Бывший юрист

© Александр Остроухов, 2025

ISBN 978-5-0068-1606-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Намерения

Шум был его стихией. Грохот метро, оглушительная какофония мегаполиса, яростные споры в зале суда – всё это он умел превращать в стройную симфонию аргументов. Но этот шум, тихий и пронзительный, сводил его с ума. Плач за стеной. Детский плач.

Он не выдержал. Это жалкое всхлипывание, этот звук беспомощности, который буравил тишину их слишком большой, слишком пустой квартиры, действовал ему на нервы вернее, чем скрежет железа по стеклу.

– Хватит! – его голос, обычно отточенный инструмент, способный и ласкать, и разрушать, прорвался сквозь зубы сдавленным рычанием. – Прекрати этот цирк! Немедленно!

Агнес вздрогнула, прижимая к груди маленькую Лизу. Девочка, испугавшись громового раската там, где обычно раздавался лишь ледяной шёпот, затихла, уткнувшись мокрым лицом в халат матери.

– Но она же… она просто не может уснуть, Эдик, – голос Агнес дрожал, пытаясь быть мостом между двумя островами, которые безнадёжно разошлись в одном океане молчания. – У неё режутся зубки, я…

– У неё режутся зубки, – он передразнил её, и каждый слог был отточен, как лезвие. Он медленно прошелся по гостиной, его тень, длинная и уродливая, металась по стенам. – А у меня завтра дело на тридцать миллионов. Тридцать миллионов, Агнес! Ты хоть представляешь, что это такое? Или твой мир ограничился этими… этими пелёнками и этими вечными слезами?

Он остановился перед ней. Не смотрел на ребёнка. Смотрел на неё. Его взгляд был лишён всего, что она когда-то в нём любила – тепла, остроумия, той хитрой искорки, что зажигалась в уголках глаз. Теперь это были два куска антрацита, холодные и поглощающие весь свет.

– Я не прошу тебя понимать. Я требую тишины. Тишины и порядка. Разве это так сложно? Или ты совсем перестала думать?

– Я думаю о нашей дочери! – вырвалось у неё, и в собственном голосе она с ужасом узнала нотки той же истерики, что пыталась усмирить в лице.

– Нашей? – он усмехнулся, и это было ужаснее крика. – Ты сидишь здесь, в четырёх стенах, и твой мир сузился до точки. Ты деградируешь, Агнес. Деградируешь на моих глазах. И тащишь за собой меня. Эти вечные «помада на воротнике», «ты опять задержался»… Это невыносимо. Ты стала невыносима.

Он говорил не крича. Он говорил тихо, намеренно тихо, чтобы каждое слово, отточенное и ядовитое, вошло в неё без помех, достигло самой глубины. Он не обвинял её. Он констатировал. Как факт. Как приговор.

А её защитой была лишь любовь. И она рассыпалась в прах под этим холодным, методичным напором.

– Ты слышишь себя? – прошептала она, и слёзы наконец потекли по её щекам. Не из-за обиды. От ужаса.

– Я слышу только твоё нытье и её рёв, – он отвёл взгляд, будто она была чем-то неприятным, что вот-вот запачкает его безупречный костюм. – Мне надоело это. Надоело до тошноты.

Он развернулся и вышел из комнаты. Через мгновение она услышала, как хлопнула входная дверь.

Тишина, которую он так требовал, наконец наступила. Гробовая. Лиза, измождённая, уснула у неё на руках. Агнес стояла посреди гостиной, слушая эту тишину. Она давила на уши, на виски, на разум. В ней не было покоя. В ней был звон. Высокий, пронзительный, как после взрыва.

И тогда в её сознании, расщеплённом болью, что-то переключилось. Щёлк.

Слова, которые он бросал в неё – «цирк», «неевыносима», «деградация» – перестали быть просто словами. Они стали ключами. Кодами. Он что-то ей говорил. Что-то очень важное, зашифрованное в этой жестокости.

Дни превратились в недели. Он не вернулся. Не звонил. Она звонила ему сама – трубку брал неизменный автоответчик. Его телефон молчал до самого момента, когда сим-карта была окончательно отключена за долги. Мир Агнес сжался до детской и до этого звона в ушах, который не прекращался.

Она часами могла сидеть в кресле, глядя в одну точку, пытаясь расшифровать его послание. «Ты стала невыносима». Это ведь не просто констатация. Это диагноз. Это инструкция. «Ты деградируешь». Значит, нужно прекратить деградировать. Но как?

И однажды ночью, когда звон в голове стал нестерпимым, её осенило.

Он же юрист. Он мыслит категориями права, сделок, разделов. Он всё делил: время, деньги, обязанности. Он кричал о порядке. Он требовал ясности.

«Подели меня».

Фраза родилась сама собой, кристально чистая и безумная. Это было единственное, что он от неё хотел. Он не ушёл. Он… разделил. Их жизнь на «до» и «после». Себя – на того, кого она любила, и на того, кто ушёл.

Чтобы понять, чтобы собрать всё обратно, чтобы он вернулся, нужно было выполнить его последнее, невысказанное требование. Пройти через разделение. Стать ясной, чистой, логичной, как параграф договора.

Она писала первое письмо с дрожащими руками.

«Подели меня».

Она не подписалась. Он и так поймёт. Кто, кроме неё, мог бы послать ему такую просьбу?

Потом было второе. Третье. Ответа не приходило. Она не ждала его в конверте. Она ждала, что хлопнет дверь, и он войдёт. Или что её собственная личность разделится надвое и боль утихнет.

Но ничего не происходило. Только письма уходили в никуда, в электронную пустоту мертвого почтового ящика, который он больше не проверял. Она не знала, что его уже нет. Что он пропал вскоре после того скандала. Она была заперта в том вечере, в той тишине. И её единственной молитвой были эти два слова, отправляемые в бездну.

«Подели меня».

А где-то на другом конце города, человек по прозвищу Отложный, частный детектив Сергей Лыков, в рамках своего вялотекущего расследования по поиску пропавшего юриста Эдуарда Кривцова в очередной раз проверял его электронную почту. Дело было давним, клиенты – родственники – уже почти потеряли надежду, но он по привычке просматривал входящие.

Большинство писем были спамом. Реклама, рассылки, счета. Его взгляд, замыленный от скуки, почти механически отмечал к удалению очередное безымянное послание, но его рука замерла. Строка предпросмотра гласила: «Подели меня».

Без темы. Без подписи. Непохоже на спам. Непохоже ни на что, что он видел раньше.

Он щёлкнул по письму. Пустое тело текста, лишь три этих слова. Он усмехнулся было, но усмешка не сложилась. Это было странно. И в этой странности сквозит отчаяние. Настоящее, человеческое, невыдуманное отчаяние. А отчаяние, как он знал по опыту, всегда пахнет делом.

Он перечитал фразу ещё раз. Потом перенёс письмо из папки «Спам» в отдельную папку с делом Кривцова. И сделал пометку в своем блокноте.

Конверт был брошен. Оставалось только ждать, когда письмо дойдёт до адресата.

Но это уже была совсем другая история.

…Конверт был брошен. Оставалось только ждать, когда письмо дойдёт до адресата.

Агнес вернулась в квартиру. Давление тишины немного ослабло, уступив место смутному, почти мистическому ожиданию. Она совершила ритуал. Отправила сигнал. Теперь вселенная должна была откликнуться.

Она стала жить в режиме ожидания. Каждый скрип лифта в подъезде, каждый случайный гудок машины на улице заставлял её сердце бешено колотиться и замирать у горла. Она прислушивалась к шагам на лестничной площадке, выхватывая из общего гульта знакомые интонации – тот самый твёрдый, отчётливый стук каблуков по мрамору, по которому она безошибочно узнавала его за дверью.

Но дверь не открывалась.

Безумие её методики было в её совершенной логике. Она не просто писала письма. Она начала работу над собой. Над тем «проектом», которым он хотел её видеть.

Она выбросила старый, растянутый халат, в котором ходила по дому. Купила строгий, деловой костюм, как у него. Не для выхода, нет. Она надевала его утром, после душа, и проводила в нём весь день, даже когда мыла полы или готовила кашу Лизе. Ткань давила плечи, впивалась в кожу, напоминая о дисциплине. Она училась ходить в туфлях на каблуках по паркету их квартиры, отрабатывая чёткий, уверенный шаг, а не свои привычные неслышные шажки.

Она разбирала его кабинет. Он ушёл, взяв лишь один чемодан. Всё остальное – книги, папки с делами, дорогие ручки, даже его любимый халат – осталось. Как будто он собирался вернуться. Агнес садилась в его кресло, за его массивный дубовый стол, и проводила пальцами по следам от ручки на столешнице. Она открывала папки и читала его рабочие записи. Это был язык, на котором он мыслил. Сухой, лаконичный, лишённый эмоций. Пункты, подпункты, выводы.

«Истец не предоставил достаточных доказательств», «Ответчик нарушил п. 4.3 договора», «Требуется дополнительная экспертиза».

Она впитывала этот ритм, эту холодную ясность. Она пыталась думать так же. Не «мне больно и одиноко», а «констатируется факт эмоциональной нестабильности». Не «я скучаю», а «отмечается отсутствие второй стороны».

Однажды она нашла в ящике стола его старый блокнот, ещё с университетских времён. На первой странице была нацарапана его рукой фраза, которую он часто повторял, шутя, в начале их отношений: «Хаос – это просто неправильно организованный порядок».

Она закрыла глаза, и перед ней встал тот Эдик – молодой, голодный, с горящими глазами, ещё не научившийся скрывать свои эмоции за броней цинизма. Тот, кто верил, что всё в мире можно исправить, упорядочить, выстроить в идеальную схему. И она была частью этой схемы. Его самой большой и, как ему тогда казалось, удачной инвестицией.

Что пошло не так? Когда его стремление к порядку превратилось в одержимость? Когда её любовь и мягкость, которые он когда-то ценил, стали для него признаком слабости, той самой «деградации»?

Лиза начинала плакать, и Агнес, не снимая пиджака, брала её на руки. Но теперь она не укачивала её, прижимая к себе и напевая колыбельную. Она садилась прямо, держа дочь перед собой, и говорила чётко, почти по-деловому: — Твоя проблема в том, что тебе дискомфортно. Мы установим причину. Это голод? Или тебе требуется внимание?

Девочка смотрела на мать широко раскрытыми, полными слёз глазами и затихала, ошеломлённая новым, металлическим тембром её голоса.

Агнес вела дневник. Не дневник чувств, а отчёт о проделанной работе над проектом «Новая Агнес».

· День 14. Исключены из обихода предметы, не несущие функциональной нагрузки. Сувениры, фотографии в рамках, плед ручной работы (выброшен).

· День 21. Оптимизирован рацион. Прекращено употребление сладкого и мучного. Введён режим питания по часам.

· День 29. Установлен жёсткий распорядок дня для Лизы. Результат: снижение количества эмоциональных всплесков на 30%.

Она делила себя. На части. На функции. На пункты плана. Она отсекала всё лишнее, всё живое, что могло напомнить о той «невыносимой» женщине, которой она была. Она шла к нему навстречу по пути, который, как ей казалось, он ей указал.

По ночам её по-прежнему преследовал звон. Но теперь он был похож на звук циркулярной пилы, которая ровно, без срывов, рассекала её прошлое на аккуратные, неодушевлённые доски.

Она отправляла новые письма. Теперь они были длиннее. Она писала отчёты о своей работе. «Эдик, процесс разделения идёт. Я исключила эмоциональную составляющую. Оптимизировала быт. Процент хаоса снижается. Требуется твоя экспертиза для оценки результата и определения дальнейших шагов. Пожалуйста, подтверди получение».

Она опускала конверты в ящик с той же механической точностью, с какой чистила утром зубы. Это был акт веры. Единственная нить, связывающая её с тем миром, где он существовал.

А в это время Сергей Лыков, Отложный, вновь вернулся к тому странному письму. Он распечатал его и прикрепил к делу Кривцова скрепкой. Рядом лежала фотография Эдика – самоуверенного, успешного, с холодноватой улыбкой. Детектив посмотрел на фото, потом на три слова на листке: «Подели меня».

– Ну и что ты с ней сделал, юрист? – тихо спросил он у застывшего изображения. – До чего же довёл?

Он взял с полки папку и открыл её на разделе «Личная жизнь». Там лежали распечатки звонков, данные о совместных кредитах, счета из ресторанов. И короткая справка о жене: «Агнес Кривцова (в девичестве – Семёнова), 29 лет, в браке 4 года, домохозяйка. На момент исчезновения супруга проживала одна с ребёнком. Жалоб в полицию не поступало».

«Не поступало», – мысленно повторил Лыков, глядя на кричащую отчаянием фразу на листке. Просто кто-то кричал не в ту сторону. И его крик повис в безвоздушном пространстве между небом и землёй, между безумием и здравым смыслом, между «было» и «стало».

И он понял, что это дело он уже не отложит. Потому что это был уже не просто запрос родственников. Это был сигнал бедствия. И он его поймал.

Глава 2. Беззаботная осень

Осень в Бруксе никогда не наступала внезапно. Она подкрадывалась, как опытный шпион: сначала лёгкая позолота на кленах у Парк-авеню, прохладное утреннее дыхание в предрассветный час. Потом – запах. Неповторимый аромат тления и пряности, смесь влажной земли, жжёного кофе с корицей и сладковатого дыма из труб. Воздух становился прозрачным и острым, как лезвие бритвы. Казалось, именно осенью город сбрасывал с себя липкую маску летней духоты и представал настоящим – холодным, ясным и безжалостно-честным.

Но была в этой честности какая-то насмешка. Беззаботной осенью называли поэты, никогда не имевшие долгов. Для остальных это было время подведения предварительных итогов, время, когда всё тайное, припрятанное от летнего солнца, стремилось наружу.

Именно таким – вытащенным на свет холодного осеннего солнца – чувствовал себя человек, сидевший в убогой конторе на окраине Брукса. Он нервно перебирал ручку дорогого костюма, его взгляд скользил по потёртому линолеуму, по пустой стене, где когда-то висела лицензия, по стопке пыльных папок с кричащей надписью «ОТЛОЖЕНО». Всё здесь кричало о забвении. Всё, кроме человека за столом.

Тот человек, которого все звали Отложный, смотрел в окно, словно наблюдая за полётом каждой умирающей листвы. Он был похож на своего рода осень – обветренный, с потухшим взглядом. На его лице читалась не усталость, а великая, всепоглощающая скука. Скука как профессиональная деформация.

– Итак, мистер Ковальски, – голос Отложного был низким, сиплым, будто простуженным от осеннего ветра. Он повернулся к гостю. – Вы нашли меня. Значит, дело пахнет. Чем именно?

Банкир Ковальски поморщился. Ему не нравилось, как это слово – «пахнет» – висело в спёртом воздухе комнаты.

– Мне нужен человек, – начал он, тщательно подбирая слова. – Юрист. Лучший из тех, что у нас были. Эдик.

Отложный медленно достал из ящика стола пачку дешёвых сигарет, прикурил. – «Были» – ключевое слово. Юристы не пропадают, мистер Ковальски. Они уходят в более прибыльные фирмы, открывают свои конторы или садятся в тюрьму. Что случилось с вашим?

– Он… исчез. – Ковальски произнёс это шёпотом. — Полиция? Родственники? – Никто не заявлял. Во всяком случае, несколько месяцев назад, когда это произошло, – банкир нервно провёл рукой по идеально уложенным волосам. – А сейчас… сейчас я получил это.

Он достал из внутреннего кармана пиджака прозрачный файлик. Внутри лежал лист бумаги, на котором было напечатано всего три слова: «Где наш юрист?».

Отложный взял файлик, поднёс к свету. – «Наш»? – переспросил он. – Кто ещё входит в этот «наш»?

Банкир заметно напрягся. – Это не имеет значения. – Имеет всегда, – парировал Отложный. – Вы напуганы. Эта бумажка пахнет страхом. Вашим страхом. Так почему он ваш? И почему «бывший»?

Ковальски замолчал, оценивая ситуацию. – Эдик помог мне решить один… один очень сложный вопрос. Конфиденциальный. Сразу после завершения дела он взял отпуск и не вернулся. Всё. Его счета нетронуты, квартира запечатана. Как сквозь землю провалился.

– А почему вы ждали несколько месяцев? – Отложный выпустил струйку дыма. — Потому что всё было спокойно! – голос Ковальски дрогнул. – А теперь это! И не только мне. Я узнаю… кое-кто ещё из наших общих с Эдиком… партнёров получил подобные письма. Анонимные. Кто-то что-то знает. Кто-то копает. Мне нужно найти Эдика, пока…

– Пока этот «кто-то» не нашёл его первым? Или пока он не нашёл вас? – закончил за него Отложный. – Вы хотите, чтобы я нашёл человека, которого никто не искал несколько месяцев. По делу, о котором вы не хотите говорить. Из-за анонимной записки. Правильно?

Ковальски кивнул. – И что вы предлагаете? – спросил банкир, пытаясь вернуть себе деловой тон.

Отложный внимательно посмотрел на него, потом на письмо. – А почему я? В городе полно агентств получше. — Потому что о вас ходят слухи, – отрезал Ковальски. – Что вы брались за дела, от которых все отказывались. И кое-что раскопали. И что вас за это… попросили уйти. А ещё говорят, что вы никогда не закрываете дело, пока не докопаетесь до сути.

Отложный усмехнулся уголком рта. Впервые за весь разговор. – Ладно. Но мои услуги стоят дорого. И я работаю только по предоплате. И только так, как я считаю нужным.

Ковальски выписал чек. Сумма заставила бы вздрогнуть даже его, но страх был сильнее. – Найдите его, мистер Отложный. Живым или мертвым.

– Я не ищу мёртвых, – тот потушил сигарету. – Мёртвые и так всегда находятся. Я ищу ответы.

Он взял файлик с письмом и положил его в верхний ящик стола, на папку с надписью «НЕОТЛОЖНО». – Начну с того, с чего начинают все нормальные люди, – сказал Отложный, глядя в окно на падающие листья. — С его жены. Если она, конечно, есть.

Он не знал, что в ящике его старого компьютера уже лежало другое письмо. Письмо, которое он в первое время отнёс к спаму. Всего три слова: «Подели меня».

И теперь два этих послания начали медленно, неумолимо двигаться навстречу друг другу.

Отложный проводил взглядом исчезающий в осеннем тумане лимузин Ковальски. Он потянулся к стопке папок «ОТЛОЖЕНО», смахнул пыль и достал чистую папку. Вывел на обложке: «ЭДИК. ПРОПАВШИЙ ЮРИСТ».

Первым делом он запустил на своем древнем компьютере несколько запросов. Ничего. Эдик К. действительно растворился в воздухе.

Его взгляд снова упал на файлик с анонимным письмом. «Где наш юрист?». «Наш». Это слово зудело у него в мозгу. Ковальски явно что-то недоговаривал. Он боялся не за Эдика, а за себя. Это письмо было не вопросом, а напоминанием. Угрозой.

Отложный откинулся на стуле. Его метод работы часто вызывал насмешки. Он не откладывал дела. Он их инкубировал. Он собирал все крупицы и загружал их в своё подсознание. И потом, в самый неожиданный момент, происходило озарение.

Но сейчас щелчка не последовало. Было лишь смутное ощущение, что он смотрит на картинку, перевёрнутую с ног на голову.

Он потянулся к телефону, набрал номер своего старого контакта в полиции. – Алло, Петрович? Это Лыков. Скажи, у вас в сводках несколько месяцев назад не засветился ли банкир Ковальски? Неофициально.

Пока на том конце провода что-то бормотали, Отложный машинально открыл старую почтовую программу. Папка «Спам». Он почти забыл про то письмо. «Подели меня». Его пальцы замерли над клавиатурой.

Два письма. Одно – напечатанное, безэмоциональное, угрожающее. Другое – рукописное, отчаянное, молящее.

Что, если они связаны? Что, если это две стороны одной медали?

Голос в трубке вывел его из раздумий. – Ковальски? Да вроде чист. Но был момент… Несколько месяцев назад. К нему в банк приходили с обыском. Проверка одного сомнительного клиента. Но ничего не нашли, дело замяли. Клиент тот… Эдик К., юрист. Тот, что потом пропал.

Отложный медленно выдохнул. Значит, связь была. И Ковальски солгал, что дело было «успешным и закрытым». Его как раз проверяли. И Эдик был тем, кто вёл дела этого «сомнительного клиента». Или прикрывал их.

– Петрович, ты не найдёшь, куда делись материалы той проверки? Неофициально? – Ты с ума сошёл, Лыков? Это же… – Бутылка коньяка. Того, что выдержанного. – …попробую посмотреть.

Отложный положил трубку. Картина начала проясняться. Ковальски был под подозрением. Эдик был его юристом. Эдик пропал сразу после того, как проверку удалось замять. А теперь кто-то шлёт Ковальски угрозы.

Но при чём тут письмо «Подели меня»? Кто его мог прислать? Жена? Та самая, с которой он должен был начать?

Он открыл в браузере карты города, начал искать адрес Агнес К. Квартира была зарегистрирована на неё. В дорогом районе.

Его пальцы снова потянулись к мышке, к тому самому письму. Он открыл его. Впервые не просто скользнул взглядом, а вгляделся. Шрифт был неровным, словно его выводила дрожащая рука. Бумага была в клетку, из обычного школьного блокнота.

«Подели меня».

Внезапно его собственный телефон издал короткий вибрирующий звук. Пришло СМС. Неизвестный номер. «Оставь жену в покое. Она не знает. Ищи банкира. Ищи того, кого он боится. Или она станет следующей.»

Отложный замер. Он посмотрел на экран компьютера, на увеличенное письмо, потом на телефон. Кто-то следил за ним. Кто-то знал, о чём он думал в эту самую секунду.

Он медленно поднялся, подошёл к окну. Улица была пустынна. Осенний ветер гнал по асфальту жёлтые листья. Ни души. Но он чувствовал на себе чей-то взгляд.

Он повернулся, его взгляд упал на папку «НЕОТЛОЖНО». Он достал файлик с письмом «Где наш юрист?» и положил его рядом с распечатанным письмом «Подели меня».

Два послания. Два голоса из прошлого. Один требовал ответов. Другой – милосердия. И теперь кто-то угрожал тихой сумасшедшей женщине.

Он больше не мог это откладывать. СМС было чётким предупреждением. Идти к жене – значит, подставить её. Но и не идти – возможно, тоже.

Он взял со стола ключи от своей старой машины. Предупреждение предупреждением, но он должен был действовать. Сначала нужно было найти того, кто знает, кого боится Ковальски. И у него была идея, где искать.

Он вышел из конторы, запирая дверь. Осенний ветер рванул навстречу. Отложный поднял воротник и направился к стоянке. Он чувствовал, как сзади за ним наблюдают. Но он не обернулся. Вместо этого он достал телефон и отправил единственное СМС своему контакту в полиции.

«Петрович, насчёт той проверки. Ищи не только Ковальски. Ищи того, кого они проверяли. Настоящего клиента».

Охота началась. И теперь он был не только охотником, но и мишенью. А где-то в тихой квартире женщина с ребёнком на руках выводила в блокноте своё отчаянное заклинание, не подозревая, что её крик услышан и уже втянул её в чуждую ей игру.

Отложный завёл свою старенькую иномарку, мотор взвыл и захлебнулся, но послушно затарахтел. Он выехал на почти пустую в этот час улицу, чувствуя спиной холодок чужого внимания. Предупреждающее СМС висело в воздухе, как запах озона после грозы. «Оставь жену в покое. Она не знает». Значит, тот, кто следит, знает о его планах и знает о жене. И знает, что она ничего не знает. Или делает вид, что знает.

Он свернул в первый же переулок, сделал пару бессмысленных петель, припарковался в глухом дворе и заглушил двигатель. Наблюдать за своим же зеркалом заднего вида стало привычкой. Ничего. Ни чёрных седанов, ни одиноких прохожих. Но это ничего не значило.

Достал телефон, отправил ещё одно СМС Петровичу: «Ищи все связи Ковальски с Оффшор. И проверь, не светился ли в том старом деле кто-то по кличке Сыч. Слышал, он был it-шником на подхвате у полуподпольных юристов».

Ответ пришёл почти мгновенно: «Сыч? Этот давно на нарах. Сел как раз после той истории. Молчок, ни на кого не указал. Сидит тихо».

Отложный усмехнулся. Идеальные подозреваемые – либо мёртвые, либо сидящие в тюрьме. Нельзя допросить, нельзя проверить алиби. Слишком удобно.

Он снова завёл машину и поехал, но не к дому Агнес, а в противоположном направлении – к старому индустриальному району, где в подвалах и на заброшенных складах ютились конторы, подобные его собственной. Он искал не жену. Он искал тень. Тень того, кто знал, что случилось с Эдиком.

Его целью был бар «Грифель» – убогое заведение, где традиционно торчали мелкие ширмачи, липовые эксперты и прочий люд, готовый за бутылку рассказать всё, что знал, а что не знал – придумать.

Бар не изменился за последние годы: всё тот же липкий пол, кислый запах перегара и дешёвого пива, тусклый свет и телевизор, показывающий футбол с помехами. Отложный присел на свободный стул у конца стойки, сделал заказ – виски, дешёвый, но крепкий. Бармен, грузный мужчина с потухшим взглядом, подал стакан, даже не взглянув на него.

– Ищешь кого-то или просто промочить горло? – просипел бармен, протирая бокал.

– Информацию, – Отложный отпил, почувствовав знакомое жжение в горле. – По старому делу. Касательно юриста, который вёл дела Ковальски. Эдика.

Бармен замер, его глаза сузились. – Не знаю таких. – Неправда. Здесь он бывал. И не один раз. С кем-то встречался.

Бармен покачал головой, но его глаза бегали по сторонам, выдавая нервное напряжение. – Уходи, коп. Здесь тебе ничего не светит.

– Я не коп, – Отложный положил на стойку несколько купюр. – Я просто хочу знать, с кем он встречался в последний раз. Перед тем, как исчезнуть.

Деньги исчезли с прилавка с магической скоростью. – С техником, – прошептал бармен, наклонившись ближе. – Маленький, щуплый, в очках. По кличке Сыч. Но он уже внутри. Надолго.

– Я знаю. Но с кем ещё? Сыч был всего лишь технарем. Эдик вёл дела посерьёзнее.

Бармен пожал плечами. – Слышал, что он крутился с какими-то серьёзными ребятами. Не местными. Приезжие. Но имён не знаю. Говорили, что он что-то у них проворонил. Крупную сумму. Они его искали. А потом он исчез.