Царь дверей

Мой сосед Олег Лапшин

2025

Пролог

Если представить города нашей необъятной Родины, как людей, собравшихся в одном помещении, то компания получится как минимум интересная, разношёрстная. Словно встреча одноклассников на двадцатилетие выпуска из школы – найдутся все! Разные и что-то обещающие в те далёкие годы, а теперь связанные друг с другом исключительно странностью судеб и их поворотов.

В случае НАШЕЙ Родины – очень молодой, хотя ещё даже не наступил 2007 год, который, спустя десятилетку все захотят вернуть, да и классный руководитель из тех лет еще жив…

Вот за столом встречи неприлично прилично сидит Питер – круглый отличник, который, выйдя из-под родительского контроля, успел сторчаться на своём филфаке, потом случайно занялся бандитизмом, далее отсидел, подлечился, похоронил отца – Собчака и , получив наследство, начал жизнь с чистого листа. Теперь пытается навести мосты с симпатичной одноклассницей Москвой. В старших классах она была нарасхват, пользуясь особой популярностью у горячих южных парней, а с тем – заработав сомнительную репутацию. К её "чести" Москва вышла замуж по удачному залету – за сына классного руководителя, который хоть и налегал на горькую, но был реально классным. Его последыш, серая моль, был ординарным и обидчивым, но подросши, стал главбухом у каких-то бандитов и аферистов. А после – успешнейшим бизнесменом, воротилой, перед которым до третьего срока весь мир бы уже пал на колени. Он был настолько силён, что словно даже не обращал внимания на связи жены с загорелыми бородачами в прошлом (на новые, впрочем, тоже не обращал – уж очень она "тех" любила. А он почему-то любил смотреть, как ей хорошо, и прощал. Чего уж там, он недавно см снимал её на видео с общим одноклассником – Грозным – такие вкусы у парня). Теперь она светская дама, к которой Питер только клинья бьёт, чтобы хоть как-то выйти на связи её мужа или любовников.

Вот простой и добрый парень Уфа – бесхитростный, но как ему кажется, хитрый. Тогда он сидел где-то в центре класса и особо звёзд с неба не хватал, был середнячком. Держался двоюродного брата Казани, который ему и списывать давал и в драке помогал.

Магадан и Воркута сидели в разных углах класса и кошмарили отличников, на счётчик ставили – сели оба и на встречу не пришли, потому что сроки не истекли.

Вот белобрысый тихоня из семьи инженеров – Нижний Новгород, который полжизни был влюблён в Москву, но дружил с её однопартницей Тулой, чтобы держаться ближе к объекту воздыханий. Даже чуть не женился на неё, но Туле был милее весельчак Ростов, который едва не стал отцом её ребёнка, но Воронеж на полпути успел вбить своё клин. У Нижнего тогда не было шансов. Да и сейчас особо нет, ведь на встрече выпускников Тула его спутала с Новгородом Великим…

За первой партой всегда сидели Тюмень и Ханты-Мансийск. Вроде приличные ребята, но крайне недружелюбные. Когда-то невзрачные доходяги, они постоянно хихикали о чем-то своём. Больших ожиданий от них не было, но спустя двадцатилетку – ух! Поговаривают, именно их семьи участвовали в схемах и делишках мужа Москвы.

На галерке весело шумели закадыки Омск и Томск, которые их крепких хулиганов неожиданно превратились в видных учёных и даже на встречу выпускников пришли вместе, словно не расставались. Оба были влюблены в скромницу Кемерово.

Та же история с Самарой и Саратовом. Оба работали в медиа, и один ради созвучия даже сменил фамилию с гордого Куйбышев на то, что вышло. Теперь занимаются турами по Волге и по очереди женились на девушке Тольятти.

Красноярск с Новосибирском и Норильском когда-то выступали за все спортивные сборные школы, а потом бросили институты и открыли какое-то предприятие: то ли витрины, то ли аквариумы делают. Они не хуже Питера занимались бандитизмом, хоть и по-сибирски холодно.

Другая галёрка была занята добродушной Читой, чьи братья часто прибегали в школу разбираться на ножах, особенно когда на пьянках подкатывал какой-нибудь мажор Владивосток. Тот после школы отучился в Японии и гонял в Китай челноком, а сам из себя строил чуть ли не самурая. На деле он был просто праворуким и сожительствовал с Хабаровском, но для прикрытия всё же женился на Чите, когда братья перестали лютовать.

Был в том классе суровый молчун Челябинск, вышедший из семьи работяг, и ставший уже потомственным заводчанином. Он женился на красавице и умнице Перми – душевной хозяйке, а с тем бизнес-вуман!

За второй партой перед Казанью и Уфой всегда сидел одинокий Свердловск. К нему из-за тяжелого характера и кулака никто никогда не подсаживался. Выучившись и повзрослев, он стал начитанным и вполне культурным Екатеринбургом. Над ним когда-то посмеивались из-за внешности и неторопливости, зато в какого мужчину он вырос! Никто, правда, не знает, чем он занимается. Добряк по натуре, немного нелюдимый, при случае легко пускает в ход кулаки, особенно, когда задевают его друзей – бывают люди с обостренным чувством справедливости. До сих пор одинок, но мог бы стать удачной партией для девы, что ценит крепкое плечо. Я уверен, эту взрослую красоту разглядят и влюбятся на всю оставшуюся жизнь, ведь и сам этот парень – однолюб.

***

Конечно, в подобном сравнении любой житель России воспел бы именно свой славный город. В армии мне повстречался гражданский концентрат выходцев из всех уголков нашей необъятной. И каждый указывал свою дыру и дырочку, как самое нужное и красивое функциональное отверстие на теле Родины. Что же, справедливо. Но на мой скромный взгляд, Екатеринбург, после Свердловск, после снова Екатеринбург, а позднее во языцех даже "Город Бесов" и даже "Цареубийск" всегда будет столицей мира – в любой метафоре и иносказании. Екатеринбург – эпицентр уральского чучхе, со своими удивительно отличными от всех идентичностью, менталитетом, мыслью и словом, её выражающим. С БЕСкультурной культурой, всяческим масскультом и культмассом, собственной политической дезориентацией и музыкой, которая будет вечной, если я заменю батарейки.

Советское наследие досталось нашему, когда-то закрытому, городу, чьё свинцовое небо своей гнетущей серостью поразило даже Высоцкого, которого с его экспертизой в опиатах, было удивить трудно. Местами это наследие восхитительно, местами – отвратно, местами – не вполне понятно. Взять хотя бы 900 бомбоубежищ и бункеров, о которых сегодня горожане даже не знают, а стоило бы (время нынче не самое спокойное) . Я лично знаю порядка 50ти, а в 20ти даже бывал.

Например, моя родная Гимназия №99 сталинской постройки (в потрясающем стиле советского ампира) стояла на одном таком. Помню, во время летней отработки после восьмого класса, я оказался в его коридорах, которые использовались как склад всякого списанного барахла. Среди этого барахла мы тогда со Смагой нашли тьму проигрывателей, барабаны и стойки, комбарь, пару гитар Урал и офигенские колонки на два киловатта звука. Незаметно мы бы их не уперли, да мальчиками были воспитанными, поэтому пошли к завхозу. Несмотря на то, что списаны они были ещё в 80-х, завхоз прогневалась. Тогда мы решили, что под покровом темноты утащим хотя бы динамики, аккуратно срезав ткань, чтоб завхоз ничего не заподозрила. Однако, по возвращении у нас ничего не вышло, ибо колонки были пустыми коробами, потому что кто-то такой же «умный» их уже спер до нас.

 А сколько таких убежищ под старыми школами, складами и ДК? А сколько брошенных и забытых колонок, комбарей и ударных установок в них? Причем зачастую высочайшего класса, о котором пыльные завхозы не подозревают и скорее сгноят в подвалах, чем отдадут умельцам. Помню, пускал слюни на одну бесподобную фирмовую установку из березы, которую старина Шахрин, как он рассказывал, когда-то встретил брошенной в убитом ДК на северах, а потом, выкупив за чуть больше доброго слова и бутылки водки, по вьюге тащил ее от вокзала на детских санках. Представляете, сколько таким же образом оставленный и никем не найденных добротных инструментов в этих подвалах? Но то, что смогли раздобыть – обернулось культурой. Кто-то стартанул на спертых динамиках, мы – на восстановленных Уралах. Карма, правда, остается кармой, и баланс вселенной сохраняется: мы однажды после съемок умудрились потерять контрабас, а это вам не фунт изюма. Снимали клип, привезли инструмент, а вот газель для обратной доставки не наняли – то ли в виду отсутствия денег, то ли желания. Оставили его в школе, где снимали – мол, что с ним случится? Пару дней полежит, да заберём. Конечно же, местный звукарь потом делал вид, что о контрабасе впервые в жизни слышит. Негодяй Миша, если ты это читаешь, то знай, я бы проклял тебя на облысение, да ты волосы потерял вместе с совестью еще в седьмом классе, когда отдался учительнице баяна – чтоб ты на этом баяне до скончания времен играл!

Невероятное количество грязных музыкальных баз, злачных баров и пугающих обывателя мест для сходок обосновались в тех бункерах и бомбоубежищах, и подвалах. По нынешним временам это вновь опрятные садики, школы, архитектурные памятники, бутики и в целом приличные места. Так посмотришь на симпатичное здание и детишек перед ним, и представить не сможешь, что тут когда-то был «Сфинкс», а тут «Артхаус», а тут PV. Столько же в этих местах переплелось интересных и ни на чью не похожих судеб и обстоятельств, историй, которые не будут рассказаны?

Я же хочу коснуться лишь одной судьбы, да и то не целиком, и даже не в разрезе лет. До саги я и сам не дорос. Расскажу буквально об одних сутках из жизни одного моего бедового товарища. Если что-то на сотую долю процента может пойти не так, то мой знакомый бедолага этим пользовался, приложив к тому всю свою безалаберность. Удачи он не испытывал, ведь она была к нему благосклонна, но даже ей он пытался идти наперекор. Часть этих суток я видел своими глазами, о части событий слышал в пересказах друзей, часть зафиксирована в милицейских протоколах, а может – я выдумал всё от и до. Не дай бог, вы кого-то в этой истории узнаете – я все отвергну.

Глава 1

Говорят, если закрывается одна дверь, то обязательно должна открыться другая. Пожалуй, так. Только в этом иносказании не уточняется – для кого именно открывается вторая дверь? Для того же самого ли человека, для которого закрылась первая? А что, если именно в первую дверь ему и нужно было попасть, скажем, потому что это единственный выход наружу? Можно было бы накидать еще тысячу каламбуров, впадая в буквализм и выпадая из него – жаль только времени на это нет.

– Лева, открывай! Лева, животное, мы знаем, что ты тут!

– «Не открою», – подумал царь зверей – «Идите нахер».

Стук кулаков сотрясал входную дверь бункера, которая была закрыта изнутри. Если бы даже какая-либо другая гипотетическая дверь вдруг где и открылась, то совершенно точно не привела бы к встрече людей по разные стороны этого мощного куска стали.

– Открывай, бородач!

Долговязый Лев растянулся своей верхней частью тела вдоль стены в сторону потолка, а нижней частью построил перпендикуляр, вытянув почти полтора метра ног вперед во имя удобства и геометрии. И пусть удобство закончилось в неустановленный момент ночи, но геометрия осталась стройной и точной настолько, словно тело охватило трупное окоченение. Седалищные кости особенно неприятно упираются в твердый деревянный пол, когда на них давит вес многочасового сна в корявой сидячей позе. Добавьте к этому тяжесть, с которой давит похмельный атмосферный столб – и собственного веса будет вполне достаточно, чтобы раздавить даже самый пушистый и мягкий зад.

Для человека, который задницей еще и думает, неудобств будет вдвое больше, ведь все свежие утренние мысли перемешались с несвежими вчерашними – к тому же он отсидел их во сне – и по ощущениям, те превратились в бугристый щебень. Что же касается головы, куда мысли и думы не добрались, то ее пустота при громких звуках, да еще и с перепоя, становится отличным резонатором, а потому гудит сильнее.

– Лева, твою мать, мы же слышали, как ты храпишь, тварюга! – предыдущее обращение звучало куда менее угрожающе, но, справедливости ради, и принадлежало другому голосу. Первый требователь звучал снисходительно и насмешливо, даже добродушно. Второй голос добрых ноток не обещал. – Я тебе жопу наизнанку выверну!

– «Вот не было бы лишним,» – в мыслях парировал человеческий прямой угол, только очнувшийся у стены, однако размять затекшие члены не решился, дабы не производить лишних звуков – «Но меня тут нет».

– Лев! Лев, итить твою в дышло! – второй, сердитый голос настаивает, поддерживая свои базлания увесистым стуком.

– Прекратите шуметь! Его здесь нет. – вмешался знакомый женский голос – Оставьте его в покое!

– Уважаемая, вы чего? Мы пришли к товарищу по коллективу.

Дальше начался откровенный гам! Между пришельцами и защитницей, к которой на подмогу пришли сын и муж, началась перепалка. Последние встали на защиту бункерного бедолаги, судя по всему, приняв сокомандников Льва за коллекторов или бандитов. Их заблуждение легко понять. Во-первых, долги для Левы были делом обычным, и били его за это так регулярно, что недружелюбными визитерами тут никого не удивишь. Во-вторых, подзащитный знал, что его товарищи внешнее не особо походят на музыкантов – разве что от жанра шансон. Добавить к этому выкрики угроз – образ сложится однозначный.

Семейство гнало врагов рьяно и беспощадно, словно позади Москва, а где-то внутри нее только что погашенная ипотека и почти родные дети от предыдущих браков. Поскольку с Левой все трое защитников бункера виделись чаще, чем с почти родными детьми, то ему доставалось все излишки душевного тепла, которое на расстоянии столицы обычно остывало до размеров денежного перевода, а живьем – вполне себе конвертируются в доброе слово.

Такого царя зверей можно по-родительски журить, давать советы, прикармливать и при этом не нести ответственности за его проблемы с зубами или похороны. К тому же, на почти семейной студии, как это бывает в почти семьях, почти сын служит почти бесплатным техником, сторожем, звукорежиссером и временами транспортиром, потому что прямой угол в исполнении Льва давно стал номером классическим.

Враги быстро капитулировали, не желая встречи с полицией. Вряд ли бы полиция приехала на коллекторский вызов, но ничем хорошим не сулила начинающаяся истерика Александры Семеновны – знакомый женский голос принадлежал именно ей – которая с остервенением трезвой интеллигенции требовала доказательств «по какому праву?».

Ее муж, внешне – вылитый персонаж Урфина Джуса, добивал эти пространные выкрики лаконичными рефренами, типа «да-да-да/вот-вот-вот/ну-ну-ну». Взрослому наследнику слова было вставить негде, поэтому он встал в положение полузащитника и жег пришельцев тревожным взглядом. Как тут не отступить?

Лева пребывал в смешанных чувствах. С одной стороны, он был рад, что Александра и Урфин с Урфиновичем, так явили свои почти родственные чувства и не отступили перед лицом совершенно не опасной опасности, с другой стороны – если бы не их заступничество, то возможно он бы тихо отсиделся, а потом придумал себе какое-нибудь алиби. Он был рад самому факту спасения, и тому, что со злыми одногруппниками не придется объясняться в его нынешнем виде и состоянии, но в то же время знал, что встреча их все-равно неизбежна, если только его не уволят из группы. Опять.

В замке спасительной двери повернулся ключ, и возбужденные почти родственники ввалились в когда-то кем-то заброшенный стратегический объект. Бункерный сторож наконец-то услышал голоса отчетливо.

– Сам не понимаю, Александра Семеновна, с какой стати наше славное государство легализовало подобных держиморд. Честное слово, в треклятые девяностые их хотя бы можно было напугать каким-нибудь добрым именем, или в крайнем случае отстреляться. Что за самоуправство, в самом деле?

– Ничего не говорите. Ужасно. И ведь подлецы пытаются мимикрировать под приличных людей. Видали, какая напускная вежливость? Еще и музыкантами назвались. Я же знаю и вижу, что они не в музыкальную школу ходили, а в секцию дзюдо.

– А это у них называется по понятиям. Я знавал их брата, поколением постарше – те никогда даже матом не ругаются.

– А почему? – впервые подал голос Урфинович.

– Потому что в их местах обитания – Урфин весомо взглянул на сына поверх очков – за всякие негодные слова и на перо посадить могут. А то чего и похуже…

– Как похуже?

– Как Верлен Рембо! – гаркнул отец семейства, а Александра Семеновна игриво хихикнула, одарив мужа обожающим взглядом.

Лев наконец-то решил подняться, ведь больше таиться было не нужно. Он, правда, так и не придумал каким объяснением встретить своих благодетелей, ведь не хочется лишать людей героической истории, да и в реальной версии с прогулянной репетицией он выглядел не жертвой, а великовозрастным дебилом.

Он решил найти хотя бы подходящее положение тела, которое бы соответствовало его положению. «Может наушники надеть и сесть с басом?» – промелькнуло у него в голове, которая после пробуждения начала постепенно восстанавливала когнитивные функции, которые до этого выполняла отсиженная задница. В итоге, когда семейство вошло – он стоял посреди репетиционного пространства и растерянно озирался.

– Здравствуй, Левушка! Знал бы ты что там за безобразие наверху! – женская треть семейства вошла первой.

– Доброе утро. – произнес Царь зверей почти беззвучно и хрипло. Он сегодня еще не подавал голоса, а потому речевой аппарат еще не успел проснуться. – «Если я так звучу, то как же я выгляжу?»

– Так уж и утро, милый мой. Половина первого.

– Ты представляешь, Лев, какие наглецы! Целой шайкой заявились. И главное говорят, мол у нас тут друг, мол мы – музыканты. Ага. Музыканты. У самих ручищи-кулачищи! – Урфин Джус изобразил ломкие движения воображаемых огромных кулаков, словно он деревянный солдат-дуболом.

– Ты, Левушка, не связывался бы с этими кредитками проклятыми. Все эти бесчестные банки продают долги еще до срока платежей. – Александра Семеновна тепло и участливо пригладила растрепанные волосы почти сына. – Ладно хоть уберегли в этот раз.

– Лев, ты главное где попало не говори уж о том, что ты тут гнездишься, а то нам наверху придется уже ставить КПП и пулеметную вышку – Урфин улыбнулся добрым ртом на выбритом лице.

– Не буду. – Единственное, что смог ответить царь зверей, чтобы не пришлось придумывать неправдоподобных оправданий. – Вы извините, что так. Я что-то допоздна вчера. И вот. Как это. Ну, в общем, что-то даже уйти никуда не успел.

Опасность отступила. Воссоединившиеся почти родственники сели пить чай с принесенной шарлоткой и живо обсуждали произошедшее, добавляя новых деталей с каждым пересказом. Чем меньше кусков шарлотки оставалось на столе, тем больше неожиданных поворотов получала и история, постепенно превращавшаяся в миф.

Выпив третью кружку чая, Лева сморщился всей душой, ведь вся эта бездарная употребленная жидкость могла быть холодным пивом. Чувство благодарности, однако, не выпускало бедолагу из-за стола – нужно было высидеть время приличия.

К тому же на носу еще одна репетиция с другой группой, и концерт, на котором его все-таки ждут. Ну не станут же они его бить?

Приличие было соблюдено, и Лев сообщил семейству о том, что ему пора отчаливать, но грядущая репетиция с сомнительными театралами не звучала убедительным аргументом для Джусов, просто потому что мир репетиций полон опасностей. Александра Семеновна пыталась заманить опекаемого на ужин выходного дня и домашний хумус. Однако Лева домашнему хумусу предпочитал дикий, а поэтому решил отправиться в места его естественного гнездования. Напротив пустыря за Синагогой находился паб эпохи псевдобританского пестрого кича – там и дикий хумус и концерт.

Элвис покинул здание. И двинул по Мамина-Сибиряка, чтобы почтить память великого уральского писателя, и заодно не пройти мимо репточки у зоопарка, где ему предстояло просить прощения за репетицию, которую он еще только собирался пропустить.

Глава 2

На углу самого маленького зоопарка в России стоит самый несгибаемый памятник деревянного зодчества Екатеринбурга – усадьба Филитц. Когда-то просто жилой дом, а теперь памятник – он был сколочен по заказу человека, с фамилией, как у самого будущего памятника. Незаурядный предприниматель Э.Ф. Филитц отгрохал себе домину с производством прямо за стеной, а с тем – подарил Екатеринбургу, позже Свердловску, позже Екатеринбургу это уникальное здание. Оно смогло уцелеть в самый беспокойный для нашей архитектуры век: войны, революции, коммунальщина, расселения, утилитаризм, перестройки, бандитизм, реновации – и мы это только половину согласных вспомнили.

Откуда такая удача? Может, во всем виновато бережное отношение граждан к кадастровым единицам? Не бывало у нас такого. Возможно, на сохранность повлиял пивзавода – именно этим делом промышлял царский капиталист Э.Ф. Филитц, чем внушал святой трепет даже ретивым комиссарам-расселяторам.

Другая возможная причина того, что дом уцелел – табельная путаница, поскольку этим «Э.Ф.» в семействе несклоняемых Филитц – мог оказаться кем угодно! Основатели – Эрнест Фернандович, выдумщик и пивовар, и Эмма Федоровна, его внимательная к делам жена. Назло властям они умерли почти одновременно и не расшифровали свои инициалы с учредительных документов, введя власти в замешательство.

Это замешательство не дало администрации Свердловска придумать повод для экспроприации или уничтожения радости всех уральских зодчих. Какой бы ни была причина – здание уцелело, чтобы спустя век в нем окопались любители ямайской музыки, японских магнитофонов, индийского антуража и поволжского пива (замест исконно уральского).

Атмосфера там была расслабляющая. Почти всегда случайный набор людей исполнял индуистские брахманы или катраны в гармониях русского романса, которые особенно хорошо звучат в ямайском размере 4/4. Японская чудо-техника записывала импровизы, которые перебивали бессвязные диалоги, чтобы будущие поколения знали: их предки тоже когда-то были бездельниками.

– Плевать, что писать разучились. Этот навык сам по себе непрост, и не каждый вынесет такие муки. Да и не каждому нужно. Но ведь читать разучились, а вместе с тем слушать.

– Мемуары Репина вспоминаются, где он орет на авангардистов. Отрицание классицистов без классической школы.

– Репин чаще на себя самого орал. Ты видел портрет инженера И.Б. Ададурова? Недавно подвезли.

– Ага. И смотрит с портрета так снисходительно.

– Это тебе бы так хотелось, чтобы он смотрел Лучшие произведения метамодернизма, как я смог определить по-ученому, это произведения, которые разыгрываются в голове без чтения или просмотра. Ну, то есть. Помнишь эту моду давненько, вместо рассказывания анекдота, вы сидите и говорите друг другу, мол, помнишь анекдот про мужика и медведя в лесу?

– А Ададуров?

– А что Ададуров? Висит себе в Мельцовской.

– И смотрит снисходительно.

– Только на тебя.

– А на тебя?

– Смотрит с восхищением.

– Это не метамодернизм. Это ты охреневший.

– А вот и нет. Ты читал роман «Мой сосед Олег Лапшин»?

– Нет.

– И я не читал. Потому что он жил в квартире номер 20, а я напротив в 17. В этом романе в лучших традициях метамодернизма нет ни капли вымысла. Это история, в которой судьбы России и искусства переплетаются в странном совпадении, о котором ты знать не можешь, потому что сосед Олег Лапшин – мой, а не твой.

– Поэтому Ададуров так глядит?

– Возможно. А может, он так глядел на Репина, который орал на авангардистов.

– А те на модернистов.

– А те на нас.

– Аминь. А басист сегодня придет?

Даже эти бездельники впоследствии станут олдами андеграунда. Некоторые даже вполне респектабельными и почти ответственными личностями. То – люди, подчинившие образ жизни призванию, призвание – признанию, а признание подменили созиданием.

Когда-то перспективные инженеры, врачи, педагоги, актеры, историки прошли через эпоху лишений 90-х и на фоне закручивающихся гаек – проверили на своих болтах резьбу и предъявили их.

Из их трудового пота, высохнув, вырастает сталагмитом та самая соль земли русской. В общем – интеллигенция без замашек, бьющая наотмашь, но махнувшая на все рукой.

Царь зверей ждал встречи как никогда, потому что осевшая в желудке шарлотка напоминала об еще не выпитом пиве и ужасном утре. Денег на самостоятельный поход в магазин у него тоже не было – одна надежда оставалась на приветливых "Олдов", которые угостят. А потом он им скажет, что собирается прогулять репетицию. Респектабельные люди никогда не экономят на респекте, в отличие от «общества трезвости» – Лев не сомневался, что здоровье он поправит.

На пороге усадьбы Филитц Леву встретил крупный китаец по имени Вон, которого в общей компании ласково называли «Там».

– Льйоуа! – лицо Вона выражало радость, хоть по нему сразу и не скажешь.

– Нихау, православный! – Лев обнял товарища, как родного. – А я-то думаю, чего это собак в округе не видать.

– Это кореыйцы едят собак.

– Да мне-то не гони. Вы и летучими мышами не брезгуете. – Лев снова приобнял товарища, но уже как товарища по соцлагерю. – Давай сигу лучше.

– Сяйка!

– Что?

– Сяйка, говорю.

– Кто?

– Да Сяйка. Кяк у Сехова – Сайка.

– Сам ты Сяйка, как у Сехова. – Лева добро смеялся – прикурить дай!

– Ни гойвна ни лоски – Вон оскалил бесконечный ряд зубов с пижонски прикушенной сигаретой между ними.

Вон родился в Томске, столице мало-сибирского академизма. Его мама приехала учиться по обмену, и даже не подозревала, что ее сторона бартера подразумевает отдать молодость в обмен на призвание – обрусеть. Вон был умным и здоровым мальчиком, талантлив во многом, добряк и не по-китайски великанист. Сибирское детство сменилось Гуанчжоуским отрочеством, постепенно перейдя в Уральскую юность. Вон любил маму, непохожих на нее женщин, светлое пиво и темные факты в своей биографии.

С Воном было очень легко дружить, потому что никто не чувствовал себя ему обязанным: во многом из-за того, что не понимал Вона. В его рту никак не появлялись шипящие, а азиатский манер интонирования (тон на постоянный подъем) превращал речь в комедийный номер из худших шовинистских пародий Аншлага времен туров по Волге.

– Мы осень рады вам в насей комнатуске! – Вон похлопал Льва по плечу.

– Я ненадолго, на самом деле.

– Сего так?

– Да, вчера чутка колесом укатился, и сегодня не до реп. У меня еще и гиг, оказывается.

– Классика!

– Нашлось! – вдруг возопил Лева.

– Сто?

– Ах… – Лева цыкнул – опять потерялось.

– Да, сто?

– Слово, которое смогло по-русски прозвучать у тебя во рту – «классика».

– Непорядок. Правильно не во рту, а в роте! – Вон комедийно стиснул брови.

– Вот опять!

– Сто?

– Сорвалось.

– А? – Вон в растерянности.

– Ты иногда – ну, чисто русский. Особенно с военщиной своей.

– А ты не завидуй.

– Где ты служил, напомни?

– Развьет бат епта, Ивановская дивизия.

– Дивизия невест?

– Иди в зопу. – Вон оскалился в доброй улыбке последнего китайского предупреждения и выплюнул сигарету в урну. – Где гиг?

– За синагогой нынче. – Лев тоже выплюнул окурок, и почти невидимым поворотом корпуса дал понять, что ему бы уже зайти внутрь.

– Сто замерз? Давай-давай. – Вон сделал машущее движение рукой от себя.

Лев отворил дверь и второй раз за день двинулся на встречу судьбе. Опять объяснения. А тут еще и место заколдованное. Концерт бы не пропустить. Но выпить надо.

Предбанник обдал музейным уютом: все застелено ковриками какой-то доисторической вязки, пара сундуков, выполнявших роль и скамеек, и какие-то случайные артефакты, вроде веретена, пулемета максим и венских стульев времен русско-японской войны.

В горнице было несколько дверей, каждая из которых могла непредсказуемо вести в туалет, архив, импровизированный бар, спальню или целый выставочный зал – и как только тот оригинальный Филитц сам не терялся в этих лабиринтах помещений.

Лева разулся и нырнул в дверь почти знакомую, ту, что вела до импровизированного бара. В мрачном помещении, затянутом расписными тканями в духе бедуинов буддистов и пропахшим ладаном, и пряностями – рассевшись кругом сидел десяток человек. Каждый самопогруженно играл на случайном инструменте – кто во что горазд, но очень складно. Экзальтированная женщина в центре изображала нечто вроде транс-танца, хотя непосвященный бы решил, что она пытается найти очертания своей фигуры или растянуть резинки от трусов на манер подтяжек. Леву приметили пара человек, которые в данный момент не играли соло.

– Блудный сын! Виват тебе, виват! – здоровенный мужик, внешне напоминавший Нептуна, вынырнул из темноты, раскинул свои широченные руки для объятий.

– Здравствуй, добрый человек.

– Неважно выглядишь, братец кролик. Поправить?

– Не откажусь, братец Лис. – оба, не обращая внимание на остальных в помещении, подошли к барной стойке, откуда Нептун выудил бутылку винообразной жидкости и наполнил ею кофейную кружку.

Глоток, еще глоток, и проверочно запрокинуть голову с кружкой на устах. Куда бы ее поставить? Совершенно нет места на стойке – грязная посуда со времен Филитца, тамбурин, чья-то сумка, японский магнитофон и чьи-то локти.

– Стою я проспиртованный и чувствую немой восторг. Или, скорее, забвение, а ко мне подходят блэкметаллисты и говорят: «А можно на сцене камерного, в качестве взаимного и поддерживающего друг друга творчества выступить?» А я думаю, о какой именно взаимности речь?

– А потом?

– А потом после деликатного объяснения я потерял сознание и оказался в Артхаусе, где очнулся в момент, когда меня отчитывала какая-то баба за то, что я плохо себя веду. А я слушаю это, смотрю на сиськи ее, и думаю – да, наверное, я не прав. Инсомния. Помноженная на сомнамбулизм, чего тут скажешь?

– Как говорил герой фильма «Последствия любви», у людей с бессонницей нет желания почитать книгу или послушать музыку. Они мечтают уснуть.

– Там точно так было?

– Примерно так. Там покудрявее и по-итальянски было.

Магнитофон с японской точностью. Записывал диалоги, музыку импровиза десяти и громкое глыкание рядом стоящего Льва. Перезапуск организма состоялся, отчаяние отступило, а сладкое смородиновое послевкусие напитка так освежило, что Царь зверей доверчиво поглядел на царя пучины морской и они оба поняли – Лева еще задержится.

Уральские раста-индуисты не ищут музыкантов по объявлению, поэтому любой прибивающийся к их компании представитель проклятой профессии, умеющий играть на чем-то кроме гитары и тамбурина – был на вес золота и получал внимание. Царь зверей – басист по профилю, и скрипач в фас, поэтому в подвале памятника уральского зодчества ему были рады всегда. И всегда наливали вторую рюмку А потом и третью, и двадцатую.

Вообще, Льву наливали часто, много и многие, поэтому трезвым его видела только классный руководитель дочери и случайный встречный на пути к опохмелу. Да и в те моменты он находился в сумраке и холоде души, которая была отправлена не Вальхаллу, а унылый нордический Хельхейм (не путать с вполне веселым баварским Кельхаймом).