Зима

Глава 1: Всё нормально?

Утро девятого января 2012 года. На улице было темно, но школу никто не отменял. После зимних каникул я чувствовал себя разбитым и отчуждённым. В комнату вошла мама. По её лицу было видно, что ей не нравится, что я ещё сплю.

– Ты до сих пор в кровати? Быстро поднимайся и завтракать, опоздаешь! – с этими словами она резко сдернула с меня одеяло. – Как бы в новом году не начать с замечаний за опоздания…

– Встаю, встаю… – нехотя пробурчал я, поплёлся на кухню.

На завтрак была овсянка и чай с бутербродами. Мама сидела рядом и торопила меня. Она спешила не только выпроводить меня в школу, но и успеть на работу.

– Ну что ты копаешься? Ешь быстрее.

– Мам, я стараюсь. Я не могу так быстро.

– Не можешь? В кого ты такой? И я, и твой отец всегда ели быстро… Вернее, ел… – Я увидел, как выражение её лица сменилось с раздражённого на потерянное.

Я помню, как несколько лет назад всё было иначе. Мы ездили в отпуск в станицу Береговую. Море, пляж, аттракционы. Отпуск был коротким, но невероятно ярким. Я любил Степное море. Оно было таким чистым и прозрачным. Даже поездка на поезде тогда казалась приключением. Вернувшись, папе предложили работу в отдалённом посёлке Северянск под городом Арктикой. Спустя время мы перебрались туда всей семьёй.

А потом наша страна начала конфликт с соседями. Объявили мобилизацию. Папа попал под неё. Он обещал вернуться скорее и «победить всех», чтобы защитить нас. Каждый месяц от него приходили вести, и к каждому письму он прикладывал свою фотографию.

«Здравствуйте, мои дорогие. Надеюсь, у вас всё хорошо. Мы защищаем каждый клочок нашей земли. Здесь опасно, но мы тесним врага и одерживаем победы. Очень по вам скучаю. С любовью, ваш папа!»

Я ждал его возвращения, мечтал снова поиграть с ним. Мама старалась заменить мне отца, но потом… пришло последнее письмо.

«…Я.. не уверен, но, кажется, мы проигрываем. Враг наступает слишком активно. Сейчас я нахожусь в медсанчасти. После обстрела я потерял ногу. Командир говорит, меня могут демобилизовать и отправить домой. По крайней мере, я на это надеюсь…»

Спустя несколько дней маме позвонил его командир и сообщил, что папа погиб – в медсанчасть попал снаряд. Это сломало её.

Когда я узнал о случившемся, мне стало горько и пусто. Мне было всего одиннадцать. Любое воспоминание об отце я начал заедать. Я быстро набрал вес и стал самым полным в школе.

С тех пор прошло два года. Мне до сих пор не хватает папы. Мама опустилась на дно. Она стала пить. Возвращалась домой пьяной, пропадала ночами, и я быстро научился жить сам: готовить, убирать, стирать.

Меня навещала бабушка. Она твердила, что мама – алкоголичка, ни на что не способная, кроме как пить. Я понимал бабушку, но понимал и маму. Я знал, что привело её к этой пропасти....

После завтрака я оделся и побрёл в школу. На улице было холодно и непривычно тихо. Слышался только хруст снега под ногами. Фонари освещали тёмную улицу жёлтыми пятнами. Мне никогда не было так спокойно, как дома, где тяжёлая атмосфера давила на меня с каждой секундой.

В школе царила такая же мёртвая тишина. Из-за лютого мороза многие ученики остались дома. В классе я оказался единственным. Учитель, Виктор Иванович, встретил меня с недоумением.

– Здравствуй, из всех ты один пришёл… Зачем? Ты же знаешь, что сегодня аномальные морозы… – сказал он. Его голос звучал устало.

– Знаю, Виктор Иванович. Мама заставила. Она заметила, что у меня оценки ухудшились.

– Иди домой. В школе никого нет, даже старшеклассников…

Я послушался, но его вид вызвал у меня тревогу. Он выглядел не как обычно. В его глазах читалась какая-то отрешённость, будто его что-то глодало изнутри. Что случилось с ним за время каникул?

Дома было тихо, мама ушла на работу. Я решил не включать свет и в полной темноте пройти в свою комнату. Я разделся и лёг в кровать, абсолютная тишина давила на меня так же сильно, как и атмосфера. Я старался уснуть, но будто я чего-то ждал, ждал пугающего, что разорвёт мёртвую тишину…

Я проснулся уже вечером. Мамы всё не было. На часах было 17:48. В квартире царила всё та же гнетущая тишина, прерываемая лишь мерным тиканьем часов в коридоре. Я покушал вчерашней каши, помыл тарелку. Стало скучно и невыносимо одиноко. Я включил телевизор.

Голубоватое свечение экрана заполнило пространство зала, отбрасывая призрачные тени на стены. Это успокаивало. Шли мультики, потом какое-то дурацкое шоу, а затем новости. Диктор с каменным лицом рассказывал о новых успехах на фронте, а потом перешёл к местным сводкам.

«…В Арктической области продолжают расследовать серию исчезновений. За время новогодних каникул в окрестностях Северянска пропали без вести трое местных жителей. Среди них – сотрудник лесничества и двое рабочих с местного предприятия. Следственный комитет не исключает, что исчезновения могут быть связаны…»

Я не придал этому значения. Мне было плевать на каких-то рабочих. Я просто хотел, чтобы в доме был хоть какой-то звук. Тишина давила сильнее, чем даже самый раздражающий шум. Она была густой, физической, как вата в ушах. Я укрылся пледом и смотрел, как по экрану бегают мультяшные персонажи, но их весёлые, неестественные голоса лишь подчёркивали нереальность всего вокруг.

Внезапно за стеной, в подъезде, грохнула дверь. Я вздрогнул, сердце на мгновение ушло в пятки. Послышались тяжёлые, неуверенные шаги. Мама? Но нет… её шаги я узнал бы из тысячи. Эти были другими – медленными, шаркающими, будто кто-то очень усталый тащил что-то тяжёлое по бетонным ступеням.

Шаги замерли у нашей двери. Я затаил дыхание, вжавшись в диван. Скрипнул пол на площадке. Послышался какой-то приглушённый звук – то ли стон, то ли сдавленный вздох. Потом шаги так же медленно и тяжело поплёлись дальше, наверх.

Я сидел, не шевелясь, ещё минут пять, прислушиваясь. Сердце колотилось где-то в горле. Просто сосед. Пьяный или больной. Просто сосед. Но почему тогда по спине пробежали ледяные мурашки?

Я перевёл взгляд на окно. За ним была кромешная тьма арктической ночи. И в этой тьме, сквозь отражение телевизора в стекле, мне почудилось лицо. Бледное, знакомое. С щетиной на щеках и усталыми, добрыми глазами. Папа?

Я резко обернулся, вглядываясь в настоящую, не отражённую темноту за окном. Никого. Только чёрный квадрат ночи, в котором кружились одинокие снежинки. Паранойя. От одиночества и усталости начинаются галлюцинации. Врач говорил, что такое может быть. Говорил, чтобы я не поддавался.

Я выключил телевизор. Голубой свет погас, и комната погрузилась в абсолютный мрак, который стал ещё гуще и тяжелее. Тишина снова навалилась на меня, теперь уже совсем невыносимая, звенящая. В ушах стоял тот самый высокий звук, который всегда появлялся перед…перед приступом.

И вдруг… тихо, едва слышно, зазвонил домашний телефон. Резкий, пронзительный звонок в гробовой тишине заставил меня подпрыгнуть на месте. Кто это может быть? Мама никогда не звонила домой. Бабушка? Телемагазин в восемь вечера?

Я подошёл к аппарату. На стареньком экране светился номер: «НЕОПРЕДЕЛЕН». Сердце снова застучало с бешеной силой. Что-то внутри кричало, чтобы я не брал трубку. Что этого звонка не было. Что его не может быть.

Я поднял её. Пластик был холодным.

– Алло? – мой голос прозвучал сипло и испуганно.

В трубке несколько секунд слышалось лишь ровное гудение линии, будто на том конце кто-то молча слушал. Потом – лёгкий, прерывистый выдох. И тихий, далёкий, будто пробивающийся сквозь помехи, голос.

– …Сынок?… Холодно… Мне так холодно…

Голос был таким родным. Таким потерянным. Таким мёртвым.

Трубка выскользнула из моих потных пальцев и упала на пол с глухим стуком. Я отшатнулся к стене, зажимая уши ладонями. Это был не он. Этого не было. Этого не могло быть. Врач сказал… врач говорил…

Внезапно за окном ветер завыл сильнее, забиваясь в каждую щель. Метель усиливалась. И внутри меня тоже поднималась метель – из страха, одиночества и леденящего душу ужаса. Хуже всего было то, что я не мог понять, где заканчивается реальность и начинается болезнь. И что в этой метели страшнее.

Я услышал дверь в подъезд и знакомый звук цокающих каблуков. Сердце ёкнуло от облегчения. Мама. Тьма и тревога, казалось, мгновенно отступили в углы комнаты, затаились, но не исчезли совсем.

В скважину замка вонзился ключ, повернулся с громким щелчком. Дверь отворилась, и на пороге возник силуэт. Резкий свет из коридора бил в глаза, очерчивая её фигуру. Она щёлкнула выключателем, и люстра на потолке залила комнату жёстким желтоватым светом.

– Что с тобой? – её голос прозвучал хрипло от холода и усталости. Она заметила меня, съёжившегося в углу дивана, и валявшуюся на полу трубку телефона. – Ты выглядишь… заплаканным. И напуганным.

Она не стала раздеваться, лишь бросила сумку на пол и, пошатываясь, кинулась ко мне. От неё пахло морозным воздухом и чем-то сладковато-горьким.

– Мне… мне звонил папа, – выдохнул я, сам слыша, как безумно звучат эти слова. – Он говорил… что ему холодно.

Я ждал, что она накричит, назовет меня сумасшедшим, отмахнётся. Но её лицо не исказилось от гнева или недоверия. Напротив, оно стало странно мягким, почти умиротворённым. Она села рядом, обняла меня, и её пальцы, холодные от уличного мороза, впились в мою спину.

– Он скучает по тебе, – прошептала она тихо, глядя куда-то поверх моей головы. Её взгляд был пустым и блестящим. – Он хочет поговорить с тобой… и старается связаться. Это знак. Он просто… не может найти дорогу. Ему одиноко и холодно там, в темноте.

Она говорила это с такой искренней, неподдельной верой, что мне стало не по себе. Её объятия не согревали. Они были холодными, как тот голос в трубке. В её утешении не было спасения – в нём было признание того, что кошмар реален. Что мёртвые действительно могут звонить. И скучать.

Тревога не ушла. Она сжалась внутри меня в твёрдый, ледяной комок. Было страшнее, чем когда я сидел один в тишине. Потому что теперь я понимал – я остался один на один с этим ужасом вдвоём с мамой. И её мир, в котором мёртвые звонят по телефону, был единственным, что у меня теперь осталось.

За окном ветер снова завыл, но теперь его звук казался голодным и торжествующим.

Глава 2

Новый день начался, а я не мог вспомнить, как уснул. За окном все так же царила арктическая ночь, лишь слегка разбавленная тусклым светом фонарей. Мелкие, белые снежинки медленно падали на землю, и трактор, упрямо ползавший между пятиэтажками, с глухим рыком убирал снег, пытаясь проложить хоть какую-то дорогу.

Внутри было тоскливо и пусто. В голове, как заевшая пластинка, прокручивалось вчерашнее: мертвый голос отца в телефонной трубке. Он прозвучал так явственно, так пронзительно, что въелся в самое нутро, в каждую клетку. Казалось, я никогда от этого не избавлюсь.

Мамы не было. Но в этот раз ее отсутствие было иным. Давящая атмосфера вчерашнего вечера куда-то ушла, сменившись гнетущим, привычным одиночеством. Я встал с кровати и меланхолично надел свою голубую футболку и синие штаны. Весь мой лишний вес предательски выпирал под старой, поношенной тканью. Пузо неприлично вываливалось из-под футболки – одежда эта была куплена давно, еще тогда, когда я был хоть немного стройнее.

На завтрак снова была овсянка. Странно, я был уверен, что вчера доел последнее. Видимо, ошибался. Сегодня было не так холодно, и я наблюдал из окна, как дети, кутаясь в шарфы, брели в школу, а взрослые спешили на работу. Мне всегда было интересно – а чем они там занимаются? Какие у них обязанности? Как вообще устроен этот взрослый мир, кроме той его части, что я видел в школе?

Школа… Вот единственное место, где я понимал работу взрослых. Учителя, которые пытались сделать вид, что нам интересно. Которые возились с отстающими, кормили нас безвкусной кашей на большой перемене, вели физкультуру и водили к медсестре. Было невозможно представить себя на их месте.

Порыв ветра, поднявший на улице вихрь снега, заставил меня снова уйти в себя. В чем смысл? Существую ли я на самом деле? И как меня…

– Меня… – мой собственный голос прозвучал хрипло и незнакомо, нарушая гнетущую тишину квартиры. – Меня зовут Серёжа.

Эти слова повисли в воздухе, показавшись неестественно громкими. Я сказал это, чтобы убедиться, что я все еще здесь. Что я существую. А в ответ – лишь завывание ветра за стеклом.

Я стал готовиться к выходу, как вдруг осознал, что забыл умыться. Мама часто ругает меня за нечищеные зубы. Но я не понимаю – зачем? Что изменится от этого ритуала? Мир не рухнет, если я не проведу щеткой по эмали. Ничего не изменится.

И тут в голове возник другой вопрос, прорвавшийся сквозь привычную апатию подобно раскату грома в полной тишине:

– Зачем я вообще хожу в школу?

Он прозвучал в моем сознании настолько громко и отчетливо, что, казалось, разорвал саму ткань реальности в квартире. А затем наступила тишина. Еще более глухая, давящая, всепоглощающая. Она накрыла меня с новой силой, оставив наедине с пугающей бессмысленностью всего сущего.

Я так и застыл – полуодетый, с одним ботинком в руке, – сидя на стуле в коридоре. Я уставился в одну точку на стене, но не видел ни обои, ни трещины. Передо мной разворачивалась пустота. Ярко-желтый свет лампы над головой падал сверху, освещая мои короткие, торчащие во все стороны рыжие волосы и подчеркивая бледность кожи. Я был будто на сцене, под прожектором, который освещал пьесу под названием «Мое бессмысленное существование».

С огромным трудом я заставил себя закончить одеваться. Дверь квартиры закрылась на ключ с глухим щелчком, который эхом отозвался в моей груди.

Подъезд встретил меня знакомым запустением: облупившаяся краска на стенах, похабные надписи шариковой ручкой, запах сырости. Каждый мой шаг отдавался гулким эхом, будто за мной шел кто-то невидимый. Было тоскливо. Невыносимо тоскливо.

Выйдя на улицу, я попал под шквал ледяного ветра. Он бил прямо в лицо, заставляя щуриться и сжиматься всем телом. Мой серый, потертый шарф трепетал на ветру, как одинокое знамя на заброшенной крепости. Я слепо побрел по дороге, проложенной трактором, следуя по ней лишь потому, что это был единственный расчищенный путь.

Вопрос не уходил. Он висел в голове тяжелым камнем, не давая ни о чем другом думать. Зачем?

Я существовал. Я дышал. Я шел. Но существую ли я на самом деле? Или я всего лишь призрак, который забыл о своей смерти и продолжает механически повторять привычные действия?

В школе было уже не так одиноко. Вернее, не тихо. Она была наполнена привычным гомоном, скрипом половиц и гулом голосов – оживлённо, но не для меня. В раздевалке я столкнулся с одним из одноклассников. Сашей. Он был стройным, добрым и невероятно общительным парнем, этаким идеалом ученика, которым я никогда не смогу стать. Он кивнул мне со своей неизменной улыбкой:

– Привет, Сереж.

– Привет, – пробормотал я в ответ, уставившись в пол.

Этого было достаточно для него. Он уже повернулся к другим. Его приветствие было таким же механическим и безразличным, как и мое. Я был среди людей, но чувствовал себя прозрачным. Невидимым призраком, плывущим против течения живых, шумных, настоящих людей.

Сегодня Виктора Ивановича не было. Сначала я подумал, что он заболел. Но его отсутствие висело в воздухе ощутимой загадкой. Даже другие учителя, проходя по коридору, перешептывались с нахмуренными лицами, а завуч нервно проверяла расписание.

Возле нашего класса толпились одноклассники. Их голоса, обычно громкие и беспечные, сейчас звучали приглушенно и серьезно.

– …третьего вчера нашли, – доносился обрывок фразы.

– Прикиньте, если это наш Иваныч виноват? – сказал один, и в группе повисло напряженное молчание.

– Ага, а чего это он тогда сегодня слинял? Может, его уже взяли на мушку?

– Он всегда был стремным, – вступила в разговор девчонка. – Его перепады… То он орет как резаный, то ходит и со всеми строит из себя добряка. Меня это всегда пугало.

Их слова, такие небрежные и в то же время уверенные, прозвучали как гром среди ясного неба. Они не строили догадки – они уже выносили ему приговор.