Бриллиант
Синопсис
«Дело, осужденного Щуря, с пометкой; для служебного пользования колонии строгого режима УЕ № N/13», прочитал Валентин, откуда стало известно; из чистосердечного признания Петра Петровича Щуря, в котором значилось, что «…вскрыв ларец, алмаза там я не обнаружил, кто-то наверняка до нас его изъял, а символический ларец водрузил на место без содержимого! – и далее на вопрос следователя, почему убили подельника? – Щурь отвечал; что подельник набросился хотел завладеть сокровищем в одиночку: – Я защищался и убил по случайности самообороны!» Бриллиант, который я извлек из внутреннего кармана пиджака, погибшего в башне Щуря, носил всегда с собой вшив кисет с бриллиантом под подкладку моего рабочего пиджака костюма в котором ходил в последствии на работу. Я работал, инженером конструктором Киевского завода, который расположен вблизи исторического и таинственного места, под названием Замковая Гора, случайно попал в открывшейся портал времени во время прогулки по заброшенному старинному кладбищу, расположенному на этой горе и оказался в 1953 году в сентябрь месяц. Панический страх охватил все мое существо; – вернутся в современное время нет никакой возможности. Отчаяние вернуло холодный рассудок, возвращаться в свое родное село в родительский дом? Встреча с бывшими односельчанами на Подольском рынке, помогает мне в этом. Там в своем материнском доме я встречаюсь с самим собой в пятилетнем возрасте, и понимаю, что долго оставаться в доме, в котором прошло детство мне нельзя. С тяжелым сердцем возвращаюсь в Киев к Замковой Горе. В полном отчаянии неожиданно на помощь приходит хранительница портала Лыбедь, легендарная героиня былин о возникновении Киева. Девушка проводит меня через портал времени в современный мир. Повествование ведется от первого лица …
Глава 1. Федось Кузьмович
История начинается с загородного дома. Дом этот принадлежал моей матери, женщине шестидесяти лет. Она жила одна в занимаемой ею комнатке с двумя окнами, а две других были пусты, если не считать мебели. Одна из комнат служила кухней. Там, стояла газовая плита. Старый, покосившейся стол, устланный клеенкой. И добротная русская печь. В печи, когда была жива моя бабушка, готовилась бабушкой вкусные блюда, а теперь, когда бабушки не стало, мать изредка пекла пироги, или тушила, что ни будь в печи на тлеющем жару от сгоревших дров. Жизнь матери была малоинтересной. В тридцать лет она вышла замуж за не любимого человека и, забеременев, развелась. При этом Ольга Андреевна, моя мать, часто слышала от моей бабушки, упреки на этот счет:
«Была бы утопила дитя в нужныку, то й не мучилась бы!»
Я рос тихим замкнутым и застенчивым, пытливыми глазами, смотрящими на мир добрым приветливым взглядом. Друзей у меня не было. Целыми днями я пропадал на колхозной пасеке, которая находилась напротив нашего дома, где жил и водил дружбу с дьячком сельской церкви, который работал одновременно пасечником и отличался мягким добрым характером. Пасечник часто рассказывал о разных далеких странах, о тропиках и таинственных островах, и о пиратах, и ни слова не говорил о Боге. А мне было любопытно и интересно, хотелось узнать, почему же он такой, не похожий на других сельских жителей, особенно, в роли пасечника на колхозной пасеке совсем не похож на набожного дьячка, все же добросовестно всегда служил в церкви свою церковную службу в сопровождении хора певчих старушек, читал проповеди по поручению священника. Это любопытство и побудило меня, однажды спросить об этом:
– Федось Кузьмич, – так пасечника звали, – скажите, пожалуйста, почему вы работаете в церкви?
– Сынок, я уже стар, и мне нужно чем-то заниматься. – уклончиво отвечал старик.
– А моя бабушка говорит, что вы святой человек?
– Да, для бабушки я может и святой, а для тебя самый обыкновенный. Ну, да, впрочем, когда ты немного подрастешь, я тебе скажу, почему служу в церкви. А сейчас расти. – И с этими словами он отрезал кусок сочных сот из ровных шестигранных окошек, которых, сочился мед. Ставил большую тяжелую медную кружку с прохладной родниковой водой, и я принимался с аппетитом откусывать медовые ломтики сот жевать во рту, добывая из восковых пчелиных кладовочок сладкий и вкусный мед, и запивал водой из медной кружки. Школьные каникулы. Я, уже перешел в шестой класс, и, как всегда, проводил время со своим единственным другом Федосем Кузьмичом, здорово постаревшим. В домике для зимовки ульев, сидел на табурете седой пасечник. Его морщинистое лицо говорило о преклонных годах. Рядом стоял с ним уже школьник шестого класса в моем лице. У меня от рождения был прямой нос, черные волосы, темные брови и серые любопытные глаза, внимательно смотрели на Федося Кузьмича.
– Я стар уже. Проклятый ревматизм и сахарная болезнь, вконец измучили меня. Я чувствую, что скоро умру.
– Что Вы Федор Кузьмич, нельзя так говорить. Мне бабушка сказала, что Вы еще не старый. Что Вам всего шестьдесят семь лет.
– Нет, сынок, уже скоро конец. Я уже не пою в церкви. И с трудом хожу на работу. Ну, да ладно об этом. Хочу открыть тебе свою тайну, которая заставила меня петь в церковном хоре. Слушай Валик внимательно и запоминай. Это случилось еще до революции. Я учился в Киевской духовной семинарии и за вольнодумство был исключен с последнего курса. Без средств, голодный, без куска хлеба я уехал в Одессу с целью наняться на какое-нибудь судно. В Одессе мне повезло. Я был зачислен на рыбачий барк «Святой Владимир». Команда судна состояла из разного люда сомнительной репутации, но капитан не очень интересовался прошлым подчиненных и набрал быстро команду на свой выигранный в карты барк. И как только людей стало достаточно, судно вышло в море. Выдался ясный день. Крик чаек да всплески воды о борта, вот и все, пожалуй, голоса мирного моря. Капитан, отплыв на десять миль от порта приказал сбросить сети. Сети расставили. Все трудились не покладая рук, помня о том, что удача принесет сытую еду и одежду, и теплый кров на берегу, о котором мечтал каждый из нас. Спустя несколько часов, стали поднимать старые сети на барк. Сети шли тяжело и медленно. По всему чувствовалась богатая удача. Но, каково было наше разочарование, когда вместо рыбы показались, какие-то покрыты ракушечником, бревна. Капитан выругался и приказал поднять сети, отремонтировать и немедленно сбросить снова, и добавил:
«Без улова не вернемся, шаланды вам в рыло!». Когда подняли сети и вывалили на палубу содержимое, я заметил в куче хлама и ила, горлышко, заплывшей грязью бутылки. Никто не заметил ее. Все были заняты сетями. Не заметно от команды я взял бутылку спрятал за пазуху. Уже в двенадцатом часу ночи сети потащили во второй раз. Тяжелый серебристый шар полных рыбой сетей, вывалился на палубу. Улова хватило на всех. Я, наконец, смог купить себе рыбацкую одежду, выходные брюки. А капитан купил новые хорошие сети. Уже на берегу, убедившись, что нет никого по близости я открыл бутылку. Там с почерневшей от времени бумаги, смотрел еле различимый женский портрет. А на другой стороне был изображен план какой-то церкви с плохо различимой надписью на славянском языке. Все же в каюте, под свет свечи, я различил надпись. Там значилось: «Храм сей Божий, заложен лета тысяча семисотого года в честь избранницы моей жены и матери детей моих Елены». Граф Пичугов Сергей Данилович обладатель алмазного рудника в земле Якутской. И еще следовала приписка: «В месте, указанном крестом, покоится на вечные времена алмаз «Елена» величиною с грецкий орех помещен в день основания храма Божьего».
– А, где находиться этот храм? – спросил Валик.
– Я и сам не знал долгое время. Много времени я потратил на поиски. И вот остановился на нашей церкви. Графом Пичуговым, инженером строителем и обладателем алмазных копей, дарованных ему царем, за хорошую работу, было построено по его же проекту около ста церквей. В которой из них спрятан алмаз я и пытался выяснить, и только здесь на семидесятой церкви мне удалось увидеть символический крестик, изображенный точно, таким как на чертеже. Но богатства мне уже были не к чему, поэтому я и остался жить здесь и служить церковным дьячком. Заявлять властям мне не хотелось, не хотелось расставаться со своей когда-то бывшей такой заманчивой целью, вдруг разбогатеть. – Федось Кузьмович, задумчиво посмотрел в окно, затем сказал со вздохом, – Ну вот и все. А вот и этот портрет жены инженера, и чертеж. – Старик, кряхтя достал из металлического ящика сверток завернутый в тряпицу. Развернул и расправил женский портрет, изображенный масляными красками. Необычайно красивое лицо с большими зелеными глазами и золотистыми кудрями, ниспадающими до плеч, так удачно обрамлявших правильный овал лица.
– Смотри сюда! – указывая пальцем на еле различимый крест на плане церкви, сказал Федось Кузьмович, – Вот это место. Крест указывает на фундамент, он выложен на стене при входе в церковь из другого сорта кирпича еле различимого по цвету от основной кладки. А стрелка, нарисованная синей краской, указывает вниз.
– Да, вижу.
– Ты возьми этот план. А, алмаз пускай станет твоим, когда я умру. А пока не говори никому о его существовании.
– Хорошо, это будет нашей с вами тайной! – взволнованно ответил.
Прошло время. Я, Колесников Валентин Альбертович, окончив школу уехал на учебу в другой город. А матери оставил старинный портрет женщины, вставленный в рамку и прикреплен на стену в моей комнате, где все это время жил. Перед отъездом, зашел проститься со своим старым другом Федосем Кузьмовичем. Старик был уже совсем слаб, лежал в кровати у себя в доме, состоящем из одной единственной комнаты, она же и кухня, и спальня с печкой. Возле печки постоянно копошилась крохотная старушонка, жена Федося Кузьмовича, Елизавета Петровна. Под потолком комнаты по всему ее периметру в два ряда висели красивые иконы, изображавшие разных святых и эпизоды с их святой жизни.
– Здравствуйте. – Поздоровался, – Как Ваше здоровье? Как здоровье Федося Кузьмовича? – спросил, сказал обращаясь к Елизавете Петровне.
– Здравствуй, милый, – ответила старушонка, – проходи, присаживайся вот! – засуетилась она, подавая табурет гостю.
– Спасибо, спасибо Елизавета Петровна, я поближе к Федосю Кузьмовичу.
Взяв табурет из рук Елизаветы Петровны, присел около кровати лежащего, тихо поздоровался.
– Здравствуйте, вот решил вас навестить, и попрощаться.
– Елизавета, кто это пришел, что-то не могу никак припомнить? Да дай же мне поскорее очки?
Старушка подала очки. Больной торопливо надел их и уже осмысленным голосом продолжал.
– Да, как летит время? Ты ведь совсем маленький был, сынок. А сейчас вот какой, да- а- а! – пропел он шепотом.
– Уезжаю я Федось Кузьмович. На долго уезжаю учиться в город.
– Да, да! Учиться это хорошо. И, куда поступил?
– В институт. Вот остается теперь одна мама.
– Ну что ж, сынок, счастливо тебе. Вспоминай о нас и пиши, а то без тебя нам одиноко живется. Ты нам, как сын. – При этом глаза старика увлажнились.
Поговорив еще немного о разном, попрощавшись, я ушел поздно вечером, а утром поезд умчал меня в другой город, далеко от дома, от детства, от матери и друга Федося Кузьмовича. Пасечник умер осенью на восьмидесятом году жизни.
Я, студент третьего курса Уфимсккого авиационного института, имени Серьго Орджоникидзе, слушал лекцию по высшей математике, когда прямо с лекции меня вызвал почтальон, принесший срочную телеграмму от матери, сообщавшей о смерти друга. О старинном портрете, я почти не вспоминал, и совсем позабыл о существовании старинного портрета неизвестного художника. И только лишь телеграмма напомнила мне о сокровище. Матери я не сообщил о тайне, которую хранил портрет, да мать и не спрашивала ни о портрете, ни о том чье это изображение на стенке в комнате сына. Теперь я стал полноправным обладателем сокровища. Рой мыслей носились в моей голове. Мне часто думалось, как поступить? Заявить о существовании алмаза властям немедленно, или подождать? И раздумывая, решил подождать до каникул, а летом, когда приеду домой, вот тогда и открою тайну старинного портрета. Дом моей матери Ольги Андреевны приглянулся учителю пения местной школы. Он несколько раз приходил и упрашивал мою мать пустить его на квартиру. Но мама, помня наказ сына, никого не пускать на квартиру, твердо стояла на своем. Всякий раз отказывая. Однажды в воскресенье Петр Петрович, так звали учителя пения, пришел в четвертый раз в наш дом. Из рассказов моей матери; сел на кухне за стол и голосом полным мольбы сказал:
«Меня хотят на ней женить. – То есть, на дочери квартиросъемщика, капризной и некрасивой девушке. – Вы женщина мудрая, и должны меня понять. Если Вы меня не пустите я все равно не уйду отсюда!» В ультимативной форме заявил учитель пения. С этими словами он еще поудобнее уселся на табурете и с уверенным в своих силах взглядом принялся буравить мою бедную мать. И мама не выдержала, сдалась, ответив:
«Только до лета. А приедет мой сын на каникулы вы уйдете?!»
«Хорошо, спасибо Вам большое!» – сказал радостно учитель, подумав; «Ну с ним-то я уж улажу». Вещи Петро Петрович перенес вмиг в мою комнату. И учитель пения стал жить в нашем доме, при этом пользуясь всем, и газом, и светом, и продуктами питания, платя за квартиру всего-то пятнадцать рублей в месяц. Обжившись немного, Петр Петрович, купил у заведующего сельским клубом за сто рублей старое пианино и притащил в дом, установив его перед старинным портретом. Импровизируя по вечерам романсы и песни, он не замечал сам, как взглядом ловил черты лица, изображенного на портрете. Однажды он, как обычно сел играть. Играл «Лунную сонату» Бетховена. Мелодия завладела им с такой силой, что, забыв все на свете он слился, как бы со звуками, мелодии и играл, заколдованно глядя на старинный портрет. Осознавая то, что он играет для себя и в то же время, как бы для постореннего человека. Да, да, для нее. Он играл для женщины давно ушедшей. Для женщины прошлого времени. Глаза ее, как живые смотрели с седой древности, приковывая к себе все внимание учителя. Так продолжалось до тех пор, пока он не понял, что уже не играет. Холодный пот испариной выступил на его лице, спине. Мелкая дрожь заставила очнуться. Он ощутил невероятно жуткий страх. Как будто увидел перед собой призрак, шествующий во главе погребальной процессии.
– Петро Петрович, идите кушать. – Нарушила гробовое молчание Ольга Андреевна. Вздрогнув от оцепенения и придя в себя, учитель поднялся и сел за стол.
– Скажите, Ольга Андреевна, что это у Вас за старинный портрет, там, в комнате на стенке висит?
– Это Валик принес от покойного Федося Кузьмовича, сказал, что это подлинник неизвестного художника конца семнадцатого века.
– Да, уникальная вещь, особенно глаза. Прошли века, а она, как живая смотрит на нас.
– Валик еще сказал, что Федось Кузьмович прочистил масляные краски портрета спиртовым специальным раствором, смыв пылевой налет времени, и что портрет засиял новизной.
Поблагодарив Ольгу Андреевну, Петро Петрович уединился в комнате и стал рассматривать внимательно, изучая портрет, заинтересованный старинным портретом неизвестного художника. Затем встал на стул. Снял со стены рамку с портретом и принялся вынимать картонную заставку. Когда заставка была извлечена, взгляд уловил старинную надпись на обратной стороне, разобрать, которую, он не смог. План церкви привлек его внимание:
«Да это, очевидно, какой-то древний документ, или семейная реликвия. Надпись во что бы то ни стало нужно разобрать, тем более такой старинной работы. Да ему цены нет?» – догадкой мелькнула мысль.
В эту ночь Петро Петрович спал плохо. Ворочался с боку на бок. Уснул только под утро. А утром, сославшись на школьные дела, сказал директору школы, что уедет в город и будет только завтра… Знакомый художник, увлекающийся старинными рукописями без труда, прочел надпись:
– Послушай Петро, а случайно это не ваша церковь здесь изображена?
– Да, Сергей, так оно и есть. Это наша церковь.
– Кто знает об этом портрете?
– Три человека. Ты, я и Валентин, сын женщины, у которой я снимаю комнату. Но не волнуйся, он появится только летом на каникулах.
– А мать ничего не заподозрит?
– Сегодня нет. Перед отъездом я запер комнату. Она сегодня туда не войдет.
– Я перерисую план. А портрет такой же точно я сделаю, и ты повесишь на место этого портрета.
– А этот? – спросил учитель.
– А этот захватим с собой в Штаты.
– Ну, кажется все в порядке. Мы самостоятельные люди. Капитал поделим поровну. Процент дадим дипломату за паспорт и доставку нас за рубеж.
– Хорошо. Идет. Теперь, как будем добывать клад? – спросил художник. – Зимой в церкви службы нет. Мы проникнем ночью в храм Божий и откопаем сокровище.
– Когда начнем? – спросил художник.
– Да хоть завтра ночью.
– Тогда за дело. – С этими словами художник принялся за работу над копией портрета. А учитель уехал в отель к дипломату улаживать дела по отъезду за границу.
Вечером, Петр Петрович был уже в мастерского художника.
– Все в порядке. За десять тысяч долларов обещал сделать два иностранных паспорта с дипломатическими визами в Соединенные Штаты.
На следующее утро учитель был уже в доме Ольги Андреевны. В комнате тщательно, закрыв за собою дверь, он вставил подделку в рамку и повесил на месте портрета.
– Да, чистая работа. – Проговорил он вслух. Портрет нельзя было отличить от подлинника, так мастерски была нарисована подделка, и это радовало учителя, что не сразу сможет определить подмену Валентин. И Петро Петрович, собрав школьные тетради, взял толстую нотную тетрадь под мышку, и ушел в школу. А уже вечером, художник прибыл к учителю. Ночью, когда Ольга Андреевна уже спала, около 23-30, они вышли из дома и направились к церкви. Темными призраками, купола церкви, выделяющиеся на фоне звездного неба, указывали место церкви. Ключ бесшумно вошел в скважину массивной двери, и повернутый два раза проворной рукой учителя, открыл замок. Дверь медленно открылась под натиском вороватых посетителей. Подсвечивая фонариками, учитель и художник принялись за работу. Немые свидетели святых глядели на возню этих двоих прихожан, нарушивших в столь поздний час их покой. Копали долго, до четырех часов утра. В церкви было холодно. Пар, исходивший от дыхания людей, обозначал путь луча фонарика. Свет падал на дно ямы, от этого яма казалась бесконечно глубокой. От интенсивной работы, становилось жарко, и друзья сняли теплые кожаные куртки на меху, и продолжали по очереди копать, часто сменяя, друг друга. Почва была твердой и глинистой, работа продвигалась медленно, а фундамент все уходил в глубину земли. По меркам на глаз прокопали с метра два в глубину, еще необходимо прорыть с пол метра, так как в плане указывалась точная глубина, потом под фундаментом, была сложена специальная ниша, где был алмаз. Из ямы послышался голос Сергея:
– Петро, уже конец фундамента.
– Давай скорей, нам нужно еще успеть забросать яму.
Углубившись ниже фундамента, сантиметров на двадцать, Сергей лихорадочно стал подкапываться под свод, предвкушая удачу. Неожиданно послышался скрежет лопаты о металл.
– Есть! – простонал из ямы голос художника.
Петро Петрович посветил фонариком, в то место где подрыт фундамент. Сергей, интенсивно лопатой, расширял подкоп.
– Нащупал вот, вот, сейчас еще чуть, чуть. Пошел! А, черт, надо еще подкопать, очень тяжелый ящик.
Кряхтя, он, наконец, подал учителю, дрожащими руками, покрывшийся зеленью старинный ларец, облепленный со всех сторон глиной. Учитель, плохо скрывая волнение, схватил свою лопату и со всего размаха ударил ею по голове художника. Раздался хруст проломленной кости черепа. Тело художника обмякло и свалилось на дно ямы. Учитель, дрожа всем телом, принялся лихорадочно забрасывать яму лопатой. Когда все было кончено, часы показывали пять часов поутру. Спрятав лопату в углу ниши, которую Петро Петрович обнаружил в стене церкви, выскользнул тенью наружу. Незаметно от Ольги Андреевны, которая крепко спала, он прошел в свою комнату и там в предутренних сумерках вскрыл топориком ларец. ослепительным блеском, даже в тусклом предутреннем свете сверкнул крупный округлой формы алмаз на минуту приковав своим блеском убийцу к себе. Когда рассвело к восьми часам утра, учитель ушел на занятия в школу. Только Ольга Андреевна заметила странную бледность на его лице и покрасневшие усталые глаза.
– Вы не больны? – спросила она, когда Петро Петрович вышел из своей комнаты.
– Нет, нет. Я здоров, спасибо Вам за завтрак.
– А где же Ваш друг?
– Да уехал вчера поздно ночью, сказал, что девушка его там ждет.
– Ну, это дело молодое. – С пониманием ответила Ольга Андреевна.
В школе, Петро Петрович попросил отпуск за свой счет, сославшись на плохое самочувствие. Директор школы не особенно противился этому отпуску, решив, что учителя пения с успехом может заменить учитель физкультуры. Получив отпуск, он быстро вернулся со школы. Ольге Андреевне сказал, что едет подлечиться. Попрощался с ней, уплатил деньги за месяц проживания на перед и, собрав вещи, ушел. Прошло два месяца. Учитель не давал о себе знать. Директор школы вынужден был заявить правоохранительные органы о странном исчезновении учителя пения. Государственный розыск не дал результата. Пропавшего учителя не нашли. Валентин получил письмо от матери в период весенней сессии. Мать писала, что Петр Петрович исчез и о том, что он интересовался старинным портретом и что портрет, как висел, так и висит на месте. Мать писала еще, что следователь, который занимался исчезновением учителя, сказал, что портрет никакой ценности не представляет, что это скорей всего плохо сработанная копия, состаренная искусственным путем, что очевидно подлинник забрал с собой пропавший. Я мгновенно догадался обо всем. Попросив отложить сессию у декана факультета, вылетел домой. В кабинете дознавателя рассказал следователю о тайне портрета. Нарисовал план церковного тайника и место предполагаемого клада. После проверки данных было найдено место преступления. Допросы знакомых художника помогли установить его связи с дипломатом и то, что не робким гостем в их компании был учитель пения. Собрав все данные, органы государственной безопасности сделали заявление в Интерпол об опасном преступнике, похитившем исторические ценности и скрывающимся сейчас за рубежом. Вскоре Петро Петрович был задержан в Чикаго и выдан властями Соединенных Штатов. Предстал перед судом справедливости. Алмаз так и не был найден. Преступник сказал, что при переходе Польской границы, он испугался досмотра пограничников и сбросил алмаз в реку… Петра Петровича я неожиданно встретил в колонии строгого режима УЕ № N, где учитель отбывал 15 летний срок наказания, как имеющий гражданство СССР, поэтому из США его депортировали сразу же, получив запрос от Интерпола. Я случайно столкнулся с ним, так как работал старшим инженером-технологом производства в технологическом отделе колонии по распределению после окончания Уфимского авиационного института. В колонии Петро Петрович развил свою музыкальную самодеятельность, участвуя в свободное от работы время. Нам вольнонаемным запрещалось общаться с осужденными отбывающими наказание, но в производственных целях приходилось решать с ним производственные вопросы. И в эти минуты он рассказал мне однажды:
– Ты, что Валентин Альбертович поверил в то, что я выбросил алмаз? Конечно я его не выбросил, он полежит в Штатах в условленном месте, и когда я освобожусь, даст Бог к тому времени развалится Великий и Могучий СССР, и будет больше свободы, жаль, что на таможне забрали портрет, они думали, что я везу только его? Про алмаз никто ничего не знал тогда, так что мне есть с чем оставаться на свободе и затем легализоваться в Америке.
Я, слушая учителя, не знал еще, что Петро Петрович сочиняет эту историю, доверчивому слушателю, и поверив в его рассказ, ответил:
– И ты думаешь, что в США будет все хорошо и уютно? Я вот считаю, что их национальная валюта обезценится, и Штаты ждут не лучшие времена. Расцвет наступит у нас, поверь мне?
В цех гальваники я больше не заходил, куда спровадили Петра Петровича, когда узнали о его осквернении Божьего Храма. Его судьба мне неизвестна, после того как я с Ильей Колыбановым добровольцами ушли служить в Советскую Армию. Но это уже другая история, и не такая, как рассказывал заключенный Щурь Петро Петрович, мне, читайте по тексту ниже …
Глава 2. Диверсанты
Поздней ночью, лесной просекой по дороге из стороны поселка Шпитьки идет высокого роста мужчина. Места эти видно ему не знакомы, или полузабытые. Он часто останавливается, осматривается по сторонам, и снова идет ускоренными торопливыми шагами. Неожиданный порыв ветра над верхушками деревьев заставляет заговорить лес приглушенным шепотом. Но ветру вдавалось этого мало, и он засвистел, прячась в иглах сосен. Мужчина остановился, прислушался к порывам ветра, натянув на голову капюшон плащ-палатки он свернул на чуть приметную в лесной чащобе тропинку. Петляя среди вековых сосен, тропинка ведет до хутора Лесное, сокращая путь почти в два раза и подходит до населенного пункта со стороны отдаленной от дороги к дому лесника Митрофанова. В народе прозвали тропу «Волчья», любимое место лесного зверя, нередко подкрадывающегося с приходом темноты к ближайшим оградам хозяйских дворов. Подойдя к тонкой проволочной ограды, мужчина рукой нагнул к земле проволоку и вошел на Митрофанов огород. Около самого окна дома мужчина остановился прислушался. В соседнем дворе заливаясь брехала собака. Встревоженные диким лаем ей вторили на дальних улицах хутора дворовые псы. Внезапно лай пса стих, из-за забора послышался голос соседа усмиряющего пса. Скоро все стихло, только отдаленные дворовые собаки перекликались меж собой отголосками встревоженной тишины. Постояв немного мужчина постучал в окно. В доме не было признаков движения. Тогда пришелец постучал снова. Свет вспыхнул, осветив на мгновение чисто выбритое зажмуренное лицо и оскал белых крепких зубов из-за поднятых тонких губ…
Дверь стукнула о лямку замка открываясь, следом мужской голос спросил в темноту:
– Кому тут не спится?
Пришелец повернулся в сторону голоса и ответил:
– Это я Петро Щусь.
– Не знаю такого!
– Матвей Митрофанов, Волк, не узнал? – Щусь подошел ближе и повернул лицо на свет.
– Ты, Ангел, живой?!
– Тише, Волк, не надо вспоминать старое, оно нас не пожалеет.
– Нас?!
– Что забыл, как мучил, как убежал от мщения?! А теперь лесником, нет не выгодно теперь сдавать меня!
– Что-же, заходи Щусь.
– Я к сведению твоему не Щусь, а Щурь Петро Петрович, учитель пения в Шпитьковской средней школе.
– А от меня, что тебе надо?
– Это уже деловой разговор.
Внезапно скрипнула дверь внутри дома. Щусь поспешно спрятался в тень.
– Папа, – послышался голос девушки, – а кто там?
– Не бойся не твой ухажер Павлик, это с заповедника лесник, появились браконьеры, надо идти, передай маме?
Дверь скрипнула, закрываясь....
– Ну вот что, – сказал властно Матвей, – ты Ангел, или как там тебя, Петр Щурь, подожди, в дом тебя пускать не буду, поговорим по дороге! – лесник вздохнул, добавил, – Провожать тебя пойду… На рассвете ветер утих. Чистое спокойное небо синело в предрассветной мгле над Лесным хутором. В комнату, сквозь тюлевые занавески, прогоняя сумерки ночи, пробивался утренний прозрачный рассвет. Свет падал на стол, застеленный белой скатертью, где мерно стучал, на кружевной салфетке будильник. Минутная стрелка замерла на цифре 12, а часовая на 4. Рядом со столом угадывалось очертание широкой двуспальной кровати. На ней, нежась в пуховых подушках лежала женщина с разбросанными вокруг темным ореолом волос. Пуховая перина закрывала до подбородка фигуру, приятая привлекательные формы девушки. Резкое внезапное дребезжание будильника внезапно разорвало сонную тишину в просторной атмосфере спальни. Девушка вздрогнула под периной, и тонкая красивая рука, вынырнув из облачных постельных объятий, нащупала будильник, заставила умолкнуть. Сразу-же наступила непривычная тишина, и предутренний покой снова овладел домом в приглушенном ходе будильника и в шорохе разбуженной им постели. Наталка просыпалась рано, до восхода солнца. С первыми солнечными лучами она каждое утро спешила к своим подопечным зверькам зверофермы. Дорога до фермы тянется лесом, где на широкой вырубке стоят длинные ряды клеток с выступающими чуть вперед похожими на корытца кормушками. Свежий ветерок ласкает выбившуюся из-под платка прядь. Девушка утонченным жестом тонких пальцев убрала волосы и быстро ступая спустилась с горки к лесу. Стройные сосны встретили ее приветливым шептанием иглистых верхушек, танцуя с ветром. Шагая в колоннаде стволов, Наталка подняла голову к вершинам леса, там уже затеплились малиновым оттенком отблески лучей, зажигая медными оттенками кору ветвей. Первые солнечные лучи, спускаясь к низу, уже зажигали желтоватую кору стволов и сливались в причудливой золотистой вазе, играясь вычурной светотенью. Где-то там в глубине леса свистнула, просыпаясь иволга, застучал барабанную дробь дятел, ему отозвалась синица, потом отдельные голоса птиц, повторяясь все чаще и чаще, соединяясь в сплошной птичий хор летнего леса. Так хорошо, так беззаботно порхать в ветвях синицей, или побыть хоть на минутку белкой, чтобы ощутить ближе пьянящее чувство красот и свежести нетронутой природы, так как чувствуют птицы и звери, цветы и все живое вокруг. Наталка любить свою работу зверовода. Ей нравится суетливая прыгучесть зверьков и блеск золотистой опушки их меховой одежды, которая так зависима от питательности и состава кормовой базы. Зная всю ответственность за качество меха она каждое утро поднимается с первыми лучами солнца и спешит сюда на колхозную звероферму, дающую первосортный соболиный мех. Вот за поворотом показалась арка с надписью, ворота уже открыты, наверное, сторож открыл? И первое, что она заметила, это группу звероводов в темно-синих халатах, что собрался на ее делянке, и мужчину в белом халате. Наталку не сразу заметили, ощущая недоброе, она прытью метнулась к группе людей.
– Что, что случилось?! – переводя дыхание, беспокойно спросила она.
На земле лежал с остекленевшими глазами сторож. Его белый медвежий кожух был испачкан пятнами крови, наверное, еще тяжело раненным он пытался ползти к конторе зверофермы, где был телефон, да так и застыл около клеток.
– Понимаешь, Наталка, лучшие зверьки, отобранные для международного аукциона, все как один. Сказал с сожалением мужчина в белом халате. Но она уже ничего не слышала. Только там в кабинете директора к сознанию донеслось:
– Отравлен весь взрослый приплод лучшей породы соболя, это почти на …! – директор назвал крупную сумму убытка в иностранной валюте и продолжил, – Соболь этой породы является лучшим мехом на международном аукционе. Сами понимаете, что добиться получения такого меха от зверьков, выращенных в неволе это огромный успех, не только нашего хозяйства, но и по всей стране в целом. Винить Наталку Михайловну никаких оснований нет, корма все были качественны, так что успокойтесь Наталия Михайловна. А, кто отравил зверьков, и убил сторожа, товарищи из правоохранительных органов разберутся. Старший лейтенант Комитета Государственной Безопастности Валерий Смирнов спав в кресле перед потухшим камином. Огарок свечи в подсвечнике бросал медные отблески, оживляя тонкие черты лица. Голова чуть отброшена назад лежит на спинке кресла, подбородок резко выступал вперед, подчеркивая мужественный рисунок лица. Правильный грецкий нос, росчерк бровей и рот с тонкими губами делали подобным его господаря с античными статуями древних Эллинов. Свет от свечи медленно тонул, растворяясь в синих сумерках летнего утра. Резче очерчивались предметы обстановки комнаты. Это была просторная гостиная, ранее кухня с большой русской печью, занимавшей большую часть комнаты, переделанной Валерием этой печки в камин. Окно выходило в сад и сейчас смотрелось предрассветным светом в спинку кресла на котором спал Валерий. Стены сплошь заставлены книгами от пола до потолка. Большая часть их являла научные труды по теории вероятностей, строительству и архитектуре, и полные сочинения классиков русскоязычных писателей и зарубежной литературы. Комната была уютным уголком большой библиотеки, а книги разного рода отображали характер занять Валерия Смирнова по первой его профессии. Смирнов на отлично окончил факультет архитектуры и строительства Киевского строительного института. Далее аспирантуру по геодезии и практика на строительстве в условиях вечной мерзлоты Тундры в Якутии. Далее его пригласили работать в родной институт. Работая в институте Валерий поступает в Университет имени Т. Г. Шевченко на физико-математический факультет на заочное отделение. Но перед окончанием университета он неожиданно для самого себя добровольным сотрудником органов безопастности. Строительство само собой отошло на второй план. Теперь под кличкой Виктора Стельмаха значился в списках сотрудниов государственной безопастности молодой человек с блестящими математическими способностями и аналитическим складом ума. В числе друзей по строительному институту он остался под своим именем Валерием Смирновым. Ему было тридцать два года. Все знакомые по сельской школе, институту и университету создали свои семьи, большинство получили хорошие квартиры в Киеве. А Валерий Смирнов по-старому проживал в пригородном селе, в доме своей матери. Дом он обустроил и обставил в своем стиле, превратив в старинный особняк с высокой черепичной крышей и широкими светлыми окнами. Валерий Смирнов был необыкновенным человеком. Рост сто семьдесят шесть сантиметров. Стройная подтянутая спортивная фигура выдавала в нем человека, дружившего со спортом. Руки его сильные большие, заканчивались тонкими длинными пальцами. Его лицо с широким лбом, черными бровями и прямим ровным носом осветляли красивые карие глаза. Очи, спокойные и задумчивые во время работ на строительстве, либо в лаборатории института, делались суровыми, требовательными и колкими в минуты изучения обстановки вызываемой деятельностью в органах государственной безопастности. Взгляд Валерия владел редкой пронзительностью, казалось он проникал в глубины тайных дум собеседника и видел там то, что старательно пряталось глубоко в подсознательном за шторой словесности разговора. В него были черные волосы, чуть тронутые сединой, широкий лоб ученного и фигура гимнаста. Он любил острое слово и шутки. Но в группе близких и друзей был человеком молчаливым. Итак, уже тлел рассвет, когда первые петухи, как всегда пропели утреннею зарю просыпающемуся селу, на журнальном столике возле книжных полок, бесцеремонно разрывая сонною тишину в доме раздался резкий взрыв телефонного звонка. Утренний телефонный звонок в такой неподходящее для разговоров время звучит как-то не уместно, как-то по-особому тревожно. Но у спящего в кресле Валерия Смирнова звонок не вызвал никакой реакции, голова все так же лежала на спинке кресла, на коленях раскрыта книга, а звонок все настойчивее упрямо продолжал звонить, призывая к себе. В соседней комнате скрипнула пружинами кровать. Двери открылись и на пороге появилась полная женщина в нижней длинной рубашке. Шаркая домашними тапочками, она приблизилась к телефону и сняла трубку:
– Алло, кто говорит?! – спросила хрипловатым ото сна голосом, и услышав ответ, повернулась к Валерию, – Сынок, сынок, это тебя!
Материнский голос разбудил Смирнова. Он открыл глаза, потом резким движением вскочил, отгоняя остатки сна, и взял трубку.
– Старший лейтенант Стельмах слушает! – ответил чистым громким голосом.
Дежурный с приемной конторы передал, что за ним выслана машина, и что через тридцать минут его доставят к полковнику Смолову, начальнику управления. В просторном кабинете за большим письменным столом, покрытым зеленым сукном сидел коренастый седой полковник. Над его головой на стене висит портрет Феликса Дзержинского. В углу кабинета, с лева от стола полковника мирно качал массивным маятником в виде блестевшего золотого диска механизм напольных старинных часов в оправе из дорогой породы красного дерева. С права антикварный сейф в человеческий рост. В широко открытое окно слышится шум городской улицы и доносится медовый аромат цветущей липы. Напольные часы издали шум работающего механизма и короткий бой, оповестив хозяина кабинета о времени. Полковник оторвался от письменного стола и посмотрел на стрелки, которые показывали половину седьмого утра. Прошло ровно пол часа, как полковник Смолов отослал служебный автомобиль с мигалкой за старшим лейтенантом Стельмахом. В это время в дверь постучали.
– Да, да входите! – громко крикнул с места полковник.
– Вызывали, товарищ полковник?! – вошел высокий капитан.
– Вот видите Саковский, польза городского места жительства? Вместо того чтобы через двадцать минут, вы прибываете, через тридцать! И Стельмах не отстает, вместо того, чтобы стоять у меня в кабинете через пол часа, он появится …, – но полковник не договорил. В кабинет молодцеватым шагом вошел старший лейтенант Стельмах в форме.
– Разрешите войти, товарищ полковник?! – отрапортовал он.
Смолов вышел из-за стола и размашистым шагом направился к офицерам.
– Ну здравствуйте товарищи, извините, что пришлось вас потревожить в это выходное утро, преступление, которое заставило меня срочно приступить к делу имеет очень серьезные последствия. Под Киевом, это на двадцать восьмом километре от Киева на хуторе Лесное содержится звероферма с очень ценной породой соболя. Как известно Соболь никогда не будет иметь хороший мех если условия местности не подходят его организму, это сильно отражается на качестве меха. А в лесном это золотое место, и произошла диверсия, все отобранное поголовье соболя отравлено, сторож убит. Нас бы не потревожили если бы здесь не был замешан иностранный след. Ну, что же мы стоим, присаживайтесь пожалуйста! – полковник указал на ряд стульев у стенки кабинета. А сам подошел к письменному столу и взял две папки с делами, раздал для ознакомления.
– Хочу добавить, что такая порода соболя единственная в мире и должна была быть поставлена по торговому договору за рубеж. Срыв договора – это огромные штрафные санкции нашему государству. Однако враги просчитались, молодняк соболя этой породы остался целым и его хватит, хоть и в более поздние сроки для погашения договора. Перед нами ставится задача, как обезвредить заброшенного к нам диверсанта. Рано или поздно там узнают о провале операции и постараются довести свое коварное дело до конца. Мне хотелось выслушать вас, как лучших сотрудников антидиверсионного отдела нашего ведомства?
– Разрешите мне, товарищ полковник! – поднял правую руку с зажатой между двух пальцев шариковой ручкой, капитан.
– Да, Саковский, ваша версия?
Вглядываясь в блокнот, где капитан уже успел набросать некоторые записи во время изучения дела, Саковский продолжил:
– Я думаю, что диверсия прошла не без участия местного жителя; во-первых, это то, что убийство и отравление было совершено ночью, когда подойти к ферме, а тем более к клеткам незнакомцу можно только на ощупь. Во-вторых, отравлено только взрослое потомство, молодняк, как знаем целый, значит преступник не сотрудник фермы в противном случае он владел бы информацией о всем потомстве соболя и о молодом, и о взрослом, и о том, где содержатся клетки тех и других. Однако по службе ему приходилось бывать на ферме, про это говорит осведомленность преступника о местах содержания взрослого соболя. В-третьих, работает он совсем не долго, так-как соболя этой породы вывели только три года тому, а договор подписан всего лишь одиннадцать месяцев тому назад, отсюда вывод, искать надо в Лесном среди новичков. Я закончил.
– Могу поспорить с тобой Сергей, – сказал Стельмах.
– Ну, ну, интересно, что у тебя Виктор? – с интересом спросил Саковский.
– Видишь ли в чем дело, изучая более внимательно материалы протокол осмотра, ты не мог обратить внимания на то, что гибель зверька и сторожа случилась приблизительно в одно и тот-же время, согласен?
– Да я этот момент пропустил, поскольку время тут не имеет никакого значения, сторож мог умереть часом раньше или позже, в зависимости от раны.
– Так вот из заключения медицинской экспертизы бандитский удар был нанесен прямо в сердце сторожу и смерть наступила почти мгновенно, и одновременно гибнуть зверьки, значит преступник был не один? И я считаю, что преступление было совершено двумя преступниками, кроме того один из них старожил, я согласен с версией Саковского, что он по службе бывал на ферме, но не так часто, а вот второй, тут уже надо разбираться, или новичок, или гость?
– Ну и, что ты решил Виктор, кто второй? – слегка иронично спросил Саковский.
– А все-таки Стельмах прав, – вмешался полковник, их было двое, об этом говорят факты преступления …
В кабинете полковника еще долго обговаривали до мелочей детали будущей операции и только далеко за полдень сотрудники оставили кабинет. Провести операцию было приказано Виктору Стельмаху … Как только летние первые солнечные лучи коснулись верхушек леса и голосистый свист горниста леса иволги известил еще сонных обитателей о приходе утра, Наталка, грохоча ведрами, уже обходила клетки молодняка, заполняя живительным кормом кормушки зверьков. Зверьки суетливо метались по сетке клеток, еще не наполненных кормушек. Девушка ласково смотрела в сторону ждавших корма зверьков.
– Ах вы мои голодные, сейчас, сейчас Семка, Кузька потерпите, – девушка давала им имена и разговаривала со зверьками, как с существами, понимающими человеческую речь, – Мишутка, а ты чего такой грустный? – обратила внимание на зверька с крайней клетки. Соболь забился в угол клетки и смотрел пуговками блиставших глаз не подавая признаков аппетита.
– Ану-ка иди ко мне? – она открыла клетку, потянулась рукой и взяла живой теплый комочек, – Пойдем я тебя отнесу в изолятор, там посмотрит тебя дядя доктор, – зверек затрепетал в заботливых руках сотрудницы, – не боись, это не страшно, – причитая девушка гладила зверька по золотистой шерсти, и бережно, как дитя, несла больного к домику ветлечебницы расположенной возле сетчатого забора. Шум двигателя приближающего автомобиля обратил внимание девушки. Она остановилась, прислушиваясь к звукам приближающегося автомобиля. К воротам фермы прикатил быстрый газик. Из него вышел председатель колхоза и незнакомый Наталке рыжебородый дед.
– Здравствуй хозяюшка, что с ним? – подошел председатель к молодой хозяйке зверьков, беспокойно спросил, глядя на дрожащую зверюшку в руках Наталки.
– Что-то у Мишки исчез аппетит, Петр Иванович, – с любопытством рассматривая бородатого старика.
– Так вот Наталья Михайловна, знакомьтесь, наш новый сторож Кузьма Николаевич Носов, одинокий пенсионер решил поселится у нас.
– Наталья, – протянув руку, отрекомендовалась она.
– Кузьма Николаевич, – хрипловатым стариковским голосом сказал незнакомец и дополнил, – можно просто дед Кузьма.
– Ну, так Наталко поселить его у нас некуда, так я и предлагаю взять Кузьму Николаевича к себе на квартиру, дом у тебя добрый большой, да и проживаешь одна.
Наталка как-то насторожено смотрела на незнакомца, в памяти возникла страшная картина убийства сторожа. Немного помолчав она ответила:
– Хорошо, – и понесла зверька к ветеринару.
– Ну от и добре, а теперь едем, – повернулся председатель к деду Кузьме.
– Нет, я еще побуду, познакомлюсь с хозяйством, да и хозяйке помогу. – И он подхватил ведра, молодцевато отнес к кормоцеху. Газик председателя загудел и быстро скрылся в лесной просеке, а дед Кузьма, поспешно шагал за Наталкой, обходил хозяйство, внимательно слушая хозяйку. Первым появился техник Вася, работник кормоцеха, выполняющий роль механика по обслуживанию техники приготовления кормой для зверьков. Увидев деда Кузьму, он подошел к ним и громко сказал:
– Ну, Наталко, давай представь дедушку.
– Знакомьтесь Кузьма Николаевич, это наш техник Вася.
– Дед Кузьма, буду здесь сторожить ночью.
– У нас опасно Кузьмич, – коверкая почему-то имя, сказал Вася, – твоего коллегу тут, знаешь?
– Да, я уже слышал. – Без смущения ответил дед Кузьма.
– И не боишься, а Кузьмич, – с ехидцей заметил техник.
– Так что-же бояться, мы-же видим, что и кто, тут по ночам дежурит, ну теперь вот буду
и я, а я ничего не боюсь, – смеясь в бороду ответил дел Кузьма.
– Ну, теперь все зверьки будут целы и невредимы.
– Здравствуйте товарищи, – поздоровался незаметно подошедший мужчина в сером пиджаке.
– Здравствуй Андрей, – ответила за всех Наталка, – у нас тут заболел Мишка, пойдем я покажу.
– Наташа для меня все звери тут одинаковые, а ты все Мишка, Семка, Бурка, Мурка, ха-ха-ха!
– Нечего смешного, я зверька в клетку там у тебя посадила, – сказала она и с Андреем удалилась в сторону ветеринарного домика. Вася, постоял еще немного, докурил сигарету и ушел в кормоцех. На просторном дворе зверофермы остался стоять один дед Кузьма, казалось забытый всеми. Он с минуту потоптался на одном месте и побрел не спешно до отгороженного участка клеток молодняка. За последние два месяца с момента события на ферме в жизни хутора Лесное больших перемен не случалось, если не считать трех свадеб, нового сторожа принятого на звероферму, да суки лесника Митрофанова, что привела выводок щенков. Жизнь Наталки текла по-старому тихо, и спокойно, даже квартирант не внес в размеренное движение жизни, каких-либо перемен. Но все-же невидимая атмосфера семейного уюта овладела Наталкой. Присутствие деда Кузьмы вызывало в Наталке дочернюю заботу, порождаемую годами, прожитыми без родителей. Они умерли только-но Наталка успела закончить школу. Но дед Кузьма был странным человеком, всегда стирал себе сам, комнату свою убирал тоже сам, и держал ее на замке, ключи всегда носил с собой. Наталка не под каким предлогом не могла даже краем ока посмотреть, что делается внутри. Странным Наталке казалось и то, что она не разу не видела от уже два месяца своего жильца. Когда она шла на работу, он возвращался с ночного дежурства, спал весь день заперев дверь комнаты. Когда она возвращалась дамой, то он уже был на ферме. Так и шли дни за днями ничем не нарушая размеренной одинокой жизни Наталки.... Жара парила над пшеничным полем. Ее прозрачные крылья раскидистой пеленою висели в воздухе, обдавая лижущей волною жара всякого, кто осмелится войти в ее владения. Высоко в синем просторе небосвода без единого облачка, то снижаясь, то высоко взлетая в простор небесный, и недвижимо зависая там на одном месте, трепещут серыми комочками жаворонки. Их пение разносится далеко на полях, над глубоким оврагом до самой темной полосы леса и терялось там, смешавшись с голосами лесных жителей. Приближался полдень. По выгоревшей от солнцепека траве по дну оврага ковылял не по сезону одетый дед Кузьма. На нем мешковато сидел ватник. Шапка с заячьего меха торчала на голове копной слипшейся от пота шерсти. Ноги обуты в кирзовые сапоги, укрытые слоем серой пыли. Бессмысленный наряд дополняла грязная засаленная сума с грубой мешковины переброшена через плечо. Все лицо было спрятано в густую рыжую бороду. Он часто останавливался осматривался по сторонам, внимательно осматривая песочные склоны оврага. Вот у раскидистого куста песок притоптанный. Дед направился туда. Потом внимательно осмотрел следы.
– Так и есть! – сказал в слух. Потом снял сумку достал с нее саперную лопатку и быстро стал разворачивать податливый песчаный грунт. Скоро из ямки он достал упакованный в полиэтиленовый мешок металлическую коробку. Поспешно достал из кармана ватника складной нож и разрезал упаковку, потом высунул из блестящий прутик и снял крышку коробки достал наушники. Снял шапку, надел на голову наушники и стал ключом рации отстукивать позывные. Глаза деда сосредоточенно смотрели перед себя на кучку выкопанного песка. В них отображалось сияние солнечных лучей и от этого яркого света веки почти закрывали яркий солнечный свет оставляя щелки на глазах. А он все стучал морзянку, делая паузы между позывными: «Я пятый! Я пятый! Прием?» И наконец в наушниках пропела морзянка: «Пятый, пятый! Вас слушают!» Старик энергично передал: «Приступаю к выполнению задания! Все!» После этого он уложил рацию и расстегнул ватник подвесил ее на ремнях к животу, потом застегнул ватник на пуговицы и надел на голову шапку. Закопал и затоптал ямку ногами, он медленно поковылял по дну оврага в сторону Лесного. На конце оврага он выбрался по пологому склону наверх, потом хлебами дошел до дороги, ведущей из Шпитек в сторону хутора Лесное. В небе пели жаворонки, жара, сжигая остатки зелени пробиралась даже в лес …В Лесном заговорили о странном поведении деда Кузьмы. Странным в нем казалось все по словах соседке жившей в доме рядом, и часто, когда Наталья была выходной и за нее кормил зверей техник Вася, то Сорока любила ей рассказывать через плетень все хуторские сплетни. Сорока жила в небольшом кирпичном доме рядом с домом Наталки. Их жилую территорию отделяла лишь узенькая полоска огорода, который принадлежал Наталке, да плетня, который принадлежал Сороке. Сорока – это прозвище, прилепившееся к соседке из-за звонкого голоса, который был слышен везде, где созревала самая зловредная сплетня из повседневной хуторской жизни. В очереди за молоком ли, в магазине, либо на молочной ферме, где работала Прасковья Марковна Сорочинска, такое ее настоящее имя, и везде она без устали плела языком кошелки, как говорят в народе. Итак странным, со слов Сороки было то, что дед Кузьма, не ощущал жары, и, что его не грело солнце, и даже то, что в его жилах течет не кровь, а вода с ее колодца. Да на этом познания о Кузьме в Прасковьи Марковны заканчивались и, чтобы их пополнить она часами простаивала у плетня всматриваясь в просторный двор Наталки, не выйдет ли, не покажется ли дед. На этот случай она даже мужа пенсионера отослала за себя на ферму. Но все напрасно, после того жаркого дня, когда дед Кузьма ходил в сельсовет в Шпитьки в вопросах прописки, она не видела его уже второй день. Вот и сегодня любопытная соседка насилу дождалась, когда муж уйдет на ферму, оделась в вышиванку и выбежала к плетню. Дед в это время появился в калитке; «Ага, пришел с дежурства, – подумалось ей, – и сразу же в хату, вот старый хрыч!» Думала Сорока, но постояв так с минуту, другую, она подошла к плетню и высоко задрав платье, перебросила ногу через плетень и перевалилась на огород Наталки. Платье издало звук разрываемой материи, зацепившись за плетень, и весь груз тела пришелся на плетень. Плетень затрещал, покосился, как-то не смело, потом сразу же накрыл Сороку, падающую в картофельную ботву Наталки. Плюясь и, вспоминая черта разными словами, женщина поднялась, подняв на себе плетень, потом приладила его, абы как на место. Ее платье разодралось спереди, обнажая голубую ночную рубашку. «Назад не полезу, придется идти через двор Наталки, – подумала она, – а соседке объясню, что гонялась за кабанчиком и притоптала картофель». Так, успокоив себя, она подошла к дому Наталки. Вот окно комнаты в которой остановился квартирант. Она осторожно подкралась к окну и постояла немного, приложив ладони отвадилась заглянуть в окно. Лицо ее вздрогнуло, изображая крайнюю удивленность, верхняя губа медленно поползла вверх, открывая ряд белых ровных зубов. В комнате за столом сидел молодой человек в майке, на голове его надеты наушники, на столе стояла с выдвинутой антенной рация. Правая рука лежала на ключе, отбивая шифр морзянки. Заметив тень, падающую от головы заглядывающей женщины, он быстро повернулся и сразу же распознал в ней любопытную соседку. Парень мгновенно выскочил из дома и застал ее врасплох. Не давая ей опомниться, зажав рот левой рукой, провой заломил ее руку за спину, стал тащить ее в дом.
– Только тише, а то будет плохо! – сказал строго, – Значит так, вы влезли не в свое дело, дорогая соседка! – зажимая рот, продолжал говорить молодой человек, – Теперь вот что я вам скажу, если вы хотите, чтобы я поймал убийцу деда Фоки, так помогите мне? – с этими словами он отпустил ее. Женщина белая, как смерть, перепугано смотрела на него вылезшими из орбит глазами, – Когда вы уже здесь, – продолжал он, – то вы должны знать кто я?! Я следователь, называйте меня товарищ Стельмах. Меня вы больше не должны видеть, кроме того, запрещаю вам рассказывать обо мне все, что вы знаете, иначе убийца уйдет безнаказанным и может сделать еще много преступлений!
Женщина немного успокоилась и закивала головой.
– А теперь слушайте, рассказывайте и разносите слухи о деде Кузьме, что у него в голове не все в порядке, что взяли его сторожем потому, что не нашли больше никого, потому, что все бояться, а он говорит, что что даже спит по ночам и ничего не боится. Это мое задание вам. Ви меня поняли?!
Женщина в одно мгновение скороговоркой проговорила все, что услышала от Стельмаха, и что ей надо распространять на хуторе о деде Кузьме, и теперь уже спокойно и уверенно смотрела на следователя даже с некоторым увлечением.
– А теперь, чтобы вас никто не заметил, быстро уходите на улицу, и запомните, вы меня не видели?!
– Все сделаю, товарищ Стельмах, точно так, как вы сказали! – с этими словами она быстро выпорхнула из дому, и подождав, убедившись, что на улице нет прохожих выбежала с двора … Прошло и закончилось лето, наступила зима. Дед Кузьма по-прежнему ходил зимними холодными вечерами на ночное дежурство. Так и сейчас неторопливой ходой подошел к звероферме. Вечерние сумерки падали на широкий двор, на клетки зверьков. Его ждала, как всегда Наталка.
– Я заложила молодняку корм, вы ж посматривайте за ними, хорошо?
– Добре дочка иди спокойно высыпайся, тебе ж рано вставать завтра, – ответил дед Кузьма, и закрыл за Наталкой ворота. Первые звезды на синем, темнеющем морозном небосводе вспыхивали по одиноко. Легкий колючий морозом ветерок цеплял своими прозрачными крыльями верхушки сосен, шепотом разговаривая с лесом. Сонливая тишина опускалась с темнотой на лес, на крыши клеток, убаюкивая ночным шорохом зверей и птиц. Дед Кузьма осматривал клетки. Сладко зевая, направился было к сторожке, но рипение снега под ногами пешехода привернул его внимание. Он остановился прислушиваясь, потом подошел к воротам. Из серой темени выползла бородатая фигура лесника.
– А, дед Кузьма, здравствуй, – подойдя ближе поздоровался тот.
– Здорово Матвей!
– Закурим, или что? – доставая кисет с табаком предложил лесник.
– Ну, что же, давай!
Они свернули по самокрутке.
– Ты впустишь меня? – спросил неожиданно Матвей, – А то не совсем удобно, покурим поговорим.
Кузьма, открывая засов калитки спросил:
– А, что говорят дочку скоро замуж отдаешь?
– Это мы еще посмотрим, за сопляка голодраного Павлика Преображенского, никогда ему-ж только шестнадцать исполнилось, а ей тоже, одногодки они.
– Ну так что-ж?
– И ты туда же, смеешься с меня или что?!
– Да и не думал.
Зайдя во двор, Матвей достал зажигалку и чикнул, добывая огонь, закурил сначала сам, потом подкурил Кузьме. Сладко затянувшись сказал:
– Немецкая еще, трофейная, умели гады исполнять, да?
– Не знаю, – ответил Кузьма.
– Ты где служил, а в войну?
– В партизанах был, там меня як шарахнуло в голову с тех пор даже летом мороз по телу бродит, от и хожу одетым.
– Брешешь, не может такого быть?
– Ну не чувствую я температуры, понимаешь температуры не чувствую
– Так он оно как бывает. А слухай, а ты не боишься, ну тут до тебя …
– А у меня и страха с тех пор нет.
– А я от испугался б, вот даже сегодня, проходил мимо и знаешь боязно, кажут, что они и зверьков чуть не всех отравили.
– Як вони, кажут что он один был?
– Да-а? – переспросил Матвей, и перевел разговор на зверьков продолжал, – Остался же молодняк, покажи мне его?
– Ну пошли, вон они у нас за особой двойной оградой, – Кузьма достал из кармана ключ и открыл калитку, ведшую в огражденный в середине зверофермы дворик, – вот здесь они видишь все спят.
Матвей подошел к клеткам, обсмотрел их, сказал:
– Так их выходит еще больше, чем было? – и спохватившись добавил, – Мне Наталка ранее показывала.
– А от у нас рекордсмен, – показывая на отдельную клетку в стороне от рядов, – это самец с особым золотистым мехом.
Кузьма подошел до клетки и наклонился над ней. Матвей, злодейски озираясь по сторонам, наклонился и достал из-за халявы сапога охотничий нож, прятая его за спиной, медленно стал приближаться к сторожу. Дед Кузьма выпрямился, подозвал жестом Матвея:
– Иди скорее сюда, посмотри: какой он красивый, правда сейчас свет от лампочек плохо освещает, а вот днем!
– Боюсь дедуля, что на том свете ты теперь будешь работать сторожем. – Лесник быстрым движением направил нож в живот Кузьме. Но с юношеской ловкостью сторож отскочил в сторону. Лезвие с всего размаха впилось в сетку клетки. Дальнейшая развязка поединка настала в считанные секунды. Ударом ноги сторож выбил из руки лесника нож, застрявший в сетке. Потом свалил лесника, уткнув его лицом в снег руки скрутил за спиной, связав их крепко и быстро ремнем, которым всегда был подвязан кожух. После этого он отошел от стонущего в бессилой злобе преступника и скомандовал уже молодым голосом:
– Встать, в сторожку марш!
Лесник неохотно поднялся с заснеженной поверхности питомника и под конвоем старшего лейтенанта госбезопасности Виктора Стельмаха поплелся к сторожке ....
Глава 3. Учитель пения
Федось Кузьмович умер в октябре месяце на восьмидесятом году жизни. Я слушал лекцию по высшей математике, когда прямо с лекции меня вызвал почтальон и вручил под роспись срочную телеграмму от матери. Телеграмма напомнила мне о добром, и отзывчивом друге пасечнике, и о портрете, содержащем план хранения клада, который всецело теперь принадлежал мне. Я почти не вспоминал о портрете и забыл о его существовании, матери я ничего не сказал о ценности женского портрета. Мысли сменяя одна одну хаотично неслись в мозгу; «Как лучше, как поступить? – вспомнилась оценка клада Федосем Кузьмовичем, – клад он оценивал в тридцать миллионов долларов» Владея таким кладом накладывало на меня, молодого человека, огромную ответственность:
«Что-же делать, заявить сейчас? Достанут без него! Заявить летом, да, конечно летом, когда приеду на каникулы, тогда я смогу увидеть все своими глазами!» И решив ждать, за заботами учебы, за учебниками и расчетами время медленно плыло, отвлекая от мыслей о доме. А дом уже давно привернул внимание учителя пения. Несколько раз приходил он к Ольге Андреевной, моей матери, уговаривая ее пустить на квартиру. Но женщина, помня наказ сына, твердо стояла на своем, все время отказывая. Однажды в воскресенье Петро Петрович Щурь пришел в четвертый раз, сел на кухне за стол и голосом наигранного отчаяния сказал: – Ольга Андреевна, меня хотят женить на ней! – то есть на дочери квартиросдатчика, капризной и некрасивой девушке, – Вы женщина и должны меня понять. Если вы меня не пустите я все равно не уйду отсюда!
С этими словами он еще сильнее уселся на стуле и с уверенным в своей силе взглядом стал сверлить бедную женщину. И мама Валентине не выдержала сдалась и сказала:
– Только до лета, а летом, когда приедет мой сын на каникулы.
– Добро, спасибо вам большое! – про себя подумал; «Ну с ним я договорюсь!»
Вещи в одно мгновение были перемещены в комнату Валентина, и Петр Петрович стал временным квартирантом. Прожив некоторое время, он купил у заведующего клубом за 100 рублей расстроенное пианино, на школьной ручной тележке, со школьниками, которые помогли ему в транспортировке музыкального инструмента, доставил пианино в дом Ольги Андреевны, и под старинным портретом установил. Обладая идеальным музыкальным слухом, настроил инструмент, провозившись с ним несколько вечеров и в дальнейшем, импровизируя пьесы и романсы, не замечая, того, что его взгляд ловит черты женского лица, изображенного на портрете. Однажды он, как всегда учитель пения сел играть «Лунную сонату» Бетховена. Мелодия овладела им с такой силой, что, забыв все на свете он играл и играл, в магнетизме магии звучания мелодии, заколдовано смотрел на старинный портрет, ощущая магическую силу глаз женщины, смотрящей на него с картины. И ощущение усиливалось с игрою все сильнее и сильнее как будто он играет для нее, для женщины с ушедшей эпохи, для красавицы из прошлого времени. Глаза ее, как живые смотрели с седой древности приковывая к себе все естество учителя. Так продолжалось до того времени пока Петро не понял, что он уже не играет. Холодный пот испариной укрыл его лицо и спину. Мелкая дрожь заставила его спохватиться, он ощущал невероятный страх, словно увидел перед собой приведение, шедшее во главе погребальной процессии. В его голове промелькнули картины тех страшных минут гибели его отца. В тот вечер отец разбудил его поздно ночью; «Вставай Петр, пойдем по зерно». Он нехотя поднялся надел одежду, и не спрашивая ни о чем поплелся за отцом. Скоро они подъехали на возе до крытой соломою засеки. Отец открыл замок и открыл дверь в засеку, где хранилось колхозное зерно. Потом скомандовал; «Ану давай мешки, быстрее!» Петро сбросил с воза мешки отцу и отец спеша исчез в темени засеки. Отец спешно наполнял мешки зерном под светом керосиновой лампы. Петро помнил, что они успели погрузить один мешок зерна, отец пошел набирать в еще один мешок зерна, когда послышались быстрые шаги и пистолетные выстрелы. Петро, как ошпаренный соскочил с воза и вбежал в засеки. Около отца стоял на коленях Иван Очколяс и осматривал бездыханное залитое кровью тело. Петро не раздумывая, схватил с напольных весов гирю и со всего размаха ударил Очколяса по голове. Два тела лежали на зерне, еще текла кровь, плескала ручьями с ран красным покрывалом устилала золотистые зерна хлеба. Петро, утирая слезы, и всхлипывая, теряя рассудок лихорадочно обливая керосином зерно и трупы. Потом разбил лампу и поджог засеку. Он вспоминал, как очутился в лесах Западной Украины, как попал до Бендеровцев. Как потом убежал за границу, как учился в диверсионной школе. И вот уже девятый год живет в своем родном селе под чужим именем, под страхом мщения:
«Бежать, бежать ото всех за границу», – неслось в его голове, но, когда, каждый раз узнавал знакомые с детства места; тропинки, пруды, широкие поля, и луга, заталкивал навязчивую мысль в темные закоулки души, стараясь не поддаваться ее назойливому нашептыванию.
– Петро Петровичу, что вы там так тихо сидите? – спросила Ольга Андреевна, – Я вам тут еду поставила, идите покушайте.
Щурь вздрогнул, его помутнелые глаза посветлели. Достав с кармана носовой платок, он смахнул с лица холодный пот, и придя в себя, поднялся и сел за обеденный стол. Петро Петрович стал молча есть борщ. Когда тарелка опустела он спросил:
– Ольга Андреевна, скажите, что это у вас за старинный портрет?
– Э-э, это сын принес от покойного Федося Кузьмовича, и сказал, что это оригинал неизвестного художника семнадцатого века.
– Да, да! Это неимоверно интересно, Ольга Андреевна, особенно глаза, прошли века, а она как живая красавица, смотрит на нас!
Поблагодарив хозяйку, учитель остался один в комнате сына Ольги Андреевны и принялся с новой заинтересованностью рассматривать портрет. Но любоваться портретом наскучило ему, и он решил обсмотреть бесценную работу неизвестного художника древности более тщательно. Став на стул, снял с гвоздя рамку с портретом. С обратной стороны аккуратно вынул гвоздики с рамки и снял фанерную заставку. Взгляд на обратной стороне портрета различил надпись славянской буквицей. Прочитать и перевести он не мог, но план церкви привлек внимание. «Так это-же, пожалуй, какой-то старинный документ, либо старинная семейная реликвия, надпись необходимо обязательно разобрать, тем более такой старины?» Этой ночью, Петро Петрович спал плохо. Вертелся с бока на бок и уснул только где-то под утро. А утром сославшись на школьные дела, сказал директору школы, что едет в город и будет только завтра. Знакомый художник без особого труда прочел надпись, но понять с трех прочитанных слов ничего не смог. Но Щурь, имея опыт шпионской деятельности и знания в этом направлении понял, что речь идет о бриллианте величиной с грецкий орех.
– Послушай Петро Петрович, а случайно это не ваша Церьков здесь изображена?
– Да Серж, да так и есть, и речь тут идется…, – на мгновение Щурь задумался; «говорить ему про клад или нет?» Эта мысль пронеслась в его мозгу мгновенно, и он понял, что добыть драгоценность одному ему не под силу…, – речь тут идет про бриллиант величиной с грецкий орех.
– А, кто знает об этом, кроме тебя Петр?
– Трое, ты, я и Валентин.
– Кто такой Валентин?
– Сын хозяйки, но можешь не волноваться он появится только летом на каникулах.
– А матерь его ничего не заподозрит?
– Сегодня нет, перед отъездом я закрыл комнату, она сегодня не войдет.
– Так значит, я сделаю точно такой же портрет?
– А этот? – спросил Петр.
– Ха, ты, что-же решил?! – восторженно спросил Сергей.
– Да с таким капиталом нам можно соваться хоть к черту в зубы! – поспешно ответил Щурь, – Ну хорошо, согласен, капитал поделим, ну пускай, кое какой процент дадим дипломату за иностранный паспорт и доставку нас за рубеж.
– Как будем добывать клад? – по-деловому спросил художник.
– Зимой в Церкви не ведется служба, мы проникаем в внутрь ночью в храм и откапываем клад.
– Когда начнем?
– Ха, так это можно даже завтра!
– Тогда за дело, – с этими словами художник стал за работу над копией портрета.
А учитель, подгоняемый легким заработком, поехал до условного дипломата по заграничные паспорта. Он взволновано ходил по набережной Днепра, сидел в ресторане. Мысли переплетаясь в голове рисовали невероятные картины богатства; «Наконец я покончу с диверсионной работой. Капитал даст возможность послать к черту всех моих шефов разведки, и я буду жить спокойно где-то на побережье! Ха-ха-ха, как просто!» Вечером, Щурь был уже в мастерской художника. Молодой человек стоял у мольберта старательно выводил красками копию, Щурь подошел к нему, и стал сравнивать его работу с оригиналом, но копия была с очень яркими красками и смотрелась как-то вызывающе ново. Но, чтобы не прерывать работу над копией, Щурь сказал:
– Все в порядке, за десять тысяч долларов дипломат сделает два зарубежные паспорта.
– Очень хорошо, – оторвавшись от мольберта, Сергей взглянул на Петра, – ну, что скажешь о работе?
– Подделку видно сразу не вооруженным взглядом, так не годится! – забраковал учитель.
– Это делается по установленной технологии старения, я покажу тебе прямо сейчас, а потом спрошу отличить от оригинала, ну как пари? – смеясь весело сказал художник. После технических манипуляций так и вышло, как сказал художник. После тщательного обсуждения операции по добыче клада, Щурь, переночевал в художника, и рано утром, забрал портреты и попрощался. Он первым утренним автобусом приехал в дом Ольги Андреевны с двумя портретами, которые невозможно было отличить от оригинала. Тщательно закрыв дверь комнаты, он вставил на место оригинала копию портрета и повесил на место. С восхищением посмотрел на портрет работы Сергея:
– Да, чистая работа, – сказал удовлетворенно в голос, собрал школьные тетрадки с нотами ушел в школу. Вечером художник был уже у Щуря. Ночью в 23:30 они вышли из дома и направились к церкви. Громадиной строения Церковь выделялась куполами на фоне морозного звездного неба. Ключ, заранее изготовил по слепку Щурь, бесшумно вошел в скважину массивных дверей и повернулся два раза. Дверь медленно отворились впустили две фигуры людей. Просвечивая фонариками учитель и художник взялись за работу. Немые свидетели святых мрачно смотрели с икон на возню этих двух ночных прихожан, которые нарушили так беззаботно святое их пристанище в этот поздний час ночи. Копали по очереди до четырех часов утра. В Церкви было холодно. Пар от дыхания в лучах фонарика отображал путь свечения. Свет падал на дно выкопанной ямы, которая казалась бесконечно глубокой от интенсивной работы, однако на самом деле было выкопано только два метра. Еще до заповедной цели оставалось пол метра, потом под фундамент с пол метра к кладу.
– Петро уже конец фундамента!
– Давай быстрее, нам надо еще забросать яму.
Углубившись ниже фундамента на сантиметрах двадцать, художник лихорадочно стал покапывать под свод, ощущая быструю удачу. Лопата скоро издала металлический стук., потом послышался скрежет о металл.
– Есть! – простонал художник, и стал трясущими руками разгребать землю, стараясь достать до заповедной шкатулки, – Вот, вот, сейчас еще, чуть, чуть, пошел! А, черт, надо еще подрыть очень тяжелый ящик.
Подкопал еще немного, покряхтев он наконец подал трясущими руками укрытую зеленным налетом стародавнюю шкатулку. Щурь плохо скрывая волнение взял с рук шкатулку, поставил на землю.
– Подай быстрее руку, – стоя в яме сказал художник.
Но вместо этого Щурь схватил лопату и с всего размаха ударил ребром лопаты по голове художника. Послышался хряст проломленных костей черепа. Тело художника обмякло, и осело на дно ямы. Трясясь всем телом, учитель стал лихорадочно закапывать труп в яме… Скоро все было окончено. Спрятав лопату в углу ниши в стене, учитель тенью выпорхнул на улицу. Стараясь не делать шума, он прошел в свою комнату. Ольга Андреевна крепко спала.
– Алло! – набрав номер телефона, кричал в трубку Стельмах, – Товарищ полковник, это старший лейтенант Стельмах, поймал соучастника преступления лесника Матвея Митрофанова!
В трубке отозвался голос:
– Допроси немедленно, я с оперотрядом выезжаю, конец связи! – раздались короткие гудки.
Виктор положил трубку, потом устало посмотрел на часы, было 23:00, потом сузив глаза посмотрел на преступника. Бородатое лицо лесника сверлило маленькими колкими глазками Виктора. Во взгляде этих глубоко посаженных мышиных глаз светилась злоба умноженная на безграничную ненависть.
– Ну! Хочешь жить, отвечай? – лесник отвернулся, – С кем убивал сторожа и потравил зверька?!
Лесник продолжал молчать. Прошла минута, вторая.
– Вы расстреляете меня? – Хрипло и безнадежно спросил.
– Поможешь следователю признанием чистосердечным, рассмотрим вопрос о смягчении приговора! Итак, кто был с тобой в первый раз?!
– Я не убивал, – внезапно прохрипел лесник.
Глаза его налились кровью, на шее от страшного напряжения надулась, пульсируя жила.
– Так кто?! – резко, повысив голос спросил Стельмах.
– Это учитель, учитель Петро Петрович!
– Доказательства?!
– Он был бендеровцем, убил Ивана Очколяса, убежал, потом разведывательная школа и вот задание доверил мне. Мы тогда вдвоем были он Фоку пырнул ножом. У него есть передатчик, он говорил, что в случае удачи я передам по рации и нас встретят там.
– За границей?
– Да, обещал золотые горы.
– Хорошо, поверим!
Прошло пять часов. В 4 часа к ферме подъехала машина. Виктор, не спал в эти часы ожидания, оперативников, когда в сторожку вошел полковник Смолов, указал на связанного лесника и сказал:
– Вот Матвей Митрофанов.
– Какой Матвей Митрофанов? Это бывший бендеровец, я проверял архив. Вот где встретились, это бывалый бандит по кличке Волк. На его совести сотни убитых мирных жителей. А в деле написано убитый при переходе границы.
– Посмотрите, товарищ полковник тут протокол допроса.
Смолов взглядом пробежал по записях, поднял голову и скомандовал:
– Немедленно на квартиру учителя!
Петро Петрович трясущими руками потушил свечу. Отблески света из окна упали на позеленелую медь шкатулки. Потом взял приготовленный топор и просунул в щель между крышкой и корпусом шкатулки, надавил держак топора, раздался треск. Крышка отскочила и упала под ноги. Ослепляющим блеском, даже при скудном освещении фонаря с уличного телеграфного столба в корпусе шкатулки сиял бриллиант, приковывая внимание убийцы. Заколдовано он смотрел и смотрел на сияние крупного бриллианта неслыша шума работающего двигателя подъехавшего автомобиля к дому Ольги Андреевной, и стука прибывших оперативников в двери комнаты квартиранта. И только тогда, когда дверь широко распахнулась он оторвал взгляд от драгоценности, и увидел строгие глаза Виктора Стельмаха …
Глава 4. Поиски клада
Из дела, осужденного Щуря для служебного пользования колонии строгого режима УЕ № N/13, которое прочитал Валентин, откуда стало известно; из чистосердечного признания Петра Петровича Щуря, в котором значилось, что «…вскрыв ларец, алмаза там я не обнаружил, кто-то наверняка до нас его изъял, а символический ларец водрузил на место без содержимого! – и далее на вопрос следователя, почему убили подельника? – Щурь отвечал; что подельник хотел завладеть сокровищем в одиночку: – Я защищался и убил по случайности… И, далее, после исчезновения Щуря в колонии, осужденные, как один твердили, что не знают и не видели Щуря в гальванике с тех пор, как осквернителя Святого места, его перевели туда на работы» …После службы в армии, Валентин возвращается к себе в родной поселок Шпитьки, в свой дом. И рано утром воскресным днем, решает осмотреть знакомые с раннего детства места, где располагался колхозный детский садик, в который водила его бабушка. Невдалеке высилась старинная водонапорная башня. Запустение и заросли растительности из разросшихся кустов встретили Валентина, у башни. Он осмотрел разоренные каретные помещения пристройки к башне, и заколоченный проем двери входа на лестничный винтовой марш, ведущий к вершине сооружения. Обратив внимание на нетронутые почерневшие доски, приколоченные ржавыми от времени гвоздями, стало понятно, что с тех памятных дней ночного бегства Петра Петровича из дома Ольги Андреевны, и его сдачи властям никто не нарушал исторический покой, царивший в недрах дорогого сердцу Валентина памятника старины. С осмотра стало ясно, что через дверь проникнуть к лестнице, никак нельзя не привлекая внимания местных жителей, случайно забредших сюда или заезжих туристов в поисках старины. Но скорее всего попасть к лестничному винту надо попробовать через окно, подойдя по крыше примыкающего к нему каретного помещения. Валентин стал присматриваться к деревянным застекленным окнам, которые кое-где чернели провалами глазниц разбитых стекол. И решение было принято само собой; – этой ночью. Присмотрев удобный подъем на крышу каретной, примыкающей к окну второго этажа башни, решает взобраться туда по приставной садовой лестнице, доставив инвентарь из дома. Осталось дождаться ночи и, как следует подумать и подготовиться. И Валентин решает пройтись по берегам прудов, заросших тиной и ряской, вдыхая чистейший озон, настоянный на сосновых запахах и травах, знакомый ароматами с раннего детства. От этого слегка закружилась голова. Он взглянул на покатый склон берега, напомнивший собою, как в далеком детстве с этой горки катились дети вниз к пруду, и как потом все в округе переворачивалось, неистово кружась в глазах. Наручные часы показывали 11:00, надо спешить домой, там старенькая мама дожидается, и наверняка волнуется, как всегда…
– О! Ты наконец явился? – мама достала горшок с борщом с печки, – Садись за стол быстрее, да вымой руки, а то хлеб будешь же брать?
Послушав мать, сын тщательно вымыл руки вытер чистым полотенцем и принялся за еду. Затем ушел в свою комнату. На стенке над пианино висела пустая рамка вместо портрета женщины, конфискованного у Щуря, как вещь доки, и подлинник, и копия. Я снял рамку со стены. Нахлынули воспоминания, связанные со всем этим. Прогоняя мысли прочь, улегся в постель и решил выспаться, чтобы чувствовать себя бодрым в ночной вылазке. Но разные мысли роились в моей голове, нагоняя дневной сон:
«Все-же, почему Щуря не выследили тогда, была зима и много следов, можно же было по следу понять, где его носило той ночью, а пес наверняка нашел бы сокровище! – подумалось ему, затем уже засыпая, – А следов здесь не было, не было же снега!» Сон навалился на меня. Я проснулся в 18:00. …Щурь утром после подъема на разводе услышал свой номер и приказ идти в гальванический цех, чему был очень нерад. Слухи среди заключенных ходили разные; и то, что в гальванике в ванную серной кислоты некоторые отчаявшиеся бросаются и растворяются там, кончая жизнь самоубийством не выдерживая заключения. Некоторых бросают сами за нарушение установленных законов понятий и ненадлежащего поведения в среде сотоварищей по отсидке, а то и заточкой могут проткнуть за грехи эти. Наслушавшись тюремных баек, Щурь начал планировать побег. Но не знал, как убежать с этого проклятого места, когда дипломатический паспорт с бессрочной визой в Штаты лежит в укромном месте с гонораром хозяев за выполненное задание на звероферме и огромным алмазом чистейшей воды, который зовет и манит его на свободу. С каждым днем, в гальванике на третьем году заключения он чувствовал, как от ядовитой атмосферы здоровье его постепенно чахнет, отчаянию не было предела. Он часто всматривался в пожелтевшие лица таких же несчастных как сам. И однажды увидел, что трое из друживших между собой заключенных особенно в ночную смену, куда-отправляли товарища, сами же выполняли норму за себя и за него, к концу смены третий приходил, слегка на веселе, и от друзей несло самогоном. Щурю стало ясно одно, эти трое знают, как попасть на волю; – эх если бы это было с ним, только бы его и видели? И он решает выяснить, куда исчезает третий. Уборная для заключенных находилась на свободной площадке и к ней был доступ по отдельной хорошо просматривающейся камерами наблюдения дорожке. Щурь, засек отлучку одного из тройки, и сказав напарнику, что в туалет, вычислив заранее, где следящие камеры, стараясь не попасть под слежение, пошел за отлучившимся с гальванического цеха. И когда он увидел замаскированный подкоп под двойную ограду колонии из колючей проволоки, куда нырнул подельник троицы, и не раздумывая быстро прошел в туалет. Определив место лаза на свободу, Щурь начал готовится к побегу. Оборудовав в своем шкафу раздевалки укромное место, стал за скудные деньги, которые выдавали заключенным на сигареты и разные сладости, что были в торговом киоске, копить турристический припас в дорогу. Покупая печенье, и консервы, он набрал минимальной еды и назначив себе время побега после смены замешкавшись на своем месте, схватив сверток с едой и сбросив у ванны с серной кислотой головной убор и резиновую обувь, бросился со всех ног к лазу. Ему удалось-таки выбраться на свободу. В цеху гальваники обнаружили в ванной несколько пластмассовых пуговиц не растворяющихся в серной кислоте, и заключив, что произошло самоубийство, закрыли делопроизводство. Тем временем Щурь на товарном поезде катил по рельсам на запад. … Тем временем, погруженный в свои мысли о Щуринском деле, я изучал рамку с портретом. Я вспомнил, как моя бабушка говорила, что у каждого тайна имеет свой конец. Но могло ли это быть правдой? Чувство, что я навсегда связан с историей Щуря, не оставляло меня. Я вдруг ощутил, что должен разгадать секрет, скрытый в стенах башни. Наступила ночь, и, собравшись с силами, отправился к водонапорной башне. Сверив часы с будильником, установив будильник на 7:00, как привык вставать в это время со школьных времен. Было уже 23 часа 30 минут. Я, стараясь не создавать шума, надев туристическую куртку, в которой ходил еще в школьные походы, спортивные брюки и кроссовки, и тихонько вышел через веранду к сараю. Садовая лестница стояла под стеной сарая, где под свисающей крышей была надежно защищена от дождя. Взял в правую руку и вышел с сумкой на плече в калитку. На улице не было ни души, свернул в парк и вскоре был уже у башни. Поставив к стене лестницу сразу определил, что выбраться по ней на крышу каретного помещения мне не удасца. Обругав себя мысленно с таким просчетом, принял решение пройти и сорвать доски с прохода к лестничному маршу. Посветив фонариком в кромешной темноте на входную дверь, вздрогнул от неожиданности; – доски сорваны и свалены у самого входа к винтовой лестнице. Мое сердце колотилось от волнения, я понимал, что этот шаг может стать решающим в жизни. Вспомнив разговоры с матерью о смелости и честности, ступил на проржавевшую ступень винтовой лестницы. Стараясь не создавать шума беззвучно шаг за шагом продвигался в кромешной тьме вверх, готовый распутать паутину загадок, которые охватывали меня и загадочную жизнь учителя пения Петра Петровича Щуря. Подвигаясь к верхнему этажу, у самого верха, внезапно воткнулся во что-то мягкое. Неприятное ощущение страха проползло по животу, заставив остановился, замереть прислушиваясь. Сердце отчаянно стучало в груди. Простояв так с минуту, превратившуюся в одно мгновение в целую вечность, в тягучей тишине, я механически включил фонарик. И застыл на месте, не шевелясь от страха. Облокотившись на обломанный поручень, на меня смотрели остекленело глаза человека, в котором я с трудом узнал Щуря распластанного на обломке ржавого центрального прута, что с обратной стороны торчал из спины трупа. Я, преодолевая страх, смотрел на знакомое лицо, покрытое отрастающей щетиной. Достав из сумки строительные перчатки, я осмелился и стал в перчатках обыскивать пиджак на мертвом. Во внутреннем кармане нашел в полиэтиленовой пленке пачки долларов США, американский дипломатический паспорт и кисет из черной материи с твердым предметом в нем. Дрожащими руками, открыв шнурованную завязку, увидел крупный огромный бриллиант. Поневоле произнес в слух:
– Алмаз вернулся к себе домой, поверить не могу в череду совпадений?! – спрятав бриллиант в карман куртки, я осторожно водрузил паспорт и деньги в карман мертвого хозяина, и, бесшумно ступая по лестничной крутизне осторожно спустился вниз. Внизу у входа, проверил свои следы, но поверхность была усыпана прелой листвой и следов не было видно. Я с опаской выглянул из центральной каретной, пытаясь рассмотреть пространство вокруг, прислушиваясь, нет ли кого поблизости. На лицо упало несколько капель начинающегося дождя. Вокруг стояла мертвая тишина, красноречиво говорившая, что беспокоится нет причин, и в подтверждение этому яркая вспышка молнии на мгновение осветила пространство. Через несколько секунд раздался раскатистый гром. С чувством облегчения схватил принесенную лестницу и вернулся домой. Осторожно прокравшись в свою комнату, разделся и лег в постель, еще дрожа в ознобе от увиденного. За окном периодически раздавались раскаты грома и вспышки молний, зашумел дождь. Заснул только под утро, но резкий звон будильника поднял меня, как всегда ровно в 7:00 утра. … Старший лейтенант Комитета Государственной Безопастности Валерий Смирнов спал в кресле перед потухшим камином. Огарок свечи в подсвечнике бросал медные отблески, оживляя тонкие черты лица. Свет от свечи медленно тонул, растворяясь в синих сумерках летнего утра. Резче очерчивались предметы обстановки комнаты. Окно выходило в сад и сейчас смотрелось предрассветным светом в спинку кресла на котором спал Валерий. Итак, уже тлел рассвет, когда первые петухи, как всегда пропели утреннюю зарю просыпающемуся селу, на журнальном столике возле книжных полок, бесцеремонно разрывая сонною тишину в доме раздался резкий взрыв телефонного звонка. Утренний телефонный звонок в такой неподходящее для разговоров время звучит как-то не уместно, как-то по-особому тревожно. Но у спящего в кресле Валерия Смирнова звонок не вызвал никакой реакции, голова все так же лежала на спинке кресла, на коленях раскрыта книга, а звонок все настойчивее упрямо продолжал звонить, призывая к себе. В соседней комнате скрипнула пружинами кровать. Двери открылись и на пороге появилась полная женщина в нижней длинной рубашке. Шаркая домашними тапочками, она приблизилась к телефону и сняла трубку:
– Алло, кто говорит?! – спросила хрипловатым ото сна голосом, и услышав ответ, повернулась к Валерию, – Сынок, сынок, это тебя!
Материнский голос разбудил Смирнова. Он открыл глаза, потом резким движением вскочил, отгоняя остатки сна, и взял трубку.
– Старший лейтенант Стельмах слушает! – ответил чистым громким голосом.
Дежурный с приемной конторы передал, что за ним выслана машина, и что через тридцать минут его доставят к полковнику Смолову, начальнику управления.
В кабинет молодцеватым шагом вошел старший лейтенант Стельмах в форме.
– Разрешите войти, товарищ полковник?! – отрапортовал он.
– Присаживайтесь! – сказал Смолов, подождав, когда усядется старший лейтенант, продолжил, – Объявился наш беглец из колонии строгого режима, правда в необычном месте, почти на самом верху старинной водонапорной башни, что в парке в Шпитьках.
– Это в противоположной стороне хутора Лесное?! – уточнил Стельмах.
– Надо разобраться, что там он прятал, а не тот самый бриллиант, что был обозначен на старинном портрете, как «Алмаз Елена», при обыске трупа нашли только поддельный дипломатический паспорт с визой в Штаты и крупную сумму денег?
– У меня вопрос! – с интересом поинтересовался Стельмах, – Кто и как нашел его труп?!
– Местная жительница, собирала грибы сыроежки, и обратила внимание на открытую дверь в лестничный марш, куда из любопытства заглянула и увидела на самом верху лестницы мертвеца, сразу заявила в местные органы власти.
– Получается так, что при жизни покойник не врал если алмаз не нашли, значит его в ларце и не было, так, что ли?!
– Согласен, только при одном условии, если труп беглеца не нашел кто ни будь раньше? – парировал полковник, – Вот вам Стельмах и предстоит более тщательно исследовать место гибели беглеца!
Виктор Стельмах на служебной машине выехал на место дознания. Пообщался со следователем, который подробно разъяснил, что на ступенях лестницы никаких следов не обнаружено, так как ночью, перед тем как утром был обнаружен труп местной жительницей, что вышла с утра собирать грибы после грибного ночного дождика, что этот дождик через дыры в прохудившейся крыше башни смыл все следы со ступеней лестницы, и кроме как погибшего никаких других следов найдено не было. Что и доложил полковнику старший лейтенант Стельмах …