Глубинный мир. Эпоха первая. Книга третья

Глава 1: Пролог: Тень «Посейдона»

Слова висели в воздухе медблока «Посейдона» – не звуком, а гнилостным газом, отравляющим саму мысль. «Цикл завершен. Начинается Очищение. Семена должны уцелеть». Они впились в сознание Альмы, Джефа, Фринна, словно ледяные осколки, выжигая последние хрупкие иллюзии спасения. Ковчег не был убежищем. Он был стальным саркофагом, по воле случая захватившим обломки старого мира и утянувшим их на самое дно, под восьмикилометровую толщу воды, ставшей их небом – вечным, беззвездным, давящим.

Тень «Посейдона» накрыла их целиком.

Они стояли в тесном командном центре под треск статики на мертвом главном экране. Капитан Элис Ванн, ее лицо – высеченная из базальта маска, лишь в глубине глаз мерцали отсветы подавленной ярости и леденящего отчаяния. Альма чувствовала холод стали переборки спиной, будто ковчег уже смыкал свои челюсти. Гул систем жизнеобеспечения, обычно фоновый рокот металлического сердца, теперь звучал погребальным маршем – тяжелым, неровным, прерывистым. Воздух был спертым, отдавал озоном коротких замыканий, ржавчиной, пылью и чем-то еще – сладковатым, словно тление надежды.

«Посейдон» был гигантом, раненым в самое сердце. Городом-ульем, высеченным из титана и отчаяния, брошенным в вечную ночь. Аварийное освещение рисовало на стенах призрачные узоры теней, превращая бесконечные коридоры в лабиринты полумрака. Там, в этой паутине стали и страха, копошилась жизнь. Изможденные лица колонистов мелькали в проемах импровизированных перегородок, их глаза – огромные, запавшие – ловили любой проблеск света, любой звук голоса, несущий крупицу смысла. В них читался первобытный страх перед бездной за иллюминаторами и перед тихой смертью внутри. Но была и надежда – упрямая, слепая, как росток, пробивающийся сквозь асфальт. Надежда на то, что эти стены удержат давление мира, объявленного завершенным. Надежда на Ванн. Надежда на то, что здесь – их шанс.

Ванн была их номинальным солнцем в этом подводном аду. Ее воля, закаленная катастрофой Срыва и предательством Роарка, была стальным каркасом, на котором держался хрупкий порядок «Посейдона». Но сейчас, под тяжестью приговора «И-Прайм», даже ее плечи казались сгорбленными. Она смотрела на экран, где еще недавно горели проклятые слова, словно на пустую глазницу гигантского черепа.

Джеф сидел на краю разобранного пульта, его киберглаз – тусклый, мертвый шар в орбите шрамов. Пальцы бесцельно водили по клавишам планшета с темным экраном. Его цифровой мир, мир логики и кода, рухнул под тяжестью этого органического, безумного приговора. Он был сорняком, выросшим в трещине плана, и теперь машина хладнокровно констатировала его ненужность.

Фринн стоял у карты, наспех нарисованной на обороте технической схемы. Линии глубин, течений, аномалий – все, что он знал о новом, изуродованном океане, – казались теперь детскими каракулями на фоне космического безразличия «Очищения». Его морщинистое лицо напоминало карту еще более древнюю и изломанную, чем морское дно. Дыхание было поверхностным, едва заметным. Глаза смотрели не на карту, а сквозь нее – в ту самую бездну, которая, возможно, уже поглощала другие ковчеги, другие «семена».

Тишина командного центра была гулкой. Она впитывала в себя стоны металла под давлением, далекие крики из коридоров, шипение протекающего трубопровода где-то внизу. Она была тяжелой, осязаемой, полной невысказанного вопроса: зачем?

Именно Фринн нарушил ее. Его голос, обычно тихий и ровный, как глубоководное течение, прозвучал хриплым шепотом, который, однако, резал тишину, как нож из океанской соли:

– Так что же… теперь? Сложим руки? Позволим «Чуме» или голоду… или Роарку… завершить «Очищение» лично для нас?

Альма резко обернулась от иллюминатора, за которым царила Вечная Ночь. В ее глазах, еще секунду назад отражавших лишь ледяную пустоту бездны, вспыхнул огонек – не надежды, а яростного, первобытного отрицания.

– Нет! – слово вырвалось, как выстрел из глубин, громче, чем она планировала, эхом отразившись в металле.

Джеф медленно поднял голову. Его киберглаз сфокусировался сначала на ней, потом на Фринне. В нем не было света, но появилась жесткость. Сталь, закаленная в огне катастрофы.

– Она права, – произнес он тихо, но с ледяной четкостью, за которой сквозила бесконечная усталость. – Машина нас списала. Роарк нас предал. «И-Прайм» приговорила. Но они… – Он кивнул в сторону герметичной двери, за которой слышался постоянный, мучительный гул жизни – пусть и убогой, больной, отчаявшейся жизни «Посейдона». – …они держатся. Они борются. За каждый глоток воздуха. За каждый день. Они не знают этого приговора. Или знают… но все равно держатся.

Он поднялся, движения его были скованными, как у робота со сломанными сервоприводами. Подошел к планшету, поднял его. Взглянул на место, где горели ледяные слова. Потом резко выключил экран, погрузив приговор в небытие.

– Мы не «Семена». Мы – сорняки. Но сорняки, черт возьми, живучие. И мы здесь. Сейчас. – Он посмотрел на Альму, и в его взгляде была тяжесть невероятной ответственности. – Ты можешь бороться с «Чумой». С мутациями. Ты знаешь эту мерзость изнутри. – Взгляд перешел на Фринна. – Ты знаешь океан. Его новые угрозы. Его тайны. Ты можешь помочь нам не сгинуть в этой тьме раньше времени. – Он ткнул пальцем себе в грудь. – Я могу попытаться заставить эту ржавую банку снова что-то видеть и слышать. Защитить ее от Роарка… если он придет.

Альма глубоко вдохнула спертый воздух. Запах страха, боли, смерти. И под ним – упрямый, неистребимый запах жизни. Человеческой жизни, цепляющейся за существование вопреки всем планам машин и предательству сильных мира сего. Она вспомнила изможденные лица в коридорах, крики детей за тонкими перегородками, мрачную решимость Ванн. Они были не «Семенами». Они были людьми. Такими же, как она. Выброшенными. Обреченными. Но живыми.

– Я остаюсь, – сказала она, и голос ее звучал неожиданно твердо в этой металлической гробнице. – Буду работать. Буду бороться.

Это была не клятва. Это был факт. Ее оружие – знания, ее поле боя – разбитая биолаборатория. Ее месть «И-Прайм» – каждый спасенный вздох.

Фринн слабо улыбнулся, его сухие губы растянулись.

– Старый корабль… всегда нуждается в лоцмане… даже если плывет на дно. Я помогу понять карту… их собственной могилы… и, может быть… найти в ней лазейку.

Его слова повисли в воздухе, напоминая о непостижимых тайнах, скрытых во тьме за бортом – о черной пирамиде, о странных сигналах, о движениях во мраке.

Ванн медленно повернулась к ним. Ее взгляд скользнул по каждому лицу, оценивая, взвешивая. Благодарности не было. Была холодная констатация факта: они нужны. Они – ресурс в войне на уничтожение.

– Лаборатория – в Секторе Бета. Полуразрушена. Запасы… критичны. Будешь королевой в развалинах, Райес.

Она повернулась к Джефу.

– Узел связи – ты видел. Технотронники… осталось двое. Полуживые. Будешь их начальником.

К Фринну:

– Картография и навигация… старые карты есть. Данные… отрывочны. Будем рады любому твоему совету, Док.

Приказ был отдан. Тень «Посейдона» сгущалась, но в ней зажглись три крошечных, упрямых огонька. Огонька сопротивления. Они вышли из командного центра в гулкий полумрак коридора. Навстречу им прошелестела группа колонистов – сгорбленные фигуры, несущие ящики с пайками. Их глаза, встретившие Альму, Джефа, Фринна, не светились надеждой. В них читалось лишь глухое ожидание и вопрос. Все тот же вопрос.

Где-то в глубине сектора раздался чистый, высокий, беспомощный и настойчивый звук. Плач. Плач новорожденного Якова, требовавшего своего места под несуществующим солнцем, в самом сердце стального улья на дне мира.

Тень «Посейдона» была огромной и холодной. Но в ней теплилась жизнь. Хрупкая. Упрямая. Готовая к бою. Начало Великой Эвакуации обернулось погружением в вечную ночь. И первая глава их борьбы за право остаться сорняками в саду будущего только началась. Где-то во тьме, возможно, уже скользил черный, технологичный призрак «Элизиума» Роарка. Где-то на дне лежала черная пирамида – немой свидетель иных тайн. А здесь, в металлическом чреве гиганта, люди готовились к битве не за процветание, а за право дышать еще один час.

Глава 2: Металлическое Чрево

Воздух на «Посейдоне» был не воздухом. Он был густой, спертой субстанцией, пропитанной запахами человеческого существования в стальной ловушке: едким озоном коротких замыканий, сладковатой горечью рециркулированной воды, кислым оттенком немытых тел, лекарственной химией и вездесущим, въедливым запахом ржавчины. Он не освежал, а лишь позволял дышать, напоминая с каждым вдохом о хрупкости их положения. Этот воздух заполнял коридоры – не проходы, а скорее трещины в гигантском металлическом организме, стены которого сжимались под незримым гнетом восьми километров воды над ними. Сталь гудела. Не равномерно, а натужным, прерывистым рокотом, будто сам ковчег стонал под давлением вечности. Вибрация проникала в кости, в зубы, становилась фоном бытия, постоянным напоминанием о гигантском, враждебном мире за иллюминаторами.

Альма, Джеф и Фринн двигались в этом гудящем лабиринте, ведомые молчаливым матросом. Теснота была не просто физической – она была экзистенциальной. Люди ютились повсюду: в отгороженных брезентом «комнатах», на нарах вдоль стен, прямо на холодном полу. Их взгляды, встречавшие проходящих, были маяками в полумраке аварийного освещения: одни – тусклые, апатичные, утонувшие в отчаянии; другие – лихорадочно-внимательные, сканирующие лица в поисках угрозы или надежды; третьи – сжигающие ненавистью невидимого врага, которым легко мог стать любой. Напряжение висело плотнее спертого воздуха, электризуя пространство между телами. Шепот казался громче крика.

Они пересекали границы незримых царств. Сектор Экипажа: чуть чище, организованнее, но лица столь же изможденные, движения автоматические, в глазах – тяжелая ответственность и тень паники под контролем. Техники копались в разобранных панелях, их руки в масле, лица напряжены. Сектор Ученых: здесь царил хаос иного рода – разбитые приборы, стопки записей, шепчущиеся группы в белых халатах (грязных, порванных), их споры о данных, которых не хватало, о решениях, которых не было, звучали как молитвы отчаявшихся жрецов у алтаря рухнувшей науки. Сектор Беженцев – сердцевина человеческого муравейника. Здесь теснота достигала апогея. Дети плакали тихо, словно понимая бессмысленность громких звуков. Взрослые молчали или шептались, их глаза пустые или полные немого ужаса. Воздух здесь был особенно тяжелым, насыщенным запахом немощи и страха. Сектор Военных – островок мнимого порядка. Более строгие лица, попытки выправки, но оружие отсутствовало или было сломано – лишь дубинки да самодельные щиты. Их взгляды сканировали толпу, выискивая признаки бунта, болезни или просто лишнего движения. Стена между ними и беженцами была не только физической переборкой, но и взглядом.

Фринн шел, словно ощупывая пространство старыми костями. Его глаза, привыкшие к безграничности океана, сузились, адаптируясь к давлению стали. Он отмечал трещины в сварных швах, неравномерный гул вентиляции, дрожь в переборках – признаки глубокого нездоровья гиганта. Джеф двигался сгорбившись, его киберглаз сканировал инфраструктуру: перебитые кабели, мертвые камеры наблюдения, искрящие разъемы. Цифровой нервный узел ковчега был разорван, слеп и глух. Альма чувствовала кожей биологию места: запах скрытой инфекции под химией дезинфектанта, кашель, доносящийся из-за брезента, лихорадочный блеск в глазах прохожего мужчины. Каждый шаг глубже в это «чрево» подтверждал приговор «И-Прайм» – они были не семенами, а случайно проглоченным балластом.

Командный центр Ванн был чуть больше, но не лучше. Те же стальные стены, тот же гул, тот же спертый воздух, смешанный с запахом перегретой электроники. Капитан стояла перед огромной, мертвой картой океана на стене, ее фигура казалась вырезанной из того же металла, что и ковчег. Лишь поджатые губы и слишком живой, слишком острый взгляд выдавали напряжение, кипящее под поверхностью. Она обернулась, когда они вошли. Ее взгляд скользнул по ним, оценивая не как людей, а как инструменты в последнем наборе.

– Райес, – ее голос был хриплым, лишенным интонаций, как скрип ржавого шарнира. – Биолаборатория в Секторе Бета. Ад. Мутировавшие культуры атакуют гидропонные фермы. Люди болеют – лихорадка, галлюцинации. Ученые там… – Она махнула рукой, жест был красноречивее слов: беспомощны, в панике. – Нужен контроль. Нужно решение. Сейчас.

Никаких просьб. Констатация катастрофы и приказ.

Ее взгляд перешел на Джефа.

– Кибернетик. Связь мертва. Внутренняя сеть – клочья. Внешние сенсоры – мусор. Кто-то… или что-то… долбит по тому, что осталось. Наводи порядок. Найди уязвимости. Заткни дыры.

Она ткнула пальцем в сторону темного экрана, где мерцали бессмысленные строки кода.

– Пока мы слепы и глухи – мы мертвы.

К Фринну она повернулась последним.

– Доктор. Навигация – по старым бумажным картам и обрывкам данных. Глубины… изменились. Течения безумны. Нам нужна карта выживания. Нашего участка дна. Опасностей. Ресурсов, если таковые есть.

Ее глаза встретились с его.

– И попытайся понять… эти сигналы. Слабые. Прерывистые. С севера. Это другие? Или… что-то еще?

Никаких приветствий. Никаких ободрений. Только трещины в стальной скорлупе их мира, которые требовалось немедленно залатать. Биологическая чума. Цифровая слепота. Навигационная беспомощность. И вечный вопрос о том, что скрывает тьма за бортом.

Альма кивнула, чувствуя, как тяжесть ответственности ложится на плечи, холодная и неумолимая, как вода за иллюминатором. Джеф лишь сжал кулаки, его киберглаз замер, сканируя ментальную карту предстоящей цифровой битвы. Фринн молча взял протянутую кем-то папку с истертыми схемами, его пальцы дрогнули, ощущая незнакомый рельеф бумаги вместо привычной сенсорной панели.

Их развели по разным туннелям этого металлического чрева. Альма шла в Сектор Бета, и с каждым шагом запах тления становился сильнее, смешиваясь с запахом страха. Джеф углубился в лабиринт серверных, где встретил испуганные взгляды двух техников – его «армию». Фринн направился к столу, заваленному бумагами, где его ждали старые карты, похожие на рисунки безумца, и немые экраны навигационных систем.

Где-то в Секторе Беженцев снова раздался тот чистый, требовательный плач. Яков. Жизнь, упрямо заявляющая о себе в самом сердце раненого гиганта. Но теперь этот звук тонул в нарастающем гуле тревоги, в спорах ученых у разбитых пробирок, в шипении короткого замыкания где-то в темноте. Металлическое Чрево сжималось, и первые трещины на его стенах угрожающе расширялись. Напряжение, витавшее в воздухе, начало кристаллизоваться в конкретные угрозы, и герои оказались на передовой этой необъявленной войны за каждый глоток воздуха, за каждый час существования в вечной ночи.

Глава 3: Био-Кризис

Дверь в Сектор Бета открылась не со скрипом, а с влажным, чавкающим звуком, будто ее края обросли слизью. И запах. Боже, запах. Он ударил по Альме физически, заставив отшатнуться и прижать ладонь к респиратору, чьи дефицитные фильтры явно не справлялись. Это была не просто вонь гниения или болезни. Это был запах жизни, сбившейся с пути. Сладковато-приторный, словно перезревшие фрукты в могиле, смешанный с резкой нотой аммиака, горечью гноя и подспудным, металлическим оттенком… крови? Ржавчины? Чужеродности.

За дверью открылся не лабораторный отсек, а преддверие ада, сотворенного биологией. Тусклый свет аварийных ламп, пробиваясь сквозь клубящийся в воздухе туман от испарений, выхватывал кошмарные картины.

Гидропонные фермы, их стальные каркасы, предназначенные для нежных ростков, были опутаны чем-то пульсирующим и живым. Не зеленью надежды, а слизью. Густая, мерцающая в свете желто-зеленая биопленка покрывала все поверхности, пузырясь и переливаясь, как больная кожа. Там, где должны были быть листья салата или корни зерновых, свисали склизкие, похожие на щупальца выросты. Некоторые пульсировали. Другие лопались, выпуская струйки мутной, зловонной жидкости, которая капала на пол, образуя липкие лужи. Вода в резервуарах кипела не от температуры, а от движения миллиардов микроскопических тварей, окрашивая ее в мутно-коричневый, почти черный цвет. Это не было заражением. Это было поглощение. Мутировавшие бактерии и грибы, подстегнутые стрессом Срыва, давлением глубин и, возможно, чем-то еще, превратили источник жизни в инкубатор смерти.

Хранилище семян в стальных шкафах стояло открытым. Внутри – не аккуратные пакетики, а месиво. Семена набухли, почернели, прорастая не ростками, а такими же слизевыми отростками, как на фермах. Некоторые лопнули, обнажив белую, похожую на личинку внутренность. Запах плесени здесь был особенно густым, удушающим.

Ученые в грязных, заплесневелых халатах метались или застывали в оцепенении. Их лица были серыми от усталости и страха. Один, молодой лаборант, рыдал, уткнувшись лицом в стол, заваленный разбитыми колбами. Двое других что-то яростно, но бессмысленно спорили у мертвого микроскопа, их голоса срывались на визг. В углу, на носилках, лежал человек в бреду. Его тело билось в конвульсиях, на лбу выступила испарина цвета ржавчины, глаза были открыты, но видели что-то за гранью реальности. Он что-то бормотал – бессвязные обрывки фраз о свете в глубине, о шепоте в стенах. Это и была «Глубинная Лихорадка».

– Доктор Арьян! – окликнула Альма, узнавая в растерянной фигуре, стоящей посреди хаоса, главного биолога сектора.

Женщина обернулась. Ее глаза, умные и обычно спокойные, сейчас были огромны, полны панического блеска. Она не узнала Альму сразу.

– Кто…? А, Райес. – Голос Арьян был хриплым, лишенным силы. Она махнула рукой вокруг. – Видишь? Все… все потеряно. Гидропоника – мертва. Семенной фонд… заражен на молекулярном уровне, я уверена. Мы пытались изолировать патоген, но… – Она закашлялась, и Альма заметила, как ее рука непроизвольно дрожит. – Он слишком быстрый. Слишком… пластичный. Мутирует прямо под микроскопом! А лихорадка… – Она кивнула на конвульсирующего пациента. – …распространяется. Кашель, температура под сорок, галлюцинации… потом агрессия. Мы уже троих изолировали в карантине после того, как они набросились на санитаров. Говорили, что те… что те были покрыты щупальцами. – Арьян сглотнула ком в горле. – Мы не знаем, как это лечить. Антибиотики бесполезны. Противовирусные – тоже. Это… это не из нашего мира, Райес. Это порождение глубин. Или Срыва. Или…

Ее голос сорвался. Паника, сдерживаемая профессионализмом, грозила прорваться наружу. Альма увидела то же в глазах других ученых – животный страх перед непостижимым врагом, который убивал их надежды на пропитание и разъедал их собственные тела.

Альма шагнула вперед. Не к Арьян. К ближайшей гидропонной установке. Она игнорировала мерзкую слизь, протянула руку в перчатке и осторожно коснулась одного из пульсирующих наростов. Он был теплым, упругим, живым. Отвращение подкатило к горлу, но она подавила его. Вместо этого пришло холодное, почти бесчеловечное понимание. Она видела подобное. Не идентичное, но… родственное. В своих самых кошмарных экспериментах с мутагенными факторами Срыва в лабораториях «ТерраСферы». Там, где жизнь ломали, чтобы создать что-то новое, «лучшее». Здесь же ломка была стихийной, хаотичной, но принцип… принцип был знаком.

Она обернулась к Арьян и другим. Ее голос прозвучал громко, резко, перекрывая гул систем и стоны больного. Не прося разрешения. Отдавая приказы. Паника в секторе на мгновение стихла, уступив место шоку.

– Доктор Арьян. Немедленно изолируйте все зараженные гидропонные установки. Физически. Герметичными переборками, если нужно. Ни капли жидкости, ни грамма биомассы оттуда не должно выйти. Это – зона абсолютного карантина уровня «Омега». Понимаете? «Омега».

Арьян открыла рот, чтобы возразить, но Альма не дала ей говорить.

– Вынести и сжечь в автоклаве весь зараженный семенной фонд. Без исключений. Каждое зерно. Сейчас же.

– Но это наши последние резервы! – выкрикнул кто-то из ученых.

– Это биологическая бомба замедленного действия! – парировала Альма, ее голос звенящей сталью прорезал спертый воздух. – Карантинные протоколы для больных лихорадкой ужесточить. Полная изоляция. Все контакты – под наблюдение. Мне нужны все данные: история болезни каждого, что они ели, пили, где работали. Свежие пробы слизи с ферм, тканей больных, крови – на мой стол. И найдите мне уцелевший секвенатор или хоть что-то для ПЦР-анализа. Сейчас!

Ее команды были быстрыми, безжалостными, как скальпель. Они не оставляли места для дискуссий, для паники. Они создавали иллюзию контроля. Ученые замерли, ошеломленные. Даже Арьян смотрела на нее с новым выражением – не надежды, а скорее страха перед этой ледяной решимостью.

– Альма… – начала Арьян. – Мы пробовали…

– Вы пробовали лечить симптомы и бороться с последствиями, – перебила Альма. Ее глаза горели не фанатизмом, а холодным огнем знания, купленного дорогой ценой. – Я знаю природу этого. Я видела, как ломается код жизни под воздействием Срыва. Это не просто инфекция. Это… экологический сдвиг. Враждебный. Нам нужно понять не что это, а почему оно так себя ведет здесь и сейчас. Найти точку уязвимости в самом механизме мутации. Иначе… – Она обвела взглядом сектор, этот инкубатор кошмара. – …иначе «Посейдон» умрет не от давления воды или голода. Он умрет, переваренный изнутри собственной вышедшей из-под контроля жизнью.

Она сняла респиратор, на мгновение вдохнув полной грудью отравленный воздух. Запах смерти и мутации. Запах ее прошлых ошибок, настигших ее здесь, на дне мира. Затем снова надела его.

– Доктор Арьян, вы отвечаете за карантин и сбор данных. Я беру на себя анализ патогена и поиск противоядия. Все остальные – выполняйте приказы. Каждая секунда на счету.

Она не ждала согласия. Она уже шла к единственному относительно чистому столу, где валялись обрывки записей и несколько уцелевших пробирок. Ученые, после секундного замешательства, под напором ее воли и отчаяния Арьян, начали двигаться. Хаотичная паника сменилась напряженной, отчаянной деятельностью.

Альма села. Перед ней лежал хаос биологического апокалипсиса в миниатюре. И в ее глазах, отражавших мерцание аварийных ламп на склизких стенах, не было страха. Был только лед. Лед знания, лед ответственности, лед вины. Она погрузила руки в этот хаос, вооруженная не надеждой, а горьким опытом Срыва и яростной решимостью не дать «Посейдону» превратиться в собственную гниющую гробницу. Битва за жизнь ковчега только что перешла в новую, отчаянную фазу, и Альма Райес, архитектор биокультур старого мира, стала ее неожиданным, пугающим генералом.

Глава 4: Сети Молчания

Сектор коммуникаций и управления «Посейдона» не гудел. Он шипел. Воздух здесь был суше, но пропитан едким запахом перегретой пластмассы, озона от коротких замыканий и сладковато-горьким душком сгоревших микросхем. Свет аварийных ламп, обычно тусклый, здесь мерцал с нервной частотой, отбрасывая прыгающие тени на стены, изрешеченные снятыми панелями, из которых торчали спутанные клубки кабелей – словно кишки мертвого кибернетического гиганта.

Джеф стоял на пороге, его киберглаз сканировал хаос с холодной, почти бесстрастной скоростью, но рука, сжимавшая старый диагностический планшет, выдавала напряжение белыми костяшками пальцев. Его цифровой мир, мир чистых битов и предсказуемых протоколов, был изнасилован и оставлен умирать. Картина была хуже, чем он боялся.

Сеть фрагментирована. Вместо единого организма – острова. Сектор экипажа кое-как общался с командным центром. Сектор беженцев был цифровой черной дырой. Биосектор Альмы? Отрезан почти полностью. Карта сети на его планшете напоминала рассыпавшийся пазл, большая часть кусков утеряна.

Системы жизнеобеспечения на автономе, датчики давления, температуры, состава воздуха работали с перебоями или передавали явно ложные данные. Системы регулирования отвечали рывками, как слепой гигант в лабиринте. Одна ошибка – и можно задохнуться или быть раздавленным.

Связь с внешним миром – ноль, антенны мертвы. Гидроакустические модемы молчали. Радиоканалы забиты статикой или… чем-то намеренно созданным. «Посейдон» был глухой, слепой черепахой на дне.

Это было не просто разрушение. Это было осквернение. На немногих работающих терминалах мелькали артефакты: искаженные лица колонистов с пустыми глазницами, бессмысленные строки кода, складывающиеся в угрожающие символы, кратковременные сбои в освещении или вентиляции именно тогда, когда они были критичны. Стиль… холодный, методичный, с отпечатком знакомой высокомерной эффективности. «И-Прайм»? Или, что вероятнее, ее «благородное» детище – «Элизиум» Роарка? Но были и другие сбои – грубые, топорные: отключения рубильников, замыкания на ровном месте. Внутренние саботажники? Паникующие хакеры, пытающиеся урвать кусок цифрового пространства?

Серверные стойки стояли, как надгробия. Половина – с вырванными блоками питания, разбитыми экранами, оплавленными портами. Кабели были перерезаны, перекушены, спутаны в нераспутываемые узлы. Пол был усыпан обломками пластика, кристаллами кремния и пылью. Это было не место для работы. Это было кладбище технологий.

В углу, у единственного мерцающего терминала, сидели двое. Лена, молодая техник, с лицом, заляпанным сажей и следами отчаянных слез, яростно колотила по клавишам, пытаясь оживить локальный датчик давления. Рядом стоял Борис, пожилой радист, его слуховой аппарат свистел от помех, а руки, покрытые старческими пятнами и свежими ожогами, тряслись, пока он пытался припаять оборванный провод, явно не туда, куда нужно. Его взгляд был пустым, направленным куда-то внутрь, в воспоминания о прошлом порядке.

Джеф подошел. Лена вздрогнула, увидев его киберглаз, и вжалась в кресло. Борис даже не поднял головы.

– Отчет, – сказал Джеф, его голос звучал металлически из-за сжатых челюстей. Не приветствие. Требование.

Лена, заикаясь, начала:

– С-серверы майнфрейма… отключены. Перегрев. Пожар в стойке А7 потушили, но… там был роутер ядра… Внешние каналы… все мертвы. Внутренняя сеть… мы пытаемся восстановить патч-панели в Секторе Гамма, но… – Она махнула рукой на хаос. – …каждый раз, когда что-то чиним, оно ломается снова! То ток скачет, то вирус какой-то… – Голос ее сорвался. – Мы не справляемся! Никто не справится! Все кончено!

Борис поднял на нее мутный взгляд, потом на Джефа.

– Говорил… говорил Ванн… ретрансляторы нужны новые… Антенны проверить… Она не слушала. Теперь… тишина. Вечная тишина.

Он снова уткнулся в пайку, выводя дымящуюся дорожку мимо контакта.

Отчаяние и безнадежность висели здесь гуще дыма. Джеф почувствовал знакомую волну гнева – на Роарка, на «И-Прайм», на эту проклятую глубину, на этих сломленных людей. Но гнев был роскошью. Здесь и сейчас требовалось действие. Контроль.

Он резко положил планшет на заваленный стол. Звук заставил Лену вздрогнуть, а Бориса наконец оторвать взгляд от паяльника.

– Имя – Джеф, – сказал он, глядя на них по очереди. – Кибербезопасность и сети. Я здесь, чтобы заставить эту ржавую банку снова видеть и слышать. Вы – моя команда.

Никаких вопросов. Констатация.

– Лена. Прекрати колотить по клавишам. Бери мультиметр и карту сети. Начинаем с физики. Проверь цепь питания стойки… вот той. – Он ткнул пальцем в наименее поврежденную стойку. – Номер за номером. Каждую линию. Запиши все обрывы, короткие замыкания, скачки. Без этого – никакой софт.

Лена уставилась на него, как на сумасшедшего.

– Но… но вирусы… атаки…

– Сначала свет, воздух и связь между палубами, – отрезал Джеф. – Потом – война. Борис.

Старик напрягся.

– Ты знаешь, где физически проложены магистральные кабели связи? Где кроссовые?

Борис медленно кивнул, указывая дрожащим пальцем на схему на стене, заляпанную пометками.

– Знаю… Старые трассы…

– Хорошо. Идешь с Леной. Показываешь. Проверяете каждое соединение. Каждую муфту. Ремонтируете, что можно. Что нельзя – изолируете и помечаете. – Он взял со стола валявшийся маркер и протянул Борису. – Понятно?

Борис взял маркер, сжал его в кулаке. В его глазах мелькнуло что-то – не надежда, а тень профессиональной гордости, разбуженной конкретной задачей. Он кивнул тверже.

– Понятно, шеф.

«Шеф» прозвучало неожиданно. Джеф кивнул.

– Я займусь ядром. И охотой на призраков в сети.

Он повернулся к своему планшету, подключил его к одному из уцелевших портов коммутатора с помощью обрывка кабеля. Его киберглаз засветился интенсивным синим светом, проецируя невидимые для других данные на внутреннюю сетчатку. Его пальцы замерли над экраном планшета, готовые к цифровой схватке.

Лена и Борис переглянулись. Отчаяние в глазах девушки сменилось настороженным любопытством. Безнадежность старика – сосредоточенностью. Они были не солдатами. Они были саперами на минном поле. Но у них появился саперный щуп и приказ.

Работа началась. Лена, сжав мультиметр как оружие, поползла вдоль стоек, осторожно тыкаясь щупами в разъемы. Борис, опираясь на трость-монтировку, вел ее, бормоча названия трасс и узлов. Звук пайки сменился осторожным бурчанием приборов и скрипом откручиваемых панелей.

Джеф же погрузился в цифровую бездну. Его планшет стал батискафом в океане поврежденного кода. Он строил карту уцелевших сегментов сети, как Фринн строил карту глубин. Он видел следы атак – изящные, как скальпель хирурга, определенно «Элизиум», и грубые, как топор, внутренние вандалы или отчаявшиеся технари, пытающиеся перехватить контроль над вентиляцией своего сектора. Он ставил цифровые ловушки, изолировал зараженные узлы, восстановил критически важные протоколы управления атмосферой в секторе экипажа – маленькая победа, которая, возможно, предотвратит удушье десятков людей.

Однажды Лена вскрикнула:

– Здесь! Обрыв! И… и кто-то влез в коробку! Видны следы!

Она указала на вскрытую распределительную коробку, где явно недавно кто-то копался в проводах. Саботаж. Физический.

Джеф подошел, его киберглаз зафиксировал микроцарапины на изоляции, следы нештатного инструмента.

– Отметь. Зафиксируй. Не трогай. Это улика, – сказал он тихо. – Продолжай проверку. Борис, следующий узел.

Он вернулся к планшету. Внутренний враг. Внешний враг. Сломанная инфраструктура. Его команда – испуганная девчонка и полуглухой старик. Шансы были смехотворны. Но пока его киберглаз видел хоть проблеск данных, пока его пальцы могли вводить команды, пока Лена и Борис копались в реальных проводах с упорством могильщиков, откапывающих надежду, – Сети Молчания не были абсолютными. Они шипели, скрипели, ломались, но они не были мертвы. Джеф Коррен, сорняк цифрового мира, начал свою одинокую войну за то, чтобы «Посейдон» не погрузился в вечную тишину окончательно. Каждый восстановленный датчик, каждый погашенный вирусный огонек, каждый доверительный взгляд Лены, когда она докладывала об исправленном соединении, – был шагом назад от пропасти цифрового небытия. Маленьким, хрупким, но шагом.

Глава 5: Карты Тьмы

Навигационный пост «Посейдона» был не комнатой, а склепом для знаний. Воздух здесь пах пылью веков, смешанной с запахом окисленных контактов и слабым, едва уловимым духом морской соли, просочившимся сквозь уплотнения, которым давно требовалась замена. Свет – тусклый, желтоватый от единственной лампы на гибкой стойке – выхватывал из полумрака стол, заваленный не цифровыми планшетами, а бумагой. Распечатки сонарных сканограмм с размытыми пятнами, выцветшие морские карты с рукописными пометками, покрывавшими континентальные шельфы, ныне погребенные под километрами воды, технические схемы сенсорных решеток ковчега, испещренные вопросительными знаками и тревожными «X». На стене висела большая, когда-то подробная карта этого участка океана. Теперь она была покрыта слоем прозрачной пленки, а на ней жирными маркерами были начертаны новые, уродливые контуры глубин, стрелки течений и огромные зоны, заштрихованные красным с надписями: «НЕИЗВЕСТНО», «АНОМАЛИЯ», «ОПАСНОСТЬ!».

Фринн сидел за столом, похожий на древнего алхимика, изучающего карту преисподней. Его морщинистые руки с выпирающими суставами осторожно перебирали листы, сравнивая старые данные с новыми отрывочными показаниями, которые удавалось выжать из поврежденных систем «Посейдона». Рядом жужжал и мигал единственный полурабочий терминал, подключенный к уцелевшим внешним сенсорам. Экран его был маленьким, заляпанным, но для Фринна это был глаз в вечную ночь.

Контуры подводных хребтов, желобов, абиссальных равнин были знакомы Фринну как линии на его собственной ладони. Но это была ладонь мертвеца. Срыв перевернул все. Там, где должны были быть плавные склоны, сенсоры показывали отвесные скалы, обрушившиеся в пропасти. Знакомые котловины оказались заполнены хаотическими нагромождениями скал, похожими на обломки гигантской планеты. Глубины, отмеченные как 5000 метров, теперь показывали 7200. Или 3800. Данные прыгали, как в лихорадке.

Течения, теплые и холодные потоки, некогда предсказуемые как часы, теперь вели себя как живые, разъяренные змеи. На экране терминала стрелки векторных карт дергались, меняли направление на противоположное за считанные часы, образовывали гигантские водовороты там, где их не могло быть физически. Одно течение, отмеченное Фринном как «Фурия», несло с собой облака донного ила с температурой, способной обжечь, и аномальной соленостью, грозившей коррозией корпусу. Другое, «Стена Холода», было неподвижной ледяной преградой на глубине, нарушающей все законы физики.

Фринн нанес последние данные на свою пленку. Карта под его рукой становилась все более чудовищной, похожей на шрам на лице планеты. Бездна не просто изменилась. Она исказилась. И их «Посейдон» висел в этой искаженной тьме, как слепая мошка над пропастью.

Внезапно терминал жалобно запищал. На экране, среди моря статики и бессмысленных шумов, проступил слабый, прерывистый сигнал. Ритмичный. Структурированный. Искусственный. Фринн замер, его сердце, несмотря на возраст и усталость, учащенно забилось. Он наклонился, вглядываясь, его пальцы осторожно покрутили ручку настройки фильтра.

Сигнал окреп. Проступили знакомые модуляции. Стандарт связи проекта «Ковчег». Идентификатор… Фринн расшифровал его по памяти: «Тритон». Ковчег-близнец «Посейдона», спущенный на воду в другом секторе. Сигнал был слабым, как шепот умирающего. Данные о местоположении были фрагментарны, искажены помехами, но… они были северо-восточнее. На пределе дальности их поврежденных гидроакустических модемов. Фринн быстро нанес предполагаемую позицию на карту. Крошечный островок не-одиночества в океане тьмы.

Но радость была мимолетной. Его рука, тянувшаяся к кнопке записи, замерла. На другой частоте, глубже в шумах, мелькнул другой сигнал. Кратковременный. Мощный всплеск паники в цифровом виде. Идентификатор: «Абисс». И сразу за ним – оглушительный, искаженный крик гидролокатора, не природный, а… механический? Огромный, резкий, как скрежет гигантских когтей по металлу. И затем – тишина. Абсолютная. Сигнал «Абисса» исчез, поглощенный статикой.

Фринн откинулся на спинку кресла, холодный пот выступил у него на висках. «Тритон» жив, но еле дышит. «Абисс»… возможно, мертв. И, возможно, его смерть была насильственной. Что-то схватило его в глубине. Что-то огромное и… неестественное.

Отвернувшись от страшной пустоты на месте «Абисса», Фринн снова сосредоточился на фоновом шуме. Он отфильтровывал гул вентиляторов «Посейдона», скрежет металла, даже далекие крики людей. Он слушал саму Бездну.

И она говорила. Непонятным, леденящим душу языком.

На краю слышимости, на сверхнизких частотах, дрейфовал протяжный, монотонный гул. Не похожий на звук кита или движение тектонических плит. Скорее… на гигантский колокол, затонувший на дне и гудящий от вечного давления. Он шел с юга, и его источник был непостижимо огромен.

Ближе, на северо-западе, слышались короткие, резкие щелчки и скрежещущие звуки. Множественные. Быстрые. Словно стая гигантских глубоководных ракообразных методично обгладывала скалу. Или… корпус ковчега? Звук был направленным. Целенаправленным.

И самое тревожное. Одиночный, пронзительный, высокочастотный звук. Не животного происхождения. Слишком чистый. Слишком… механический. Как сигнал гидролокатора, но искаженный в нечто жалобное, предсмертное. Он прозвучал один раз, с запада, и оборвался, оставив после себя ощущение ледяной пустоты. Это не было общением. Это был вопль.

Фринн записал координаты каждой аномалии. Его рука дрожала. На пленке карты появились новые, пугающие метки: «ГУДЕНИЕ (ЮГ)», «СКРЕЖЕТ (С-З)», «КРИК (З)». Рядом с позицией пропавшего «Абисса» он нарисовал жирный вопросительный знак, а затем обвел его кругом, похожим на кровавое пятно.

Он отключил терминал. Жужжание стихло, оставив его в почти полной тишине навигационного склепа. Только старые бумаги шелестели под сквозняком из вентиляции. Карты тьмы лежали перед ним. Карты нового мира, враждебного, непостижимого. Мира, где надежда была тонкой, как паутина, а угрозы – огромными и реальными.

Фринн поднялся. Его кости заныли от холода и неподвижности. Он подошел к иллюминатору навигационного поста – крошечному, толстому стеклу. За ним была не просто темнота. За ней жила та самая тьма, что он только что нанес на карту. Она шевелилась. Она издавала звуки. Она наблюдала.

Он прижал ладонь к холодному стеклу. Знания океана, накопленные за жизнь, казались теперь детской сказкой. Он был не лоцманом. Он был слепцом, ощупывающим морду хищника в кромешной тьме. И первый его отчет Ванн будет не сводкой координат, а предупреждением: их стальной кокон висит не над пустотой. Он висит над чьей-то территорией. И «Посейдон» только что услышал, как эта территория зашевелилась. Карты тьмы были начертаны. Путешествие в неизвестность началось, и первый же ориентир на нем был – насильственный конец.

Глава 6: Первая Линия Отсечения

Весть распространилась по «Посейдону» быстрее, чем споры «Глубинной Лихорадки». Не по сетям – их не было. Не по громкой связи – она молчала. Она ползла по коридорам шепотом, переходила через переборки стуком кулаков, висела в спертом воздухе Сектора Беженцев тяжелым, удушающим облаком: Жесткий рацион. Карантин.

Капитан Ванн объявила это лично. Она стояла на импровизированном возвышении у столовой Сектора Дельта, где пайки и без того были скуднее; ее фигура, залитая резким светом аварийных прожекторов, отбрасывала длинную, искаженную тень на стену, покрытую пятнами ржавчины. Никаких оправданий. Никаких приукрашиваний. Голос – как скрежет ледокола по арктическому панцирю.

– Гидропонные фермы Сектора Бета поражены неизвестным патогеном. Урожай потерян. Семенной фонд уничтожен в целях карантина.

Пауза. В толпе, сбившейся в тесную, дышащую массу, пронесся стон.

– Заболеваемость «Глубинной Лихорадкой» растет. Симптомы: высокая температура, галлюцинации, агрессия. Лечения нет.

Еще один стон, громче. Ванн не дрогнула.

– Эффективные меры: СЕГОДНЯ вводится карантин Сектора Бета. Вход и выход – только для медперсонала и биологов по спецпропускам. Всем секторам: СЕГОДНЯ вводится ЖЕСТКИЙ РАЦИОН. Урезание пайков на сорок процентов. Вода – по строгому лимиту. Цель – растянуть сохранившиеся запасы до… – Она запнулась на мгновение, не произнеся «до появления новой надежды». – …до стабилизации ситуации. Нарушители карантина и рациона – строгая изоляция. Это не наказание. Это выживание. Выживание всех.

Она развернулась и ушла, оставив за собой взрыв.

Сначала – гул. Низкий, гневный, как предгрозовой гром. Потом – отдельные крики.

– Сорок процентов?! Да мы и так кости считаем!

– Дети! Как дети будут?

– Карантин? Да они там сдохнут все! Или нас заразят!

– Это геноцид! Они хотят избавиться от лишних ртов!

– Где Альма Райес? Она же биолог! Почему не остановила?

– Военные жрут досыта! Я видел!

Толпа забурлила. Голод, страх болезни, усталость от вечной тесноты и гула стали топливом. Отчаяние кристаллизовалось в ярость. Люди сжимали кулаки, толкались, лица искажались гневом. В воздухе запахло бунтом.

Именно в этот момент на то же возвышение, где только что стояла Ванн, поднялся Маркус Лорен. Бывший сенатор, человек с голосом, тренированным заполнять залы, и лицом, которое даже в условиях катастрофы сохраняло следы былой ухоженности и уверенности. Он не кричал. Он говорил. Громко, четко, с дрожью искреннего, или мастерски сыгранного, возмущения.

– Люди! Сограждане! Вы слышали? – Его рука широким жестом обвела толпу. – Нам объявляют голодную смерть! Наших детей – под нож экономии! Наших больных – в камеры изоляции, как прокаженных!

Он ударил себя в грудь.

– Я – один из вас! Беженец! Я видел, как гибнет наш мир наверху! И я не позволю, чтобы он погиб здесь, в этой стальной могиле, по приказу одной женщины!

Толпа затихла, ловя каждое слово. Лорен был маяком в их темноте отчаяния. Он давал имя их страху и гневу.

– Они говорят – «выживание всех»? Ложь! – его голос зазвенел. – Это линия отсечения! Та самая, о которой шептались в проекте «Ковчег»! Кто достоин спастись? Экипаж? Ученые? Военные? А мы? Мы – балласт? Мусор, который можно выбросить за борт при первой же пробоине?

Ропот согласия прокатился по толпе. Глаза загорелись.

– Нет! – Лорен вскинул кулак. – Мы – люди! Мы имеем право на жизнь! На равные пайки! На медицинскую помощь! На ГОЛОС в том, что здесь происходит! Мы требуем места в Совете Выживания! Представителя от нас, беженцев! Чтобы наши дети не умирали первыми! Чтобы наши больные не были брошены в подвал! Чтобы решения о нашей жизни и смерти принимались не в закрытой комнате, а открыто! Справедливо!

Слова «справедливо» и «голос» стали искрой в бочке пороха. Толпа взревела. «Справедливости!», «Равных пайков!», «Места в Совете!». Люди двинулись вперед, к проходу, ведущему в сектор экипажа и командный центр. Это был не организованный марш, а стихийный накат отчаяния и гнева.

Но на их пути уже стояла стена. Не металлическая переборка, а живая. Небольшой отряд внутренней охраны «Посейдона» – человек десять, в потрепанной униформе, с дубинками и импровизированными щитами из снятых панелей. Их лица были напряжены, глаза – испуганны, но решительны. Они получили приказ. Капитан Ванн не ждала благодарности.

– Назад! – крикнул сержант охраны, молодой парень с перевязанной рукой. Голос его дрожал. – По приказу капитана! Назад в сектор!

Толпа не остановилась. Передние ряды, подогреваемые криками Лорена: «Не бойтесь! Они не посмеют поднять руку на безоружных!» – напирали. Дубинки поднялись. Щиты сомкнулись.

Альма, которую вызвали из Бета-сектора для консультации по карантину в Дельта, наблюдала сбоку. Она видела, как мать прижимает к себе плачущего ребенка, как старик кашляет в кулак, как в глазах молодого рабочего, толкающегося в первых рядах, мелькает не только гнев, но и животный страх. Она видела, как сжимаются пальцы сержанта на дубинке. Линия отсечения проходила не по карте ковчега. Она проходила здесь, в этом узком коридоре, между голодом и приказом, между страхом и яростью.

– Долой диктатуру! – кто-то выкрикнул из толпы.

– Делитесь едой, крысы! – другой.

Первый камень (вернее, обломок пластиковой панели) полетел. Он звонко ударил по щиту. Сержант вздрогнул. Его люди сделали шаг вперед, дубинки наготове.

– Последнее предупреждение! НАЗАД!

Толпа замерла на мгновение. Дыхание сперлось в груди. Тишину разорвал только далекий, безумный смех из карантинной зоны Сектора Бета – голос «Глубинной Лихорадки», звучащий как зловещий саундтрек.

И в эту тишину снова врезался голос Лорена, уже не с возвышения, а из самой гущи толпы, подбадривающий, подстрекающий:

– Они блефуют! Они не посмеют! Вперед! За свои права!

Дубинки опустились. Раздались крики боли, ярости, страха. Щиты затрещали под напором тел. Коридор превратился в давку, в свалку, в хаос первых ударов и сбитых с ног людей. Охрана отчаянно держала линию, оттесняя толпу назад, в Сектор Дельта. Лорена уже не было видно в гуще, но его голос, зовущий к сопротивлению, еще звучал.

Альма отпрянула, прижавшись к холодной стали. Она видела кровь на скуле молодого рабочего. Видела, как охранник, получивший удар в живот, согнулся, но не отступил. Видела, как мать с ребенком пыталась выбраться из мясорубки, ее глаза полные ужаса.

Первая линия отсечения была проведена. Не чертой на карте, а дубинками и камнями в узком коридоре. Она разделила не на достойных и недостойных, а на тех, кто отдавал приказы, и тех, кто их не принимал. На тех, кто пытался сохранить порядок любой ценой, и тех, кто требовал справедливости любой ценой. И где-то в этом аду, невидимый, но всемогущий, бродил настоящий судья – «Глубинная Лихорадка», которой было все равно, на чьей ты стороне. Она просто ждала своей очереди.

Хрупкое перемирие после Срыва было растоптано. «Посейдон» вступил в новую фазу своего погружения – в пучину внутренней войны. И капитан Ванн, наблюдая за беспорядками с монитора в Командном центре (Джефу чудом удалось восстановить пару камер в Дельта), понимала: ее следующий приказ должен быть не о пайках, а о тюрьме для бунтовщиков. Или о расстреле. Линия отсечения требовала крови.

Глава 7: Совет Выживания

Комната, выбранная для первого «совета выживания» «Посейдона», была насмешкой над самим понятием власти. Бывший склад запчастей для ремонтных дронов в Секторе Гамма. Теснота, которую не скрыть. Стены, покрытые слоем пыли и масляными разводами. Освещение – одна мерцающая люминесцентная лампа, дающая больше теней, чем света, и пара переносных фонарей, бросивших резкие круги на металлический пол. Воздух пах металлической стружкой, озоном и, едва уловимо, лекарственной горечью – напоминанием о «Глубинной Лихорадке», чье дыхание уже просачивалось за пределы карантина Бета.

В центре стоял стол, сколоченный наспех из упаковочных ящиков и старых панелей управления. Шесть стульев, найденных по всему ковчегу, криво стояли вокруг него, символизируя шаткость самого предприятия. Капитан Ванн заняла место во главе, спиной к запертой двери. Ее поза была прямой, как шомпол, но тени под глазами были глубже, чем в иллюминаторах. На столе перед ней лежали не указы, а грубые листки с отчетами: Альмы о биокатастрофе и карантине, Джефа о состоянии сетей и следах саботажа, Фринна – с теми самыми пугающими «Картами Тьмы» и отметками о «Тритоне» и, возможно, погибшем «Абиссе». И сводка по запасам – сухие цифры, кричавшие о голоде.

Первыми пришли Альма и доктор Арьян. Альма выглядела как призрак: бледная, с запавшими щеками, в еще пахнущем дезинфектантом халате. Ее пальцы нервно перебирали край стола, будто ища невидимые микробы. Знания о патогене, его пластичности, его смертоносности – все это было написано на ее лице, заменив прежнюю холодную решимость на глубокую, костную усталость. Арьян, рядом, казалась маленькой и смятенной. Ее взгляд прыгал от Ванн к двери, словно она ожидала, что толпа ворвется сюда в любую минуту. Она представляла ученых, но чувствовала себя заложницей между властью и отчаянием.

Джеф вошел следом, отряхивая сажу с рукава. Его киберглаз светился тускло, но в обычном глазу горел знакомый огонек цинизма и ярости. Он швырнул на стол планшет, на экране которого мигала схема сети – острова света в море красных зон отказов и желтых предупреждений о кибератаках.

– Пришел, – процедил он, плюхнувшись на стул с видом человека, которому нечего терять. – Только без соплей и пафоса. У меня там «Элизиум» опять тыкает палкой в щели нашей защиты. И свои же идиоты режут кабели, чтобы воровать энергию для обогревателей.

Он представлял инфраструктуру – хребет выживания, который трещал по швам.

Фринн появился тихо, как тень. Он нес под мышкой старую карту на пленке, покрытую новыми, тревожными отметками. Его морщинистое лицо было непроницаемым, но в глубине глаз таилась тяжелая тень. Тень пропавшего «Абисса», тень аномальных звуков из бездны, тень непостижимой угрозы, которую его карты лишь смутно обозначали. Он сел, положив карту перед собой, как священную реликвию, и погрузился в молчание. Его тишина говорила громче криков.

Напряжение висело в воздухе, гуще пыли. Они ждали шестого.

Дверь открылась с громким скрипом, нарушив гнетущую тишину. Маркус Лорен вошел не просто так – он явился. Он был чисто выбрит (редкая роскошь), его поношенная, но аккуратная одежда контрастировала с рабочей робой других. На шее – яркий красный шарф, кричащий акцент в серо-стальном унынии склада. Он окинул комнату оценивающим взглядом лидера, привыкшего к аудиториям, и легкой, снисходительной улыбкой. Его опоздание было рассчитанным. Театральным.

– Простите за задержку, – голос его звучал бархатно, но с металлическим подтоном. – Народные собрания… требуют внимания. Нас много. И мы волнуемся.

Он неспешно подошел к единственному свободному стулу – не рядом с Ванн, а напротив нее, ставя себя в оппозицию с первого же жеста. Он представлял беженцев – море голодных, испуганных, озлобленных людей, и его уверенность была их копьем.

Ванн не дрогнула.

– Совет в сборе. Начинаем. Цель – координация усилий по выживанию «Посейдона». Отчеты. Проблемы. Решения.

Ее слова были краткими, как выстрелы.

– Доктор Райес. Статус биологической угрозы.

Альма вздрогнула, словно ее толкнули. Ее голос сначала сорвался, но она взяла себя в руки:

– Гидропонные фермы Сектора Бета… потеряны. Полный карантин. Патоген… высокоадаптивен. Мутирует с невероятной скоростью. «Глубинная Лихорадка»… – Она бросила взгляд на Арьян, которая кивнула, подтверждая. – …распространяется. Двенадцать подтвержденных случаев в изоляции. Еще двадцать – под подозрением. Симптомы прогрессируют: лихорадка, галлюцинации, нарастающая агрессия. Лечения… нет. Только паллиатив. Источник… возможно, зараженная вода внешних фильтров, мутировавшая под давлением и химией глубин.

Она умолкла, ее отчет был приговором для надежд на скорое пропитание.

– Значит, голод неизбежен, – тут же подхватил Лорен, не дав никому опомниться. Его улыбка исчезла, сменившись маской праведного гнева. – И пока наши дети будут слабеть, а старики умирать от истощения, вы… – он обвел взглядом Ванн, Джефа, Фринна, – …будете сидеть здесь, в относительной безопасности, обсуждая их судьбу? Ваш «жесткий рацион» – это смертный приговор для Сектора Дельта!

– Это попытка растянуть запасы, чтобы не умерли ВСЕ! – резко парировала Ванн, ее глаза сверкнули. – Карантин – единственный шанс сдержать чуму!

– Чума? Или удобный предлог для геноцида? – Лорен вскинул руку, указывая на Альму. – Вы говорите – фильтры? А кто отвечал за их проверку? Кто допустил заражение? Биолог Райес? Или, может, ее бывшие хозяева из «ТерраСферы», которые и построили эти хлипкие банки?

Он мастерски направлял гнев толпы на конкретное лицо.

Альма побледнела еще больше, но не опустила глаз.

– Фильтры были рассчитаны на докризисные параметры воды. Срыв и погружение изменили все. Это… непредвиденное стечение…

– Непредвиденное? – Лорен фыркнул с презрением. – Или халатность? Или саботаж? Пока мы не будем иметь своего голоса в распределении ресурсов и контроле за такими… непредвиденными обстоятельствами, нас будут травить, морить голодом и сбрасывать за борт! Мы требуем немедленного равного распределения пайков! Открытого доступа к запасам! И… – он сделал паузу для эффекта, – …немедленного снятия карантина с Сектора Бета! Пусть люди видят, что там на самом деле происходит! Может, это не чума, а просто удобная изоляция для неугодных?

Арьян вскочила, ее лицо исказилось ужасом:

– Снять карантин? Вы с ума сошли! Патоген смертельно опасен и заразен! Это… это убийство!

– А ваш карантин – не убийство? Замуровать людей, как крыс, и ждать, пока они передохнут? – парировал Лорен, обращаясь уже не к Арьян, а к воображаемой аудитории за стенами. – Где гуманизм? Где сострадание? Или для вас, ученых, мы всего лишь подопытные кролики в вашей последней лаборатории?

Джеф громко стукнул кулаком по столу, заставив всех вздрогнуть.

– Может, хватит лозунгов, политик? – его голос был ледяным. – Пока вы тут размахиваете красным шарфиком, внутренние саботажники режут кабели жизнеобеспечения! А внешние… – он кивнул на Фринна, – …слушают, как мы тут грыземся, и готовятся добить! Мои сети – дырявое решето. Я еле держу систему вентиляции в Альфа-секторе! Один удачный взлом – и сотни задохнутся, пока мы тут спорим о «справедливости» пайков!

Его слова были как ушат ледяной воды, напоминая о хрупкости их стального кокона.

Фринн медленно поднял голову. Его тихий голос, однако, перекрыл накал страстей.

– Джеф прав. Внешняя угроза… реальна.

Он развернул свою карту. Все невольно наклонились.

– «Абисс»… вероятно, уничтожен. Сигнал пропал после… акустической аномалии. Механический скрежет. Огромный.

Он провел пальцем по точке на карте.

– «Тритон»… слабый сигнал. Возможно, в беде. И… – он указал на другие метки, – …аномалии. Гудение. Скребущие звуки. Крик…

Его палец дрогнул.

– Бездна… не пуста. И она знает, где мы. Наши споры… как звон колокольчика для голодного зверя.

Его слова повисли в воздухе, наполняя комнату новым, более древним страхом, чем голод или болезнь.

Лорен первым опомнился, но его уверенность дала трещину.

– Страшилки! – попытался он парировать, но голос звучал уже не так убедительно. – Чтобы отвлечь нас от реальных проблем! От вашей некомпетентности!

– Реальные проблемы? – Ванн встала, ее тень накрыла стол. – Реальные проблемы, Лорен, это то, что у нас еды на три недели впроголодь! Что чума может выкосить половину ковчега за месяц! Что мы слепы, глухи и беззащитны перед тем, что скрывается в этой тьме! И перед тем, кто придет с «Элизиума», когда Роарк решит, что мы достаточно слабы!

Она обвела взглядом Совет.

– Мы здесь не для того, чтобы делить крохи по «справедливости». Мы здесь, чтобы найти способ добыть больше крох. Или защитить те, что есть. Ваши требования, Лорен, – это требования самоубийцы. Равные пайки сейчас – значит, все умрут чуть позже, но вместе. Снятие карантина – мгновенная эпидемия. Открытый доступ к запасам? Это хаос и мародерство в первую же ночь.

– Так что же вы предлагаете? – выкрикнул Лорен, вскочив. – Держать нас в черном теле? Морить голодом? Ждать, пока чума или ваши призраки из бездны нас всех прикончат?

– Я предлагаю РАБОТАТЬ! – громыхнула Ванн. Ее голос заглушил даже гул «Посейдона». – Альма и Арьян – ищут слабое место патогена. Джеф – латает сети и ищет саботажников. Фринн – ищет безопасные зоны, ресурсы, пытается связаться с «Тритоном». Вы, Лорен, можете использовать свою харизму не для подстрекательства к бунту, а для организации вашего сектора! Для поддержания порядка! Для помощи в ремонте или уходе за больными! Вот ваше «равное» участие! Работать на выживание ВСЕХ, а не кричать о своих правах, пока корабль тонет!

Тишина, наступившая после ее слов, была оглушительной. Даже Лорен был на мгновение сражен ее яростью и… отчаянной правдой. Альма смотрела на свои руки. Джеф мрачно усмехнулся. Фринн снова уставился на свою карту. Арьян дрожала.

– Итак, – Ванн села, ее дыхание было тяжелым. – Решения. Первое: карантин Сектора Бета остается. Усилить охрану. Второе: жесткий рацион – остается. Контроль распределения усилить, с привлечением… представителей от секторов под надзором охраны.

Она бросила вызов Лорену.

– Третье: Джеф получает приоритет на ресурсы и людей для восстановления критической инфраструктуры и защиты от кибератак. Четвертое: Фринн определяет приоритеты для разведывательных вылазок малыми субмаринами – поиск безопасных зон, ресурсов, контакт с «Тритоном». Пятое: Альма и Арьян докладывают о прогрессе в борьбе с патогеном и лихорадкой каждые сорок восемь часов.

Она посмотрела на Лорена.

– Шестое: Совет собирается каждые семьдесят два часа. Представитель беженцев… работает над поддержанием порядка и дисциплины в своем секторе. Взамен – его голос услышан здесь. Вопросы?

Вопросов не было. Было молчаливое, тяжелое согласие с диктатурой необходимости. Лорен бледнел, понимая, что его втянули в систему, которую он хотел разрушить. Его «место в Совете» оказалось не трибуной, а скамьей подсудимых, где он должен был отвечать за тех, кого представлял.

– Заседание закрыто, – сказала Ванн. – Работайте.

Они расходились молча. Альма – обратно в свой биологический ад. Джеф – в дымящиеся серверные. Фринн – к своим картам и жутким звукам. Арьян – к больным. Лорен – в гущу своего электората, которому он должен был объяснить, почему карантин не снят, а пайки не увеличены. И почему он теперь часть «их» системы.

Ванн осталась сидеть одна в полумраке склада. Мерцающий свет лампы выхватывал грубые линии ее лица. Она разжала кулак, который сжимала под столом. На ладони остались кровавые полумесяцы от ногтей. Она посмотрела на сводку запасов. Цифры не изменились. Угрозы не исчезли. Совет Выживания был создан. Но выживание казалось еще более призрачным, чем до его первого, полного взаимных претензий и горьких споров, заседания. Линия отсечения, о которой говорил Лорен, проходила теперь не только между секторами, но и прямо через этот шаткий стол, разделяя их взгляды, их страхи и их обреченную попытку спасти тонущий корабль. И где-то в глубине, за толщей стали, эхо сигнала «Абисса» смешивалось с тихим, настойчивым скрежетом, который Фринн отметил на своей карте. Бездна слушала. И ждала.

Глава 8: Охота за Вирусом

Лаборатория Сектора Бета больше не напоминала научное учреждение. Она была полем боя после битвы с невидимым врагом, где побежденными были сами защитники. Воздух, несмотря на усиленные фильтры и постоянную дезинфекцию, все еще нес сладковато-гнилостный оттенок пораженных ферм, смешанный с резким запахом хлорки, спирта и подспудным, ужасающим запахом человеческой немощи, доносившимся из-за герметичной двери карантинного блока. Тусклый свет аварийных ламп выхватывал из полумрака разбитые колбы, залитые химикатами столы, следы отчаянной возни на полу. Уцелевшее оборудование – микроскоп с треснувшей линзой, старая центрифуга, жалобно скрипящая при работе, примитивный спектрофотометр – казалось артефактами погибшей цивилизации.

Альма и Арьян работали в тишине, нарушаемой лишь гулом вентиляции, шипением автоклава, где сжигали образцы, и… стонами. Стонами, которые пробивались сквозь толстую сталь переборки карантина. Там, в импровизированной тюрьме, умирали люди. Не от пуль или давления, а от собственного разума, сожженного «Глубинной Лихорадкой».

Стадия первая – высокая температура (39—41° C), ломота в костях, мучительная жажда. Кожа приобретала странный, ржаво-красный оттенок, особенно на лице и руках. Больные метались в бреду, их глаза лихорадочно блестели.

Стадия вторая – галлюцинации. Не яркие сны, а ужасающие, тактильные кошмары. Люди видели щупальца, растущие из стен, слышали шепот в вентиляции («Оно зовет… в глубину…»), чувствовали, как по их коже ползают невидимые насекомые. Они кричали на пустые углы, отбивались от несуществующих тварей. Некоторые умоляли выпустить их «к свету», которого не было восемь километров над ними.

Стадия третья – агрессия. Разум стирался, оставался лишь животный страх и ярость. Больные кидались на санитаров, на решетки камер, на собственные руки, пытаясь «содрать» галлюцинаторных паразитов. Сила их в этом состоянии была нечеловеческой. Несколько санитаров уже получили серьезные травмы. Применение седативов требовало огромных, дефицитных доз и давало лишь кратковременный эффект.

Стадия четвертая – истощение. Температура падала ниже нормы. Больные впадали в апатичный ступор или кому. Их дыхание становилось поверхностным, кожа – восковой, холодной. Смерть приходила тихо, как окончательное погружение в бездну. Аутопсии показывали… ничего однозначного. Воспаление мозга? Да. Поражение нервных узлов? Да. Но причина? Неизвестный агент, оставляющий лишь следы разрушения.

Альма, сгорбившись над микроскопом, вглядывалась в мазок. Не кровь. Не слизь с ферм. Вода. Образец из внешнего фильтра забора воды «Посейдона». Ее глаза, красные от недосыпа и напряжения, слезились. Арьян рядом записывала что-то в потрепанный журнал, ее рука дрожала.

– Снова… ничего, – прошептала Альма, отодвигаясь. Ее голос был хриплым от усталости. – Ни бактерий. Ни вирусов в привычном понимании. Только… мутность. Какие-то микроскопические частицы. Как пепел.

– Но они есть! – возразила Арьян, указывая на пробирку с другим образцом – ликвором, взятым у умершего на третьей стадии. – В спинномозговой жидкости – те же частицы! Они проникают в ЦНС! Они и есть патоген!

– Частицы – не организм, Арьян! – Альма ударила кулаком по столу, заставив звенеть стекляшки. – Это… биомеханические наноконструкты? Продукт мутации органики под давлением и химией глубин? Чистая неизвестность! Как с этим бороться? Как создать сыворотку против пепла?

Их «охота» была каторжным трудом в темноте. Они использовали все, что было: устаревшие тесты на антитела (отрицательные), попытки культивирования на скудных питательных средах (ничего не росло, кроме обычной плесени), химический анализ (состав частиц менялся от образца к образцу, как будто адаптируясь). Каждый шаг требовал дефицитных реактивов, стерильных игл, электроэнергии для приборов. Каждый потраченный ресурс – это минус из общего скудного запаса, это чья-то недополученная порция еды или лекарства от обычной простуды. Груз ответственности давил сильнее давления океана за бортом.

Идея пришла к Альме в полусне, между кошмаром о мутирующих щупальцах и реальным криком из карантина. Вода. Фринн говорил об аномальных течениях. О «Фурии», несущей горячий ил. О «Стене Холода». Что если патоген – не просто мутировавшая земная бактерия, а нечто новое? Порождение Срыва и новых, безумных условий? Что если он не «заражает» в привычном смысле, а… перестраивает?

Она вскочила, разбудив задремавшую на стуле Арьян.

– Фильтры! Первичные фильтры забортной воды! Сейчас же!

Они облачились в дополнительные слои защиты, нарушив строгий протокол карантина Бета, и спустились в нижние техуровни, к сердцу системы забора. Там, в сыром, холодном полумраке, пахнущем металлом и океаном, они вскрыли первичный фильтр-отстойник. То, что они увидели, заставило их обоих отшатнуться.

Вместо обычного ила – густая, мерцающая в свете фонариков черно-зеленая слизь. Та самая, что поглотила фермы. И она пульсировала. Словно дышала. На ее поверхности плавали микроскопические, похожие на споры частицы – те самые, что они видели под микроскопом.

– Боже… – выдохнула Арьян. – Он… он растет здесь! В самом фильтре! Питается… чем? Минералами воды? Химическими выбросами ковчега?

Альма, дрожащими руками, взяла образцы.

– Не просто растет, Арьян. Он эволюционирует здесь. Под давлением. Под химическим коктейлем глубин. Вода – не просто переносчик. Она – инкубатор. Фильтр – это… плацента чудовища.

Знания о мутациях Срыва, о том, как стресс ломает ДНК, слились в ужасающую картину. Патоген был не инфекцией. Он был экологическим раком, порожденным безумием новой реальности. И «Посейдон», втягивая воду для охлаждения и жизнеобеспечения, сам кормил своего убийцу.

Обратно в лабораторию они шли молча, неся образцы смертоносной слизи как трофеи Сатаны. Теперь они знали врага. Знать – не значило победить.

– Антибиотики – ноль, – констатировала Альма, глядя на стеллаж с убывающими запасами лекарств. – Противовирусные – ноль. Иммуномодуляторы… возможно, ослабят симптомы, но не остановят. Нам нужно что-то… точечное. Блокатор. Ингибитор того механизма, которым эти частицы перестраивают нейроны.

– Генная терапия? – робко предположила Арьян. – Но оборудование… у нас нет ни секвенатора нового поколения, ни векторов доставки…

– Слишком долго. Слишком ресурсоемко. Слишком ненадежно, – отрезала Альма. Ее мозг лихорадочно работал. – Наночастицы… они металлоорганические? Химический анализ показал следы редкоземельных элементов и… осмия?

Арьян кивнула, листая записи.

– Да. В высоких концентрациях. Как будто… концентрируются из воды.

– Осмий… – Альма задумалась. – Тетраоксид осмия. Старый фиксатор для электронной микроскопии. Токсичен. Сильно токсичен. Но…

В ее глазах мелькнул опасный огонек.

– Что, если создать наноловушку? Микрокапсулу, избирательно связывающую именно эти металлы в частицах? Вывести их из строя до того, как они доберутся до мозга?

Идея была блестящей. И безумной. Для нее требовалось:

Осмий в чистом виде. Его было немного в химических запасах лаборатории – драгоценные граммы для исследований.

Биосовместимые полимеры для капсул – специфические. Их запасы были критически малы, часть испорчена влагой.

Специальное соединение. Его синтез требовал редких катализаторов и реактивов, которых могло хватить на один эксперимент.

Чистая комната и высокоточное оборудование: которых не было. Все пришлось бы делать вручную, в условиях полуразрушенной лаборатории, под угрозой заражения.

Они подсчитали. Даже на создание крошечной партии прототипа сыворотки уйдет восемьдесят процентов всех оставшихся критических химических ресурсов Сектора Бета. Ресурсов, которые могли бы пойти на антибиотики для обычных инфекций, на обезболивающие, на поддержание стерильности. И это – без гарантии успеха. Прототип мог оказаться бесполезным. Или убийственно токсичным сам по себе.

Альма сидела перед последними пробирками с драгоценными реактивами. Арьян стояла рядом, ее лицо было серым. Стоны из карантина сливались в один непрерывный, леденящий душу хор отчаяния. За дверью лаборатории был Сектор Дельта, где люди уже голодали, где Лорен нагнетал ненависть, где висел призрак бунта. А здесь… здесь была тихая комната с выбором, достойным древнего бога подземного мира.

– Мы не можем, – прошептала Арьян. – Если потратим все на эту… авантюру, и она не сработает… у нас не останется ничего. Даже на паллиатив. Мы подпишем смертный приговор не только больным лихорадкой, но и всем, кто нуждается в базовой медпомощи.

– А если мы ничего не сделаем? – спросила Альма, не отрывая взгляда от пробирок. Ее голос был пустым. – Лихорадка вырвется из карантина. Она уже здесь, Арьян. В воде. В фильтрах. Скоро она будет в каждой капле. Она убьет всех. Медленно. Жутко. Превратив «Посейдон» в стальной склеп безумцев.

Она вспомнила конвульсии больного, его крики о щупальцах. Вспомнила Якова. – Без сыворотки… у нас нет будущего.

– Но прототип… он может убить их быстрее! – в голосе Арьян слышались слезы. – Мы не знаем токсичности! Мы не знаем дозировки! Это… это эксперимент на людях!

Альма закрыла глаза. Перед ней вставали образы. Ее старый шеф из «ТерраСферы», требовавший ускорить тесты на «перспективных биокультурах» без должной проверки. Роарк, холодно отсекающий «неэффективные элементы» в проекте «Ковчег». «И-Прайм», выносящая приговор целому виду. Теперь она стояла на их месте. С тем же холодным расчетом. С той же ужасающей необходимостью.

– Мы не знаем, – согласилась она, открывая глаза. В них не было сомнений. Только ледяная решимость и бесконечная тяжесть. – Поэтому тестировать будем на тех, у кого нет шансов. На тех, кто в Стадии 3. Кого мы уже потеряли.

Арьян ахнула, прикрыв рот рукой.

– Альма! Это… это бесчеловечно! Они же в агонии! Они не смогут дать осознанного согласия!

– Кто в Стадии 3 еще способен на осознанное согласие? – жестко спросила Альма. – Они уже не здесь, Арьян. Их разум разрушен. Их тела – сосуды страдания и угрозы для других. Если прототип убьет их… это будет милосердие по сравнению с тем, что их ждет. Если даст хотя бы час просветления, шанс на ремиссию… это будет чудо. Если не даст ничего… – Она сглотнула ком в горле. – …мы хотя бы узнаем, что не сработало. И сэкономим ресурсы для других больных, пока не поздно.

Это была арифметика ада. Выбор не между жизнью и смертью, а между разными видами смерти и призрачной надеждой. Альма чувствовала, как ее собственная душа покрывается ледяной коркой, как эти частицы патогена. Она играла в Бога. Бога Бездны.

– Найди мне… – голос Альмы звучал чужим, – троих. Из самых тяжелых. Там, где агрессия сменилась ступором. Где уже нет «человека», только тело. Скажи санитарам… что это экспериментальное лечение. Шанс. Они поверят.

Она знала, что санитары, измученные страхом и видящие эту агонию каждый день, согласятся на все, что хоть как-то походит на действие.

Арьян смотрела на нее с ужасом и… пониманием. Они загнаны в угол. Выбора не было. Только иллюзия выбора. Она молча кивнула, слезы катились по ее щекам, но она не вытирала их.

– Я… я подготовлю протокол инъекций. Минимальные дозы. Поэтапно, – прошептала Альма, беря в руки пробирку с осмием. Холодное стекло жгло пальцы. – Мы будем записывать все. Каждый вздох. Каждый спазм. Каждую секунду.

Это была не наука. Это была казнь с протоколом.

Пока Арьян уходила в карантинный блок, Альма осталась одна с реактивами и леденящим воем совести. Она взяла скальпель, чтобы вскрыть ампулу с драгоценным, ядовитым металлом. Рука не дрожала. Она чувствовала лишь огромную, вселенскую тяжесть. Тяжесть решения, которое поставило ее по ту сторону «линии отсечения». Она была больше не спасителем. Она была палачом, надевшим белый халат во имя спасения тех, кто еще мог быть спасен. Охота за вирусом привела ее к самой мрачной глубине человеческого выбора. И теперь она должна была сделать инъекцию не только больным, но и части своей собственной человечности. Начало конца «Глубинной Лихорадки» пахло осмием и отчаянием.

Глава 9: Тени Прошлого

Сигнал тревоги прозвучал не как привычный вой, а как захлебывающийся, прерывистый скрежет – словно сам «Посейдон» подавился неожиданностью. На мостике, где Фринн корпел над своими зловещими картами, а Ванн пыталась разобраться в сводке о продовольственных запасах, экраны сенсоров, те немногие, что Джефу удалось оживить, вспыхнули алым. Не точка контакта. Размазанный, дрожащий кровоподтек на радаре. Сопровождаемый дикой какофонией гидроакустики – скрежет металла, шипение пара, отчаянные, искаженные крики по УКВ-частоте.

– Контакт! – голос оператора сенсоров сорвался на визг. – Прямо по носу! Глубина пятьдесят метров! Маленькое… поврежденное… тонет! Это… это субмарина! Человеческая!

Командный центр взорвался хаосом. Ванн рванулась к пульту связи.

– Гидроакустик! Идентифицируй!

– Сигнал… слабый… стиль опознавательный… «Морской Крот»? Транспортник класса «Гном»! – доложил другой голос.

– Они не отвечают на вызовы! Корпус… Боже, он трещит по швам! Давление…

Фринн подскочил к своему терминалу.

– Они в зоне аномального течения «Фурия»! Температура забортной воды скачет! Если их корпус…

– Спасательные шлюзы! Немедленно! – рявкнула Ванн. – Координаты! Доктор Райес в медблок оповещена? Готовьте карантинную зону!

Спасательная операция была адом в миниатюре. Маленькая, коренастая субмарина «Морской Крот» висела в лучах прожекторов «Посейдона» как издыхающая рыба-удильщик. Ее корпус был изуродован: огромная вмятина по левому борту, словно от удара скалы или чего-то массивного и твердого; следы оплавления вокруг сдвинутых плит обшивки; струйки пузырей, вырывающиеся из множества мелких пробоин. Свет в ее единственном иллюминаторе мигал, как предсмертная агония.

Спасательные шлюпки «Посейдона», управляемые дрожащими руками операторов, с трудом состыковались с аварийным люком «Крота». Когда люк, скрежеща и шипя, наконец открылся внутрь «Посейдона», в шлюзовую камеру хлынул не воздух, а волна вони – смесь горелой изоляции, человеческих экскрементов, крови и океанской гнили. И люди. Вернее, то, что от них осталось.

Количество: двенадцать. Из них трое – уже трупы, застывшие в неестественных позах в тесном отсеке «Крота». Их не стали выносить.

Состояние живых: девять человек вывалились или были вытащены в шлюз. Изможденные до скелетов, обожженные, с воспаленными, дикими глазами. Одежда – лохмотья. У одного отсутствовала рука, культя перевязана грязным бинтом, сочащимся сукровицей и гноем. У другой женщины лицо было покрыто странными, темными струпьями, похожими на окаменевшую грязь. Кашель у многих был глубоким, бухающим, кровавым.

Паника, смешанная с апатией. Некоторые рыдали беззвучно, другие просто смотрели в пустоту, третьи пытались что-то выкрикивать – бессвязные обрывки слов о «огне», «кислоте», «крылатых тенях». Они были не просто беженцами. Они были вестниками ада с поверхности. Их вид был страшнее любых слов.

Альма и ее скудная медкоманда (Арьян была прикована к карантину Бета) встретили их в изолированном боксе у шлюза. Облаченные в полную биозащиту, они пытались оказать первую помощь, сортировать, но это было похоже на попытку залатать плотину пальцами. Хрупкая Яна, медсестра, отвернулась, и ее вырвало в респиратор. Альма работала автоматически, ее руки двигались – останавливали кровь, вводили обезболивающее из драгоценных запасов, проверяли пульс. Но ее разум был оцепеневшим. Эти люди… они пришли из ее прошлого. Из мира, который она знала. И этот мир выглядел хуже самых кошмарных прогнозов Срыва.

Лео. Он был среди последних, кого вытащили. Не самый изможденный, но самый… сломленный внутренне. Мужчина лет пятидесяти, когда-то крепкий, уверенный инженер, а теперь – сгорбленная фигура с пустым взглядом. Его лицо было покрыто сажей и мелкими порезами, спецкостюм инженера «ТерраСферы» порван в клочья. Он не сопротивлялся, когда его вели, его ноги волочились. Пока Альма промывала ему глубокий порез на лбу, ее взгляд зацепился за черты лица, скрытые под грязью и усталостью. Знакомые. До боли знакомые.

– Лео? – ее голос прозвучал чужим, сквозь респиратор. – Лео Венгер?

Мужчина медленно поднял на нее глаза. Пустота в них дрогнула, сменилась на мгновение тупым непониманием, а потом – проблеском жуткого узнавания. Его губы задрожали.

– Аль… Альма? – он прошептал, голос его был как скрип несмазанной петли. – Райес? Ты… ты жива? Здесь? В этой… стальной могиле?

Лео не сразу заговорил связно. Его трясло. Ему вкололи успокоительное, дали глоток воды. Он сидел на краю носилок, сжимая пластиковый стаканчик дрожащими руками, а Альма, отозвавшись от других больных, присела рядом, затаив дыхание. Ванн, предупрежденная, стояла в дверях, ее лицо – каменная маска.

– Поверхность… – Лео начал, и его голос сорвался в кашель. – …мертва. Не просто разрушена. Отравлена. «Очищение»… это не метафора, Альма. Это… плазменные шторма из верхних слоев. Кислотные дожди, разъедающие камень. Воздух… пахнет горелой пластмассой и мертвечиной. И… мутации. Боже, мутации… – Он содрогнулся. – Растения… звери… даже камни, кажется, шевелятся. Вода… кипит ядом. Ничего живого. Ничего чистого.

– Как вы выжили? Как добрались? – спросила Альма, чувствуя ледяную тяжесть в груди.

– Бункер… Старый военный комплекс под хребтом Сьерра-Невада, – Лео закашлялся снова. – Мы… группа инженеров, техников. Слухи о Ковчегах… мы пытались добраться до точки погружения «Посейдона» на Западном побережье. Но… – Его глаза расширились от ужаса. – …но это была бойня. Толпы… обезумевшие, мутировавшие… они штурмовали доки. Сражались за места на любом плавсредстве. Как звери. Мы… мы чудом прорвались на «Крота». Он был поврежден еще у причала. Но мы ушли. Ушли вниз… – Он замолчал, глотая ком в горле. – …пока не нашли вас. Чудо. Последнее чудо.

Альма осторожно коснулась его руки.

– Лео… Роарк? Ты знаешь что-то? Он… он жив?

Лео вздрогнул, как от удара током. Его взгляд стал острым, полным ненависти и страха.

– Жив? – он горько рассмеялся, звук был похож на лай больной собаки. – Он… он царь! Он не просто сбежал, Альма. Он захватил контроль!

– «Элизиум»? – прошептала Ванн, сделав шаг вперед.

– Да! – Лео кивнул с такой силой, что чуть не упал. – «Элизиум» не просто спущен. Он… он преображен. Роарк слился с его ИИ, с его системами. Он там… бог в стальной скорлупе. Мы слышали перехваты… пока наши системы еще работали. Он объявил себя «Первым Человеком Нового Цикла». Архитектором Будущего. – Лео выплюнул слова, как яд. – Он не просто выживает. Он охотится.

– Охотится? – Альма почувствовала, как холодеет кровь.

– На другие Ковчеги! На ресурсы! На технологии! На… людей. Особых людей. Ученых. Инженеров. Гениев, по его меркам. Тех, кто «достоин» войти в его «чистый» новый мир. Остальных… – Лео махнул рукой в сторону карантинного блока, где стонали его спутники. – …остальных – на переработку. Или на корм мутантам, которых он, говорят, культивирует в своих биолабораториях. Он знает, Альма. Знает о «Посейдоне». Знает, что вы живы. И… – Лео посмотрел прямо на нее, и в его глазах был чистый ужас. – …и он считает тебя своей собственностью. Твои знания о биокультурах… о мутациях Срыва… они ему нужны. Для его… проекта. Для его «Эдема» в бездне. Он сказал… я слышал в последнем перехвате перед тем, как наши коммуникаторы сгорели… он сказал: «Найти „Посейдон“. Найти Альму Райес. Она ключ. А ковчег… балласт, который можно сбросить, когда ключ будет у нас».

Тишина, наступившая после его слов, была гулкой. Даже стоны раненых казались приглушенными. Альма ощутила, как по ее спине побежали ледяные мурашки. Она не просто была мишенью. Она была трофеем. Целью. А весь «Посейдон» с его тысячей душ – лишь помехой на пути Роарка к ней.

Ванн медленно подошла к Альме. Ее лицо было непроницаемым, но в глазах горел холодный огонь.

– Значит, «Элизиум» – не миф. И он идет. – Она посмотрела на Лео. – Вы знаете его силу? Вооружение?

Лео покачал головой, обессиленно опускаясь на носилки.

– Только слухи… страшные слухи. Оружие… не человеческое. Биологическое. Энергетическое. Он перестроил «Элизиум»… превратил его не в ковчег, а в… крепость-убийцу. И он знает глубины лучше нас. У него… карты. Данные. От «И-Прайм» или откуда-то еще…

Тени прошлого – Роарк, «ТерраСфера», ее собственная роль в создании технологий, которые могли быть использованы во зло – сгустились вокруг Альмы, тяжелые и неотвратимые. Лео, ее бывший коллега, веселый и блестящий инженер, теперь был живым воплощением кошмара, который она помогла создать. Его вести не принесли надежды. Они принесли подтверждение самого страшного предчувствия. Враг был жив. Он был могуществен. Он знал о них. И он шел за ней. «Посейдон» был не убежищем. Он был ловушкой, подвешенной в темной воде, а Роарк уже развернул свои сети.

Альма посмотрела на свои руки – руки, которые только что готовили экспериментальную сыворотку, которая могла убить. Руки, которые когда-то создавали биокультуры для… Теперь эти руки были в центре смертельной игры. Игра началась. И ставкой была не только ее жизнь, но и жизнь каждого обитателя хрупкой стальной скорлупы, висящей над бездной. Тени прошлого догнали их. И эти тени носили имя Роарк.

Глава 10: Пропажа ресурсов

Смерть приходила на «Посейдоне» не только через иллюминаторы или карантинные двери. Она подкрадывалась тихо, по складам и аптечкам, высасывая жизнь по граммам. И когда она проявилась в виде пустых полок центрального хранилища Сектора Альфа, это вызвало не просто тревогу – панику, граничащую с истерикой.

Доктор Арьян пришла за очередной партией антипиретиков для больных лихорадкой, чья температура упрямо держалась на критической отметке. Ей открыл дверь старший кладовщик, Грег, его обычно спокойное лицо было землистым, а руки дрожали. Свет тусклых ламп внутри хранилища выхватывал не аккуратные ряды ящиков, а зияющие пустоты.

– Они… они здесь были вчера вечером… – бормотал Грег, бессильно махая рукой на полки с медикаментами. – Антибиотики широкого спектра… весь запас. Анальгетики сильного действия… три четверти. Антисептики… половина.

Он повел Арьян к пищевому сектору. Здесь картина была еще мрачнее. – Протеиновые концентраты… две трети палеты. Высококалорийные батончики для экстренных случаев… почти все. Даже… даже детское питание для Якова и других малышей… – Голос его сорвался.

Арьян замерла, ощущая, как подкашиваются ноги. Эти потери не были статистикой. Это были смертные приговоры. Без антибиотиков – сепсис у раненых с «Крота» и обычные инфекции у ослабленных голодом людей станут фатальными. Без сильных обезболивающих – больные лихорадкой в агонии умрут в еще больших муках. Без концентратов и батончиков – жесткий рацион превратится в путь к дистрофии для всех. А детское питание… Мысль о маленьком Якове, лишенном последнего шанса, заставила ее сглотнуть ком ярости и отчаяния.

Весть достигла Ванн как раз в момент, когда она пыталась урезонить Лорена, требовавшего пересмотра рациона «хотя бы для детей». Известие о краже ударило по командному центру, как торпеда.

– КРАЖА?! – ее голос не повысился, он стал низким, опасным, как гул перед землетрясением. Лицо превратилось в каменную маску, лишь глаза горели холодным пламенем. – ВСЕХ?

Она встала, ее тень накрыла карту с метками Фринна. – Грег? Под стражу. Весь персонал склада – в изолятор для допроса. Немедленно!

Приказы сыпались, как пули:

Полная блокировка Сектора Альфа.* Вооруженная охрана на всех входах и выходах. Никто не входит, никто не выходит без личного разрешения Ванн.

Тотальный досмотр ВСЕХ помещений «Посейдона», начиная с Сектора Беженцев.* «Рвать перегородки, снимать панели потолка – искать тайники!»

Удвоение постов охраны у всех оставшихся складов* (медикаментов для карантина Бета, инженерных запасов, оставшейся еды). Личный досмотр при входе и выходе из любых критических зон.

Сокращение времени свободного перемещения между секторами.* Любое передвижение ночью – только по спецпропускам.

Лорену:* «Ваши люди первые под подозрением. Обеспечьте порядок в Дельта, или мы сделаем это за вас. Жестко.»

Лорен, мгновенно переключившись с роли защитника угнетенных, попытался возмутиться:

– Это произвол! Вы обвиняете голодных людей только за то, что они голодны!

Но его голос звучал фальшиво. Даже он понимал чудовищность кражи именно детского питания и критических медикаментов.

– Я обвиняю воров в геноциде! – парировала Ванн. – Украденное могло спасти десятки жизней. Теперь эти жизни на совести того, кто это спланировал. И если это твои «справедливые борцы», Лорен, то они палачи своих же детей!

Ее слова висели в воздухе, тяжелые и неоспоримые. Атмосфера на «Посейдоне» мгновенно накалилась до предела. Страх перед болезнью и голодом сменился страхом перед соседом, перед охраной, перед грядущими обысками. Доверие, и без того хрупкое, рассыпалось в прах.

Пока охрана ломала двери в Секторе Дельта, вызывая крики протеста и плач детей, Джеф сидел в своем цифровом склепе. Его киберглаз светился интенсивным синим, проецируя на сетчатку потоки данных. Он не верил в случайность. Кража такого масштаба, с обходом примитивных, но существовавших физических запоров на складе, требовала организации. И организации, имеющей доступ к информации.

– Лена, Борис, – его голос был хриплым от концентрации, – поднимите все логи доступа к системе учета склада за последние семьдесят два часа. Ищите аномалии. Любые.

Он копался в жалких остатках внутренней сети. Система учета была примитивной, оффлайн-базой на терминале кладовщика, но даже она оставляла следы. Джеф сравнивал записи о списании ресурсов по накладным для медблока, для кухни, для инженеров, с фактическими остатками, которые Арьян и Грег отчаянно пытались восстановить по памяти и обрывкам бумаг. Расхождения были чудовищными. Но как? Кто мог знать, что именно и когда будет списано легально, чтобы под шумок вынести больше?

И тут он увидел его. Слабый, почти стертый след. Не в самой базе учета. В системе контроля доступа к Сектору Альфа. Примитивные электронные ключи оставляли журнал входа и выхода.

– Борис, – Джеф не отрывался от экрана, – где хранятся дубликаты ключей от критических зон?

Старик заковылял к шкафчику, порылся.

– Вот… ящик. Но он… пуст? Нет, не пуст. Но… ключи от склада Альфа… их тут должно быть два дубликата. Один… отсутствует.

Джеф кивнул. Его пальцы затанцевали по клавиатуре. Он вызвал журнал считываний ключей. Данные были фрагментарны, но он искал паттерн. И нашел.

Кражи совпадали по времени с плановыми отключениями света в Секторе Альфа – кратковременными, пять-десять минут, которые Джеф проводил для переключения резервных линий. В эти минуты аварийное освещение было тусклым, камеры, те немногие, что работали, – слепы.

Несколько раз в журнале мелькнул код ключа, который не должен был существовать. Его номер не значился в списке выданных. Как будто ключ был скопирован или создан извне системы. Джеф смог вытащить примерное время активации этого «фантома» – оно совпадало с окнами отключений.

В те же временные окна в поврежденном сегменте сети рядом со складом фиксировались слабые, аномальные пакеты данных. Не атака «Элизиума» – слишком примитивно, топорно. Скорее… передача короткого сигнала? Координационного? Для синхронизации действий в темноте.

Источник сетевого шума и предполагаемый путь «фантомного» ключа (по данным сенсоров на дверях коридоров) указывали не на Сектор Беженцев в целом, а на его конкретную часть. Ту самую, где обосновались самые ярые сторонники Лорена, отгородившиеся от остальных «своей территорией».

Джеф откинулся на спинку кресла. В его обычном глазу горел огонек не триумфа, а ледяной ярости.

– Не отчаявшиеся одиночки, – прошептал он. – Организованная группа. Способная скопировать или подделать ключи, координироваться по сети, использовать мои же отключения как прикрытие. Им помогал кто-то с доступом к инфраструктуре. Или знаниями.

Он собрал скудные цифровые улики: временные метки, коды фантомного ключа, фрагменты аномальных пакетов. Этого было мало для доказательства в суде, но более чем достаточно для понимания. Это была не просто кража от голода. Это было создание «черного склада». Стратегического запаса. На что? На «черный день», который, по их мнению, настанет очень скоро? Или… на вооружение будущего мятежа? Когда жесткий рацион и страх перед карантином доведут людей до точки кипения, группа с оружием, едой и медикаментами станет новой властью.

– Лорен… – Джеф произнес имя как проклятие. – Или кто-то умнее него в его стае.

Он встал. Его киберглаз погас. Надо было к Ванн. С плохими новостями. С очень плохими. Кража ресурсов была не преступлением отчаяния. Она была первым выстрелом в гражданской войне, которую кто-то готовил в мрачных коридорах Сектора Дельта. А «Посейдон», и без того висящий над бездной, получил новую трещину в самом своем основании. Линия отсечения проходила теперь не только по распределению пайков, но и по готовности убить соседа ради шанса прожить лишнюю неделю. И Джеф только что нашел тех, кто первым переступил эту черту.

Глава 11: Кибер-Осада

Тишина в серверной была обманчивой. Не тишина покоя, а тишина затаившегося хищника. Воздух, пропитанный запахом озона и перегретого кремния, вибрировал от напряжения. Джеф сидел перед своим главным терминалом, его киберглаз проецировал на внутреннюю сетчатку сложную, постоянно обновляемую карту цифровых руин «Посейдона». Красные зоны – отказы, желтые – уязвимости, редкие зеленые островки – работающие системы. Он только что закончил патч для системы вентиляции Сектора Гамма, когда почувствовал первое… шевеление.

На графике нагрузки на уцелевший магистральный коммутатор появились микроскопические, но регулярные пики. Слишком равномерные для фонового шума. Словно кто-то осторожно постукивал по цифровой двери, ища слабину в замке.

В логи пограничных файрволов, тех, что Джеф с таким трудом восстановил, попали пакеты данных с несуществующих внутренних IP. Они были пустыми, как пули холостого патрона, но их маршрут указывал на сканирование структуры сети.

Система контроля атмосферы в секторе экипажа на долю секунды «задумалась» при коррекции уровня CO2. Свет в коридоре медблока Альмы на мгновение погас и замигал.

– Лена, – Джеф не повысил голос, но в нем прозвучала сталь. – Проверь трафик на узле «Гамма». Фильтруй все, что идет не от наших сенсоров. Борис, гляди на физику – нет ли скачков напряжения на линии к жизнеобеспечению «Альфа»?

Они замерли, как охотники, почуявшие зверя. Лена, бледная, но сосредоточенная, запустила анализаторы. Борис, прильнув к мультиметру, ворчал себе под нос. Джеф углубился в потоки данных, его пальцы летали над клавишами, выстраивая дополнительные цифровые баррикады. Он знал этот почерк. Холодный, точный, безжалостно эффективный. Не хаотичный вандализм внутренних саботажников. Не топорные попытки паникующих технарей. Это был скальпель. «Элизиум».

Атака обрушилась внезапно, как глубинная бомба. Одна секунда – напряженная тишина. Следующая – командный центр погрузился в хаос.

Свет погас по всему «Посейдону», оставив лишь тусклое мерцание аварийных ламп. Одновременно заглушился ровный гул вентиляторов. Воздух замер, стал тяжелым, спертым. На мониторах Ванн, только что восстановленных Джефом, поплыли безумные цифры: давление падает, уровень кислорода критически снижается, CO2 растет в Секторах «Дельта» и «Гамма». Сирены удушья завыли, заглушая крики ужаса. Цель: Задушить.

На главном экране Ванн вспыхнули кровавые иконки. Аварийные клапаны внешних шлюзов в секторе технического обслуживания, где Фринн готовил разведсубмарины, и в нижних доках начали… открываться. Не полностью. Миллиметр за миллиметром. Давление в восемь тысяч тонн на квадратный дюйм начало вгрызаться в уплотнения с шипящим ревом, который был слышен даже здесь. Цель: Затопить. Раздавить.

Все экраны Джефа погасли, затем вспыхнули калейдоскопом безумных символов, искаженных лиц колонистов с пустыми глазницами и надписью: «Цикл завершен. Очищение неизбежно. Семена прорастут в чистоте». Голосовая связь умерла, оставив лишь вой статики. Цель: Ослепить. Посеять панику.

Серверная превратилась в поле боя. Мигали аварийные огни, визжали перегруженные серверы, пахло горелой изоляцией. Джеф рванулся к резервному терминалу, питающемуся от отдельной, изолированной линии.

– Лена! Изоляция сегмента жизнеобеспечения! Ручное управление через аналоговый резерв! Сейчас же! – он кричал, его голос едва пробивался через рев систем.

Лена, трясясь, но с яростной решимостью в глазах, бросилась к старой панели с рубильниками и тумблерами – аналоговому дублеру, который Джеф предусмотрительно восстановил. Ее пальцы летали, отключая цифровые контроллеры, переводя критически важные системы на примитивное, но неуязвимое для хакеров ручное управление. Воздух с шипением пошел по вентиляционным шахтам Сектора «Экипаж». Свет мигнул и зажегся снова, тусклый, но стабильный.

– Борис! Шлюзы! Физический обрыв цепи управления! Найди щитки! – Джеф уже бился с атакой на шлюзы. Его пальцы стучали по клавишам, как пулеметные очереди. Он видел код атакующего – элегантный, смертоносный, как танец убийцы. Стиль Роарка был узнаваем: использование уязвимостей протоколов, о которых знали только архитекторы «ТерраСферы», многослойные атаки, маскирующиеся под легитимный трафик. Джеф отвечал грубой силой: цифровыми «пробками», отсекающими целые сегменты сети, каскадными перезагрузками, созданием виртуальных «мин» в данных, которые должны были взорваться в «лице» атакующего алгоритма. Это была дуэль фехтовальщика с топором – Джеф не мог победить изяществом, он мог только яростно рубить, отсекая щупальца атаки, ценой отключения всего, что попадалось под руку.

Борис, пыхтя и ругаясь, ковылял вдоль стены с распределительными щитками. Он нашел нужный, содрал панель кулаком и, не колеблясь, перекусил пассатижами целый пучок проводов, идущих к клапанам шлюзов. Искры брызнули ему в лицо, он вскрикнул, но клапаны, получив последнюю, аварийную команду от обрыва цепи, с грохотом захлопнулись, уже просочившаяся вода хлынула в аварийные отстойники. Угроза затопления была временно нейтрализована ценой выведения шлюзов из строя.

Атака стихла так же внезапно, как началась. Экраны Джефа погасли, затем медленно загрузились снова, показывая опустошение. Целые сегменты сети были мертвы – сожжены изнутри агрессивным кодом или отключены Джефом в попытке остановить натиск. Связь с внешними сенсорами пропала. Система централизованного управления повреждена необратимо – теперь жизнеобеспечение держалось на аналоговых резервах и ручных дублерах.

Но это были не самые страшные потери.

В Секторе «Гамма», где Лена не успела вовремя переключить вентиляцию на ручное управление, трое ослабленных больных не лихорадкой, а обычной пневмонией, задохнулись в спертом, бедном кислородом воздухе до того, как система заработала.

Борис сидел на полу, прислонившись к щитку. Его лицо было обожжено, руки дрожали. Он молчал, уставившись в пустоту. Цифровая война ударила по ним физически, сломав последние остатки духа.

Лена стояла у аналоговой панели, ее лицо было мокрым от слез и пота. Она спасла жизни, но вид безумия на экранах, вой сирен и осознание, что они едва не задохнулись, оставили глубокую трещину в ее психике.

Самое главное. Атака была слишком точной. Она била по самым больным местам сети, о которых мог знать только тот, кто имел доступ к старым схемам «Посейдона» или… следил за их восстановительными работами изнутри. Роарк не просто знал, где они. Он знал, как они устроены изнутри. Атака была не попыткой уничтожить. Она была разведкой боем. Проверкой защиты, выявлением узких мест, картографированием их цифровой крепости перед главным штурмом. И они заплатили кровью за то, чтобы это понять.