Скверная

Серия «LAV. Темный роман»

Перевод с английского А. Баннова

Emily McIntire

Wretched (Never After Series)

Печатается с разрешения литературных агентств Brower Literary & Management, Inc., и Andrew Nurnberg.

Иллюстрации и дизайн обложки Smusmumbrik

Copyright © 2022. WRETCHED by Emily McIntire the moral rights of the author have been asserted

© А. Баннов, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Примечание автора

«Скверная» – современный темный «любовный роман».

Это занятная сказка, не фэнтези и не ретеллинг.

Главная героиня – злодейка. Если вы ищите комфортного чтения, уверяю вас, на этих страницах вы его не найдете.

В «Скверной» содержится контент для взрослых, подходящий не для всякой аудитории. Понятия добра и зла в темных «любовных романах» относительны. То, что кому-то покажется непроглядно черным, другой человек сочтет светло-серым. Поэтому читайте эту книгу на свой страх и риск.

Я бы предпочла обойтись без спойлеров, но, если вам нужен детальный список предупреждений, вы сможете найти его на EmilyMcIntire.com.

Пролог

«О сердце судят не по тому, как сильно любишь ты, а по тому, как сильно любят тебя другие».

Л. Фрэнк Баум,«Удивительный волшебник страны Оз».

Эвелина

В семнадцать лет

Горе – странная штука.

Это единственное на свете чувство, которое люди, как они утверждают, понимают, но относятся к нему как к чему-то обременительному.

Время лечит все раны, Эви.

Идите к черту!

Время ничего не лечит. Просто позволяет ранам разрастаться и гнить.

Я верчусь на своем месте. Старая деревянная скамейка царапает бедра, и я морщусь. Моя сестра Дороти – единственная оставшаяся в живых – пристально смотрит на меня, словно моя возня может привлечь ненужное внимание. Можно подумать, все присутствующие и так уже не смотрят в нашу сторону только затем, чтобы тайком ей полюбоваться.

Ее пышные каштановые волосы просто изумительны. Дороти собрала их сегодня в высокий хвост, который раскачивается, когда она поворачивается к священнику. Тот бубнит о вещах, в которых ничего не смыслит. О том, что мертвые остаются в наших воспоминаниях, и никто не уходит в забвение. Но я не свожу глаз с Дороти. И этих ее дурацких раскачивающихся прядей волос каштанового цвета.

У меня так и чешутся руки намотать их на кулак и тянуть, пока я не выдерну их с корнями. Чтобы удержаться, я засовываю их под руки. Как бы мне ни хотелось задушить Дороти, сегодня не до нее.

Сегодня день Нессы.

Несса всегда называла меня рабыней своих порывов, так что я постараюсь их сдержать. Как-никак, это ее поминальная месса.

Это странное ощущение снова комком подкатывает к горлу.

Горе.

Иногда оно текучее, будто морские волны, а иногда застывшее, словно статуи, вырезанные из камня. Сейчас оно похоже на твердый тяжелый камень в груди.

Я прикусываю себя изнутри за щеку, стараясь не сорваться.

Отец, сидящий по другую сторону от Дороти, прочищает горло, и я перевожу на него взгляд. Рассматриваю татуировки, которые тянутся по пальцам и исчезают в рукаве рубашки. Время от времени я стараюсь их изучить, выискивая скрытые подсказки насчет того, что они означают и не изображает ли одна из них меня. Но, скорее всего, ему захотелось изрисовать себя просто от скуки. Это не шутка – восемь лет гнить в тюремной камере размером шесть на восемь футов [1].

Он искоса поглядывает на меня. В выцветших светло-карих глазах скользит печаль. Одной рукой отец обнимает Дороти, и она кладет голову ему на плечо. Не знаю, отчего у него такой страдальческий вид: из-за потери Нессы или из-за всех лет, которые он пропустил. Может, причина и вовсе в чем-то другом.

На самом деле это не важно.

Мы спокойно жили без него, а теперь он вернулся и делает вид, будто не оставлял семью ни с чем, наворотив дел.

Сегодня жарко, и хотя середина лета в Кинленде, штат Иллинойс, обычно вполне терпима, сейчас я словно сгораю заживо. Мой взгляд скользит по комнате, подмечая какие-то инициалы и узоры, вырезанные на скамьях из светлого дерева; цветные блики от витражей, отражающиеся на блестящем полу. Я считаю склоненные головы людей, которые позаботились прийти, предпочитая не придавать значения тому, что они либо дремлют, либо перешептываются, как будто нет ничего зазорного в том, чтобы сплетничать по время поминальной мессы по самому важному человеку в моей жизни.

– Но на первом месте, – звучит голос священника, отражаясь эхом от высоких сводов собора, – для Нессы Уэстерли всегда была семья и вера. И никто не может лучше рассказать о ее любви к семье и Богу, кроме той, кого она любила больше всех… ее сестры.

Мое сердце бешено колотится, я вгоняю ногти в деревянную скамью так, что кажется, будто они сейчас сломаются. Я и не знала, что мне придется выступать с речью. Но я скажу, потому что Несса была для меня больше, чем сестра. На десять лет старше – и на целую вечность мудрее, – она растила меня с девятилетнего возраста, после того, как отца поймали с контрабандой в хвосте его самолета и бросили за решетку. Хотя, по правде говоря, Несса стала заботиться обо мне задолго до этого. Я чувствую, как к моему горлу подкатывает комок. Черт, что мне делать теперь, когда ее больше нет?

У меня в голове мелькает случайная мысль – интересно, покажет ли свое гнусное лицо наша мама? Знает ли она, что ее старшая дочь мертва, в то время как человек, которого она, по ее словам, любила, а потом бросила, вышел на свободу? Я отбрасываю эту мысль, уж лучше считать, что она умерла и гниет в могиле. Так ей и надо за то, что она сбежала с тонущего корабля – бросила нас, когда отца посадили.

Я снова украдкой гляжу на Дороти и прищуриваюсь, видя, как она вытирает глаза платком. Как будто у нее есть право скорбеть. Она ненавидела Нессу.

Если честно, меня она тоже ненавидит, но в случае с нашей сестрой это было другое, более переменчивое чувство. Поначалу это была просто чистая зависть. Несса была старшей из нас и самой красивой. Она привлекала внимание самим своим существованием. А Дороти… она была второй. Синдром среднего ребенка во всей красе.

Когда папу посадили, он напутствовал Нессу, сказав, что хочет ею гордиться. Ни мне, ни Дороти он не произнес ни слова. После этого Дороти изменилась. Ее зависть переросла в ненависть, и позднее из озлобленного ребенка выросла «идеальная» женщина с глубоко укоренившимся комплексом Электры [2].

Она так блестяще играет свою роль, что из нее вышла бы прекрасная актриса.

Вдохнув побольше воздуха, я отбрасываю воспоминания и собираюсь встать, но не успеваю это сделать, как Дороти поднимается и, оттолкнув меня, проскальзывает между скамьями в проход. Она едва удостаивает меня взглядом, но у меня горят глаза, когда я наблюдаю за тем, как эта сучка поднимается на возвышение. Ее гребаный каштановый хвост раскачивается на ходу, серебристые каблучки цокают по деревянному полу.

Я устремляю взгляд на ее ноги и до боли стискиваю зубы.

Туфли Нессы.

Боже, вот сука. Да… горе – странная штука. Как и гнев.

А я в ярости.

Я злюсь на Нессу за то, что она позволила себя убить. И на Дороти за то, что та ее убила.

Глава 1

Семь лет спустя

– Как ее зовут?

Я искоса наблюдаю, как Сет гладит свою темную бороду.

– Неудивительно, что у тебя нет телки – с такой-то дрянью на лице.

– Женщины любят такую дрянь, – ухмыляется Сет. – Но ты уходишь от ответа.

– Какие-такие женщины?

– Те, которых ты, использовав, оставляешь мне, красавчик, – подмигнув, он встает, берет коричневую куртку, которая хорошо сочетаетя с его темной кожей, и накидывает поверх кобуры с пистолетом на бедре. – Ты правда не хочешь мне ничего рассказать?

Пожав плечами, я разворачиваюсь в кресле перед столом. Стенки моей рабочей кабинки давят на меня со всех сторон.

– Не помню.

– Как всегда, – хмурится Сет.

У меня вырывается смех.

– Она знала, что к чему. Мы просто трахались. Руки я у нее не просил.

Сет качает головой.

– Наверное, не найдется дуры, которая будет рассчитывать больше, чем на одну ночь с тобой, чувак.

У меня перехватывает дыхание, и я с трудом выдавливаю из себя усмешку. Сет прав. Даже если бы я этого захотел, при моем роде занятий отношениям в моей жизни места нет. Работа агента по борьбе с нелегальным бизнесом сопряжена с определенными рисками. Мне и так едва хватает времени заботиться о безопасности сестры. Все прочие отношения станут багажом, в котором я не заинтересован.

– Не сердись, что я отказываюсь изображать какие-то выдуманные эмоции.

Он непонимающе поднимает брови.

– О чем ты, черт побери?

– Любовь, – пожимаю я плечами. – Это фикция. Просто химическая реакция, которую люди выдают за что-то большее.

– Ну, как скажешь, – усмехается Сет. – Не хочешь перекусить?

Я смотрю на длинный ряд стандартных серых столов и затертый синий ковер на полу в проходе.

– Не-а. Меня хочет видеть Кэп.

Сет следит за моим взглядом, упершись в закрытую дверь в кабинет руководителя нашего чикагского подразделения, агента Галена.

– Зачем?

– Наверное, опять поработать где-нибудь нянькой. Бог знает, когда он давал мне настоящее дело.

– Наверное, не следовало трахаться с его дочерью, – усмехается Сет.

Я со стоном провожу ладонями по лицу.

– Это было всего один раз, и я тогда не знал, что она его дочь.

Сет смеется, а я хмурюсь и, схватив со стола ручку, швыряю ему в голову. С его стороны бестактно радоваться моим невзгодам.

Дверь кабинета распахивается, и мы оба поворачиваемся на шум. Сет тут же прекращает смеяться и, откашлявшись, выпрямляется. Я смотрю на него и ухмыляюсь.

Слабак.

Он всегда боялся нашего босса, сколько бы я ни говорил ему, что Кэп из тех, кто лает, но не кусает. Мы оба работаем здесь уже почти десять лет, а Сет по-прежнему ведет себя так, словно только что закончил учебку и боится потерять должность. Однако полевыми агентами не берут кого попало, это место нужно заработать. Вот почему я так люблю эту работу. Ничто не дается просто так. Действуя под прикрытием, я чувствую, как меняю мир. С каждым очередным мерзавцем, которого мы убираем с улиц, чувство вины за то, что я подвел свою семью, становится чуть меньше.

– Вудсворт, – сердито зовет Гален.

Подмигнув Сету, я иду в кабинет, чувствуя, как Кэп прожигает меня взглядом. Не секрет, что он меня ненавидит и хочет, чтобы я свалил из агентства – и его жизни. Но, какие бы чувства он ко мне ни питал, я живу этой работой, и хорош в ней, как никто другой.

Плюхнувшись за стол в жесткое серое кресло напротив босса, обвожу взглядом фотографии его жены и трех дочерей, ощущая, как у меня радостно подрагивает член при виде Саманты, красотки с идеальной оливковой кожей. Она улыбается, обнимая худенькой рукой за плечи младшую сестру.

Вообще-то, я солгал Сету. Я знал, что это была дочь Кэпа. Мне просто было пофиг. Так ему и надо за то, что отстранил меня от расследований и отправил киснуть в офисе.

Кэп прочищает горло, подходит ко мне и, злобно прищурившись, переворачивает фотографию лицом вниз. Уголки моих губ слегка приподнимаются, но я вовремя подавляю улыбку и смотрю на него со скучающим видом.

– Не смей на нее пялиться, поганец, – произносит босс, тыча в меня пальцем

Посмеиваясь, я обезоруживающе поднимаю руки.

– Виноват, Кэп.

Он хмурится.

– Я твой начальник, а не долбаный капитан. И твои извинения яйца выеденного не стоят.

– Просто вы всегда будете капитаном моего сердца, и если вас что-то не радует, то и меня тоже, – возражаю я, с усмешкой прижимая руку к груди. – Ну ладно вам, я же извинился. Что еще я могу сделать?

Он сверлит меня своими темными глазами.

– Ты уже сделал более чем достаточно.

Я выпрямляюсь в кресле.

– Ничего такого, о чем она бы не просила.

По кабинету разносится громкий звук удара по столу. Кэп с силой прижимает пальцы к столешнице.

– Ты уволен.

Пожав плечами, я берусь за подлокотники и поднимаюсь.

– Хорошо.

– Сядь. Черт, – он проводит рукой по лысой голове и выдыхает, плюхаясь в кресло. – Боже, как я тебя ненавижу.

Я вскидываю бровь.

– Разве можно говорить такое подчиненному?

– У меня есть для тебя работа.

Вот, это уже интереснее. Я подаюсь вперед, убирая с лица усмешку.

Наконец-то!

– Ты бывал в Кинленде?

Он с оглушительным стуком швыряет на стол папку из манильской бумаги, и из нее выскальзывают несколько черно-белых фотографий с камеры наблюдения.

Я подбираю их, чтобы рассмотреть внимательнее.

– Да, несколько раз, – беспечно отвечаю, стараясь не обращать внимания на то, как сжимаются мои внутренности при воспоминании о двухчасовом путешествии из Чикаго в Кинленд. Мама возила туда нас с сестрой. – Правда, я давно там не был. С детства.

На последней фразе мой голос слегка дрожит, а затылок немеет. Прочистив горло, я перебираю фотографии. Вот кто-то выгружает ящики из полуприцепа. Вот другой мужчина – пожилой, забитый татухами от пальцев до шеи, с зачесанными назад седыми волосами, – усмехается стоящему рядом парню.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Фаррелл Уэстерли. Слышал о нем?

Я отрицательно качаю головой.

– Чистокровный ирландский американец с типичным послужным списком. Восемь лет в тюрьме Гликен, отпущен досрочно за хорошее поведение. В последние годы вновь стал мозолить глаза. Похоже, этот парень везде поспел.

– Раскаялся и встал на путь истинный? – усмехаюсь я.

– Все они такие, – пыхтит Кэп. – Они орудуют за пределами Кинленда, наводняют улицы этим новым дерьмом.

У меня внутри все сжимается. «Новое дерьмо» называется «Летучая обезьяна», и оно стремительно набирает популярность. Похоже на прочие виды запрещённой продукции, но не совсем. Чертовски популярно, а это означает, что повсюду появляются подделки – изготовители пытаются сделать что-то подобное, но терпят неудачу. Как итог – новые смерти.

Я внимательнее всматриваюсь в двух мужчин на фото.

– Это же?..

– Да.

Выдохнув, я выпрямляюсь. Мне знакомы эти рыжие волосы и мощная фигура.

– Иезекииль О'Коннор.

Я кладу фотографии на стол с неприятным ощущением внутри. Иезекииль хорошо известен в наших кругах. Его отец, Джек О'Коннор, в Чикаго был знаменитым королем ирландской мафии. Но много лет назад его свергли, а затем прикончили в тюрьме, где Джек отбывал срок за многочисленные преступления.

– Вы хотите… отправить меня на разведку?

Босс прищуривается.

– Я хочу, чтобы ты внедрился к ним и нашел их поставщика. Если мы подсечем крупную рыбу, сможем выловить и остальных. Я потратил лучшие годы своей карьеры на слежку за ними не для того, чтобы ирландская мафия возродилась в новом месте с новыми игроками и думала, что снова сможет захватить власть.

Я вскидываю брови.

– Под прикрытием?

– Ты удивлен? – спрашивает он, наклонив голову.

У меня трясутся руки от внезапного прилива адреналина.

– Давно такого не было.

Он ворчит, сведя густые брови так, что на переносице образуется складка.

– Хочешь сказать, что не сдюжишь?

У меня внутри все сжимается, и я резко выпрямляюсь.

– Вы с ума сошли? Никто не справится лучше меня, и вы это знаете, Кэп.

Он берет еще одну фотографию, лежавшую рядом с компьютером, и кладет ее передо мной. Женщина. Очень красивая, с блестящими каштановыми волосами, собранными в высокий хвост, в дизайнерской одежде.

– Это Дороти Уэстерли, дочь Фаррелла. Ходят слухи, что она его слабое место. Постарайся ее охмурить. Она сломается.

– Почему именно ее? – удивляюсь я.

В уголках его губ играет легкая улыбка. Босс откидывается на спинку кресла.

– Разве тебя не тянет к хорошеньким дочкам?

Глава 2

На моем сапоге виднеются следы крови.

Вот черт.

Я скашиваю глаза на поношенный черный сапог из искусственной кожи, ощущая, как у меня сводит живот от раздражения: придется остаток ночи провести в этом поганом клубе с кровью покойника на ноге.

Надеюсь, он не будет преследовать меня, став призраком.

– Что случилось, ворчунья?

Мой лучший – и единственный – друг Коди ухмыляется до ушей, облокотившись на барную стойку рядом со мной.

Я резко вскидываю голову и подношу руку к груди, удивленно вскинув брови.

– Я не ворчунья.

Он запрокидывает голову так, что светлые кудри подпрыгивают, и задорно хохочет.

– Ты на сто процентов пессимистка.

Я смотрю на толпу жаждущих выпить за его спиной и пожимаю плечами.

– Я реалистка. Это совсем другое.

– Боже, ну и зануда, – вздыхает он, закатывая глаза. – Так вот зачем ты меня вытащила? Я думал, в этом парике ты хоть чуть-чуть расслабишься. Блондинки должны быть более веселыми.

Я стискиваю зубы и постукиваю миндальной формы ногтями по барной стойке. Самостоятельно сделанный черный маникюр прекрасно отражает мое настроение. В Чикаго я приехала только потому, что, если кто-то переходит дорогу моему отцу, на меня возлагается прискорбная обязанность выследить этого никчемного идиота и преподать ему урок. Светлый парик и цветные контактные линзы – это маскировка для дела, а не ради веселья.

– Хочешь выпить? – снова спрашивает он, шевеля бровями, полускрытыми за оправой очков.

– Я не пью.

Ответ звучит резче, чем я намеревалась, но у меня усиливается головная боль и нервы ни к черту после того, как утром какой-то засранец оторвал меня от бухгалтерских книг, когда я пыталась придать семейному бизнесу хотя бы видимость законности.

Я снова перевожу взгляд на свой сапог с засохшей кровью.

– С каких это пор ты не пьешь? – хмурится Коди.

Со вздохом я провожу рукой по густым волосам, и обесцвеченные пряди падают мне на плечо.

– Уже целую вечность, Коди. Не знаю. Боже, что за допрос с пристрастием? Я просто решила помочь тебе выбраться из мамочкиного дома, развеяться немного, – отвечаю я, пожимая плечами. – Развлекись немного вместо того, чтобы все время пялиться в компьютер.

Он смотрит на меня в изумлении.

– Прекрасно, – наконец выдыхает он. – Пойду-ка я потанцую. Найду себе кого-нибудь.

Я впервые за вечер улыбаюсь, и Коди подмигивает:

– А когда управишься с тем, зачем на самом деле сюда пришла, советую сделать то же самое. Может быть, это поможет тебе избавиться от этой огромной занозы в заднице.

Отмахнувшись от него, я разворачиваюсь, и непроизвольно вздрагиваю. Ко мне, улыбаясь, идет бармен. Тот самый человек, которого меня послали проверить.

– Хотите чего-нибудь выпить? – спрашивает он.

– Даже не знаю, чего мне хочется, – я выдавливаю лукавую усмешку, глядя на него сквозь ресницы.

Конечно, это ложь. Я заглянула сюда проверить, не барыжит ли он под видом нашего товара липой.

Его голубые глаза вспыхивают.

– Нет никаких предпочтений?

Я повторяю его движения, прижимаясь к стойке так, чтобы верхняя часть моего декольте оказалась у него на виду.

– Дело не в выпивке, понимаешь? Я предпочла бы немного… полетать.

Он опускает взгляд на мою грудь, и я подавляю раздражение оттого, насколько этот тип предсказуем. Откровенно говоря, меня нельзя назвать сногсшибательной красоткой. Мое лицо не идет ни в какое сравнение с изящными чертами моей сестры, но стоит показать мужику сиськи, как у него вся кровь отливает от мозгов куда пониже.

Он облизывает губы.

– Я просто хочу приятно провести время, – я склоняю голову, барабаня по стойке длинными ногтями. – А ты?

Он перекидывает через плечо не первой свежести полотенце и ставит локти на стойку.

– Эндрю! – раздается из-за его спины чей-то голос.

Бармен поворачивается к раздраженной официантке, которая стоит с пустым подносом.

– Чувак, где мои напитки?

Поморщившись, бармен поворачивается ко мне, постукивая костяшками пальцев по стойке.

– Никуда не уходи. У меня есть то, что тебе нужно.

Как только он показывает мне спину, я сбрасываю маску и начинаю вертеть в руках костер[3]. Меня так и подмывает попросить стакан содовой и салфетку, чтобы оттереть с носка сапога эти чертовы пятна.

Они не бросаются в глаза, но все равно меня беспокоят.

– Ты чересчур стараешься.

Я резко поворачиваю голову, утыкаясь взглядом в крепкую челюсть и ярко-зеленые глаза. Мои брови вопросительно изгибаются.

– Прошу прощения?

Незнакомец усмехается, отчего над уголками его полных губ появляются ямочки. Отпив пива, он прислоняется к бару.

Я фыркаю, раздраженная тем, что этот парень решил меня позлить, но еще больше – его смазливой внешностью, отчего у меня щемит в груди.

– Кто говорит, что я стараюсь?

Он глотает и подходит ближе, обдавая меня ароматом корицы. Затем он проводит рукой по своим коротким, слегка вьющимся каштановым волосам, и я завороженно слежу за этим жестом, а потом опускаю взгляд на его черную кожаную куртку и темные джинсы.

– Если хочешь, можешь попрактиковаться на мне, – он кивает на бармена. – Пока он не вернулся.

Я склоняю голову, пытаясь понять, подкатывает он или смеется надо мной.

– Ничего себе предложение.

Он пожимает плечами.

– У меня хорошее настроение.

Обычно я не люблю, когда вторгаются в мое личное пространство. Но этот парень меня интригует. Кроме того, он привлекательный и, если честно, я возбуждена. Мне встречалось не так много людей, которых я терпела достаточно долго, чтобы позволить им меня завести.

Я отбираю у него пиво и отпиваю маленький глоток. Стараясь не морщиться от кисловатого вкуса, провожу языком по губам. Это странное ощущение, поскольку я избавилась от пирсинга в языке – увы, но такие приметы, как колечки в языке, не помогают сохранять анонимность.

И я не лгала. Я не любительница выпить.

– Это хорошие новости, – я соскальзываю с табурета и подхожу к нему так близко, что моя грудь касается его торса. У него перехватывает дыхание, и я приподнимаюсь на цыпочки, скользя губами по его подбородку. – Потому что я открыта к предложениям.

Я отстраняюсь, а у него загораются глаза, и на лице вновь играет та же сногсшибательная улыбка.

– Ты интересная.

– А ты надоедливый, – парирую я.

Он лишь усмехается в ответ.

У меня в груди разливается приятное тепло, но я прикусываю губу, пряча непрошеную улыбку, и качаю головой.

– Как тебя зовут? – спрашивает он.

Я поднимаю голову.

– А что?

– Просто интересно. Ну, ты понимаешь, парень видит в баре привлекательную девушку и хочет с ней познакомиться, – он протягивает руку. – Меня зовут Ник.

Скрестив руки на груди, я смотрю на его ладонь.

– Вдруг ты пытаешься выведать мое имя, чтобы потом меня преследовать?

– Это довольно самонадеянно с твоей стороны.

– Неужели? Ты тусуешься в клубе один, клеишься к первой попавшейся девушке и спрашиваешь ее имя. Не смотришь «Дейтлайн»[4], Николас?

Он взмахивает рукой, указывая на танцпол:

– Я здесь не один. И меня зовут Ник, а не Николас.

Там в самом центре симпатичный парень танцует с какой-то девушкой.

– Это мой друг Сет. Я сегодня получил новую работу, придется ехать в командировку, так что мы празднуем мой отъезд.

– Я бы тоже праздновала твой отъезд.

Он со смехом отпивает пива с того края бокала, которого касались мои губы, и проводит языком по губам, не сводя с меня взгляда. Я чувствую усиливающееся внутри напряжение и приятный жар между ног.

Хм, надо же как этот тип на меня действует.

– Послушай, у меня нет времени на всю эту ерунду, – говорю я, взмахивая рукой. – Так что либо переходи к сути, либо подыщи себе кого-нибудь еще. Уверена, тут куча неудовлетворенных баб, готовых поделиться с тобой личной информацией, чтобы ты потом заглядывал к ним в окна.

Он ставит бокал, бросает взгляд куда-то мимо меня, а потом подходит и наклоняется, почти вплотную приблизившись губами к моей щеке. Я судорожно втягиваю воздух, ощущая, как бешено колотится мое сердце.

– Я не собираюсь преследовать тебя, красотка, – произносит он, заправляя прядь волос мне за ухо. – Я хочу тебя трахнуть.

Ох.

У меня внутри вспыхивает жаркое порочное пламя. Этот парень опасен. К тому же, я не могу позволить себе отвлекаться. Хотя… я бросаю взгляд на Эндрю, бармена. Ему еще минимум два часа работать. Немного развлечься не повредит, почему бы не побаловать себя? Кроме того, я не привыкла быть в центре внимания. Обычно я прячусь по темным углам, стараясь слиться с тенями. Так проще наблюдать за сестрой, Дороти, не соскользнет ли с нее образцовая личина, чтобы я могла получить доказательства того, о чем гадала много лет. Что это она убила Нессу.

Такая неожиданная смена темпа, как ни странно, мне даже нравится.

– Ладно… – я постукиваю по барной стойке, чувствуя, как обжигающий взгляд Николаса скользит по моей фигуре. – Это было неплохо, но мне нужно в дамскую комнату. Ради твоего собственного блага не советую идти за мной, сталкер.

Он сжимает губы, словно сдерживая усмешку, и склоняет голову.

Если честно, я ожидала, что он не послушается моего совета, но, к своему удивлению, ошиблась. Пробираясь через танцпол, а затем протискиваясь в узких коридорах между потных тел, я нигде его не вижу.

Что ж, оно и к лучшему.

Я открываю дверь и захожу в дамскую комнату. Это маленькое помещение со стенами в черно-белой плитке и всего с парой унитазов. Я заглядываю под дверцы обеих кабинок, проверяя, что никого нет, а затем подхожу к раковине и, опершись на нее обеими руками, глубоко вздыхаю.

Дверь за моей спиной распахивается, а затем хлопает, отлетев обратно, отчего мое сердце подскакивает к горлу, и все защитные реакции обостряются. Раздается звук защелкивающегося замка. Я разворачиваюсь, наткнувшись на взгляд Николаса, и у меня внутри все сжимается от волнения. Его глаза потемнели. Он идет ко мне, склонив голову, затем снимает куртку и швыряет на раковину. Я отступаю, пока не упираюсь спиной в шероховатую кафельную плитку, но он не останавливается, пока не прижимается ко мне всем телом, и меня охватывает трепет.

– Так и знала, что ты за мной пойдешь, – усмехаюсь я, закатывая глаза. – Как это предсказуемо.

Он запускает руку в мои волосы и тянет, заставляя меня запрокинуть голову и встретиться с ним взглядом.

Боже.

Мое сердце тревожно колотится. Надеюсь, клей не подведет, и он не сможет сорвать с меня парик.

– Оказывается, я не знаю, что для меня благо, – говорит он.

А потом наклоняется и целует меня.

Я издаю стон и хватаю его за затылок. Его язык проникает в мой рот, сплетаясь с моим. У него сладкий и пряный вкус, и на мгновение я позволяю себе забыться. Я больше никогда не увижу этого парня, но надеюсь, что его бравада не окажется пустым звуком, и он хотя бы подарит мне оргазм прежде, чем исчезнуть без следа.

Он берет меня за бедра и приподнимает, изо всех сил прижимаясь к моей промежности. У меня из груди вырывается стон от его напора.

Хорошо, что я оставила пистолет в машине. Было бы очень неловко объяснять, зачем он мне нужен.

Я обхватываю ногами его спину и возбужденно трусь о него, двигая бедрами.

Он бормочет проклятия и, оторвавшись от моего рта, скользит губами по моей шее.

Я вся теку и, чтобы дать ему больше пространства, выгибаю спину, ударившись головой о стену.

– Ты скажешь свое имя? – хрипло спрашивает он.

– Нет.

Я опускаю руку, расстегиваю пуговицу на его джинсах и просовываю руку, ощупывая его член. У меня внутри все сжимается, когда я понимаю, какой он большой.

Он опускает мои ноги и чуть отстраняется, чтобы достать из кармана презерватив. Я нетерпеливо выхватываю упаковку, падаю на колени и стягиваю с Николаса джинсы, высвобождая из боксеров его член. Головка подернута влагой, и я со стоном слизываю соленую жидкость. Что ж, на вкус неплохо. Тогда я решаю, что хочу большего, и заглатываю его полностью.

– Иисусе, – стонет он, упираясь ладонями в стену.

Я несколько раз провожу языком по толстой вене вдоль стержня, а потом позволяю ему выскользнуть. Разорвав зубами обертку презерватива, я надеваю его на пульсирующий член Николаса, чувствуя, как он прожигает взглядом мою макушку.

Схватив за плечи, он агрессивно поднимает меня с колен, а затем, не успеваю я моргнуть, задирает на мне юбку и отбрасывает трусики.

– Я должен в тебя войти.

Он снова заводит мои ноги себе за спину и входит одним уверенным движением.

Боже, как глубоко!

Он начинает быстро и жестко, заставляя меня закатывать глаза от экстаза. Меня никогда еще так не трахали. Быстро и грубо, будто ему больше никто не нужен, кроме меня.

Эта мысль в сочетании с тем, как он меня заполняет, ускоряет приближение оргазма. Клитор набухает, напряжение внутри нарастает.

– О боже, – бормочу я, несмотря на то, что моя голова бьется о стену. – У тебя шикарный член.

Он усмехается, вжимаясь в меня еще сильнее. Он с такой силой вцепился мне в бедра, что могут остаться синяки.

– Ну же, покажи, – говорит он, прикусывая мочку моего уха. – Покажи, как сильно тебе нравится мой член.

Его слова становятся последней каплей, и я взрываюсь. Вспышка ослепляет, заставляя меня вгонять ему ногти в плечи, но он продолжает двигаться.

– Вот так, красотка. Давай, не стесняйся.

Еще несколько толчков – и он входит так глубоко, что его бедра прижимаются к моим. Низкий стон Николаса отдается по всему моему телу, вплоть до мозга костей, и я чувствую, как сильно дергается его член.

Я медленно спускаюсь с небес на землю, пытаясь понять, что только что произошло, и где я нахожусь.

А также вспоминая, зачем сюда явилась.

Он опускает мои дрожащие ноги, проводит подушечками пальцев по моим бедрам и, взяв меня за бока, прижимается своим лбом к моему.

– Скажи, как тебя зовут, – шепчет он.

Я отталкиваю его и отворачиваюсь. Руки и ноги у меня все еще дрожат.

Определенно, это лучший секс в моей жизни.

Мне вдруг становится душно. Пора уходить. Сейчас же.

Мне не нравится то, что он заставляет меня чувствовать. Потому что мне хочется назвать ему свое имя. Спросить, куда он уезжает и кто его друзья, а такое поведение совершенно не в моих правилах.

Я никогда так себя не веду.

Однако я разворачиваюсь, и мне кажется, что стены смыкаются вокруг меня. Подойдя к Николасу, я обнимаю его за шею и, встав на цыпочки, нежно целую в опухшие губы.

Его глаза темнеют.

Затем я выхожу из туалета, шагая как можно быстрее, чтобы он не увязался за мной следом.

Он не стал этого делать.

И когда три часа спустя в глухом переулке я всаживаю в шею бармена Эндрю пулю, а он падает на колени, роняя пакет с поддельным товаром, и его кровь заливает потрескавшийся тротуар… у меня в голове крутится лишь одна мысль – как жаль, что я так и не назвала Николасу свое имя.

Глава 3

Меня мучает тревога. Настолько сильная, что кружится голова, и к горлу подступает желчь.

Меня мало что задевает за живое, а уж тем более беспокоит, но каждый раз, когда я смотрю на свою сестру Роуз, тревога маячит на заднем плане, терзая мою совесть, словно долбящий своим клювом дерево дятел. Это ощущение усиливается оттого, что я бог знает когда увижусь с ней в следующий раз.

Я не впервые уезжаю работать под прикрытием, но с тех пор, как мы остались вдвоем, такого еще не случалось. С тех пор, как я, наконец-то, черт возьми, выследил ее в чикагских подворотнях, вытащил из дерьма и поселил у себя.

– Есть хочешь? – спрашивает Роуз, уперев руки в бока и вопросительно подняв бровь.

– Я не против, – пожимаю я плечами.

Постукивая пальцами по круглому деревянному столу, я наблюдаю, как она суетится на крохотной кухне. Она нервно топчется, насыпая в кастрюлю макароны из коробки и запуская обкусанные ногти в темно-рыжие волосы.

– Когда ты в последний раз встречалась с поручителем?

Она вздрагивает и, положив руки на край белой плиты, тяжело вздыхает:

– Не начинай, Ник.

– Я ничего не начинаю, просто спрашиваю.

– Ну так перестань спрашивать, – огрызается она.

У меня щемит в груди. Я окидываю ее хмурым взглядом от веснушек на лице до костлявых боков – правда, уже не таких костлявых, как когда-то, – а затем смотрю на шрамы и поблекшие отметины у нее на руках и между пальцев.

Роуз берет из ящика справа деревянную ложку и резко его задвигает, отчего внутри все громко звякает.

– Я чувствую, как ты меня рассматриваешь. Прекрати.

Я слабо улыбаюсь и потираю подбородок, царапая подушечки пальцев о щетину.

– Послушай, малыш…

– Я тебя на три года старше.

– Не придирайся к словам, – усмехаюсь я.

Она смеется, качая головой, и снова поворачивается к плите, чтобы помешать макароны.

У меня сжимается желудок, а мозг пытается вытолкнуть изо рта слова, которые мне не хочется произносить. Я мало чем интересуюсь, кроме работы, но если меня что-то и тревожит, то вот причина: стоит сейчас передо мной у плиты. Мне становится тошно при мысли оставить сестру одну на неопределенный срок.

– Мне нужно уехать на какое-то время.

Плечи Роуз поникают.

– Зачем?

Я нервно облизываю губы. Роуз медлит.

– По работе?

Я согласно киваю.

Она вскидывает голову и кусает ногти.

Тяжело вздохнув, я встаю, царапнув ножками стула уродливый паркет, и подхожу к сестре.

– Что за гадкая привычка.

Она смотрит на меня, ее губы изгибаются в слабом подобии улыбки.

– Да, но… у меня были и похуже.

Нахмурившись, я осторожно убираю ее руки ото рта.

Она негромко хихикает и снова поворачивается к кастрюле.

– Расслабься, Ник. Если мы не можем шутить о прошлом, то не сможем двигаться дальше. Кроме того, юмор мне помогает.

– Юмор должен быть забавным.

– Если у тебя плохой вкус, это не мои проблемы.

Я стремительно бросаюсь к ней, беру в захват ее шею и начинаю трепать кулаком волосы у нее на макушке.

Она громко визжит и бьет меня ложкой по руке.

– Отпусти, придурок!

Я с улыбкой отпускаю ее, ощущая, как в груди и по всему телу разливается приятное тепло. Роуз, наоборот, сыплет проклятия и поправляет волосы. Сердито глядя на меня, она подходит к маленькой кладовке. Встав на цыпочки, берет какую-то банку и возвращается к плите.

Однако непринужденная атмосфера мрачнеет с каждой минутой молчания, пока, наконец, не начинает давить мне на грудь.

– Ты сможешь сюда заглядывать? – спрашивает Роуз.

К горлу подкатывает предательский комок, и я сглатываю.

– Не знаю.

Она кивает и поворачивается к плите, чтобы добавить томатный соус. Я молчу, не зная, что еще сказать, лишь надеясь, что в мое отсутствие с ней ничего не случится.

– Я требую адвоката.

Голос у Иезекииля О'Коннора грубый и хриплый. Он выплевывает эти слова над металлическим столом в маленькой комнате для допросов. Иезекииль – крупный широкоплечий мужчина с длинными рыжевато-каштановыми волосами, ниспадающими ему на грудь. Другой бы на моем месте изрядно оробел. У него вид неотесанного весельчака, который треснет тебя по башке пивной кружкой, а затем поможет подняться и угостит еще одной порцией.

– Разумеется, – ухмыляюсь я и откидываюсь на спинку стула так, что передние ножки отрываются от пола. Я рассматриваю серые стены, а затем бросаю взгляд на затененное двустороннее зеркало прямо напротив меня. – Но мы ведь просто сидим тут болтаем о том о сем, зачем нам адвокат?

Его золотистые глаза подозрительно прищуриваются.

– Разве что… – я вздыхаю и провожу пятерней по своей шевелюре, чувствуя, как кудри вновь растрепываются, стоит мне убрать руку. – Ладно, не бери в голову.

Он стискивает зубы.

– Черт, не начинай, Вудсворт, – стонет рядом со мной Сет. – Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда ты говоришь «не бери в голову». Как баба, ей-богу!

Я обвиняюще тычу пальцем в Сета.

– Ты сексист. Я просто стараюсь не пугать этого парня.

Я небрежно протягиваю руку в сторону Иезекииля. Тот слегка наклоняется вперед, словно прислушиваясь к нашему разговору, но не желая этого показывать. Это моя любимая часть допроса. Манипуляции. Споры. Мы не говорим людям напрямую, что их ждет в будущем, если они не согласятся сотрудничать, но нескольких тонких намеков обычно достаточно, и мы с Сетом в совершенстве овладели этим искусством.

Нога Иезекииля дергается так быстро, что стол сотрясается.

– Чувак, я не хочу быть долбаной крысой.

– Ну… – я со вздохом беру со спинки стула кожаную куртку и встаю. – Извини, либо мы, либо тюряга.

– Ага, – ворчит он, теребя рыжий пучок у себя на затылке.

– Ты, конечно, можешь попытать свои шансы, – вмешивается Сет. – Уверен, у твоего отца есть связи.

Глаза Иезекииля темнеют, он продолжает постукивать ногой по столу.

– О! – Сет хлопает себя по голове. – Надо же, как я мог забыть!

– Что? – спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

Я напрягаюсь, потому что это само по себе рискованно – довериться участнику преступной банды, в которую ты должен внедриться. У меня нет сомнений в том, как мы рулим ситуацией, и раскрывая себя, я налаживаю доверительные отношения, что мне крайне необходимо. Но, увы, всегда остается место для неожиданностей, способных поколебать первоначальный план.

Сет задумчиво смотрит на Иезекииля, сжав губы, а потом поворачивается ко мне.

– Его папаша умер в тюрьме.

Я киваю, потирая подбородок.

– Верно, – я поворачиваюсь к Иезекиилю. – Как там это случилось? Сорок семь ножевых ранений, найден повешенным в душе?

У него дрожит подбородок, здоровенные ручищи сжимаются в кулаки.

Это рискованная игра – использовать аргумент с отцом Иезекииля, чтобы сломить его уверенность. Мы делаем ставку на слухи, сплетни, записанные в его досье другими агентами во время предварительного расследования. Там утверждается, что он чертовски боится закончить как его папаша.

Насвистывая, я надеваю куртку.

– Надеюсь, они не затаили обиду.

– Хорошо, – бросает он. – Я в деле, но вы должны понять. Что, если правда всплывет, и все полетит к чертям? Меня убьют.

Облечение накрывает меня, словно водный поток из прорвавшейся плотины.

– Что ж, тогда постарайся не облажаться, – я опираюсь на стол и встречаю взгляд золотистых глаз Иезекииля. – А теперь расскажи о Дороти Уэстерли.

Глава 4

– Хочешь? – спрашивает Иезекииль, плюхаясь на кухонный стул напротив меня.

Над круглым кухонным столом поднимается запах жареной курицы с подливой. Кухня тут размером с небольшой дом, но Иезекииль все равно предпочитает сидеть рядом со мной. Он весь день где-то пропадал, но это не значит, что я не хочу его видеть.

Наморщив нос, я поднимаю взгляд от маленького черного блокнота и качаю головой.

Он посмеивается.

– Я совсем забыл про твою веганскую фигню.

– Это не фигня, – огрызаюсь я.

– Тогда в чем дело? – он вопросительно выгибает рыжую бровь, засовывая в рот половину куриной ножки.

– Я не хочу участвовать в убийстве животных ради временного удовольствия. Это эгоистично.

Он опять смеется, нарочито причмокивая губами, и со стоном откусывает очередной кусок.

Закатив глаза, я вновь опускаю глаза к блокноту и грызу кончик пластиковой ручки, пытаясь подобрать слова. Наконец, чувствуя отвращение, я начинаю водить ручкой по строчкам, пока рука не начинает ныть от напряжения, и вся моя писанина в итоге не оказывается зачеркнутой.

Полное дерьмо.

– Что это так приятно пахнет?

Легкий, воздушный голос Дороти разносится по кухне, действуя мне на нервы – как всегда, когда я ее слышу. Сквозь ресницы я слежу, как она входит на кухню и с широкой улыбкой останавливается рядом с Иезекиилем.

– Это плоть животных, – Иезекииль подмигивает мне, и я усмехаюсь.

– Наверное, вкусно, – хихикает Дороти.

– Ты так думаешь? Твоя сестра считает, что это отвратительно.

– Можешь делать со своей жизнью, что хочешь, Иезекииль, мне глубоко по барабану, – огрызаюсь я, захлопывая блокнот и прижимая его к груди.

– Ну, Эви не отличается хорошим вкусом, – откликается Дороти, мельком на меня взглянув. – Без обид.

Я прищуриваюсь, рассматривая ее идеально отглаженный небесно-голубой брючный костюм и ярко-алые губы. Дороти всегда на высоте, но сегодня выглядит немного чересчур, и хотя я рада, когда ее нет дома, мне не нравится, что она выходит в город, выставляя себя напоказ.

Либо до нее не доходит, что она постоянно нас подставляет, либо ее это просто не волнует. А наш отец слишком сильно ее любит, чтобы приструнить, Свою вину перед Нессой он компенсирует заботой о Дороти, а она без особых усилий играет роль «папиной любимицы». Но меня это вполне устраивает, поскольку я-то не хочу быть ничьей любимицей. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.

Я убила бы Дороти еще много лет назад, если бы не знала, как сильно это расстроит отца. На людей в целом мне плевать, но для Нессы семья много значила, а значит, я должна следовать ее заветам. Однако я выжидаю и наблюдаю, выискивая доказательства того, что Несса упала за борт вовсе не в результате «несчастного случая». Рано или поздно Дороти оступится. Я нутром чую, что это ее вина.

– Готова идти? – спрашивает ее Иезекииль.

– Да. Папа уже вкратце ввел меня в курс дела.

Я склоняю голову, сгорая от любопытства. Никогда не видела, чтобы Иезекииль и Дороти отправлялись куда-нибудь вместе, и уж тем более по поручению отца.

– А вы куда?

На долю секунды на лице Дороти мелькает удивление: брови сдвигаются, глаза бегают туда-сюда, как будто мой вопрос позволил сложиться невидимому пазлу, и она наконец-то сложила головоломку. Но это длится лишь мгновение. Странное выражение исчезает с ее лица, глаза проясняются, на губах появляется улыбка.

– Иезекииль хочет нанять одного парня. Папа попросил меня съездить вместе с ним, убедиться, что он нам подходит.

Изекииль напрягается.

– Я бы и сам понял, если бы он не подходил. Думаешь, я вру? Иди к черту со своими подозрениями. Он лучший вор на свете, а ваш папаша хочет расширить бизнес, добавив к нему ювелирку. Никто не знает о ней больше, чем этот парень.

– Я ничего не думаю, Иезекииль, – со смехом отвечает Дороти. – Просто передаю слова папы, – она поворачивается ко мне. – Он разве тебе не говорил?

У меня защемило в груди – нет, он мне не говорил. Я слышала, что он подумывает заняться бриллиантами, но не знала, что для этого мы приглашаем людей со стороны. Хотя мне необязательно знать все о его делах, меня все равно задевает, что отец держит меня в неведении, хотя мы с ним связаны кровью.

Особенно когда наедине уверяет, насколько я для него важна.

Но я понимаю, почему он ничего мне не сказал. Я бы не одобрила идею обращаться за советом к чужаку. У нашей семьи ушли годы, чтобы достичь нынешнего положения, и если бы не Несса, нас бы вообще здесь не было. Именно она удержала нас на плаву, пока папа сидел в тюрьме, превратив из банды средней руки в оплот ирландской общины. А теперь, когда ее нет, и отец вернулся, создается такое ощущение, что нас атакуют со всех сторон невидимые враги. На нашу территорию пытаются залезть итальянцы из Чикаго, заключая закулисные сделки с мэром – нашим мэром, – а идиоты-барыги, с которыми мы работаем, борзеют, наживаясь на нашем товаре. Не самое подходящее время брать в дело новичков.

Иезекииль переводит взгляд на меня.

– Он тебе не говорил, потому что рассказывать нечего. Во всяком случае, пока.

Я киваю, теребя края блокнота.

Он встает, потрескивая шеей.

– Ладно, пойду заводить машину. Выезжаем через пять минут.

Дороти улыбается, провожая его взглядом. Когда он исчезает, пройдя по сводчатому коридору, она поворачивается ко мне.

– Он просто старался тебя успокоить. Ну, ты же знаешь?

– Зачем меня успокаивать?

Она пожимает плечами и начинает ковырять ногти.

– Потому что папа вводит меня в курс дела.

Я удивленно вскидываю брови.

– Ну что ж, развлекайся.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает она, перестав улыбаться.

– Ну… я же сказала – развлекайся, – повторяю я. – Уверена, что он позовет меня, когда придется разгребать за тобой дерьмо.

Она переводит взгляд на мой блокнот.

– Да ну тебя, Эви. Что ж, ты тоже развлекайся. Сиди здесь, злая на весь мир, и пиши свои дурацкие любовные заклинания. Может, если хоть немного постараешься быть нормальной, папа уделит тебе толику внимания вместо того, чтобы прятать по темным углам, выпуская на улицу только по ночам.

Я стискиваю зубы, крепче сжимая блокнот.

– Это стихи.

– Ну конечно, – ухмыляется она.

– Дороти, нам пора, – Иезекииль возвращается на кухню и смотрит на меня. – Захватить тебе что-нибудь на обратном пути?

– Было бы неплохо привезти новую сестру, – отвечаю я, широко улыбаясь.

– Зачем? – фыркает Дороти. – Ты даже старую не смогла уберечь.

Моя улыбка тает, я убираю руку с блокнота и кладу ее на край стола. Горе жжет внутренности, словно кислота. Закрыв глаза, я считаю в обратном порядке от десяти, стараясь воспоминаниями о Нессе вызвать ощущение спокойствия, которого мне так не хватает. Иначе я снова поддамся своим скверным порывам, и это не приведет ни к чему хорошему.

– Дороти, – рявкает Иезекииль. – Заткнись и иди в машину.

– Но я…

– Живо!

Она дуется и уходит, оглянувшись напоследок.

Тишина давит на меня, становясь с каждой секундой все более гнетущей, но я не открываю глаз, так крепко зажмурившись, что начинает болеть голова.

Десять. Девять. Восемь. Семь…

– Она это не всерьез, – шепчет наконец Иезекииль.

Я с усилием поднимаю веки и смотрю на него.

– Всерьез. Но все нормально.

Закрыв блокнот, я встаю. В венах клокочет ярость. Выйдя из-за стола, я прохожу мимо Иезекииля, шагая так быстро, что мои ноги, кажется, горят. Останавливаюсь я только у выхода. Пол здесь выложен блестящей черно-белой плиткой, под потолком висит хрустальная люстра, по обе стороны зала расходятся широкие лестницы. Я с топотом поднимаюсь по ступенькам в свою комнату, не прекращая считать.

Счет позволяет моему разуму не поддаваться напору бурлящих внутри чувств.

На глянцевый деревянный пол коридора падают маленькие блики приглушенного солнечного света, но я старательно их обхожу. Дом сильно изменился со времен моего детства, когда Несса жила здесь и воспитывала нас с Дороти, наполняя каждую комнату своим характером и любовью. Теперь особняк кажется слишком большим. Чересчур ярким, особенно со всеми этими абстрактными картинами на стенах и льющимся в окна светом.

Ворвавшись в свою комнату, я бегу к столу и бросаю блокнот в ящик, а потом подхожу к туалетному столику и вздыхаю, разглядывая себя в зеркале.

М-да, видок тот еще. Лицо осунувшееся. Усталое. Я прижимаю пальцы к темным кругам под глазами, из-за которых мои темно-карие глаза кажутся черными дырами. Я жму на них, пока давление в глазах не становится невыносимым, а затем с силой провожу ногтями по щекам, и кольца, усеивающие мои пальцы, клацают при соприкосновении.

Возьми себя в руки.

Я беру со стола большую резинку и собираю свои выкрашенные в черный цвет волосы в небрежный пучок, затем хватаю худи и спускаюсь по лестнице проверить, здесь ли еще Иезекииль с Дороти или уже уехали.

Их и след простыл.

Вообще-то, Иезекииль здесь не живет, но проводит в поместье большую часть времени. Отец предпочитает иметь очень тесный круг приближенных, поэтому в него входят только члены семьи и несколько самых доверенных лиц. К счастью, площадь особняка составляет больше десяти тысяч квадратных футов, это одно из лучших поместий в Кинленде, со множеством комнат, в которых я могу незаметно исчезнуть.

У меня не очень хорошо получается ладить с другими людьми.

Пройдя по небольшому коридору позади главной кухни, я выхожу из дома через боковую дверь, плотнее натягивая худи и стараясь держаться на краю двора, вне поля зрения многочисленных камер наблюдения.

Наконец я подхожу к деревьям на границе придомовой территории. Опавшие листья шуршат под ногами. Я никогда не любила лето. Прохладная погода и запах осени, наоборот, навевают на меня умиротворение. Сентябрьский ветер дует мне в лицо, отчего щиплет в носу и горят уши, но в груди растекается приятное тепло. Наконец-то меня покидает гнев, вызванный разговором с сестрой, и я вновь могу взять себя в руки. Выйдя на поляну среди деревьев, я направляюсь к небольшому коттеджу по выгоревшей, выщербленной и заросшей сорняками дорожке из желтых кирпичей. Подойдя к деревянному крыльцу, я достаю из кармана ключ, и металлические зубчики впиваются в замерзшие пальцы. Я открываю дверь и захожу внутрь.

В крохотной гостиной стоят зеленый бархатный диванчик и дубовый журнальный столик, которым редко пользуются, а чуть дальше виднеется небольшая кухня с белой плитой и мини-холодильником.

Ничего особенного. Но это мое.

Я прохожу через гостиную в спальню и открываю створки встроенного шкафа.

Набрав побольше воздуха, я раздвигаю одежду на вешалках, опускаюсь на колени и нащупываю углубление на внутренней панели. Оно небольшое, специально сделанное так, чтобы сливаться с облупившейся краской. Его трудно заметить, если не знать, куда именно надо смотреть.

Просунув пальцы в маленькую выемку, я тяну, открывая скрытую дверь. За ней скрывается темное помещение и бетонные ступени, ведущие глубоко под землю. Я встаю под хруст коленных суставов, ощущая тупую боль в ногах. Поморщившись, я захожу в темное помещение и включаю гирлянду лампочек, а затем закрываю за собой секретную дверь.

Я спускаюсь по ступенькам и иду по узкому бетонному коридору. По рукам и шее у меня бегут мурашки. Я ускоряю шаг, и мой топот эхом отражается от стен и звенит в ушах.

Когда оказываешься ниже уровня моря в бетонной коробке, тебя охватывает странный холод. Он пробирает до костей, вызывая мурашки по спине. Сколько бы раз я ни проходила этим путем, никогда не привыкну к этому ощущению.

Коридор кончается, и я останавливаюсь перед большой стальной дверью со светящимся экраном слева. Я прижимаю к нему руку, сканер считывает мои отпечатки пальцев, и замок открывается.

Я распахиваю дверь, щурясь от света сотен галогеновых лампочек. За моей спиной тихо щелкает замок, но я уже рассматриваю раскинувшееся передо мной помещение.

Меня охватывает глубокое удовлетворение, когда я прохожу вдоль грядок к центру помещения, где установлен цифровой термостат. Наклонившись, я проверяю температуру.

Семьдесят пять градусов по Фаренгейту [5]. Прекрасно.

Я засекаю время. Через два часа температура опустится на тридцать градусов, сразу после того, как солнце опустится за горизонт.

Эти растения очень капризны.

Мне нужно проверить не только этот термостат. Подземное помещение занимает два акра и поделено на отсеки, чтобы при необходимости их было легче изолировать. Улыбаясь, я представляю, что бы подумала Несса об усовершенствованиях, которые сделал наш отец в коттедже, который она мне подарила.

По телу разливается тепло, и я снимаю худи, а затем упираю руки в бока, наслаждаясь видом. Только здесь я по-настоящему чувствую себя дома. Может, потому что только здесь я с головой ухожу в любимое занятие, не оглядываясь поминутно через плечо.

Уединение.

И, конечно, ботаника, хотя это не столько страсть, сколько средство достижения цели.

Я окидываю взглядом тысячи прекрасных растений.

Еще день… возможно, два.

Видите ли, чего Дороти не понимает – и никто не знает, – так это того, что наш отец является лицом семейного бизнеса, но не его мозгами.

Мозг – это я.

Поэтому, может, отец и дрожит над ней, сдувая с нее пылинки, а она купается в его любви, по-настоящему он благоволит не к ней.

Его благосклонность принадлежит мне.

И причина этого кроется здесь, в этой теплице.

Глава 5

Я никогда еще не проводил столько времени, разглядывая блестящие камешки.

Последний месяц я провел в изоляции, дистанцируясь от Ника Вудсворта, чтобы стать Брейденом Уэлшем, непревзойденным вором, и для этого мне пришлось перелопатить кучу информации о разных редких драгоценных камнях. Я прятался в своей новой квартире в самом центре Кинленда, которую мне предоставило управление. Общался я только с Кэпом, Сетом и Десмондом Диланом – лучшим ювелиром в трех ближайших штатах. Теперь все мои мысли занимают только драгоценные камни – огранка, чистота, цвет и все такое. Я штудирую материалы, пока у меня не начинают слезиться глаза; алмазы преследуют меня теперь даже во снах. Фаррелл Уэстерли захотел попробовать себя в торговле бриллиантами, и я должен стать его доверенным лицом в этом деле.

В свободное от обучения время я с головой ухожу в изучение информации о Фаррелле Уэстерли и его делишках, хотя раскопать удалось не так уж много. Фаррелл заправляет всем на улицах Кинленда, но все в городе держат рты на замке и во внутренние дела его компании проникнуть труднее, чем в Форт-Нокс. Все, что у меня есть, это зернистые фото с камер наблюдения, которые ничего не доказывают, да мои подозрения.

А если добавить к этому, что Фаррелл, по-видимому, этакий современный Робин Гуд, который делится богатством с общиной, то добывать информацию – все равно что рвать зуб без новокаина.

У него две живые дочери, и очевидно, что старшая, Дороти, любит быть в центре внимания. В моем досье десятки фотографий, на которых она разгуливает по городу, завтракает с друзьями и ездит с отцом на гольф с его «бизнес-партнерами».

Другая дочь, Эвелина, похоже, ведет более замкнутый образ жизни. Ее фотографий мало, и все сняты издалека. Я знаю, что она невероятно умна, и в шестнадцать лет с отличием закончила школу в Кинленде, но самое четкое ее фото, которое нам удалось раздобыть – старое. Светло-каштановые волосы, темно-карие глаза, лицо еще не утратило детской округлости. Все новые фотографии сделаны с камер наблюдения.

Я напрягаю пальцы, пока Сет что-то бормочет мне в ухо. Он – мой связной, с которым я должен выходить на связь каждую неделю. Это будет единственная ниточка, связывающая меня с моей настоящей жизнью.

– Жаль, что мы никуда не сходили напоследок, – вздыхает Сет.

– Мы сходили, – возражаю я, закрывая потертую книгу.

Этот томик стихов – единственное, что осталось от мамы, и хотя сейчас я даже думать о ней не могу, почему-то храню книгу, даже надевая личину другого человека. Возможно, потому что она напоминает о том, почему я занимаюсь своим делом. Я помню, как в немногие моменты трезвости она лежала со мной в постели и читала эти стихи, пока я не засыпал.

– Это не в счет, братан. Ты меня в итоге бросил. Исчез вместо этого с какой-то телкой. Какой ты мне после этого друг?

У меня в голове проносится воспоминание о дерзкой блондинке, одного взгляда на которую мне хватило, чтобы загореться от желания. У меня дергается член, и я с ухмылкой качаю головой, глядя на дорогой кофейный столик в моем временном пристанище.

Надо было узнать у нее номер телефона. Или имя.

– Уже по мне соскучился, приятель? – спрашиваю я, стараясь выбросить из головы все лишнее.

– Еще чего! – хихикает он. – Знаешь, насколько легче снять женщину, когда не приходится тягаться с твоей «выбери меня» улыбочкой?

– Это не очень хорошо.

Я подхожу к окну, выходящему на террасу с видом на центр города. Да, Кинленд красив. Вполовину меньше Чикаго, но гораздо представительнее. Небоскребы тут достают до самых звезд – тысячи тонированных зеленых окон сверкают даже в слабом свете луны.

Будь я сентиментален, то счел бы это зрелище красивым. Но я ощущаю лишь пустоту.

– Эй, – перебиваю я болтовню Сета. – Будешь навещать Роуз, хорошо? Пока я буду в отъезде?

В трубке на пару секунд становится тихо.

– Конечно. Я навещаю ее каждые два дня. Присмотрю за ней, не переживай.

Я киваю, прикусывая изнутри щеку.

– Хорошо, – узел у меня в животе затягивается еще сильнее. – Значит, остается только одно.

– Чего? – спрашивает Сет.

– Скажи, что скучаешь по моей улыбке.

– Да пошел ты, Ник.

– Нет, – возражаю я. Это имя неприятно звенит у меня в ушах. – Не называй меня так. Не хочу путаницы.

Он медлит, я слышу, как тишина гудит у меня в ушах.

– Ты готов, чувак?

Прижав пальцы к стеклу, я смотрю на город, который в обозримом будущем станет моим домом.

– Да. Готов. Давай разберемся с этими ублюдками.

Два дня спустя я сижу за столиком в «Винкиз», баре в восточной части Кинленда, который принадлежит семейству Уэстерли. Виски мне никогда особо не нравилось, но я сижу здесь и потягиваю его, наблюдая за происходящим. Это приятное заведение, в духе дайв-баров[6], достаточно оживленное, чтобы сойти за законное, которое, однако, находится в недостаточно фешенебельной части города, чтобы привлекать к себе излишнее внимание.

Говорят, Фаррелл открыл его, чтобы поддержать местное сообщество, но, скорее всего, он использует его как незатейливый способ отмывания денег на крышуемой территории, до которой еще не дотянулись ни федералы, ни, что гораздо важнее, итальянцы.

Клан Кантанелли – самый влиятельный синдикат в Чикаго, и последние десять лет они постоянно пытаются запустить свои когти в Кинленд.

Сейчас, в три часа дня среды, в «Винкиз» почти никого нет, по углам стоят телевизоры, транслирующие статистику предстоящего футбольного сезона, а в зеленых, обтянутых винилом кабинках толпятся любители выпить и те, кто пользуется ранним «счастливым часом», чтобы немного сэкономить.

Я сижу спиной к стене за одним из столиков в дальнем правом углу, и, несмотря на мой невозмутимый вид, внутри у меня все сжимается от тревоги и дурных предчувствий.

Первые несколько мгновений работы под прикрытием всегда самые напряженные. Как говорится, пан или пропал, ты либо настраиваешь себя на успех, либо терпишь неудачу еще до того, как у тебя появится реальный шанс облажаться.

Но колебаться под давлением не в моих правилах – я всегда преуспеваю.

Не все созданы для этой работы. Не все ее понимают. Некоторые люди проявляют излишнее упорство, цепляясь за свою мораль и эгоизм, чтобы играть свою роль и делать то, что нужно. Вы должны жить этой работой, дышать ею. Раствориться в ней. В противном случае вас ждет тазик с бетоном и пуля в голову.

Либо вас отстранят от дела, признав непригодным.

У меня непроизвольно сжимаются челюсти, когда я вспоминаю свое последнее задание и то, чем все закончилось. Как меня выдернули с улицы, заставив бессильно наблюдать за тем, как это дело прячут под сукно.

На входной двери звенит колокольчик, и я постукиваю пальцами по краю бокала, наблюдая, как внутрь заходят Зик О'Коннор с Дороти Уэстерли и направляются прямиком ко мне.

У меня скручивает желудок.

Шоу начинается.

Иезекиилю даны четкие инструкции пригласить меня, а затем вести себя так, будто вне «сотрудничества» с семейством Уэстерли меня не существует. Если он мне понадобится, я дам ему знать. Зик явно тревожится, это было очевидно еще при нашей первой встрече, поэтому нам с ним нужно избегать лишних контактов. Иначе есть риск, что после каждой такой встречи, где мы будем обсуждать обман людей, которые ему небезразличны, он будет вести себя необычно.

– Брейден, – бросает он, когда они подходят к столику. Он не подает руку, и я следую его примеру, откинувшись вместо этого на спинку стула и поднеся стакан с виски ко рту. Мой взгляд скользит по гигантской фигуре этого здоровяка, прежде чем метнуться к его спутнице.

Дочь Фаррелла.

Мой пристальный взгляд задерживается на ней чуть дольше, чем следовало бы. Отдать должное, это привлекательная женщина, и в другой ситуации я бы решил, что она в моем вкусе. Но она – часть моей работы. Способ собрать информацию и использовать ее в своих целях.

– Ты тот самый парень, с которым у нас назначена встреча? – произносит она, облизывая свои ярко-красные губы.

– Верно, – отзываюсь я, ставя стакан на стол, а затем поднимаю руку и потираю подбородок. – Тебя что-то смущает?

Она наклоняет голову, отчего ее темно-каштановые волосы, собранные в хвост, свисают через плечо.

– Просто… я представляла тебя другим.

Моя ухмылка становится шире, и я наклоняюсь вперед, пока край стола не впивается мне в ребра.

– Я редко соответствую ожиданиям людей.

Зик хихикает, тыча в меня толстым пальцем.

– Не приставай к ней, черт возьми.

– Почему, у тебя есть парень? – ухмыляюсь я, подмигивая, и ее щеки заливает ярко-малиновая краска.

– Возможно, – отвечает Дороти с улыбкой и садится напротив меня. Она вытягивает руку, постукивая красными ноготками по столу. Мой взгляд падает на татуировку в виде маленького трилистника на внутренней стороне ее запястья, скрытую под тонкими браслетами из розового золота.

Зик садится рядом с ней, закинув ногу на ногу, и наблюдает за мной. Я не отрываю взгляда от Дороти, ощущая на себе его пристальный взгляд, и у меня мурашки бегут по коже от мысли, что он, возможно, обвел нас с Сетом вокруг пальца. Что, если это подстава?

Ох, зря я ему открылся.

– Ну так что, приступим к делу? – спрашиваю наконец я. – Или ты позвонил мне просто, чтобы потратить мое время?

Зик ухмыляется, проводя ладонью по бороде.

– Для тебя большая честь, что мы вообще решили с тобой поговорить. Скип не встречается с кем попало.

Скип – это сокращение от Скиппер[7], так принято называть Фаррелла.

Я поворачиваю голову сначала налево, затем направо, прежде чем снова посмотреть на него и пожать плечами.

– Но его здесь нет, верно?

Золотистые глаза Зика темнеют, и он резко наклоняется вперед, упираясь кулаком в стол.

– Ты думаешь, это игра, Брейден? Я поручился за тебя в качестве одолжения. Хочешь быть в теме? Оттяпать кусочек? Это твой шанс, второго я тебе не дам. Так что перестань строить из себя гребаного умника и прояви хоть немного уважения.

Облизнув губы, я беру свой бокал и допиваю остатки виски, позволяя жгучей жидкости обжечь горло и согреть грудь. Поставив бокал на стол, я провожу пальцем по его кромке и киваю.

– Мы давно друг друга знаем, Зик, и я ценю, что ты помог мне. Ценю, – я понижаю голос. – Но не думай, что можешь разговаривать со мной как со своей сучкой. Вы не хотите иметь со мной дело? Все в порядке. В море полно другой рыбы. Покрупнее. Вроде парней с Сицилии, которые хватаются за хорошую возможность, стоит им ее увидеть.

Зик откидывается на спинку стула, удивленно вскинув брови до самой линии роста волос.

– Ты меня понимаешь? – добавляю я.

Он молчит, косо сверля меня взглядом, а я жду – внутри меня все бурлит, кровь стремительно бежит по венам. Наконец, его лицо расплывается в улыбке.

– Да, паршивый ублюдок. Я тебя понимаю.

Меня переполняет удовлетворение. Он хорошо сыграл свою роль.

Дороти откашливается.

– Вот, – она расстегивает свое ожерелье и кладет его передо мной на стол. – Расскажи-ка мне о нем.

Я опускаю взгляд на крупный зеленый изумруд. Мои нервы напрягаются, мышцы подергиваются; все развивается именно так, как мне нужно. Но я стараюсь сохранять невозмутимое выражение лица.

Вздохнув, я почесываю мочку уха, прежде чем снова встретиться с ней взглядом.

– Как насчет него? – спрашивает она, указывая на украшение. – Давай, расскажи мне. Ты ведь в этом деле мастер, верно?

Я поднимаю ожерелье и начинаю рассматривать. Мои пальцы ощущают прохладу, исходящую от тонкой цепочки из розового золота.

– Тебе это твой парень подарил? – я поднимаю на нее глаза, и левый уголок моего рта слегка приподнимается.

– Нет, мой папа, – улыбается она.

– Это теперь так называется?

Ее глаза сужаются.

– Я же сказала, это был мой отец, ты, гребаный извращенец.

Усмехаясь, я снова смотрю на ожерелье, прежде чем положить его обратно на стол.

– Ну, тогда скажи своему папочке, что ему нужно потребовать свои деньги назад.

Ее лицо вытягивается, и Зик подается вперед.

– То есть? – бормочет она, хватая цепочку и прижимая ее к груди.

– Это красивый камень, но не настоящий, – отвечаю я, пожимая глазами.

– Тогда что это? – спрашивает она, уставившись на драгоценный камень так, словно это ядовитая змея.

– Синтетика? Черт меня побери, если я знаю.

– Думаю, я бы смогла распознать синтетику, – усмехается она.

– Ты можешь думать, что угодно, но людям свойственно ошибаться.

Я беру ее ладонь в свою руку и слышу, как она резко втягивает воздух, ощутив мое прикосновение. Проведя пальцем по поверхности драгоценного камня, я поднимаю наши ладони, и он мерцает в электрическом свете.

– Смотри. Видишь? Он с желтоватым оттенком, – я чуть шевелю нашими ладонями, чтобы «изумруд» заискрился. – У настоящих изумрудов цвет либо чисто-зеленый, либо с голубоватым оттенком. Никакого желтого.

– Но он выглядит безупречно, – произносит она, задумчиво наклонив голову.

– Вот! А у настоящих изумрудов есть недостатки, милая. Как и у всех нас.

Зик покашливает.

– Как мы можем быть уверены, что ты говоришь правду?

Пристально глядя на него, я намеренно провожу большим пальцем по тыльной стороне ладони Дороти, прежде чем позволить ей лечь на стол.

– Никак.

Глава 6

В двадцать четыре года ощущаешь себя совершенно иначе.

Я уже давно перестала отмечать свой день рождения. После смерти Нессы не осталось никого, кто мог бы заставить меня это делать, и никого, кто заботился бы обо мне настолько, чтобы просто об этом вспомнить.

Но формально сегодня именно этот день.

Забавно вспоминать то время, когда я была еще ребенком. Весь свой день рождения я пыталась представить себе, что происходило, когда я родилась; как вела себя моя мама, когда я появилась на свет.

Интересно, она плакала?

Прижала ли она меня к своей груди, ощутив, как наши сердца бьются в унисон?

Сидел ли рядом с ее кроватью отец, держа ее за руку?

– Сколько еще?

До моих ушей доносится грубый голос отца, заставив мои плечи напрячься от неожиданности. Я не оборачиваюсь, продолжая смотреть на цветочный саженец в своей руке.

– Эй, есть кто дома? – лает он. – Я задал тебе вопрос.

Я вижу его боковым зрением: отец стоит, прислонившись к стене теплицы, засунув покрытые татуировками руки в карманы, его серебристые волосы зачесаны назад.

– Я тебя слышала, – бормочу я, предупреждая очередной окрик.

– И?

Я выпускаю саженец и поворачиваюсь к отцу лицом.

– Что «и»? – переспрашиваю я. – Это единственная причина, по которой ты здесь? Чтобы проверить мои успехи?

На его лице появляется довольная улыбка, и я ненавижу себя за то, как радостно замирает мое сердце.

– Конечно, нет, Баг [8].

Я ненавижу это прозвище.

– Ты нужна мне сегодня в «Винкиз».

Робкий лучик надежды тут же разлетается на тысячу осколков, которые, падая, обжигают мой желудок. Вздохнув, я мысленно начинаю обратный отсчет от десяти.

– Эвелина. Не игн…

Я пожимаю плечами, раздраженная тем, что он врывается в мое личное пространство в мой день рождения и ведет себя так, будто я бью баклуши.

– Я не собираюсь переться в «Винкиз».

Он недовольно выпрямляется.

– Собираешься.

– Нет, – повторяю я. – Ни за что.

Он со вздохом проводит рукой по лицу и стонет.

– Послушай, Баг. Я собираюсь нанять нового парня.

Я не говорю ни слова и медленно продвигаюсь вдоль ряда растений.

– Ты слышала, что я сказал? – спрашивает он.

– Я тебя услышала.

Честно говоря, он действительно чертовски глуп, если думает, что я еще не знаю. Я в курсе всего происходящего – как еще, по его мнению, наш бизнес до сих пор остается на плаву?

– Мне нужно, чтобы ты была там сегодня вечером в качестве моего представителя. Убедись, что мы можем ему доверять.

– А если нет? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

– Ну, нет так нет.

Значит, на самом деле, он хочет, чтобы я сделала всю грязную работу. Снова.

Я поворачиваю голову, искоса поглядывая на него.

– Разве ты уже не познакомил с ним Дороти? Что она думает?

Он прочищает горло, его лицо мрачнеет.

– Дороти… влюблена. Я уверен, что это чувство затуманивает ее рассудок.

Я удивленно приподнимаю брови, потому что это действительно удивительно. Дороти любит быть в центре внимания, но обычно она использует мужчин и меняет их, как перчатки, никогда не довольствуясь чем-то большим, чем обычная короткая интрижка на выходные.

То ли потому, что она не хочет связывать себя обязательствами, то ли в силу своей социопатии, я не знаю.

Честно говоря, мне сложно заставить себя о ней волноваться.

– Баг. Ты нужна мне здесь. Ты нужна своей семье.

Мой желудок сжимается от его слов – это происходит каждый раз, когда он произносит эти слова, и голос Нессы шепчет в глубине моего сознания:

«Нет ничего важнее семьи, Эви, и нет другого такого места, как дом. Мы должны держаться вместе».

– Хорошо.

– Я не знала, что ты собираешься сюда заглянуть.

Дороти появляется у барной стойки рядом со мной, недовольно поджав рубиново-красные губки.

Я смотрю на нее, макая пальцы в вазочку с зелеными оливками, которые стащила с подноса для гарнира, и широко улыбаюсь.

– Сюрприз.

Она открывает рот, но не успевает произнести и слова, как сзади к ней подходит ухмыляющийся Зик и с любопытством меня разглядывает.

– Боже, она жива! – он театрально прижимает руку к груди. – Я весь день пытался до тебя дозвониться.

Среди всех помощников моего отца Зик, несомненно, мой любимец. Он один из немногих людей, кого я могу терпеть, и за эти годы он достаточно меня вымотал, чтобы я научилась наслаждаться его обществом.

– Я была занята, – отвечаю я, отправляя в рот еще одну оливку.

– Чем? – усмехается Дороти. – Ты опять тусуешься с тем неудачником из своей школы?

Я стискиваю зубы, пытаясь сдержать рвущееся наружу раздражение. Как она меня достала своими постоянными придирками! Она, конечно же, говорит о Коди. Дороти убеждена, что мы любовники, и я не мешаю ей фантазировать, поскольку, чтобы она обо мне ни думала – меня это не касается.

Хотя на самом деле это далеко не так. Коди – компьютерный гик, и когда он сел рядом со мной на уроке химии, я поняла, что дружба с ним будет полезна мне в будущем. Поэтому я держала его при себе и терпела его общество, зная, что Коди всегда будет под рукой, когда мне понадобится. Как показало время, я поступила мудро, поскольку сейчас он один из лучших хакеров в мире. Конечно, никто, кроме меня, этого не знает, и большинство людей согласны с Дороти, считая, что он всего лишь неудачник, который потерпел фиаско в Кремниевой долине и вернулся к своей матери, чтобы жить в подвале ее дома.

Эти дураки даже не представляют, насколько они ошибаются.

Зик кладет руку на плечо Дороти и кивает в сторону входной двери за моей спиной.

– А вот и он.

Его взгляд становится пронзительнее, а Зик слегка приосанивается. Я перевожу взгляд на Дороти, наблюдая, как она выпячивает грудь, а ее зрачки возбужденно расширяются.

– Ты опоздал, – произносит Зик.

– Мне нравится дразнить публику перед своим появлением, – отвечает бархатистый голос.

У меня в животе возникает неприятное ощущение, потому что я знаю этот голос. Этот постанывающий возле моего уха шепот навсегда останется в моей памяти.

– Брейден, – воркует Дороти. – Привет.

Я слегка расслабляюсь. Возможно, у этого парня просто похожий голос.

Я разворачиваюсь на стуле, и дыхание со свистом вырывается из моих легких, словно мне заехали кулаком в живот, потому что это он. Николас.

И вид у него… шокированный.

Неужели он солгал мне, назвавшись Николасом?

На нем все та же черная кожаная куртка, что и в ночь, когда он трахал меня у стены уборной, а из выреза белой рубашки слегка выглядывает серебряная цепочка.

Когда наши взгляды встречаются, жар разливается по моим венам, и я не уверена, чем он вызван – воспоминаниями о том, как хорошо мне с ним было, или яростью от того, что он сейчас здесь.

Он неторопливо скользит глазами по моей фигуре, прежде чем снова посмотреть мне в глаза. А затем этот засранец ухмыляется.

Глубоко в моей груди закипает раздражение.

– Брейден, – вновь произносит Дороти.

Это имя заставляет меня оторваться от этого странного состязания в гляделки, и я позволяю уголку рта слегка изогнуться в сардонической ухмылке.

Вот значит как. Брейден. Он действительно солгал мне о своем имени.

Он приходит в себя, пряча эмоции, мельком отразившиеся на его лице – их сменяет выражение нарочитой уверенности, буквально кричащее о спокойствии и твердости характера.

– Зик. Дороти, – шепчет он, не отрывая от меня взгляда. – А это кто у нас здесь?

Я сверкаю глазами, и его глупая ухмылка становится еще шире.

Затем я отправляю в рот еще одну оливку, прожевываю ее и проглатываю.

Его взгляд опускается на мои губы.

– Это не твое дело, Брейден, – медленно отвечаю я.

– Эви! – шипит Дороти.

В его глазах вспыхивает удовлетворение, он наклоняет голову.

– Я почему-то представлял тебя блондинкой, Эви.

– Меня зовут Эвелина.

Выражение его лицо смягчается.

– Это красивое имя.

У меня внутри все сжимается.

Дороти смеется, делает шаг вперед, заслоняя собой Брейдена, и проводит рукой по его рукаву.

– Пойдем, займем столик в глубине зала.

Наконец-то – наконец-то! – он перестает пялиться на меня, переключившись на мою сестру, и его поведение мгновенно меняется. Он кивает, кладет руку ей на спину, позволяя себя увести, и мои плечи отпускает напряжение, о котором я даже не подозревала.

Зик что-то мурлычет, проводя рукой по бороде, и внимательно меня разглядывает.

– Что? – огрызаюсь я, опуская взгляд на стойку, а затем хватаю телефон и встаю.

Он задумчиво качает головой.

– Ничего. Может, расскажешь мне что-нибудь?

Мои мышцы вновь напрягаются.

– Что, по-твоему, я должна тебе рассказать, Иезекииль? Я здесь, потому что старый добрый папочка не доверяет твоему мнению. Или, по-видимому, мнению Дороти.

Мой взгляд скользит в сторону, туда, где она устраивается поудобнее в кабинке с Брейденом.

Зик кивает, надувая щеки.

– Я знаю Брейдена с давних пор. Давненько его не видел, но он хороший человек. И ему нужна работа.

Я постукиваю пальцами по барной стойке, ощущая растущее внутри разочарование.

– Я не понимаю, почему нас должно это волновать.

Он улыбается, обнимает меня за плечи и притягивает к себе, пока мы идем к столику в глубине зала.

– Да уж, сочувствие не входит в число твоих добродетелей.

Я смеюсь над его сарказмом и позволяю ему отвести меня к кабинке, не обращая внимания на то, как учащается мое сердцебиение, когда я поднимаю свой взгляд и встречаюсь с парой нефритово-зеленых глаз.

Глава 7

Вот же гребаная маленькая лгунья.

Формально, полагаю, она никогда не говорила мне своего имени.

Но она из семьи Уэстерли. А я… я-то сказал ей, как меня зовут. И то, что я берусь за новую работу.

Черт.

Я работаю агентом уже восемь лет, с тех пор как мне исполнилось двадцать четыре, и еще ни разу не сомневался в себе. Но именно сейчас, когда я веду очередное тайное расследование, передо мной встает девушка, которая намертво впечаталась в мою память! Шансы определенно не в мою пользу. И, если быть до конца честным, моя партия уже проиграна, потому что, если бы я серьезнее относился к своей работе, то узнал бы ее, когда изучал ее фотографии в наших файлах. Возможно, если бы я присмотрелся повнимательнее, то заметил бы сходство, но эта черноволосая цыпочка с пропирсингованными ушами и такими пронзительными карими глазами, что обжигает твою кожу, не может быть моей красавицей.

– Я знаю, – выводит меня из оцепенения Дороти.

Я приподнимаю бровь.

– Что именно?

Она придвигается ко мне поближе.

– Ты пялишься на мою сестру. Она особенная. Многие считают ее неприятной особой. Эви довольно замкнутая.

– Да?

– Но это не ее вина. Наша мама, она… не слишком хорошо относилась к Эви, понимаешь? Из-за этого у нее было много проблем, – она постукивает себя по голове. – С психикой.

Меня снедает желание забросать ее вопросами, чтобы узнать об Эвелине Уэстерли все, но я сдерживаюсь, поскольку не могу определиться, чем продиктовано это желание – моим заданием или потому, что она никак не выходит у меня из головы; от нее по-прежнему исходит сильная энергия, сводящая меня с ума.

Никто и никогда еще так на меня не воздействовал. Именно по этой причине я подошел к ней тогда в клубе и, безусловно, именно поэтому я трахал ее в грязной уборной, опьяненный ее страстными криками.

Я слежу за Эвелиной и Зиком, когда они подходят к столу: его рука обнимает ее за плечи, на ее лице играет легкая ухмылка. Меня охватывает раздражение, когда я осознаю, насколько они друг другу подходят. Ей легко с ним. Она ему доверяет.

Они встречаются? Он для нее слишком стар.

Когда они подходят к нам с Дороти, наши взгляды встречаются, и я невольно сжимаю челюсти, в то время как она первой проскальзывает в кабинку, втискиваясь между деревянными панелями и Зиком, который садится рядом.

Чья-то рука касается моей ладони, выводя меня из задумчивости, и я перевожу взгляд на Дороти, вспоминая, где нахожусь и, самое главное, что должен делать.

Теперь тебя зовут Брейден.

– Ты не голоден? – улыбаясь, спрашивает Дороти.

Она выглядит такой милой и невинной, что ее трудно заподозрить в каких-то преступных делишках. Но я давно научился никогда не судить о книге по обложке. Лучшие преступники – те, кто не вызывает у вас ни малейших подозрений. Те, с кем вы беззаботно перешучиваетесь, кому учитесь доверять, которые становятся вашими лучшими друзьями… а затем наносят вам удар в спину и обчищают как липку.

Мой взгляд скользит вниз по бледно-желтому платью Дороти, а затем возвращается к ее лицу, и ее щеки заливает краска.

– Я бы чего-нибудь перекусил.

– Я уже попросил ребят в подсобке что-нибудь для нас приготовить, – вмешивается Зик.

Я бросаю взгляд на Зика, а затем перевожу его на Эвелину и, не в силах удержаться, снова к ней обращаюсь.

– Как насчет тебя? – я киваю подбородком в ее сторону. – Не хочешь поесть?

Дороти смеется, прикрывая рот рукой, и качает головой.

– Боже, Эви никогда здесь не ест.

Эвелина прожигает меня своим взглядом, и у меня мурашки бегут по коже.

– Почему? – спрашиваю я. – Не царское это дело – снисходить до барной еды, милая?

Она выпрямляется, но не произносит ни слова, продолжая сверлить меня своими убийственными, черт возьми, глазами.

– Ну почему же, иногда можно ей побаловаться, – отвечает она наконец. – Но, в общем, в ней нет ничего особенного. С трудом припоминаю, когда я в последний раз брала ее в рот.

Дороти морщится.

– Фу, Эви. Зачем ты так говоришь?

– Звучит довольно претенциозно, – вмешиваюсь я, раздраженный ее намеком на то, что нашу ночь, проведенную вместе, можно забыть. Я вытягиваю руку вдоль стенки кабинки, еще крепче прижимаясь к Дороти.

На лице Эвелины появляется слабая фальшивая улыбка. Из тех, когда зубов не видно, лишь едва заметно приподнимаются уголки губ. Но этого достаточно, чтобы я слегка воспрял, поняв, что вывожу ее из себя.

Интересно, помнит ли она имя, которое я ей сказал?

Может быть, она меняет парней как перчатки, а я всего лишь пунктик в длинном списке ее жертв. От этой мысли у меня внутри все сжимается.

Странно, что она мне об этом не напоминает, и я не могу определиться, чего мне хочется больше – чтобы она хранила воспоминания обо мне или, наоборот, забыла. Последнее было бы проще всего. Но в глубине души я знаю правду, как бы мне не тяжело было это признавать. Я хочу, чтобы она помнила каждую секунду проведенного со мной времени так же ясно, как это запечатлелось в моей памяти.

И вот она сидит напротив, наблюдая за мной.

На самом деле, она не переставала наблюдать за мной с того самого момента, как я вошел, словно снимая с меня один слой за другим и меняя их таким образом, чтобы все это уложилось у нее в голове.

У меня возникает сильное ощущение, что я оказался в ее власти, уязвимый и незащищенный. И это – огромная проблема.

У меня перехватывает дыхание, нервы дрожат, будто струны.

Черт, черт, черт.

– Извини, – вздыхаю я и протягивая руку, кладу ее на плечо Дороти. Внезапно я осознаю, что мне нужно несколько минут, чтобы собраться с мыслями.

Она хмурит брови, слегка выпятив нижнюю губу.

– Ты в порядке?

Выдавив из себя улыбку, я киваю.

– Да, я сейчас вернусь.

Она встает и выходит из кабинки, давая мне возможность выйти, а я проскальзываю мимо и направляюсь в темный коридор, ведущий к туалетам.

Но я чувствую, как мою спину жжет чей-то взгляд. И это точно не Дороти.

Кажется, что пол горит под моими ногами, когда я спешу к маленькой уборной, распахиваю дверь и тут же захлопываю. Не мешкая, я бросаюсь к раковине, включаю холодную воду, набираю ее в ладони и брызгаю себе на лицо. Холод успокаивает мои нервы, и я крепче сжимаю край раковины, пока капли воды стекают с моего носа в раковину.

Возьми себя в руки. Это – не проблема. Она – не проблема.

Разминая шею, я поворачиваюсь к диспенсеру с бумажными полотенцами и вытягиваю охапку. Я вытираю лицо, прежде чем сделать глубокий вдох и вновь надеть маску фальшивой уверенности – которой у меня на самом деле нет, – когда выхожу из уборной и возвращаюсь в темный коридор.

Мои шаги замедляются, когда я натыкаюсь на прислонившуюся к стене Эвелину, которая явно ожидает меня.

Она внимательно изучает свои ногти, ее глаза опущены, а черные волосы зачесаны назад, демонстрируя безупречную линию шеи. Мой взгляд скользит по ее фигуре, впитывая ее, как песок в пустыне впитывает капли дождя. Она совершенно не похожа на девушку, которую я повстречал той ночью в клубе – в разорванной безразмерной футболке, черной юбке, сапогах на шпильках и серебряными кольцами на пальцах. Но этот образ идет ей гораздо больше; темно-фиолетовый оттенок ее помады почему-то кажется мне даже более сексуальным, чем розовый, цвета жевательной резинки, которым она накрасила губы в тот вечер, когда мы познакомились.

– Николас, – она наконец-то поднимает взгляд и отрывается от стены, наклонив голову. – Или мне следует называть тебя Брейден?

Она подходит на шаг ближе, и, как бы я этому ни сопротивлялся, в моей голове проносятся воспоминания о ее маленьком теле в моих руках. О том, как идеально она соответствовала каждому дюйму моего тела. Какой податливой и теплой была ее плоть, когда я обнял ее за талию и пронзил своим членом.

Я покашливаю, проводя рукой по волосам.

– Да, – поморщившись, отвечаю я. – Извини.

Ее глаза сужаются, и она делает еще один шаг.

– За что?

– То есть? – недоуменно повторяю я.

– За что именно ты извиняешься?

За все. Мне жаль, что я ее тогда встретил. Жаль, что мы познакомились. И еще мне жаль, что она оказалась совсем не такой, какой я ее себе представлял. Но я ничего этого не говорю. Вместо этого я запихиваю Ника Вудсворта поглубже, туда, где мне его не найти, позволив Брейдену Уолшу занять его место.

Я пожимаю плечами, криво усмехаясь.

Ее глаза вспыхивают, губы слегка сжимаются. Она делает очередной шаг.

– Есть два варианта, Брейден. Либо ты тогда солгал мне, называя свое имя, либо… ты лжешь сейчас.

– Не копай так глубоко, милая, – со смехом отвечаю я. – Я встречал таких, как ты, тысячу раз. Одинокая девушка в баре, притворяющаяся неприступной, в душе отчаянно желающая, чтобы ее трахнули. Все эти классические признаки, сигнализирующие: «Снимите меня!».

Мой взгляд скользит по ее шее, когда она запрокидывает голову и смеется.

– Ой, да ладно тебе! А кто, интересно, выпытывал у меня мое имя и увязался следом, когда я пошла в уединенное местечко?

Теперь уже я делаю шаг вперед, и мое дыхание мягко овевает ее волосы.

Черт возьми, какая же она маленькая.

Она вытягивает шею, чтобы встретиться со мной взглядом, и я делаю глубокий вдох.

Сначала я решил, что мне не хватает поразительной синевы ее глаз, какими они были в ночь нашей встречи, но вблизи сочетание темно-карего цвета с желтым и зелеными вкраплениями, порождает целый калейдоскоп цветов, таких глубоких и чертовски красивых, что они засасывают меня, словно зыбучие пески.

Мой член твердеет.

Нет, я бы все отдал, чтобы вновь увидеть ту чистую синеву.

– И это было потрясающе, – хрипло произношу я.

– Ну ты и свинья, – усмехается она.

Наклоняясь, я касаюсь губами ее уха.

– Я никогда не называл себя джентльменом, и не собираюсь извиняться за то, что солгал в ту ночь, когда насадил тебя на свой член, заставив биться в оргазме.

– Неужели? – она насмешливо наклоняет голову. – Что-то я этого не припомню.

– Ну и кто теперь врет? – ухмыляюсь я.

Она что-то напевает, поднимая руку и поглаживая лацканы моего пиджака. Я молча наблюдаю, сжав кулаки и едва удерживаясь от того, чтобы не притянуть ее к себе. И напомнить этой стерве, как сильно ей нравилось то, что я заставлял ее тогда чувствовать.

– Это и есть новая работа, которую тебе предложили? – бормочет она, не отрывая взгляда от пиджака, который продолжает поглаживать. – Ты собираешься работать с моим отцом?

– Просто новое предприятие, – бормочу я. – Так сказать, расширяю горизонты. Я понятия не имел, что он твой отец.

Она наклоняет голову, словно переваривая услышанное, позволяет этим словам отпечататься в ее мозгу, чтобы потом использовать их против меня.

Я никогда не встречал девушки, похожей на нее.

Она играет с моими нервами так, что мурашки бегут по коже. Из нее вышел бы отличный следователь.

Она сжимает мой пиджак в горсть, приподнимается на цыпочки и притягивая меня к себе. Ее губы скользят по моему подбородку.

– Николас. Брейден. Как бы тебя, черт возьми, ни звали… держись подальше от меня и от моей семьи. Тебе здесь не рады.

Она разжимает объятия и грубо толкает меня, прежде чем развернуться и уйти.

Глава 8

Оскар Норман, мэр Кинленда – примечательный персонаж, которого больше беспокоит возможность набить карманы, чем вопросы морали. Я впервые встретилась с ним в возрасте десяти лет, когда Несса пригласила его «поболтать» за ужином со стейками.

Я, будучи ребенком, думала, что он был ее парнем. Это было очень наивно, потому что Несса никогда ничего не делала без веской причины, и довольно скоро семья Уэстерли проспонсировала получение Оскаром научной степени по политологии. На протяжении многих лет я с пристальным вниманием наблюдала, как она дергала его за ниточки, словно марионетку, заставляя идти туда, куда ей было нужно, пока однажды его имя не приобрело известность.

Именно этого она и хотела.

Я полагала, что его преданность Нессе не уступала по силе моей. Между ними, казалось, была некая связь, и именно благодаря ей он вообще хоть чего-то стоил. Но вскоре я поняла, какой глупой была эта идея, когда она погибла на его яхте, а он даже не соизволил появиться на ее похоронах.

Порвал с нами все отношения и с тех пор больше не появлялся.

Оскар Норман – мошенник и развратник, который прячется под маской добропорядочного семьянина. И когда я наблюдаю за его предосудительным поведением с городским комиссаром, это становится предельно очевидно.

– Ты можешь сделать это дерьмо потише? – Коди морщит нос, тянется к своему компьютеру с тремя мониторами и берет наушники с шумоподавлением. – Не всем хочется слышать, как люди, управляющие нашим городом, верещат, как резаные.

Я ухмыляюсь и, не отрывая глаз от экрана, отправляю в рот кусочек попкорна.

– Да ладно тебе. Они не смогли бы управлять этим городом, даже если бы от этого зависела их жизнь.

Он усмехается, проводя рукой по своим грязно-светлым локонам.

– С этим не поспоришь.

– Слушай, – говорю я, не отрывая глаз от экрана. – Можешь оказать мне услугу?

– Ты имеешь в виду подцепить на крючок еще кого-то? – спрашивает он, поворачиваясь ко мне на своем рабочем стуле. – Знаешь, установить скрытую камеру в кабинете государственного чиновника не так-то просто. Кстати, было бы неплохо услышать от тебя «спасибо».

– Спасибо, – киваю я. – Мне нужно, чтобы ты навел кое о ком справки.

Он поправляет очки в металлической оправе и наклоняется вперед, опершись локтями о колени.

– Считай, что ты меня заинтересовала. Кто это?

У меня внутри все трепещет, и тот факт, что мое тело с таким энтузиазмом реагирует на одну лишь мысль о Брейдене Уолше, выводит меня из себя. Я разминаю шею, пытаясь снять напряжение.

По лицу Коди медленно расползается улыбка.

– Тебя кто-то подставил.

Я прищуриваюсь.

– Кто-то разозлил меня, если ты это имеешь в виду, и я пытаюсь решить, убивать его или нет.

Его ухмылка становится шире, а вместе с ней и мое раздражение, которое превращается в живое существо, которое недовольно рычит у меня внутри.

– Сделай мне одолжение? Завязывай с психоанализом и займись тем, что в чем ты мастер, – огрызаюсь я.

Лицо Коди обиженно вытягивается.

– Боже, ну ты и стерва.

Ухмыляясь, я отправляю в рот еще один кусочек попкорна и пожимаю плечами.

– У тебя серьезные проблемы, детка, – произносит он, но в этот момент из колонок компьютера передо мной раздается протяжный стон.

Я наклоняюсь вперед, поглаживая мышку кончиком пальца, нажимаю «сохранить» и копирую запись на флешку.

Компьютер издает звуковой сигнал, сообщая, что загрузка завершена, и я вытаскиваю флешку. Удовлетворение мягко пульсирует у меня в груди, растекаясь по всему телу, когда я засовываю флешку в ложбинку между грудей, спрятав ее за косточками лифчика.

– Это для твоей личной коллекции? – спрашивает Коди, вопросительно приподнимая брови.

– Для страховки, – поправляю я.

– Так кто же это? – спрашивает Коди.

– Кто? – встав, я поднимаю руки над головой и издаю вздох облегчения, ощутив, как растягиваются напряженные мышцы. Затем я подхожу к красному дивану у дальней стены и беру с его спинки свою куртку.

– Тот тип, которого подумываешь убить.

Мой желудок сжимается, когда в памяти всплывают эти чертовы зеленые глаза и запах его кожи.

– Брейден Уолш.

– Никогда о нем не слышал, – хмыкает Коди. – Что ты хочешь о нем узнать?

– Все, – я просовываю руки в рукава своей куртки, убираю волосы с воротника и поворачиваюсь к нему лицом.

– Малышка, тебе нужно быть поконкретнее…

Я стискиваю зубы, остро желая, чтобы он перестал сыпать вопросами и просто сделает, что мне надо. Однако приходится давить в себе желание огрызнуться, потому что, если я не буду вести себя хорошо, то не получу того, чего хочу. Я пересекаю комнату и встаю прямо перед ним.

– Я говорю более чем конкретно.

Его взгляд скользит вниз, к моей груди, и я бы устроила ему небольшое представление – для уверенности, что он выполнит мою просьбу. Но, к сожалению, соблазнять Коди бесполезно, поэтому приходится быть дружелюбной.

– Я хочу знать, где он живет, из какой он семьи, получал ли он в школе «золотые звезды» [9]. Все.

Брови Коди недоуменно приподнимаются, и он вскидывает перед собой руки ладонями наружу.

– Ок. Конечно. Дай мне пару недель, – затем он делает паузу. – Знаешь, если тебе понадобится еще какая-то помощь, ты знаешь, где меня найти.

Я выпрямляюсь, и край флешки впивается в кожу моей груди.

– У тебя есть два дня.

Час спустя я, наконец-то, возвращаюсь домой, машу рукой охранникам, дежурящим у входа, а затем проезжаю на своем «Рэндж Ровере» с затемненными стеклами по извилистой подъездной дорожке с высаженными вдоль нее идеально подстриженными кустами.

Нервно водя кончиком языка по внутренней стороне губ, я ставлю машину в гараж и стремительно бегу к двери, ощущая, что мышцы ног горят от усилий. Кажется, что еще немного и флешка прожжет дыру у меня в груди, и мне приходится сдерживаться, чтобы постоянно не хвататься за нее, дабы убедиться, что она на месте.

Дверь из гаража ведет прямо на кухню, и хотя я знаю, что здесь можно не бояться любопытных взглядов – никто из обитателей этого дома не замечает меня, пока им что-то не понадобится, – от тревоги у меня бежит холодок по спине и сжимается горло, заставляя торопиться, чтобы спрятать флешку в безопасное место.

Из коридора доносится громкий смех, мое сердце начинает бешено колотиться в груди, и я замедляю свой шаг. Кажется, что он доносится из столовой, и я, хотя в этом нет никакого смысла, поддаюсь порыву, меняю направление и иду на шум.

Я снимаю куртку и ботинки, ступая как можно легче, чтобы звук моих шагов не отдавался эхом от паркетного пола. Стоит мне зайти в столовую через парадный вход, как гнев вспыхивает во мне с такой силой, что я застываю в ступоре.

Он здесь!

Прошло меньше недели, а Брейден Уолш уже спокойно гостит в нашем гребаном доме.

Моя семья – это сборище идиотов. Мое сердце колотится о ребра, пальцы сжимаются в кулаки, а ногти впиваются в ладони.

Десять, девять, восемь…

Досчитав до одного, я восстанавливаю контроль над своим телом, поэтому поворачиваюсь и быстро иду по коридору, решив сделать короткую остановку на кухне, чтобы взять бутылку воды.

Но когда я склоняюсь над холодильником и берусь за бутылку, позади меня снова раздается его голос.

– Привет, милая.

Его голос скользит по моей коже, словно тысяча лезвий, и от того, как он произносит это слово, «милая», мне хочется кричать.

Я ненавижу, когда ко мне так обращаются.

– Что, теперь меня игнорируешь?

Я со стоном выпрямляюсь и закрываю дверцу холодильника.

– Слушай, сталкер, меня зовут Эвелина.

Он ухмыляется, и у меня возникает сильное желание заехать ему кулаком по лицу.

– Эвелина.

– Чего ты хочешь? – спрашиваю я, пытаясь его обойти. Но он ступает в сторону, преграждая мне дорогу, и я оказываюсь зажатой в углу. Мои плечи начинает ломить от напряжения.

– Любишь подглядывать, а, маленькая засранка? – спрашивает он, наклонив голову. – У тебя не возникло мысли поздороваться?

– Вообще-то я живу здесь, умник, – усмехаюсь я. – Я просто не хотела с тобой встречаться.

– Почему? – не отступает он.

– Потому что, если я не буду тебя избегать, то прикончу.

Его глаза вспыхивают, а улыбка становится еще шире.

Он что, думает, я шучу?

Брейден прижимается ко мне, и у меня перехватывает дыхание от того, как быстро меняется атмосфера в комнате.

Хочу я это признавать или нет, но на физическом уровне этот мужчина будоражит меня, как никто до него. Меня охватывает паника, поскольку последнее, что мне нужно – чтобы рядом слонялся человек, которому я не доверяю, и заставлял меня терять над собой контроль. Я вскидываю руки и упираюсь ладонями ему в грудь.

– Ты в моем пузыре.

Он приподнимает бровь.

– В твоем пузыре?

Взмахнув рукой, я пытаюсь его оттолкнуть.

– Это мой пузырь, пес. И ты в него проник.

– Может быть, мне нравится твой пузырь, – он наклоняется ко мне, и лишь мои ладони удерживают его от того, чтобы прильнуть к моему телу. – Он такой уютный. Тугой.

– Отлично, – сухо отвечаю я. – Может, теперь ты уйдешь?

Он что-то бормочет и снова прижимается ко мне, на этот раз с такой силой, что я упираюсь спиной в холодильник.

Когда он поднимает руку, мои пальцы впиваются в его рубашку, а стук сердца грохотом отдается у меня в ушах. Он убирает прядь волос с моего лба, прежде чем взять мое лицо в ладони.

Его зеленые глаза смотрят на мои губы.

В животе у меня разливается приятный жар.

– Отпусти меня, – с трудом выдавливаю я.

– Нет.

– Это была не просьба, – шиплю я. – Кроме того, я хочу, чтобы ты оставил мою семью в покое. Черт возьми, я не шучу.

Он прижимается ко мне бедрами, а затем наклоняется, и его дыхание овевает мою шею, заставляя спину покрыться мурашками.

– Я не знаю, кем ты меня считаешь, – шепчет он. – Но, очевидно, ты ошибочно приняла меня за человека, которому не плевать, чего ты хочешь.

Я стискиваю зубы, гнев застилает мне глаза темной пеленой.

– Так что, если я захочу поужинать у тебя дома, – продолжает он. – Если я пожелаю вести дела с твоим отцом… если захочу трахнуть твою наивную старшую сестру, знай – я это сделаю.

Моя грудь сжимается, ноздри раздуваются, когда я отворачиваю лицо в сторону, пытаясь обуздать свою ярость. Черт возьми, как назло, у меня сейчас нет с собой пистолета.

– Ты поняла меня, красотка?

Тихо рассмеявшись, я киваю, а затем высовываю кончик языка и провожу им по нижней губе.

Его глаза завороженно следят за этим движением, как и в тот вечер, когда мы встретились в клубе.

Я приподнимаюсь на цыпочки, наши носы соприкасаются, запах корицы и сосен вновь будоражит мое обоняние.

– Иди на хрен.

Улыбаясь, я изо всех сил толкаю его в грудь. Он едва двигается с места, но этого достаточно, чтобы я вывернулась из его хватки и проскользнула мимо. Я торопливо ухожу прочь, мое сердце колотится о ребра, словно испуганная пичуга.

Глава 9

– Где мы находимся? – спрашиваю я, оглядывая парковку.

Конечно же, я и сам уже это знаю. Мы стоим у «Желтого кирпича», стриптиз-клуба в самом сердце Кинленда, владельцем которого является не кто иной, как Фаррелл Уэстерли.

Лиам, один из помощников Фаррелла, которому поручено присматривать за мной, улыбается, откидывая со лба свои сальные рыжие волосы, и глядит в зеркало заднего вида.

– Давай не будем играть в игры, а, хитрец? – говорит он, поворачиваясь ко мне и прикуривая сигарету. – Мы оба знаем, что ты в курсе, где мы находимся.

Мое сердце подскакивает к горлу. Это что, ловушка? Неужели меня раскусили?

– Что, черт возьми, это означает?

Он хмурится.

– Ты думаешь, я поверю, будто ты не знаешь, что такое стриптиз-клуб?

Меня переполняет облегчение, и я расслабляюсь. Этот тип просто ведет себя как придурок.

Я откидываюсь на спинку сиденья и ухмыляюсь.

– Должно быть, классно так быстро замутить общие дела со Скипом? – спрашивает он, поджав губы.

Я пожимаю плечами, не утруждая себя ответом. Если быть до конца честным, я потрясен не меньше прочих. Подумать только, Фаррелл так легко предоставил мне доступ к своей персоне, впустив меня в свой дом и позволив встретиться с ним лицом к лицу! Ему, похоже, все равно, что его горячо любимая дочурка хочет затащить меня к себе в постель, и то, что я – по крайней мере, по мнению всех остальных – тешу себя этой мыслью.

По моему мнению, это может свидетельствовать о двух вещах. Либо Фаррелл Уэстерли – самый тупой главарь преступной банды в истории, либо он стал слишком самоуверенным и невнимательным.

В любом случае, возникает вопрос о том, как, черт возьми, ему удалось построить такую мощную империю за столь короткое время, если он принимает такие необдуманные решения.

Лиам хмыкает, прежде чем выйти из машины и захлопнуть за собой дверцу, бросив недокуренную сигарету на землю. Я следую его примеру, и прохладный ночной воздух обдувает мое лицо, когда я вылезаю из кабины и направляюсь к входной двери. Рыхлый гравий на клубной парковке хрустит под моими ботинками, когда мы идем к главному входу, и я вживаюсь в роль Брейдена; я пробегаю рукой по цепочке на шее, вытаскивая ее наружу, так, чтобы она лежала поверх рубашки. Спрятанное внутри нее крошечное устройство не сможет отснять достаточно видеоматериала, если останется спрятанным под тканью.

Здешний интерьер в точности соответствует названию. Пол тут почти черный, а стены выложены из кирпича приглушенного желтого цвета. По периметру выстроились диваны, а в задней части спрятались VIP-зоны. Приглушенное освещение и музыка, льющаяся из динамиков, создают клубную атмосферу, но не давят на уши и не бьют в глаза, а, наоборот, оказывают расслабляющий эффект. В дальнем правом углу виднеется бар, вытянувшийся во всю стенку, а в центре зала расположилась большая сцена с шестом.

Повсюду разбросаны круглые сцены поменьше, и на каждой из них извивается по танцовщице разной степени обнаженности.

Я знаю здешнюю планировку вдоль и поперек, поскольку до рези в глазах изучал чертежи здания. Но увидеть это воочию – совсем другое дело.

Рука Лиама опускается на мое плечо и сжимает его.

– Пойдем, потом будешь пялиться на все эти сиськи.

Я иду следом за ним, пока он маневрирует у главной сцены и минует бар, едва удостаивая окружающих взглядом. Его цель – дальняя часть зала, где расположены VIP-зоны. Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь как можно лучше рассмотреть зал. Мы проходим по длинному коридору с дверями без стекол, Лиам спокойно минует первые две, прежде чем агрессивно распахнуть третью, и звук удара о стену резко отдается в моих ушах.

В центре U-образной кабинки сидит мужчина с сигарой во рту и бутылкой «Дона» [10] в центре стола. Его голова запрокинута назад. Девушка у него на коленях не замечает, как мы входим в комнату, продолжая тереться о него своей обнаженной киской.

– О, Лиам, дружище, – произносит он, выглядывая из-за ее плеча. – Чем обязан?

– Тони, – Лиам хрустит костяшками пальцев, затем засовывает руку в карман и достает изумрудное ожерелье. Мой желудок сжимается, когда я понимаю, что это та самая побрякушка, которую я назвал подделкой.

Он неторопливо отводит руку назад, а затем резко бросает ожерелье вперед. Оно бьет девушку по спине, и та вскрикивает, сбиваясь с ритма.

Лицо Тони вытягивается, и недавнее непринужденное выражение на его лице сменяется чем-то более зловещим. Он кладет руки на бедра танцовщицы, останавливая ее. Грубо впившись пальцами в ее задницу, он стонет, словно не в силах смириться с мыслью о том, что ему придется это сделать, а затем хлопает по ней ладонью.

– Дай мне несколько минут, куколка.

Девушка отрывается от него и покидает комнату, скользнув взглядом по нам с Лиамом.

Он поправляет пояс своих брюк, прежде чем наставить на Лиама палец с золотым кольцом.

– Надеюсь, у тебя есть веская причина для того, что ты только что сделал.

– Ты теперь продаешь подделки? – парирует Лиам, вскинув подбородок.

Я перевожу взгляд с одного на другого, ощущая, как у меня сдавливает от напряжения грудь.

Ну зашибись.

– Ты шутишь, – смеется Тони. – Иди к черту.

Лиам вскидывает брови и тычет большим пальцем в мою сторону.

– Этот парень говорит, что ты впарил боссу фальшак.

– Чушь собачья, – выплевывает Тони, его глаза сужаются, когда он впивается в меня взглядом. – Ты хочешь сказать, что я облажался?

Я сжимаю челюсти, мечтая оказаться где угодно, только не в этой комнате. Потому что он, на самом деле, конечно же этого не делал.

– Да ладно тебе, приятель. Давай не будем играть в игры, – произношу я.

– Теперь ты называешь меня лжецом? – восклицает он и садится прямо, уставившись на Лиама. – Кто, черт возьми, этот парень? Ты заявляешься сюда и обвиняешь меня в подставе? Я не обязан ни перед кем отчитываться. Даже перед своим гребаным боссом.

Лиам веско качает головой.

– Он хочет получить свои деньги назад, Тони.

Тони откидывается на спинку стула, закидывает ногу на ногу и ухмыляется.

– Скажи ему, пусть выставит мне счет.

На мгновение я сомневаюсь в том, что собираюсь сделать, но это мимолетная слабость. Мне нужно завоевать доверие Фаррелла, чтобы войти во внутренний круг, и, чем бы все ни закончилось, ему об этом расскажут.

Я издаю смешок, а затем бросаюсь вперед и, схватив Тони сзади за шею, бью его головой о стеклянный столик. Раздается громкий звон разбивающегося стекла, и мою руку пронзает жгучая боль. Я замечаю, что из пореза на запястье сочится струйка красной жидкости.

– Хватит, хватит, – рычит Лиам, оттаскивая меня назад, пока Тони корчится и кричит где-то позади. – Черт возьми, мужик, возьми себя в руки. Ради всего святого!

Я усмехаюсь, взмахивая перед ним рукой.

– Ты позволишь какому-то ничтожеству проявлять к тебе неуважение? Здесь? На твоей территории? – я разочарованно качаю головой. – Нет, только не со мной. Со мной этот номер не пройдет.

– Vattela a pigliare in culo [11], – выплевывает Антонио.

– Что ты там вякаешь? – вспыхиваю я и поворачиваюсь, собираясь вновь на него наброситься. Необходимость изображать вспышки насилия – то еще удовольствие, но все в моем поведении должно соответствовать шаблону. Ленивая речь, вспыльчивость и любовь к насилию. Таков Брейден, а значит, таким должен быть я.

Глаза Лиама сужаются, ноздри раздуваются, и он хватает меня за ворот рубашки, притягивая к себе.

– Ты не имеешь права бить по котелку людей, занимающих более высокое положение. Я могу, а ты нет. Уяснил?

Я вырываюсь из его объятий, мое сердце бешено колотится в груди от выброса адреналина.

– Пофиг.

– Иди приведи себя в порядок, – он пристально смотрит на мою раненую руку. – Боже.

Вздохнув, я трясу запястьем, а затем иду прямиком к туалетам, истово надеясь, что не совершил ошибку, связавшись с этим итальяшкой. Я предполагаю, что раз он ошивается на территории Уэстерли, значит, не занимает высокого положения в пищевой цепочке. Возможно, если его подельники обо всем узнают, то прогонят в шею, но когда дело доходит до того, как решаются дела в преступном мире, никогда нельзя быть ни в чем полностью уверенным.

Завернув за угол, я вдруг на кого-то натыкаюсь и инстинктивно выбрасывая вперед руки. Схватившись за худенькие плечи какой-то незнакомки, я притягиваю ее к себе, чтобы мы оба не упали.

Мое запястье пульсирует от боли.

Присмотревшись повнимательнее, я встречаюсь взглядом с сердитыми карими глазами, обведенными черной каймой.

Эвелина. Что, черт возьми, она здесь делает?

– И почему я не удивлена? – спрашивает она, приподнимая одну из своих идеально изогнутых бровей. – Что ты здесь делаешь?

Я не могу оторвать от нее глаз, любуясь мягкими чертами ее лица и черным кружевным топом на бретельках, который едва прикрывает кофта с капюшоном, открывая ее грудь на всеобщее обозрение.

Надо было уделить ей больше внимания, когда у меня была такая возможность.

– Так, просто заблудился.

Она прищуривается, а затем делает быстрый вдох и протягивает руку, хватая меня за запястье.

– Что случилось?

Я приподнимаю бровь, удивленный ее нежным прикосновением, которое идет вразрез с той холодностью, которую она демонстрирует всякий раз, оказываясь со мной рядом.

– Не думал, что ты так за меня переживаешь, милая.

Развернувшись, она тащит меня к ближайшей двери и открывает ее. Мы проходим в большой кабинет с мебелью из красного дерева с бордовой обивкой.

– Просто хочу убедиться, что ты не истечешь кровью на территории Уэстерли, – бормочет она, усаживая меня на один из диванов у стены. – Это вредно для бизнеса.

Я с готовностью откидываюсь на спинку кресла и едва не тону в его мягкой, как масло, отбивке.

– Сиди здесь, – приказывает она мне, а затем пересекает комнату, направляясь к двери в уборную.

Я, конечно же, не собираюсь ее слушаться, поэтому сразу вскакиваю и подхожу к столу, бросив взгляд на открытую дверь уборной, а затем наклоняюсь, чтобы камера могла получше рассмотреть поверхность стола. Я ничего не трогаю, поскольку, скорее всего, там нет ничего важного, но никогда нельзя знать наверняка.

– Что ты делаешь? – сквозь туман прорывается голос Эвелины, и я едва не подскакиваю от неожиданности.

Отступив на шаг, я провожу рукой по волосам.

– А что, не понятно? Вынюхиваю.

– Я же сказала тебе оставаться на месте, – нахмурившись, говорит она.

Я надвигаюсь на нее, пока ее ягодицы не упираются в столешницу, и мои бедра не прижимаются к ее ляжкам.

– Я не собака, которой можно отдавать команды, милая.

– Позволю себе с тобой не согласиться, – ухмыляется она.

Мой член дергается от нетерпения, похоть борется с моим разумом, который предупреждает держаться от нее подальше. Увы, мой мозг проигрывает, кажется, как и всегда, стоит мне оказаться с ней рядом.

– Ты права, – соглашаюсь я и хватаю ее за бедро здоровой рукой, притягивая к себе. – Прикажи мне «сидеть» или «есть», назови «хорошим мальчиком», и, клянусь богом, я это сделаю.

У меня слюнки текут от одной только мысли о том, какая она на вкус.

Ее губы слегка приоткрываются, и я с наслаждением представляю, как мой член скользит между ними, в то время как она смотрит на меня своими большими карими глазами, а пирсинг в языке, которого у нее не было в ту ночь, когда мы познакомились, щекочет мою головку.