На языке кожи

Пролог: Вкус свободы

Воздух в зале был густым и сладким, как прокисший сироп. От него слезились глаза и закладывало уши, а каждый вздох приходилось вытаскивать из легких с усилием, будто из плотной, вязкой патоки. Аромат тысяч белых роз, заказанных матерью с маниакальной щепетильностью, смешивался с тяжелыми нотами дорогих духов гостей и пресным запахом крахмала от её подвенечного платья. Это платье – пудовое сооружение из кружева, шелка и кристаллов Сваровски – казалось, впилось в её кожу стальными иглами корсета, оставляя на теле красные, злые отметины. Физическое напоминание о том, в какой клетке она оказалась.

Яна стояла у алтаря, сжимая в влажных ладонях букет из тех самых идеальных, бездушных роз. Её пальцы онемели, а улыбка, застывшая на лице, отзывалась тупой болью в скулах. Она была куклой. «Beautiful doll», – как сказала мать, с довольной улыбкой оглядывая её перед выходом в зал. Куклой, которую нарядили, причесали, подвели глаза и теперь вели к заслуженному финалу – под венец с человеком, при виде которого сводило желудок.

Артем стоял рядом, прямой и надменный в своём смокинге. Он бросил на неё быстрый, оценивающий взгляд, полный собственнического удовлетворения. Сквозь фату его лицо казалось размытым, нереальным, как изображение на старом, испорченном фотоснимке. Он что-то говорил ей, шептал сквозь усмешку: «Ну, скоро всё закончится, потерпи немного». Его слова долетали до неё сквозь вату, которой, казалось, было набито у неё в голове. Скоро. Всё закончится. Самая страшная ложь из всех возможных. Ничего не закончится. Это только начнётся. Начнётся жизнь по расписанию, улыбки для фотографов, холодные прикосновения в постели и вечный, невысказанный вопрос в глазах: «И это всё?».

Священник, чьё лицо расплывалось в добродушном умилении, произнёс заветные слова, обращённые к ней. Слова, которые должны были перечеркнуть её прошлое и начертить единственно верное будущее.

– Обещаешься ли ты, Яна, любить его, утешать его, почитать его и хранить ему верность до скончания дней ваших?

Гробовая тишина, повисшая в зале, была громче любого грома. Она чувствовала на себе сотни взглядов. Взгляд отца – усталый и отстранённый. Взгляды подруг – завистливые и любопытные. И взгляд матери. Пронзительный, острый, как лезвие. В нём было всё: ожидание, торжество, железная воля и безоговорочный приказ. Это был взгляд полководца, наблюдающего за триумфом своей самой грандиозной стратегии. Дочери обеспечена блестящая партия, семья – полезные связи, социальный статус – незыблемость. Всё сходилось в идеальную, безупречную картинку.

Яна открыла рот. Горло сжал спазм. Воздух кончился. Сейчас должен был прозвучать её голос, слабый и покорный. Слово «да». Крошечное, роковое слово. Всего две буквы. Но они казались ей тяжелее всего платья, тяжелее люстры, свисавшей с потолка, тяжелее всего груза ожиданий, давившего на её плечи годы.

И в этот миг, когда мир сузился до точки перед её глазами, её взгляд, отчаянно ищущий хоть каплю спасения, метнулся в сторону. Он скользнул по рядам приглашённых, по их безразличным, праздным лицам, и… остановился.

В дальнем углу зала, у самого выхода, прислонившись к косяку, стоял он. Тот самый мужчина. Владелец того самого ресторанчика. Он был одет не в смокинг, а в простые тёмные брюки и белую рубашку с расстёгнутым воротником, словно зашёл сюда на минутку, случайно. И он смотрел прямо на неё. Не на невесту. Не на картинку. А на неё. На Яну.

Время остановилось. Шум в ушах стих. Её сердце, замершее было в ожидании конца, сделало один сильный, оглушительный удар, отозвавшийся в каждом уголке её тела.

И тогда память, как киноплёнка, рванула назад. Резкий, болезненный проблеск памяти, который перечеркнул всё.

Было холодно. Пронизывающий осенний ветер рвал кожу на щеках, смешиваясь с солёными слезами, которые она даже не пыталась сдержать. Она шла по мокрому асфальту, не разбирая дороги, кутаясь в лёгкое пальто, совершенно не подходящее для такой погоды. Всего час назад она сидела в кафе с Артемом, и он, холодно глядя на неё, сказал, что их отношения – ошибка. Что она недостаточно яркая, недостаточно амбициозная, недостаточно… Какая разница, чего именно она была недостаточно. Суть была в том, что её выбросили. Как ненужную вещь. А вечером ей предстояло лететь с родителями на важное семейное мероприятие, где она снова должна была изображать счастливую и преуспевающую дочь. Ловушка. Круговая порука лжи.

Она не помнила, как оказалась у этого неприметного ресторанчика с вывеской «У Дениса». Её привлёк свет из окна и запах. Тёплый, насыщенный, домашний запах чего-то мясного и пряного, который резанул по нервам своим простым уютом. На фоне её вселенского одиночества этот запах казался насмешкой. Но ноги сами понесли её к двери.

Она вошла, едва не плача от холода и отчаяния. В зале никого не было, был только он – мужчина за стойкой, перебиравший бумаги. Он поднял на неё глаза. Не удивился, не потребовал заказа. Он просто посмотрел. Внимательно, глубоко. Так, словно увидел не промокшую незнакомку, а всю её боль, всю её истощённую душу, вывернутую наизнанку.

– Я… я просто погреться, – прошептала она, чувствуя себя полной идиоткой.

– Садитесь, – его голос был низким, спокойным. В нём не было ни капли панибратства или жалости. Он указал на столик у окна.

Она опустилась на стул, беспомощно сжав руки на коленях. Через несколько минут он вышел из-за стойки с большой керамической чашкой, из которой поднимался душистый пар.

– Вам нужно поесть, – сказал он, ставя перед ней чашку. В ней был простой, густой куриный суп с вермишелью и морковью. Пахло детством. Пахло заботой, которой в её жизни так не хватало.

– У меня нет денег, – призналась она, и ей снова захотелось плакать от унижения.

Он покачал головой и почти улыбнулся. Только уголками глаз.

– Сегодня суп за счёт заведения. Бывают такие дни. Ешьте.

Он не стал стоять над душой, вернулся к своим бумагам. Она ела суп. Первую ложку, вторую. Горячая жидкость обжигала горло, согревала изнутри. Это был не просто суп. Это было спасение. Маленький, бескорыстный акт милосердия в мире, состоящем из расчётов. Она ела и плакала. Тихо, не привлекая внимания. Слёзы капали прямо в чашку, подсаливая бульон. Она украдкой смотрела на него. На его сильные, уверенные руки, на сосредоточенное лицо. В тот вечер он стал для неё ангелом-хранителем. Одиноким и молчаливым. Она ушла, так и не сказав «спасибо». Но этот момент, этот вкус бесплатного супа, навсегда врезался в её память как эталон человеческого тепла.

Вот он. Стоит и смотрит. И в его взгляде сейчас не было ни осуждения, ни любопытства. Там было то же самое понимание, что и тогда. Глубокое, почти телепатическое. Он видел её. Настоящую. Запертую в этой позолоченной клетке, задыхающуюся, умирающую.

Он не шевельнулся. Он просто медленно, почти незаметно кивнул. Один раз. Коротко и ясно. И в этом кивке было всё: «Я помню. Я вижу. Ты можешь не делать этого».

Этот кивок стал тем толчком, той последней каплей, которая перевесила чашу весов. Страх перед матерью, перед осуждением, перед неизвестностью – всё это рухнуло под натиском одного-единственного желания. Желания дышать. Желания жить.

Яна снова повернулась к священнику. К Артему. К своей матери, чей взгляд уже начал терять уверенность и наполняться тревогой. Она сделала глубокий вдох, набрав в лёгкие тот самый густой, сладкий воздух, и выдохнула его вместе со своим приговором. Слово, которое изменило всё.

Голос её не дрогнул. Он прозвучал на удивление громко, чётко и звеняще, разрезая мёртвую тишину зала, как лезвие.

– Нет.

На секунду воцарилась абсолютная тишина. Казалось, даже музыка замерла в недоумении. А потом поднялся хаос. Кто-то ахнул, кто-то вскрикнул, мать сделала резкое движение к ней, лицо Артема исказилось гримасой ярости и неверия.

Но Яна уже ничего этого не видела и не слышала. Она сбросила с головы ненавистную фату, отбросила тяжёлый букет, и он с глухим стуком упал на паркет, рассыпая белые лепестки. Она повернулась и пошла. Не побежала, а именно пошла. Сквозь строй ошеломлённых лиц, сквозь шёпот и возмущённые возгласы. Она шла к нему. К выходу. К Денису.

Он уже ждал её у двери, придерживая её рукой. Его выражение лица не изменилось. Всё то же спокойствие, всё та же уверенность. Когда она поравнялась с ним, их взгляды встретились снова. Ни слова не было произнесено. Он просто пропустил её вперёд, вышел следом и закрыл за собой тяжёлую дверь, оставив за спиной весь этот свадебный переполох, весь этот фальшивый, ненужный ей мир.

Дверь захлопнулась, и снаружи обрушилась тишина, нарушаемая лишь шумом города и её собственным прерывистым дыханием. Она была свободна. А он стоял рядом, молчаливый и надёжный, как тот самый ресторан в холодный осенний вечер. И впервые за много лет Яна почувствовала, что её жизнь только что началась. По-настоящему.

Глава 1: В тихом омуте

Первый порыв был – бежать. Бежать без оглядки, куда глаза глядят, затоптав каблуками-шпильками эту дурацкую фату, этот букет, всю эту показную, лживую красоту. Ноги сами понесли её вперёд, по холодному каменному тротуару, под свинцовым небом, которое вот-вот должно было разверзнуться дождём. Воздух снаружи казался таким же густым, как и в зале, но по крайней мере он был настоящим. Он обжигал лёгкие, холодный и резкий, но это было сладкое жжение свободы.

Яна бежала. Пудовое платье мешало каждому шагу, корсет впивался в рёбра, вырывая короткие, прерывистые всхлипы. Она слышала за спиной нарастающий гул голосов, крики, но не оборачивалась. Её мир сузился до узкой полоски асфальта перед глазами и оглушительного стука сердца в ушах. «Нет». Это слово всё ещё звенело в ней, как колокол, отгоняя все остальные мысли. Она его сказала. Она действительно это сделала.

Куда бежать? Этот вопрос возник уже на втором перекрёстке. Домой? К родителям? Это было равносильно возвращению в ад, который она только что покинула. К подруге? Но она не хотела ничьих взглядов, ничьих вопросов, ничьей жалости. Ей нужно было место, где её не будут судить. Где её поймут. Или просто оставят в покое.

И ноги, будто обладая собственным разумом, сами понесли её по знакомому, единственно верному маршруту. Туда, где пахло спасением. Туда, где когда-то ей подали бесплатный суп. К ресторану «У Дениса».

Мысли путались, накатывая волнами. Вот она видит лицо матери – бледное, искажённое гримасой ярости и невероятного стыда. Вот – Артем, его глаза, полные ненависти и оскорблённого самолюбия. А вот – его взгляд. Взгляд Дениса. Спокойный, понимающий, ставший тем катализатором, который дал ей силы на этот безумный поступок. Он кивнул. Он знал. Он предвидел это?

Она добежала до знакомой двери с простой, почти аскетичной вывеской. Ресторан был закрыт, в главном зале горел только дежурный свет. Сердце упало. Глупая, наивная надежда. Конечно, он не мог ждать её здесь. У него своя жизнь. Он просто был гостем на свадьбе, возможно, по приглашению кого-то из гостей. Стоял в стороне. Увидел драму. Кивнул из вежливости. А она, дурочка, примчалась сюда, как брошенная собака к единственному знакомому порогу.

Яна прислонилась лбом к холодному стеклу двери, пытаясь отдышаться. Слёзы, которые она сдерживала всё это время, хлынули потоком. Они были горячими, солёными и очищающими. Она плакала тихо, без рыданий, её тело содрогалось от беззвучных спазмов. Теперь что? Идти в никуда? Скитаться по городу в этом дурацком подвенечном платье, как призрак несбывшейся свадьбы?

Вдруг в глубине зала мелькнула тень. Яна замерла, отшатнувшись от стекла. Сердце заколотилось с новой силой. Дверь открылась не сразу. Сначала щёлкнул замок, потом она медленно отворилась, и в проёме возник он. Денис.

Он был без пиджака, в той же белой рубашке, что и на свадьбе, но теперь он расстегнул верхние пуговицы, и галстук исчез. В руке он держал кухонное полотенце. Он выглядел… обычным. Приземлённым. Совершенно не потрясённым её появлением.

Они молча смотрели друг на друга несколько секунд. Яна чувствовала себя полной дурой. Размазанная тушь, заплаканное лицо, раздувшееся от слёз, дурацкое пышное платье, в котором она была похожа на испуганного лебедя, попавшего в нефтяную лужу.

– Я… – её голос сорвался, звуча хрипло и неуверенно. – Я не знала, куда идти.

Он не улыбнулся. Не нахмурился. Его взгляд был всё таким же – внимательным и спокойным. Он отступил на шаг, держа дверь.

– Заходи. Холодно.

Это было не приглашение. Это была констатация факта. Простое, лишённое всякого пафоса предложение. Яна переступила порог, и знакомый запах ударил ей в нос. Не запах духов или цветов, а запах еды. Чистого дерева, специй, чуть уловимого аромата вчерашнего бульона. Запах реальности. Запах жизни, которая продолжается, несмотря на все свадебные драмы.

Денис закрыл дверь, повернул ключ. Звук щелчка замка прозвучал громко и окончательно. Он отрезал её от внешнего мира. От криков, осуждения, от прошлого.

– Проходи, – он кивнул в сторону, ведущую вглубь зала, к кухне.

Она послушно пошла за ним, шурша юбками. Её каблуки гулко стучали по кафельному полу пустого зала. Столы были накрыты чистыми скатертями, стулья аккуратно задвинуты. Здесь царил идеальный порядок. Полная противоположность тому хаосу, который она оставила за спиной.

Он провёл её через дверь с круглым окошком, и они оказались на кухне. Это было его царство. Чистое, функциональное, блестящее нержавеющей сталью и медью. В воздухе витал сложный, многослойный букет ароматов – зелень, чеснок, лук, поджаренное мясо, свежий хлеб. Для Яны, чьи чувства были обострены до предела, это было подобно симфонии.

– Садись, – Денис указал на высокий табурет у большого рабочего стола, заваленного досками для нарезки и пучками зелени.

Она взгромоздилась на табурет, с трудом управляясь с объёмом платья. Ткань с грохотом смахнула на пол небольшой нож для зелени. Яна ахнула, пытаясь поднять его.

– Не надо, – его голос прозвучал мягко, но твёрдо. – Я сам.

Он поднял нож, сполоснул его под краном и поставил на место. Движения его были выверенными, экономичными. Он подошёл к огромной плите, взял с полки над ней обычный эмалированный чайник, наполнил его водой и поставил на огонь. Ни слова. Ни одного лишнего вопроса.

Яна сидела, сжимая в руках складки платья. Ей было неловко до боли. Этот молчаливый ритуал был одновременно успокаивающим и невероятно напрягающим. Что он думает? Считает ли её истеричной дурочкой? Жалеет ли? Ей хотелось провалиться сквозь землю. Хотелось оправдаться, выложить всю историю с самого начала, но слова застревали в горле комом.

Чайник засвистел. Денис достал две простые глиняные кружки, насыпал в них заварку – не пакетики, а крупнолистовой чай, пахнущий дымом и чем-то цветочным. Залил кипятком. Пар поднялся столбом, окутывая его лицо. Он принёс одну кружку ей, поставил на стол рядом, но не перед ней, словно давая ей выбор – взять или нет. Вторую кружку он оставил себе и прислонился к столешнице напротив, на почтительном расстоянии.

Он сделал небольшой глоток и наконец поднял на неё глаза.

– Дыши, – сказал он тихо. – Просто дыши. Ничего не говори, если не хочешь.

Это была не команда. Это была рекомендация. Разрешение молчать. Разрешение просто быть. Яна кивнула, сглотнув ком в горле. Она взяла кружку дрожащими руками. Глина была шершавой и тёплой. Она прижала ладони к горячим стенкам, пытаясь согреть ледяные пальцы. Сделала маленький глоток. Чай был крепким, горьковатым, но после сладкой пустоты шампанского и лживого воздуха свадьбы он казался самым честным напитком на свете.

Молчание затягивалось, но оно не было тягостным. Оно было наполнено звуками кухни – тиканьем часов, гулом холодильника, её собственным неровным дыханием. Она осмелилась поднять на него взгляд. Он не смотрел на неё пристально, его взгляд блуждал по кухне, будто проверяя, всё ли на своих местах. Он давал ей время прийти в себя. Давал пространство.

– Я, наверное, испортила вам вечер, – наконец выдохнула она, и её голос прозвучал чуть громче шёпота.

Денис перевёл на неё взгляд. В его глазах мелькнула тень чего-то похожего на иронию.

– Мой вечер закончился, как только я переступил порог того зала. Ты его не испортила. Ты его… завершила.

Он снова сделал глоток чая. Яна заметила его руки. Сильные, с длинными пальцами, с едва заметными шрамами и следами ожогов. Руки человека, который работает. В отличие от ухоженных, почти женственных рук Артема.

– Как ты оказался там? – спросила она, не в силах сдержать любопытство.

– Меня пригласили. Поставщик вин. Он считает, что хозяин заведения должен быть своим в определённых кругах, – он пожал плечами, словно говоря, что это была рутинная обязанность. – Я не часто хожу на такие мероприятия. Сегодня решил сделать исключение. Видимо, не зря.

В его словах не было намёка на флирт. Была простая констатация. «Не зря». Потому что она сбежала? Или потому, что он стал свидетелем драмы?

– Вы… вы кивнули мне. Почему? – это был главный вопрос, который жгло её изнутри.

Денис отставил кружку, скрестил руки на груди. Он смотрел на неё серьёзно.

– Потому что ты смотрела на меня. И в твоих глазах был вопрос. Ты искала подтверждения. Поддержки. Я её оказал. Всего лишь.

– Всего лишь? – она покачала головой, и свежая волна слёз подкатила к глазам. – Вы не понимаете. Это был не просто кивок. Это было… разрешение. Вы дали мне разрешение сказать «нет». Я бы не смогла без этого.

Он помолчал, обдумывая её слова.

– Никто не может дать другому разрешение на собственную жизнь, Яна. Оно или есть, или его нет. Оно было в тебе. Я просто стал тем, кто его увидел и… признал.

Его слова падали, как капли, в тишину кухни, и каждая находила отклик в её душе. «Признал». Это было точнее, чем «понял» или «поддержал». Он признал её право на бунт. На свободу.

Внезапно её тело содрогнулось от холода. Шок постепенно отступал, и она начала ощущать ледяную испарину на коже. Она промокла под начинающимся дождём, да и от пережитого стресса её била крупная дрожь.

Денис заметил это. Он выпрямился.

– Тебе нужно согреться. И снять это, – он сделал неопределённый жест в сторону её платья. – Иначе простудишься.

Яна покраснела. Мысль о том, чтобы раздеться перед ним, была одновременно пугающей и пьяняще-соблазнительной. Это платье было символом её рабства. Сбросить его здесь, на его кухне, казалось ритуалом очищения.

– Я… я не смогу одна. Застёжки.

Слова сорвались с губ прежде, чем она успела подумать. Горячая волна стыда залила её с головы до ног. Что он подумает?

Денис не смутился. Он кивнул с той же деловой практичностью, с какой варил чай.

– Повернись.

Это не было приглашением к интимности. Это была помощь. Чистая и простая. Яна медленно повернулась к нему спиной, откинув тяжёлые волосы с затылка. Она чувствовала его приближение, слышала его шаги. Его пальцы, тёплые и уверенные, коснулись её спины, нащупывая крошечные крючки и петельки корсета. Она замерла, затаив дыхание. Его прикосновения были безличными, быстрыми, но от каждого прикосновения по её коже бежали мурашки. Это был первый раз, когда мужчина прикасался к ней без скрытого намерения, без желания обладать. Он просто помогал.

Он расстегнул корсет. Яна почувствовала, как с её груди сваливается каменная плита. Она сделала глубокий, настоящий вдох, первый за весь этот день. Платье ослабло, и она ухватилась за его тяжёлые складки, чтобы оно не рухнуло на пол.

– Спасибо, – прошептала она, не оборачиваясь.

– В подсобке есть мой халат. Чистый. Принесу.

Он ушёл, и Яна, дрожащими руками, стянула с себя ненавистное платье. Оно упало на пол белой, безжизненной горой. Она осталась в одной тонкой шёлковой комбинации, чувствуя себя невероятно уязвимой и… легкою. Невесомой. Она стояла посреди чужой кухни, почти раздетая, и чувствовала себя в большей безопасности, чем когда-либо за последние годы.

Денис вернулся с простым тёмным халатом из мягкой хлопковой ткани. Он протянул его ей, отвернувшись, давая ей возможность накинуть его самой. Эта маленькая деталь – его тактичность – растрогала её до слёз. Она накинула халат. Он был огромным, пахнущим свежим бельём и чем-то ещё, чисто мужским, его запахом. Она укуталась в него, как в кокон.

– Садись, – он снова указал на табурет. – Я сейчас.

Он подошёл к плите, достал кастрюлю. Достал лук, морковь, сельдерей. Его движения были автоматическими, отточенными до мелочей. Он не спрашивал, хочет ли она есть. Он просто начал готовить. Нарезал лук мелким, точным кубиком. Шкворчание лука на разогретом масле наполнило кухню ещё одним уютным звуком. Это был гипнотический процесс. Она сидела и смотрела, как он работает. Как его спина напрягается, когда он мешает содержимое кастрюли, как мышцы на предплечьях играют под кожей.

Он готовил не для ресторана. Не для клиентов. Он готовил для неё. Так же, как тогда, когда накормил её супом. Это был его язык. Язык заботы, который она понимала без слов.

Через некоторое время он поставил перед ней тарелку. На ней был простой, но идеально приготовленный бульон с крошечными фрикадельками, яркой зеленью и тонкой стружкой пармезана. Пахло домом. Пахло жизнью.

– Ешь, – сказал он, и в этом слове не было приказа. Была просьба. Забота.

Яна взяла ложку. Первая ложка бульона обожгла губы, но она не почувствовала боли. Она чувствовала только вкус. Настоящий, насыщенный, живой вкус. И в этот момент, сидя в его халате на кухне у незнакомого мужчины, сбежав с собственной свадьбы, она поняла, что это – самый счастливый момент за последние годы. Она была испуганной, потерянной, но она была свободной. А он, молчаливый владелец ресторана, стал её тихой гаванью в первом шторме её новой жизни.

Она ела, а он стоял напротив, пил свой чай и смотрел в окно, на начинающийся дождь. И в этой тишине, наполненной лишь звуками еды и погоды, рождалось что-то новое. Хрупкое и невероятно сильное. Доверие.

Глава 2: Голоса из прошлого

Тишину кухни разорвал настойчивый, вибрирующий гудок. Он не звенел, а именно гудел, низко и тревожно, словно шершень, запутавшийся в стекле. Яна вздрогнула, оторвавшись от тарелки, и ложка с глухим стуком упала на стол, разбрызгивая остатки бульона. Этот звук был из другого мира. Из того мира, который она оставила за тяжёлой дверью ресторана.

Денис, стоявший у плиты и мывший кастрюлю, замедлил движения, но не обернулся. Его спина, широкая и надёжная в простой футболке, на мгновение стала напряжённой.

– Это, наверное… мой телефон, – прошептала Яна, глядя на свою маленькую сумочку-клатч, которая лежала на столе рядом с тарелкой, как нелепый, позолоченный артефакт из прошлой жизни. Она забыла о ней. В суматохе побега она инстинктивно вцепилась в эту никчёмную вещицу, словно в якорь.

Гудок не умолкал. Он был настойчивым, гневным. Таким же, каким, вероятно, было сейчас лицо её матери.

– Тебе не обязательно отвечать, – спокойно сказал Денис, поворачиваясь к ней. Его лицо было невозмутимым, но в глазах она прочитала понимание. Он знал, кто это может быть.

– Я… я должна, – она сама не понимала, почему должна. Старая привычка подчиняться? Чувство вины, которое уже начало разъедать её изнутри, как кислота? Или просто желание разом оборвать все нити, услышать последнее слово и захлопнуть эту дверь?

Её пальцы дрожали, когда она открыла клатч. Телефон, маленький и блестящий, плясал на столе, как разъярённая оса. На экране горело имя: «Мама». Яна закрыла глаза, сделав глубокий вдох. Запах бульона, который минуту назад казался таким уютным, теперь смешался со вкусом страха на её языке.

– Янка, возьми себя в руки. Ты взрослый человек, – сказала она себе мысленно, но голос в голове звучал слабо и неубедительно.

Она смахнула пальцем по экрану и поднесла трубку к уху. Молчание с той стороны было оглушительным. Таким густым, что им можно было подавиться.

– Мама, – выдохнула Яна.

Тишина длилась ещё пару секунд, а затем взорвалась. Голос, который всегда был для неё эталоном холодного контроля, сейчас срывался на высокие, почти истеричные ноты.

– Где ты?! – прозвучало в трубке. Не «ты в порядке?», не «что случилось?». Именно «где ты?». Как будто она была вещью, которая потерялась. – Что это было, Яна? Что за отвратительный спектакль ты устроила?! Ты понимаешь, что ты наделала? Ты опозорила нашу семью! Навечно!

Яна сжала трубку так, что костяшки пальцев побелели. Она смотрела в стол, на зёрна перца, рассыпанные возле доски для нарезки. Ей хотелось провалиться сквозь землю. Старое, детское чувство стыда накатило волной.

– Мама, я не могла… – начала она, но голос её предательски дрогнул.

– Молчи! – рявкнула мать. Яна инстинктивно отдернула телефон от уха. – Ты не могла? Ты не могла пройти через этот простой, цивилизованный ритуал? Осчастливить родителей? Устроить свою жизнь? Вся моя работа, все мои усилия… всё коту под хвост! Из-за твоей прихоти! Где ты сейчас? Немедленно возвращайся домой. Мы будем решать, как будем выкручиваться из этой катастрофы.

«Решать». Это слово всегда означало одно: мать примет решение, а Яна должна будет его исполнить. Как всегда.

– Я не приду, – сказала Яна. Голос её всё ещё был тихим, но в нём появилась сталь, которую она сама в себе не знала. Она почувствовала, как взгляд Дениса тяжело лежит на ней. Он не вмешивался, просто слушал. Его молчаливое присутствие давало ей силы.

– Что?! – в голосе матери прозвучало неподдельное изумление. Она явно не ожидала сопротивления. – Яна, ты слышишь себя? Ты в состоянии аффекта! Ты не понимаешь, что говоришь! Этот позор… Артем в ярости! Его семья… Ты представляешь, какие последствия?

– Последствия для кого? – вдруг спросила Яна, и её собственный вопрос удивил её. – Для ваших сделок? Для вашего социального статуса? А для меня каковы последствия брака с нелюбимым человеком? Это тебя волнует?

С той стороны наступила мёртвая тишина. Мать была ошеломлена. Яна никогда не позволяла себе такой прямоты. Никогда.

– Так, всё ясно, – голос матери внезапно стал ледяным и мёртвенным. Это было страшнее крика. – Ты не в себе. На тебя повлияли. Где ты? У этого… ресторатора? Этот плебей, который осмелился… Я всё видела, как он на тебя смотрел.

Яна почувствовала, как по спине пробежали мурашки. «Плебей». Так просто. Так свысока.

– Мама, он не имеет к этому никакого отношения. Это моё решение. Только моё.

– Не ври мне! – шипение в трубке стало ядовитым. – Ты всегда была слабой. Ведомая. Немедленно возвращайся. Сейчас же. И мы попробуем всё исправить. Возможно, ещё не всё потеряно.

Идея «исправить» прозвучала так чудовищно, что Яна чуть не рассмеялась. Вернуться? Извиниться? Снова надеть это платье? Её желудок сжался в тугой узел.

– Нет. Я не вернусь. И ничего исправлять я не буду. Прощай, мама.

Она положила трубку. Её рука тряслась так, что она едва смогла положить телефон на стол. Гудение прекратилось. Тишина снова заполнила кухню, но теперь она была иной – тяжёлой, взволнованной, как воздух после грозы.

Яна сидела, уставившись в одну точку, и ждала. Ждала, что сердце выпрыгнет из груди, что слёзы хлынут с новой силой. Но ничего не происходило. Была только пустота и странное, леденящее спокойствие. Она это сделала. Она сказала «нет» во второй раз за этот вечер. И на этот раз это было, возможно, даже страшнее, чем в зале.

Телефон снова завибрировал. На этот раз это был Артем. Яна посмотрела на имя и почувствовала тошноту. Она смахнула пальцем, отклонив вызов, и перевела аппарат в беззвучный режим. Пусть гудит. Она положила его экраном вниз.

Только тогда она осмелилась посмотреть на Дениса. Он стоял всё там же, прислонившись к столешнице, его руки были скрещены на груди. Он не выглядел ни шокированным, ни осуждающим.

– Извини, – прошептала она. – Это было… неприлично.

– Не извиняйся, – он покачал головой. – Ты имеешь право на свои границы. Даже перед матерью. Особенно перед матерью.

Он подошёл к столу, взял её пустую тарелку и отнёс к раковине. Его движения были всё такими же плавными, успокаивающими.

– Она назвала тебя плебеем, – вдруг сказала Яна, не в силах сдержаться. Ей нужно было выплеснуть этот яд.

Денис усмехнулся. Это была короткая, сухая усмешка.

– А я и есть плебей. Я работаю руками. Для людей её круга это смертный грех.

– Ты не плебей, – горячо возразила Яна. – Ты… ты настоящий. А они… они все ненастоящие.

Он обернулся к ней, облокотившись о раковину. В его глазах она увидела нечто новое – не просто понимание, а родственную боль.

– Мир полон ненастоящих людей, Ян. И самое страшное, что они искренне верят в свою реальность. А когда сталкиваются с чем-то настоящим… им становится страшно. И они пытаются это уничтожить.

Он помолчал, глядя куда-то в пространство перед собой.

– Еда… вот что никогда не врет. Ты можешь сделать вид, что блюдо изысканное, добавить золота, трюфелей, но если оно невкусное, если оно приготовлено без души – это фальшивка. Люди чувствуют это. Так же и с жизнью. Можно надеть дорогой костюм, построить карьеру, но если внутри пусто… всё это – просто красивая обёртка на пустой коробке.

Он говорил тихо, но каждое слово попадало точно в цель. Яна слушала, затаив дыхание. Это была самая длинная речь, которую она слышала от него.

– Почему ты тогда накормил меня? Тогда, год назад? – спросила она. – Ты же увидел фальшивку. Девушку в дорогом пальто, которая плачет от какой-то ерунды.

Денис вздохнул и провёл рукой по лицу. Он вдруг показался усталым.

– Я увидел не пальто. Я увидел человека, которому больно. А суп… суп – это самое простое лекарство. Он не лечит раны, но он даёт силы, чтобы с ними жить. Моя бабушка всегда так говорила.

Он оттолкнулся от раковины и подошёл к окну. Дождь усиливался, капли хлестали по стеклу, превращая ночной город в размытое пятно света.

– У меня тоже не всегда был этот ресторан, – начал он, и его голос стал глубже, уходя в себя. – Были другие жизни. Другие ошибки. Я знаю, что значит быть на дне. И знаю, что иногда одна тарелка супа может значить больше, чем тысяча слов сочувствия.

Яна смотрела на его профиль, освещённый тусклым светом кухни. Он был резким, угловатым. Не красивым в общепринятом смысле, как Артем, а сильным. Настоящим. В каждом его слове, в каждом жесте чувствовалась грубая, неотполированная правда. Та правда, которой так не хватало в её выхолощенном, прилизанном мире.

Телефон на столе снова загудел. На этот раз это была подруга, Катя. Яна колеблясь посмотрела на него.

– Можешь ответить, – сказал Денис, не поворачиваясь. – Друзья – это другое.

Она взяла трубку.

– Кать…

– Боже мой, Янка! Ты жива? Где ты?! Я вся на иголках! У тебя телефон не отвечает! Твоя мать звонила мне, рычала, как раненый тигр! Что случилось?! – Катя выпалила всё на одном дыхании.

По сравнению с ледяным гневом матери её паника была почти благословением. Это была искренняя забота.

– Я в порядке, Кать. Практически. Я… я ушла.

– Это я вижу! Весь город уже трещит! У Артема, кажется, инфаркт случился! Он бегал по залу, как укушенный! Ты где? Не у себя же дома?

– Нет. Я… в безопасном месте.

– У него? – в голосе Кати прозвучало неподдельное любопытство. – У того мужчины, который смотрел на тебя, как будто знает тебя сто лет? Я видела этот взгляд! Это было… мощно.

Яна покраснела, почувствовав, что Денис, возможно, слышит этот разговор.

– Да. У него.

– Ого! – Катя выдохнула. – Ну, рассказывай! Какой он? Что произошло? Ты с ним…?

– Кать, ничего не произошло! – поспешно перебила её Яна. – Он просто… дал мне убежище. И суп.

– Суп? – подруга рассмеялась. – Ну, конечно, куда же без супа! Ладно, не распространяйся. Главное, что ты в порядке. Твоя мать, Янка… она не успокоится. Она сказала, что найдёт тебя и «вернёт к рассудку».

Эти слова заставили Яну снова похолодеть внутри.

– Я знаю.

– Будь осторожна, ладно? И… он хороший? Ты уверена, что можешь ему доверять?

Яна посмотрела на спину Дениса. На его широкие плечи, на затылок, на котором коротко подстриженные волосы вились непокорными завитками.

– Да, – тихо сказала она. – Я уверена.

Они поговорили ещё пару минут, и Яна положила трубку. Телефон наконец умолк. Она откинулась на спинку табурета, чувствуя страшную усталость. Эмоциональное похмелье накрывало её с головой.

Денис повернулся к ней.

– Всё хорошо?

– Предсказуемо. Моя мать объявила меня сумасшедшей и пообещала вернуть к рассудку. А подруга беспокоится.

– Хорошо, когда есть кто-то, кто беспокоится, – заметил он.

Он подошёл к ней. Они стояли совсем близко. Она всё ещё была в его халате, который болтался на ней, как на вешалке. Он был таким высоким. Ей приходилось задирать голову, чтобы встретиться с его взглядом.

– Тебе нужно отдохнуть, – сказал он. Его голос звучал мягко, почти по-отечески. – Наверху есть комната. Не роскошный номер, но чисто и есть кровать.

Мысль о том, чтобы лечь в его кровать, заставила её сердце бешено заколотиться. Это было слишком интимно. Слишком опасно.

– Я не хочу тебя стеснять… Может, я лучше…

– Куда? – он перебил её, и в его глазах мелькнула тень улыбки. – В четыре утра под дождём в шёлковой комбинации и моём халате?

Он был прав. У неё не было выхода. И, если честно, она и не хотела его искать. Страх и желание смешались в один клубок где-то под ложечкой.

– Хорошо, – сдалась она. – Спасибо.

– Идём, я покажу.

Он прошёл вперёд, и она послушно поплелась за ним, кутаясь в халат. Они вышли из кухни в узкий коридор, где пахло моющими средствами и свежевымытым полом. Он открыл неприметную дверь, за которой начиналась крутая деревянная лестница.

Комната над рестораном оказалась такой же, как и он сам – простой, функциональной, но обладающей своим характером. Небольшая мансарда со скошенным потолком, застеленная простым серым ковром. В центре – широкая двуспальная кровать с тёмным деревянным изголовьем, застеленная тёмно-синим покрывалом. Никаких безделушек, только самое необходимое: комод, пара стульев, торшер в углу. На стене висела большая чёрно-белая фотография какого-то старого рынка. Было чисто, аскетично и… по-мужски.

– Ванная там, – Денис кивнул на ещё одну дверь. – Полотенца чистые. Если что, я буду внизу.

Он повернулся, чтобы уйти.

– Денис, – окликнула она его.

Он остановился.

– Да?

– Спасибо. За всё. За суп. За… понимание.

Он смотрел на неё несколько секунд, и в его взгляде было что-то невысказанное, какая-то глубокая, тщательно скрываемая печаль.

– Спи, Яна. Сегодня ты совершила самый сложный поступок в жизни. Остальное будет проще.

Он вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Яна осталась одна. Тишина комнаты была оглушительной. Она подошла к кровати и присела на край. Матрас был упругим. Она провела рукой по грубой ткани покрывала. Пахло здесь им. Его мылом, его кожей, лёгким шлейфом того самого дымного чая. Это был его запах. Запах её спасителя.

Она сняла халат и осталась в одной комбинации. Легла на кровать и укрылась покрывалом. Оно было прохладным на ощупь. Она прижалась лицом к подушке, вдыхая его аромат. Тело ныло от усталости, но мозг отказывался отключаться. Перед глазами проносились картины сегодняшнего дня: алтарь, взгляд матери, кивок Дениса, его руки, расстёгивающие корсет, тарелка бульона…

Она прислушалась. Снизу доносились приглушённые звуки. Шаги. Скрип двери. Он был там. В своём мире. Один. И она была здесь. В его мире. Тоже одна, но впервые за долгое время – не одинокая.

Она закрыла глаза, и последней мыслью перед тем, как провалиться в тяжёлый сон, было то, что его запах на подушке был самым успокаивающим веществом на свете. Гораздо лучше любого лекарства. Это был запах тихой гавани после долгого и страшного шторма.

Глава 3: Первая ночь на чужой коже

Сон не шёл. Он был где-то рядом, кружил у изголовья, как надоедливый комар, но стоило Яне закрыть глаза и начать проваливаться в забытьё, как её тело вздрагивало, сердце принималось колотиться с бешеной скоростью, и она снова оказывалась на жёсткой границе между реальностью и кошмаром.

Она лежала на спине, укрытая по подбородок тёмно-синим покрывалом, и смотрела в темноту. Скошенный потолок мансарды терялся в черноте, и лишь слабый отсвет уличного фонаря, пробивавшийся сквозь щели в жалюзи, рисовал на нём бледные полосы. Комната была наполнена звуками. Не привычными звуками её комнаты в родительском доме – мерным тиканьем дорогих часов и гулом кондиционера, – а новыми, чужими. Скрип старого дерева, завывание ветра в водосточной трубе, шуршание чего-то за стеной – наверное, мышь или просто старый дом дышал полной грудью.

Но главным звуком были шаги. Шаги Дениса.

Она слышала их снизу. Глухие, размеренные. Он не ложился. Он ходил по своему ресторану, как часовой, охраняющий её покой. Или как хищник, не решающийся приблизиться к добыче. Эта мысль заставляла её кровь бежать быстрее, но не от страха. От чего-то другого, запретного и щекочущего нервы.

Она повернулась на бок, прижавшись лицом к подушке, и снова погрузилась в его запах. Это был не парфюм, не одеколон. Это был запах его кожи, его пота, смешанный с едва уловимыми нотами дыма, кофе и чего-то древесного. Мужественный, простой, честный запах. Он был повсюду – на подушке, на покрывале. Она уткнулась в него носом, как в наркотик, вдыхая глубоко и жадно. Этот запах стал символом её бегства, её свободы. И теперь, в тишине ночи, он начинал пробуждать в ней что-то первобытное, дремлющее и жаждущее.

Тело, онемевшее от шока, начинало оживать. И это ожидание было мучительным. Она чувствовала каждую клеточку своей кожи. Шёлк комбинации, который она не снимала, скользил по бёдрам, и каждое движение отзывалось мелкой дрожью. Воспоминания о его прикосновениях, когда он расстёгивал корсет, вспыхивали в памяти обжигающими всполохами. Тепло его пальцев сквозь ткань, лёгкое касание её спины. Тогда это было спасением. Сейчас, в темноте, это трансформировалось в нечто иное. В желание.

«Что со мной? – думала она с ужасом и восторгом. – Я только что сбежала с собственной свадьбы, а я лежу здесь и думаю о… о руках почти незнакомого мужчины».

Но он не был незнакомым. В этом и заключалась магия. С того самого вечера с супом, с того кивка в свадебном зале, он казался ей единственным человеком, который видел её настоящую. Не куклу, не проект идеальной дочери и невесты, а её – запуганную, сломанную, но живую.

Она снова перевернулась на спину, сбросив покрывало. В комнате было прохладно, но её кожа горела. Она провела ладонями по своим плечам, по ключицам, потом опустила руки на грудь. Соски напряглись под тонким шёлком, отзываясь на прикосновение волной тепла в низу живота. Она зажмурилась, пытаясь прогнать эти ощущения. Стыдно. Было стыдно и сладко одновременно.

Внезапно снизу донёсся новый звук. Не шаги. Тихая, меланхоличная мелодия. Денис включил музыку. Какой-то джазовый саксофон, томный и пронзительный. Он лился сквозь пол, как дым, окутывая комнату новой атмосферой – интимной, томной, бессонной.

Яна представила его себе. Сидящим за столиком в пустом зале, в полумраке, с бокалом чего-то крепкого. Его профиль, освещённый светом от бара. Его сильные руки, лежащие на столе. Что он чувствует? Он жалеет её? Считает обузой? Или… может быть, он тоже чувствует это странное напряжение, эту невидимую нить, что протянулась между ними по лестнице?

Она встала с кровати. Ноги были ватными. Подойдя к окну, она раздвинула планки жалюзи. Улица была пустынна, мокрая от дождя асфальтовая лента блестела под фонарями. Где-то там был её старый мир. Разъярённая мать, униженный жених, разлетающиеся сплетни. А здесь, в этой комнате, был вакуум. Пространство между прошлым и будущим. И единственным якорем в этом вакууме был он. Мужчина внизу.

Жажда оказалась сильнее стыда. Ей нужно было пить. Или просто найти предлог спуститься. Увидеть его.

Накинув халат, который всё ещё лежал на стуле, она тихо открыла дверь. Деревянные ступени скрипели под её босыми ногами. Она старалась дышать как можно тише, прислушиваясь к музыке. Она стала громче. Теперь это был женский голос, хриплый и полный страсти, певший о несчастной любви.

Яна остановилась на последней ступеньке, затаившись в темноте коридора. Дверь на кухню была приоткрыта, и из щели лился тёплый жёлтый свет. Она видела часть кухни – край массивного стола, раковину. И его. Он стоял спиной к ней, у плиты. Без футболки. Только в тёмных спортивных штанах.

Его спина была широкой, мускулистой, с чётким рельефом лопаток и позвоночника, утопающего в лёгкой тени. Кожа на спине была смуглой, местами покрытой мелкими шрамами и следами ожогов – летопись его профессии. Он что-то помешивал в небольшой кастрюльке, и мышцы на его плечах и предплечьях плавно играли при каждом движении.

Яна застыла, заворожённая этим зрелищем. Она видела мужское тело – Артем, например, занимался теннисом и имел подтянутую фигуру, но это было другое. Это была не накачанная в спортзале эстетика, а грубая, рабочая сила. Сила, которая могла и накормить, и защитить. Ей захотелось прикоснуться к этой спине, почувствовать под пальцами тёплую, живую кожу, провести ладонью по этим шрамам…

Она не заметила, как сделала неосторожный шаг, и под половицей громко скрипнуло.

Денис мгновенно обернулся. Его движение было стремительным и собранным, как у кошки. Его лицо было серьёзным, но в глазах не было ни гнева, ни удивления. Словно он знал, что она придёт.

– Не спится? – спросил он обыденным тоном, будто они были старыми знакомыми, встретившимися на кухне посреди ночи.

Яна, пойманная на месте преступления, чувствовала, как горит всё её лицо. Она вышла из тени, кутаясь в халат.

– Я… хотела воды.

Он кивнул в сторону раковины.

– Стаканы в шкафу слева. А я как раз какао делаю. Хочешь? Бабушкин рецепт. От бессонницы.

Какао. Вместо виски или коньяка, которые наверняка пил бы на его месте Артем. Это было так по-детски и так по-взрослому одновременно.

– Да, – прошептала она. – Спасибо.

Она налила себе воды дрожащими руками и сделала несколько глотков, наблюдая за ним краем глаза. Он налил густой, тёмный напиток в две большие кружки. Пахло шоколадом, молоком и чем-то пряным – может, ванилью или корицей.

– Проходи, – он взял кружки и вышел из кухни в зал.

Яна последовала за ним. Зал ресторана погрузился в полумрак. Были включены лишь несколько точечных светильников над барной стойкой, отбрасывающих мягкие круги света на полированные столешницы. Он сел за тот самый столик у окна, где она сидела год назад. И где сидела сегодня вечером. Он поставил кружки и отодвинул ей стул.

Она села, чувствуя себя нелепо в его огромном халате и с босыми ногами. Музыка всё ещё играла – теперь это был медленный, чувственный блюз.

– Не хочешь налить себе чего-то покрепче? – спросила она, пытаясь шутить, но её голос дрожал.

Он покачал головой, пододвигая ей кружку.

– Алкоголь – плохое лекарство. Он не решает проблем, он их только засыпает. А утром они просыпаются с жуткой головной болью. Какао лучше.

Она взяла кружку. Она была горячей, почти обжигающей. Она обхватила её ладонями, как тогда на кухне, и сделала маленький глоток. Напиток был невероятно нежным, сладким, с глубоким шоколадным вкусом. Он согревал изнутри, растекался по телу успокаивающим теплом.

– Спасибо, – сказала она. – И за музыку.

– Не за что. Я и сам не сплю часто. Ночью мозг лучше работает. Или, наоборот, отключается. Как повезёт.

Он смотрел на неё через стол. Его глаза в полумраке казались ещё более тёмными, почти чёрными. В них читалась усталость, но не было сонливости. Была бдительность.

– О чём думаешь? – спросил он вдруг.

Яна опустила взгляд в кружку. О чём она думала? О том, какая у него кожа на спине? Вряд ли это можно было сказать вслух.

– О том, что я наделала. О том, что будет завтра. О том… что моя мать, наверное, никогда мне этого не простит.

– А ты должна ей это прощать? – его вопрос прозвучал не как упрёк, а как искреннее любопытство.

– Я не знаю. Она же моя мать. Она хотела как лучше.

– Лучше для кого? – он не отводил взгляда. – Для тебя или для неё?

Он снова бил в самую точку. Ей нечего было ответить. Она знала правду. Мать хотела лучшего для себя. Для своего отражения в глазах общества.

– Я боюсь, – призналась она тихо. – Боюсь остаться одной. Боюсь не справиться. У меня нет профессии, нет денег… Я всегда зависела от них.

– Ты сегодня справилась с самым страшным, – напомнил он ей. – Со всем остальным тоже справишься. А профессию… профессию можно найти. Или создать. Ты же что-то умеешь? Что тебе нравится делать?

Яна задумалась. Что ей нравилось? Рисовать? Но мать считала это баловством. Готовить? Но их домохозяйка всегда прогоняла её с кухни. Она была проектом, пустой оболочкой, которую наполняли чужими мечтами и амбициями.

– Я не знаю, – выдохнула она с горькой откровенностью. – Я никогда об этом не думала.

– Значит, сейчас самое время подумать, – сказал он просто.

Они сидели молча, потягивая какао. Музыка сменилась на ещё более медленную композицию. Саксофон плакал о чём-то своём. Яна чувствовала, как её веки становятся тяжёлыми. Тёплый напиток и его спокойное присутствие делали своё дело. Страх отступал, уступая место странному, мирному умиротворению.

– Тебе необязательно сидеть со мной, – сказала она. – Я могу сама.

– Я знаю, – ответил он. – Но ночь – опасное время для одиночества. Особенно после такого дня. Лучше переждать её с кем-то.

Он говорил так, будто знал это на собственном опыте. Что за ночи пережил он? Какие демоны гоняли его по этой пустой зале до неё?

– Денис… а почему ты помог мне? – спросила она снова, возвращаясь к главному вопросу. – Ведь я могла оказаться истеричной эгоисткой, которая создаст тебе кучу проблем.

Он отпил из своей кружки и поставил её на стол с тихим стуком.

– Потому что однажды мне тоже помогли. В самый тёмный момент. Простой жест. Чашка кофе в придорожной забегаловке от незнакомца, который просто увидел, что мне плохо. Это как эстафета. Ты получаешь помощь – ты обязан передать её дальше. Иначе мир окончательно превратится в ад.

Он говорил это без пафоса, как о чём-то само собой разумеющемся. И в этом была его сила. Он не играл в благородство. Он просто жил по своим правилам.

Яна посмотрела на его руку, лежавшую на столе рядом с кружкой. Сильную, с выступающими венами. Ей снова захотелось прикоснуться. Не как благодарная спасительница, а как женщина. Чтобы почувствовать его тепло, его пульс. Чтобы убедиться, что он настоящий, что всё это не сон.

Она не смогла сдержаться. Её рука, будто сама по себе, потянулась через стол и легла поверх его. Легко, почти невесомо.

Денис замер. Он не отдернул руку, но и не ответил на прикосновение. Он просто смотрел на их руки – её маленькую, бледную, с идеальным маникюром, который уже начинал облупляться, и свою – большую, грубоватую, испещрённую следами работы. Контраст был разительным. Они были из разных вселенных.

– Извини, – прошептала Яна, убирая руку. Ей снова стало стыдно. Она перешла какую-то границу.

– Не извиняйся, – сказал он тихо. Но его рука осталась лежать на столе. Он смотрел на неё, и в его глазах было что-то непрочитанное, какая-то внутренняя борьба.

Внезапно он поднялся.

– Тебе нужно спать. Утро вечера мудренее.

Он взял её кружку и свою и отнёс на барную стойку. Ритуал был окончен. Он снова стал тем отстранённым спасителем, каким был на кухне.

Яна поднялась и, не говоря ни слова, побрела к лестнице. Она чувствовала его взгляд на своей спине. Поднимаясь по ступеням, она понимала, что произошло что-то важное. Незначительное прикосновение, но оно изменило всё. Между ними исчезла невидимая стена. Теперь в воздухе висело напряжение. Сладкое, опасное, полное невысказанных обещаний и вопросов.

Она вернулась в комнату, снова легла в кровать и накрылась покрывалом. Теперь его запах казался ещё более навязчивым, ещё более желанным. Она слышала, как он ходит внизу, затем музыка стихла. Потом шаги приблизились к лестнице. Она затаила дыхание. Он поднимается?

Но нет. Шаги удалились. Послышался скрип двери – вероятно, он ушёл в какую-то другую комнату на первом этаже. Тишина снова поглотила дом.

Но теперь эта тишина была другой. Она была наполнена эхом их ночного разговора, вкусом какао на её губах и памятью о прикосновении к его руке. Яна закрыла глаза и наконец позволила себе то, от чего бежала всю ночь. Она представила его не как спасителя, а как мужчину. Его руки на своей коже. Его губы. Его тело, прижатое к её телу.

От этих мыслей по спине побежали мурашки, а между ног возникла тугая, пульсирующая волна желания. Она была грешной, безумной, не вовремя пришедшей. Но она была сильной.

Погружаясь в долгожданный сон на рассвете, Яна поняла, что её бегство со свадьбы было не концом. Это было только начало. Начало чего-то страшного, неизвестного и невероятно притягательного. И в центре этого нового мира стоял он. Денис. Человек, который накормил её супом, дал ей убежище и теперь незримо владел не только её безопасностью, но и её пробудившимися чувствами. Первая ночь на его коже закончилась, но война между разумом и плотью только начиналась.

Глава 4: Игра в правду

Её разбудил не будильник, не звонок телефона и даже не солнечный свет, пробивавшийся сквозь щели жалюзи. Её разбудил запах. Настойчивый, дразнящий, проникающий в сознание даже сквозь глухие заслоны сна. Это был запах свежесваренного кофе. Не растворимой бурды, которую пили в родительском доме для галочки, а настоящего, зернового, с горьковато-дымными нотами. К нему примешивался другой, сладкий и уютный аромат – что-то выпекалось. Ваниль, корица, тёплое тесто.

Яна открыла глаза и несколько секунд лежала без движения, пытаясь сообразить, где она. Скошенный потолок, серые стены, чёрно-белая фотография на стене… Память нахлынула лавиной. Свадьба. Побег. Ночь в его кровати. Его халат на стуле. Прикосновение к его руке.

Она приподнялась на локте. Комната была залита мягким утренним светом. Она одна. С той стороны двери доносились приглушённые звуки – где-то внизу работала кофемолка, позвякивала посуда. Он был там. Готовил завтрак.

Сердце забилось чаще. Что теперь? Ночью, в темноте, всё казалось возможным – и откровения, и прикосновения. Но утром наступала реальность. Неловкость. Стыд. Что она должна сказать? Как себя вести? Поблагодарить и уйти? Но куда?

Она сбросила покрывало. На ней всё та же шёлковая комбинация, которая за ночь смялась и теперь казалась ещё более неприличной. Её свадебное платье лежало на полу белым призраком. Надевать его снова? Мысль была отвратительной. На стуле висел его халат. Он предлагал свою одежду и накануне. Решение было очевидным.

Она накинула халат, снова утопая в грубой ткани, пропитанной его запахом. На ощупь он был уже не холодным, а тёплым, словно впитал солнечный свет. Она подошла к зеркалу на комоде. Отражение было пугающим: размазанная тушь под глазами, растрёпанные волосы, лицо, отекшее от слёз и недосыпа. Она выглядела как героиня дешёвого мелодраматического сериала после нервного срыва. Ирония ситуации не ускользнула от неё. Вчерашняя невеста, сбежавшая к владельцу забегаловки. Классика.

Она нашла в ванной новую зубную щётку в упаковке и гель для душа с мужским, пряным ароматом. Привести себя в порядок было делом чести. Она умылась, кое-как причесала волосы пальцами, смахнула остатки туши. Лучше не стало, но хотя бы исчезло ощущение полной катастрофы.

Спускаясь по лестнице, она чувствовала, как подкашиваются ноги. Что она увидит в его глазах? Сожаление? Брезгливость? Жалость?

Кухня встретила её не просто запахами, а целой симфонией. Денис стоял у плиты, спиной к ней. На нём были простые тёмные штаны и серая футболка, обтягивающая мощные мышцы спины. Он что-то помешивал в сковороде, откуда доносилось весёлое шипение. На столе уже стояла глиняная кружка с дымящимся кофе, тарелка с только что испечёнными круассанами и маленькие пиалки с мёдом, джемом и кусочком сливочного масла.

Он обернулся, услышав её шаги. Его лицо было спокойным, но в глазах она прочла нечто новое – не ночную настороженность, а утреннюю ясность. И оценку. Быстрый, скользящий взгляд с головы до ног, задержавшийся на её голых лодыжках, выглядывающих из-под халата.

– С добрым утром, – сказал он обыденным тоном, будто они завтракали вместе каждый день последние десять лет. – Кофе готов. Круассаны ещё тёплые.

– Доброе… утро, – прошептала она, подходя к столу и опускаясь на табурет. Запах кофе был настолько волшебным, что у неё закружилась голова. – Это ты всё приготовил?

– На кухне я, – он улыбнулся уголком рта, поворачиваясь к плите. – Значит, я. Садись, ешь. Утро – самое важное время для еды. Можно всё испортить плохим завтраком. Или задать правильный тон всему дню.

Он подошёл к столу и поставил перед ней небольшую сковороду. На ней лежал идеальный омлет – золотистый, пышный, с зеленью и крошечными кусочками бекона. Это было простое блюдо, но приготовленное с таким мастерством, что оно выглядело произведением искусства.

– Спасибо, – сказала Яна, чувствуя, как слюнки текут. Она не помнила, когда в последний раз была по-настоящему голодна. Вчерашний бульон был лекарством. Это был праздник.

Она взяла вилку и отломила кусочек омлета. Он таял во рту, нежный и насыщенный. Она закрыла глаза от наслаждения.

– Боже, это невероятно.

Денис сел напротив неё с собственной кружкой кофе. Он не стал есть, просто наблюдал за ней. Его взгляд был тяжёлым и внимательным.

– Голод – лучший повар, – заметил он. – Но всё же приятно слышать.

Она ела, стараясь не проявлять животной жадности, но это было трудно. Каждый кусочек был откровением. Кофе был крепким и бодрящим, без горечи. Круассан – хрустящим снаружи и слоёным внутри.

– Ты всегда так завтракаешь? – спросила она, откусывая круассан, смазанный мёдом.

– Когда есть время. А время нужно находить. Еда – это не просто топливо. Это ритуал. Момент, когда ты остаёшься наедине с собой. Или не один, – он посмотрел на нее. – Или решаешь, каким будет твой день.

Он отпил кофе и поставил кружку на стол.

– Вот, скажи мне, Ян, – его голос стал тише, заговорщицким. – Если бы ты могла съесть на завтрак что угодно в мире… не думая о калориях, о приличиях, о том, что подумают другие… что бы это было?

Вопрос прозвучал так неожиданно и просто, что Яна застыла с вилкой в воздухе. Что бы она съела? Весь её гастрономический опыт состоял из диетических салатов, пасты из твёрдых сортов пшеницы и лосося на пару. Еда была ещё одним полем битвы за идеальную фигуру, за соответствие стандартам.

– Я… не знаю, – растерянно сказала она. – Кашу, наверное. Овсяную.

Он усмехнулся, но не зло, а с теплотой.

– Это то, что ты должна есть. А что ты хочешь? Прямо сейчас. Вспомни. Может, из детства?

Яна закрыла глаза, пытаясь отключить голос матери в голове, который твердил об углеводах и гликемическом индексе. И вдруг перед её внутренним взором всплыл образ. Яркий, будто вчерашний.

– Жареные пирожки, – выдохнула она. – С картошкой. Бабушка их жарила в деревне. Они были такие… золотистые, хрустящие, с маслом. И с толстым слоем сметаны. Я могла съесть их штук пять. И меня за это ругали.

Она открыла глаза и увидела, что Денис смотрит на неё с одобрением.

– Вот видишь. Пирожки с картошкой. Честная еда. А ты ешь овсянку.

– Но это же вредно! Жареное, мучное… – автоматически возразила она.

– Вредно – это есть без удовольствия, – парировал он. – Вредно – это заставлять себя глотать то, что тебе противно, потому что так надо. Один пирожок, съеденный с радостью, полезнее тарелки овсянки, проглоченной с отвращением. Еда – это не только физика, но и химия эмоций.

Он встал, подошёл к столику со специями и взял оттуда обычную картофелину.

– Вот он, твой пирожок. Вернее, его душа. Простой, земляной, невзрачный. Но внутри него – целая вселенная вкуса. Нужно только захотеть её раскрыть.

Он вернулся на своё место, покрутив картофелину в пальцах.

– Так и с жизнью. Мы носим маски, едим правильную еду, говорим правильные слова… а внутри нас сидит девочка, которая хочет горячий, жирный пирожок. И пока мы не признаемся себе в этом, мы будем несчастны.

Яна смотрела на него, заворожённая. Он говорил не о еде. Он говорил о ней. О её жизни. Он снова, как вчера, видел её насквозь.

– А ты? – спросила она, находясь под гипнозом его слов. – Что ты хочешь на завтрак?

Он улыбнулся, и это была первая по-настоящему открытая улыбка, которую она видела. Она преобразила его строгое лицо, сделала его моложе и… опаснее.

– Я шеф-повар. Я хочу на завтрак то, что хочу в данный момент. Сегодня я хотел кофе и круассан. А завтра, может, захочу селёдку с чёрным хлебом. Я позволяю себе это хотеть.

– Это и есть свобода, да? – прошептала Яна.

– Одна из её форм, – кивнул он. – Самая простая и самая сложная одновременно. Разрешить себе хотеть. И разрешить себе это получить.

Он посмотрел на её тарелку. Она была почти пуста.

– Ну что? Задал правильный тон дню?

Яна вдруг почувствовала прилив смелости. Может быть, от кофе, а может, от его слов.

– Спроси меня ещё о чём-нибудь. Как в игре.

Он наклонил голову, изучая её.

– Хорошо. Если бы ты могла надеть что угодно прямо сейчас… что бы это было? Не платье от кутюр для приёма. То, в чём ты почувствовала бы себя собой.

Яна рассмеялась. Это было легко.

– Джинсы. Простые, потёртые джинсы. И большую, мягкую футболку. И кроссовки. Чтобы можно было бежать. Или просто лежать на траве. Без лифчика! – выпалила она и тут же покраснела.

Денис рассмеялся в ответ. Его смех был низким и грудным, он наполнил кухню теплом.

– Вот видишь! А я держу тебя в заложниках в своём халате. Извини.

– Ничего, – улыбнулась она. – Он тоже… настоящий.