Наследие Вондера: Возвращение к шоколадным вратам

П

редисловие автора

Дорогой читатель!

Перед тобой – история, которая родилась из любви. Любви к той самой книге, что пахнет шоколадом и детством, к тому волшебному миру, куда так хотелось попасть, повернув бумажную обложку.

Помнишь то чувство, когда впервые читал о золотых билетах, о реке из шоколада и о чудаковатом гении, спрятавшемся от всего мира за стенами своей фантазии? Я помню. И мне всегда было немного жаль, что на том всё и закончилось. А что если бы у тех детей – таких разных, таких неидеальных – был ещё один шанс? Не просто спастись из трубы для шоколада или сжаться до обычных размеров, а по-настоящему понять, что с ними произошло, и исправить это? И не в детстве, а уже взрослыми, когда у них самих есть дети, свои ошибки и своя грусть.

Эта книга – моя попытка дать им этот шанс. Это не сиквел и не подражание. Это разговор с любимым произведением, взгляд на его вселенную под новым углом. Здесь ты не встретишь знакомых имён – только намёки, только лёгкое эхо того самого волшебства. Я приглашаю тебя не на экскурсию, а в возвращение. Возвращение к «шоколадным вратам» – символу мечты, которая, как оказалось, может ждать нас годами.

Здесь ты найдёшь не только ностальгию, но и надежду. Надежду на то, что никогда не поздно переписать свою историю, понять своего ребёнка и вспомнить, каково это – верить в чудо.

Я просто открыла дверь. Войти предстоит вам.

С любовью к магии и к читателю,

Мадина Федосова

П

РОЛОГ

Т

ЕНИ ПРОШЛОГО

В одном из самых серых и дождливых уголков света, там, где даже тучи, казалось, устали от собственной безнадёжности, стоял дом. Не просто дом – квартира, затерянная в одном из тех бесконечных кирпичных зданий, что похожи на гигантские скворечники для людей, забывших о полёте.

В этой квартире, в комнате, пахнущей лекарствами, пылью и тишиной, жил старик по имени Джулиан. Когда-то, очень давно, с ним приключилось чудо. Самое настоящее, пахнущее какао и шоколадом, звенящее смехом и обещавшее, что жизнь – это не только серые стены и пустые карманы.

Но чудеса, как оказалось, имеют свойство заканчиваться.

Теперь Джулиан был просто стариком, который целыми днями смотрел в запотевшее окно на мокрые крыши. Его самое большое сокровище – потрёпанная газетная вырезка – давно пожелтела и спрятана на самой дальней полке, как стыдливое напоминание о том, что даже самое яркое счастье может поблёкнуть.

А в другом конце города, за высоким забором с колючей проволокой, в кабинете, похожем на стерильную операционную, сидела женщина по имени Пенелопа Пек. Её жизнь была полна блеска, глянцевых журналов и сделок, которые приносили миллионы. Но если бы вы могли заглянуть внутрь, вы бы увидели ту же пустоту, что и в комнате старого Джулиана. Только пахла она не пылью, а холодным металлом и дорогими духами, которые не могли заглушить запах одиночества.

И так – у каждого. Гас Глоттон, владелец сети ресторанов, заедал своё беспокойство тройными порциями десерта. Вероника Болт, королева фитнеса, сражалась с невидимыми врагами на тренажёрах. Майлз Тектон, IT-гений, строил виртуальные миры, потому что реальный давно перестал его радовать.

Все они когда-то, в один и тот же миг своего детства, ступили за врата в мир чистого воображения. И все они что-то там потеряли. Неважно, что – невинность, надежду или просто веру в себя. Они вернулись оттуда другими. Не такими, какими могли бы быть.

И вот, в один ничем не примечательный вечер, когда дождь стучал в стёкла ещё настойчивее, а тишина в комнате Джулиана стала совсем громкой, Оно случилось.

Не гром с небес. Не вспышка света.

Простая почтовая посылка. Коричневая картонная коробка, мокрая от дождя, без обратного адреса. На ней не было ни марок, ни печатей. Только одно слово, выведенное изящным, старомодным почерком: «Джулиан».

А в коробке, укутанная в мягкую белую вату, лежала она. Не конфета. Не золотой слиток.

Маленькая, идеальной формы, хрустальная конфета. Внутри неё пульсировал крошечный, мерцающий огонёк. А под ней лежала карточка. На ней было всего две строчки:

«Время пришло. Они ждут.

Твоя очередь вести.»

Старик дрожащей рукой поднёс конфету к губам. Он не собирался её есть. Он просто подул на неё, как когда-то дул на одуванчик, загадывая желание.

Хрустальная оболочка растаяла от его дыхания, высвободив не запах, а звук. Тот самый звук, который он не слышал десятилетия. Лёгкий, как шелест фантика, смех. И запах – тёплый, сладкий, неповторимый запах шоколада, смешанный с запахом чуда.

И тогда Джулиан понял. Фабрика не просто ждала. Она звала на помощь. Не детей. Их. Тех, кто когда-то всё испортил. Потому что только тот, кто знает, как пахнет потерянное счастье, может найти его снова.

Путешествие начиналось. Снова.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ХРУСТАЛЬНЫЙ КЛЮЧ

ГЛАВА 1

КОМНАТА, ГДЕ ЗАКОНЧИЛИСЬ ЧУДЕСА

В доме номер семь по Заводскому переулку всегда пахло специфической смесью воска для деревянных полов, тушёной капусты и пыли, осевшей на старых газетах. Этот запах был настолько въедчивым, что, казалось, он стал частью самого воздуха, пропитав шершавые обои с выцветшими розами, потёртый ковёр на лестнице, ведущей на второй этаж, и даже лица четырёх пожилых людей, которые занимали маленькие комнатки наверху. Сам дом был двухэтажным, кривоватым, и его кирпичная кладка давно покрылась серым лишайником городской копоти. Он напоминал уставшего, сгорбленного старика, который безнадёжно наблюдает за миром через мутные стекла своих окон.

Оливеру Паю, мальчику двенадцати лет с слишком серьёзными для своего возраста глазами, часто казалось, что дом по ночам вздыхает. Он лежал на своей узкой кровати в углу общей спальни и слушал, как где-то в глубине строения поскрипывают балки. Это был не просто звук – это была песня, медленная, унылая и бесконечно печальная. Песня о том, как время утяжеляет каждую доску, как надежды гаснут одна за другой, а воспоминания становятся единственным топливом для очага. Оливер прижимался ухом к прохладной стене, пытаясь разгадать мелодию этого скрипа, но всегда слышал одно и то же – монотонное повествование о бедности, которое тянулось изо дня в день.

В тот вечер он сидел на полу возле кровати своего деда, Джулиана. Комната деда была самой маленькой и самой тёмной, пахла лекарственными травами и старой бумагой. Джулиан не вставал с кровати уже несколько лет, и его жизнь словно замерла, ограничившись пространством между изголовьем и подоконником, за которым медленно гасли зимние сумерки. Оливер возился с карманными часами – своим недавним приобретением, найденным на барахолке. Часы были старые, с позеленевшим медным корпусом, и их маятник застыл в неподвижности. Мальчик с упоением разбирал сложный механизм, аккуратно раскладывая крошечные винтики и блестящие шестерёнки на чистой тряпочке.

– Смотри, дед, – тихо сказал Оливер, протягивая на ладони тонкую, как лепесток, золотистую пластинку от механизма. – Она же как солнышко. Крошечное, медное солнышко.

Джулиан медленно, с усилием повернул голову на подушке. Его лицо, изборождённое морщинами, напоминало старую, высохшую кору дерева. Глаза, обычно потухшие и устремлённые в пустоту, с трудом сфокусировались на предмете в руке внука. Его пальцы, длинные и костлявые, дрожа, потянулись к шестерёнке. Он взял её с неожиданной нежностью, поднёс к самым глазам и долго рассматривал, словно пытался увидеть в её зубцах отражение чего-то давно утраченного.

– Солнышко… – прошептал он, и его голос был похож на шелест страниц в забытой библиотеке. – Да, похоже. Но были и другие… сокровища. Совсем другие. – Он замолчал, переводя дух. Оливер замер, боясь спугнуть редкую минуту откровенности. – Они были… золотыми. Но не такими холодными. Они были тёплыми. И сладкими на вкус. И пахли… пахли небом.

– Сладкое золото? – удивлённо переспросил Оливер, подобравшись ещё ближе к кровати. – Разве такое бывает?

– Бывает, внучек. В мире бывает всякое, – в глазах старика на мгновение вспыхнул тот самый огонёк, который Оливер видел всё реже – отблеск далёкого, но яркого костра. – Одно такое сокровище могло открыть дверь. Не эту, – он мотнул головой в сторону двери в коридор, – а самую главную. Дверь в… в страну, где чудеса растут на деревьях, как фрукты.

В этот момент дверь скрипнула, и в комнату вошла миссис Пай, мама Оливера. Её руки были красными от холодной воды, а на лице лежала печать бесконечной усталости, знакомой тем, кто работает не покладая рук и всё равно едва сводит концы с концами.

– Оливер, солнышко, – сказала она, и в её голосе звучала апатия. – Сбегай, пожалуйста, на Главную улицу, на почту. Нужно отправить это письмо тёте Кларе. И… купи буханку хлеба. У мистера Гроббла, знаешь, те, что с вечера дешевле.

Оливер молча кивнул, бережно собрав свои сокровища с пола. Он натянул свой старенький пиджак, из рукавов которого уже давно выглядывали запястья, и вышел на улицу.

Воздух был холодным и влажным, пах мокрым асфальтом и дымом из далёких труб. Фонари уже зажглись, отбрасывая на брусчатку длинные, расплывчатые тени, которые сливались в одно большое тёмное пятно. Оливер, чтобы скрасить свой путь, придумал игру: он старался ступать только в круги света под фонарями. Он представлял, что тёмные промежутки – это бурные реки из чёрной патоки, а светлые островки – безопасные плоты из зефира. Шаг на зыбкий «зефир» – и ты спасён, шаг в «патоку» – и тебя унесёт в неизвестность.

Почтовое отделение на Главной улице представляло собой неуютное помещение с высоким потолком, заляпанным зелёной краской, и длинной деревянной стойкой, за которой дремал единственный клерк. Оливер проделал необходимую процедуру, протянул деньги и получил чек. Пахло здесь клеем, пылью и одиночеством.

Лавка мистера Гроббла находилась в соседнем переулке, туда вела узкая, плохо освещённая улица. Витрина лавки была тусклой, заставленной банками с леденцами и скромными пирожными. Но Оливер знал, что их семья могла позволить себе только чёрствый хлеб, который мистер Гроббл продавал перед закрытием за полцены.

Возвращаясь обратно с завёрнутой в бумагу буханкой под мышкой, Оливер решил срезать путь через старый, захламлённый переулок, служивший местной свалкой. Воздух здесь был густым и горьким. Вдоль стен громоздились развалившиеся ящики, а из переполненного ржавого бака вываливались какие-то тряпки. И вот, рядом с этим мусорным баком, на удивительно чистом и сухом клочке картона, лежала небольшая картонная коробочка. Она была аккуратной, цвета слоновой кости, и на её крышке не было ни единой помятности, ни пятнышка. Это само по себе было чудом. Но настоящее чудо заключалось в единственной надписи, выведенной на крышке изящным, с завитушками, чернильным почерком:

«Пай».

Сердце Оливера забилось с такой силой, что он услышал его стук в ушах. Он огляделся – переулок был пуст. Словно сама судьба подбросила этот предмет именно ему. Мальчик наклонился, с замиранием сердца поднял коробку. Она была невесомой.

Любопытство пересилило осторожность. Дрожащими пальцами он приподнял крышку.

Внутри, на мягчайшей белоснежной вате, лежало нечто, от чего у него перехватило дыхание. Это была конфета. Но такой конфеты он не видел никогда в жизни. Она была выточена из идеально прозрачного, сверкающего хрусталя. А в самой её сердцевине пульсировал, словно живой, крошечный огонёк, отбрасывающий на грязные стены переулка миниатюрные радужные блики. От неё исходил тонкий, едва уловимый, но абсолютно волшебный аромат – смесь горьковатого какао, ванили и чего-то неузнаваемого, но бесконечно праздничного, словно запах новогодней ёлки и мандаринов.

Под конфетой лежал сложенный вдвое листок плотной, желтоватой бумаги. Оливер, почти не дыша, развернул его. Буквы были выведены тем же изящным почерком:

«Один ключ отпирает тысячу дверей.

Одно воспоминание способно воскресить тысячу надежд.

Твоя очередь вести. Они ждут.»

Оливер сжал хрустальную конфету в ладони. Она была на удивление тёплой, словно живое сердце. Он не понимал, что значат эти слова, кто их написал и как эта коробка оказалась здесь, в грязном переулке. Но его детское сердце подсказывало ему главное: это послание было предназначено именно ему. И оно каким-то невероятным образом было связано с таинственными «золотыми сокровищами», о которых всего час назад говорил его дед, лежа в своей тёмной комнате.

Спрятав драгоценную находку за пазуху, он схватил буханку хлеба и пустился бежать домой, забыв о своей игре со светом и тенью, о холоде и о всей окружающей его серой действительности. В его груди пылал тот самый огонёк, который он видел в глазах деда. Только теперь это был не отблеск, а настоящее, разгорающееся пламя. Пламя чуда, которое он нёс в свой дом, где, казалось, все чудеса давно закончились.

ГЛАВА 2

ШЁПОТ ИЗ ПРОШЛОГО

Возвращаясь домой с драгоценной ношей за пазухой, Оливер летел, не чувствуя под ногами камней мостовой. Ему казалось, что он бежит по облакам, а в руке у него зажата не хрустальная конфета, а сама пульсирующая звезда, освещающая путь в темноте. Запах фабрики, тот самый, волшебный, что исходил от кристалла, смешивался с холодным ночным воздухом, создавая странный, пьянящий коктейль из реальности и сказки.

Войдя в прихожую, он замер, прислушиваясь. Дом был погружен в свою обычную, гнетущую тишину, нарушаемую лишь мерным тиканьем напольных часов в углу – звуком, отмеряющим секунды однообразной жизни. Из-за двери комнаты деда доносилось негромкое, прерывистое покашливание. Оливер на цыпочках, стараясь не скрипеть половицами, проскользнул в спальню.

Джулиан не спал. Он лежал в той же позе, уставившись в потолок, но в его глазах, казалось, затаился вопрос, будто он чувствовал, что что-то должно произойти.

– Дед, – прошептал Оливер, подходя к самой кровати. – Дед, смотри, что я нашёл.

Он разжал ладонь. В полумраке комнаты хрустальная конфета вспыхнула с новой силой. Её внутренний огонёк отбрасывал на морщинистое лицо старика причудливые блики, танцующие, как солнечные зайчики на поверхности воды.

Джулиан медленно приподнялся на локтях. Его глаза, обычно мутные, расширились от изумления. В них вспыхнула целая гамма чувств – недоверие, страх, и… надежда. Дрожащая, иссохшая рука потянулась к кристаллу, но остановилась в сантиметре от него, будто боялась прикоснуться к призраку.

– Откуда?.. – выдохнул он, и его голос звучал хрипло, с надрывом. – Где ты взял это, мальчик?

– В переулке. Лежало на картонке. На коробке было написано наша фамилия, – торопливо, сбивчиво объяснил Оливер, протягивая деду и карточку с посланием.

Джулиан взял желтоватый листок. Пальцы его дрожали так сильно, что бумага шелестела, как осенние листья. Он поднёс её к самым глазам, вглядываясь в изящные завитушки букв. Читал он долго, шепча губами каждую строчку. Когда он дочитал, рука его бессильно опустилась на одеяло. По его щеке скатилась единственная, блестящая в свете хрусталика, слеза.

– «Твоя очередь вести»… – прошептал он. – Значит, он помнил. Все эти годы… он помнил о нас.

– О ком, дед? О ком он помнил? – присел на край кровати Оливер, его сердце готово было выпрыгнуть из груди. – Это тот самый человек? С фабрики? Тот, кто раздавал золотые билеты?

Джулиан кивнул, отводя взгляд в сторону, в прошлое, которое было для него явственнее, чем тусклая реальность комнаты.

– Его звали Вандерли Вондер, – начал он, и голос его обрёл неожиданную силу, словно повествование о юности давало ему энергию. – И фабрика его была… она была не похожа ни на что на свете. Там реки текли не из воды, а из шоколада самого густого и тёмного. Трава на лужайках была из мягкой, тающей во рту помадки. А деревья… ах, деревья были из леденцов, и вместо листьев на них росли разноцветные драже, которые звенели на ветру, словно хрустальные колокольчики.

Оливер слушал, затаив дыхание, его глаза сияли. Он представлял себе эти чудеса, и комната с её запахом лекарств и пыли словно растворялась, уступая место ярким образам.

– И ты там был? Правда был? – не удержался он.

– Был, – тень грузи скользнула по лицу Джулиана. – Был, внучек. Но… я был не один. Нас было пятеро. Пятеро детей, которые нашли те самые золотые билеты. И для каждого из нас эта экскурсия стала… испытанием. Одного его собственная жадность подвела, другую – капризный и эгоистичный нрав, третью – желание всегда и во всём быть первой, невзирая ни на что.

– А ты? – тихо спросил Оливер. – Ты каким был? Ты прошёл испытание?

Джулиан тяжело вздохнул. Он снова посмотрел на хрустальную конфету, лежащую на одеяле.

– Я… я не проиграл. Я просто… не сделал ничего плохого. Я был тихим, послушным мальчиком из бедной семьи, который боялся лишний раз слово сказать. Я прошёл, потому что был не заметен. Потому что мои пороки были скромными – не обжорство, не гордыня, а… робость. Боязнь жизни. И когда Вондер объявил меня победителем… это была не радость. Это была растерянность. Я получил в награду не счастье, а груз. Груз этой фабрики, этого огромного, невероятного мира, к которому я был не готов. Я сбежал оттуда, Оливер. Сбежал, как преступник, укравший то, что ему не по праву принадлежит.

Оливер смотрел на деда, и впервые в жизни он увидел не просто старого, больного человека, а мальчика, своего ровесника, запутавшегося и напуганного.

– Но… но теперь он прислал тебе новый шанс, – сказал Оливер, снова беря в руки хрустальный ключ. – Он ждёт. «Они ждут», – вот что написано.

Джулиан посмотрел на внука, и в его глазах загорелся тот самый огонёк, который Оливер видел лишь мельком.

– Они ждут, – медленно проговорил старик. – Значит, не только я вернусь. Вернутся все. Все, кто когда-то там был. Чтобы наконец-то всё исправить.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов и громким стуком двух сердец – старого и молодого, объединённых одной тайной. За окном по-прежнему была холодная, серая ночь, но здесь, в этой маленькой комнате, пахшей чудесами, уже начиналось новое путешествие. Путешествие назад, чтобы найти путь вперёд.

ГЛАВА 3

ТЕНИ БЫЛЫХ НЕУДАЧ

Пока Оливер и Джулиан разговаривали в своей комнате, где воздух был густым от запахов старого дерева и тайн, в других частях города происходили события не менее удивительные. Волшебство, словно настойчивый, но вежливый курьер, стучалось в двери тех, кто давно уже забыл дорогу в страну чудес.

В квартире миссис Пенелопы Пек пахло дорогими духами с нотками жасмина и выглаженным бельём. Всё здесь блестело и переливалось, как леденец: хрустальные люстры, отполированные до зеркального блеска столики, вазы с искусственными цветами, которые были прекрасны, но не пахли ничем. Сама Пенелопа, женщина с идеальной причёской, в строгом костюме цвета розовой глазури, расставляла на полке новые кубки своего сына Лео. Мальчик сидел на диване цвета взбитых сливок и смотрел в окно, где на небе собирались тяжёлые, свинцовые тучи.

– Лео, дорогой, – голос Пенелопы был сладким, но в нём звенел металл. – Посмотри, какой кубок привезли из-за границы! «Самый перспективный ученик». Его получают только один из тысячи. Ты должен будешь поставить его на самое видное место.

– Он красивый, мама, – тихо ответил Лео, не отрывая взгляда от окна.

– «Красивый» – это мало, сынок. Он – значимый! – поправила его Пенелопа. – Те, у кого таких кубков нет, никогда не добьются успеха. Запомни это.

Вдруг её взгляд упал на кофейный столик. На его идеально отполированной поверхности лежал маленький, бархатный мешочек цвета спелой вишни. Его там секунду назад не было.

– Что это? – нахмурилась Пенелопа. – Лео, это твоё?

– Нет, мама.

Она взяла мешочек. Он был тёплым и мягким на ощупь. Развязав шелковый шнурок, Пенелопа высыпала содержимое на ладонь. Это был не драгоценный камень и не украшение. Это был кусочек сахара-рафинада, но не обычный, а идеально прозрачный, как горный хрусталь. Внутри него играл радужный блик. От него пахло… не сладостью, а мокрым асфальтом после летнего дождя, краской от только что купленного детского велосипеда и беззаботным смехом во дворе.

– Какая дрянь! – воскликнула Пенелопа, но не выбросила кусочек, а зажала его в кулаке. Пахучие воспоминания нахлынули на неё с такой силой, что у неё даже закружилась голова. Она увидела себя маленькой девочкой в платьице, которое уже не было идеально чистым, и почувствовала вкус самого обычного, но такого желанного мороженого из киоска у парка.

– Мама, – тихо сказал Лео, подходя ближе. – Он же красивый. Может, оставим его?

Пенелопа ничего не ответила. Она молча сунула хрустальный сахар в карман своего безупречного пиджака. На её щеке, вопреки всем правилам, блеснула непозволительная, единственная слеза.

А в это время мистер Гас Глоттон обходил свой ресторан «Сладкое королевство». Вывеска снаружи была сделана в виде короны, усыпанной светящимися лампочками-конфетами. Внутри пахло ванилью, шоколадом и чем-то приторным, как от слишком большого количества духов. Официанты в накрахмаленных фартуках бесшумно скользили между столиками, а с потолка свисала гигантская люстра в виде ветки винограда, где каждая ягода была из литого стекла.

Гас, мужчина с лицом, напоминающим хорошо пропечённую булку, сидел за столиком в углу и с аппетитом, лишённым радости, поглотал кусок трёхъярусного торта. Он ел не потому, что был голоден, а потому, что это было его работой – дегустировать.

– Безвкусно, – буркнул он, отодвигая тарелку. – Совершенно безвкусно. Слишком много крема, бисквит сухой. В мусорное ведро!

Вдруг его внимание привлекло лёгкое движение на краю стола. По скатерти с едва слышным шуршанием катилась… ягода. Не настоящая, а карамельная, янтарно-прозрачная, и внутри неё плясал золотистый огонёк. Она подкатилась к его руке и замерла. От неё пахло дымком от костра и тёплым хлебом с маслом – простой, честной едой.

– Что за чушь? – проворчал Гас, но его рука сама потянулась к ягоде. Он поднял её. Она была тёплой. И вдруг он ясно вспомнил, как в детстве, ещё до золотого билета, он жарил на костре зефирки с родителями, и они были обугленными снаружи и тающими внутри, и это был самый лучший вкус на свете.

– Шеф? – подошёл официант. – Убрать торт?

Гас вздрогнул и быстро сжал карамельную ягоду в ладони.

– Нет… Нет, оставьте. И… принесите мне стакан простого молока. Самого обычного.

В спортивном клубе «Победа» мисс Вероники Болт звенели гантели и было слышно ритмичное, как удар метронома, дыхание. Стены были выкрашены в цвет стального металлика, а пол отражал свет, как лёд. Сама Вероника, женщина с острыми чертами лица и собранными в тугой пучок волосами, доводила до изнеможения на тренажёре свою дочь Аяну.

– Ещё десять! Быстрее! Победа не ждёт! – её голос гремел, как спортивный горн.

Аяна, девочка с спокойными, как у озера, глазами, старалась изо всех сил, но её движения были плавными, а не резкими.

– Мама, я устала, – тихо сказала она.

– Усталость – это слабость! – отрезала Вероника.

Вдруг все лампы дневного света на потолке мигнули и погасли. В темноте замигал мягкий, фиолетовый свет, исходящий от… воздушных шаров. Не настоящих, а словно сделанных из тончайшего шёлка. Они медленно плыли под потолком, и на каждом нарисована была улыбка.

– Что за розыгрыш? – рассвирепела Вероника.

Один из шариков опустился прямо перед Аяной. Девочка протянула руку и коснулась его. Шарик бесшумно лопнул, и из него выпала маленькая фигурка из тёмного шоколада – девочка, кружащаяся в танце. От неё пахло резиновым мячом и мелом для рук.

– Смотри, мама, – улыбнулась Аяна. – Она не побеждает. Она просто танцует. Разве это не красиво?

Вероника хотела что-то сказать резкое, но замерла. Она смотрела на хрупкую шоколадную фигурку и вдруг вспомнила, как в детстве она не бегала наперегонки, а просто кружилась на лужайке, подбрасывая в небо одуванчики, и от этого у неё захватывало дух куда сильнее, чем от любой победы. Она молча взяла фигурку у дочери. Шоколад таял в её руке от тепла.

Мистер Майлз Тектон находился в своей мастерской, которая больше походила на лабораторию безумного учёного. Повсюду стояли экраны, мигали светодиоды, жужжали вентиляторы. Воздух пах озоном и паяльником. Его дочь Эмма, девочка с веснушками и живыми глазами, пыталась починить старый будильник, но Майлз не обращал на неё внимания. Он был погружён в виртуальную реальность, где конструировал идеальный, по его мнению, мир из чисел и формул.

Внезапно все его мониторы пошли чёрными волнами, а затем на них проступил детский рисунок, на котором корявыми буквами было выведено: «НАСТОЯЩЕЕ ВКЛЮЧАЕТСЯ ОТКЛЮЧЕНИЕМ».

– Сбой! – закричал Майлз, срывая с головы шлем. – Где мой планшет? Немедленно найти ошибку!

Но его крик замолк. Он увидел, что Эмма не бегает в панике, а сидит на полу и с интересом рассматривает маленькую, сложную машину, сделанную… целиком из леденцов. Шестерёнки, пружинки, винтики – всё было выточено из прозрачной карамели разных цветов. Машина тихо пощёлкивала и пахла мятой и старыми книгами.

– Папа, смотри, – сказала Эмма. – Она же живая.

Майлз, ведомый инженерным любопытством, наклонился. Он ткнул в одну из шестерёнок. Та провернулась, и из трубочки, сделанной из соломки, вылетел пузырь, внутри которого переливалась радуга. Майлз, человек, объяснявший всё логикой, вдруг понял, что эта конфетная машина работает по законам, которые ему неведомы. И это его не разозлило, а восхитило. Он сел на пол рядом с дочерью, забыв о виртуальном мире.

Так магия, нежная и настойчивая, нашла каждого из них. И никто не выбросил свой странный подарок. Все спрятали их подальше, как ключи от двери, которую когда-то захлопнули, но теперь снова услышали за ней тихий, зовущий звон.

ГЛАВА 4

РЕШЕНИЕ ДОВЕРИТЬСЯ

Неделя, последовавшая за находкой хрустального ключа, пролетела для Оливера в одном сплошном, звенящем ожидании. Каждое утро он просыпался с надеждой, что сегодняшний день будет не похож на вчерашний, и первым делом запускал руку под подушку, чтобы нащупать холодную, идеально гладкую поверхность кристалла. Он лежал там, завернутый в мягкий лоскут от старой рубашки, и кажется, даже в темноте от него исходил едва уловимый, мерцающий свет, окрашивая сны мальчика в золотистые тона. Воздух в их доме, обычно густой и неподвижный, словно желе из дешевого бульона, теперь, как казалось Оливеру, был наполнен неуловимыми ароматами. То ему чудился запах жареного миндаля, доносящийся со стороны всегда пустой черной печки, то тончайший аромат ванили, будто кто-то пронес по коридору только что распечатанный пакет с дорогим печеньем. Он ловил эти запахи, замирая, и сердце его начинало биться чаще, предвещая скорое чудо.

Больше всех изменился, как ни странно, дедушка Джулиан. Он не просто стал больше сидеть на кровати – он будто вернулся из долгого путешествия. Его глаза, прежде мутные и устремленные в одну точку, теперь были живыми, внимательными. Он часто смотрел в запотевшее окно, но взгляд его был направлен не на мокрые крыши соседних домов, а куда-то дальше, сквозь время и пространство. Пальцы его, длинные и бледные, часто перебирали край шерстяного одеяла, будто пересчитывая четки из давних воспоминаний. Оливер ловил на себе его взгляд – задумчивый, изучающий, полный какой-то тихой грусти и надежды одновременно.

В один из таких вечеров, когда за окном густели синие сумерки, а в комнате зажигалась единственная лампа под абажуром цвета выцветшей яичной скорлупы, Оливер не выдержал. Он подошел к кровати, бережно держа в руках свой сверток.

– Дед, – начал он, и голос его прозвучал громче, чем он ожидал, нарушая привычную тишину. – Мы ведь поедем? Правда, поедем? Он же ждет. Мы не можем его подвести.

Джулиан медленно перевел взгляд с окна на внука. В его глазах плескалось целое море противоречивых чувств.

– Боюсь, мой мальчик, – выдохнул он, и его голос был похож на шелест страниц в старом фолианте. – Я – старый, высохший лист. Что я могу дать этому миру? Что я могу дать ему, Вандерли? Я принесу туда только запах лекарств и пыли. Я испугался тогда, Оливер. Испугался счастья, как испугался бы слепой внезапного яркого света. Я увидел все эти чудеса и понял, что никогда не смогу быть их достоин. И сбежал. Зачем же теперь возвращаться? Чтобы снова увидеть свое отражение в этой шоколадной реке и испугаться его снова?

– Но вы же были единственным, кто прошел! – горячо возразил Оливер, разворачивая тряпицу. Хрустальный ключ лежал на его ладони, и в тусклом свете лампы он заиграл всеми цветами радуги, отбрасывая на стены причудливые блики. – Он выбрал вас! Не Августа, не Веруку, а вас! Значит, вы были достойны! А этот ключ… он же живой! Чувствуете?

В этот момент дверь в комнату скрипнула, словно нехотя, и на пороге возникла миссис Пай. Она стояла, вытирая руки о передник, с лицом, на котором привычная усталость смешалась с нарастающей тревогой. За ее спиной в коридоре витал густой, наваристый запах тушеной капусты – запах их обычной, непритязательной жизни.

– Опять вы за свое? – тихо произнесла она, и в ее голосе звучала не злость, а безнадежность. – Оливер, сколько можно? Дедушке нужен покой, а не сказки. Твоя голова должна быть занята уроками, а не несбыточными мечтами. Реальность, сынок, она не в хрустальных ключах. Она – в этом. – Она сделала широкий жест рукой, охватывая и тесную комнату, и закопченную кухню, и весь их небогатый быт. – Она в том, чтобы починить протекающий кран и растязить копейки до следующей зарплаты. Волшебства не существует. Оно кончается, когда вырастаешь.

– Но, мама, посмотри же! – Оливер почти подпрыгивал от нетерпения, протягивая ладонь с ключом так, что свет от лампы упал на него прямее. – Это не сказка! Это настоящее! Дед же видел! Он был там!

Миссис Пай взглянула на сверкающий кристалл. И на ее лице, на мгновение, мелькнула тень того самого ребенка, которым она была когда-то давно. Тень, которая верила в Санту-Клауса и в то, что за шкафом живет домовой. Но тень тут же исчезла, смытая волной взрослой ответственности.

– Стекляшка, – твердо сказала она, но в голосе ее слышалась неуверенность. – Красивая, да. Нашел где-то. Выбрось, Оливер. Порежешься, еще инфекцию занесешь. Мечтать не вредно, вредно – жить в мечтах, забыв о настоящем.

– Марта, – снова произнес Джулиан, и на этот раз его голос прозвучал с неожиданной силой. Он приподнялся выше, опираясь на локти, и его глаза горели. – Это не стекляшка. И то, что я видел… это было реальнее, чем этот стул или эта лампа. Там трава была из зеленой помадки, Марта, и она таяла во рту. А лимонадную реку переплывала лодка из розового марципана. И запах… запах был такой, что голова кружилась от счастья. И я… я оказался слаб. Я не понял тогда, что мне подарили самый дорогой подарок – веру в чудо. И я его променял на… на это. – Он кивнул в сторону комнаты, на серые стены. – Может, этот ключ – это не шанс вернуться. Это шанс… попросить прощения. Не для меня, нет. Для него. И для него. – Джулиан посмотрел на Оливера, и в его взгляде была такая нежность и такая боль, что у Марты перехватило дыхание.

В комнате воцарилась тишина, полная невысказанных мыслей. Было слышно, как на кухне по капле падает вода из неплотно закрытого крана. Миссис Пай смотрела на отца – на его внезапно ожившее, одухотворенное лицо. Она смотрела на сына – на его горящие, полные безграничной веры глаза. И ее сердце, закованное в панцирь повседневных забот, дало маленькую трещину.

– И что же вы будете делать? – спросила она наконец, и голос ее дрогнул. – Куда вы пойдете? В чем поедете? У нас даже на билеты до соседнего города денег нет, не говоря уж о том, чтобы искать какую-то сказочную фабрику.

– В послании не было адреса, – тихо напомнил Оливер. – Только «Твоя очередь вести».

И тогда Джулиан медленно, очень медленно протянул свою дрожащую, исхудавшую руку. Его пальцы сомкнулись вокруг хрустального ключа. Он взял его из ладони внука, и странное дело – его рука перестала дрожать. Он сжал кристалл, закрыл глаза и глубоко-глубоко вздохнул.

И все присутствующие почувствовали это одновременно. По комнате пронесся ветерок. Не холодный сквозняк из щели в окне, а легкий, теплый, ласковый ветерок. Он пах не капустой и не пылью. Он пах ванилью и горячим шоколадом, сдобной выпечкой и марципанами. Он пах надеждой.

– Может, адрес и не нужен, – прошептал Джулиан, открывая глаза. В них стояли слезы, но это были слезы облегчения. – Может, дорога сама найдет тех, кто действительно готов сделать первый шаг.

Миссис Пай смотрела на них – на отца и сына, объединенных одной тайной. Она видела, как годы спадают с плеч Джулиана, и как глаза Оливера сияют ярче любой лампы. И она сдалась.

– Хорошо, – выдохнула она, и сама удивилась тому, что в ее душе вместо страха появилось странное, щемящее чувство ожидания. – Хорошо. Поезжайте. Только… – голос ее сорвался, – только будьте осторожны. Оба. И… возвращайтесь. Обязательно возвращайтесь.

Решение было принято. Оно повисло в воздухе, сладком от неведомо откуда взявшихся ароматов, как обещание новой главы. Оливер понял, что его старая жизнь с серыми стенами и тикающими часами осталась позади. Впереди, за порогом их дома, ждала дорога, и он был абсолютно уверен, что она приведет их прямо к вратам, за которыми пахло детством и чудесами.

ГЛАВА 5

ШЕПОТ ПРОШЛОГО В ЗЕРКАЛЕ НАСТОЯЩЕГО

Тем временем, в других уголках города, где жизнь была упакована в красивые, но душные обертки успеха, происходили свои, невидимые постороннему глазу, бури. Волшебные послания, доставленные столь причудливым образом, не просто лежали без дела. Они стали теми самыми камешками, которые, упав в гладь застоявшегося пруда повседневности, расходились кругами, нарушая идеальное, но безжизненное отражение.

В империи мистера Гаса Глоттона, которая простиралась на три этажа и пахла дорогим кофе, жареным миндалем и властью, сам император переживал не лучшие свои дни. Его кабинет, расположенный на самом верху, над главным залом ресторана «Сладкое королевство», был отделан темным дубом, а тяжелые бархатные шторы защищали от назойливого дневного света. Воздух был густым от аромата сигар и трюфельного масла. Сам Гас, развалившись в кресле, похожем на трон, с отвращением contemplровал тарелку с только что поданным ему десертом – многослойным безе с крем-брюле и золотой крошкой. Это было новое блюдо шефа, которое должно было стать хитом сезона.

– Несъедобно, – хрипло проворчал он, отодвигая тарелку так, что фарфор звякнул о столешницу. – Сухо, приторно, без души. Выбросить. И шефа – вместе с ним. Чтобы завтра его не было.

Его секретарь, бледный молодой человек, подобострастно закивал и поспешил убрать доказательство кулинарного провала. Гас тяжело вздохнул и потянулся к ящику стола, где под кипой контрактов лежала та самая, теплая на ощупь, карамельная ягода. Он вынул ее и положил на ладонь. Рубиновый огонек внутри пульсировал ровно, словно второе, маленькое сердце. Запах костра и простого хлеба, который она источала, был таким ярким, что перебивал все ароматы его империи.

В дверь кабинета постучали.

– Войдите! – буркнул Гас, не прятая ягоду.

На пороге стояла его дочь, Софи. Она была похожа на свою мать – хрупкая, с большими, слишком серьезными для ее возраста глазами. В руках она несла поднос с чашкой чая.

– Ты не пил весь день, папа, – тихо сказала она. – Я принесла тебе мяты.

Гас кивнул, и его взгляд упал на ее руки – тонкие, бледные пальцы, на одном из которых был надета самодельная фенечка из ниток. Его сердце сжалось от внезапной боли. Когда он в последний раз просто гулял с ней? Не по ресторанам, не на официальных приемах, а просто гулял?

– Садись, рыбка, – неожиданно для себя сказал он, и его голос смягчился.

Софи удивленно взглянула на него, но послушно присела на краешек кожанного дивана.

– Пап, – начала она, глядя в свою чашку. – Мне сегодня снился сон. Будто мы с тобой попали в огромный сад, где вместо яблок на деревьях растут мармеладки. И ты не был… ну… начальником. Ты был просто папой. И мы бегали и смеялись.

Гас сглотнул комок в горле. Он сжал в кулаке карамельную ягоду, и она ответила ему волной тепла.

– Это… это не совсем сон, Софи, – с трудом выдавил он. – Было одно место… очень давно. Похожее.

– Фабрика мистера Вондера? – прошептала девочка, и ее глаза загорелись таким огнем, которого Гас не видел в них никогда. – Ты поедешь туда? Возьмешь меня? Пожалуйста! Я буду очень-очень хорошей! Я ничего не буду трогать без спросу!

Она смотрела на него с такой надеждой, что у Гаса перехватило дыхание. Он видел перед собой не дочь успешного ресторатора, а маленькую девочку, которая просит его о самом простом и самом важном чуде. Он вспомнил свое отражение в шоколадной реке – толстое, перепачканное лицо жадного ребенка. Страх сдавил его горло. А если он снова опозорится? А если она увидит его не героем, а неудачником?

– Софи… это не место для… развлечений, – попытался он найти отговорку. – Это серьезно. Опасно даже.

– Но ты же вернулся оттуда тогда, – не сдавалась Софи. – И сейчас вернешься. Я помогу тебе. Мы будем командой.

Ее слова, простые и искренние, растаяли его защиту лучше любого огня. Гас посмотрел на портрет себя самого – упитанного, самодовольного – висевший на стене. А потом на живое, трепетное лицо дочери. И понял, что его выбор предрешен.

– Хорошо, – прошептал он. – Поедем. Но только… будь готова ко всему.

В хрустальном дворце Пенелопы Пек царила гнетущая, вылизанная до блеска тишина. Воздух был пропитан ароматом застывшего воска и дорогих духов. Сама Пенелопа, облаченная в шелковый халат цвета розовой пудры, расставляла по полкам новые трофеи своего сына – кубки за победы в конкурсах, в которых он, как она знала, не хотел участвовать. Ее движения были резкими, отточенными.

Лео сидел у окна в гостиной, залитой искусственным светом люстры, и смотрел на дождь, стекающий по стеклу. Он держал в руках старую книжку со сказками.

– Лео, сколько раз я говорила – не порть зрение! – голос Пенелопы прозвучал, как удар хлыста. – У тебя новый планшет с диагональю идеальной для чтения!

– Здесь картинки другие, мама, – тихо ответил мальчик, не оборачиваясь. – Они… теплые.

Пенелопа фыркнула и подошла к нему. Ее взгляд упал на книгу. Это была та самая, с пожелтевшими страницами, которую она читала ему, когда он был совсем маленьким и болел. На столе рядом лежала та самая хрустальная капля рафинада. Она переливалась в свете лампы, и от нее пахло мокрым асфальтом и детством.

– Выбрось эту дрянь, – сказала Пенелопа, но без привычной твердости.

– Она пахнет тобой, мама, – Лео поднял на нее глаза. В них не было упрека, только глубокая, недетская печаль. – Настоящей тобой. Когда ты смеялась и не боялась испачкать платье.

Пенелопа почувствовала, как что-то сжимается у нее внутри. Она вспомнила. Вспомнила, как они бежали под дождем, и она, солидная дама, сняла туфли и бежала босиком по лужам вместе с ним, своим маленьким сыном.

– Мы… мы были другими, – выдохнула она, садясь рядом.

– А сейчас мы какие? – спросил Лео. – Мы как эти кубки. Красивые, холодные и пустые внутри.

Его слова попали точно в цель. Пенелопа посмотрела на свое отражение в огромном зеркале – идеальная женщина с идеальной жизнью. И вдруг это отражение показалось ей самым ужасным кошмаром. Она взяла хрустальную каплю. Она была прохладной и гладкой.