Я иду искать…

Размер шрифта: 13

Глава 1

Август перевалил за середину.

Он лениво остывал, словно позабытый на подоконнике свежезаваренный чай. Неумолимо и безжалостно последний месяц лета катился к своему закату.

Август еще, конечно, полыхал багровыми закатами, проливался звездными ливнями, окутывал мягким теплом. Он даже порою, спохватившись, одаривал невыносимою жарою, но таких дней становилось все меньше и меньше. Жара все чаще сменялась ровным теплом, который, достигая пика в полдень, к вечеру отдавал прохладою и свежестью.

Еще далеко было до холодных ветров, летящих по воздуху серебристых паутинок, липких молочных туманов и нудных бесконечных дождей, но уже во всем чувствовалась недалекая осень.

Маруся, которую с детства все называли на разные лады, Мусей, Маняшей или Маней, едва разлепила глаза. Жутко хотелось спать, но, привыкшая к порядку, она обреченно вздохнула, медленно опустила ноги на пол, посидела, пытаясь привести голову в рабочее состояние, и, сладко потянувшись, встала, наконец, с кровати.

Вчера, пятнадцатого августа, ей стукнуло тридцать. Кажется, немало?..

Маруся подошла к зеркалу и поморщилась. Оттуда на нее глядела худощавая молодая женщина с тонкой талией и длинной шеей. Рыжая, веснушчатая и большеглазая, она больше походила на подростка, чем на взрослую даму.

– Господи, и в кого я уродилась такой безличной, – Маруся скептически поджала губы.

– Эй, эй, – из кухни тотчас же выглянул озадаченный отец, – кто тут на мою дочь наговаривает? Безличная – это какая?

– А вот такая, – она ткнула пальцем в свое зеркальное отражение. – И это я еще, заметь, мягко выразилась! Ни кожи, ни рожи… Фу! Просто рыжая лягушка! И не спорь, ты прекрасно знаешь, что я права!

– О! Ну, и понесло же тебя! Однако, глупости все это, – отец подошел ближе. – Во-первых, лягушка, сбрасывая кожу, всегда становится в сказках принцессой, во-вторых, рыжих лягушек не бывает. У тебя, Мусенька, выдающаяся внешность.

– Ага! Выдающаяся… Как бы не так! Рыжая, конопатая, лупоглазая. Уж постарались вы с мамой на славу, нечего сказать – одарили внешностью!

– Знаешь что, – развел руками Павел Петрович, – у каждого, милая, своя правда! Мои аргументы такие: во-первых, на вкус и цвет товарища нет. А во-вторых, рыжие женщины всегда были на вес золота, ценились во все времена, потому что в них есть что-то загадочное, непостижимое и мистическое. Колдовская внешность!

– Ну, все, завел свою песню, – дочь хмуро глянула на отца. – Перестань, папа, я тебя умоляю! Нашел красотку… И, между прочим, я уже совсем взрослая и трагедию из своей внешности не делаю. Что есть, то есть – ничего не изменишь!

– Все, все, все, – Павел Петрович примирительно поднял руки. – Не хочу спорить с утра пораньше, это дурной тон, но остаюсь при своем мнении. Для меня рыжие женщины – вечная непостижимая загадка! Тайна, покрытая веснушками… – он захохотал, довольный своей шуткой, но тут же осекся, заметив расстроенный взгляд дочери. – Ну, ладно, ладно… Не хмурься, тебе не идет! В общем так… Ты иди, Муся, завтракай, а я отправляюсь в институт. У меня сегодня лекционный день, а потом заседание ученого совета. Так что я до вечера занят, а ты, надеюсь, скучать не будешь. Позволь поинтересоваться твоими планами.

– А я, между прочим, тоже не бездельница. У меня прием в поликлинике с двух часов.

– Отлично, – одобрительно кивнул Павел Петрович. – Значит, разбегаемся по рабочим местам, – Он нежно чмокнул дочь в щеку. – Все, до вечера.

– Ой, постой-ка! А ты позавтракал? – спохватилась Маруся.

– И позавтракал, и даже с утра просмотрел некоторые курсовые работы. Я-то с пяти утра на ногах, не то что некоторые сони, которые спят до обеда!

– Ну, ладно, ладно. Знаю, ты ранняя пташка. Но и я до обеда не сплю, хотя очень хотелось бы. Ну, иди, пан профессор, удачи!

Едва за Павлом Петровичем захлопнулась дверь, как тут же зазвонил телефон. Оглянувшись в его поисках, Маруся нахмурилась.

– Господи! Чуть свет, а телефон уже не дремлет. И кто их придумал на нашу голову?

Запыхавшаяся Зина, задыхаясь, выпалила сто слов, лишь только Маруся подняла трубку.

– Муська, ты как? Что делаешь? Ты проснулась? Что нового?

– И тебе, Зиночка, доброе утро, – досадливо поморщилась Маруся.

– Да, да, привет, – тяжело дыша, спохватилась Зинка. – У тебя все нормально?

– Да что со мной может быть? – Маруся нервно дернула плечом. – Я-то нормально! А ты чего задыхаешься? От кого убегаешь?

– Не убегаю, а бегу на работу. Со всех ног. Сто раз уже споткнулась! Библиотека открывается в девять, а сейчас восемь пятьдесят! Чуешь? Если опоздаю, меня Агния со свету сживет!

– Я знаю простой способ миновать скандалы и гнев Агнии. Просто раньше выходить из дома!

– Ой, как смешно! И я знаю этот способ. Но не всегда получается. В общем, некогда мне тут с тобой болтать…

– Так чего ж трезвонишь? Время только тратишь. Беги! Или тебе с телефоном быстрее бегается?

– Дело есть. Хотела попросить, чтобы ты к нашему Мишке зашла, он тоже на приеме сегодня с двух. Забери у него ключи от дачи. Он брал две недели назад и до сих пор не вернул, мама нервничает.

– Хорошо, будет сделано, – послушно кивнула Маруся. – Все, отбой, беги. Да только под ноги смотри, а то грохнешься, как в прошлом году.

День шестнадцатого августа неспешно покатился вперед.

Маруся позавтракала, вымыла посуду, привела себя в порядок и, открыв холодильник, присвистнула:

– Ого, пустота! Продуктов нет. Все как всегда: если не я, то кто же?

Глянув на часы, Маруся взяла большую сумку, с которой обычно ездила на рынок, сунула ноги в мягкие разношенные туфли и выбежала из дома. Время есть, рынок недалеко, почему не воспользоваться удобным моментом.

Маруся привыкла хозяйничать. И надо честно признаться, любила это дело. Слова «кто же, если не я», давно стали для нее каждодневным действенным девизом. Ей нравилось готовить борщи и солянки, баловать отца пловом и голубцами. Удивлять тортами и варениками собственного производства.

Отец всегда был на работе, помощница по хозяйству приходила раз в неделю, поэтому все домашние дела обычно доставались Марусе.

Она выросла без мамы. Девочке не исполнилось еще и пяти лет, когда мать погибла в экспедиции. Десять человек отправились в Западные Альпы, надеясь покорить Монблан. Кира, бредившая горами, поехала с ними и не вернулась. Ее искали горноспасатели, специальные службы, местные проводники… Безрезультатно.

Женщина словно растворилась. Исчезла бесследно. Растаяла, как утренний туман. Просто однажды ночью вышла из палатки и пропала.

В ту пору матери было двадцать шесть лет, и она, закончив географический факультет московского университета, жила мечтами о странствиях, заморских странах, горах, открытиях. Романтика, в которой переплелись и любовь к географии, и страсть к путешествиям, и желание некой свободы, манила ее всегда.

Родив дочь в двадцать один, она не остепенилась, не воспылала материнской любовью. А поскольку муж оказался невероятным отцом, с радостью отдала ему бразды правления и с редкостной одержимостью погрузилась в свое опасное увлечение.

Павел Петрович, тогда тридцатилетний кардиохирург, души в жене своей не чаял, но азартность и энтузиазм ее не одобрял. Считал, что это не просто рискованное увлечение, а помешательство и безумие, и часто пенял на то, что та мало внимания и времени уделяет их чудесной малышке.

Однако, взбалмошная, эксцентричная и непредсказуемая Кира внимания на его слова не обращала.

– Чего ты хочешь, Паша? Чего добиваешься? – однажды, в пылу горячей ссоры, выдала она. – Я за тебя замуж вышла? Вышла. Я тебе дочь родила? Родила. Вот и упивайся своим долгожданным счастьем! Но ведь и мне хочется быть счастливой. Это же нормальное желание…

– А разве семья и ребенок – не счастье для тебя?

Жена посмотрела на него с затаенной грустью, будто знала что-то такое, о чем не могла сказать.

– Не передергивай. Да, у меня другое представление о счастье, и я этого никогда не скрывала. Счастье, между прочим, это совокупность моментов. А в жизни есть нечто большее, чем пеленки, колыбельные и борщи по выходным.

Почти шесть лет семейной жизни больше походили на бои без правил, чем на спокойное и мирное бытие, но Павел Петрович, обожающий свою неугомонную жену, довольствовался и этим, надеясь, что годы возьмут свое, и Кира со временем успокоится и остепенится.

Но что-то пошло не так…

В день отъезда в очередную экспедицию Кира с утра много плакала, вздыхала, виновато глядела на мужа, словно чувствовала беду. Или знала наверняка?..

Обнимая дочь, похожую на нее как две капли воды, молодая женщина что-то шептала и шептала… А уходя, достала из сумки купленную накануне в церкви золотую цепочку с образом Богородицы.

– Царица Небесная, Богородица милосердная, спаси и сохрани мою дочь. Помоги ей. Не оставляй. Береги, – она положила подарок дочери под подушку, перекрестила и ушла.

Ушла, как оказалось, навсегда.

На седьмой день пришло страшное известие.

Отец, взрослый мужчина, выдержанный и спокойный, оперирующий врач-кардиолог, плакал как ребенок, безутешно и горько, и никак не хотел говорить о жене в прошедшем времени. Просто не мог, язык не поворачивался.

Он не ходил на работу несколько дней, не пил, не ел, просто молча сидел в кресле, глядя на портрет Киры. Рыдал, прижимая к себе платок, еще хранящий аромат ее духов. Позже, привыкнув к потере, стал каждый год ходить в церковь в день ее исчезновения, считая эту дату днем смерти жены.

Маруся мать помнила плохо. Иногда она снилась ей, но, просыпаясь, девочка не могла вспомнить ее лицо. Вспоминалось что-то смутное, очень родное, теплое и нежное, но черты лица размывались, исчезали, терялись.

На комоде всегда стояла фотография мамы в большой серебряной раме, и Маруся, подходя к ней, внимательно смотрела на это лицо, которое, словно по насмешке, судьба подарила и ей.

С возрастом девочка все больше походила на свою пропавшую мать: те же рыжие густые вьющиеся волосы, те же смешные веснушки, щедро рассыпанные по всему лицу, те же большие выразительные глаза. Только у Маруси они отливали зеленью, а у матери – шоколадом.

Поначалу девочка очень скучала, но постепенно привыкла и стала Киру забывать. Дальние родственники матери не очень стремились помогать одинокому отцу, а дед и бабушка умерли один за другим, сраженные преждевременной смертью дочери.

Но не зря говорят, что судьба одной рукой забирает, а второй – подает.

Девочке, потерявшей мать, очень повезло с отцом. Павел Петрович оказался на удивление заботливым, любящим и невероятно добрым человеком. Он, несмотря на попытки предприимчивых дам, больше не женился. Конечно, и у него случались связи, увлечения и даже романы, но ни одна из его женщин не вошла в их дом в качестве жены.

Прошли годы. Павел Петрович Ветров, став известным врачом-кардиологом, доктором медицинских наук и профессором, по-прежнему лечил больных. Он не оставил каждодневную практику, хотя давно преподавал в медицинской академии.

Профессор пользовался заслуженным уважением коллег, любовью студентов и признанием пациентов. О его успехах часто говорили, писали в прессе, присуждали премии, но все-таки главным достижением всей его жизни, по-прежнему, оставалась единственная дочь Маруся.

Мария Павловна, закончив школу, решила продолжить династию и выбрала профессию врача.

Вообще-то, Марусе во многом везло. Видно, судьба, лишив ее матери, хранила и оберегала девочку.

Марусе посчастливилось со школой, которую она, несмотря на обычные школьные проблемы, обожала, повезло с бабушкой, матерью отца, и, конечно, с подругами. Зина и Римма, с которыми она познакомилась еще в первом классе, навсегда стали ее самыми близкими и преданными людьми.

Смешливые и серьезные, трогательные и нежные, чуткие и заботливые… Это все о них. О близких подругах, не раз выручавших в трудную минуту, спасавших, в буквальном смысле слова, жизнь, и ставших для Маруси настоящей опорой и защитой.

Совершенно разные, очень непохожие, они всегда были рядом, наверное, именно потому, что противоположности, как уверяют психологи, притягиваются.

Зина, эмоциональная, доверчивая, довольно упитанная, обожающая сладкое, книги и домашних животных, жила с мамой. Она постоянно лечила и подкармливала бродячих животных, спасала их от смерти, дурных хозяев и жестоких подростков, читала книги запоем и ела пирожные и торты наперекор всем запретам. У нее был еще и старший брат Мишка, врач-офтальмолог, но он, давно и счастливо женатый, жил на другом конце города со своей семьей.

После школы Зинка долго не думала, выбрала филологический факультет, а закончив его, работала заведующей отделом в областной детской библиотеке. Она носила широкие, бесформенные брюки и свитера, коротко стригла густые темные волосы и строго следила за своим маникюром, потому что терпеть не могла неухоженных женских рук.

Римма была совсем иной. Она относилась к той породе женщин, о которых мужчины говорят с придыханием и долго смотрят вслед, не решаясь окликнуть. Природа подарила Римме «золотые руки», и она, обожающая кройку и шитье, не упустила свой шанс. С отличием закончила университет технологий и управления и вскоре стала хозяйкой собственного ателье, где шила сногсшибательные наряды модницам всех возрастов.

С мужчинами, несмотря на природную красоту, у Риммы не складывалось. Возле нее постоянно вились настойчивые и надоедливые поклонники, которыми она крутила как хотела. Самодостаточная Римма давно съехала от родителей, решив, что хочет жить в самом центре города. Сказано – сделано, и, сняв себе квартиру на Бульварном кольце, она существовала по принципу «ни в чем себе не отказывай, и будь что будет».

Высокая, стройная, белокурая, она носила длинные волосы, пользовалась парфюмом от Шанель и рубила правду-матку в любой ситуации, считая, что даже спасительная ложь всегда губительна.

Подруги в этом году перешагнули тридцатилетний рубеж. И хотя собственными семьями не обзавелись, оптимизма не теряли. Часто встречались, а по телефону так и вовсе говорили по десятку раз в день, праздники и дни рождения отмечали вместе и в любое время готовы были прийти друг другу на помощь.

Маруся, выросшая без матери, оказалась самой самостоятельной из них. К работе она относилась не просто серьезно, но очень трепетно.

Продолжив династию, девушка была счастлива вовсе не потому, что этого требовали семейные традиции, просто сама с детства мечтала лечить людей.

Династия получилась знатная. Любимая бабушка, помогавшая сыну растить Марусю, почти полвека отдала медицине, отработав больше сорока лет врачом-гинекологом. Дедушка, к сожалению, умерший очень рано, был хирургом. Ну, а отец-кардиолог, втайне предрекавший дочери докторскую стезю, был настоящей семейной гордостью. Однако, на подрастающую девочку никто из родственников не давил, отдавая должное ее самостоятельному выбору. И когда Маруся, наконец, подала документы в медицинский, общей радости семейства Ветровых не было предела!

Вчера наследнице династии исполнилось тридцать, а сегодня Маруся привычно занялась будничными делами. Отправившись на городской рынок, она очень спешила, боясь опоздать на работу и нарваться на недовольство вечно сердитого главного врача.

Но, к счастью, она еще даже не догадывалась, что этот августовский день, следующий за ее очередным днем рождения, станет не обычным днем, а точкой отсчета. Началом долгого путешествия, сотканного из страданий, переживаний, неожиданных вопросов и бескомпромиссных жестоких ответов.

Все еще было впереди.

Все только начиналось…

Глава 2

Маруся появилась в поликлинике часа за полтора до приема.

Она любила приходить загодя на любые мероприятия, а уж на работу тем более. Ей нравилось неторопливо переодеться, ощутить свежесть и чистоту белейшего халата, который сама стирала и старательно отглаживала. Ей доставляло удовольствие общение с коллегами, возможность обсудить последние новости, посмеяться, поболтать.

Она не была избирательна, предвзята или надменна, и с одинаковым уважением относилась и к врачам, и к медсестрам, и к санитарочкам. Маруся любила своих пациентов, но могла, если надо, и строго отчитать. Она умело сурово потребовать выполнения, проявить заботу и, уж конечно, оказать первую помощь.

Всякое случалось у нее на приеме: и в обморок люди падали, и скандалили, и угрожали, и рыдали, но ко всем Маруся находила подход, умела успокоить и уговорить.

Среди пациентов встречались и не вполне адекватные люди, и внезапные поклонники, которые порою приходили на прием просто так, чтобы поглядеть на «молодую докторшу». Таких «больных» она умышленно избегала, уклонялась от неожиданных встреч и всячески старалась держаться на расстоянии.

Однажды к ней, только что закончившей институт, пришел на прием полковник, мужчина лет сорока. Маруся спокойно его осмотрела, поставила диагноз, назначила обследования и анализы. Медсестра выписала нужные направления и подсказала номера кабинетов, куда ему следовало отправиться дальше.

Полковник молча ушел, но к концу приема вернулся и потребовал опять его принять. Он сидел под дверью до тех пор, пока последний больной не покинул кабинет. Затем вошел и, не обращая внимания на медсестру, стал настойчиво звать молодого врача вместе поужинать. Дело принимало неприятный оборот, полковник не желал слышать никаких доводов и отказов не принимал. Перепуганная Маруся сначала отшучивалась, потом занервничала, пригрозила позвать охрану.

Медсестра тоже пыталась вразумить мужчину, но напрасно. Ситуация накалялась.

Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы в кабинет неожиданно не вошла Римма, которая решила заехать к Марусе по пути домой. Поначалу изумленная Римма, ничего не понимая, внимательно глядела на полковника, поражаясь его наглости, а потом, не говоря ни слова, взяла телефон и вызвала полицию.

Когда полицейские увели разошедшегося полковника, Римма сердито напустилась на женщин:

– Вы спятили что ли? Да таких нужно сразу на место ставить. Они же слов не понимают, с ними надо только теми же способами, к каким они привыкли. Вы только посмотрите на этого урода! У него же на лице написано, что он туп, как валенок!

Примерно через год после того случая к Марусе вдруг зачастил молодой мужчина. Жалуясь на боль в сердце, он стал регулярно записываться на прием. Сдал кучу анализов, тестов, проб, но, даже получив диагноз на руки, все равно приезжал к самому концу приема и, робко улыбаясь, предлагал доктору пообщаться.

Маруся его не боялась и сразу объявила парню, что за душевными разговорами ему нужно к психологу. Молодой человек смущенно кивал, соглашался, но через день являлся опять. Медсестра предлагала вызвать охрану, но Маруся видела, что это совершенно вменяемый, но очень одинокий человек, и позволила ему говорить ровно пять минут.

Счастью странного пациента не было предела: за отведенное время он успевал рассказать про фильм, популярный сериал, похвалить новый сорт кофе и сообщить поразившие его политические новости. Маруся молча слушала, медсестра неодобрительно хмурилась, но не перебивала неугомонного мужчину.

Так продолжалось месяца три, а потом молодой человек просто исчез.

– Слава богу, – облегченно перекрестилась медсестра Раиса Николаевна. – Наговорился, наконец. Отвел душу.

Появлялись в их кабинете и откровенно неприятные личности: то старуха, тыча в Марусю заскорузлым пальцем, угрожала пожаловаться на ее бессердечие, то измученная жизнью многодетная мать топала ногами, упрекая в безразличии, то пьяненький мужичок, упав на кушетку, отказывался покинуть кабинет. Но, что бы там ни было, Маруся свою профессию обожала, считая ее самой необходимой и самой гуманной.

Сегодня, приехав пораньше, она сходила на второй этаж, передала Михаилу, старшему брату Зины, просьбу возвратить ключ от дачи и, вернувшись в свой кабинет, приготовилась к приему.

Медсестра, с которой они вместе работали уже не один год, присела напротив.

– Ну, Мария Павловна, сегодня нам, кажется, повезло.

– Да? В чем же наше везение?

– Август – время отпусков, Люди болеют мало. У нас сегодня только два человека с талончиками на прием.

– Да вы что? Я даже не помню, когда такое случалось в последний раз!

– А вот сейчас я вам еще новость расскажу, – расстроенно поджала губы Раиса Николаевна. – Завтра, конечно, на планерке главврач сам все объявит, но мы нынче вас опередили, нам уже сегодня старшая медсестра разложила по полочкам грядущие перемены.

– Перемены? А у нас перемены будут? Вы, Раиса Николаевна, меня пугаете! И что же эдакое нас ждет? – Маруся бросила взгляд на часы. – У нас еще есть три минуты до первого пациента, говорите, а то умру от любопытства!

– У нас организуются мобильные бригады.

– Господи! Что еще за бригады?

– Это такая передвижная медицинская служба, которая оказывает первичную помощь жителям дальних территорий. Ну, как бы тебе объяснить… Они проводят профилактические осмотры и диспансеризацию для жителей отдаленных сел и деревень.

– Так… Вроде я что-то уже слышала, – спокойно кивнула Маруся. – Честно говоря, меня это не пугает. Хотя не думала, что это нас коснется. И что? Нас всех в эти бригады запишут?

– Похоже, что да, – вздохнула медсестра.

– А мы как это будем делать? По очереди ездить? Обязательно?

– Да кто ж его знает, – Раиса Николаевна пожала плечами. – Думаю, нас, медсестер, это почти не коснется, а вот вас, врачей, задействуют по полной программе… Может, по желанию, может, по приказу. Начальству виднее.

– Это точно, – кивнула Маруся. – Ну, поживем – увидим. Приглашайте пациента.

На следующий день все прояснилось. Оказывается, речь шла о так называемых «поликлиниках на колесах», когда врачи или фельдшера приезжают в населенные пункты по заранее утвержденному графику и на месте проводят осмотр, делают несложные обследования, вакцинацию и оказывают консультативную помощь.

Главный врач, женщина сложная и властная, заранее все решила и просто поставила своих врачей в известность:

– Уважаемые коллеги, довожу до вашего сведения: с сентября мы начинаем вояжи по соседней области.

Вопросы посыпались сразу…

– Что за вояжи?

– Кто это мы?

– Почему по соседней?

– Ну, ну, не так рьяно, – главврачу такая активность явно не нравилась. – Мы – это работники нашего стационара и поликлиники. Вояжи – это я красиво выразилась, а проще говоря, поездки в составе групп. Ну, а соседняя область – потому что нас, честно говоря, особо и не спрашивали. Из Минздрава получили приказ и инструкции. А значит, надо исполнять. Вот и весь ответ. Работать наши медицинские группы будут в Тверской, Калужской и Тульской областях. Начинаем с Тверской. Надо провести качественную диспансеризацию, обследовать сельское население, не забыть про вакцинацию и затем, составить полный и всеобъемлющий отчет о проделанной работе.

Врачи недовольно зашушукались, заволновались, занервничали:

– А доплачивать за это будут?

– А рабочий график как же?

– А отказаться можно? – молодая мама-гинеколог серьезно всполошилась. – Мне ребенка не с кем будет оставлять.

– Не волнуйтесь, – кивнула главврач. – Молодых матерей никто трогать не собирается.

– А молодых отцов? – засмеялся Михаил, брат Зинаиды, у которого по весне родился второй мальчишка.

– Очень смешно, – главный врач шутку не оценила. – Молодым отцам положено много работать, чтобы семью содержать.

– Все ясно, – прошептала Маруся женщине, сидящей рядом. – Поедут только мужчины и, конечно, я, потому что у меня нет маленьких детей.

– Да и я, наверняка, ведь мои-то дети выросли, – отозвалась соседка.

Михаил, оглянувшись по сторонам, хмыкнул в кулак:

– Ну, все, готовьтесь, ребята. Будем работать в три смены. А ты, Мария Павловна, Зинку нашу, кстати, с собой возьми. Настроение тебе поднимет и, заодно, может быть, чуть похудеет.

– Замолчи, – смеясь, толкнула его Маруся локтем в бок. – Она не врач. Ей не положено.

Дальше все было очень предсказуемо. Главный врач зачитала состав мобильных групп, огласила задачи и озвучила требования к качеству медицинской помощи. Она предупредила коллег о том, что им придется обследовать преимущественно людей старшего трудоспособного возраста и пенсионеров, живущих на значительном удалении от медицинских организаций или имеющих плохую транспортную доступность.

– Это и так понятно, – устало поморщилась Маруся. – Можно узнать, какого числа лично мне придется ехать? Это же самое главное.

Даме, привыкшей командовать, не понравилось замечание, и она, вместо ответа, ехидно скривилась:

– Вас, Мария Павловна, нагрузим по полной программе. Поставим в график несколько раз. Вы у нас молодая, энергичная, без детей. Вам и карты в руки, – очень довольная собой, она рассмеялась.

Маруся помрачнела, но спорить не стала, понимая, что все равно ничего изменить нельзя – последнее слово в любом случае будет за главным врачом.

После работы Маруся, сердито побросав документы в сумку, позвонила Зине.

– Зинка, привет!

– Привет! А что такая мрачная?

Зинаида отличалась тем, что всегда чувствовала настроение подруг даже на расстоянии.

– Как ты это делаешь? Ты же нас не видишь? – поражалась Римма.

– Мы, филологи, все такие: тонкие, духовные и смиренные, – делала загадочное лицо Зинка.

– Вот насчет смиренные – я бы поспорила, – хохотала Римма. – А в остальном, быть может, ты и права.

Вот и сегодня Зина тут же поняла, что у Маруси на душе кошки скребут:

– Мусенька, а ты где? Давай чайку хлебнем где-нибудь поблизости?

Марусе не хотелось никуда ехать, но и сидение дома в одиночестве тоже не радовало.

– А давай, – отозвалась она. – Поехали в наше любимое кафе на Третьяковской.

Они с подругами давно договорились: если необходимо срочно увидеться, надо ехать в кафе, которое по расположению было для каждой из них ближайшим. Выбор пал на достаточно тихое двухэтажное кафе, спрятавшееся в переулках Большой Ордынки.

Зина приехала раньше подруги. Заняла столик, сразу заказала несколько пирожных и в ожидании подруги мечтательно поглядела в окно.

Зина – самая впечатлительная, эмоциональная и трепетная из подруг, всегда торопилась на помощь. В отличие от Риммы, которая никогда не жалела собеседников и рубила с плеча, Зина обычно старалась придать даже неприятным новостям более мягкую, обтекаемую форму.

Время тикало. Уже и пирожные принесли, и чай заварили, а Маруся все не появлялась. Голодная Зина молча глядела на пирожные, всячески уговаривая себя сдержаться, не налетать на сладкое, соблюдать правила приличия.

Проявляя небывалую силу воли, она вставала из-за стола, борясь с соблазном, зажмуривалась, но, в конце концов, не выдержав этой пытки, махнула рукой.

– Да что на них смотреть? Засахарятся, засохнут. Кто не успел, тот опоздал. Надо есть, пока свежие, а то аппетит пропадет.

Маруся появилась минут через десять.

– Пробки, – покачала она головой. – Непонятно, кто куда едет? Столпотворение какое-то.

К этому времени на столе сиротливо лежал одинокий эклер.

– Так… – сердито прищурилась Маруся. – Слопала уже? Интересно, сколько тут изначально было штук?

– Перестань, Маня, – ласково улыбнулась Зина. – Чего их считать?

– Ты мне зубы не заговаривай, – грозно нахмурилась Маруся.

– Отстань, – счастливая улыбка сползла с лица Зины. – Что ты как банный лист? Ну, съела я эти эклеры, и что? Зато мне, в отличие от тебя, легко и радостно!

– Да пойми же ты, дуреха, – недовольно вздохнув, села за стол Маруся, – много сладкого вредно! Сахарный диабет заработаешь. Тем более, что ты склонна к полноте.

– Вот и не ешь, если боишься диабета, а полнота уже ко мне пристала, и это меня не пугает, – Зиночка восторженно закатила глаза. – Зато так вкусно было… М-м-м-м… Крем заварной, свежий, пахнет сливками и ванилью… Объеденье!

– Какой ужас, – Маруся поежилась. – Ты еще оду пирожному напиши!

– Надо будет, напишу. Так что? – Зина хитро кивнула на оставшийся эклер, сладострастно причмокнув. – Будешь есть эклер или я доем?

– Господи! Обжора!

– Значит, не будешь? – миролюбиво уточнила Зина.

– Буду! Чтобы тебе, сладкоежке, меньше досталось, – Маруся подвинула тарелку с одиноким пирожным к себе. – Наливай чай!

Вечер близился к закату. Небо потускнело. Потом поблекло и быстро потемнело. Но, подсвеченное тысячами городских огней, казалось не темным, а чернильно-серым.

Улицы, и без того переливающиеся неоновым светом витрин и рекламных щитов, озарились вспыхнувшими фонарями. Совсем рядом, на противоположной стороне улицы, светилась большая аптека.

– Ой, смотри, смотри, – Зина, удивленно хмыкнув, указала на улицу, лежащую перед ними как на ладони. – Точно как у Блока, помнишь?

– А то, – улыбнулась Маруся. – «Ночь, улица, фонарь, аптека…». Помню, конечно.

– Вот что значит – гений, – восторженно воскликнула Зина. – Больше века назад написал, а какие слова… «Живи еще хоть четверть века, Все будет так…». Понимаешь, о чем он? Ничего не меняется! Все остается таким же: насущным, злободневным, современным.

– Да не волнуйся ты так, – Маруся усмехнулась. – Я сейчас прямо как на уроке литературы в школе.

– Да, ну тебя, – обиделась Зинка и, позвав официанта, потребовала еще пирожное.

– Нет-нет, – испуганно подскочила Маруся. – Ни в коем случае! Я тебе как врач запрещаю.

– Ты мне не врач, а подруга, – отмахнулась Зинка. – И должна понимать, что для меня это как витамины. Или как любимые духи. Понимаешь, о чем я? Ты же пьешь витамины? А я ем пирожные. У них духоподъемная сила. Вот! Точно! Мне с ними жить легче.

Подруги сидели долго. Пожалели, что к ним не смогла присоединиться Римма. Но у той, в преддверии грядущего первого сентября, оказалось столько заказов, что она едва ли не ночевала в своем ателье.

День заканчивался. Обычный. Один из сотни.

Кусочек нашей жизни. Крупица истории. Мгновение вечности.

Глава 3

Маруся, думая о своих подругах, всегда поражалась, насколько жизнь мудра и удивительна. Притягивает противоположности, разводит непримиримых…

Совершенно непонятно, как эта самая жизнь смогла выбрать ей в подруги именно этих девчонок… Таких разных. Противоречивых. Как шутил Павел Петрович, – разнокалиберных.

С какой стороны ни посмотри, они словно небо и земля, солнце и мороз, белое и черное, соль и сахар. Совершенно непохожие характеры. Противоречивые натуры. А уж о внешности и говорить нечего.

Зинаида – упитанная, коротко стриженная, черноволосая, мнительная, но бесконечно добрая. Трепетная, чувственная и упрямая, Зиночка всегда добровольно делала шаг навстречу, оказывалась в подчинении подруг и считала, что худой мир лучше доброй ссоры.

Не в пример ей Римма, характерная и своевольная, никогда не шла на компромиссы. Говорила правду любому, не взирая на возраст и чины, строго пресекала любые недовольства подруг, ненавидела посягательство на свою свободу и пыталась все всегда держать под контролем.

Маруся отличалась от всех.

Страстный борец за справедливость, рыжеволосая Маруся считала себя самой спокойной и, кстати, самой некрасивой из подруг. Она не была вспыльчивой, умела быстро отходить и забывать обиды, но, при всем этом, отличалась невероятной настойчивостью, фантастическим упрямством и безудержной целеустремленностью.

Чего только эти три фурии ни выделывали! Сколько седых волос добавили они своим близким! Их дружба всегда грозила большими потрясениями, громкими разоблачениями и скандальными открытиями.

Еще в годы учебы в школе девчонки устраивали такое, что учителя и родители только хватались за голову! Например, в седьмом классе Римма убедила подруг изобразить российский флаг на мероприятии, посвященном флагу и гимну. Она уговорила девчонок выкрасить волосы в цвета российского флага, объяснив это своей глубокой патриотичностью.

После уроков подруги заперлись в классе и долго бросали жребий, решая, кому какой цвет достанется. Иметь волосы белого или красного цвета – это еще куда ни шло, а вот как с синими-то по улицам ходить? Но Римма заверила, что главное – конечный эффект!

Эффект получился оглушительный. Успех этого мероприятия превзошел бы все ожидания, если бы не его последствия.

Наутро, когда три подруги явились в школу в цветах российского флага, вся школа стояла на ушах. Зина, выкрашенная в белый, Римма в красный, а Маруся, согласно выпавшему жребию, в синий, вошли в класс и гордо встали у доски, крепко обнявшись!

Повисла жуткая пауза. Классный руководитель испуганно вытаращила глаза и, не оценив их патриотизм, тут же отправила всю компанию к директору, куда пригласила и их родителей.

Что там началось! Мать Зины безутешно рыдала, уткнувшись в платочек, отец Риммы хмуро отмалчивался, отвернувшись к окну, и только Павел Петрович, отец Маруси, со спокойным достоинством выслушал все обвинения.

– Простите, конечно, мою безмятежность, но я все-таки хочу уточнить, – удивленно развел руками Павел Петрович. – А отчего такая паника?

– Как? – чуть не упала от неожиданности классная дама. – Разве вы не видите, что они натворили?

– Вижу. И что?

– Как это что? Они посягнули на самое святое! На цвета нашего флага, – женщина сердито кусала губы, испепеляя Павла Петровича горящим от возбуждения взглядом.

– Да ведь это хорошо, что девочки так патриотично настроены! Они любят свою страну и гордятся флагом, – мужчина невозмутимо обернулся к директору. – Это говорит лишь о том, что вы правильно их воспитываете. Молодцы, ваше воспитание на высоте!

Директор растерялся, чувствуя, что дело принимает совсем иной оборот. Классная дама тоже не нашла, что возразить такому реверансу. Сказав для приличия несколько дежурных фраз, директор все спустил на тормозах. Девчонок отпустили, приказав немедленно вернуть волосам природный цвет.

Дома им, конечно, досталось по первое число, но из школы, слава богу, не выгнали.

В другой раз они устроили еще большее безобразие. На уроке физкультуры учитель объяснял классу, как нужно лазить по канату. У мальчишек выходило неплохо, а вот девчонки все никак не могли освоить эту, вроде бы, несложную науку. У всех получалось скверно, но особенно нелегко пришлось Зинаиде. Достаточно упитанная, она никак не могла не то что преодолеть длинный канат, но даже и подтянуться, чтобы запрыгнуть на него.

Зина пробовала и так, и эдак. Поднимала то одну ногу, то другую. Обхватывала канат то бережно, то яростно. Ничего не получалось!

Одноклассники смеялись, подтрунивали, язвили, а учитель, вместо того, чтобы пресечь разговорчики и поддержать ученицу, лишь добавил масла в огонь:

– Что ж ты, Петрова! Ты ж болтаешься, как соломенный тюфяк! Соберись, наконец.

Зиночка краснела, как помидор, от натуги, но канат не поддавался.

– Петрова, напрягись. Пробуй еще раз, ну, – физрук нервничал. – Что ж ты такая неуклюжая! Медведь в цирке в сто раз проворнее!

Мальчишки захохотали в голос.

Зина, вместо того, чтобы возобновить попытки, вдруг прикусила губы, отвернулась и стремглав кинулась вон из спортзала. Маруся, ахнув, бросилась за ней, а Римма, пытаясь восстановить справедливость, вскочила с лавочки и, треснув по спине ближайшего к себе мальчишку, гневно глянула на смеющегося учителя.

– Как вам не стыдно!

– Ты что себе позволяешь, Нефедова? – обомлел физрук. – Ты только посмотри! Совсем распустились! Ну-ка, прикуси язык! То же мне защитница!

Римма, переживая за подругу, успокоиться уже не могла и затаила обиду.

Когда мужчина в пересменке пошел в столовую, Римма забежала в тренерскую, где физруки переодевались, и забрала со стола связку ключей. Странно, но физрук до конца уроков даже не заметил пропажу. Когда уроки закончились, и одноклассники шумной гурьбой отправились домой, Римма с Марусей залегли в раздевалке за матами.

Все было как обычно. Уборщица вымыла спортивный зал, выключила свет, поговорила с физруком, который что-то заполнял, сидя за столом в тренерской, и ушла.

Повисла тишина.

– Пошли, – ткнула Маруську в бок Римма.

Они на четвереньках выползли из женской раздевалки и, перебежками, на цыпочках, выскочили в коридор. Там, задыхаясь от страха и волнения, огляделись и, убедившись, что в опустевших коридорах их никто не видит, вставили большой ключ в замочную скважину и, беззвучно повернув его два раза, заперли спортзал, где в тренерской физрук спокойно заполнял журналы за своим столом.

Домой девчонки неслись на всех парусах… Сердце колотилось, грозясь выскочить или остановиться, колени тряслись, во рту пересыхало. Связку ключей Римма выбросила в ближайший мусорный бак.

– Так будет правильно, – пробормотала она.

За физрука подруги не переживали, вполне разумно предполагая, что у него есть телефон, и он позвонит кому нужно.

Разбегаясь по домам, Римма критически оглядела трясущуюся от страха подругу и погрозила ей пальцем:

– Смотри, Муська, не проболтайся отцу. Молчи изо всех сил, поняла? И хватит трястись!

– Ты сама молчи, – Маруся обиженно уставилась на Римму. – Я никогда не болтаю лишнего! – Но уже через минуту отходчивая Маруся заволновалась. – Римка, постой. А вдруг у него зарядка на телефоне закончилась? А вдруг он номера сторожа не знает?

– Ну, все, началось, – Римма вернулась и возмущенно двинула бровями. – Ничего с ним не случится, поняла? Переночует в школе. Ты лучше о Зинке подумай, она в раздевалке два часа прорыдала. Ты за кого? За него или за Зинку?

Маруся, конечно, была за Зину и, вздохнув, понуро поплелась домой.

Ночь прошла как на иголках. Утром они явились в школу невыспавшиеся и хмурые. Ничего не подозревающая Зина спокойно дожевывала у окна свой бутерброд. и, глянув на них, удивленно вскинулась.

– Маняша, ты чего такая помятая? Глаза красные. Плакала что ли? Или всю ночь читала?

– Зуб болит, – нервно поежилась Маруся.

– Так что ж ты терпишь? Отпросись и беги к стоматологу, – спохватилась сердобольная Зина.

– Отстань от нее, – подала голос Римма. – Сходит после уроков.

– А ты почему такая?

– Какая? – Римма сразу пошла в атаку. – Отвяжись, липучка. Иди к уроку готовься.

Как физрук выбирался на свободу, они так и не узнали, но через день Марусю и Римму вызвали к директору.

Маруська тряслась как осиновый лист, на нервной почве пошла красными пятнами. Римма тоже переживала, но держалась гораздо увереннее подруги. Однако, уверенность ее быстренько улетучилась, когда она увидела в кабинете не только директора, но и физрука, и своих родителей, и отца Маруси.

Директор школы, пряча улыбку в уголках губ, заинтересованно оглядел учениц.

– Вот уж не думал, что и в нашей школе неуловимые мстители подрастают.

Физруку, который выбрался из спортзала только часа в два ночи, было не до шуток.

– Это ж надо до такого додуматься, – грозно хмурясь, он резко подступил к Римме, – взрослого человека запереть на ночь в школе! Знаю я, кто зачинщица! Признавайся: ты это, Нефедова, все устроила?

– Не нужно так запугивать ребенка, – Римкина мама испуганно вздрогнула и предостерегающе выставила руку вперед.

– Да какой она ребенок? Взрослая деваха организовала нападение на учителя, – физрук кипел от негодования. Потом обернулся к Марусе, которая угрюмо глядела себе под ноги. – А ты что строишь из себя ангелочка? Ветрова, это же ты меня вместе с этой бандиткой закрывала?

– Я бы попросил вас выбирать выражения, – не выдержав, возмутился Павел Петрович.

– Может, мне тут еще и в реверанс перед вами присесть?

– Я просто не понимаю, почему мы должны выслушивать эти упреки? – отец Маруси начинал терять терпение. – У вас есть доказательства?

– Есть! К сожалению, есть. Иначе я бы не пригласил вас сюда, – физрук перевел взгляд на понурых подруг. – Ну? Сами расскажете или мне начать?

Римма, ничуть не растерявшись, ткнула пальцем в пышущего гневом мужчину:

– Да ведь вы сами Зинку унижали! Оскорбляли! Скажете – нет? Все видели! Весь класс подтвердит!

– Тише. Не надо, – испуганно дернула подругу за руку Маруся.

– Чего не надо? – Римма нервно обернулась. – Зинка и так стесняется, что очень полная, а вы еще нарочно это подчеркиваете! Позорили ее, смеялись…

– Ах, вот оно что… Это меняет дело, – Павел Петрович развел руками, обернувшись к присутствующим. – Вы же видите, девочки заступились за подругу. Пытались ее защитить. У них обостренное чувство справедливости, ответственность за подругу, верность дружбе. У них, конечно, не совсем верные методы, но цель оправдывает средства.

– Да подождите, – опомнилась, наконец, мать Риммы. – А какие все же доказательства? Я что-то не поняла.

– Доказательства стопроцентные, – усмехнулся директор школы. – Запись на видеокамерах. Ваши правозащитницы позабыли, что у нас в каждом коридоре камеры висят, и в спортзале, кстати, тоже. Вот они-то и отследили их передвижения: и как за матами прятались, и как ключ поворачивали в замке, и как убегали по коридору. Показать?

Павел Петрович, сообразив, что девчонки все же виноваты, строго глянул на дочь.

– Извинись, Мария, перед учителем, – велел он.

Маруська опустила голову и, покраснев, прошептала:

– Извините.

Но Римма ни за что не хотела произносить это заветное слово. Отвернувшись, она упрямо молчала, не поддаваясь на уговоры матери, поэтому вместо нее извинился отец.

Однако, вытолкав подруг из кабинета директора, он тут же взглянул на учителя:

– Я уже извинился за дочь, правильно? Но душа у меня горит. При ней не хотел говорить, а теперь скажу. Я горжусь своей дочерью, слышите? Горжусь! Она не побоялась заступиться за подругу, не оробела, не стушевалась. А ведь могла бы! За это неравнодушие Римму только уважать можно, а не наказывать. Мне жаль, что вы этого не понимаете!

– Позвольте пожать вашу руку, – шагнул к нему Павел Петрович. – Я уж думал, что я один такой бестолковый. Стою здесь и не понимаю, за что мы судим наших дочерей. Заступились, поддержали… Молодцы! Конечно, нельзя было так с учителем поступать, но ведь они не могли по-другому выразить свой протест…

Девчонок знали все ученики, а некоторые мальчишки даже побаивались их. Они всегда выступали единым фронтом, грозно и громко: то выражали протест поварихе, которая, по их мнению, редко пекла пирожки с повидлом, то на смотре художественной самодеятельности отказались танцевать, потому что сидящие в первом ряду старшеклассники кривлялись. То устроили бойкот двоечнику, то подговорили весь класс и сбежали с географии в кино. То Римка сцепилась со старшеклассницей, которая наступила ей на ногу и сделала вид, что не заметила. Драка случилась грандиозная!

В общем, эти трое хандрить и тухнуть никому не давали.

Зато когда они закончили школу, классная дама, всплакнув, призналась, что больше всего скучает именно по этой неугомонной тройке. Так и бывает: запоминаются только яркие личности, а уж эти своим светом точно затмевали остальных!

Глава 4

Школьные годы пролетают быстро.

С ними связано то, что всегда вызывает снисходительную легкую улыбку: милые детские проказы, смешные ситуации и добрые ученические истории. А вот дальше начинается пора, о которой иногда и вспоминать не хочется.

Взрослая жизнь, как разбившееся зеркало, состоит из кусочков, черепков, фрагментов и осколков, в которых, как ни погляди, видишь только краешек себя, частичку другого, чуточку настоящего, мгновения минувшего. И самое страшное в том, что осколки эти никогда не складываются в целое, ведь нельзя склеить то, чего уже нет.

Любовь, разлука, слезы, одиночество… Работа, разочарования, предательства… Встречи, расставания, признания… Ох, как много всего! И как мало.

Как безжалостно время и как оно категорично! Оно то летит, то тормозит. То дает, то отнимает… Недолго катит в гору, а затем все под гору и под гору. Да еще и ускоряется, не дает одуматься, оглянуться, отдышаться. И вот ты уже у черты, которую никак не обойдешь, не перешагнешь и не минуешь. А ведь так хочется вернуться к началу, к истокам, туда, где все еще было возможно.

Взросление – историянеизвеселых. Сразустольконаваливается…

С семейной жизнью у повзрослевших подруг не все удачно складывалось. Вернее, не складывалось совсем ничего.

Самой влюбчивой, конечно, оказалась Зинаида. Эмоциональная, доверчивая и очень неуверенная в своей красоте Зина пыталась самоутвердиться за счет противоположного пола. Процесс это занимал достаточно долгое время: Зина неторопливо высматривала объект внимания, медленно и придирчиво выбирала предмет нового обожания и, наметив жертву, тут же кидалась в бой, уверяя себя, что бесконечно влюблена.

В борьбе за ответное внимание своего избранника девушка проявляла недюжинную настойчивость и так доставала мужчин своим вниманием и восхищением, что кавалер просто начинал ее бояться и старательно избегал любой встречи.

Горевала Зина недели две-три, безутешно плакала, уткнувшись в подушку, уплетала не одну дюжину пирожных, громко сморкаясь, жаловалась на судьбу, а потом, утешившись, искала новую жертву для своего неиссякаемого обожания. Однако, и новый мученик довольно быстро понимал, что за ним охотятся, и пускался наутек. Отношения никак не складывались, Зина страдала, и все больше и больше уверялась в своей несчастливой звезде.

За все эти годы, правда, один раз Зине повезло. Как-то на улице она обратила внимание на молодого человека, который нес, сгорбившись, огромный баул. Сердобольная Зинаида, не задумываясь ни на секунду, подошла к нему и предложила помощь. Парень поначалу даже не понял, чего от него хочет эта коротко стриженая, румяная девушка, но, смутившись, все-таки остановился и попытался объясниться. Он оказался хоккеистом, от души посмеялся, от помощи отказался, но номер телефона у девушки попросил. Зинка была вне себя от счастья и, сияя как медный пятак, рассказывала об этом с таким азартом, будто она сама в космос слетала! Однако, счастье ее длилось недолго.

Месяца через полтора хоккеист честно сказал:

– Нам, Зина, надо расстаться.

– Почему? – обомлела Зинаида.

– Задыхаюсь я от твоей заботы, понимаешь? Душишь ты меня, Зина, – парень глаза не отводил и не юлил.

– Как это? – едва не упала от неожиданности Зинаида.

– А вот так. Ты ж так опекаешь, что выть хочется! Ты ж меня спеленала своим вниманием по рукам и ногам! Дай мне дышать свободно!

Расстроенная Зина приехала к Марусе и, рыдая, бросилась на диван.

– Я так старалась, а он…

– Он тебя ударил? – Маруся, ничего не понимая, подала подруге стакан воды.

– Нет, – захлебывалась слезами Зина.

– Оскорбил?

– Нет!

– А что случилось?

– Он меня бросил. Бросил!

Чуть успокоившись, она посмотрела на подругу зареванными глазами, шмыгнула покрасневшим носом.

– Муська, почему я такая несчастливая? Мало того, что толстая, так еще и несчастливая, – утопая в горе, простонала подруга.

– Дурочка ты, – Маруся обняла Зину за плечи. – Разве ты толстая? Глупышка. Ты аппетитная. Вкусная! Мужики таких обожают. Зачем им, скажи на милость, худышки и дистрофички? А ты красавица, рубенсовская женщина, обладательница пышных форм. А посмотри на свое лицо: кожа нежнейшая, губы удивительные. Просто мужчины устроены по-другому, у них мозги не так, как у нас, работают. Ты слишком активно начинаешь проявлять заботу, а они теряются и впадают в панику, боясь потерять свободу. Для них пресловутая свобода – самое важное, – Маруся погладила подругу по голове, словно ребенка. – Зинуль, нужно ослабить хватку. Пусти все на самотек, и твой суженый непременно найдется. Вот увидишь! Сделай шаг назад, не дави. Отыщется твой избранник.

– Ты с ума сошла? Где отыщется? Я работаю в детской библиотеке, там мужиков днем с огнем не сыщешь, – горестно всхлипнула Зина. – Вот как мне жить?

– Прекрасно жить. Да ты и сама все это знаешь и понимаешь, у тебя просто сегодня такое настроение. А завтра накупишь пирожных и забудешь о своих бедах, да?

– Ты правда думаешь, что я такая обжора, что за едой все могу позабыть? – Зинаида отодвинулась от подруги.

– Нет, не думаю, но подозреваю, – захохотала Маруся.

Добрая, кроткая и мягкосердечная Зинаида, помолчав, глубоко вздохнула, вытерла слезы и, не сдержавшись, начала хохотать вместе с ней, позабыв о своих обидах и горестях.

С Риммой все обстояло иначе. Худая, длинноногая, белокурая девушка всегда влекла мужчин, но только до той поры, пока они не знакомились с ней поближе. Бескомпромиссная, самостоятельная и решительная, она не терпела насилия, произвола и беспорядка. Готовить Римма умела прекрасно, но не любила, предпочитая не забивать холодильник продуктами, чтобы не соблазняться и не поддаваться искушению их съесть. Сила воли у нее развилась отменная, и мужчины просто не выдерживали ее муштры. Сначала они летели к ней, как пчелы на мед, но столкнувшись с ее непреклонностью, упертостью и категоричностью, ошарашенно замирали и быстренько ретировались.

Только однажды один из них, как говорила Римма, «влюбленный до безобразия», потерял страх и сделал красавице предложение. Они поладили на удивление быстро, съехались, решив перед свадьбой пожить вместе, и даже провели на одной территории целую неделю!

Однако, на этом все хорошее закончилось: к концу недели молодой человек, похудев от стресса сразу на два килограмма, словно прозрел. Одумавшись, он даже не дождался утра. Ночью подхватил чемодан, на цыпочках выскочил в коридор и, не вызывая лифта, пустился наутек, перескакивая сразу через две ступеньки. Он так торопился сбежать, что позабыл половину своих вещей у Риммы.

Девушка недолго горевала.

– Бог отвел, – заявила она обомлевшим подругам. – Мы еще не поженились, а он уже по всей квартире свои носки разбрасывает, требует горячих завтраков и выглаженных рубашек.

– Ну, это нормально, – пожимала плечами Зинаида. – В чем подвох?

– Ничего нормального тут нет, – злилась Римма. – Я работаю не меньше него, и тоже устаю, но не прошу подавать мне кофе в постель!

– А могла бы и попросить, – хмыкнула Маруся. – Не зря же говорят, что в браке надо уступать друг другу.

– Вот я и посмотрю на тебя, как ты уступать будешь, – кипела от негодования Римма, так и не дождавшись сочувствия.

Маруся, в отличие от подруг, не торопилась замуж, не грезила о браке и не расставляла сети. Известная перфекционистка, она долго присматривалась, оценивала и только потом делала вывод.

Молодых людей, любящих рыжих женщин, оказалось немного, но если кто-то и влюблялся в Марусю, то уже оторваться от разумной, смешливой и очень адекватной девушки ему было очень сложно.

Выросшую без матери Марусю, никто не учил терпению, трепетности и ласке, но отчего-то она сама понимала, что мужчины – это вечные дети. Ощущала, что их непременно нужно хвалить, вкусно кормить и изредка поклоняться. Поклоняться, причем, не как идолу или божеству, а как защитнику, кормильцу и опоре.

Когда Маруся попыталась рассказать об этом подругам, Римма чуть не поперхнулась чаем.

– Кто тебя учит таким глупостям? Что за бред, – фыркнула она.

– А мне нравится твоя позиция, – мечтательно закатила глаза Зиночка. – Я бы хотела, чтобы возле меня оказался кормилец, защитник и опора.

– Опора и защитник – я еще понимаю, но кормилец… Извини, но я сама кого хочешь прокормлю.

– В твоих силах никто и не сомневается, – тряхнула головой Маруся. – Но изначально природа уже распределила роли между мужчиной и женщиной. Исторически так сложилось, что женщина – родоначальница, мать, исток. А мужчина – добытчик, охотник, кормилец. Понимаешь? Ты ничего изменить не можешь, это у нас в крови. И чем больше будешь сопротивляться этой закономерности, тем чаще будешь терять своих мужчин. Просто потому, что они тоже знают эти негласные законы природы.

– Я для себя свои законы напишу. Новые, – упорствовала Римма. – Для меня сейчас одно правило действует: лучше одной, чем с кем попало.

– А я бы хотела замуж, – грустно поджимала губы Зиночка. – Не за кого попало, конечно. Но если бы приличный попался, я бы пошла.

Такие разговоры случались часто, но заканчивались всегда одним и тем же. Они спорили, злились друг на друга, тут же мирились и сходились только в одном: что лучше их женской дружбы нет ничего на всем белом свете!

Маруся, несмотря на свой тридцатилетний возраст, как и ее подруги, замужем не была, но однажды попала в любовные сети так основательно, что едва вырвалась из объятий цепкого и хваткого мужчины.

Девушка встретила Игоря в пору своего двадцатитрехлетия. Она заканчивала медицинский, и уже работала ординатором в известной городской клинической больнице. Ей, молодой, активной и любознательной, так все нравилось, что она мечтала остаться здесь и после окончания ординатуры. Маруся тогда еще не знала, что мечты, конечно, должны сбываться, но не всегда они приводят к долгожданному результату.

Заведующий отделением Олег Яковлевич, взрослый семейный мужчина, имеющий двоих взрослых детей, вдруг стал по любому поводу цепляться к рыжеволосой девушке. Она ему явно не нравилась! Так бывает. Просто антипатия, без всяких видимых причин.

Он прилюдно делал ей замечания, наедине отчитывал, не позволял никакой самостоятельности, пресекал любую инициативу.

Поначалу Маруся даже растерялась. Она всегда хорошо училась, считалась перспективной, была дотошной к мелочам, внимательной и заботливой с пациентами. Явная неприязнь заведующего ее пугала и обижала. Подругам она не раз жаловалась на несправедливость начальника, но отцу ничего не рассказывала. Во-первых, не хотела, чтобы отец, известный в медицине человек, оказался вовлечен в скандальные разборки. А во-вторых, не считала правильным пользоваться именем отца: ей хотелось самой разобраться, понять, чем она не устраивает заведующего отделением.

Первые три месяца пролетели довольно быстро. Маруся освоилась в больнице, научилась не робеть, не краснеть, не теряться. Поняла, что терпение – важная черта для врача, потому что опыт приходит с годами, а вот стремление учиться – это каждодневная обязанность.

Девушка подружилась с коллегами, но с заведующим отношения по-прежнему не складывались. Мужчина грозно хмурился, сверлил ее недовольным взглядом, придирчиво проверял результаты работы, раздраженно поджимал губы и отводил взгляд при встречах.

Маруся, теряясь в догадках, терпела из последних сил. Подруги, жалея ее, возмущались, перебирали всевозможные причины такой неприязни, искали способы воздействия.

Римма, известный борец за справедливость, выслушав ее очередные страдания, однажды ахнула:

– Маняша, я все поняла! Он просто влюбился в тебя!

– Мусенька, и как это я сразу не догадалась? Точно! Молодец, Римка, – Зинка, заинтересованно хмыкнув, отложила пирожное и подозрительно прищурилась. – Он точно в тебя влюбился и так выражает свою симпатию.

– Вы с ума спятили, что ли? – Маруся возмущенно хлопнула себя по лбу. – Чем вы думаете? Большей глупости я давно не слышала!

– А что? Вполне себе вариант!

– Да какой вариант, Римма? Что это за любовь такая, когда каждый день идешь как на амбразуру?

– Это ты идешь, как на амбразуру, а он-то спокойно и глубоко дышит. Я тебе точно говорю – он в тебя влюбился. Ты к нему приглядись.

– Не мели чепуху, – Маруся раздраженно отмахнулась.

Она стала еще тщательнее выполнять свою работу, надеясь, что сердце грозного начальника смягчится. Однако, не тут-то было!

Как-то утром Олег Яковлевич вызвал ее в кабинет.

– Мария Павловна, – он сунул ей под нос стопку бумаг, – потрудитесь объяснить, что это?

– «Истории болезни» моих пациентов, – Маруся растерянно посмотрела на лежащие перед ней бумаги.

– Я вижу, что это «истории болезни», – фыркнул заведующий. – А почему они до сих пор не заполнены?

– Как не заполнены? – Маруся передернула плечами. – Я заполняла.

– А вчера вы не осматривали пациентов?

– Осматривала, – она никак не понимала, куда он клонит.

– И где этот вчерашний осмотр?

– Было уже поздно. Я все внесла в электронную карту, а в бумажную хотела сегодня с утра записать, еще просто не успела, – Марусе было неприятно оправдываться, она чувствовала себя абсолютной преступницей. – Ведь вы сами требовали сразу работать с электронной версией.

– Я просил сразу вносить и туда, и сюда, – заведующий нервно хрустнул пальцами правой руки. – Это документ! Если не хотите выполнять свои обязанности, мы вас не держим!

– Да почему же не хочу? – Маруся чувствовала, что вот-вот расплачется.

– Мария Павловна, не нужно пререкаться. Вы ординатор, знайте свое место. Учитесь аккуратности, это важное качество для врача. И нечего здесь сырость разводить, на меня ваши слезы не действуют, мне нужен результат.

Больше Маруся не могла сдерживаться. Всхлипнув, развернулась и стремглав выскочила из кабинета заведующего, захлебываясь слезами. Рыдая, понеслась по коридору, никого и ничего не видя перед собой, и на повороте за лестницей так налетела на высокого мужчину в белом халате, что тот даже покачнулся от неожиданности.

– Ой, извините, – прошептала Маруся и, отшатнувшись, кинулась дальше, вытирая ладонью текущие слезы.

Мужчина ошарашенно остановился и, озадаченно сдвинув брови, внимательно поглядел ей вслед. Потом развернулся и решительно двинулся за рыжеволосой девушкой.

В ординаторской никого не было, кроме Маруси. Она рыдала, закрывая лицо руками и содрогаясь всем телом. Вообще-то, девушка никогда не считалась плаксой, но тут ее нервы не выдержали, и Маруся безутешно плакала, постанывая, как маленький обиженный ребенок.

Мужчина вошел, осторожно прикрыл за собой дверь, взял стул и придвинул его к Марусиному столу.

– Так… – строго произнес он. – Быстро, внятно и, главное, коротко: что случилось?

– Вам-то что? – Маруся испуганно отпрянула. – Вы кто? Вы что тут делаете?

– Терпеть не могу, когда плачут женщины, а уж когда рыдают молодые врачи – тем более, – мужчина развел руками. – Ну?

– Что – ну? – Маруся залилась слезами.

– Чего рыдаете?

– Вам какое дело?

– Мне – никакого, – произнес он ласково. – А вам, я вижу, обидно. Ну? Что-то случилось, горюшко?

– Случилось, – Маруся зарыдала еще пуще.

– О, сейчас мы утонем. И я захлебнусь первым, – он достал из кармана носовой платок и протянул ей. – Возьмите. Ну, все. Тихо, тихо. А то ведь и я поддамся. Вы так азартно плачете, что мне уже очень хочется составить вам компанию.

– Скажете тоже, – Маруся, не удержавшись, улыбнулась.

– Вот, уже лучше. Вытирайте слезы, успокаивайтесь. И да… Меня зовут Игорь Семенович. Я заведующий кардиологией. Той самой, что на этаж выше первой терапии.

– Спасибо, – Маруся взяла платок, вытерла лицо, высморкалась и всхлипнула. – Постираю и завтра вам верну.

– Это уж обязательно, – он захохотал. – Так отчего такое горе?

Маруся, сама не понимая, зачем, поведала Игорю всю свою невеселую историю. Она не жаловалась на заведующего, а просто пересказывала день за днем, вспоминая мелочи и недоумевая, за что ее так наказывают. Игорь Семенович внимательно слушал, потом вздохнул.

– Как зовут-то тебя, рева? – вдруг перешел он на «ты».

– Мария Павловна.

– Ну, все, Мария Павловна, – мужчина едва сдерживался, чтобы не захохотать. – Считай, горести твои закончились. Больше Олег Яковлевич не будет тебя обижать.

Он озорно подмигнул ей, совершенно изумленной таким оборотом дела, и вышел из ординаторской.

Что происходило в кабинете заведующего, о чем и как Игорь с ним говорил, она не знала, но факт оставался фактом: с того дня Олег Яковлевич прекратил тиранить молодого ординатора. Он не воспылал к ней любовью и не проникся симпатией, но никогда более не позволял себе унижать ее, повышать на нее голос или как-то иначе выражать свое недовольство.

С того дня началась ее любовь…

Любовь всегда приходит внезапно. Она укалывает как игла. Пронзает, словно луч света. Проливается дождем благодати, радости и невероятного счастья.

Любовь не умеет молчать. Она поет, смеется и рыдает. Звучит гимном, вальсом и торжественной ораторией.

Любовь, словно детский калейдоскоп, переливается всеми цветами радуги, искрится и будоражит. Она, будто хмельной напиток, кружит голову, лихорадит и пьянит. Щекочет нервы, сводит с ума, выводит из равновесия. Нечаянно подстерегает, и даже самых стойких и жестких превращает в доверчивых, наивных и беззащитных.

Любовь требует повиновения. И никогда не прощает оплошности. Не проявляет снисходительности, не слушает оправданий. Она просто тихо отворачивается и без предупреждения уходит.

Глава 5

Игорь Семенович, которому едва исполнилось сорок, влюбился как мальчишка. Он даже и не помнил уже, как это можно не спать по ночам, звонить по сто раз на дню, ждать свидания, считая каждую секунду.

Игорь давно привык к спокойной безбедной жизни, комфортному быту, заслуженному авторитету. Женившись еще в годы учебы в медицинском, он со временем понял, что лучше синица в руках, чем журавль в небе. Поэтому, несмотря на то, что к жене, давно сменившей белый халат врача на место чиновницы в Минздраве, Игорь уже не испытывал любви, жилось мужчине очень даже неплохо. Обеспеченно, сыто и беззаботно.

Игорь медицину обожал, и до встречи с Марусей она оставалась единственной его любовью: доктор работал не покладая рук, учил своих ординаторов, не обижал коллег и пользовался славой честного и доброго малого. Но неожиданное столкновение с рыжеволосой Марией мгновенно перевернуло его безмятежную неторопливую жизнь.

Все встало с ног на голову. Мир Игоря, размеренный и комфортный, разлетелся на осколки.

Когда на него внезапно налетела рыдающая Маруся, у мужчины в голове будто что-то щелкнуло. В сердце вспыхнуло не просто пламя, а разгорелся пожар такой силы, что Игорь на какое время просто впал в ступор: он просыпался, вспоминая ее глаза, засыпал, слыша ее голос, и на работе едва сдерживал себя, чтобы не кинуться в первую терапию.

Поначалу он подтрунивал над собой, загружал себя работой, запрещал себе крамольные мысли, но во сне, когда не мог себя контролировать, ему все снилась и снилась рыжеволосая девушка.

И тогда он решил, что пришло время познакомиться с ней поближе, очень надеясь, что она хоть чем-нибудь его разочарует, оттолкнет, и интерес его угаснет сам собой.

Но не тут-то было. Мария оказалась удивительной!

Она смотрела так, словно хотела разглядеть в собеседнике что-то особенное. Улыбалась загадочно и сдержанно. Но за нарочитой сдержанностью явно сквозили невероятное обаяние и пленительная женственность. Рыжеволосая ординаторша обладала такой притягательной силой, таким естественным очарованием!.. Игорь чувствовал, что вся его заранее приготовленная холодность таяла без следа. Вся его мужская суть тонула в единственном желании – просто стоять возле нее, держать за руку, молчать и дышать с ней в унисон.

Любовь разгорелась с такой силой, что Игорь чувствовал себя совершеннейшим глупцом. Не в силах справиться со своим счастьем, он ходил по больнице, беспричинно улыбаясь, щипал себя за руку, думая, что все это ему снится и, сидя в кабинете, напевал во все горло модный мотивчик, чем вызвал несказанное удивление у старшей медсестры, случайно услышавшей его пение.

Маруся, на которую эта сумасшедшая любовь обрушилась словно снег на голову, сначала опешила и ужасно испугалась.

Повод для страха имелся немалый: заведующий кардиологией был гораздо старше, имел высокопоставленную жену и репутацию приличного женатого человека, считался превосходным педагогом и врачом от бога.

Пугало еще и другое. Не секрет, что коллектив в больнице по большей части женский, а сплетницам ведь только повод дай. Уж такого наговорят и придумают, что и кристально честного оболгут и обольют грязью.

За себя девушка не боялась. А чего ей? Незамужняя, молодая, без обязательств. Одно только смущало. Маруся всегда считала, что любить женатого – это большой грех, блуд и порок. Раньше даже сама мысль о таком грехопадении вызывала у нее отвращение.

Но жизнь умеет вовремя внести свои поправки и уточнения в наши представления об идеальности и абсолютности. Поэтому очень скоро Маруся осознала, что все ее прошлые убеждения рассыпаются в прах, рассеиваются как дым.

По ночам она долго глядела в потолок и все старалась понять, как же это происходит? Отчего все ее пристрастия и увлечения отошли на второй план? Как и когда этот незнакомый мужчина стал ей близким, необходимым и каким-то родным?

Она не раз пыталась объясниться с подругами:

– Я как во сне, девочки! В бесконечном забытьи… Ну, что вы молчите?

– А что сказать? – Римма подозрительно прищуривалась. – Ты чего сейчас от нас ждешь? Порицания или одобрения?

– Вы не понимаете… Он такой хороший!

– А ты словно оправдываешься? Или мне кажется? – Римма недоуменно пожимала плечами. – Смущает только это внезапное ослепление. Чем он тебя взял?

– У нас все одинаковое, понимаете? Все-все-все! И мысли, и чувства, и желания. Мы сопредельные люди!

– Что? Я вроде не дура, но не понимаю этой твоей витиеватости, – отложив в сторону книгу, сердито хмурилась Зинка. – Как это – сопредельные? Что это значит? Ты мне на простом русском языке объясни.

– Да что ж тут не понять? – Маруся удивленно разводила руками. – Сопредельные чувства или люди – это близкие, родственные, задушевные, максимально приближенные, понимаешь?

– Где ты набралась этой гадости? Кто тебя этому учит? Так и скажи – похожие, свойские, любовные… – тонкая филологическая натура Зины возмущенно кипела, и она нервно оборачивалась к молчащей Римме. – А ты-то чего молчишь? Нравится тебе эта Маруськина высокопарность?

– Да какая разница, как сказать? – Римма цинично поджимала губы. – Главное не в словах, а в постели. А Маньке, видно, в постели все нравится, вот тебе и сопредельность!

– Фу, бесстыдство какое, – Маруся раздосадовано швыряла в подругу салфеткой. – До чего ты, Римка, циничная и пошлая!

– Зато, в отличие от тебя, называю вещи своими именами, – Римма от души потешалась над смущением подруги. – И не юлю, и не краснею по мелочам.

Маруся ожесточенно спорила с ними, но наедине с собой не кривила душой, и отлично понимала, почему ее так тянуло к Игорю: он оказался замечательным другом, собеседником и, конечно, любовником. Нежный, страстный и чувственный, мужчина не только сам таял от любви, но сумел и Марусю, до тех пор казавшуюся всем снежной королевой, утопить в своей горячей страсти. Девушку теперь так тянуло к Игорю, что порою она боялась задохнуться от силы своей любви, одержимости и пылкости.

Но недолго сказка сказывалась…

Они встретились случайно, но, как известно, ничего случайного в жизни не бывает.

И казалось до поры до времени, что нет в мире силы, способной разлучить этих двоих. Но это только казалось, потому что против одной силы всегда найдется другая сила. Против силы любви всегда найдется сила долга, обязанностей и общественного мнения.

Много в мире незримых причин, которые могут подтачивать любовь, подрывать ее, разрушать. Если любовь ничем, кроме страсти, не подпитывается, она мгновенно вспыхивает, горит ярко, но быстро гаснет.

Два года пролетели как один день. Игорь и Маруся любовь свою берегли, конспирацию соблюдали, встречались в старой квартире мужчины, где давно уже никто не жил. На работе никогда не оставались одни, и позволяли себе расслабиться только когда уезжали из города. Это случалось редко, но иногда выездные конференции, симпозиумы и другие профессиональные мероприятия их спасали.

Но старая истина о том, что нет ничего тайного, что не стало бы явным, не подвела и на этот раз.

Все закончилось темным мартовским вечером. Министерство здравоохранения проводило традиционный прием, посвященный Международному женскому дню. Вечер проходил в одном из московских ресторанов, приглашенные гости отдыхали в непринужденной атмосфере изысканной еды, хорошей музыки и светил медицины.

Лучшие хирурги, профессора, заслуженные врачи, высокие чины – все веселились, шутили и танцевали. Игорь, который пришел вместе с женой, отлучился на минутку, и его жена, уже полнеющая, но активно молодящаяся блондинка средних лет, подошла с бокалом красного вина к Павлу Петровичу. Они мило поулыбались, выпили по глотку, поболтали о том, о сем.

– А вы, профессор, здесь один? Без дочери? – Ольга Ивановна очень удачно изобразила удивление, взмахнув приклеенными ресницами.

Павел Петрович, ничего не подозревая, шутливо развел руками.

– Ну, что вы! Она еще слишком молода для таких мероприятий. У нее нет званий, титулов, степеней и должностей, открывающих двери на такие вечера. Минздрав ее пока не приглашает, не заслужила.

Сказал и осекся, изумленно замерев. Лицо чиновницы вдруг изменилось до неузнаваемости. Приятная вежливая улыбка сползла с него, женщина, неприятно скривившись и потеряв напускную любезность, угрожающе оскалилась.

– Я смотрю, дочь у вас, Павел Петрович, молодая, но чересчур хваткая, – произнесла она холодно, даже брезгливо.

Не позволив ошарашенному мужчине что-то ответить или возразить, она жестко и властно процедила сквозь зубы, наклонившись к самому лицу опешившего профессора:

– Я, Павел Петрович, долго могу терпеть. Очень долго. Но всему есть предел. Два года – срок немалый.

– Да помилуйте, Ольга Ивановна, голубушка, о чем вы? – изумленный профессор оглянулся по сторонам, будто искал у кого-то поддержки. – Я, право, совсем вас не понимаю.

– А вы у дочери своей поинтересуйтесь. И вот еще что. Я Игоря слишком люблю, чтобы терзать его допросами и упреками, тем более, что у нас и стены имеют уши, правда? В общем, хватит ломать комедию, – чиновница ткнула в грудь растерявшегося профессора указательным пальцем, словно хотела проткнуть его насквозь. – Значит так. Передайте дочери, что любовный сеанс окончен. А то ведь я ее так прижму, что она никогда в жизни ни в одном городе страны на работу не устроится. Мы это умеем, не сомневайтесь. – Заметив направляющегося к ним Игоря, Ольга Ивановна, сразу переменившись в лице, ласково усмехнулась и похлопала побледневшего профессора по плечу. – Я понятно излагаю, Павел Петрович? Надеюсь, вы меня поняли? Да? Время пошло.

– Пойдем танцевать, милый? – она фальшиво весело подхватила подошедшего к ним Игоря.

Они легко и весело закружились в вальсе, а Павел Петрович, чувствуя, как ослабели ноги, присел за стол и, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, глубоко задумался.

Гремела музыка, что-то говорили коллеги, вокруг поднимали тосты, а озадаченный и расстроенный профессор прокручивал в голове разговор, в котором уловил явную угрозу и дурные намеки.

Всю дорогу до дома Павел Петрович пытался понять, на что намекала министерская чиновница. Но, как ни старался, никак не мог взять в толк, в чем суть ее претензий. То, что это была претензия, он не сомневался, слишком уж очевидно звучало в ее голосе раздражение, слишком явственно слышались в нем угроза и гнев.

Профессор вернулся домой около одиннадцати…

Маруся что-то смотрела по телевизору, на кухне капала вода из крана, мирно посапывал старый рыжий кот на диване. Все дышало спокойствием и безмятежностью. Но во всей этой домашней идиллии мужчине отчего-то почудилась странная напряженность. Тишина, словно натянутая тетива, звенела незаданными вопросами, неполученными ответами и неразрешимыми задачами.

Переодевшись, профессор вошел в гостиную и, взяв пульт, выключил телевизор.

– Потом досмотришь.

– Папа, – Маруся недовольно округлила глаза. – Ты чего? Осталось совсем немного.

– Потом, – Павел Петрович очень редко позволял себе резкость и несдержанность, но сегодня даже не старался скрыть свое настроение. – Мария, нам нужно поговорить!

Дочь еще со школьных времен усвоила, что если отец называл ее Марией, то это непременно предвещало грозу. И теперь, услышав это официальное «Мария», она, наконец, сообразила, что на торжественном приеме произошло что-то немыслимое.

– Ну, говори, – дочь заинтригованно обернулась к отцу и испуганно ахнула, заметив его бледность и непонятное смятение. – Да на тебе лица нет! Что случилось?

– Мария, ты знакома с Ольгой Ивановной? – Павел Петрович замялся.

И хотя на свете существовали тысячи женщин с таким именем, Маруся почему-то сразу поняла, о какой именно Ольге идет речь.

– Нет, лично не знакома. А что?

– Но ты знаешь, о ком идет речь?

– Догадываюсь. У нас в Минздраве, по-моему, одна высокопоставленная дама с таким именем. А с чего это ты о ней вспомнил на ночь глядя?

Павел Петрович, поджав губы, растерянно присел на диван рядом с дочерью.

– Понимаешь, какое дело… Эта самая Ольга Ивановна сегодня как-то странно себя вела.

– Выпила лишнего, что ли? Эти министерские чиновницы любят расслабиться.

– Нет, – отец перебил дочь резко и жестко. – Она затеяла со мной довольно странный и неприятный разговор. И просила, кстати, и тебе кое-что предать.

– Что? – похолодела Маруся.

Павел Петрович внимательно поглядел на нее, словно пытался прочитать на ее лице ответ на свои мысли.

– Сказала, что терпение у нее не бесконечное, что два года – срок немалый, и всему есть предел. И что стены, оказывается, тоже имеют уши. О чем это она, а? Ты, случайно, не знаешь, Муся?

Маруся помертвела от страха. В висках запульсировало. Она-то как раз сразу поняла, о чем идет речь. Выходит, что жена Игоря все это время знала об их связи, но, позволяя мужу развлекаться, молчала до поры до времени.

Кровь прилила к ее щекам, и Павел Петрович, заметив это, недоуменно прищурился.

– Ты чего так покраснела? Что, собственно, происходит?

Маруся молчала, подыскивая нужные слова.

– Понимаешь, дочка, – отец искренне терялся в догадках, – Ольга Ивановна делала какие-то ужасные намеки! Вот ты объясни мне, о каком таком любовном сеансе она говорила и почему он затянулся?

Маруся опустила голову. Отец, удивленно нахмурясь, тронул ее за руку.

– Да что ты молчишь-то? Ты, вообще, слышишь меня? Ты понимаешь что-нибудь?

– Что еще она тебе сказала? – прошептала едва слышно Маруся, глянув ему в глаза.

– Да много чего. Мне, честно говоря, даже показалось, что она угрожала. Просила тебе передать, что если ты не остановишься, она сделает так, что ты нигде и никогда работу не найдешь. Что Игоря она любит и терзать допросами не станет, а вот ты должна подумать. Муся, а что случилось два года назад? Ты можешь мне толком объяснить, в чем дело?

На Марусю накатил такой ужас, что она чуть не захлебнулась полившимися слезами. Трепеща от страха, отчаяния и стыда, девушка закрыла лицо ладошками и, задыхаясь от бьющих ее рыданий, все рассказала изумленному отцу. Все-все-все.

И о том, как заведующий первой терапией мучил ее своими придирками, и как Игорь пришел на помощь, и как она влюбилась, и как была счастлива с Игорем, и как совсем потеряла голову…

Павел Петрович молча слушал. Он ни разу не перебил дочь, не задал ни одного вопроса, не показал своей боли и расстройства. Когда она закончила, он неторопливо встал и безмолвно вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

Маруся, сморкаясь, сидела в гостиной, судорожно соображая, что же теперь будет. Все смешалось в ее голове. Любовь, отчаяние, горечь, муки совести, замешательство разрывали ее на части.

Маруся сжала виски руками, не понимая, что надо делать. Сбежать? Отравиться? Умолять? Забыть? Проклинать? Может быть, уехать навсегда из Москвы? Или срочно позвонить Игорю? Просить прощения у отца? А, может быть, спрятаться от всех на даче? Или сделать вид, что ничего не произошло?

Мысли метались в голове, кружились, толкались и теснились… Они раздирали ее сознание на сотни кусочков и не давали сосредоточиться на чем-то одном. Застонав, девушка завертела головой, стараясь как-то упорядочить и успокоить разбушевавшееся воображение.

Отец, немного поостыв и напившись успокоительных капель, минут через тридцать вернулся в гостиную, но не сел рядом с дочерью. Он ходил по комнате, словно задался целью измерить ее шагами во всех направлениях. Искоса поглядывал на заплаканную дочь, вздыхал и недоуменно покачивал головой, думая о чем-то совсем. Потом взял стул и, подвинув его к дивану, присел напротив Маруси.

– Ну?

– Что – ну? – дочь подняла на него воспаленные от слез глаза.

– Как же ты, дочка, до этого докатилась?

– Не знаю. Так получилось…

– И что теперь делать будешь?

– Не знаю, – она опустила голову.

Она молчала, молчал и отец. Он будто забыл на время о дочери, о ее слезах, сомнениях и страхах. Павел Петрович вдруг вспомнил себя в ее возрасте, свою страстную любовь к Кире и ужасное горе после ее гибели. Профессор похолодел, понимая, что сейчас своими же руками он должен отнять у Маруси любовь. Такую же, вероятно, сильную, какая случилась и у него самого.

– Папа, прости меня! Пожалуйста, прости, – Маруся, подняв голову, умоляюще сложила руки.

– Да я-то тут причем? Ты себя-то простишь?

– Папа, ты же понимаешь, я люблю его! Так сильно люблю!

– А он? Он тебя любит?

– Конечно! Тоже любит.

– Разве? А я вот думаю, ты, Маняша, заблуждаешься. Ты-то любишь, я в этом и не сомневаюсь, а он вряд ли.

– Нет, как ты можешь! Папа… Он любит! Ты просто его не знаешь!

– Помолчи, – отец жестко прервал ее суетливую попытку оправдать любимого. – Помолчи, дочка, наконец, и послушай. Просто послушай, не перебивай, мне и без того тяжело. Я – мужчина, и я знаю, как ведет себя настоящий мужик, если любит женщину. Быть мужчиной это не только брюки носить и бороду брить. Это нечто иное, – отец горько глянул на поникшую дочь. – Где он сейчас? А? Ну, где твой Игорь? Почему не с тобой? Почему не поговорил с женой, не остановил ее? Почему честно не признался, что любит тебя? А? Боится теплое и сытное местечко потерять? Боится остаться без протекции и защиты? Ничего не скажешь – хорошо устроился!

– Я не просила его об этом, – Маруся закрыла лицо руками.

– Настоящего мужчину и не нужно просить быть честным и порядочным, это у него в крови должно быть. Приличный и благородный человек никогда не поставит любимую девушку в неловкую постыдную ситуацию.

– Папа, перестань. Ну, пожалуйста, перестань! Ты говоришь о том, чего не понимаешь. Игорь не хотел разводиться, чтобы Ольгу Ивановну не обижать.

– Да ты что? Вот так молодец! Жену не хотел обижать, а на тебя, молодую влюбленную девчонку, наплевать? На твои чувства, твою душу, твои переживания? Главное, чтобы жена не обиделась? Вот так чудеса! Жену оберегает, а в постель к тебе ложится? – Отец вскочил и опять забегал по комнате. – Господи, Маняша, объясни мне, ради бога, как ты могла? Как ты докатилась до этого? Неужели я так плохо тебя воспитал, что ты не понимаешь главного?

– Чего главного? Папа, прошу тебя…

– Нет уж, теперь ты меня послушай. Во-первых, я больше вообще не хочу говорить об этом мужчине, потому что это вопрос его чести и совести, понятно?

– Да.

– А во-вторых, хочу спросить у тебя. Разве ты не понимаешь, что вступить в связь с женатым человеком это все равно что тайком брать деньги из чужого кошелька?

– Папа!

– Да-да-да. Это именно так! Ты же не стала бы таскать деньги из кошелька другой женщины, нет? Потому что это называется воровством, правильно? А почему же ты считаешь возможным любить женатого мужчину, принадлежащего чужой женщине? Это ведь тоже воровство. Самая обычная мерзкая кража!

– Ты не прав! Это все совсем не так. А как же любовь?

– Ты же не мошенница, доченька? Нет? Тогда зачем тебе чужое? Молодая, красивая, умная. Почему же так низко себя ценишь, почему так мало себя любишь? Краденным нельзя довольствоваться. Ворованное всегда останется ворованным, как его ни назови. Всегда будет незаконным. А любовь, Маруся, не должна быть постыдной, похищенной, бесчестной. Ею надо гордиться. Пойми это, ведь у тебя одна жизнь.

Маруся, не отвечая, упала лицом в подушку и завыла в голос то ли от горя, то ли от стыда, то ли еще от чего-то, что жжет сильнее огня, рвет сердце и гложет душу.

Отец, прикусив губы, постоял над ней, но так ничего и не сказал в утешение, не обнял, не приласкал. Сцепив зубы, он молчал, понимая, что такое потрясение нужно просто пережить, перетерпеть, перемолоть внутри себя, перебороть, сжав кулаки. И никакие слова здесь не помогут, не смягчат утрату, не облегчат душу.

Ночь, казалось, длилась вечно. Рассвет облегчения не принес.

Маруся сначала молчала, отвернувшись к стене, потом заметалась в жару. А через три дня встала, умылась ледяной водой, выпила крепкого чаю.

– Вот и все. Закончилась любовь, – сказала она бесцветным хриплым голосом, поглядев на себя в зеркало.

Маруся уволилась из больницы и на две недели уехала за город, предпочитая в одиночестве пострадать, порыдать, поскулить, постонать. Ей просто надо было как-то пережить свое горе. Нужно было как-то скрепиться, собраться с духом и привести в порядок мысли, чувства и дела.

Марусе пришлось туго. Но она безжалостно боролась сама с собой, жестко подавляя вспышки чувств, отголоски эмоций, остатки слез.

Она запретила подругам приезжать. Одна бродила по лесу, плакала, обнимая стволы берез и рябин. Понимая, что невозможно за такое короткое время разлюбить человека, она все же дала себе слово и мучительно выдерживала все душевные терзания.

Ей, конечно, снилось, что Игорь ищет ее, зовет, бежит навстречу… Просыпаясь, она надеялась, что он позвонит, найдет ее, приедет, обнимет.

Закутавшись в плед, Маруся подолгу стояла у окна, глядя на дорогу. Ждала… Ждала, даже себе не признаваясь в этом…

Игорь так и не приехал. Не позвонил. Не искал ее. Не пытался объясниться. После разговора с женой, мужчина, очевидно, сделал выбор. Он исчез из жизни Маруси так же внезапно, как и появился.

Не сразу, но Маруся немного успокоилась. От переживаний она побледнела, похудела, осунулась.

Говорят, если горе нас не убивает, то, несомненно, делает сильнее.

Маруся стала сильнее.

Глава 6

Во второй половине сентября осень резко вспомнила о своих обязанностях. Спохватилась, заторопилась и кинулась изо всех сил наверстывать упущенное.

Все вокруг нахмурилось, потемнело. Небо вдруг пошло рваными, словно старая холстина, серыми облаками. Утренний туман уже не таял, а повисал густыми клочьями в низинах. Пришла пора мелких колючих дождей, которые лили целыми сутками и быстро превращали яркую летнюю зелень в поникшую, желтеющую массу.

Промокшие улицы наполнились разноцветными зонтами, слегка разбавляющими тусклую осеннюю картинку.

Московская осень, монотонная, сырая и поспешная, как ни странно, принесла с собой глубокое умиротворение, грустное очарование и странную безмятежность, которые, всему наперекор, подарили жителям необъяснимую гармонию настроения, погоды и робких, еще невнятных, надежд.

Московская осень – это всегда предчувствие грядущих перемен. Ведь мы вечно что-то себе придумываем, на что-то надеемся и чего-то ждем то в преддверии «бабьего» лета, то в ожидании первых морозов, то в неизбежном приближении нового года.

Дождливым утром четырнадцатого сентября первая группа медиков отправилась на диспансеризацию в Тверскую область. Как и планировалось, в составе объединенной команды находились терапевт, кардиолог, врач УЗИ, офтальмолог и отоларинголог.

Ехали долго, нудно и тряско.

До Твери дорога катилась ровной и широкой полосой, а как только съехали с областной трассы и очутились в отдаленных районах, дорога превратилась в скачки с препятствиями.

Маруся и представить не могла, что где-то, в трех-четырех часах от столицы, еще есть такие глухие места, где брошенные дома смотрят на мир заколоченными окнами, где нет дорог, школ и магазинов, а вместо асфальта – жирное месиво, чавкающее и чмокающее под ногами.

Глядя за окно, она вспомнила, как отец, смеясь, говорил, что за МКАДом жизни нет, и удивленно качала головой, понимая истинность этой шутки.

Маленький автобус, ныряющий из лужи в лужу, сердито покачивался, грозя перевернуться. Маруся испуганно держалась за поручень.

– Хорошо, что сапоги резиновые с собой взяли, а то бы точно утонули здесь.

Брат Зинки, неунывающий офтальмолог Михаил, усмехнулся:

– А что, друзья мои? Здесь, наверное, жить хорошо. Ни пробок тебе, ни загазованности воздуха, ни вечно недовольных лиц коллег, а?

– И еще есть, Мишенька, – кардиолог, красавица Аревик Георгиевна, пожала плечами, – много других, но сомнительных плюсов: и туалет на улице, и вместо отопления – печка, которую надо топить каждый день, и ближайший сосед за километр. Нравится тебе такое житье-бытье?

– Ну, ты, моя армянская красавица, сгущаешь краски.

– Нет, это я еще не коснулась главного, чтобы тебя не пугать, – Аревик Георгиевна рассмеялась. – Умываться тоже надо на улице, а купаться – раз в неделю из тазика.

Все врачи притихли, думая об аномалиях и чудачествах жизни.

Русская деревня – это нечто удивительное и вечное. Уходят люди, бросают дома, покидают насиженные места, а она живет. Все равно живет! Стареют жители, вымирают целыми улицами, проклинают и предают анафеме, забывают и сжигают, бегут в города их наследники и потомки, а деревня как стояла, так и стоит. Смотрит на мир забитыми крест-накрест окнами, вытоптанными подворьями, облезлыми стенами, разобранными крышами, а держится! Не исчезает! И живет. Все равно живет!

Этот феномен трудно объяснить, но после долгого и мучительного угасания, упадка и вырождения, после принудительного истребления и неизбежного стирания традиций русская деревня каждый раз возрождается, воскресает и оживает. И тянет к себе, зовет, возвращает исконных жителей, привлекает потомков и наследников, тревожит душу, будоражит и снится по ночам тем, кто давно покинул родные места.

Маленький автобус все ехал и ехал по проселкам, минуя леса, косогоры и буераки. Выехали врачи в шесть утра, надеясь за несколько часов провести осмотр жителей двух деревень, но дорога оказалась не слишком комфортной, поэтому добрались они до обозначенного пункта только к двенадцати дня. Завидев первые дома, показавшиеся из-за крутого поворота, врач ультразвуковой диагностики окинула взглядом притихших врачей.

– Ну, чего приуныли? Устали?

– Ой, Надежда Николаевна, не то слово, – усмехнулась Маруся. – Дорога кажется нескончаемой! Когда уже, наконец, мы доедем?

– Мне кажется, мы почти на месте, – улыбнулась Надежда Николаевна. – Смотри, Машенька, на косогоре деревенька уже видна.

– Бедные, – сочувственно вздохнула Аревик Георгиевна. – Как они здесь живут? Сколько здесь домов?

– Деревенька-то и впрямь совсем захудалая, – хмыкнул Михаил, глядя в окно. – Где же мы принимать пациентов станем? Прямо здесь, в нашем автобусе?

– Домов здесь всего двадцать, и это, кстати, еще не самая маленькая деревня, – отозвалась Надежда Николаевна. – Просто дома разбросаны далеко друг от друга, подворья расположены в отдалении от дороги, вот и кажется, что она крошечная. А принимать будем в здании бывшей библиотеки, оно сейчас пустует. Нам его подготовили, вымыли, протопили. Там тепло и чисто.

– Так здесь была библиотека? – Маруся искренне удивилась. – Почему же она теперь не работает?

– Людей осталось немного, ее и перенесли в соседнее село.

Автобус остановился возле одноэтажного здания с шиферной крышей, небольшие окошки без штор смотрели на мир мрачно и обреченно.

– Прямо скажем, не царские покои, – Михаил громко фыркнул. – Ну, да делать нечего…

– Перестань, Михаил Иванович, нагонять страху, – врач-лор, седой и медлительный Семен Сергеевич, решительно пошел к дверям замершего автобуса. – Выгружайтесь, коллеги. Пора и нам чуть-чуть поработать.

– Не чуть-чуть, а по полной программе, – нахмурилась Надежда Николаевна. – Не ради праздника мы ехали в такую глушь.

Группу врачей встретила местная фельдшер Галина, которая помогла им войти в здание, разместиться и, суетясь, указала на дверь, ведущую в узкий коридор со стульями.

– Наши-то уже прослышали про ваш приезд. С самого утра сидят. Все, кто на ногах держится, сами пришли. Даже старухи наши приползли. Готовьтесь, сейчас начнут жаловаться. Только держитесь.

С помощью Галины все разместились, разложили инструменты, поставили узи-аппарат в отдельную комнату, включили полный свет и быстренько проветрили.

– Ну, все, начинаем, – дала отмашку Надежда Николаевна.

Следующие три часа они работали не покладая рук. Местные жители, пришедшие целыми семьями, терпеливо ждали своей очереди, подходили к врачам боязливо, потом, разговорившись, начинали дотошно выспрашивать и подробно рассказывать о своих болячках. Приезжим врачам пришлось несладко: старожилы, особенно старушки, так донимали докторов расспросами, так въедливо пытали их, так красочно изображали свои болезни, что у Маруси, которая, как терапевт, первой осматривала местных, голова пошла кругом.

Наконец, часа через три Маруся обернулась к фельдшеру:

– Галина, много там еще? Нам ведь надо еще в другую деревню ехать. По плану у нас сегодня два поселения.

– Здесь уже все. Но ведь у нас есть и неходячие больные, к ним придется домой ехать. Лежачие больные в осмотре больше всех нуждаются.

– Домой? – озадаченно присвистнул Михаил. – И много таких в этой деревне?

– И что? Нам всем надо ехать? – жалобно охнула Аревик.

– Нет, нет. Думаю, осмотра терапевта будет достаточно, – Галина кивнула на горячий чайник. – Чайку попейте пока. Передохните. А мы с Марией Павловной съездим.

– Это не совсем удобно, – озабоченно обернулась Надежда Николаевна. – Что ж мы отдыхать будем, а Маша работать? Она ведь тоже устала. Я с вами поеду.

– Ой, да что вы, Надежда Николаевна, – торопливо отмахнулась Маруся. – Отдыхайте. Я быстренько всех посмотрю, и поедем дальше. Думаю, это нас не задержит. Чайку мне оставьте, пить хочется!

Галина оказалась права. Маруся побывала с ней в двух домах, посмотрела лежачих больных, один из которых давно мучился ревматоидным артритом, а вторая, полная седая женщина, недавно перенесла инсульт.

Мария Павловна внимательно осмотрела их, расспросила, обновила назначения, и уже через час их крошечный автобус двинулся дальше, торопясь на помощь жителям второй деревни.

Неровная дорога делала крутые повороты, ныряла то на просеку, то в ельник.

Большой густой лес встретил их сумраком, настороженной тишиной и странной пустынностью. Казалось, он замер то ли в преддверии наступающей ночи, то ли в ожидании грядущих заморозков. Не слышалось пения птиц, уснул ветер, поникли кусты, не ухали филины.

Был только шестой час, но в сентябре в большом лесу это время уже кажется глухим, темным и мистическим.

Маленький автобус старательно нырял по ухабам лесной дороги, цеплялся за раскидистые ветви вековых елей, лохматил и взбивал колесами уже опавшие пожелтевшие листья, лежащие золотым ковром под деревьями.

– Боже, какой неприятный лес, – Аревик Георгиевна передернула плечами. – Ощущение, будто мы затерялись где-то в неведомом царстве.

– О, вижу, ты сказки любишь, – рассмеялся Михаил. – Но не волнуйся, это обычный сентябрьский лес. Нелюдимый, неприветливый и угрюмый.

– А мне всегда казалось, – удивленно прильнула к окну Надежда Николаевна, – что осенний лес очень красив, как на левитановской картине, помните? Наполнен яркими красками, солнцем и светом, а здесь все по-иному! Вообще в лесу много парадоксов! Вот скажите на милость, почему лес, который утром в любое время года радует и притягивает, ночью пугает? Что меняется? Сам лес или наше его восприятие?

Медлительный лор-врач Семен Сергеевич удивленно оглянулся на коллегу.

– О, да ты философ! А стихи, случайно, не пишешь, Наденька?

Уставшие врачи дружно рассмеялись, оживленно зашевелились:

– Галина, а куда мы едем-то?

– А деревня эта в лесу располагается? Что-то мы все дальше и дальше в чащу забираемся…

Галина, отработавшая здесь фельдшером не один десяток лет, заторопилась успокоить приезжих:

– Не волнуйтесь. Во-первых, мы едем не в деревню, а в село, причем довольно большое и очень красивое. Знаете, чем село от деревни отличается? Если в поселении есть храм или крошечная церквушка – это село. Не тревожьтесь, здесь мы не заблудимся и не потеряемся. Вот сейчас вынырнем на опушку, и там, за лесом, село и располагается. Оно в окружении леса стоит, словно естественной подковой наглухо закрыто.

– А подкова-то, к счастью, говорят, – подала голос Маруся. – Наверное, все люди здесь счастливые?

– Об этом точно не знаю, – усмехнулась Галина. – Но слышала, что во время войны в этом селе партизаны прятались, и никто их сыскать не мог.

– А большое село – это сколько домов? В той деревне, где мы с утра были, двадцать дворов. А здесь?

– Здесь дворов семьдесят, а может, и поболее. Но их не так просто увидеть: некоторые подворья в лесу стоят, некоторые за озером. За старыми фермами часть дворов устроилась. Здесь во времена советской власти фермы колхозные располагались, а за озером мельница и маслобойка.

– Здесь и озеро есть? – Маруся округлила глаза.

– А как же, – гордо усмехнулась Галина. – Места здесь заповедные, сокровенные. Даже колхоз, который когда-то фермы построил, не разрушил эту красоту. А как перестали колхозы существовать, так сюда никакая промышленность не проникла. И слава богу! Здесь нет никаких производств, потому воздух такой, что им лечиться можно!

– Вот тебе раз, – развела руками Аревик. – А зачем же мы сюда притащились, если тут воздухом лечиться можно?

За шутками и разговорами они и не заметили, как доехали. Выбрались из автобуса и ахнули! Перед ними по косогору располагалось село, дома которого убегали вдаль… Повсюду, куда хватало глаз, стеной стоял осенний лес, поражая своей первозданной красотой.

– Боже мой, – Надежда Николаевна изумленно покачала головой. – Точно как у Пушкина! Очей очарованье. Как называется-то село?

– Сретенка. – Галина указала на небольшое дом, стоящий поодаль. – Вот здесь будем работать. Это местная амбулатория.

– Амбулатория? Ничего себе, – присвистнул Михаил. – В смысле – фельдшерский пункт?

– Ну, да. Местные говорят – амбулатория, а я не спорю. Пусть называют как хотят. Давайте поторопимся, время не ждет.

Вечерело.

Сентябрьское солнце катилось к закату. Последние лучи его еще не коснулись земли, но уже чувствовались их усталость, утомленность и изнуренность. Казалось, они ждут не дождутся той минуты, когда можно будет спокойно отдохнуть от тяжких дневных забот.

Всему в этом мире есть своя мера. Всему свое время.

Время цветения и умирания. Забвения и узнавания. Время работы и отдыха. Время молитвы и прощания.

Всему свое время. И только у любви нет времени, нет сроков и нет обязательств…

Глава 7

Местные жители заполнили амбулаторию еще до приезда врачей, и, сидя на стульях, оживленно беседовали друг с другом.

– Ты смотри, – усмехнулся Михаил, – они так активно общаются, будто не виделись целый год.

– А что ж тут удивительного? – Галина охладила его пыл. – Люди здесь далеко не каждый день видятся. Некоторые дома за версту друг от друга стоят, другие разбросаны по лесу. А заозерные дворы еще дальше. У каждого хозяйство, свои заботы, проблемы. Те, кто живет по соседству, конечно, общаются, а те, кто далеко, могут и по полгода не видеться. Это ж село, здесь бездельников нет. Люди делом занимаются, выживают, кто как может. Хлеб растят, ферму восстанавливают, пчел разводят. Здесь знаете какой мед!

– А где же дети учатся? – Аревик Георгиевна посмотрела на Галину. – Дети-то, вообще, здесь есть?

– А как же. Есть, конечно, и теперь уже довольно много. Правда, школа только начальная, а десятилетка в Каменке. Школьный автобус из Каменки заезжает за учениками каждый день. До села-то недалеко, всего километров пять, раньше ребята и пешком туда ходили, но сейчас школьный автобус исправно работает. Здесь и учителя многие живут, они тоже ездят на работу в Каменскую школу.

– Каменка – это, я так понимаю, соседнее село?

– Да. Каменка там, – Галина махнула рукой куда-то вправо. – Слева Малиновка, а это – Сретенка.

– Это не в честь праздника христианского Сретенья? – Маруся заинтересованно обернулась.

– Точно не знаю. Деревне-то уже лет триста, – Галина пожала плечами. – Здесь до революции поместье дворянское было. Места тут интересные, полные загадок, тайн и мистических совпадений.

– Так, ребята, разговаривать, конечно, хорошо, но пора за дело браться, – Надежда Николаевна глянула на часы. – Время не ждет.

Работа закипела.

Несмотря на то, в селе дворов было много, жителей пришло гораздо меньше, чем в первой небольшой деревне.

– Дело к вечеру, ночь вот-вот подступит, – Галина и этому нашла объяснение. – Потому люди и не хотят идти. Может, мы разделимся? Часть останется здесь, а часть поедет по тем дворам, где лежачие больные, старики и дети маленькие. Сделаем, как в прошлой деревне? Хочется побольше людей охватить.

– Да ведь нам диспансеризацию нужно всем жителям провести. А какие ж дополнительные методы обследования в домах? – Михаил скептически хмыкнул. – Это только Мария Павловна, как терапевт, может их осмотреть. Но как быть с узи-обследованием? С лор-врачом или кардиологом? Где кардиограмму им сделать?

– Тогда не знаю, что делать. Дело это добровольное, конечно, но не оставаться же вам здесь на еще один день.

– Ой, я не могу, – Аревик Георгиевна расстроенно опустилась на стул. – У меня мама дома с ребенком, а завтра мне на работу в клинику.

– Ну, тогда и рассуждать нечего, – Маруся решительно подхватила свой медицинский саквояж. – Тем, кто не пришел, навязываться не будем – взрослые люди должны сами ответственность нести за свои поступки, принуждать к диспансеризации никого не станем. А вот к лежачим больным надо съездить. Сделаем так. Мы с Галиной поедем на нашем автобусе, а вы здесь принимайте жителей. Они вон, кстати, еще подходят. Целыми семьями идут. Насчет прививок тоже можно договориться: оставим вакцину, а Галина их привьет позже, она же фельдшер.

Солнце уже скрылось за горизонтом. Закат поспешно набирал обороты. Небо, еще недавно чистое, почти прозрачное, тут же стало многослойным, многоцветным. Здесь искусными сполохами перемешались розовый, золотой и желтый. Поплыли, словно хлопья, серые облака, которые то растягивались в полосу, то сбивались в бесформенные кучи.

Бурная игра красок, тонов и полутонов отражалась в озере, словно в зеркале, и его гладь старательно отсвечивала все закатные цвета. Небесная лазурь постепенно темнела и густела, и казалось, что небо с каждой минутой становится все ниже, мрачнее и печальнее.

Маруся сидела впереди. Очарованная окружающей красотой, она обернулась к Галине.

– Слушайте, я такого давно не видела! Село просто как с лубочной картинки. А люди здесь какие?

– Разные. Как и повсюду. Люди разные и характеры разные. И трудные, и свойские, и несговорчивые, и безразличные. Разношерстные, разновозрастные, но все труженики. Вот лодырей тут точно нет. Здешние люди цену себе знают, но путника всегда накормят. В беде не бросят, но, если нужда случится, за себя всегда сумеют постоять. Злым словом или дурным помыслом не обидят, но любопытных и завистливых не любят. Больше молчат, чем говорят. В общем, как и везде. Нормальные сельские люди.

Маруся, притихнув, задумалась.

Сколько таких деревень и сел еще по России разбросано! Сколько судеб, сколько житейских историй, сколько человеческих жизней… Это только кажется, что в городах сосредоточена вся жизнь людская. А на самом-то деле вот где соль земли русской, вот где суть рода человеческого, сущность наша, не испорченная цивилизацией, не избалованная техническим прогрессом, не развращенная цинизмом и подлостью.

Исконность наша, изначальность, первозданность. Аутентичность в чистом виде, натуральность в лучшем смысле этого слова. Именно такие села и деревни, опустевшие в девяностые годы, и возрождаются нынче, наполняются детскими голосами, развиваются и растут.

Галина и Маруся посетили четыре дома.

Уже совсем стемнело. Воздух, до сих пор серый и прозрачный, быстро наливался чернильной густотой, становился тяжелее и весомее. Прохладный, довольно резкий, пахнущий опавшими слежавшимися листьями, он сильно отдавал горечью и терпкостью наступившей осени.

Маруся, спускаясь по ступенькам крыльца очередного дома, вдохнула полной грудью.

– Господи, здесь даже воздух ароматный! До чего вкусный!

– Нравится? – гордо выпрямилась Галина.

– Угу. Он как клюква из холодильника: пряный, кисло-сладкий, вяжущий и холодный, – Маруся озадаченно оглянулась. – Ой, уже так темно. Много еще домов осталось?

– Два. Ваши врачи, кстати, еще прием не закончили, я звонила только что. Думаю, к одиннадцати отправитесь обратно.

– К одиннадцати? – охнула Маруся. – А ехать-то еще сколько! Да по темноте… Может, и впрямь, лучше нам остаться?

– Ну, про ночевку-то нужно было раньше думать, – заметила обеспокоенно Галина, – чтобы разместить вас у кого-то из местных. А теперь-то уже немного осталось. Уж давайте закончим сегодня, да и поедете с богом.

– Ну, что ж делать. Показывайте тогда, куда дальше ехать.

Когда автобус тронулся, Галина кинула быстрый взгляд на Марусю.

– Сначала к мельнику, но только вы, Мария Павловна, не пугайтесь.

– А чего мне пугаться? Что у них там такое?

– Странный это род. Старинный, со своей историей, тяжкими испытаниями. Из нынешних жителей никто о них толком ничего не знает. Молчуны они, наследники старого мельника, а тот был человеком, говорят, своеобразным. Крутым мужиком с причудами да характером жестким. Никто теперь о нем и не помнит, времени-то много прошло, не одно поколение минуло. Там у них все покрыто тайной. Да сами увидите.

– Я, конечно, не из пугливых, но все-таки страшновато, – опасливо поежилась Маруся. – И много их там?

– Уже нет. Род был большой, дружный. Дед, внук того самого первого мельника, уже и сам едва ноги передвигает, наверное, за восемьдесят ему. Хотя точно не знаю. Есть еще нынешний молодой хозяин, то ли внук этого деда, то ли сын его родного брата – их даже не поймешь, – Галина отмахнулась. – В общем, дело в чем? Дед-то больной, лежит все больше, ходит с трудом, а молодой хозяин дома все на себе тащит, уж очень рукастый, умелый, работящий! Да еще и дочь один воспитывает. Девочке лет пять. Живут очень замкнуто. Скрытно, обособленно. Затворники настоящие. Знакомств не водят, гостей не привечают. Почти ни с кем не общаются. Хранят свои тайны и предания. Кстати, в селе этом малышей до сих пор старым мельником пугают, хотя уж больше века его нет на этом свете. Людей давно нет, а легенды живут.

– Господи, нашли, кем пугать, – Маруся озадаченно нахмурилась. – Так мы кого из них смотреть будем? Старика? Или молодого мельника?

– Старика. Он не совсем лежачий больной, но ходить далеко не может. Ноги болят. Старость, что тут скажешь? Но, в любом случае, посмотрим всех, кто изъявит желание, хорошо?

– Конечно, – Маруся кивнула на дорогу. – Постойте, а мы опять в глубь леса сворачиваем? Зачем?

– А как иначе? Мельница-то не в селе, а на хуторе находится. Это в трех километрах от села, – Галина заспешила. – Раз уж есть время, расскажу вам о них. Раньше, еще до революции, сюда пшеницу да рожь возили со всей округи. Мельник богатым слыл человеком, с крутым характером да твердыми принципами, честно работал, хоть денег не считал. Но никого не обижал, нищих подкармливал, и все держал в своих руках. Да ведь коммунисты, когда пришли, не разбирались, всех гребли под одну гребенку. Их первыми раскулачили, отправили всю семью куда-то в Сибирь, дом разграбили, мельницу колхозу передали. Хутор захирел, сараи да чуланы истлели, пришли в запустение, двор зарос. В общем, все пришло в упадок, а мельница да дом выстояли! Как стояли, так и стоят. Построены на века!

Галина, разговорившись, взглянула на притихшую Марусю:

– А в начале девяностых, когда Союз рухнул, и колхозы приказали долго жить, вернулся сюда мужик с мальчонкой. Бородатый, огромный, страшнючий… Тот самый внук старого мельника, которому теперь уже за восемьдесят, вернулся в родное гнездо, приехал на заброшенный хутор, вернул все законно и стал там жить. Работал день и ночь, помощи не просил, себя не жалел, поднимал хозяйство. А тем временем и мальчишка вырос, окреп, возмужал и пришел ему на смену, стал молодым хозяином.

Дорога вилась среди высоких елок, сосен и других деревьев. Ветви стегали по окнам, цеплялись за крышу и пугали путников хрустом веток. Было темно, хоть глаз выколи. И только неяркие фары автобуса освещали узкую проселочную дорогу, выхватывая из темноты то кривой ствол ели, то срубленный пенек, то темную, сплошь поросшую травой, обочину.

Остановились неожиданно. Автобус затормозил у высокого частокола, за которым высился срубленный из огромных бревен дом, больше похожий на старинный терем: с лестницей на высокое крыльцо, с резными ставнями, со вторым этажом. Что-то еще разглядеть в темноте было трудно, но и этого зрелища хватило, чтобы Маруся ошарашенно замерла.

– Вот, это да! Прямо как в сказке. Только уж больно зловеще!

Галина молча указала ей на ступеньки, ведущие на крыльцо, и пошла вперед. Маруся, боясь отстать, заторопилась следом.

На стук так долго никто не откликался, что Маруся, наклонившись к самому уху Галины, зашептала:

– Галя, может, пойдем восвояси? Жутко как-то.

– Не бойтесь. Я здесь часто бываю. Девочке прививки делала, деду уколы. Постучите еще. Надо же старика посмотреть.

– Так, может быть, сами войдем?

– Да как-то неловко. А если они спят?

– Так что же делать?

Маруся беспокойно оглянулась по сторонам, а Галина, не отвечая, заколотила в дверь кулаком.

– Добрый вечер! – раздался за их спиной глухой, довольно низкий мужской голос. – Вы к нам?

Испуганно вздрогнув, Маруся резко обернулась, а Галина, схватившись за грудь, укоризненно глянула на мужчину.

– Что ж вы так подкрадываетесь? Зачем людей пугаете? У меня чуть сердце не выскочило. Тут, в вашей глухомани, и без того с ума сойдешь от страха.

– Добрым людям здесь нечего бояться. И диких зверей тут не водится, – стоящий у крыльца незнакомец метнул удивленный взгляд на Галину. – А вы к нам в гости или как?

– К вам, но не в гости. Врачи из Москвы диспансеризацию проводят. Вы не пришли в амбулаторию, вот мы и объезжаем дома, где есть лежачие больные, – Галина, не оборачиваясь, указала на Марусю. – Познакомьтесь, это Мария Павловна, врач-терапевт, а это, – она хмуро кивнула на мужчину, – молодой хозяин мельницы и хутора, Савва Игнатьевич. – Ну, войти-то можно? Или так и будем на крыльце стоять? – Галина, не скрывая раздражения, указала на дверь.

– Так входите. Дверь не заперта, – усмехнувшись, махнул рукой Савва. – Могли бы уже давно войти.

Галина запальчиво передернула плечами и, досадливо сморщившись, шагнула в дом. Вслед за фельдшером Маруся тоже торопливо перешагнула порог старого дома и удивленно замерла. Несмотря на его очень почтенный возраст, внутри дом выглядел совершенно обычно, современно. Так, на взгляд Маруси, могли выглядеть все нынешние дома, сложенные из бревен.

Она с любопытством огляделась. Высокий потолок, небеленые бревенчатые стены, небольшие оконца с внутренними ставнями, деревянный, выскобленный добела и чисто вымытый пол, огромная русская печь в изразцах. Здесь все дышало чистотой, свежестью и опрятностью.

– Нравится? – услышала она сбоку и, спохватившись, оглянулась.

Чуть сбоку стоял хозяин. Теперь, при домашнем освещении он не казался ей таким уж страшилой, каким почудился в темном дворе. Высокий, широкоплечий, с большой, светлой окладистой бородой, совсем скрывающей нижнюю часть лица. Чуть прищурившись, мужчина, больше похожий на лесоруба или на путешественника, внимательно и очень дружелюбно смотрел на нее, дожидаясь ответа.

Маруся заспешила:

– Да, нравится. Очень! Настоящий сказочный терем. Не хватает только принцессы.

– Почему же? И принцесса есть. Вон, смотрите!

Савва, улыбнувшись, указал на маленькую девочку, которая торопливо бежала к ним по лестнице, перескакивая через ступеньки. Малышка, радостно визжа, кинулась к отцу, и тот, подхватив ее, ласково прижал к себе и звонко поцеловал в макушку.

– Ну, как ты тут?

Девочка, не отвечая отцу, пытливо оглядела гостей. Серьезно взмахнула ресницами и, застеснявшись, спрятала лицо у отца на груди. Мужчина погладил ее по спине и опустил на пол.

– Ну, принцесса, поздоровайся с гостями.

– Здравствуйте, – девочка поправила платьице, пригладила волосы и застенчиво шагнула к Марусе.

Маруся присела перед ней на корточки и ласково кивнула.

– Здравствуй. Я – Мария Павловна. Маруся. А тебя как зовут?

– Луша.

– Луша? Это Лукерья? – Маруся озадаченно обернулась к отцу.

– Да, – Савва невозмутимо кивнул, не заметив ее удивления. – Лукерья. Так звали мою прабабку.

– Мария Павловна, ну, что же, – Галина, стоя рядом, нахмурилась. – Время идет. У нас еще один дом, давайте начнем.

– Да, пожалуйста, – Савва поспешно указал на дверь в углу. – Руки можно там помыть.

Вымыв руки, Маруся прошла в небольшую комнату в конце коридора, где лежал дед Саввы.

– Ой, что за времена настали, – закряхтел старик, увидев ее. – Докторша сама домой приходит. Неужели и я дожил до таких счастливых времен?

Дед Тихон Егорыч, которому в прошлом году исполнилось восемьдесят, почти не ходил. Болели суставы, изъеденные ревматизмом, поднималось давление и одолевала обычная старческая слабость. Единственным его развлечением оставалась маленькая Луша, которая с утра до ночи пела ему песни и рассказывала сказки.

Марусе дед Тихон понравился. Было в нем что-то мощное, естественное, что не поддается годам и не теряется с возрастом.

Старик не стонал, не причитал, не жаловался на свои хвори, а, напротив, слушал ее спокойно, посмеивался над старческими болячками и приглашал Марусю приехать еще раз в гости. Осмотрев его, Маруся похвалила деда за терпение, изменила ему терапию и предложила все-таки сделать кардиограмму.

– Тихон Егорыч, надо сделать это исследование. Обязательно. Возраст у вас уже такой, что нельзя рисковать. Я бы еще назначила вам и другое обследование, но для этого вам лучше обратиться с стационар.

– Ну, уж нет, милая. Позволишь ли мне так тебя называть?

– Конечно, называйте, как вам хочется. Да только обследоваться все равно надо.

– Поздно мне обследоваться. Помирать пора.

– Ну, это вы еще успеете, – Маруся обернулась к Савве. – Вашему дедушке надо принимать правильные лекарства и желательно сделать кардиограмму.

– В нашей глухомани нет больницы, а в Тверь везти его нельзя, это очень далеко, – удрученно отозвался.

– Можно доктора из районного центра пригласить, там хорошая больница, – нетерпеливо встряла в разговор Галина. – Зачем же в Тверь сразу?

– Вот это правильно, – отозвалась Маруся. – Но мне самой хотелось бы увидеть результат обследования.

– Мария Павловна, но ведь вы из Москвы не поедете за столько верст в Сретенку, чтобы кардиограмму прочитать?

– Да уж, неблизкое расстояние, – вздохнула Маруся.

– Не печалься, детка, – дед Тихон ласково похлопал ее по руке. – Не думай обо мне. Если суждено еще пожить, то и без твоей кардиограммы поживу. А когда время умирать настанет, то и кардиограмма твоя не спасет. Не думай обо мне, у молодости много своих забот.

Маруся, понимая, что сейчас все равно ничего нельзя придумать, заспешила:

– Ладно, Тихон Егорыч. Я подумаю об этом позже. Обязательно. Савва Игнатьевич, у вас ведь есть телефон?

– Ну, конечно, – усмехнулся Савва. – Сегодня, наверное, на земле можно по пальцам пересчитать людей, у которых нет телефона. У меня есть. А что?

– Запишите мне ваш номер. Если я договорюсь с обследованием на дому, то позвоню вам.

Мужчина бросил на нее удивленный взгляд, но, не сказав ни слова, написал на листочке свой номер.

– Звоните. За деда вам спасибо.

– Пока не за что.

Долгий день перетекал в ночь.

Савва, проводив нежданных гостей, занялся привычными домашними делами. Покормил деда и дочь, вымыл посуду, уложил Лушу спать, принес деду лекарство, а потом, глянув на часы, подошел к окну и задумался.

Долго смотрел в темноту подкравшейся ночи, прислушивался к ее тишине…

И вдруг поймал себя на том, что улыбается.

Радоваться, вроде, было нечему, но на душе отчего-то воцарилось такое редкое спокойствие, когда хочется просто остановиться, замереть и бездумно глядеть вдаль, отрешенно и безучастно наблюдая за целым миром.

Глава 8

Ночь уже поплыла над Сретенкой.

Сентябрьские ночи еще не набрались холода, не пропитались сыростью и влагой, но уже становились длиннее и темнее в преддверии первых заморозков.

Холодало. Это была не та ласковая и бархатная августовская прохлада, когда хочется раскинуть руки и шагнуть навстречу легкому шаловливому сквозняку. Холодная, порою пробирающая до костей, сентябрьская свежесть заставляла ежиться и торопиться в спасительное тепло.

За окном все чаще и чаще стал посвистывать бродяга ветер, и уже повсюду слышится шепот и шелест опавших пожухших листьев.

В конце сентября звездные ночи все реже и реже балуют людей своей непостижимой красотой, небо теряет привычную высоту и бездонность, становится низким и хмурым. И только в очень редкие благодатные дни, словно спохватившись, солнце внезапно озаряет землю, осыпает ее теплыми лучами и возвращает бирюзу полинявшему небу.

Сегодня был совершенно беззвездный хмурый вечер.

К последнему дому автобус подъехал ближе к десяти.

– Галь, уже поздно, – глянув на часы, поежилась Маруся. – Может, спят люди?

– Нет, не переживай. Пока ты деда Тихона на мельнице осматривала, я звонила хозяйке. Здесь живет одинокая женщина.

– Неудобно как-то. Почти десять вечера.

– Она ждет нас. Варвара – учитель русского языка в Каменской школе. Вместе с детьми ездит на школьном автобусе. Две недели назад поскользнулась во время дождя, упала и ногу сломала. Промокла насквозь и вдобавок простыла, пока помощь ждала. Температура поднялась. В районной больнице ей гипс наложили, лекарство выписали. Вроде легче стало, но кашляет очень сильно. Прийти не смогла, потому что нога в гипсе. Посмотрите ее, Мария Павловна. Не откажите. Варвара, правда, женщина суровая, ее многие в селе побаиваются. Но справедливая баба. Такая в помощи не откажет, но и за острым словом в карман не полезет. Если что не так, тут же выдаст по полной программе. Так отчитает, что жить не захочется.

– Ого! Так может, и нам сейчас достанется? – Маруся усмехнулась. – Галь, ты меня опять запугиваешь? У вас здесь что ни двор, то загадка!

– Это точно, – очень довольная Галина захохотала. – Но вас Варвара не тронет, она только нас, местных, воспитывает.

В доме ярко горели окна. Маруся, выходя их автобуса, удивилась:

– Живет одна, а дом большой. Свет во всех комнатах!

– Да. Любит Варвара такую иллюминацию устраивать. От одиночества, наверное, так спасается. У нее, как ни проедешь мимо, все окна светятся. Да и ученики к ней часто приходят в гости. Она с ними занимается бесплатно, и дети, несмотря на строгость и несговорчивость, ее любят. Если что, бегут к ней гурьбой.

– Ну, что ж, – обреченно вздохнула Маруся, – пойдемте. Посмотрим на вашу Варвару. Может, и мы, несмотря на ее суровость, найдем с ней общий язык.

Их встретил проницательный взгляд хозяйки. Она сидела на диване, возле нее лежала толстая крючковатая палка, на которую, очевидно, женщина опиралась при ходьбе. Волосы ее были убраны в тугой пучок на затылке, взгляд, цепкий и наблюдательный, пронизывал насквозь. Он, как буравчик, сверлил собеседника, просвечивал, будто рентген, зорко отслеживал каждое движение.

Маруся, взглянув на нее, внутренне поежилась, подумав, что эта женщина из тех людей, что на два аршина в землю видят и умеют предугадывать события.

Уже повидавшая в своей жизни много всяких пациентов, Маруся приветливо кивнула и, не смущаясь, деловито распахнула медицинский саквояж.

– Добрый вечер, Варвара Ильинична. Вы, наверное, нас заждались? Мы на мельнице немного задержались, извините.

Хозяйка, услышав извинения городской докторши, заметно смягчилась.

– Что ж поделаешь. Не мне вас судить. Вы здесь не отдыхаете, а в работе всякое бывает.

Галина, быстренько сообразив, что работа приезжих врачей близится к завершению, сразу предложила докторше:

– Мария Павловна, давайте вот что сделаем. Я, пока вы будете Варвару Ильиничну осматривать, поеду за вашими коллегами в амбулаторию, вы не против? А чего время тратить? Пока суть да дело, мы все вещи и аппараты соберем и за вами по пути заедем. Так удобнее, мне кажется. Вы сможете прямо отсюда домой отправиться. Как думаете?

– Делайте, как считаете нужным, – пожала плечами Маруся. – Мне все равно.

Оставшись наедине с хозяйкой дома, Маруся привычно улыбнулась.

– Ну, приступим?

Она старательно осмотрела Варвару, послушала легкие, измерила давление, расспросила о жалобах, о лекарствах и о планах. Больная отвечала подробно, спокойно и невозмутимо, но все время украдкой приглядывалась к гостье. Напряженно всматривалась в ее лицо. Прищурившись и пряча глаза, женщина исподволь рассматривала доктора, исподлобья наблюдала за каждым жестом, настороженно следила за каждым шагом.

Несколько минут прошли в полной тишине. Тикали старые ходики на стене, поскрипывали рассыхающиеся полы, сердито гудел на кухне холодильник.

Маруся, как ни в чем не бывало, продолжала заполнять карту пациентки и заодно подробно объяснять схему лечения, но Варвара Ильинична, потемнев лицом, ее уже будто и не слушала.

Видно, что-то пошло не так. Варвара напряглась. Нахмурилась. Насторожилась. Прикусила губы, словно пыталась сдержать рвущийся крик. Сжалась в комок, окаменела.

Чем больше Маруся говорила, тем внимательнее вглядывалась в ее лицо хозяйка дома. И чем настойчивее она присматривалась, тем больше мрачнела и с каждой секундой становилась все угрюмее и печальнее.

Маруся, ничего не замечая, делала свое дело. Закончив осмотр, сделав записи и убрав в саквояж инструменты, она подняла на хозяйку глаза и приветливо улыбнулась.

– Ну, что ж… На этом мы с вами расстанемся. Думаю, все у вас, Варвара Ильинична, будет хорошо. Гипс, надеюсь, снимут недели через две, но нужно будет, конечно, в районную больницу ехать. А в легких у вас чисто, хрипов нет. Таблетки от кашля можно уже не пить, а вот микстуру я бы еще продолжила. Рецепт вот выписала. Галине отдам, она в аптеке микстуру купит и привезет вам. Обязательно принимайте, слышите? И прививку от гриппа надо бы сделать недели через две, а то зима вот-вот нагрянет, а с ней, как вы понимаете, вирусы и простуды. Ну, что? Договорились?

Варвара Ильинична словно не слышала ее, не понимала, не отвечала. Она вдруг стала темнее тучи и упорно молчала, будто лишилась дара речи. Казалось, женщина мучительно размышляет о чем-то очень важном.

Маруся, наконец, заметив ее тяжелый неподвижный взгляд, остановилась на полуслове.

– Варвара Ильинична, что такое? Вас что-то беспокоит? Вы не робейте, говорите. Что-то болит?

– Нет. Ничего не болит.

– Но что-то ведь тревожит? Я вижу, вы хмуритесь. Скажите, что вам не нравится? Не стесняйтесь.

– Да чего ж мне стесняться? – Варвара Ильинична насупленно оглядела доктора с ног до головы. – Мне в собственном доме нечего опасаться. Спасибо за осмотр, доктор.

– Ну и ладно, – засобиралась Маруся, – тогда я пойду. Сейчас за мной автобус подъедет. Всего доброго. Не болейте. До свидания, Варвара Ильинична.

Подхватив свой дорожный медицинский саквояж, Маруся накинула кофту, замотала вокруг шеи длинный шарф и двинулась к двери.

Варвара, как завороженная, безмолвно глядела ей вслед. Но в последнее мгновение, когда доктор уже открыла входную дверь, хозяйка дома вдруг вскинулась.

– Постойте. Подождите. Хочу спросить.

– Слушаю, – Маруся, вздрогнув от неожиданности, обернулась.

Заметив на лице женщины непонятное смятение, она поспешно вернулась в комнату.

– Не волнуйтесь. Что такое?

Варвара Ильинична долго молчала, сосредоточенно вглядываясь в лицо доктора, а потом едва слышно прошептала:

– Тебя ведь Марией Павловной зовут?

– Да.

– Ветрова? – Варвара то ли всхлипнула, то ли простонала.

– Ветрова, – внутри Маруси что-то испуганно дрогнуло, растерянно взметнулись ее ресницы. – А вы… Я вроде бы не представлялась. Вы откуда знаете?

– А отца Павлом Петровичем кличут? – Варвара словно и не слышала вопросов, напряженно думая о чем-то своем.

В животе Маруси противно похолодело, неприятно засосало под ложечкой, липкий страх шевельнулся где-то в груди.

– Да. Павлом Петровичем. Откуда вы знаете? Вы с папой знакомы?

Варвара Ильинична, крепко сжав губы, медленно встала с дивана, тяжело опираясь на крючковатую палку. Оберегая ногу в гипсе, сделала шаг вперед, не сводя глаз с ошеломленной Маруси.

– Это как посмотреть. Это он сам тебе расскажет. А вот тебя, Маша Ветрова, я давно знаю. Всю твою жизнь, пожалуй.

Пол под Марусей качнулся. Сердце, тяжело всколыхнувшись, отчаянно застучало где-то в горле, дыхание сбилось. Нахлынула паника.

«Откуда эта женщина из забытой богом деревни знает меня?» – заметалась в голове мысль.

Марусе стало жарко, тяжело и страшно. Чтобы ненароком не упасть, она схватилась рукой за комод, и, едва сдерживая дрожь в трясущихся коленках, хрипло спросила:

– Я не поняла. Вы кто?

Суровая мрачная женщина тяжело молчала и все глядела на городскую докторшу, а потом, словно опомнившись, удивленно хмыкнула.

– Ты только посмотри! Чудны дела твои, господи! Вот жизнь… Не знала я, что доведется мне еще раз тебя встретить…

Оторопевшая Маруся, вжавшись в стену, изумленно слушала неразборчивые бормотания Варвары.

Страх прошел, она поняла, что ей ничего не угрожает. Мысли отчаянно метались в голове…

Маруся мучительно пыталась сообразить, с кем же, все-таки, она встретилась в этой далекой тверской деревне.

– Подождите. Я не очень понимаю… Что вы говорите? Вы меня знаете? Меня и моего отца? Откуда? Кто вы?

– Да ты не бойся, я не сумасшедшая, – заспешила успокоить гостью хозяйка. – А знаю я вас всех давно.

– Откуда?

– Я, Маша, родственница твоя, – Варвара шагнула к ней, потянулась, раскинув руки. – Тетка двоюродная, – она истово перекрестилась, обернувшись к старой иконе в правом углу. – Не чаяла тебя увидеть. Никогда не думала, что доживу до этого. Можно обнять тебя?

Маруся, передернув плечами, неловко отшатнулась.

– Нет, нет! Подождите! Вы ошиблись! Вы точно ошиблись! Обознались! У меня нет здесь родственников, – Маруся лихорадочно сыпала словами, отступая. – Этого не может быть. Я бы знала. Просто вы обознались, такое случается.

– Может и случается такое, но не со мной. А то, что ты ничего не знала обо мне – неудивительно. Ты, я думаю, многого не знаешь. И правильно, до поры до времени ни о чем не надо задумываться. Придет момент, жизнь сама все тайны раскроет, все карты покажет.

– Какие тайны? – нахмурилась Маруся.

– Ты еще молода, Маша. Вот повзрослеешь, поймешь, что не все так просто и прозрачно в нашей жизни, – Варвара горестно вздохнула. – Но, хочешь ты или нет, а мы с тобой, Мария Павловна, близкие родственники. Очень близкие.

Маруся упрямо молчала, соображая, что делать. Сначала решила, что Варвара сумасшедшая. Потом – что она бредит. Дальше мелькнула мысль, что женщина ее просто с кем-то перепутала. Но как быть с именем отца и их фамилией, которую Варвара так легко назвала?

Женщина заметила ее оторопь и, словно прочитав скачущие в голове мысли, понимающе кивнула.

– Ты не пугайся. Со мной все нормально. Послушай, Маша… Ведь мать твою звали Кирой? Да? Вот видишь… а наши с Кирой матери были родными сестрами. Стало быть, мы с Кирой считались двоюродными.

– Значит, вы маму мою знали? Господи, как же это? – Маруся закрыла ладошкой рот, чтобы не вскрикнуть и не заплакать.

– Да какой мне резон тебе врать? Ты держись. Я и сама-то едва не умерла, когда ты в дом вошла.

– Но я ничего о вас не слышала. Никогда.

– Говорю же, это неудивительно. Откуда тебе знать-то? Зато я тебя сразу узнала. Ты – копия твоей матери. Наши гены в тебе верх взяли: такая же рыжая, кудрявая, веснушчатая, тонкая, как былинка. Все материнское в тебе: и нос, и губы, и взгляд… Надо же, как жестоко природа пошутила – создала копию утраченного оригинала.

Маруся совсем растерялась. Она взволнованно пыталась сложить в голове полученные знания, выстроить какую-то родственную пирамиду, но одно с другим не складывалось.

Все же это выглядело очень странно.

«Как здесь могли оказаться мои родственники? Почему я вообще не знала о них? Почему мы столько лет не общались с ними? Почему отец молчал?» – от этих нескончаемых «зачем» и «почему» стучало в висках и пересыхало в горле.

– Это невероятно… Я не могу поверить! Как такое может быть?

Варвара Ильинична, так не дождавшись ее объятий, прихрамывая вернулась на диван.

– Ты, Мария Павловна, меня не бойся, я тебе не враг. Ты сейчас даже не пытайся все осмыслить. Не надо торопиться. Ты с отцом поговори. А уж если захочешь, приезжай ко мне еще, и я отвечу на твои вопросы.

– Какие вопросы? – прошептала оробевшая от ее проницательности Маруся.

– Любые. А вопросы появятся. Обязательно появятся. Немного придешь в себя, и посыплются вопросы. А если они будут, значит, надо искать ответы, иначе жить трудно будет, – Варвара улыбнулась краешком губ. – И не страшись меня, я ж понимаю, что насильно мил не будешь. Подожду.

– Чего? – еле слышно спросила ошарашенная Маруся.

– Чего? Часу своего. Настанет и мое время. Обязательно настанет.

За окном раздался звук подъехавшего автобуса. Обрадованная Маруся облегченно выдохнула, опять подхватила свой саквояж и, не глядя на Варвару, ринулась к двери.

– Мне пора. За мной приехали. Мне нужно идти. Извините, – не дожидаясь ответа, она опрометью кинулась вон из странного дома.

Как добежала до автобуса, как упала на кресло, что говорила – почти не помнила, находясь в каком-то странном угаре. Непонятное возбуждение, очень похожее на опьянение или болезненную лихорадку, охватило ее. Пытаясь успокоиться, Маруся сжала кулаки и, сдерживая дрожь, перевела дух.

Выехав из деревни, автобус нырнул в абсолютную тьму сентябрьского леса. Густая темнота деревни, разбавленная желтым электрическим светом, льющимся из окон домов, теперь казалась спасительной. А здесь, в самой лесной чаще, было жутко. Слышалось, что совсем рядом глухо ухал филин, ветви деревьев били по окнам, словно хотели задержать крошечный автобус с уставшими врачами. И чудилось им, что плотная тьма поглотила весь мир, и этот непроницаемый тяжелый сумрак, разбавляемый только скудным светом автобусных фар, грозно обступал их со всех сторон.

Маруся, потрясенная и измученная, обессиленно лежала на автобусном кресле, закрыв глаза и привалившись головой к окну. Не спала. Но и не бодрствовала. Все произошедшее казалось ей дурным сном. Кошмаром, привидевшимся наяву.

Покачиваясь в такт движения автобуса, Маруся старательно восстанавливала по секундам нечаянную встречу с Варварой. Она то верила, то не верила ее словам и все никак не могла разобраться в хитросплетениях судьбы, не понимала, откуда взялось это странное родство.

Еще в детстве она, конечно, читала в книгах о семейных тайнах и загадках, но никогда не думала, что и ее это когда-нибудь коснется. Не будучи мистиком по натуре, Маруся все же всегда считала, что ничего просто так не случается. Ничего! Нет в жизни никаких случайностей.

Ведь мог отправиться в командировку и другой терапевт, и тогда они с Варварой никогда бы не встретились. Но нет. Судьба словно специально подтолкнула ее, подарила ей этот шанс! Именно ее послали в эту поездку, в эту деревню, в этот дом.

Устав от своих переживаний, Маруся, наконец, незаметно уснула. И снилась ей мать. Лица ее Маруся не видела, но отчего-то точно знала, что эта женщина, раскинувшая навстречу ей руки, ее погибшая мама. Так бывает…

Вещие сны обладают удивительной силой. Они не приносят облегчения, но всегда несут сокровенный смысл.

Вещие сны – подсказка. Пророческое указание, мудрый и порою очень красноречивый намек.

Надо только заметить его, уловить. Присмотреться, прислушаться, насторожиться…

Глава 9

Дома Марусю, которая появилась там около трех ночи, ждал сюрприз. Скорее неприятный, чем радостный.

Маруся вообще сюрпризы не любила, старалась избегать всяческих подвохов и неожиданностей, обходила стороной интриги и загадки, и потому ужасно огорчилась.

В прихожей на тумбе лежала записка от отца: «Муся, я улетел в срочную командировку в Новосибирск. Скорее всего, на неделю. Звонил тебе, рыжая бестия, раз двадцать, чтобы предупредить, но твой аппарат всегда вне зоны доступа. Надеюсь, ты в порядке. Утром позвоню, и попробуй только не ответить – вернусь и устрою грандиозный скандал! Люблю тебя, Муська. Береги себя. И да… Позвони, наконец, бабушке, она, по-моему, сердится…».

Прочитав отцовское послание, Маруся расстроенно плюхнулась на пуфик.

– Вот так всегда! Именно тогда, когда мне срочно нужно с ним поговорить, он отправляется за тридевять земель. Вот и не верь после этого в случай и судьбу!

Утром, с трудом проснувшись, Маруся долго лежала без движения и бездумно глядела в потолок. Она уже давно привыкла, что организм всегда одинаково реагирует на стресс: она не может ни с кем говорить, не хочет никого видеть и у нее совсем нет сил двигаться.

Хочется обессиленно нежиться, лежать в кровати, бесцельно бродить по комнатам и упиваться своими горькими мыслями. Можно, конечно, еще и всплакнуть, пожалеть себя, но это уже зависело от силы неприятностей, рухнувших на ее голову.

Сегодня она, даже не переодеваясь, понуро слонялась по квартире в пижаме, долго лениво смотрела в окно, ни на чем не концентрируясь. Лежала, уткнувшись в подушку носом, уныло глядела в потолок. Даже не пыталась включиться в жизненный поток, о чем-то поразмышлять или что-то съесть.

Маруся себя знала и не пыталась форсировать события. Только таким необычным образом она восстанавливалась, медленно приходила в тонус, перерабатывала стресс и накапливала силы для возвращения в привычную жизнь. Обычно для исцеления ей требовалось день-два, но сегодня даже этой малости ее лишили.

Где-то часа через три после ее пробуждения в дверь решительно позвонили. Звонок, противный, громкий и требовательный, разорвал тишину, безжалостно ударив по натянутым нервам. Маруся, недовольно приподняла голову, обернулась в сторону двери, подумала и опять зарылась лицом в подушку, натянув на голову одеяло.

– Отстаньте. Не нужно мне здесь никого.

Однако, тот, кто стоял за дверью, думал по-другому и отличался завидной смелостью, и настырностью. И хотя Маруся не подавала никаких признаков жизни, звонок упрямо повторился. Потом еще раз… Еще…

Когда в дверь стали звонить без остановки, и раздражающий звук полился не только по квартире, но и, наверное, по всей лестничной площадке, Маруся вскочила с кровати, досадливо прикусила губы и пошаркала в коридор выяснять, кому там неймется.

За дверью кипела от негодования Зинаида. Она уже держала наготове кулак, намереваясь колотить в дверь. Маруся, встав на пороге, выразительно глянула на подругу.

– Ну? Чего хулиганишь?

Но подруга не была настроена шутить. Сдвинув брови, она свирепо вращала глазами и пыхтела, как паровоз.

– Если не открывают, значит, никого нет дома, – недовольно пробурчала Маруся.

Зинаида, не реагируя, молча втолкнула Марусю в квартиру, перешагнула порог, захлопнула за собой дверь.

– Ты что творишь? – гневно завопила она. – Спятила? Где мозги растеряла, а? Может, оглохла или вовсе уже умерла?

– Да что такое? Чего ты бесишься? – изумленно отшатнулась Маруся.

– А ты чего трубку не берешь?

– А ты звонила? Да? – Маруся пошла в гостиную, взяла телефон – и впрямь пятьдесят три не отвеченных вызова. – Ого!

– Что – ого? – Зина, бушуя и кипя, последовала за ней. – Ты ненормальная? Издеваешься над нами?

– Да, что случилось-то? – Маруся изобразила недоумение. – Что за кипеж? Ну, не ответила, и что? Видно, звук забыла включить, подумаешь… Вчера в деревне отключила, чтобы не мешал принимать пациентов, вернулась домой глубокой ночью, забыла включить. Ну, а утром и вовсе не до того было…

– Как это не до того? – Зина просто лопалась от ярости. – А мозги свои ты не забыла включить?

– Ну, прости, прости, – Маруся виновато шагнула к ней. – Хватит уже буянить!

– Отстань, бесстыжая! Не подходи! – Зина, сгорая от злости, пошла на кухню. – Как это можно? А? Можно так по-свински относиться к близким?

– Да почему по-свински? Господи! Просто забыла звук включить. Эка невидаль. С каждым может случиться.

Зинаида, убедившись, что дорогая подруга жива-здорова, немного оттаяла. Плюхнувшись на диван, указала на чайник.

– Если ты живая, хоть чаю налей подруге.

Однако, Маруся, еще не отошедшая от вчерашнего стресса, обессиленно упала рядом.

– Зинуль, не могу. Может, сама заваришь? И меня заодно напоишь.

– Ты вчера напилась, что ли? – Зина подозрительно оглядела подругу.

– Где? В деревне?

– Что-то ты мне не нравишься.

– Угу. Я и сама себе не нравлюсь.

– Это что-то новое. Ну, выкладывай, – Зина выжидающе замерла.

– Я сейчас не могу. Потом как-нибудь.

– Ты мне зубы не заговаривай! Ты на часы посмотри. Двенадцать дня! Ты не завтракала еще что ли?

– Нет, – Маруся подложила ладошку под щеку и жалобно всхлипнула. – Зин… Ну, правда. У меня нет сил. Мне плохо.

– Да что такое, Муся? – насторожилась подруга. – С чего тебе плохо? Может, случилось что-то, о чем мы не знаем?

Маруся подавленно молчала, и Зинаида, запаниковав, пошла на нее приступом.

– Да говори уже! Вот не зря мне Римка все утро талдычила, что сон плохой видела. Вот тебе и сон в руку! Ну?

– А вы уже сегодня виделись с Римкой что ли? – попыталась оттянуть неприятный момент Маруся.

– Виделись, но ты не увиливай!

– А где виделись?

– Издеваешься? – Зина устрашающе округлила глаза, теряя терпение. – Римка завозила книгу в библиотеку. Хотела со мной ехать к тебе, да у нее примерка для одной высокопоставленной жены назначилась неожиданно. Тебе, кстати, повезло, что она не приехала, потому что Римка не стала бы слова сейчас подбирать, а назвала бы вещи своими именами, не всегда приличными, – Зинаида выразительно глянула на поникшую Марусю. – Я ответила на твои вопросы? Теперь твоя очередь. Так что случилось?

– Случилось. Такое, Зинуль, случилось, что не знаю, как и сказать. То, чего объяснить не могу…

– Господи! Ты инопланетян там встретила что ли? Или ковер-самолет в деревенской глуши обнаружила? – Зина нетерпеливо схватила подругу за руку. – Да не тяни ты! Прямо с ума сведешь!

– Сделай чайку, – Маруся жалобно всхлипнула.

– Видно, и впрямь дело плохо, – Зинаида, испуганно вскочив, расстроенно покачала головой. – Ну, ладно. Тогда сделаем так. Иди-ка переоденься, умойся, я тут пока похозяйничаю, завтрак приготовлю. И тогда все расскажешь по порядку. А где, кстати, Павел Петрович? На работе?

– Нет, он, как оказалось, в командировку укатил. В самый неподходящий момент!

– Насчет момента мы сейчас тоже поговорим. Ну, иди, не стой над душой!

Когда Маруся, умывшись и переодевшись, вернулась на кухню, ее дожидался свежезаваренный чай и бутерброды, которые Зинка соорудила из всего, что нашла в холодильнике.

– Давай… Сначала и подробно, – налив подруге чаю, Зинаида устроилась напротив.

– Да подробно, в общем-то, и рассказывать не о чем, – Маруся растерянно развела руками. – История запутанная.

– Ну?

– Представляешь, Зин… Я в Сретенке случайно заехала к больной, чтобы осмотреть ее, а она вдруг меня узнала!

– Подожди. Сретенка – это деревня?

– Село.

– В смысле – узнала?

– В прямом. Узнала во мне свою родственницу.

– Какую родственницу?

– Свою!

– Как это? – Зинаида хмуро уставилась на Марусю.

– Да не перебивай же ты! Откуда я знаю, как. Сказала, что моя мать, которая погибла, была ее двоюродной сестрой.

– Да ты что? – ахнула Зинка. – Постой, а откуда она взялась?

– Зина! Я знаю ровно столько же, сколько и ты. Это не она, это я взялась! А она там всю жизнь живет. Я сама в таком шоке сейчас, что даже дышать трудно! У меня одни вопросы в голове и ни одного ответа! И папа, как назло, укатил.

Ошарашенная Зинаида молча взяла тарелку с бутербродами, которые приготовила для Маруси, подвинула к себе и стала автоматически жевать один за другим, размышляя вслух…

– Во дела! Столько лет утверждали, что у вас нет родственников. А они, оказывается, есть. Ничего не понимаю. Скрывали что ли?

– Ты сначала прожуй, а потом говори, – Маруся нервно сжала пальцы. – Я и сама не понимаю, почему ни папа, ни бабушка мне никогда не говорили, что у меня есть мамины родственники. Ведь двоюродные – это близкое родство? А если скрывали, то почему? Зачем обманывали? Что-то утаить хотели?

Зинаида отодвинула опустевшую тарелку, смахнула в руку хлебные крошки.

– Так что мы сидим? Звони отцу.

– Понимаешь, Зинка, я хотела бы спросить, глядя в глаза. Мне кажется, по телефону это обсуждать не очень правильно.

– А бабушке? Тоже неправильно позвонить?

– Тоже звонить не стану. Вот сейчас приду в себя, и сама к ней поеду.

– А можно я с тобой? Ну, пожалуйста, – встрепенулась Зинаида.

– Нет, – подумав, отмахнулась Маруся, – поеду сама. Так будет лучше.

– Тогда я останусь здесь тебя ждать.

– Если хочешь, оставайся, – кивнула Маруся равнодушно. – Папа в командировке. Только тогда в магазин сходи, купи чего-нибудь на ужин. Ключи на полке возьми.

– Ой, Муська, волнуюсь я что-то, – Зинаида схватилась за голову. – Чувствую, здесь не все просто. Какие-то тайны мадридского двора… Ты уж поскорее возвращайся, а то я умру от любопытства!

Маруся долго и старательно собиралась, словно специально оттягивала время, но, уже открыв входную дверь, внезапно захлопнула ее и, прижавшись к двери спиной, закрыла глаза.

– Ты чего? – почему-то шепотом спросила Зинка. – Зачем вернулась?

– Не знаю, – тоже шепотом ответила Маруся. – Но ведь надо доверять своей интуиции, правда?

– Ну?

– А она мне говорит, что не нужно сегодня искушать судьбу.

– Что за ерунда! Боишься, так и скажи.

– Не боюсь. Но что-то подсказывает мне, что лучше не ехать сейчас.

– Но ведь завтра ничего не изменится? – Зинаида покрутила пальцем у виска. – Ты же нормальный человек, понимаешь, что все равно этот разговор состоится, рано или поздно.

– Да, но прежде пообщаюсь с папой. И кто знает, быть может, и не понадобится комментарий бабушки, – Маруся задумчиво хмыкнула. – Хотя, кажется мне, что в ее молчании есть что-то крамольное.

– Ой, Муся, что-то мне тревожно, – Зинаида взволнованно переступила с ноги на ногу. – Почему-то я думаю, что ты опять вляпалась в какую-то невообразимую историю…

– Опять? – фыркнула нервно Маруся. – Как это опять? Разве такое уже случалось?

– Здравствуйте, – Зинка возмущенно хлопнула себя по круглым бокам. – Это ты у меня спрашиваешь? А придурок, который полгода ходил к тебе на прием поговорить? Помнишь? А военный с розами, которого охрана выводила? Забыла? А кардиолог, муж министерской мыши, на которого ты столько времени потратила?

– Ну, ладно, ладно. Но ведь все, что нас не убивает, делает нас сильнее, правда?

– Это да. Но сколько нервов…

– Ну, вот, значит, я уже сильнее. Теперь начинается новая глава.

Звонок в дверь прервал их неспешную беседу.

– Это кто еще? – Маруся тревожно оглянулась. – Я никого не жду. А ты?

– А должна? – Зинаида усмехнулась. – Я, вообще-то, в твоей квартире.

– Точно. Значит, это ко мне.

– Уснули, что ли? – за дверью, прислонившись к стене, терпеливо стояла, глядя в телефон, Римма.

– И тебе здравствуй, – Маруся подозрительно прищурилась. – У вас здесь сходка, что ли, сегодня? Вы сговорились с Зинкой?

Римма, никогда не стесняющаяся в выражениях, посуровела.

– Не поняла… А просто так, без причины, приехать к подруге нельзя?

– Да можно, конечно, – махнула рукой Маруся.

– А ты чего одета? Уходишь?

– Нет. Собиралась уходить, но передумала. Проходи. Сразу предупреждаю: еды нет, Зинка все бутерброды слопала.

– Сейчас пиццу закажем, – Римма сбросила туфли.

Зинаида, выйдя в прихожую, умоляюще сложила руки.

– Девочки, зачем нам пицца? Может, картошечки нажарим? Муська, у тебя в холодильнике есть капуста квашеная и котлетки…

Я видела, когда бутерброды делала. Давайте, по картошке ударим? А то пиццей одной не наешься!

Римма с Марусей переглянулись и, не сговариваясь, дружно захохотали.

– Кому – что, а вшивому – баня!

– Вот дурехи-то, – обиделась Зинаида. – Я ж о вас переживаю, пицца-то вредна. Тесто! Вон Муська же всегда меня пилит, что мучное есть нельзя.

– А картошечку можно? – насмешливо передразнила ее Римма.

– Ну, пожалуйста! Мы ведь не так часто вместе дома ужинаем. Все в кафе да в кафе, а если дома, то по отдельности. А сегодня повод выдался. Ну, что? Нажарим картошечки?

– Хорошо, обжора, – Маруся расплылась в улыбке. – Только чур, готовишь ты!

День пролетел незаметно, а вот вечер затянулся.

Даже когда город стал засыпать, отдавшись во власть ночной тишины, в квартире Маруси все горел и горел свет. Все было уже сто раз обговорено, пережито, разобрано по косточкам.

Но подруги не спали. Размышляли, обсуждали, строили планы.

Хотя, что их строить, зачем смешить судьбу? Она ведь заранее все решила. Сама все устроила, придумала и наметила. Просто мы об этом пока еще ничего не знаем…

Глава 10

Когда московские часы показали одиннадцать вечера, зазвонил, словно опомнившись, телефон.

– Приличные люди не звонят в такое время, – раздраженно хмыкнула Римма, утонувшая в мягком кресле с чашкой чая.

– Вот что ты за человек? – возмутилась сердобольная Зинаида. – А вдруг кому-то помощь нужна? Приспичит, и в полночь позвонишь!

– Да замолчите вы, сороки, тихо, – схватила телефон Маруся. – Это папа. Странно, в Новосибирске ведь уже три ночи.

Подруги, чтобы не мешать, поспешно ретировались на кухню, а Маруся, прижав трубку к уху, крикнула, напряженно вслушиваясь:

– Алло… Папа? Ты слышишь?

– Муся, привет, милая, – откликнулся на удивление бодрым голосом отец. – Конечно, слышу, я ж не глухой. Чего так кричать?

– У вас же три часа ночи. Ты почему не спишь?

– Да не до сна мне. У нас напряженный график, мы здесь не отдыхаем. Сегодня в университетской клинике консилиумы один за другим, потом «круглый стол» с коллегами, дискуссия с врачами отделения, позже встреча с ординаторами. Я недавно только в отель вернулся. Ну, как ты, доченька?

Маруся, уловив в его голосе радостное возбуждение и удовлетворение прожитым днем, решила не тянуть:

– Папа, у меня вопрос. Неотложный. Можно?

– Конечно, Мусенька, почему же не спросить, если что-то волнует? Давай, детка.

– Папа, – Маруся хлебнула воздуха, – у нас есть где-нибудь родственники со стороны мамы? Ну, хоть кто-нибудь?

Павел Петрович, к ее изумлению, не испугался вопроса, не растерялся и спокойно ответил:

– Ой, нашла о чем спрашивать. Я-то думал, что-то действительно серьезное.

– А все же, папа?

– Да ты сама все знаешь. Никого у нас нет со стороны Киры, совершенно никого. Да и с моей – только бабушка. Нас всего трое на этом свете кровных родственников. А с чего вдруг ты об этом спрашиваешь?

– Да так, пустяки, – почему-то соврала Маруся. – Просто подумалось: а вдруг где-нибудь, в каком-то захолустье, живет далекий родственник или родственница. Живет себе, а мы и думать о нем забыли.

– Да что ж тут забывать? Нет никого уже лет сто. Ну, не сто, конечно, а уж лет тридцать точно.

Они еще поболтали о всяких пустяках, не забыли, как и положено, про погоду, и тепло попрощались.

Положив трубку, Маруся долго сосредоточенно молчала, глядя куда-то в пустоту. Зинаида, на цыпочках выбравшаяся из кухни, не выдержала этого молчания первой.

– Муська, ну? Ты чего такая напряженная?

– Будешь тут напряженной, – спокойно заметила Римма. – Странно все это. Я бы сказала, абсурдно.

– Что же здесь абсурдного? – Зина недоуменно вытаращилась на Римму. – Вечно ты придумываешь какие-то конспирологические версии.

– Но Павел Петрович явно что-то не договаривает, – гнула свое Римма.

– Вот-вот, – кивнула Маруся. – Точно не договаривает. Я прямо нутром чую, здесь кроется какая-то тайна. Не пойму только, в чем она… Но все они что-то от меня скрывают.

– Слушай, – подозрительно прищурилась Римма, – а может, просто врет эта твоя нечаянная знакомая из Сретенки? Может, маньячка какая-нибудь?

– Нет. Человека сразу видно. Да и с чего ей выдумывать? Она же заранее не знала, что именно я приеду. В общем, ясно, что ничего не ясно. Завтра к бабушке поеду.

– Ой, девочки, как это интересно! Что будет-то, – Зинаида радостно потерла ладоши.

– Ты спятила? – Римма в сердцах хлопнула подругу чуть ниже спины. – Что тут интересного? Это ведь жизнь целой семьи! Может, тут семейная драма или тайна, а ты радуешься чужой беде.

– Но ведь Муська нам не чужая, – Зинка обиженно потерла занывшее место. – Потому и интересно. Это и нас касается. И не дерись, у тебя рука тяжелая.

– Ну, извини, извини, – Римма обняла покрасневшую Зину. – Не рассчитала силу. Очень надеюсь, что бабушка Маруськина ничего не знает, и тогда обо всем можно будет позабыть.

– Ну, уж нет, – Маруся, отличающаяся особенным упрямством и принципиальностью, строптиво поджала губы. – Если и бабуля мне ничего не скажет, я поеду назад.

– Куда назад? – опешила Римма.

– Назад, в Сретенку.

– Господи, час от часу не легче. Зачем тебя туда опять понесет?

– Пока еще не знаю, – Маруся невесело вздохнула. – Не знаю, не понимаю и не представляю, куда меня все это выведет, но чувствую, что все это неспроста.

– Что неспроста?

– Все! Вот все это: поездка в Сретенку, встреча с Варварой, разговор о маме…

– Ну, Муська, хватит, не волнуйся ты так, – Зина обняла подругу за плечи. – Все как-нибудь утрясется. Вот увидишь, все пройдет само собой.

Но Римма, привыкшая верховодить, и тут вставила свое слово:

– Зин, прекрати нести чушь! Как утрясется? Что ты выдумываешь? Надо просто забыть. Не забивать себе голову всякой ерундой. Подумаешь, кто-то что-то сказал. Да я тебе завтра, если нужно будет, и не такое придумаю! Время теперь такое, что все про всех все знают: интернет откроешь – и вот, пожалуйста! Все сведения как на ладони: когда и где родился, на ком женился и от чего помер. А ты, доверчивая дуреха, сразу всему веришь.

– Боже, что ты несешь, – Маруся сердито обернулась к Римме. – Ты совсем ничего не понимаешь? Эта женщина сто процентов знала мою мать. Она сказала, что я пошла в их породу: такая же рыжая, веснушчата и тонкая. Она назвала моего отца по имени и отчеству!

– И что? – своенравная Римма не сдавалась. – Да в любом медицинском справочнике есть фамилия профессора Ветрова!

Разговоры эти, затянувшиеся далеко за полночь, ничем не закончились. Римма уехала домой почти в половине второго, а Зина, оставшаяся ночевать, вплоть до четырех ворочалась и тяжело вздыхала. Маруся же, уставшая от бесполезных споров, уснула сразу, едва голова коснулась подушки.

Однако, сон ее, мгновенный и глубокий, был недолог. В пять она проснулась с ощущением странной обреченности.

Такое состояние бывает, наверное, у тяжело больных, у родственников внезапно погибших, у переживших пожары и наводнения. В общем, у тех, кто в результате чего-то необратимого потерял все, что у него было дорогого и ценного.

Маруся, зажмурившись, внимательно прислушивалась к себе, стараясь определить, отчего ее одолевает непонятное, совершенно чуждое ей ощущение фатальности происходящего.

Отбросив одеяло, она медленно встала и на цыпочках, чтобы не разбудить Зину, прошла в гостиную. Достала огромный семейный альбом, где хранились не только их с отцом фотографии, но и снимки, которые достались им от предыдущих поколений. Эти пожелтевшие, нечеткие фотографии с обломанными уголками, замятыми сторонами теперь казались самым драгоценным сокровищем, потому что именно они могли сохранить те лица, которые безжалостно стирались привередливой памятью.

Маруся убрала все с кухонного стола и раскрыла на нем старый потертый альбом. Она уже сотни раз видела эти снимки, но сегодня разглядывала их с особой целью, старалась высмотреть те женские лица, которые хоть чем-то могли быть похожи на них с мамой. Она искала рыжеволосых, большеглазых и худощавых.

Это оказалось сложной задачей. На черно-белых, уже изрядно пожелтевших, снимках трудно было разглядеть цвет волос и, тем более, невозможно восстановить цвет глаз, но все-таки какие-то общие черты оставались заметны даже на этих старых, выцветших от времени, фотографиях.

Вот мамина мама, бабушка Оля. Высокая, чуть ссутулившаяся, остроносая. Смотрит тревожно и застенчиво, смущенно прячет руки за спину. Вот она же с крохотной Марусей на руках.

Вот юная мама со стопкой книг позирует у школы, вот стоит у Вечного огня с цветами. Вот ее одноклассницы, подруги, однокурсницы, коллеги. Множество прекрасных женских лиц, но ни на одном снимке не видно той, которая назвала себя Варварой.

Маруся закрыла альбом и замерла, сосредоточенно глядя куда-то вдаль.

Наше прошлое – это не просто время, пролетевшее незаметно и растаявшее в немыслимой дали. Это не паутина, сотканная из дней и часов, которую можно смахнуть и предать забвению. Это не только жесты и слова, события и поступки, которые можно легко забыть. Это даже не место рождения или смерти.

Это нечто другое – целая совокупность неслучайных, логичных закономерностей, сложных, загадочных и постоянных…

Наше прошлое – это, прежде всего, люди. Наши предки, корни, гены, которые ничем не перебьешь, не изменишь и не поменяешь. Предков мы не выбираем, и очень долго живем, не осознавая, что их влияние на нас не просто значительно, а бесконечно.

И только став старше, мы вдруг начинаем листать страницы семейных альбомов, вчитываться в военные письма деда к бабушке, вглядываться в казенные строки официальных документов. Мы так старательно ищем свои корни, изучаем генеалогию, исследуем архивы, что порою это становится навязчивой идеей, затмевающей все остальные проблемы и желания.

Мы ищем, постигаем и штудируем. И чаще всего даже не осознаем, что ищем не прошлое, а себя. Настоящих, нынешних, теперешних. Стараемся найти объяснения своим поступкам, мыслям и желаниям, ведь, по сути, мы – это все наши предки, их невероятный замес, смешение характеров, привычек и личных особенностей.

Не потому ли внучка бывает копией бабушки, а сын как две капли воды похож на прадеда?

Ирония судьбы… Или закономерность? Никто не знает, что такое наше прошлое. Но каждый из нас мечтает его отыскать и понять, наконец, кто мы, откуда и для чего пришли в этот мир.

Утром, едва выпив чаю с невыспавшейся Зинаидой, Маруся отправилась к бабушке. Зина, настроенная скептически, опасливо глянула на подругу.

– Ой, Маняша, что-то мне все-таки неспокойно. Может, Римма права? Не зря говорят, не буди лихо, пока оно тихо? Неизвестно, что ты откопаешь, если начнешь копать слишком глубоко. А? Подумай сто раз!

– Зин, хоть ты не приставай. Я вот, пока ты дрыхла, альбом наш смотрела. И кстати, фотографии Варвары не нашла! Почему? Вот вопрос так вопрос, да? Ведь в альбоме твоей мамы наверняка есть снимки двоюродных родственников, правда? Я не ошиблась? А почему у нас их нет? Молчишь? Вот и молчи.

– Понятно, – обреченно кивнула Зинаида. – Ну, иди. Ты ж упрямая, тебя не собьешь с пути. Только не пропадай, бери трубку, и отвечай на звонки. Я переживаю.

– Не переживай, подруга. Неизвестность всегда хуже.

Сентябрь, переваливший за середину, не торопился на покой. Вторая его половина, на удивление, щедро одаривала теплом, ярким солнцем и чистым небом. Даже ночи еще не заставляли зябнуть запоздавших прохожих, не проливались дождями и не выхолаживали землю. Иногда, конечно, сердитый ветер вдруг начинал нервно рвать еще не опавшие листья с деревьев, но очень быстро успокаивался, утихал и умиротворенно дремал где-нибудь в гуще парковых деревьев.

Солнце светило ярко, приветливо, но все же это было уже осеннее солнце, и лучи его, обнимая горожан, теперь не жгли и не припекали, а лишь слегка ласкали, снисходительно целовали и приветливо нежили…

Глава 11

Бабушка Майя Георгиевна была особой удивительной.

Несмотря на свой почтенный возраст она не сдавалась на милость годам, и среди знакомых слыла образцом для подражания.

Коротко стриженные, совершенно седые, волосы отливали голубизной, придающей прическе почтенный ухоженный вид. Очки в модной круглой оправе добавляли шика холеному лицу. Глаза, уже утратившие блеск юности, однако, не потеряли живости и ясности. Руки с аккуратным деликатным маникюром до сих пор удивляли изяществом.

Майя Георгиевна, больше сорока лет отдавшая медицине, долго не уходила на пенсию, страшась не только потерять любимую работу, но и утратить на пенсии свою подвижность, активность и легкость. На все просьбы сына она отвечала одно и то же: «Отстань! Ну, сколько можно об этом говорить. Не смогу я дома сидеть! Умру от тоски, сразу состарюсь.».

Когда она, поддавшись на уговоры, все же отправилась на заслуженный отдых, врожденные живость и темпераментность не позволили неугомонной Майе дряхлеть и стариться. Привыкшая к активной и деятельной жизни, женщина первым делом отправилась в клуб «Активного долголетия». Однако, долго там не задержалась.

– Да разве это – активное долголетие? Боже мой, настоящий дом престарелых! Там еще быстрее состаришься, – громогласно огласила она свой вердикт.

Тщательно изучив все предложения интернета, Майя Георгиевна нашла для себя студию танцев, выбрала кружок вышивания шелком и школу рисования акварелью.

Деятельная Майя Георгиевна в жизни имела две большие слабости: она бесконечно любила свою работу и обожала единственную внучку. Чувства эти были неравноценны.

Работая много лет акушером-гинекологом, женщина спасла не одного ребенка, помогла десяткам женщин и имела репутацию знающего, но строгого и требовательного врача. К своим обязанностям относилась серьезно, ответственно и усердно. Женщин жалела, но не до слез.

Не раскисала и того же требовала от подчиненных:

– Этого еще не хватало! Сопли будете дома распускать. А здесь надо собраться, сгруппироваться и воевать за каждую жизнь.

Коллеги Майю Георгиевну любили, к ее мнению прислушивались, а пациенты даже немного побаивались. После ухода на пенсию женщина еще долго не могла оторваться от работы: не сразу забросила дела, часто звонила в отделение, консультировала пациенток, выезжала на сложные операции и, если нужно, участвовала в консилиумах.

С внучкой дело обстояло иначе. Майя Георгиевна любила Марусю по-иному. Ее обожание казалось безграничным и больше напоминало болезненную страсть, трепетную одержимость.

Майя Георгиевна совершенно искренне считала, что лучше и краше Маруси нет никакого в целом свете. Когда девочка была младенцем, бабушка часами, почти не дыша, стояла у ее кроватки. Когда внучка пошла в садик, бабушка сама забирала ее, при этом строго требовала у воспитателей отчета о прошедшем дне. Майя Георгиевна сама купала, наряжала и кормила обожаемую девочку, а уж если не могла из-за работы сделать это, звонила бедной няне по сто раз на дню, доводя ту до белого каления.

Даже когда внучка отправилась в школу, она не угомонилась. Учителям сильно доставалось от бдительной бабушки, которая буквально под микроскопом изучала их профессиональное совершенство, адекватность и справедливость. Майя Георгиевна, конечно, знала, что иногда ее внучка, как и все нормальные дети, шалит, ленится, получает двойки. Но все это нисколько не умаляло любви взрослой женщины к этой маленькой худенькой рыжеволосой девчонке.

Продолжить чтение