Crimson Genesis

Глава 1: Тени над Обью.

Новосибирск встретил рассвет тишиной. Город, обычно наполненный гулом магистралей и голосами тысяч людей, замер в предрассветной дремоте. Улицы, еще не тронутые первыми лучами солнца, лежали под слоем инея, словно природа решила на мгновение остановить время. Воздух был хрустально-прозрачным, морозным, обжигающим легкие при каждом вдохе. Зимний рассвет едва обозначил горизонт бледно-розовой полосой, растворяющейся в сероватой дымке. Окна спящих домов отражали это нереальное свечение, словно город притаился, затаив дыхание перед чем-то неотвратимым. В холодной, молочной дымке рассвета Метромост вздымался над Обью, словно стальной левиафан, уснувший на века. Его мощные бетонные опоры, скрытые испарениями реки, уходили вглубь темной воды, а ажурные арки пролетов терялись в призрачной пелене тумана, окутавшего спящий город. В предрассветной тишине, нарушаемой лишь редким воем сирены где-то вдали, мост казался монументом забытой эпохи – величественным и безжизненным. Ядовито-зеленые огни подсветки, обычно яркие и уверенные, сегодня мерцали тревожно и неровно, их отражения в воде расползались маслянистыми, болезненными пятнами. Они не освещали путь, а лишь подчеркивали непроглядную тьму вокруг, отбрасывая длинные, искаженные тени, в которых чудилось движение. Где-то в его нижнем ярусе, невидимые с берега, мчались первые поезда. Река, могучая и неспешная, казалась застывшей под ледяным панцирем. Туман клубился над ее поверхностью, как дым от гигантского костра, цепляясь за опоры коммунального моста и обвивая острые шпили бизнес-центров. Контуры зданий терялись в молочной мгле, превращаясь в размытые силуэты, будто нарисованные акварелью на мокрой бумаге. Где-то в вышине мерцали одинокие огни верхних этажей – словно звезды, забытые в этой земной пустыне. Казалось, сам воздух дрожал от напряжения, будто город стал декорацией к спектаклю, где вот-вот должен опуститься занавес. Город еще спал, лишь редкие машины пролетали по проспекту Лаврентьева, направляясь к Академгородку – островку науки среди сибирской тайги. Широкая магистраль, обычно забитая потоками машин, сейчас напоминала пустынную реку. Снег хрустел под колесами одиноких внедорожников, чьи фары резали темноту, как скальпели. Водители – заспанные, в помятых куртках – везли в багажниках ящики с оборудованием, термосы с кофе и невысказанные тревоги. А за чертой города, где проспект растворялся в сосновом бору, начинался Академгородок. Его лаборатории и институты, словно кристаллы кварца, вырастали из вековой тайги. Гигантские кедры, запорошенные снегом, стояли молчаливой стражей вокруг этого царства разума, где под белыми халатами бились сердца, готовые бросить вызов самому времени. Здесь, за стенами стеклянного здания с вывеской «Неогентек», группа ученых готовилась переступить черту, о которой человечество боялось даже мечтать. Здание «Неогентека» напоминало ледяной кристалл – острые грани, холодное сияние стекла, голубоватая подсветка, мерцающая сквозь туман. Внутри, в стерильных лабораториях, пахло озоном и сталью. Мониторы транслировали строки кода, а датчики гудели, как нервные цикады. Пятеро людей в белых халатах стояли вокруг установки, напоминающей гигантский кокон из титана и оптоволокна. Их лица были бледны под светом неоновых ламп.

– Протокол «Пангея» активирован, – голос доктора Елены Сорокиной дрожал, словно тонкая струна, готовая лопнуть от натяжения. Она стояла в центре лаборатории, ее стройная фигура отбрасывала тень на мерцающие стены. Свет голубоватых экранов играл на ее лице, подчеркивая морщинки усталости вокруг глаз и сжатые в тонкую линию губы. В горле першило – она не спала уже двое суток, но адреналин бился в висках, как крылья пойманной птицы.

– Показатели стабильны. Начинаем введение вектора.

Ее пальцы, обтянутые латексными перчатками, замерли над клавиатурой с подсветкой, напоминающей созвездия. Кнопки мерцали тусклым янтарем, а в воздухе висел гул – смесь жужжания серверов, шипения вентиляторов и прерывистого писка мониторов. На экране перед ней, в обрамлении черного холста интерфейса, пульсировала трехмерная модель ДНК. Двойная спираль светилась неоновым бирюзовым, словно живая молния, а вокруг нее, как змеи-искусители, обвивались синтетические нуклеотиды. Каждый из них был шедевром биоинженерии – гибрид вируса-носителя и нанороботов, покрытых серебристой оболочкой. Они переливались кроваво-красным, как капли ртути, заряженные искусственным интеллектом. Это был Франкенштейн XXI века – коктейль, способный ворваться в клетку, как торнадо, и переписать геном за минуты. Лекарство от всего: рака, старения, наследственных болезней. Слова девиза проекта горели на плакате у входа, но теперь они казались Елене насмешкой. Там, внизу, мелким шрифтом, не упоминалось, что ради «лекарства» они смешали человеческое с чем-то… «чужим». Финансисты в костюмах от кутюр и политики с голодающими взглядами ждали триумфа у дверей лаборатории, как зрители перед премьерой. Их воображение уже рисовало нобелевские медали и заголовки таблоидов. Но никто – ни они, ни даже некоторые коллеги – не заметил, как цель тихо съехала с рельс. Сначала они чинили сломанные гены, как добрые механики. Потом начали дополнять. Гены медуз, дарующие биолюминесценцию. Гены тихоходок, неуязвимых к радиации и вакууму. Гены архей, выживающих в кипящих кислотных источниках. Каждый шаг оправдывался благими намерениями.

– Чтобы человек выжил в любом аду, – бормотал директор на совещаниях, поправляя галстук с узором из двойных спиралей. Его лицо, обычно непроницаемое, в те моменты напоминало маску – глаза-щелки, сжатые губы. Елена видела, как его рука дрожала, когда он подписывал приказ о запуске «Пангеи». Теперь эти гены плыли в пробирках, как капли апокалипсиса, готовые раствориться в крови первого добровольца. На экране векторы приближались к виртуальной ДНК, как хищники к добыче. Елена ощутила, как под лопатками пробежал холодный пот. Она представила, как нанороботы, крошечные и беспощадные, вгрызаются в хромосомы, вплетая чуждые последовательности. Что если цепочка свернется не там? Что если пробужденные гены начнут пожирать друг друга? Но останавливаться было поздно. Где-то за бронированным стеклом ждал пациент – молодой биотехнолог с глазами фанатика. Он верил, что станет новым Прометеем. А Елена… Елена уже не была уверена, не держит ли она в руках ящик Пандоры. Монитор мигнул зеленым. Время пошло.

– Елена, ты уверена? – Михаил, младший лаборант, сглотнул так громко, что звук заглушил монотонное гудение вентиляторов. Его пальцы, замершие над клавиатурой, дрожали, словно листья на ветру, а капля пота медленно сползала по виску, оставляя мокрый след на воротнике халата. Он посмотрел на Елену, словно ища в ее глазах спасение от нарастающего ужаса.

– В симуляциях модель 0412 давала сбои… Его голос сорвался на полутоне, будто он боялся договорить. На экране перед ним мигали красные маркеры – графики, которые вместо ровных линий рисовали хаотичные зигзаги, как кардиограмма умирающего.

– Симуляции – не люди, – резко отрезала Елена, даже не повернув головы. Ее голос звучал как лезвие, отточенное годами подавленных сомнений. Внутри же все сжималось в ледяной ком. «И мы уже не можем остановиться», – пронеслось в голове. Она вспомнила папку с договорами на столе директора, подписи инвесторов, цифры с шестью нулями. Обещания, данные правительству. Угрозы, прикрытые вежливыми улыбками: «Либо вы, либо кто-то менее щепетильный». Ее взгляд упал на холодильник с пробирками, где в синеватой подсветке мерцали ампулы вектора – словно капсулы с ядом, замаскированные под эликсир. Капсула с добровольцем – прозрачный саркофаг из бронированного стекла – начала заполняться голубоватым раствором. Жидкость струилась медленно, как жидкий азот, обволакивая тело мужчины. Ему было 35, но морщины вокруг глаз и седые пряди в волосах выдавали изношенность. «Дочь. Лейкемия. Деньги на лечение», – мелькнуло в памяти Елены из его анкеты. Он лежал в капсуле, обнаженный до пояса, с датчиками на груди, похожими на пиявок. Его глаза встретились с Еленой сквозь толстое стекло – и он улыбнулся. Наивно, доверчиво, как ребенок, верящий, что взрослые знают, что делают. Эта улыбка резанула ее острее скальпеля. Он не знает. Не знает, что мы даже не тестировали вектор на приматах. Не знает, что модель 0412 в 67% случаев вызывала сбои. Она резко отвернулась, чтобы не видеть его лица. Раствор достиг уровня шеи. Голубоватое свечение озарило капсулу, превратив мужчину в призрака. Жидкость – гибрид наноносителей и синтетической плазмы начинала пульсировать, как медуза. На мониторе замигали показатели: сердцебиение ускорилось, адреналин взлетел до критических значений. «Страх», – подумала Елена. Он все-таки чувствует, что что-то не так.

– Начальная стадия интеграции. Через двадцать секунд точка невозврата, – произнесла она механически, будто заученную мантру. Михаил что-то пробормотал, возможно, молитву. Его рука потянулась к аварийной кнопке, замерла в сантиметре от нее. Елена заметила это движение краем глаза.

– Тронешь и мы оба полетим в тюрьму. Или того хуже, – прошипела она, не отрываясь от экрана. Михаил втянул голову в плечи, словно пытаясь исчезнуть. В капсуле мужчина закрыл глаза. Раствор покрыл его лицо. На миг Елене показалось, что его улыбка исказилась в гримасу. Но это могла быть игра света. голубые блики танцевали на стекле, как духи из колбы.

Взрыв на уровне B4.

Сигнал тревоги взревел, словно раненый зверь, в тот самый миг, когда Елена позволила себе выдохнуть. Всего секунду назад она сжимала кулаки в немом триумфе: на мониторах танцевали зеленые графики, показывая, как нано конструкторы, крошечные серебристые пауки, методично чинили клетки печени добровольца, превращая некрозы в здоровую ткань.

– Работает! – прошептала она, и губы сами собой дрогнули в улыбке. Но экран вдруг агонизировал. ДНК-спираль, еще мгновение назад сверкавшая идеальным бирюзовым светом, начала раскручиваться, не плавно, а яростно, словно невидимые руки рвали нити мироздания.

– Температура образца растет! – закричал Михаил, вскакивая со стула так, что тот грохнулся на пол. Его голос смешался с воем сирен, а на экране цифры прыгали, как безумные. «40°C… 60°C… 90°C!» Он тыкал пальцем в датчики, будто пытаясь остановить их физически.

– Елена, это… это как в симуляторе 0412, только… Но она уже не слушала. Капсула, та самая прозрачная гробница, задрожала, будто в нее били кувалдой. Тело мужчины внутри изгибалось в неестественных позах, словно кости превращались в резину. Кожа на его руках начала пузыриться, лопаться, обнажая кроваво-красную ткань, которая тут же темнела, покрываясь чешуйчатыми наростами, будто броня ракообразного. Пальцы скрючивались в когти, царапающие стекло с визгом, от которого стыла кровь.

– Отменить протокол! Вырубай всё! – Елена рванулась к панели аварийной остановки, спотыкаясь о оборванные провода, из которых сыпались искры. Воздух гудел, как улей, раскаленный до предела. Ее ладони врезались в красную кнопку, но вместо щелчка раздался хруст. Система уже была мертва. На экране над капсулой вспыхнуло предупреждение: «КРИТИЧЕСКИЙ КАСКАД. ОСТАНОВКА НЕВОЗМОЖНА.» Стекло капсулы лопнуло с оглушительным треском, и помещение заполнил вопль. Не крик боли, не человеческий стон – это был звук из глубин эволюции. Рев, от которого задрожали стальные балки, словно пробудился хищник, которого природа похоронила миллионы лет назад. Из облака осколков и пара вырвалась фигура. Вернее, то, что от него осталось. Мужчина… Оно… стояло на сломанных ногах, суставы которых сгибались в обратную сторону. Чешуя, черная и блестящая, как нефть, покрывала тело, сливаясь с когтями, похожими на обсидиановые клинки. Лицо, если это можно было назвать лицом, напоминало маску из растекшегося воска: глаза, теперь полностью белые, сместились к вискам, рот растянулся до ушей, обнажая ряды иглоподобных зубов. Но самое страшное – это звуки. Бульканье, хруст, щелчки, будто внутри существа продолжали ломаться и собираться заново кости, мышцы, ДНК…

– Назад! Закройте сектор! – Елена орала в рацию, но в ответ шипели лишь помехи. Михаил, прижавшийся к стене, рвал на груди халат, словно ткань душила его. По полу расползались лужи голубоватого раствора, они шипели, прожигая металл, как кислота. Существо повернуло голову на 180 градусов. Белые глаза уставились на Елену. Оно засмеялось гортанным, мокрым смехом, и рванулось вперед. Когти впились в потолок, тело изогнулось, как у паука, и оно поползло, оставляя за собой дымящиеся следы. Сирены выли, где-то хлопнула взрывная волна, и свет погас, оставив только аварийные лампы, окрашивающие кошмар в кроваво-красный. Елена бежала, не чувствуя ног. За спиной гремели удары. Существо проламывало стены, как картон. В голове пульсировала единственная мысль: «Они выпустили это. Они сами стали богами и чудовищами.» А где-то в глубине комплекса, на уровне B4, в эпицентре взрыва, валялась разорванная табличка: «Протокол "Пангея" – шаг к бессмертию.» Теперь это бессмертие ползло по вентиляции, капало с потолка, дышало во тьме. И оно было голодным. Охранник Петр, куривший у задних ворот, даже не успел убежать. Он стоял, прислонившись к ржавой решетке ворот, затягиваясь дешевой сигаретой до хрипоты. Двор подсвечивал тусклый фонарь, отбрасывающий желтые пятна на асфальт, усыпанный окурками и битым стеклом. Где-то вдали гудел ночной город, но здесь, на задворках лабораторного комплекса, царила гнетущая тишина. Петр зевнул, потягиваясь, куртка на груди расстегнулась, обнажив растянутую майку с пятнами пота. Он даже не услышал, как сломался замок подвала. Только легкий скрежет металла, будто кто-то точил нож о камень. Обернулся и застыл. Оно вырвалось из подвала – двуногое, с кожей, как броня, и глазами-щелями, светящимися ядовито-зеленым. Существо было выше человека на полтора метра. Его кожа напоминала панцирь жука сегментированный, с шипами по спине, отливающий синевато-черным, как нефть под луной. Глаза – узкие вертикальные щели, от которых расходилась сеть биолюминесцентных жилок, пульсирующих ядовитым светом. Каждый шаг существа сопровождался скрежетом, не от брони, а от когтей, волочившихся по асфальту, высекая искры. Пасть, больше похожая на ловушку росянки, раскрылась, обнажив ряды игл-зубов, с которых капала слизь. Когти пронзили Петра насквозь. Охранник успел вдохнуть, чтобы закричать, но звук умер в горле. Три когтя, тонких и острых, как скальпели, вонзились в него снизу – под ребра, проткнув легкие, сердце, позвоночник. Петр завис в воздухе, как марионетка, с лицом, искаженным не столько болью, сколько недоумением. Кровь хлынула изо рта, смешавшись с дымом выпавшей сигареты, которая тлела у его ног. Существо дернуло лапой и тело разорвалось пополам, как мокрая газета. Кишки, обрывки куртки, осколки костей, все это шлепнулось в лужу, окрашивая ее в багровое. Мутант, бывший доброволец, двинулся к городу, оставляя за собой капли черной слизи. Оно зарычало, звуком похожим на скрежет тормозов поезда, и рвануло вперед. Движения были неестественно резкими – суставы выгибались в обратную сторону, словно конечности состояли из одних сухожилий. За каждым шагом оставались вмятины в асфальте и брызги густой черной жижи. Слизь пузырилась, издавая запах горелой пластмассы и разлагающейся плоти. Она стекала в ливневку, смешиваясь с водой, и тут же начинала реагировать – шипеть, испускать едкий дым, превращаясь в облако пара. В лужах, куда попадали капли, вода закипала. Мутант шел к огням города, к теплу человеческих тел. Его зеленые щели-глаза мерцали, как сигнальные огни самолета в тумане. Едва первый мутант скрылся за поворотом дороги, ведущей к городу, земля у разрушенных ворот дрогнула от нового, тяжёлого шага. Не шага – скорее, перетаскивания. Из клубящегося дыма и пара, вырывавшихся из проломанного подвального входа, выползло нечто иное. Оно было массивным, медлительным, словно движущаяся скала. Его очертания были лишь отдаленно человеческими. Обширные участки тела покрывала темная, неровная броня, напоминающая застывшую кору векового дерева или хитиновый панцирь гигантского жука. Там, где броня прерывалась, виднелась мертвенно-бледная, словно лишенная крови, кожа. Оно остановилось над растерзанными останками Петра. Его голова, почти полностью скрытая под темными пластинами, медленно повернулась. Там, где должны были быть глаза, светились лишь две тусклые точки – слабое биолюминесцентное мерцание, как у глубоководного существа, едва различимое в предрассветном сумраке и дыму. Ни белка, ни зрачка – только эта призрачная, холодная биосветимость. Его чёрные глаза скользнули по кровавой луже, по обрывкам формы охранника, затем медленно поднялись по следу слизи и разрушений, оставленных первым мутантом в направлении города. Движение было чудовищно неестественным. Каждый шаг давался с усилием, словно конечности, спрятанные под броней, были скованы или изменены до неузнаваемости. Слышался скрежет не когтей по асфальту, а трения массивных бронепластин друг о друга. Когда оно наклонилось над лужей слизи, сочащейся из ливневки, его спина выгнулась дугой, обнажив местами бледную кожу под броней и намекая на нечто, что могло быть рудиментарными конечностями или жуткими деформациями скелета. Оно не рычало, не метало слюну. Оно просто стояло. Молчаливое, тяжелое, излучающее не агрессию, но первобытное, неумолимое присутствие. Воздух вокруг него казался гуще, холоднее. Капли черной слизи первого мутанта, попавшие на его броню, не шипели и не дымились – они просто скатывались вниз, словно не в силах причинить вреда этой живой крепости. Он наблюдал. Он ощущал. Боль от ломки и роста брони была его постоянным спутником, но сейчас её заглушало что-то иное – смутное, инстинктивное ощущение чужака, опасности, исходящей от его же собрата. Повернувшись спиной к городу, к хаосу, который только начинал разгораться на Площади Ленина, Хранитель тяжело зашагал в противоположную сторону. Он двинулся не по дороге, а напрямик, в темную чащу тайги, окаймлявшую комплекс. Густой подлесок трещал и ломался под его весом, а слабое биолюминесцентное свечение его глаз на мгновение мелькнуло среди стволов, как призрачный светляк, прежде чем окончательно раствориться во мраке леса. Он уходил от эпицентра безумия, унося с собой тайну своего происхождения и нечеловеческую тяжесть собственного существования. Где-то за спиной, в луже крови Петра, зашипел радар – оторванная рука охранника все еще сжимала портативную рацию. Из динамика лился искаженный голос: «Пост №5, доложите обстановку…» Но отвечать было некому. Только капли слизи ползли к ливневой решетке, растворяясь, но не исчезая. Они текли в реку, которая через час впадет в городской водопровод.

Новосибирск. Площадь Ленина.

Ночь сжала площадь в ледяные объятия. Бронзовый Ленин, возвышавшийся над пустынным асфальтом, казался немым стражем, застывшим в предчувствии катастрофы. Неоновая подсветка рекламных баннеров мерцала в лужах, превращая их в зеркала, искаженные трещинами и кровавыми отблесками. В эту роковую ночь исполинский купол театра, гордость Новосибирска, парил над площадью Ленина не как символ высокого искусства, а как немой свидетель конца эпохи. Его мощные колонны, освещенные аварийным заревом пожара на проспекте, отбрасывали длинные, искаженные тени, которые шевелились и извивались в такт мечущимся на площади фигурам. Свет фар машин, намертво вмерзших в гигантскую пробку, выхватывал из полумрака не классические барельефы, а картину настоящего ада. Ядовито-зеленые отсветы, падавшие откуда-то из канализационных люков, играли на белоснежных стенах, окрашивая их в болезненные, инопланетные тона. По широким ступеням, где когда-то неторопливо поднималась нарядная публика, теперь струилась черная, маслянистая слизь, сочившаяся из люков и приносимая существами, выползающими из-под земли. Сам театр, обычно сияющий огнями, стоял темный и молчаливый. Его огромные окна-витрины были слепы, а в одном из них зияла дыра, пробитая вылетевшей из толпы машиной. Могучий бронзовый конь с колесницей Аполлона на фронтоне, символ победы света над тьмой, был теперь лишь зловещим силуэтом на фоне багрового от пожаров неба, будто готовясь рухнуть вниз, на обезумевшую толпу. Именно здесь, в этой пробке, застрял таксист Артем. Его машина была зажата между грузовиком и искореженным автобусом. Вместо привычного гула города его уши разрывали душераздирающие крики, лай сирен, треск автоматных очередей и тот самый, непередаваемый звук – нечеловеческий вой, доносившийся из переулков. Он видел, как по площади метались люди, как из люков выползали те, кого он не мог назвать иначе, чем «оно», и как крыша самого театра на мгновение озарилась вспышкой – то ли взрыв, то ли сигнальный выстрел. Величественное здание, построенное как храм искусства и человеческого гения, в одну ночь превратилось в декорацию для самого жуткого спектакля – спектакля, где не было зрителей, а только участники, и где финальный занавес готовился упасть навсегда. Оно молча взирало на хаос, его купол, похожий на гигантский панцирь доисторического существа, казалось, жадно впитывал отчаяние и страх, копя их для какого-то еще более страшного действа. Из канализационного люка выползла тень. Нет, не тень – нечто мясистое, сгорбленное, размером с крупную собаку, но с кривыми, почти человеческими пропорциями. Существо дернулось, вываливаясь на асфальт. Его спина была покрыта хитиновыми пластинами, как у гигантского таракана, а морда напоминала сплюснутый крысиный череп с выпученными глазами-шариками, светящимися мутно-желтым. За ним вылезло второе, третье… Они копошились, щелкая челюстями, из которых капала слизь, оставляя на земле дымящиеся пятна. Артем замер, вцепившись в руль.

– Галлюцинация. Переутомился, – прошептал он, но тут одно из существ повернуло к машине. Глаза вспыхнули кроваво-красным. Из канализации выползали существа – помесь крысы, насекомого и… человека. Они двигались рывками, как сломанные механизмы. Одни ползли на всех шести конечностях, другие на двух кривых ногах, волоча за собой хвосты, усеянные шипами. Их кожа, покрытая язвами и чешуей, пульсировала, словно под ней копошились черви. Звуки – хриплое сопение, щелчки суставов, вой, похожий на плач младенца, наполнили площадь. Артем рванул рычаг коробки передач, но внезапно… Одно прыгнуло на капот, пробив стекло когтистой лапой. Тело существа, весом в полцентнера, ударило в металл с глухим гулом. Лобовое стекло треснуло паутиной, а коготь, длинный и изогнутый, как серп, вонзился в салон в сантиметре от лица Артема. Он вскрикнул, откинувшись на сиденье. В нос ударил запах гнили и химии. Существо, прилипшее к капоту, распахнуло пасть. Внутри шевелились щупальца, как у глубоководного монстра. Артем нажал на газ, но машина лишь взвыла, буксуя. В зеркале заднего вида он увидел, как другие твари облепили багажник, царапая краску когтями. По рации завыли голоса: «Скорые не справляются! Войска на улице Кирова…» Радио в такси захрипело, перескакивая с канала на канал. Женский голос, срывающийся на визг: «на Шевченко, тут люди в лифтах… Боже, они повсюду!» Мужчина орал что-то про танки у кинотеатра «Победа». Артем дернул дверь, но тварь на капоте ударила головой в треснувшее стекло – осколки брызнули внутрь. Он почувствовал жгучую боль в плече: коготь пробил кожу. В ужасе он рванул руль влево, машина вильнула, сбросив нескольких существ на асфальт. Но те, словно не чувствуя боли, тут же поднялись, их переломанные кости хрустели, срастаясь на глазах. Внезапно площадь осветили прожектора. Сверху, со стороны улицы Кирова, донесся гул вертолетов. Артем успел заметить, как по брусчатке, ломая скамейки, проползло нечто огромное – гибрид сороконожки и человеческого торса. Затем взрыв ослепил его. Огненный шар поглотил памятник Ленину, и Артему показалось, что бронзовый вождь на миг ожил, закричав в пламени. Но это мог быть и его собственный вопль, тонущий в реве апокалипсиса. Воздух наполнился гарью и едким дымом. Артем, выползший из перевернутой машины, видел, как мутанты, словно саранча, поглощали всё на своем пути. По рации, валявшейся в луже крови, шипел голос диспетчера: «…эвакуация невозможна. Повторяю: город закрыт». Над головой вертолеты сбрасывали зажигательные бомбы на жилые кварталы. «Сдерживать любой ценой» – эхо приказа генерала Морозова звенело в его ушах. А в подземных тоннелях, под ногами, черная слизь из ливневок уже текла в Обь, неся заразу в сердце Сибири. К утру город погрузился в хаос. Рассвет не принес света – только кроваво-багровое зарево, смешанное с дымом горящих зданий. Улицы, еще вчера заполненные жизнью, теперь напоминали поля сражений: перевернутые машины, обломки витрин, тела под белыми простынями, уже почерневшими от копоти. Тех, кого не разрывали мутанты, убивала неогеновая чума. Болезнь начиналась с безобидного кашля, но через час легкие жертв превращались в вязкую массу, словно расплавленный желатин. Люди задыхались, хрипя, цепляясь за горло, и их последние вздохи звучали как бульканье, будто кто-то помешивал ложкой в банке с желе. Трупы лежали в лужах розоватой слизи, а ветер разносил заразу дальше, пропитывая ей каждый уголок. Власти транслировали одно и то же: «Теракт с применением биологического оружия. Оставайтесь в домах. Ожидайте эвакуации». Но эвакуация давно превратилась в бойню. На мостах через Обь военные расстреливали всех, у кого на коже были пятна или кашель. Тела сбрасывали в реку, и вода краснела, унося их к далеким берегам, где чума только ждала своего часа. Елена бежала по горящей тайге, сжимая в кулаке флешку. Ее пальцы онемели от холода, но она не смела разжать руку. На крошечном накопителе – данные эксперимента «Пангея»: алгоритмы редактирования генома, записи мутаций, код деактивации вируса. Или код его усиления. Она не была уверена. В лаборатории всё смешалось – срочные правки, перезаписанные файлы, записи Михаила, кричавшего: «Остановите ее!». Теперь эта флешка стала и ключом, и замком. Ее дыхание рвалось наружу сквозь шарф, пропитанный гарью. Ноги обжигали ожоги от тлеющей хвои, но боль терялась в адреналиновом тумане.

– Если я умру, это умрет со мной, – повторяла она, спотыкаясь о корни, но тут же ловила себя: «А если это единственное спасение?» Она не слышала, как с неба, прорывая дым, завыли двигатели. Первые бомбы упали на Академгородок, когда она поднялась на сопку. Взрывы разорвали горизонт – ослепительные вспышки, а за ними грохот, от которого содрогнулась земля. Огненный гриб поднялся над соснами, поглощая стеклянные здания, лаборатории, архивные серверы… и надежду. Там, в эпицентре, сгорали образцы вируса, записи, доказательства. «Стирают следы», – поняла Елена. Но вместе с грехом в пламени исчезала и возможность исправить ошибку. Из дыма вырвались истребители, сбрасывая новые бомбы. Волна жара докатилась до нее, опалив лицо. Она упала в промерзший мох, прикрывая голову руками, и сквозь пальцы увидела, как с неба сыплется пепел. Не снег, не дождь – пепел сожженных надежд и невинных. «Теперь я последняя», – подумала она, вставая. Флешка жгла карман, будто уголь. К полудню от Академгородка остался лишь кратер, окаймленный оплавленным стеклом и сталью. Власти объявили о ликвидации угрозы, но Елена знала – вирус уже бежал. В ливневках, в крови мутантов, в каждом вздохе зараженных. Черная слизь из подземелий текла в Обь, неся заразу в сердце Сибири. А где-то в тайге, под треск горящих сосен, женщина в разорванном халате шла на восток, сжимая в руке единственное, что осталось от человечества – крошечный кусочек кода, способного стать спасением или приговором.

Глава 2: Жатва.

Рассвет едва пробивался сквозь пелену дыма, окрашивая небо в грязно-рыжие тона. Воздух был густым, как сироп, и каждый вдох обжигал лёгкие смесью гари и химической горечи. Елена споткнулась о корень, заросший лишайником, и упала на колени. Её ладони впились в мох, холодный и влажный, будто губка, пропитанная слезами тайги. Она замерла, слушая, как лес дышит гарью – треск горящих сосен, шелест пепла, падающего с неба словно снег апокалипсиса. Ветер гнал чёрные хлопья с места взрыва туда, где еще вчера стоял Академгородок. Теперь от него осталась лишь воронка, пожирающая память о тысячах жизней. В ушах всё ещё стоял грохот бомбардировщиков, глухой, навязчивый, как пульсация в висках. Елене казалось, что каждый взрыв выжигает кусочек её прошлого: лабораторные журналы, лица коллег, голос Михаила, кричавшего: «Остановите её!». Она сжала флешку в кулаке, ощущая, как острые края пластика впиваются в кожу. На этом крошечном устройстве – вся её жизнь: алгоритмы генной инженерии, записи мутаций, обрывки кода, который мог быть как антидотом, так и детонатором. «Ключ или замок?» – вопрос крутился в голове, как заевшая пластинка. Она поднялась, стирая кровь с разбитых колен. Флешка жгла карман, словно радиоактивный осколок. Вспомнился директор «Неогентека», его ледяной взгляд, когда он подписывал приказ: «Цель оправдывает средства». Теперь эти средства бежали по лесу, превращаясь в мутантов, а цель была погребена под тоннами бетона.

Тайга вокруг неё была мертва. Деревья, обугленные с одной стороны, тянули к небу голые ветви, как руки молящих о пощаде. На стволах виднелись следы слизи – чёрные, блестящие, словно кто-то провел по коре гигантской улиткой. Где-то вдалеке завыло – то ли ветер, то ли существо, чьи гены она сама исказила. Елена прижалась к сосне, стараясь дышать тише. «Они чуют страх.» – промелькнуло в голове. Они решили похоронить правду. Как и меня. Мысль ударила острее ножа. Она знала: бомбардировка Академгородка – не попытка остановить заразу, а желание стереть следы. Уничтожить доказательства того, как амбиции ученых и генералов превратились в чуму. Но флешка была жива. И пока она несла её, надежда теплилась, как уголёк в пепле.

Елена вздохнула судорожно, всем телом обмякнув. Воздух снова наполнил ее легкие. Но облегчение было мимолетным. Глубокий, леденящий страх сменился новым, холодным пониманием. Она наблюдала не просто зверя. Она наблюдала результат «Пангеи», своего решения. И в его поведении читался примитивный, но безошибочный инстинкт хищника. Мысль пронзила её, как лезвие: «Они чуют кровь. Или страх. И то, и другое теперь будет сопровождать её постоянно. Этот мутант был лишь первым вестником того ада, который она помогла выпустить на волю.»

Генерал-лейтенант Морозов стоял в тесном операционном центре, вырубленном в скальном основании под зданием мэрии. Воздух был спертым, пропитанным запахом озона от электроники, пота и стерилизаторов. Тусклое аварийное освещение придавало лицам операторов мертвенно-зелёный оттенок. Стена перед ним представляла собой мозаику из десятков мониторов, транслирующих хаос Новосибирска в реальном времени. Гул генераторов сливался с треском перегруженных коммуникаций и сдавленными докладами офицеров.

Улица Кирова (Камера 7): Центральная артерия города превратилась в адскую сцену. Стая мутантов с плесневелой кожей – их тела покрывали бугры некротической ткани и сизые пятна колоний грибка – методично разрывала военный грузовик «Урал». Бронированные двери были сорваны, как консервные банки. Один из мутантов, с челюстью, растянутой до ушей, вытаскивал из кабины кричащего солдата, в то время как другие рвали тенты кузова, вышвыривая ящики с патронами и медикаментами. Асфальт блестел от крови и черной слизи.

Крыша ТЦ «Рояль» (Камера 22): На фоне зарева горящих окраин, на парапете крыши торгового центра гнездилось что-то крылатое. Существо размером с медведя, с перепончатыми, кожистыми крыльями, как у летучей мыши, но покрытыми перьеобразными чешуйками. Его голова, усеянная множеством мелких черных глаз, поворачивалась неестественно быстро, сканируя округу. Оно методично выклевывало что-то из когтистой лапы – обрывок человеческой одежды? Кость?

Коммунальный мост (Камера 3): Вид с высоты птичьего полета. С моста в темные воды Оби падали люди. Не прыгали отчаянно – падали, как мешки, некоторые уже не двигались. Это были те, кто предпочел смерть превращению. Морозов видел, как одна женщина, стоя на парапете, перед падением посмотрела прямо в камеру. Ее лицо было искажено ужасом, но в глазах читалось облегчение. Внизу, у берега, уже виднелись тёмные тени, плывущие к местам падения.

К Морозову подошёл человек в герметичном биозащитном костюме (ОЗК) и противогазе с запотевшими стеклами. Его голос, передаваемый через динамик респиратора, звучал механически и устало.

– Карантинная зона расширяется со скоростью 5 км/ч, товарищ генерал. – Эпидемиолог указал на карту на центральном экране, где красное пятно медленно, но неумолимо расползалось от эпицентра в Академгородке.

– «Неогеновая чума» мутирует. Анализ проб воздуха с периметра показывает: теперь передаётся по воздуху. Споры или наночастицы – пока не ясно. Уровень заражения в приграничных районах превышает 30%. – Он сделал паузу, тяжело дыша в маску.

– Через сутки доберется до Бердска. А там – спутниковые города, трасса М52…

Генерал сжал кулаки так, что костяшки побелели. Его лицо, обычно непроницаемое, выдавало ярость и горечь. В наушнике шипел голос из Москвы, повторяя приказ Пентагона: «российская Черная смерть». А из столицы пришел лаконичный, как приговор, приказ: «Сдерживать любой ценой». Цена уже была – полмиллиона жизней за сутки по последним оценкам. Цена будет расти.

– А что с образцами из лаборатории? – спросил он резко, отводя взгляд от экрана с мостом. – «Неогентек». Осталось хоть что-то живое? Кровь? Ткань?

Учёный в противогазе замешкался, перебирая данные на планшете:

– Всё… всё уничтожено бомбардировкой, товарищ генерал. Термический след подтверждает полное выгорание органики на уровне B4 и ниже. Кроме… – Он поднял глаза, хотя сквозь маску это было незаметно. – Наши дроны засекли выжившую. Тепловая сигнатура. Женщина. Двигается на северо-восток, в сторону Колывани. Похожа на доктора Сорокину. Скорость невысокая, возможно, ранена.

Морозов хмыкнул, коротко и беззвучно. Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки, лишенной всякой теплоты. Идеально. Война требовала не только пуль и бомб. Ей нужны были виноватые, символы, на которые можно направить гнев уцелевших и мирового сообщества. Доктор Елена Сорокина, создательница вируса, бегущая из эпицентра – это был дар судьбы. Живой козел отпущения. И, возможно, носитель уникальных данных или даже иммунитета.

– Найти её. – Его голос был тихим, но ледяным, как сибирский ветер. – Живой. Доставить сюда. Приоритет – Альфа. Использовать группу «Гранит».

Заброшенная придорожная «Забегаловка №7» на окраине Колывани. Здание с выбитыми стёклами, пахнущее горелым пластиком и разлитым бензином. На парковке – искореженный армейский БТР, из которого торчат полуобгоревшие останки солдата. Над лесом висит чёрный дым от горящих полей.

Артём сидел на корточках у колеса своего перевернутого такси – старенькой «Жигули» седьмой модели. Стёкла выбиты, крыша смята ударом, словно гигантская кувалда придавила кабину. Машина легла на бок, упершись в бетонный блок мусорных контейнеров, став импровизированной баррикадой против леса. Он вытирал лоб окровавленной тряпкой – не своей кровью. Запекшаяся темная корка покрывала его висок, но свежая алая струйка сочилась из-под повязки на руке, сделанной из обрывка занавески. Глаза, воспаленные от дыма и усталости, лихорадочно сканировали дорогу, ведущую в сторону Новосибирска.

За баррикадой, в относительной тени разбитой витрины кафе, жались десяток беженцев:

Медсестра Лиза – Молодая, в порванном медицинском халате поверх гражданской одежды. Перебинтованная рука неестественно висела на самодельной перевязи из ремня. Лицо землистого оттенка, но движения точные, профессиональные. Она проверяла жгут на ноге пожилой женщины, чье лицо было покрыто ожоговыми волдырями. В кармане халата тускло поблескивал ампульный нож.

Старик Денисыч – Лет семидесяти, в стеганке и ватных штанах. Дробовик «Сайга» лежал у него на коленях, стволы направлены в сторону леса. Лицо, изрезанное морщинами как карта Сибири, было неподвижно, только глаза – маленькие, злые, как у раненого кабана – бегали от дороги к лесу и обратно. На ремне – подсумок с патронами-«сотками», пара гранат Ф-1.

Девчонка Катя – Подросток лет четырнадцати. Одежда – рваные джинсы и слишком большой армейский бушлат. Лицо испачкано сажей, в глазах не детский страх, а ожесточённая настороженность хищника. Не выпускала из рук нож – длинный, похожий на охотничий «финку», с обмоткой из изоленты на рукояти. Лезвие было тёмным, будто им уже пользовались не раз. Она сидела на корточках, прижавшись спиной к стене, и непрерывно сканировала окна второго этажа полуразрушенного дома напротив.

Тишина стояла гнетущая, нарушаемая только треском горящего где-то сарая, далеким воем сирены (может, из Бердска?) и тяжелым дыханием людей. Воздух дрожал от жары и страха. На асфальте перед баррикадой – тёмные пятна засохшей крови, стреляные гильзы, обрывки одежды. От леса тянуло запахом гнили и… грибов. Сладковатым и тошнотворным.

Старик Денисыч вдруг зашипел, не меняя позы, обращаясь больше к пространству, чем к конкретному человеку:

– Армия бросила нас. Как крыс на тонущем судне. – Он плюнул сквозь редкие зубы. – По рации слышал… Говорят, скоро начнут «санацию». – Он произнёс это слово с горькой издевкой. – Это как в Чернобыле было, огнём… Выжгут всё. Нас вместе с заразой. Чтобы чинуши в Москве спали спокойно.

Артём хотел что-то возразить, но в этот момент девочка Катя вскрикнула, резко вскинув нож в сторону дороги: – Смотрите!

Все головы повернулись. По разбитой трассе М-52, шатаясь, как пьяная, шла женщина в разорванном лабораторном халате. Белый халат был испачкан сажей, грязью и бурыми пятнами, похожими на кровь. Она еле волочила ноги, одна рука прижимала бок. Это была Елена.

– Не подходите! – заорал Артём, хватаясь за пистолет, торчащий у него за поясом (небольшой, типа ПММ, с облезлой краской – трофейный или найденный). – Может быть, заразна!

Но медсестра Лиза уже рванула к ней, инстинкт сильнее страха: – Подожди! Ты ранена? Дай я посмотрю… – Она почти добежала до Елены, протягивая свободную руку. Её слова оборвались. Взгляд упал на грязную, но узнаваемую бирку, приколотую к лацкану халата: логотип стилизованной двойной спирали ДНК и надпись «Неогентек». Лизу словно ударило током. Она отшатнулась.

Тишина длилась секунду. Она висела в воздухе, густая, как сироп. Артем замер с пистолетом в руке. Катя сжала нож до побеления костяшек. Раненая женщина перестала стонать, уставившись на Лизу. Даже старик Денисыч перестал ворчать.

Потом старик взвёл курок своей «Сайги». Звук курка, щёлкающего по бойку, прозвучал громче выстрела в этой тишине. Он медленно поднялся, уперев приклад в бедро, стволы наведя прямо на Елену. Его голос, прежде ворчливый, стал низким и страшным: – Это ваша лаборатория нас всех убила? Твои игрушки? – Он сделал шаг вперёд. – Из-за тебя моя внучка… – Голос сорвался. В его глазах не было страха, только безумная, слепая ярость и горе.

Елена закрыла глаза. Она не шевелилась. Лишь сжала кулаки. Ждала выстрела. Ждала конца. Искупления.

Но грохот пришёл откуда-то сверху. Невыносимый рёв вертолётных лопастей обрушился на них, поднимая вихрь пыли и мусора. Военный Ми-8 висел над ними, как оса, заслоняя солнце. Борт стрелка был открыт, из него торчал ствол крупнокалиберного пулемёта. Из громкоговорителя загремел металлический голос, заглушая вой двигателей: – Доктор Сорокина! Спуститесь на колени! Руки за голову! У вас есть десять секунд! Десять!.. Девять!..

Бронированный джип, больше похожий на мобильную тюремную камеру, мчался по разбитой трассе, оставляя за собой шлейф пыли и пепла. Внутри пахло потом, страхом и металлом. Елену била мелкая дрожь – не столько от холода, сколько от шока, адреналинового истощения и леденящего ужаса перед тем, что ждало впереди. Её тело помнило всё: взрыв в лаборатории, вопли мутантов, холод тайги, лицо охранника Петра, пронзённого когтями… и взгляды жителей Колывани, полные ненависти. Её грубо впихнули в салон с зарешеченными окнами, лишающими последней надежды на побег. Стекло было не только решетчатым, но и, как она предположила, бронированным – мир за окном был размытым, искажённым и окончательно отрезанным. По ту сторону стекла проносились выжженные поля, брошенные машины и одинокие фигуры, бредущие в никуда. Картина апокалипсиса, в котором она была виновницей.

Напротив, откровенно наслаждаясь моментом, сидел генерал Морозов. Он был воплощением холодной, казённой силы. Его форма была безупречна, на лице ни тени сомнения или волнения. В его руках плавно двигался штык-нож, лезвие которого ловило редкие проблески света, проникавшие в салон. Он не смотрел на нож, он смотрел на Елену, изучая её реакцию, как хирург изучает подопытного кролика. Скрип стали о сталь был единственным звуком, нарушавшим тишину, пока он не заговорил.

– Ваш вирус убил полмиллиона за сутки, – его голос был спокоен, ровен и холоден, как отполированное лезвие его ножа. В нём не было ни злобы, ни упрёка – лишь констатация факта, как будто он читал сводку погоды. Эта бесстрастность была страшнее любого крика. – Но вам повезло: мир хочет не правды, а сказки.

Он на мгновение остановил игру с ножом, чтобы подчеркнуть следующие слова: – Скажете по ТВ, что это биоатака врагов. Что предатели и шпионы внедрили смертоносный штамм, а доблестная армия героически сдерживает угрозу. Вы будете бледны, немного в крови и грязи – идеальная картинка для сочувствия. Вы попросите прощения у нации и объедините людей против общего внешнего врага.

Он снова принялся водить лезвием по большому пальцу, и в его глазах вспыхнул огонёк циничного азарта. – А мы тем временем…

Он ловким движением отложил нож и взял с сиденья планшет. Экран ожил, показав спутниковые снимки в высоком разрешении. Елена увидела знакомые очертания сибирских городов, но теперь они были усеяны не огнями жизни, а алыми точками тепловой сигнатуры. Томск, Красноярск, Новокузнецк… Кадры сменяли друг друга: стаи движущихся по улицам существ, горящие кварталы, военные кордоны.

– …тем временем найдём способ переиграть ваше творение. Оценить его, понять и поставить на службу. – Его палец ткнул в экран, указывая на особенно крупную группу мутантов, движущуюся по шоссе. – Вы же сохранили данные? Всё, что было на серверах «Неогентека»?

Елена, всё ещё находясь под гипнозом ужаса и увиденного, молча кивнула, инстинктивно сжимая в кармане кулак с флешкой. В этот момент до неё дошла вся глубина происходящего. Бомбардировка Академгородка была не просто попыткой уничтожить заражение. Это была попытка уничтожить улики и единственных свидетелей, пока военные захватывали самое ценное – плоды их работы. Они не хотели просто сдержать вирус. Они хотели его присвоить. – Где лаборатория? – внезапно вырвалось у неё, голос был хриплым и чужим.

Морозов усмехнулся, уголок его рта криво пополз вверх. Его взгляд говорил: «Наконец-то ты начала понимать». – Вы думаете, «Неогентек» был единственным? – он произнёс это с лёгким презрением. – Дилетанты-идеалисты, мечтавшие о бессмертии для человечества. Мы работаем на более… приземлённые цели.

Джип резко свернул с основной трассы на почти незаметный секретный съезд, замаскированный под грунтовку. После нескольких минут тряски по бездорожью за сосновым бором открылось видение, от которого у Елены похолодела кровь. Бетонное здание-бункер, уходящее в землю, с массивной стальной дверью и лаконичной вывеской «Биорезерв №12». И ряды знакомых капсул, точь-в-точь как те, что стояли в «Неогентеке» и теперь преследовали её в кошмарах. Но здесь они были не белыми и стерильными, а серыми, военизированными, словно гробы будущего солдата.

Именно в этот момент Елена с абсолютной ясностью осознала: она принесла им не ключ к спасению. Она принесла им ключ к оружию. И генерал Морозов был тем, кто собирался этим ключом воспользоваться.

После резкого поворота джипа и короткой, ухабистой дороги, Елену вытащили из машины и повели под руки к массивному стальному шлюзу. Воздух здесь пах не тайгой, а стерильной чистотой, озоном и чем-то металлическим, сладковатым – запахом, который она узнавала из собственных кошмаров. Это был запах крупномасштабного биологического производства. Её провели по длинному, слабо освещённому коридору. Стены были выкрашены в серый цвет, пол из рифлёного металла, отдававшийся гулким эхом под сапогами конвоя. Это место было полной противоположностью стерильному блеску «Неогентека». Здесь всё дышало утилитарной военной функциональностью, где живые организмы были лишь расходным материалом.

Елену вели по коридору – точнее, почти несли, так как её ноги почти не слушались от ужаса и истощения, – когда она услышала знакомый звук. Сначала это был низкий, едва уловимый гул, вибрация, от которой заходились мелкие дрожи по коже. Затем он нарастал, превращаясь в пронзительный, высокочастотный писк, знакомый до боли. Это был гул активирующихся наноботов – тот самый звук, который предшествовал взрыву в лаборатории «Неогентека». Звук, который теперь означал не надежду на исцеление, а предвестник чудовищных метаморфоз. Она инстинктивно повернула голову на источник звука.

За стеклянной стеной, толстой, как в аквариуме, разворачивалась сцена ада, поставленного на поток. В ярко освещённой камере, прикованный к креслу ремнями, бился мужчина в камуфляже. Его лицо, искажённое нечеловеческой агонией, было залито потом. По его венам под кожей бежали волны синеватого свечения – видимые невооружённым глазом наноконструкторы, выполнявшие свою работу. Его ДНК перестраивалась в реальном времени. Кожа на его руках трескалась, обнажая на мгновение мышечную ткань, которая тут же покрывалась блестящей, хитинообразной плёнкой. Он не просто кричал – он хрипел, издавая звуки, которые больше не могли принадлежать человеку, его гортань и голосовые связки тоже трансформировались. Это был живой, дышащий конвейер по производству оружия.

Елена замерла, не в силах оторвать взгляд. Её собственное творение, её мечта о бессмертии, было поставлено на службу индустрии смерти.

Рядом, как экскурсовод в аду, возник Морозов. Он с наслаждением наблюдал за процессом, его лицо освещалось мерцающим светом из-за стекла. – Мы улучшаем вашу технологию, – пояснил он, его голос был ровным, почти лекторским, что контрастировало с ужасом происходящего. – Убрали всё лишнее. Сентименты, этику… ограничения. Ваши «нанокурьеры» были слишком деликатны. Наши – эффективнее. Быстрее. Послушнее.

Он указал штык-ножом на стекло, на превращающегося солдата. – Солдат будущего. Бесстрашный, бессмертный… Не чувствующий боли, не знающий сомнений. Идеальный инструмент для новой эры. Тот, что вчера, – мусор. Тот, что выйдет отсюда, – вершина пищевой цепи.

У Елены перехватило дыхание. Она видела последствия «улучшений» в Новосибирске – хаотичные, чудовищные мутации. Контроль был иллюзией. – Вы сошли с ума! – выдохнула она, и в её голосе звучали отчаяние и ужас. – Это неконтролируемо! Вы видели, что происходит! Они мутируют, сливаются с окружающей средой, становятся чем-то совершенно непредсказуемым! Вы выпускаете на волю не солдат, а новую экосистему, которая сожрёт и вас!

Морозов медленно повернулся к ней. В его глазах не было безумия. Была лишь ледяная, абсолютная уверенность в своей правоте. – Контроль – для слабых, – отрезал он, и каждое слово падало, как камень. – Сильные не контролируют хаос. Они им руководят. Они его направляют. А если один вихрь выйдет из берегов… его перекроит следующий.

Он сделал шаг вперёд, и его тень накрыла Елену. – Ваша ошибка в том, что вы думали как учёный, а не как полководец. Вы боялись своего творения. Мы – нет. Мы дадим ему цель. И он перепашет для нас весь этот старый, прогнивший мир.

В этот момент Елена поняла всю глубину пропасти. Они не просто украли её технологию. Они извратили саму её суть, превратив мечту о спасении в кошмар абсолютной власти. И она, со своей флешкой в кармане, сама того не желая, принесла им последний недостающий пазл.

Морозов остановился у последней камеры перед поворотом. За стеклом сидел человек. Совершенно обычный, даже скучный на фоне остальных ужасов. Молодой мужчина с идеальной кожей и густыми тёмными волосами. Он не кричал и не метался. Он просто сидел на табурете, уставившись в стену. А потом повернул голову к Елене. И она отшатнулась. Его глаза были старыми. Не просто старыми – древними, потухшими, как у затворника, прожившего тысячу лет в одиночестве. И в их глубине, на миг, мелькнуло что-то цифровое, мерцающее – словно на сетчатке проступили линии кода.

– А это наш старейший образец. Проект «Хронос», – голос Морозова стал почти нежным. – Маркус Вектор. Единственный, кто пережил гиперэкспрессию генов репарации. Его клетки забыли, что такое старение и смерть. Он заживляет пулевые ранения за минуты. Его мозг обрабатывает информацию быстрее самого современного компьютера. Идеальный солдат. Если бы не одно «но».

Маркус неотрывно смотрел на Елену. Его взгляд был полон такой бездонной усталости, что по коже побежали мурашки. – Какое «но»? – спросила Елена, не в силах отвести взгляд. – Его метаболизм требует чудовищного количества энергии. Он – вечный двигатель, который сам себя не может заправить. Мы кормим его концентратами, но этого едва хватает, чтобы поддерживать базовые функции. Его истинный потенциал пробуждается только… вблизи других живых существ. Он неосознанно поглощает их биоэнергию, жизненную силу. Словно вампир. Один из лаборантов, работавший с ним слишком долго, впал в необратимую кому. Мы зовём его «Обратный отсчёт» – в честь того, что он отсчитывает чужие жизни, чтобы продлить свою.

Маркус опустил голову, словно слышал каждое слово и оно причиняло ему физическую боль. Он обхватил себя руками, будто замерзая. – Зачем вы держите его? – прошептала Елена. – Чтобы изучить. Чтобы понять. Чтобы однажды научиться эту жажду контролировать. Представьте армию бессмертных солдат, которые подпитываются от врага на поле боя, – Морозов повернулся к выходу. – Но это пока далёкая перспектива. А вот наше настоящее… куда как более зрелищное.

Он повёл её дальше, к двери в конце коридора. Елена в последний раз бросила взгляд на камеру. Маркус снова смотрел в стену, абсолютно неподвижный. Он был похож на самую совершенную и самую ужасную тюрьму в мире – тюрьму из собственного тела.

Дверь в конце коридора открылась с тихим шипящим звуком, словно воздушный шлюз в космическом корабле. Перед Еленой открылась панорама, от которой у неё перехватило дыхание и в горле встал ком. Это была не просто лаборатория. Это был священный алтарь нового, ужасающего мира, который строил Морозов. Помещение было огромным, уходящим ввысь на несколько этажей. Воздух здесь был настолько стерилен, что резал лёгкие, и пах озоном, антисептиком и чем-то сладковато-металлическим – запахом активной биомассы. Стены были сплошь из белого кафеля и блестящей нержавеющей стали, усеянные мигающими датчиками и экранами, на которых бежали строки генетического кода.

В стерильной лаборатории, окружённая военными биологами в защитных костюмах с герметичными шлемами, стояла конструкция, затмевающая всё остальное. Пульсировала гигантская капсула из толстенного бронированного стекла и полированного титана. Она была похожа на инкубатор для какого-то древнего божества или на кокон невероятных размеров. От неё отходили десятки шлангов и жгутов проводов, по которым перекачивались жидкости разного цвета – от ярко-зелёного до густого, почти чёрного. Ритмичный гул, исходивший от неё, отзывался вибрацией в костях, а свет внутри мерцал, как сердцебиение какого-то неведомого исполинского зверя.

Внутри, пронизанный трубками, плавал мутант. Это было не просто чудовище. Это была отточенная, выверенная машина из плоти. Его контуры ещё напоминали человека – две руки, две ноги, торс. Но на этом сходство заканчивалось. Его кожа больше не была кожей. Она напоминала кожу тихоходки, но в миллион раз увеличенную и усиленную. Это была сплошная броня из полупрозрачных, многоугольных пластин, отражающая свет, как алмаз. Каждый мускул, каждое сухожилие просматривались сквозь эту кристаллическую оболочку, словно анатомический рисунок, высеченный из горного хрусталя. Он не дышал лёгкими – жидкость в капсуле насыщала его тело кислородом напрямую через поры, а трубки, вживлённые в вены и артерии, питали его мощнейший, непрерывно работающий метаболизм.

И тогда его глаза метнулись к Елене. Они были огромными, сложными, фасеточными, как у насекомого, и светились холодным, расчётливым голубым светом. В них не было ни боли, ни безумия, ни животного страха, которые она видела у других мутантов. В них был лишь бездонный, ледяной интеллект. Взгляд был сфокусированным, анализирующим, проникающим в самую душу. Он не просто увидел её. Он изучил её, просканировал, оценил как угрозу, ресурс или помеху за доли секунды. И она поняла: он разумен. Это был не зверь, не ошибка природы. Это был следующий шаг эволюции, насильно вырванный у человечества и поставленный на службу разрушению. В этом взгляде читалась не просто осознанность – там была стратегия. И это было в миллион раз страшнее любого рёва.

Рядом с ней, словно гордый отец, демонстрирующий своё лучшее творение, возник Морозов. Его лицо озарялось мерцающим светом из капсулы. – Познакомьтесь, – сказал он, и в его голосе звучала неподдельная, почти отеческая гордость, от которой становилось ещё тошнее. – С первым солдатом новой эры. Первым из нового легиона. Он не чувствует боли. Не знает страха. Его не остановить пулей. Он выживает в вакууме, при абсолютном нуле и в ядерном пламени. Он – идеальный организм. И он будет подчиняться только нам.

Елена почувствовала, как флешка в кармане жгла огнём. Она чувствовала её сквозь ткань, как раскалённый уголь. Это был не просто кусок пластика с данными. Это была печать Каина, ключ к пандоре. Все формулы, все алгоритмы, все секреты управления наноботами, вся её работа, вся её жизнь – всё это теперь было здесь, в этом бункере. И они использовали это не для того, чтобы остановить заразу, а чтобы усовершенствовать её, сделать управляемой и поставить на конвейер. Елена поняла, что принесла им не спасение, а оружие. Холодное, бездушное, абсолютное оружие, против которого у старого мира не было ни малейшего шанса. Она принесла им меч, а они уже выковали из него адскую машину. И теперь этот алмазный взгляд первого «солдата» навсегда будет преследовать её как напоминание о самой страшной ошибке в истории человечества, в которой она стала соавтором.

Адреналин, горький и обжигающий, ударил в голову, заглушая на секунду всю боль, весь ужас, всю вину. Слова Морозова, вид алмазного солдата, крики из камер преобразования – всё это спрессовалось в единый, стальной импульс: БЕЖАТЬ. Или умереть, пытаясь.

Охранник, привыкший к покорным пленникам, на секунду ослабил хватку. Этого было достаточно. Она ударила его коленом в пах – движение резкое, грубое, отчаянное, не имеющее ничего общего с её академическим прошлым. Это было движение зверя, загнанного в угол. Мужчина с вырвавшимся из груди стоном сложился пополам. Его пальцы разжались, и Елена, действуя на чистом инстинкте, выхватила пистолет из кобуры на его поясе. Холодная сталь в её руке казалась неестественной, чужой, но это была единственная ниточка к спасению.

Последовали выстрелы, крики. Ослепляющие вспышки в полумраке коридора, грохот, искажаемый металлическими стенами. Кто-то упал, кто-то побежал за ней. Она не целилась – она палила в сторону теней, создавая хаос, прикрываясь им. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди. Бежала наугад, повинуясь лишь базовому инстинкту – прочь отсюда. Прочь от этого ада, созданного её же руками. Повороты, лестницы, какие-то техзоны. За спиной – топот сапог и истошные команды. Её лёгкие горели, в глазах стояли слёзы от напряжения.

И вот, в тупике, среди паутины труб и вентшахт, она упёрлась в серый люк с надписью «Вентиляция. Не открывать». Предупреждение лишь подстегнуло её. Из последних сил она откинула тяжёлый замок и рванула на себя рукоять. Внутри пахло сыростью, ржавчиной и пылью.

Труба вывела её из бетонного улья на пронизанный холодным воздухом ночной простор. Она оказалась у периметра, перед забором с колючкой, уходящим в темноту. А за ним – тайга. Тёмная, безмолвная, бескрайняя. Свобода. Или то, что от неё осталось. И где-то там… Они. Мутанты. Твари, порождённые её ошибкой. Чудовища, разорвавшие Новосибирск. Но после увиденного в «Биорезерве», после ледяного расчёта Морозова и его алмазного солдата, теперь они казались меньшим злом. Они были стихией, болезнью, бедствием. Но Морозов и его люди – это был холодный, расчётливый разум, решивший использовать апокалипсис как инструмент. Природа, даже искалеченная, была честнее.

Внезапно ночь взорвалась. Прожекторы выхватили её фигуру, ослепив, пригвоздив к месту. Рев сирены, искажённый голос в громкоговорителе: – Стой! На землю!

Мысли смешались. Флешка в кармане. Данные. Оружие. Спасение. Проклятие. Она не могла позволить им снова поймать себя. Не могла.

Елена прыгнула в темноту. В неизвестность. Ветер свистел в ушах. Пули просвистели над головой, разрезая воздух с противным шёпотом. Но вместо ожидаемого удара о землю, земля уже уходила из-под ног. Обрыв. Невидимый в темноте склон, ведущий к реке. Секунды полёта показались вечностью.

Падая, она сжала флешку в кулаке так сильно, что пластик треснул. В её голове пронеслись лица: дочь добровольца, Михаил, охранник Петр… Она молилась не о спасении. Она молилась, чтобы разбиться. Очиститься от этого кошмара ценой собственной жизни. Заслужить прощение единственным доступным путём.

Но судьба решила иначе. Ледяной удар выбил из неё воздух. Темнота сменилась мутной зеленоватой мглой. Вода приняла её – тёмная, холодная, неумолимая Обь. Та самая река, что веками кормила и поила город, что видела его рождение и расцвет. И теперь она, как мать, принимала в свои холодные объятия того, кто невольно стал причиной его гибели. Город, который больше не существовал. А вместе с ним, казалось, тонула и прежняя Елена Сорокина.

Глава 3: Код выживания.

Река Обь, 60 км от Биорезерва №12.

Ледяная вода вытолкнула ее на берег, как нежеланный подарок. Течение вынесло ее на узкую полоску галечного берега, туда, где когда-то гуляли молодожены и туристы, любуясь монументальным пролетом моста. Теперь исполинские опоры моста вздымались в багровое небо, как черные ребра гигантского мертвого зверя. Вместо смеха и музыки воздух вибрировал от далекого грохота и приглушенных, нечеловеческих воплей, доносившихся со стороны города. Парк «Городское начало» больше не был местом начала городской истории. Он стал ее горьким эпилогом. Аккуратные плитки набережной были взломаны и перекручены, будто по ним прошелся разъяренный титан. Скамейки, с которых когда-то любовались Обью, были опрокинуты, их металлические каркасы искривлены и покрыты темными, подозрительными пятнами. Фонари, словно мертвые великаны, склонили свои разбитые головы к земле, их стеклянные осколки хрустели под босыми ногами Елены, смешиваясь с галькой. Воздух был спертым и тяжелым, пах речной сыростью, гарью и сладковато-приторным запахом гниющей плоти – то ли рыбы, выброшенной на берег, то ли чего-то другого. Вода, о которую она билась спиной, была ледяной и мутной, уносила с собой клочья пепла и какой-то странной, маслянистой пленки, переливающейся радужными разводами. Сама набережная была усыпана обломками чужой жизни: детской игрушкой с оторванной головой, пустой бутылкой из-под дорогого вина, клочьями окровавленной ткани. И тишиной. Давящей, зловещей тишиной, которую разрывали лишь всплески воды и тот далекий, неумолчный гул агонизирующего мегаполиса. И над всем этим – молчаливый, величественный мост. Его громада нависала над Еленой, словно приговор. Он был последним свидетелем ее падения, гигантскими воротами из того ада, который она сама помогла создать. Света не было нигде, лишь на противоположном берегу полыхали багровые зарева, отбрасывая на воду длинные, окровавленные тени. Она лежала на камнях, цепляясь пальцами за шершавую гальку, и сжимала в белом от напряжения кулаке флешку – крошечный, ничтожный артефакт рухнувшей цивилизации. Ее легкие горели, тело ломило от боли и холода, но она была жива. Одна, в руинах мира, у «начала», которого больше не существовало. Парк стал не символом рождения, а безмолвным кладбищем надежд, и она была его единственной, забредшей сюда живой душой. Инстинктивно, еще до того, как смогла сделать полноценный вдох, Елена судорожно сжимала флешку в кармане разорванного халата. Пластиковый корпус был прорезан глубокой трещиной – след ее отчаянной хватки во время падения. Она ощупала его, проверяя целостность. Не потеряла. Этот кусочек пластика был теперь тяжелее свинца. На нем лежала тяжесть полумиллиона жизней, ответственность за апокалипсис и призрачный шанс на искупление. Войска Морозова не церемонились – они выжигали все на своем пути, пытаясь сдержать неудержимую заразу. Воздух был густым и горьким от запаха гари, пепла и чего-то химического, сладковато-трупного. И тогда она услышала их. Где-то в темноте выли мутанты. Но это был не тот хаотичный, полный боли и ярости рев, что стоял над Новосибирском. Эти звуки были иными – протяжными, ритмичными, перекликающимися друг с другом. Они не просто вопили. Они переговаривались. Их крики теперь казались… организованными. Как стая. В этом была новая, леденящая душу опасность. Хаос начал обретать структуру. Стихия училась думать. Испуганно прижавшись к холодному камню, она пыталась сориентироваться. Бежать? Но куда? В тайгу, кишащую мутантами? К людям, которые будут видеть в ней лишь виновницу их горя? Сердце Елены оборвалось, когда она увидела огонек меж деревьев. Небольшой, дрожащий, живой. Костер. Знак человека. Знак надежды. Или смертельной ловушки? Она различила тени людей, двигающиеся вокруг огня. Их силуэты были сгорбленными, изможденными, но это были люди, а не монстры. В ее душе загорелась искра слабой надежды. Может быть, здесь, на краю света, еще остались те, кто не поддался панике? Кто сможет ее выслушать? Или это такие же отчаявшиеся беженцы, как те, в Колывани, что готовы были растерзать ее за логотип на халате? Осторожно, она сделала первый шаг навстречу неизвестности. Флешка в ее руке была не только ключом к спасению. Теперь она была и пропуском в новый, чудовищный мир, и ее единственным оправданием.

– Кто здесь? – прошептала она, подбирая окровавленный камень. Ее шепот был едва слышен над шелестом темной воды Оби и далеким завыванием мутантов в ночи. Пальцы, закоченевшие от ледяной воды, с трудом сжали тяжелый, шершавый камень. Он был влажным и холодным, а буро-красные разводы на нем могли быть как ржавчиной, так и чьей-то кровью. Для Елены Сорокиной, всего несколько часов назад бывшей ученым в стерильном лабораторном халате, это был символ всего ее падения – теперь ее единственной защитой был примитивный булыжник. Она была на грани: физическое истощение после падения с обрыва, моральное опустошение от осознания своей вины и животный страх перед тем, что скрывается в темноте. Огонек костра манил надеждой на спасение, но в новом мире свет чаще означал опасность. Из мрака вышел Артем, держа на прицеле самодельный арбалет. За ним маячили фигуры медсестры, старика и девчонки. Тени отделились от тьмы, приняв очертания людей. Артем двигался с осторожностью загнанного зверя. Его самодельный арбалет, собранный, казалось, из палок и ржавого металла, был направлен прямо на нее. Его лицо, освещенное отблесками костра, было изборождено свежими шрамами – свидетельство боев и побегов, которые пережила эта группа. За его спиной вырисовывались остальные выжившие: Медсестра – вероятно, та самая, что хотела помочь Елене в Колывани, с перевязанной рукой и уставшим, но собранным лицом профессионала, привыкшего к чужим страданиям. Старик – его пальцы, наверняка привыкшие скорее к рукоятке дробовика, чем к мирным инструментам, были сжаты в кулаки. В его позе читалась вся ярость и горечь человека, потерявшего свой мир. Девчонка-подросток – ее глаза, широко раскрытые от страха, цепко следили за каждым движением Елены. В ее руке мог быть тот самый нож, с которым она никогда не расставалась. Она была воплощением поколения, чье детство украл апокалипсис.

Они были не просто группой людей; они были микрокосмом того, что осталось от человечества – израненные, напуганные, но цепляющиеся за жизнь.

– Черт, да это же та сумасшедшая ученая! – прошипел старик. – Думала, сдохла под бомбами?

Его голос был полон ненависти, отточенной часами страха и потерь. Фраза «под бомбами» отсылала к бомбардировке Академгородка, которую они все, должно быть, видели или слышали. Для них Елена была не человеком, а олицетворением катастрофы. Ее лабораторный халат, пусть и разорванный, был для них такой же униформой врага, как камуфляж у солдат Морозова. Его вопрос был не праздным любопытством, а удивлением, что воплощение зла все еще ходит по земле, в то время как гибнут невинные.

– Подождите, – Артем опустил арбалет. Его лицо было изрезано шрамами. – Она знает, как это остановить. Иначе зачем военные так хотели ее поймать?

В отличие от старика, Артем мыслил категориями выживания, а не мести. Как таксист, он был привычен к быстрой оценке ситуации и людей. Он был единственным, кто видел не просто «сумасшедшую ученую», а актив. Он помнил, как вертолеты охотились за ней в Колывани, как генерал Морозов лично разыскивал ее. Его логика была проста и цинична: если враг так сильно хочет ее заполучить, значит, у нее есть что-то очень ценное. Его шрамы были не только физическими – они говорили о полученном горьком опыте, который подсказывал ему, что в их мире слепая ненависть – роскошь, которую нельзя себе позволить. Он видел в Елене не виноватую, а ключ. Елена сглотнула. Они ненавидят меня. И имеют право. Этот внутренний монолог красноречивее любых оправданий. Она не пыталась отрицать свою вину. Горечь в горле была не только от страха, но и от осознания полной правоты этих людей. Она стояла перед теми, чьи жизни разрушил ее проект, и видела в их глазах отражение того ада, который она помогла развязать. Ее молчание в этот момент было красноречивее любых слов. Она принимала их ненависть как заслуженную кару, и именно это, парадоксальным образом, делало ее готовность искупить вину единственно возможным путем вперед – не для себя, а для них. Елена замерла под тяжестью их взглядов – полных ненависти, страха и отчаяния. Эти люди потеряли всё из-за её работы, и теперь она стояла перед ними, прося доверия, которого не заслуживала. Её пальцы, потрескавшиеся от холода и грязи, сжали маленький USB-накопитель, который вдруг показался невероятно тяжелым.

– У меня… данные, – её голос прозвучал хрипло, она показала им флешку, словно это была не вещь, а часть её вины, материализованная в пластике и металле. – Здесь всё. Исходная структура вируса «Неоген», алгоритмы редактирования генома, все симуляции… – Она сделала паузу, глотая воздух, пытаясь вложить в слова хоть крупицу надежды. – Если найти оборудование, достаточно мощное для синтеза и анализа, можно создать антидот. Вакцину.

В группе воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском догорающих где-то деревьев. Первой её разорвал короткий, едкий смешок девчонки-подростка. В её глазах, слишком взрослых для её возраста, читалась не детская насмешка, а горькое, выстраданное знание о том, как устроен этот новый мир.

– И где ты его найдешь, это твое «оборудование»? – её голос был полон язвительности. – Во-первых, ты кто такая, чтобы его искать? Создательница чумы? А во-вторых, все города – зоны карантина. Там либо армия, которая стреляет без предупреждения, либо твои твари. Или и то, и другое сразу.

Елена не стала оправдываться. Она лишь молча кивнула, принимая её удар. Но прежде чем она смогла что-то сказать, вмешалась медсестра, та самая, что раньше пыталась ей помочь. Её движения были усталыми, но точными. Молча, не глядя ни на кого, она порылась в своем рюкзаке, затертом до дыр, и достала сложенную в несколько раз, помятую карту. Бумага была в пятнах – то ли от грязи, то ли от крови.

– Не все, – тихо, но четко произнесла медсестра, разворачивая карту на колене. Она провела пальцем по области к востоку от их текущего положения, остановившись на крошечной, едва заметной отметке, сделанной от руки. – Есть одно место. «Бункер "Арк"». Запасная лаборатория Минздрава. Примерно в ста километрах отсюда. Его строили ещё при советах, модернизировали несколько лет назад. На случай… ну, вот такого.

Старик, до этого мрачно молчавший, тут же фыркнул. Его запачканный землей и копотью ноготь грубо ткнул в отметку на карте, чуть не прорывая бумагу.

– «Арк»? Сказки! – просипел он. – И даже если не сказки, туда не пробраться. Это же объект стратегического значения! Там сейчас вся оставшаяся власть, генералы в бункерах отсиживаются и армия, которая по приказу любого, кто пошустрее, пристрелит. Мы для них – мутанты второго сорта, зараженный скот, подлежащий утилизации.

Их пессимизм был оправдан. Он был рожден опытом выживания в аду. Но Елена не опустила голову. В её глазах вспыхнула искра того самого научного расчета, что когда-то привел её к катастрофе. Она прищурилась, мысленно сопоставляя факты.

– Нет, – возразила она, и в её голосе впервые зазвучала уверенность, заставившая всех замолчать. – Вы не правы. Армия теперь не там, где надо защищать. Она там, где власть. А настоящая власть сейчас – в Новосибирске, в подземных командных центрах, или уже бежала за Урал. «Арк»… – она снова посмотрела на карту, – его строили на случай полного апокалипсиса. Ядерной войны. Его система автономна. И самое главное – там есть полноценная криолаборатория. Установки для геномного секвенирования, синтезаторы белков, криогенные хранилища для образцов. Всё, что нужно, чтобы расшифровать это, – она снова подняла флешку, – и создать противоядие. Они его не охраняют. Они о нём, возможно, даже забыли. Он для них – последний приз, а все играют в первую очередь в свою выживу.

Её слова повисли в воздухе, тяжелые и невероятные. Это была не просьба о доверии. Это был план. Безумный, смертельно опасный, но единственный, в котором была хоть капля надежды. И этот план родился из самой глубины её вины. Напряженную тишину, висевшую над их маленьким лагерем, где единственным звуком было потрескивание углей и тяжелое дыхание, внезапно разорвало. Девчонка, чуткая как зверёк, вся вытянулась в струнку и резко вскинула голову. Её глаза, привыкшие за последние дни больше слушать, чем смотреть, расширились от тревоги.

– Слышите? – её шёпот был резким, словно удар лезвия по натянутой струне. Сначала это был едва уловимый гул, похожий на отдаленный гром. Но через секунды он нарастал, превращаясь в оглушительный, животный рёв, который разрывал небо и давил на уши. Это был не монотонный гул армейских транспортников – это был прерывистый, хищный строй боевых машин. Из-за тёмного гребня холмов, подсвеченные багровым заревом горящих лесов, вынырнули три чёрных силуэта. Они неслись низко, почти цепляя верхушки сосен, и их лобовые стекла отражали адское пламя внизу. Лучи мощных прожекторов, холодные и бездушные, как глаза паука, ударили с неба, принялись шарить по земле. Один из них скользнул по тёмной воде реки, высветив труп мутанта, кружащий в стремнине, затем метнулся к берегу, задев краем их угасающий костер. Артем, не говоря ни слова, двинулся с места резким, отработанным движением. Он зачерпнул пригоршню песка и бросил его в тлеющие угли, затушив их с шипением. Его лицо, освещенное теперь только слепящими лучами с неба, было искажено не страхом, а холодной яростью. Он вглядывался в несущиеся на них тени.

– Это не наши, – его голос прозвучал хрипло, но был слышен даже сквозь грохот винтов. – Смотрите, на бортах… опознавательные знаки стёрты. Ни флагов, ни номеров. Елена, прижавшаяся к валуну, почувствовала, как по спине пробежал ледяной холод. Не армия. Не свои. Это было что-то худшее. В голове молнией пронеслись обрывки совещаний, контракты, парафированные юристами из международных корпораций.

– Частные военные компании, – выдохнула она, и слова повисли в воздухе смертельным приговором. – «Неогентек»… он был страховочным активом для иностранных инвесторов. Они вкладывались в технологию, а теперь хотят вернуть свои деньги. Или забрать актив. Они за данными.

Её пальцы инстинктивно сжали флешку в кармане. Этот кусочек пластика был теперь не ключом к спасению, а мишенью, притягивающей смерть. Медсестра, не теряя ни секунды, рванула к своему рюкзаку. Её движения были резкими, отточенными адреналином.

– Бежим! – она крикнула, на ходу натягивая лямку рюкзака на плечо и указывая в сторону тёмной стены скал. – Через пещеры! Это единственный путь!

Она не ждала ответа. В её глазах читалась не паника, но ясное, холодное понимание: остаться – значит умереть. Лучи прожекторов уже смыкались вокруг них, превращая ночь в ослепительный, смертоносный день.

Тоннели под хребтом Салаир.

Темнота, в которую они нырнули, оказалась абсолютной, густой и осязаемой, как чёрная вода. Она обволакивала, давила на глаза и заполняла лёгкие запахом сырого камня, вековой пыли и чего-то ещё – сладковатого и гнилостного. Девчонка шла первой. Она двигалась на ощупь, её тонкие пальцы скользили по шершавым, влажным стенам тоннеля, читая его как книгу. Каждый выступ, каждую трещину она ощупывала, прежде чем сделать шаг. Её дыхание было беззвучным. За спиной Елена слышала тяжёлое, прерывистое бормотание старика. Он ковылял позади, и его слова, обращённые к самому себе, эхом отражались от каменных сводов:

– Тут в советах бункеры строили… – он хрипел, сплёвывая. – От атомной войны прятались. От чужих бомб. А теперь… теперь от своей же дряни бежим. От того, что сами и породили…

– Заткнись! – резко, почти беззвучно прошипела медсестра, оборачиваясь к нему. Её лицо в темноте было бледным пятном. – Они близко. Хочешь, чтобы они услышали?

Её слова повисли в воздухе, и в наступившей тишине все услышали то, что услышала она. Тишина в тоннеле была не просто отсутствием звука, а чем-то густым, вязким, давящим на барабанные перепонки. Она поглощала их приглушенные шаги и тяжелое дыхание, превращая их продвижение в подземный кошмар. И именно поэтому звук, нарушивший эту тишину, показался особенно оглушительным. Где-то впереди, в абсолютной черноте, раздался скрежет. Не случайный обвал камня, а целенаправленное, медленное, почти методичное царапанье о каменную породу. Звук был влажным, словно что-то тяжелое и склизкое волочилось по полу, задевая острые выступы. Все замерли, вжавшись в стены. Девчонка, шедшая первой, обернулась, и ее глаза в темноте были огромными от страха. Артем, движимый инстинктом солдата, рванулся вперед, отстраняя ее. Его пальцы нащупали кнопку на корпусе фонаря. Щелчок прозвучал как выстрел. Слепящий луч, белый и резкий, ворвался в темноту, разрезая ее, как лезвие. Пыль закружилась в его свете, словно испуганные призраки. И затем луч уперся в фигуру в конце узкого прохода. На мгновение всем показалось, что это человек. Поза, два очертания ног, торс… Но мозг тут же отказался принимать эту картинку целиком. Это была не фигура. Это была пародия на нее. Кожа, вернее, то, что ее заменяло, была покрыта толстым, влажным ковром мха и лишайника, пульсирующего тусклым, фосфоресцирующим зелёным светом. Из этого покрова местами проступали участки огрубевшей, потрескавшейся плоти, похожей на кору старого дерева. Существо не дышало – оно росло из окружающей его каменной плоти, словно живой нарост. И тогда оно повернулось. Голова совершила движение, абсолютно немыслимое для позвоночного существа. Она провернулась на 180 градусов, без единого звука хруста, плавно и чудовищно небрежно, как будто была на шарнире. И тогда луч света выхватил лицо. Лицо, заросшее мелким грибком, с впадинами вместо носа и ушей. И глаза… Два огромных, фосфоресцирующих глаза, светящихся холодным, кислотно-зеленым светом, как у кошки, пойманной в свет фар. В них не было ни злобы, ни боли, ни разума. Только пугающее, абсолютное, бездушное наблюдение. Елена, сердце которой бешено колотилось, вдруг почувствовала не только страх, но и щемящий, профессиональный интерес. Ее мозг, заточенный под анализ, молниеносно обработал информацию.

– Это не мутант… – ее шепот был едва слышен, но в гробовой тишине слова прозвучали с отчетливостью крика. – Это симбиот. Вирус… он не просто исказил ДНК. Он соединил его с растениями, с грибами… Создал новый гибридный организм.

Но на осознание не было времени. Артем, опираясь на древний инстинкт выживания, отбросил шок и вскинул арбалет. Его горло сжалось, и он прохрипел команду, полную животного ужаса:

– НАЗАД!