Сновидец

1

Солнце такое яркое, что светит, кажется, даже сквозь стены. Всё остальное как будто полупрозрачное – стол с клетчатой скатертью, чайник, бублики в плетёной корзинке и даже женщина, подошедшая к столу, чтобы разлить чай в небольшое скопление кружек на углу. Женщина широко улыбается и смотрит такими любящими глазами, что взгляд отводить не хочется. Я и не отвожу. Лежу на диване, смотрю внимательно на загорелые щёки с ямочками, на тёмную прядь волос, упавшую на её лицо, потом соединяю в одну линию два взгляда – свой и женщины, – фиксируя эту условную конструкцию. Спустя пару мгновений она, кажущаяся довольно прочной, распадётся – женщина (хотя почему «женщина» – вполне себе любимая жена Вероника) отводит взгляд к двери, откуда, так же широко улыбаясь, вбегает Аринка и всем своим пятилетним весом плюхается мне на живот.

– Папа, пошли ловить ежа!

Мы с Никой прыскаем со смеху. Аринка хмурится.

– Вставай. Ты обещал.

И вот мы уже во дворе, крадёмся на четвереньках мимо кустов смородины. Высматриваем. Найти ежа поздним утром, да ещё на солнце, вряд ли получится, но ведь самый цимес в процессе! Метрах в десяти собрались друзья и родственники. Серёга и Макс, друзья детства, смеясь, ведут беседу с пожилым дядей Витей. Дядя Витя старый, но крепкий. Большой, кряжистый, жилистый – соль земли. Хм, они ведь до этого никогда не встречались? Марина, Вика, Наташа, тётя Люда хлопочут над столом под большой берёзой. То ли дед мой сажал, то ли ещё его отец. Деда не видать, как всегда, бродит где-то по необъятному огороду, а может, и в лес ушёл. Бабушка скромно сидит на деревянной табуретке и молча следит за остальными.

Хорошо-то как! Всё как в детстве, только ещё лучше. Потому что теперь есть Ника и Аринка. А всё остальное так, как было тогда. Беседка в тени тополей. Минутах в двадцати – река, мелкая, но чистая, с крупным песком на дне. Там, на берегу, обязательно вечером нужно развести костёр, а когда совсем стемнеет, идти домой под звёздным небом, хрустя кукурузой, сорванной прямо с поля у дороги.

Идти ещё минут десять. Аринка начинает клевать носом у меня на шее. Свою кукурузу она уже давно уронила. У ворот видно встречающую нас бабушку – в темноте хорошо заметен её белый платок. Ворота не те, что сейчас делают, трёхметровые, с камерами по бокам. Жердь на двух столбах – перешагнуть можно. А забора-то и вовсе почти нигде нет, соседи, если нужно, проходят по нашему двору так же, как и мы по их небогатым владениям. На столе уже наверняка кружки с парным молоком, жамки и чинёнки[1].

Слева и справа от дома контуры становятся чуть резче и как будто слегка подсвечиваются фиолетовым. Закат? Поздно для него уже… Рябь идёт сразу по всей картинке, которая выцветает, заполняясь голубоватым светом. Всё заканчивается.

Сколько ни пытайся попасть обратно в сон – никогда не удастся. С естественными, природными снами это ещё возможно, мозг подгонит нужную картинку. С искусственными снами всё немного иначе.

Роман Гончаренко открыл глаза. На него взирал с доброй улыбкой круглолицый Варданян. В руке кружка с кофе. То ли давно на ногах, то ли вообще не спал сегодня.

– Ну как? Доброе утро! – У Варданяна, как всегда, суть вопроса опережала всякие ритуалы вежливости. Темперамент.

– Доброе утро, Валерий Платонович. Можно я тоже кофе сделаю?

– Да, конечно. Не горит. Давай умойся, бери кофе и подходи к нам.

Гончаренко сбросил плед, поправил фирменный комбез с логотипом корпорации «Фабрика снов» и отправился в ванную. Результат, увиденный в зеркале, его удовлетворил, хотя красивым себя Роман никогда не считал. Роста чуть выше среднего, короткие тёмно-русые волосы – ничем, в общем, не примечательная внешность. И всё же было кое-что, обычно выгодно выделяющее Гончаренко из окружающих: он искренне любил улыбаться. И сейчас Роман тоже привычно улыбнулся отражению.

Вот что значит хороший сон. Пережитое ностальгическое счастье даёт заряд на весь день. Работа здесь – это его счастливый билет. Не всегда, конечно, такие сны, как сегодня, на тест прилетают, но в целом обычно сплошной позитив. Он включил самую холодную воду, чтобы как в колодце из сна. Сонливость ушла окончательно. На часах 6:08. Почти час до конца работы.

Минут через пять Роман зашёл к Варданяну в кабинет, на двери которого висела неброская табличка «Начальник отдела тестирования сновидений». Помимо хозяина скромного помещения, там находился и следующий по иерархии начальник – руководитель нескольких отделов, объединённых в управление подготовки сновидений к внедрению, Ярослав Николаевич Зотов. Оба начальника были чем-то похожи друг на друга. Не внешне – высокий, плотный, но подтянутый Зотов выглядел, разумеется, иначе, чем коренастый, пузатенький, хоть и подкачанный, вечно небритый Варданян. Но обоим было лет по тридцать с небольшим, оба были, как говорят, на одной волне, и оба сейчас одинаково доброжелательно смотрели на вошедшего Романа. А тот сел на небольшой диван напротив них и отхлебнул кофе.

– Доброе утро, Роман. Что скажешь? – как всегда, с лёгким налётом интеллигентности поинтересовался Ярослав Николаевич.

– Сон хороший, – начал Роман, наслаждаясь вкусом первого кофейного глотка. – Персонажи подгоняются вообще без нареканий. Я на самом деле, такое чувство, любил там свою жену, дочь.

– А ты не женат? – уточнил Зотов.

– Нет. И детей нет. Так что эта часть хорошо проецируется даже на холостяков. Окружение тоже вполне удачное. Дом не очень подробно прорисовался, а двор, природа – это всё хорошо создалось.

– Ещё у нас этот сон Егор и Лена смотрели, – вклинился Варданян, – они пораньше сдались. У них тоже всё хорошо прошло.

– Единственное замечание. У меня, когда я ворота увидел, возник образ современных ворот. Мне кажется, это лишнее было. Я же как бы в детстве почти, только взрослый, и ворота у меня тоже, значит, из детства, а другие я вроде как и не должен знать ещё.

Начальники задумались.

– Тут какое дело, Роман, – медленно прервал паузу Зотов. – Ворота – это же твоя нооформа. В нашем сне её нет. Но! Это интересно. Егор был во сне на даче, там была калитка, и он тоже обратил внимание, что она не похожа на современные. А у Лены что?

– А она в лесу была с семьёй, пикник на поляне. Туда вход без двери был – Валерий Платонович пару раз хохотнул своей шутке.

– Ну что ж. Заканчивайте отчёт, и с этим всё. Про дверь отметим.

Зотов махнул рукой и вышел. Варданян изобразил искусственную улыбку и развёл руками – мол, ты всё понял, занимайся. Роман покинул обитель начальника, прошёл мимо других рабочих мест к своему, где быстро заполнил на компьютере небольшой отчёт с типовыми вопросами и отправил его Варданяну. Уходя из офиса, Роман приветственно махнул Сержу Маркову, который только открывал глаза – он работал по другому графику и уходил на час позже, – спустился с шестого этажа вниз, в холл, и наконец, просочившись через проходную и подмигнув охраннице с суровой нашивкой «Легион», покинул «Фабрику снов».

2

Жил Роман достаточно далеко от конторы, но погода с утра стояла солнечная, для августа нежаркая, поэтому он решил пройтись от Сколкова до Одинцова пешком. Редкие в семь утра прохожие наверняка удивлялись бодрому шагу и вдохновлённому лицу парня лет двадцати пяти. Здесь жизнь начиналась часов в десять-одиннадцать, и на улицах были в основном дворники да дорожные рабочие.

Но Роман шёл бойко и строил планы на жизнь, лишь время от времени останавливаясь, когда замечал что-то интересное: странного жука, пересекающего дорогу, или рано пожелтевший лист на берёзе. Была у него давняя привычка хранить в кармане найденную вещь. Причём обязательно в левом и только одну. Добывая очередную вещицу, Гончаренко доставал из кармана предыдущую и клал на ладонь обе, решая, достоин ли, к примеру, жёлудь заменить голыш. Сейчас место в кармане, будто слот для артефакта, занимала крылатка ясеня. Обычно за время пути он останавливался так несколько раз, но делал это механически, не нарушая плавного течения мыслей. Вот и сейчас ничто не мешало ему прокручивать в голове картинки из недавнего прошлого.

Два месяца назад он покинул среднюю школу в небольшом селе Воронежской области, где преподавал рисование. Или, лучше сказать, сбежал. Сначала-то всё было здорово. И он детям понравился, и они ему. Хотя педагогического образования у него не было, в наше время на это смотрят сквозь пальцы – не суди́м, да и ладно. Вышка есть, пусть это и технический вуз с негромким именем, плюс художественное училище. С преподаванием сложилось неплохо. Благо в небольшой поселковой школе учеников было совсем мало, в классе человек по пять-шесть в среднем. Рисовали себе кубики и шары, натюрморты на вольную тему. Финансирования практически не было, краски и всё остальное дети и их педагог покупали сами, а что-то – вроде глины для дополнительного кружка – добывали в окрестностях села. Детские шалости на уроках мозги немного проедали, но Роман относился к ним с пониманием – дети есть дети. Коллеги советовали меньше пользоваться красками и уж подавно глиной, рисовать исключительно карандашами («До вас все так делали!»), но Роман Игоревич такой подход считал обманом по отношению к ребятам.

Зарплата удручала, конечно. Запросы были невелики, но если сейчас ходить в потрёпанных штанах и зашитых кроссовках ему было вполне комфортно, то вот в будущем… Парень чуть за двадцать в видавшей виды куртке и мужчина лет сорока в той же самой куртке – это, согласитесь, картины несколько разные. А перспектив карьерного роста не было. Мысли о том, что лет через десять придётся выбирать: купить ботинки или вылечить зуб, – сидели в голове как фоновые приложения – вроде бы незаметно, но понемногу отнимали энергию.

С коллегами тоже как-то не заладилось. Конфликтов не было – Гончаренко был из тех, кто легко находит общий язык со всеми, – но близких по духу людей он в коллективе не встретил. Куча отчётов для галочки, выполнение непонятных показателей – опять же для галочки, да и мероприятия школьные – тоже, разумеется, для галочки, «на отвали». Не нравилось этакое отношение к работе молодому учителю рисования.

Роман пытался участвовать с детьми в художественных конкурсах, но в первый же год его ждало разочарование. Все отобранные им для региональной выставки к столетию победы во Второй мировой войне работы учеников вернулись в школу уже после отбора на районном уровне. Это даже неожиданностью не стало. Роман оценивал качество исполнения и особенно оригинальность задумки. И ведь некоторые ребята весьма его порадовали. Работу Зои Липской – аллюзию на короткую память современников в виде тамерлановской горы черепов – учитель до сих пор хранил в телефоне. Зато выбранные завучем рисунки прошли дальше, а один даже вошёл в десятку, о чём, разумеется, всей школе объявили на линейке. Завуч в приватном разговоре с учителем рисования, конечно, согласилась, что работа примитивная, да и рисовалась, разумеется, родителями. Но с деланым смущением, закатывая глаза от непонятливости собеседника, объясняла, что школе нужны достижения, а не новые «вангоги». Нужно соответствовать ожиданиям – рисовать великую радость и беспримерный героизм. А рефлексия и печаль – это «вообще не детские темы». Роман это уяснил, и в последующие пару лет его ученики выиграли несколько конкурсов. Радовалась этому искренне вся школа, за исключением самого учителя рисования.

Молодёжь в школе не задерживалась. При Романе в коллективе был лишь один педагог моложе тридцати – учительница английского Марина Зорькина, с которой у Гончаренко даже случился непродолжительный роман. Ну как роман – рассказ скорее… Она ушла на третий год, найдя вакансию переводчика в крупной компании.

После четырёх лет работы в школе Гончаренко тоже стал задумываться о том, чтобы сменить занятие. Разместил резюме на сайтах по поиску вакансий, но после того как за три месяца предложений не поступило, принялся изучать вопрос пристальнее.

Вакансия на «Фабрике снов» мимо Романа пройти, конечно, не могла. Но и осмелиться подать заявление в крупную корпорацию он долго не решался. С одной стороны, всем требованиям он удовлетворял, благо было их немного: широкий кругозор, хорошее здоровье, отсутствие серьёзных проблем с законом в прошлом. Тестирование на онейрогномику. Приветствовались творческие задатки. Обещали уютный офис в зелёной зоне Москвы, бесплатный кофе и дружный молодой коллектив. Это как везде, так что Гончаренко тут особых иллюзий не питал. А вот зарплата стояла в несколько раз больше, чем получал молодой педагог, и значительно выше, чем в среднем по стране, пребывающей в перманентном экономическом кризисе. «Конкурс бешеный, наверно», – думал Роман, но всё же отправил резюме и туда. Ответ с приглашением на собеседование пришёл через две недели. Как раз начались летние каникулы, так что отпроситься с работы особых проблем не составило.

Здание «Фабрики снов» парня впечатлило. В столице, конечно, всё больше, чем в его деревне под Воронежем, но это здание, точнее целый ком-плекс, было сравнимо, пожалуй, с заводской промзоной. Только с поправкой на чистоту, обилие зелени, пластика и сочетания блестящего и матового металла. Основной офис угадывался сразу: огромное, метров пятьдесят в высоту здание с овальным куполом и логотипом компании – стилизованным сонником. Когда-то сонники называли ловцами снов, но сейчас, к середине XXI века, всё чаще так зовут выдающихся сновидцев, а приборчики для трансляции сновидений, сохранившие лишь форму своего индейского прародителя, постепенно стали именоваться сонниками. Изначальное значение, связанное с толкованием снов, практически ушло из обихода с распространением синтетических, с определённым сценарием, сновидений.

Перед входом был разбит небольшой круглый сквер, обрамлённый невысокими деревцами, под которыми уютно расположились лавочки. В центре стоял памятник Мирону Циолковскому и Давиду Рогову – основателям «Фабрики», к нынешнему времени уже покинувшим бренный мир. Ходившие в среде технической интеллигенции слухи приписывали основные научные достижения этого дуэта Рогову. Однако имя его тускнело в тени блеска Циолковского, который, безусловно, воспринимался всеми лидером этого дуумвирата: именно он непосредственно руководил «Фабрикой» и был лицом компании. Широкой публике имя Давида Рогова и вовсе было практически неизвестно, а бремя славы первооткрывателя, выдвинувшего идею коммерческого использования синтетических снов, нёс исключительно Мирон Циолковский. Не в последнюю очередь благодаря известной каждому звучной фамилии, хоть он и не был при этом потомком «того самого» Циолковского. В одном из ранних интервью Мирон удачно отшутился, заявив, что, возможно, с Константином Эдуардовичем они имеют общего предка, но впоследствии он поддерживал атмосферу таинственности в этом вопросе, говоря лишь, что известная фамилия сама по себе не делает научных открытий.

Роман сидел в сквере около часа, пока на телефоне не сработал будильник, высветив на экране «9:50», – десять минут до встречи. На проходной усатый вахтёр бегло проверил его документы и, поскольку его визит отображался на информационном экране проходной, направил Гончаренко на второй этаж, в кабинет 212.

Эйчар оказалась деловой женщиной лет сорока, выглядевшей так, как он себе примерно и представлял столичного менеджера: светлый брючный костюм, очки, длинные и прямые чёрные волосы, сильный загар, слегка скорректированные губы. Лариса Владимировна задавала стандартные вопросы про наркотики и криминал, а когда услышала о художке, сделала пометку в блокноте, что Романа несколько обнадёжило, – он принялся уверять, что таких работников, как он, ещё поискать, что готов вкалывать как папа Карло, сверхурочно и по выходным, уважать начальство и коллег, быть примером молодым и опо-рой старшим. Лариса Владимировна улыбнулась и предложила пройти в соседний кабинет.

Помещение напомнило Роману кабинет стоматолога. Посреди комнаты стояло кресло, предназначенное скорее для лежания, чем для сидения. Ровное освещение, белизна, по стенам – шкафчики с папками, какие-то непонятные инструменты. Рядом с креслом – вертикальная тумба с кнопками, экранами и проводами. Сверху, как лампа в операционной, висел полуметровый пластиковый сонник. Если домашние сонники, традиционной, пришедшей из глубины веков формы, часто оформляли деревом, перьями и прочими природными материалами – для ощущения уюта, то этот прибор всем своим видом говорил о том, что он здесь только по работе. Тот же диск с тремя ведущими вниз трубками был выполнен из белого пластика с вкраплениями металла, светящиеся диодные полоски в швах цветом своего свечения сигнализировали оператору о режиме работы. Строго, минималистично, функционально, эргономично. Хозяин кабинета, впрочем, напоминал скорее не стоматолога, а айтишника – молодой, ровесник Романа, причёска на грани допустимого для солидной организации. И, Роман был готов поклясться, через белую рубашку на предплечье слегка проглядывала татуировка, из тех, что были когда-то в моде у старшего поколения.

Сотрудник и Лариса Владимировна перекинулись парой слов, после чего парень жестом пригласил соискателя занять кресло.

– Выпейте и подождите пару минут. – «Айтишник» вручил Роману стакан бесцветной жидкости.

Вкуса у напитка тоже не было. Гончаренко изучал потолок, ища закономерность в линиях панелей, когда заметил, что на него неудержимо наваливается сонливость. Понятно, что выпил он снотворное, но почему ему об этом никто не сказал? А что, если нет? Что, если ему дали попить воды, а он сейчас отрубится прямо на собеседовании, ради которого приехал за пятьсот километров в Москву, оставив Винта, своего верного пса, маме в Воронеже, от чего ни мама, ни Винт, надо сказать, вовсе не были в восторге? Сопротивляться навалившемуся сну, разумеется, было невозможно, и окончание мысли мозг Романа додумывал уже без участия сознания.

3

Я на мосту, как в каком-то фантастическом фильме. Прозрачный мост из квадратных панелей метра два шириной. Под ним пропасть безо всяких намёков на дно. Неба как такового тоже нет, всё, что дальше двадцати, а может, пятидесяти метров, окутано чёрной, с красноватым отливом, пеленой.

«Туман войны».

Когда именно мне стало понятно, что я сплю, – этого в памяти не отложилось. В какой-то момент разум принял это как само собой разумеющееся, что немного успокоило. Значит, я не просто так уснул на собеседовании. Сон явно искусственный, причём не похож на те, что доводилось видеть раньше.

«Полигон для новобранцев?»

Словно подтверждая мою догадку, плиты пришли в движение. Показался край пропасти, но квадраты выстроились причудливым лабиринтом, который, очевидно, соискатель вакансии должен пройти.

«Интересно, а пролететь не получится?»

Я пробую. Увы, обычные прыжки. Хотя ног не чувствую. Логично, я же прыгаю силой мысли, а не икроножных мышц.

«Хм, интересно, а как здесь выглядит моё тело?»

Гляжу туда, где должны находиться поднятые руки. Окружающая картинка будто стала немного резче, но ничего не вижу – как в древних компьютерных играх, где действие идёт от первого лица, но анимация рук не предусмотрена. Я не увидел ничего или почти ничего? Смутные образы, призраки, словно застрявшие в другом измерении. Нет, рук определённо не видно. Думаю, идти будет сложнее, чем наяву. Окидываю предстоящий путь взглядом ещё раз. Между некоторыми плитами промежуток, не больше метра. Но прыгать, не видя ног, непривычно.

«С запасом. И всё получится».

Путь оказывается совсем несложным. На небольшой площадке так же пусто, лишь в нескольких метрах – тёмный цилиндр. На «столешнице» прямоугольник с текстом. Читать текст во сне то ещё приключение. У символов как будто нет точного размера, буквы пляшут и норовят изменить первоначальный смысл. Сосредотачиваюсь, пытаясь отогнать посторонние мысли. Понимаю, что становится только сложнее, и намеренно ослабляю внимание. Текст теперь чуть смазан, но буквы и строчки ровные:

«…На ночь я почти всегда читаю Пушкина. Потом принимаю снотворное и опять читаю, потому что снотворное не действует. Я опять принимаю снотворное и думаю о Пушкине. Если бы я его встретила, сказала бы ему, какой он замечательный, как мы все его помним, как я живу им всю свою долгую жизнь…Потом я засыпаю, и мне снится Пушкин. Он идёт с тростью по Тверскому бульвару. Я бегу к нему, кричу. Он остановился, посмотрел, поклонился и сказал: “Оставь меня в покое, старая б… Как ты надоела мне со своей любовью”».

Улыбаюсь. С ребятами, которые вставили в официальный тест цитату Раневской, я бы наверняка нашёл общий язык. Осталось только работу получить. А для этого нужно постараться здесь.

Текст исчезает, и вся площадка погружается во мрак, тогда как панели над пропастью выстраиваются в ровную линию. Вдалеке слегка подсвечен голубоватым светом противоположный край. Я, словно мотылёк, уверенно направляюсь к свету, но на этот раз панели теряют устойчивость, каждая из них держится как будто на перпендикулярной общему направлению оси. Приходится бежать, ступая точно на центр панелей. И тут, когда до цели остаётся лишь около десятка панелей, мост рушится. Допрыгнуть до края невозможно, я чувствую, как медленно, значительно медленнее, чем наяву, падаю вслед за давно улетевшими в чёрную бездну квадратными панелями. Летя спиной вниз, я вижу над собой лестницу, подсвеченную, как и край пропасти, холодным светом, и люк наверху, куда эта лестница ведёт. До крайней перекладины лестницы лишь около метра, но все точки опоры, от чего можно оттолкнуться, уже рухнули вниз.

«Тест на способность летать во сне?»

Я изо всех сил тянусь к перекладине рукой, но расстояние лишь увеличивается с каждым мгновением. Я падаю. По телу бежит дрожь, снизу всё быстрее мелькают чёрные и серые неровные линии, словно тени деревьев в ночном окне поезда. Картинка окончательно теряет цвета, становится чёрно-белой. Я открываю глаза и вижу дружелюбно улыбающегося сотрудника «Фабрики снов».

4

Роман удивлённо уставился на своего тестировщика. Причиной удивления был вовсе не сон, в который Гончаренко был погружен (почти на полчаса – Роман успел взглянуть на часы, прежде чем заснуть), что-то подобное он и предполагал. Это был другой сотрудник. Вместо слегка неформального парня с предположительной татухой на руке перед ним стоял высокий солидный брюнет, на вид старше тридцати. На бейджике надпись: «Я. Н. Зотов». За полуоткрытой дверью кому-то звонила Лариса Владимировна, явно по его вопросу: до него донеслось «прочитал целиком», «смотрел на руки», «не дотянулся». В порядке уменьшения радости от произнесённого. Впрочем, Роман решил, что с тестом справился неплохо, наивно было думать, что он смог бы пройти его на сто процентов. Новый тестировщик с минуту смотрел на мониторы, после чего огласил сидящему в кресле Гончаренко вердикт:

– Неплохо. Даже очень хорошо.

Он одобрительно кивнул Роману. Учтивость, плавные движения… Официантом, что ли, работал раньше? Обычная история, если приезжий. Или студентом мог подрабатывать.

– Твёрдая пятёрка.

– Это много или мало? – спросил Роман.

– Этого более чем достаточно для должности, на которую вы претендуете. Онейрогномика на пять баллов означает, что вы можете видеть сны, создаваемые нашей корпорацией, осознавая, что спите. Причём тратя на это значительно меньше усилий и лучше контролируя своё поведение, чем те, у кого три или четыре балла. Но и с тремя баллами сновидцы у нас тоже работают.

– А какая вообще шкала у онейромантии? – заинтересовался Роман.

– Онейрогномики, – улыбнулся Я. Зотов (Ян? Яков?). – Онейромантия – это ближе туда, к некромантии и спиритизму. А шкала десятибалльная. Новым сотрудникам мы её раздаём, но вам она пока, к сожалению, не положена. Вкратце: если ноль – человек не запоминает свои сны, чужие видеть не может даже на сильном оборудовании, не способен к осмысленному сновидению. Или вообще не видит сновидений, но это уже крайне редко. Обычно, если кто-то говорит, что не видит снов, это означает лишь то, что он их не запоминает. К нулям относят где-то десятую часть человечества. Один-два балла – низкий уровень. Около половины людей имеют именно такой. Смотрят сны, но работать сновидцами для них – сущее мучение. Тратят слишком много сил, если пробуют себя в осознанном сне. Особенно единички. Двойки раньше у нас работали, но долго не выдерживали – уставали сильно, спали на работе слишком крепко, переставали запоминать сны, не «просыпались» во сне. Сейчас мы принимаем сновидцами начиная с троек. Они способны примерно на то же, что и вы, но им это даётся сложнее. Таких, имеющих от трёх до пяти баллов, процентов тридцать. Этот уровень считается средним. Но это для нашей области науки, конечно. Формально он выше среднего.

– А дальше?

– Шесть-семь – это высокий уровень. С таким уровнем можно стать архитектором снов. Имея в вашем возрасте уровень пять, вполне можно развить его до шести. Если бы начали в детстве, то и до семи можно было бы. С таким уровнем можно создавать свои осмысленные сны, изменять пространство и физические законы внутри сна.

– С шестью баллами я достал бы до лестницы?

– Совершенно верно, – понял вопрос Зотов и продолжил: – Восемь-девять баллов почти не встречаются. Это выдающийся уровень. Ловцы снов. В мире, может быть, всего несколько десятков, от силы сотен людей с такой онейрогномикой. Большинство из которых, заметьте, не выявлено. Они могут такие штуки со снами вытворять, что мама дорогая! – Зотов вдруг перешёл с учтивой плавной речи на шутливо-восторженную. – Могут уснуть в своём сне, а переместиться – в чужой, схватить носителя и перенести его в свой сон. Или взять и объединить сны нескольких людей. Представь, ты, к примеру, во сне гуляешь по берегу, а девушка твоя смотрит сон, где она плывёт на корабле. И тут бац – корабль подходит к берегу, где ты гуляешь, и вы смотрите дальше один сон. И помните его потом после пробуждения. Всю жизнь, как правило, – закончил он на лирической ноте.

Беседа на самом интересном для Романа месте прервалась появлением в комнате Ларисы Владимировны.

– О, вы уже проснулись, Роман Игоревич. Ярослав Николаевич сказал, что у вас хороший уровень. На этом пока всё. Мы вам позвоним. У нас есть ещё несколько кандидатов на эту вакансию.

Роман попрощался, но задержался в дверях.

– А десять баллов? – обратился он к Зотову.

– Такого ещё не наблюдалось на практике. Но, чисто в теории, это полный контроль над любыми сновидениями.

– Спасибо. До свидания.

Гончаренко хотел добавить: «Надеюсь, ещё встретимся», но получилась только небольшая пауза. Он улыбнулся и вышел из кабинета.

5

Из воспоминаний Романа выдернул резкий автомобильный гудок. Задумавшись, он не обратил внимания, что идёт не по тротуару, а по проезжей части жилой зоны, застроенной сорокаэтажными человейниками. Обычное дело, казалось бы, все тут так ходят – машин немного, и ездят они медленно, но водитель просто кипел.

– Вот чё вы все тут прёте! Вам тротуар на хера сделали? – И присовокупил ещё чего-то матерного.

«Какие ещё “мы”-то?» – подумал Роман. Что за дурацкая привычка у людей причислять его к каким-то множествам. Вступать в перепалку ему не хотелось совершенно. На водителя он не злился. Привык. Люди очень раздражительны. Всегда и везде. По отдельности вроде бы ничего, а если мерить среднюю температуру по дурдому, то очень заметно. Его контора – исключение. Водитель орал из иномарки, это означало, что автомобиль, вероятнее всего, очень старый – новых «Рено» на российском рынке не появлялось уже больше двадцати лет. А значит, проблемы с ремонтом, запчастями… Всё это душевного спокойствия не прибавляет. Роман молча перешагнул невысокий заборчик и продолжил путь по тротуару. Идти оставалось не больше получаса.

Гончаренко не застал тех прекрасных времён, о которых частенько вспоминали старики и вообще те, кто постарше. Самые старые вспоминали СССР – где все равны, у нас наука, культура и большая территория. Больше, чем сейчас, хотя мы по-прежнему самая большая страна в мире. Но в магазинах почти ничего не было. Старики говорили, что сейчас становится почти как тогда, но пока всё равно недостаточно. Потом «прекрасные девяностые», они же «лихие девяностые». Это уж кому как. Где из плохого – бандиты и безработица, а из хорошего – можно было говорить что хочешь, выборные мэры и губернаторы, независимые СМИ, а мы со всеми дружим. Дальше, в 20-х годах XXI века, нас потихоньку переставали любить, а жизнь становилась то лучше, то хуже. Страна всё больше уходила в себя, связи обрывались изнутри и снаружи.

Примерно в это время Роман и родился в интеллигентной семье библиотекарши и прокурора, который в тот же год куда-то испарился. Как говорят, тогда многие думали, что наш главный союзник – Китай. Дальнейший ход истории показал, что напрасно. Потому что всем понятно, что РДР – Российская Дальневосточная Республика – сама по себе никогда бы от нас не отделилась. Это всё китайцы. И сейчас они там всем управляют неофициально. Хотя не так уж и неофициально, если у них вице-президент – китаец. Но в целом это мелочёвка, границы свои мы почти сохранили. Курилы и Сахалин удержали в составе с трудом, чуть до столкновений не дошло. Европа, к слову, своё смутное время с трудом пережила. Европейский союз же раньше больше был. Северный альянс и Речь Посполитая в него тоже тогда входили.

Тут менялась власть, обстановка стабилизировалась, но на нас всё равно смотрели с недоверием и дела вести опасались. Контакты с другими странами сократились до минимума. Варились в своём соку. Все вокруг торговали: Китай с Европой, Европа с Америкой, Африканские штаты с Китаем… А мы росли внутрь себя. Как будто. А на деле просто жили. Учились рассчитывать на собственные силы, как тогда говорили. Роман хоть и маленький был, но кое-что уже понимал. Думал, во всяком случае, что понимал.

Роман как раз пошёл в школу, когда в стране прошёл большой референдум. И всё стало иначе. Он даже помнил какие-то плакаты, рассылку со старым мужчиной с толстыми, как гусеницы, бровями и с надписью «Как тогда». И будто бы стало у нас как тогда. Тихо стало, спокойно. Единственное, что помнил Роман из того, что активно обсуждалось взрослыми, – это отделение РДР. Однажды, когда Роману, тогда ещё Ромке, было девять, к их мальчишеской компании подсела пара мужичков, подпивших слегка. Безобидные, просто поговорить хотелось с молодёжью. Оказались военными, рассказали, что были попытки прощупать РДР (мужички её жителей «дырками» называли) на предмет военной состоятельности. Проводят они, значит, учения возле Байкала, и тут к границе подкатывают, значит… роботы! Роботы китайские. Не, не терминаторы какие-нибудь, а на колёсиках, на гусеницах, летучие тоже – маленькие, но по вооружению видно, что разнесут наших в щепки. Направили лазерные прицелы на нас, хотя оно и не нужно дронам совершенно – чисто для психологического эффекта сделали, чтобы мы видели, что у каждого голова на мушке. И как тут обострять ситуацию? Им-то что, они, китайцы, этих машинок ещё наклепают, а нашим бабам столько не нарожать. В общем, вывело командование оттуда наше невеликое войско от греха. И вот, с тех пор на востоке в армии роботы, на западе роботы, а у нас – люди. А так уже особо не повоюешь. Так вот и живём. Небогато, но не голодаем. Если задуматься, у правительства особо и вариантов развития не было. Люди хотят жить не как другие страны, а как мы, только раньше. Потому и на выборах побеждает раз за разом действующая власть. Народ выбирает парламент, а депутаты уже Госсовет, который у нас государством и управляет. Изменений никто не хочет, да что тут менять-то? Углеводороды наши никому не сдались, везде уже солнечные батареи и мирный атом, научно и экономически отстали мы сильно, будем коптить потихоньку.

Но остаётся пока сфера, единственная сфера, где мы по-прежнему мировой лидер, – это онейромейкинг, создание искусственных снов. Спустя несколько лет из небольшой столичной фирмы Oneironica, производившей приборы для улучшения сна и запоминания сновидений, вырос первый корпус корпорации «Фабрика снов». В интернете и по телевидению стартовала массированная рекламная кампания продукции «Фабрики» – синтетических сновидений и оборудования для их просмотра. Сонники быстро завоевали сердца и мозги людей. На сайте компании стремительно расширялся раздел для скачивания сновидений – из одной странички с парой десятков снов он вырос до каталога по рубрикам: семейные, ностальгия, богатство и слава, исторические, научные, военные, развлекательные, ужастики, розыгрыши…

Люди, не искушённые разнообразием развлечений, заказывали в основном что-то лёгкое и позитивное, ну и детские сны, конечно. Население теперь всё меньше волновала экономика, коррупция, экология и всё остальное, реальное. Ведь до́ма – недорогой комнатный сонник на прикроватном столике, а в нём уже готов к трансляции закачанный днём сон, в котором Серёжа уже не неудачник, в тридцать пять живущий с мамой, работающий на худшей работе из всех существующих, некрасивый и неумелый, а храбрый рыцарь Сергио, везущий своей прекрасной Генриетте изумительный шарф из тончайшей ткани, захваченный в Иерусалиме в походе за Гроб Господень.

На нашу власть словно упала манна небесная, когда Циолковский представил им возможности, открываемые его институтом, – именно государство сразу стало крупнейшим заказчиком, и остаётся таковым по сей день.

Для Минобороны «Фабрика» готовила сны правильные, патриотические. А, к примеру, министерства образования и труда заказывали сны о героических представителях непопулярных профессий, чтобы увеличить приток желающих на безденежные вакансии. Бизнес делал подписку на мотивирующие и проактивные сновидения. Появились первые заказы из-за границы.

Дела у «Фабрики снов» шли прекрасно. Члены Совета директоров за несколько лет стали пятёркой богатейших людей в стране, а гендиректор Николай Маслов, как, впрочем, и остальные директора, занял место в различных попечительских советах и пригосударственных благотворительных организациях. Со временем забылось, что Маслов и остальные, в отличие от продавших им «Фабрику» Циолковского и Рогова, не были учёными в сфере сновидений, не строили этот бизнес с нуля, а только вовремя удачно распорядились средствами, вложив их в бурно развивающуюся компанию. Но это тоже талант – рассмотреть перспективу там, где не смогли остальные. Рассмотреть, что сновидения – это новая нефть.

6

Бассет Винт, как всегда, встретил Романа радостным лаем. Новый распорядок работы хозяина ему нравился куда как больше. В последнее время они намного чаще слонялись по городу: Винт нюхал углы, незаметно от хозяина подбирал съедобный мусор, валялся в траве и бродил или бегал, таща за собой своего человека. Но ночью, когда за хозяином закрывалась дверь, становилось тоскливо и одиноко. Звуков теперь было больше, и, что особенно пугало, среди них много незнакомых. Поэтому радость от утренних встреч была даже громче, чем от вечерних до переезда в Москву.

Когда пёс услышал отворяющийся лифт на его этаже, уже знал – это его человек. И приготовился встречать. «Чудище огромно, стозевно и лаяй!» – крикнул в ответ на лай Роман и повалил бассета на спину. Потом быстро схватил рулетку, надел на Винта ошейник и вместе с ним вышел из квартиры-студии.

Чем Роману особенно нравилась работа, так это массой свободного времени. Ведь его обязанности, по сути, заключались в том, чтобы явиться на «Фабрику», поспать шесть часов, а после пересказать сон. Некоторым сновидцам требовался дневной сон – если шести часов не хватало или усталость не снималась. Или если халтурили, тратя на просмотр сна час-два, а остальное время проводя в общей комнате релаксации. Но Гончаренко обычно спал 5–6 часов, с его-то пятью баллами просыпался бодрым; если позволяла погода, шёл домой пешком, гулял с Винтом подолгу, и вообще на всё времени хватало.

Коллектив новому сотруднику тоже пришёлся по душе. Ребята молодые, активные, с разнообразными интересами, почти все с высшим образованием или творческих профессий. Не без исключений, конечно. Например, Леночка. Роман обратил на неё внимание с первого дня: симпатичная блондинка, невысокая, но с красивой фигурой, общительная. В первую встречу сделала Роману кофе и рассказала про некоторые особенности работы, о которых не упомянул Варданян. Но когда Роман однажды решил проводить Леночку до метро, ему удалось заглянуть поглубже в её внутренний мир. Выяснилось, что внутренний мир Леночки весьма неглубок. Нет, Роман не сказал бы, что она тупа как пробка. Просто интересы у неё оказались ну очень уж ограничены. Он пробовал заговорить с ней о науке, искусстве, политике, но не находил понимания. Леночка упорно переводила разговор на пересказывание приключений своих знакомых, какие-то старые школьные и институтские истории… Возможно, они даже были интересными, но дело усугублялось тем, что между ними она периодически вставляла странную лингвистическую конструкцию: «Тыры-пыры, четыре ды́ры». Имело ли это какое-то значение, что это были за таинственные ды́ры, Гончаренко думать уже не хотел. Дойдя до метро, он дружески помахал ей и отправился домой, попутно изгоняя из головы засевшие там четыре ды́ры.

Из десяти сотрудников отдела, не считая его руководителя, Роман сблизился с тремя: Егором Моисеевым, Сергеем Марковым и Адолат Набиевой. Объединяло их на первых порах только пагубное пристрастие к никотину. Но поскольку лишь они вчетвером время от времени встречались в небольшой зелёной зоне на крыше, постепенно они сдружились. Хотя за границы стен «Фабрики снов» их отношения не выходили. Плюс к тому все они были «пятёрками», поэтому после просмотра очередного сна поднимались на крышу, а не пытались снова заснуть, уже без задания, как делали «тройки» и, чуть реже, «четвёрки».

– Эй, сосед! – недалеко от дома Романа окликнул высокий сухощавый мужчина с седеющей головой. Дядя Женя из дома напротив. – Есть время? Поболтать хотел.

Евгений Вишневецкий – известный в Одинцове городской сумасшедший. На самом деле почти никто его за сумасшедшего не держал, но Евгений любил представляться именно так. Вишневецкий проводил пикеты против искусственных сновидений возле городской администрации, периодически объявлял митинги и манифестации, на которые приходило семь-восемь его сторонников. Время от времени его задерживала милиция, но отпускала сразу или наутро – опасности в нём они не видели.

– Сейчас подойду, дядь Жень, кофейка куплю. С работы только.

– Добро.

Роман с Винтом зашли в чистенькую кофейню. Женщина за стойкой неодобрительно посмотрела на собаку, обнюхивавшую барный стул, но промолчала – клиенты сейчас нужны всем. Роман взял чёрный кофе и маленькое печенье для Винта.

– О чём поболтать хотели, дядь Жень?

– А можем присесть?

– Ой, простите, никак нельзя. Только вышли на прогулку. Если сядем, Винт нас с ума сведёт.

– Может, тогда я с вами пройдусь?

– А давайте на площадку пойдём. Я там Винта отпущу, а мы на лавке посидим.

Вишневецкий согласился, и они втроём направились на собачью площадку неподалёку. На полпути Винт деловито отошёл с дороги к дому, покрутился и пристроился по серьёзному делу. На балконе второго этажа тут же показалась всклокоченная пенсионерская голова.

– Больше места не нашлось? Почему сюда ходить нужно? Кто убирать за вами будет?

– Так я уберу, – Роман показал старушенции контейнер с пакетами на рулетке. Достал один и парой ловких движений подтвердил свои намерения.

– Всё равно! – верещала бабуля.

Романа логика хозяйки балкона ввела в недолгий ступор.

– То есть как это всё равно? Если всё равно, могу обратно положить, – предложил он.

– Туда ходите! – Старушка показала рукой на противоположную от тротуара полоску газона, после чего раздражённо отвернулась и, как кукушка из часов, скрылась в дверном проёме.

– Видишь, Ром, не ожидают даже, что человек может за собакой убрать, – прокомментировал Вишневецкий и добавил: – А ты молодец.

– Мне тут однажды пакет не разрешили выкинуть, – поддержал тему Гончаренко, – сказали, что урна только для жильцов дома. Но когда предложил обратно выложить, разрешили в последний раз.

Они перешли дорогу и дошли до площадки. В такое время здесь никого не бывает – хозяева на работе. Винт убежал проверять территорию, а представители человечества устроились на лавке.

– Так вот, Роман, – осторожно начал Вишневецкий, – меня тема снов интересует. Хочу лучше в этом вопросе разбираться. Можешь мне кое-что объяснить?

– Что-то могу, но некоторые вещи не могу рассказывать – я документ подписывал при устройстве. Если не секрет, расскажу.

– Это да, конечно, Ром, – быстро затараторил активист, – мне секреты не нужны. Просто чтобы разбираться получше. Вот, например, как ты там сны создаёшь?

– Я не создаю. Создают архитекторы. Наш отдел тестирует. Мы просматриваем сны и делаем отчёт.

– Для этого нужно какими-то специальными знаниями обладать?

– Скорее способностями. Не каждый может запомнить сон, который видел. И особенно в деталях его описать. Для этого желательно понимать, что спишь, и видеть детали, оценивать, как сон адаптируется к конкретному человеку.

– А научиться нельзя?

– Немножко можно. Но сильно природный уровень не увеличить. А вы попробовать хотели?

– Я, как бы это сказать, Ром, по другую сторону баррикад. Мне кажется, что от ваших снов вреда больше, чем пользы. Только ты не подумай чего, на отношении к тебе это не сказывается. Вы работаете. А есть те, кто принимает решения.

– А почему вы считаете, что от снов может быть какой-то вред? Никакого вреда не доказано.

– Это-то понятно. Я о другом размышляю. Вот посуди сам: раньше люди больше всего заботились о том, чтобы сделать жизнь лучше, денег заработать, детей выучить, дом построить, дерево посадить. А сейчас? Люди хотят хорошей жизни во сне. Производительность труда падает, на выборы никто не ходит, на митинги опять же…

– Ой, дядь Жень, тебе лишь бы на митинги!

– Роман. Я понимаю твой скептицизм и даже его во многом разделяю. Поверь, у меня нет иллюзий, что смогу что-то изменить. Но я занимаюсь всем этим, потому что иначе не могу. Такова уж моя натура.

– Да я не смеюсь, я вашу позицию уважаю. Просто тоже не верю в результат… Так что о снах?

– Вот я и говорю – люди работают, много работают, но результата своего труда не видят. Точнее, видят лишь во сне. И ситуация получается выгодная всем: население довольно, что хотя бы во сне живёт счастливо, а власть – что люди перестают чего-то от неё требовать. А ты знаешь, сколько люди тратят на сны?

– Честно говоря, не очень. У меня рабочий аккаунт на FS Store[2], почти всё бесплатно. Хотя я и не пользуюсь толком.

– Восемьдесят три процента взрослого населения тратят на синтетические сны от трети до двух третей своего дохода! – Вишневецкий показал Роману экран старенького покоцанного смартфона, на котором светилась статья с известного информационного сайта. – Они же качают из населения все доходы обратно в кассу! Вот скажи мне, Ром, какова себестоимость создания сна?

– Понятия не имею. Я не специалист в этом.

– Да почти никакая.

– Ну так-то у нас оборудование научное дорогое. И люди работают.

– И сколько у вас работников? По открытым данным, пара тысяч человек. А покупателей у вас сто миллионов.

– Спорить не буду, не знаю.

– А подскажи, почему один и тот же сон нельзя постоянно смотреть? Почему пять-шесть раз посмотрел, и можно стирать – уже не сон, а белиберда какая-то: и не цепляет по-настоящему, и забываешь сразу?

– Тут, как мне объясняли, не в сновидении дело. Просто наш мозг со временем уже не так ярко реагирует, как в первый раз.

– Всё-то у тебя просто, – вздохнул Вишневецкий. – А я вот считаю, что это специально делается, чтобы люди новые покупали и подписывались. Они просто присосались к нашим карманам и качают!

– Хм. Звучит правдоподобно. Давайте я сам, как разберусь в этом вопросе, вам скажу тогда?

– Буду благодарен. С меня… кофеёк.

7

– Ты! Как ты посмел, Милош?!

Лазарь в отчаянии протянул ко мне руки. В очах – боль и горечь. И слёзы. В большом шатре собрались два десятка воинов. Кто-то смотрит на меня, другие на Лазаря, остальные переглядываются или прячут взор в землю. Некоторые сжимают кулаки или эфесы мечей. Обвинения брошены страшные, но бездоказательные – это значило, что о моём предательстве сообщил Лазарю кто-то близкий, чьему мнению князь доверяет.

– Что они обещали тебе, Милош, мои земли? Золото?

– Тебя обманули, Лазарь! – пытаюсь я отбиться. – Где доказательства?

– Вон с глаз моих. – Лазарь повернулся к выходу из шатра. – После битвы говорить будем.

И вышел. За ним двинулись остальные. Я тоже покинул шатёр. Под стражу меня не взяли, но сторонились.

Поле, словно молоком, залито густым туманом. Холодно и влажно. По левую руку на горизонте показываются первые лучи солнца. Совсем скоро светило развеет туман над полем и откроет взгляду турецкие полчища.

Все, кроме меня, уже в седле. Влатко со своими поскакал налево, а люди Вука – в противоположную сторону. Лазарь остался в окружении двух всадников.

– Я докажу! Я всем докажу! – Ярость, копившаяся в груди, выплеснулась наконец наружу. Я вскочил на коня и понёсся к своей дружине.

Князь не обернулся.

– Павле! Сречко! – кричал я, топчась на лошади посреди нашего лагеря.

Оба моих воеводы тут же подскочили, ожидая приказа. Вокруг собирались остальные.

– Вы знаете, что силы наши не равны. Все мы, – я обвёл взглядом дружинников, – готовы сложить головы, но не пустить мусульман на наши земли. Но нет нужды умирать впустую. Знаю, как мы вырвем победу. Мне нужны десять добровольцев. Лучшие из вас. Кто готов пойти за мной в самое сердце вражьего войска и вырвать его. Но там же и полечь.

Воины молчат. Отговаривать никто не пытается – знают, что без толку.

Первым вызывается Небойша, лучший мой поединщик. Ростом велик, а ловок как горностай. Равных ему в наших землях нет. Следом подходят Драган, Тихомир, Андрия; сколько битв с ними пройдено – не сосчитать. Братья Милун и Милян просят взять их, младшего Миляна отправляю назад – последние они у родичей, негоже род без потомков оставлять. Могучий Предраг подходит, хромая, смотрит тревожно – если из седла его выбьют, то бежать не сможет, ежу понятно. Но если уж даже Предрага наземь скинут, значит, уже всё пропало, да и в седле он держится твёрдо. Киваю. Неманя выходит. Приближаюсь к нему, целую в чело да отправляю назад – храбр Неманя, да юн совсем, и умения воинского недостаёт пока. И Саву не беру. Достоин старик этой битвы, спору нет, но больше пользы живой принесёт. Пусть Неманю и остальных учит ремеслу воинскому, как меня учил. Добрило, Йован, Ангелар, Ненад. Поднимаю руки – значит, всё.

Подзываю Павле и Сречко.

– Стройте дружину. Отправимся вместе, но вы за нами вслед не идите. Становитесь к Влатко на подмогу, ему тяжелее других придётся. С поля не уходить, разве только сам Лазарь отходить станет.

Воеводы прикладывают руку к груди и уходят. Сзади меня окликают.

– Князь…

Сава. Следовало ожидать.

– Милош, знаю, выбрал ты лучших воинов для подвига ратного. А вот скажи мне, князь, станет ли твой отряд слабее, если в нём старик Сава место займёт?

– Сава, нет такой дружины, которую ты слабее сделаешь. Но кто обучать молодых будет после битвы? Нет лучше тебя учителя.

– Не всё ты ведаешь, князь. Мало мне осталось дней под Богом ходить, нового лета мне не увидеть. И ещё – посчитай своих воинов, князь. Одиннадцать вместе с тобою. Не лучше ли – дюжина? Так и песни сочинять складнее.

Прав старик. Как всегда, прав.

– Готовь коня, Сава. Почту за честь сражаться с тобой сегодня.

– Моё копьё с тобой, князь.

И вот мы, блестя доспехами в лучах взошедшего солнца, врываемся на поле боя единым стремительным клинком. Войска только начали сближаться, но уже вижу, что Влатко не ждёт и пускает тяжёлую рыцарскую конницу на прорыв левого фланга османов. У турецкой лёгкой пехоты против них шансов нет, но если завязнут – пиши пропало: быстрая кавалерия вымотает их и окружит, если не подоспеют наши пехотинцы.

Мы не останавливаемся ни на миг, лишь сильнее пришпоривая коней. Вся надежда на то, что внимание турок сейчас на атаке основных войск.

Почти не встречая сопротивления, просачиваемся сквозь вражеских лучников, занявших позицию впереди, прорываем строй легковооружённых азапов, обходим конных акынджей – те не успевают развернуться, готовясь ко встрече наступающих войск. А вот теперь самое сложное – янычары. Не сбавляя темпа, выстраиваемся клином и врезаемся в строй дисциплинированной турецкой пехоты. Первые ряды не успевают среагировать, сабли, скользящие по доспехам, не причиняют вреда нашему безрассудному отряду. Но впереди ряды янычар уплотняются, готовясь к нашей встрече.

– Влево! – кричу я и поворачиваю коня.

Сохраняя напор, продолжаем движение, обойдя уплотнение пехоты. Удары сабель и ятаганов становятся всё сильнее. По доспехам бьют стрелы. Слетает с коня Ненад, врезаясь в турецкую глефу, и исчезает под турками, словно проваливаясь в болото. Падает конь под Тихомиром. Андрия получает стрелу в лицо и тоже тонет.

– Теперь вправо!

Последний ряд. Мы прорвались! Добрило сползает с коня – смертельно раненный, он бился из последних сил. Я вижу шатёр султана. Пришпориваем коней и снова набираем борзости. Телохранители султана – элита турецкого войска – уже готовы встречать нас длинными копьями и глефами. Их не больше пятидесяти, и, видит бог, в другой ситуации мы бы дали им славный бой! Но потеряна уже треть моего отряда, а из оставшихся половина истекает кровью.

Мы на ходу, как можем, строим клин и врезаемся в строй телохранителей. Йован, Милун, Драган сбиты с коней, поднимаются, пытаясь принять бой, но быстро падают под атаками турок, уже не шевелясь.

– Где ты, Мурад?! – кричу я. Если не добраться до него сейчас – всё напрасно.

– Вон он! – ревёт Предраг, показывая на сгорбленную фигурку, убегающую от места схватки в окружении нескольких военачальников и телохранителей.

Мгновение – и мы уже настигли беглецов. Конь Ангелара натыкается на выставленное копье, и тот летит вперёд, сбивая с ног двух телохранителей. Первый получает такой удар кулаком в лицо, что больше не шевелится, но второй успевает вонзить ятаган в спину под доспех моему дружиннику.

Я уже вижу цель – Мурад больше не бежит и стоит с саблей, приготовившись к бою. А мне не до ритуалов чести. На ходу прыгая с коня, сбиваю с ног турецкого султана и вонзаю меч в его грудь.

– Сделано, братцы!

Мои товарищи спешиваются и становятся вокруг меня. Все, кто остался: Сава, Предраг, Небойша. Вокруг нас уже сотни турок, но мы смеёмся и плачем, поём какую-то песню. Предраг уже словил несколько стрел, но отбивает атаку первых нападающих, Небойша держит меч левой рукой, правая висит плетью, Сава падает на колено, но снова поднимается, оставляя на земле кровавый отпечаток. К нам тянутся копья и ятаганы, по нам бьют булавы, но мы поём, смеёмся и плачем.

Острия лезвий всё ближе.

Перед глазами всё плывёт. Контуры турок, тех, что видно боковым зрением, становятся резче. Фиолетовое свечение.

Я просыпаюсь.

8

– С тобой моё копьё! – крикнул Егор.

– И мой меч! – вторил Серёга.

– И мой лук! – добавила Адолат.

– И моя секира! – довершил Роман шершавым гномьим голосом.

Засмеялись. Этот сон сегодня отсматривал весь отдел. Очень важный заказ, на экспорт. Роман попросил Варданяна дать посмотреть его дважды, будто бы для уточнения деталей. Как показалось Гончаренко, начальник даже отметил его рвение. Сновидение осталось как будто тем же самым, но эмоции несколько приглушились: крик обиды уже не рвал лёгкие, и в конце он не пел с другими персонажами, а с суровой готовностью встречал неминуемую кончину.

На утреннем обсуждении у Валерия Платоновича сегодня присутствовали все, хотя и длилось оно всего минут пятнадцать. Адолат высказала мнение, что «моё копьё с тобой» – слишком явная отсылка к «Властелину колец», с чем согласились почти все, даже те, кто этого не заметил сам. И так по мелочам. Содержание нооформ в сновидении наблюдалось минимальное, значит, сон был предсказуем, неприятных сюрпризов быть не должно.

– Завтра проверим финальную версию и отдадим Ярославу Николаевичу. Кто-то должен отсмотреть ещё раз.

– Можно я? – поспешно поднял руку Роман.

Варданян вскинул бровь.

– Мне привычно уже, – отшутился Гончаренко.

– Ладно. Хорошо. Тогда все свободны, отчёты прислать не забудьте.

Роману показалось, что Варданян что-то прокручивал в голове в фоновом режиме. Гончаренко давно понял, что у его начальника весьма острый ум, скрываемый в теле эдакого Тома Бомбадила (сегодня день Толкина, не иначе), который Валерий Платонович старался не афишировать. Но, как-никак, физмат в самом престижном техническом вузе страны даром не проходит.

Сновидцы покинули кабинет. Адолат Набиева встретилась взглядом с Романом и сделала жест головой, означавший «на крышу?». Тот согласно кивнул.

Они отправились в лифт, доехали до восьмого этажа и вышли на открытую крышу второго корпуса – там располагалась уютная зелёная зона метров тридцати в длину, упиравшаяся в увитую плющом стену. Работники прозвали это место «сквером». Зона отдыха «на природе» находилась в том месте, где здание имело минимальную высоту, по краям же «сквера» вверх шли ещё несколько этажей: три у той части, откуда вышли Адолат и Роман, семь – у противоположной, фасадной.

На удобных креслах-мешках под тенью гинкго уже полулежали Егор и Серж. Насколько знал Роман, за пределами «Фабрики» из их небольшого коллектива дружили лишь эти двое. И он ещё не уставал этому удивляться, поскольку с трудом мог представить точки соприкосновения двух настолько разных людей. Егор – высокий, спортивный, с модной стрижкой, Сергей – маленький, полноватый, с беспорядочными вихрами на голове. Егор – программист, помешанный на технологиях, достающий на чёрных и серых рынках заграничные гаджеты и одежду. Сергей – филолог, любящий время молодости его родителей, фанат старой техники и вязаных свитерков с барахолок.

– Как вам сеанс одновременного сна? – поинтересовалась у них подошедшая Адолат.

– Да как обычно, вообще-то, – ответил Егор, – мы же не в одном сне были.

– Не патиссон, – вставил Марков.

Коллеги с недоумением посмотрели на него. Серж филфак окончил, любит всякие вывороты со словами. Нередко понятны они лишь ему одному.

– Ну, патиссон – пати и сон, вечеринка во сне, чего непонятно-то? – привычно объяснил Сергей элементарные вещи непонятливым коллегам.

– Интересно было бы патиссон провести, а? – поддержал товарища Роман.

– Это невозможно. К сожалению. – Адолат сделала по-детски грустное лицо и села в кресло, обняв колени.

– Вообще-то, возможно, – заявил Егор.

– Нет, ну возможно, конечно. Теоретически. – Адолат с её короткой стрижкой и тонкими очками выглядела почти как профессор на лекции, если бы не полосатые штаны, футболка и небольшая татуировка на правом предплечье в виде старинного ловца снов – из тех, декоративных, что существовали до распространения синтетических сновидений. – Но ведь для этого нужен кто-то посильнее, чем мы.

– «Девятка» же, не меньше? – спросил Гончаренко.

– Некоторые «восьмёрки» вроде бы тоже могут, – вставил Сергей.

– Но нам от этого не легче, – подытожил Егор.

Ребята закурили и стали вспоминать, есть ли среди знакомых им коллег «девятки» и «восьмёрки».

– Можно подумать, кто-то из них согласился бы нам патиссон провести, – подумал вслух Роман.

– Ну, если это, например, Варданян, то почему бы и нет? – Адолат, похоже, всерьёз заинтересовалась вопросом.

– А он может? – повернулся к ней Роман.

Та пожала плечами.

– Я помню, однажды к нам в отдел пришёл Зотов, вы ещё не работали, – начал Егор, – нас всего четверо было. У Ленки что-то во сне приключилось. Ну, Зотов с Варданяном её спать отправили, сами «ириски»[3] надели и на креслах у Варданяна задремали. Вот я думаю, очевидно же, что её сон пошли смотреть.

– Похоже на то, – согласился Сергей.

– Только это значит, что без Зотова Варданян нас в сон поместить не может, – рассуждал Роман, – а ещё это значит, что Зотов – минимум «восьмёрка».

– Короче, надо пробить этот вопрос. И сделать это должен ты, – Сергей посмотрел на Егора.

Тот согласно кивнул. Егор работал здесь дольше всех – с тех пор, когда Варданян ещё был простым сновидцем, а руководил отделом Зотов. Коллеги встали с кресел и направились к лифту.

9

Роман не поделился с коллегами своими планами, а точнее сказать, мечтами – у планов-то должны быть определённые основания, а мечты – они на то и мечты. Не хотелось спугнуть. А хотелось ему не только смотреть сновидения, периодически запуская эндогнозис, или, как говорили у них в отделе, «открываться». Гончаренко мечтал попробовать себя в создании снов. Как таковое повышение его не слишком интересовало, но вот творить в новых условиях – о, это стоило бы попробовать!

У него «пятёрка», причём, как тогда определил Зотов, твёрдая. Читай: есть потенциал развить онейру до шести. Ему уже под тридцать, но почему бы не попробовать?

На днях он поинтересовался у Варданяна, есть ли на «Фабрике снов» возможность повысить онейрогномику. Тот ответил, что да, но этим в НИИ при «Фабрике» занимаются, а чтобы попасть туда на глубокое обследование, нужен запрос от руководителя управления. То есть от Зотова в его случае. Поинтересовался мотивом, конечно. Гончаренко скрывать не стал. И решил поговорить с Ярославом Николаевичем сегодня, если получится. После того как отсмотрит вчерашний сон и получит, как он надеялся, ответы на некоторые вопросы.

– Спокойной ночи! – по традиции приветствовали его вечером коллеги.

– Спокойной ночи, – отвечал им Гончаренко.

Всё как всегда, но кое-что сегодня будет иначе – никогда до этого он ещё не смотрел один и тот же сон третий раз подряд. Роман включил рабочий сонник, довольно мощный, третьего поколения – он не только транслировал сновидения и удлинял фазу быстрого сна, но и ускорял засыпание, а также несколько упрощал эндогнозис, чего в домашних и персональных моделях, разумеется, не было. Лёг, набросил плед, закрыл глаза. «Открылся» Роман поздно, самопроизвольно, сонник он на режим эндогнозиса не ставил. Ему было нужно как можно дольше отсматривать сновидение как простому пользователю – погрузившись в него целиком. Гончаренко дождался конца сна и открыл глаза. «Обмозгую на крыше», – решил он.

…Никого. На встроенном в рукав комбеза экране – три часа ночи, пульс 92 (решил по лестнице пробежаться), вероятность дождя 12 %. Отчёт Варданяну отправлен. Теперь, когда почти всю порученную на сегодня работу он выполнил, на крыше можно посидеть часов до четырёх, а то и до пяти – один оставшийся небольшой сон он уж как-нибудь за полчаса отсмотрит.

Итак. Сегодняшний сон был значительно эмоциональнее, чем его предыдущая версия до правки. Если расположить три просмотра на одной шкале «принятия» сновидения, то получается, что два сновидения находились примерно на одном уровне – это первый просмотр вчерашней версии и сегодняшняя финальная. А вот второй вчерашний просмотр провисает. Если допустить, что это провисание – результат привыкания сознания, то его опровергает возрастание «принятия» финальной версии, которая практически ничем не отличается от остальных. Таким образом, логично прийти к выводу, что происходит деградация сновидения, заложенная случайно или сознательно в файл.

Если это происходит случайно… Хм, нет, не бьётся. Сновидения проходят множественные тестирования, да и официальная причина – привыкание мозга – не на пустом месте родилась. Значит, не случайно. Не баг.

Теперь следующая развилка. Первая вероятность: деградация сновидений – неизбежное следствие, вроде как постепенное стирание старых носителей информации, всяких плёнок-дисков из музеев. Вторая вероятность: это сознательное добавление. Фича. И первое утверждение быстро привело Романа в тупик: он чётко помнил, что самые ранние, первые в его жизни искусственные сновидения не деградировали, всегда оставаясь эмоциональными примерно на одном уровне. Так почему же современные сны при каждом использовании становятся всё более эмоционально тусклыми? Расплата за сложность? Да нет, ведь и сейчас выпускаются простые сновидения, которые тем не менее тоже деградируют. Таким образом, логическая цепочка оставляет один вывод: деградация – сознательно добавленное свойство синтетических снов.

Пожалуй, стоило поразмыслить, хорошо это или плохо. Но Роман заметил Адолат и поставил логические измышления на паузу.

– Привет, Ромул, – Набиева окончила истфак, поэтому, видимо, и любит называть его именами исторических персонажей, а не бесячими прозвищами вроде Ромашки или Романеско, – медитируешь в одиночестве?

– Да так, на звёзды смотрю. Это вон там что – Юпитер или звезда какая-то?

– Без понятия. Это ты у Хорхе спроси.

«Хорхе. Егор, что ли? – задумался Роман. – Он вроде любитель с телескопом повозиться. Но почему каждый раз новое прозвище?»

– Нет, Ром, ты давай мне без этого всего. Сидишь, смотришь в стену, бормочешь. Не хочешь – не говори, конечно, но только так прямо и скажи.

Гончаренко подумал было так прямо и сказать, но рассудил, что не делает же чего-то запрещённого или незаконного. И выдал Адолат свои рассуждения. Та с ходу включилась в разбор:

– Смотри, у тебя есть допущения. Теоретически раньше могли записывать файлы в другом формате. То есть могли пожертвовать стабильностью ради большего размера, например. Так бывает. Нам препод на истории вещей пример с телефонами приводил. Первые мобильные телефоны могли заряд недели две держать. Но чем больше шло их развитие, добавлялись функции, росли характеристики, тем меньше становилось время работы. В конце концов заряжать приходилось каждый день, а то и чаще. Но вообще я с тобой согласна. Скорее всего, деградацию специально добавили.

– Почему?

– Потому что и такое тоже уже бывало. Вот представь Китай. Китайцы ведь ужас сколько всего изобрели.

– Ну, в курсе. Компас, бумагу. Порох. Шёлк.

– Это только то, что все знают. А ведь ещё книгопечатанье, весло, колокол, пароварку, вилку, арбалет, лекарство от малярии, вентилятор, домну, воздушный змей, сейсмометр, чугун…

– А ты хорошо училась.

– А? Ага. Чтобы ты понял. Так вот, в прошлом веке Китай стал выпускать очень много всякой продукции по всему миру. И была эта продукция в основном отвратительного качества. «Китайский» стало синонимом плохого. Но мы же понимаем, что китайцы делать хорошо умеют. Но если бы они делали хорошо, как те же японцы, то у них возникла бы проблема с безработицей. А так все при деле: делают дешёвую одежду, плохие телефоны, заводы выпускают плохие машины, всё быстро ломается, поэтому нужно делать ещё. Всё дёшево, поэтому покупатели есть. Понимаешь, о чём я?

– Деградация снов нужна, чтобы было чем заняться их создателям. А люди, которых не цепляет их любимый сон, вынуждены покупать свежую версию.

– Точно. И ничего криминального в этом нет. Законы экономики. Проверенные историей.

– Теперь ясно. Спасибо тебе. А теперь пойдём вздремнём?

– Эй, а на звёзды кто за нас смотреть будет?!

10

– К снижению готов!

– Приступайте, командор!

«Индевор» врезается в плотную атмосферу планеты. Снижаюсь на пару десятков километров, затем стабилизирую курс.

– База, запрашиваю анализ.

– Принято, командор.

Держусь на постоянной высоте. Как бы ни хотелось быстрее очутиться на поверхности, видимость такова, что скорее её можно назвать невидимостью – сплошная облачность без намёков на просвет. Спустя две минуты из динамика доносится голос диспетчера:

– «Индевор», приём! Судя по анализу атмосферы, поверхность ожидается твёрдая, неровная, возможны горы высотой до 10–15 километров, вулканическая деятельность. Спуск по Протоколу 6.

– Принято, база.

Начинаю спуск по Протоколу 7. Всё же я знаю свой корабль лучше. Снижаюсь до 20 километров, разворачиваю верный «Индевор», врубаю торможение. Атмосфера развеивается. Отключаю экранирование. Поверхность планеты действительно гористая, но мой корабль кружит над долиной.

– База, запрашиваю анализ.

Я, наверно, самый дотошный изыскатель из всех. Но мне не нравится идти вслепую. А база, анализируя данные, выдаёт мне основные сведения о моём пути. Мне очень важно довести спуск до конца.

– «Индевор», приём. Температура 42 градуса. Атмосфера не пригодна для дыхания – на две трети метан, на треть диоксид углерода. Плотность пол-атмосферы. Ветер 26 метров в секунду.

– Спасибо, база. Снижаюсь. Отбой.

Выбираю плоский камень на ровной поверхности, помня истории старых изыскателей про жидкий песок, и сажаю корабль.

– База, мы выходим.

Мы? Почему я сказал «мы»?

– Ю-ху! – раздаётся в наушниках. Я и забыл, что у нас один канал. Я вообще настолько увлёкся навигацией, что забыл про напарницу.

Выбираюсь из корабля первым, как и положено. Поверхность гладкая, рисунок… периодически повторяется, чего не бывает у природных минералов. Остатки цивилизации? Адолат тоже спрыгивает на камень. Смотрит удивлённо. Её первый спуск.

– База, запрашиваю анализ.

– Командор, в районе корабля температура на полградуса выше ожидаемой. Наблюдается ритмичное пульсирование под грунтом. Рекомендация: смена локации или подъём, дополнительный удалённый анализ.

– Адолат, на борт, – строго говорю я, – мы поднимаемся.

– Так быстро?

– Не обсуждается.

Напарница послушно, хоть и неохотно, поднимается на борт «Индевора». Но когда последовать за ней собираюсь я, поверхность под ногами приходит в движение. То, что мы приняли за плоский камень, теперь стоит почти вертикально, а я и корабль отброшены метров на десять от него на песок. Не жидкий – обычный, сыпучий. «Камень» поднимается выше, и становится видно, что это щиток на спине огромного животного, по форме похожего на садового слизня. Зависнув на мгновение, каменный слизень ныряет в песок, образуя огромную воронку, в которую я тут же начинаю сползать. До «Индевора» не добраться. Да и смысла нет – он тоже ползёт вниз. Разворачиваюсь и бегу что есть мочи от центра воронки. Мне не успеть.

– «Индевор», взлёт!

Корабль прочихался соплами и на боку ползёт по песку, но через пару мгновений всё же ловит устойчивое положение и взмывает в воздух. Я продолжаю бежать, но склон с каждой секундой всё круче. Ноги безнадёжно вязнут в песке. Я падаю вниз.

Просыпаюсь. Кажется, я упал на подлетевший снизу корабль? Не успел запомнить. Тайком оглядываю кабинет. Ребята напротив спят, рядом со мной – тоже, только пара кресел пусты, Варданян увлечённо пялится в смартфон. Вот и славно, никто не догадается, что я видел на работе естественный сон.

11

Роман посмотрел на монитор – до конца работы оставалось полчаса, к Зотову успевает. Вообще-то Зотов обычно уходил позже, но неудобно же по служебным вопросам во внерабочее время с начальником встречаться. А встретиться хотелось. И даже не потому, что от этого разговора многое зависело, дело же не только в продвижении по карьерной лестнице. Гончаренко по работе контактировал только с тестировщиками, а Зотов был чем-то вроде потайной дверки в ту часть «Фабрики снов», где сны рождались. Кабинет Зотова находился на том же этаже, через пару дверей от их отдела. Минутой позже Гончаренко постучал в дверь руководителя.

– Можно, Ярослав Николаевич?

– Да, входи, Роман. Валерий со мной уже поговорил, так что я тебя ждал.

– Значит, повторять не нужно?

– Да. Твою просьбу выполнить возможно. Всё зависит от тебя. Но я должен тебе объяснить плюсы и минусы твоего решения.

– Хорошо.

– Надо понимать, что если твоя онейрогномика больше пяти – твоя жизнь сильно изменится. Наименее чувствительное – то, что работы станет намного больше. Ты уже не сможешь после работы бодрствовать до вечера, физически не сможешь – сон на работе перестанет быть в какой-либо степени отдыхом. Ты станешь сильно уставать, и дневной сон станет необходимостью. Но помимо этого, твоя свобода станет сильно ограничена. «Шестёрки» и «семёрки» – ценный ресурс. Такой онейрогномикой обладают лишь около трёх процентов людей. Но ведь далеко не все могут или хотят работать в корпорации. Вероятнее всего, тебе придётся поселиться в общежитии при «Фабрике». Все перемещения и контакты вне её будут жёстко контролироваться, поскольку носителей высокой онейрогномики стремятся получить в орбиту влияния многие: спецслужбы, криминал, иностранная разведка. «Фабрика» же не заинтересована в оттоке специалистов. Можно ли будет взять собаку? Тебе ведь наверняка это интересно? Не знаю. Возможно, да. Но совсем не факт. Второй момент. Ты у нас в управлении на очень хорошем счету. Скажу больше: если завтра освободилось бы место Валерия, я бы предложил занять кресло тебе – у тебя всё-таки есть опыт руководства коллективом, пусть и детским. Но это потенциально – Валерий никуда не уходит. Просто чтобы ты знал. Так что, Роман, сегодня вторник, подумай до конца недели. Если решишь пройти дополнительный тест – я вопрос решу. Так тебя устроит?

– Да, Ярослав Николаевич. Спасибо за объяснения. И за оценку моего труда, конечно. Я подумаю.

– Прекрасно. До свидания, Роман.

– Почему у вас собака без намордника?! – возмущённо воскликнула женщина лет пятидесяти, пряча за спину трёхлетнего мальчика, скорее всего внука.

«На майке, что ли, ответ напечатать?» – подумал Роман. Но вслух в тысячный раз озвучил:

– Это бассет. Ему не положено по закону.

– Тут же дети ходят, вы не понимаете?

– Пусть играют, я не против.

В это время, ну вот никак не в другое, Винт громко пролаял. Два раза.

– Ну вот видите! – женщина показала на Винта и задвинула ребёнка ещё дальше.

– Собачка говорит «гав-гав», – из-за спины бабушки произнёс малыш.

– Вот видите, – сказал Гончаренко, улыбаясь мальчику, – даже дети знают, что собачка говорит «гав-гав». В любой ситуации. А не только когда злится.

– Это собака, вы не можете знать, что у неё на уме!

– Почему же, в этот раз всё очевидно: «Хватит болтать и пошли», – перевёл Роман с собачьего и ушёл.

Женщина у него за спиной закачала головой, сокрушаясь неисправимости собаковладельцев. Винт, удовлетворённый, радостно бежал впереди Романа.

На другой стороне улицы Гончаренко заметил Вишневецкого. Улица была широкая, две проезжих части, посередине – бульвар, покрытый сильно пожелтевшей травой. «Поговорить с ним, что ли?» – подумал Роман. Тем временем тот тоже его заметил. Роман помахал рукой. Оба дошли до пешеходного перехода на своей стороне, перейдя дорогу, встретились посередине и свернули на бульвар.

Гончаренко пересказал Евгению свои с Набиевой рассуждения о деградации сновидений. Вишневецкого выводы Адолат, кажется, застали врасплох: как убеждённый либеральный демократ, он просто обязан был принять право компании на свободную бизнес-стратегию, но как многолетнему оппозиционеру действующей власти, сделать ему это было чрезвычайно сложно. В конце концов Вишневецкий вроде бы нашёл выход из тупика.

– Это же очень большая корпорация, Ром. Нельзя к такой махине те же законы, что и к обычному бизнесу, применять. К тому же она монополист, а это дополнительную ответственность должно накладывать. Хотя… Ладно, наверно, тут и вправду никакого заговора нет. Даже обидно. Но могли бы хотя бы помедленнее их изнашивать, что ли. А ты сам когда начнёшь сны делать? – неожиданно сменил он тему.

– Вообще-то это не от меня зависит, это особый склад ума нужен. Но вы прямо как чувствуете, что я хочу попробовать.

– Интересно, наверно.

– Пока не знаю. Начальник говорит, что трудно и не очень-то уж и увлекательно. Но он, с другой стороны, работника терять не хочет.

– А я знаешь, что думаю? Интересно – это когда для себя. А когда на заказ, по техзаданию, это такое себе развлечение. Для себя-то ты сможешь сны делать? Для друзей, например?

– Сомневаюсь. Для этого ведь оборудование нужно серьёзное. Такое на кухне не сварганишь. Но я пока вообще не знаю, способен ли создавать сны. Мне до этого только про потенциал говорили.

Вишневецкий сегодня выглядел ещё более странно, чем обычно. Роман не сразу это заметил. Дёрганый какой-то. Оглядывался по сторонам периодически. Ареста ждал? Гончаренко даже выдохнул облегчённо, когда дядя Женя, напоследок пожелав ему удачи, торопливо попрощался и убежал по следующему переходу, к которому они подошли. Винт было бросился вслед, но был остановлен поводком.

12

Вместе с небольшой сумкой на колёсиках вхожу в терминал, где уже собрались почти все наши. Почти – потому что несколько человек подходят одновременно со мной. Теперь вся дюжина в сборе.

– Ну, что, все? – оглядывает компанию Варданян. – Пошли тогда. Привет.

– Здравствуйте, – говорю вместе со всеми.

Катим к терминалу, а через некоторое время мы уже на высоте нескольких километров над землёй. Летим на острова. Компания устроила нашему отделу корпоративный отдых, выкупив на три дня небольшой остров у побережья Африки в Индийском океане.

Мне досталось место с Сержем, впереди без умолку тараторит Леночка, что-то про кремы, пигменты и загар.

– А знаешь, что такое пигмент? – спрашивает Марков и сам же отвечает: – Свинья-милиционер. Pig-мент.

– С Ларисой так не шути, – предупреждаю его, – у неё муж в милиции.

– Да не, нормально, я ему сама расскажу, – раздаётся весёлый голос за спиной. Оказывается, жена милиционера Лариса Никульшина сидит позади нас.

Смеёмся. На соседнем ряду Толик Чиркин открыл бутылку мартини и наливает напиток в пластиковый стакан своему невольному соседу – Яну Чеснокову. Толик старше нас всех, ему чуть за сорок, но он всё равно для всех Толик.

– Всё будет чики-поки, Ян, – уверяет Толик соседа, – это ж самолёт, тут все квасят.

Ян – полная противоположность Толика, маленького, чуть рыжеватого и какого-то неровного, что ли, любителя олдскульного блатного сленга. Чесноков же – бывший профессиональный баскетболист, из-за травмы рано закончивший карьеру, высокий, мощный, немногословный. Он улыбается и берёт стакан. Определённо, в ближайшее время им будет «чики-поки».

Самолёт садится в международном аэропорту на самом крупном острове архипелага, а на «свой» остров нас на катере доставляет Джо, местный гид пиратского вида и широкого профиля.

Остров не сказать что совсем уж мал: по периметру песчаные пляжи чередуются с невысокими скалистыми берегами, а вглубь уходят тропинки по заросшим густой зеленью склонам невысоких холмов. Вершину одного из них занимает наша база – двухэтажный особняк с зоной отдыха на крыше. На ближайшем пляже расположилось бунгало Джо и его помощника Альбера, худощавого парня лет двадцати. Рядом с обиталищем наших гидов можно взять сёрф, акваланг или ещё что-нибудь для активного отдыха. Для любителей же отдыха пассивного на границе пляжа круглосуточно открыт небольшой бар, Альберова вотчина.

На вершине холма звучит гонг, означающий общий сбор. Когда все поднимаются на крышу особняка, я понимаю, точнее, все понимают, что находятся во сне.

– Приветствую, коллеги, – обращается к сновидцам Ярослав Николаевич, уже в белых брюках и гавайской рубахе. – Большинство из вас не в курсе того, где они сейчас находятся. Разве что отдельные наши коллеги могут о чём-то догадываться. Поэтому прошу минутку внимания! Ко мне поступила просьба организовать нечто необычное, до сей поры в нашем управлении не практиковавшееся. В качестве эксперимента я взял на себя смелость провести первый патиссон – вечеринку во сне. В нашем распоряжении три условных дня. Наше время растянуто максимально возможно. В реальности мы проспим почти всю рабочую смену.

К нашим услугам весь остров и окружающий океан. Исследуйте особняк и побережье – вы обнаружите множество интересного. Если что-то понадобится – обращайтесь к Джо и Альберу, а если они не смогут вам помочь, то ко мне. Валерий Платонович будет временами отлучаться, поскольку дежурит сегодня в отделе. Вопросы?

– Ярослав Николаевич, а это ничего, что мы тут на коктейльчики налегаем? – интересуется Чиркин.

– Всё, что происходит во сне, – остаётся во сне, – отвечает Зотов и добавляет: – Запись сновидения не ведётся.

Все разбредаются. Зотов остаётся на крыше, где, надев гавайскую шляпу и очки, располагается на плетёном кресле-качалке. Варданян куда-то исчез – надо думать, отправился в реал. Леночка с Вадимом Моториным, который благодаря опыту работы фитнес-тренером смотрится на нашем острове особенно органично, отправляются прокатиться вокруг острова на скутерах. Толик и Ян перемещаются в бар на пляже, а по соседству с ними устраиваются загорать Лариса и Вера Букша.

Когда я плюхаюсь на мягкий диван на первом этаже, вокруг меня ожидаемо погружаются в кресла-мешки Егор, Адолат и Сергей.

– Шалость удалась, – удовлетворённо произносит Егор.

– Ну что же, господа, теперь следует придумать, чем заняться в ближайшие пару дней, – задумчиво замечает Адолат, – не на пляже ведь ляжки греть, правда? В конце концов, загар мы отсюда не заберём.

– Ну почему же, – задумчиво произносит Сергей, – Толик вот, например, собирается забрать отсюда состояние опьянения.

– Может, попробуем изучить тут всё? Вряд ли нам часто такие возможности будут представляться, – предлагаю я.

Предложение принимают единогласно. Намечаем план. Лес, пляж, океан – исследовать решаем в таком порядке. Коттедж в качестве объекта определён нашей компанией как неинтересный и предсказуемый.

– Нет, ребят, всё-таки Зотов – человечище, – свидетельствует Адолат, когда мы покидаем помещение и останавливаемся на пологом склоне, оглядывая остров сверху, – десять человек в сон затянул. На трое суток. И сон ведь не поделка – проработан хорошо.

– Как сказать, – задумчиво отзывается Егор, – создать остров – приём довольно банальный. Я по своей сфере сужу.

Егор – бывший игродел, трудился дизайнером уровней в игровых студиях, не хватавших звёзд с неба. В нынешнее время профессия совершенно бесперспективная: отечественная отрасль в упадке из-за технологической отсталости, и зарубежные пиратские продукты популярнее редких продуктов родных мастеров.

– Остров удобен прежде всего чёткими границами, – продолжает Егор, – и тем, что за этими границами, по сути, ничего нет. Проработанная центральная часть, а остальное очень условно обозначено. Плюс нет ощущения оторванности от мира, как если бы мы были на космическом корабле или подлодке. Поэтому действие многих игр происходит на островах.

– И что же будет, если мы возьмём катер и решим убраться с острова? – включается в разговор Сергей.

– В играх возможны разные варианты. Раньше игроку открывалась бесконечность океана. Иногда табличка на небе с надписью: «Возвращайтесь, тут ничего нет». Порой прописывалась смерть или какая-нибудь скриптовая сценка вроде возвращения назад. В современных играх нейросети дорисовывают реальность в общих чертах. До нас такие редко доходят, а если и доходят, то наше железо их обычно не тянет. Во сне возможны любые варианты. Но, зная Зотова, ставлю на то, что он отдал всё, что за границей синтетической реальности, на откуп нашего сознания, заложив только основные закономерности.

– Слушай, Егор, а как получилось, что ты не стал архитектором? – интересуюсь я. – У тебя и навыки есть.

Адолат и Сергей неодобрительно хмурятся. Впрочем, то, что они не объяснили мне болезненность этой темы для Егора, – и их вина в том числе.

– Скилл низковат, – Егор отзывается сухо, но всё же продолжает: – Пробовал я менять сновидения, объекты в них, но как будто переключатель какой-то в голове на «выкл.» стоит. Свои нооформы менять могу, конечно, но не более того.

– Понял, – отвечаю я.

– Ты-то? – делано удивляется Егор. – Ну сейчас, пожалуй, да. Хотя у тебя, может, и получится стать архитектором. Я знаете, о чём думаю иногда? Если бы не было монополии на сны, то мы вполне могли бы команду сколотить. Смотрите, Адолат и Серж занимались бы сценарием, каждый со своей стороны, я бы создавал дизайн пространства, а Рома бы всё реализовывал. Если, конечно, удалось бы поднять уровень.

– Если бы… – задумчиво произносит Сергей.

– Но монополия есть, – подытоживает Адолат, – так что давайте уже спустимся на землю. И пойдём… копать, что ли?

– Копать? – в один голос переспрашиваем мы с Егором.

– Копать? – чуть замешкавшись, повторяет Сергей.

– Нет, а как вы изучать-то всё собираетесь? – выдаёт трещоткой Адолат. – Всё, что снаружи, – это часть сна, которая прописана. И вокруг наверняка тоже. Где граница, мы не знаем. Значит, надо копнуть!

– Да ладно, ладно, женщина, не кричите так, – откликается Егор, – в конце концов, почему бы и не копнуть. Ничего же не теряем.

Мы возвращаемся в коттедж, чтобы поискать лопату и затем отправиться вглубь острова. Лопата нашлась в шкафу с инструментами, и сейчас её почему-то несу на плече я. Метров через сто Егор, идущий впереди, останавливается возле здоровенного красного тропического цветка.

– Ну что, почему бы не копнуть здесь? – произносит он.

Я снимаю с плеча лопату, ставлю её на сероватый грунт и надавливаю ногой. Почва мягкая, влажная. Лопата легко входит почти до конца, но упирается во что-то твёрдое. Я отбрасываю ещё пару штыков грунта и достаю из ямки запечатанную сургучом тёмно-зелёную бутылку.

– Вот это номер! – удивлённо восклицает Сергей.

Причём, похоже, удивляется находке только он. Егор поджимает губы и кивает головой, словно отдавая должное задумке. Я с похожим выражением переглядываюсь с Адолат.

– Давайте уж, открывайте, – нетерпеливо приказывает девушка.

– Подождите! – Сергей делает в сторону бутылки останавливающий жест. – А вдруг там джинн?

– И что же? Мы оставим его там и пойдём пить коктейльчики? – парирует Адолат.

И побеждает. При помощи складного ножа, предусмотрительно взятого из шкафа с инструментами, я отбиваю сургуч и вытряхиваю из бутылки свёрнутый в трубочку лист пожелтевшей бумаги. Разворачиваю лист, демонстрирую остальным написанные в две строки цифры, разделённые точками.

– Координаты, – озвучиваю я очевидную всем истину.

Погуглив координаты в телефонах, выясняем, что обозначают они место в открытом океане в паре километров от берега. Мы отправляемся в сторону пляжа уговаривать Джо дать нам покататься на его катере.

К удивлению компании, Джо на самом деле приходится уговаривать: туземец ни в какую не соглашается отдать лодку. Ну, разве что за бутылку рома. Приходится мне топать обратно в коттедж искать ром – ведь Сергей заявил, что раз найти нужно ром, а не «серёж», то Роме его и искать. В баре в коттедже стоит много напитков, но рома среди них найти не удаётся.

Я задумываюсь. Коттедж – безусловно, созданная Зотовым синтетическая часть сна. Бар – скорее всего, тоже. А бутылки? Часть ли они сновидения или мои нооформы, которые я неосознанно сформировал в баре? Или часть сознания Ярослава Николаевича, внесённая в сон уже после попадания в него сновидцев? Или нооформа кого-то из «гостей»? Того же Толика. Вероятностей много, а отличать их я ещё не научился. Да и вообще, бутылок-то много, и происхождение они могут иметь различное.

«Но я же могу внести нооформу в сон сознательно, – рассуждаю я, – если уж понимаю, что сплю».

Я пытаюсь представить бутылку рома в баре, потом у себя в руке, а затем – вообразить её вместо бутылки джина. Тщетно. Пробую создать мыслеобраз искомого алкоголя, абстрагируясь от окружения, и поместить его в бар. Не выходит, никак не выходит.

– Ошибка новичка, – за спиной Романа раздаётся знакомый голос. В проёме двери стоит Варданян в огромных цветных шортах. – Тебе же ром нужен?

– Да вы же и так знаете, да?

– А то! В общем, ты, как вижу, пытаешься создать бутылку. А надо идти не от частного, а от общего. Попробуй представить бар с бутылкой рома на месте бара без бутылки рома. Как-то так. Чем больше пространства ты сможешь охватить, чем больше предметов, тем точнее будет результат.

Пытаюсь представить бар, в котором с краю полки с крепкими напитками примостился ром «Эдвард Тич» – единственный, внешний вид которого я помню. На мгновение кажется, что на месте, где я предполагаю материализовать бутылку, возникает что-то вроде прозрачного облачка в виде искомого напитка. Но когда я присматриваюсь внимательнее, никаких изменений не оказывается.

– Ты как будто ключ к замку подбирай. Или знаешь, такие игры есть, «найди предмет»? Хотя не, немного не то… Картинки парные, «найди десять отличий». Вот! Видишь одну картинку, а представляешь другую – такую же, но уже с отличиями. Давай. Тебе эти картинки нужно наложить друг на друга, чтобы они точно подошли.

Окидываю взором бар, коттедж, вспоминаю, как тот выглядит снаружи. Теперь самое сложное: представляю тот же коттедж, тот же бар, ту же полку с алкоголем, но на полке, с краю – бутылка «Эдварда Тича». Во сне невозможно закрыть глаза буквально, так, чтобы перестать видеть окружение. Поэтому я как бы заменил одну картинку другой, коттедж без рома – на коттедж с бутылкой рома на полке.

– О! – только и могу воскликнуть я, видя на полке «Эдварда Тича».

– Хорошо, – кивает мне Варданян, – тогда я на дежурство иду.

Я сперва даже слегка обижаюсь на начальника. Как будто это такое простое дело – в чужом сне создать свою нооформу. Можно подумать, кто-то ещё в отделе на такое способен. Разве что сам Варданян. Впрочем, поразмыслив, решаю, что странно ожидать от руководителя отдела каких-то бурных эмоций по поводу пусть и редких вообще, но обычных для нашей конкретной организации достижений.

Тем временем Валерий Платонович незаметно исчезает из виду. Всё ещё под впечатлением от своей удачи, я спешу на пляж.

Джо, как только получает бутылку, кидает Егору ключи от лодки и исчезает в бунгало. Тот же, зайдя на борт и дождавшись, пока остальные последуют его примеру, быстро заводит мотор. Адолат демонстрирует смартфон с картой на экране – координаты она ввела, пока я бегал за ромом.

– Я снооформировал ром, – тихо, но несколько торжественно произношу я в первую же возникшую паузу.

Все оборачиваются ко мне.

– Круто, – первым откликается Егор.

– А в баре не было, что ли? – удивляется Сергей.

– Нет, ну, Серёж, подумай сам, если бы был, нужно ли было бы его нооформировать? – высказывает, как ей кажется, очевидную вещь Адолат. – То, что его там не было, – часть приключения. Вот только это же читерство, получается?

– И мы, возможно, проскочили какую-то часть сюжета, – рассуждает Егор.

– Кстати, мы почти на месте, – замечает Адолат, глядя на маркер карты.

Наш остров остался в паре километров позади. Ближе к горизонту видны и другие, более далёкие острова. Но вокруг лодки – просто море, никаких приметных объектов.

– Что-то мы пропустили, – сокрушённо выдыхает Сергей.

– Да нет, коллеги, ничего вы не пропустили, – раздаётся голос за нашими спинами.

Мы резко разворачиваемся, и я вижу сидящего на корме Зотова.

– Не думали же вы, надеюсь, что за пару дней я создам полноценный квест, – продолжает он, довольно улыбаясь.

– Да мы и на то, что есть, не рассчитывали вообще-то, – отзывается Егор, – мы только хотели как следует изучить сон.

– Хороший сюрприз вышел, Ярослав Николаевич, – замечает Набиева.

– Спасибо, Адолат. Я старался. Но у меня остался один вопрос: как вы решили задачу с ромом?

Мне кажется, что Зотов, задавая этот вопрос, как-то напрягается, становится серьёзным, хотя внешне это никак не проявляется. Я вообще подозреваю, что Зотов в курсе всего, что происходит в этом сне, но это всего лишь догадки.

– Я его снооформировал, Ярослав Николаевич.

– Вот это ты молодец, Роман. Не стал, значит, у Альбера спрашивать или ко мне на крышу подниматься, – смеётся Зотов.

Смех поддерживают все.

– Надо было придумать какой-нибудь общий вечерний сбор, – задумчиво произносит начальник управления, – чтобы призы выдавать, обсуждать дневные приключения. Но это на будущее. А сейчас сообщаю всем присутствующим, что вы заработали по три отгула и промокод в FS Store.

Мы только собираемся поблагодарить Зотова, но слова комками застревают в приоткрытых ртах. За спиной Ярослава Николаевича небо внезапно чернеет, а море встаёт стеной и стремительно приближается к нашему судёнышку. Все мы только молча наблюдаем, как спустя мгновение волна высотой метров двадцать или тридцать поднимает лодку и, перевернув, накрывает тяжёлым слоем тёмной воды. Никто из нас не может удержаться, и океан вытряхивает нас из катера, как солдатиков из коробки.

Под водой я вижу, что мои товарищи всплывают вверх, все, кроме Зотова – тот, наоборот, целеустремлённо движется вниз. После такого переворота немудрено потерять ориентацию в пространстве. Я-то ещё в детстве научился нехитрому способу: выпускаешь немного воздуха и плывёшь за пузырями. Зотов, очевидно, этого способа не знал и, перепутав направление, плыл к своей гибели. Воздуха в лёгких достаточно. Наверно. Я плыву вниз как можно быстрее: чем быстрее догоню своего начальника, тем быстрее мы сможем всплыть. А вот каков запас воздуха у Зотова, интересно? Если он закончится, когда я буду тащить его наверх, это может стать опасным предприятием: если Зотов запаникует, то вцепится в меня. Хотя нет, утопающие не цепляются в людей под водой, только на поверхности. Вот же мысли лезут в голову!

А ведь Зотов плывёт ненамного медленнее меня. Эдак действительно придётся поворачивать назад, скоро мне уже не хватит воздуха на всплытие. Вот и дно виднеется. Зачем же он плыл вниз, если видит дно? Ярослав Николаевич… исчез?! А, нет, вот он выглядывает… из-за… Так это же субмарина – большая, голубовато-серая, почти не отличающаяся по цвету от воды. Зотов машет мне рукой и снова исчезает под днищем. Плыву за ним, успеваю заметить, как его ноги исчезают в люке. На большой глубине такой люк открывать нельзя, а здесь – вполне себе рабочий вариант. Без всяких шлюзов: я просто выныриваю снизу и, перемахнув через бортик, оказываюсь на чёрном резиновом полу субмарины. Отдыхиваюсь. Рядом на спине лежит Зотов. Поворачивается ко мне, показывает большой палец. Я улыбаюсь. Он поднимается, идёт по светлому коридору, я двигаюсь за ним.

– Ярослав Николаевич, а как же остальные? – спрашиваю начальника в спину.

– С ними всё в порядке, сейчас сам увидишь, – откликается тот, не оборачиваясь.

Я почти паникую – мои товарищи в открытом море, почему же Зотов так спокоен?

Мы идём по скудно освещённому узкому коридору, периодически пригибаясь, проходя люки. Наконец попадаем, видимо, в отсек управления или что-то похожее. В этом помещении светло: помимо ламп на потолке, по сторонам расположено по большому иллюминатору, почти с человека ростом. Зотов жестом показывает мне на трубу перископа, спускающуюся с потолка в центр отсека.

Оптика перископа впечатляет: он не только показывает, что происходит на поверхности, так ещё и зум у объектива неплохой, минимум двадцатикратный. После пары минут осмотра моё беспокойство за друзей исчезает. Внезапная волна здорово их раскидала, но сейчас коллеги в безопасности, хотя, похоже, не видят друг друга и не имеют представления о судьбе товарищей. Егор уверенно плывёт к берегу, поддерживаемый на плаву спасжилетом. Сергей забрался на благополучно переживший волну катер и пытается завести мотор. А Адолат подобрали Леночка и Вадим, проплывавшие мимо неё на скутерах.

– Да, с ними всё хорошо.

Что-то меня смущает. Что-то не то. Они все спокойны.

– Ярослав Николаевич, а почему они нас не ищут? И друг друга? – Я отрываюсь от перископа и смотрю в упор на Зотова.

– Взгляни на свои руки, Роман, – спокойно произносит тот.

– А при чём тут руки? – спрашиваю я и с удивлением обнаруживаю, что не вижу их.

Да, я смотрю на то место, где должны быть мои руки, но ничего не вижу. Что за бред? Это же невозможно! Или я сплю? Ну конечно, я сплю. Откатился я, похоже, в тот момент, когда нас накрыла волна.

– Я здесь, Ярослав Николаевич.

– С возвращением, – отзывается Зотов. – Твои товарищи ещё в реэндогнозисе. Но как только мы встретимся, они вернутся. Все мы по отдельности доберёмся до берега. Никто не заметит, что мы с тобой в это время были на субмарине.

– А зачем мы здесь? – интересуюсь я.

– Есть важный разговор, Роман. И провести его я хочу именно здесь, вдали от чужих ушей – и тех, что в реальности, и тех, что в сновидении.

Зотов спокоен, хотя что-то здесь наверняка нечисто. Какой разговор невозможно провести в офисе или в кафе, да хоть просто на улице? Что-то криминальное? При всём желании не могу представить Зотова, предлагающего мне заняться контрафактным изготовлением порноснов или воровать во сне пароли от банковских ячеек. Да я скорее поверю, что Зотов революционер.

– Роман, ты наверняка строишь предположения, зачем мне понадобилось с тобой говорить именно здесь. Уверяю, что ничего запрещённого я тебе предлагать не собираюсь. Проводить переговоры в сновидении совершенно нормально – и ты к этому скоро привыкнешь. Ты ещё удивишься, когда поймёшь, сколько событий происходит в сновидениях.

Всё в словах руководителя управления логично, но… не совсем. Зотов же не просто пригласил меня побеседовать на крыше коттеджа. Он создал целый сценарий, со штормом, подлодкой и упрямым туземцем. Зачем же? Я жду.

– Наверняка ты уже понял, что твоя онейрогномика выше пяти. Так?

– Честно говоря, догадываюсь. Та бутылка…

– Да. И не только она. Определённо, у тебя высокий уровень. Высокий – это шесть-семь баллов. И раз ты решил попробовать стать архитектором, тебя возьмут. А это значит, что работать ты будешь в другом корпусе и с другим уровнем секретности. Мы вряд ли будем часто видеться.

– А с другими ребятами из отдела?

– С остальными тем более. Часто ты встречаешь архитекторов? – Я отрицательно мотаю головой. – То-то же. Архитекторы – каста закрытая.

Так. Вот к этому я готов не был. Впрочем, неужели не найду способ видеться с теми, с кем хочу? Не наяву, так во сне.

– Я провожу частные исследования снов. Не связанные с «Фабрикой». На дому, так сказать. Почти. Ничего особенного, просто исследования для своего интереса. Не хочу, чтобы это как-то ограничивало мою свободу, поэтому и не пытаюсь перейти в исследовательский институт. Могу надеяться, это останется между нами?

– Конечно, – заверяю я начальника.

– Так вот. Я предлагаю тебе иногда вместе работать. Думаю, ты мог бы ассистировать мне в некоторых экспериментах. Тебе интересно?

– Да.

– Ещё бы, – улыбается Зотов, – это поинтереснее архитектуры. Конечно, у меня есть некоторые несложные условия. Первое – секретность. Я не нарушаю закон, поскольку не произвожу сновидения, но эксперименты за стенами «Фабрики» под негласным запретом. Второе – тебе не следует афишировать свой уровень онейрогномики.

– Но, Ярослав Николаевич, с низкой онейрогномикой же не берут в архитекторы.

– Шести баллов хватит.

– Вы думаете, у меня уже сейчас больше пяти?

– Потенциально, думаю, достижимо и семь. А шесть у тебя изначально было.

– Но ведь тест показал… – удивляюсь я словам Зотова.

– Тест показал верно. Неверно тебе был озвучен его результат. Помнишь, как ты не смог дотянуться до лестницы?

– Конечно. И это значит, что у меня средний уровень, разве нет?

– Дело в том, что большинство испытуемых хватались за лестницу и продолжали тест. В том сне механика пространства такова, что попытка приблизить лестницу отталкивает от неё. А если сил притянуться не хватает, то тебя поднимает к лестнице. Внутренние законы сновидения. По сути, всё просто. Но если не знать – вряд ли догадаешься.

– А почему не следует афишировать уровень?

– Чем выше уровень, тем меньше свободы. Шестёрок – примерно два процента людей, один из пятидесяти. Семёрки встречаются в три раза реже. Простой пример: если ты шестёрка, то, скорее всего, сможешь продолжать жить в своей квартире, а если семёрка – то только в общежитии на территории «Фабрики», под полным контролем всех контактов.

– Но вы говорили, что проводите эксперименты дома. А как же контроль?

– Мой официальный уровень – шесть баллов. Как ты, думаю, понимаешь, реальный – повыше.

– И как вам это удаётся – занижать уровень?

– Если тебе интересно, я научу. Я тестировал или участвовал в создании почти всех испытательных сновидений на «Фабрике». Но и для остальных законы те же. Понимаешь или знаешь механику – действуешь в соответствии с той онейрогномикой, которую хочешь продемонстрировать.

– Сейчас научите?

– Сейчас нам пора всплывать и радоваться спасению. Приходи завтра ко мне домой, часа в два например. Адрес тебе придётся запомнить. Ты сможешь это сделать во сне?

Я отвечаю утвердительно. Зотов называет адрес, а я пытаюсь собрать воедино маркеры: метро «Бунинская аллея», «рядом со школой», дом 8к3, квартиру 11 и улицу Евлоева – в объединяющий образ, как ещё в детстве меня научила учительница русского языка. Дом 8к3 я определяю как «вокзал» из-за схожести написания, а остальные образы прицепляю к нему. У Бунина припоминаю стихотворение «В поезде» и рассказ «Учитель» (рядом со школой), а Евлоева, к своему стыду, закрепляю в памяти по фразе «чемодан, вокзал…». Квартира 11 запоминается легко по нескольким причинам – число напоминает рельсы, лишь на единицу отличается от номера школы, находящейся по соседству, а также это сумма номеров дома и корпуса. К моменту, когда субмарина всплывает недалеко от берега в небольшом заливе, я уже уверенно храню в памяти адрес своего начальника.

Когда мы с Ярославом Николаевичем покидаем наше судно и, пройдя небольшие тропические заросли, выходим на пляж, там уже собираются все обитатели острова.

– Вы живы! – восклицает Адолат, первая увидевшая нас с Зотовым, и бросается обниматься.

Остальные тоже довольны. Больше всех, похоже, Джо, который облегчённо вздыхает, садится на скамейку возле бара, привалившись затылком к стене, и закрывает глаза. И ещё раз громко выдыхает. Как-никак, а отвечать-то за всех ему.

Любопытно, каким образом персонажи сновидения испытывают чувства? И испытывают ли вообще?

Мне становится немного неловко смотреть на коллег – как будто подглядываешь в окно за ничего не подозревающими людьми. Все, кроме меня и Зотова, искренне радуются спасению, своему и чужому. Наверно, это можно сравнить с утренником, на котором только взрослые знают, что Кощей и Баба-яга не настоящие.

Выпустив излишек эмоций, островитяне направляются в коттедж.

Там, уже расположившихся на диванах и креслах, нас и накрывает вторичный эндогнозис. Мы смеёмся, пересказывая в красках крушение со всех ракурсов, а в конце устраиваем овации Зотову. Тот скромничает.

Уже после заката, сидя на крыше коттеджа нашим узким кругом, мы решаем, что с исследованием стоит закончить.

– Нет, это превзошло все ожидания, – заявляет Адолат. – Особенно знаете, что меня пугает? Это откатывание назад. Как, интересно, мы выглядим в этот момент? Это же ужасно!

– Ну что ж, рыбалка – значит, рыбалка, – формулирует Сергей непрошеный вывод.

– Я сёрфингом займусь, – продолжает Адолат, – кто со мной?

– Я пас, – отвечает Егор, – я лучше с Сержем на рыбалку. Интересно, как это реализовано.

Передо мной дилемма, которая решается, конечно, легко – нельзя же оставлять товарища покорять волну в одиночку.

– Я с тобой. Надеюсь, волн-убийц больше не будет.

Мы смеёмся.

– Слушайте, а как насчёт поспать? – спрашивает Егор.

– А разве в этом есть необходимость? – интересуюсь я.

– Вообще-то есть, но я не к тому, – отвечает он, – а в смысле изучить сон во сне, каково это?

– А ты не спал никогда во сне, что ли? – вклинивается Сергей.

– Да не приходилось как-то. Обычно сны короче.

– Хорошая идея, ребят. Я спать! Кто со мной? – спрашивает Адолат и добавляет: – Шутка.

Сон во сне – штука странная. Как я понимаю, длится он до того момента, когда запланировано ближайшее действие. Всё остальное время между засыпанием и пробуждением как бы на быстрой перемотке: сжимается в мутный чёрный комочек, из которого я и выныриваю прямиком в сегодняшнее утро.

Казалось, я только что уснул, но вот уже выскакиваю из коттеджа, жмурясь от лучей восходящего солнца.

– Алоха! – кричит мне Адолат.

И дальше мы вместе отправляемся на пляж, где берём сёрфы и плывём навстречу горизонту.

Малозначимые события во сне движутся быстрее, чем важные и интересные. Наше сознание стремительно проматывает действия к нужной точке и там уже замедляется, позволяя сконцентрироваться на моменте. Именно поэтому здесь невозможно использовать обычные единицы времени. Минутула, часоид, условные сутки, применяемые в сновидениях, имеют различную длину в разные отрезки сна, и лишь относительно идентичны обычным интервалам. В том числе из-за этого в относительно небольшом отрезке сна мы можем уместить так много событий.

Мгновения – и мы уже довольно далеко от берега.

Ни она, ни я раньше сёрфингом не занимались, поэтому первые попытки удержаться на досках оборачиваются провалом. Но примерно в одно время, после обидных падений, мы уже уверенно стоим на сёрфах. Вспоминаем советы Джо, пытаемся поймать волну. Конечно, в реальности это заняло бы куда больше времени, но здесь, после десятка неудач, мы мчим к берегу, «оседлав» каждый свою волну. Доплыв до берега, я падаю на песок рядом с Адолат, которая меня чуть опередила.

– Что-то в этом есть, правда? – спрашивает она.

– Однозначно, – соглашаюсь я.

– Не случайно некоторые вещи так долго сопровождают человека в его истории. Сёрфинг как раз из таких.

– Серьёзно?

– Конечно. Европейцы впервые лет двести назад о нём узнали, но в Океании он уже был за сотни лет до них, а может, и за тысячи.