Тридцать девять ступеней
© ИДДК
Томасу Артуру Нельсону (Лотианский и Бордерский конный полк)Мой дорогой Томми,
Ты и я давно питаем слабость к тому элементарному жанру рассказов, который американцы называют «дайм-новел» (дешевый роман), а мы – «ужастиком» или «шокером» – роману, где события бросают вызов вероятности и едва-едва не выходят за границы возможного. Во время болезни прошлой зимой я исчерпал весь запас таких жизнеутверждающих историй и был вынужден написать одну сам. Эта небольшая книжка – мой результат, и я хотел бы посвятить ее тебе в память о нашей давней дружбе, в те времена, когда самые дикие выдумки были куда менее невероятны, чем действительность.
Твой Дж. Б.
Глава 1. Человек, который умер
Я вернулся из центра города около трех часов дня в тот майский полдень, испытывая довольно сильное разочарование в жизни. Проведенные три месяца в Старом Свете оставили после себя только усталость и пресыщение. Еще год назад я бы ни за что не поверил, что смогу чувствовать нечто подобное – тогда мне это казалось невозможным. Погода угнетала меня до глубины души, болтовня типичных англичан вызывала отвращение, мне остро не хватало физической активности, а лондонские развлечения казались мне такими же пресными, как газировка, простоявшая весь день на солнце. «Ричард Хэнней, – твердил я себе, – ты явно не на своем месте, дружище. Пора уносить ноги, пока не стало хуже».
Меня злило вспоминать планы, которые я выстраивал в последние годы, будучи в Булавайо. Я сколотил себе состояние – не огромное, но вполне для меня приличное, – и представлял себе разные способы наслаждаться жизнью. Отец привез меня из Шотландии в возрасте шести лет, и я с тех пор ни разу не бывал на родине, так что Англия казалась мне сказочной страны, и я рассчитывал остаться здесь до конца своих дней.
Но с самого начала меня постигло разочарование. Примерно через неделю я устал от достопримечательностей, а меньше чем за месяц мне опротивели рестораны, театры и скачки. У меня не было настоящих друзей, с которыми можно было бы проводить время, возможно, в этом все и дело. Много кто приглашал меня в гости, но, похоже, я им был не особенно интересен. Они задавали мне пару вопросов про Южную Африку, а затем переключались на свои дела. Множество дам с империалистскими взглядами приглашали меня на чай, чтобы представить мне учителей из Новой Зеландии или редакторов из Ванкувера – это было невероятно скучно. А ведь мне было тридцать семь лет, я был здоров, крепок, и денег у меня хватало на веселую жизнь, и все же я скучал целыми днями. Я почти уже решился уехать обратно в страну вельдов, потому что был самым скучающим человеком во всем Соединенном Королевстве.
В тот день после обеда я донимал своих брокеров по поводу инвестиций – просто чтобы чем-то занять голову, – а по дороге домой зашел в свой клуб, скорее питейное заведение, куда принимали даже колониальных членов. Я крепко выпил и прочел вечерние газеты. Все они пестрели новостями о конфликте на Ближнем Востоке и статьей о Каролидесе, греческом премьер-министре. Это меня заинтересовало. Похоже, он был одной из ключевых фигур в этой истории и, в отличие от большинства, играл по правилам. Я понял, что в Берлине и Вене его люто ненавидят, но мы, судя по всему, собираемся его поддерживать. В одной статье утверждалось, что именно он – единственное, что отделяет Европу от Армагеддона. Я помню, как подумал: а не найти ли мне работу где-нибудь в тех краях? Мне показалось, что Албания – как раз то место, где не придется скучать.
Около шести часов я вернулся домой, переоделся, поужинал в кафе «Рояль» и заглянул в мюзик-холл. Зрелище оказалось довольно глупым – какие-то нелепые женщины и мужчины с лицами, больше смахивающими на гримасничающих обезьян. Я пробыл там недолго. Ночь выдалась ясной и приятной, когда я шел обратно в квартиру, которую снял недалеко от Портленд-Плейс. По тротуарам мимо меня струилась толпа, оживленная, болтающая, занятая чем-то, и я завидовал этим людям: у них хотя бы было дело. Эти продавщицы, клерки, франты, полицейские – у всех был какой-то интерес к жизни. Я дал нищему полкроны только потому, что он зевнул. Он был мне собратом по несчастью. На Оксфордской площади подняв глаза к весеннему небу дал себе обет: если старая добрая Англия не найдет для меня какое-нибудь дело; если ничего не произойдет – сяду на ближайший корабль до Капской земли.
Моя квартира находилась на первом этаже нового дома за отелем «Лэнгхэм». Там была общая лестница, швейцар и лифтер на входе, но ресторана или чего-то такого не было, а каждая квартира была полностью изолирована. Мне не по душе иметь прислугу в доме, так что у меня был человек, который приходил по утрам к восьми и уходил в семь, потому что я никогда не ужинал дома.
Я как раз вставлял ключ в замок, когда заметил, что рядом со мной стоит мужчина. Он подошел незаметно, и его внезапное появление заставило меня вздрогнуть. Это был худощавый человек с короткой каштановой бородкой и маленькими, сверлящими голубыми глазами. Я узнал в нем жильца с верхнего этажа, с которым мы иногда обменивались парой слов на лестнице.
– Можно с вами поговорить? – спросил он. – Разрешите зайти на минутку?
Он с трудом контролировал голос, а его рука трясла мой рукав.
Открыв дверь, я жестом пригласил его войти. Он сразу же метнулся в заднюю комнату, где я обычно курил и писал письма, а затем бросился обратно.
– Дверь заперта? – спросил он взволновано и сам же защелкнул цепочку.
– Простите, – сказал он с мольбой в голосе. – Может-быть, это слишком смело с моей стороны, но вы показались мне человеком, который поймет. Я думал о вас всю эту неделю, когда все пошло наперекосяк. Послушайте, не окажете ли вы мне одну услугу?
– Я выслушаю вас, – сказал я. – Больше ничего обещать не могу.
Меня начинало беспокоить поведение этого нервного типа.
Рядом на столике стоял поднос с напитками, он налил себе крепкий виски с содовой, выпил в три глотка и разбил стакан, ставя его обратно.
– Извините, – сказал он. – Я немного взвинчен сегодня. Видите ли, в данный момент я – мертв.
Я сел в кресло и закурил трубку.
– Каково это быть мертвым? – спросил, будучи почти уверенным, что имею дело с сумасшедшим.
Улыбка промелькнула на его напряженном лице.
– Я еще не сошел с ума. Пока что. Послушайте, сэр, я за вами наблюдал и думаю, вы хладнокровный человек. Думаю также, что вы честный и не испугаетесь рискованного дела. Хочу открыть вам свою тайну. Мне нужна помощь – как никому другому. Могу ли я на вас рассчитывать?
– Рассказывайте, – сказал я. – А там посмотрим.
Незнакомец, казалось, собрался с духом для большого усилия, а потом рассказал самый странный вздор, какой я когда-либо слышал. Сначала было не совсем понятно, о чем он говорит, и мне пришлось останавливать его и задавать вопросы. Но суть была такова.
Этот человек был американцем из Кентукки и после колледжа, будучи довольно состоятельным, решил отправиться путешествовать по миру. Немного писал, работал военным корреспондентом для одной чикагской газеты и провел год или два в Юго-Восточной Европе. Мне показалось, что лингвистические способности у него были отличные, а также глубокое знание общества тех мест. Он свободно упоминал множество имен, которые я помнил по газетам.
Рассказчик пояснил, что сначала игрался с политикой ради интереса, а потом потому, что не мог иначе. Я воспринял его как проницательного, неугомонного человека, которому всегда нужно докопаться до сути. Но на этот раз он зашел немного дальше, чем планировал.
Я передаю его рассказ так, как смог его понять. Где-то за кулисами всех правительств и армий действовало большое подпольное движение, организованное крайне опасными людьми. Случайно наткнувшись на него, мой рассказчик так увлекся, что попал в ловушку. Я понял, что большинство участников были образованными анархистами – теми самыми, что устраивают революции, но наряду с ними в деле замешаны и финансисты, которые играли ради денег. Умный человек может хорошо заработать на падающем финансовом рынке, и обе эти стороны были заинтересованы в том, чтобы рассорить Европу.
История, которую он поведал, содержала странные вещи, которые многое объясняли. То, что раньше казалось мне загадкой: события Балканской войны, как одно государство внезапно оказалось на вершине, почему заключались и разрушались союзы, почему исчезали определенные люди, откуда берутся деньги на войну. Цель всего заговора была – натравить Россию и Германию друг на друга.
Когда я спросил зачем, мой собеседник ответил, что анархисты считали, что это даст им заветный шанс. Все перемешается, и на обломках появится новый мир. Капиталисты же будут загребать деньги лопатой, скупая обломки. Капитал, говорил он, не знает ни совести, ни отечества. К тому же, за всем этим стояли евреи, а евреи, по его словам, ненавидели Россию пуще ада.
– Вы удивляетесь? – воскликнул незнакомец. – Триста лет их преследовали, и это ответ на погромы. Евреи повсюду, но, чтобы их найти, надо пробраться далеко в закулисье. Возьмите любую крупную тевтонскую компанию. Если у вас с ней дела, первый человек, кого вы встретите – принц фон унд цу кто-то там, элегантный молодой человек, говорящий на английском, как в Итон и Харроу. Но он ничего не решает. Если у вас большой бизнес, вы пройдете дальше и найдете выступающего вперед западнофалийца с выступающим лбом и манерами свиньи. Это немецкий бизнесмен, из-за которого ваши английские газеты нервничают. Но если у вас самый крупный контракт, и вы дойдете до настоящего босса, десять к одному, что вам придется столкнуться с маленьким белолицым евреем в инвалидном кресле с взглядом, как у гремучей змеи. Да, сэр, именно он сейчас правит миром, и у него нож в империи царя, потому что его тетку оскорбили, а отца выгнали из какого-то захолустного местечка на Волге.
Я не мог не сказать, что его еврейские анархисты, кажется, немного опоздали.
– И да, и нет, – ответил он. – Они выиграли кое-что, но наткнулись на нечто большее, чем деньги, на нечто, что не купишь – старые элементарные боевые инстинкты человека. Если тебя собираются убить, ты придумываешь себе какой-то флаг и страну, за которые будешь сражаться, а если выживешь, то начинаешь это любить. Эти дурацкие солдаты нашли то, что для них важно, и это разрушило прекрасный план, составленный в Берлине и Вене. Но мои друзья еще держали козыри в рукаве. У них в рукаве есть туз, и, если я не смогу прожить еще месяц, они его сыграют и победят.
– Но я думал, вы мертвы, – вставил я.
– Mors janua vitae, – усмехнулся мой собеседник.
(Я узнал эту цитату – это было почти все, что я знал из латыни: «Смерть – дверь в жизнь».)
– Я сейчас к этому подойду, – продолжил он, – но сначала должен просветить вас о многих вещах. Если вы читаете газеты, то, полагаю, вам знакомо имя Константина Каролидеса?
Я сразу встрепенулся – я как раз читал о нем этим самым днем.
– Это человек, который разрушил все их планы. Он единственный великий ум во всей этой игре, да еще и честный человек. Поэтому его и искали последние двенадцать месяцев. Я это выяснил, что было не так трудно, ведь любой дурак мог догадаться. Но я узнал, как они собираются его поймать, и эти знания были смертельно опасны. Вот почему я должен был «уйти».
Он сделал еще один глоток, а я сам смешал ему напиток, потому что меня начал интересовать этот бедолага.
– Добраться до него у себя на родине они не могут – у него телохранители из Эпира, которые и родную бабку заживо освежуют. Но пятнадцатого июня он приедет в этот город. Британский Форин-офис теперь устраивает международные чаепития, и самое крупное намечено как раз на этот день. Каролидес считается главным гостем, и, если мои приятели добьются своего, он уже не вернется к своим восторженным соотечественникам.
– Тогда все просто, – сказал я. – Можно предупредить его и оставить дома.
– И сыграть на руку им? – резко спросил он. – Если Каролидес не приедет, то они одержат верх, потому что он единственный человек, способный распутать этот клубок. А если правительство предупредит его, то он не приедет, потому что не знает, насколько велики ставки пятнадцатого июня.
– А как насчет британского правительства? – спросил я. – Они же не позволят убить своего гостя. Предупредите их – и они примут дополнительные меры.
– Нет, бесполезно. Могут набить город агентами в штатском, удвоить количество полицейских – и все равно Константин будет обречен. Мои друзья играют не в детские игры. Им нужна громкая акция, чтобы на нее смотрела вся Европа. Его убьет австриец, и найдется много доказательств, что за этим стоят большие люди в Вене и Берлине. Все это, конечно, будет дьявольской ложью, но миру это покажется правдой. Я не болтаю пустое, друг мой. Я знаю каждую деталь этого дьявольского заговора и могу сказать, что это будет самый искусный акт подлости со времен Борджиа. Но все сорвется, если в Лондоне пятнадцатого июня будет жив человек, который знает все механизмы этой игры. И этот человек – ваш слуга, Франклин П. Скуддер.
Мне начинал нравиться этот парень. Его челюсть была сомкнута, как капкан, и в его острых голубых глазах горел боевой огонь. Если он и врал мне, то мастерски.
– Где вы узнали эту историю? – спросил я.
– Первую зацепку я получил в трактире на Ахензе, в Тироле. Это заставило меня начать расследование, и я собрал остальные улики в меховом магазине в Галицийском квартале Будапешта, в клубе для иностранцев в Вене и в маленьком книжном магазине на Ракницштрассе в Лейпциге. Завершил сбор доказательств я окончательно десять дней назад в Париже. Подробности сейчас рассказать не могу – это уже целая история. Когда я убедился в своей правоте, то решил, что должен исчезнуть, и добрался до этого города по весьма странному маршруту. Я покинул Париж щеголеватым молодым франко-американцем, а отплыл из Гамбурга как еврей-торговец алмазов. В Норвегии я был английским студентом Ибсена, собирающим материалы для лекций, но, когда покидал Берген – кинооператором с особой серией фильмов о лыжниках. В Лондон я прибыл из Лита с пачкой предложений по поставке древесной массы для газет. И до вчерашнего дня чувствовал себя вполне уверенно, так как думал, что мне удалось хорошо замести следы. А потом…
Воспоминание, кажется, расстроило его, и он проглотил еще виски.
– Потом я увидел мужчину, стоявшего на улице у этого дома. Я почти весь день сидел в комнате и наблюдал за ним из окна, надеясь, что узнаю… Он заходил и говорил с портье… Я выбирался на улицу после темноты на час или два. Когда вернулся с прогулки прошлой ночью, нашел в почтовом ящике визитку. На ней было имя человека, которого я меньше всего хотел встретить на этом свете.
Думаю, что взгляд моего собеседника и его испуганное лицо окончательно убедили меня в его честности. Мой голос стал строже, когда я спросил, что он сделал дальше.
– Понятно, что я попался накрепко, как селедка в бочке, – и что выход только один: мне нужно было умереть. Если мои преследователи решат, что я мертв, они успокоятся.
– И как вы это провернули?
– Я сказал своему слуге, что чувствую себя плохо, и изобразил из себя умирающего. Это оказалось несложно, ведь мне хорошо удается маскироваться. Потом я раздобыл труп – в Лондоне всегда можно найти тело, если знаешь, куда обращаться. Я привез его обратно домой в сундуке на четырехколесной телеге, и мне даже помогли затащить его наверх – по причине моей мнимой болезни. Понимаете, нужно было подготовить все для следствия. Я лег в постель, велел своему человеку приготовить мне снотворное и отпустил его. Он хотел позвать врача, но я выругался и сказал, что терпеть не могу пиявок. Когда остался один, то занялся фальсификацией тела. Мертвец был моего роста, и, как я понял, умер от переизбытка алкоголя, так что пришлось разбросать вокруг спиртное. Слабым местом было лицо, поэтому я прострелил ему челюсть из револьвера. Наверное, завтра кто-нибудь поклянется, что слышал выстрел, но на моем этаже соседей нет, так что риск был оправдан. Тело оставил в кровати, одетым в мою пижаму, с револьвером на простынях и с намеренно созданным беспорядком вокруг. Потом переоделся в костюм, который держал для чрезвычайных случаев. Боялся бриться, чтобы не оставлять следов, да и смысла пытаться выйти на улицу не было. Весь день у меня были мысли о вас и, похоже, ничего другого не оставалось, как обратиться к вам за помощью. Я наблюдал из окна, пока не увидел, как вы вернулись домой, и тогда спустился вниз, чтобы вас встретить… Ну вот, сэр, думаю, теперь вы знаете о деле примерно столько же, сколько и я.
Скуддер сидел, быстро моргая и нервно дрожа, но при этом решительно настроенный. К тому времени я уже почти поверил, что он говорит правду. Рассказ был самым невероятным, но я слышал в жизни много подобных диких историй, которые оказывались правдой, и привык судить не по рассказу, а по человеку. Если бы Скуддер хотел пробраться в мою квартиру, чтобы потом перерезать мне горло, он бы рассказал более спокойную историю.
– Дайте мне ваш ключ, – сказал я, – я хочу посмотреть на тело. Прошу прощения за осторожность, но мне все же нужно проверить.
Скуддер печально покачал головой.
– Я предполагал, что вы попросите, но у меня нет ключа. Он на цепочке, на туалетном столике. Мне пришлось, ведь я не мог оставлять никаких следов, которые могли бы вызвать подозрения. Господа, что за мной гонятся, весьма проницательные личности. Так что вам придется поверить мне на слово этой ночью, а завтра вы получите доказательства насчет трупа, это уж точно.
Я на мгновение задумался.
– Ладно. Этой ночью я вам доверюсь. Я запру вас в этой комнате и оставлю ключ у себя. Но предупреждаю, мистер Скуддер, я верю, что вы честны, но, если вдруг окажется, что нет – я отлично управляюсь с пистолетом.
– Конечно, – сказал он, вскочив с неожиданной бодростью. – Не имею чести знать ваше имя, сэр, но скажу вам одно – вы настоящий джентльмен. Буду благодарен, если одолжите мне бритву.
Я отвел Скуддера в свою спальню и предоставил самому себе. Через полчаса из комнаты вышел человек, которого я едва узнал. Только его острые, голодные глаза остались прежними. Мой гость был гладко выбрит, с аккуратным пробором посередине и тщательно подстриженными бровями. Более того, держался он как человек, прошедший строевую подготовку, и был живым воплощением британского офицера, долго прослужившего в Индии – даже кожа у него была с характерным загаром. У него был монокль, который он вставил в глаз, и из его речи полностью исчез американский акцент.
– Черт возьми! Мистер Скуддер… – пробормотал я.
– Уже не мистер Скуддер, – поправил он. – Капитан Теофил Дигби, сороковой гуркский полк, сейчас в отпуске на родине. Надеюсь, вы это запомните, сэр.
Я постелил ему в комнате для курения, а сам отправился в свою спальню, куда более воодушевленный, чем за весь прошедший месяц. Оказывалось, в этом богом забытом городе все же случались интересные вещи.
Утром меня разбудил жуткий грохот у двери курительной – это шумел мой слуга Паддок. Я когда-то здорово выручил его в Шакаве, и как только приехал в Англию, взял его к себе. В красноречии он уступал даже бегемоту, да и камердинер из него был так себе, но я знал, что на его преданность можно рассчитывать.
– Прекрати шуметь, Паддок, – сказал я. – Там друг мой спит, капитан… капитан… – (я напрочь забыл имя) – В общем, отдыхает. Приготовь завтрак на двоих, а потом зайди ко мне.
Я сочинил Паддоку целую байку о том, что мой друг – важная шишка с измотанными нервами после перенапряжения – нуждается в полном покое и тишине. Никто не должен знать о его присутствии, иначе его засыплют письмами из Индийского ведомства и от самого премьер-министра, и весь отдых пойдет насмарку.
Надо отдать должное Скуддеру, этот человек великолепно сыграл свою роль за завтраком. Он посмотрел на Паддока через монокль, прямо как настоящий британский офицер, расспросил о бурской войне и заговорил со мной о куче вымышленных знакомых. Паддок, который и меня-то не звал «сэр», к нему так и прикипел этим обращением, будто от этого зависела его жизнь.
Я оставил Скуддера с газетой и коробкой сигар, а сам уехал в центр города до обеда. Когда вернулся, лифтер встретил меня с важным видом.
– Неприятная история тут с утра, сэр. Джентльмен из пятнадцатой квартиры застрелился. Его только что увезли в морг. Полиция сейчас там.
Я поднялся в эту квартиру и увидел двух полисменов и инспектора, занятых осмотром. Позадавал пару глупых вопросов, и меня довольно быстро выпроводили. Тогда я нашел слугу, который обслуживал Скуддера, и расспросил его, но понял, что тот ничего не заподозрил. Жалкий был субъект, с лицом как у могильщика, но полкроны его заметно утешили.
На следующий день я пошел на допрос присяжных. Представитель одного издательского дома дал показания, что покойный предлагал ему сделки по поставке древесной массы и, по его мнению, был агентом американской фирмы. Присяжные вынесли вердикт: самоубийство в состоянии душевного расстройства. Личные вещи передали в американское консульство.
Я подробно рассказал обо всем Скуддеру, и он был чрезвычайно заинтересован. Сказал, что с удовольствием сам бы сходил на это слушание, мол, это, наверное, почти как читать собственный некролог.
Первые два дня, что он провел у меня в курительной комнате, и был удивительно спокоен. Читал, курил и много записывал в блокнот. По вечерам мы играли в шахматы – и Скуддер каждый раз меня обыгрывал. Думаю, он восстанавливал нервы после тяжелого напряжения. Но на третий день мой гость начал заметно нервничать. Он составил календарь с днями до пятнадцатого июня и вычеркивал каждый день красным карандашом, оставляя в строчках пометки. Я нередко заставал его в задумчивости, с остекленевшими глазами. После таких периодов молчания Скуддер часто становился подавленным. Постепенно в нем снова нарастала тревога. Он прислушивался к каждому шороху и постоянно интересовался, можно ли доверять Паддоку. Иногда Скуддер раздражался по пустякам, а потом извинялся. Я не обижался – понимал, с какой задачей он столкнулся. Больше всего его тревожила не собственная безопасность, а успех задуманного плана. Маленький человек, но словно сделан из стали, без тени слабости. Однажды вечером он стал особенно серьезен.
– Послушайте, Хэнней, – сказал Скуддер, – думаю, мне стоит посвятить вас в дело поглубже. Мне бы не хотелось уйти, не оставив после себя никого, кто смог бы продолжить борьбу.
И он начал рассказывать мне в деталях то, что раньше только упоминал вскользь.
Честно говоря, я слушал его не слишком внимательно. Меня куда больше интересовали его собственные приключения, чем вся эта большая политика. Я считал, что Каралидес и его дела – это не мое, пусть он сам с этим разбирается. Так что многое из сказанного вылетело у меня из головы. Помню только, что Скуддер очень четко дал понять: настоящая угроза Каралидесу возникнет только после его прибытия в Лондон, и исходит она с самых высоких кругов, где никто и в мыслях не допустит подозрения. Он назвал имя женщины, Юлия Чехеньи, как-то связанной с этой опасностью. Похоже, она должна была сыграть роль приманки, чтобы увести Каралидеса из-под охраны.
Скуддер говорил также о некоем «Черном Камне» и о шепелявом мужчине, а еще очень подробно описал одного человека, которого ни разу не упомянул без дрожи – старик с молодым голосом, умевший прикрывать глаза, как ястреб прячет взгляд. Он много говорил о смерти. Его до боли тревожил успех всей этой операции, но за свою жизнь этот человек, похоже, нисколько не держался.
– Думаю, это как заснуть, когда ты совсем вымотался, а проснуться и почувствовать летнее утро, запах скошенного сена, врывающийся в окно… Раньше я часто благодарил бога за такие рассветы, там, откуда я родом, в зеленых равнинах Кентукки. И, думаю, поблагодарю его снова, когда проснусь по ту сторону.
На следующий день он был гораздо бодрее и почти весь день читал биографию Стоунволла Джексона. Я пошел ужинать с горным инженером, с которым у меня были дела, и вернулся около половины одиннадцатого, как раз вовремя для нашей обычной шахматной партии перед сном. Помню, у меня в зубах была сигара, когда я толкнул дверь в курительную. Свет не горел, что показалось мне странным. Я подумал, не лег ли Скуддер пораньше. Я щелкнул выключателем, но в комнате никого не оказалось. И тогда я увидел нечто в дальнем углу, от чего выронил сигару и весь похолодел.
Мой гость лежал на спине, раскинув руки. Из груди у него торчал длинный нож, вонзенный так глубоко, что пригвоздил его тело к полу.
Глава 2. Молочник отправляется в путь
Я сел в кресло и почувствовал сильную тошноту. Это продолжалось минут пять, а затем меня охватил ужас. Вид бледного застывшего лица на полу был выше моих сил, и я, собравшись с духом, накинул на него скатерть. Потом кое-как добравшись до буфета, нашел бренди и сделал несколько глотков. Мне уже доводилось видеть, как умирают люди. Да что там, я сам убивал во время войны с матебеле, но эта хладнокровная расправа у меня дома была чем-то совсем иным. Тем не менее взяв себя в руки, посмотрел на часы – было половина одиннадцатого.
Вдруг меня осенила мысль, и я принялся тщательно обыскивать квартиру. Там никого не оказалось, и каких-либо следов постороннего тоже. Задернув ставни, запер окна и закрыл дверь на цепочку. К этому моменту ко мне стал возвращаться рассудок, и я начал снова мыслить ясно. Мне понадобился примерно час, чтобы все обдумать не торопясь. Если только убийца не вернется, до шести утра у меня было время на раздумья.
Мое положение было хуже некуда – это ясно. Все прежние сомнения в достоверности слов Скуддера рассеялись без следа. Подтверждение его слов лежало прямо у меня под скатертью. Люди, которые подозревали, что он что-то знает, нашли его и самым надежным способом заставили замолчать. Да, но ведь он провел у меня в квартире четыре дня, и его враги, скорее всего, решили, что он успел рассказать мне свою историю. Значит, следующим буду я. Может быть, этой ночью, может быть завтра, но это было уже предрешено.
И тут мне пришла в голову еще одна идея. А что, если сейчас выйду и вызову полицию? Или просто лягу спать, а утром Пэддок обнаружит тело и вызовет ее сам. Какую историю я им расскажу про Скуддера? Я соврал Пэддоку насчет него, и теперь вся ситуация выглядела крайне подозрительно. Если выложу полиции все, что он мне рассказал, они просто рассмеются. Вероятность была тысячекратная, что обвинят в убийстве именно меня, и улик хватит, чтобы отправить на виселицу. В Англии я почти никого не знал, не было и настоящих друзей, которые могли бы поручиться за меня. Может, именно на это и рассчитывали наши тайные враги. Они были достаточно умны, чтобы использовать все, а тюрьма в Англии ничем не хуже ножа в спину, если их целью было устранить меня до пятнадцатого июня.
Кроме того, даже если бы мне поверили, я бы все равно сыграл им на руку. Тогда Каролидес остался бы дома, а этого-то они и добивались. Странное дело: вид мертвого Скуддера почему-то заставил меня поверить в его версию до глубины души. Он погиб, но доверил мне свою тайну, и теперь я был в какой-то степени обязан довести его дело до конца. Может, это покажется нелепым, ведь мне угрожала смерть, но я именно так и думал. Я не смелее других, но терпеть не могу, когда достойного человека убивают, и если в моих силах продолжить эту игру за Скуддера, то эта длинная рукоятка ножа не будет означать конец его истории.
Мне понадобился час или два, чтобы все это обдумать, и к тому времени я принял решение. Надо исчезнуть. Исчезнуть как можно надежнее – и оставаться в тени до конца второй недели июня. А затем найти способ выйти на правительство и рассказать все, что знал от Скуддера. Хотел бы я, чтобы он рассказал мне больше, и чтобы я внимательнее его слушал. Все, что у меня было – это лишь голые факты. Даже если переживу все остальные опасности, велика вероятность, что мне в итоге не поверят. Но выбора у меня не было. Я должен был рискнуть и надеяться, что произойдет что-то, что подтвердит мои слова в глазах властей.
Моей первой задачей было просто продержаться следующие три недели. Сегодня двадцать четвертое мая, а это значит, что двадцать дней мне необходимо провести в укрытии, прежде чем я смогу попытаться выйти на тех, у кого есть власть что-то изменить. Я предполагал, что меня будут искать две стороны – враги Скуддера, чтобы устранить, и полиция, которая захочет обвинить меня в его убийстве. Предстояла веселая погоня, и странным образом эта мысль даже утешала. Я так долго бездействовал, что теперь любая возможность что-то предпринять казалась мне благом. Когда я сидел один с телом и уповал на судьбу, то чувствовал себя не лучше раздавленного червя. Но если уж спасение моей шеи зависело от моей собственной сообразительности – я был готов смотреть на это с оптимизмом.
Следующей моей мыслью было: не найдется ли при Скуддере каких-нибудь бумаг, которые помогли бы мне лучше понять, в чем дело. Откинув скатерть, я обыскал его карманы. Отвращения к телу я больше не испытывал. Лицо у него было на удивление спокойным для человека, сраженного внезапным ударом. В нагрудном кармане ничего не оказалось, в жилете – только несколько мелких монет и мундштук. В брюках нашелся маленький перочинный ножик и немного серебра. В боковом кармане пиджака лежал старый портсигар из крокодиловой кожи. Черной записной книжки, которую я раньше видел, и где Скуддер делал пометки, нигде не было. Очевидно, ее забрал убийца.
Но когда я поднял голову, то заметил, что в письменном столе были выдвинуты несколько ящиков. Скуддер никогда бы не оставил их в таком виде – он был самым аккуратным из людей. Кто-то явно что-то искал. Возможно, ту самую записную книжку. Я обошел всю квартиру и обнаружил, что ее обшарили повсюду: перерыли книги, ящики, шкафы, коробки, даже карманы одежды в моем гардеробе и сервант в столовой. От книжки не осталось и следа. Скорее всего, враги все же ее нашли – но не у самого Скуддера.
Потом достав атлас, я развернул большую карту Британских островов и решил отправиться в какой-нибудь дикий край, где мои навыки выживания могли бы пригодиться, ведь в городе я чувствовал бы себя, как крыса в ловушке. Мне показалось, что лучше всего подойдет Шотландия: мои предки были шотландцами, и я мог бы легко сойти за местного. Вначале у меня даже была мысль прикинуться немецким туристом – у отца были компаньоны-немцы, и с детства я неплохо говорил по-немецки. Не говоря уж о том, что я провел три года в немецкой колонии Дамараленд в поисках меди. Но я рассудил, что скромнее было бы стать шотландцем – это вызовет меньше подозрений и меньше будет связано с тем, что полиция могла бы узнать о моем прошлом. Поэтому выбрал Галлоуэй как лучшее направление: судя по карте, это был ближайший к дикой местности уголок Шотландии, да и само место было не слишком густонаселенное.
Справочник Брэдшоу сообщил, что поезд отходит с вокзала Сент-Панкрас в 7:10 и прибывает на любую станцию Галлоуэя к позднему полудню. Это меня устраивало, но куда важнее было понять, как добраться до Сент-Панкрас, ведь сомнений в том, что дом уже караулят приятели Скуддера, почти не оставалось. Через некоторое время меня осенило. С этой мыслью я лег спать и проспал два тревожных часа.
Пробуждение в четыре часа ознаменовалось тем, что я распахнул ставни спальни. Слабый свет летнего рассвета уже заливал небо, а воробьи вовсю щебетали. Меня охватило странное чувство – будто я был брошенным богом дураком. Хотелось все бросить и надеяться, что британская полиция отнесется к моей истории с пониманием. Но, обдумав все снова, мне не удалось найти ни одного весомого аргумента против решения, принятого накануне. Скривившись, я решил идти дальше по намеченному пути. Страха как такового я не испытывал – просто не хотелось без нужды лезть в неприятности, если вы понимаете, о чем речь.
Мне удалось отыскать поношенный твидовый костюм, пару крепких ботинок с подбитыми гвоздями подошвами и фланелевую рубашку с воротником. В карманы я положил запасную рубашку, кепку, носовые платки и зубную щетку. За два дня до этого снял крупную сумму в золотых монетах – на случай, если Скуддеру понадобятся деньги – и теперь взял с собой пятьдесят фунтов в соверенах, спрятав их в пояс, привезенный из Родезии. Это было почти все, что мне могло понадобиться. Затем я принял ванну и подстриг свои длинные усы, оставив лишь короткую щетину.
Теперь наступил следующий этап. Паддок обычно приходил ровно в 7:30 и открывал дверь своим ключом. Но примерно без двадцати семь, как я знал по горькому опыту, с громыханием бидонов появлялся молочник и оставлял у моей двери молоко. Я иногда встречал этого молочника, когда выходил на раннюю прогулку. Это был молодой человек примерно моего роста, с жиденькими усами, в белом халате. На него были возложены все мои надежды.
В затемненной курительной комнате, куда сквозь ставни уже проникали утренние лучи, я устроился с виски и содовой, захватив пару печений из буфета. К этому времени уже приближалось шесть часов. Я положил трубку в карман и наполнил кисет табаком из банки, стоявшей на столе у камина. Копаясь в табаке, мои пальцы наткнулись на что-то твердое – черную записную книжку Скуддера. Это показалось мне добрым знаком. Откинув ткань с тела, я был поражен спокойствием и достоинством мертвого лица.
– Прощай, старина, – сказал я. – Постараюсь сделать все, что смогу ради тебя. Пожелай мне удачи, где бы ты ни был.
Потом я стал слоняться в прихожей, дожидаясь молочника. Это была самая тяжелая часть дела – меня просто распирало от желания выбраться на улицу. Прошло шесть тридцать, потом шесть сорок, а он все не приходил. Болван выбрал именно этот день, чтобы опоздать. Ровно в 6:46, услышав грохот бидонов за дверью, я открыл входную дверь – и вот он, выбирает мои бидоны из общей связки и насвистывает сквозь зубы. Увидев меня, молочник вздрогнул.
– Зайдите-ка на минутку, – сказал я. – Поговорить надо. – И повел его в столовую.
– Похоже, вы парень не промах, и мне нужна ваша помощь. Одолжите на десять минут кепку и халат и будет вам за это соверен.
Молочник уставился на золото и широко улыбнулся.
– В чем дело? – спросил он.
– Спор, – сказал я. – Объяснять времени нет, но, чтобы выиграть, мне нужно быть молочником ближайшие десять минут. Все, что от вас требуется, просто подождать здесь, пока я не вернусь. Немного опоздаете, но никто не будет жаловаться, а соверен ваш.
– Ладненько! – весело ответил он. – Я не из тех, кто портит веселое дело. Вот вам форма, сэр.
Я надел его синюю кепку и белый халат, подхватил бидоны, захлопнул за собой дверь и, насвистывая, побежал вниз по лестнице. Привратник внизу велел мне «заткнуться», что означало, что мой маскарад вполне убедителен.
Сначала мне показалось, что на улице никого нет. Потом я заметил полицейского в ста ярдах и какого-то бездельника, шаркающего по другой стороне улицы. Какой-то импульс заставил меня поднять глаза к дому напротив, и на первом этаже я увидел лицо в окне. Когда тот бездельник проходил мимо, он взглянул вверх, и мне показалось, они обменялись сигналами.
Я пересек улицу, весело насвистывая и копируя бодрую походку молочника. Затем свернул в первую попавшуюся боковую улицу, а оттуда в переулок налево, мимо пустыря. На этой улочке никого не было, и я скинул бидоны за забор, а за ними отправил и кепку с халатом. Мне едва удалось надеть свою тканевую кепку, как за углом показался почтальон. Я пожелал ему доброго утра, и он ответил мне без малейшего подозрения. В этот момент часы соседней церкви пробили семь.
Нельзя было терять ни секунды. Добежав до Юстон-роуд, я перешел на бег. Часы на вокзале Юстон показывали пять минут восьмого. На Сент-Панкрас времени брать билет не было, да и я еще не решил, куда именно ехать. Поэтому заскочил в последний вагон поезда на платформе, которую мне указал носильщик, при этом увернувшись от двух служащих, перегородивших мне дорогу.
Через три минуты, когда мы с ревом неслись по северным тоннелям, ко мне подошел рассерженный проводник. Он оформил мне билет до Ньютон-Стюарта – это название неожиданно всплыло в моей памяти – и проводил меня из уютного первого класса в вагон третьего класса для курящих, где уже сидели моряк и полная женщина с ребенком. Провожая меня, он ворчал себе под нос, а я, вытирая пот со лба, с нарочитым шотландским акцентом, начиная входить в образ, сообщил своим попутчикам, что догонять поезда – занятие не из простых.
– Ах, какой же наглый этот контролер! – возмущенно сказала женщина. – Надо было по-шотландски его отругать, вот тогда бы знал свое место. Он жаловался, что у этой малышки нет билета, хотя ей еще и четырех не будет до двенадцатого августа, и еще ему не понравилось, что этот джентльмен плюется!
Моряк мрачно поддержал ее.
Так я и начал свою новую жизнь в атмосфере протеста против властей, вспоминая, что всего неделю назад мир казался мне скучным.
Глава 3. Приключение литературного трактирщика
В тот день, направляясь на север, я был мрачен и погружен в раздумья. Стояла прекрасная майская погода, боярышник цвел вдоль каждого забора, и у меня в голове возник вопрос, почему, будучи еще свободным человеком, я остался в Лондоне и не воспользовался благами этой райской страны. Я не осмелился появиться в вагоне-ресторане, но на станции Лидс купил обед и поделился им с полной женщиной, также купив утренние газеты. В них писали о лошадях, заявленных на дерби, о начале крикетного сезона, а еще несколько заметок о том, как стабилизируется ситуация на Балканах, и о том, что британская эскадра направляется в Киль.
Закончив с газетами, я достал черную записную книжку Скуддера и стал ее изучать. Она была почти вся исписана пометками, в основном цифрами, хотя иногда попадались и имена. Например, неоднократно встречались слова «Хофгаард», «Люнвиль» и «Авокадо», а особенно часто – «Павия».
Теперь я был уверен, что Скуддер никогда ничего не делал без причины, и не оставалось сомнений, что здесь зашифровано какое-то послание. Решение подобных шифров всегда меня интересовало. Раньше я тоже немного этим занимался, когда служил офицером разведки в заливе Делагоа во время англо-бурской войны. У меня есть склонность к таким вещам, как шахматы и головоломки, и я думал, что неплохо разбираюсь в расшифровке кодов. Этот шифр напоминал числовой код, где группы цифр обозначают буквы алфавита, но любой достаточно сообразительный человек может разгадать такой код за час-два, надеюсь, что Скуддер не стал бы использовать что-то настолько примитивное. Поэтому было решено сосредоточиться на словах – ведь с помощью ключевого слова, определяющего порядок букв, можно создать довольно надежный числовой шифр.
Я мучился над этим часами, но ни одно из слов не подошло. Потом заснул и проснулся уже в Дамфрисе, как раз вовремя, чтобы пересесть на пригородный поезд в Галлоуэй. На платформе был человек, который мне сразу не понравился, но он даже не взглянул на меня, и, увидев свое отражение в зеркале торгового автомата, я понял почему. С моим загорелым лицом, поношенным твидовым костюмом и сутулой походкой я был похож на горного фермера, каких в третьем классе ехала уйма.
Мое путешествие проходило в окружении полдюжины таких же людей, в атмосфере табачного дыма глиняных трубок. Они возвращались домой после еженедельного рынка, и все их разговоры крутились вокруг цен. Повсюду были слышны рассказы о том, как прошел окот овец у Керна, Дьюха и еще дюжины других загадочных ручьев. Больше половины мужчин плотно пообедали и были изрядно пропитаны виски, а на меня не обращали никакого внимания. Мы медленно катились в край маленьких лесистых долин, а затем в широкую вересковую пустошь, сверкающую озерами, с высокими синими холмами, видневшимися на севере.
Около пяти часов вагон опустел, и я остался один, как и надеялся. На следующей станции вышел. Это маленькое место, название которого едва запомнил, расположено прямо в сердце болота. Оно напомнило мне одну из тех забытых станций где-нибудь в Карру. Старый начальник станции копался в саду и, закинув за плечо лопату, неторопливо подошел к поезду, принял посылку и вернулся обратно к своему картофелю. Билет у меня взял мальчик лет десяти, и я пошел по белой дороге, через бурую пустошь.
Это был великолепный весенний вечер. Каждый холм отчетливо выделялся, словно вырезанный из аметиста. Воздух пах странной, корневой сыростью болот, но был свеж, как в открытом океане, и удивительным образом поднимал настроение. У меня появилась легкость на душе. Можно было подумать, что я просто мальчишка, отправившийся в весенний поход, а не тридцатисемилетний мужчина, которого разыскивает полиция. У меня возникло то же чувство, как и когда-то морозным утром перед большим переходом на высоком вельде. Поверьте, я шагал по той дороге насвистывая. У меня не было никакого четкого плана действий – только идти дальше и дальше по этой благословенной, холмистой земле, и с каждой милей мне становилось легче на душе.
У придорожной рощицы я срезал ореховый прутик для походной трости и вскоре свернул с шоссе на прилегающую тропу, которая проходила через ущелье вдоль шумного ручья. Рассудив, что все еще значительно опережаю любую возможную погоню, я решил этой ночью действовать по своему усмотрению. С момента последнего приема пищи прошло уже несколько часов, и я сильно проголодался, когда добрался до пастушьей хижины, приютившейся в укромном уголке у водопада. У двери стояла женщина с загорелым лицом, и она приветствовала меня с той доброжелательной застенчивостью, что свойственна жителям пустошей. На мой вопрос о ночлеге, женщина сказала, что может предложить мне кровать на чердаке и вскоре поставила передо мной сытный ужин из ветчины с яйцами, лепешек и густого сладкого молока.
Когда стемнело, с холмов вернулся ее муж – высокий, сухощавый человек, чей один шаг равнялся трем шагам обычного человека. Они не задавали никаких вопросов – в их поведении чувствовался настоящий такт тех, кто живет в диких краях. Было заметно, что они приняли меня за какого-то торговца, и я охотно поддержал это впечатление. Разговор был в основном о скоте – теме, в которой хозяин знал немного, зато сам он поведал немало о местных рынках Галлоуэя. Все это я отметил про себя на будущее. К десяти часам я уже засыпал в кресле, и кровать на чердаке приняла измученного путника, который не раскрыл глаз до пяти утра, когда в маленьком хозяйстве снова началась жизнь.
Супружеская пара наотрез отказалась брать у меня деньги, и к шести утра позавтракав, я снова шагал на юг, решив вернуться к железной дороге на одну-две станции дальше от того места, где вчера сошел, и оттуда поехать обратно. Мне показалось, что это самый безопасный путь, ведь полиция естественным образом предположит, что преступник все дальше удаляется от Лондона в сторону какого-нибудь западного порта. Скорее всего у меня был еще хороший запас времени, ведь, по моим расчетам, на то, чтобы свалить на меня вину, потребуется несколько часов, и еще несколько – чтобы опознать человека, севшего на поезд на станции Сент-Панкрас.
Погода была все такая же веселая, ясная, весенняя, что не могло не отразиться на моем настроении, которое было лучше, чем за последние месяцы. Я шел по длинному хребту пустоши, обходя стороной высокий холм, который пастух называл Кэрнсмор-оф-Флит. Повсюду кричали гнездящиеся кулики и чибисы, а зеленые луга у ручьев были усыпаны ягнятами. Вся вялость последних месяцев словно покидала мое тело, и я шагал бодро, как четырехлетний жеребец. Постепенно я добрался до возвышенности, откуда открылся вид на долину небольшой реки, и в миле от меня, среди вереска, был заметен дым от поезда.
Станция, куда я пришел, идеально подходила для моих целей. Пустошь вздымалась вокруг, словно стена, оставляя место только для узкого спуска, зала ожидания, билетной кассы, домика начальника станции и крохотного дворика с кустами крыжовника и цветами. Казалось, к станции не вела ни одна дорога, а для пущего уединения поблизости плескались волны озера, разбиваясь о серые гранитные берега. Я ждал в густом вереске, пока не увидел на горизонте дым поезда, идущего на восток. И только тогда подошел к крохотной билетной кассе и взял билет до Дамфриса.
Единственными пассажирами в вагоне были старый пастух и его собака – косоглазый зверь, к которому не возникало особого доверия. Мужчина спал, а рядом с ним на сиденье лежал утренний выпуск газеты «Скотсман». Я жадно схватил ее, надеясь узнать что-нибудь важное. Две колонки были посвящены так называемому убийству на Портленд-Плейс. Мой слуга Пэддок поднял тревогу и организовал арест молочника. Бедняга, похоже, дорого расплатился за полученный соверен; но для меня это оказалось весьма выгодной сделкой, ведь, судя по всему, его задержание заняло полицию на большую часть дня. В последних новостях я нашел продолжение этой истории. Молочника отпустили, а подлинный преступник, личность которого полиция пока не раскрывает, предположительно уехал из Лондона в северном направлении. Там также была короткая заметка обо мне как о владельце квартиры. Не потребовалось много времени, чтобы понять, что полиция нарочно вставила это, стараясь убедить меня, хоть и неумело, что я вне подозрений.
Больше в газете не было ничего интересного – ни о внешней политике, ни о Каролидесе, ни о чем-то еще, что интересовало Скуддера. Я отложил газету и заметил, что мы приближаемся к станции, на которой я вышел вчера. Начальник станции, выкапывавший картофель, заметно оживился: западный поезд задержался, пропуская нас, и трое мужчин, сошедшие с него, тут же принялись о чем-то расспрашивать его. Я решил, что это местная полиция, вызванная Скотленд-Ярдом, и что они проследили мой путь до этой заброшенной станции. Сидя глубоко в тени, я внимательно за ними наблюдал. Один из них держал книжку и что-то записывал. Старик выглядел раздраженным, а мальчик, проверявший мой билет, что-то оживленно рассказывал ему. Вся группа смотрела в сторону пустоши, туда, где белая дорога исчезала вдали. Я надеялся, что они предпримут попытку там найти мой след. Когда мы отъехали от станции, мой попутчик проснулся. Он уставился на меня блуждающим взглядом, пнул свою собаку с раздражением и спросил, где мы находимся. Было очевидно, что он очень пьян.
– Вот к чему приводит трезвость, – сказал мужчина с горьким сожалением.
Я выразил удивление, что имею честь беседовать с убежденным трезвенником.
– О, я-то ярый трезвенник, – буркнул он с вызовом. – Я поклялся на Мартинасов день и с тех пор ни капли виски в рот не брал. Даже на Хогманай, хотя искушение было велико.
Он закинул ноги на сиденье и вдавил лохматую голову в подушку.
– И вот что я за это получил, – застонал пастух. – Голова хуже, чем адское пламя, а глаза разбегаются и в разные стороны смотрят.
– А что же так на тебя подействовало? – спросил я.
– Напиток, который они зовут бренди. Я ведь трезвенник, виски не трогал, а вот бренди целый день понемногу тянул, и боюсь, что теперь мне недели две не оправиться.
Голос пастуха растворился в бессвязном бормотании, и сон снова овладел им.
Мой план заключался в том, чтобы сойти на какой-нибудь станции по ходу маршрута, но поезд неожиданно предоставил мне лучший шанс: он остановился на краю водопропускной трубы, пересекающей бурную, темную, словно портер, реку. Я выглянул наружу и увидел, что все окна в вагонах были закрыты, а вокруг не было ни души. Тогда я открыл дверь и быстро спрыгнул в заросли лещины, что росли вдоль тропы.
Все бы обошлось, если бы не эта проклятая собака. Решив, что я убегаю с имуществом ее хозяина, она залаяла и чуть не ухватила меня за брюки. Шум разбудил пастуха, и, выбежав к дверям вагона, он закричал, подумав, что я покончил с собой. Я прополз через заросли, добрался до берега ручья и, укрывшись в кустах, оторвался от поезда примерно на сотню ярдов. Из своего укрытия я оглянулся и увидел кондуктора и нескольких пассажиров, собравшихся у распахнутой двери вагона и уставившихся в мою сторону. Трудно было вообразить исчезновение более заметное, даже, если бы я ушел под звуки фанфар и стук барабанов. К счастью, пьяный пастух отвлек всеобщее внимание. Он вместе с привязанной к поясу собакой внезапно вывалился из вагона, рухнул головой вперед на рельсы и покатился вниз по откосу к воде. Во время спасательной операции собака кого-то укусила – я услышал отчетливую брань. Вскоре обо мне забыли. Когда я, ползком, одолел с четверть мили, то решился все-таки обернуться. Поезд снова двинулся вперед и медленно растворился в ущелье между холмами.
Я оказался в широкой полукруглой долине вересковых пустошей, где бурная река служила радиусом, а высокие холмы на севере образовывали дугу. Ни звука, ни знака человеческого присутствия – только журчание воды и бесконечные крики куликов. И все же именно здесь впервые я ощутил настоящий страх преследуемого. Я думал не о полиции, а о других – тех, кто знал, что мне известно о тайне Скуддера, и не мог позволить мне остаться в живых. Меня наполняла уверенность, что они будут преследовать с такой настойчивостью и вниманием, на какие британский закон неспособен, и, когда схватят, пощады мне не будет.
Кругом не было ни души – лишь безлюдная равнина. Солнце искрилось на рельсах и мокрых камнях ручья, и трудно было представить себе более мирную картину. Тем не менее, я побежал. Пригибаясь в канавках болота, я бежал, пока пот не залил мне глаза. Страх не исчезал, пока я не добрался до края горы и не рухнул, задыхаясь, на хребет, высоко над водами бурой реки. С этой высоты было возможно охватить взглядом всю вересковую равнину – вплоть до железной дороги и дальше, к югу, где зеленые поля сменяли вереск. У меня орлиное зрение, но я не заметил ни единого движения вокруг. Но на востоке, за хребтом горы, передо мной раскинулся совсем другой пейзаж – неглубокие зеленые долины, поросшие елями, и тонкие пылевые полосы дорог. Наконец, я взглянул в голубое майское небо и увидел нечто, от чего у меня участился пульс…
Низко на юге в небо поднимался моноплан. Я был уверен, что он ищет меня, и что он не принадлежит полиции. В течение часа или двух я следил за ним из укрытия среди вереска. Он летел низко вдоль вершин холмов, затем начал описывать узкие круги над долиной, по которой я только что прошел. Потом, словно передумав, набрал большую высоту и улетел обратно на юг.
Мне совсем не понравилась эта слежка с воздуха, и я начал терять уверенность в надежности пустошей, которые выбрал как убежище. Эти вересковые холмы не могли быть укрытием, если враги наблюдали с неба, и мне нужно было искать другой приют. Я с большой надеждой посмотрел на зеленую местность за хребтом – там я найду леса и каменные укрытия.