьмо всё, к чему прикасаетесь. Сначала благодаря вам ругательным стало слово «демократы», теперь вы скомпрометировали само слово «оппозиция».
В странах, которые вы считаете для себя образцом, оппозиция не может быть против народа. Вы жрали устриц, пока шахтеры стучали касками по Горбатому мосту, и считали издержки перехода к рынку оправданными. «Лес рубят, щепки летят», – думали вы, выходя с очередного банкета по поводу премьеры «Вишнёвого сада». «Они не сумели вписаться в рынок», – говорили вы об униженных и оскорблённых, сами вписавшись в рынок как на флэт – по знакомству. Вы прекрасно понимаете, что с этим образом мыслей вам не дорваться до власти, и поэтому ставите на майдан.
Уроки истории ничему вас не учат – ни давние, ни вчерашние. Вам было наплевать на одесский кошмар, потому что людей жгли Силы света. Вы никогда не пойдёте жечь людей сами, вы не так воспитаны. Но вы понимаете, что кому-то надо выполнять грязную работу. Ведь если враг не сдается, его уничтожают. А кто не с вами, тот против вас. Вас не смущает память об эсэсовцах в Латвии или о ветеранах УПА в Украине. Вас смущает лишь память о русских солдатах, павших на войне против фашизма.
Зараза, которую вы поселили в обществе, может вернуться бумерангом, – как после 1917 года. И это – самое страшное. Определённо это относится не ко всем представителям оппозиции, но о виде судят по общим признакам. Мне скажут: не надо обобщать. Но я использую ваш любимый риторический приём. Посмотрите, насколько он вам приятен.
Я далек от мысли о том, что народ всегда прав или всем хорош. Но я хочу воспринимать народ как людей, а не как стадо. С людьми можно разговаривать, а стадо нужно лишь погонять. Если вы держите народ за быдло, то за что он должен держать вас? Общество, которое всюду ищет врагов, здоровым не будет. Только когда вам хочется попенять на зеркало, подойдите к нему поближе. Вам не нужны общие ценности со своим народом. Народ для вас – помеха вашим ценностям. И, следовательно, враг.
Но вы не брезгуете манипулировать его страданиями, и это – единственное, на что этот народ вам годен. Если вам, высокоинтеллектуальным снобам, нравится слушать от своих кумиров команду «бараны, вперёд», то мне больше по душе «вперед, Россия!» Русский народ привык жить отдельно от власти и вопреки ей. Без вас и подавно обойдётся. Потому что русский бунт бессмыслен и беспощаден. Точно как вы.
10 мая 2016
ВЕЧНЫЙ МОСКАЛЬ
Когда прогрессивная интеллигенция встречает разговоры об украинском фашизме брезгливым смехом и весёлым поминанием жидобандеровцев (интересно, почему никому ещё не пришло в голову шутить о жидобериевцах), очень примечательно то, что фашизм она воспринимает исключительно в антисемитском изводе. Как будто в Руанде было что-то совсем, совсем другое.
Движущей силой фашизма является ресентимент, а не расовая доктрина. Для немецкого обывателя евреи были повинны в бедах Германии, а национальность являлась лишь способом опознать злодеев. Собственно говоря, фашизм – это всего лишь практика, позволяющая справиться с ресентиментом.
Хотя украинский майдан с самого начала («москаляку на гиляку») носил антироссийский характер, я далёк от мысли о том, что украинцы ненавидят русских по крови. Просто архетипический Вечный москаль (как архетипический Вечный жид в Германии), является олицетворением того, что мешает Украине быть свободной (богатой, евроинтегрированной и т. п.)
Соответственно, врагами-москалями могут быть и негр, и украинец, не разделяющие свидомых идеалов (как говорил рейхсмаршал Геринг, «у себя в министерстве авиации я сам решаю, кто еврей, а кто – нет»). В Одессе жгли не евреев и не русских. Жгли людей, про которых могли сказать: «Они мешают нам жить». Разве свидомым есть дело до национальности ватников Донбасса, если там живёт просто «другой биологический вид»?
10 июня 2016
ПРОБЛЕМА НЕ В РЕЛИГИИ
Я ненавижу фашизм – идеологию превосходства. Насилие не может быть оправдано расовой, идеологической или сексуальной правотой.
Но сколько кругом мирного, сытого превосходства в стремлении выделиться принадлежностью к племени или страте, прогрессивностью или дикостью убеждений, количеством денег или сексуальной ориентацией.
В разговорах о трагедии в Орландо я вижу навязываемый выбор – обсуждать убийство геев или убийство людей. Как будто гей – или недочеловек, или сверхчеловек. Для меня ценность человеческой жизни не связана с дополнительными условиями.
Фашисты убивали евреев и цыган за то, что они евреи и цыгане, а люди в гей-клубе были расстреляны за то, что они геи. Но это никак не возвышает евреев, цыган или геев над остальными людьми.
Идеология не существует без правоты. Реализация правоты требует насилия. Убеждения одних оплачиваются жизнями других. Я не готов обвинять ислам. Статистически больше крови на этой земле пролили христиане и коммунисты.
Проблема не в религии. А в том, когда религией становится превосходство.
14 июня 2016
ЭРА ПАРАДОКСОВ
Симптоматично, что даже в спорах о выходе Англии из Евросоюза всё чаще мелькает слово «ватники». На самом деле, популярность на Западе Путина и Russia Today объясняется просто: главный конфликт прекрасного нового мира находится на разломе традиционализма и космополитизма, а Россия для западных правых оказывается символом патриархальных ценностей.
Склоки «либералов» и «патриотов» в фейсбуке, демонизация России, Brexit, взорванный Ближний Восток или бойня на Донбассе – всего-навсего отголоски противоречий, которые бессмысленно представлять противоборством Добра и Зла. Тут даже интересы бенефициаров не настолько важны, как архетипы мышления, которыми они манипулируют.
Если раньше либеральный и консервативный подходы были достоянием культуры и политики отдельно взятой страны, то теперь они определяют глобальные процессы. Когда оказалось, что философия либерализма парадоксальным образом породила практику колониализма (Свободное государство Конго), коммунизма и фашизма, основания цивилизации оказались под большим вопросом. Можно сколько угодно рассуждать о том, что новое переселение народов в Европу инспирировано лично Путиным, но это никак не поможет решить проблему золотого миллиарда. Пытающиеся разделять и властвовать в глобальном масштабе США запустили неуправляемые процессы, связанные с пассионарным взрывом исламского фундаментализма.
Левые в это время пытаются хвататься за романтические призраки вроде единой Европы, идеалы которой якобы могут помочь переварить любое нашествие. Всё это – лишь показатель полнейшей метафизической растерянности, – запущенной болезни, которая прежде всего проявилась в политических симптомах. Если ваши новые соседи не переваривают ваши идеалы, ничто не помешает им переварить вас.
Раньше Европа наступала под знаменем своих идей – от идеалов христианства и Просвещения до призрака коммунизма. В политическом отношении эти идеи полностью выродились, обнаружив внутреннюю противоречивость и – как следствие – неспособность справляться с новой реальностью. Экономическое единство – это бантики: идеологическая экспансия обернулась необходимостью круговой идеологической обороны. Наш гибридный мир давно показал, что идеалы порождают лишь симулякры, а симулякры оказываются на защите идеалов.
23 июня 2016
КАССОВАЯ МОРАЛЬ
Зачем нам мораль? Чтобы не убивать, не красть и не прелюбодействовать? Да бросьте! Может, чтобы возлюбить ближнего? Бу-га-га. Мораль нам нужна для оправдания убийств, воровства, предательства и ненависти. Потому что театральных злодеев не существует: все люди хотят быть хорошими или, как минимум, правильными – даже маньяки. Собственно, идеи приличных людей о переустройстве мира мало отличаются от идей маньяков. Больше всего крови пролили идеалисты.
Ад – это, как выразился Сартр, другие. А мы – Силы Света. Так полагают представители любой секты. В основе каждой секты лежит маркетинговая установка: мы должны выглядеть более лучшими. Забитый всяким дерьмом на любой вкус духовный рынок удивить трудно, поэтому сегментация волей-неволей происходит в системе координат Добро – Зло. Так как практически каждый мудак за вычетом идейных сатанистов полагает себя делегатом Добра на пленуме Сил Света, главной насущной задачей становится не артикуляция простых истин, а сегментация Тьмы.
И вот тут – следим за руками – представители секты светлолицых вооружаются интересным тезисом: адепты Зла навязывают нам адский нравственный релятивизм, утверждая, что все относительно и всяк человек ложь. Тогда как Истина априорно явлена в наших лозунгах, наших симпатиях и нашей системе ценностей, которая оправдывает средства, необходимые для достижения нашей Цели. В принципе, совершенно нормальная политическая демагогия. Вопрос возникает только один: вы, в отличие от своих оппонентов, по «Майн Кампф» живете, или по Евангелию? Оппоненты абстрактной моралью тоже не шибко запариваются: свою они считают государственнической. В довольно широком понимании – от имперского до коммунистического, так как идеальное государство у каждого свое. И что ему, идеальному, полезно, то и морально – Прибалтику захватывать или пенсионный возраст повышать. Тут, как говорится, есть нюансы, но методология понятна. Так и большевики считали: морально то, что соответствует линии партии. А так как линия партии имела обыкновение колебаться, то и колебания морали были моральными. Этот подход выглядит логичным: не двойной стандарт, а смена концепта.
Куда интереснее мне кажется феномен людей, провозглашающих себя носителями общечеловеческих ценностей, и в то же время практикующих старый большевистский подход: кто не с нами, тот против нас. То есть, слезинка ребенка ими еще котируется, но только если ребенка обидели Силы Тьмы. А если Силы Света – то это допустимая жертва на алтарь свободы. Казалось бы, шизофрения. Но разве был шизофреником полицейский надзиратель Очумелов в вечно актуальном рассказе А. П. Чехова? Вопрос «чья собачка?» в известном смысле является базовым в любой тусовке. Потому что тусовка – это касса. Кормушка.
Исторический переход к рынку ознаменовался переходом от классовой морали к кассовой. Я сомневаюсь, что советские люди были лучше и чище нынешних: просто у них не было сегодняшних соблазнов. Их портили другие – если в свободной России стало можно продавать друзей, соседей или коллег за деньги, то в коммунистической были свои материальные эквиваленты – типа решения квартирного вопроса путем ипотечного договора с дьяволом. Разумеется, я далек от того, чтобы считать всех кругом продажными. Напротив, меня поражает святая повальная уверенность людей в том, что все их оппоненты продались Кремлю или Госдепу за свободно конвертируемую валюту. Но, как известно, если вы не параноик, это не значит, что за вами не наблюдают. А если вы не продаетесь, это не значит, что на вас не зарабатывают.
Вот боливийский иуда Ленин получил кредит МВФ. И тут же, по странному стечению обстоятельств, выдал британцам Ассанжа. А представители прогрессивной интеллигенции кричат: туда ему и дорога, полезному идиоту Путина! То есть, с одной стороны, мы за свободу информации, против суверенного интернета и Роскомнадзора. С другой, если Ассанж со своей свободой информации оказался врагом наших друзей, то он нам враг, и достоин не свободы, а тюрьмы. Шизофрения, двойные стандарты? Нет, кассовая мораль: он продался нашим врагам? – мы продадим его нашим друзьям! Чувство кормушки сродни чувству плеча. Можно даже считать эту кормушку духовной. Ведь так похоже: кормиться и окормляться.
Но без диалектики и здесь никуда: есть кормушка и есть кормушка. Симптоматично, что «сто сортов колбасы» то представляются ими смыслом и целью жизни (по примеру европейских демократий), то жестко высмеиваются – в изводе путинской стабильности, цинично купленной ценой свободы. Любители бесплатного сыра постоянно забывают, что за все надо платить. Ведь платить надо не всем. Уже и Гаагский трибунал заявил, что не будет рассматривать военные преступления в Афганистане. Закон – он для врагов, а не для друзей. И расплата тоже. А что же мораль? А мораль нужна для обоснования бесконечной своей правоты. Как заметил Пелевин, «моральное негодование – это техника, с помощью которой можно наполнить любого идиота чувством собственного достоинства. Именно к этому мы и должны стремиться».
16 апреля 2019
СИНДРОМ КОРОВЬЕВА
Украинские выборы послужили очередным поводом для сравнений свободной страны со страной рабов. Забавно, что разделяющая этот посыл русская интеллигенция наряжаться унтер-офицерской вдовой не боится – видимо, полагая себя свободной по праву рождения. Рядиться в оранжевые жилеты она не рвется, да и к восстанию рабов относится с подозрением: уроки истории и не усвоишь, и не пропьешь. Послушать музыку революции всем сердцем и всей душой ей, конечно, хочется, но самой играть – руки не доходят. Нынче рвутся не в революционеры, а в бенефициары.
Недавно протестный дискурс обогатился термином «ресентимент». Его автор Фридрих Ницше так описывал симптомы болезни: «Всем страдающим без исключения свойственна ужасающая охочесть и изобретательность в отыскании предлогов к мучительным аффектам; они наслаждаются уже своей подозрительностью, ломая головы над всяческими злыми умыслами и мнимыми ущемленностями, они роются в потрохах своего прошлого и настоящего в поисках темных, сомнительных историй, где им вмочь сибаритствовать среди избытка мучительных подозрений и опьяняться ядом собственной злобы, – они бередят старые зарубцованные раны, они истекают кровью из давно залеченных рубцов…» (пер. К. Свасьяна)
В этом описании каждый может узнать кого захочет. Хотя ментальное рабство географических характеристик не имеет, пропаганда очень любит территориальную сегментацию свободы в поэтических образах вроде острова свободы, свободного мира или страны, где так вольно дышит человек. «Я вижу слишком много освободителей я не вижу свободных людей», – заметил Герцен. Постсоветский человек в жажде свободы не из себя по капле выдавливает раба, а других мечтает отжать как половую тряпку.
Недавно Сергей Лойко в прямом эфире вывел Андрея Норкина из строя утверждением, что майдан – это состояние духа свободного человека, а россиянами движет психология рабов. Наш ведущий пропагандист к обсуждению этой вяленой дихотомии оказался не готов, хотя от бесконечного майдана соседям пришлось на этот раз отказаться в пользу стандартной электоральной процедуры. «Мечта рабов: рынок, на котором можно выбирать себе господ», – ехидничал в социалистической Польше Станислав Ежи Лец.
То, что в гибридной войне пикейных жилетов манипуляция заменила рефлексию, неудивительно. Мемом можно убить, мемом можно спасти, мемом можно полки за собой повести. Каждой из сторон давно пора составить справочник пропагандиста, где в левой колонке будут записаны аргументы оппонентов, а в правой – самые забористые контраргументы. Как в той байке про мужиков, которые запарились слушать друг от друга одни и те же анекдоты, и решили их пронумеровать. Чтобы потом достаточно было сказать: двадцать шестой! И начинать ржать.
Переубеждать кого-либо в чем-либо – занятие глубоко бессмысленное. Раньше мне казалось, что отсутствие уважения к чужому мнению – имманентная характеристика советского человека, но теперь стало очевидным, что флагманские демократические общества страдают той же болезнью: достаточно посмотреть на американских либералов. Уж не знаю, от наших ли они заразились, но, в отличие от классического, современный «либерал» защищает права и свободы от граждан, которые их недостойны. Тезис о русском рабстве довольно спорен для страны, прославившейся бессмысленностью и беспощадностью своих бунтов. Осмысленным и вегетарианским стал разве что август 1991-го, когда «русские рабы» постелили красную дорожку свободы союзным республикам, уже готовым откозырять похмельным вождям августовского путча. Свобода действительно преображает людей, и самым удивительным образом. Сейчас, например, в авангарде Сил света можно встретить без устали бичующего кровавый режим Игоря Яковенко, который в самые глухие годы застоя верно служил заведующим отделом пропаганды и агитации Дзержинского райкома КПСС г. Москвы.
«Татарский часто представлял себе Германию сорок шестого года, где доктор Геббельс истерически орет по радио о пропасти, в которую фашизм увлек нацию, бывший комендант Освенцима возглавляет комиссию по отлову нацистских преступников, генералы СС просто и доходчиво говорят о либеральных ценностях, а возглавляет всю лавочку прозревший наконец гауляйтер Восточной Пруссии». Мрачные шутки Пелевина давно стали нашей реальностью. Это я, собственно, к тому, что фарс – необходимая отрыжка трагедии. Лозунг «коммунисты, вперед!» теперь сменился призывом «вперед, бараны!» И в этой фарсовой реальности прогрессивные умы, ничуть не стесняясь, формулируют замечательную в своей откровенности мысль: да, мы все просрали, но за нами придут смелые и молодые, которые снесут к едрене фене кровавый мордор, а на обломках самовластья напишут наши имена. Я называю это синдромом Коровьева.
В трагические российские времена свободные люди за свои свободные порывы расплачивалась сполна – в сибирских рудниках, Шлиссельбургской крепости, на Лубянке, в советских лагерях и психушках. В эпоху фарса главным наказанием свободной тусовки стало лишение хамона и пармезана. И я иронизирую не над редкими людьми, которые и сегодня платят за свои убеждения, а над агрессивно-послушным оппозиционным большинством: оно не желает рисковать своим благополучием, но всегда предлагает хором кричать: «караул!» Нет ничего более рабского, чем чувство свободы, ставшее стадным.
23 апреля 2019
НРАВСТВЕННЫЙ ПАЛЛИАТИВ
Феномен советского человека довольно давно обсуждается в разных пропагандистских контекстах: и как кладезь добродетелей – благородный тип, выведенный под чутким руководством коммунистической партии, и как вместилище всевозможных пороков – Голем, созданный чудовищной советской системой. Последний получил презрительную кличку «гомо советикус», в просторечном обиходе – «совок». Обычно этот термин употребляется людьми, которые пытаются подчеркнуть свое явное отличие от совков умом, честью и совестью. Внутривидовое соперничество заложено у нас в генах. Поэтому считать себя умнее и лучше других либо глупо, но логично, либо разумно, но этологично. А вот считать себя другим биологическим видом – скотство, присущее лишь человеку.
Тем не менее, интеллигентные люди, почитающие себя свободными и цивилизованными, сплошь и рядом постулируют свое отличие от быдлорабов, не соответствующих их тонким гуманистическим критериям. Разумеется, этическая сепарация производится не с эстетическими, а с практическими целями. Потому что расчеловечивание оппонента легитимизирует (по крайней мере, в философском отношении) его правовую несостоятельность. На родине демократии рабы (как и женщины) правами свободных людей не обладали; точно так же современный лозунг «спрячь от бабушки паспорт» как бы констатирует ее невозможность стать дедушкой, то есть субъектом, права которого для свободного человека считаются очевидными.
Свобода, равенство, братство, – провозгласил Робеспьер, и с тех пор эти слова стали базовыми постулатами прогрессивных общественных идеалов. Разумеется их пропагандисты с тех пор руководствовались красивым лозунгом, а не его содержанием. Обозначающим, а не обозначаемым, как сказали бы семиотики. Декларация прав человека и гражданина трактовала вполне конкретно: «Свобода состоит в возможности делать всё, что не наносит вреда другому». А дефиниция братства возвращала прямиком к Золотому правилу: «Не делай другим того, что не хотел бы получить сам; совершай по отношению к другим такие благие поступки, каких ждешь по отношению к себе». Правда, Декларация была принята в 1795 году, когда идеалисты уже залили Францию кровью своих оппонентов, и даже отрезали голову самому Робеспьеру.
Для любых безнравственных поступков необходимы нравственные основания. В политике это еще объяснимо, потому что политика и нравственность – вещи несовместные. В основе политики лежит выгода, даже если называть ее общественным благом: кесарю – кесарево. Интереснее феномен носителей нравственного императива, которые оперируют им как дышлом. Тут стоит уточнить, что надежной связи между словами и поступками человека в принципе не существует. Читаешь фейсбук и видишь, как прекрасный индивид лепит что-то совершенно людоедское, – вероятнее всего, даже не соображая, что несет. Или явный подонок сеет разумное, доброе и вечное: теория вообще суха, в отличие от вечно зеленеющего древа демагогии.
Странному устройству нашей квантовой системы ценностей есть научное объяснение. И даже название: труднозапоминаемый термин «компартментализация». Взятый из биологии, в науке о сознании он означает локализацию несовместимых ценностей в несообщающихся отсеках. Есть замечательный еврейский анекдот, сюжет которого основан на запрете совершать определенные действия (в частности, прикасаться к деньгам) в Шабат – день субботний, когда человек, подобно Господу, должен почивать от трудов своих: «Представляешь, Моня, иду я по улице в Шабат, и вдруг вижу под ногами кошелек! Казалось бы, что делать? И тут смотрю: чудо! Вокруг Шабат, а под ногами – четверг!»
Нравственный императив чаще всего становится для нас нравственным паллиативом – способом убаюкать изредка просыпающуюся совесть. Поэтому возмущение совками как бы ставит возмущающегося на некий моральный пьедестал, с которого становится удобным отделять агнцев от козлищ: есть люди первого сорта, и есть совки. Любопытно, что этот феномен давно перешагнул постсоветские границы: отношение противников Трампа к своим оппонентам пришло явно из-за железного занавеса, и аналогии с Советским Союзом сегодня как никогда наглядны: скажем, «политкорректные» попытки Барака Обамы и Хиллари Клинтон называть террор против христиан на Шри-Ланке террором против туристов и «почитателей Пасхи» можно сравнить только с советскими фигурами умолчания о Холокосте: фашисты ведь убивали людей всех национальностей.
Принципы формирования социологической выборки «гомо советикус» глубоко загадочны. Это – люди, отдававшие жизнь свою за други своя на фронтах Великой Отечественной? или стукачи, написавшие четыре миллиона доносов? строители БАМа или держащие фигу в кармане члены творческих союзов? Добродетелей Вольтера, декларировавшего готовность отдать жизнь за свободу высказывать убеждения, которые он ненавидит, давно никто ни от кого не ждет. Сейчас бы не убивать и не оправдывать убийств носителей ненавистных вам взглядов. Чтобы не становиться карикатурами на собственные идеалы, не надо выносить совок из избы.
29 апреля 2019
МИФЫ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ
Сообщается, что по просьбе крымскотатарских общественников из школьного учебника «История Крыма» вырежут главу о коллаборационизме крымских татар – с целью профилактики межнациональной розни. Одна из блогерш написала в фейсбуке: «Пусть тогда уберут из учебников и упоминание о депортации татар!»
В этой логике несложно представить себе новейший учебник истории в виде tabula rasa. Мир, в котором важны не факты, а интерпретации, становится по-оруэлловски абсурдным. В нашу эпоху информационного тоталитаризма пропаганда из метода промывания чужих мозгов превратилась в наркотик, жизненно необходимый для одурманивания собственных.
Намедни в одном блоге увидел горячее возмущение висящим в детском саду плакатом «Маршалы Победы» с изображением Сталина. Видеть кровавого упыря среди детских игрушек мне тоже неприятно. Значит ли это, что детей необходимо ограждать от исторических фактов и исторических персонажей? Каких и до какого возраста? Каким образом? Или транслировать им правду в собственном понимании? В каком объеме?
Помню, прибежал из детского сада (начало 70-х): «Папа, папа, помоги мне стишок про Ленина выучить!» Папа с утра плохо себя чувствует, спрашивает тяжело: «Алеша, ты думаешь, Ленин хороший?» – «Ну конечно!» – радостно кричу я. – «Так вот знай: Ленин – ГОВНО!!!» Я таким воспитанием, конечно, горжусь. Всем ли оно подходит? Не уверен.
Что делать, если виновник гибели миллионов оказался одновременно и спасителем миллионов? К сожалению, взрослые люди предпочитают жить в мире розовых пони и до седых кудрей. Они говорят: войну выиграл не Сталин!
Разумеется; так Сталин и не убивал своими руками, и четыре миллиона доносов собственноручно не писал. Или, скажем, о Победе в Великой Отечественной нам предлагают забыть: что уж там, навоевались, проехали! Но сталинские преступления при этом отмечать вечно: если уж барак, то бессмертный.
Виктимная идеология понятна. Но логика-то где? Память невинно убиенных котируется больше памяти павших на войне? Тогда какие претензии к гражданам, у которых все наоборот?
Инфантильное сознание нуждается в черно-белой картине мира: на большой шахматной доске расставлены черные и белые фигуры, и в этой партии полутонов не бывает. Зло, совершаемое Добром, есть Добро, а Добро, совершаемое Злом есть Зло.
В этой парадигме вполне логично считать День Победы не праздником, а днем скорби, потому что признание за силами Зла способность творить Добро превращает эту стройную картину в очевидный абсурд. Зато не вызывают никакого смущения манипуляции страданиями народа, который в зависимости от политического контекста получает в соответствующих построениях статус или рабского быдла, бессмысленного оплота кровавого режима, или невинной жертвы оного, нуждающейся в оплакивании.
«В концлагере моей мечты все будет наоборот и надзирателями будут евреи», – мгновенно прославивший Веру Кичанову твит стал символом нового мышления. Идеологическое насилие в эпоху хронической информационной войны становится даже не оружием – лекарством.
Борцы за свободу обсуждают механизмы исправления несознательного большинства в прекрасной России будущего посредством ковровой пропаганды отфильтрованного и сертифицированного Добра. Вот и Ходорковский в своей стратегии переходной диктатуры видит свободные СМИ находящимися под контролем худсовета специально делегированных комиссаров. Разумеется, ведь других способов мирного манипулирования людьми природа еще не придумала.
Удивительно не то, что эти прекрасные люди (как и любые другие) свято верят в свою правоту, – удивительно то, что они совершенно комичным образом игнорируют двойные стандарты.
В политическом отношении эта интеллектуальная бессовестность, безусловно, оправданна: свита будет играть, а не разоблачать любого голого короля, а мнение оппонентов – лишь подливать Аннушкиного масла в костер праведной страсти.
Стоит ли говорить сегодня об интеллектуальной честности в принципе? Является ли этот вопрос риторическим? Мне кажется, смысл есть. Людям, ангажированным деньгами, шорами или референтной группой единомышленников, его задавать бесполезно. Но, по счастью, ими человечество не исчерпывается.
Мы вечно разоблачаем какие-то мифы. Хотя сторонники мифа о том, что СССР развязал Вторую мировую войну в 1939 году участием в расчленении Польши, забывают, что в 1938 году Польша вместе с Гитлером за милую душу расчленила Чехословакию, и началом войны это почему-то не считается. А, скажем, противники мифа о том, что Сталин планировал наступательную войну против Гитлера, почему-то считают его сторонников предателями. Хотя, во-первых, этот миф (даром что сочиненный шпионом-перебежчиком Суворовым), является очевидной апологией сталинской мудрости, а во-вторых, совершенно непонятно, что плохого может быть в планах войны с фашизмом.
Но даже честные люди нуждаются в мифах, потому что они являются основой нашего сознания. Как бы мы ни пытались быть беспристрастными в оценке фактов, мы все равно будем на чьей-то стороне. Выбор стороны диктуют не только политические убеждения, но и система ценностей.
Миф – это основа воспитания. Наша история кровава и ужасна. И это – факт. Какие выводы мы из него сделаем? Что мы живем в уродливой и бездарной стране, и «кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с»? Или что мы живем в великой стране, которой можем гордиться несмотря на свинцовые мерзости русской жизни? Мы выбираем виктимность или независимость?
Выбор стороны не означает окопного мышления. Особенно если мы не в окопе, а на диване. И не навязывает необходимости заочно оплачивать великие победы чужой кровью. Мы – не маршалы, посылающие людей в атаку, и не участники Особого совещания, отправляющие их в лагеря. Наш выбор судит лишь нас самих. Мы – это мифы, которые мы выбираем.
8 мая 2019
УЦЕНКА ЦЕННОСТЕЙ
«Так тухло мы еще не жили. Какой уж там СССР!» – сетует Дмитрий Быков. Надо сказать, далеко не первым: протестный дискурс теперь основывается на тезисе «страшнее были времена, но не было подлей». Мне он кажется необыкновенно интересным и показательным в смысле анализа симптоматики. Отношения русской интеллигенции со свободой весьма комичным образом напоминают «Сказку о рыбаке и рыбке»: от нее хочется все большего, а результаты все меньше устраивают. Некоторый оптимизм внушает лишь то, что в спирали нашего исторического развития трагедия сменилась фарсом.
Но идея о необыкновенной подлости и тухлости нынешнего времени по сравнению с советским требует подробного осмысления. Исходя даже из того, что очевидным образом совпадает с настроениями ностальгирующих по СССР, которых вольнодумцы за подобное духовное рабство категорически порицают. Этот забавный парадокс свидетельствует о довольно серьезном когнитивном диссонансе, хорошо заметном в общественно-политических суждениях представителей духовных элит.
«Нас всех взяли в заложники. Взяли давно и довольно надолго, по всей видимости. Говоря несколько определеннее (поскольку речь идет о государстве), мы находимся в мягкой разновидности концлагеря», – пишет Шендерович. Я бы назвал этот феномен московским синдромом – он как стокгольмский, но есть нюанс: «заложников» никто не держит, но на свободу они не хотят, «террористов» за это ненавидят и выставляют им невыполнимое требование поменяться местами.
Казалось бы, к чему анекдотическая риторика, которая просто напрашивается на пародию? Если в знакомых писателях я не готов подозревать ничего дурного, кроме плохо отрефлексированного публицистического пафоса, то технология, стоящая на вооружении профессиональных пропагандистов, совершенно очевидна. Так как реальной кровавости наш режим обнаруживать, по счастью, не хочет, на него необходимо навесить все преступления советской власти, в которых он как бы окажется косвенно повинен. Казалось бы, смешно – зато отлично работает.
Нельзя сказать, чтобы это было ноу-хау либеральной пропаганды – по той же технологии евреев до сих пор обвиняют в том, что они распяли Христа. Ничего нового в жанре манипуляции общественным сознанием изобретать не требуется. Мне совершенно не хочется выступать адвокатом или апологетом нашего режима, который от идеала весьма далек. Агитировать я считаю необходимым исключительно за здравый смысл. А здравый смысл подсказывает, что все познается в сравнении.
Например, можно сравнивать круизный лайнер с философским пароходом, или очередь в «Макдональдс» – с ахматовской тюремной очередью. Крым с Колымой, Сталина с Путиным, а Троцкого с Артемием Троицким. Корректные сравнения, правда, предполагают некую релевантность. Одной из базовых аксиом драматургического ремесла является положение о том, что истоки любого конфликта – в противоречии между системами ценностей его сторон. Поэтому и сравнивать что-либо логично, лишь исходя из того, какие ценности лежат в основе наших оценок.
Если исходить из системы ценностей, в которой главенствующими являются права и свободы человека, то нынешний режим является самым либеральным в истории России. При всем уважении к Б. Н. Ельцину, его режим (который развалил вопреки решениям референдума СССР, расстрелял парламент, изменил Конституцию, утвердил правовой беспредел, развязал гражданскую войну в Чечне и организовал анекдотические президентские выборы), на основании одних лишь редакционных свобод назвать более либеральным никак не получается.
Конечно же, действовал Ельцин не в гипотетических обстоятельствах, а в критических, и сейчас бесполезно думать, что ждало бы Россию в случае альтернативных поворотов ее истории. Другое дело, большое удивление вызывает позиция нашей интеллигенции, которая в 1993 году призывала своего президента «раздавить гадину», а четверть века спустя отказывается понимать, что несет полную моральную ответственность за все, что случилось в результате реализации ее чаяний. Если вы обнаруживаете себя в мышеловке, это свидетельствует только о том, что сыр бесплатным не бывает. Даже если за свою свободу вы заплатили чужой, по счету рано или поздно платить придется.
Между невинными жертвами режима и людьми, ковавшими его своими руками, есть большая разница. Между людьми, которые хлебают баланду и испытывают перебои с хамоном – тоже. Нелепыми сравнениями в трагедию рядится фарс. Мы живем во времена не переоценки, а уценки ценностей. Даже память превратилась в разменную монету: одни предлагают нам забыть Победу, но вечно помнить бессмертный барак, другие – наоборот. Как прекрасно сформулировал по другому поводу тот же Быков, «одни для компенсации своей травмы всех готовы объявить предателями, а другие всех остальных… тоже предателями, наверное, потому, что другого клейма в России не придумано».
Прекрасная Россия будущего – это мираж. Как говорили спутники Моисея, красота не в пустыне, а в душе верблюда.
20 мая 2019
МЕЖДУ КОНСТИТУЦИЕЙ И СЕВРЮЖИНОЙ С ХРЕНОМ
«Демократия – это вам не лобио кушать»: пророческая фраза Джабы Иоселиани сегодня слышится эпитафией несбывшимся надеждам на самозарождение прекрасного нового мира в руинах советской империи. Что же случилось, когда на строительной площадке цивилизации произошел Большой Взрыв, после которого все ужасы коммунизма должны были осыпаться и обнаружить под собой все прелести демократии?
Когда дым рассеялся, демократии на площадке не было. Казалось бы, удивляться этому странно: примерно такой же пассионарный взрыв (хотя и с куда более печальными последствиями) произошел стараниями цивилизованного мира на Ближнем Востоке, и результаты оказались примерно такими же. От перестановки декораций сумма демократии не меняется. «Европа – вот здесь!» – как, уперев указательный палец в лоб, сказал президент Зеленский в инаугурационной речи.
Проблема в том, что для постсоветского человека демократия оказалась не институцией, а мантрой. Дышло демократии оказалось удобным использовать в самых неподходящих целях – и, в первую очередь, для строительства на просторах маленьких субимперий компактных тюрем народов. Правда, у наций, которым в новых демократических государствах не посчастливилось быть титульными, обнаружились собственные представления о демократии, – и начались гражданские войны, которые в той или иной форме не прекращаются до сих пор.
Выяснилось, что демократия умеет много гитик, и вообще не является исключительной по своей стройности системой, которая может разрешить на цивилизационном уровне все противоречия – например, между принципом территориальной целостности государств и правом наций на самоопределение.
Источником власти в любой стране принято считать народ. Демократию можно сравнить с краником, который стоит на этом источнике. Если краник срывает, демократия накрывается. Ведь, по сути, демократия – это всего лишь институт согласования интересов. Не могу назвать себя большим поклонником демократии по одной простой причине: когда решения принимаются людьми, у которых здравый смысл развит хуже, чем аппетиты, риски слишком велики.
Демократия пришла к нам из Древней Греции, где рабы (даже освобожденные), иноземцы и женщины права голоса не имели, и по некоторым подсчетам управлением государством занималось примерно 14% населения. Эта цифра могла бы порадовать наших либералов, но вряд ли она имеет отношение к тем ценностям демократии, которые они же декларируют. Кстати, в США, принявших Декларацию независимости, правом голоса наделялись только имевшие собственность белые мужчины.
Можно сколько угодно хвастаться, что советская власть дала право голоса всем угнетенным, но нелишне помнить, куда они могли засунуть этот свой голос. В современном мире работающая демократия – плод тяжелой и мучительной борьбы за свои права. И везде краник устроен по-своему: например, в США институт прямого выбора президентов просто отсутствует. На мой взгляд, выбирать из современных вариантов квазидемократий один, единственно верный, – занятие совершенно бесперспективное.
Наша суверенная демократия мало чем отличается от американской в том смысле, что тоже явилась плодом пусть недолгого, но тяжелого исторического опыта, связанного с расстрелом мятежного парламента. Когда задача сохранения севрюжины с хреном потребовала изменения Конституции. С одной стороны, можно говорить, что идеалы демократии этим расстрелом были похоронены. С другой – что с тех пор наша молодая демократия приобрела свою сермяжную окраску, приспособившись на манер хамелеона к условиям ментального рельефа, сформированного конвергенцией мечтаний прогрессивных умов с аппетитами чиновничьей системы: одни хотят как лучше, другие – делают как всегда.
Глас народа – штука капризная. Он удобен только для социологов, которые умеют манипулировать им как угодно. Какие результаты хотят получить, такие и вопросы задают. А в политике он – как дышло: иногда становится актуальным, когда используется для решения политических задач, вроде возвращения Крыма, иногда – забывается, как референдум о сохранении СССР. А недавно в Волгограде даже часовой пояс изменили посредством референдума: тоже демократия, и вполне безобидная, хотя местные конспирологи чувствуют невидимую руку пенсионеров-дачников, которые хотели часом больше копаться на грядках, и ради этого взбаламутили умы.
Тридцать лет назад открылся Первый съезд народных депутатов СССР. Право голоса получила вся страна. Казалось: вот оно, счастье – говори не хочу. Сколько открылось умов, сколько талантов! Вся страна не отходила от телевизоров и радиоприемников. Если раньше государством командовала коллективная кухарка, то тут им словно начала заправлять в свободном эфире интеллигентская кухня. Но постепенно оказалось, что слова словами, а дела делами. Свободные порывы конвертировались в свободно конвертируемую валюту, а в демократию – не хотели. В результате вместо Сахарова и Солженицына мы имеем Пионтковского и Гозмана, и не то что поговорить как с Махатмой Ганди – даже послушать некого. Выговорились.
Лучшие заповеди политического гуманизма сформулировал Иосиф Бродский: «Нельзя ничего навязывать обществу. Единственное, что необходимо сделать, это создать такие механизмы, которые защищали бы одного человека от другого. Это и есть главная задача. Создание такой правовой системы, которая предупреждала бы возможность нанесения вреда одним человеком другому. Главная цель человечества – гарантирование безопасности большинству, а в идеале – всем, создание системы взаимозащиты каждого от каждого. Вот смысл и цель существования общества». В такую демократию я верю.
25 мая 2019
НЕВЫНОСИМАЯ ЛЕГКОСТЬ ДЕМОКРАТИИ
Новый президент Украины заявил на встрече с председателем Евросовета, что евроинтеграция гарантирует благосостояние украинцев и станет крахом имперского проекта России. Мне Зеленский пока нравится независимо от его антироссийской риторики: странно видеть патриотов, которые точно как либералы убеждены в том, что все наши соседи обязаны быть нашими друзьями. Разве что одним надо, чтобы все следовали фарватеру нашей внешней политики, а другим – чтобы мы плелись в хвосте делегации цивилизованных стран на пути к миру и прогрессу. У всех свои национальные интересы, и каждый президент добивается их соблюдения. Если на Донбассе воцарится мир, какая разница, ценой каких слов? Слова – это не человеческие жизни. А если в наследство от этого президентства останется, как от Порошенко, не благосостояние, а только слова и трупы, это многое объяснит и в евроинтеграции.
Но дальше стало совсем смешно. Выяснилось, что речь для президента подготовили спичрайтеры, которые параллельно работали на Порошенко. И Порошенко произнес все то же самое на съезде своей партии. Команда нового президента обвинила старого в провокации, хотя я ничуть не удивился бы, если ласковые телята-спичрайтеры просто хотели срубить бабла с двух папок. Казус Зеленского примечателен, но сама по себе политическая риторика интересна для анализа и вне контекста этого анекдота. И в данном случае речь о претензиях к имперскости России. Претензии к ней украинцев еще понятны: превратив Россию во врага, эту тему надо эксплуатировать в хвост и в гриву. А вот претензии нашей прогрессивной интеллигенции и политических элит стран Запада довольно забавны. Как будто Империи Зла противостоит Идея Демократии.
Империя в современном мире – понятие достаточно расплывчатое. Наверное, так можно называть в пропагандистских целях страны или союзы, претендующие на международное лидерство. Империями можно назвать Китай и Соединенные Штаты (вспомним хоть пресловутый американский империализм), империей традиционно называют Россию, а лидер английских лейбористов Джереми Корбин называл «империей XXI века» и «милитаристским Франкенштейном» Евросоюз. И тут начинается обычный в случае с прогрессивной фразеологией когнитивный диссонанс. То есть, империя – это, конечно, плохо, но только в случае, если империя – Россия. А если про то, что империя – плохо, говорит человек, который против Евросоюза, это тоже плохо, потому что прогрессивная империя против имперской России – это хорошо. Вроде бы, юмор на уровне Петросяна, но, к сожалению, аргументация нашей оппозиции примерно его по большей части и напоминает.
В дискуссиях с представителями прогрессивной интеллигенции часто возникает интересный кульбит. Загнанные в угол примерами нехороших поступков уважаемых западных партнеров, они внезапно говорят: да, вы правы. Политика – грязное дело. Но разве это значит, что мы должны брать с них пример?! Тут обычно записные остряки, выдержав мхатовскую паузу, говорят: «занавес!» Вообще-то, должны. И дело тут не в народной мудрости насчет того, что с волками жить – по волчьи выть. А в том, что вся система международной безопасности последние 70 лет держится на ядерном паритете, и в широком смысле даже Крым, Донбасс и Сирия стали следствием, продолжением и развитием политики сдерживания, которой Россия занимается точно так же, как и ее международные соперники и конкуренты. Наверное, можно мечтать о том, что Путин должен уйти, но довольно комично надеяться, что от его ухода в этом мире изменятся правила игры.
Еще смешнее, что идеологическим обеспечением тезиса «Путин должен уйти» служит идея демократии. Любые претензии к нашей суверенной мне понятны; в некотором роде, на то она и демократия, чтобы иметь к ней претензии. Забавно, что в пример ей приводятся западные. Я бы тут хотел процитировать не Хазина, Дугина или Старикова, а Владимира Буковского, который говорил в 2011 году в Тбилиси: «Европейский союз, отвечая на нашу критику своих структур, признаёт: да, у нас есть дефицит демократии. Я очень люблю Европейский союз именно за то, что он ведёт себя точно как описал Оруэлл: вот эта фраза «дефицит демократии» – это абсолютно оруэлловская фраза. Не может быть дефицита демократии, так же, как нельзя быть немножко беременной. У тебя или есть демократия, или её нет. Так вот, в европейской структуре её нет».
Но евроимперия – не единственный пример нищеты западной демократии. Английский журнал «The Economist» вышел с заголовком «Следующий удар – по Конституции» на обложке, который сопровождался рисунком: обвязанный взрывчаткой Биг Бэн и горящий бикфордов шнур. Речь о том, что британская демократия превращается в селектократию, когда главу исполнительной власти избирает не народ, а – благодаря хитроумным демократическим процедурам – несколько десятков депутатов. Ровно то же происходит и в Германии, где о сменяемости власти можно говорить только с улыбкой. Как будто ориентиром для оплотов свободного мира становится китайский опыт. К сожалению, демократия – лишь еще одна идеологическая манипуляция, и в этом нет ничего хорошего или плохого. Она везде суверенная. Как справедливо заметил Черчилль, наихудшая форма правления, за исключением всех остальных.
6 июня 2019
РОМАНТИКА АБСУРДА
Дело Ивана Голунова примечательно для современной России мгновенным явлением бога из машины там, где эта машина обычно перемалывала косточки людей при всеобщем молчании. Первая реакция на арест журналиста была достаточно прогнозируемой: мгновенное возмущение либеральной аудитории и радостные вскрики патриотической: барыгу-либерала поймали! Но дальше начались чудеса, которые уже не прекращались. Сначала фуфловые фотки нарколаборатории якобы из дома журналиста, которые спустя несколько часов были дезавуированы самой полицией, потом весь остальной бред из тайн следствия, атомный взрыв в фейсбуке, вставшие на защиту Голунова записные патриоты, реакция высших чиновников, закулисные переговоры Венедиктова и Муратова, домашний арест и волшебное освобождение с последующим поруганием за слив протеста.
Мне эта история больше всего напомнила Первый съезд народных депутатов СССР, когда вся страна вдруг начала взахлеб обсуждать то, что и раньше прекрасно знала. Можно подумать, историй с подбрасыванием наркотиков мы не слышали каждый день. Но тут вдруг количество произвола превысило критическую массу и запустило цепную реакцию. И реакция эта оказалась совершенно неожиданной. Например, в разгар истории с Голуновым был почти незаметно освобожден по УДО попавший за решетку тем же путем чеченский правозащитник Оюб Титиев. А сразу после хэппи-энда выяснилось, что в кустах случайно оказался законопроект о смягчении наказания за хранение наркотиков, который мгновенно будет внесен в государственную думу. Предположить, что власть прогнулась и начала сдавать позиции, может только очень наивный человек.
Тут же начались конспирологические изыскания по поводу того, кем и зачем был срежиссирован этот скандал. Больше всего растеряны оказались ура-патриоты, не готовые к тому, что из недр системы, как пророк Иона из чрева кита, вышел живой и невредимый оппозиционер. Они даже заподозрили во всем этом козни наркомафии. Отдельной неразрешимой загадкой осталось, были ли задержавшие Голунова полицейские разыграны втемную – специально для того, чтобы произвести показательную чистку системы. А в том, что она уже началась, сомневаться не приходится, и более чем высока вероятность, что генералами-стрелочниками не ограничится. Но дальше фокус внимания переключился на оппозиционную общественность, протестные настроения которой были возбуждены до необычайности.
Единственный странный момент заключался лишь в фокусе этого возмущения. Сначала было понятно, что спасать надо Голунова. Выяснилось, что с либералами в этом солидарны и записные патриоты. И это определенно стало неожиданностью: журналистская солидарность не то чтобы редкость, но в таком масштабе проявляется впервые. Когда к независимым патриотам примкнули и государственные СМИ, вообще повеяло перестройкой. Был назначен марш в поддержку Голунова. И вот этот момент стал, на мой взгляд, симптоматичным и переломным. Профессиональная солидарность – она на то и солидарность, что со всеми представителями своей профессии. Один за всех и все за одного. Как в данном случае продемонстрировали патриоты. А проблемы преследуемых журналистов явно не ограничиваются историей с Голуновым и одной нашей страной.
Ждет суда журналист Игорь Рудников, подозреваемый в вымогательстве 50 тысяч долларов у главы Следственного комитета по Калининградской области: ему светит десять лет. Кириллу Вышинскому на Украине – пятнадцать. Это даже если не вспоминать Джулиана Ассанжа, которому грозит экстрадиция в США. Тишина. Неактуально. Дальше – больше. Власть делает ход конем и освобождает Голунова. Казалось бы, вот он, хэппи энд! Народ ликует, но назавтра собирались выходить на улицы под лозунгами «Свободу Голунову!» Карты спутаны. «На этом нельзя останавливаться!» – кричат растерянные протестующие, хотя вышедший на свободу Голунов советует разойтись.
Как и руководство «Медузы», Венедиктов и Муратов.
Тут трагедия окончательно превращается в фарс. Людей, благодаря стараниям которых Голунова освободили, герои фейсбучного протеста начинают смешивать с дерьмом как коллаборационистов. Концепт грядущего марша по-прежнему непонятен: за что-то конкретное, или за все хорошее против всего плохого? Голунова освободили, но есть за кого бороться дальше. Повестка отсутствует. В этот момент рефлексирующая часть патриотической общественности начинает горевать: смотрите, либералы за своих всем пасть порвать могут, а мы – нет! С этим нельзя не согласиться – о том же Вышинском патриоты вспоминают разве что в пику либералам: вы-то за наших не заступаетесь!..
Сюжет развивается. Чиновники мэрии пытаются как-то договориться с организаторами марша. Но те гордо отказываются от закулисных переговоров: только в прямом эфире на канале «Дождь»! Звучит красиво, я бы посмотрел. Вы хотите выставить своих контрагентов идиотами и сатрапами? Интересно. Только зачем это надо им? Вам предлагают согласованную акцию 16 июня. Но это не подходит вам. Вы уже на гребне волны и закусили удила. Хотя даже друг с другом не можете согласовать, чего хотите, и все превращается в обычный бред, который выплескивается на улицы. Начинаются задержания. Винтят кого попало. Все радостно фотографируются в автозаках и с притворным удивлением пишут: в чем логика этих задержаний? Тут у меня возникает легкая оторопь. Если вы хотели добиться этим маршем конструктивных целей, то почему вы не вели себя соответственно, – даром что власть демонстрировала редкостную конструктивность и максимальную травоядность.
Если вы хотели диалога, зачем обставляли его невыполнимыми условиями? Зачем пытались имитировать собственную конструктивность, жалуясь на неадекватность властей? Если хотите либерализации режима, почему вечно идете на конфронтацию с ним? Это выглядит чистым абсурдом. Если ваша задача – шатать режим, она хорошо понятна, – непонятно лишь, почему должна вызывать сочувствие у этого самого режима. Если протестный марш проводится под лозунгами свободы Голунову, а не свободы всем арестованным журналистам, у нас и на Украине, – это хуже, чем ошибка, это преступление против свободы слова. А если марш в поддержку Голунова идет, когда Голунов уже на свободе и «слил протест», это в чистом виде романтика абсурда. На улицы вышло много хороших и честных людей, только чего они хотели добиться? Конечно, народные гулянья с автозаками веселее и интеллигентнее, чем пьянки с мордобоем. Но польза – примерно та же. От трагедии до фарса – один шаг.
12 июня 2019
РЕАЛЬНОСТЬ ПО СХОДНОЙ ЦЕНЕ
В наше время осмысление реальности производится большинством духовных поводырей вообще без подключения разума. Системы распознавания «свой – чужой» достаточно для того, чтобы заполнить любые пустоты во всех непонятных случаях. Первичным основанием для суждений становится моральное негодование, способное, по словам Пелевина, наполнить любого идиота чувством собственного достоинства. Даром что информационные поводы, на которые мы реагируем, этой реакции и довлеют. Эмоции отключают разум, рефлексы заменяют рефлексию и превращают людей в зомби. Все это – азы пропаганды, но интересно поговорить не о том, как манипулируют людьми, а о том, как люди добровольно приносят свои мозги на алтарь этих манипуляций.
В конце концов, мозги нужны нам затем, чтобы выстраивать наиболее эффективные стратегии коммуникаций. Кому-то выгодны стратегии подчинения, кому-то – лидерства, кому-то – независимости. Кто-то кругом лжет, кто-то старается быть честным. Интереснее всего, когда лгут самим себе. Для сценариста очевидно, что люди говорят не о том, о чем говорят. Они могут говорить о колбасе, подразумевая свободу, или о свободе, подразумевая колбасу. Речь о любви может быть выражением ненависти, и наоборот. Сама по себе тема подтекста необыкновенно интересна, но сегодня меня занимает исключительно текст: не мотив произнесения речи, а дискурс, который по кирпичику выстраивается из образов, смыслов и мемов, и постепенно сам начинает изменять реальность.
Реальность – это то, что нам о ней сообщили. В лучшем случае – то, что мы сами о ней поняли (если, конечно, наше понимание с этой реальностью коррелирует). Но по умолчанию большинство имеет дело с реальностью, созданной за них и для них. Ведь описание реальности – это уже система смыслов, то есть идеология. Учат ли вас, что человек человеку волк и главное – отхапать свой кусок, или что родина превыше всего и смысл жизни – в самопожертвовании, вас причисляют к стае, в которой каждого можно обнюхать на предмет функциональной совместимости. В конце концов, с идеалистом вряд ли пойдешь грабить банк, а рецидивиста не сделаешь учителем воскресной школы: это – сюжеты для кинокомедий.
Идеология строится на мифах, будь то мифы о пионерах-героях или расправивших плечи атлантах. Идеологии бывают людоедскими или лживыми. Ну, например, фашистская и коммунистическая. Сравнения коммунизма и фашизма пересекаются лишь в точке тоталитарных практик, при этом фашизм был людоедским и правдивым (только что Холокост не афишировал), а коммунизм – гуманистическим и лживым (проповедовал одно и делал другое). Противовесом идеологии является система ценностей. Система ценностей отличается от идеологии тем же, чем свободный выбор человека от направления движения толпы. Идеология состоит из мифов, система ценностей – из опыта. Идеология прививает коллективную безответственность, система ценностей – необходимость личного выбора.
Сегодня идентифицируют себя как православных чуть ли не три четверти населения, из них воцерковленных – от силы десять процентов, а разделяющих систему ценностей христианства, очевидно, и того меньше. Над этим очень любят смеяться «либералы», не замечая, что их идеологическая оснастка не отличается ровно ничем. Скажем, только среди моих знакомых, считающих себя либералами, куча отъявленных гомофобов, ксенофобов и людей, вообще не считающих идеологических оппонентов достойными тех же прав и свобод, которые, по их мнению, им самим причитаются по умолчанию. Их свобода не заканчивается, пока может давить свободу других. Но при этом обвинять патриотов в тоталитарности они считают совершенно справедливым, никакого когнитивного диссонанса в этом не обнаруживая. Про таких теперь говорят: они же дети.
Этим детям необходимо выстраивать собственную мифологию. И создавать собственный образ врага. То есть порождать тот самый дискурс, по которому можно отличать своих от чужих, воспитывать новых адептов, сертифицировать или отзывать рукопожатность, колебаться вместе с линией партии, проводить товарищеские суды. Я за этим строительством прекрасного нового мира наблюдаю давно и пристально. Сначала внутренний мир прогрессивной интеллигенции практически слился с внешним миром ельцинского режима. Затем – эпоха оранжевых революций, Мюнхенская речь, майдан, Крым, Донбасс, санкции, и вот уже птица-тройка выходит из зоны их комфорта и несется совершенно не в том направлении, которое казалось им привычным и стабильным. Стабильность, замечу в скобках, нужна всем – только все ее, как это ни странно, представляют по-разному.
Теперь бенефициарам демократических перемен кажется, что напоролись они вовсе не на то, за что боролись. Привычный мир рушится, новую реальность становится необходимым осмыслить и объяснить. Но для нового мира есть только старый язык, и в арсенале либеральных пропагандистов появляются сравнения нынешнего «кровавого режима» то с гитлеровским, то со сталинским, то с брежневским. Так слепцы из известного анекдота пытались ощупывать и описывать слона. И понемногу в прогрессивном дискурсе начинает приживаться гениальный в своем идиотизме парадокс: хотя ползучую реанимацию советской власти необходимо бдительно выявлять и гневно осуждать, советские времена были чем-то получше нынешних.
Бантиком на торте идеологических манипуляций с человеческим лицом становится эксплуатация темы концлагерей как неисчерпаемого источника метафор. Апофеозом чудовищной пошлости и бестактности явилось написанное Дмитрием Быковым по следам предвыборного скандала с Нютой Федермессер: «Еще не грех родиться в гетто, но грех – избраться в юденрат». Самое смешное, что автор этого изречения, ныне с чистым сердцем осуждающий коллаборационизм, на закате советской власти ухитрился вступить в КПСС. Дилемма трусов и крестика нынешних прорабов духа совершенно не заботит. Для красного словца мастера фарса не пожалеют никакой трагедии. Но меня мучит один вопрос: каких чудес можно ждать от религии прогресса, для жрецов которой главный ритуал – жертвоприношение здравого смысла?
19 июня 2019
НЕ ТАК СЕЛИ
История с нашей делегацией в Тбилиси и реакция на нее в разных кругах заставляет задуматься о многих очевидных, но довольно плохо отрефлексированных вещах. Вот представьте: приезжает по официальному приглашению в Госдуму группа грузинских товарищей. Ее главу сажают в соответствии с протоколом на почетное место, он что-то говорит про мир и дружбу, и тут в зал врываются жириновцы, выкидывают его из-за стола, и гонят гостей столицы до Шереметьево под улюлюканье националистического сброда. Против кого начинают протестовать приличные русские люди? Против Грузии или против собственных подонков? Вроде бы, достаточно очевидная вещь. Но, когда я задал этот нехитрый вопрос в фейсбуке, нашлись приличные люди, которые начали порицать меня за некорректную аналогию: а давайте сначала представим, что 20% России оккупировано Грузией. Ну давайте тогда представим, что все это время и треть иностранных туристов составляют грузины. Вопрос мой касался не аналогий, а эмпатии, и был адресован прежде всего тем, кто притворно удивляется причинам возмущения и жесткой реакции со стороны России. Но, простите, право на национальную гордость вы оставляете всем, кроме русских?
К русским в Грузии действительно прекрасно относятся, и я не готов рассуждать об искренности или неискренности этого отношения: занятие настолько же продуктивное, как и анализ отношения русских к иностранцам. Дает ли национальная гордость право нарушать законы гостеприимства? Люди склонны судить других по себе, правда, при этом не готовы примерять проблемы других на себя. Забавнее всего, что наши либералы хвалят грузин за то же, за что ругают русских. А патриоты, обсуждая эту тему, не находят ничего лучше, чем попрекать грузин прошлым: дескать, вас без нас двести лет назад уже не было бы, а в Советском Союзе вы вообще зажрались, покуда мы в колбасных электричках катались. Это как либералы, в свою очередь, попрекают патриотов лендлизом и окорочками Буша. А что толку попрекать? Проехали. Времена Грибоедова и «Мимино» давно прошли. Русские в Грузии теперь не братья, а туристы. Национальная гордость соревнуется с экономическими выгодами. Что должна выбрать Грузия? Кривая спроса на свободу должна сходиться с кривой предложения хорошей жизни в точке политического равновесия. Экономикой нельзя объяснить души прекрасные порывы, а законы человеческого общежития – можно. Но не все. Могла Россия в 2008 году поступить по-другому? Если бы себя не уважала. Могли грузины отреагировать по-другому? Очевидно, ответ тот же. К сожалению, все, происходящее сегодня, обусловлено нашим общим прошлым. А причинно-следственные связи не любит никто, хотя все любят их выискивать.
Случившееся на постсоветском пространстве было предопределено «мудрой» национальной политикой товарища Сталина. Нарезанные поверх территорий обитания разных народов политические границы республик стали тикающей под СССР бомбой: примерно то же самое устроили западные державы на Ближнем Востоке. По счастью, в наших широтах полномасштабного взрыва не случилось. Как ни парадоксально, благодаря проклинаемым всеми Беловежским соглашениям. О распаде империи нельзя не сожалеть, но решение Россия, – как оказалось в конечном счете, – приняла рациональное, потому что в противном случае могла бы рухнуть под грузом межнациональных конфликтов вместе с Советским Союзом.
Произошедшее оказалось симптоматичным: Россия дала свободу республикам, которые не захотели дать свободу своим народам. Эмоциональный ответ на национальный вопрос обусловлен тем, что свой кусок никто добровольно отдавать не хочет. Достаточно посмотреть, как пыталась сохранить свою мини-империю, доставшуюся ей в наследство от Советского Союза, Грузия. История показывает, что силой удерживать народы в узде и не каждая кровавая диктатура в состоянии. А любая квазидемократия имеет в своем арсенале традиционный и довольно скромный арсенал средств: подкуп, шантаж и угрозы. К сожалению, уроки Чечни заключаются только в том, что никто, кроме России, не извлекает из этой истории уроков.
Обсуждая события в Грузии, патриоты напирают на мифическое братство народов, по причине которого эти народы нам по гроб жизни должны. Извините, на месте этого братства давно дефолт вырос. А либералы просто любят переворачивать стол. Сейчас они говорили о свободе, и вдруг уже об экономике. Только сосредоточились на экономике, как вдруг откуда-то вылезла национальная гордость. Господа, пусть мухи летают, а котлеты жарятся отдельно. Уже никто никому ничего не должен. Пора вписываться со своими романтическими чувствами в геополитический рынок. У смертного одра СССР все люди доброй воли были убеждены, что априори являются прекрасными и свободными, и единственная проблема – избавиться от тоталитарного Дракона.
Но вскоре выяснилось, что свободные люди не готовы признавать право на свободу за всеми. Пора было подумать и о вскармливании новых дракончиков заботами национальных государств, в которых на интересы народов, воспринимаемых как субэтносы, смотрели свысока. Забыв про то, что и у них имеется своя национальная гордость.
Все, что было дальше, можно описать девизом: «Свобода умерла, да здравствует свобода!» Еще в 1990 году Мераб Мамардашвили говорил: «задача нашей интеллигенции – поставить перед обществом не кривое, а нормальное зеркало, чтобы мы увидели историю нашего рождения, остатки тоталитаризма, наконец – убедились, что враг внутри нас, а не вовне». Нет пророка в своем отечестве.
25 июня 2019
КОНЕЦ ПРЕКРАСНОЙ ИДЕИ
Стоило Путину заявить о том, что либеральная идея себя изжила, как со стороны прогрессивной интеллигенции посыпались саркастические комментарии и цитаты из классиков тоталитаризма, также обличавших либерализм. Капитаном Очевидность выступил даже мой любимый персонаж, бывший заведующий отделом агитации и пропаганды Дзержинского райкома КПСС г. Москвы Игорь Яковенко: «То, что живет в голове Путина в качестве «либерализма», который позволяет безнаказанно убивать, грабить и насиловать, к либерализму не имеет никакого отношения». Я думаю, с инвалидом идеологической войны и сам Путин бы охотно согласился. Симптоматичным для нашего времени является именно то, что безнаказанно убивать, грабить и насиловать теперь можно, называя это прекрасными благозвучными словами. Мы живем в мире симулякров.
То, что называется сегодня либерализмом, к либеральным ценностям имеет такое же отношение, как Крестовые походы – к христианским. А нынешние «либералы» отличаются тем, что защищают права и свободы от граждан, которые их недостойны. Чтобы понять, о чем идет речь, теперь надо договариваться о понятиях. Хотя, казалось бы, существует контекст, который не даст запутаться. Например, известный миротворец Барак Обама называл либерализм верой в радикальные перемены, осуществляемые с помощью практических мер. Как он осуществлял эти перемены на Ближнем Востоке, мы все прекрасно помним. Собственно, их последствия и обсуждал Путин в своем интервью.
Кстати, смешно, как нынешний кумир протестной аудитории профессор Соловей в 2012 году бичевал своих будущих поклонников: «Либералы экзистенциально чужды России и русским. Для них „эта страна“, „этот народ“ – колонизуемая территория, а они – посланцы высокой цивилизации, её культуртрегеры. Хотя на самом деле они типичные коллаборационисты, современные власовцы, колонизующие страну в интересах внешних центров силы». Это я к тому, что разброд по части дефиниций – не коллективная шизофрения. Существование симулякров свидетельствует о том, что означающее давно перестало означать означаемое.
Когда сам Путин называет себя либералом – тоже не противоречие. Либерал в хорошем смысле – это человек, разделяющий либеральные ценности, а не идеологию либерализма, которая как дышло. Хотя и с ценностями не все так однозначно: вот, например, в Грузию решили принести их в формате гей-парада. Европейские партнеры активно продавливали это чреватое непредсказуемыми последствиями мероприятие в весьма патриархальной стране с неустойчивой политической ситуацией. Если представлять их соображения исключительно идеалистическими, в этом была доля логики: либеральный режим Саакашвили рухнул после обнародования дикой информации о гомосексуальном насилии в грузинских тюрьмах как методе борьбы с политическими оппонентами.
Спасительным роялем в кустах оказался депутат Гаврилов, после скандала с которым идею гей-парада под сурдинку задвинули в дальний угол ценой мгновенно испорченных отношений с Россией. Дошло до того, что певица Нино Катамадзе, безостановочно выступавшая у нас после войны 2008 года, внезапно решила, что больше для оккупантов петь не будет. Тема оккупации сама по себе весьма интересна в либеральном дискурсе. Скажем, почему правомерно говорить об оккупации Грузии Советским Союзом, но не об оккупации Грузией Абхазии и Южной Осетии, которые она получила от оккупационной советской власти?
Или вот вопрос о коллективной ответственности. Путем нехитрых манипуляций выяснилось, что за зверства большевиков она должна быть возложена на русский народ (очевидно, за вычетом представителей прогрессивной интеллигенции, которые планируют лишь руководить организованным покаянием). То есть, русский народ будет коллективно отвечать и лично за товарища Джугашвили, и за украинских товарищей, под его чутким руководством проводивших Голодомор, и за товарищей из других союзных республик, активно уничтожавших собственных граждан. Сами эти республики коллективная ответственность вообще не беспокоит: с 1991 года они стали свободными и от нее. О коллективной ответственности за участие в Холокосте, которым прославились новые герои украинской нации, тем более никто не говорит. Интересно, не хотят ли «либералы» разделить ответственность за преступления «либерализма»?
Дальше можно рассмотреть тему выборов, – недаром Путин в том же интервью с чисто английским сарказмом поставил российскую демократию в пример британской избирательной системе. Если на то дело пошло, честных выборов в эпоху нечестных СМИ не бывает в природе. Как вели предвыборную кампанию американские СМИ, мы видели. В идеале хотя бы либеральные СМИ должны быть независимыми, но на практике не бывает СМИ, независимых от своих хозяев. И чем отличаются российские административные барьеры, к примеру, от американских, которые стоят на пути прямых выборов президента?
Российская либеральная рефлексия по поводу честных выборов тоже отличается анекдотичностью: например, основатель «Рольфа» Сергей Петров намедни заявил: «Победа либерализма для меня – это не победа Навального, а победа в честных выборах того, кто выиграет. Скорее всего, это даже будет не Навальный, а какой-нибудь Зюганов или вообще нацист, но это будут честные выборы. И люди, без всяких Сурковых и Володиных, увидев свою ошибку, через четыре года смогут сами сделать выводы». Правда, тремя годами раньше он же говорил: «Я бы в 96 г. не отдал победу Зюганову. Вспомните, после Второй мировой в Германии был запрет для определенных людей на определенные профессии. Это критиковали все демократические страны. Но немцы говорили: мы к демократии еще не привыкли и нам не нужны учителя из СС. Так и нам нельзя было пускать коммунистов к власти в 96-м». Видимо, сегодня мы к демократии уже привыкли, и теперь любой нацист будет априори руководствоваться принципами либерализма.
Этот парад когнитивных диссонансов будет длиться вечно, пока мы будем отдавать честь глупости, а не здравому смыслу. А здравый смысл не дает простых ответов на сложные вопросы. Как и либеральные ценности.
2 июля 2019
СВОБОДА ПРИХОДИТ НАГАЯ
Реконструировать подоплеку политических событий – обычно примерно то же, что описывать айсберг по чайке, сидящей на его видимой части. Но случившаяся намедни габуния мгновенно оказалась не только мемом, но и примечательным симптомом, указывающим на вирус политтехнологического происхождения. Не то чтобы работу этого вируса нельзя было заметить и раньше, но тут уж обычно говорят: поздно пить боржоми, когда нос проваливается.
Грузию трясет от одной перспективы гей-парада: не все либеральные ценности еще прижились в молодой демократии. В первый раз накануне этого символического мероприятия выбили стул из-под депутата Гаврилова. Дату перенесли. Накануне новой телеведущий Габуния, которого грузинские СМИ называют скрытым геем, бодро прочитал с монитора невыученные оскорбления в адрес российского президента. Под очередную шумиху парад снова отменили. Совпадение? Не думаю.
Это вирус манипуляции эмоциями там, где необходимо замаскировать отсутствие разумных оснований. В обиходе он описывается Законом Годвина, который констатирует неизбежность упоминания Гитлера в качестве аргумента по мере разрастания дискуссии. Майк Годвин пояснил свой закон: «его цель всегда была риторической и педагогической: я хотел, чтобы те, кто беззастенчиво сравнивают своих собеседников с Гитлером и нацистами, хотя бы немного задумались о Холокосте».
Но задумываться нынче не принято. Как говорил Пелевин, «моральное негодование – это техника, с помощью которой можно наполнить любого идиота чувством собственного достоинства». Путина теперь сравнивают и с Гитлером, и со Сталиным (когнитивный диссонанс? не слышали), отсутствие хамона и пармезана в меню – с баландой в бессмертном бараке, а нынешний «кровавый режим» – с советской властью, при которой, по сравнению с ним, оказывается, все было не так уж и плохо.
Идиотизм? Зато с чувством собственного протестного достоинства. Интересно лишь, откуда оно берется у людей, которым при советской власти быть коллаборационистами ничто не мешало, – как и сегодня ничто не мешает гордиться своим нонконформизмом. Правда, не очень понятно, в чем он выражается: в свободе критиковать власть, которую можно критиковать, потому что за это ничего не будет? По этому признаку мы уж точно живем в демократическом обществе.
Я, разумеется, о протестном истеблишменте, которого репрессии не касаются уже потому, что он ничего не делает. «Мы все просрали», – как искренне признаются его столпы. А что бы вы делали, если вернуть 1991 год обратно? В депутаты пошли? В 1993-м поддержали Хасбулатова и Руцкого? В 1996-м голосовали за Зюганова? Переоценка гипотетической роли собственной личности в гипотетической истории довольно комична на фоне ее недооценки в реальной сегодняшней.
Этот истеблишмент я бы разделил на две группы: обломовых и штольцев. Пока обломовы валялись на диване, штольцы активно вписывались в рынок и становились бенефициарами демократических перемен, которых требовали наши сердца. Заводы, газеты, пароходы, офшоры и банкеты с устрицами, на которых обломовы пили с ними за долгожданную свободу, утоляли духовную жажду расправивших плечи советских атлантов, пока голодные шахтеры стучали касками по Горбатому мосту.
Тогда исполненная достоинства прогрессивная интеллигенция морального негодования шахтеров не разделяла.
Люди вообще склонны принимать за правильный ход вещей ситуацию, в которой лично у них все в порядке. У сытых коммунистов все было в порядке при советской власти. А у демократов стало все в порядке, когда они насытились, поборов коммунистов. Одних не волновали колбасные электрички, других – отсутствие у кого-то денег на колбасу.
Свобода приходит нагая, но быстро начинает прибарахляться. И если воплощенной укоризной перед либералом-идеалистом встает голодный шахтер, это значит только одно: в рынок шахтер не вписался, и стал врагом тех самых идеалов, которые привели идеалиста в стан хозяев жизни. Но внезапно под хозяевами жизни начинают шататься кресла: на исторической сцене появляются лопахины в погонах, которые напоминают раневским в вишневых пиджаках, что собственность – это кража.
И тут идеалисты прозревают: и со свободой вдруг стало что-то не то, и с правом собственности. Оказывается, и у народа не все в порядке. И напоролись вовсе не на то, за что боролись: считали себя партнерами, а оказались халявщиками в мышеловке. Казалось, справедливость восторжествовала, а выяснилось, что жизнь несправедлива. Видимо, про это и говорят: «мы все просрали». Ну как тут обойтись без морального негодования? В этом должен быть кто-то виноват, и этого человека мы знаем.
Ведь если не Путин, то кто?
10 июля 2019
СОВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК НА RENDEZ-VOUS
У кино в России две беды – цензура и свобода. Причем свобода, как выяснилось, беда похуже. Тарковский сравнивал себя с глубоководной рыбой, которая может существовать только под давлением. Задавленные советским идеологическим идиотизмом режиссеры ухитрялись снимать ленты, покорявшие весь мир. Рефлексировать эзоповым языком так, что это было понятно миллионам простых зрителей, которые узнавали в киногероях себя. Потом советская власть рухнула, но ожидание великих свершений обернулось большим творческим пшиком. Оказалось, что советскому человеку просто нечего сказать на рандеву со свободой.
Потрясающий феномен, и разгадать его довольно сложно. Я по пальцам одной руки могу пересчитать ленты первого свободного десятилетия, о которых можно было бы сказать: да, это про нас. Про нашу эпоху. «Маленькая Вера», «Облако-рай», «Брат». Да и то первые два были сняты еще на закате советской власти. Наверное, каждый может припомнить что-то свое, но исключения подтверждают правило. Колоссальный, трагический слом жизненных установок, реформы моральных ценностей, распад страны и уклада жизни – все это осталось практически неотрефлексированным.
На фоне советского кинематографа даже семидесятых годов кино свободной России оказалось жалкой пародией. В литературе, впрочем, дела обстояли не лучше. Примечательно, что красный век русского искусства между революцией и войной был потрясающим культурным взрывом – и в литературе, и в кино. И официальная советская литература, и потаенная, и эмигрантская – все размышляли о месте человека в новом мире. И Платонов, и Шолохов, и Бабель, и Булгаков, и Замятин, и Набоков пытались осмыслить реальность страшного века. Когда советская власть кончилась и идеологический дым рассеялся, реальности на площадке не было.
Реальность начала прорываться в криминальных телесериалах – сначала в «Улицах разбитых фонарей», потом в прекрасном и малоизвестном «Законе» Велединского, потом в «Бригаде», обнаружившей перед нами беспредел с человеческим лицом. Выяснилось, что реальность интересует нашего зрителя куда больше, чем латиноамериканские страсти, – и страсти собственного производства вскоре вытеснили из эфира импортные мыльные оперы, положив начало реанимации отечественного киноискусства. Симптоматично, что именно телесериалы не дали загнуться нашей киноиндустрии, хотя смотреть на них мастера кино предпочитали сверху вниз.
Отчасти у этого были основания. Бешеный спрос породил чудовищную халтуру. Сериалы быстро превратились в конвейерное производство с потоковой штамповкой. Однако бессмысленно объяснять издержки жанра бездарностью наших творцов или тупостью наших зрителей, как убеждены многие творцы. Сериальное производство превратилось в серьезный рынок, а каждый рынок изучает своих потребителей. Выяснилось, что у разных каналов – разные аудитории. Если упрощенно – женская хочет смотреть остросюжетные сказки про трудную женскую долю с хэппи-эндом, мужская – как добро с кулаками побеждает зло, а молодежная – ситкомы про себя.
Поэтому у каждого канала возникает свой сериальный формат с заданными предпочтениями его аудитории требованиями. И соответствие желаниям аудитории становится, по сути, рыночной цензурой – ведь рекламодатели платят каналам за аудиторию, а деньги от рекламы позволяют содержать канал и снимать сериалы.
Претензии к аудитории довольно смешны: если вы придете в магазин за мясом, а вам начнут втюхивать кружевные трусы, вы примете продавца за идиота. Все то же самое и в США – эфирные каналы «Большой тройки» никогда не покажут продукцию интернет-платформ, которая относительно свободна от цензуры. Собственно, расцвет американских сериалов и паломничество деятелей большого кино на телевидение связаны именно с этим. Эволюция рынка превращает прокатное кино в парад аттракционов, на котором нет места искусству. Независимое кинопроизводство еще трепыхается, но дышит на ладан, тогда как интернет-платформы развиваются бешеными темпами. Только в России их уже около десятка.
И тут возникает интересный вопрос: что они будут показывать, и не повторит ли грядущий бум интернет-сериалов историю эфирных, ведь погоня за количеством неизбежно начнет сказываться на качестве? Тут надо заметить, что в целом перспективы нашей сериальной индустрии выглядят весьма неплохо. За кратчайшие сроки она вырвалась в обойму мировых лидеров: на мой субъективный взгляд, если американцы и англичане заслуженно возглавляют список, то мы уже на третьем месте по количеству проектов, которые можно и нужно смотреть. Чудовищного качества продукцию выпускают все, но речь идет о лучших образцах, которых у нас становится все больше и больше: интерес к ним международного рынка тоже показателен.
И вот здесь я хотел бы вернуться к тому, с чего начал. У нас есть замечательные исторические, футуристические, детективные и мелодраматические проекты. Но у нас практически отсутствуют социальные драмы, которые и в прокатном кино достаточно редко встречаются – на ум приходят разве что быковский «Дурак» и «Нелюбовь» Звягинцева. А ведь в основе практически всех культовых американских сериалов, от «Клана Сопрано» до «Прослушки» и «Во все тяжкие», – семейная история и социальная драма. Мы вообще довольно мало склонны задумываться о себе: почему мы такие? что с нами происходит? как нам стать лучше?
На вопрос «кто виноват?» либералы и патриоты тычут пальцами друг в друга, а вопрос «что делать?» предпочитают не ставить. Поэтому неудивительно несколько брезгливое отношение интеллигенции к социальной или производственной драме. От критиков американского сериала «Чернобыль», которые видели в нем только происки врагов, я слышал: ой, ну это же какая-то «Премия» или «Мы, нижеподписавшиеся». А мне эти прекрасные истории всегда казались необыкновенно важными, хоть публицистики в них было больше, чем поэзии кино. Потому что там была правда жизни нормальных работяг – не маргиналов и не эстетов. Были модели поведения и выбора. Была цена вопроса: когда сказать правду – как выйти на площадь.
В советские времена бытовал такой забавный миф, что мы – духовные, а американцы – примитивные выжиги и потребители. Времена свободы сильно скорректировали это впечатление. Мы вообще довольно похожи, и даже американское общество сейчас оказалось расколотым на обладателей светлых лиц и темных душ. Духовность не стоит путать со здравым смыслом: и Лев Толстой может стать зеркалом революции, и пороки капитализма – породить великий американский роман, из которого вышли великие американские сериалы. Для того, чтобы догнать и перегнать, нам надо начать вглядываться в себя. Не осуждать, а понимать и принимать. Мой первый редактор сказала мне замечательные слова: «Ты не можешь быть прокурором собственным героям». Свет идеалов создает миражи. А искусство возвращает к реальности.
17 июля 2019
НУЖНА ЛИ НАМ СВОБОДА?
Скоро мир необратимо изменится: нас ждет вторжение искусственного интеллекта. Во всех сферах жизни, от общественной до частной, грядут судьбоносные перемены, которые могут полностью изменить облик цивилизации. Пытаясь представить черты прекрасного нового мира, научное и околонаучное сообщество традиционно разделилось на адептов перемен и алармистов, которые пугают грядущей гибелью человечества: в их представлении поступь искусственного интеллекта окажется куда страшнее вторжения недружественных инопланетян.
Как говорится, две новости: хорошая и плохая. Для оптимистов и пессимистов. Хотя мне представляется не выбор из полярных вариантов, а новая красивая медаль, у которой имеется непрезентабельная обратная сторона. Начнем, пожалуй, с плохих вестей. Занятно, что у человечества, как и отдельных его представителей, мания величия мирно соседствует с комплексом неполноценности. С одной стороны, человека давно принято считать хозяином планеты. С другой – этот хозяин боится оказаться подопытным кроликом созданного им самим Голема – искусственного интеллекта, по сравнению с которым естественный окажется в дураках.
Замена людей роботами уже повсеместно входит в нашу жизнь: на производствах, в сфере обслуживания, медицине, финансах, индустрии развлечения и т. д. Куда денутся безработные? То есть люди, которые не относятся к креативному классу и не могут создавать новые бизнесы, заниматься творчеством или наукой? По всей вероятности, у них останется единственный выход: жизнь на социальное пособие и растворение в виртуальном мире (скорее всего, там тоже появятся рабочие места и даже эксплуатация человека человеком, поскольку бизнес по прокачке и продаже игровых персонажей, ресурсов и денег давно на мази).
А представьте себе Россию, в которой несколько миллионов человек отправили домой к компьютерам! С одной стороны, не все так однозначно: сидеть за монитором и играть в игру – не у станка стоять. А возможности, которых виртуал-пролетариат будет лишен в реальном мире, он с легкостью восполнит победами в игровом. Не исключено, что там и революцию можно будет устроить, и всемирный потоп. Возможно, в Скотный двор человечество превратит не диктатура, а научно-технический прогресс. Но в чем проблема? Свобода? – бери не хочу. Какая свобода потребуется человеку с решенными социальными проблемами в реальном мире?
Креативный класс тоже будет доволен своей избранностью, разве что конкуренция увеличится и ставки вырастут. Но и падать будет не больно: под забором не помрешь. Интересно, как поменяются привычные ценности, определяющие сегодня взгляды либералов и патриотов. Вот, например, выборы. Можно предположить, что искусственный интеллект наконец сделает их честными (если его, конечно, не взломают). Голосовать можно будет нажатием кнопки на компьютере. Никаких интриг, митингов и демонстраций. А коррупция? Если деньги будет распределять компьютер, откуда ее взять, – если, конечно, не подкрутить считалку.
Но ведь искусственный интеллект сможет следить за расходами и доходами! И вообще за поведением человека. В Китае уже несколько лет тестируется система социального кредита, призванная ранжировать граждан в соответствии с их благонадежностью. Внедрить ее по всей стране планируется к будущему году. Большой цифровой брат будет получать сведения о любых транзакциях и действиях человека в сети. Система отслеживает штрафы и административные правонарушения, своевременную оплату счетов и покупки, даже время, проведенное за видеоиграми и в соцсетях. Цели системы вполне логичны: с одной стороны, она должна обеспечить порядок в обществе, с другой – дать возможность оценивать кредитоспособность потребителей. Электронный концлагерь или идеальное общество? Нужна ли человеку свобода лишь затем, чтобы нарушать порядок?
Теоретически люди сумели понять алгоритмы многих вещей, которые раньше казались чудом: скажем, удачу можно объяснить стечением обстоятельств (оказаться в нужном месте в нужное время), счастье – удачной комбинацией гормонов, здоровье – генами, и т. д. Интересно представить себе общество, в котором искусственный интеллект в состоянии сделать всех (хотя поначалу, возможно, только избранных) здоровыми, богатыми и счастливыми.
По сути человек станет игрушкой в руках искусственного интеллекта. Вопрос в том, готовы ли мы платить за счастье свободой воли. И нужна ли нам вообще её свобода. Если представить себе, что наши жизнь и судьба заранее запрограммированы, хотели бы мы заранее знать все, что с нами будет? В этом смысле искусственный интеллект можно представить себе идеальной гадалкой, совмещающей свойства коуча, астролога и психотерапевта. Он даже сможет стать универсальной отмазкой, которой можно объяснять свои проблемы – точно так же, как их можно объяснять советской властью, проклятыми демократами или либералами, Ельциным или Путиным.
Является ли искусственный интеллект дьявольским соблазном, или он послан нам свыше? Разговоры об ужасах искусственного интеллекта – разве не от недоверия к Господу Богу? На нас ведь и кирпич каждую секунду может упасть. А если Бога нет, то разве искусственного интеллекта надо бояться? Чем он может быть страшнее человека, слухи о гуманности которого сильно преувеличены? Тем, что он не будет принимать в расчет интересы человечества? А разве их принимали в расчет Гитлер, Сталин или вожди передовых демократий?
Футурологи давно спорят о возможности переселения человека в компьютер. Трансгуманизм, сеттлеретика – все эти новые названия средства Макропулоса покоряют умы и сердца. Теоретически интересно представить себя бессмертным. Но, если сознание можно оцифровать, то дальше с ним можно делать все что угодно – создавать клонов, красть личность, модифицировать двойников… Вы представляете себе перспективы такого мира? Как изменятся в киборгизированной реальности государства и их задачи, что станет с национальной идентичностью и животными инстинктами, как технологии покорят биологию? Наконец, станет ли новый мир ареной битвы искусственных интеллектов Добра и Зла, или он упразднит эти понятия?
В гипотетическом всевластии искусственного интеллекта безусловно хорошо только одно: для торжества этой технореволюции необязательно убивать себе подобных. Если считать, что человек находится в поисках счастья (особенно всеобщего), история человечества неоспоримо доказывает, что эту задачу уж точно лучше доверить искусственному интеллекту. А если он находится в поисках смысла? Может ли программа понять смысл операционной системы – как мы пытаемся понять смысл происходящего с нашей страной? Умом Россию не понять. А искусственным интеллектом?..
29 июля 2019
ДИАЛОГ И КОНФРОНТАЦИЯ
Постановка целей и задач – необходимый этап для какой-либо осознанной деятельности. К сожалению, в случае с нашей оппозицией цели и задачи либо отсутствуют, либо не совпадают с декларируемыми. То есть ее мечта сменить власть и учредить прекрасную Россию будущего, конечно же, понятна, но практические шаги выглядят довольно анекдотично в том смысле, что просто отвращают большинство сограждан от креативного класса. И проблема тут не в «зомбирующей» пропаганде, влияние которой на умы сильно преувеличено (если вспомнить хотя бы процесс и результаты внедрения в массы пенсионной реформы); у меня даже складывается впечатление, что основной ее аудиторией являются «либералы», от которых я в основном и узнаю в фейсбуке об очередных высказываниях Киселева-Соловьева.
Даже большевики в конфетно-букетном периоде отношений с народом обещали дать власть советам, а землю крестьянам. Что предлагается на смену либеральным реформам нынешнего правительства, мало понятно. Разговоры о независимых судах, силовиках с белыми крылышками и молочных реках с кисельными берегами выглядят несколько неконкретно: даже если представить, что наше руководство разом снялось и улетело на Марс, передав последним декретом всю власть в руки оппозиции, трудно предположить, как и какими методами люди со светлыми лицами планируют строить прекрасную Россию будущего с тем же народом, оставшимся им в наследство от «кровавого режима». Ну разве что загнав несогласных в ГУЛАГ, как это делалось сто лет назад.
Претензии избиркома к кандидатам могут выглядеть спорно, но аналогичные случаи в Питере обернулись судами и вмешательством ЦИКа, – выяснилось, что законными методами с этим можно бороться. Не то чтобы я преувеличивал степень справедливости и законности в реальной жизни, но ни в одной из передовых демократий долгая и трудная борьба за права не была раздачей бесплатного сыра, и во многом ее результаты оказались следствием конкуренции с Советским Союзом, по ряду социальных благ действительно опередившим капиталистические страны. Но законные методы для креативного класса слишком скучны. Казалось бы, за правое дело можно вывести на проспект Сахарова хотя бы сотню тысяч человек (если верить опросу, по которому треть москвичей якобы готовы поддерживать акции протеста). И конкретные требования могли бы стать конструктивным вкладом оппозиции в развитие нашей демократии. Но разве это возможно, если даже создание Координационного совета оппозиции после болотных митингов обернулось лишь бесконечными склоками вождей протеста, которые с первого дня словно делили портфели вместо того, чтобы искать общий язык? Разумеется, проще кричать «мы здесь власть»: все при деле, все довольны, и результата никакого.
Оппозиционно настроенным френдам я задаю в фейсбуке соответствующие вопросы. И получаю совершенно изумляющие меня ответы: «Если задача – митинговать безопасно и неслышно, то какой смысл? Лучше и правда дома сидеть». Другой товарищ объясняет, что несанкционированные митинги нужны для «проявления нелегитимной природы режима и незаконных методов власти, лишающих их морального превосходства и символического капитала». То есть выводить на улицы людей, которые рискуют попасть под дубинки гвардейцев или уголовные дела, нужно не для того, чтобы добиться позитивных изменений там, где они необходимы, а для того, чтобы с большой долей вероятности поставить на перспективе этих изменений большой жирный крест.
Есть только две модели взаимоотношений общества и власти: диалог и конфронтация. Диалог не подразумевает благостной симфонии – у общества и власти по определению довольно разные задачи. Из этого, собственно, и проистекает потребность в цивилизованной оппозиции, на которой в развитых демократиях выстраиваются модификации укрепляющей государство двухпартийной системы. У нас, как считается, верхи давно мечтают найти эту вторую партию (даже если считать наличествующей первую). Мечтают, но никак не могут. Мало того, что эта партия должна быть относительно лояльной, так за нее еще и избиратели должны голосовать.
Предположительно мечтается, что у нас будут системные «патриоты» и системные «либералы», между которыми будут распределяться голоса подавляющего большинства населения. Как это происходит в США (хотя последние тамошние выборы продемонстрировали, что такая система может приводить не только к балансу интересов, но и к расколу общества, и это отдельная интересная тема). Но вот с организацией «либералов», которые были бы любезны народу, у нас, оказывается, совершеннейшая засада. Мало того, что они народу не любезны, так они еще и друг с другом договориться не в состоянии. Можно сколько угодно рассуждать о гапонах Шредингера, которые, возможно, пляшут под чью-то дудку сами и ведут за ней, как гамельнский крысолов, «онижедетей». Но и без конспирологии понятно: когда в товарищах согласья нет, остается слушать не голос разума, а музыку революции.
5 августа 2019
ЛЕБЕДЬ, РАК И ЩУКА НА МИТИНГЕ
Один из самых замечательных афоризмов, который теперь вспоминается едва ли не каждый день, принадлежит Пелевину: «Моральное негодование – это техника, с помощью которой можно наполнить любого идиота чувством собственного достоинства». Здравый смысл сегодня совершенно не в цене, и все дискуссии ведутся с использованием эмоциональных аргументов. Когда сбили малайзийский боинг, один комментатор написал: «как эти подонки могут спрашивать, кому это выгодно?!»
Это очень любопытный симптом, потому что нравственное чувство теперь стало подчинено идеологическим критериям: в некотором роде – метаморфоза классовой морали. На последнем митинге сфотографировали мальчика со светлым лицом, который держал в руках плакатик «Запретим путинистам рожать». Можно было бы счесть его провокатором, но проблема в том, что в фейсбуке большие мальчики и девочки с подобными идеями просто толпятся. Когда в Одессе горели люди, еще можно было списывать это на трагическое стечение обстоятельств и, рассматривая чудовищные записи, твердить, что не все, возможно, так однозначно.
Но когда в социальных сетях радостно писали про жареных колорадов, это уже было совершенно однозначным. И это не было трагическим стечением обстоятельств. Но я совершенно не помню, чтобы наш прогрессивный актив сильно беспокоился по этому поводу: «они же дети». Как не помню, чтобы он возмущался нацистскими факельными шествиями в Киеве или переименованием Московского проспекта в проспект Бандеры. Можно было бы счесть это внутренним делом Украины, но те же люди только что, смеясь, уверяли нас, что бандеровцев придумали Киселев и Соловьев.
Здравый смысл – как божья роса, глаза совершенно не режет. Вместо этого лучше призывать к совести. Тут полезно задуматься, что конкретно мы имеем в виду. Совесть – понятие коммуникативное, то есть неразрешаемое в рамках единственной этики («думай как я»). Совесть по определению связана с общечеловеческими ценностями, которые принимают все. И тут возникает интересная закавыка. Общечеловеческие ценности принимают все образованные люди, но не ко всем они готовы их применять. Скажем, бомбардировки Алеппо – это преступление Путина и Асада, а бомбардировки Мосула или Ракки – подвиг западной коалиции.
Но когда речь заходит о бомбардировке Дрездена, уже снова не все так однозначно. Потому что надо еще посмотреть, на чью мельницу льешь воду. Вот эту советскую привычку (или даже потребность) колебаться вместе с линией партии советские люди впитали с молоком матери. А молодым она, по всей видимости, генетически передается: «люди со светлыми лицами» ведь сами постулируют наследственность благоприобретенных ублюдочных признаков, когда рассуждают о потомках палачей. В связи с последними событиями интересно вспомнить эволюцию отношения прогрессивной интеллигенции к протесту.
«Что бы там ни вещали обанкротившиеся политики, милицейские чинуши, телевизионные лакеи, демонстрация оппозиционных сил Москвы 1 мая шла мирно и достойно, пока не уперлась в щиты ОМОНа. Град дубинок, обрушившихся на головы безоружных, не мог не вызвать ответной реакции демонстрантов. Как стерпеть надругательство над собой? Свободолюбие народа – пустой звук для властей, привыкших всех, кто не разделяет их взглядов, считать быдлом, кухарками, красно-коричневым отребьем. Ничего случайного в избиении демонстрантов нет, это лишь шаг силой сломить сопротивление сограждан, не принимающих дикий капитализм. Подчеркнем, значительной части россиян. Предвидим, дальше в оборот будут пущены еще более жестокие меры, демократы ни перед чем не остановятся», – писала газета «Правда» 4 мая 1993 г.
Вспоминать то, что не укладывается в рамки идеологем и мифологем, оказывается, очень неудобно. «Мы, неформалы, нонконформисты и либералы, едва не отдавшие жизнь, точно по Вольтеру, за право наших противников высказать свое мнение, с волнением и нетерпением поджидали „Альфу“, танки, элитные спецчасти, ОМОН – весь этот арсенал усмирения, когда-то направленный против нас. Мы уже ничего не имеем против штыков власти, ограждавших нас от ярости тех самых 20%», – это уже Валерия Новодворская, после октября 1993 года. Сегодняшние яростные «14%» уверены, что кровавый режим совершает преступление против них. Почему? Да потому что «а нас-то за что?..»
Не стоит ссылаться на то, что тогда был путч со всеми вытекающими, – я сравниваю не ситуации, а законы и риторику. Насколько быстро ситуация превращается из мирного протеста в вооруженный, мы помним и по 1993 году, и по 2014-му. Аппетит приходит во время еды, как в сказке о золотой рыбке. Могли ли мы лет тридцать пять назад представить, что будем свободно ездить по всему миру, в школах будут проходить Солженицына, а президент страны – открывать в центре Москвы мемориал жертвам коммунистических репрессий? Прекрасная Россия будущего уже здесь, но она оказалась прекрасной не для всех. Как Советский Союз. Как и демократическая Россия Ельцина.
В любой прекрасной России будущего окажутся свои проблемы и свои недовольные: люди стремятся к идеалам, которым сами соответствовать не в состоянии. Да и идеалы у всех разные: это только кажется, что всем нужны честные выборы. Когда в 1993-м на них победил Жириновский, цвет нации возопил: «Россия, ты одурела!» И в 1996-м тема честных выборов стушевалась, чтобы снова расцвести на очередном витке исторической спирали. Еще одна давешняя фотография с проспекта Сахарова: рядом развеваются красный стяг Объединенной коммунистической партии с серпом и молотом и огромный черный флаг. На черном серп и молот жирно перечеркнуты красным, и написано: «Декоммунизация». Символ нашего протеста и наших умонастроений: лебедь, рак и щука на митинге. Осталось крикнуть: «Россия, вперед!»
13 августа 2019
ИСТОРИИ, КОТОРЫЕ ПОМОГАЮТ ЖИТЬ
«Русские репортеры» пригласили меня в Школу реальной журналистики рассказать о сторителлинге. Это теперь такое модное слово: как банкинг или коучинг. Несколько лет, как весь мир помешался на сторителлинге. Капитаны бизнеса, адмиралы рекламы, маршалы политики и свадебные генералы – все стали нуждаться в этом инструменте, о котором по городам и весям за большие деньги рассказывают всевозможные гуру. Школа реальной журналистики – бесплатно. По идее, каждый журналист занимается тем, что рассказывает истории, не говоря уж о каждом таксисте. Зачем этому еще и учиться, если вы не сценарист?
Экспорт сторителлинга затеял, кажется, знаменитый голливудский гуру Роберт Макки: со своим курсом для сценаристов он начал путешествовать лет 35 назад, а потом занялся внедрением своих идей для бизнеса. И это заработало: в 2016 году в Америке провели исследование, согласно которому покупатели готовы платить больше за товар, у которого есть какая-то история. А строительная компания, которую консультировал Макки, благодаря технологии впаривания клиентам профессиональных баек втрое увеличила портфель заказов. Над этим можно иронизировать, но это, как говорится, действительно многое объясняет.
Дело в том, что искусство рассказывать истории (только это и подразумевает термин «сторителлинг») имеет свои законы. Сформулированы они были еще до нашей эры Аристотелем. А лучше всего развили и модернизировали их применительно к современным задачам товарищи из Голливуда, где экономика действительно должна быть экономной. Когда сборы начали падать, они стали задумываться о том, как поставить сценарное дело на научную ногу.
И поставили, выяснив, как и почему должна развиваться история, и каким образом поступать герои, чтобы в них поверили: ведь кино смотрят ради эмоций, а эмоции порождает правдивость ситуаций.
И речь идет не обязательно о жизненной – об эмоциональной правде: скажем, наша женская аудитория любит смотреть не социальные драмы, а сказочные мелодрамы, но в перипетиях их героинь должны чудесным образом разрешаться проблемы, опостылевшие простым дояркам. А мальчики любят смотреть про пиратов не потому, что собираются с кинжалом в зубах взбираться на борт купеческого судна, и не из-за бескорыстной любви к приключениям: просто мальчикам свойственно стремиться к победе. Работая креативным продюсером, я периодически спрашивал авторов плохих сценариев: а ты сам бы стал такое смотреть? – Я что, дурак? – отвечал каждый.
«Пиши правду», – такой автограф оставляет ученикам Макки на своей книге. Но это не так просто. Что и продемонстрировала Школа реальной журналистики в Туле. Мы услышали огромное количество живых, потрясающих историй. Когда их нам рассказывали. Но эти же истории выглядели бледными и тоскливыми, будучи изложенными в печатных материалах наших студентов. Базовая проблема тут простая: отсутствие конфликта. Потому что хорошая история – это всегда конфликт. А конфликты, понятное дело, у нас никто не любит. Особенно в региональной прессе. Это совершенно не наша сермяжная беда. Макки вспоминает, с каким трудом внушал передовым американским бизнесменам: без рассказа о том, как им приходится преодолевать трудности, слоника не продашь. Все привыкли продавать свои достижения. Гордиться которыми совершенно естественно и правильно. Но хорошо продается совсем другое. Хорошо продается история преодоления проблем. Потому что это – модель поведения.
На самом деле, все люди любят учиться. Просто не все понимают, зачем им это надо. Чтобы пересдать на тройку школьный выпускной экзамен по физике, мне пришлось зубрить наизусть правило буравчика. Я в упор не мог понять, зачем мне идиотские катушки, векторы, скаляры и прочая бессмыслица, которая никоим образом не коррелирует с моими филологическими или бытовыми интересами. А сегодня я запоем читаю про множественные или голографические вселенные, гиперпространство и парадоксы квантовой механики: уже потому, что они помогают мне придумывать истории.
В России две беды: мы не умеем рассказывать о себе и не понимаем, что интересно другим. Вот с этим и необходимо работать. Мы безумно интересны миру не только балетом, ракетами или загадочной русской душой. К сожалению, по большей части этот интерес заполняется кинематографической чернухой, которую сейчас принято считать соответствующей требованиям западных пропагандистов по политическим причинам: якобы этим и объясняются призы международных кинофестивалей фильмам типа «Левиафана». Осмелюсь предположить, что это не так или, как минимум, не совсем так.
Интерес, как и было сказано, вызывает конфликт. А конфликт наши сценаристы и режиссеры почти повально видят в чернухе. По крайней мере, в артхаусном кино, которое и является единственным фестивальным продуктом. Но вот в 2017 году на Каннском международном кинофестивале фильмов о людях с ограниченными возможностями Гран-при завоевала (и была куплена для французского проката) замечательно светлая (извините за выражение) короткометражка сценариста и режиссера Анны Зайцевой «Сама дура», в которой рассказывается всего-навсего о конфликте двух сестер, да еще и с хэппи-эндом.
Для человека, охреневшего от фейсбучной политизированной чернухи, слушать истории, которые привезли со всей Тульской области журналисты и сотрудники некоммерческих организаций, было без преувеличения глотком чистого воздуха. Нашей задачей было, в частности, научить представителей НКО вдохновлять журналистов своими историями, а журналистов – делать эти истории драматичными, поучительными и жизнеутверждающими. Ведь именно этим отличается продукция, которую поставляет всему миру Голливуд здорового человека.
За недавней «патриотической» обструкцией американского сериала «Чернобыль» мне было наблюдать, мягко говоря, неприятно. Да, там были искажены многие факты и даже биографии людей, представленных под собственными именами. Да, никакой симпатии к руководящей роли коммунистической партии и советского правительства там не наблюдалось. Но там было главное: любовь и уважение к русским героям, спасавшим мир. Восхищение мужеством наших самоотверженных людей и ненависть ко лжи. Героизация подвига. Все как в старом добром советском кино, между прочим.
И этот фильм про нас порвал все рейтинги телесмотрения, обогнав даже «Клан Сопрано». Нас хотят видеть хорошими. Как хотят видеть хорошими китайцев и иранцев, корейцев и нигерийцев, французов и украинцев. Но нас никто не обязан показывать хорошими. Кроме нас самих. А мы не должны заниматься бездарной пропагандой, которая никому не интересна. Мы должны показывать, как вместе преодолеваем проблемы, делая нашу жизнь лучше, учась слышать друг друга и уважать друг друга. Такие истории понимает весь мир. Такие истории помогают жить.
19 августа 2019
ОППОЗИЦИЯ НЕ НУЖДАЕТСЯ В СОДЕРЖАНИИ
У меня есть друг. Говорят, после сорока друзья не заводятся, но в моем случае это, к счастью, не так. Пальцев одной-двух рук, чтобы пересчитать друзей, всегда хватит, но и лишиться их – как пальцы отрубить. Так вот, с этим другом есть единственная проблема – он идейный коммунист. Впрочем, это скорее казус, чем проблема. Особенно для либерального охранителя, в качестве которого я теперь люблю себя идентифицировать, начитавшись философа Чичерина (дядю того самого красного наркоминдела), – который на самой заре александровских реформ, в 1861 году, написал примечательную статью «Различные виды либерализма». Насчитал он три типа, описав характерные черты их носителей.
Первый – либерал уличный: «он всех своих противников считает подлецами. Низкие души понимают одни лишь подлые побуждения. Поэтому он и на средства не разборчив. Он ратует во имя свободы; но здесь не мысль, которая выступает против мысли в благородном бою, ломая копья за истину, за идею. Все вертится на личных выходках, на ругательствах; употребляются в дело бессовестные толкования, ядовитые намеки, ложь и клевета. Тут стараются не доказать, а отделать, уязвить или оплевать».
Второй тип – либерал оппозиционный, для которого «первое и необходимое условие – не иметь ни малейшего соприкосновения с властью, держаться как можно дальше от нее. Это не значит, однако, что следует отказываться от доходных мест и чинов. Для природы русского человека такое требование было бы слишком тяжело. Многие и многие оппозиционные либералы сидят на теплых местечках, надевают придворный мундир, делают отличную карьеру, и тем не менее считают долгом, при всяком удобном случае бранить то правительство, которому они служат, и тот порядок, которым они наслаждаются. Но чтобы независимый человек дерзнул сказать слово в пользу власти, – Боже упаси! Тут поднимется такой гвалт, что и своих не узнаешь. Это – низкопоклонство, честолюбие, продажность. Известно, что всякий порядочный человек должен непременно стоять в оппозиции и ругаться».
Себя Чичерин, очевидно, отождествлял с третьим, о котором писал настолько комплиментарно, что и выбора мне не оставил: «Сущность охранительного либерализма состоит в примирении начала свободы с началом власти и закона… либеральные меры, предоставляющие обществу самостоятельную деятельность, обеспечивающие права и личность граждан, охраняющие свободу мысли и свободу совести, дающие возможность высказываться всем законным желаниям; сильная власть, блюстительница государственного единства, связующая и сдерживающая общество, охраняющая порядок, строго надзирающая за исполнением закона, пресекающая всякое его нарушение, внушающая гражданам уверенность, что во главе государства есть твердая рука, на которую можно надеяться, и разумная сила, которая сумеет отстоять общественные интересы против напора анархических стихий и против воплей реакционных партий».
С одной стороны, трудно отказать себе в желании поиронизировать над Борисом Николаевичем (Чичериным): третий тип словно представляет собой гибрид дорвавшегося до власти первого и второго (на высоте наших культурных кодов – Шарикова и Преображенского). С другой – типы эти настолько узнаваемы, что становится довольно страшно от того, что за полтора с лишним столетия в нашей общественной жизни, разрубленной кровавой революцией, по сути, не изменилось практически ничего. Как Феникс из пепла, возродилась она во всем своем идиотизме.
Амплуа резонера мне, конечно, мило. Но никак не хотел бы я показаться человеком, который «знает, как надо». Политические предубеждения прекрасно заменяют мне убеждения, и я скорее знаю, как не надо – по крайней мере, для меня самого. Настаивать на собственной правоте для кого-либо ещё мне кажется пошловатым и безвкусным. В конце концов, я не содержу дом идеологических моделей. Хотя именно эти модели во многом определяют наше сознание. Так вот, главной ценностью мне видится эмпатия к чужим взглядам. Эмпатия отличается от уважения и симпатии, которых в нашем обществе ждать традиционно не приходится. Это скорее замешанное на понимании сочувствие, не заставляющее эти взгляды разделять.
За бутылкой мы с моим другом-коммунистом бредовые идеологические вопросы никогда не обсуждали (видимо, каждому это кажется очевидно дурацким занятием при наличии более содержательного). Но в фейсбуке на потеху публике периодически ведем в комментах нуднейшие споры о прелестях и ужасах советской власти. Что самое смешное, ни прелестей, ни ужасов никто не отрицает, – водораздел проходит между прелестями (ужасами) гарантированной пайки в социалистическом концлагере и ужасом (прелестью) завтрашнего дня в кругу люто завывающих акул капитализма. Спор о гипотетических моделях будущего лучше загодя доводить до абсурда.
Я вспоминаю эти наши разногласия в контексте обвинений, которые периодически слышу: дескать, все благорастворяющие охранительные сентенции нужны мне исключительно для того, чтобы заглушить больную гражданскую совесть, которой для исцеления необходимо присоединиться к протестам лучшей части общества. Оправдываться за свою совесть мне кажется слишком комичным (пусть уж лучше о ней продолжают судить другие), а вот разобраться с предлагаемым планом её лечения весьма полезно. Тут как раз и повод подходящий: очередная годовщина Преображенской революции, которой провозгласил август 1991 года Солженицын. А я бы назвал ее революцией Недеяния.
Люди у Белого дома не пытались изменить мир. Они не лезли ничего штурмовать. На тех баррикадах защищали статус-кво, и это было, кажется, впервые в истории России. Как если бы в ночь с 25 на 26 октября 1917 года прогрессивная интеллигенция защищала бы Зимний дворец. У Белого дома отстояли революцию сверху. Рискуя жизнями и не считая, что «мы здесь власть». Одни против танков, которые через два года будут палить по тому же зданию прямой наводкой. Они отстояли свободу. Но, как это обычно и водится, свобода зажила своей жизнью, пожирая своих детей. Оказалось, что прекрасные порывы имеют ограниченное время горения, в отличие от аппетитов, которые приходят во время еды.
Примерно то же произошло и после Октябрьской революции: тогда прогрессивная интеллигенция тоже поддержала новую власть, и тоже раскололась: одни припали к советской кормушке, другие – отплыли на философском пароходе, или отбыли в места, не столь отдаленные, или отправились во внутреннюю эмиграцию. Из этой истории тоже никто не извлек никаких уроков. Все возвращается на круги своя. Мне кажется, к этому можно относиться только философски: по крайней мере, если не мнишь себя В. И. Лениным. Когда у меня возникает чувство протеста, я первым делом задумываюсь: что могу сделать ради того, чтобы изменить сложившуюся ситуацию? В качестве ответа идея игры в прятки с ОМОНом на бульваре в голову мне еще никогда не приходила. Читать Чичерина было бы смешно, когда бы не было так грустно:
«Оппозиция не нуждается в содержании. Все дело общественных двигателей состоит в том, чтобы агитировать, вести оппозицию, делать демонстрации и манифестации, выкидывать либеральные фокусы, устроить какую-нибудь штуку кому-нибудь в пику, подобрать статью свода законов, присвоив себе право произвольного толкования, уличить квартального в том, что он прибил извозчика, обойти цензуру статейкою с таинственными намеками и либеральными эффектами, или еще лучше, напечатать какую-нибудь брань за границею, собирать вокруг себя недовольных всех сортов, из самых противоположных лагерей, и с ними отводить душу в невинном свирепении, в особенности же протестовать, протестовать при малейшем поводе и даже без всякого повода. Мы до протестов большие охотники. Оно, правда, совершенно бесполезно, но зато и безвредно, а между тем выражает благородное негодование и усладительно действует на огорченные сердца публики».
20 августа 2019
КОМПАРТМЕНТАЛИЗАЦИЯ
В науке о сознании есть интересное и труднозапоминаемое понятие, пришедшее из генетики: компартментализация (раздельное мышление). Википедия описывает его так: «Раздельное мышление – это защитный механизм, позволяющий человеку умещать в себе логически несовместимые установки. Если по каким-то причинам человек нуждается в каждой из своих несовместимых установок, то осознание возникающего противоречия начинает занимать мысли попытками это противоречие разрешить (зачастую с помощью рационализаций). Чтобы этого не происходило, человек может начать „раздельно мыслить“ – не осознавая противоречия между ними, придерживаться всех несовместимых установок сразу. Со стороны это выглядит как простое лицемерие, но сам человек в этом случае придерживается своих установок вполне искренне, хотя и использует в каждом конкретном случае только одну из них».
Вы, наверное, прекрасно знаете (хотя бы по социальным сетям) людей, для которых естественно проклинать русский национализм и горячо приветствовать украинский, вполне нормально защищать права и свободы от граждан, которые их недостойны, логично правым глазом видеть слезинку одного ребенка, а левым – не замечать слезинку другого, и уж совсем обыкновенно, декларируя плюрализм, выступать за единственно верное учение. Неудивительно, что слово «компартментализация» попахивает компартией. Нельзя сказать, что эти мыслители совсем не чувствуют интеллектуальных неудобств. Я довольно внимательно слежу за флуктуациями общественно-политического дискурса, и с удовольствием отметил, как они начали возмущаться повсеместным употреблением термина «когнитивный диссонанс».
Надо сказать, этот тип мышления появился не сегодня. Полвека назад в своей статье «Двойное сознание интеллигенции и псевдо-культура» Владимир Кормер объяснял: «это такое состояние разума, для которого принципом стал двойственный взаимопротиворечивый, сочетающий взаимоисключающие начала этос, принципом стала опровергающая самое себя система оценок текущих событий, истории, социума… интеллигентская раздвоенность, хотя и доставляет неисчислимые страдания и ощутимо разрушает личность, все же, как правило, оставляет субъекта в пределах нормы, не считается клинической, что объясняется, безусловно, прежде всего тем, что двойное сознание характеризует целый социальный слой, является достоянием большой группы, а не есть исключительно индивидуальное сознание».
Один товарищ как-то сформулировал мне краеугольный камень своей политической философии: «Путин – абсолютное зло». Хотя этот тезис очевидно глуп (куда же ему девать в этой иерархии Гитлера и Сталина?), он одновременно очень интересен. Когда читаешь комменты каких-нибудь мелких бесов про доктора Лизу или Нюту Федермессер, понимаешь: если Путин – абсолютное зло, то все дозволено. Ведь чудовищные вещи пишут не дегенераты или психически больные люди, а нормальные социализированные граждане, обладатели ученых степеней, во многих случаях – пользующиеся общественным авторитетом. Феномен заключается в том, что этика становится инструментом политических манипуляций. Совершенно непонятно, почему этих людей возмущают Киселев и Соловьев.
Помимо термина «когнитивный диссонанс» их раздражает и мем «окно Овертона», которым описывается концепция внедрения в сознание людей мысли о нормальности ранее неприемлемого. Несложно понять, что такое внедрение должно происходить незаметно, само собой, а не вызывать дискуссии, которые могут отрицательно отразиться на процессе и результате промывания мозгов. Мы видим, как старательно внедряется в сознание прогрессивной общественности тезис о том, что Путин занимается ползучей реставрацией советской власти. Казалось бы, полнейший абсурд. Однако теперь изреченная ложь становится мыслью. А растиражированная – формирует картину мира.
Вроде бы надо определиться: или уж советская власть, или кровавые гримасы антинародных реформ госкапитализма. Нет, и так сойдет. Пипл схавает. Дальше – больше. С одной стороны, мы сейчас живем при самом либеральном и вегетарианском режиме в российской истории. Так уж случилось, даже если он вам не нравится. С другой – с таким настроением слоника не продашь. Соответственно, необходимо подчеркивать его кровавость. Каким образом? Разумеется, навесить на него груз коммунистических репрессий, да еще подчеркнуть преемственность. Путин открывает в центре Москвы мемориал памяти их жертв? Можно назвать это издевательством. Но вы только что говорили, что кровавый режим уничтожает память о жертвах?
И вот – новый поворот. «Как в свое время Николай Второй, Вы готовите в стране революцию», – пишут Путину Гозман, Орешкин и Улицкая. С познаниями в истории у этих мыслителей явная напряженка, но фразеология симптоматична. Хотя только в прошлом году Улицкая заявила, обескуражив прогрессивную общественность: «Мне кажется, что Россия никогда так хорошо не жила, как сейчас». Итак, кровавый реставратор советской власти, при котором Россия живет хорошо, как никогда, готовит революцию как Николай Второй. Шизофрения? Нет, компартментализация. Нормально разоблачать ужасы советской власти и всем сердцем слушать музыку революции. Совершенно нормально и не удивляться этому.
«Партийный интеллигент знает, в какую сторону менять свои воспоминания; следовательно, осознаёт, что мошенничает с действительностью; однако при помощи двоемыслия он уверяет себя, что действительность осталась неприкосновенна. Этот процесс должен быть сознательным, иначе его не осуществишь аккуратно, но должен быть и бессознательным, иначе возникнет ощущение лжи, а значит, и вины. Двоемыслие – душа ангсоца, поскольку партия пользуется намеренным обманом, твёрдо держа курс к своей цели, а это требует полной честности. Говорить заведомую ложь и одновременно в неё верить, забыть любой факт, ставший неудобным, и извлечь его из забвения, едва он опять понадобился, отрицать существование объективной действительности и учитывать действительность, которую отрицаешь, – всё это абсолютно необходимо». Это уже Джордж Оруэлл.
Больше всего мне интересно, как эти люди представляют себе революцию. Ну ладно, уроки истории они не учили или предпочитают игнорировать. Но их угораздило родиться с умами и талантами в России, среди ватников и анчоусов, составляющих – по их же подсчетам – 86% населения «этой страны». Так и представляю честные выборы в прекрасной России будущего, на которых баллотируются Гозман и Милов. Когда на самых честных выборах 1993 года победил Жириновский, Юрий Карякин в сердцах возопил: «Россия, одумайся, ты одурела!» Но разве она одурела? Демократия хороша для прогрессивной интеллигенции только тогда, когда фиксирует искомые результаты, как в 1996 году, – а не когда приводит к власти Гитлера или распинает Христа. «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа», – писал В. И. Ленин, который знал толк в байках для доверчивого электората. Чтобы открыть России глаза, требуется умыть ее кровью. Но закончится ли вечный день сурка?
3 сентября 2019
КТО БЫЛ НИЧЕМ, ТОТ СТАНЕТ ВСЕМ
«Ну всё! Храмы сносим, бассейны строим!» – весь в смайликах, пост в общедоступной фейсбук-группе одного из округов, где победило «умное голосование». «Сразу видно, что вата – это присоски-понаехи в успехорайонах» – это другой пост, с инфографикой УГ по Москве. «В десятках миллионов россиян разглядеть человека давно не реально», – пишет комментатор с интеллигентной фамилией под робким замечанием какой-то женщины: «Я категорически против слова „вата“. Если не видеть в другом человеке человека, то зачем вот это все?»
Картина маслом, как говорится. Будучи охранителем, я вижу проблему не в протестах, которые мне хорошо понятны эмоционально – как реакция на несправедливость. Проблема в содержательности протеста. Жванецкий давно заметил: «История России – борьба невежества с несправедливостью». К сожалению, приходится констатировать, что протест, – стихийно или специально, но почти всегда, – ограничен эмоциональной сферой. В некотором роде это естественно: всё разумное требует компромисса. Поскольку мир не идеален, а, по некоторым данным, и вовсе несправедлив, даже в передовых демократиях борьба за элементарные права длилась десятилетиями.
Советские люди искренне смеялись над кинематографическим злодеем, который пытался скомпрометировать всенародную любимицу Любовь Орлову криком «У этой женщины – черный ребенок!» На законодательном уровне СССР покончил с ксенофобией и расовой сегрегацией задолго до США. Другое дело, в отличие от Советского Союза, Соединенные Штаты не развалились под грузом межнациональных проблем. Как говорил другой американский киногерой, «у каждого свои недостатки» – скажем, любителям поговорить о рабской России стоит вспоминать, что в прогрессивных США рабство было отменено на 4 года позже. Но речь не о сравнении истории несправедливостей.
Основное содержание наших протестов – «за всё хорошее и против всего плохого». Если они и имеют причины, то последствия у них практически отсутствуют. Потому что власть тоже за всё хорошее и против всего плохого, только вот понимает это по-другому. То есть точек пересечения не возникает. А пока содержательная коммуникация отсутствует, рулить продолжают кнут и пряник. Замкнутый круг. Нельзя сказать, чтобы это была проблема одной лишь оппозиции: искать общий язык никому не с руки. Потому что сложно. Нужно понимать правоту другого, договариваться, искать компромиссы. Проще ведь обойтись привычными лозунгами, которые все прекрасно объясняют и без подключения мозга.
При этом, если власть все-таки периодически идет на компромиссы (ей-то, в отличие от оппозиции, нужно балансировать), то лидерам протеста это кажется бессмысленным: «мы здесь власть». Прекрасным примером явилось дело Голунова, когда несанкционированный митинг за его свободу с массовыми задержаниями состоялся на следующий день после освобождения журналиста. Понятно, что тактика оппозиции – «качать режим», создавая ему имидж кровавого. Но, когда теория управляемого хаоса оборачивается практикой абсурда, можно только констатировать отсутствие каких-либо конструктивных задач (если, конечно, под конструктивностью мы понимаем осмысленную коммуникацию для выстраивания игры с ненулевой суммой).
Пока вы поступаете так, как привыкли, вы будете получать то, что получали всегда, – гласит управленческая мудрость. В определенном смысле нынешние идеологические оппоненты тоже остаются при своих: одни – при власти, другие – при глубокой убежденности в собственной моральной правоте. Но если власть у нас передается в результате каких-никаких, но демократических процедур, то моральная правота – не то воздушно-капельным, не то половым путем. «В десятках миллионов россиян разглядеть человека давно не реально», – бросает со своего нравственного Монблана никому не известный упырь, которому фейсбук дал голос. Проблема не в высказываниях бобчинских и добчинских, проблема в том, что они заразны.
Сон разума рождает чудовищ. Мы не хотим слушать друг друга, мы не хотим говорить друг с другом. Мне вспоминается едва ли не единственный содержательный лозунг с Болотной: «вы нас даже не представляете!» Жулики, хипстеры, либералы, воры, предатели родины, ватники, пятые колонны, каратели, анчоусы, другой биологический вид: понятно, что нашему сознанию необходимо классифицировать объекты, но коммуникация нуждается в эмпатии. Когда перед нами – не человек, а черный ящик, на котором написано «патриот» или «либерал», «козел» или «дура», мы заранее знаем, что будет на выходе из этого ящика, какую информацию в него ни заложи.
Кто не с нами, тот против нас: если эта большевистская мудрость до сих пор руководит нами, какой смысл разглагольствовать о свободе и демократии? Без уважения друг к другу гражданское общество невозможно в принципе. Если крепостное или советское рабство давно остались позади, то духовное никуда не делось. Мы живем в состоянии гибридной гражданской войны, – и при наличии разрухи в головах это совершенно неудивительно. «Никогда я не буду голосовать за коммунистов/яблочников/едроссов!» – наперебой талдычат друг другу неравнодушные граждане в социальных сетях. Хотя в любой партии могут быть достойные люди. Просто у них другая жизнь, другой опыт, круг чтения и общения, интересы, проблемы и ответственность.
Если партия, которая вам не нравится, представляет большую часть ваших соотечественников, не стоит считать их другим биологическим видом. Если за идеологическими лагерями вы не видите людей, то и до концентрационных рукой подать. Кто был ничем, тот, разумеется, не против стать всем. Но когда единственным показателем перемен оказывается появление новых лишенцев и новых бенефициаров, речь не о развитии гражданского общества, свободе, равенстве или братстве. Разве что об очередном переделе собственности, перекрашивании стен и уценке ценностей. Худой гражданский мир лучше доброй гражданской войны.
Государство может защитить людей друг от друга, но не от глупости. А ум не передается вместе с партбилетом. В 1991 году это еще было очевидным. А потом наступила демократия, партии стали плодиться как кролики, и люди растерялись: раньше мы были за или против КПСС, а теперь – еще поди выбери, как из десятков шампуней на полке в супермаркете. Есть хороший анекдот про еврея, который попал на необитаемый остров и построил там две синагоги: «чтоб в одну – ни ногой»! Мы привыкли к образу идеологического врага, который придает нашей жизни смысл и цель. А вот научиться не видеть врага в оппоненте – почти непосильная задача. Ведь если оппонент – не враг, то с ним нужно договариваться. А как?..
11 сентября 2019
МЫ ХОТИМ УЗНАВАТЬ СЕБЯ В ДРУГИХ
«„Кто управляет прошлым, – гласит партийный лозунг, – тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым“. И, однако, прошлое, по природе своей изменяемое, изменению никогда не подвергалось. То, что истинно сейчас, истинно от века и на веки вечные. Все очень просто. Нужна всего-навсего непрерывная цепь побед над собственной памятью. Это называется „покорение действительности“; на новоязе – „двоемыслие“», – констатировал Оруэлл в романе «1984». Манипуляция историей давно стала любимым инструментом политических пропагандистов.
Все мы наблюдаем ежегодно разгорающуюся с приближением 9 мая битву за Победу: очередным «оружием возмездия» в ней стал программный текст Глеба Морева, в котором он декларировал: «Из по преимуществу мемориального ритуала «со слезами на глазах», связанного с частной памятью о понесенных в войне огромных утратах, День Победы превратился в повод для напоминания о военном триумфе сталинского СССР и подтверждения силового статуса нынешней России, наследницы советского государства-победителя. Эта трансформация, однако, исключает наш национальный праздник из мирового празднования победы стран-союзниц над фашизмом, делая его элементом государственной пропаганды и внутрироссийской общественно-политической полемики».
Наше время интересно тем, что любой бред подхватывается как знамена и обсуждается на полном серьёзе с соответствующим пафосом: к сожалению, большей частью это и составляет содержание внутрироссийской общественно-политической полемики. Однако тактику этой полемики бредовой назвать нельзя: она заключается в обесценивании прошлого, которое подается с гарниром политкорректных ценностей под соусом международного опыта. «Сегодня, в эпоху всемирного «этического ренессанса» и связанных с ним общественных движений и кампаний (от MeToo до «войны памятников» в США), главенствующим взглядом на историю становится взгляд не объективирующий, но морализирующий», – развивает свою мысль Морев, воспроизводя учение В. И. Ленина о классовой морали. Карикатурность приведенных им примеров тут тоже весьма характерна.
То, что в передовых демократиях принято гордиться своим государством и своим прошлым, пропагандист предпочитает не замечать – как государственные флаги над простыми американскими домами, которые в России смотрелись бы подозрительно сервильно, или торжественный парад в честь взятия Бастилии. То, что там нормально отделять мух от котлет – скажем, Декларацию независимости от рабства и геноцида индейцев или взятие Бастилии от кровавого террора, – для него тоже непринципиально, ибо не укладывается в логику искомого морального негодования. У нас с «фальсификацией истории» неуклюже пытаются бороться репрессивными мерами, которые выглядели бы комично, если б не копировали законодательную практику «свободных государств» типа Украины, Латвии и Литвы. Хотя понятно, что память о прошлом является инструментом государственной пропаганды – точно так же, как и культурное наследие.
Память об историческом прошлом от культурного наследия неотделима: они и составляют культурную идентичность нации, и они же логичным образом оказываются мишенями в политической борьбе (лес рубят – щепки летят). «Символически возвращая советских солдат под командование генералиссимуса Сталина, мы одновременно делаем их ответственными за продолжившиеся после победы преступления сталинского государства. В итоге в становящейся сегодня морализирующей исторической памяти настоящими победителями фашизма будут выступать западные демократии», – заключает Морев. Тут можно разве что вспомнить Галича: «И этот марксистский подход к старине давно применяется в нашей стране».
С такими анекдотическими претензиями на политическую философию можно и нужно бороться только смехом: всё остальное только укрепляет чувство собственной значимости абсурда. То, что вопрос культурной идентичности в эпоху глобализации превратился в предмет политических спекуляций, довольно логично. Но очень смешно то, что наша прогрессивная интеллигенция и в этом вопросе предсказуемо ведет себя как полицейский надзиратель Очумелов в бессмертном рассказе Чехова «Хамелеон»: если культурную идентичность русских необходимо подвергать обесцениванию и развенчанию, то культурную идентичность украинцев надо всячески поддерживать, потому что даже украинский национализм является оружием борьбы с русским имперским мышлением: враг нашего врага – наш друг.
Поэтесса Алина Витухновская давеча перешла на суровую прозу, решив попробовать себя в сфере культурной рефлексии: «Конечно, мы должны хранить нашу культуру и традиции. Но при этом понимать, что болезненная приверженность культурной идентичности становится настоящей дикостью в современном мире. Также немаловажным является и то, что культура без или вне субъекта не имеет смысла. Поэтому мы должны всерьез задуматься над субъектной политической идентичностью, которая в перспективе заменит архаичную национальную». Над этим умопомрачительным поэтическим текстом можно было бы просто посмеяться, если бы он не отдавал модной ленинской симптоматикой «протестного» дискурса.
К чему ведет размывание культурной идентичности, мы видим на примере Западной Европы, где еще недавно разговоры об этом были уместны как пуканье за столом, а нынче постепенно превращаются в мейнстрим: уже не только Мишель Уэльбек пугает его последствиями в своих скандальных романах, но и респектабельная «Фигаро» твердит об этом из номера в номер. Кстати говоря, идеям глобализации культурная идентичность никак не противоречит: если говорить, предположим, о кинорынке, продается именно она. Россия, Украина, Китай или Иран никому не интересны как плацдармы для очередных «Макдональдсов» (кроме, разумеется, хозяев этих заведений или людей, считающих их символами свободы). Нам неинтересны бесполые люди без свойств, города без индивидуальности, культура без национальности. Мы хотим понимать, что совершенно другие люди – совершенно такие же, как мы. Мы хотим узнавать себя в других. В этом, собственно говоря, и смысл культуры.
«Подобно пробуждающемуся от спячки гиганту, мы встанем, разорвем путы неверия в себя и отсутствия веры в завтрашний день», – если бы это сказал Путин, сарказм прогрессивной интеллигенции вышел бы из берегов. Но этими словами поднимает Англию с колен Борис Джонсон. Каждая страна хочет видеть себя великой. Как каждый человек испытывает потребность в самоуважении. И никто не может смыть печальных строк из своей истории. Прошлое любой страны полно и омерзительных преступлений, и высот человеческого духа. Забывать об одном или другом может заставлять политическая выгода, а не здравый смысл. Любая история – одновременно и пример, и урок. Особенно если из нее не извлекают уроков: «Кто не помнит прошлого, обречен пережить его снова», – сказал Сантаяна.
16 сентября 2019
НЕ ЖАЛЕЙТЕ ФЛАГОВ
Ничто не дается нам так дешево и не ценится так дорого, как глупость. Глупость – это искусство давать и принимать простые и неправильные объяснения сложным вещам. Феномен Греты Тунберг заключается не в том, что ее пускают на трибуну ООН (устами младенца может глаголать все, что угодно, а взрослые сплошь и рядом несут такую ахинею, что и шведской прогульщице не снилась), а в том, что манипуляция умами докатилась до мышей. Вместо силы убеждения в моде убеждение силой. Пропаганда свободного мира стала совершенно тоталитарной.
В человеке заложена потребность быть правым. Или хотя бы казаться. Потому что необходимость декларировать свою правоту неиссякаема. Видимо, это сподвигает и меня рефлексировать на общественно значимые темы с целью повторения пройденного. Наверное, консерваторы любой эпохи замечают, как модным становится еще недавно неприемлемое, а только что общепринятое выглядит или слегка маразматическим, или излишне оригинальным. Чацкие и фамусовы поменялись местами.
Консервативный вкус или, можно сказать, реакционность привили мне Василий Васильевич Розанов и Тимур Юрьевич Кибиров. В их сочинениях я всегда чувствовал донкихотский протест, ведь Дон Кихот – это человек, выходящий с открытым забралом навстречу ветряным мельницам мейнстрима. Идальго не зря был назван автором хитроумным: придурком его герой определенно не являлся, и пародийный стиль повествования был данью безумию мира, а не героя.
Сатира позволяет увидеть анекдотичность в звериной серьезности, пародия – со всей анекдотичностью эту серьезность воспроизвести. В работе публициста мне нравится именно это. Наша гибридная гражданская война населила наш гибридный мир кучей мыслителей, которые насаждают свою правоту с непримиримым гражданским пафосом: они знают, как надо, и они являются носителями универсальной, единственно верной правды. Это совсем несложно: достаточно понимать, что есть два мнения: твое и неправильное. Жизнь в черно-белом цвете проста и удобна, хотя политически безответственные граждане могут пытаться разрушить ее гармонию поисками внутренних противоречий.
Если что-то в этом мире нам не нравится, это совсем несложно исправить: «Чемодан – вокзал – Израиль» или «Протест – революция – рай на земле». Наверное, многим такое сравнение не понравится. Но методологически и анекдотически эти стратегии достижения совершенства абсолютно идентичны. В чемодане и протесте нет ничего плохого, в вокзале и Израиле – тоже. Да и революция как провозвестница грядущего рая на земле для кого-то выглядит привлекательно. Но попытка выстроить из этих кубиков не только причинно-следственную связь, но и сценарий достижения счастья в одной отдельно взятой стране, оказывается на словах анекдотической, а на практике – кровавой.
«Удобство правильных решений» – гласила завлекательная реклама девяностых. Уже не помню, куда она завлекала, но определенно намекала еще и на правильность удобства. К сожалению, в жизни бывает все наоборот. Хотя бы потому, что правильность решений познается по их плодам, а удобство с правильностью вообще никак не соотносятся. Я, надо сказать, ничего не имею против протеста. Это – совершенно нормальная форма коммуникации общества и власти. До тех пор, пока не начинается бессмысленный речитатив «мы здесь власть». Власть, граждане, вы выбираете. И если 80% ваших сограждан эта власть устраивает, вам просто не повезло родиться со своими умами и талантами в этой стране с этим народом.
В этом и проблема демократии: приходится терпеть то, что дают. Альтернативный вариант – пытаться организовать счастье для всех маленькой инициативной группкой, как это сделали большевики. Недовольных всегда можно загнать в ГУЛАГ. Новых большевиков всегда хочется спросить: ну, допустим, вы искренне собираетесь понизить тарифы ЖКХ и пенсионный возраст, повысить зарплаты, а также ввести природную ренту (бурный закадровый смех). Но каким образом вы предполагаете создать независимый суд и полицию с белыми крылышками? Предположим, люстрировать всех. Откуда новых набирать будете? Из Швейцарии завозить? Украинский опыт весьма показателен. Да и грузинский тоже: выяснилось, что анальные методы расправы с оппозицией как торжество свободы обществом не воспринимаются.
Вообще, все проблемы связаны с тем, что уживаться на одной территории приходится людям с самыми разными вкусами и интересами. Но и одну территорию нужно сегментировать. Скажем, прогрессивная интеллигенция вряд ли хочет существовать по соседству с пролетариатом. Она и бомжей хочет спрятать подальше: равноправие хорошо только для демагогии, а на практике порождает массу неудобств. Богатым нужны свои районы. Либералам желательно не иметь под боком патриотов, и наоборот. У кого-то проблемы с кавказцами, у кого-то с азиатами, у кого-то с евреями, а кто-то вообще ненавидит всех.
При этом все жаждут справедливости. Обыкновенно – за чужой счет. Никто не любит поступаться своими принципами, но чужими – сколько угодно. Почему не отведать бесплатного сыра, если в мышеловке окажутся другие? Проблемы в нашем мире чаще всего решаются или деньгами, или обманом. Обмануть одного человека – рискованно, обмануть миллионы – хорошо работающая идеология. Своему роману «Не жалейте флагов» Ивлин Во предпослал эпиграф китайского мыслителя, вероятно, им и выдуманного: «Малую несправедливость в сердце можно утопить в вине, великую несправедливость в мире можно утопить только в крови».
30 сентября 2019
ОШИБКА ВЫЖИВШИХ
Во время второй мировой войны в Нью-Йорке работал бежавший из захваченной Гитлером Австрии математик Абрахам Вальд. Он был одним из научных лидеров в секретной группе статистических исследований, которая решала военные задачи для авиации союзников. В соответствии с рекомендациями ученых комплектовались боеприпасы, проверялось авиатопливо, разрабатывались схемы бомбардировок. В один прекрасный день перед статистиками поставили новую проблему: разобраться с тем, в каких местах нужно укреплять броней фюзеляжи самолетов. Когда брони мало, это плохо с точки зрения безопасности, когда много – с точки зрения маневренности и экономичности.
Осмысленный баланс должны были высчитать математики. Исходными данными были материалы о количестве и расположении пробоин на самолетах, вернувшихся с боевых заданий. Казалось бы, где больше всего дырок, туда и надо ставить больше брони. Но решение Вальда оказалось совершенно неожиданным и на первый взгляд парадоксальным: максимально укреплять необходимо те места, в которые было меньше всего попаданий. Ларчик открывался просто: после прямого попадания, например, в двигатель летчик не мог вернуться на базу. Тогда как пробоины в крыльях особых проблем не представляли: многие самолеты благополучно возвращались продырявленными, как решето. То, что казалось очевидным на удачных примерах, оказалось ложным выводом, не учитывающим того, что осталось за кадром. Впоследствии это было названо «ошибкой выжившего».
В наше время прекрасных мотивирующих историй полезно вспоминать об этой ошибке. Сегодня книжные магазины и социальные сети ломятся от пособий и курсов «как стать богатыми и счастливыми» от людей, которые стали богатыми и счастливыми разве что благодаря продаже этих банальностей в оригинальной упаковке (что, разумеется, тоже хорошо). Учиться можно на любых примерах; важно знать, какое место прикрывать, и где подстелить соломки. «Они не вписались в рынок», – снисходительно или брезгливо говорили бенефициары демократических перемен о врачах, учителях и пенсионерах, оставшихся за бортом ударного капиталистического строительства. Подразумевая, что уж их-то, обладающих недюжинным экономическим чутьем, сбить не точно могли. Но какое количество вписавшихся новых русских полегло с пробоинами в малиновых пиджаках на полях сражений за светлое будущее?
Люди любят судить о других по себе. «Моих не сажали», – услышал я как-то в дискуссии о сталинских репрессиях. Этот аргумент призван был очевидным образом подчеркнуть справедливость мироустройства, в котором покосило чужих, а не своих. Правда, во времена Большого террора палачи сплошь и рядом вставали к стенке вслед за своими жертвами. Ошибка выжившего мертвого не научит. Казалось бы, когда мы говорим о сопереживании другим, это чистая лирика. Если, конечно, их нельзя поднять на знамя.
Давеча прогрессивная интеллигенция придумала шествие «Бессмертный ГУЛАГ». Этот идиотский оксюморон, вслед за «бессмертным бараком», призван пародировать «Бессмертный полк». Креативный дефицит светлые головы совершенно не смущает. Лишь бы продемонстрировать «кровавый режим» наследником настоящих людоедов, попутно обесценив память о павших в Великой Отечественной: раз её использует власть, значит, надо бороться и с ней. Думаю, в рамках этого абсурда пора организовать и патриотические акции – неплохо будут звучать «Бессмертная приватизация», «Бессмертный дефолт» или «Бессмертный беспредел». Ну, а для пополнения сокровищницы протестного креатива можно предложить «Бессмертный расстрел».
Ошибка выживших заключается в том, что опыт погибших они склонны игнорировать, а простое везение готовы принимать за жизненный закон. Одним наплевать на жертв коммунистического режима: у нас-то ведь тогда было всё в порядке. Другим – на жертв демократического: ну, не заслужили они лучшей жизни, не вписались в свободу. Если вспомнить историю с самолетами, все летчики изначально находились в равном положении в одинаковых машинах. Но не всем повезло. Везение – фактор иррациональный, и от количества брони не зависящий. Его даже научными методами не перебить. Статистически самолетами летать очень безопасно, но, если ваш самолет рухнул, вас это уже вряд ли утешит. Между прочим, сберегший своим открытием кучу жизней Абрахам Вальд погиб в мирное время именно в авиакатастрофе.
Зачем же думать о других? Только потому, что равенство записано в Конституции? Но мы любим ссылаться на нее только тогда, когда нам это на руку. Сейчас очень модно напоминать про гарантированную Конституцией свободу слова, начисто забывая, что в той же статье черным по белому писано: «Не допускаются пропаганда или агитация, возбуждающие социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду. Запрещается пропаганда социального, расового, национального, религиозного или языкового превосходства». Конституция – она ведь не только о правах и свободах. Она еще и об их ограничениях. Наша свобода заканчивается там, где начинается свобода других – в этом дух Конституции.
Свобода выживать за счет других – не свобода, а закон джунглей. Древнейший этический закон, называемый «Золотым правилом», гласит: поступай с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. Эту заповедь оставил и Христос. Только она дает гарантии выживания. Идеология любого превосходства – это фашизм. И он никуда не исчез. Идея любить другого как самого себя, конечно же, кажется невыносимой. Но библейские истины не настолько оторваны от жизни, как это может показаться. Как правило, ненавидит других тот, у кого и с самим собой большие проблемы. Лучше понимая других, и себя начинаешь понимать лучше. Ошибка выжившего – урок живым. Главное – помнить о тех, кто умер ради того, чтобы мы не совершали прежних ошибок.
2 октября 2019
СЧАСТЬЕ ЕСТЬ, ТОЛЬКО МЫ НЕ УМЕЕМ О НЕМ РАССКАЗЫВАТЬ
Поддержанный президентом России запрос на хорошие новости – хорошая новость. Значит, чернуха достала всех. Проблема в том, что рейтинги новостям дает именно она. Маньяки, ограбления, катастрофы. По крайней мере, практика вроде бы именно это и показывает. Но не имеем ли мы дело с типичной «ошибкой выжившего»? С тем, что рейтинги могут давать не те «хорошие новости», которые мы привыкли видеть (в городе N торжественно введен в строй новый мясокомбинат/мост/дворец культуры), а те, которые мы не видим, потому что они умерли? Самая большая опасность кампании за хорошие новости заключается в том, что она может выродиться в насаждение торжественных реляций на манер советского киножурнала «Новости дня».
К сожалению, журналистика стремительно деградирует во всем мире, превращаясь из средства массовой информации и коммуникации в инструмент идеологического обслуживания. Бесспорно, государственная идеология необходима для сплочения нации. Но нации сплачиваются не красивыми лозунгами, а общими ценностями. Система ценностей имеет прямое отношение к трансляции позитивных смыслов и моделей поведения: Голливуд сумел сделать Америку привлекательной во всем мире не только за счет качества своих зрелищ, но и благодаря пропаганде простых ценностей, которые оказались общечеловеческими. То же можно сказать и о лучших историях советского кинематографа.
Между ценностями разных народов общего больше, чем антагонистического; различия относятся скорее к культурным и ментальным особенностям, ведь базовые этические ценности универсальны. Коллективизм присущ русскому национальному сознанию точно так же, как индивидуализм – американскому, но это совершенно не означает, что истории личного успеха не свойственны и не интересны русским, а истории коллективного преодоления трудностей – американцам. Все народы, населяющие Россию, обладают собственными культурными особенностями, но от этого они не перестают быть единым целым. Формирование культурной общности многонациональной страны и ее системы ценностей – прямая задача государства.
Как и в сфере культурной политики, в области СМИ она не решается простыми директивными методами. Хорошие новости тоже могут вызывать отторжение, если рапорты об отдельно взятых успехах не соответствуют картине мира, сложившейся в умах людей. Хорошие новости – это сложная профессиональная задача не в смысле ингредиентов соуса, под которым их нужно преподносить, а в смысле умения рассказывать мотивирующие истории. Хорошие новости – это не рапорты об успехах, которыми советская пропаганда делала сытыми по горло своих граждан, а истории преодоления трудностей. Когда я рассказываю журналистам о драматургических принципах рассказывания историй, они не сразу понимают, что к чему. Казалось бы, где драматургия и где журналистика?
Чаще всего журналисты воспринимают себя как акынов: что вижу, то и пою. Съездили на пресс-конференцию, или на открытие чего-нибудь, или записали на камеру чью-то жалобу, – тяп-ляп, и репортаж готов. Что греха таить, это сейчас практически повсеместно. Программа «Времечко», на которой мне посчастливилось работать и корреспондентом, и креативным продюсером, воспринималась как маргинальная, потому что вела речь не о паркетных новостях и великих свершениях, а о событиях из жизни простых людей. И хороших событий там было достаточно. Просто надо было уметь не только их найти, но и найти способ их рассказать.
«Где взять конфликт?» – спрашивают меня журналисты, которым надо рассказывать о каких-нибудь историях успеха. – «И зачем этот конфликт нужен, если у нас хорошие новости?» Драматургическое понятие конфликта принято путать со скандалом: где есть конфликт, хороших новостей быть не может. Но все совершенно наоборот: новость о том, что где-то открыли замечательный мост или прекрасную больницу, любому читателю или зрителю безразлична, пока он не чувствует с этой новостью эмоциональной связи. Это ладно, если мост Крымский, а если он где-нибудь в маленькой деревне? Каким образом вообще можно рассказывать о маленьких историях успеха? Как сделать их интересными большой стране?
Давеча мы обсуждали репортаж о пенсионере, который пытался обустраивать двор своей «хрущевки» вопреки соседям, которые ставили ему палки в колеса. И обустроил. В общем, явно хорошая новость. Но совершенно невыразительно рассказанная. Ее и не вспомнишь, если не начать разбираться. А ведь эта история могла бы стать материалом для замечательного специального репортажа, если бы понялась до уровня метафоры. Каким образом? В любом конфликте у каждого – своя правда. И совершенно необязательно, что в любом конфликте одни – хорошие, а другие – плохие. Журналист – не прокурор, ему надо разбираться в мотивах, а не выносить вердикты. Вердикт пусть выносит читатель. Каждый для себя. С историями добрых дел, которые не остались безнаказанными, сталкивался, наверное, любой.
Хорошо рассказанная история – это та, в которой мы понимаем мельчайшие движения души и все странности мотивов ее участников, все их внутренние противоречия. Если сегодня мы имеем дело с историей успеха, значит, вчера она была историей преодоления. Хорошо там, где было плохо. Победа – всегда результат конфликта. Люди не могут эмоционально подключиться к хорошим новостям, если они идут вразрез с их опытом. В сказки они давно не верят. А пессимистические настроения связаны не только с объективными проблемами, но и – возможно, в первую очередь, – с отсутствием моделей решения этих проблем.
Сегодня идеология протеста по большей части перехвачена популистами. Их «революционная» модель решения проблем описывается коротко: прекрасная Россия будущего станет результатом смены власти. Инфантильность и опасность подобной идеологии доказывают уроки нашей истории. Как можно видеть и на примерах истории соседних стран, в лучшую сторону общество меняется только эволюционным путем. И эта эволюция происходит в сознании людей. Мы должны учиться понимать себя и других, и извлекать уроки из своей истории. Хорошие новости – это, в первую очередь, модели конструктивного решения сложных проблем. Это – модели не конфронтации, а взаимодействия человека и государства. Представителям государства необходимо учиться им точно так же, как и гражданам страны. Обратная связь общества с властью – это и есть демократия. Счастье есть, только мы не умеем о нем рассказывать.
13 октября 2019
НАМ ВСЕМ НУЖНА СВОБОДА ДРУГ ОТ ДРУГА
Потребность в свободе для человека совершенно неочевидна: ее даже в пирамиде Маслоу нет: там базовыми являются физиологические потребности, по мере удовлетворения которых у человека появляются потребности в безопасности, принадлежности, признании и самовыражении. Впрочем, не исключено, что для кого-то она верна в перевернутом виде: в современном искусстве, например, самовыражение частенько сопряжено с публичным совершением физиологических отправлений. Все относительно.
Зато понятие свободы стало одним из ключевых в современном протестном дискурсе. Разумеется, любой протест – он о свободе от чего-то. Даже от тещи или манной каши. Отец рассказывал, как в младенчестве я скакал в манеже с криками: «Пусти на свободу!» В российской истории, исполненной ужасов рабства и тоталитаризма, свобода – не пустой звук. Но мне любопытно поговорить о том, как на новом витке обустройства России происходит ее приватизация.
Понятное дело, на Западе свободы не хватает тоже. Одним нужна свобода от Трампа, другим – от глобального потепления, четвертым – от Европы, пятые мечтают о свободе от Британии, шестые – от Испании, и т.д. В одних случаях прямо-таки тоталитарным становится градус этих требований, в других – методы сопротивления им. Мне всегда казалось, что основой западных демократий являются совершенно несвойственные советским людям уважение к чужому мнению и общим ценностям. Но, похоже, сегодня миру больше угрожает не глобальное потепление, а глобальная советизация.
Намедни известный писатель и бывший работник британской госбезопасности Джон Ле Карре в интервью газете «Эль Паис» возмущался Брекзитом: «Созвать референдум в Соединенном Королевстве, государстве с парламентской демократией, – это абсурд. Проведем референдум о смертной казни и начнем вешать людей на улицах? Основа парламентской демократии заключается в том, что мы выбираем специально подготовленных людей, которые представляют отдельные округа. Что с нами произошло, что произошло со сдержанными, достойными и прагматичными людьми?»
С одной стороны, это выглядит очень смешно в контексте хваленых британских свобод. С другой – вполне разумно. На той неделе в Лондоне благополучно разогнали и запретили демонстрации экологических активистов, арестовав почти полторы тысячи человек. Как видим, представление «цивилизованных государств» о демократии далеко от протестной фразеологии типа «мы здесь власть». Но, в конце концов, представления о народовластии могут разниться и у разных представителей демократического общества – соблюдать законы это не мешает.
Нам всем нужна свобода друг от друга. При этом мне очень не хочется, чтобы свобода была узурпирована какой-либо группой либералов или патриотов со своими партийными представлениями о свободе. Наш нынешний режим далек от идеалов и тех, и других: именно в этом мне видится его главное достоинство. К сожалению, все видят в этом скорее его недостатки. Американский сатанист Антон ЛаВей изрек: «Добро – это то, что нравится вам, а Зло – то, что вам не нравится».
Представления ангажированной публики о том, что такое хорошо и что такое плохо, довольно точно этой максиме соответствуют. «Самое горячее место в аду уготовано тем, кто остается нейтральным во времена большого морального конфликта», – заявлял Мартин Лютер Кинг. «Ад – это другие», – утверждал персонаж написанной в 1943 году пьесы Сартра «За закрытыми дверями». Мне кажется, единственный критерий вменяемости – способность отличать систему ценностей от политических убеждений.
Общечеловеческие ценности – это то, что только и может объединять людей по разные стороны любых баррикад. Свобода – умение не приспосабливать свои ценности к интересам своей референтной группы. Путь друг к другу открывает только свобода, но смешно и грустно, когда главными специалистами по свободе становятся рабы.
Еще 20 лет назад Пелевин душераздирающе точно иронизировал: «Татарский часто представлял себе Германию сорок шестого года, где доктор Геббельс истерически орет по радио о пропасти, в которую фашизм увлек нацию, бывший комендант Освенцима возглавляет комиссию по отлову нацистских преступников, генералы CС просто и доходчиво говорят о либеральных ценностях, а возглавляет всю лавочку прозревший наконец гауляйтер Восточной Пруссии».
Двадцать лет спустя, когда о прелестях майдана начали вещать на наших глазах недавние борцы с «оранжевой угрозой», от этого по-прежнему смешно и тошно. За что хвататься? За «скрепы»? Вот уж над чем не посмеялся только ленивый. Хотя, если процитировать первоисточник, получается не слишком забавно: «Сегодня российское общество испытывает явный дефицит духовных скреп: милосердия, сочувствия, сострадания друг другу, поддержки и взаимопомощи – дефицит того, что всегда, во все времена исторические делало нас крепче, сильнее, чем мы всегда гордились».
Мы привыкли говорить о свободе, не очень понимая – что, кому и о чем мы говорим. И кому, кроме наших единомышленников, нужна свобода, которую мы проповедуем? «А нас-то за шо?» – смеемся мы, когда кто-то другой напарывается на то, за что боролся. Можно считать себя лучше и чище своих оппонентов, но этим мы не будем отличаться от них.
Мы росли с романтикой свободы, на издыхании советской власти распевая Окуджаву, который знал что-то лучше и больше нас:
Свобода бить посуду, не спать всю ночь свобода.
Свобода выбрать поезд и презирать коней.
Нас с детства обделила иронией природа:
Есть высшая свобода, и мы идем за ней!
24 октября 2019
ТРАГЕДИЮ СТЫДНО ПРЕВРАЩАТЬ В ФАРС
Представления о добре и зле у людей бывают совершенно противоположными: что для русского здорово, то для немца – карачун. Интересно, как добро и зло превращаются в крапленые карты, а ценности становятся разменной монетой. Прогрессивная интеллигенция вопрошает: добро ли то, что побеждает зло? Типа, в Великой Отечественной, которую лучше называть Второй мировой, одно чудовище победило другое. Хотя в союзниках у этого чудовища были силы такого явного добра, что по-хорошему им и надо скромно отдать лавры победителей. Мы-то на своих танках принесли в свободные страны одно сплошное зло, которое до нас там и не ночевало, и теперь должны только каяться.
Эти манипуляции омерзительны вовсе не оттого, что Сталин кажется мне выдающимся гуманистом. Мне и куда более симпатичный Черчилль таковым не кажется. Победа обошлась нам в двадцать с лишним миллионов жизней, а либеральные пропагандисты, вслед за мехлисами, будут называть ее сталинской? Большевики на 20 лет лишили народ праздника Победы, а «люди со светлыми лицами» будут использовать это как аргумент против ее празднования сегодня? Для них, в точности как для отъявленных сталинистов, кто за Родину – тот за Сталина? И ведь это не игра слов, а абсурд, которого они в своем идеологическом угаре, кажется, и не осознают.
«Поучиться премудрости памяти нам, русским, как и 300 лет назад („культурная память“ школьного учебника помнит ли еще об этом?) стоит у немцев (например, у Алейды Ассман, чей текст „Забвение истории – одержимость историей“ недавно издали в Москве). Это не те немцы, победу над которыми мы, типа, одерживаем каждое 9 мая: они стали другими, потратив на это лет 40 упорного и безжалостного к себе труда. Зато они есть, а нас, строго говоря, нет», – пишет Леонид Никитинский как раз в тот неловкий момент, когда Всемирный еврейский конгресс публикует результаты опроса, по результатам которого четверть немцев придерживается антисемитских взглядов, а более 40 процентов считает, что евреи слишком много говорят о Холокосте.
Осмелюсь предположить, что и русские не стали другими. Фашизм они ненавидят так же, и это неудивительно, когда бесхитростная память напоминает о крови, пролитой за свободу от него почти каждой семьей. Странно, что никому из приличных людей еще не приходит в голову сокрушаться о победе над смертью, которую христиане одерживают каждую Пасху. Возможно, все впереди. В той же статье, посвященной прекрасному «Возвращению имен» у Соловецкого камня, Никитинский развивает свою мысль: «если исходить из того, что мы – нация, то у нас шизофрения. У России две памяти, столкнувшиеся на Лубянке: условные 14 процентов помнят одно, а 86 – ничего не помнят, кроме того, что им вчера рассказали по телевизору».
Если бы этот текст, в моем представлении достойный пера кого-то значительно менее умного и порядочного, был опубликован в Фейсбуке, я бы предположил, что блог автора взломали. Но идеология творит с людьми истинные чудеса. У меня нет никаких сомнений, что Никитинский писал это не за грант и не по «методичке». Я вообще не склонен переоценивать подобную карикатурную мотивацию там, где речь идет о «партийности». В том обкоме так видят, там в это свято верят. Меня это пугает больше всего: «Бессмертный полк» не помнит ничего, а «Бессмертный ГУЛАГ» помнит всё. Разделяй и властвуй над умами. Их уникального коллектива коллективная ответственность, разумеется, не касается.
Оказывается, можно одновременно проклинать Путина за то, что он раскалывает общество, и тем же русским языком гордиться, что не принадлежишь к убогому народу, которым движет только ресентимент («откуда тогда в культурной памяти большинства это чувство лузеров, вечно побежденных? (…) Все эти мы, мерзнущие в очереди к Соловецкому камню, эти вечные иностранные агенты, безродные космополиты, мы ведь не чувствуем себя побежденными? Отнюдь. Наша память существует и не болит, а у них на ее месте плакат – но болит»). Вот уж действительно, самоуничижение паче гордости. Надеюсь, что большинство людей, выстроившихся в очереди к Соловецкому камню, приходит оплакать невинных жертв, а не продемонстрировать себя успешными победителями советского Дракона, у которых давно ничего не болит. Трагедию стыдно превращать в фарс.
Забавно, что в XIX веке прогрессивная русская интеллигенция культивировала чувство собственной вины перед народом, а в XXI – исключительно чувство вины народа перед собой. Боюсь, ресентиментом называется именно это. Передо мной мой народ ни в чем не виноват, а чем он провинился перед прекрасными людьми, которые вместо спецовок носят белые одежды? Тем, что думает не так, как они? Что хочет гордиться своей страной? Что помнит не только свинцовые мерзости русской жизни? Что голосовал не так, как им хотелось бы? На это тоже есть свои причины: забвение недавней истории народу уж точно не свойственно, он хорошо помнит, как ему жилось, когда всем довольны были сливки общества, отчего-то называемые «демократами».
У меня, к примеру, в девяностых тоже было все в порядке, жаловаться грех. Но мне почему-то не приходит в голову считать, что весь народ катался как сыр в масле, и я, худо-бедно вписавшийся в рынок СМИ, мог быть для него примером. Я поддерживал Ельцина, хотя хорошо понимаю цену, заплаченную за его царство. А вот как называются люди, которые помнят только то, что им выгодно помнить, а то, что невыгодно, якобы не помнят? Ситуативными манкуртами? Если, защищая подходящий им режим, они радуются расстрелу парламента, переписыванию Конституции и фарсовым президентским выборам, почему они недовольны тем, что плоды их побед пожинают другие? Если вы подписывались под этими правилами игры, неча пенять на тех, кто ими воспользовался. Это и называется сменяемостью власти.
2 ноября 2019
МЫ ЖДЕМ ПЕРЕМЕН
Есть три вида лжи: ложь, наглая ложь и социологические опросы. Один из самых известных парадоксов квантовой физики – корпускулярно-волновой дуализм: в зависимости от того, находятся ли электроны под наблюдением, они ведут себя или как волна, или как частица. Это и называется эффектом наблюдателя. В принципе, ничего удивительного: люди тоже ведут себя по-разному – скажем, в зависимости от того, наблюдает за ними полицейский, или нет. «Мы должны помнить: то, что мы наблюдаем, – это не сама природа, а природа, которая выступает в том виде, в каком она выявляется благодаря нашему способу постановки вопросов»,