Бунтари целуют отчаянно

Глава 1

Аня Воронцова

Город впился в меня ржавыми гвоздями. До сих пор перед глазами двор, заваленный битым кирпичом, и стая тощих ворон, дерущихся за пакет из местного супермаркета.

Мама сказала, что здесь «тихо» – это её код для «теперь ты под присмотром». После того как я заставила её краснеть перед всем районом, сбежав с Сашей…

Нет, лучше не вспоминать.

Саша теперь где-то в Питере целует другую в шею, а я – в городе, которого сходу не укажешь на карте.

Коридор блестел навязчивым лоском, словно его только что вылизали наждачной бумагой. Завуч, женщина с губами, подведёнными в ниточку, вела меня мимо стен, от которых слепило глаза.

– Ваша мама вложила в этот колледж душу, – сказала она, и я едва не фыркнула. Душа мамы давно хранилась в её крокодиловой сумке вместе с планами по благоустройству города. Для нее это была новая жизнь, а для меня – первая ступенька в ад.

– Я очень надеюсь, что вам понравится у нас обучаться, – завуч так и выпрыгивала из юбки, лишь бы угодить мне. Пришлось натянуть улыбку и сделать вид, что я благодарна незнакомой тётеньке, которая вот-вот начнёт стелить передо мной красную дорожку. Но на самом деле, я чувствовала отвращение.

Дверь в класс открылась с визгом, будто класс сопротивлялся моему появлению. Все пялились на меня, будто бы я экспонат. Кто-то уже перешептывался, кто-то смотрел, не открывая глаз. И во всей этой серой картине был лишь один единственный человек, который привлек мое внимание.

Он.

– Анна Воронцова, – представила завуч, словно зачитывая приговор. – Новенькая в вашем классе. Она дочь нового мэра нашего города, благодаря чьей щедрой помощи наш колледж была отреставрирована и капитально отремонтирована за лето!

– О, мэрская дочка! – кто-то свистнул с задней парты. – Чего, в нашей халупе не хватает люстр?

Класс захихикал. Завуч сделала вид, что не слышит. Учительница физики, с лицом, будто вырубленным из известняка, тычет указкой в свободную парту у окна.

– Надеюсь, у тебя хорошее зрение? Я только пересадила всех, не хочется этим заниматься, – с виноватым видом прохрипела завуч. Я просто кивнула, мол: всё хорошо. – Садись к Воронову Максиму.

Углубленной программы, которую я проходила в прошлом колледже, здесь не преподают, поэтому какая разница, на какой парте я буду сидеть, если уже знаю на целую четверть вперед?

Парта у окна. Слева – заляпанное стекло, справа – он.

Максим.

Кожаная куртка, растрёпанные чёрные волосы. Он сидел, развалившись, ноги на столе, взгляд – будто высечен из льда.

Он не смотрит на меня, рисуя что-то перочинным карманным ножом на новой парте.

Учительница физики, не оборачиваясь, бросает:

– Воронов, убери ноги со стола!

Сажусь рядом, сбрасывая портфель с плеча. Парень медленно опускает ноги на пол, пока я достаю учебник и тетрадку.

От Макса пахнет дымом и металлом.

Он наконец поворачивает голову. Глаза – серые, как дождь за окном, с жёлтым бликом от лампы и царапина на подбородке.

– Значит, Воронцова?

Бархатистый голос с небольшой хрипотцой вонзился иглой в висок.

– Ну что, московская, – он кладёт нож на парту, лезвием ко мне. – За что тебя сослали в нашу помойку? Украла короны с Кремля?

Класс загрохотал. Я вонзила ручку в бумагу, выведя дату с таким нажимом, что чернила просочились на следующую страницу.

– Угу, – кивнула, рисуя на полях змею с маминым лицом. – Взорвала мавзолей. А тебя за что? Завалил ЕГЭ по человечности?

Класс вновь захихикал. Марк прищурился, потом неожиданно усмехнулся:

– О, колючая, – он наклонился так близко, что я разглядела потёртую цепь на его шее. – Давай договоримся: ты расскажешь, зачем перевелась сюда, а я не буду сводить тебя с ума.

Сердце забилось в такт дождю за окном. Его взгляд скользнул по моим рукам – они дрожали, выдавая страх, который я прятала под слоем сарказма. В этом парне была опасность, которая манила, как обрыв у дороги: хочется заглянуть в бездну, зная, что упадешь.

– Разговорчики на последних партах! – завопила учительница, имени которой я не знала.

Макс замолчал, усмехнувшись. Что его позабавило так? Неужели он разговаривает сам с собой? Я попыталась сосредоточиться на уроке, который был, но его сиплый голос, перешедший на шепот, заставил меня оцепенеть.

– Нравишься ты мне, принцесса, – он сделал паузу, чуть ли не дотрагиваясь кончиками губ до мочки моего уха, будто бы хотел, чтобы я почувствовала его властный тон бунтаря. – Думаю, мы поладим.

– Сомневаюсь, – вздохнула со свистом. И резко развернулась. Глаза в глаза, спертое дыхание. – Я не дружу с теми, от кого воняет снобизмом.

– А ты пахнешь деньгами, – лукаво улыбнулся он, заигрывая глазами. – Но я не жалуюсь.

Звонок с урока был противный. Все начали быстро собираться. Вторым уроком была физкультура, поэтому я пропустила вначале Воронова, чтобы тот скрылся с моих глаз, а потом уже собралась сама и вышла практически самой последней из кабинета.

Девченки косо смотрели на меня, и пока я спускалась вниз по лестнице, то вечно слышала себе в спину: «слишком белая блузка», «дорогие ботинки», «слишком яркий рыжий цвет», «смотри, волосы нарощенные», «это дочка мэра? ..стремная какая-то»..

Складывалось ощущение, что это реальный ад, в который меня мать затолкала силой. Уж лучше бы меня оставили с отцом, который пускай и сходил налево, но хотя бы позволил бы мне учиться там, где я захотела.

Но мать не из таких. Тем более после такого скандала она всячески пыталась очистить «нашу» репутацию. Сдается мне, чаша этих очистительных весов вот-вот опустится до мазута, в которой меня каждый день будут полоскать.

Парни пялились на меня, один даже мне посвистел, на что я развернулась и показала средний палец. За последние полгода, если бы меня увидела бабушка, то сказала бы, что не узнает меня. Манеры постепенно отходили на задний план, и лишь перед мамиными друзьями я вспоминала, чем отличается чайная ложка от десертной, как правильно есть пищу и какой бокал для чего предназначен.

Найти раздевалку физры было не сложно, но я еще задержалась у кулера с водой, потому что жутко хотелось пить. Девчонки, кажется, уже переоделись и пошли в зал, поэтому я осталась одна переодеваться. Мать сделала ремонт, как в зарубежных сериалах, – всё так ярко, даже шкафчики поставила на первом этаже, но сдается мне, что через какое-то мгновение все они будут исписаны похабными словами.

Переодевшись в белую футболку и спортивные штаны, я завязала потуже хвост, нацепила удобные кроссовки и взяла толстовку, и пошла в зал.

В зале было шумно, девчонки сидели на скамьях, парни пинали мячик, а вот Воронов лежал вальяжно на мате в самом конце зала, будто бы предводитель ада вывел своих подчиненных погулять. Он пялился на меня, да так, что дыру мог прожечь. Пускай скажет спасибо, что денег с него не беру за то, что он так пристально смотрит на меня. Я же, по его мнению, экспонат, а за музейные ценности нужно платить, если хочешь посмотреть.

Учитель поставил нас в линию одним свистком. Ждал, пока Воронов соизволит встать самым первым. Он был рослым, я только сейчас это заметила. Около метра восьмидесяти пяти или восьмидесяти девяти. Единственный, кто ему достигал до виска, это был его друг.

Вроде бы Витя его звали. Краем уха услышала, когда Макс проходил около меня, но он даже не взглянул в мою сторону. Что ж, это и хорошо. Быть может, на физре у него отпадет желание тягаться со мной в словесных перепалках.

Построились, рассчитались и медленно побежали делать десять кругов по залу. Я бежала спокойно, круг пятый или шестой, и где-то вдалеке Макс Воронов, который, как обычно, издевался над всеми, кто бежал медленнее него.

– Эй, московская! – крикнул он, обгоняя меня так близко, что его рука задела мой локоть. – Ты чё, в балете тренировалась? Ноги ставишь как балерина, а бежишь как черепаха.

Я замедлила шаг, пытаясь отдышаться. Пот стекал по спине, а сердце колотилось так, будто хотело вырваться и убежать само.

– Зато я не задыхаюсь, как паровоз, – бросила я ему вдогонку.

Он рассмеялся, развернулся и побежал задом наперёд, продолжая пялиться на меня.

– Смотри, не упади, принцесса. А то твоё королевское достоинство в грязи отмывать.

Класс хихикал. Учитель, похожий на медведя с свистком, заорал:

– Воронов, не отвлекайся! И ты, Воронцова, не разговаривай – беги!

В целом, мы добежали этот чертов круг, сделали разминку, в которой мне приходилось еще переглядываться с Максом. Он то и дело щурился, чтобы что-то разглядеть во мне, а мне приходилось изредка показывать ему средний палец, чтобы он отстал от меня.

– Сегодня играем в волейбол, – объявил учитель. – Две команды. Капитан Воронов и… Воронцова.

Не хватало мне печали, боже мой. Почему опять я?

Макс фыркнул:

– Принцесса против бунтаря. Голливуд бы обзавидовался.

Команды разделились.

Мой «союзник» – Леха из задних рядов, парень с лицом испуганного хомяка, который пялится на мои кроссовки, словно они артефакты из другого мира.

– Ты… э… кидай мне, если что, – пробормотал он, краснея.

– Только если обещаешь не прятаться за сетку, – ответила я, поправляя резинку для волос.

Макс, стоя напротив, закатил глаза так, будто пытался увидеть свой мозг.

– Леха, – крикнул он, – не пугайся, она не кусается. Только если ты – бутерброд с икрой.

Мяч полетел как снаряд. Первый удар приняла я – ладонь горела, но мяч чудом перелетел на их сторону. Леха, воодушевлённый, подпрыгнул:

– Круто! Давай ещё!

– О, командный дух, – проворчал Марк, сбивая мяч так, что тот угодил Лехе прямо в лоб. – Извини, братан, я целился в её высокомерие.

– Ты промахнулся, – сказала я, подбирая мяч. – Как обычно.

Он подошёл так близко, что я увидела трещину в его серебряной цепи.

– Может, хватит флиртовать с хомяком? – прошипел он. – Он же сдохнет от счастья, если ты посмотришь в его сторону.

– Это не флирт, – я бросила мяч через сетку, едва не задев его подбородок. – Это жалость. Тебе знакомо?

Макс ничего не сказал, лишь усмехнулся, а по моей спине пробежал холодный пот. Его глаза… серые, но завораживающие до дрожи в мышцах. Остаток игры мы играли молча. Когда прозвенел свисток, я, измученная и уставшая, взяла со скамьи свою толстовку, как Макс оказался около меня.

—Эй, московская!

Мне пришлось остановиться, потому что в двери с другими учениками я бы не пролезла.

– Что тебе, Воронов?

– Неужели в Москве все телки ходят в таком скучном прикиде?

Его друзья шмыгнули за дверь, оставив нас с Максом наедине. Правда, потом краем глаза я заметила Лёху, который мялся специально, будто бы хотел что-то со мной обсудить.

– Скучные – это какие?

– Ну, где эти облегающие шортики, всякие короткие топы?

Воронов стрельнул бровью, слава богу, что меня такое не задевает.

– Хороший спортивный костюм, – сказал Леха, проходя мимо нас. – Тебе вечно что-то не нравится.

– Спасибо, Лех, – улыбнулась я ему, но Макс уже с такой агрессией смотрел на своего одноклассника, что тот вжался в себя и нырнул за дверь.

– Нравится играть в добренькую? – Макс резко поднял мою подбородок пальцем. – Только не переиграй. Здесь люди ломаются, как спички.

– А ты уже сломался? – вырвала я руку. Смотреть в его глаза было пыткой, от которой дрожало все тело. – Потому что ведёшь себя как последний урод.

Он засмеялся, но в этот раз звук был глухим, будто из-под земли.

– Урод? Может, ты права. Но хоть я не притворяюсь святее всех.

Воронов оставил меня, удаляясь прочь. А я смотрела на его широкую спину, на тонкий торс под этой черной футболкой, что прорисовывала его мышцы. Но выдохнув со свистом, тоже отправилась в раздевалку.

После урока Леха, всё ещё красный, сунул мне шоколадку:

– Это… чтобы сил прибавилось.

– Спасибо, – улыбнулась я, зная, что Макс наблюдает из-за угла. – Как-нибудь научу тебя не закрываться руками от мяча.

– Э… да, конечно! – он убежал, споткнувшись о собственную тень.

Макс вынырнул, как призрак, с сигаретой за ухом.

– Научу… шоколадка… – передразнил он. – У него же пульс под двести, бедолага.

– Ревнуешь? – спросила я, разворачивая фантик. – Боишься, что он научится бить мяч лучше тебя?

Он выхватил шоколадку и откусил половину. Этот жест был неприятным, но мне было интересно, что же побуждает Макса вести себя, как последний урод?

– Ревную только к своим врагам, принцесса. А ты… – он бросил обёртку под ноги. – Ты всего лишь развлечение.

Глава 2

Макс Воронов

Мы вывалились из колледжа, как стая голодных псов, и сразу направились к гаражам. Витька что-то горланил про новый граффити, Гном ковырял в зубах зубочисткой, а я шёл чуть позади, закуривая сигарету. День был дерьмовый, как обычно. Училка по литературе опять пыталась впихнуть мне что-то про «нравственные ценности», будто я вообще способен их переварить.

И тут я её увидел.

Воронцову.

Она стояла у остановки, прижав к себе книгу. Портфель перевешивал ее, и казалось, что она вот-вот прогнется, как тростинка. Стильное модное красивое пальто, из-под которого выглядывало изящное черное платье с белым воротником. Ее волосы были собраны в хвост, который трепал небольшой ветер.

Воронцова походила на модель, которая сошла с обложки дурацкого женского журнала. Платье, аккуратные туфли, волосы, собранные в хвост, – всё кричало: «Я не отсюда».

И, чёрт возьми, это бесило.

– О, смотрите, принцесса вышла в свет, – фыркнул Витька, указывая на неё пальцем.

– Заткнись, – буркнул я, но уже шёл в её сторону.

Она заметила меня, когда я был в паре шагов. Глаза сузились, будто я был очередной проблемой, которую она не планировала решать.

– Воронов, – начала она первой, словно, уже защищалась от меня. – Ты потерялся? Или просто решил окончательно испортить мне день?

– День? – я усмехнулся, выпуская дым в сторону. – Ты тут одна стоишь, как памятник самой себе. Кто-то должен тебя развлечь.

– Боже, – в ее взгляде мелькнуло что-то между «отвращением» и «умилением». – Когда ты из говнюка превратился в рыцаря?

– Тебе показалось. А когда кажется, – я подошел еще ближе, сократив между нами дистанцию, – то нужно креститься.

– Да ты просто кладезь цитат! – Девушка удивленно приподняла свои изящные брови, как будто она действительно была поражена.

А меня, словно магнитом, притягивало к этой девушке. Она дарила мне эмоции, в которых я нуждался. По крайней мере, так говорят популярные психологи в социальных сетях. Я же не настолько глуп, как может показаться.

– Ну, знаешь, – я склонил голову, притворно задумчиво, – я тут ещё и в кулинарии разбираюсь. Могу, например, бутерброд с колбасой сделать. Или даже два. Если ты, конечно, не против.

Она рассмеялась. Звук был лёгким, как звон стекла, и таким же хрупким.

– Бутерброды? – она скрестила руки на груди, но в её глазах уже играл огонёк. – Ну что ж, это уже прогресс. А то я думала, ты только на сигаретах и дерзости специализируешься.

– О, принцесса, – я притворно вздохнул, – ты недооцениваешь мои таланты. Я ещё и чай умею заваривать. Правда, он обычно получается как помои, но зато с душой.

Она покачала головой, но улыбка так и не сошла с её губ.

– Ты неисправим, – сказала она, и в её голосе было что-то… тёплое.

– А ты слишком исправима, – парировал я, чувствуя, как где-то внутри начинает щемить. – Иногда полезно быть немного… неправильной.

– Ты правда веришь, что я буду слушать твою брехню? – она склонила голову набок, и солнечный луч поймал золотистую нитку в её волосах. Чёрт, даже солнце на её стороне. – Что я тут, терапия твоего незрелого эго?

Я шагнул так близко, что её духи смешались с запахом моей куртки – роскошный парфюм против дыма и дерзости.

– Терапия? – усмехнулся. – Скорее эксперимент. Проверяю, сколько сарказма выдержит фарфоровая кукла, прежде чем треснет.

– О, я не тресну, – она приподняла подбородок, и я заметил, как её губы дрогнули. – Но если ты будешь дышать на меня так, словно дракон после сигареты, я могу чихнуть.

– Чихни, – я наклонился, почти касаясь её лба своим. – Может, тогда из тебя выскочит та самая заноза, которую ты прячешь за умными фразами.

Она замерла, и на секунду мне показалось, что её дыхание сбилось. Но тут же она резко отстранилась, сделав вид, что поправляет сумку.

– Знаешь, что тебе нужно? – её голос звучал ровно, но пальцы нервно теребили ремешок. – Хобби. Например, вышивание крестиком. Или разведение улиток.

– Улитки? – я фыркнул. – Это те слизни, у которых есть переносной домик и они не выпендриваются, как некоторые?

– А у тебя есть куртка, которая воняет историей всех твоих провалов, – парировала она, но уголки губ предательски подрагивали.

Вот же.. стерва.

Умопомрачительная стерва!

– Воняет? – я скинул куртку одним движением и накинул ей на плечи. – Держи. Может, научишься наконец отличать аромат реальности от твоих духов, московская.

Она засмеялась. Звук был хрустальным, и от этого что-то ёкнуло под рёбрами.

– Спасибо, – она драматично вздохнула, закутываясь в куртку с преувеличенным трепетом. – Теперь я пахну как настоящий бунтарь. Или как подвал пивного ларька.

Слов не хватит, чтобы выразить, насколько сильно она меня бесит, и в то же время насколько сильно меня тянет к ней.

– Не за что, – я взял её руку и поднёс к носу, притворно вдыхая. – Зато теперь ты пахнешь… мной.

Она вырвала руку, но не успела что-то сказать, потому что из-за угла вывалился Витька с криком:

– Эй, Воронов, ты там снюхался с её высокомерьем?

– Идиот, – пробормотал я, но Аня уже отошла на шаг, сбрасывая куртку.

– Возьми свою тряпку, Рыцарь Вонючего Ордена, – она швырнула её мне в лицо. – И помни: улитки хотя бы не притворяются.

Я поймал куртку, наблюдая, как она уходит, поправляя лямку рюкзака.

Чёрт, а ведь она права.

И это было страшнее, чем любой её сарказм.

Дом встретил меня запахом перегара и тишиной, густой, как кисель. Я толкнул дверь ногой – она скрипнула, будто жалуясь:

«Опять ты?»

Отец сидел за кухонным столом, обняв пустую бутылку, как любовницу. Глаза мутные, рубашка в пятнах, на полу – осколок тарелки. Видимо, сегодняшний ужин был особенно «весёлым».

– Привет, пап, – бросил я куртку на стул. – Опять в космос летал? Или это новый стиль медитации – «пьяный Будда»?

Он поднял голову, пытаясь сфокусироваться. Взгляд скользнул мимо меня, будто я призрак.

– Где… деньги? – прохрипел он, тыча пальцем в воздух.

– В твоём желудке, – сел напротив, доставая сигарету. – Ты их выпил, помнишь? Вчера. И позавчера.

Он швырнул бутылку в стену, отчего мне пришлось пригнуться, чтобы горлышко не попало в лоб. Стекло разлетелось, как моё терпение.

– Ты… никто! – зарычал он, вставая, шатаясь. – Без меня сгнил бы…

– Без тебя я бы, может, уже в университете сидел, а не воровал консервы в колледжей столовке, – затянулся, глядя на трещину в потолке. Она была похожа на карту нашего счастья – вся в разломах.

Он двинулся ко мне, но споткнулся о стул и рухнул на пол. Лежал там, бормоча что-то про маму.

«Как всегда».

– Она бы тебя возненавидела, – сказал я тихо. – Ты же обещал ей бросить.

Он захрипел, закрыв лицо руками.

Я поднялся на ноги, отшвырнув окурок в раковину, потому что больше не мог этого видеть.

Каждый день, одно и тоже. Было по другому, когда приходили социальные работники, чтобы посмотреть, как отец справляется.

Бывший мент и так опустился. Стыдоба… А раньше, когда я был маленький, то мечтал стать таким же, как и он.

– Спокойной ночи, герой.

Лестница на второй этаж скрипела под ногами, будто предупреждая:

«Не буди Лику».

Её комната – единственное место в доме, где пахло нормально: мылом и старыми книжками. Дверь была приоткрыта, свет настольной лампы лился щелью.

– Ликс, не спишь? – постучал костяшками.

– Макс? – её голос, тонкий, как паутинка. – Я думала, ты сегодня…

– Не приду? – я вошёл, убрал с кровати гору учебников. – Брось, я же твой репетитор-садист.

Она сидела за столом, закутавшись в мамин старый свитер – розовый, выцветший. Ей двенадцать, но выглядела на девять: худенькая, бледная, глаза слишком большие и добрые для этого мира. Лика училась в другом корпусе, который заканчивался шестым классом, а начиная с седьмого класса, всех учеников переводили в корпус, где учусь я.

– Математика, – вздохнула она, тыкая в тетрадь. – Тут про дроби. Я… не поняла.

– Дроби – это как папа, – сел рядом, листая страницы. – Верхнее число – то, что он обещает. Нижнее – то, что делает.

Она фыркнула, прикрыв рот ладонью.

– Макс!

– Ладно, ладно. Смотри: если у тебя ¾ пирога, а я съем ½…

– Ты всё съешь, – она улыбнулась, показывая кривые брекеты. – Ты же жадный.

Я не мог просто так сдаться, только ради нее. Лика напоминала мне мать, и чем старше она становилась, тем сильнее походила на нее. Наверное, лишь за это я и держался в этом гребанном мире.

– Вот именно. Поэтому ответ – останется ноль, – ткнул карандашом в задачу. – Как мои надежды.

Она смеялась, а я смотрел на её смех и думал, как странно: в этом доме, где даже стены пропитаны ложью, её голос звучит чисто. Как колокольчик в помойке.

– Как в колледже? – прокарртавила Лика, слабо улыбаясь.

Отец ее никогда не обижал, даже пьяным. Правда, мое сердце болит из-за того, что Лика видит его таким.

– Неплохо, – улыбнулся я, доставая шоколадку из заднего кармана джинс. – Фея принесла мне ее, правда… Я уже откусил один кусочек. Прости. Не довез в целости.

– Фей не существует, – фыркнула Лика, но уголки её губ поднялись вверх.

Конечно, не существует, моя милая. Мне просто хочется защитить тебя, вот и всё.

Лика протянула свои тонкие пальцы к ней, но я резко поднял вверх шоколадку.

– А ты ужинала?

– Да, – выдохнула она. – Отварила макароны и доела помидор, последний, – вздохнула она.

– Как ты самостоятельная!

– Вся в тебя! – захохотала сестренка.

«Не нужно быть таким же, как и я», – подумал я, но отдал ей всё-таки шоколадку.

– Только смотри, не съешь всё за раз!

– Я не съем, – воспротивилась сестра, – у меня же брекеты!

Я отвёл взгляд. На столе лежала мамина фотография: она обнимала Лику, а я стоял рядом, руки в карманах, как сейчас.

«Прости, мам. Я не справляюсь».

– Ладно, аристотель, – встал, пряча эмоции под шуткой. – Завтра проверим задачи. И если хоть одна решена неверно…

– Ты меня выгонишь из дома? – она подняла брови, играя.

– Нет. Просто расскажу, как папа однажды пытался посчитать сдачу в магазине. Это страшнее.

Она засмеялась, а я вышел, притворившись, что не слышу, как она шепчет: «Спокойной ночи, рыцарь».

В своей комнате я достал из куртки её карандаш – тот, что украл у Ани. На нём остался след зубов.

«Грызёт, когда нервничает». Положил рядом с маминым кольцом – единственными ценными вещами в этой коробке из-под обуви, что я называю жизнью.

«Спать, Марк», – приказал себе, но вместо этого взял учебник Лики, который взял с собой из комнаты и начал проверять задачи.

Автоматически. Потому что если я остановлюсь – услышу, как внизу отец рыдает. Или это воет ветер в трещинах стен?

Неважно.

Завтра снова будет Аня, её сарказм, её взгляд, от которого хочется и сбежать, и остаться.

А сегодня – дроби, тишина и надежда, что Лика когда-нибудь уедет отсюда. Даже если мне придётся продать душу, чтобы это случилось.

Утро началось, как обычно: будильник не сработал, отец храпел на диване, а я наскоро натянул джинсы и куртку, даже не глядя, чистые они или нет. На улице пахло осенью – сыростью, опавшими листьями и чем-то горьким, будто город просыпался с похмелья.

Витька и Гном ждали у гаража, как два придурка, которые не знают, куда себя деть. Витька, как всегда, что-то жрал – на этот раз булку с повидлом, которое капало ему на кроссовки. Гном ковырял в зубах зубочисткой, будто это было его хобби.

– Ну что, герой, – Витька бросил мне булку, которую я поймал на лету. – Опять проспал?

– Ага, – я откусил кусок, даже не глядя, что там внутри. – Отец опять бухал.

Гном фыркнул, как будто это было что-то смешное.

– Ну, зато ты теперь знаешь, как не надо жить, – он швырнул зубочистку в сторону.

– Спасибо, папа, – я саркастично поклонился.

Мы пошли к колледжу, болтая о всякой ерунде: о новом граффити, которое мы планировали нарисовать на стене гаража, о том, как Витька вчера чуть не подрался с каким-то парнем из параллельного класса. Но всё это было фоном, потому что мои мысли уже крутились вокруг неё.

Ани.

Я увидел её, когда мы подходили к колледжу. Она стояла у входа, поправляя перчатки. На ней было чёрное пальто, которое облегало её фигуру так, что я невольно засмотрелся. Рюкзак, туфли на низком каблуке, и то самое чёрное платье, которое она носила вчера.

– Эй, Макс, – Витька толкнул меня локтем. – Ты чего, влюбился?

– Заткнись, – я отмахнулся, но уже не мог отвести взгляд.

Она повернулась, и наши глаза встретились. На секунду я почувствовал, как что-то ёкнуло внутри, но тут же заглушил это сарказмом.

– Ну что, принцесса, – я подошёл к ней, засунув руки в карманы. – Опять решила устроить показ мод?

Она посмотрела на меня так, будто я был очередной проблемой, которую она не планировала решать.

– Макс, – она вздохнула. – Ты когда-нибудь думал о том, чтобы просто промолчать?

– Нет, – я усмехнулся. – А ты когда-нибудь думала о том, чтобы перестать быть такой… идеальной?

Она фыркнула и пошла в колледж, а я последовал за ней, чувствуя, как Витька и Гном хихикают у меня за спиной.

В классе я сел за свою парту, плюхнувшись на стол, поздоровавшись со своими парнями в классе. А вот Лехе дал подзатыльник, потому что он был олухом. Да и это было очень весело, Леха не обижался. Напротив, ему нравилось, что на него обращают внимания все, даже пускай, тами методом. Аня уже сидела, доставая учебники, и я не удержался, чтобы не подколоть её.

– Ну что, принцесса, – я наклонился к ней, понизив голос. – Готовы к очередному уроку скуки?

Она не подняла глаза.

– Если ты сейчас не замолчишь, я тебя прибью.

– О, угрозы, – я притворно испугался. – Ты становишься всё более похожей на меня.

Она толкнула меня локтем в бок, и я засмеялся, хотя внутри что-то ёкнуло.

Весь урок я пялился на то, как Аня сосредоточенно записывает определения за учителем в тетрадку. Как пристально смотрит на интерактивную доску. Ее профиль казался мне идеальным, настолько идеальным, что перехватывало дыхание.

Ее почерк, повадки, ответы, одежда – все было идеальным.

– Эй, московская! – не выдержал я, придвигаясь ближе. Я заметил, как Аня немного вздрогнула. Она скосила на меня свои идеальные глаза, в которых тут же заплясали смешинки.

– Опять ты со своими подколками, – прошептала она, но в её голосе не было и тени раздражения. Я наклонился ещё ближе, почти касаясь её уха:

– Просто не могу оторвать глаз от твоей идеальной физиономии. Это что-то типа болезни, наверное.

Учитель бросил на нас строгий взгляд, и я сделал вид, что усердно записываю в тетрадь. Но краем глаза заметил, как Аня пытается сдержать улыбку.

Когда учитель вызвал её к доске, я чуть не подавился от волнения.

Она отвечала блестяще, как всегда, но вдруг запнулась на каком-то термине. Я быстро черкнул ответ на листочке и поднял над головой. Класс захохотал.

– Воронок, вы тоже хотите выйти к доске?

– Нет, это просто помощь зала, – ухмыльнулся я.

Аня старалась держаться холодно, но её щёки слегка порозовели.

– Спасибо, – одними губами произнесла она, возвращаясь на место.

– Не за что, московская, – прошептал я в ответ. – Хотя за такое можно и номер телефона отдать.

Она закатила глаза, но я заметил, как её пальцы на секунду сжали мой листочек с ответом.

– Даже не думай, – сощурила она глаза и меня это.. задело. Все девчонки были готовы отдать мне свои номера телефонов, а эта московская… Она не такая.

– В групповой чат тебе все равно придется зайти, принцесса. Или высокомерие обивает порог двери?

Аня ничего не ответила, просто сделала вид, что не слышала моих слов. А пока я просто наслаждался тем, как она записывает в тетрадь, как её волосы слегка колышутся при каждом движении, как она иногда бросает на меня эти свои особенные взгляды – будто знает какую-то тайну, которой не хочет делиться.

И пусть весь мир подождёт.

У нас с ней есть своя особенная химия, которая делает каждый урок незабываемым.

Глава 3

Аня Воронцова

Столовая пахла, как будто здесь десятилетиями варили гречку на пару с отчаянием. Я сидела в углу, ковыряя вилкой в «рагу по-домашнему» – блюдо, явно созданное тем, кто ненавидит и дома, и рагу. Рядом скрипели пластиковые стулья, а за соседним столом первоклашки сражались компотами, как мечами. Идеальное место для медитации, если твоя цель – возненавидеть человечество.

Три дня в этом колледже, и я уже научилась распознавать фальшивые улыбки за несколько метров.

Первой подошла Дашка – высокая девчонка с розовыми волосами, собранными в два «спутника» над ушами. На футболке кричало «Я ❤️ Котиков», хотя её глаза говорили: «Я перегрызу глотку за последний чизкейк».

– Привет, новенькая! – упала она на стул напротив, размахивая йогуртом. – Ты ж из Москвы? Правда, что там в метро золотые унитазы?

За ней пристроилась Лера – миниатюрная брюнетка с кукольными ресницами и взглядом, острым как лезвие. В руках она держала блокнот с наклейками «Харли Квинн».

– Не слушай её, – сказала Лера, прищурившись. – Она просто хочет, чтоб ты её в столицу взяла. А я вот… – девушка наклонилась ближе, – …хочу знать, правда ли ты сбежала от парня, как все шепчут?

Компот в моей глотке стал кислее.

Спасибо, мама, за сарафанное радио.

Хотя, если быть честной, то это не такая уж и новость, если сплетня поплывет по нужным каналам, а у матери их хоть отбавляй.

– Сбежала? – сделала я невинное лицо. – Нет, просто решила, что здешние романтики более… аутентичные. – Кивнула в сторону окна, где Марк, прислонившись к стене, поджигал зажигалкой меню дня.

Дашка фыркнула:

– О, Воронов? Не лезь, он типа опасный. Хотя… – она задорно хихикнула, – если любишь плохих парней…

– Вообще, Воронов полнейший идиот, – перебила Лера Дашу. Мне так-то было все равно, кто здесь плохой, а кто хороший, потому что я имела свою голову на плечах. – Хам, бунтарь, который стоит на коммиссии… из неблагополучной семьи.

Даша поменялась в лице. А вот этого я не знала.

– Что значит из неблагополучной семьи?

Лера закатила глаза.

– Ой, ну да, прости. Вы же, московские, все в золоте купаетесь!

– Че ты дерзишь? – пнула в бок Дашка Леру. Вторая засмеялась.

– Прости. Просто неблагополучные семьи – это когда в семье все плохо, ну, типа знаешь, нет одного родителя, а второй пьет, или оба пьют, или так, что родителям плевать на детей…

– Поэтому Воронов плохой?

– Именно… Но знаешь, – Дашка облизала губы и перекинулась через стол ко мне, – говорят, Воронов очень горячий, несмотря на то, что плохиш.

– Плохиш? – перебил голос за моей спиной. Я даже вздрогнула от него. Макс швырнул на стол подгоревший бумажный стакан и уселся рядом так близко, что нашёл мою коленку под столом. – О чем вы тут треплетесь, а?

Я заметила, что девушки и впрямь боятся Вороного.

А еще, что половина колледжа просто сохнут по нему, и это было оправданно. Несмотря на всё то, что вытворял Воронов, он оставался чертовски харизматичным. И наглым, но в меру.

А теперь, узнав, что он был из неблагополучной семьи, я догадываюсь, почему он себя так ведет день изо дня.

– Тебя это не касается, Воронов! – фыркнула Дашка.

Макс так соблазнительно усмехнулся кончиками губ, что по моей спине пробежал холодный пот. Я поторопилась отвернуться, хотя чем дольше мы сидели за одной партой, тем быстрее я привыкала к его обольщению, которое так и пестрило в разные стороны.

– Мне с Воронцовой нужно поговорить, – Макс вытащил из-за пазухи куртки яблоко, подбросил его вверх и поймал ладонью. – С глазу на глаз.

– Но мы первые сюда сели!

Макс рассмеялся, пока девчонки злились. НО в следующее мгновение, когда Макс склонился над столом к одной из них, то Дашка и Лерка чуть ли не побледнели:

– Хочешь, расскажу всем, как ты присылала голые фото Глебу, умоляя поиграть в «доктора»? – он сделал паузу, наслаждаясь её побледневшим лицом. – Или, может, напомню, как ты в прошлом году в мужском туалете…

– Заткнись! – Дашка встала так резко, что пластиковый стул шлепнулся на пол. Было видно, что Макс задел ее за живое, и всё, что он сказал, было правдой. Лера поспешила за Дашкой так быстро, что буквально через мгновение мы остались с Максом наедине.

– А ты жестокий, – сузила брови я, продолжая ковыряться в рагу.

– Я справедливый, – улыбнулся Макс. – Спасибо не скажешь? – он швырнул фрукт мне. – Держи. Без яда.

– Я сама справилась бы, – я отодвинула яблоко, но он перехватил мою руку.

Его пальцы были шершавыми, как наждачка.

– Справилась бы? – он усмехнулся. – Они бы тебя облепили, как мухи мёд. А потом слили бы все твои секреты в сеть. Здесь так работает «дружба».

– Не припомню, чтобы я нанимала тебя работать своим телохранителем, – я вырвала руку.

Макс успел перехватить мою вторую руку и немного одёрнуть на себя. Я наклонилась ближе, внезапно осознав, что его глаза – не серые, а цвета мокрого асфальта.

– Ты ошибаешься, московская. Потом еще спасибо скажешь.

– Я не люблю быть должна кому-то, – сощурив глаза, вырываю руку, беру свой портфель и ухожу прочь. Он странный, но, блин…

Такой притягательный, когда мы остаемся наедине.

Звонок прозвенел, словно насмешка. Я швырнула учебники в рюкзак, стараясь не смотреть в сторону Воронова. Он сидел за своей партой, развалившись как король на троне из грязи и дерзости, перебрасываясь с Гномом смятыми бумажками. Но сегодня – молчал. Неужели мои слова вчера задели его броню? Сомневаюсь.

– Ань, пошли в столовку! – Светка схватила меня за локоть, будто мы были подружками с пелёнок. Её розовые волосы колыхались, как ядовитый цветок. – Там новый повар, говорят, даже суп съедобный делает.

– Я… – начала я, но тут из-за спины раздался хриплый смех.

– Осторожно, принцесса, – Воронов встал, заблокировав проход. – Твой «дворецкий» уже ждёт у ворот. Не заставляй его нервничать.

Я обернулась. За окном, у ворот, чёрный лимузин блестел, как гробик на колёсах. Мамина паранойя достигла новых высот.

– Хочешь прокатиться? – я язвительно улыбнулась. – Думаю, водитель не против подобрать бездомного пса.

Класс затих, затаив дыхание. Воронов медленно подошёл так близко, что я увидела крошечную царапину на его нижней губе.

– Знаешь, чем пахнет твой лимузин? – он наклонился, и я почувствовала запах дыма и чего-то горького. – Страхом. Твоя мамаша так боится потерять контроль, что готова заточить тебя в стеклянный ящик.

– Лучше стекло, чем ржавые клетки, – выпалила я, толкая его плечом. – Проходи. Ты загораживаешь вид на что-то уродливое.

Он засмеялся, но звук был пустым, как звон разбитой бутылки.

– Смотри не поранься о свои стёкла, Воронцова.

Я вылетела из колледжа, как пуля, выпущенная из раскалённого ствола. Губы горчили от злости – едкой, металлической, словно я разгрызла батарейку.

Спина горела под десятками глаз: они пялились сквозь окна классов, цеплялись за меня липкими взглядами, пока я, сгорбившись, почти бежала к лимузину.

Дверь захлопнулась с глухим стуком, отрезав прошлый час навсегда.

Салон встретил меня запахом дорогой кожи и притворной лавандой из баллончика – мама настаивала на этих освежителях.

«Чтобы это напоминало о нашем доме», – говорила она, закручивая все окна на автоматические замки. Её пальцы тогда дрожали, когда она показывала мне сводки в телефоне: разбитые фары машин, граффити на асфальте, трое в чёрных балаклавах, пойманные камерами у колледжа.

«Они просто хулиганят», – пробормотала я тогда, но мама резко схватила меня за запястье.

«Они бьют стёкла, нападают на старушек. А что, если в машине окажешься ты?»

Лоб прилип к ледяному стеклу. Колледж таяла за спиной, как кошмар на рассвете, но спазм в груди не проходил. Водитель поймал мой взгляд в зеркале – его лицо было гладким, как маска из воска.

– Поздравьте мою маму, – выдохнула я, – она наконец добилась: теперь я звезда реалити-шоу под названием “Все её ненавидят”.

Он промолчал, как всегда. Мама наняла его за это молчание – «Он не станет задавать лишних вопросов», – сказала тогда она, пряча глаза.

Грохот ударил сзади, будто кто-то выстрелил в мир из гигантского рогатка. Я вскрикнула, вжимаясь в кресло.

– Не обращайте внимания, – водитель резко рванул вперёд, – местный… фольклор.

Но мои пальцы впились в подлокотник, будто в скалу над пропастью. Даже поворачиваться не хотела, потому что не была готова увидеть обидчиков.

Дом встретил меня ледяным молчанием. Мама оставила записку: «Ужин в холодильнике. Учи уроки». Её забота всегда напоминала инструкцию по эксплуатации.

Я поднялась в комнату, где бежевые стены и хрустальные люстры давили сильнее, чем насмешки Воронова. Открыла учебник по литературе – «Анализ образа Татьяны Лариной».

Какая ирония: девушка, которая пишет письма мужчине, который её не стоит. Словно про меня.

– Ты бы лучше анализ моей жизни сделала, – пробормотала я, швыряя книгу на кровать.

Вечером, после двух часов зубрёжки английских неправильных глаголов (как будто они помогут мне сбежать отсюда), я упала на кровать и позвонила Лизе. Моя лучшая подруга из Москвы, с розовыми волосами и татуировкой единорога на лопатке, ответила на третий гудок.

– Ну что, деревенская принцесса! – она кричала так, будто её микрофон был в соседней галактике. – Уже вышла замуж за местного кузнеца?

– За кузнеца? – я фыркнула, включая громкую связь. – Тут даже кузницы нет. Зато есть парочка… интересных персонажей.

– О-о-о! – Лиза засмеялась. – Говори. Срочно.

Я замолчала, внезапно осознав, что уже неделю прокручиваю в голове его колкие фразы.

Воронов.

Его серые глаза, которые казались старше, чем весь этот город. Его умение бить точно в больное.

– Ну, есть тут один тип. Думает, что он бунтарь, а сам…

– Влюбилась! – Лиза завизжала. – Я же говорила! Ты всегда падаешь на плохих парней!

– Я не влюбилась! – я села на кровать, сжимая подушку. – Он… он как сорняк. Пробивается сквозь асфальт, чтобы доказать, что может.

– Сорняк, – Лиза фыркнула. – Ага, скоро будешь рассказывать, как его «колючки» тебя цепляют.

Я закатила глаза, но предательская улыбка ползла по лицу.

– Он ненавидит меня, Лиза. И я его тоже.

– Самые страстные романы начинаются с ненависти, – она напела. – Помнишь Сашу?

– Саша был ошибкой, – я резко оборвала её. – А этот… он другой.

Тишина в трубке зазвучала красноречивее слов. Лиза вздохнула:

– Просто будь осторожна, ладно? Ты там без меня, которая может дать тебе подзатыльник. А по связи я вряд ли чем-то помогу.

После звонка я долго смотрела в потолок, где люстра отбрасывала узоры, похожие на паутину. В голове звучал его голос:

«Смотри не поранься о свои стёкла».

А потом я достала блокнот, куда обычно рисовала абстрактные узоры, и набросала лицо с острыми скулами и насмешливым прищуром.

Потом зачеркнула его чёрным маркером.

Ночью мне приснилось, что я бегу по пустынной улице. Сзади грохочут шаги – это Воронов, но вместо лица у него пустота. Я кричу, но звук застревает в горле. Просыпаюсь в поту, с сердцем, выпрыгивающим из груди.

На столике мерцает экран телефона: сообщение от Леры в общем чате.

«Завтра вечеринка у Глеба. Ты с нами?»

Я закрываю глаза.

Вечеринка.

Алкоголь, музыка, Воронов, который наверняка будет там. И

ли не будет.

«Может, это шанс узнать его получше?» – шепчу я в темноту.

Но страх, как камень, брошенный в стекло, звенит в груди.

Глава 4

Макс Воронов

Я никогда не забуду этот вечер.

Громкая музыка билась о стены гаража, словно пытаясь вырваться на свободу, как птица из клетки. Мерцающие гирлянды, украденные Глебом с городской ёлки ещё в январе, отбрасывали на танцующую толпу причудливые блики, превращая их в не менее причудливых существ из другого мира.

Толпа вокруг казалась мне калейдоскопом лиц: кто-то извивался в танце на столе, кто-то растворялся в тени, выпуская в воздух клубы дыма, а кто-то уже нашёл своё место в кустах, бормоча что-то о вечной любви.

Я проталкивался через эту толпу, толкая плечом пьяного Леху, который пытался обнять фонарный столб. В моём кармане жгла дырками в кармане дешевая бутылка того самого напитка – мой скромный вклад в это безумие.

– Эй, Воронов! – донёсся до меня голос Глеба, который, красный как рак, махал мне из-за мангала, где горели угли и подозрительно дымились сосиски. – Давай сюда! Без тебя скучно!

Я кивнул, но не спешил. Эти вечеринки всегда казались мне странным спектаклем, где каждый играл свою роль: «душа компании», «пьяный клоун», «девчонка, ищущая приключений». Я привык быть наблюдателем, пока не увидел её.

Аня.

Она стояла у стола с напитками, словно белоснежный пингвин среди стаи ворон. Её чёрное платье с кружевными рукавами казалось слишком элегантное для этого свинарника, но именно это и цепляло.

Её распущенные рыжие волосы, которые она постоянно откидывала назад, словно сражаясь с невидимым ветром, создавали вокруг неё какое-то магическое поле. Свет гирлянд играл в её серьгах-капельках, превращая их в маленькие звёзды.

В этот момент я подумал о своём старом граффити – той самой птице в клетке с распахнутой дверцей, которую нарисовал на городской стене год назад.

Аня была похожа на неё: такая же красивая и такая же свободная, несмотря на окружающую её суету.

– Щас, подожди, – сказал я парням, а ноги сами меня несли уже к этой принцессе. Аня заметила меня, поэтому, выпрямившись, я подошел ближе.

– Ну что, принцесса, – я подошёл, взяв со стола два пластиковых стакана. – Ты тут как? По заданию мамы шпионить за местными варварами?

Она обернулась, и я увидел, как её глаза сузились – знакомый блеск ярости.

– Воронов. Я бы спросила, как ты сюда пробрался, но, кажется, твоя репутация уже открывает все двери.

– Не все, – я налил в стаканы, протянув один ей. – Например, твоё сердце пока закрыто.

Она фыркнула, но взяла стакан.

– Сердце? У тебя словарный запас ромкома 2000-х.

– Зато эффектно, – я чокнулся с её стаканом. – Ну что, выпьем за твоё первое падение с пьедестала?

– За твоё первое поражение, – она отхлебнула, сморщившись. – Боже, это отвратительно.

– Это жизнь, золотая. Не всё тут клубника и шампанское.

Мы стояли молча, пока вокруг бушевал ад: Витька пытался станцевать брейк-данс, Гном поджигал наливку, а Светка визжала, споря с кем-то о «любви всей жизни». Аня наблюдала за этим, будто антрополог, изучающий дикое племя.

– Почему ты вообще здесь? – спросил я, ловя её взгляд. – Не похоже, что твоя мама одобряет такие тусовки.

– А ты похож на того, кому важно одобрение, – она повернулась ко мне, облокотившись на стол. – Или ты просто хочешь узнать, как я сбежала из золотой клетки?

– Я хочу узнать, – я шагнул ближе, – сможешь ли ты продержаться здесь до полуночи.

– До полуночи? – она подняла бровь. – Это вызов?

– Нет. Вызов – это вот что. – Я взял со стола ещё два стакана, наполнил их до краёв. – Кто опустошит свой быстрее, тот задаёт вопрос. Проигравший отвечает честно.

Она посмотрела на стакан, потом на меня.

– Детские игры.

– Боишься? – я ухмыльнулся. – Или знаешь, что проиграешь?

Она схватила стакан.

– На счёт три.

Её голос дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. Мы начали считать хором, наши взгляды сцепились, как клинки в дуэли. В её глазах я видел отражение огней, мерцающих, как звёзды в ночном небе.

“Раз…”

Её дыхание стало чаще, но она не отводила глаз.

“Два…”

Я чувствовал, как напряжение между нами растёт, словно невидимая пружина готова была лопнуть.

– Три!

Жидкость обожгло горло, но я не моргнул. Аня пила медленнее, морщась, но не останавливаясь. Когда она опустошила стакан, я уже ждал, скрестив руки.

– Проиграла, московская, – процедил я, растягивая каждое слово, как сладкий мёд. В моём голосе звучала победная насмешка, но внутри всё кипело от напряжения.

Она вздрогнула, но быстро взяла себя в руки. Её пальцы предательски дрожали, когда она вытирала губы тыльной стороной ладони. Этот простой жест выдал её волнение, несмотря на все попытки сохранить хладнокровие.

– Цена – ответ на вопрос, – добавил я, наслаждаясь моментом своего превосходства.

В воздухе повисло напряжение, словно перед грозой. Я видел, как она борется с собой, пытаясь решить, что делать дальше. Но отступать было некуда – правила игры были установлены, и теперь ей предстояло заплатить свою цену за поражение.

– Спрашивай.

Её голос прозвучал глухо, почти безжизненно. Она стояла, выпрямив спину, но я видел, как дрогнули её плечи.

– Почему ты переехала сюда? Не из-за развода же родителей, ведь так? Назови настоящую причину.

В этот момент что-то изменилось в её лице. Оно словно остекленело, а в глазах промелькнуло что-то хрупкое, как первая трещина в ледяном зеркале. Её дыхание стало прерывистым, а пальцы впились в стакан так сильно, что костяшки побелели.

– Я… – она начала, но голос сорвался. Она сделала глубокий вдох, пытаясь собраться с силами. – Потому что в Москве я сломалась. Потому что там меня раздавили.

Тишина между нами стала гуще музыки, заполняя пространство между нами невидимой паутиной. Я кивнул, не зная, что сказать, и моя рука сама собой потянулась к её лицу, убирая непослушную прядь волос.

– А теперь мой вопрос, – она внезапно оживилась, словно находила в этом диалоге спасение. – Почему ты ненавидишь меня?

Я засмеялся, но звук вышел горьким, царапая горло, как ржавый металл.

– Не ненавижу.

– Это не ответ, – с недовольством произнесла она. – Ты, кажется, испытываешь ко мне лишь ненависть. Что же я такого сделала, чтобы вызвать у тебя такие чувства?

– Это уже два вопроса, московская, – мой голос дрогнул, – а мы договаривались, что каждый задает один вопрос и получает один ответ.

Она молчала, и в этой тишине я видел, как в её глазах отражается вся боль, которую она скрывала за маской дерзости. Потом она вдруг схватила мою руку, её пальцы впились в мою кожу, словно пытаясь найти в этом прикосновении спасение.

– Тогда давай по-взрослому. Ставка – поцелуй.

Её слова повисли в воздухе, как вызов судьбе. Моё сердце ударило в рёбра, и я почувствовал, как кровь прилила к щекам.

– Ты уверена?

– А ты струсил? – её губы дрогнули в улыбке, но глаза оставались серьёзными.

Мы снова наполнили стаканы. На этот раз другой жидкостью – дешёвым пойлом, таким же безвкусным, как наши шансы на нормальную жизнь. Я выпил залпом, но Аня оказалась быстрее.

– Проиграл, – она сказала, ставя пустой стакан на стол. Её голос звучал уверенно, но руки слегка дрожали.

Я наклонился, ожидая насмешки, но вместо этого она схватила меня за воротник, её пальцы впились в ткань. Она притянула меня к себе так близко, что я почувствовал её дыхание на своих губах.

– Запомни, Воронов, – прошептала она, и в её голосе звучала сталь. – Я не умею проигрывать.

Её губы коснулись моих – жёстко, почти грубо, словно удар. Но в этом поцелуе была не только злость, но и что-то другое – что-то, что заставило моё сердце пропустить удар.

Вкус горечи и что-то сладкое – может, блеск для губ. Мир сузился до треска гирлянд, до её пальцев в моих волосах, до мысли, что я, кажется, впервые за долгие годы… испугался. Испугался того, как сильно она смогла забраться под кожу всего за один вечер.

Потом она отстранилась, оставив меня стоять с пустой головой и губами, которые всё ещё жгли. Её дыхание было тяжёлым, а в глазах промелькнуло что-то похожее на удовлетворение.

– Это был ответ на твой вопрос, – сказала она, разворачиваясь к выходу. В её голосе звучала победная нотка, словно она только что доказала что-то очень важное – может быть, даже себе.

Мир вокруг меня плыл, как будто кто-то вылил на него ведро дешёвого алкоголя. Гирлянды мигали, музыка гудела, но всё это было фоном. Единственное, что я видел чётко, – это её.

Аня. Её чёрное платье, её волосы, развевающиеся на ветру, её шаги, которые уносили её всё дальше от меня.

– Воронцова! – крикнул я, но голос потерялся в грохоте басов.

Она обернулась на мгновение, и я увидел её глаза – они блестели, как звёзды, которые вот-вот погаснут.

– Оставь меня, Воронов, – она бросила через плечо, но я уже шёл за ней, чувствуя, как земля качается под ногами.

– Нет, – я схватил её за руку, и она резко обернулась.

– Что тебе ещё нужно? – её голос дрожал, но не от страха. От злости.

– Ты не ответила на мой вопрос, – я шагнул ближе, чувствуя, как её дыхание смешивается с моим.

– Какой ещё вопрос? – она попыталась вырваться, но я не отпустил.

– Почему ты убегаешь?

Она замерла, и в её глазах мелькнуло что-то, что я не мог понять.

– Потому что я не хочу быть твоей игрушкой, – прошептала она.

– Ты не игрушка, – я наклонился, чувствуя, как её тело напряглось. – Ты… ты как шторм. Ты разрушаешь всё на своём пути, и я не могу остановиться.

Она посмотрела на меня, и в её глазах я увидел то, что давно искал – страх.

Но не передо мной.

Перед собой.

– Макс… – она начала, но я не дал ей закончить.

Я притянул её к себе, и наши губы встретились снова. На этот раз поцелуй был другим – не вызовом, не игрой.

Он был… настоящим.

Её руки обвились вокруг моей шеи, притягивая меня ближе, словно она наконец-то позволила себе сдаться.

В этом поцелуе было всё, что мы не могли сказать словами – боль, страсть, отчаяние и что-то похожее на надежду.

Вокруг нас закричали, засвистели, кто-то даже начал фотографировать, но всё это было где-то далеко. Мы целовались так, будто это был наш последний поцелуй.

Будто завтра мир перестанет существовать, и всё, что у нас есть, – это этот момент.

Мы падали, но не на землю.

Мы падали в бездну вспыхнувших чувств, и я не хотел останавливаться.

Когда мы отстранились, её дыхание было прерывистым, а глаза – блестящими от непролитых слёз.

– Доволен?

Я ухмыльнулся. Ну и опасна же она штучка…

– Более чем.

Мы так и остались стоять до тех пор, пока Глеб не подошел и не повис у меня на шее.

– Ну ни фига себе! – воскликнул он. – Вот это был поцелуй…

– Поцелуй был на спор, – парировала Аня быстрее, чем я сообразил. – Воронцов проиграл, поэтому ему пришлось меня поцеловать, хотя он этого не хотел.

Уголки ее губ дрогнули. Врет. Нагло.

Я наблюдал, как Глеб застыл с бутылкой алкоголя в руке, его лицо расплылось в ухмылке, словно он только что выиграл в лотерею. Аня отстранилась от меня, её пальцы дрожали, когда она поправила платье. Я видел, как она глотает воздух, пытаясь собрать лицо в ту самую маску холодной неприступности.

– Это был спор, – сказала она слишком громко, будто оправдывалась не перед Глебом, а перед всем миром. – Глупость, понимаешь? Он… он думал, что я не смогу.

Глеб захохотал, шлёпнув меня по плечу так, что я едва удержался на ногах.

– Ну ты даёшь, Воронов! Нашёл с кем спорить! – его голос резал уши, но я не сводил глаз с Ани.

Она стояла, выпрямив спину, как солдат перед расстрелом. Губы её дрожали – чуть заметно, почти невидимо. Но я видел. Видел, как она сжимает кулаки, как ногти впиваются в ладони. Видел ложь, которая висела между нами тяжёлым туманом.

– Да, спор, – я выдавил из себя ухмылку, доставая сигарету. – Думал, струсит. А она… – я сделал паузу, ловя её взгляд, – оказалась храбрее, чем я ожидал.

Аня не моргнула, но щёки её вспыхнули. Не от стыда, кажется, а от злости.

– Я всегда выигрываю, – бросила она и резко развернулась, направившись к выходу.

Я наблюдал, как её чёрное платье мелькает между пьяными телами, как гирлянды мигают ей вслед, будто пытаясь удержать. Глеб что-то кричал мне в ухо, но звук потерялся где-то в висках. В голове гудело, смешиваясь с остатками алкоголя и чем-то острым, похожим на страх.

– Всё, – я швырнул сигарету под ноги и пошёл за ней.

В этот момент я чувствовал, как внутри меня борются противоречивые эмоции. Злость на самого себя за эту глупую ставку, восхищение её смелостью и решительностью, и что-то ещё, что я не мог определить. Она всегда была особенной – эта девушка, которая сейчас стремительно удалялась от меня в толпе.

Я шёл за ней, чувствуя, как алкоголь постепенно уступает место холодной ясности мысли. Что теперь будет между нами?

Холодный ветер ночи рвал мои волосы, заставляя кожу покрываться мурашками. Я видел, как Аня почти бежала, её каблуки стучали по асфальту, словно отбивая ритм безумия.

– Воронцова! – крикнул я, но она лишь ускорила шаг.

Я побежал за ней, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Алкоголь туманил сознание, но адреналин бил в виски чётче любого стука сердца. Она свернула в переулок, где фонарь мигал, как умирающий светляк.

– Отстань! – она обернулась, когда я перекрыл выход. – Ты уже добился своего. Чего тебе ещё?

– Правды, – я шагнул ближе, заставляя её отступить к стене. – Зачем соврала Глебу?

– Какая разница? – она выпрямилась, подняв подбородок. – Ты же сам подыграл.

– Потому что видел, как ты дрожишь, – я прикоснулся к её руке, но она дёрнулась, будто обожглась. – Ты боишься, что кто-то узнает, что между нами что-то было.

– Между нами ничего не было! – она толкнула меня в грудь, но я не отступил. – Это был поцелуй на спор. Дурацкий, пьяный…

– Ты целовала меня так, будто это первый и последний раз, – перебил я, чувствуя, как гнев поднимается из глубины. – Ты прижалась ко мне, как будто…

– Заткнись! – её голос сорвался на крик. – Ты ничего не понимаешь! Ты… ты просто…

Она замолчала, закрыв лицо руками. Её плечи дрожали, и вдруг я понял – она плачет. Тихо, яростно, как будто стыдилась каждой слезинки.

– Эй, – я осторожно прикоснулся к её руке. – Аня…

– Не трогай меня! – она отпрянула, вытирая слёзы тыльной стороной ладони. – Ты доволен? Ведь за этим меня сюда пригласили, да? Теперь ты можешь всем рассказать, как «московская кукла» раскисла из-за дурацкого поцелуя самого Воронова!

Я засмеялся горько, практически со злобой.

– Ты действительно думаешь, что я такой придурок?

Она замолчала на долю секунды, будто бы собирается с мыслями.

– Думаю, что ты прикрываешься этим словом, – она скрестила руки на груди, но голос дрогнул. – Но на самом деле…

– Я самый обычный парень, который не бросил тебя одну на улице, – перебил я. – И сейчас предложит проводить тебя домой, чтобы ты не споткнулась о свои принципы.

Я наблюдал, как она фыркнула, но в её глазах мелькнуло что-то похожее на облегчение.

– Проводить? Ты? – она подняла бровь. – А не боишься, что моя мама вызовет полицию?

– Думаешь, я боюсь этого? – я швырнул в темноту окурок. – Московская, ты слишком плохо меня знаешь.

Мы шли молча, сохраняя дистанцию в вытянутую руку. Ночь была тихой, лишь ветер шептал что-то в проводах, да где-то вдали лаяла собака. Я краем глаза наблюдал, как её пальцы теребят прядь волос – нервный жест, который она старалась скрыть.

– Почему ты подыграл мне? – она спросила вдруг, не глядя на меня. – Вы же вроде бы с ним друзья.

– Пускай думают, что это и впрямь был спор, – я остановился, заставляя её обернуться.

– Почему?

– Потому что, я не хочу быть твоим секретом.

Она замерла, и в её глазах отразилась луна – полная, холодная, как её ответ.

– У меня нет секретов от себя самой.

– Врёшь, – я шагнул ближе. – Ты боишься признать, что мы…

– Нет никаких мы! – она отступила, спотыкаясь о камень. Я поймал её за руку, не давая упасть.

Мы застыли. Её рука была холодной в моей ладони, но пульс бился быстро-быстро, как крылья пойманной птицы.

– Спасибо, – прошептала она, вырывая руку.

Мы продолжили путь, но теперь тишина между нами была иной – тяжёлой, густой, как предгрозовой воздух. Я считал шаги, пытаясь заглушить голос в голове, который твердил:

«Скажи ей. Скажи, что этот поцелуй был не игрой. Что ты…».

– Вот мой дом, – она остановилась у ворот, за которыми возвышался особняк с подсвеченными окнами. – Спасибо.

– Было бы за что, – я сунул руки в карманы джинс, чувствуя, что сейчас хотел бы вновь поцеловать ее в губы. И на мгновение мне показалось, что то же самое желание я вижу в глазах Ани.

– Ну… Я пойду.

Аня вдруг протянула руку, и я пожал ее в ответ. А после притянул к себе. Девушка даже не сопротивлялась, только издала удивленный вздох, а после, когда мы застыли в нелепой позе, я наигранно щелкнул пальцем по ее кончику носа.

– До понедельника, – ответил я, отстраняясь, хотя внутри все сжималось в тугой узел.

Кретин. Нужно было поцеловать ее!

– Пока, – отозвалась она и исчезла.

А я остался стоять, слушая, как скрипят её шаги по гравию.

Идиот. Все опять испортил…

Глава 5

Аня Воронцова

Мои каблуки стучат по полу коридора, эхом отдаваясь в голове. Каждый шаг – как удар сердца, громкий и болезненный. Колледж встретила меня шёпотом. Он висел в воздухе, как ядовитый туман, просачиваясь из-за полуприкрытых дверей классов, из-под смешков девушек у зеркала в туалете, из каждого взгляда, который скользил по мне, словно проверяя:

«Это она? Та, что поцеловала Воронова?».

Я шла по коридору, прижимая учебники к груди, будто они могли стать щитом. Но щиты не спасают от слов. Моё сердце колотится в груди, готовое выпрыгнуть от страха и унижения. Я чувствую, как кровь приливает к щекам, а ладони становятся влажными.

– Смотри-ка, московская **** пришла, – прошипела Светка, проходя мимо с подругой. Её голос был громче, чем нужно.

Для них.

Для всех.

Я сжала пальцы так, что костяшки побелели, но не замедлила шаг.

«Не дай им увидеть, как болит».

Мамин голос в голове звучал чётко, как всегда.

«Ты сильнее их».

Кабинет математики стал убежищем. Здесь пахло мелом и старыми книгами, а не сплетнями. Я села за парту, уставившись в окно, где дождь чертил по стеклу узоры, похожие на паутину. Мои глаза щиплет от подступающих слёз, но я не позволю им пролиться.

«Ты справишься, Аня», – шепчу я себе, пытаясь собрать воедино разрозненные мысли. «Это всего лишь слова. Они не могут причинить настоящую боль».

Но внутри всё сжимается от страха и обиды.

И зачем я только пошла на эту тупую вечеринку? Дурочка…

Я достаю тетрадь по математике, пытаясь сосредоточиться на формулах и задачах. Цифры плывут перед глазами, но я упрямо продолжаю смотреть на них, пытаясь найти в них утешение и спокойствие.

«Ты сильнее их», – повторяю я мамины слова, как мантру.

«Ты справишься. Это всего лишь временный кошмар».

Внезапно в класс входит учительница, и я вздрагиваю от неожиданности. Её строгий взгляд скользит по мне, но она ничего не говорит.

Воронова нет. Быть может опять опаздывает? Или же делает вид, что учеба не для него?

Я не знаю. Да и если признаться самой себе, то и знать не хочу.

Начинается урок, и я стараюсь сосредоточиться на объяснениях, но шёпот за спиной не прекращается.

«Московские думают, что они лучше нас», – слышу я обрывок фразы.

«Да, точно. Считает себя особенной», – вторит ей другой голос.

Мои пальцы сжимают ручку с такой силой, что она готова треснуть пополам. Я делаю вид, что не замечаю ничего вокруг, хотя каждая клеточка моего тела напряжена до предела.

В класс входит Воронов, и время словно замирает. Даже я, несмотря на все усилия сохранять спокойствие, чувствую, как сердце пропускает удар. Его взгляд, холодный и пронзительный, впивается в меня, словно пытаясь прожечь дыру в спине.

– Воронов, а ничего, что урок уже начался? – учительница бросает на него неодобрительный взгляд, но Макс лишь небрежно пожимает плечами.

– Будильник не сработал, простите, – произносит он с ухмылкой и направляется прямо ко мне.

Казалось бы, весь класс привык к его выходкам, но сегодня всё по-другому. Я опускаю глаза в тетрадь, пытаясь скрыть волнение, но краем глаза слежу за каждым его движением.

– Привет, московская, – его голос режет воздух, как острый нож по стеклу. – Слышал, ты теперь звезда местного ТВ.

По классу прокатывается волна тихих смешков. Он садится рядом, развалившись на стуле с видом победителя. От него веет смесью сигаретного дыма и дерзости, и этот запах вызывает у меня желание отступить.

– Закрой рот, Воронов, – бормочу я, переворачивая страницу тетради. – Тебе бы поработать над оригинальностью.

– Оригинальностью? – он усмехается, вырывая ручку из моих пальцев. – Ты хочешь, чтобы я написал тебе стишок? “Москва слезам не верит, но целуется с отбросами”?

Класс разражается смехом, а учительница, уткнувшись в журнал, делает вид, что ничего не происходит.

– Верни ручку, – протягиваю руку, стараясь унять дрожь в голосе.

– А что мне за это будет? – он вертит ручку между пальцами, словно это не канцелярская принадлежность, а символ его власти. – Может, ещё один поцелуй? Только теперь без публики.

Я резко встаю, с грохотом отодвигая стул.

– Знаешь что, Воронов? – произнесла я, чеканя каждое слово. – Твоя ручка останется у тебя навсегда, если ты пообещаешь больше никогда не приближаться ко мне.

Он поднял бровь, явно наслаждаясь ситуацией.

– О, московская решила поиграть в недотрогу? Забавно.

Я сделала шаг назад, чувствуя, как взгляды одноклассников буравят спину.

– Не смей называть меня “московской”. Я здесь живу, и имею право на уважение не меньше других.

– Уважение? – он рассмеялся, но в его смехе звучала горечь. – А кто целовался с местным хулиганом на глазах у всего колледжа?

Я сжала кулаки, чувствуя, как внутри закипает ярость.

– Это было ошибкой. И я не просила тебя об этом.

– О, конечно. Я сам навязался, да? – его голос стал тише, но от этого только опаснее.

– Воронов, сядьте оба! – учительница наконец подняла голову от журнала.

Мы сели, но между нами словно проскочила искра.

Урок тянулся бесконечно долго. Я старалась сосредоточиться на объяснениях, но его присутствие рядом действовало как яд. Каждый раз, когда он наклонялся ко мне с каким-то вопросом, я отсаживалась подальше.

После звонка класс опустел, но мы остались.

– Аня, – он впервые назвал меня по имени. – Давай поговорим.

– Нам не о чем говорить.

– Ты права. Но я хочу извиниться.

Я подняла бровь, удивлённая его словами.

– За что?

– За то, что вёл себя как последний идиот. За то, что использовал тебя. За то, что…

Он замолчал, глядя в окно.

– Знаешь, я никогда не извиняюсь. Но с тобой… что-то пошло не так.

Я молчала, не зная, верить ему или нет.

– Аня, я…

– Не надо, – я подняла руку. – Просто оставь меня в покое.

Я собрала вещи и вышла из класса, чувствуя его взгляд между лопаток.

В коридоре было пусто. Я прижалась к холодной стене, пытаясь унять дрожь.

“Ты справишься, Аня”, – прошептал внутренний голос.

Но сейчас я не была уверена в этом. Потому что впервые поняла: Воронов не просто хулиган. Он – загадка, которую я не могу разгадать. И эта загадка пугает меня больше, чем все сплетни вместе взятые.

Я шла по коридору, чувствуя, как сердце бьётся в такт шагам. Каждый раз, когда кто-то проходил мимо, я вздрагивала, ожидая новых насмешек.

Но их не было.

Вместо этого я услышала шёпот:

– Смотрите, это же та самая московская.

– Слышали, она теперь встречается с Вороновым?

– Да ладно, вы что, не видели, как они сегодня сидели вместе?

Я остановилась, чувствуя, как кровь отливает от лица.

“Нет, – подумала я. – Только не это.”

Но было уже поздно. Колледж снова гудел, создавая новую версию событий. И на этот раз я не знала, как остановить этот поток лжи.

С того момента я словно замкнулась в себе. Каждый раз, когда я чувствовала на себе внимательный взгляд Лерочки, я тут же отворачивалась, делая вид, что увлечена чем-то невероятно важным. Честно говоря, её неуклюжие попытки развеселить меня только сильнее раздражали – будто она пыталась заштопать рваную рану пластырем.

Воронов… Даже имя его теперь отзывалось в груди глухой болью. С последнего урока он просто испарился, будто его и не было никогда. И знаете что? Мне действительно было всё равно. Или я просто убеждала себя в этом, пряча истинные чувства за маской безразличия?

А слухи… О, эти мерзкие, липкие слухи расползались по учебному заведению со скоростью лесного пожара. Каждый новый шепоток за спиной, каждый переглядывающийся одноклассник – всё это словно острые стрелы вонзались в моё и без того израненное сердце. Я чувствовала себя героиней какого-то нелепого реалити-шоу, где все только и ждут, когда же я окончательно сорвусь.

Но я держалась. Сцепив зубы, с гордо поднятой головой, хотя внутри всё буквально кричало от боли и разочарования.

Я выбежала из учебного заведения , будто за мной гналась стая разъярённых псов. Каждая клеточка моего тела буквально пылала от унижения и стыда. Эти взгляды… Они словно острые когти впивались в мою спину, оставляя невидимые, но такие болезненные раны.

А шепотки… О, эти нарочито громкие шепотки, которые, казалось, специально произносили так, чтобы я точно их услышала.

“Слышали про новенькую дочку мерэ, Аню?”

“Да-да, та самая…”

“А что он ей сказал?”

Каждая фраза, каждое слово, словно ядовитые стрелы, пронзали моё сердце.

Я бежала, не разбирая дороги, не замечая ни осенней грязи под ногами, ни прохожих, которые удивлённо оборачивались на меня. В ушах стоял гул, а перед глазами всё плыло от подступивших слёз.

Хотелось закричать, разорвать эту давящую тишину вокруг, но я лишь ускоряла шаг, стараясь убежать от собственных мыслей, от этих проклятых шепотков, от всего мира, который вдруг стал таким чужим и враждебным.

Внутри всё клокотало от ярости и обиды. Как они смеют? Как могут судить, не зная всей правды?

Но я понимала – им не нужна правда. Им нужны только сплетни, слухи, грязные подробности чужой жизни, которые они с таким удовольствием смакуют.

Помню только, как ноги сами несли меня домой. Время словно остановилось, а пространство вокруг размылось. Я не замечала ни прохожих, ни машин, ни знакомых улиц – всё слилось в одно серое пятно.

Хлопок входной двери прозвучал в ушах похоронным колоколом. Скинула обувь, даже не глядя куда, и механически поднялась по лестнице. Второй этаж… Моя крепость, мой личный островок спасения от всего мира.

Мама…

Даже она сейчас где-то там, в своём новом мире, где нет места ни для дочери, ни для её проблем. Новая работа, новые коллеги, новая жизнь… А я? Для меня места в этой жизни, видимо, не нашлось.

“Дочь, которую вот-вот начнут гнобить” – эхом отозвалось в голове. Будто я какая-то букашка, которую все обсуждают, но никто не видит настоящей. Никто не знает, что творится у меня внутри, как разрывается сердце от боли и обиды.

Заперлась в комнате, будто это могло защитить от всех этих взглядов, шепотков, слухов. Опустилась на кровать, закутавшись в одеяло, как в кокон. Хотелось исчезнуть, раствориться, стать невидимой. Чтобы никто больше не видел моих слёз, не слышал моих всхлипов, не судачил за спиной.

Не знаю, сколько я так просидела, погруженная в свои мысли. Время словно застыло, превратившись в вязкую субстанцию. Но голод напомнил о себе настойчивым урчанием в животе. Решив, что стоит поесть, я спустилась вниз.

И в этот момент она появилась – мама. Её взгляд сразу уловил что-то не так. Конечно, она же всегда замечала малейшие изменения в моём настроении, даже когда была поглощена работой.

– Дорогая, всё в порядке?

Я машинально кивнула, не поднимая глаз. Внутри всё сжалось от этой простой заботы. Почему именно сейчас она решила проявить внимание?

Мама тем временем поставила на столешницу две коробки пиццы. Аромат горячей выпечки ударил в нос, но мой желудок отреагировал спазмом. Аппетит мгновенно пропал, оставив после себя лишь горький привкус разочарования.

– Да, просто устала, – выдавила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Я знаю, что пицца не лучший вариант для ужина, но думаю, что тебя она порадует.

Я лишь пожала плечами, не находя в себе сил на более развёрнутый ответ. И тут, словно по заказу, зазвонил её телефон. Мама взглянула на экран, и я увидела, как её лицо осветила профессиональная улыбка.

– Прости, это по работе.

Я мысленно выдохнула с облегчением. Этот звонок стал моим спасением от разговора, которого я так боялась. От разговора, в котором мне пришлось бы лгать, глядя ей в глаза, от разговора, который мог бы привести к вопросам, на которые я не готова была отвечать.

Я взяла несколько кусков пиццы и поднялась наверх в свою комнату.

Комната была залита теплым светом настольной лампы, а на столе передо мной дымилась тарелка с пиццей «Пепперони» – мой единственный друг в этом проклятом городе. Ну, почти единственный. Еще был учебник по литературе, который я методично игнорировала, предпочитая перечитывать сообщения от Лизы.

«Так, значит, он просто поцеловал тебя и ушел? Без объяснений? Как последний подлец?» – светилось на экране телефона.

Я вздохнула, откусывая очередной кусок пиццы. Жирный соус капнул на конспект, оставив оранжевое пятно рядом с пометкой «Образ Татьяны – символ…».

Символ чего?

Моей разрушенной репутации?

– Символ идиотизма, – пробормотала я, вытирая пальцы салфеткой.

За окном шелестели листья, и прохладный ветерок разгуливал по комнате, будто у себя дома. Я потянулась, чтобы закрыть окно – но тут услышала странный скрежет.

Тик-тик-тик.

Как будто кто-то царапал стену когтями. Или…

– О боже, – вырвалось у меня, когда в оконном проеме появилась рука в рваной кожаной перчатке.

Пальцы вцепились в подоконник, потом показалась вторая рука. Я замерла, наблюдая, как из темноты медленно появляется знакомая фигура.

– Привет, московская, – прохрипел Воронов, переваливаясь через подоконник. Его куртка зацепилась за раму, и он ругнулся так, что моя бабушка (будь она жива) перевернулась бы в гробу.

– Ты… Ты что, на полном серьезе лезешь ко мне в окно? – я скрестила руки на груди, стараясь сохранить ледяной тон, хотя сердце колотилось где-то в районе горла.

Я замерла, когда он спрыгнул на пол, отряхиваясь, словно мокрый пёс после дождя. В моей комнате тут же разлился странный, почти магический аромат – смесь дождя, дыма и чего-то неуловимо “вороновского”, что заставляло моё сердце биться чаще.

Его ухмылка была такой знакомой и такой раздражающей.

– Ну, я мог постучать в дверь, – протянул он, – но твоя мама, кажется, не в восторге от моих визитов.

Я сжала кулаки, чувствуя, как внутри закипает раздражение. Как он смеет появляться в моём окне, словно какой-то герой из готической истории?

– И моя тоже, – я резко ткнула пальцем в сторону окна, стараясь не выдать своего волнения. – Уходи. Прямо сейчас.

Но в глубине души я знала, что он не послушает. Он никогда не слушал.

– Ты хоть представляешь, что сделает моя мама, если тебя увидит?! – прошипела я, пытаясь выглядеть грозно, хотя внутри все дрожало.

Но посмотреть на него строго оказалось совершенно бесполезным занятием. Мое бедное сердце колотилось где-то в районе горла, перекрывая весь кислород. А этот чертов бунтарь только пожал плечами, словно мои слова – пустое сотрясание воздуха. И тут он улыбнулся – той самой ослепительной улыбкой, от которой у меня всегда подкашивались ноги.

“Боже, почему он такой невыносимый?” – пронеслось в голове. И почему эта улыбка до сих пор имеет надо мной такую власть?

– Если она тебя услышит, то получим оба!

– Я не думал, что ты боишься своей матери.

Воронов взглянул в сторону моего стола и пристально посмотрел на кусок пиццы. А следом, впрочем, я уже ничего не удивлялась, он бесцеремонно подошел к столу и взяв кусок пиццы, откусил кусок.

– Ты бессовестно наглый! – возмущалась я, хотя у самой коленки дрожали от его присутствия.

– Есть с кого брать пример, – ответил Воронов с набитым ртом. – Так-а-а-а вот где ты живешь?

– Ты хотя бы спросил разрешения трогать мою еду?

– А что, нельзя? – вопрошающе спросил он, пережевывая следующий кусок.

Я замолкла. Что могла ему сказать? «Не трожь и выплюнь»? Это прозвучало бы глупо!

– О, какая миленькая клеточка, – протянул он, разглядывая полки с кубками и фотографии в позолоченных рамках. – И даже настоящая принцесса внутри.

– Воронов…

– Кстати, у тебя есть что выпить? – он плюхнулся на мою кровать без приглашения, оставив на покрывале мокрый след. – Я весь промок, пока под твоим забором сидел.

Я закатила глаза.

– Во-первых, это не забор, а художественная ограда. Во-вторых, я не бар. В-третьих…

– В-третьих, ты все равно достанешь мне воды, потому что не можешь видеть, как страдает бедный, замерзший мальчик, – он сделал "щенячьи глаза", которые на таком морде выглядели особенно нелепо.

Я в ярости швырнула в него бутылку с водой – он, конечно же, поймал её с такой легкостью, будто всю жизнь только этим и занимался. Открыл крышку, сделал пару жадных глотков и вдруг закашлялся, поперхнувшись.

– Ты совсем рехнулся?! – я бросилась к нему, едва не снеся стопку учебников. – Мама же услышит!

Он только ухмыльнулся, нагнулся и подобрал с пола кусочек пепперони, валявшийся на полу.

– Расслабься, – произнёс с этой своей фирменной ухмылкой. – Я тише мыши.

– Мыши, между прочим, не воняют дымом и наглостью! – я скрестила руки на груди, пытаясь скрыть предательскую дрожь в пальцах.

Он медленно приближался, оставляя на паркете мокрые следы от своих ботинок. Его глаза в этот момент блестели точно так же, как у кота, который забрался в холодильник и обнаружил там свежую сметану.

– Скучала? – спросил с притворной заботой в голосе.

– Мечтала, чтобы тебя ураганом сдуло, – солгала я, пятясь к двери. Внутри всё трепетало, но я старалась держаться уверенно.

И тут – стук.

– Аня? Ты разговариваешь сама с собой? – голос мамы просочился сквозь щель, и мир остановился.

Сердце прыгнуло в горло. Я метнулась к Максиму, схватив его за мокрый рукав.

– Шкаф! Быстро! – прошипела я, тыча пальцем в гардероб.

Максим, как рыба, вытащенная из воды, только хлопал глазами, но я уже тащила его к шкафу. Благо, он оказался достаточно прозорливым и молча подчинился. Захлопнув дверцу, я метнулась к зеркалу – проверить, не растрепалась ли причёска. Ну конечно, волосы торчали во все стороны, как будто я только что станцевала на электрощитке.

– Мам, я здесь! – крикнула я, пытаясь придать голосу максимально беззаботное звучание. – Просто разговариваю сама с собой, это новая медитативная практика!

Мама, конечно, не купилась. Я услышала её шаги по коридору, и моё сердце начало отбивать чечётку.

«Только бы не заметила следы мокрых ботинок на полу», – пронеслось в голове.

– Аня, открой дверь, – голос мамы стал строже.

Я быстро вытерла следы свой бело футболкой, кинула ее на кровать и распахнула дверь с самой невинной улыбкой, на которую была способна.

– Мам, представляешь, наткнулась на такое классное видео про осознанность… – начала я, но она уже заметила беспорядок на столе. Ей не нравилось, когда в моей комнате был хаос… А еще эти мокрые следы, которые, как мне кажется, до конца я не вытерла… И окно открытое.

Боже… Я пропала…

– Что это? – она указала на окно, через которое проникал прохладный ветер. – Доченька, ты же ведь заболеешь! Зачем ты открываешь его?

– Просто решила проветрить комнату перед сном, – впопыхах ответила я, улыбаясь так невинно, что свело челюсть.

– А почему у тебя пол мокрый?

– Это… это… – мой мозг судорожно искал оправдание. – Это для спектакля в колледже! Мы репетируем сцену, где мой персонаж попадает под дождь!

Мама нахмурилась, но вроде бы купилась. Сердце все равно стучало так высоко, что я едва ли могла вздохнуть полной грудью. А Воронов.. не дай бог он звук издаст, я даже не знаю, что мама сделает со мной…

– Наверное я заработалась, – сказала он выходя из комнаты. Я поспешила за ней, чтобы проследить, что она точно не будет возвращаться. – Кстати… когда у тебя каникулы?

– Мам, учеба только началась, какие каникулы?

– Ах да, – взвыла она обреченно. – Точно… Я совсем забыла, уже думала, что глубокая осень на дворе.

– Ну… С учетом погоды…

Мама скептически подняла бровь, но тут…

Дзинь-дзинь!

Звонок в дверь прозвучал как выстрел из пушки. Я чуть не подпрыгнула до потолка.

– Ты кого-то ждёшь? – мама нахмурилась.

– Нет! То есть да! То есть… – я лихорадочно соображала, но ничего не приходило на ум.

Мам уже направлялась к выходу, а я лихорадочно метнулась к шкафу. Распахнула дверцу и замерла в ужасе.

Там было пусто.

И тут…

– Здравствуйте! – раздался голос Максима прямо из прихожей. – Я Максим, друг Ани. Мы вместе делаем проект по биологии.

Я чуть не рухнула на пол. Как? Как он умудрился выбраться незамеченным?

Я кубарем скатилась по лестнице, чуть не сломав себе шею от возмущения. Этот Воронов, представьте себе, стоял в дверях с букетом каких-то сомнительных цветов, которые, видимо, успел стащить в ближайшем палисаднике!

– А это, кстати, вам! – лучезарно улыбнулся он, протягивая маме букет, который, судя по всему, собрал за пять минут до нашего дома.

На моём лице, наверное, можно было прочитать целую лекцию о том, как я отношусь к его наглости. И как он виртуозно умеет выкручиваться из любой ситуации! Мама, конечно, приняла цветы с недоверием, но всё же пригласила его войти.

Воронов важно проследовал в коридор, старательно вытирая ноги.

– Ничего страшного, что я так поздно? Просто… Помог отцу по дому, и решил быстренько заскочить к Ане, – выдал он свою коронную фразу, при этом подмигнув мне так, что у меня чуть пар из ушей не повалил!

Мама, как назло, в этот момент отвернулась, и её взгляд, полный любопытства, буквально пригвоздил меня к месту. А я стою, чувствую, как кровь приливает к щекам, и мысленно представляю, как душа этого хитреца собственными руками!

– Да нет, ничего, – ответила мама, прищурив глаза и с таким красноречивым вопросом уставившись на меня, что я буквально увидела в её взгляде надпись: «Аня, тебе конец. И ты обязательно расскажешь мне, почему какой-то парень имеет наглость заявляться к нам домой без приглашения!». – Аня просто не говорила, что вы будете заниматься вместе – продолжила она, а я уже открыла рот, чтобы вставить своё веское “но”, как этот хитрый Воронов меня опередил.

– А мы узнали об этом буквально на последнем уроке, – выдал он, нацепив на своё смазливое лицо эту свою фирменную обворожительную улыбочку, от которой у меня мгновенно зачесались руки – так захотелось надрать ему его самодовольную задницу за такую наглость!. – Ну мы и договорились, что я зайду вечером. Просто не думал, что так поздно получится…

Мама перевела взгляд с букета цветов в его руках на меня, потом обратно на него, и я буквально чувствовала, как воздух между нами тремя становится всё более вязким и тяжёлым. Напряжение давило на виски, а моё бедное сердце, кажется, решило устроить марафон прямо в грудной клетке – так сильно оно колотилось.

Боже, как же я сейчас хотела провалиться сквозь землю! Или чтобы этот Воронов провалился – тоже вариант. Хотя нет, его я бы ещё помучила немного за такую подставу…

О нет, только не это!

Мама, как всегда, решила проявить гостеприимство в самый неподходящий момент.

– Проходи, Максим, – щебечет, закрывая дверь, словно мы не на пятиминутную встречу собрались, а на семейный ужин.

– Пойдем, давай , – тороплю я его, подталкивая к лестнице, будто барашка на заклание. – Мы недолго, мам. Полчасика и всё, – бросаю через плечо, надеясь, что она не заметит, как предательски краснеют мои щеки.

И тут начинается самое интересное!

– Может быть, Максим хочет перекусить или чай, к примеру?– мама явно решила устроить нам романтический ужин при свечах, только вот я планировала совсем другое времяпрепровождение!

– Не откажусь от чая и бутербродов!– заявляет этот… этот… наглец!

«Ну наглый… Так и придушила бы его сейчас!» – думаю про себя, но на лице у меня, наверное, написано что-то вроде: «Спасибо, но моя мама меня прибьет за твой фокус!».

Когда мы добираемся до моей комнаты, я буквально впихиваю Воронова внутрь и захлопываю дверь. Ну надо же, какой хитрец!

– И что это ты удумал? – спрашиваю, скрестив руки на груди.

– Ты сама сказала зайти через входную дверь! – невозмутимо пожимает плечами этот гений, словно не понимает, что только что устроил мне полный провал.

– Как… – шумно выдыхаю, чувствуя, как внутри закипает настоящий бычий темперамент. – Как ты умудрился спуститься так тихо?

– Прыгнул на вашу изгородь, – невозмутимо сообщает он.

Мои глаза, наверное, становятся размером с блюдца.

– Прыгнул?!

– Ну да, – усмехается этот акробат. – А что мне оставалось делать? Сидеть в твоём шкафу и перебивать накрахмаленные блузки? Так хоть теперь твоя мама будет меня к тебе пускать.

– Просто забудь! – тычу пальцем ему в лицо, прищурив глаза от возмущения. – Ты здесь первый и последний раз!

Боже, как же он умеет выводить меня из себя… И одновременно почему-то заставляет сердце биться чаще. Вот же нахал!

Глава 6

Макс Воронов

Во взгляде Ани я не видел той злобы, которой меня одаривали, когда я наглел. И сейчас был именно тот момент, когда я обнаглел до предела.

– Расслабься, – протянул я, подходя к кровати и заваливаясь на неё, закинув руки за голову. – Ты какая-то нервная.

– А ну встань с моей кровати! – прошипела она, и её брови сошлись домиком, а изящный носик так сопел, что я едва ли не рассмеялся.

Я усмехнулся. Козлом я был не всегда, но сейчас мне так нравилось наблюдать, как Аня бесится. Это было очаровательно со стороны, что я не мог упустить возможность позлить её хотя бы ещё на долю секунды.

– Лучше ложись рядом, – сказал я с довольной ухмылкой на лице. Аня, нахмурившись, подошла ко мне и скинула мои ноги с кровати.

– Вставай. Сейчас же! – потребовала она, её голос дрожал от напряжения.

Я сел на кровать и оказался около Ани так близко, что в нос ударил приятный аромат дорогого кондиционера, исходящий от её шелковистых волос. Бесцеремонно осматривал её бедра, которые она скрывала под оверсайз балахоном, и стройные ноги, которые тоже прятались под мешковатыми штанами.

– Чего ты такая грубая?

Аня взяла меня за шкирку и попыталась поднять, но у нее не вышло. Вместо этого я завалил ее на кровать и прижал собой.

Аня взяла меня за шкирку и попыталась поднять, но у неё не вышло. Вместо этого я завалил её на кровать и прижал собой. В этот момент между нами пролетела вспышка симпатии, и я почувствовал, как её сердце бьётся быстрее.

– Максим, отпусти меня, – прошептала она, но в её голосе не было злости.

Я наклонился ещё ближе, ощущая её дыхание на своих губах. Напряжение нарастало, и я нарочно приблизился к её губам, чтобы подразнить её.

– Ты же этого не хочешь, – прошептал я, чувствуя, как её тело реагирует на мою близость. – Зачем сопротивляешься?

В ее зеленых глазах можно было утонуть. Хотя казалось, что такого особенного в этой девченке?

Мажорка? Высокомерная? Красивая?

Я мысленно собирал в голове это причудливое бинго, пока мой взгляд скользил по её лицу, подмечая каждую деталь. Едва заметные веснушки, усыпавшие переносицу, придавали ей особое очарование, а идеальные брови и длинные ресницы лишь подчёркивали выразительность её взгляда.

И, конечно же, её губы – пухлые, манящие, словно созданные для поцелуев. Они притягивали мой взгляд, вызывая в душе бурю эмоций и желаний.

Мне хотелось ее поцеловать. Вновь почувствовать привкус нежных губ, которые вскружили голову. Но Аня резко ударила меня в бок, отчего я заулыбался. Этот лёгкий удар словно пробудил меня от сладкого сна, напоминая о границах, которые мы не должны переступать.

Вовремя она меня остановила, иначе… Иначе я за себя бы не ручался. Чувства, которые она во мне пробуждала, были настолько сильны, что я уже не мог контролировать себя.

– Слезь с меня, – приказала она таким грозным тоном, что мне вдруг захотелось сделать наоборот – прижать её к себе ещё крепче и никогда не отпускать.

– Как прикажете, принцесса, – ответил я с лёгкой усмешкой, поднимаясь и делая вид, что не замечаю её раздражения.

– Не называй меня так! – профырчала она, но я уже отошёл на безопасное расстояние, наслаждаясь её смущением и стараясь не показывать, как меня забавляет её реакция. – Зачем ты здесь?

– А что, нельзя зайти к однокласснице? – спросил я, усаживаясь за стол и откусывая кусок пиццы. Ммм, как же давно я не пробовал такую восхитительную пиццу… Казалось, что прошла целая вечность.

– И часто ты заходишь к своим одноклассницам, перелезая через окно?

– Сегодня это впервые, – ответил я, не задумываясь. Черт, ну и олух же я! О чём только думал?

– Тогда скажи, что тебе нужно, и уходи, – её тон стал резким.

Если я ей признаюсь в том, что мне действительно было нужно, она меня не поймет. Поэтому пришлось импровизировать.

– Послушай, Аня, – начал я, стараясь придать голосу непринужденность, хотя внутри всё трепетало. – На учебе начали распускать слухи, и я подумал… Решил проверить, всё ли в порядке.

Её взгляд немного смягчился, но недоверие всё ещё читалось в глазах.

– Неужели самому отпетому хулигану колледжа есть дело до слухов? – спросила она, нахмурившись.

Я вздохнул, понимая, что зашел слишком далеко. Нужно было действовать осторожно.

– Я буду с тобой честен, – сказал я, размахивая куском пиццы. – Когда связываешься с такими, как я, то беда сама находит путь. И ты становишься объектом обсуждения для всех тех, кто любит подсластить пилюлю. – Я сделал паузу нарочно, чтобы нагнать обстановку и подумать, какие слова нужно сказать дальше. – А тогда, на той вечеринке… Ты показалась мне мне такой, как все. Другой. Более смелой, которая чихать хочет на чужое мнение. Вот и решил заскочить к тебе на огонек.

Аня молчала, явно обдумывая мои слова. Я видел, как в её глазах мелькают разные эмоции – от удивления до раздражения.

– И ты решил, что лучший способ проверить – это залезть ко мне в окно? – спросила она, приподняв бровь.

Я пожал плечами, стараясь выглядеть как можно более непринужденно.

– Ну, это был отчаянный шаг, признаю. Но любопытство… – я взялся за грудь, изображая, будто бы падаю в обморок.

Она усмехнулась, но в её усмешке не было злобы. Скорее, это было похоже на попытку скрыть смущение.

– Никогда бы не подумала, что Воронов умеет беспокоиться о других.

Я кивнул, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее.

– Ты одинока, ведь так? – спросил я, зная, что это правда. Это было видно по ее общению и манере. – У тебя есть все, что может пожелать девчонка в твоем возрасте, но ты по-прежнему одинока.

Её взгляд смягчился, и я увидел в нём что-то новое – возможно, искру понимания. Но это было на долю секунды.

– Спасибо, конечно, за беспокойство, но ты мог бы просто подойти ко мне в колледже, – сказала она, подойдя ближе ко мне, но по-прежнему держала дистанцию. – Или спросить за партой, устроив шоу, чтобы как можно больше сплетен появилось вокруг нас.

Я улыбнулся, чувствуя, как Настя пытается защититься, потому что я задел ее.

– Мог бы, но мне показалось, что здесь, в твоей комнате, мы сможем поговорить более откровенно.

Аня вздохнула, отводя взгляд. Уж не знаю, была ли она готова сказать что-то в оправдание или это был защитный механизм.

– И что же ты хочешь узнать? – спросила она, явно не желая продолжать этот разговор.

Я поднялся и поравнялся с ней. Смотрел так пристально, что казалось, вот-вот потеряю контроль.

– Московская новенькая одинока? Или лишь делает вид, чтобы привлечь к себе внимание?

На самом деле, я хотел ее поцеловать. Прямо сейчас. Впиться нахально губами в ее губы и целовать так, чтобы у нас закружилась голова.

– Воронов, скажи по правде, что тебе от меня нужно?

– Ответ, – я приблизился еще ближе, сокращая дистанцию между нами. – Просто ответ на мой вопрос.

– Ты просто так ничего не делаешь.

– А что, если мне любопытно? – я прищурился. Казалось, что воздух стал сгущаться вокруг нас. Каждый вдох давался с трудом. – Что, если я хочу узнать тебя получше?

– Воронов, ты же знаешь, что я не люблю все эти игры, – её голос дрожал, но она старалась сохранять спокойствие. – Если у тебя есть что-то на уме, просто скажи.

Я улыбнулся, чувствуя, как внутри меня бушует буря эмоций.

– Аня, – начал я, стараясь говорить как можно мягче, – я не играю. Мне действительно интересно узнать тебя. Ты кажешься такой… загадочной.

Она усмехнулась, но в её усмешке не было ни капли веселья.

– Загадочной? Это потому что я не бегаю за тобой и не вешаюсь на шею, как остальные девчонки в колледже?

Я покачал головой, чувствуя, как моё сердце сжимается от её слов.

– Нет, Аня. Это потому что ты другая. Ты не пытаешься понравиться, не стараешься быть такой, какой тебя хотят видеть другие. Ты настоящая.

Её взгляд метался от моих губ до глаз и обратно. Это очаровательное смущение, которое она прятала за маской стойкости, лишь сильней подливало масло в огонь.

– Настоящая? – переспросила она, словно пробуя это слово на вкус. – Откуда ты знаешь, какая я настоящая?

Я сделал шаг вперёд, чувствуя, как моё сердце бьётся всё быстрее и быстрее.

– Я вижу девушку, которая скрывает свою боль за маской безразличия. Девушку, которая боится быть собой, потому что боится быть отвергнутой.

Аня молчала, явно обдумывая мои слова. Я видел, как в её глазах мелькают разные эмоции – от удивления до раздражения.

– И ты думаешь, что можешь понять меня? – спросила она, приподняв бровь.

Я кивнул, чувствуя, как внутри меня растёт уверенность.

– Да, Аня. Я понимаю тебя. Потому что я сам такой же. Мы оба одиноки, оба боимся показать свои настоящие чувства.

Она вздохнула, отводя взгляд.

– Это не так, Воронов, – прошептала она. – Я не одинока. У меня есть друзья, семья…

Я улыбнулся, чувствуя, как моё сердце наполняется нежностью.

– Аня, не обманывай себя. Ты знаешь, что это не так. Ты чувствуешь себя одинокой, даже когда окружена людьми. И я чувствую то же самое.

Она подняла глаза, удивлённо глядя на меня.

– Ты? Но почему? Ты же всегда в центре внимания, все тебя любят.

Я покачал головой, чувствуя, как внутри меня поднимается волна эмоций.

– Это только видимость, Аня. Внутри я такой же одинокий, как и ты. Мне тоже бывает трудно найти общий язык с людьми.

Мы замерли. Казалось, мир сузился только до ее трепетного дыхания. До волнующего взгляда, который переполнял через край меня.

Это нужно было прекращать, иначе… Я за себя не ручаюсь…

– Расслабься, – улыбнулся я, усмехнувшись. – Я шучу.

Аня, кажется, побледнела от злости. А после, нахмурившись, серьезно сказала:

– Ты не можешь понять других людей, потому что ты эгоист. Любишь только себя.

Я облизал губы, улыбаясь.

В чем-то она была права, но эта игра, которую мы с ней затеяли, мне нравилась больше, чем откровение, которое могло бы случиться сегодня, но не случилось.

– А ты мне поверила?

– Практически, – вывалила правду Аня на меня, и я почувствовал, как меня обдало холодной водой. Я услышал шаги по лестнице, кажется, ее мама поднималась к нам.

Но мне оставаться здесь сейчас было очень опасно. Я мог бы разрушить то, что постепенно выстраивается между нами с Аней. И этого я хотел меньше всего. Поэтому я просто направился к окну и перелез через подоконник, обернулся.

– Подумай над моими словами, – а после, не дождавшись ответа, спрыгнул вниз.

Я шаркал ногами по липкой земле. Ветер трепал волосы и забирался за воротник, вызывая противную дрожь. Каждый шаг давался с трудом, будто ноги налились свинцом.

Домой идти не хотелось. Ради младшей сестры я был вынужден возвращаться и терпеть все происходящее вокруг. Она не заслуживала того, что отцу просто наплевать на нее. Не заслуживала того, что носит вещи из секонд-хэнда, а ее смартфон давно пора менять на что-то новое.

Но у нас денег ни на что не хватало. И это бесило меня больше всего. Я стиснул зубы, пытаясь сдержать нарастающую злость. Почему именно мы? Почему наша семья должна проходить через это?

Дверь захлопнулась за мной, но Анины слова все еще звенели в ушах. “Ты просто боишься, что тебя тоже бросят”. Черт, да как она посмела? Как она смеет лезть в мою жизнь, судить меня? Я сжал кулаки так сильно, что ногти впились в ладони, и резко дернул капюшон пониже, будто мог спрятаться от собственных мыслей.

Дом встретил меня пьяным бормотанием из кухни. Отец сидел за столом, обхватив бутылку, как старую подругу. Глаза мутные, язык заплетается. Он снова начал свою любимую песню о том, как тяжело быть одиноким.

– Макс… а, ты… где был? – выдавил он, даже не поворачивая головы.

– В космосе летал, – бросил я, проходя мимо. Мой голос дрожал от презрения. Как он смеет вообще разговаривать со мной после всего?

Он что-то пробормотал в ответ, но мне уже было плевать. Лестница скрипела под ногами, когда я поднимался на второй этаж. В коридоре стояла тишина – слишком тихая, неестественная.

– Лика? – постучал я в ее дверь. В груди зародилось нехорошее предчувствие.

Ответа не было. Тишина давила на барабанные перепонки, заставляя сердце биться чаще.

Я толкнул дверь и замер. Сестра лежала на кровати, свернувшись калачиком под одеялом. Лицо красное, волосы слиплись от пота. Ее дыхание было тяжелым, прерывистым.

– Лик… что с тобой? – Я подошел ближе, прикоснулся к ее лбу – горячий, как уголь. Внутри все похолодело от тревоги. – У тебя температура?

Она что-то пробормотала, но я не разобрал слов. Ее губы были сухими, на лбу выступили капельки пота.

“Только не это”, – пронеслось в голове. “Только не сейчас, когда у нас и так все наперекосяк”.

– Голова болит… – прошептала она, даже не открывая глаз.

Сердце упало куда-то в живот. Твою же мать, как же так? Только вчера была здорова, прыгала, смеялась, а сегодня…

– Щас, держись.

Я рванул в ванную, перерыл аптечку. Градусник. 38,7.

– Черт! – вырвалось само собой.

– Макс… мне холодно… – Лика съежилась еще сильнее.

Я нашел парацетамол, налил воды. Руки тряслись, как у алкаша. Мысли скакали, как блохи. Что делать? Как помочь?

– Пей.

Она с трудом проглотила таблетку, но жар не спадал. Минуты тянулись, как резина. Я сидел рядом, сжимая ее руку, а температура ползла вверх. 39,1.

– Все, хватит.

Я достал телефон, набрал скорую. Пальцы дрожали, будто чужие.

– Алло? У меня сестра, температура под 40, не сбивается! – голос сорвался на крик.

– Адрес назовите.

Я прорычал его, бросил трубку. Черт, черт, черт! Почему именно сейчас? Почему она?

Лика слабо застонала.

– Макс… страшно…

– Ничего, – я сжал ее пальцы. Пальцы были ледяными, а лоб – раскалённым. – Щас приедут.

В голове крутилось: “Только не умирай. Только не сейчас. Пожалуйста, не надо”.

Я смотрел на её бледное лицо, на влажные от пота волосы, и внутри все сжималось от страха. Какого хрена я не заметил раньше? Почему пропустил первые признаки?

Время тянулось, как патока. Каждая секунда казалась вечностью. А она лежала, такая маленькая, такая беззащитная. Моя маленькая сестрёнка, которую я всегда защищал, всегда оберегал. И сейчас не мог ничего сделать.

Телефон в кармане завибрировал. Скорая. Наконец-то.

– Да! – рявкнул я в трубку.

– Мы уже выезжаем. Постарайтесь сбить температуру обтиранием.

Обтиранием? Да я уже все перепробовал! Но выбора не было. Я намочил полотенце, начал протирать её тело. Лика дрожала, губы посинели.

– Макс… холодно… – снова прошептала она.

– Сейчас, сейчас, – бормотал я, пытаясь согреть её своим дыханием.

В окно ударил свет фар. Скорая. Слава богу.

– Держись, сестрёнка, – прошептал я, сжимая её руку. – Всё будет хорошо.

Но внутри всё сжималось от страха. А что, если нет? Что, если не успеем?

Где-то внизу отец что-то уронил, заворочался. Но мне было плевать. Плевать на весь мир.

Я не отпускал её руку, пока за дверью не раздался звонок. Каждый миг, проведённый с Ликой, казался вечностью. Её маленькая ладошка была такой холодной, что я боялся, как бы она не превратилась в лёд.

В коридоре послышались тяжёлые шаги. Я вскочил, готовый встретить врачей, защитить сестру от всего мира. Сбежал по лестнице, миновал пьяного отца. Его присутствие сейчас казалось особенно омерзительным. Как он мог так напиться, когда его дочь в опасности?

Сердце бешено стучалось в груди от боли за младшую. Прозвучал звонок в дверь. Я резко открыл её, едва не сорвав с петель.

– Где больная? – спросил мужчина в белом халате, проходя мимо меня. Его голос был чётким и профессиональным, но внутри у меня всё сжималось от тревоги.

– Пойдёмте, – я отступил, пропуская его в гостиную. Каждый шаг давался с трудом, словно ноги налились свинцом.

Врач задержался на мгновение, посмотрев на спящего пьяного отца в кресле. Его взгляд задержался на пустой бутылке на журнальном столике.

– Он? – спросил врач, кивая в сторону отца.

– Нет. Моя младшая сестра. Пойдёмте, – я почти толкал его в спину, не в силах больше ждать ни секунды.

Мы поднялись на второй этаж, и я пропустил врача в комнату. Лика лежала такая бледная, что казалось, будто жизнь покидает её с каждой секундой.

Врач быстро осмотрел Лику, послушал сердце, проверил дыхание. Его лицо оставалось бесстрастным, но я видел, как он нахмурился, когда осматривал её.

– Срочная госпитализация, – бросил он медсестре. – У ребёнка признаки обезвоживания…

Сестра задрожала под одеялом. Её губы посинели, а глаза наполнились страхом.

– Макс… я боюсь… – её голос был едва слышен, но каждое слово вонзалось в моё сердце острыми иглами.

– Всё будет хорошо, – я пытался говорить уверенно, но голос дрожал, выдавая моё внутреннее состояние. – Я поеду с тобой.

Я сжал её руку крепче, чувствуя, как пульс учащается от тревоги. В этот момент я был готов на всё ради неё. Готов был бороться с целым миром, лишь бы она поправилась.

Медсестра уже готовила носилки, а я всё не мог отпустить её руку. В голове крутилась только одна мысль: «Пожалуйста, пусть она выживет. Пожалуйста, пусть всё будет хорошо».

– Максим, нам нужно действовать быстро, – голос врача вернул меня в реальность.

– Да-да, конечно, – я кивнул, стараясь собраться с мыслями. – Я только возьму её вещи.

– Не нужно, – врач мягко отстранил меня. – Сейчас главное – доставить её в больницу. Остальное потом.

Внизу отец наконец-то проснулся от шума.

– Что происходит? – его мутный взгляд остановился на нас.

«Только не сейчас. Только не начинай свои пьяные причитания», – мысленно взмолился я, чувствуя, как внутри всё сжимается от ярости и бессилия.

– Молчи, – прорычал я, подхватывая Лику на руки. – Если что-то понадобится – звони.

Её маленькое тельце казалось таким хрупким в моих руках. Дыхание прерывистое, горячее. Я чувствовал, как её пульс бьётся неровно, словно пытается вырваться из грудной клетки.

В машине скорой помощи я прижимал сестру к себе, пока она не провалилась в тяжёлый сон. Каждая секунда казалась вечностью. Я вглядывался в её лицо, пытаясь запомнить каждую черточку, каждую веснушку. Вдруг это последний раз, когда я вижу её такой?

Часы тянулись бесконечно. Каждая минута превращалась в пытку. Я не мог усидеть на месте, постоянно вскакивал, ходил из стороны в сторону, грыз ногти, хотя давно бросил эту привычку.

В коридоре пахло лекарствами и страхом. Страхом, который пропитал каждую клеточку моего тела. Я смотрел на дверь, за которой лежала Лика, и не мог поверить, что это происходит со мной.

Каждый звук в коридоре заставлял меня вздрагивать. Шаги медсестер, скрип каталок, чьи-то приглушенные разговоры – всё это отзывалось острой болью в груди. Я пытался читать, но буквы прыгали перед глазами, сливаясь в бессмысленные пятна.

Наконец, вышел врач. Высокий, седой, с усталыми глазами человека, который видел слишком много страданий.

– Как она? – я вскочил так резко, что стул с грохотом опрокинулся. В этот момент я был готов на всё – бежать, драться, умолять, только бы она была в порядке.

– Состояние тяжелое, но стабильное, – ответил он, глядя мне прямо в глаза. Его голос был спокойным, но я заметил, как он на мгновение задержал взгляд на моей руке – той самой, что была в крови Лики.

– Мы ввели антибиотики, поставили капельницу. Нужно будет сдать анализы, – продолжал он, доставая папку с записями.

Я выдохнул, чувствуя, как напряжение медленно отпускает мышцы. Как будто кто-то невидимый ослабил удавку на шее. Но внутри всё ещё бушевала буря.

– Можно к ней? – спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Только на пять минут, – строго ответил врач. – Ей нужен покой.

Я кивнул, не слыша его слов. В голове пульсировала только одна мысль: увидеть её, убедиться, что она жива, что с ней всё будет хорошо.

В палате было темно и прохладно. Лика лежала под капельницей, бледная, но уже не такая горячая. Её дыхание было ровным, спокойным. Я подошел к кровати, чувствуя, как сердце сжимается от боли и нежности.

– Макс… – прошептала она, открывая глаза. Её голос был слабым, но я услышал в нём столько силы, столько жизни.

– Я здесь, – я взял её руку, чувствуя, как тонкие пальцы сжимают мои. Как будто она боялась, что я исчезну, растворюсь в воздухе.

– Всё будет хорошо, – прошептал я, хотя внутри всё кричало от страха и тревоги. – Я не оставлю тебя. Никогда.

Её губы дрогнули в слабой улыбке, и я почувствовал, как по щеке скатилась слеза. Первая за долгое время. Слеза облегчения и благодарности за то, что она жива.

Она слабо улыбнулась и снова закрыла глаза.

Эта улыбка – едва дрогнувшие губы, тень чего-то, что могло бы быть смехом, если бы не жар, не слабость, не эта проклятая болезнь. Но даже такая, она была настоящей. Ликиной. И ради одной этой улыбки я готов был сжечь весь мир.

Я просидел рядом до самого утра, охраняя ее сон, как делал это всегда.

Пальцы сами сжимались в кулаки, когда она вздрагивала. Опять снится. Что? Кошмар? Боль? Я не знал. Знало только это хрупкое существо под одеялом, которое даже во сне цеплялось за край моей кофты, будто боялось, что я испарюсь.

В палате было тихо, только писк приборов нарушал эту тишину.

Мерзкий, металлический звук. Каждые пятнадцать минут – короткий, высокий «бип». Как счетчик. Как напоминание: время идет, а ты бессилен. Я ненавидел этот звук. Ненавидел белые стены, запах антисептика, даже скрип кровати, когда Лика поворачивалась. Но больше всего ненавидел себя – за то, что не уберег.

Каждый раз, когда Лика вздрагивала во сне, моё сердце замирало.

– Тихо, сестренка… – Шепот вырывался сам собой, и я гладил ее по волосам, как она любила.

Пальцы дрожали. 38,9. Все еще высоко.

Я прикрыл глаза и молился – впервые за долгие годы. Не богу. Просто… в никуда.

"Сделай так, чтобы ей стало легче. Возьми что угодно взамен".

Но мир, как всегда, молчал.

Рассвет пробился сквозь жалюзи, окрашивая больничный коридор в серый цвет.

Этот свет казался чужим. Не теплым, не живым – просто серым пятном на полу. Как будто даже солнце знало: здесь нет места надежде.

Медсестра зашла проверить капельницу, улыбнулась мне:

– Вам бы тоже отдохнуть.

Я посмотрел на ее бейдж. "Ольга". Добрая, наверное. У самой дети, судя по обручальном кольцу. Но сейчас ее забота раздражала.

– Я останусь здесь, – отрезал я, не отводя взгляда от сестры.

Голос звучал хрипло, будто я всю ночь кричал. Может, так и было.

Медсестра вздохнула, но не настаивала. Ее шаги затихли в коридоре, а я снова остался один.

С Ликой.

С писком аппаратов.

С страхом, который грыз меня изнутри, как только я закрывал глаза.

"А если ей станет хуже?"

"А если…"

Я резко встряхнул головой. Нет.

Лика слабо зашевелилась, и я тут же наклонился.

– Макс… – ее губы едва шевельнулись.

– Я здесь.

Она не открыла глаз, но ее пальцы слабо сжали мои. Холодные.

И в этот момент я понял: я прибью того, кто посмеет забрать ее у меня.

Даже если это будет сама смерть.

Глава 7

Аня Воронцова

Это утро началось с той особенной тишины, которая бывает только в моменты, когда мама что-то подозревает. Тишины, в которой каждый звук – будь то звон чайной ложки о чашку или хруст моего бутерброда – кажется оглушительным. Её взгляд, скользящий по мне, был полон невысказанных вопросов, а пальцы нервно теребили край скатерти.

– Анечка, ты вчера… поздно легла. И этот… Макс… – её голос дрогнул, как всегда, когда она пытается быть деликатной, но её материнский инстинкт не даёт ей молчать.

Я тяжело вздохнула, отодвигая тарелку. В горле встал ком – она всё заметила. То, как он стремительно выскользнул за дверь, как небрежно бросил свою куртку на вешалку, как я мямлила что-то невразумительное в ответ на её немой вопрос.

– Мааам, – протянула я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, даже немного раздражённо. – Я же говорила, что у нас проект. Нас в пару поставили. Что тут такого? Пришёл, обсудили план, ушёл. Всё.

Каждое слово казалось мне таким фальшивым, таким картонным, что хотелось самой скривиться от отвращения к собственной лжи. Она покачала головой, не веря, но и не решаясь на прямой допрос.

– Он такой… странный, Аня. Этот Макс. Говорят, проблемы с дисциплиной… Я просто волнуюсь.

Она всегда так – волнуется. За меня, за моё молчание, за мои поступки, которые она не может понять. Эта тревога висит между нами тяжёлым свинцовым занавесом. Мне вдруг стало так жалко её – эту хрупкую женщину с вечно испуганными глазами. Но одновременно внутри закипало раздражение – от её страхов, от моей лжи, от этого бесконечного клубка недомолвок.

– Всё в порядке, мам. Поверь, – прошептала я, вставая.

“Поверь” – эти слова я произносила всё реже и реже.

Её тревога, как тень, следовала за мной до самых дверей учебного заведения. Но там её мгновенно сменило другое чувство – настороженная пустота. Его место за последней партой у окна было пустым. Не просто пустым – оно зияло, как вырванный зуб. Макса не было. Не опаздывал, не прогуливал украдкой – его просто не было. И это отсутствие било по нервам сильнее, чем его присутствие, которое обычно раздражало и выводило из себя.

Я не могла отвести взгляд от этого пустого места. Казалось, даже воздух вокруг него был другим – более густым, более тяжёлым. Словно там, где недавно сидел Макс, осталась какая-то невидимая дыра, затягивающая в себя всё внимание.

«Московская» без своего «Бунтаря». Как странно звучит. И почему-то больно. Глупо, до слёз глупо, что это меня так задело.

Объяснение пришло позже, на классном часе. Наша Анна Викторовна, всегда такая собранная и деловая, сегодня выглядела совершенно разбитой. Её голос дрожал, когда она произнесла эти страшные слова:

– Ребята… у Макса… случилось горе.

В классе повисла мёртвая тишина. Я чувствовала, как воздух становится густым и тяжёлым.

– Его младшая сестра… она тяжело больна. Очень тяжело. Нужна дорогостоящая операция, лечение… Семья… не справляется.

По рядам прокатился шёпот. Сестра? У Макса есть сестра? Никто не знал, кажется. Он никогда не говорил о семье. Этот образ одинокого волка, циника, которому всё до лампочки – он треснул, как дешёвая маска.

– Мы открываем сбор средств, – продолжала Анна Викторовна, глотая слёзы. – Любая помощь… Любая сумма…

Что-то острое и горячее сжалось у меня под рёбрами. Сестра. Маленькая девочка. Макс, который вчера был здесь, с его колючими шутками и вызывающим взглядом… а сегодня где-то там, в кромешном аду страха и беспомощности.

Я представила его не сломленным, нет – яростным, отчаянным, стиснувшим зубы перед лицом этой несправедливости. И эта картина ударила сильнее любой жалости.

На большой перемене я подошла к столу, где собирали деньги. Две девочки из актива записывали пожертвования в тетрадь. Я достала кошелёк. Все накопленные деньги на новые наушники, на книгу, на что-то ещё… Не думая, не колеблясь, я отсчитала самые крупные купюры.

Самая большая сумма за сегодня. Я видела, как округлились глаза у девочек.

– От Ани, – сказала я тихо, не глядя на них.

Этого было так мало… Гораздо меньше, чем требовал этот внезапно разверзшийся провал в привычном мире. Я подошла к Анне Викторовне, которая устало опиралась о подоконник в коридоре. Её плечи казались такими хрупкими, словно она несла на себе тяжесть всего мира.

– Анна Викторовна… – мой голос звучал хрипло, почти надрывно. – А… чем-то ещё помочь можно? Может, продукты куда-то отвезти? Сиделку найти? Что-нибудь… – я ловила её взгляд, ища хоть какую-то зацепку, возможность действовать, а не просто кинуть деньги в бездну.

Она посмотрела на меня усталыми, немного удивлёнными глазами. Пожала плечами.

– Спасибо, Аня. Очень хороший порыв. Но пока… пока только деньги. Это самое важное сейчас. Если что-то ещё понадобится – скажу.

Её взгляд скользнул куда-то мимо, в свои тяжёлые мысли. Я почувствовала себя ненужной, глупой. Словно моё желание помочь было неуместным, навязчивым. Отступила, чувствуя, как внутри всё сжимается от бессилия.

И тут меня настигли сплетни. Они висели в воздухе, липли к спине, как липкая паутина.

– …видела, сколько скинула? Целую кучу!– …конечно, теперь она у него на особом счету, эта «Московская»…– …наверное, уже всё было, раз так старается…– …а он-то что? Смотрел?– …слышала, вчера у неё дома был!

Каждое слово – как игла, вонзающаяся в кожу. «Московская». Это прозвище, которое раньше лишь слегка раздражало, теперь жгло как раскалённое клеймо. И это «всё было»… Грязное, пошлое предположение, брошенное шепотом где-то за спиной, заставило кровь ударить в виски. Мои руки сжались в кулаки.

Им всем какое дело? Какое им дело до Макса, до меня, до того, что происходит между нами? До того, что, возможно, даже не происходит? Я шла быстрее, стараясь не слышать, но слова впивались в сознание, как занозы.

Эти шепотки, эти грязные намёки… Они были словно яд, медленно отравляющий всё хорошее, что могло быть между нами. Я не могла понять – почему? Почему люди так любят совать свой нос в чужие дела? Почему им так важно найти грязь там, где её нет?

В моей голове пульсировала только одна мысль: я хотела помочь. Просто помочь. Без каких-либо скрытых мотивов или расчётов. Но теперь… теперь эти шепотки преследовали меня, как назойливые мухи, отравляя всё, что я пыталась сделать.

Я ускорила шаг, стараясь уйти от этих голосов, от этих грязных намёков. Но они, словно призраки, следовали за мной, проникая в сознание, оставляя после себя горький привкус разочарования.

На повороте к кабинету химии меня «случайно» обогнала Катя Смирнова – та самая сплетница с приторной улыбкой, от которой всегда хотелось скривиться. И так же «случайно» её рука с пластиковым стаканчиком дёрнулась. Холодная, липкая волна фиолетовых чернил обрушилась мне на грудь, мгновенно впитываясь в белую блузку, растекаясь уродливым, грязным пятном.

– Ой, извини! – Катя притворно ахнула, прикрыв рот ладошкой. В её глазах светилось чистое, неразбавленное злорадство. – Совсем не специально! Ну что поделать, неловкость…

Что-то внутри меня взорвалось. Всё напряжение дня, вся ярость от сплетен, от беспомощности, от этой чернильной грязи на чистой ткани – всё это вырвалось наружу с силой цунами. Я не думала. Я действовала. Одним резким движением я схватила Катю за предплечье, с такой силой, что она пискнула, и прижала её к холодной кафельной стене. Моё лицо было в сантиметрах от её внезапно побледневшего, испуганного личика. Я чувствовала, как дрожит её рука в моей мёртвой хватке.

– Слушай сюда, стерва, – мой голос был низким, хриплым, почти не моим. Он вибрировал от неконтролируемой ярости. – Если ты или кто-то из твоих кукол ещё раз осмелится на такую выходку… – Я вжала её сильнее в плитку. – Тебе не поздоровится. Поняла?

Страх в её глазах сменился наглой бравадой. Она фыркнула, пытаясь вырваться.

– Ой, напугала! – её голос дрожал, но она пыталась сохранить издевку. – Что, мамочке побежишь жаловаться? А? Давай, беги! Без неё ты ведь никто, «Московская»!

Каждое её слово било по нервам, как удар хлыста. «Московская». Это прозвище, которое раньше лишь слегка раздражало, теперь жгло как клеймо. Но я не собиралась отступать.

– Мамочка здесь ни при чём, – процедила я, сжимая её руку ещё сильнее. – А вот ты сейчас поймёшь, что значит иметь дело со мной.

В её глазах мелькнул настоящий страх. Она больше не пыталась храбриться.

– Отпусти… больно… – прошептала она, и в её голосе впервые прозвучала настоящая паника.

Я медленно разжала хватку, отступая на шаг. Её трясло, она потирала руку, бросая на меня полные ненависти взгляды.

– Запомни этот момент, – сказала я, глядя ей прямо в глаза. – Потому что если ты ещё раз…

Не договорив, я развернулась и пошла прочь. Внутри всё ещё бушевала ярость, но теперь к ней примешивалось странное чувство удовлетворения. Впервые за всё время я не позволила им растоптать себя. Впервые дала отпор.

Блузка была испорчена, но это казалось такой мелочью по сравнению с тем, что произошло. Я чувствовала, как внутри что-то меняется. Словно я наконец-то нашла в себе силы противостоять этим сплетням, этой грязи, этим попыткам унизить меня.

Эти слова – «никто» и «мамочке» – вонзились в меня, как острые ножи, прямо туда, где копилась вся моя затаённая обида. Туда, где жила боль от маминой тревоги, от её непонимания, от того, что даже здесь, в колледже, это стало оружием против меня. Я отпустила Катю так резко, что она едва удержалась на ногах. Чернильное пятно на моей груди пульсировало, словно второе сердце – сердце гнева и унижения. Она, потирая руку, с торжеством в глазах шмыгнула за угол, оставив меня одну.

Я прижалась спиной к той же холодной стене, по которой только что швырнула её. Дыхание было тяжёлым, прерывистым. Фиолетовая клякса расползалась по белой ткани, как ядовитый цветок, словно живая опухоль на моей коже.

«Никто… Без неё ты никто…» – эти слова эхом отдавались в висках, пульсировали в такт с чернильным пятном на груди. Я закрыла глаза, пытаясь заглушить этот голос, заглушить ярость, заглушить жгучую боль от чернил и слов. Но холод стены проникал сквозь тонкую ткань рубашки, напоминая о другом холоде – о том, что ждало Макса где-то там, за стенами этого учебного заведения, где пахло чернилами и злобой.

В этот момент я почувствовала себя такой одинокой. Одинокой перед лицом всех этих сплетен, перед лицом маминой тревоги, перед лицом собственной беспомощности. Как подступиться к маме с её вопросами и тревогой? Как подступиться сейчас к самой себе?

Я стояла, прижавшись к стене, и чувствовала, как внутри что-то медленно умирает. То, что раньше казалось важным – оценки, мнения одноклассников, мамины упрёки – теперь казалось таким мелким, таким ничтожным перед лицом настоящей беды. Перед лицом болезни маленькой сестры Макса, перед лицом его боли, которую он так старательно скрывал за маской циника.

В моей голове кружились мысли, как осенние листья в ветреный день. Мысли о том, что я не могу помочь так, как хочу. О том, что мои добрые намерения превратили в грязные сплетни. О том, что даже моя ярость, выплеснутая на Катю, не принесла облегчения.

Я открыла глаза и посмотрела на чернильное пятно. Оно казалось символом всего происходящего – грязным, уродливым, въевшимся в ткань, как эти сплетни въелись в сознание одноклассников. Но в этот момент я поняла одну важную вещь: пусть они говорят что хотят, пусть продолжают свои грязные игры. Я не позволю им определить, кто я есть на самом деле.

С трудом оторвавшись от стены, я пошла дальше. Блузка была испорчена, но внутри что-то начало меняться. Словно я наконец-то нашла в себе силы противостоять этим сплетням, этой грязи, этим попыткам унизить меня. И пусть они говорят что хотят.

Глава 8

Макс Воронов

Больничная тишина оглушает меня сильнее любого крика. Здесь всё пропитано не лекарствами, как многие думают, а липким страхом. Он въедается в одежду, просачивается сквозь кожу, заползает в самое нутро. И безысходность… серая, как больничные стены, безысходность, что расползается по потолку уродливыми трещинами.

Я снова сижу на этом чёртовом пластиковом стуле возле кровати Лики. Кажется, мои бёдра уже срослись с ним. Ночь сейчас или день? Время здесь потеряло всякий смысл. Его отсчитывают только писк мониторов над койками соседей по палате да прерывистое, редкое дыхание моей сестрёнки.

Она спит? Или просто лежит с закрытыми глазами? Её лицо словно восковая маска, а маленькая ладошка такая холодная в моей руке. Я держу её крепко-крепко, боясь отпустить. Боюсь, что если разомкну пальцы, она растворится в этой серой безнадежности и никогда не вернётся.

– Операция. Срочно.

– Лечение. Дорогостоящее.

– Шансы есть… но…

Это короткое «но», произнесённое врачом едва слышно, будто сквозь зубы, впилось в мой мозг ржавым крюком. Но денег нет. Но отец… Но мы – Вороновы. Отбросы общества, обречённые прозябать в ржавой клетке этого города и гнить в подворотнях.

Смотрю на Лику, на её тёмные ресницы – два веера на бледном лице. Она так похожа сейчас на маму… ту маму, которую я едва помню – нежную, с ароматом пирогов, а не перегара и тоски. Мама бы не позволила этому случиться. Она бы землю рыла, но нашла деньги. А отец… отец нашёл бутылку. Как всегда.

Сжимаю её руку ещё крепче, будто это может что-то изменить. Будто моё отчаяние способно сотворить чудо. Но чудо стоит денег, а у нас их нет.

Бессилие накатывает волнами, обжигая вены расплавленным свинцом. Я стискиваю зубы так сильно, что, кажется, они вот-вот раскрошатся. Кулаки сжимаются сами собой, до белизны костяшек. Внутри бушует буря – хочется крушить, ломать, рвать на себе волосы от отчаяния. Но здесь нельзя. Здесь царит тишина – оглушительная, пронзительнее любого крика. А Лика спит, и я не имею права её разбудить. Не имею права.

Цифры из разговора с врачом вспыхивают в мозгу, словно раскалённые добела молнии. Сумма… чудовищная, непосильная. Даже если продать всё до последнего гвоздя в нашем ветхом доме, даже если пойти на преступление – всё равно не хватит. Никогда не хватит.

– Воронов? Ты здесь?

Голос медсестры Ольги вырывает меня из этого кошмара из цифр и расчётов. Она смотрит на меня своим уже привычным взглядом – в нём усталость и жалость, которую я ненавижу.

– Твой отец… он внизу. Его не пустили – он не в том состоянии, чтобы кого-то пускать. Но спустись, пожалуйста. Он пугает всех своим видом.

В её глазах – немой призыв: не связывайся. Он пьян.

Я молча киваю, не в силах выдавить ни слова. Гнев – острый, знакомый до боли – на мгновение вытесняет бессилие. Он осмелился прийти сюда? После всего?

Осторожно высвобождаю свою руку из слабой хватки Лики, поправляю одеяло. Её губы чуть шевелятся, словно она что-то шепчет во сне.

– Не уходи, Макс… – слышу я её шёпот.

Сердце замирает, будто кто-то сжал его ледяной рукой.

– Я скоро, Ликс, – шепчу в ответ, касаясь её горячего лба. – Я скоро вернусь.

Каждое слово даётся с трудом, словно горло сдавило стальными тисками.

Спускаюсь по лестнице, чувствуя, как свинцовое бессилие сменяется обжигающей яростью. Она – мой щит, моё оружие. С ней легче дышать, легче держать себя в руках.

В вестибюле вижу его – прислонился к стойке информации, шатается из стороны в сторону. Глаза мутные, рубашка мятая, а запах перегара окутывает его, как ядовитое облако. Заметив меня, он пытается принять важный вид, но получается лишь жалкая пародия.

– Максимка! – его голос звучит хрипло и громко. Люди оборачиваются, и мне хочется провалиться сквозь землю. – Я хочу к своей дочери! Почему меня не пускают, а?

Каждый его вздох, каждое слово – словно плевок в лицо Лике, маме, мне.

– Тебе нужно отдохнуть, – говорю я, стараясь говорить спокойно. Не хочу, чтобы другие люди видели этот позор.

– Не ври мне! – он грозит мне пальцем, его голос становится всё громче. – Я имею право видеть свою дочь!

– Успокойся, – пытаюсь урезонить его, но он уже не слышит.

– Нет! Я требую, чтобы меня пропустили! Моя дочь там, я должен её увидеть!

Его крики привлекают внимание. Люди начинают собираться вокруг. Медсёстры пытаются успокоить его, но он только распаляется.

– Уберите руки! Я имею право!

В этот момент появляется охрана.

– Мужчина, вам нужно успокоиться.

– Не трогайте меня! Я отец!

Он начинает размахивать руками, пытается прорваться к лестнице. Охрана пытается его удержать, но он сопротивляется.

– Прекратите! – кричу я, но он не слышит.

Ситуация накаляется. Люди в панике отступают. Медсёстры в ужасе наблюдают за происходящим.

– Успокойтесь, или мы будем вынуждены применить силу! – предупреждает охранник.

– Да что вы себе позволяете?! – орёт отец, пытаясь вырваться.

Охрана действует решительно. Его выводят из больницы. Я подхожу к поста медсестёр.

– Пожалуйста, – умоляю я, – позвольте мне остаться здесь на ночь. Я не могу оставить Лику одну.

Одна из медсестёр, Ольга, смотрит на меня с сочувствием.

– Хорошо, Максим. Ты можешь остаться. Мы устроим тебя в комнате отдыха.

Я киваю, благодарный за эту возможность. Отец уже исчез за дверями больницы, а я возвращаюсь к Лике.

Она всё так же спит, и я снова беру её руку. Моя тюрьма. Мой смысл.

Внезапно слышу обрывки разговора двух медсестёр у поста:

– Бедный мальчик…

– Да, такое испытание для ребёнка…

Я закрываю глаза, стараясь не думать о том, что произошло. Сейчас главное – Лика. Всё остальное может подождать.

Поднимаюсь по лестнице, стараясь не слушать, но слова сами врываются в сознание, пронзая его острыми иглами.

– …да, в их колледже сбор организовали. Для его сестры, бедняжки.

– Сколько же там собрали?

– Говорят, уже больше ста тысяч! Учителя, родители, дети… даже та новенькая, дочь мэра, крупно скинулась, говорят…

Шок пронзает меня насквозь. Сначала ледяная волна, потом обжигающая. Стыд. Жгучий, унизительный. Сбор? В колледже? Для нас? Для Лики? Весь класс? Учителя? Аня? Она…

Она дала деньги? Много? Мысли путаются.

Всплывают картины: их насмешливые взгляды («бунтарь», «отброс», «проблемный»), шёпотки за спиной. А теперь они собирают для меня деньги? Из жалости? Чтобы потешить своё самолюбие? Чтобы потом тыкать пальцем:

«Мы же тебе помогли, Воронов, а ты…»?

Гнев закипает с новой силой. Как они смеют? Я не нуждаюсь в их жалости! В их грязных подачках! Я сам… Я…

Остановившись у кровати Лики, смотрю на неё. На её хрупкие ключицы, выступающие под тонкой кожей. На капельницу, по капле вводящую в её кровь дорогущее лекарство, которое я не могу оплатить.

Облегчение подкрадывается тихо, предательски, смешиваясь со стыдом и гневом. Сто тысяч… Это же реальные деньги. На лечение. На шанс. Это не пятирублёвка отца. Это… спасательный круг. Брошенный теми, кого я ненавидел. Теми, кого презирал.

Чувства бьются внутри, как пойманные птицы: ярость – против благодарности, стыд – против облегчения, гордость – против отчаяния. Я чувствую себя выставленным на показ. Голым. Уязвимым. Они все теперь знают. Знают, как мы нищие. Знают, как я беспомощен. Знают про отца-пьяницу.