Частный случай

ГЛАВА 1. СПЕЦИАЛИСТ ПО БЕЗНАДЕЖНЫМ СЛУЧАЯМ

Я проснулся за секунду до звонка будильника. Всегда так – мой организм давно настроен с точностью швейцарского хронометра, как и вся моя жизнь. iPhone на прикроватной тумбочке из итальянского мрамора всё-таки разразился мелодией из «Мементо», но я молниеносно заставил его заткнуться. Обожаю это ощущение – когда контролируешь даже мелочи.

Нащупав тапочки Loro Piana (пятьдесят тысяч за тряпичные тапки – разве не прекрасное доказательство абсурдности мира потребления?), я лениво потянулся и направился к панорамному окну. Октябрьская Москва, распластавшись у моих ног, только начинала просыпаться – мутная дымка над рекой, алое солнце, пробивающееся сквозь смог, золото куполов, усиленное низкими лучами. Сорок третий этаж – достаточно высоко, чтобы смотреть на город сверху вниз не только в переносном смысле.

Ирина ещё спала – безупречное лицо, словно отретушированное фотографом глянцевого журнала, лёгкая тень от длинных ресниц на скулах. Красивая женщина, удобная жена, правильный брак. Секс случился неделю назад – быстрый, технически совершенный и такой же бездушный, как подписание выгодного контракта. Мы уже давно перестали притворяться, что нас что-то связывает, кроме взаимного статусного удобства и исторической привычки друг к другу.

Душ – ровно шесть с половиной минут под температурой воды 42 градуса, выбор костюма – тёмно-синий Brioni (сегодня важный день – встреча с многообещающим клиентом), запонки с крохотными рубинами (подарок от благодарного фармацевтического магната, которого я вытащил из, казалось бы, неминуемой тюрьмы), идеально выбритое лицо, обработанное кремом за девять тысяч рублей. Вся процедура сборов не заняла и получаса.

На кухне ждал заваренный кофе – кухарка приходит в шесть утра. На столе свежая пресса и одинокий круассан. Но есть не хотелось. Вместо этого я нажал на пульт и включил огромную плазменную панель.

– …продолжаются протесты против фармацевтической компании «МедФарма», которую обвиняют в гибели шестнадцати пациентов после применения экспериментального препарата…

Я усмехнулся и отхлебнул кофе. Моё последнее крупное дело. «МедФарма» действительно косвенно виновата в смертях, но на прошлой неделе суд постановил, что юридически компания чиста как слеза младенца. Ещё бы – я лично проработал каждую запятую в документах, завалил экспертами коллегию присяжных, дискредитировал главного свидетеля обвинения и нашёл лазейку в законе о клинических испытаниях. Три месяца адской работы, миллионы гонорара и бесценный результат – спасённая репутация компании, акции которой уже вернулись к докризисным значениям.

– Моральные терзания? – прозвучал голос из спальни. Ирина стояла в дверном проёме, закутанная в шёлковый халат. Её тонкие губы изогнулись в полуулыбке.

– Не дождёшься, – я отсалютовал ей чашкой кофе. – Спи дальше. У тебя сегодня съёмки для обложки только в полдень.

– Будешь поздно?

– Как обычно. Не жди.

Ирина кивнула и исчезла в спальне. Диалог завершён, обмен дежурными фразами окончен. Пятнадцать лет брака свелись к этому – вежливому нейтралитету двух попутчиков в купе поезда дальнего следования.

Спустившись на подземную парковку, я завёл Porsche Panamera (единственная неидеальность в моей жизни – пристрастие к немецкому автопрому вместо положенного по статусу итальянского). Движение в сторону центра уже было плотным, но я знал секретные маршруты – как в городе, так и в жизни. Ткнув в сенсорный экран, я включил новый альбом Arctic Monkeys.

Москва за окном кишела как муравейник – такая же бессмысленная суета, такое же отсутствие индивидуальности. Серые клерки с одинаковыми лицами спешили в одинаковые офисы, чтобы весь день гонять туда-сюда цифры и буквы, создавая иллюзию бурной деятельности. В этом их главное отличие от меня – я не создаю иллюзий, я создаю реальность. Реальность оправдательных приговоров, выигранных исков и разбитых обвинений.

Башня «Империя» вырастала из утреннего тумана, как космический корабль пришельцев. Офис «Крафт и партнёры» занимал три этажа в середине здания. Не слишком высоко – чтобы показать, что нам не нужно выпендриваться, но и не слишком низко – чтобы продемонстрировать уровень. Мой кабинет размером с трёхкомнатную квартиру в спальном районе смотрел окнами на запад – вечернее солнце хорошо подсвечивает лица клиентов, делая их более уязвимыми во время переговоров.

– Максим Андреич, вас Виктор Палыч ждёт, – защебетала секретарша Катя, нелепо пытающаяся выглядеть строго в своём сером костюме с юбкой чуть ниже колена.

– Пусть подождёт ещё пять минут, – бросил я, проходя мимо.

Разумеется, я не собирался заставлять ждать управляющего партнёра. Это была простая проверка. И, как я и предполагал, Катя метнулась к телефону, чтобы предупредить «самого» о моей наглости. Интересно, как быстро она побежит докладывать обо мне, когда я сам стану управляющим партнёром? А в том, что это произойдёт, я не сомневался – вопрос был только во времени.

Я зашёл в свой кабинет, бросил пальто на диван, подошёл к окну и замер, созерцая город. В такие моменты я чувствовал себя почти богом – настолько мелким, суетливым и беспомощным казался мир под моими ногами.

Ровно через пять минут – ни секундой раньше – я открыл дверь кабинета Виктора Палыча. Старик сидел за своим массивным столом из красного дерева – реликт советской эпохи, как и он сам. Шестьдесят два года, но выглядит на все семьдесят пять – жизнь в условиях постоянного стресса берёт своё. Хотя нет, не стресса – азарта. Каждое дело для него как партия в покер, где ставки всё повышаются.

– А, Максим! – он оторвался от бумаг и снял очки в роговой оправе. – Присаживайся. Кофе?

Я покачал головой. С Виктором Палычем мы знали друг друга как облупленные. Пятнадцать лет назад он разглядел во мне потенциал, когда я был никем – вчерашним выпускником юрфака, с красным дипломом, но без связей и денег. Взял под крыло, учил, направлял и теперь явно видел во мне продолжателя своего дела. Единственная проблема – он не торопился уходить на покой, а я не отличался особым терпением.

– У меня для тебя особое дело, – начал он, поигрывая дорогой ручкой Montblanc. – Такое, знаешь, редко выпадает.

– Слушаю, – я сел в кресло, машинально поправляя манжет рубашки, чтобы запонка поймала свет и бликнула рубином.

– «РусХим» – слышал о таких?

– Химический концерн, третий по величине в России. Производство удобрений, бытовой химии, промышленные реактивы. Владелец – Кравцов Леонид Валерьевич, – я автоматически выдал информацию, которой, казалось бы, не владел. Но я не был бы собой, если бы не держал в голове досье на всех крупных игроков рынка.

Виктор Палыч довольно хмыкнул: – А я говорил, что ты лучший.

– Что у них случилось?

– Экологическая катастрофа. Утечка на заводе в Северске. Отравлена река, десятки пострадавших, один ребёнок в реанимации, – он постучал пальцами по папке, лежащей перед ним. – Уголовное дело, гражданские иски от жителей, экологические штрафы. И самое приятное – общественный резонанс. Активисты, пикеты, хэштеги в Твиттере.

– То есть полный букет? – я почувствовал, как внутри просыпается охотничий азарт. Чем безнадёжнее выглядит дело, тем приятнее его выигрывать.

– Более того, – Виктор Палыч подался вперёд, – прокуратура настроена серьёзно. Есть информация, что ищут козла отпущения для показательной порки. Слишком большой шум.

– И наши перспективы?

– Официальная версия «РусХима»: случайная авария из-за изношенности оборудования. Но между нами – экономили на модернизации очистных сооружений. Годами. Документы подделывали, проверки обходили. Стандартный набор.

– Улики?

– Пока не все, но будут. И, боюсь, серьёзные.

Я помолчал, взвешивая информацию. Взялся за солонку на столе и стал крутить её в пальцах – старая привычка, помогающая думать. – Гонорар?

Виктор Палыч назвал сумму с шестью нулями. Я не смог сдержать присвистывания.

– Так много?

– Кравцов знает, что покупает. Ему нужен лучший. Ты лучший.

– Но победа не гарантирована, – заметил я, продолжая играть с солонкой.

– Максим, – Виктор Палыч посмотрел на меня с тем особым выражением, которое обычно предваряло философские размышления, – за что мне платят? За гарантии?

– За результат.

– Чушь. За иллюзию контроля, – он откинулся в кресле. – Клиенты нанимают не юристов, а шаманов. Мы делаем вид, что можем управлять хаосом правосудия, а они делают вид, что верят в это.

– Однако моя статистика говорит об обратном. Девяносто процентов выигрышных дел за последние три года.

– Потому что ты лучший шаман, – он усмехнулся. – Берёшься?

Я поставил солонку на стол и кивнул: – Берусь.

– Отлично. Материалы дела уже у тебя в электронной почте. Встреча с Кравцовым завтра в «Русском Стандарте» в семь вечера. И, Максим… – он замялся. – Будь осторожен. Кравцов – не из тех, с кем можно играть. Он из старой гвардии, понимаешь? Для них человеческая жизнь – разменная монета.

– Для меня тоже, – холодно улыбнулся я, вставая. – Только монета дороже.

Вернувшись в кабинет, я позвонил Кате и приказал отменить все встречи на ближайшие три дня. Затем открыл ноутбук и погрузился в материалы дела. Первые две минуты просмотра подтвердили мои худшие опасения – «РусХим» действительно годами игнорировал нормативы. Если верить документам, предприятие фактически сливало промышленные отходы напрямую в реку Северку, лишь создавая видимость их очистки.

Я откинулся в кресле и прикрыл глаза. Мысленно я уже набрасывал план действий. Нужно будет заказать альтернативную экспертизу, найти лазейки в экологическом законодательстве (которое, к счастью, изобилует противоречиями), подготовить контраргументацию для прессы, возможно, проспонсировать «независимое» журналистское расследование, указывающее на другие источники загрязнения.

Телефон пискнул – сообщение от Ирины: «Ужин с Мельниковыми в 20:00. Не опаздывай».

Я поморщился. Мельниковы – скучнейшая пара. Он – банковский зам, она – бывшая модель, превратившаяся в профессиональную жену. Пустые разговоры, натянутые улыбки, взаимное прощупывание статусов под видом светской беседы. Стандартный вечер в моём мире.

«Буду», – коротко ответил я и вернулся к материалам дела.

К вечеру картина прояснилась окончательно. «РусХим» был виновен по всем статьям – и с юридической, и с моральной точки зрения. Прекрасно. Такие дела я любил больше всего. Защищать невиновных может каждый второй выпускник юрфака. Искусство начинается там, где вина очевидна, а твоя задача – убедить всех в обратном.

Стемнело. За окном зажглись миллионы огней, превращая Москву в россыпь электрических созвездий. Я стоял у панорамного окна, поигрывая стаканом с виски, и размышлял. Почему-то вспомнилось детство – хрущёвка в Подмосковье, отец-инженер, вечно пахнущий дешёвым табаком, мать-учительница с вечно усталыми глазами. Их представления о морали, такие наивные, такие бесполезные в реальном мире. «Поступай правильно, Максимка».

Что же, я поступаю правильно. По правилам игры, в которую играет весь мир. Правда, справедливость, мораль – это просто слова, которыми оперируют, чтобы получить то, что хотят. Я же не лицемерю. Я откровенен в своём цинизме.

Я допил виски и посмотрел на часы. Пора ехать на ужин с Мельниковыми. Надевая пальто, я поймал своё отражение в зеркале – безупречный костюм, идеальная стрижка, холодный взгляд. Маска успешного человека, приросшая к лицу так прочно, что я уже не помнил, что под ней.

А под маской ждало новое дело – очередной вызов, очередная победа. Я выключил свет и вышел из кабинета, прокручивая в голове фразу, которую скажу Кравцову при встрече: «Справедливость – это товар. И я лучший продавец на рынке».

ГЛАВА 2. ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Ресторан «Русский Стандарт» – место для избранных. Не тех, кого выбирает народ, а тех, кто выбирает себя сам, отсеивая остальных количеством нулей в банковском счёте. Тут подают чёрную икру ложками, а шампанское стоит как подержанная иномарка. Демонстративная, вызывающая роскошь – атрибут нашего класса, нового дворянства, не обременённого ни титулами, ни традициями, ни ответственностью.

Я вошёл минута в минуту, как привык. Метрдотель – лысеющий мужчина с выправкой отставного военного – узнал меня и склонил голову: – Господин Воронов, вас ожидают в VIP-зале.

Я кивнул и проследовал за ним через основной зал, где за столиками сидели «просто богатые» – те, кто мог позволить себе ужин за двадцать тысяч, но не те, кто принимает решения, изменяющие жизни миллионов. Метрдотель открыл неприметную дверь в глубине зала, и мы оказались в другом измерении – приглушённый свет, звукоизолированные стены, сервировка посудой ручной работы. Здесь трапезничали настоящие хозяева жизни.

За круглым столом в центре комнаты сидели трое мужчин. Двоих я знал по фотографиям из досье – Леонид Валерьевич Кравцов, генеральный директор «РусХима», и его финансовый директор Ильин. Третий был мне незнаком – молодой мужчина лет сорока с тщательно уложенной причёской и голливудской улыбкой.

– А вот и наш спаситель! – Кравцов поднялся мне навстречу.

В свои пятьдесят три он выглядел как кряжистый дуб – широкоплечий, с мощной шеей и крупной головой. Рукопожатие – крепкое, но без показной силы. Взгляд оценивающий, как у мясника на рынке.

– Максим Андреевич Воронов, – представился я, обмениваясь рукопожатиями со всеми.

– Леонид Валерьевич, – кивнул Кравцов. – Это Семён Аркадьевич, наш финансист, а это Павел Дмитриевич Соколов, глава нашего PR-отдела.

Соколов улыбнулся ещё шире, обнажив идеально ровные зубы: – Наслышан о ваших победах, Максим Андреевич. Особенно впечатляет дело «МедФармы». Виртуозная работа.

Я сдержанно кивнул и сел в предложенное кресло. Официант материализовался из тени с бутылкой красного вина, которое при ближайшем рассмотрении оказалось «Петрюсом» 1982 года – около полумиллиона за бутылку.

– Не побрезгуйте нашим скромным угощением, – Кравцов кивнул официанту, и тот наполнил бокалы.

– У нас в стране теперь два дефицитных ресурса, – продолжил Кравцов, глядя на вино. – Настоящее вино и настоящие специалисты. И то, и другое приходится искать долго и платить дорого.

Я отпил глоток – вино было великолепным, с нотами чернослива и кожи. – К делу, Леонид Валерьевич?

– Нетерпеливая молодёжь, – усмехнулся он, но тут же стал серьёзным. – Хорошо, к делу. Я так понимаю, Виктор Палыч ввёл вас в курс ситуации?

– В общих чертах. Хотелось бы услышать вашу версию произошедшего.

Кравцов откинулся в кресле и сложил руки на внушительном животе. – Наша версия проста и прозрачна. Завод в Северске – одно из старейших предприятий отрасли, построено ещё в 60-х годах. Оборудование, разумеется, модернизировали, но полностью заменить всё невозможно. Месяц назад произошла техническая авария – прорыв трубы в системе охлаждения реактора.

– Пострадали люди?

– В момент аварии – никто. Всё произошло ночью, в автоматическом режиме. Но, к сожалению, часть реагентов попала в технический сток, а оттуда – в реку Северку.

– Объём выброса?

Вместо Кравцова ответил Ильин: – По официальным данным – около трёхсот кубометров технической воды с примесями химикатов. По заключению наших экспертов, концентрация вредных веществ была в пределах допустимых норм для кратковременного выброса.

– А по неофициальным данным? – я посмотрел прямо на Кравцова.

Тот усмехнулся: – Вижу, Виктор не ошибся в вас. По неофициальным – около тысячи кубов. И концентрация была… скажем так, не совсем в пределах норм.

– Насколько «не совсем»?

– В пять-шесть раз выше предельно допустимой, – нехотя признал Кравцов.

– Я так понимаю, завод продолжал работу после аварии?

– Естественно, – пожал плечами Кравцов. – Мы не можем остановить производственный цикл. Это повлекло бы огромные убытки и нарушение контрактных обязательств.

– То есть пока устраняли аварию, выбросы продолжались, – я констатировал это как факт, не вопрос.

– Технически да, – вступил в разговор Соколов. – Но мы сразу организовали информационную кампанию. Пресс-релизы, интервью, посты в соцсетях. Объяснили ситуацию, заверили общественность, что всё под контролем.

– И кто вам поверил?

– Поначалу все, – Соколов пожал плечами. – Проблемы начались через три дня, когда в местной больнице появились первые пациенты с симптомами отравления. А когда в реанимацию попал ребёнок, всё взорвалось. Активисты, журналисты, прокуратура – все словно с цепи сорвались.

– В деле указано, что среди экологических активистов особенно выделяется некая Анна Климова?

Соколов скривился, словно откусил лимон: – О, наша главная заноза. Бывший учёный-эколог, теперь профессиональная правозащитница. Умная, образованная и крайне опасная. У неё связи в научных кругах, её слушают журналисты.

– Она местная?

– Нет, – покачал головой Соколов. – Москвичка. Но как только запахло жареным, примчалась в Северск. Организовала местных жителей, подала коллективный иск, устраивает пикеты у заводоуправления. Настоящий крестовый поход.

Я сделал мысленную пометку разобраться с этой Климовой поподробнее.

– Что с ребёнком? – спросил я, возвращаясь к главной проблеме.

– Стабильно тяжёлое состояние, – нехотя ответил Кравцов. – Мальчик, восемь лет, астматик. Плавал в реке после выброса.

– Выживет?

– Врачи обещают, что да. Мы, кстати, оплачиваем лечение. И всем пострадавшим предложили компенсацию.

– Которую большинство отказалось принять, – добавил я, вспоминая материалы дела.

– Из-за этой Климовой, – проворчал Кравцов. – Убедила их, что в суде они получат в десять раз больше. Настроила против нас.

– И каковы ваши ожидания от моей работы? – я отставил бокал и посмотрел на Кравцова.

– Максим Андреевич, – он подался вперёд, – мне нужен результат. «РусХим» не может позволить себе этот скандал. У нас контракты с правительством, зарубежные партнёры, акционеры. Каждый день простоя – миллионы убытков. Каждый пункт падения акций – миллиарды потерь капитализации.

– Я не волшебник, Леонид Валерьевич. Если всё так, как вы описали, дело серьёзное.

– Именно поэтому мы обратились к вам, – вступил Соколов. – Нам нужен не просто хороший юрист, а… как бы это сказать…

– Специалист по безнадёжным случаям, – закончил я за него, слегка улыбнувшись.

– Именно, – кивнул Кравцов. – Виктор сказал, что вы лучший. Что вы можете выиграть любое дело.

– При условии полной откровенности клиента, – я посмотрел ему прямо в глаза. – Мне нужно знать всё. Каждую грязную деталь, каждый скелет в шкафу. Иначе я не смогу подготовить защиту.

Кравцов выдержал мой взгляд. На мгновение в его глазах промелькнуло что-то тяжёлое, тёмное, но он быстро справился с собой: – Соколов предоставит вам все материалы. Без купюр.

– Я хотел бы лично осмотреть место аварии.

– Зачем? – удивился Ильин. – У нас есть фотоотчёты, видео, экспертные заключения…

– Затем, что я привык составлять собственное мнение, – отрезал я. – Завтра я еду в Северск.

– Как скажете, – Кравцов кивнул. – Соколов вас сопроводит. У нас там свой транспорт, служебные квартиры для командированных специалистов.

– Предпочитаю ехать один, – возразил я. – И остановлюсь в гостинице.

– Вы нам не доверяете? – прищурился Кравцов.

– Я никому не доверяю, Леонид Валерьевич. Это профессиональное, – я улыбнулся. – А теперь расскажите мне подробнее об этих активистах и их требованиях.

Следующий час мы обсуждали детали дела. Постепенно картина прояснялась – «РусХим» оказался в крайне уязвимом положении. Экологи требовали не просто компенсаций, но и полной остановки завода до замены всего оборудования и системы очистки. Для компании это означало бы колоссальные убытки.

– Какова ваша стратегия? – спросил наконец Кравцов, когда мы закончили с деталями.

Я помолчал, собирая воедино разрозненные кусочки головоломки. – Стратегия будет многоуровневой. Во-первых, нужно затянуть процесс. Время работает на вас – чем дальше от события, тем меньше эмоций, тем легче договариваться.

Соколов кивнул, одобрительно улыбаясь.

– Во-вторых, необходимо дискредитировать ключевых противников. Особенно эту Климову. Копайте её прошлое, ищите компромат, финансовые нарушения, личную жизнь – всё, что можно использовать.

– Уже работаем в этом направлении, – отозвался Соколов.

– В-третьих, нужно разделить противников. Предложите щедрые индивидуальные компенсации самым уязвимым пострадавшим – матери больного ребёнка, например. Кто-нибудь обязательно согласится, и это внесёт раскол в их ряды.

– Разумно, – кивнул Кравцов.

– В-четвёртых, подготовим альтернативные экспертные заключения. У меня есть контакты в научных кругах, найдём специалистов, которые подтвердят, что концентрация химикатов была в пределах нормы.

– А что с прокуратурой? – спросил Ильин. – Они настроены очень серьёзно.

– С прокуратурой сложнее, – признал я. – Но у них тоже есть слабые места. Будем оспаривать каждую процедуру, каждый протокол, каждое доказательство. Технически затянем дело, а параллельно… – я сделал паузу, – будем искать иные пути воздействия.

Кравцов понимающе кивнул. Мы оба знали, о чём я говорю. В России любая правовая проблема имеет неправовое решение – вопрос только в цене и уровне связей.

– Что-нибудь ещё? – спросил Соколов.

– Да. Запустите информационную кампанию о важности завода для экономики региона. Сколько рабочих мест обеспечивает «РусХим» в Северске?

– Около пяти тысяч напрямую, и ещё столько же в смежных производствах, – ответил Ильин.

– Отлично. Пусть все знают: закрытие завода – это удар по простым людям, по их семьям. Сделайте репортажи с рабочими, которые боятся потерять работу. Пусть они расскажут, как завод помогает городу – строит детские площадки, спонсирует школы. Создайте образ социально ответственной компании, которую несправедливо атакуют.

– Гениально, – Соколов сделал пометку в блокноте. – Фактически столкнём экологов с местным населением.

– Именно. Разделяй и властвуй – древний, но эффективный принцип, – я допил вино. – А теперь, если вы не возражаете, мне пора. Завтра рано выезжать в Северск.

Кравцов поднялся: – Машина будет ждать вас у подъезда в девять утра.

– Не стоит, – я покачал головой. – Я поеду на своей.

– Как скажете, – Кравцов крепко пожал мне руку. – Жду хороших новостей, Максим Андреевич.

– Я не продаю новости, Леонид Валерьевич, – я улыбнулся. – Я продаю результаты.

Выйдя из ресторана, я глубоко вдохнул прохладный октябрьский воздух. После душного VIP-зала и тяжёлой энергетики Кравцова хотелось проветрить не только лёгкие, но и мысли. Что-то в этом человеке настораживало меня – не его прямолинейный цинизм, а то, что скрывалось за ним. Какая-то тёмная, холодная глубина, до которой я не мог дотянуться.

Устроившись за рулём «Порше», я на мгновение закрыл глаза. Дело обещало быть сложным, но интересным. И, в отличие от многих моих клиентов, Кравцов не строил иллюзий относительно моральной стороны вопроса. Он знал, что виновен, и не пытался убедить меня в обратном. Просто хотел избежать последствий.

Я завёл машину и влился в поток вечерних огней Москвы. Впереди ждал Северск – маленький промышленный городок, где мне предстояло вступить в схватку с экологами, прокуратурой и общественным мнением. И, возможно, со своей собственной совестью – хотя последнее я давно считал атавизмом, не нужным в современном мире.

Северск встретил меня моросящим дождём и серым небом, которое, казалось, навсегда срослось с дымящими трубами химического комбината. Городок с населением чуть больше ста тысяч человек выглядел типично для российской провинции – центральная улица с относительно ухоженными сталинками, окраины с хрущёвками и унылыми панельными домами, редкие вкрапления современных торговых центров как жалкая попытка соответствовать столичным стандартам.

Я оставил машину у гостиницы «Северская» – единственной в городе с претензией на три звезды – и отправился к реке пешком. Хотел прочувствовать атмосферу места, поймать его ритм. Привычка, выработанная годами: прежде чем формировать стратегию, нужно понять территорию.

Река Северка когда-то, наверное, была живописной. Сейчас же она больше напоминала сточную канаву – мутная вода с радужной плёнкой на поверхности, затхлый запах химикатов, смешанный с гнилью, мёртвые деревья по берегам. Я прошёл вдоль берега, стараясь дышать через раз. На противоположной стороне виднелись унылые корпуса комбината – серые бетонные коробки, увенчанные дымящими трубами.

Я остановился на небольшом мосту и достал телефон, чтобы сделать несколько снимков. Внезапно со стороны завода донёсся шум – что-то среднее между скандированием и выкриками. Пройдя ещё метров двести, я увидел источник – у центральных ворот комбината собралась группа людей с плакатами. Человек тридцать, не больше, но достаточно шумных, чтобы привлечь внимание.

«РУСХИМ – УБИЙЦА!», «ОСТАНОВИТЕ ОТРАВЛЕНИЕ!», «НАШИ ДЕТИ ЗАДЫХАЮТСЯ!» – гласили лозунги на плакатах. Толпу сдерживал редкий кордон полицейских, явно не готовых к серьёзному противостоянию.

Я подошёл ближе, стараясь оставаться незаметным. У ворот стояла съёмочная группа – оператор с камерой на плече и журналистка с микрофоном. Они интервьюировали женщину лет тридцати – стройную, с тёмными волосами, собранными в небрежный пучок. Несмотря на простую одежду – джинсы, свитер и потёртая кожаная куртка – в ней чувствовалась порода. Интеллигентные черты лица, прямая спина, чёткая артикуляция.

– Мы требуем не просто признания вины и компенсаций, – говорила она, глядя прямо в камеру. – Мы требуем справедливости. «РусХим» годами игнорировал экологические нормы, экономил на очистных сооружениях, фальсифицировал результаты проверок. Эта авария – не случайность, а закономерный результат преступной политики компании.

– Анна, что вы ответите тем, кто говорит, что закрытие завода оставит без работы тысячи людей? – спросила журналистка.

– Мы не требуем закрытия, – женщина покачала головой. – Мы требуем модернизации и соблюдения закона. «РусХим» получает миллиардные прибыли, но экономит на безопасности. Цена этой экономии – здоровье и жизни людей. Если бы компания инвестировала хотя бы десять процентов своей прибыли в модернизацию очистных сооружений, никакой катастрофы не случилось бы.

Так вот она какая, Анна Климова – главная заноза «РусХима». Умна, артикулирована, эмоциональна в меру. Опасный противник, особенно в информационном поле.

– А что с мальчиком, который попал в реанимацию? – продолжала журналистка.

Лицо Анны на мгновение дрогнуло: – Кирилл по-прежнему в тяжёлом состоянии. У него астма, и контакт с химикатами спровоцировал тяжёлую реакцию. Врачи борются за его жизнь, но… – она запнулась, – прогнозы осторожные.

– «РусХим» заявил, что оплачивает лечение мальчика и готов компенсировать ущерб всем пострадавшим. Разве это не шаг навстречу?

– Это не благотворительность, а попытка откупиться от ответственности, – жёстко ответила Анна. – Они хотят решить проблему деньгами, а потом продолжить работать по-старому. Мы не позволим им этого.

Интервью закончилось, и съёмочная группа начала собирать оборудование. Анна отошла к остальным протестующим, что-то обсуждая с ними. Я наблюдал за ней с невольным профессиональным восхищением. Она знала, как управлять информационным полем, как подавать факты, как вызывать сочувствие, не скатываясь в истерику.

Внезапно к группе протестующих подъехал чёрный внедорожник. Из него вышли двое крепких мужчин в дорогих костюмах и направились прямо к Анне. Даже издалека было видно, как напряглись активисты. Один из мужчин что-то сказал Анне, достаточно близко наклонившись к её лицу. Она не отступила ни на шаг и ответила, очевидно, что-то резкое, потому что мужчина дёрнулся, словно от пощёчины.

Ситуация накалялась, и я решил, что пора вмешаться. Не из благородных побуждений, разумеется, а чтобы собрать больше информации. Я направился к группе, на ходу доставая визитку из бумажника.

– Господа, какие-то проблемы? – спросил я, подходя ближе.

Все обернулись ко мне. Один из мужчин – коротко стриженный блондин с бычьей шеей – окинул меня оценивающим взглядом: – А вы ещё кто такой?

Я улыбнулся своей самой обезоруживающей улыбкой: – Максим Воронов, журналист. Готовлю материал о ситуации в Северске, – я продемонстрировал визитку, которую всегда носил с собой именно для таких случаев. На ней значилось: «Максим Воронов, специальный корреспондент», и название уважаемого делового издания.

Анна с подозрением посмотрела на меня: – Из Москвы?

– Именно так, – я кивнул. – Ситуация получила федеральный резонанс.

– Слушай, журналист, не лезь, куда не просят, – прорычал блондин. – У нас тут частный разговор.

– Который почему-то происходит в окружении тридцати свидетелей, – заметил я. – Если не ошибаюсь, вы представители «РусХима»?

– Служба безопасности компании, – нехотя подтвердил второй мужчина, более сдержанный. – Мы просто предложили госпоже Климовой встретиться с руководством для конструктивного диалога.

– В очень конструктивной форме, – саркастически добавила Анна. – С намёками на возможные проблемы в случае отказа.

– Никто вам не угрожал, – отрезал блондин. – Мы предложили встречу и компенсацию.

– Взятку, вы хотели сказать? – Анна скрестила руки на груди.

Ситуация грозила выйти из-под контроля. Я заметил, что полицейские начинают проявлять интерес к нашему разговору.

– Господа, может быть, продолжим этот разговор в более спокойной обстановке? – предложил я. – Я как раз собирался пообедать в городе. Анна, не составите мне компанию? Обсудим ваш взгляд на ситуацию для моего материала.

Она колебалась, явно не доверяя мне. Но желание высказаться в федеральной прессе перевесило. – Хорошо. Только сначала закончим здесь.

Она повернулась к охранникам: – Передайте Кравцову, что никаких частных встреч не будет. Все переговоры – только через суд или с участием прокуратуры. И никакие деньги не заставят нас замолчать.

Блондин сжал кулаки, но его коллега удержал его за локоть: – Мы передадим ваш ответ руководству. Но учтите, госпожа Климова, терпение компании не безгранично.

– Как и терпение общественности, – парировала она. – До встречи в суде.

Мужчины развернулись и ушли к машине. Анна повернулась к остальным активистам: – Продолжайте дежурство до шести. Потом вас сменит группа Михаила. Если будут провокации – звоните мне немедленно.

Активисты кивнули, и Анна наконец повернулась ко мне: – Ну что, господин журналист, куда пойдём?

– Говорят, в центре есть приличное кафе «Вишнёвый сад», – предложил я. – Там относительно тихо, можно спокойно поговорить.

– Знаю это место, – кивнула она. – Пойдёмте.

Мы направились к центру города, шагая по разбитым тротуарам. Анна шла рядом, держась прямо и уверенно. Вблизи она выглядела ещё интереснее – тонкие черты лица, умные зелёные глаза, морщинка между бровей от привычки хмуриться. Не классическая красавица, но было в ней что-то притягательное – внутренняя сила, убеждённость, страсть.

– Итак, Максим… Воронов, верно? – она нарушила молчание. – Какое издание вы представляете?

– Свободное, – уклончиво ответил я. – Мы не зависим от корпоративных интересов.

– Это радует. Большинство СМИ уже получили «методички» от PR-отдела «РусХима». Одни и те же фразы, одни и те же аргументы – про рабочие места, про важность предприятия для экономики региона. Никто не говорит о главном – о сознательном нарушении экологических норм на протяжении многих лет.

– У вас есть доказательства этих нарушений?

Она внимательно посмотрела на меня: – А вы действительно журналист?

Я выдержал её взгляд: – А вы действительно учёный-эколог?

– Была им, – она неожиданно улыбнулась. – Пока не поняла, что объективная наука бессильна против денег и связей. Приходишь с исследованиями, графиками, данными – а тебе показывают справку с подписью и печатью, что всё в порядке. И никого не волнует, что эта справка куплена.

– И тогда вы ушли в активизм?

– Назовём это так, – она пожала плечами. – Я просто больше не могу смотреть, как уничтожают природу ради сиюминутной выгоды. Особенно когда страдают дети.

В кафе «Вишнёвый сад» было почти пусто – несколько пожилых женщин у окна, пара студентов с ноутбуками в углу. Мы заняли столик в глубине зала, и я жестом подозвал официантку.

– Зелёный чай, пожалуйста, – заказала Анна.

– Двойной эспрессо, – добавил я. – И, пожалуй, ваш фирменный вишнёвый пирог на двоих.

Когда официантка отошла, Анна откинулась на спинку стула и внимательно посмотрела на меня: – Знаете, что странно, Максим? Вы не похожи на журналиста.

– Вот как? – я вскинул брови. – А на кого я похож?

– На юриста. Или на финансиста. Человека из корпоративного мира. Слишком дорогой костюм, слишком уверенные манеры, слишком внимательный взгляд.

Я улыбнулся: – Может быть, я в прошлой жизни был юристом. А теперь расскажите мне о ситуации с вашей точки зрения.

Анна подалась вперёд: – С моей точки зрения, мы имеем дело не с несчастным случаем, а с закономерным результатом преступной халатности. «РусХим» десятилетиями экономил на модернизации очистных сооружений. Они используют технологии 70-х годов, когда весь мир давно перешёл на более современные и безопасные методы очистки.

– У вас есть конкретные данные?

– Более чем, – она достала из сумки планшет и открыла папку с документами. – Вот результаты независимого анализа воды, сделанного через два дня после аварии. Концентрация фенолов превышает ПДК в восемнадцать раз, тяжёлых металлов – в двенадцать. Это не просто «случайная утечка», как они утверждают. Это годы накопления токсичных веществ.

Я просмотрел данные. Если они соответствовали действительности, ситуация была гораздо хуже, чем признал Кравцов.

– Кто проводил анализ?

– Лаборатория Московского экологического центра. Один из немногих независимых аналитических центров, не купленных корпорациями.

– И что говорит «РусХим»?

– То, что всегда говорят в таких случаях, – она скривилась. – Что наши данные недостоверны, что официальная экспертиза показывает превышение нормы всего в два-три раза, что ситуация под контролем. Классическая тактика отрицания и преуменьшения.

– Но если ситуация настолько серьёзна, почему местные власти не вмешиваются активнее?

Анна горько усмехнулась: – А вы правда не понимаете или просто делаете вид? «РусХим» – градообразующее предприятие. Они спонсируют все городские праздники, помогают школам и больницам, финансируют избирательные кампании местных чиновников. Половина администрации города – бывшие работники комбината. Это государство в государстве.

Принесли чай и кофе. Анна обхватила чашку тонкими пальцами, словно согреваясь.

– Что вы хотите добиться своими протестами? – спросил я. – Реально, без лозунгов и громких заявлений.

Она задумалась: – В идеале – полной модернизации предприятия, установки современных очистных сооружений, постоянного независимого мониторинга выбросов. Но я реалист. Поэтому минимальная программа – компенсации всем пострадавшим, наказание виновных в аварии и частичная модернизация самых опасных участков производства.

– Думаете, это возможно?

– Если мы продержимся и не сдадимся – да, – в её глазах блеснул огонь. – Общественное давление работает, Максим. Акции «РусХима» уже упали на восемь процентов. Прокуратура начала проверку. Федеральные СМИ пишут о ситуации. Им придётся идти на уступки.

– Или найти способ заставить вас замолчать, – заметил я.

– Пробовали уже, – она невесело усмехнулась. – Сначала предлагали деньги – лично мне, не пострадавшим. Потом намекали на проблемы с грантами для моего научного центра. Теперь вот начались прямые угрозы. Классическая эскалация.

– Не боитесь?

– Боюсь, – она неожиданно честно ответила. – Но ещё больше боюсь того, что будет, если такие, как «РусХим», продолжат безнаказанно травить людей. Сегодня в реанимации Кирилл, а завтра? Сколько ещё детей должны пострадать?

Официантка принесла пирог – аппетитный, с тёмно-вишнёвой начинкой, сочащейся на тарелку.

– Ешьте, – я подвинул тарелку к Анне. – Вы, кажется, давно не обедали.

Она благодарно кивнула и отломила кусочек. – А что вы будете писать о нас, Максим? Какой ракурс выберете?

Я задумался, поддерживая игру: – Пока не знаю. С одной стороны, экологическая катастрофа и пострадавшие люди. С другой – рабочие места и экономика региона. Сложная тема.

– Только не стоит превращать это в «конфликт двух правд», – возразила Анна. – Это любимый приём пропагандистов – представить чёрное и белое как два равноправных мнения. Здесь нет двух правд. Есть факты – химикаты в реке, больные люди, многолетние нарушения. И есть попытка скрыть эти факты.

– Вы всегда так категоричны?

– Только когда уверена на сто процентов, – она посмотрела на меня с вызовом. – А вы всегда так уклончивы?

– Профессиональная привычка, – я улыбнулся. – Слушать все стороны, не раскрывая своей позиции.

– И какова же ваша истинная позиция, Максим? – она наклонилась вперёд, глядя мне прямо в глаза. – Не журналиста, а человека?

Этот взгляд – прямой, требующий, не признающий уклонений и полутонов – почему-то заставил меня ответить честно: – Я циник, Анна. Я не верю в бескорыстную борьбу за справедливость. В моём мире каждый преследует свои интересы, и вопрос лишь в том, насколько умело он это делает.

– Грустный мир, – она покачала головой.

– Зато честный.

– И что, по-вашему, я преследую? Какая мне выгода стоять под дождём с плакатами и получать угрозы от громил из службы безопасности?

Я пожал плечами: – Признание. Власть определённого типа. Может быть, компенсация за прошлые разочарования. У каждого свои мотивы.

– А вы? Что движет вами, Максим? – её глаза, казалось, видели меня насквозь.

– Любопытство, – я улыбнулся. – И, пожалуй, профессиональный интерес.

Анна внезапно рассмеялась – искренне, звонко, запрокинув голову: – Знаете что, Максим? Вы мне нравитесь. Несмотря на то, что вы совершенно точно не журналист и, скорее всего, работаете на «РусХим».

Я чуть не поперхнулся кофе: – С чего вы взяли?

– Опыт. У меня хорошо развита интуиция на подобные вещи, – она пожала плечами. – Но я всё равно рада нашему разговору. По крайней мере, вы не притворяетесь идеалистом, как большинство корпоративных шпионов.

Я решил не отпираться: – И что теперь? Выльёте на меня чай и уйдёте, хлопнув дверью?

– Зачем же? – она улыбнулась. – Допью чай, доем этот восхитительный пирог и, может быть, расскажу вам ещё что-нибудь интересное. А вы решите, передавать это Кравцову или нет.

– Вы удивительная женщина, Анна Сергеевна, – искренне сказал я.

– А вы интересный противник, Максим Андреевич, – парировала она. – Только не думайте, что сможете меня очаровать и склонить к компромиссу. В этом вопросе я непреклонна.

– Даже не надеюсь, – я поднял руки в шутливой капитуляции. – И раз уж мы перешли к честности, может, расскажете, что вы действительно знаете о «РусХиме»? Не для публикации, а для… скажем, моего личного развития.

Она задумчиво посмотрела на меня, словно взвешивая риски, а затем достала из сумки флешку: – Вот, для вашего личного развития. Здесь результаты экологического мониторинга за последние пять лет. Официальные данные и реальные замеры, сделанные независимыми лабораториями. Сравните сами.

Я взял флешку: – Почему вы даёте это мне?

– Потому что правда должна работать на всех уровнях, – просто ответила она. – Даже на уровне корпоративных юристов, которые придумывают, как её обойти.

Этот жест – неожиданный, прямой, лишённый игры – почему-то тронул меня. Я спрятал флешку во внутренний карман пиджака: – Спасибо. Я изучу материалы.

Анна допила чай и посмотрела на часы: – Мне пора. У меня встреча с родителями Кирилла в больнице.

– Могу подвезти, – предложил я, сам удивляясь своим словам.

– Спасибо, но я лучше пройдусь, – она встала и протянула мне руку. – Было познавательно, Максим Андреевич.

Я пожал её руку – тонкую, но с неожиданно сильным рукопожатием: – Взаимно, Анна Сергеевна.

Когда она ушла, я ещё долго сидел в кафе, крутя в руках чашку с остывшим кофе. Что-то в этой женщине задело меня – её прямота, убеждённость, отсутствие страха. В моём мире циничных прагматиков такие люди встречались редко. И обычно проигрывали.

Но почему-то сейчас я не был уверен, кто окажется победителем в предстоящем сражении. Интуиция – а она у меня была не хуже, чем у Анны – подсказывала, что дело «РусХима» будет гораздо сложнее, чем казалось вначале.

ГЛАВА 3. ЛИНИЯ ФРОНТА

В гостиничном номере было тепло, но я всё равно поёжился. Пальцы слегка занемели – верный признак, что дело становится по-настоящему интересным. Эта реакция появлялась у меня ещё в университете перед важными экзаменами, а позже перед сложными процессами. Организм мобилизовался, как перед боем.

Материалы на флешке Анны оказались бомбой. Если данные соответствовали действительности, «РусХим» систематически занижал показатели выбросов в десятки раз. Предприятие не просто нарушало нормативы – оно фактически игнорировало само понятие экологической безопасности.

Я откинулся в кресле и потёр переносицу. Официально я получил эту информацию незаконно. Как адвокат компании, я был обязан немедленно сообщить клиенту о ней. Но какая-то часть меня – та, которая ещё помнила романтические идеалы юности – хотела придержать эти сведения. Не из симпатии к Анне (хотя она определённо вызывала у меня интерес), а из профессионального любопытства: насколько честны со мной Кравцов и его команда?

Решение пришло быстро – я не буду упоминать о флешке, но проверю, совпадают ли приведённые в ней данные с официальной позицией «РусХима». Если компания лжёт мне – своему адвокату – это серьёзно усложняет мою работу и даёт рычаг давления на клиента.

Я открыл ноутбук и составил подробный план действий. Во-первых, нужно познакомиться с противником поближе. Анна – лишь видимая часть айсберга, за ней стоит целая коалиция экоактивистов, учёных и, возможно, конкурентов «РусХима». Во-вторых, необходимо посетить пострадавший посёлок Речной и оценить реальный масштаб бедствия. В-третьих, лично проинспектировать комбинат – с официального разрешения руководства или без него.

План сформировался чётко, как обычно. Я всегда начинаю с самого важного – понимания противника, его сильных и слабых сторон. Поэтому следующим шагом будет внедрение в лагерь экоактивистов.

Одним движением я удалил с телефона корпоративную почту и изменил подпись в мессенджерах. Фактически исчез как Максим Воронов, адвокат «Крафт и партнёры», и превратился в Максима Воронова, независимого журналиста.

Интернет-поиск быстро дал результаты – экоактивисты планировали собрание в восемь вечера в местном Доме культуры. Открытое мероприятие, приглашались все желающие. Идеальное прикрытие.

Дом культуры «Строитель» представлял собой типичное здание советской эпохи – колонны, лепнина, широкая лестница. Внутри пахло пылью, старым паркетом и почему-то корвалолом. В малом конференц-зале собралось человек пятьдесят – гораздо больше, чем я ожидал увидеть. Разношёрстная публика: студенты с горящими глазами, бородатые интеллигенты в потёртых свитерах, пожилые женщины с плакатами, несколько молодых матерей с детскими фотографиями на груди.

Я занял место в последнем ряду, натянув на голову капюшон толстовки. Не хотелось привлекать внимание раньше времени. К счастью, в зале было достаточно темно – лишь сцена освещалась несколькими прожекторами.

На сцену поднялась Анна. В строгой белой блузке и тёмных брюках она выглядела профессионально и убедительно. Рядом с ней встали ещё несколько человек – мужчина средних лет с аккуратной бородкой, молодой парень с планшетом и пожилая женщина, держащаяся удивительно прямо для своего возраста.

– Добрый вечер, – голос Анны был спокойным и уверенным. – Спасибо, что пришли, несмотря на противодействие и запугивание. Сегодня мы обсудим текущую ситуацию, план наших дальнейших действий и распределим обязанности.

Она окинула взглядом зал: – Для тех, кто впервые с нами – меня зовут Анна Климова, я эколог. Рядом со мной доктор Игорь Семёнов, наш медицинский эксперт, Михаил Луговой, координатор по работе с прессой, и Мария Степановна Лебедева, представитель жителей посёлка Речной, наиболее пострадавшего от выброса.

Я отметил чёткую организацию группы – они явно не были случайным сборищем разгневанных граждан. Структура, роли, план действий – всё указывало на серьёзную подготовку.

– Начнём с медицинского отчёта, – Анна кивнула мужчине с бородкой. – Доктор Семёнов, прошу вас.

Семёнов выступил вперёд: – На данный момент официально зарегистрировано семьдесят восемь обращений с симптомами химического отравления. Это головные боли, раздражение слизистых, аллергические реакции, обострение астмы и других хронических заболеваний. Шестнадцать человек госпитализированы, трое в тяжёлом состоянии, включая восьмилетнего Кирилла Лебедева.

Мария Степановна заметно напряглась при упоминании имени мальчика.

– Самое тревожное, – продолжал доктор, – это то, что мы наблюдаем так называемый отложенный эффект. Каждый день появляются новые пострадавшие – люди, которые вначале не чувствовали симптомов или списывали их на простуду. Особенно уязвимы дети и пожилые.

– Что говорят официальные медицинские власти? – спросил кто-то из зала.

– Минимизируют ситуацию, – Семёнов скривился. – Официальная статистика признаёт только двадцать три обращения и лишь пять случаев госпитализации. Остальные классифицируют как сезонные заболевания, не связанные с выбросом.

В зале прокатился возмущённый гул.

– А что с рекой? – спросил другой голос. – Можно ли пользоваться водой?

Анна вышла вперёд: – Категорически нет. Наши лабораторные исследования показывают, что концентрация токсичных веществ превышает допустимые нормы в десятки раз. Особенно опасны соединения фенола и тяжёлые металлы. При этом официальные службы утверждают, что вода «условно пригодна» для использования после кипячения. Это преступная дезинформация.

– Что с иском? – крикнул кто-то из зала.

– Мы подали коллективный иск от имени девяноста шести жителей посёлка Речной, – ответила Анна. – Параллельно прокуратура начала проверку по факту нарушения экологического законодательства. Но, – она сделала паузу, – нам стало известно, что «РусХим» нанял одну из самых влиятельных юридических фирм Москвы. Они будут делать всё, чтобы затянуть процесс и минимизировать ответственность корпорации.

Я невольно поёжился. Речь шла обо мне, хотя Анна, похоже, ещё не догадывалась об этом.

– Наша сила – в единстве и гласности, – продолжала она. – Пока история остаётся в информационном поле, власти не смогут её замолчать. Поэтому так важна работа с прессой. Михаил, расскажите о нашей медиастратегии.

Молодой человек с планшетом выступил вперёд: – За последнюю неделю мы добились упоминания ситуации в Северске в четырнадцати федеральных СМИ. Создали хэштег #СтопРусХим, который вошёл в топ трендов Твиттера. Запустили сбор подписей под петицией – уже более тридцати тысяч подписей. В следующую фазу входит запуск видеоинтервью с пострадавшими и прямые трансляции из больницы и посёлка Речной.

Эти ребята знали, что делают. Системный подход, грамотное использование медиа, формирование общественного мнения – они действовали по учебнику современного активизма. Противостоять такому будет непросто.

– А теперь я хочу дать слово Марии Степановне, – Анна повернулась к пожилой женщине. – Чтобы мы все помнили, за кого сражаемся.

Мария Степановна вышла к микрофону. Несмотря на возраст, в ней чувствовалось достоинство и сила: – Я живу в Речном шестьдесят лет. Всю жизнь проработала учительницей в местной школе. Видела, как строился комбинат, как рос город. Но последние годы… – её голос дрогнул. – Последние годы мы живём в страхе. Странные запахи, жжение в глазах, дети всё чаще болеют. Мой внук Кирилл родился здоровым мальчиком, но с пяти лет начались проблемы с дыханием. А теперь он в реанимации, и врачи не дают гарантий.

Она сделала паузу, сдерживая эмоции: – Нам говорят, что мы должны быть благодарны комбинату за рабочие места. Но какой ценой? Ценой жизней наших детей? Нам предлагают компенсацию – сто тысяч рублей за здоровье ребёнка. Разве это справедливо?

В зале стало так тихо, что можно было услышать дыхание людей.

– Я не сдамся, – твёрдо сказала Мария Степановна. – Не ради денег – они не вернут здоровье Кириллу. Ради справедливости. Чтобы те, кто отравил нашу реку, нашу землю, наш воздух, понесли ответственность. Чтобы это никогда не повторилось.

Зал взорвался аплодисментами. Я аплодировал вместе со всеми – искренне, забыв на мгновение о своей роли.

После выступлений началось обсуждение конкретных действий – пикеты, сбор подписей, работа с прессой. Анна умело модерировала дискуссию, направляя энергию людей в конструктивное русло. Никаких призывов к радикальным действиям, никаких нарушений закона – только легальные, но настойчивые методы давления.

Постепенно собрание подходило к концу. Люди начали расходиться, обмениваясь контактами и договариваясь о следующих встречах. Я задержался, наблюдая за Анной. Она стояла в окружении нескольких активистов, что-то объясняя и отмечая в блокноте. Профессиональная, собранная, целеустремлённая.

Когда основная часть людей разошлась, я решил, что пора действовать. Сбросив капюшон, я направился к сцене, где Анна собирала свои бумаги.

– Впечатляющая организация, – сказал я, подходя ближе. – И очень эмоциональные выступления.

Она подняла глаза и, узнав меня, улыбнулась: – А, московский журналист. Решили всё-таки написать о нас?

– Собираю материал, – я пожал плечами. – Мне кажется, ваша история заслуживает внимания.

– И какой ракурс вы выберете? «Маленькие люди против большой корпорации» или «Экстремисты мешают экономическому развитию региона»?

– Я ещё не решил, – честно ответил я. – Хотел бы увидеть ситуацию своими глазами. Например, посетить посёлок Речной.

Анна внимательно посмотрела на меня: – Зачем вам это? Большинство журналистов довольствуются пресс-релизами и официальными комментариями.

– Я не большинство, – я улыбнулся. – И я действительно хочу разобраться в происходящем.

Она колебалась, изучая меня взглядом: – Хорошо. Я еду в Речной завтра утром. Можете присоединиться. Но учтите – это не туристическая экскурсия. Там настоящая беда.

– Я понимаю, – кивнул я. – В котором часу?

– В девять у центрального рынка. У меня старая «Нива», не пугайтесь.

– Переживу, – усмехнулся я. – Спасибо за приглашение.

Она собрала последние документы и направилась к выходу: – А теперь извините, у меня ещё встреча с журналистами местного телеканала.

– Не смею задерживать, – я слегка поклонился.

Когда Анна ушла, я ещё немного постоял в пустом зале. План начал воплощаться – завтра я увижу реальную ситуацию в посёлке Речном, познакомлюсь с пострадавшими, соберу информацию из первых рук. Эта информация поможет мне выстроить стратегию защиты «РусХима» или… я отогнал непрошеную мысль. Моя задача – выиграть дело для клиента, а не искать правду или справедливость.

В баре гостиницы было малолюдно – несколько командировочных за дальним столиком, бармен, сонно протирающий стаканы, и я со стаканом односолодового виски. После насыщенного дня хотелось расслабиться и обдумать полученную информацию.

– Ещё один? – спросил бармен, кивнув на мой опустевший стакан.

– Пожалуй, – я кивнул.

Он налил щедрую порцию янтарной жидкости. Хороший виски в провинциальной гостинице – неожиданная роскошь. Видимо, «РусХим» не единственный, кто заботится о комфорте приезжающих специалистов.

– Вы из Москвы? – поинтересовался бармен, косясь на мой костюм.

– Да, – коротко ответил я, не желая вдаваться в детали.

– По делам «РусХима»?

Я внимательнее посмотрел на бармена. Обычно они не так любопытны.

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил я.

– Все сейчас по их делам, – усмехнулся он. – То журналисты, то проверяющие, то юристы. Шум на весь мир.

– А местные что думают? – спросил я, решив, что разговор может быть полезным.

Бармен огляделся по сторонам, словно проверяя, не подслушивает ли кто-то, и наклонился ближе: – Разное думают. Кто на комбинате работает – те за компанию горой. Работа, зарплата, соцпакет. А кто в Речном живёт – те, конечно, против. Особенно после того, как мальчонка в больницу попал.

– И много недовольных?

– Хватает, – он пожал плечами. – Но открыто немногие выступают. Боятся. Здесь же все друг от друга зависят. Сегодня ты против комбината протестуешь, а завтра твою жену с работы уволят или сына из хоккейной секции попросят.

– А вы сами как считаете? – спросил я, отпивая виски.

Бармен снова огляделся: – Я человек маленький. Своё мнение при себе держу. Но скажу вам как москвичу – нехорошо это всё. Комбинат-то раньше чище работал, при Советах. А как приватизировали, как начали экономить… Только не говорите, что я вам это сказал.

– Могила, – я провёл пальцем по губам.

– А вот и ваша соратница, – неожиданно сказал бармен, кивнув в сторону входа.

Я обернулся и увидел входящую в бар Анну. Она была одна, выглядела усталой, но решительной. Заметив меня, она на мгновение замерла, словно раздумывая, уйти или остаться, но затем направилась к барной стойке.

– Добрый вечер, – кивнула она, садясь через один стул от меня. – Не ожидала вас здесь встретить.

– Взаимно, – я поднял бокал. – Составите компанию?

– Пожалуй, – она обратилась к бармену. – Белое вино, пожалуйста. Сухое.

Бармен кивнул и достал бутылку из холодильника.

– Тяжёлый день? – спросил я, поворачиваясь к Анне.

– Как обычно, – она устало улыбнулась. – Интервью, встречи, звонки. Борьба с мельницами.

– Дон Кихот в юбке?

– Скорее, Санчо Панса, – она усмехнулась. – Идеалистов среди нас мало. Большинство просто хотят дышать чистым воздухом и пить незагрязнённую воду. Довольно приземлённые желания, не находите?

Бармен поставил перед ней бокал вина. Она благодарно кивнула и сделала глоток.

– Не боитесь пить в одиночестве с подозрительным москвичом? – поинтересовался я.

– После угроз службы безопасности «РусХима» вы кажетесь относительно безопасным, – она слегка улыбнулась. – К тому же, я не одна. У нас договорённость с друзьями – если не выйду на связь через час, они поднимут тревогу.

– Предусмотрительно.

– Необходимо, – она отпила ещё вина. – Знаете, иногда я думаю – стоит ли оно того? Вся эта борьба, нервы, риски. А потом вспоминаю Кирилла и понимаю – стоит.

– Вы хорошо знаете этого мальчика? – спросил я.

– Да, – она кивнула. – Я проводила в их посёлке экологическое исследование в прошлом году. Кирилл помогал собирать пробы почвы, задавал тысячу вопросов, таскал за мной оборудование. Умный, любознательный мальчишка. А теперь он лежит под кислородной маской и не может самостоятельно дышать.

Её голос дрогнул, и я внезапно почувствовал укол чего-то, похожего на совесть. Смутное, почти забытое чувство.

– Анна, – я помолчал, подбирая слова, – а что, если компания действительно сделает всё, что вы требуете? Модернизирует оборудование, выплатит компенсации, возьмёт на себя медицинские расходы?

– Слишком поздно, – она покачала головой. – Понимаете, даже если они завтра поставят самые современные фильтры, это не вернёт здоровье Кириллу и десяткам других детей. Река уже отравлена, почва загрязнена. Потребуются годы, чтобы восстановить экосистему.

– Но вы же говорили, что реалист.

– Именно поэтому я знаю, что единственный способ заставить их изменить политику – сделать цену безответственности слишком высокой, – она посмотрела мне прямо в глаза. – Если они отделаются минимальными штрафами и компенсациями, ничего не изменится. Через год или два случится новая авария, и снова пострадают люди.

– А вам не кажется, что вы слишком демонизируете корпорацию? – осторожно спросил я. – В конце концов, это просто бизнес. Они стремятся к прибыли, как и все.

– Бизнес не существует в вакууме, – возразила Анна. – Он должен нести ответственность перед людьми и природой. И если он не делает это добровольно, его нужно заставить. Или вы считаете, что право на прибыль важнее права на жизнь?

Я отпил виски, обдумывая ответ: – Я считаю, что мир не чёрно-белый. «РусХим» даёт работу тысячам людей. Эти люди кормят свои семьи, платят налоги, поддерживают экономику региона.

– И травят своих же детей, – горько заметила она. – Знаете, сколько работников комбината обратились в больницу с симптомами отравления? Тридцать два человека. Но ни один не решился подать жалобу официально. Боятся потерять работу.

Мы замолчали. Каждый думал о своём, но, подозреваю, мысли были схожими – о цене компромиссов, о сложном переплетении интересов и ценностей.

– Забавно, – наконец произнесла Анна. – Мы сидим здесь и обсуждаем этические дилеммы, как в университетском семинаре. А в это время где-то в Москве юристы «РусХима» разрабатывают стратегию, как уничтожить наш иск и очернить активистов.

Я промолчал, чувствуя странный дискомфорт.

– Знаете, что самое ужасное? – продолжила она. – То, что для них это просто работа. Они придут домой, поужинают с семьями, лягут спать с чистой совестью. А здесь матери не могут уложить детей, потому что те кашляют всю ночь от химических испарений.

– Вы слишком эмоциональны, Анна, – мягко заметил я. – Эмоции мешают видеть картину целиком.

– А вы слишком рациональны, Максим, – парировала она. – Рациональность помогает оправдать любую подлость.

Она допила вино и встала: – Спасибо за компанию. Увидимся завтра в девять у рынка. Не опаздывайте – нам предстоит долгий день.

– Буду вовремя, – я кивнул.

Когда она ушла, я заказал ещё виски. Странное чувство не отпускало меня. Анна задела что-то глубоко внутри – какие-то давно забытые струны, которые я считал оборванными навсегда.

Я достал телефон и открыл корпоративную почту, которую днём удалил с основного экрана. Там уже было письмо от Виктора Палыча с простым вопросом: «Как продвигается?». И письмо от Соколова с приложенным досье на Анну Климову – подробная биография, публикации, связи, потенциальные слабые места.

Я закрыл почту, не ответив. Почему-то не хотелось сейчас погружаться в привычный цинизм корпоративного мира. Хотелось… чего? Сам не знал. Может быть, просто чистого воздуха и незагрязнённой воды, как сказала Анна. Довольно приземлённые желания.

Я расплатился и поднялся в номер. Завтра предстоял важный день – посещение эпицентра экологической катастрофы. И чем больше я узнавал об этом деле, тем сильнее становилось ощущение, что оно изменит гораздо больше, чем просто мой послужной список.

Засыпая, я думал о странном повороте судьбы – я приехал защищать «РусХим», а вместо этого провожу время с главной противницей компании. И что самое удивительное – мне это нравится. Нравится её принципиальность, её страсть, её убеждённость. Качества, которые я давно считал бесполезными в реальном мире.

Возможно, настоящая катастрофа только начиналась – и происходила она не в реке Северке, а где-то глубоко внутри меня, в тех областях души, которые я давно считал мёртвыми.

ГЛАВА 4. СТРАТЕГИЯ И ТАКТИКА

Москва встретила меня дождём и привычной суетой. Поездка в Северск оставила странное послевкусие – смесь профессионального азарта перед сложным делом и какого-то смутного беспокойства, которому я не мог найти названия. Данные с флешки Анны я скопировал в зашифрованную папку на личном ноутбуке, а саму флешку спрятал в сейф в кабинете. Пока не время делиться этой информацией.

Едва переступив порог офиса, я почувствовал особую энергетику, которая всегда появлялась с началом крупного дела. Секретарши шептались, младшие юристы сновали по коридорам с озабоченным видом, словно от их перемещений зависело будущее мировой юриспруденции. Забавно наблюдать эту показную суету, эту имитацию бурной деятельности. Как будто все актёры в массовке, получившие указание изобразить «очень занятых людей».

– Максим Андреич! – из своего кабинета выглянул Виктор Палыч. – Зайди, как освободишься.

Я кивнул и направился к своему кабинету. Внутри уже ждала Катя с папкой документов и чашкой эспрессо.

– Доброе утро, Максим Андреич. Совещание по делу «РусХима» назначено на одиннадцать в малой переговорной. Виктор Палыч просил подготовить стратегию, – она поставила кофе на стол. – И звонил Кравцов. Дважды. Очень интересовался результатами вашей поездки.

– Спасибо, Катя, – я сел в кресло, не снимая пальто. – Перенеси все остальные встречи на следующую неделю. И сообщи Кравцову, что я свяжусь с ним после совещания.

Катя кивнула и бесшумно удалилась. Я отпил кофе и включил ноутбук. В голове уже формировался план действий – чёткий, прагматичный, продуманный. То, за что мне платят: способность видеть многоходовые комбинации и предсказывать реакции противников.

Открыв новый документ, я начал набрасывать стратегию защиты «РусХима». Процессуальные придирки, затягивание дела, дискредитация свидетелей, альтернативные экспертизы – классический набор инструментов для таких случаев. Но что-то мешало полностью погрузиться в процесс. Перед глазами стояло лицо Анны, когда она говорила о больном мальчике. Эта искренность, эта боль… Я тряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли. Сентиментальность – непозволительная роскошь для человека моей профессии.

Закончив с документом, я отправил его на печать и направился к Виктору Палычу.

Старик сидел за столом, обложившись бумагами. Как всегда, на столе – чашка остывшего чая и солонка, с которой он играл, когда нервничал.

– Как Северск? – спросил он, не поднимая глаз от документов.

– Интересно, – я сел в кресло напротив. – Ситуация хуже, чем нам описал Кравцов.

– Насколько хуже? – он наконец поднял взгляд.

– В разы. Выброс был не случайный, а результат систематической экономии на очистных сооружениях. Концентрация токсичных веществ в десятки раз превышает допустимые нормы. Пострадавших не двадцать-тридцать человек, как утверждает компания, а около сотни, включая тяжёлые случаи.

Виктор Палыч присвистнул: – Наш клиент решил сэкономить на информации для собственных адвокатов?

– Похоже на то, – я пожал плечами. – Классическая ошибка – думать, что юристы сработают лучше, если не знают всей правды.

– И что активисты? Ты говоришь, там какая-то бывшая учёная орудует?

– Анна Климова, – я произнёс её имя максимально отстранённо. – Умная, образованная, харизматичная. Организовала местных жителей, подала коллективный иск, привлекла федеральные СМИ. У неё есть стратегия, команда и, что важнее всего, убеждённость в своей правоте.

– Опасный противник, – задумчиво произнёс Виктор Палыч. – Таких труднее всего сломать или купить. Придётся дискредитировать.

– Уже работаю над этим, – соврал я. – Что с прокуратурой?

– Пока прощупывают почву. Но, судя по всему, дело взяли на особый контроль. Слишком большой резонанс, слишком много внимания прессы. Придётся кого-то наказать для видимости.

– И этим «кем-то» не должен стать Кравцов, – закончил я его мысль.

– Именно. Найдём козла отпущения из среднего звена, свалим всё на него, компания выплатит штраф и минимальные компенсации. Стандартная схема.

Я кивнул. Действительно, стандартная схема. Я проводил подобные операции десятки раз для разных клиентов. Но почему-то сейчас она вызывала смутное чувство… неправильности? Я отогнал эту мысль.

– Я подготовил стратегию, – сказал я, вставая. – Через час презентую команде.

– Кстати, о команде, – Виктор Палыч наклонился вперёд. – Я подключил к делу Олега Никитина. Толковый парень, перспективный. Чем-то напоминает тебя в молодости.

– Он ещё слишком зелёный для такого сложного дела, – возразил я.

– Был зелёным, – усмехнулся Виктор Палыч. – За последний год здорово вырос. Напористый, хваткий, без лишних сантиментов. Дай ему шанс – не пожалеешь.

Я пожал плечами. Никитин действительно подавал надежды, но его рвение иногда граничило с безрассудством. Впрочем, может, именно это и нужно для дела «РусХима» – безоглядная агрессивность молодости, не обременённой сомнениями.

– Как скажешь, – я направился к двери. – До встречи на совещании.

В малой переговорной собралась команда проекта – шесть юристов разной специализации: корпоративное право, экологическое законодательство, уголовный процесс, связи с прессой. В углу скромно сидел Олег Никитин – молодой человек лет двадцати восьми с цепким взглядом и идеально выглаженным костюмом. Я мельком взглянул на него – аккуратная стрижка, дорогие, но не кричащие часы, блокнот и три ручки разных цветов. Педант. Или хочет казаться таковым.

– Господа, – я встал во главе стола, – перед нами стоит непростая задача. Защитить «РусХим» от последствий экологической катастрофы в Северске. Я лично посетил место аварии, встретился с активистами, оценил масштаб проблемы. Ситуация сложная, но не безнадёжная.

Я нажал кнопку на пульте, и на экране появилась первая слайд презентации.

– Нашу стратегию можно разделить на три основных направления. Первое – юридическая защита. Второе – информационное сопровождение. Третье – работа с пострадавшими. По каждому направлению у нас есть конкретный план действий.

Следующий час я детально излагал стратегию. Говорил чётко, уверенно, без колебаний – словно робот, запрограммированный на победу любой ценой. Юристы конспектировали, иногда задавали уточняющие вопросы. Только Олег Никитин смотрел на меня не отрываясь, словно пытался просканировать мой мозг.

– В юридическом плане, – продолжал я, – мы будем использовать несколько линий защиты. Первая – процессуальные придирки. Оспариваем каждый протокол, каждую экспертизу, каждое свидетельское показание. Любая формальная ошибка должна быть использована для затягивания дела и дискредитации доказательств.

Я перелистнул слайд.

– Вторая линия – альтернативные экспертизы. Нам нужны «независимые» специалисты, которые подтвердят, что концентрация химикатов была в пределах нормы или превышала её незначительно. Это даст суду формальный повод усомниться в выводах обвинения.

Ещё один слайд.

– Третья линия – переключение внимания с компании на конкретных исполнителей. Найдём «крайнего» – кого-то из среднего звена управления, кто теоретически мог принять решение об экономии на очистных сооружениях без ведома руководства. Компания представит его как «паршивую овцу» и продемонстрирует готовность к сотрудничеству со следствием.

Никитин поднял руку: – Максим Андреевич, а что с активистами? Особенно с этой Климовой. Её выступления в прессе наносят серьёзный репутационный ущерб клиенту.

Я помедлил секунду перед ответом: – Работаем и по этому направлению. Но без радикальных мер. Никаких прямых атак или грязных методов. Мы не можем позволить себе выглядеть агрессорами в информационном поле.

– Но можно аккуратно подорвать её авторитет, – настаивал Никитин. – У меня есть знакомый журналист, который мог бы опубликовать материал о сомнительном финансировании её экологического центра или о личных мотивах её активизма.

– Только на основе проверяемых фактов, – отрезал я. – Никаких фальсификаций или домыслов. Это может обернуться против нас.

Никитин кивнул, но по его глазам я видел, что он не согласен с такой осторожностью. Возможно, Виктор Палыч прав – парень напоминает меня в молодости. Такой же безжалостный, такой же целеустремлённый. И такой же слепой к полутонам жизни.

– Что касается работы с пострадавшими, – я продолжил презентацию, – предлагаю стратегию «разделяй и властвуй». Индивидуальные предложения о компенсации, особенно наиболее пострадавшим. Акцент на конфиденциальность соглашений – чтобы внести раскол в ряды активистов.

– А если не согласятся? – спросила Елена Сергеевна, наш специалист по досудебным урегулированиям.

– Тогда план «Б» – затягиваем судебный процесс на годы. Большинство просто устанет и согласится на первоначальные условия.

Совещание продолжалось ещё около часа. Мы распределили задачи, установили дедлайны, назначили ответственных по каждому направлению. Всё как обычно – отлаженный механизм корпоративной юриспруденции, равнодушный и эффективный, как хорошо смазанный автомат.

Когда все разошлись, в переговорной остались только я и Никитин. Он собирал свои идеально разложенные бумаги, поглядывая на меня с плохо скрываемым любопытством.

– Хотите что-то спросить, Олег? – я откинулся в кресле, наблюдая за ним.

Он выпрямился: – Максим Андреевич, я просто хотел сказать, что для меня большая честь работать с вами над этим делом. Я многому научился, изучая ваши прошлые кейсы.

– Например? – я вскинул бровь.

– Например, тому, что в нашей работе нет места сентиментам. Закон – это инструмент, который можно использовать в любую сторону. И что для победы нужно знать не только юридические нормы, но и человеческие слабости.

Он говорил с таким обожанием, что мне стало неуютно. Словно смотрел в кривое зеркало, отражающее мою собственную молодость.

– Не всё так просто, Олег, – неожиданно для себя сказал я. – Иногда приходится учитывать и моральные аспекты.

– Моральные? – он выглядел искренне удивлённым. – Но вы сами говорили на лекции для стажёров, что мораль в юриспруденции – это просто риторический приём для присяжных.

Чёрт, он даже цитирует меня. Это начинало становиться неприятным.

– Контекст, Олег. Всё зависит от контекста, – я встал, давая понять, что разговор окончен. – Отправьте свои наработки по дискредитации активистов мне на почту. Я хочу лично проверить каждый пункт, прежде чем мы начнём действовать.

– Конечно, Максим Андреевич, – он просиял. – Уже сегодня вечером всё будет у вас.

Я кивнул и вышел из переговорной, чувствуя необъяснимую тяжесть. В коридоре меня перехватила Катя: – Максим Андреич, вас ожидает господин Соколов из «РусХима». Я проводила его в вашу приёмную.

– Спасибо, – я направился к своему кабинету.

Павел Соколов сидел в приёмной, просматривая что-то в планшете. При моём появлении он вскочил и протянул руку: – Максим Андреевич, рад видеть! Как поездка в Северск?

– Информативно, – коротко ответил я, пропуская его в кабинет. – Чем обязан визиту?

Соколов расположился в кресле для посетителей, положив на колени тонкую папку: – Леонид Валерьевич попросил меня лично обсудить с вами информационную стратегию. Мы должны действовать синхронно – юридическая защита и PR-сопровождение.

– Разумно, – я сел за стол. – Что предлагаете?

– У нас разработан комплексный план, – он открыл папку. – Три ключевые линии. Первая – социальная значимость предприятия. Рабочие места, налоги, благотворительность. Вторая – минимизация масштаба аварии. «Незначительная утечка», «преувеличенные опасения», «ситуация под контролем». Третья – дискредитация противников.

Он достал из папки несколько листов с фотографиями и положил передо мной: – По нашим данным, экологический центр Климовой получал гранты от фондов, связанных с нашими конкурентами. Можно раскрутить версию о заказном характере всей кампании. Кроме того, у неё был роман с женатым профессором в университете. Нет прямых доказательств, но есть свидетели, готовые подтвердить.

Я смотрел на разложенные передо мной документы, и внутри нарастало глухое раздражение. Обычная тактика – смешать правду с ложью, публичное с личным, значимое с незначительным. Я сам применял её десятки раз.

– И что вы планируете с этим делать? – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально.

– Серия публикаций в дружественных СМИ. Сначала нейтральные статьи о важности комбината для региона, потом аналитические материалы о сомнительной методологии экологов, и наконец – «расследование» о тёмной стороне защитников природы. Классическая схема.

Я представил, как Анна читает эти статьи. Как её слова искажаются, как личная жизнь выворачивается наизнанку, как репутация учёного и активиста, которой она так дорожит, смешивается с грязью.

– Нет, – сказал я, удивляясь собственному голосу.

– Что? – Соколов недоуменно поднял брови.

– Я сказал «нет». Мы не будем использовать личную жизнь Климовой в информационной кампании. Это непрофессионально и может вызвать обратную реакцию.

– Но Леонид Валерьевич сказал…

– Леонид Валерьевич нанял меня вести это дело, – жёстко прервал я его. – И я говорю, что грязные методы сейчас опасны. Все следят за этой историей. Любой намёк на то, что компания преследует активистов, только усилит общественное сочувствие к ним.

Соколов выглядел озадаченным: – Какие альтернативы вы предлагаете?

– Сосредоточьтесь на первой линии. Социальная значимость, рабочие места, поддержка региона. И на фактах о самой аварии – только реальных, проверяемых фактах. Никаких домыслов, никаких личных нападок.

Он задумался на мгновение: – Леонид Валерьевич не обрадуется. Он ожидает более… решительных мер.

– Моя задача – выиграть это дело, а не потешить самолюбие клиента, – отрезал я. – Передайте Кравцову, что я лично гарантирую эффективность выбранной стратегии. И что мы обсудим детали при личной встрече.

Соколов неохотно кивнул и собрал документы обратно в папку. По его лицу было видно, что разговор с Кравцовым его не радует.

– Я передам ваши рекомендации, – сказал он, вставая. – Но не удивляйтесь, если Леонид Валерьевич захочет лично обсудить этот вопрос.

– Я готов к любым обсуждениям, – я проводил его до двери. – До свидания, Павел Дмитриевич.

Когда дверь за ним закрылась, я тяжело опустился в кресло. Что это было? Почему я вдруг встал на защиту женщины, которая является главным противником моего клиента? Профессиональная этика, клиентоориентированность, цинизм опытного адвоката – куда всё это делось?

Я не мог ответить на эти вопросы. Но точно знал, что не позволю Соколову и его команде уничтожить Анну. По крайней мере, не таким способом. Не через личную жизнь, не через ложь и манипуляции.

Я посмотрел на часы – скоро семь вечера, а я обещал Ирине прийти на очередной светский ужин. Собрав документы и закрыв ноутбук, я поймал себя на странном чувстве – мне совершенно не хотелось возвращаться домой, в тот стерильный, идеально спроектированный мир, который мы с Ириной создали вокруг себя.

Ресторан «Белый кролик» встретил меня приглушённым светом, негромкой музыкой и запахом дорогих духов, смешанным с ароматом изысканных блюд. Я опоздал на полчаса – намеренно, чтобы сократить время мучений.

Ирина сидела за столиком в компании Мельниковых и ещё одной пары, которую я видел на прошлогоднем приёме в честь дня города. Все они синхронно повернули головы, когда я подошёл, словно стая экзотических птиц, заметивших новый объект для изучения.

– Максим, наконец-то! – Ирина улыбнулась светской улыбкой – безупречной и холодной, как бриллиант. – Мы уже заказали закуски. Присоединяйся.

Я поцеловал её в щёку – ритуал, лишённый смысла – и пожал руки мужчинам за столом.

– Извините за опоздание, – я сел рядом с женой. – Важное совещание затянулось.

– О, эти юристы, – закатила глаза жена Мельникова, блондинка с лицом, слишком неподвижным для своих тридцати пяти. – Вечно спасают мир. Или разрушают его?

Все засмеялись – дежурным, отрепетированным смехом представителей «элиты».

– Смотря кому платят больше, – ответил я с такой же ненастоящей улыбкой.

Следующие два часа прошли как в тумане. Разговоры о новых ресторанах, последних коллекциях модных домов, недавних путешествиях и предстоящих премьерах. Вино лилось рекой, цены не обсуждались, мнения высказывались с апломбом экспертов, хотя никто за столом не был специалистом ни в одной из обсуждаемых тем.

Я поддерживал беседу автоматически, включаясь только тогда, когда кто-то обращался ко мне напрямую. Мысли блуждали далеко – в Северске, где в это время Анна, возможно, проводила очередное собрание активистов или навещала больного мальчика.

– Максим совершенно не с нами сегодня, – голос Ирины вернул меня к реальности. – Наверняка снова какое-то громкое дело. Он всегда такой, когда работает над чем-то интересным – словно в другом измерении.

– Что-то действительно громкое? – заинтересовался Мельников, подливая мне вина. – Что-нибудь, что мы увидим в новостях?

– Возможно, – уклончиво ответил я. – Но вы же знаете правила – никаких разговоров о текущих делах.

– Скучно, – протянула Ирина и повернулась к остальным. – Кстати, о новостях. Вы слышали, что Караваевы разводятся? Говорят, он променял её на двадцатилетнюю модель из Украины.

Разговор перетёк в обсуждение чужих разводов – любимое развлечение светских жён, особенно тех, чьи собственные браки давно превратились в формальность. Я молча пил вино, наблюдая за Ириной – красивой, успешной, уверенной в себе женщиной, с которой мы когда-то действительно любили друг друга. Что с нами случилось? Когда мы превратились в этих пустых людей, говорящих заученными фразами, живущих по инерции?

Возможно, всегда такими и были, просто раньше не замечали.

– Дорогой, ты совсем не слушаешь, – Ирина положила руку мне на плечо. – Мельниковы приглашают нас на выходные в их новый загородный дом. Суббота и воскресенье, свежий воздух, барбекю. Что скажешь?

– К сожалению, не смогу, – я покачал головой. – Мне нужно снова ехать в командировку по делу. Может быть, ты съездишь без меня?

Ирина на мгновение поджала губы – единственный признак раздражения, который она могла себе позволить на публике: – Как скажешь. Я с удовольствием поеду. Давно не выбиралась на природу.

Весь оставшийся вечер я чувствовал на себе её изучающий взгляд. Ирина обладала почти сверхъестественной способностью чувствовать изменения в моём настроении. Обычно ей было всё равно, но сейчас она явно что-то заподозрила.

Когда мы наконец вернулись домой, я направился прямо в кабинет, но Ирина перехватила меня в коридоре: – Что с тобой происходит?

– О чём ты? – я остановился, не глядя на неё.

– Ты сам не свой. Отстранённый, рассеянный. Это не похоже на тебя во время важного дела. Обычно ты как акула, почуявшая кровь – сосредоточенный, агрессивный, полный энергии. А сейчас… словно внутренний конфликт.

Я посмотрел на неё – действительно красивую, даже после долгого вечера и бутылки вина. Мы знали друг друга пятнадцать лет, жили бок о бок, делили быт, светские мероприятия, иногда постель. И всё же между нами была пропасть.

– Просто устал, – соврал я. – Сложное дело, много нюансов.

– Дело «РусХима»? – она приподняла идеально выщипанную бровь. – Я же не слепая, Максим. Репутационный скандал, экологическая катастрофа, умирающие дети – все об этом говорят. И ты, конечно, защищаешь корпорацию-убийцу. Как обычно.

– А ты предпочла бы, чтобы я защищал бедных и обездоленных? – я усмехнулся. – За какие деньги мы тогда будем покупать твои платья от Valentino и ездить на Мальдивы?

Ирина помолчала, глядя на меня с каким-то новым выражением: – Знаешь, раньше ты хотя бы получал удовольствие от своей работы. Циничное, порочное, но удовольствие. А сейчас… словно сам себя презираешь. Это новое, Максим. И, должна признать, не слишком привлекательное.

Она развернулась и пошла в спальню, оставив меня в коридоре с ощущением, будто меня только что препарировали. Ирина всегда была наблюдательнее, чем я думал. И честнее, чем хотелось бы.

Я зашёл в кабинет и налил себе виски. Ночь обещала быть долгой – нужно было проанализировать материалы дела, изучить досье на Анну, подготовиться к завтрашним встречам. Но вместо этого я сидел в кресле, смотрел на огни ночной Москвы за окном и думал о странном повороте в моей идеально выверенной жизни.

«Словно сам себя презираешь». Ирина попала в точку, хотя и не знала причины. Дело было не столько в работе, сколько во всей моей жизни – блестящей снаружи и пустой внутри. В том, что я внезапно увидел её со стороны, глазами женщины, у которой ещё остались принципы и убеждения.

Я достал телефон и открыл фотографии, сделанные в Северске. Среди них была одна, снятая украдкой – Анна, стоящая у реки, с выражением тихой решимости на лице. Без макияжа, в простой куртке, с растрёпанными ветром волосами – и такая настоящая, такая живая по сравнению с фарфоровыми куклами сегодняшнего вечера.

Не отдавая себе отчёта, я набрал сообщение: «Завтра буду в Северске. Нам нужно поговорить».

Ответ пришёл почти мгновенно: «Приезжайте. Я буду в посёлке Речном весь день. Найти меня просто – спросите у любого местного, где эколог из Москвы».

Я улыбнулся и убрал телефон. Сон не шёл. В голове крутились обрывки мыслей, фразы из сегодняшнего совещания, слова Ирины, образ Анны. Завтра я снова увижу её. И, возможно, сделаю то, чего никогда не делал раньше – признаюсь в своей истинной роли в этой истории.

ГЛАВА 5. ДРУГАЯ СТОРОНА

Дорога в Северск заняла чуть больше трёх часов. Я выехал рано, в шесть утра, оставив Ирине записку о срочной командировке. Она не поверит, конечно – у меня никогда не бывает «срочных командировок» без предварительного планирования. Но сейчас мне было всё равно.

Октябрьское утро выдалось на удивление солнечным. Низкие лучи подсвечивали жёлтые и красные кроны деревьев, превращая обычную подмосковную трассу в картину импрессиониста. Я ехал быстро, но не нарушая правил – непривычная для меня осторожность.

В машине играл новый альбом Radiohead – меланхоличный, тревожный, идеально соответствующий моему настроению. «Всё на своём месте», пел Том Йорк, и я невольно усмехнулся иронии. В моей жизни внезапно всё оказалось не на своих местах – особенно я сам.

Подъезжая к Северску, я начал замечать первые признаки экологического бедствия. Река, пересекающая трассу, имела неестественный сероватый оттенок, а на её поверхности виднелась радужная плёнка химикатов. Вдоль берега стояли пожелтевшие деревья с опавшими раньше времени листьями. Даже воздух здесь пах иначе – смесь химии, гнили и чего-то неопределимого, но тревожного.

Посёлок Речной находился в пяти километрах от Северска, вниз по течению реки. Тихое, заброшенное место с покосившимися домами и разбитыми дорогами. Типичная российская глубинка, получившая свою долю национального внимания только благодаря трагедии.

Припарковав машину у местного магазина, я вышел и спросил у сидящих на лавочке старушек, где найти «эколога из Москвы».

– А, Анночку-то? – оживилась одна из них. – Она на том конце посёлка, в доме Марии Степановны. Знаете, где это?

Я покачал головой.

– Прямо по улице, потом направо у колодца, третий дом – зелёный такой, с резными наличниками. Там Анночка с утра уже хлопочет, пробы берёт, с людьми говорит.

– Спасибо, – я кивнул и направился по указанному маршруту.

Посёлок словно застыл во времени. Кое-где виднелись спутниковые тарелки и современные пластиковые окна, но в целом картина была удручающей – полуразрушенные заборы, заросшие бурьяном участки, редкие прохожие с потухшими глазами. И над всем этим – смутное ощущение болезни, упадка, медленного умирания.

Дом Марии Степановны выделялся на фоне остальных – не богатством, но ухоженностью. Чистый двор, аккуратно сложенные дрова, цветочные горшки на окнах. Тот самый островок сопротивления энтропии, который всегда можно найти даже в самых безнадёжных местах.

Калитка была не заперта. Во дворе я увидел Анну – она стояла спиной ко мне, что-то объясняя группе местных жителей. На ней были джинсы, резиновые сапоги и тёплый свитер – одежда практичная, без следа городского щегольства. Волосы собраны в простой хвост, никакой косметики. И всё же она выглядела гораздо органичнее, чем вся та публика, с которой я ужинал вчера.

– Доброе утро, – сказал я, подходя ближе.

Анна обернулась. В её глазах промелькнуло удивление, быстро сменившееся настороженностью: – Максим? Не ожидала вас так рано.

– Решил не терять времени, – я пожал плечами. – Надеюсь, не помешаю?

– Вообще-то, очень кстати, – неожиданно сказала она. – Мы как раз собираемся к реке брать новые пробы. Лишние руки не повредят.

Местные жители с любопытством разглядывали меня – городского чужака в дорогом пальто и кашемировом шарфе. Я чувствовал себя инопланетянином, случайно приземлившимся в чужой мир.

– Максим – журналист из Москвы, – представила меня Анна. – Хочет написать о нашей ситуации. Максим, это Сергей, Нина, Валентина – все живут здесь, в Речном. А это, – она положила руку на плечо пожилой женщины, стоявшей рядом, – Мария Степановна, хозяйка дома и наша главная поддержка.

Я узнал её – та самая женщина, которая выступала на собрании активистов. Бабушка мальчика, находящегося в реанимации. Её взгляд – прямой, изучающий – напомнил мне строгих учительниц из детства.

– Здравствуйте, – я протянул руку.

– Добро пожаловать, – она крепко пожала мою ладонь. – Приятно видеть, что столичной прессе есть дело до нашей беды.

В её голосе не было подобострастия, только достоинство и скрытая сила. Я почувствовал лёгкий укол стыда за свою ложь.

– Мы собираемся на реку через полчаса, – сказала Анна. – А пока, может, выпьете чаю? После дороги?

– С удовольствием, – кивнул я.

Мария Степановна пригласила нас в дом – простой, но чистый и уютный. Старая мебель советских времён, книжные полки, фотографии на стенах. Запах свежей выпечки и трав.

– Присаживайтесь, – она указала на стол, накрытый вышитой скатертью. – Сейчас чайник поставлю.

Анна села напротив меня: – Не ожидала, что вы так быстро вернётесь в Северск. Настолько заинтересовала тема?

– Можно и так сказать, – я огляделся по сторонам. – Здесь… не так, как я представлял.

– А как вы представляли?

– Не знаю. Более убого, наверное. А здесь… – я замялся, подбирая слова. – Здесь чувствуется жизнь. Настоящая, не глянцевая.

– Именно поэтому мы и боремся, – просто сказала она. – За эту жизнь. За право этих людей жить без страха, что завтра их дети отравятся, искупавшись в реке, или что новый выброс убьёт последние здоровые деревья в их садах.

Мария Степановна поставила на стол чайник и тарелку с пирогами: – Угощайтесь. Морковный и яблочный.

– Спасибо, – я взял кусок морковного пирога. – Вы сами пекли?

– А кто ж ещё? – она улыбнулась. – У нас тут не Москва, доставок из ресторанов нет.

– Очень вкусно, – искренне сказал я, попробовав пирог. – Давно такого не ел.

– Наверное, с детства, – кивнула Мария Степановна. – Такие пироги только бабушки умеют печь. А у вас есть бабушка?

– Была, – я почему-то вспомнил бабушкину квартиру в Подольске, куда меня отправляли на летние каникулы. Запах пирогов, банки с вареньем, тихие вечера за чтением книг. Другая жизнь, словно в прошлой реинкарнации.

– А вы местная? – спросил я, чтобы сменить тему.

– Всю жизнь здесь, – кивнула Мария Степановна. – Родилась в сорок восьмом, аккурат после войны. Тогда ещё и комбината не было, рыба в реке водилась, берёзовые рощи кругом. Красота. А потом, в шестидесятых, построили химический комбинат. Сначала вроде ничего было – строго следили, очистные сооружения работали. А как Союз развалился, как всё приватизировали – пошло-поехало. Экономия на всём, выбросы постоянные, рыба вся повывелась, люди болеть начали. Теперь вот и до детей добрались – мой Кирюша в реанимации.

Её голос дрогнул, но она быстро взяла себя в руки: – Простите, расчувствовалась. Не хочу нагнетать.

– Как он сейчас? – осторожно спросил я.

– Стабильно тяжёлое состояние, как говорят врачи, – она вздохнула. – Вроде есть улучшения, но пока из реанимации не переводят. Лёгкие сильно повреждены.

Анна осторожно накрыла руку Марии Степановны своей: – Он поправится. Кирилл сильный мальчик.

– С божьей помощью, – кивнула пожилая женщина. – Ладно, не буду вам мешать. У вас, поди, важный разговор. Я во дворе буду, если что.

Когда она вышла, я повернулся к Анне: – Тяжело ей.

– Вы даже не представляете, насколько, – Анна покачала головой. – Кирилл для неё весь свет в окошке. Родители мальчика погибли в аварии два года назад, она одна его растит на свою пенсию. И вот теперь это.

– А компания? «РусХим» ведь предлагал компенсацию, разве нет?

– Предлагал, – она скривилась. – Триста тысяч рублей и оплата лечения в районной больнице. За жизнь ребёнка, Максим. Триста тысяч рублей. При том, что на нормальную реабилитацию после такого отравления нужны миллионы.

Я промолчал. Дешевизна человеческой жизни в наших реалиях давно перестала меня удивлять, но всё же это было слишком даже по моим циничным меркам.

– Вы хотели поговорить, – напомнила Анна. – О чём?

Я собирался с мыслями. То, что я планировал сказать, могло навсегда изменить наши отношения. Но почему-то молчать казалось ещё хуже.

– Анна, я должен вам кое-что рассказать. И вы, вероятно, возненавидите меня за это.

Она напряглась: – Звучит интригующе. Что же такое вы скрываете, Максим?

Я глубоко вдохнул: – Я не журналист. Я адвокат. Партнёр в юридической фирме «Крафт и партнёры». И я приехал в Северск не статью писать, а собирать информацию для защиты «РусХима» в суде.

Её лицо застыло. На несколько секунд в комнате повисла абсолютная тишина. Затем она медленно отодвинула чашку и посмотрела на меня с таким ледяным презрением, что я физически почувствовал холод.

– Вы всё это время шпионили за нами? – её голос звучал тихо, но в нём слышалось едва сдерживаемое бешенство. – Втирались в доверие, записывали наши разговоры, собирали информацию для дискредитации?

– Не для дискредитации, – я покачал головой. – Просто для понимания противной стороны. Это обычная практика.

– Обычная практика? – она повысила голос. – Вы называете обычной практикой ложь, манипуляции, игру на чужих трагедиях? Вы знаете, что Мария Степановна видит в каждом московском госте потенциального спасителя? Что она рассказывала вам самое сокровенное, надеясь на помощь?

– Я знаю, и мне жаль…

– Вам жаль? – она не дала мне закончить. – Нет, вам не жаль. Вы делали свою работу, защищая тех, кто травит детей ради экономии на очистных сооружениях. Вы лжец и лицемер, Максим. И я была полной идиоткой, поверив вам.

Она встала из-за стола: – Уходите. Немедленно.

– Анна, послушайте, – я тоже поднялся. – Я пришёл к вам, потому что больше не могу участвовать в этом так, как раньше. Я видел доказательства, я знаю, что «РусХим» виновен. И я хочу помочь.

– Помочь? – она засмеялась, но в этом смехе не было веселья. – И как же вы собираетесь помочь? Сдать своих клиентов? Нарушить адвокатскую тайну? Профессиональную этику?

– Я ещё не знаю, – признался я. – Но я знаю, что больше не могу просто выполнять свою работу, не задумываясь о последствиях. Впервые за долгое время я увидел реальные жизни за юридическими формулировками. Увидел… благодаря вам.

Последние слова я произнёс тихо, почти шёпотом. Анна замерла, изучая меня взглядом, словно видела впервые.

– Я вам не верю, – наконец сказала она. – Это может быть очередная манипуляция. Проверка моей реакции. Сбор информации для вашей защиты.

– Это не так, – я покачал головой. – Но я понимаю, почему вы не верите. На вашем месте я бы тоже не поверил.

Мы стояли друг напротив друга, разделённые столом и гораздо более глубокой пропастью недоверия. Время словно остановилось. И в этот момент на пороге появилась Мария Степановна:

– Анночка, там Сергей звонит, говорит, что на реке опять какая-то пена появилась. Нужно срочно ехать.

Анна бросила на меня ещё один взгляд – смесь гнева, разочарования и чего-то ещё, что я не мог расшифровать: – Я еду. А вы, Максим, можете возвращаться в Москву. Вы здесь больше не нужны.

Она быстрым шагом вышла из комнаты. Я стоял, не зная, что делать. Мария Степановна смотрела на меня с любопытством:

– Что-то случилось? Анночка такая расстроенная.

Я не мог солгать этой женщине. Только не сейчас, не после всего, что увидел и услышал.

– Я её обманул, – просто сказал я. – Выдал себя за другого человека. И теперь она мне не доверяет.

Мария Степановна покачала головой: – Эх, молодёжь. Всё усложняете. Если нагадил – исправляй делом, не словами. Так мой покойный муж говорил. Светлая ему память.

– Вы правы, – я кивнул. – Спасибо за гостеприимство и за пирог. Он действительно прекрасен.

– Заходите ещё, – она улыбнулась. – Только в следующий раз без обмана.

Я вышел во двор. Анна уже садилась в старенькую «Ниву», припаркованную у калитки. Несколько местных жителей с какими-то приборами и пустыми банками тоже занимали места в машине и стоящем рядом УАЗике.

– Анна! – окликнул я её.

Она повернулась, глаза горели от гнева: – Что ещё?

– Я еду с вами, – твёрдо сказал я. – Хочу увидеть всё своими глазами. А потом, если вы по-прежнему захотите, чтобы я уехал – я уеду.

Она колебалась. Сидевший за рулём УАЗика мужчина крикнул: – Анна, нам надо торопиться! Эта пена может исчезнуть!

– Садитесь, – наконец сухо сказала она, кивнув на место рядом с водителем «Нивы». – Только не мешайте работать.

Я быстро сел в машину. Анна завела мотор, и мы тронулись, следуя за УАЗиком по разбитой деревенской дороге.

– Спасибо, – сказал я.

– Не благодарите, – отрезала она, глядя на дорогу. – Я беру вас только потому, что хочу, чтобы вы увидели настоящие последствия деятельности ваших клиентов. Чтобы знали, что защищаете на самом деле.

Мы ехали молча минут пятнадцать по просёлочным дорогам. Наконец, свернув на едва заметную грунтовку, машины остановились у кромки леса. Дальше нужно было идти пешком.

– Надеюсь, вам не жалко ботинки, – бросила Анна, выходя из машины. – Там грязь по колено.

Я молча последовал за ней. Мои итальянские ботинки стоимостью в половину месячной зарплаты среднего россиянина через минуту были покрыты слоем жирной грязи, но меня это совершенно не волновало.

Мы спускались к реке по крутому склону, держась за ветви деревьев. Анна двигалась уверенно, привычно, словно делала это много раз. Я старался не отставать, но городские навыки здесь были бесполезны.

Наконец мы вышли к берегу. То, что я увидел, заставило меня остановиться в шоке. Река была покрыта сероватой пеной, а по её поверхности растекались радужные разводы химикатов. В воздухе стоял резкий запах, от которого слезились глаза и першило в горле. На берегу лежала мёртвая рыба – десятки тушек с белёсыми глазами.

– Новый выброс, – констатировал один из мужчин, пришедших с нами. – И похоже, серьёзнее предыдущего.

Анна быстро доставала из рюкзака оборудование – пробирки, перчатки, какие-то приборы.

– Сергей, бери пробы выше по течению, Николай – здесь, я пойду ниже. Нужно точно определить концентрацию и состав.

Они работали быстро, слаженно, как хорошо отрепетированная команда. Я стоял в стороне, чувствуя себя абсолютно бесполезным. И почему-то бесконечно виноватым.

– Вот, – Анна протянула мне пробирку и пару перчаток. – Раз уж вы здесь, помогите. Нужно набрать воды из середины реки, где пена гуще всего.

Я надел перчатки, взял пробирку и осторожно спустился к кромке воды. Запах здесь был ещё сильнее, глаза мгновенно начали слезиться.

– Осторожнее, – предупредила Анна. – Не касайтесь воды голыми руками. Эта дрянь может вызвать сильные ожоги.

Я наклонился, зачерпнул пробирку пены и мутной воды, закрыл крышкой.

– Спасибо, – Анна забрала пробирку и поместила в специальный контейнер. – Теперь нужно сфотографировать берег и мёртвую рыбу. Для документирования.

Она достала фотоаппарат и начала методично снимать последствия экологического бедствия. Я снова почувствовал себя лишним, но тут она неожиданно протянула мне фотоаппарат:

– Подержите, пожалуйста. Мне нужно взять ещё образцы грунта.

Я взял камеру, глядя, как она осторожно соскребает в пробирку почву с берега. Её руки двигались уверенно, точно. Руки учёного, привыкшие к тонкой работе.

– Вы действительно разбираетесь во всём этом, – заметил я.

– У меня докторская по экологическому мониторингу водных систем, – она не повернула головы. – Пока не ушла в активизм, десять лет работала в лаборатории, изучала влияние промышленных выбросов на речные экосистемы.

– Почему ушли в активизм?

Она наконец подняла глаза: – Потому что устала писать научные статьи, которые никто не читает. Устала видеть, как мои исследования ложатся в стол, а реки продолжают умирать. В какой-то момент понимаешь, что одной науки недостаточно. Нужно действовать.

Мы работали у реки около двух часов. Анна и её команда собрали десятки проб воды, грунта, пены, мёртвой рыбы. Всё тщательно задокументировали, сфотографировали, записали координаты и время.

– Этого достаточно? – спросил я, когда они начали собирать оборудование.

– Для научных целей – да, – кивнула Анна. – Для суда – тоже должно хватить. Но главная проблема не в доказательствах, а в том, что их никто не хочет видеть. Ни судьи, ни чиновники, ни тем более ваши клиенты.

Последние слова она произнесла с горечью.

– А теперь нам нужно предупредить местных жителей, – продолжила она. – Запретить им приближаться к реке, использовать колодезную воду, выпускать скот на прибрежные пастбища.

– Я могу чем-то помочь? – спросил я.

Она внимательно посмотрела на меня: – А вы действительно хотите помочь? Или это просто способ успокоить внезапно проснувшуюся совесть?

– Я не знаю, – честно ответил я. – Наверное, и то, и другое. Но я точно знаю, что не могу просто уехать и притвориться, будто ничего не видел.

Она помолчала, изучая моё лицо, затем кивнула: – Хорошо. Можете поехать с нами в посёлок. Будете помогать раздавать листовки с предупреждением. Заодно увидите, как живут люди, чьи права вы собирались растоптать в суде.

Это был вызов, и я его принял: – Я поеду.

По дороге обратно в посёлок Анна молчала, сосредоточенно глядя на дорогу. Только когда мы подъехали к дому Марии Степановны, она наконец заговорила: – Знаете, что самое ужасное? Это уже третий выброс за месяц. И каждый раз «РусХим» отрицает свою причастность или минимизирует масштаб проблемы. А тем временем люди болеют, дети задыхаются, река умирает.

– Я видел документы, – тихо сказал я. – Внутренние отчёты компании. Они знали о проблемах с очистными сооружениями как минимум три года назад. Но решили сэкономить на модернизации.

Анна резко повернулась ко мне: – У вас есть эти документы?

– Нет при себе. Но я могу получить к ним доступ.

– И что вы собираетесь с ними делать? – в её голосе звучало недоверие.

– Пока не знаю, – признался я. – Но я больше не могу просто выполнять свою работу, закрыв глаза на всё это.

– А что вы можете? – она выключила двигатель и повернулась ко мне. – Вы же адвокат, связанный профессиональной этикой. Вы не можете свидетельствовать против своего клиента, не можете раскрывать конфиденциальную информацию. Или вы готовы рискнуть карьерой?

Это был ключевой вопрос. И я не знал на него ответа. Готов ли я пожертвовать всем, что строил годами – репутацией, статусом, благосостоянием – ради правды? Ради детей, которых я даже не знал? Ради реки, в которой никогда не купался?

– Я не знаю, – честно сказал я. – Но я знаю, что больше не могу быть частью этой лжи.

Анна смотрела на меня долгим, изучающим взглядом: – Вы знаете, Максим, я встречала разных людей в своей работе. Циников и идеалистов, корыстных и бескорыстных. Но вы первый, кто меня по-настоящему удивил. Я не ожидала, что адвокат, защищающий корпорации, может внезапно обнаружить в себе совесть.

– Я сам от себя такого не ожидал, – признался я с кривой улыбкой.

– И что теперь? – она выключила двигатель. – Вернётесь в Москву и продолжите защищать «РусХим»?

– Не знаю, – я покачал головой. – Честно, не знаю. Мне нужно обдумать всё это.

– Думайте быстрее, – жёстко сказала она. – Пока вы думаете, люди здесь страдают. И каждый день промедления стоит им здоровья, а кому-то, возможно, и жизни.

Мы вышли из машины. У калитки дома Марии Степановны уже собирались местные жители – в основном пожилые люди и женщины с детьми. Все встревоженные, растерянные.

– Анна, это правда? – спросила полная женщина в цветастом платке. – Опять выброс?

– К сожалению, да, Нина Петровна, – Анна кивнула. – Концентрация химикатов ещё выше, чем в прошлый раз. Ни в коем случае не подходите к реке, не используйте воду из колодцев, не выпускайте скотину на пастбище у берега.

– Господи, да что ж это делается? – всплеснула руками женщина. – Как же нам жить-то теперь?

– Мы будем действовать, – твёрдо сказала Анна. – Сейчас отправим образцы в лабораторию, подадим официальную жалобу в прокуратуру, вызовем экологическую инспекцию.

– Да кому мы нужны? – горько сказал сухонький старик в потёртой фуфайке. – Нас уже списали, как эту реку. Пока все передохнем, никто и не заметит.

– Не говорите так, дядя Вася, – Анна положила руку ему на плечо. – Мы не сдадимся. На нашей стороне закон и правда.

– Закон? – старик усмехнулся. – Закон на стороне денег, девонька. Всегда так было, всегда так будет.

Я стоял в стороне, чувствуя себя чужим на этом празднике отчаяния. Эти люди, живущие на грани нищеты, теперь лишились даже того немногого, что имели – чистой воды, безопасной земли, уверенности в завтрашнем дне. И всё потому, что какие-то менеджеры в Москве решили сэкономить на очистных сооружениях. А я приехал защищать этих менеджеров.

Анна раздала людям листовки с предупреждениями и инструкциями, пообещала привезти чистую воду из города, договорилась о визите врача для осмотра детей. Она действовала чётко, уверенно, без лишних эмоций – профессионал, знающий своё дело.

Когда основная часть людей разошлась, мы остались у калитки вдвоём.

– Теперь вы видели всё, – сказала Анна. – Видели реку, видели людей, видели последствия. Что скажете, адвокат?

– Скажу, что мне стыдно, – тихо ответил я. – Стыдно за свою профессию, за свою работу, за себя самого. За то, что годами закрывал глаза на такие вещи, делая вид, что это просто бизнес, просто работа.

– И что вы будете делать с этим стыдом? – спросила она, глядя мне прямо в глаза.

– Не знаю, – я покачал головой. – Но точно не буду закрывать на это глаза. Не в этот раз.

– Красивые слова, Максим. Но мне нужны действия, а не слова. Этим людям нужны действия.

– Дайте мне время, – попросил я. – Мне нужно вернуться в Москву, продумать всё, найти выход, который не разрушит мою жизнь, но поможет здесь.

– Времени нет, – жёстко сказала она. – Каждый день промедления – это новые больные, новые выбросы, новые проблемы. «РусХим» не остановится сам, его нужно заставить.

– Я понимаю, – кивнул я. – И я помогу. Только пока не знаю как.

– Тогда возвращайтесь в Москву, – она отвернулась. – Думайте. Решайте. А мы будем продолжать бороться здесь, в реальном мире, а не в мире юридических формулировок и этических дилемм.

– Анна, – я осторожно коснулся её плеча. – Я вернусь. Обещаю.

Она обернулась, и в её глазах я увидел смесь гнева, разочарования и чего-то похожего на надежду: – Поживём – увидим. Сейчас мне нужно работать, а не говорить. До свидания, Максим.

Она быстрым шагом направилась к дому Марии Степановны, оставив меня у калитки.

Я медленно пошёл к машине. В голове крутились обрывки мыслей, образы, эмоции. Мёртвая рыба на берегу реки. Тревожные лица местных жителей. Резкий запах химикатов. Анна, уверенно берущая пробы воды. Всё это складывалось в картину, которую я больше не мог игнорировать.

Сев за руль, я позвонил в офис.

– Максим Андреич? – голос Кати звучал встревоженно. – Вас Виктор Палыч ищет, звонил уже три раза.

– Соедини с ним, – сказал я.

Несколько секунд тишины, затем резкий голос Виктора Палыча: – Максим? Ты где пропадаешь? Кравцов на взводе, требует отчёта, а ты как сквозь землю провалился!

– Я в Северске, – спокойно ответил я. – Собираю информацию по делу.

– В Северске? Опять? Что ты там забыл?

– Правду, – сказал я и сам удивился своим словам. – Виктор Палыч, ситуация сложнее, чем мы думали. «РусХим» не просто виновен в аварии – они систематически нарушали экологические нормы, экономили на очистных сооружениях, фальсифицировали отчёты. И продолжают это делать – сегодня был новый выброс.

– И что с того? – в его голосе звучало нетерпение. – Мы не экологическая инспекция, Максим. Наша задача – защищать клиента, а не проводить расследование его грехов.

– Но есть пострадавшие люди. Дети в больнице. Отравленная река.

– И что с того? – повторил он, теперь уже с раздражением. – Послушай, мальчик мой, ты что, в первый раз защищаешь виновного? Очнись! Наша работа не в том, чтобы устанавливать справедливость, а в том, чтобы выигрывать дела. Любой ценой. Ты сам меня этому учил, чёрт возьми!

Я молчал. Он был прав – я действительно так думал раньше. Но что-то изменилось. Я изменился.

– Виктор Палыч, – наконец сказал я. – Я вернусь завтра утром. Обсудим всё лично.

– Смотри, не наделай глупостей, – предупредил он. – Кравцов не из тех, с кем можно шутить. И я тоже. Не забывай, кому ты обязан своей карьерой.

– Я помню, – ответил я и отключился.

Запустив двигатель, я ещё раз оглянулся на дом Марии Степановны. В окне мелькнул силуэт Анны – она словно смотрела мне вслед. Но, возможно, это была лишь игра воображения.

Я выехал на трассу и направился в сторону Москвы. Внутри меня бушевал настоящий шторм эмоций и мыслей. Впервые за много лет я не знал, что делать дальше. Не видел чёткого плана. Не контролировал ситуацию.

И странное дело – это пугало меня и одновременно вызывало чувство, похожее на облегчение. Словно с моих плеч сняли тяжёлый груз притворства и цинизма, который я носил так долго, что почти забыл, каково это – быть настоящим.

Москва ждала меня – огромный, равнодушный город, полный таких же циников, как я. Город, где продаётся и покупается всё, включая совесть. Город, в котором я построил успешную карьеру на умении манипулировать законом и истиной. Город, в который я возвращался совсем другим человеком.

ГЛАВА 6. ДВОЙНАЯ ИГРА

Зал судебных заседаний Северского городского суда напоминал советский кабинет директора школы – скрипучий паркет, тяжёлые шторы, массивная мебель, герб на стене. Провинциальная помпезность в лучшем виде. Несмотря на ранний час, зал был переполнен – журналисты, активисты, местные жители, представители «РусХима». Дело получило слишком большой резонанс, чтобы проходить в тишине и безвестности.

Я сидел за столом защиты рядом с Олегом Никитиным, который прилетел из Москвы накануне. Изредка поглядывая на часы, я механически проверял документы в своём портфеле – все аргументы были отточены, все зацепки найдены, все юридические уловки подготовлены. Как обычно, я был готов к бою.

Но внутри всё перевернулось. После поездки в посёлок Речной, после того, что я увидел и услышал, мне стало физически противно от собственной роли в этом процессе. И всё же я сидел здесь, в безупречно сшитом костюме от Brioni, с идеальным пробором в волосах и холодной улыбкой на лице. Профессиональный хищник, готовый разорвать жертву.

На противоположной стороне зала сидела Анна со своим адвокатом – пожилым мужчиной с внешностью провинциального интеллигента. Я поймал её взгляд – холодный, презрительный. Она даже не кивнула в знак приветствия. После нашего последнего разговора прошла неделя, но ничего не изменилось. Она по-прежнему считала меня врагом. И, в сущности, была права.

– Нервничаете? – шепнул Олег, заметив, как я барабаню пальцами по столу.

– С чего бы? – я вскинул бровь. – Обычное дело.

– Но с неприятным противником, – он кивнул в сторону Анны. – Говорят, она очень убедительна в суде. Эмоциональна, искренна. Присяжные таких любят.

– К счастью, дело будет рассматривать судья, а не присяжные, – я усмехнулся. – А судья Сорокин, насколько я слышал, человек прагматичный. И с хорошей памятью – особенно о том, кто финансировал ремонт его дачи в прошлом году.

Олег понимающе хмыкнул: – Да, этот аргумент посильнее любых доказательств.

Я почувствовал лёгкую тошноту. Раньше такие вещи казались мне естественным элементом игры. Теперь же каждая манипуляция, каждый грязный трюк вызывали всё большее отвращение.

В зал вошёл судья Сорокин – грузный мужчина лет пятидесяти с одутловатым лицом и цепким взглядом. Все встали.

– Прошу садиться, – проскрипел он, устраиваясь в своём кресле. – Слушается дело по иску группы граждан к ООО «РусХим» о возмещении вреда, причинённого экологической катастрофой.

Судебное заседание началось с изложения позиций сторон. Адвокат истцов – представитель потерпевших жителей – говорил эмоционально, но немного сбивчиво. Чувствовалось, что для него это дело не рядовое, что он искренне переживает за своих подзащитных. Это была его сила и одновременно слабость – он говорил от сердца, но не всегда юридически корректно.

Когда пришла моя очередь, я встал и на мгновение поймал взгляд Анны. В её глазах читался вызов: «Ну, давай, покажи, на что ты способен». Я глубоко вдохнул и начал говорить – спокойно, размеренно, с идеальной артикуляцией.

– Уважаемый суд, я представляю интересы ответчика, ООО «РусХим». Прежде всего хочу выразить искреннее сожаление о произошедшем инциденте и заверить, что компания делает всё возможное для ликвидации последствий. Однако я категорически не согласен с формулировкой иска и, в частности, с термином «экологическая катастрофа».

Я сделал паузу, оглядел зал и продолжил: – Согласно экспертизе, проведённой аккредитованной лабораторией, имело место кратковременное превышение допустимых концентраций вредных веществ, вызванное технической неисправностью, которая была оперативно устранена. Представленные истцами данные о масштабах загрязнения основаны на исследованиях неаккредитованной лаборатории, используют методологически спорные подходы и не могут считаться достоверными.

Я перешёл к детальному разбору юридических аспектов. Говорил о технических нормативах, о процедурных нарушениях при сборе проб, о недостатках методологии. Сыпал цифрами, ссылками на законы, постановлениями правительства. Запутывал, затуманивал, уводил разговор от сути к форме – классическая тактика корпоративного юриста.

– Более того, – продолжал я, – истцами не доказана причинно-следственная связь между деятельностью предприятия и ухудшением состояния здоровья граждан. Согласно медицинским заключениям, предоставленным районной больницей, рост обращений по поводу респираторных заболеваний в указанный период соответствует сезонным показателям и не превышает среднестатистических значений для данного времени года.

Анна что-то яростно шептала своему адвокату, но тот лишь разводил руками. Я знал, что они не ожидали такой линии защиты – технократичной, бесчувственной, но юридически безупречной.

– В отношении конкретного случая с несовершеннолетним Кириллом Лебедевым, – продолжил я, хотя каждое слово теперь давалось мне с трудом, – компания выражает искреннее сочувствие и уже добровольно взяла на себя расходы по его лечению. Однако медицинское заключение указывает, что основной причиной ухудшения его состояния стало обострение хронического заболевания – бронхиальной астмы, которым ребёнок страдает с пятилетнего возраста.

Я почувствовал, как холодеет спина. Я использовал болезнь ребёнка, чтобы защитить корпорацию, виновную в его страданиях. Это было мерзко даже по моим гибким моральным стандартам. Но я продолжал, ведь именно за это мне платили.

– В заключение хочу отметить, что компания «РусХим» является градообразующим предприятием, обеспечивающим рабочими местами пять тысяч жителей региона, ежегодно отчисляет в местный бюджет свыше трёхсот миллионов рублей налогов и реализует масштабные социальные программы. Экономические последствия удовлетворения данного иска будут катастрофическими не только для компании, но и для всего региона.

Закончив выступление, я сел на место. Олег восхищённо кивнул – мальчишка был в восторге от моей холодной логики и умения манипулировать фактами. Для него это был мастер-класс. А я чувствовал себя так, словно только что искупался в сточной канаве.

Слово взяла Анна. Она не была профессиональным юристом, но говорила чётко и по существу. Представила результаты независимых экспертиз, показала фотографии загрязнённой реки, мёртвой рыбы, больных детей. Особенно сильно прозвучали свидетельские показания – местные жители рассказывали о запахе химикатов, о головных болях, о сыпи на теле после контакта с водой.

– Компания «РусХим» годами экономила на модернизации очистных сооружений, – говорила Анна, и её голос звенел от сдерживаемого гнева. – Это не случайная авария, а результат системного пренебрежения экологическими нормами. И сейчас, когда последствия стали очевидными, они пытаются уйти от ответственности, прикрываясь юридическими формулировками и манипулируя цифрами.

Она говорила ещё минут двадцать, и с каждым её словом моя внутренняя уверенность таяла. Она была права. Абсолютно права. А я защищал ложь, зная это.

Судья Сорокин слушал её с непроницаемым лицом, изредка делая пометки в блокноте. Когда Анна закончила, он объявил перерыв до следующего заседания, назначенного через неделю, и удалился в совещательную комнату.

Зал загудел, люди начали вставать с мест, журналисты бросились к Анне за комментариями. Я собрал документы и быстро направился к выходу, не желая ни с кем разговаривать. Особенно с представителями «РусХима», которые, я знал, ждали в коридоре.

– Максим Андреевич! – Олег догнал меня у самых дверей. – Блестящее выступление! Вы их буквально размазали по стенке. Аргументы истцов выглядели жалкими любительскими потугами по сравнению с вашим анализом.

– Спасибо, Олег, – сухо ответил я. – Но это только начало процесса. Не стоит праздновать раньше времени.

– Вы как-то не воодушевлены, – заметил он с лёгким недоумением. – Обычно после такого яркого выступления вы бываете в приподнятом настроении.

– Просто устал, – отмахнулся я. – Слушай, ты не мог бы встретиться с представителями клиента? Они ждут в холле. Скажи, что я уехал готовить дополнительные материалы, буду на связи вечером.

Олег явно удивился, но кивнул: – Конечно, сделаю.

Я быстро вышел через служебный вход и направился к машине. Нужно было немедленно уехать отсюда, остаться одному, собраться с мыслями. То, что происходило со мной, было ново и пугающе – я испытывал отвращение к собственной работе, к собственным словам, к собственной виртуозной лжи.

Сев в машину, я достал телефон и написал сообщение Анне: «Нам нужно поговорить. Это важно. Где и когда?»

Ответ пришёл спустя почти полчаса, когда я уже подъезжал к гостинице: «Кафе "Старый город" в шесть вечера. И только потому, что мне действительно любопытно, что вы можете сказать после сегодняшнего спектакля».

До встречи оставалось несколько часов. Я зашёл в номер, снял пиджак, ослабил галстук и плеснул себе виски из мини-бара. Нервы были на пределе. Телефон разрывался от звонков – Виктор Палыч, Кравцов, Соколов, даже Ирина. Я не ответил ни на один, только отправил короткое сообщение Виктору Палычу: «Всё идёт по плану. На связи буду вечером».

В шесть вечера я вошёл в кафе «Старый город» – небольшое заведение в двух кварталах от центральной площади Северска. Интерьер в псевдорусском стиле, тусклый свет, негромкая музыка. Анна уже ждала за угловым столиком, перед ней стояла чашка чая.

– Добрый вечер, – я сел напротив неё.

– Вечер точно не добрый, – холодно ответила она. – Особенно после вашего сегодняшнего выступления.

Подошла официантка, я заказал чай. Дождавшись, пока она отойдёт, наклонился к Анне: – Я понимаю ваше возмущение…

– Нет, не понимаете, – перебила она. – Вы не можете понимать. Вы стояли там и хладнокровно лгали, манипулировали фактами, использовали болезнь ребёнка, чтобы выгородить своих клиентов. И при этом вы знаете правду. Вы видели реку, видели больных людей, видели умирающую природу. Как вы можете жить с собой после этого?

Я молчал. Что я мог сказать? Она была абсолютно права.

– Вы говорили, что хотите помочь, – продолжала она с горечью. – Что больше не можете закрывать глаза на происходящее. И что же? Первое же испытание – и вы снова безупречный корпоративный адвокат, защищающий интересы своих богатых клиентов ценой жизней обычных людей.

– Я должен был, – тихо сказал я. – Таковы правила игры. Если бы я отказался или сделал свою работу плохо, меня бы просто заменили другим адвокатом. А так у меня есть шанс… повлиять на ситуацию.

– Повлиять? – она горько усмехнулась. – Каким образом? Выиграв дело для «РусХима»? Или вы думаете, что красивые речи в зале суда как-то помогут детям, которые не могут дышать из-за химикатов в воздухе?

Я огляделся по сторонам, убеждаясь, что нас никто не подслушивает, затем достал из внутреннего кармана пиджака флеш-накопитель и положил его перед ней.

– Что это? – она нахмурилась.

– Внутренние документы «РусХима», – тихо ответил я. – Отчёты об экономии на модернизации очистных сооружений, фальсифицированные результаты проверок, служебные записки о том, как обходить экологические нормативы. Я собирал это несколько дней, копировал по частям, чтобы не вызвать подозрений.

Она смотрела на флешку, не решаясь взять её: – Это незаконно. Вы нарушаете адвокатскую тайну. Профессиональную этику.

– Знаю, – я пожал плечами. – Но, как выяснилось, у меня всё-таки есть какие-то нравственные пределы.

– Почему? – она подняла глаза, в них читалось недоверие. – Почему вы это делаете? Что изменилось?

– Я изменился, – просто ответил я. – После поездки в Речной, после того, что увидел… не знаю. Что-то сломалось внутри. Или наоборот, починилось.

Она всё ещё колебалась: – А может, это ловушка? Проверка? Вы даёте мне фальшивые документы, а потом обвините в клевете или промышленном шпионаже?

– Анна, – я посмотрел ей прямо в глаза. – Я клянусь, что эти документы подлинные. Используйте их как считаете нужным. Только… будьте осторожны. Если «РусХим» узнает, что произошла утечка, они будут искать источник. И найдут.

Она наконец взяла флешку и спрятала в карман: – Значит, вы всё-таки встали на правильную сторону?

– Я бы не сказал, что полностью переметнулся, – я покачал головой. – Я всё ещё представляю «РусХим» в суде. Всё ещё должен защищать их интересы. Но есть вещи, которые выходят за рамки профессии. Это один из таких случаев.

– И что теперь? – спросила она. – Вы продолжите вести процесс против нас, а параллельно будете сливать информацию?

– Пока да, – кивнул я. – Так у меня сохранится доступ к внутренней информации. Если я откажусь от дела или буду плохо его вести, меня просто заменят, и вы потеряете источник данных.

Она задумалась, постукивая пальцами по столу: – Это рискованно. Для вас в первую очередь. Если вас раскроют…

– Я знаю, – я криво улыбнулся. – Вылечу из профессии, попаду под суд за разглашение конфиденциальной информации, потеряю репутацию, карьеру, всё, что строил годами. Но почему-то сейчас это не кажется таким уж страшным.

– Что-то не верится, что циничный столичный адвокат внезапно обрёл совесть, – она всё ещё смотрела с подозрением.

– Я сам себе не верю, – признался я. – Думал, давно похоронил всё человеческое под слоями профессионального цинизма. Но, видимо, что-то осталось. Что-то, что проснулось, когда я увидел настоящие последствия того, что защищаю. Или когда встретил вас.

Последние слова вырвались непроизвольно. Я не планировал их говорить, но они прозвучали – и повисли между нами, неловкие, неожиданные.

Анна смотрела на меня долгим, изучающим взглядом: – А жена знает о вашем внезапном прозрении?

– У нас с женой давно отдельные жизни, связанные только бытом и статусом, – я отпил остывший чай. – Она считает меня циничным прагматиком. Собственно, таким я и был до недавнего времени.

– И что же произошло? Озарение? Удар молнии?

– Скорее, постепенное осознание. Пелена спала не сразу. Сначала была просто профессиональная заинтересованность вами как противником. Потом – любопытство к человеку, готовому сражаться за свои убеждения. Потом – посёлок Речной, мёртвая река, больные дети… И вдруг я понял, что все эти годы играл за команду, которая мне глубоко противна.

– И что теперь? – она впервые за вечер слегка смягчилась. – Вы продолжите свою двойную игру?

– Пока это единственный способ помочь, – я кивнул. – Я буду держать вас в курсе планов «РусХима», передавать важную информацию. Но на публике мы по-прежнему противники. Особенно в суде.

– Им это не понравится, – она кивнула на флешку в своём кармане. – Когда эти документы станут достоянием общественности.

– Не используйте их напрямую в суде, – предупредил я. – Подбросьте журналистам. Анонимно. Пусть они проведут расследование, а вы потом ссылайтесь на публикации.

– Вы действительно готовы зайти так далеко? – в её глазах всё ещё читалось сомнение.

– Я уже зашёл, – я развёл руками. – С того момента, как передал вам эти документы, обратного пути нет.

Мы ещё немного поговорили – о деталях дела, о возможных шагах «РусХима», о том, как лучше использовать полученную информацию. Анна постепенно оттаивала, хотя полностью доверять мне явно не собиралась. И я не мог её винить.

Когда мы прощались у выхода из кафе, она неожиданно коснулась моей руки: – Спасибо. Я всё ещё не понимаю, почему вы это делаете, но… спасибо.

– Я сам не понимаю, – честно ответил я. – Но, кажется, впервые за долгое время делаю что-то правильное.

Она кивнула и быстро ушла. Я смотрел ей вслед, чувствуя странную смесь тревоги и облегчения. Я сделал шаг, который мог стоить мне карьеры, репутации, всего, что я построил за эти годы. И всё же впервые за долгое время ощущал себя не функцией, а человеком.

Вернувшись в Москву, я сразу окунулся в привычный водоворот столичной жизни. Утром – планёрка в офисе, днём – встречи с клиентами, вечером – светский ужин, организованный Ириной.

– Дорогой, ты помнишь, что сегодня к нам придут Кравцовы? – спросила она, когда я вернулся домой после рабочего дня.

– Кравцовы? – я замер на пороге гостиной. – Леонид Валерьевич с супругой?

– Разумеется, – она подняла идеально выщипанную бровь. – Мы договорились об этом две недели назад. Не говори, что забыл.

Конечно, я забыл. Вернее, вытеснил из памяти. Перспектива светской беседы с клиентом, против которого я фактически начал работать, не вызывала энтузиазма.

– Прости, закрутился с делами, – я поцеловал её в щёку. – Конечно, помню. Во сколько они будут?

– В восемь, – она критически осмотрела меня. – У тебя есть час, чтобы привести себя в порядок. Ты выглядишь уставшим. И, кажется, похудел? Это из-за процесса в Северске?

– Возможно, – уклончиво ответил я. – Непростое дело.

– Но ты ведь выиграешь? – она улыбнулась. – Ты всегда выигрываешь. Особенно такие дела – с провинциальными экологами и разгневанными крестьянами.

Её снисходительный тон неожиданно задел меня. Раньше я и сам так говорил о противниках из «низшей лиги». Теперь же её слова показались оскорбительными.

– Посмотрим, – сухо ответил я. – Пойду приму душ.

В восемь часов раздался звонок в дверь. Кравцовы прибыли точно вовремя – Леонид Валерьевич ценил пунктуальность в бизнесе и в жизни.

– Максим! – он крепко пожал мою руку. – Рад видеть в неформальной обстановке. Познакомьтесь, моя супруга Елена.

Рядом с ним стояла миниатюрная блондинка лет сорока с холодной улыбкой и напряжённым взглядом. Типичная жена олигарха – ухоженная, дорого одетая, привыкшая быть декорацией в жизни мужа.

Ирина, безупречная в роли светской хозяйки, провела гостей в гостиную, где уже был накрыт стол. Устрицы, фуа-гра, шампанское – всё как полагается в нашем мире, где даже семейный ужин превращается в демонстрацию статуса.

– Прекрасная квартира, – заметила Елена, оглядываясь вокруг. – Такой тонкий вкус. Это ваша заслуга, Ирина?

– Мы работали с дизайнером, – скромно ответила Ирина. – Но общая концепция действительно моя.

Они углубились в обсуждение интерьеров, тканей и последних трендов в дизайне. Мы с Кравцовым тем временем переместились к бару.