Неудачник 1

Глава 1. Бат-Ям. Район Тель-Авива. Пляж. Вечер

Вечер на пляже в Тель-Авиве летом – особое время. Солнце всё ещё печёт, но тепло уже другое: мягкое, как от костра, который догорает и отдаёт последние волны тепла, прежде чем остынет окончательно. Свет в это время странный – он не просто падает на улицы и песок, а будто расползается по воздуху, прячась в дымке, в солёных испарениях моря.На спортивной площадке у песчаной кромки шумно. Кто-то подтягивается на турниках, кто-то боксирует в пустоту,. Кто-то просто сидит, держа руками пластиковый стакан с чем-то холодным и сладким. В воздухе висит тяжёлая смесь: море, запах жареного мяса, крепкий чёрный кофе из кафешек напротив. И ещё – липкая примесь между ароматом травки и сладковатым дымом кальянов, которыми любят баловаться местные. Чуть в стороне подростки сбились в плотную кучку, передают мундштук из рук в руки. Этот запах липнет к коже, раздражает, как пот после тяжёлой работы.Я сижу на скамье у брусьев. Дышу тяжело, будто каждый вдох и выдох дается тяжело . Сто пятнадцать килограммов – мясо и жир, накопленный годами привычек и ошибок. Руки ноют, спина горит – но это не от нагрузки. Это всё я. Мой груз. Моё тело. Моя жизнь.В глаза бьет солнце, а сквозь него – лица. Молодые, сухие, смеющиеся. Двигаются легко, будто их тела живут по другим законам, с другой гравитацией. Моё же тянет вниз – цепко и безжалостно. Оно больше не ищет нагрузки, не тянется к движению. Оно хочет только покоя. Диван. Алкоголь. Забвение.Третья неделя, как я прихожу сюда. Сначала думал – оживу. Что спорт вытащит меня, как когда-то в молодости: разгонит кровь, разбудит мышцы, а за ними и голову. Тогда это работало. Но теперь каждый раз вместо подъёма получаю одно и то же – глухое, вязкое чувство, как мутная вода в стоячем пруду.Разрыв с бывшей всё ещё стоит перед глазами. Как заноза в пальце – уже не колет, но всё так же мешает, напоминая о себе тупой инородностью. К жене я не вернулся. Не смог. Не захотел. Или не смог признать, что проиграл. Да и она не простит – слишком громко мы разводились, слишком много сказано, слишком много гордыни было в моих словах и поступках. Теперь все дороги перекрыты – и вперёд, и назад. Осталось только приходить на эту площадку и изображать, что я ещё чего-то стою.А чего я стою? Есть работа – нелюбимая, но оплачиваемая. Когда-то я считал, что этого хватит. Но развод два года назад, попытка построить жизнь с женщиной на двадцать лет моложе… Сначала желание, потом – полный крах. Развод с женой, с которой я прожил тридцать лет. Беготня между двумя семьями. Финансовый коллапс, депрессия, выгорание, тяга к алкоголю. Пока ещё под контролем, но я знаю, как быстро он может уйти из-под контроля.Проблемы в сексе. Замыкание в себе. Скандалы Упрёки. Потеря желания жить. И разрыв – обоюдный, но от этого не менее глухой и болезненный.Мне пятьдесят. Когда-то казалось – в этом возрасте все уже будет : дети выросли, опыт есть, силы еще остались. Буду там где звезды.Но сейчас я вижу другое.Уже все было Пятьдесят – это когда ты начинаешь понимать, что времени на развороты уже нет. Всё, что ты не сделал, не сказал, не решился – останется в этой корзине «не успел». И чем дальше, тем тяжелее эта корзина тянет вниз.Друзья? Они остались в прошлом. Кто-то уехал, кто-то ушёл, кто-то просто перестал звонить, когда понял, что мои разговоры стали однообразны. Семья? Разорвана, как с письмо – слова ещё читаются, но соединить их обратно уже невозможно. Деньги? Есть на жизнь, но нет на мечту. Тело? Оно всё ещё моё, но каждый день всё меньше слушается.В голове крутится странная, тихая мысль: «А может, уже всё?» Не с криком, не с драмой. Просто – констатация. Как факт, который не требует споров.Я сижу, слушаю шум пляжа, вдыхаю этот липкий, тяжелый воздух и понимаю – я здесь не для того, чтобы тренироваться. Я здесь, чтобы убедить себя, что ещё в игре. И сам же знаю – убедить не получается.Солнце садится, но пляж все еще шумит. Детский визг, удары ракеток о мяч, металлический лязг спортивных снарядов. Всё живое и громкое. И я – как будто пакет на голове: я тут, но мозг не работает. Он ничего не хочет.Пот стекает по шее. В голове медленно крутится мысль, которая последние дни стала почти привычной: «Может, лучше наглотаться таблеток?» Эти слова – не вспышка и не крик. Это тихий, ровный голос, который идёт откуда-то из глубины, голос стареющего мужчины, его подсознание.Я смотрю на руки . В одной руке – бутылка с водой, в другой – телефон. На экране – чёрная пустота. Нет сообщений. Нет звонков. Нет ничего. Ты никому не нужен, и ты никого не хочешь.Ветер с моря приносит солёный запах. И в этом запахе – что-то, что вдруг бьет в память: как я стоял с ней, еще тогда, до всего. Её волосы, пахнущие солнцем. Её смех. И мое тело, легкое, сильное. Всё было другим. Я – был другим.А теперь – вот он я. Человек, который думает, что его проще закопать, чем починить.Я делаю глубокий вдох. Песок скрипит под кроссовкой. Поднимаюсь. Не потому, что хочу продолжить тренировку. А потому, что не могу сидеть. Это как в клетке – чем меньше двигаешься, тем сильнее парализует собственный страх.Вокруг всё ещё много людей. Они смеются, тренируются, флиртуют. Никто не смотрит на меня. И это правильно. На таких, как я, лучше не смотреть. Я иду к брусьям, хватаюсь за холодный металл. Мышцы рук дрожат. Пытаюсь подняться. Раз. Два. Слышу, как хрустит плечо. Делаю третью попытку – и срываюсь. Ладонь соскальзывает, тело падает вниз тяжёлым мешком.Сажусь обратно. Смотрю на море. Оно все еще движется, ему всё равно. Я вытираю ладони о шорты.песок всё ещё горячий от солнца, но в воздухе уже тянет вечерняя прохлада, вперемешку с липкой солёной плёнкой, которая оседает на коже в такие дни. Делаю вдох, гляжу в сторону турников – и замечаю его.

Стоит спокойно, как будто весь этот шум площадки и не про него. Высокий, плечистый. Даже под свободной тёмно-синей футболкой видно, что тело у него рабочее: ни лишнего, ни декоративного. Не надутые банки ради селфи, а мускулатура, которая живёт не ради показухи, а ради задачи.

Волосы короткие, серые, будто сталь, и загар ровный – не от солярия, а от солнца. Лицо спокойное, без привычной морщины усталости, которую я вижу на лицах почти всех мужчин здесь.

На нём всё простое, но качественное. Часы – такие, что на мою зарплату я бы смог купить только ремешок. Кроссовки явно не из спортдисконта. Бутылка с водой – тяжёлое стекло с минеральной этикеткой, как в дорогих фитнес-клубах. Он подтягивается. Чётко, без рывков. Десять. Пятнадцать. Я сбился со счёта. Движения точные, экономные, как у человека, который привык держать под контролем и себя, и всё вокруг. И именно это бесит: он если и младше то не на много – и он сильнее.

Он мог бы быть где угодно: в закрытом клубе с мраморным залом, на собственной вилле с бассейном, в спортзале, где полотенца пахнут дорогим парфюмом. Но он здесь – на бесплатной площадке, среди таких, как я: лишний вес, кредиты, усталость, затянувшаяся апатия. На этом фоне он смотрится, как дорогой костюм на рынке.

Спрыгивает на песок, разворачивается – и ловит мой взгляд.

– Do You speak English?Глаза спокойные, почти равнодушные, но в этом равнодушии есть хищный отблеск сытого волка. Он подходит ближе, уверенной, лёгкой походкой, и бросает короткое:

– A little, – отвечаю автоматически.

– Russian? – уточняет он.

– Говорю.

– хорошо. – Он садится на соседнюю скамью, ставит бутылку на песок. – Сколько потянул?

–четыре, – вырывается у меня. И тут же жалею, что сказал правду.

– Честно. Редко встречается.

– Ты тяжёлый, – говорит спокойно. – сильная нагрузка на тело.Он смотрит на меня так, как смотрят врачи, когда диагноз уже ясен.

Я пожимаю плечами. Мне всё равно. Или делаю вид, что всё равно.

– Живешь здесь давно?Он делает глоток воды, кивает в сторону моря:

– Двадцать лет. А ты?

– Здесь третий год До этого европа. Десять лет назад пришлось уехать быстро. – Пауза. – Молодая жена подставила. Суд. Шум. В общем, обычная история для богатых идиотов. Повезло, что считать умею.

Говорит без горечи, без позы, как если бы читал сводку новостей. Я невольно косо смотрю на его часы, на сухие накаченные руки, на эту тяжёлую стеклянную еще холодную бутылку и понимаю: запас прочности у него из другой лиги.

– И чем сейчас…?

– Коучинг. – Едва заметный пожим плечом. – В России всё разрешилось, но тут… тише. Людей вытаскиваю из ям. Иногда получается.

– Ну да, миллионер-коуч, – думаю с усмешкой. – Понятно, почему тут, клиентов ищешь.

Он усмехается в ответ будто понял

– Успокойся. Коучинг – хобби. Мне до конца жизни денег хватит. Конечно, бесплатно я не работаю, но на мою сессию у тебя точно не хватит.

– В Израиле таких полно, – зло говорю я. – Историй наслушался – конца нет. Русские любят рассказывать, особенно о том, как всех переиграли.Там. Только здесь на уборках да на заводах работают.Но понятно это временно. А скоро …

– Разница только в том, – спокойно пребывает он, – что я говорю это, не чтобы впечатлить, а потому что так есть.

Мы молчим.Да чего я завелся?. ОН точно на таких не похож,

– Хочешь вылезти – или просто пришёл посидеть?Он смотрит прямо, не мигая.

Я глотаю слюну, молчу.

– Тогда начни с простого. Начни с веса. И без геройства.Он чуть поворачивает голову, как будто уже всё понял:

Щелкает брелок —, черный «Майбах». Не новый, но ухоженный так, что в нём каждая деталь блеститОн поднимается, берёт бутылку, кивает коротко, по-деловому и идёт не к турнику, как я ожидал, а в сторону стоянки.

Он садится за руль, не торопясь, как человек, у которого нет проблем с временем. Машина басовито урчит, как большой хищник, которому только что сняли с шеи цепь. Плавно трогается, и уже через пару секунд тёмная громада исчезает за поворотом, оставив после себя только короткое эхо.Что и следовало доказать. Зря я на мужика наехал.

А я сижу на той же скамье, глядя на море, и понимаю, что мало того, что я неудачник, так ещё и хам. поверну в голову я вижу что рядом его полотенце я подымаю и действительно чувствую запах дорого парфюма

встаю и иду в свою конуру завтра на работу

Как ни странно, слова мужика остались в голове. Простые, как рельсы: снижать вес. Но видишь, как кто-то твой ровесник легко подтягивается – и внутри что-то ломается. Толчок. Надо худеть.

Да, с моим ростом метр девяносто лишний вес вроде не бросается в глаза. Но я-то знаю: тело рыхлое, без силы, апатичное. Словно дом, в котором давно никто не жил.

Прошло две недели. первую неделю я я как будто жил на автомате: работа – дом – интернет. Терзал GPT, искал ответы, как будто кто-то напишет за меня инструкцию к новой жизни.Короткие разговоры с детьми и снова поиск – золотой пилюли как похудеть,думаю чат gpt уже устал от меня.

Сначала было тяжело до злости. Дико хотелось есть. Не просто «поужинать» – а жрать, пока не останетсят места в желудке. потом лечь, отключится в сериале, залить пивом пустоту. Пару раз срывался. Особенно ночью, когда работал на смене в больнице:заказывал еду, «на два дня» и сметал её за час. Утром шёл спать, просыпался голодным и злым на себя.

И всё же первая неделя дала минус четыре кило.Прорыв

На второй неделе меня накрыл вирус. Ну а что ещё можно поймать в больнице? Температура, рвота, четыре дня в бреду. Вроде жив, но в голове туман. Лена, хозяйка квартиры, пару раз заглядывала: принесла воды, какой-то бульон. Зашла – и тут же вышла, будто боялась заразиться. А может, просто боялась.Страх короны еще жив в умах.

Лежал, слушал, как в соседней комнате кто-то ходит, а я – один, в своей маленькой клетке, вонючей от пота и лекарств. И вот тогда понял, что боюсь не умереть, а остаться жить вот так – в одиночной камере из привычек и усталости.

Через шесть дней встал на весы – ещё минус четыре. Сто восемь. Таким я был десять лет назад.

В зеркале – бледная рожа, мешки под глазами, щеки осунулись. Красоты – ноль. Но где-то под этим слоем усталости тело начало меняться. Словно в грязи показалась первая сухая трещина – знак, что лёд всё-таки тронулся.

Взгляд упал на его полотенце. Яркое, чужеродное пятно в моей серой комнате, где всё уже давно выцвело и слилось в один унылый фон. Пожал плечами. Ладно. Пойду в душ.

Побрился, натянул кроссовки. Полотенце взял с собой – если встречу хозяина, верну и извинюсь. Хотя какие шансы, что он будет там же? Место-то большое.

Как ни странно, он был там. Стоял на площадке у моря, как будто ждал. Белый костюм, сандалии на босу ногу – высший шик израильской моды. Такая грубовато- небрежная изысканность, которую носят люди, уверенные в себе на сто процентов.

Рядом – молодая женщина в спортивном топе и узких легинсах цвета мокрого асфальта. Кожа – смуглая, но не до черноты, словно она больше проводит время в зале, чем на пляже. Четкая линия плеч, пресс, длинные ноги. Волосы собраны в высокий хвост, пара непослушных прядей. На запястье – фитнес-часы с золотым ободком, блеснувшие в солнце.

Губы подведены, глаза – с лёгкой стрелкой, и при этом всё выглядит будто случайно: «я просто вышла побегать». Но каждый её жест выверен.

Вокруг неё пахнет чем-то цитрусовым, свежим, но пряным, как утренний коктейль в дорогом баре.

Я подошёл ближе. Она заметила меня первой, равнодушно мазнув взглядом отвернулась, продолжая фразу. Он тоже перевел взгляд, кивнул. В глазах – ни удивления, ни вопроса. Как будто он всегда знал, что я вернусь.

– Нашёлся? – сказал он . – подожди я скоро освобожусь

Это была просьба, но прозвучала как команда. Даже не просьба – приказ, В его голосе не было ни тени сомнения, что я могу развернуться и уйти. Не было и попытки меня удержать – просто голая уверенность, что я всё равно останусь.

Опять эта харизма, эта странная смесь спокойствия и власти. Как он это делает? Без крика, без угроз, без давления – и ты уже подстраиваешься под его темп, будто шаги твои становятся в такт его движению.

Я поймал себя на том, что, будь на его месте кто-то другой, я бы, может, и развернулся. Но с ним… нет. Не мог. Не потому что боялся – скорее, потому что в его присутствии ты как будто забываешь про свой обычный арсенал отговорок и привычных «нет».

В любом случае надо было извиниться. Хотя я не привык это делать. Не любил, когда меня ставили в позицию, где я должен оправдываться. Но он… зацепил меня. Не словами, не манерой – самим фактом, что стоял здесь, полностью владея моментом, и в этой картине я был лишь второстепенной фигурой, пришедшей вернуть полотенце.

И эта роль – второстепенного – на виду молодой красивой женщины внезапно показалась мне невыносимой.

– Ты же понимаешь, что я пришла сама, – голос у неё был ровный, но в этой ровности слышался надрыв, как в струне, натянутой на грани разрыва.Я остановился в паре метров, не вмешиваясь, но ухо само ловило слова. Она говорила быстро, сбивчиво, руками рисовала в воздухе целые картины, как будто пыталась уговорить его силой жестов.Настоящий продукт Израиля Она стояла вплотную, но так, чтобы между ними оставалась тонкая, почти ощутимая грань – не преступай.

– Понимаю. – Пауза. – Но это ничего не меняет.Он кивнул – медленно, почти лениво.

– Как ты можешь знать, что это ничего не меняет, если ты даже не дал мне сказать? – она чуть подалась вперёд, как будто хотела поймать его взгляд, и он не отвел глаз – смотрел прямо, спокойно, так, что её слова рассыпались.

– Потому что ты уже говорила. И не раз.

– Раньше ты хотя бы пытался… – она сглотнула, и этот жест показался мне почти болезненным. – Ты слушал. Ты был… другим.В её лице что-то дрогнуло, как тень от пробежавшей облака.

– Может, я просто перестал притворяться, что мне интересно, – ответил он без злобы, но с таким спокойствием, что его слова резали сильнее, чем если бы он кричал.

– Ты думаешь, я не вижу? Ты всё тот же. Просто прячешься за этим своим «мне всё равно».Она чуть качнула головой, и тёмные волосы соскользнули с плеча на грудь.

– А может, мне правда всё равно.Он усмехнулся едва заметно.

– Чушь, – отрезала она. – Я тебя слишком хорошо знаю.

– Я изменилась. Слышишь? Я не та, что была тогда. Я… научилась держать себя, я перестала… – она запнулась, сжала кулаки, – перестала вешаться тебе на шею.На секунду между ними повисла тишина. Я видел, как она делает глубокий вдох, будто собираясь прыгнуть в холодную воду.

– Проблема не в тебе. Проблема в том, что я больше не хочу продолжать наши отношенияОн чуть наклонил голову, глядя на неё с интересом, но без тепла.

– Значит, ты просто откажешься? Вот так?Она опустила глаза, будто эти слова попали точно в больное место. Но быстро подняла взгляд обратно – теперь в нём была злость, не хуже огня.

– Нет, – он пожал плечами. – Я просто не вернусь туда, где мне больше нечего делать.

– А если ты ошибаешься Виктор? – её голос стал тише, но жёстче. – Если то, что тебе нужно, стоит прямо перед тобой?

– Тогда я с этим смирюсь, – сказал он, и в его голосе была ледяная уверенность. – Но не вернусь.

– Ты боишься, – бросила она. – Боишься, что если откроешь дверь, всё снова выйдет из-под контроля.Она подалась ближе ещё на шаг – теперь расстояние между ними было таким, что любой другой мужчина уже бы либо обнял, либо отступил. Но он остался на месте.

– Нет, Ида. Я просто научился держать её закрытой.Он тихо выдохнул, но без смеха.

Я заметил, как у неё дрогнулигубы – так бывает, когда человек вот-вот сорвётся на крик или на слёзы. Но она взяла себя в руки, провела ладонью по волосам, как будто стирая с лица слабость.

– Позвони мне завтра, и мы договоримся, – вдруг сказал он мягче. – Я постараюсь найти время для тебя.

– Но… – начала она, и в этом «но» было столько всего: протест, страх, обида, воспоминания.

– Всё, Ида. Иди. Меня человек ждёт.Он поднял ладонь, будто отсекая её слова.

Она замерла на секунду, потом резко шагнула вперёд, схватила его за шею и чмокнула в губы – быстро, но с таким вызовом, что в этом мгновении чувствовалось больше, чем в их разговоре.

Повернулась и пошла прочь, не оглядываясь. И да, пока половина спортплощадки смотрела на ее просто завораживащию фигуру, я смотрел на него .На то, что оставила после себя эта сцена: ощущение, что я только что увидел бой, где победитель заранее был известен.

Он остался стоять, глядя на море, будто ничего и не произошло. Её белый «ауди» скрылся за поворотом.

– удивлен? – вдруг услышал я его вопоос

– Да но не сильно – попытался я усмехнуться.Я мотнул головой отбрасывая морок – он стоял, руки в карманах, и смотрел прямо в глаза.

Он улыбнулся.

– Пойдём, – сказал он, кивнув в сторону уличного кафе. – Ты ведь сюда не просто полотенце вернуть пришёл.

Он пошёл через дорогу , не оборачиваясь, как будто и не сомневался, что я пойду за ним.

Глава 2

Бат-Ям. Кафе. Пляж

Мы шли молча. Я держался чуть сбоку, иногда косился на него. Виктор шёл ровно, спокойно, без лишних движений, будто у него внутри метроном, который отмеряет шаги и дыхание. Ни одного лишнего поворота головы, ни взгляда по сторонам – будто всё, что вокруг, не имеет значения.

Я поймал себя на том, что иду за ним как за боссом, и это бесило. Ненавижу чувство быть ведомым. Но шёл.

Кафе оказалось обычным. Не модное, не пафосное, но чистое. Пара столиков у окна, стойка с пирожными, за прилавком девчонка лет двадцати с собранными в хвост волосами. В воздухе – запах кофе, сладкая нотка ванили и что-то ещё, тёплое, как свежая выпечка. Где-то в глубине работала кофемашина, ровно шипела паром, а за соседним столиком сидела пара и тихо смеялась.

Мы сели у стены. Виктор – лицом к залу, я – спиной к двери. Уже это раздражало. Он выбрал место без колебаний, как будто оно всегда ждало только его, а я сел так, что не видел, кто входит.

Он заказал сам: себе – чёрный кофе без сахара, мне – американо и тарелку булочек.

– Ешь, – сказал он, не отрывая взгляда от телефона. – Выглядишь так себе.

Хотел возразить, что не просил булочек, но сдержался. Сказано было так, что прозвучало как команда.

– Расслабься. Сегодня я тебя кормлю. А заодно проверяю.Он поднял глаза:

– Что проверяешь? – я поперхнулся кофе.

– Умение задавать вопросы. Это первый тест.

Он откинулся на спинку стула, поставил локти на стол. Взгляд спокойный, но острый, как у моей учительницы по математике, когда я плыл и знал, что сейчас будет вынос.

– Десять вопросов. Ты должен задать мне десять таких, на которые я не смогу ответить «да» или «нет». Чтобы пришлось думать и раскрыться. Понял?

Я кивнул. Он меня зацепил. Зачем ему эта игра – непонятно, но раз уж он тратит на меня время, значит, и я в неё сыграю.

– Давай, первый.

Я замялся. Голова пустая. Слова крутятся, но все какие-то школьные, банальные. Чтобы потянуть время, отхлебнул кофе.

– Ну… как ты это делаешь с женщинами?

– Харизма. Всё. Девять осталось.Он усмехнулся.

– Я сказал – задавай такие, чтобы я не мог ответить односложно. Это односложно. Следующий.Я чуть не поперхнулся. – Ты сказал…

– Стоп, – он поднял руку. – Если в вопросе уже «как ты…» и дальше идёт общая фраза, значит, ты не подумал. Ты просто ляпнул.Я начал злиться. – Ладно… Как ты…

Я сжал кулаки под столом. Чувствовал, как внутри начинает подниматься злость.

– Давай по-другому, – сказал он. – Представь, что от этих вопросов зависит твоя жизнь. Или жизнь твоего ребёнка. Или ты подписываешь договор на крупную сумму. Ты бы тоже так мямлил?

Грубо. Но верно. Я молчал.

– Второй.

– Что отличает людей, которые вылезают из дна, от тех, кто там и остаётся? – выдал я.

– Уже лучше. Ответ: решают действовать, а не ныть. Всё. Третий.Он посмотрел внимательно.

Второй вопрос был неплох, но ответ – простой и пустой для меня. Пустота в голове. Смотрю в окно – мимо проходит девушка с коляской. Ветер подхватил край её лёгкого платья. И вдруг вспоминаю, как два года назад сидел в кафе с той самой… младше на двадцать лет… и улыбался, готовый отдать всё, лишь бы осталась.

– Да так… вспомнил кое-что, – тихо сказал я. Настроение рухнуло вниз.Виктор заметил, что я выпал. – Ты сейчас где? – спросил он.

– Оставь воспоминания дома. Мы здесь не про сопли. Четвёртый.

Я выдал какой-то корявый вопрос про деньги. Он ответил двумя словами. Пятый – опять в никуда.

– Стоп, – сказал он. – У тебя пока два нормальных вопроса из пяти. Остальное – мусор. Знаешь почему? Ты никогда не тренировался задавать вопросы. Ни себе, ни другим. Живёшь в режиме оправданий и готовых ответов. Вообще не умеешь вытаскивать информацию из мира. А мир, между прочим, охренеть какой жадный. Если не умеешь спросить – он тебе не даст. Ты извиняешься вместо того, чтобы спрашивать. Не бойся выглядеть дураком. Хуже – быть дураком, потому что не спросил и не понял.

Сказал – и уставился на меня. Каменное лицо. Рядом за соседним столиком стукнула ложка о чашку, кто-то засмеялся – и мне показалось, что надо мной.

Я почувствовал, что закипаю. Хотел встать и послать его, но понял – если уйду сейчас, то проиграю даже сам себе.

– Шестой, – сказал он, опуская глаза.

– Как ты понимаешь, что наставник больше не нужен?Я заставил себя спросить:

– Когда ученик перестаёт задавать вопросы и начинает делать без подсказок. Семь.Он на секунду замер.

Я завис.

– Ладно, – сказал он. – Девятый и десятый задам я. Девятый: ты зачем сюда пришёл? Десятый: сколько ты стоишь?К восьмому он уже смотрел на часы.

– Деньги, навыки, связи, здоровье. Всё вместе. Сумма. Сколько?– Что значит…

Я молчал. Не знал, что ответить. Никогда так не считал.

– Вот и всё, – он встал. – Ты даже не знаешь, что у тебя есть. Значит, не знаешь, что можешь потерять. И ты не знаешь, зачем сюда пришёл. Тебя привели, как пуделя.

Он положил купюру на стол и ушёл, даже не посмотрев на меня. Это был плевок. Пренебрежение. Я отвык от того, чтобы со мной так. Мы же только что сидели, говорили… хотя бы намёк на «пока». Но нет. Я был как стул, который отодвинули и ушли.

Булочки стояли нетронутые. Кофе остыл. Шум в голове был громче, чем на улице.

Сколько ты стоишь?

Вопрос застрял, как кость в горле. Никогда в жизни я так не считал. Всегда думал в категориях: «хватит на месяц или нет», «получу премию или нет», «с ней повезло или нет». Никогда – что я стою как человек.

Не то чтобы до развода я жил как король, но после… Много осталось жене и детям. Себе я оставил маленькую квартиру в затрапезном районе пригорода Хайфы – ту самую, что мы когда-то купили вместе с женой, когда строили планы на жизнь. Тогда казалось, что это начало. Стартовая точка, от которой пойдём вверх.

А теперь это стало точкой отсчёта вниз.

Всплыло лицо той самой… двадцать лет разницы. Красота, молодость, и моё вечное чувство, что я должен быть благодарен просто за то, что она рядом. Благодарен – значит готов терпеть, платить, подстраиваться, молчать, проглатывать. Я был как собака, которая радуется любому подкинутому куску. И чем больше проглатывал, тем меньше уважения оставалось в её глазах.

А Виктор? Ровесник. Только что отказал красавице с обложки журнала – спокойно, не уговаривая, не оправдываясь. Просто поставил точку. И пошёл пить свой чёрный кофе.

А я? Я бы стелился. Я и стелился. Продал себя. Не за деньги – за иллюзию, что молодость рядом делает меня моложе.

Сжал ладони до боли. Стыд, злость, бессилие – всё разом. Хотелось встать, догнать его, сказать, что я не дерьмо, что я могу иначе. Но я не пошёл. Потому что это было бы враньё. Он бы не стал слушать. Улыбнулся бы своей ровной улыбкой – и к своему «Майбаху».

Вспомнил, как она уходила. Как стояла на кухне, а я собирал вещи. Я ждал, что она скажет: «Останься». Не сказала. За мной щёлкнул замок. Поворот за поворотом, отрезая меня, как нож отрезает лишнее.

Виктор сегодня не просто поставил мне ноль за эти дурацкие вопросы. Он показал, что я вообще не умею спрашивать. Ни женщин, ни жизнь, ни самого себя. Всегда брал то, что дают, и молчал. Вот результат: 115 кило, минус финансы, минус уверенность, минус уважение к себе.

Глотнул холодный кофе. Горечь легла на язык, подтверждая всё, что он сказал.

Наверное, в этом и был его приём. Он не пытался меня «вдохновить». Он вытащил наружу всё, что я прятал, и сделал это быстро, грубо, так, что защищаться было нечем.

Оставил мне два варианта: продолжать быть тем, кем я был, или начать задавать себе вопросы, на которые не стыдно отвечать.

Сколько ты стоишь?

Вопрос не отпускал. Сидел ещё минут десять. Взял салфетку и ручку. Решил: не пойду домой, пока хотя бы не попробую ответить.

Разделил лист на четыре колонки: здоровье, навыки, связи, характер.

В «характер»… завис. Хотел написать «стойкость», но зачеркнул. Честно – скорее упрямство, чем стойкость. Упрямство, чтобы не меняться.В «здоровье» написал: вес – 115, форма – никакая, выносливость – в минусах, анализы – лучше не вспоминать. В «навыки» – работа, которую терплю; умение торговаться – слабое; конфликты решаю только с позиции обороны; спорт – ноль. В «связи» – парочка знакомых, которые исчезнут, если перестану им быть полезен; пара людей с работы; всё.

Чем глубже копал, тем хуже становилось. Салфетка закончилась. Взял ещё. Белые квадраты заполнялись словами, которые я раньше про себя не говорил: «зависимость», «страх», «лень», «самообман».

К концу понял: я составил список собственных провалов.

В груди было пусто. Как будто меня раздели и оставили на холоде.

Домой дошёл на автопилоте. Настроение – не на нуле, а ниже асфальта. Захлопнул дверь, прошёл на кухню, открыл холодильник. Там стояла бутылка дешёвой водки, купленная «на случай гостей». Гостей давно не было.

Налил в стакан, без закуски. Горло обожгло, но стало теплее. Легче.

Через полчаса уже не считал, сколько выпил. Хотел только заткнуть внутренний гул, чтобы перестать прокручивать в голове его глаза, эти десять вопросов, свой блокнот с диагнозами.

Последнее, что помню – как сел на кровать в одежде, опёрся спиной о стену. В руках был стакан, на полу – пустая бутылка. Сон пришёл быстро, как нокаут.

Проснусь – будет похмелье. И те же вопросы

Глава 3

Проснулся, как будто в темноте, хотя за окном уже утро. Голова гудела, внутри всё было сухо, словно ночью меня выжали и забыли выкинуть тряпку. Во рту – горечь и запах стоянки слонов. Ненавижу этот привкус – он бесит сильнее, чем сам факт, что вчера сорвался. Потолок казался серым, будто кто-то облил его грязной водой и оставил сохнуть. Лежал, слушал: в соседней квартире хлопали дверцы шкафов, где-то за стеной орал телевизор. Тянуться за телефоном, проверять мессенджеры или новости? Нет. Это значит добавить ещё черноты – война, экономические выкрутасы Трампа, цены лезут вверх.

Сел на край кровати, уткнулся ладонями в лицо. Никаких планов. Никаких «сегодня начну». Только одно – встать и не сдохнуть по дороге в ванную. Вода была ледяная, и я специально подставил под неё лицо, чтобы вышибло остатки сна. Чтобы зацепиться хоть за что-то реальное. Побрился. Натянул старую серую футболку и шорты – всё мятое, выцветшее. Плевать. Хотел сделать пару отжиманий, но тело было ватным. Плечи тянуло, ноги подламывались. Это не обычная усталость после тренировки, это глубже – смесь безразличия и пустоты.

В голове крутилась одна мысль: надо выйти. Идти, пока не отпустит. Сунул в рюкзак бутылку воды, надел кроссовки, пошёл. Воздух уже липкий, хотя ещё утро. Израильское лето – никакой свежести, никакого дождя до ноября. Солнце жгло асфальт, казалось, еще немного он начнёт плавиться. Море манило, обещало прохладу, но это обман. Вода здесь, как чуть остывший кофе, а не освежающий глоток.

Шёл, пока дома не начали редеть, открывая блеск воды. Запах соли, дым от жареного хлеба в кафе, шум толпы на пляже, отражённое солнце на волнах. На спортивной площадке уже были люди: кто-то подтягивался, кто-то махал ногами, делая вид, что тренируется. Я прошёл мимо, выбрал свободный угол у турника.

Схватился за перекладину. Ладони скользили от пота, мышцы жгло. Хотелось бросить, но я цеплялся – за железо, пытаясь доказать. Первое подтягивание, второе… На пятом пробежала дрожь – тело просыпалось. Это был мой маленький ритуал у моря.

Плеск волн, ветер без облегчения. Солнце ещё не выжгло воздух, и на минуту показалось, что всё идёт по плану. Я здесь, я работаю над собой. Но мир, как обычно, решил иначе.

Он появился, на площадке как вызов: высокий, широкоплечий, борода аккуратная, майка в облипку. В руках – колонка, блестящая, размером с кирпич. Швырнул на скамейку, щёлк – и в пространство рванул тупой бас, давящий и бьющий по ушам.

Я посмотрел на него со злостью . Он не обращая внимания , разминался, мотая головой в такт. Я сделал ещё пару подтягиваний, но раздражение уже стучало в висках. «Скажи ему», – крутилась мысль- он не уважает тебя. Спрыгнул на землю, подошёл.

– Сделай тише, – сказал ровно.

Он повернул голову, будто не понял, и вернулся к приседаниям.

В голове – ухмылка Виктора: «Лох, проглотил обиду и решил, что “ну и ладно”».

Встал.

– Я нормально попросил. Сделай тише.

В его глазах мелькнула насмешка.

– Тут всем можно, – сказал он на иврите и потянулся за гантелями.

В груди раздувался шар. Не злость – давление. «Ты же мужик, или опять проглотишь?» – толкало изнутри. Я подошёл вплотную.

– Убери громкость.

Он вытер руки о шорты, посмотрел пару секунд.

– Отойди, – тихо сказал. И толкнул плечом.

И тут тело сработало быстрее головы. Лоу-кик в бедро – нога подкосилась. Удар в челюсть – с разворотом корпуса. И третий – в корпус, выше печени. Он согнулся, выдохнул с хрипом и рухнул.

Вокруг будто выключили звук. Только моё дыхание и плеск моря. Потом – крики, шаги.

– Вызовите скорую! – крикнул кто-то.

Через пять минут – сирена, потом вторая. Синие мигалки, полицейские.

– Удостоверение личности! – рявкнул один.

Я хотел объяснить, что он первый начал, но слова застряли. Парень без сознания – какая разница.

– Всё расскажешь в участке.

Машина. Двери. Запах резины и дешёвого кофе. Море исчезло за поворотом.

Допрыгался. Я медбрат и не имею права драться. Если он скажет, что я напал – лицензии нет, работы нет.

Полицейский рядом листал телефон, второй говорил по рации.

– Он первый толкнул, я… – начал я.

– В участке расскажешь, – перебили.

В голове слова Виктора, которые он никогда не говорил: «Хотел не быть лохом – получи. Теперь думай, ».

Проулок, серый бетон участка, флаг на ветру.

Камера десять шагов туда, десять обратно. В голове вперемешку: «работа… суд… лицензия… жена…» и лицо того парня.

Сильный держит удар, слабый бежит драться. Сегодня я был слабым.

Не знаю, сколько прошло времени. Может, полчаса. Паника накатывала и исчезала, оставляя апатию, и так несколько раз. Сначала сердце колотилось так, что казалось – вот-вот вырвется из груди. Ладони мокрые, дыхание сбивчивое, мысли рваными кусками. Потом вдруг становилось пусто, как будто кто-то выдернул шнур питания, и я просто сидел, уставившись в одну точку.

Камера маленькая, стены облупленные, в углу тёмное пятно влаги. Запах – смесь старого бетона, пота и какой-то сырости, хотя сейчас лето, и в Израиле дождей не бывает до ноября. Но влажность здесь всё равно есть – она липнет к коже, прилипает к одежде. Пол холодный, неровный, с мелкими трещинами.

Я прислушивался. Где-то в коридоре скрипнула дверь, тихо переговаривались голоса, иногда звякал металл – то ли ключи, то ли замки. Всё это как-то отдалённо, будто я под водой.

В голове крутился один и тот же вопрос: зачем я полез? Мог ведь промолчать. Мог просто отвернуться и продолжить тренироваться. Мог уйти в другую часть площадки. Но нет – поднялся, подошёл, начал орать. И дальше всё покатилось.

Чем больше я прокручивал это, тем яснее становилось – дело не в нём, не в музыке, не в колонке. Это я. Моё вечное «не потерплю», моя привычка лезть в конфликты, если кто-то, по моему мнению, «перегибает». Тридцать лет назад это было нормой – зал, спарринги, драки на улице. Тогда это казалось способом держать себя в форме, защищать своё. Но я уже давно не тот парень и я прекрасно понимаю, что любое такое «срывание» может мне аукнуться.

И всё равно сорвался.

Вспомнил, как утром, когда шёл на море. Хотел просто размяться, подышать, начать день нормально. И как за несколько минут всё это рухнуло.

Мысли стали вязкими, как в тумане. То накатывало раздражение – на него, на музыку, на полицию, на весь этот идиотизм. То вдруг становилось страшно. Не за здоровье, не за драку – за последствия. Если сейчас заведут дело, если поднимут вопрос о моей пригодности к работе, всё может закончиться. А мне не в двадцать лет, чтобы «начать с нуля».

Сидел и ловил себя на том, что пытаюсь оправдать себя. Мол, он первый толкнул. Музыка была не просто громкой – она мешала. Я вежливо попросил. Но чем дольше крутил это, тем больше понимал – всё это вторично. Главное, что я мог не делать. Мог. Но сделал.

Вздохнул. Прислонился затылком к стене. Плитка холодная, шершавая, немного колет кожу. Глаза закрылись сами собой. Пару секунд слышал только собственное дыхание. И в этот момент, как назло, в голове всплыло лицо Виктора. Его ухмылка. Тот самый взгляд, когда он без слов говорит: «Ну что, герой, довыёживаешься?»

Хотелось выругаться вслух, но я только сжал зубы.

Снова шаги в коридоре. Замок щёлкнул где-то неподалёку. Сердце опять ударило быстрее. Я поймал себя на том, что жду, чтобы пришли и сказали, что всё – выхожу. Но никто не пришёл.

Я снова опустил голову и начал думать уже не про драку, а про то, сколько раз за последние годы я оказывался в ситуациях, когда мог «проглотить», но выбирал пойти на обострение. Каждый раз убеждал себя, что прав. Каждый раз – что иначе нельзя. И каждый раз платил за это. Иногда день, иногда месяцами.

Сейчас в голове крутилась простая мысль: если я не выкорчу это из себя, я так и буду возвращаться сюда. В разные камеры, в разные ситуации, но с одним и тем же сценарием.

В камере было тихо. Только где-то за стеной глухо хлопнула дверь. Я вздохнул, потер лицо ладонями и подумал, что впереди ещё разговор со следователем. И в этот момент внутри что-то ёкнуло – я понял, что готов к худшему.

Щёлкнул замок.

– Пошли. Следователь ждёт.

Коридор встретил меня гулким эхом шагов и запахом дешового кофе. Жёлтый свет ламп делал всё ещё более выцветшим, как в старом советском фильме. Чувствовал взгляды из приоткрытых дверей – короткие, быстрые, словно люди проверяли, не знают ли меня.

Остановились у двери. Конвоир провернул ключ и чуть отворил.

– Заходи.

Я вошёл.

И застыл.

За столом, склонившись над компьютером, сидела она. Та самая, что вчера была с Виктором. Теперь – в форме. Тёмно-синяя ткань сидела на ней идеально, подчёркивая плечи и тонкую талию. Волосы убраны в строгий хвост, на груди – жетон, блеснувший в свете лампы.

Она подняла голову… и её глаза расширились. На мгновение в них мелькнуло нечто, чего я точно не ожидал – удивление. Настоящее, без маски.

– Ты?.. – спросила она, будто не веря.

В её голосе было всё: шок, недоверие и что-то ещё, что я не смог прочитать сразу. Она смотрела так, будто мы встретились не в кабинете полиции, а где-то на краю другого, общего прошлого,

– Тогда давай на иврите, – сказала она, – я здесь родилась, мне так проще.– Это ты драку устроил на пляже? – она посмотрела в монитор, потом на меня. – Игорь, да? Я кивнул. – Ты же говоришь на иврите? Я снова кивнул.

Я усмехнулся

– Что? – она чуть подняла бровь.

Всё-таки она красивая. И не важно, что бывшая Виктора.

–Странно – местные обычно с русскими особо не дружат.– спокойно сказал я

– Ну, во-первых, это глупости. Просто русские часто в своём котле варятся и не очень хотят интегрироваться. А во-вторых… Виктор же не русский. Он… как это на русском? – она задумалась. – А, вот, инопланетянин. Или андроид.Она усмехнулась:

– Точно, есть такое.Я рассмеялся:

– Ладно, – её лицо стало серьёзным. – Давай к нашим делам. Рассказывай.

Не знаю, почему, но я рассказал ей всё. Наверное, почувствовал с ней какое-то общее поле ещё с самого начала. Как дошло до того, что я просто психанул и решил «сыграть героя», ответив м… на пляже.

Странно, но она меня не перебивала. Даже не печатала. Подперев кулачком щеку, только кивала в нужных местах.

когда я закончил

– Ладно, слушай. Сейчас будет нудно, но тебе это надо. Не как подозреваемому, а как человеку, который, похоже, совсем не понимает, где живёт.Она вздохнула, закрыла папку, откинулась на спинку кресла и уставилась на меня так, как смотрят врачи на пациента, который уже раз десять сам себе всё испортил, но всё равно хочет спорить.

Я молчал.

– Первое. Тут не Россия. Не район, где можно подойти, рявкнуть, и тебе уступят. Здесь у людей своё понятие личного пространства и прав. Даже если тебе что-то не нравится, есть порядок: замечание, вызов охраны, вызов полиции. Всё. Любая физическая реакция – это уже твой проигрыш. Понял?

я неохотно кивнул и хотел сказать снова что он первый .

– И не важно, кто первый, – она подняла руку. – В отчёте всегда будет стоять: «Мужчина нанёс удары и приведшие к легким телесным повреждениям ». Всё остальное уже никого не интересует.

– Второе. Ты медбрат. Ты работаешь с людьми, у тебя доступ к пациентам, к препаратам, у тебя есть доверие. И знаешь, что это значит? Что любое обвинение в агрессии – даже если оно развалится – будет висеть на тебе как ярлык.Она переложила ногу на ногу, посмотрела в окно и продолжила:

Я сглотнул.Было обидно и нестерпимо слушать от нее как она отчитывает меня, но делать было нечего. Она была права и закон на ее стороне

– Третье. Здесь, в Израиле, за такие драки можно схлопотать не только штраф, но и условку. А если ещё и попадёшь на кого-то с хорошим адвокатом, он тебя разденет до трусов. И это не шутка, – она чуть наклонилась вперёд. – Ты думаешь, у тебя было оправдание, потому что он громко включил музыку? Так вот, это не оправдание. Это повод вызвать полицию. Всё.

Она помолчала, глядя, как я отвожу взгляд.

– Хочешь реальный пример? – продолжила она. – Год назад мужик в Хайфе сделал замечание подросткам в парке. Они его послали и бросили в него бутылку. Он бывший боксер . Итог – до суда не дошло, но он платит им компенсацию уже второй год.

Я почувствовал, как в животе неприятно сжалось.

– Понимаешь теперь, почему я называю это проигрышем? – она снова посмотрела в мои глаза. – Потому что ты дал эмоциям управлять тобой. А эмоции в таких ситуациях – это роскошь, которой ты не можешь себе позволить.

– Я знаю, ты сейчас думаешь, что я придираюсь. Но у меня за спиной сотни таких дел. И почти в каждом всё одинаково: кто-то считал, что имеет право «поставить на место». Знаешь, что я им всем говорю? Право у тебя есть. Но только в рамках закона.Она снова откинулась на спинку, сделала паузу и перешла на более спокойный тон:

Я кивнул, но внутри кипело.

– Ещё один момент. Ты сказал, что двадцать лет назад занимался кикбоксингом. Так вот, запомни: любой суд воспримет это как отягчающее. Потому что ты умеешь бить. Ты не просто «махнул рукой» – ты сознательно применил навыки, чтобы нанести ущерб.

Я сжал зубы.

– И последнее, – она чуть смягчила голос. – Если я сегодня закрою это дело, это не значит, что так будет всегда. В следующий раз – и ты это услышишь от любого, кто будет на моём месте – у тебя не будет ни скидок, ни понимания. Будет протокол, адвокат, суд и последствия. Потому что, – она кивнула на компьютер, – запись уже будет.

Она откинулась на спинку стула, взяла папку, раскрыла, но даже не взглянула на бумаги.

– Ты взрослый мужик. Пятьдесят лет. Должен уметь считать ходы наперёд. Даже в таких мелочах, как колонка на пляже.

Я сидел, слушал, а внутри боролись, стыд и какая-то вязкая пустота.

– Ну тогда пойдём, попьём кофе – и свободен.– Ладно, – она встала. – Ты куришь? Я мотнул головой.

Всё-таки не зря она была подругой Виктора – командир ещё тот. Наверное, поэтому два петуха в одном курятнике не ужились. Плюс израильский феминизм – смесь взрывная.Она развернулась, поправив форменную рубашку, и направилась к двери.

Мы стояли у автомата с кофе, возле курилки, где пахло мокрыми тряпками и чем-то ещё – то ли перегретым пластиком аппарата, то ли дешёвыми сливками из пакетика. Ида жадно курила сигарету, будто каждый вдох ей был важнее глотка воздуха, и запивала эту привычную отраву дрянным кофе из аппарата. Пар поднимался тонкой струйкой, в нём вплетался табачный дым.

Я прихлёбывал свой – чуть горьковатый, с привкусом пластмассы – и всё ещё не мог поверить, что так легко выскочил из того дерьма, в которое сам же себя и загнал.

Чуть в стороне стояли двое смуглых полицейских, явно израильтяне. Не спеша, они переговаривались между собой, но уши грели в нашу сторону. Мимика у них была спокойная, но глаза – внимательные. Я перевёл взгляд на Иду и, чуть приглушив голос, перешёл на русский:

– Скажи… – я замялся, подбирая слова, – вот… как он это делает?.. – и сам же оборвал фразу. Было в этом что-то неуместное, как будто я полез в личное пространство

Ида уловила паузу и мой взгляд, махнула рукой. Она выкинула окурок, промахнувшись мимо урны, и тут же пошла за ним, подняла и аккуратно опустила внутрь. У неё в движениях была эта мелкая, но упорная дисциплина, которую прививают только годами службы.

– Пойдём, – сказала она, Она покосилась на полицейских и тихо добавила: – один из них русский понимает.

Мы пошли медленно, как люди, которым некуда спешить, и она уже другим, тише, голосом продолжила:

– Не знаю, Игорь… иногда мне кажется, он специально таких ищет. Разбитых как мы. На грани. Таких, кто уже одной ногой в пропасти. И начинает разбирать и собирать заново. Иногда, – она прищурилась, – мне правда кажется, что он не человек, а машина. У него нет эмоций, нет срывов. Он всё просчитывает на сто шагов вперёд.

– В смысле, «находит таких как мы»? И ты тоже? – я приподнял бровь, хотя уже знал ответ.

Она усмехнулась краем губ:

– Да, Игорь. Мы познакомились на вечеринке год назад. Я тогда была в хлам. Напилась так, что еле стояла. Меня только что бросил жених, с которым мы были вместе восемь лет. Бросил ради какой-то тощей девчонки,. Я весила под девяносто, ходила в растянутых шортах и майке, не знала, что такое каблуки и макияж. Ну, сам понимаешь – в Израиле и так можно жить, солнце, море, шлёпки…

– Ну да, солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья. Всё остальное лишнее, – буркнул я.

– Вот-вот, – кивнула она. – И что характерно – он приходил, выслушивал меня, я на него срывалась, выгоняла… а он всё равно оставался рядом.Я психовала, подозревала …

– Комиссарского тела хотел, – брякнул я автоматически.

– Что? – она нахмурилась. – Ты как Виктор – говорите на русском, но я половину не понимаю.

– Ладно, забей. Шутка старая, – отмахнулся я.

Она продолжила, словно не заметив.

– Так вот, месяц мы так и жили. Потом я нажралась таблеток. Родители у меня богатенькие, всё решили тихо, чтобы я карьеру не загробила. Отвезли в частную клинику. А потом оказалось, что это Виктор им мозги промыл. Родители-то не были не против, чтобы я завязала с полицией.

– Так вот, – Ида подожгла сигарету.Видно что она волнуется.Затянулась, выпустила дым в сторону и усмехнулась уголком губ, – он не лез с советами. Не говорил: «ты должна» или «так будет правильно». Он как-то по-другому действовал. Сначала молчал, потом кидал одну фразу. Иногда это даже не выглядело как совет. Просто брошенная реплика, и ты сама начинаешь о ней думать. А потом, через пару дней, понимаешь, что уже действуешь по этой линии. И всё это будто твоё решение. Понимаешь? Не его навязано, а твое.

– Понимаю, – кивнул я- вчера со мной также было

Ида кивнула. – И, знаешь, Игорь… я тогда поверила в себя. За несколько месяцев. Я похудела, стала по-другому одеваться, даже походка изменилась. На работе это заметили первыми. Коллеги стали шептаться, кто-то прямо подходил и говорил, что я выгляжу иначе. Потом соседи в подъезде начали улыбаться, мужчины задерживали взгляд. И вот тогда… после года боли взлетов и падений – она хмыкнула и глянула на меня, – я подумала, что теперь-то мы с ним будем жить вместе.

– Логично, – заметил я, – раз уж он вложился, надо же и дивиденды получать.

– Вот и я так думала, – сказала она. – Встретились вечером, всё было спокойно, без ссор. Сидели у него, я даже ужин приготовила, чтобы по-домашнему было. Вино, свечи – ну, всё как в кино. И потом я сказала прямо: «Давай так – или мы съезжаемся, или я не понимаю, куда это всё идёт».

– И? – я уже догадывался, но хотел услышать.

– А он просто посмотрел на меня как на пустое место и сказал: «Нет». Без паузы, без объяснений. Как будто я предложила ему выкинуть старый стул.

– Вот так?

– Вот так. На следующий день – дистанция. Ледяная. Разговаривает ровно, без эмоций, смотрит мимо. Прикосновений – ноль. Даже случайных. А ведь ещё вчера мог обнять меня на улице просто так. И это… – она закурила новую сигарету, затянулась и выдохнула, – это было хуже, чем если бы он послал меня матом.

Я молчал. В её голосе не было обиды – там было что-то другое, более тяжелое.

– Неделю мы ещё виделись, – продолжила она, – потом он исчез. Не брал трубку, не отвечал на сообщения. А я, как дура, сидела и ждала, что он вернётся.

– Вернулся?

– Ну да, – она хмыкнула, но без радости. – вчера нашу встречу ты видел. Зато я поняла кое-что. Может, он и прав был. Он сделал за меня работу, которую я сама бы никогда не осилила. Вернул меня к жизни. Но это была жизнь не для него. И он, похоже, это понял раньше меня.

– Красиво сказала, – заметил я.

– Да ну тебя, – отмахнулась она. – Просто иногда люди входят в твою жизнь, чтобы что-то починить. А потом уходят. Не потому что плохие, а потому что миссия выполнена.

– И теперь ты его ненавидишь?

– Нет. Я… я его буду помнить. Иногда даже благодарить мысленно. Но рядом с ним я перестала быть собой. Я всё время ждала его сигнала, жила по его графику. Это не жизнь.

Да -протянул я – нет повести печальной на свет чем повесть о Ромео и Джульете

Ну тут больше Пигмалион – улыбнулась она

Я удивленно поднял брови

–Даже так ?Какие познания

–Что? моя мама учительница литературы – рассмеялась она

Я развел руками ну тогда понятно

Она замолчала, докурила, раздавила окурок каблуком и посмотрела на меня чуть прищурясь:

– Ты, кстати, чем-то на него похож.

– Не надо меня с ним сравнивать, – буркнул я.

– Поздно, – усмехнулась она. —Но ты живой, а он как машина. Но, Игорь, если у тебя когда-нибудь появится соблазн играть с людьми так, как он, – остановись. Это затягивает, и потом перестаёшь видеть в людях людей.

Мы стояли молча, пока мимо проходили какие-то ребята из охраны. Вдалеке кто-то смеялся. А у меня в голове всё крутилась одна мысль: Ида до конца так и не решила, кто для неё был Виктор – спаситель или холодный инженер человеческих душ.

Глава 4

Прошёл месяц, и всё, что я могу сказать о этих серых, нудных днях, – это то, что вес мой снова снизился. Какая-то жалкая цифра на весах – и будто в ней сосредоточено всё: и смысл, и награда, и оправдание моего существования. Я ползу, как червь, день за днём, скребу ногтями по камню, и весь мой итог – минус три килограмма. Это смешно. Это жалко. И, может быть, именно в этом – вся моя жизнь.

«Запишись в спортзал. Начни диету. Вечером – два часа за компьютером».Виктор пишет коротко, сухо, телеграфным тоном:

Даже не интересно, где он взял мой телефон. Хотя и так ясно.Ни приветствия, ни «как дела».

Купить абонемент это не так просто, оплатить, войти зал, где всё блестит от зеркал и везде накаченые тела и пот. Моя карта, перегруженная долгами, не даёт провести платёж за год, а по месяцам выходит вдвое дороже. Но так как пить я всё равно перестал, так что одно на другое и вышло. Взял себя за горло и пошёл – в «крутой» спортзал, с бассейном и сауной. Как вариант спасения от собственной скуки , от черной депрессии и вечеров дома.

Тела вокруг – мужские, тяжёлые, упорные, рвущие себя ради формы, ради красоты, ради силы. И что удивительно – многие из них старше меня, и это ещё сильнее жгло. А женские тела – они будто говорили без слов: «не весь мир сошелся клином на твоей бывшей». Только я там, среди них, словно тень, обрюзгшая, сползающая вниз под собственным весом. Пока тяну, пока хожу. Но знаю: нужен какой-то волшебный пинок, удар, толчок. Где его взять? Вернее – кто мне его даст?

Диета моя – тоже без вариантов.Сама себя организовала. Приходится экономить. Яйца, куриная грудка, сухая, как моя жизнь, да тунец в банках. Единственное удовольствие – кофе. И то – без сахара. Никаких колбас, никаких сладких йогуртов, никаких сыров, жирных и пахучих, как раньше. Вечером творог – сухой, белый ком, который уже не лезет в горло. В какой-то момент психанул, купил варенье для диабетиков. Ну невозможно же есть этот творог в чистом виде, без вкуса, без радости. Или это я такой?

В бюджете зияет дыра. Протеин, витамины – всё стоит, всё жрёт остатки зарплаты. Хорошо хоть догадался заказать через интернет, выходит чуть дешевле.

Девиз месяца— деньги уходят, а внутри всё то же чувство: сидишь, жуешь свой тунец, глотаешь витамины и всё равно сосешь лапу.

Просыпаюсь в темноте, ещё до звонка будильника. Тяжесть уже давит на грудь. Комната та же, стены те же, стул с брошенной рубашкой – и всё это будто шепчет: «Ты снова здесь. Ты всё тот же».

Иногда думаю: а что, если остановиться? Лечь и больше не тянуть этот канат. Но привычка сильнее. Странно – всего месяц, а уже привычка. Жалко сброшенных килограммов: стоит замедлиться, и они вернутся, будто притаились за углом и ждут. Поэтому снова – тренировка, записи в ноутбуке, шаги, калории. Я, как каторжник, сам себя заковал и боюсь выйти из клетки.Но пока нравится.

Но нельзя тренироваться бесконечно. И вот когда я один .Я всё ещё думаю о ней. О той, что ушла и отвернулась, будто я уже не существую. Эта мысль грызёт сильнее голода. Сны с её смехом – и каждый раз он принадлежит уже не мне. Я не хочу вернуться, но мысль, что рядом с ней теперь другой, рвёт изнутри.

Что ещё спасает? Работа. Шесть смен в неделю. Там хотя бы есть порядок: коллеги, люди рядом. Даже не хочется пробивать карточку и уходить в пустую квартиру.

Иногда думаю: ради чего я всё это? Кому хочу доказать? Ей? Себе? Миру? Я не знаю. Но жму штангу, делаю кардио, пишу строчки в ноутбук – словно кто-то невидимый сидит напротив и взвешивает мои шаги. Я боюсь остановиться, боюсь, что тогда меня просто скрутит тоска и дипресия

А ведь я раздавлен. Всё, что имел, разрушил сам – слабостью, жалостью, сомнением. Даже любовь у меня – не радость, а пытка, огонь, в котором я выгорел до угля. Остались злость и обида.

В зеркале вижу старика. Но нет – это не старик, а уставший мужик, который так и не понял, зачем сражался. Я держусь за работу и спорт только потому, что там есть хоть какая-то дисциплина.

Снова и снова ловлю себя на страхе. Страх тишины. Она раскрывает пустоту, которую я затыкаю железом, белком, таблицами веса. Правда слишком проста: я никому не нужен. Даже детям – у них есть мать и их дом.

Я говорю себе: ещё день, ещё неделя, ещё килограмм. Будет легче. Но я знаю – не будет. Вес уходит, а тяжесть остается. Я тяну камень, камень в душе и его ни каким спортом не сбросить и он всё тот же и там же. Я сам всё тот же. Один. И это убивает.

Я ползу. Только это слово подходит. Не иду, не бегу, а ползу – земля липкая, время вязкое, и каждая секунда требует силы, которой нет. Но всё же ползу. Потому что иначе – смерть. А я пока не готов. Хотя иногда думаю: может, смерть – это и есть тот отдых, которого я никогда не видел.

Сегодня снова минус полкило. Жалкая цифра, но я улыбаюсь ей, как ребёнок конфете. Записываю в ноутбук: «вес снизился». Словно это подвиг. Словно этим я оправдываю своё существование.

Но глубоко внутри я знаю: это не подвиг. Это – просто жизнь.

Две смски.Телефон осветился.

И от Виктора: «Через два дня летим в Москву. Нужен костюм. Купи билет. Встречаемся возле метро Охотный ряд».От старшего: «Как дела, папа?»

И всё.

– Да ты издеваешься! – взвыл я. – Пошёл ты на х…!

Пойду, куплю бутылку.Я бросаю телефон. Забываю ответить сыну. А рука уже тянется к карточке. Я устал.

И на кой он мне сдался, этот Виктор, со своими идиотскими посланиями? Коуч, твою мать…

Глава 5

А утром всё встало колом. Всё, что вчера казалось отложенным, – привычки, планы, этот пресловутый «новый путь» – рухнуло, как будто их никогда и не было. Вместо этого – отвратительное ощущение внутри, липкое, мерзкое. Организм за месяц более-менее очистился, и потому похмелье ударило в полную силу. Не «лёгкая сушнячка», как бывало раньше, а прямо настоящая казнь.Алкоголь помог. Я спал, как младенец. Но только до утра.

Голова трещала, виски сдавило в тисках. Тело ныло, будто я таскал мешки всю ночь. До холодильника я дошёл с трудом, сжал зубы, влил в себя пол-литра воды, добавил протеиновый коктейль. Гадость, но хотя бы немного привёл в чувство.

Дотянул себя до душа. Ледяная вода била по голове, по спину, на плечи В голове мысль: «Зачем? Зачем я вообще это делаю?» Но всё равно тянул время, пока не пришел в себя.

С трудом натянул спортивную форму. Взял сумку, вышел на улицу. Каждый шаг отдавался в висках тупым гулом. В голове пульсировало и кружилась голова.

Когда дошёл до спортзала, казалось, что уже сделал подвиг. Но настоящий ад ждал внутри.

На тренировке всё валилось из рук. Штанга казалась вдвое тяжелее. Гантели скользили из ладоней. Лицо в зеркале – опухшее, красное, с мешками под глазами. Страшное. Я сам себя испугался. Никаких намёков на «новую жизнь». Морда алкаша. И ведь это была моя морда.

Я ненавидел всех вокруг. Всех их.Свежих, бодрых, спортивных. Они улыбались, переговаривались, легко выполняли подходы. Может, я сам накрутил, но было ощущение, что они тоже чувствуют и знают что я сорвался . Что презирают меня, хотя даже не смотрят в мою сторону. Я чувствовал себя грязным, ненужным, чужим в этом сияющем храме здоровья. Глупо. Но это чувство не отпускало. Было жалко месячных усилий перечеркнутым одним срывом.

Я заставил себя сделать все упражнения. Спину ломило, руки дрожали.Постоянно хотелось пить. На беговой дорожке шаги отдавались эхом внутри черепа. Десять минут – и я уже весь мокрый, , сердце колотилось. Захотелось нажать на кнопку стоп и просто уйти. Но что-то держало. Может, страх снова вернуться домой и увидеть пустую комнату.

В раздевалке я сел на скамью, бросил мокрую футболку на пол . Алкоголь дал забыться ночью, но забрал все силы. Память, волю, даже способность терпеть. Я сидел с вонючей формой в сумке и смотрел в одну точку. Хотелось лечь на пол и не вставать.

А рядом смеялись мужики лет тридцати. Мускулистые, сухие, громкие. Им всё легко. Их жизнь ещё впереди. А моя? Мне пятьдесят пять. Я сижу с опухшей рожей и думаю: зачем? Ради кого? Ради чего?

«Билеты купил?»Телефон завибрировал в кармане. Я достал – снова Виктор. Сухое, короткое:

Я выругался так, что пара обернулась. Захотелось швырнуть телефон в стену. Забыл. Твою мать. И сыну не ответил. Помчался спасаться алкоголем – истеричка.

Я дошёл до дома уже на автомате. На кухне валялась пустая бутылка. Я уставился на неё, как на врага. Хотел разбить, но не смог. Просто сел рядом и снова почувствовал – всё, конец.

Я ел холодный творог ложкой прямо из пачки, запивал чёрным кофе, и внутри меня грызло чувство: я проиграл. Всю ночь – впустую. Утро – в муке. Тренировка – в ненависти. День впереди – пустой. И так, по кругу?.

И больше ничего.Я снова взял ноутбук. Написал: «Вес – 106,3. Похмелье. Тренировка через силу. Ненавижу себя».

Закрыл крышку. Сел. Долго сидел. В голове было пусто.

Но если кто-то думает, что это был конец – то нет. Только решил лечь, спрятаться от головной боли и ненависти к себе, забыться сном, как зазвонил телефон.

– Игорь, надо срочно выйти. У нас буйный больной, нужно следить. Жду.Главная медсестра отделения:

Твою мать. Ну вот. Делать нечего. Сам просил смены – ещё вчера мог бы отработать, легко и весело. Лучше, чем дома в четырех стенах. Но сейчас… Хотелось лечь и умереть.

Захожу в отделение. И понимаю: ад был не в спортзале. Ад будет здесь.

Буйный, крики, запах лекарств и пота. Всё сразу навалилось. Тошнило, качало, в висках гудело. Думал: если свалюсь рядом с пациентом – и меня тоже привяжут к койке.

– Пей, очухайся.Коллеги заметили. Один подмигнул, другой сунул в руку кружку с чаем:

Я молча пил. Горячая жидкость обожгла горло, но стало легче. Хоть чуть-чуть.

Работа втянула. Тут некогда думать о себе. Пациенты, назначения, отчёты. Голова забита чужими проблемами, и свои отступают. К концу смены почувствовал, что стою крепче. Ноги уже не ватные.

В перерыве достал телефон. Листал сайты, сам не понимая зачем. И вдруг – билеты. Дешёвые. Москва. Купил, не думая. Словно поставил галочку: будет движение. Не знаю, зачем, но будет.

Билеты до Москвы обычно стоят так, что проще плюнуть и забыть. Но в этот раз – дешёвые. Будто сами подкатились под руку. Купил сразу, не думая. Даже не ради Виктора. Даже не ради встречи. Просто потому, что есть шанс вырваться, сменить картинку, доказать себе: я ещё жив.

И странное чувство пришло – лёгкость. Словно не билет в кармане, а пропуск в какое-то другое состояние.

Работа вымотала, но в тот же день я ещё и выпросил три дня. «Москва. Личные дела». Сказал – и поверили. Работа спасает. Занятость спасает. Не думаешь – не тонешь. Там, в отделении, у буйного пациента, за кипой писанины и выдачи лекарств, не осталось времени на мой алкоголь, на депрессию, на ненависть к себе.

Действие спасает. Даже самое тупое: купить билет, попросить отпуск, выпить чай. Вдруг жизнь снова напомнила, что иногда всё решается не мыслями, а шагом. Пусть кривым, пусть шатким, но шагом.

Отослав Виктору номер рейса и дату вылета, я закрыл переписку даже не глядя. Плевать на его ответ. Честно говоря, я сам не понимаю, зачем это делаю. Какие бы дешёвые билеты ни попались, всё равно это дыра в бюджете. А ведь ещё костюм нужно найти – чёртов костюм. В моём шкафу – только старый костюм, с чужим запахом времени, да и сидит они на мне так, что лучше б и не надевать.

До дома добрался быстро

– Твою мать, – только и подумал я, – совсем забыл.Телефон снова ожил. Звонок от старшего сына.

– Нормально. На работе, – сказал я, и голос у меня прозвучал сухо, будто отрезал разговор на корню.– Привет, папа. Как дела?

Старший… отношения с ним после развода почти сошли на нет. Не то чтобы он меня ненавидел, нет. Любит – по-своему. Но моя предательская история, новая женщина, на несколько лет старше его, скандал, вся эта грязь – он это принял тяжело. Он уже не мальчик, не тот, кому можно сказками замазать реальность. Он мужчина, умный, холодный, со своей собственной жизнью.

И жизнь у него – как из журнала: успешный адвокат в солидной фирме, его ценят и уважают. Два метра роста, блондин с голубыми глазами – для Израиля бомба. Работает, строит карьеру. В прошлом – успешный игрок в баскетбольной лиге. Там, где он входит, люди оборачиваются. Он всегда знал, чего хочет.

И вот он звонит, а между нами пустота. Разговоры свелись почти на нет. «Как дела?», «Всё нормально». И всё. Мы будто чужие. А внутри у меня ком: ведь он мой сын. Моя кровь. Моя гордость – и одновременно напоминание обо всём, что я угробил.

– Папа, я Ротем предложение сделал. Она согласилась, так что готовься.Голос у сына был тёплый, лёгкий, уверенной, без надрывов. Даже странно.

– Нет, – удивился он. – Просто мы в Париже. Я давно хотел. Так что…– Она что, беременна? – выдавил я.

Пауза. Тишина в трубке. И эта тишина ударила сильнее любых слов.

– Ага, – по-мальчишески легко ответил он. – Ну ладно, папа. Мы в ресторане. Я вышел только сказать. Целую.– Сын, это классно, – сказал я и попытался улыбнуться. – Поздравляю. Ротем – отличная девушка. Тебе повезло с ней.

– Люблю тебя.

Щелчок. Связь оборвалась.

Телефон потух. Комната опять стала той же: стены, стул, брошенная рубашка. Я остался сидеть, сжимая его в ладони, словно он мог ожить и снова заговорить. Но нет. Только тишина.

Я встал, прошёлся по комнате. Я радовался за него. По-настоящему. В груди разливалось тепло – гордость, что он сумел. Что у него есть женщина, есть Париж, есть своя жизнь. Он не повторял моих ошибок. Он вырвался. Молодец.

И тут же – холод. Потому что понял: там, где он строит будущее, для меня почти нет места. Может, звонки по праздникам. Может, редкие визиты. Но в его новой жизни я – не основа, а лишь тень.

И эта мысль обожгла сильнее, чем любая боль в спортзале, чем любой голод.

«Нужно быть на высшем уровне. Костюм. Рубашка. Галстук. Короче – всё».Телефон снова мигнул. Сообщение от Виктора:

И всё. Ни точки, ни приветствия, ни объяснений. Сухо. Телеграфно. Как приказ.

Сын только что сказал «люблю», а этот прислал: «Костюм. Галстук. Всё».

Да пошёл ты, Виктор.Я уставился в экран и засмеялся – тихо, глухо.

Глава 6

Полёт начался так себе. Эконом-класс, набитый под завязку. Справа – семья религиозных: дети, женщины в чёрных платьях и париках, мужчины в кипах. Все шумные, все нервные. И чего им в Москве надо? Слева – туристы в шортах и футболках, в шлёпанцах, будто летят не в столицу, а прямо на пляж.

Первые двадцать минут самолёт гудел, как старый холодильник. Дети визжали, женщина в чёрном платке шипела на мужа на иврите, тот отвечал сквозь зубы. Маленький мальчишка яростно бил ногами по спинке моего кресла, проверяя её на прочность.

А посередине – я. Идиот в чёрном костюме, галстуке и ботинках. Чувствовал себя так, будто перепутал рейсы и явился не на свадьбу, а на похороны. Может, я уже слишком «израильтянин»: там костюм надевают только судьи, адвокаты и депутаты. Вспомнил, как до эмиграции у меня было пять костюмов – и это была вторая кожа. Тогда костюм был бронёй. Сейчас – просто латы из чужого времени.

В костюм я влез с трудом. Купил его лет десять назад, когда весил килограммов на десять меньше. Но всё-таки натянул – и после химчистки выглядел он прилично, сидел как корсет на похудевшей, но всё ещё далёкой от идеала тушке.

Сидеть в нём было пыткой. Справа расплылся толстый дядька, заняв половину подлокотника. Слева турист с волосатыми ногами уткнулся в планшет и изредка тыкал меня локтем. Я сидел, как петух на жердочке: сжав ноги, втянув живот. А вокруг – визг ребёнка, запах курицы из подносиков и духота, с которой кондиционеры явно не справлялись.

Я думал: может, я идиот. Может, вся эта Москва, костюм, Виктор – не нужны. Но я уже в самолёте. Костюм на мне. Назад дороги нет. Хуже всё равно не будет. Так я думал.

– Извините, сэр, вам нужно пройти в бизнес-класс.На втором часу полёта, когда казалось, что хуже некуда, ко мне наклонилась стюардесса:

– Вас там ждут.Я уставился на неё: – С чего вдруг?

Я упёрся, но её голос не оставлял сомнений. Поднялся, спина мокрая, галстук криво сбился набок. Соседи тут же уставились: «Ага, этот из эконома идёт к богатым. Сразу видно – не наш».

Бизнес-класс встретил тишиной и прохладой. Широкие кресла, белые пледы, свежие рубашки и лёгкие платья. Один самолёт – два мира.

И тут я понял. Виктор. Он купил два билета. Один – себе. Второй – пустой. Чтобы я сел рядом. Не ради удобства. Не ради компании. А ради контраста. Чтобы я, в своём старом костюме и натирающих ботинках, понял разрыв. Чтобы почувствовал себя нищим рядом с его «состоятельностью».

Это не забота. Это демонстрация. Его способ сказать: «Смотри, я могу. А ты?»

Внутри всё перевернулось. Лучше бы я остался там, среди криков и запаха курицы. Там хотя бы всё честно, без постановки.

Виктор сидел спокойно, с полуулыбкой. Взгляд прямой, в глазах вопрос: «Ну что, какие действия?»

Я сел. Кресло мягкое, удобное, но вместо облегчения почувствовал, как злость расползается по телу. Не радость, не благодарность – именно злость.

Повернул голову. Сзади сидела Ида в наушниках, спала. Почувствовав мой взгляд, открыла глаза и подмигнула: мол, не парься. Я тоже в этой лодке.

– Извини, – спокойно сказал Виктор, будто речь шла о пустяке. – У нас форс-мажор. Друг, специалист по переговорам, заболел. А мне не солидно ехать одному. Нужно выбивать долю – пятьдесят процентов завода. Поэтому пришлось брать Иду – пусть играет секретаршу. А тебя – как советника. Пить будешь?

Я кивнул. Виктор сделал знак стюардессе, дождался, пока принесут вино, поднял тонкий бокал, пил медленно, растягивая паузы. Я отказался от еды – диета, мать её.

– План такой, – продолжил он. – Честно, я хотел просто провести с тобой немного времени. Показать кое-что. Но теперь нужна помощь.

Я едва не расхохотался. Венценосный Виктор Первый – и вдруг просит о помощи? Да в лесу, наверное, все волки передохли, раз уж он снизошёл.

– Вторая степень по экономике. В России работал экономистом, раскручивал небольшую сеть магазинов. Понятно, не мою.– Ты же в экономике и переговорах кое-что понимаешь? – сказал он. Я пожал плечами.

– В Израиле медсёстрам и медбратьям платят лучше. Да и кому тут мой диплом нужен? Тут своих девать некуда.Он посмотрел оценивающе. – А потом стал медбратом?

– Девяностые, да… школа хорошая. Но не суть. Мне явно нужно с тобой сесть и поговорить. Ты полон контрастов, а я слишком мало о тебе знаю.Виктор кивнул. – А как у тебя с переговорами? – Участвовал в сделках по купле-продаже площадей в гипермаркетах, продаже готовых магазинов. Опять же, в девяностые.

– А что ты обо мне вообще знаешь, мистер «зазнайка»?Я хмыкнул.

– Знаешь, а давай так. Расскажи о себе. Не про дипломы, не про то, где работал. Это всё пустое. А ты сам – какой?Виктор поставил бокал на подлокотник, посмотрел прямо, без полуулыбки:

– Именно. Мне нужно знать, с кем я иду на переговоры. Не с дипломом, не с должностью, а с человеком. Ты для меня – тёмная зона. Я вижу только обрывки.Я хмыкнул. – Ты что, интервью у меня берёшь?

– Упрямый. Упрямый до идиотизма. Терпишь боль, потому что боишься остановиться. Тянул семью, пока жена не ушла. Тянул новую семью и снова не то. Тянешь работу, хотя она тебя жрёт. Тянешь спортзал, хотя ненавидишь каждую секунду.– И что ты уже «видишь»? – язвительно спросил я.

– Это не анализ, – спокойно сказал Виктор. – Это факт. Но в переговорах мне нужен человек, который умеет держать лицо, даже когда внутри всё горит. Понимаешь?Я скривился. – Ну спасибо, доктор Фрейд.

– А зачем тебе именно я? Ты ведь можешь купить любого консультанта.Я откинулся в кресле, вздохнул.

– Говорю же: форс-мажор. А ты уже здесь. Советник мне и не нужен – «подставных» в Москве и без нас хватает. Но я хочу знать, как ты поведёшь себя. У тебя нет короны, нет иллюзий, нет лишних сантиментов. Ты прожёг жизнь и выжил. А такие люди – самые интересные в переговорах.Виктор пожал плечами.

Я молчал. Внутри боролось два чувства: послать его к чёрту или всё же рассказать.

– Ну ладно, – сказал я, помедлив. – Хочешь услышать «про себя»? Получай. Я – мужик пятьдесят пяти лет, который умудрился всё потерять и всё равно цепляется за каждый день. Пью, тренируюсь, работаю – как каторжник, потому что иначе провалюсь. Сыновья далеко, женщина ушла, а я тут – между спортзалом и ночными сменами. Я живу на упрямстве и злости.

– Ну всё, – наконец сказал он. – Проплевался ?. А теперь соберись и рассказывай.Виктор кивнул, внимательно слушая. Не перебивал.

– Всё. Как жил, чем занимался, что у тебя за опыт. Не для сочувствия – мне твоё нытьё даром не нужно. Мне нужен человек, на которого можно опереться.

– То есть резюме тебе составить?Я усмехнулся криво:

– Не резюме, – покачал головой Виктор. – Историю. Без приукрашиваний. Как было. Где облажался, где поднялся. Мне нужно знать, какой у тебя позвоночник. Так вроде говорят в Израиле, да?

– Ладно, – сказал я. Налил себе воды, сделал пару глотков. В голове уже крутились воспоминания – тяжёлые, смешные и такие, что лучше бы забыть навсегда. – Ну что ж, слушай. Начнём с самого начала.

…Но рассказ продлился всего пять минут. Я едва успел коснуться своего детства в рабочем квартале Хабаровска, злости на родителей, что не смогли ни направить, ни удержать. Как только благодаря бабушке я не скатился окончательно – Виктор поднял руку и оборвал меня.

Он наклонился ко мне, и даже сквозь очки было видно – глаза сверкнули.

– Ты сейчас где сидишь? И что хочешь сказать? – голос у него был низкий и колючий. – Ты ко мне за сто долларов пришёл и впариваешь, какой ты несчастный? Да ты на пятнадцать лет старше своих родителей, а напорол косяков за три их жизни. У тебя весь мир перед тобой, мощность интернета в руках, а ты как был лапоть, так и остался. И ты сейчас мне втираешь про родителей?

Я молчал. Слова падали как камни.

– Слушай сюда, – он ткнул пальцем в стол. – Ты взрослый мужик, седина в бороде, а рассуждаешь, как обиженный подросток. Сколько можно всё на родителей валить? Хочешь, чтобы в пятьдесят тебя так же жалели?

Он усмехнулся, подался еще вперёд:

– Перед тобой сидит человек, который пять раз поднимался с нуля. Я жил в Набережных Челнах. На дискотеках строем танцевал. В драках каждую неделю падал без сознания. Аттестат получил только потому, что мама – учительница, а директор школы был родственник. Думаешь, меня кто-то жалел? Да он мне и не был нужен. В девяностые троечники и двоечники, кто не зашорился, выходили в мир и делали бизнес. Да, образование нужно. Но кто в семнадцать лет знает, что ему реально нужно? У меня их два. И последнее я получил в тридцать пять. А ты мне про бабушку тут сказки толкаешь?

Он стукнул кулаком :

– Ты знаешь, чем ты опасен? Ты привык жить на минималках. Чуть заработал – уже герой. Чуть похвалили – уже расслабился. Потолок твой – жалкая похвала соседей. Ты не герой своей жизни, ты статист. Фон. Смотришь на тебя – и ясно сразу: рулевой – не ты, а пассажир в плацкарте.

Я сжал зубы. Он не останавливался.

– Уважение хочешь? За что? За то, что выжил? Это не заслуга. Крысы тоже выживают. Тараканы. Заслуга – подняться, когда тебя придавило, и не падать больше. А ты всю жизнь за чьей-то спиной. За родителями. За начальником. За хозяином. Всю жизнь мечтал о деньгах, машинах, свободе… А максимум твой – быть мальчиком на побегушках у того, у кого они есть. Маленький комбик за чужой спиной. Тёплое место, чужие риски. Вот твой максимум.

Он откинулся в кресле, но голос только похолодел:

– Каждый твой день – минус шанс. Ты думаешь, завтра всё изменится. Но завтра ты будешь старее. Слабее. Ты говоришь, что у тебя нет шансов. Знаешь, что страшнее? Они у тебя есть. Но ты их сливаешь. Каждый. День. Осознанно. Каждый день – в минус. И это уже не беда. Это твой выбор.

Воздух загустел. Я сидел, сжав кулаки, чувствуя, что этот хмырь выворачивает меня наизнанку. И тошно становилось оттого, что часть его слов была правдой.

Я шумно выдохнул, будто ржавый гвоздь из груди выдернули.

– Да пошёл ты, Виктор, со своим плацкартом, – процедил я. – Думаешь, я всю жизнь только ныл? Да я, б…ь, учился. Каждый день. На книгах. Потому что в девяностые образование было ни о чем. Лекции пустые, преподы сами не знали, что творится в стране. А я читал, глотал всё подряд – экономику, маркетинг, менеджмент. Применял на ходу. Пусть криво, но работало.

Я плеснул ещё воды, залпом выпил. Дыхание сбивалось, но слова уже рвались сами.

– Я мечтал о бирже. Всегда. Подростком Играть, крутить, рисковать. Только где в Хабаровске в девяностые биржа? Там базар. Там контейнеры. Там жрать нечего. Вот и учил маркетинг по книжкам, а институт пищевой промышленности бросил нахрен – потому что понял: буду инженером-молочником и сдохну бедным.

Виктор смотрел молча.

– Я пошёл в торговлю. Собрал пацанов – друзей, знакомых. Мы рыскали по базам, искали дешёвый товар. Всё подряд. Потом впаривали дороже через свои точки в магазинах. Тогда цены были просто цифры, не имели веса. Сегодня стоило десять, завтра сто. Главное – схватить и провернуть. И мы крутили. Не по-крупному, не миллионы, но жил. Понимаешь? Жил!

Я осёкся. Дышал тяжело, ладони дрожали. В глаза Виктору смотреть не мог.

Он хмыкнул. Уголки губ дернулись – то ли от злости, то ли от уважения.

– Ну вот, наконец-то – бросил он. – Это уже похоже на правду. Ты хоть сейчас говоришь о себе, а не про бабушку с родителями. Вот это я хотел услышать.

Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Вздохнул тяжело, будто устал от моей болтовни.

– Слушай, – сказал он тихо, но жёстко. – Не про бизнес сейчас. Не про то, как ты по базам бегал. Забудь схемы. Смотри в себя и вспоминай, что ты реально хотел. Не в сопливом детстве. В двадцать. В тридцать. В тридцать пять. Где ты видел себя? Где должен был быть? И где свернул не туда?

Он поднял руку, даже не открывая глаз:

– И поверь мне, никакой коуч и никакой психолог тебе в этом не помогут. Их работа – гладить по башке и рассказывать сказки про внутреннего ребёнка. А я тебе говорю: тут нужна правда. Только правда. Хотел – не сделал. Мог – испугался. Вышел – слил. Вот и всё.

Я сидел, стиснув зубы. Слова вонзались в меня, как иглы.

– Урок закончен, – буркнул он, махнув рукой. – Подумай.

Я выдохнул, как после прямого в челюсть. Снова мордой в грязь, снова этот чёртов нокдаун.

«Твою мать, Виктор… – пронеслось в голове. – Что ты за человек такой?»

Я тоже откинулся назад, прикрыл глаза. Вытянул из памяти свои двадцать, свои тридцать, свои тридцать пять. Без «они виноваты». Без «не повезло». Просто там, где надо было поднажать, я сбавил. Где надо было подумать – пошёл на поводу у страха.

И от этого становилось горько.

Глава 7

Я сидел, уставившись в пол, и снова и снова прокручивал в голове шпильки Виктора. Он говорил хлестко, жестко, без сантиментов. Где-то он был прав, где-то нет, но спорить мне не хотелось. Не потому, что не было аргументов, а потому что сил уже не осталось. Да и зачем? Его слова били в старые шрамы, а эти шрамы я сам знаю наизусть

Крутился я и до Израиля. Крутился так, что иной раз и сам удивлялся, как выжил. В девяностые все крутился, иначе просто нельзя было. И мы жили… не скажу, что богато, но неплохо. Даже хорошо. Убитые девяностые, рэкетиры с «крышей» – всё это было, но и в этом аду находились свои островки. Кто умел – тот выживал. Я умел.

Вопрос только в том – что я с этим сделал? Мог ли я тогда рискнуть по-настоящему? Открыть своё дело, пойти вабанк? Страх был, не спорю. У каждого был. Но я всё равно пошёл. Влез в сеть магазинов, пахал сутками, пока не дорос до директора флагманской точки.

Я знал всё. Где брать товар, с кем договариваться, кто надёжный поставщик, а кто кинет при первой возможности. Знал, где купить площади, какое оборудование лучше, на чём можно сэкономить, а где лучше вложиться. Я учился на ходу, но быстро. Настолько быстро, что меня уважали даже матерые торговцы. Всё шло к одному: открыть свой магазин. Не ларёк с пивом, а нормальный, крепкий бизнес.

Место нашёл хорошее, оборудование заказал, знакомые поставщики подтянулись. Всё шло как надо. Закупка – на большую сумму. Риск, конечно, но тогда без риска никак. Я верил, что прорвёмся.

Помню ту ночь. Лёг спать спокойный, даже счастливый. Мы пили шампанское, обнимались, строили планы. Все вокруг надеялись на лучшее. Я тоже верил, что наконец-то всё складывается. Магазин готов, закупки сделаны, впереди – только работа и рост. Я был счастлив.

А утром проснулся в другой реальности. Доллар, который вчера стоил шесть рублей, уже прыгнул до восемнадцати. На следующий день – двадцать. В обменниках паника, банки закрываются, телефоны разрываются от звонков. Люди бегут, меняют, прячут, кто-то теряет всё прямо в очередях у касс.

А у меня закупка в долларах. Вчера я должен был отдать поставщикам пятьдесят тысяч. Сегодня – уже двести. В одночасье. Бизнес рухнул за одну ночь, хотя я ещё даже двери магазина не успел открыть.

Полтора месяца после этого я помню смутно, как в тумане. Я носился по городу, как бешеный, будто пытался обогнать собственную судьбу. Половина товара была на руках – и я с этой половиной бегал.Продавал всё, что можно. Дорого, только дорого. И— живые деньги. Никаких отсрочек, никакой реализации: только расчет на месте, только кэш.

Я не спал, не ел. Пил литрами кофе, курил одну за другой, и всё время считал, пересчитывал эти проклятые доллары, эти рубли, которые превращались в пыль быстрее, чем я успевал их тратить.

Повезло. Доллар откатился до девяти. И я, , вбухал всю наличку в обменники, Заплатил часть долгов, отбился от самых злых кредиторов.

В итоге остался должен десять тысяч. Тогда это была цена хорошей квартиры в Хабаровске. А мой бизнес – всё, что я строил, во что вкладывал силы и надежды, – превратился в пыль за одну ночь.

И вот тогда я понял: это не последний раз. Власть всегда играет с людьми в напёрстки. У них карты крапленые, а мы сидим и надеемся, что вдруг повезёт. В тот день мне стало ясно: я для них никто, просто расходный материал.

Я продал квартиру. Собрал документы, всё бросил – и уехал в Израиль. Жена только радовалась. Старший сын – море, солнце, фрукты. Ему было хорошо. А я понял, что для себя я сделал шаг назад. Дорога одна: завод, стройка, мытьё полов. Всё, что я строил – осталось там, в девяностых.

И вот расскажи я Виктору это, он бы только фыркнул и пожал плечами. Таких, как я, в России были миллионы. Все разорились, кто-то снова поднялся, кто-то ушёл в криминал, кто-то сопьётся. Каждый выбирал по-своему. Я выбрал так. Правильно ли? Не знаю. Но другого выхода тогда я не видел.

И сейчас, сидя в самолете спустя 25 лет мне до сих пор дико обидно и больно, я снова прокручиваю тот момент. Вижу эти обменники с толпой, эти звонки поставщиков, эти глаза жены, которая молчала, но радовалась: «Наконец-то уезжаем наконец то ты понял». Слышу смех сына на пляже. И понимаю: да, я сделал шаг. Но шаг в пустоту.

Я посмотрел на Виктора. Он не спал и смотрел прямо на меня.

– Что? – он усмехнулся. – Готов?

– Ну… хорошо, – я мотнул головой. – Я могу объяснить, откуда у меня этот страх. И это многое объясняет.

– Ну давай. Излагай. У нас ещё двадцать минут.Виктор взглянул на часы, потом снова на меня.

Он откинулся в кресле, прикрыл глаза, но я видел – слушает.

Я уставился в спинку впереди и начал говорить. Монотонно, стараясь не сбиться. Без воды, без эмоций. Только факты. Только цифры. И, как ни странно, Виктор не перебивал. Наоборот – время от времени задавал вопросы, уточнял детали.

Я шумно выдохнул, но Виктор впервые не стал меня добивать. Он посмотрел внимательно, будто что-то взвешивал, потом налил воды и сказал:

– Ладно. Хрен с ним, расскажу кое-что. Было у меня два дядьки. Оба шахтёры. Настоящие, донбасские, с забоем, с угольной пылью в лёгких. Работали сутками, потом водка, домино и снова под землю. Жили тяжело, но по тем временам не бедствовали. Зарплата у шахтеров была неплохая. Кто не спивался и не лез в драки, тот мог что-то отложить. Оба дяди откладывали. Только по-разному.

Старший был правильный. Всё, что зарабатывал, клал на сберкнижку. Экономил на всём, копил по-копеечке, потом по-тысяче. К восьмидесятым у него уже больше тридцати тысяч лежало. Огромные деньги. На них можно было четыре квартиры купить или два дома построить. Все уважали его: вот, мол, человек умеет копить. Сам он тоже гордился. «Государство сильное, рубль твёрдый. Сбербанк – надёжность, как Кремль», – говорил он. И верил.

А младший был чудак. Вместо книжки он тратил деньги на странные покупки: золото, старые табакерки, самовары, монеты, иконы. Тащился по барахолкам, по полуподвальным лавкам, знакомился с коллекционерами. Над ним смеялись: «Дурак, за тысячу рублей купил табакерку! Лучше бы холодильник взял». В доме у него вместо ковра – гравюры, вместо стенки с хрусталём – шкаф с монетами. Жена ругалась, соседи косились. А он только отвечал: «Золото не сгорит. Холодильник сломается, а эта табакерка будет стоить дороже».

В восьмидесятые это выглядело смешно. Деньги были, а купить нечего. Очереди за колбасой, пустые полки. Люди копили на мебель, на «Жигули». Все держали деньги на книжках. Других вариантов не было. Дядя с книжкой чувствовал себя хозяином жизни.

А потом настал девяносто первый. Союз развалился, вклады заморозили. тридцать тысяч превратились в фантики. Люди стояли у Сбербанка, кричали, плакали. Дядя ходил бледный, как мел, не верил, что всё – конец.

А второй в это время продал одну из своих «дурацких» табакерок, ту самую, что купил за тысячу. И выручил столько, что смог взять квартиру в Киеве. Одной табакеркой. А золото, монеты, иконы – всё это взлетело в цене. Он не просто выжил, он укрепился. Пока первый дядя тряс книжкой и ругался на власть, второй спокойно жил .

– Вот смотри, Игорь. Два брата. Одинаковая работа, одинаковые деньги. Разница только в том, куда они их сунули. Один верил государству – остался у разбитого корыта. Второй верил себе – и поднялся. И над кем смеялись? Над тем, кто таскал домой «хлам». А теперь угадай, кто смеялся в девяносто втором.Виктор помолчал, потом усмехнулся.

– Это всё, что тебе нужно понять. Не держи всё в одном месте. Хочешь умное слово? Ди-вер-си-фи-ка-ция. А хочешь по-простому? Не складывай яйца в одну корзину. Сегодня у тебя книжка – и ты богат. Завтра – гол. Сегодня квартира – ценность. Завтра – снос и бульдозер. Никогда не верь одному месту. Никогда.Он вздохнул, глотнул воды и добавил:

– Ты влупил пятьдесят тысяч долларов и расслабился. А я тебе вот что скажу: слухи о дефолте ходили минимум полгода. В девяносто восьмом только ленивый не говорил. Просто люди не хотели верить. Ведь только-только вроде жить начали: бизнесы пошли, зарплаты стали платить вовремя, машины новые на улицах появились. Все радовались, что «встали на ноги».

– А доллар твой – его искусственно сдерживали. Это все знали. Только не хотели думать. А расчёты все шли в долларах. Понимаешь? Всё держалось на спичках. Стоило одному чиркнуть – и вся эта декорация сгорела.

– Могу только ещё сказать, что один из моих бизнесов тогда сгорел полностью. И сумма была не в пятьдесят тысяч, а куда больше.Он замолчал на секунду, усмехнулся криво.

– Ладно. Скоро подлетаем. Мне надо подумать. Извини.Виктор смотрел в иллюминатор, будто там был ответ.

И от этой мысли стало холодно.Я понял одно: его слова про «никогда не верь одному месту» касались не только денег.

Мы вышли из зала прилётов. Суета давила со всех сторон: люди, чемоданы, таксисты, крики встречающих. Для любого нормального человека это был бы стресс. Но только не для Виктора.

Он шёл вперёд, не оборачиваясь, уверенный, прямой, словно дорога сама расчищалась перед ним. И в какой-то мере так и было: люди уступали, сдвигались, как будто чувствовали его напор. Телефон прижат к уху, голос короткий, скупой, без эмоций. Даже в этом хаосе он звучал так, что хотелось подчиниться.

Я поймал себя на мысли: он как рыба в воде. В этой толчее, будто Москва вся принадлежит ему. Холодный, собранный, уверенный.

А я вспомнил себя в Москве в девяносто пятом. Совсем другая страна, другая эпоха. Город, который жил хаосом: палатки на каждом углу, толпы у ларьков, обменники с мутными типами за стеклом, запах шаурмы и сигарет. А сейчас ?

Ида шла рядом со мной, чуть прижимаясь к плечу, растерянная, напряженная. Я видел, как её глаза бегают по сторонам, как она едва не теряет шаг, но всё равно старается держаться ближе ко мне. А он даже не смотрел на нас. Для него это был не перелёт и не усталость, а просто очередная сцена, в которой он снова играет главную роль.

Мы добрались до стойки проката. Там всё изменилось. Люди, которые только что кричали и суетились, теперь улыбались вежливо и слушали его, словно офицера. Девушка-менеджер за стойкой пыталась держать дистанцию, но я видел – голос Виктора действовал на неё, заставлял слушать и выполнять. Он говорил коротко, жёстко, чеканя слова. И всё двигалось быстро, без лишних вопросов. Подпись, документы, ключи. Всё.

Сотрудник повёл нас через парковку. Виктор шёл рядом, в руках маленькая сумка, лицо покер фейс. И опять – словно он хозяин положения, а не клиент. Вокруг шум, сигналы машин, спорящие люди, хлопающие багажники. Но Виктор шагал так, будто этот мир – фон, а центр сцены он.

У чёрного «Мерседеса» всё закончилось. Машина блестела новизной, словно только что сошедшая с конвейера. Сотрудник открыл багажник, показал функции, протянул ключи.

– Адрес….И вот тут всё снова повернулось. Виктор взял ключи, повернулся ко мне и вложил их в ладонь. Холодно, сухо, без улыбки.

Он назвал улицу и номер. Глухо, ровно, как приказ.

Я машинально кивнул, но внутри кольнуло. Если бы я не оформил интернет, не подключил роуминг – даже навигатор бы не работал. Я бы стоял здесь, в аэропорту с ключами в руках и пустым экраном, и выглядел бы как полный идиот. Виктор это знал. Он меня проверил . И сделал это демонстративно.

Он сел на заднее сиденье, удобно устроился, как пассажир, который привык, что его возят. Ида забралась следом, всё ещё немного ошарашенная, и только взглянула на меня – словно спрашивала глазами: «Ну что?».

Я стоял у машины, с ключами в ладони, Он снова поднялся выше, а я снова внизу. Разница между нами стала почти физической. Он в тени салона – спокойный, холодный, как рыба в воде. Я снаружи, в толпе, среди сигналящих машин.

Виктор смотрел на меня, не подгонял. И от этого было только хуже. Он показывал: справишься – хорошо. Провалишься – твоя проблема. И если хочу быть как он – должен быть готов каждый раз к вот таким маленьким экзаменам. Это ведь не сложно: приехать в любой город, взять машину, спокойно сесть, включить навигатор и поехать. Даже если не был там тридцать лет, даже когда перед тобой «Мерседес» последнего года выпуска и два холодных глаза, смотрящие на тебя, как рентген. Это проверка. На готовность, на то, что ты не растеряешься и не побежишь искать оправдания. Я сел и нажал на кнопку запуска.

Глава 8

Мы ехали в «Мерседесе». Машина шла мягко, отсекая московский шум, внутри было тихо и спокойно. Виктор держал стакан с кофе, пил медленно, будто проглатывал не только напиток, но и мысли. Справа сидел Сан Саныч – друг детства, финансист, которого Виктор вытянул в эту историю не случайно. Он умел копать глубже любого аудитора, за его работу платили дорого, а главное – он не останавливался на полпути. Если Саныч брался, он доводил до конца.

Познакомились мы в ресторане. Он подъехал минут через тридцать: уверенный, весёлый, в хорошем костюме, с дорогими часами и кольцом с бриллиантом. Видно, что человек зарабатывает. Но было ясно: сила не в костюме, а в его умении вытряхивать из чужих цифр всё до последней копейки. Виктор про него сказал просто: «Если начнёт копать – задушит документами, и ты сам не заметишь, как окажешься без штанов». И почему я не удивлен что он друг Виктора

Ида сидела рядом со мной. Для неё вся эта поездка выглядела как кино: Москва, дорогая машина, разговоры про деньги и заводы. и смотрела на всё она с осторожностью, профессионально – полицейский он и в Африке полицейский

Разговор вертелся вокруг завода в Туле. Десять лет назад погиб их общий друг, оставив производство Виктору и Сергею. Завод был небольшой, но крепкий: один цех, пара складов, около шестидесяти рабочих. Делали комплектующие для нефтянки, значит, госзаказы и хорошие деньги. В лучшие годы завод давал очень хорошие деньги, даже с серыми схемами и откатами.

Сергей за эти годы занимался не развитием, а выкачкой. Оборудование износилось, модернизации не было, брак рос, контракты стали уходить. По сути, он вёл предприятие к продаже за бесценок или к банкротству. Виктор уже понимал: на бумаге он потерял несколько миллионов, но его бесило другое – завод был памятью о друге и частью истории, которую Сергей хотел пустить под нож.

– По хорошему он должен отдать больше половины Смотри, тут три направления. Первое – налоговая. У него задолженности висят минимум на несколько десятков миллионов, я пробил старые отчёты. Если подать запрос через юристов, можно довести до блокировки счетов. Второе – кредиты. Завод под залогом, у него висит два договора с банками, один точно с просрочкой. Если банки подтолкнуть, начнут требовать досрочного возврата. Это минус ещё двадцать миллионов, которых у него нет. Третье – люди. Там сокращение зарплат, рабочие на взводе. Стоит собрать бумаги и устроить официальное обращение – и … Сан САНЫЧ РАЗВЕЛ РУКИ ИМИТИРУЯ ВЗРЫВСаныч разложил всё по полочкам, сухо и без эмоций:

– Есть ещё вариант через поставщиков. За прошлый год у него два крупных долга, общая сумма около пятнадцати миллионов. Если мы их перекупим и начнём предъявлять, он окажется в углу. Плюс оборудование. По документам оно числится как новое, а на деле там хлам. Экспертиза покажет износ под девяносто процентов – и всё, кредитное обеспечение рухнет.Он сделал паузу, проверил заметки в телефоне и добавил:

– По-хорошему… посмотрим, что он скажет.Виктор слушал молча, делая редкие глотки. Наконец сказал:

– Виктор, а если он не захочет? Такие истории редко заканчиваются миром.Ида нахмурилась:

– Тогда придётся напомнить ему старые времена.Виктор спокойно ответил:

Она замолчала, но я видел, что ей это всё не нравилось. В её взгляде была не только тревога, но и готовность вмешаться, если всё зайдёт слишком далеко.

Я слушал их и понимал: у каждого был свой интерес. У Виктора – вернуть завод и закрыть старый счет. У Саныча – его работа и заработок, он думал категориями долгов и отчётов, а не дружбы. У Иды – беспокойство и нежелание влезать в чужую разборки. А у меня? Я не знал, зачем оказался здесь. Разборки меня не пугали, но техника, с которой Виктор умел втянуть в свою орбиту даже таких, как я, – вот это было по-настоящему интересно.

Машина шла по проспекту, впереди поднимались стеклянные башни. Чужая Москва, чужие правила. Но Виктор сидел так, будто возвращался туда, где его давно ждали.

Офис был не просто «солидный» – он давил. Высокие потолки, стеклянные перегородки, на стенах абстрактные полотна, явно купленные не ради вкуса, а ради ценника. Пол – мрамор, холодный, гулкий. Свет – мягкий, ровный, правильный. Всё это работало на одно: показать власть и деньги.

Я не могу сказать, что не бывал в офисах Израиля. Там, где я был, правила совсем другая философия – минимализм, практичность, экономия пространства и смысла. Всё для дела, ничего лишнего. Стол – это стол. Кресло – чтобы сидеть, а не чтобы давить видом.

Здесь – другая логика. Здесь правили деньги. Они торчали из каждой детали: из мраморного пола, из картин на стенах,. И при этом я понимал: выжимая копейки из завода на пятьдесят человек, на зарплатах, на сдельщине, на вечной экономии, на таких понтах далеко не уедешь. Максимум – одну плитку постелить и картину повесить.

А здесь было слишком много «лишнего». Слишком богато. Слишком помпезно. Не реальность, а декорация. Фасад, сделанный специально для чужих глаз.

И значит, завод – не источник денег. Всё выглядело так, будто его намеренно топят. Спускают в минус, гоняют средства через цепочки, оформляют убытки, пока наверху – мрамор и картины. Зачем? Ответ крутился на языке: чтобы обанкротить, забрать за копейки.