Тыловая контузия. Рассказ

© Юрий Меркеев, 2025

ISBN 978-5-0068-1450-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тыловая контузия. Ксю.

«Есть лишь один вид психической неполноценности – неспособность любить». А. Нин.

В марте Соболеву приснился карась – серебристый, увесистый, с выпуклыми, как у телескопа, глазами. Уродливые наросты на скошенном лобике карася вонзились двумя немыми укорами – такое случается только в кошмарах. Карась смотрел с «человеческим» выражением и пытался что-то сказать. Отвратительно.

Соболев попытался удержать его в руках, а он выскользнул и плюхнулся в воду. Но пробудился Игорь от того, что вместо рыбы в его руке вдруг оказался пистолет, и он выстрелил. Во всяком случае, Соболеву отчётливо показалось, что он стрелял в человека, кажется, в женщину. Но сначала приснился карась. Смешно – карась в руку. И совсем не смешно – «Макаров», стреляющий в женщину. Наградной пистолет у него был. Хранился в сейфе. Бывало, что Соболев по пьянке доставал его и начинал чистить, как будто нелепый монотонный труд и прикосновение к смертоносной стали сможет охладить алкогольно ревнивый пыл. Ну, ушла. И что? Укатила во Францию. И дальше? Напевать. Пусть теперь ей пылкие французские юноши умывают ноги, а я умываю руки. Всего лишь пять лет вместе. Делили постель. Сплетались душой и телом. Слились, как говорят верующие, нераздельно, едино и цельно. Может быть, поэтому так болит душа и тело, что успели слиться? Дура! Прости, Господи! Дура! Как быть? А как поступают хирурги при операции на гниющий орган? Отрезают и выбрасывают, чтобы нагноение не пошло дальше. А церковь? Кажется, воплощение любви ангельской на земле. Но когда есть риск заражения «Тела Христова», она берет на себя функцию палача. То есть, хирурга, который режет ради спасения всего организма. Понятно, почему средневековая инквизиция резала по живому: отправляла еретиков и ведьм на костры аутодафе. Может быть, так вернее? И если стрелять, то не в саму блудницу, а в образ, довлеющий фантом, который вошёл в плоть и кровь, как наркотик от долгого употребления. Возьми себя в руки, капитан, когда-то ты нашёл в себе силы великодушия, чтобы не нажать на курок пистолета и не застрелить рыжую наёмницу, которая продырявила тебе колено из оптики. Стало легче. Теперь прояви великодушие, выпусти несколько смертоносных пуль в цепкий образ и… отпусти Оксану. Сожги воспоминания на кострище мысленного аутодафе, оздорови дух и тело всего организма. Задыши полной грудью. Возьми ящик водки, пригласи соседа на рыбалку и покончи с ноющими слякотными переживаниями. Ты же мужик!

Рыжий кот смотрел с упрёком.

– И что ты мне хочешь сказать? Тебе нечего сказать. Потому что ты по природе предатель. Где вкуснее и уютнее, туда ты и пойдёшь, Фрэнсис. Ты её кот. Из породы блудливых. Для тебя родина там, где сытнее кормят. Ты плоть и кровь от Оксаны. Вышвырнул бы на недельку на вольные хлеба. Если бы не любил. Ну, иди ко мне, Фрэнька, прыгай на больное колено. Приласкаю, шерстяной.

Замурлыкал. Завёлся.

Тррррррррр… И ни единым взглядом о преданности. Я хозяин, значит, тиран. А всё равно люблю. Как всё сложно. Нужно было заводить собаку, а не кота. Фрэнсис – её прихоть. Во Францию не взяла.

Бывают кошмары въедливые. Долго отходишь. Карась из сна был так велик, что едва помещался в ладонях, гелеобразная слизь покрывала его чешуйчатое тело, пахло тиной и ранним августовским утром. Именно августовским. И Соболев тут же вспомнил, что в августе у Ксю День рождения. Хотя сегодня март. Карась был каким-то таинственным образом связан с бывшей супругой. Не иначе, как был её посланником в сон. Она это умеет. Красивая рыжая ведьма, воспоминание которой необходимо предать святому огню.

Уже не первый раз Игорь просыпался со странными, смешанными и непонятными мыслями в марте. Но сегодня что-то решительно сдвинулось в мире, ибо к нему в сон явился странный посланец – карась – и хотел что-то прошептать своим беззубым окающим ртом, но не успел. Обернулся «Макаровым». Соболев проснулся в половину четвёртого утра. И понял: скоро он исцелится через боль операции. Окончательно, как в хирургии.

О чем он думал вчера вечером? Конечно, не о карасе. Соболев размышлял о том, что жизнь его в пятьдесят пять распалась как бы на две половинки: в прошлом осталось здоровье и кураж, в неясном будущем – хромота, прогрессирующий артроз коленного сустава и, возможно, инвалидность. Сказать, что он при этом не думал об Оксане, было бы глупо. Вчера не удержался и на пике ностальгических воспоминаний принял горячительного, чтобы снять душевную и физическую боль. Выпил стакан коньяка. Не помогло. Принял еще. Принимал до тех пор, пока не отключился. И вдруг в похмельном предутреннем мозговом тумане – совершенно ясный уродливый карась с выпученными глазами. Честно говоря, Соболев и на рыбалку никогда раньше не ходил. Только в раннем детстве. Летними туманными утрами плёлся с друзьями на озеро и таскал на удочку каких-то мелких рыбёшек для кошки, которая жила в семье. Приятели говорили, что «ходили на карася». Но то, детское, уже давно не беспокоило воспоминаниями. Оно казалось таким далёким и неясным, что не являлось даже в сны, как утерянный навсегда рай. А туманный карась с большими глазами и Оксана были явными, сегодняшними переживаниями. И боль в коленном суставе, и общая хандра. То детское карасёвое и сегодняшнее настоящее объединяло лишь то, что они были напоминанием о потерянном рае. Иногда Соболеву хотелось стать достаточно старым, чтобы снова почувствовать себя ребёнком и начать читать сказки. «Будьте как дети». Это призыв не потерять рай, не изгнать его из души мерзкими мыслями. А он чуть не изгнал.

Не сползая с постели, Соболев перетянул коленный сустав шерстяным шарфом. Потом доковылял до холодильника, в котором оставалось пиво. Открыл ноутбук и заглянул в сонники. «Женщинам караси снятся к беременности, если карась…» Не то! «Мужчинам – к прибыли, если карась был пойман». Своего карася он не поймал, но и не упустил, кажется.

Уж лучше бы приснилась Оксана… Стоп! Больше никакой Оксаны. Любая тень ностальгических воспоминаний будет подвергнута святому сожжению. Поймана и отправлена в ад. Дура! Нашла с кем состязаться.

Соболев называл это состояние «тыловой контузией». Шутил, что в жизни его по-настоящему крепко тряхнуло дважды – один раз много лет назад на поле брани, второй – на ложе любви. И тогда, и сейчас доктор впервые возблагодарил господа бога за боль – очнувшись в полевом госпитале, первым делом ощупал ногу: цела! И боль в колене была настоящей, а не фантомной – победа! И тогда, и сейчас контузия отозвалась последствиями – уж кому, как не медику со стажем знать, о скрытом течении психофизических травм. От ранения в голень остался «благоприобретенный» артроз, от исчезновения Ксю – ломота в душевных суставах. Не было острой отрезвляющей боли. Было иное.

На него накатывали волны ностальгии, и он не хотел быть здоровым. То есть, нормальным в том смысле, что норма предполагает хладнокровие. Врачу исцелися сам – это про Соболева. К тому же возраст – пятьдесят пять, к тому же последняя любовь – так окрестила их отношения Оксана. И оказалась права. Такое бывает. Последняя привязанность. Отставной военный врач почувствовал это на собственной шкуре.

В первое время после бегства Ксю была повсюду. В смятой постели, в утреннем чае, в ванной, в зеркале, в молчащей темноте ночи, в провале холостяцкого быта, в глазах рыжего кота – с упрёком, в музыке пианино за стеной, в писклявых голосах разносортных певичек по радио. Нельзя было спрятаться в самогипноз или молитвы, выстудить образ стерильной белизной морозных дней, растворить его в крепком пиве. Да и не хотелось – с ней было лучше, чем без неё. Она смогла проникнуть даже в женщин, с которыми Соболев спал, чтобы изгнать из себя память. Забывался и называл ночью новых знакомых её именем. Чёрт возьми!