Грань соблазна

© Катерина Андрес, 2025

ISBN 978-5-0068-1252-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Добро пожаловать в Голливуд, где маски ярче звёзд

Друзья, вы держите в руках билет в мир, где каждый взгляд – это вызов, а каждый поцелуй – риск. Здесь, среди блеска софитов и теней гримёрок, Элисон и Лиам играют в игру, где ставка – их сердца. Это не просто история любви. Это пожар, который может сжечь всё – или осветить правду, скрытую за их масками.

Так что пристегнитесь, вдохните поглубже и приготовьтесь: в «Грани соблазна» нет безопасных зон. Будет жарко, будет больно, и, чёрт возьми, будет незабываемо. Вы готовы узнать, что скрывается за их идеальными улыбками?

Тогда переверните страницу.

Глава 1

Я стою у панорамного окна своего лофта в Лос-Анджелесе, глядя, как закат заливает город золотым светом. Небоскрёбы тянутся к небу, их стеклянные фасады отражают последние лучи солнца, превращая горизонт в декорацию к моей жизни – яркую, безупречную, но холодную, как мрамор. Мои пальцы сжимают бокал с шардоне, и я ловлю своё отражение в стекле: тёмные волосы струятся по плечам, губы подчёркнуты кроваво-красной помадой, платье от Valentino обнимает фигуру, подчёркивая каждый изгиб. Элисон Кларк, звезда, чьё имя сияет на афишах от Голливуда до Канн. Но это лишь маска – роль, которую я играю даже тогда, когда камеры выключены. Иногда я сама забываю, где заканчивается образ и начинаюсь я.

Сегодня эта маска кажется тоньше, чем обычно. Будто ещё одно давление – и она треснет, обнажив всё, что я так тщательно прячу. Мой агент, Линда, сидит на кожаном диване, уткнувшись в планшет. Её пальцы нервно бегают по экрану, и я знаю, что она скрывает что-то важное. Полчаса назад она огорошила меня новостью: я утверждена на главную роль в новом проекте Веласкеса – исторической драме о страсти и предательстве в эпоху Ренессанса. Роль Катерины – женщины, разрывающейся между долгом и запретным желанием, – это то, о чём я мечтала с тех пор, как впервые прочитала сценарий. Но Линда избегает моего взгляда, и это будит во мне тревогу, как запах дыма перед пожаром.

– Кто второй актёр? – спрашиваю я, не оборачиваясь. Мой голос звучит ровно, но внутри всё сжимается, как перед прыжком в холодную воду.

Линда кашляет, будто подавилась воздухом.

– Элисон, это не главное, – её голос, слишком бодрый, фальшивый. – Это твой билет к Оскару, к Каннам, к вершине! Веласкес, бюджет в сто пятьдесят миллионов, подумай!

Я поворачиваюсь, мои серо-голубые глаза прищуриваются.

– Имя, Линда. Сейчас.

Она вздыхает, её пальцы замирают на планшете.

– Лиам Райдер.

Я замираю. Бокал в моей руке кажется слишком хрупким, и я медленно ставлю его на стеклянный столик, чтобы не раздавить. Лиам Райдер. Этот самовлюблённый, наглый, невыносимый тип, с которым я снималась пять лет назад в той проклятой мелодраме, «Последний закат». Тогда мы были идеальной парой на экране – наши сцены любви заставляли зрителей затаить дыхание, а кассовые сборы били рекорды. Но за кадром? Мы были как буря и молния, готовые уничтожить друг друга. Его шуточки, его манера смотреть на меня, будто он знает все мои слабости, его проклятая ухмылка – всё это выводило меня из себя. В последний день съёмок, после очередной ссоры, я поклялась, что никогда больше не стану с ним работать. Он, стоя в дверях гримёрки, бросил мне то же самое, его зелёные глаза сверкали насмешкой: «Увидимся в аду, Кларк».

– Ты шутишь, – мой голос режет, как лезвие. – Я не буду с ним работать.

– Элисон, послушай, – Линда встаёт, её тон становится умоляющим. Она поправляет очки, и я вижу, как её руки дрожат. – Это проект века. Веласкес! Сто пятьдесят миллионов! Ты не можешь отказаться. Это твой шанс доказать, что ты лучшая.

Я отворачиваюсь к окну, мои кулаки сжимаются так сильно, что ногти впиваются в ладони. Я ненавижу Лиама. Его дурацкую улыбку, его зелёные глаза, которые смотрят так, будто он уже выиграл. Но больше всего я ненавижу, как моё тело предало меня тогда, пять лет назад. Как один его взгляд, брошенный исподлобья, заставлял мой пульс биться быстрее, несмотря на всю мою злость. Как его голос, низкий и чуть хриплый, пробирался под кожу, даже когда он говорил гадости. Я не позволю этому повториться. Не позволю ему снова пробить мою броню.

– Я подумаю, – бросаю я, хотя уже знаю, что соглашусь. Маска не даёт мне выбора. Отказаться – значит признать поражение, а Элисон Кларк не проигрывает.

Читка сценария проходит в просторной студии в Голливуде, с панорамными окнами, за которыми качаются пальмы на фоне безупречно голубого неба. Я вхожу в зал, и все взгляды устремляются ко мне. Я привыкла. Моя улыбка – отточенная, как танец, – сияет ровно настолько, чтобы очаровать, но не выглядеть фальшивой. Я киваю ассистентам, здороваюсь с Веласкесом, режиссёром, чьё имя само по себе легенда. Он сидит во главе длинного стола, его глаза горят энтузиазмом, пока он рассказывает о проекте – о страсти, о предательстве, о любви, которая сжигает всё на своём пути. Я слушаю вполуха, поправляя волосы и листая сценарий, но мои мысли где-то в другом месте. Я знаю, что он здесь. Я чувствую его присутствие, как электрический разряд в воздухе.

И вот он. Лиам Райдер. Он сидит в дальнем конце стола, откинувшись на спинку стула, с этой своей фирменной ухмылкой, от которой хочется одновременно ударить его и… Нет, даже думать об этом не буду. Его тёмные волосы чуть растрёпаны, рубашка расстёгнута на верхнюю пуговицу, открывая загорелую кожу шеи. Он выглядит так, будто весь Голливуд принадлежит ему, и, чёрт возьми, он знает это. Его зелёные глаза лениво скользят по мне, и я чувствую, как моя кожа покрывается мурашками. Не от страха. От чего-то другого, чего я не хочу признавать.

– Элисон, рад видеть, – говорит он, и его голос – низкий, с лёгкой насмешкой – звучит так, будто мы старые друзья. Будто мы не орали друг на друга в гримёрке пять лет назад, пока ассистенты боялись зайти.

– Не могу сказать того же, – отвечаю я, моя улыбка – чистый яд, завёрнутый в мёд. – Надеюсь, ты хотя бы выучил текст на этот раз. Или всё ещё надеешься на импровизацию?

Зал замирает. Кто-то из сценаристов хихикает, но быстро замолкает. Лиам поднимает бровь, и его ухмылка становится шире, почти хищной.

– О, Элисон, я всегда готов, – говорит он, и в его тоне есть что-то, что заставляет мой желудок сжаться. – Вопрос, готова ли ты. Сцены страсти, знаешь ли, требуют… отдачи.

Я стискиваю зубы, чтобы не ответить. Моя маска – моя броня, и я не позволю ему пробить её. Веласкес, словно не замечая нашего напряжения – или нарочно игнорируя его, – начинает раздавать сценарии. Мы приступаем к читке. Наши персонажи, Катерина и Лоренцо, – любовники, чья страсть переплетается с предательством в вихре интриг Ренессанса. Слова в сценарии жгучие, полные желания, и я ненавижу, как легко мне удаётся вложить в них эмоции, когда я смотрю на Лиама. Его голос, когда он читает реплики Лоренцо, звучит слишком искренне, слишком властно, будто он не играет, а командует.

– Ты моя, Катерина, – читает он, и его глаза находят мои через стол. – И я не отпущу тебя, даже если весь мир будет против нас.

Я должна ответить. Моя реплика – признание в любви, но я медлю, заворожённая его взглядом. Его глаза – зелёные, с золотыми искрами – держат меня, как магнит, и я чувствую, как моё сердце бьётся быстрее. Это не Катерина. Это я. И это пугает. Я откашляюсь, возвращая маску на место.

– Тогда докажи, – говорю я, и мой голос звучит тише, чем я хотела, с лёгкой хрипотцой, которую я ненавижу. – Докажи, что я твоя.

Веласкес хлопает в ладоши, его лицо светится восторгом.

– Браво! Это химия! Это огонь! – кричит он, и остальные актёры смеются, аплодируя. Но я не слышу их. Я вижу только Лиама, который наклоняется чуть ближе через стол, его голос становится тише, почти шёпот, предназначенный только для меня.

– Осторожно, Элисон, – говорит он, и в его тоне есть что-то тёмное, почти угрожающее, но чертовски притягательное. – Ты играешь с огнём.

Я откидываюсь на спинку стула, скрестив руки, и заставляю себя улыбнуться, хотя внутри всё дрожит.

– Я не боюсь обжечься, – отвечаю я, но мой пульс бьётся так громко, что я едва слышу собственные слова.

Читка продолжается, но я уже не вникаю в слова. Мои мысли кружатся вокруг Лиама – его взгляда, его голоса, его манеры держать себя, будто он контролирует всё вокруг. Я ненавижу его. Ненавижу, как он заставляет меня чувствовать себя живой, когда я так долго училась быть холодной. И больше всего я ненавижу, что часть меня – та, что я прячу даже от себя, – хочет узнать, как далеко я могу зайти в этой игре.

Когда Веласкес объявляет перерыв, я собираю свои вещи и направляюсь к выходу, мечтая поскорее оказаться в своей машине, подальше от этого напряжения. Но Лиам, конечно, не даёт мне так просто уйти. Он перехватывает меня у стеклянных дверей студии, его фигура загораживает проход, и я вынуждена остановиться. Он стоит слишком близко, и я улавливаю аромат его одеколона – кедр и дым, что-то, что делает воздух между нами густым, как сироп.

– Ну что, Кларк, – говорит он, его голос ленивый, но с той самой насмешкой, которая всегда выводила меня из себя. – Готова к нашим постельным сценам? Или мне принести тебе подушку, чтобы ты могла спрятаться от смущения?

Я замираю, мои щёки вспыхивают от злости. Этот наглый, самодовольный… Я стискиваю сумку, чтобы не врезать ему.

– Держи свои грязные фантазии при себе, Райдер, – шиплю я, мои глаза мечут молнии. – И лучше молись, чтобы я не придушила тебя на съёмочной площадке.

Он смеётся – низкий, тёплый смех, который только сильнее меня бесит, потому что он знает, что попал в точку. Его глаза искрятся, и он наклоняется чуть ближе, его голос становится тише, но всё ещё дразнящим.

– О, я люблю, когда ты злишься, Элисон. Это делает всё… интереснее.

Я отшатываюсь, чувствуя, как кровь приливает к лицу, и проталкиваюсь мимо него к выходу. Мой пульс колотится, как барабан, и я ненавижу, как его слова цепляются за меня, как его смех эхом звучит в голове. Когда я сажусь в машину, я всё ещё слышу его голос, и, чёрт возьми, я знаю: этот проект будет либо моим триумфом, либо моей гибелью. А Лиам Райдер – мой самый опасный враг. Или что-то гораздо хуже.

Глава 2

Я сижу в своей квартире в Западном Голливуде, лениво крутя в руке стакан с виски. За окном Лос-Анджелес пылает неоном, как будто город никогда не спит, и я чувствую себя его частью – ярким, дерзким, всегда на грани. Сегодня первый день съёмок прошёл, и, чёрт возьми, я всё ещё жив, несмотря на Элисон Кларк и её ядовитые взгляды. Она была на площадке, как всегда, в своей броне – идеальная, неприступная, с серо-голубыми глазами, которые смотрят так, будто могут испепелить меня одним взглядом. И, честно говоря, я бы не отказался проверить, насколько горячи эти искры.

Мой телефон вибрирует на столе, и я вижу сообщение от Дэна, моего агента и, по совместительству, друга, который знает меня лучше, чем я сам. «Клуб. 22:00. Отмечаем старт проекта. Без возражений, Райдер.» Я ухмыляюсь. Дэн знает, как вытащить меня из головы, когда я начинаю слишком много думать. А сегодня я думаю слишком много – об Элисон, о том, как её голос дрожал, когда она отвечала на мои подколки на читке сценария, о том, как её губы сжимались, когда я смотрел на неё слишком долго. Я ненавидел её пять лет назад за то, что она заставляла меня хотеть её, несмотря на все наши ссоры. И вчера, когда она бросила мне вызов через стол, я понял: ничего не изменилось. Она всё ещё под кожей, как заноза, и, чёрт возьми, мне это нравится.

Я допиваю виски, встаю и иду к шкафу. Чёрная рубашка, тёмные джинсы, кожаная куртка – мой обычный стиль, который заставляет папарацци сходить с ума. Я знаю, как выгляжу, и знаю, как это использовать. Лиам Райдер – звезда, которая всегда в центре внимания. Но сегодня мне не нужны камеры. Мне нужна ночь, где я могу быть собой – или той версией себя, которая любит держать всё под контролем, будь то сцена, разговор или… что-то более интимное.

Клуб «Neon Pulse» – это одно из тех мест в Лос-Анджелесе, где звёзды растворяются в толпе, а музыка заглушает всё, кроме инстинктов. Басы бьют в грудь, стробоскопы режут глаза, и воздух пропитан запахом дорогого алкоголя, парфюма и чего-то ещё – предвкушения. Я проталкиваюсь к бару, где Дэн уже ждёт меня с двумя стаканами текилы. Он выглядит так, будто только что подписал контракт на миллиард: пиджак расстёгнут, волосы взъерошены, а улыбка шире, чем у Чеширского кота.

– Ну что, звезда, – говорит он, протягивая мне стакан. – За твой триумф. И за то, чтобы ты не придушил Кларк в первый же День.

Я фыркаю, чокаясь с ним.

– Это она меня придушит, если я ещё раз назову её принцессой, – говорю я, и мой голос звучит веселее, чем я чувствую. – Ты видел её сегодня? Она готова была выцарапать мне глаза за одну реплику.

Дэн смеётся, откидывая голову назад.

– О, я видел. И я видел, как ты пялился на неё, будто она твой следующий Оскар. Серьёзно, Лиам, что между вами? Вы как два магнита – то ли притягиваетесь, то ли отталкиваетесь.

Я делаю глоток текилы, чувствуя, как она обжигает горло.

– Она бесит меня, – говорю я, и это правда. Но не вся правда. Элисон – это вызов, головоломка, которую я хочу разгадать. Я привык контролировать всё вокруг – от сцены до постели, где я устанавливаю правила, а мои партнёры либо подчиняются, либо уходят. Но Элисон? Она не подчиняется. Она смотрит на меня так, будто готова сжечь все мои правила, и, чёрт возьми, это заводит меня больше, чем я готов признать.

Дэн прищуривается, его глаза блестят от выпивки и любопытства.

– Слушай, чувак, ты какой-то напряжённый, – говорит он, наклоняясь ближе. – Давно ты вообще трахался? Может, тебе надо снять стресс, а то ты как бомба, готовая рвануть.

Я закатываю глаза, ставя стакан на стойку.

– Не твоё дело, Дэн, – отрезаю я, мой голос резче, чем я хотел. Я не люблю говорить о своей личной жизни, даже с ним. Моя постель – это моя территория, мои правила, и я не собираюсь раздавать подробности, как конфеты на Хэллоуин.

Дэн поднимает руки, сдаваясь, но его ухмылка никуда не девается.

– Окей, окей, не злись. Просто, знаешь, после того скандала с той моделью… как её там? Брианна? Все ещё слухи ходят.

Я стискиваю челюсть, чувствуя, как внутри закипает раздражение. Брианна. Шикарная грудь, охрененная задница, лицо, будто с обложки Vogue – она была всем, что Голливуд считает идеалом. Но, чёрт возьми, скучная до безобразия. Я продержался с ней две недели, но все эти ванильные штучки – свечи, лепестки роз, бесконечные «милый, давай просто обнимемся» – были не для меня. Я люблю остроту, контроль, игру, где границы проверяются, а доверие строится через напряжение. И когда я однажды предложил ей наручники – всего лишь наручники, ничего серьёзного, – она завизжала, как будто я достал кнут, и выскочила из моей квартиры, бормоча что-то про «больного извращенца». А потом начала трындеть по всем углам, что Лиам Райдер – псих с тёмными фантазиями. Таблоиды до сих пор смакуют эту историю.

– Брианна была ошибкой, – говорю я, мой голос холоднее, чем я хотел. – И я не собираюсь обсуждать это в баре.

Дэн пожимается плечами, но я вижу, что он не сдаётся.

– Ладно, ладно. Но, чувак, ты реально как натянутая струна. Может, Кларк поможет тебе расслабиться? – он подмигивает, и я хочу швырнуть в него чем-нибудь.

– Кларк скорее задушит меня, чем расслабит, – отвечаю я, но в моей голове уже вспыхивает образ Элисон. Её тёмные волосы, рассыпанные по плечам, её платье, обтягивающее талию, её глаза, которые смотрят на меня с вызовом. Я представляю, как она стоит передо мной, её запястья в моих руках, её дыхание – быстрое, неровное, её губы, шепчущие что-то дерзкое, даже когда она сдаётся. Я хочу увидеть, как она ломается – не от слабости, а от желания, потому что знает, что я уважаю её силу. Чёрт, я слишком много об этом думаю.

Я оглядываю клуб, замечая знакомые лица – пара актрис, с которыми я снимался, модель, чьё имя я забыл, но чьё лицо мелькает в рекламах Gucci. Они все смотрят на меня, и я знаю, что мог бы увести любую из них домой одним взглядом. Но мне это неинтересно. Мои мысли возвращаются к Элисон – к тому, как она стояла на читке сценария, в этом алом платье, которое подчёркивало каждый изгиб её тела, к тому, как её голос дрожал, когда я шепнул ей что-то на ухо. Я хочу сорвать её маску, увидеть, что она прячет, и, чёрт возьми, я хочу, чтобы она захотела того же.

– Эй, ты где? – Дэн хлопает меня по плечу, возвращая в реальность. – Я тут тосты поднимаю, а ты витаешь где-то в своих фантазиях.

– Фантазии? – я ухмыляюсь, заказывая ещё текилы. – Может, я просто планирую, как заткнуть Кларк на следующей репетиции.

Дэн смеётся, качая головой.

– Ты безнадёжен. Но знаешь, что я думаю? Вы с ней либо убьёте друг друга, либо устроите такой пожар, что Голливуд сгорит.

Я не отвечаю, но его слова оседают во мне, как угли. Пожар. Да, это слово подходит. Элисон – это огонь, который я хочу разжечь, но я знаю, что он может обжечь и меня. Я привык держать всё под контролем, но с ней? С ней я не уверен, кто будет вести игру. И, чёрт возьми, это чувство – смесь раздражения и предвкушения – заставляет меня чувствовать себя живым.

Утро следующего дня встречает меня ярким калифорнийским солнцем, которое пробивается через жалюзи в моей спальне, как назойливый оператор, решивший снять крупный план. Голова слегка гудит от вчерашней текилы, но я привык к таким утрам. Сегодня первый день съёмок, и я знаю, что увижу её – Элисон Кларк, мою личную занозу, которая не выходит у меня из головы. Я натягиваю чёрную футболку и джинсы, проверяю себя в зеркале – растрёпанные тёмные волосы, лёгкая щетина, зелёные глаза, которые, как говорят, заставляют фанаток визжать. Я ухмыляюсь своему отражению. Время надеть броню Лиама Райдера, звезды, которая всегда получает, что хочет. А хочу я? Разгадать Элисон. И, может быть, сломать её. Хотя бы чуть-чуть.

Съёмочная площадка – это организованный хаос: камеры, софиты, ассистенты, бегающие с кофе и сценариями, и Веласкес, который уже кричит на кого-то за неправильно выставленный свет. Я вхожу в студию, и воздух будто заряжен электричеством – или это просто она? Элисон стоит у дальнего края сцены, в облегающем платье цвета красного вина, которое подчёркивает её талию и бёдра так, что мне приходится напомнить себе дышать. Её тёмные волосы струятся по плечам, а губы, покрытые этой её кроваво-красной помадой, сжимаются, когда она замечает меня. Она выглядит как королева, готовая казнить любого, кто осмелится приблизиться. И, чёрт возьми, я хочу быть этим смельчаком.

– Райдер, вовремя, как всегда, – бросает Веласкес, не отрываясь от разговора с оператором. – Готовьтесь, снимаем сцену в бальном зале. Катерина и Лоренцо, первый диалог.

Я киваю, но мои глаза прикованы к Элисон. Она делает вид, что не замечает меня, листая сценарий с таким видом, будто это самое интересное чтиво в её жизни. Я знаю, что она чувствует моё присутствие – её плечи напряжены, а пальцы чуть сильнее сжимают страницы. Она всегда была мастером масок, но я вижу трещины. И я хочу их расширить.

Мы начинаем репетицию. Сцена – это диалог между Катериной и Лоренцо, их первая встреча на балу, где искры страсти уже начинают тлеть, несмотря на интриги и предательства. Я стою напротив Элисон, наши тела разделяет всего пара шагов, и я чувствую, как её аромат – что-то цветочное, с ноткой мускуса – проникает мне под кожу. Она поднимает глаза, и её серо-голубой взгляд врезается в меня, как лезвие. Но я не отступаю. Я никогда не отступаю.

– Ты смеешь смотреть на меня так, будто я твоя добыча, Лоренцо, – говорит она, её голос – идеальная смесь высокомерия и соблазна, как требует сценарий. Но я слышу, как он дрожит, едва заметно, и это не Катерина. Это Элисон.

Я делаю шаг ближе, нарушая дистанцию, которую она так старательно держит. Моя улыбка – чистая провокация, и я знаю, что она это ненавидит.

– А разве ты не моя, Катерина? – отвечаю я, мой голос низкий, с той хрипотцой, которая, я знаю, пробирает её до костей. – Разве не ты танцуешь в моих руках, даже если весь мир против нас?

Её губы – эти чёртовы губы, полные, идеально очерченные, с этой красной помадой, которая кричит о страсти, – слегка приоткрываются, прежде чем она отвечает. И я не могу не думать, как бы они смотрелись, обхватывая мой член, медленно, с тем же дерзким вызовом, с которым она сейчас смотрит на меня. Я представляю её на коленях, её запястья стянуты мягкими кожаными ремнями за спиной, её глаза всё ещё метают молнии, но в них – желание, а не гнев. Я хочу приковать её к изголовью моей постели, заставить её извиваться под моими руками, пока она не забудет все свои колкие слова. Я хочу выпороть её – не сильно, ровно настолько, чтобы её кожа покраснела, а её дыхание стало рваным, – за каждую её дерзкую фразу, за каждый взгляд, который говорит, что она не сдастся. Мой член гудит, и в штанах становится тесно, пока я стою перед ней, всего в паре шагов, и эта мысль – её, подчиняющейся мне, но всё ещё борющейся, – почти лишает меня контроля.

– Докажи, – шипит она, возвращая меня в реальность. Её голос – как лёд, но в нём есть жар, который она не может скрыть. – Докажи, что я твоя, Лоренцо.

Я ухмыляюсь, наклоняясь чуть ближе, так, чтобы только она слышала.

– О, я докажу, Катерина, – шепчу я, и это уже не Лоренцо. Это я, Лиам, и я знаю, что она чувствует, как мой голос скользит по её коже. – Но тебе придётся попросить.

Её щёки вспыхивают, и я вижу, как она стискивает зубы, чтобы не ответить чем-то, что разрушит сцену. Веласкес кричит «Отлично!» и хлопает в ладоши, но я не слышу его. Я вижу только её – её глаза, которые обещают мне войну, её губы, которые я хочу попробовать, и её тело, которое, я знаю, будет гореть под моими руками, если я только получу шанс. Она отворачивается, поправляя волосы, и я знаю, что она пытается вернуть контроль. Но я тоже игрок, Элисон. И я не собираюсь проигрывать.

Съёмка продолжается, но мои мысли всё ещё там – в фантазии, где она моя, где её маска падает, и я вижу её настоящую. Я хочу знать, как далеко она позволит мне зайти. И, чёрт возьми, я хочу, чтобы она захотела этого так же сильно, как я.

Глава 3

Пять лет назад. Съёмочная площадка «Последнего заката». Я сижу в гримёрке, сжимая кулаки, чтобы унять дрожь. Зеркало передо мной отражает идеальную картинку: тёмные волосы, уложенные в мягкие волны, smoky eyes, подчёркивающие мои серо-голубые глаза, губы, покрытые алой помадой, которая, по словам визажиста, «воплощает страсть». Но внутри меня нет страсти – только гнев, бурлящий, как лава, готовая вырваться наружу. Сегодня последний день съёмок, и я должна быть на вершине мира: фильм обещает стать блокбастером, моя карьера взлетит, а наши с Лиамом сцены уже называют «химией, от которой плавятся экраны». Но я не могу думать об этом. Не могу, потому что Лиам Райдер – этот наглый, самовлюблённый, невыносимый тип – довёл меня до точки, где я готова взорваться.

Всё началось на съёмке финальной сцены – нашей сцены любви, где его персонаж, Натан, клянётся моей героине, Эмили, в вечной любви. Камеры, софиты, десятки людей вокруг, а я чувствую только его руки, сжимающие мою талию, его дыхание, горячее и слишком близкое, и его зелёные глаза, которые смотрят так, будто он видит меня насквозь. Я ненавижу, как моё тело предаёт меня: пульс бьётся в висках, кожа покрывается мурашками, а в груди разгорается жар, который я не хочу признавать. Я актриса. Моя работа – притворяться, что я влюблена. Но с Лиамом всё слишком реально, и это пугает меня до чёртиков.

Проблема взорвалась, когда Веласкес, наш режиссёр, решил переснять сцену. Шесть дублей. Шесть. Потому что, по его словам, «химия есть, но ей не хватает огня». Лиам, этот проклятый Лиам, вместо того чтобы следовать сценарию, начал импровизировать. В сценарии Натан должен был шепнуть: «Я не могу без тебя, Эмили». Вместо этого он наклонился к моему уху, его губы почти касались моей кожи, и пробормотал: «Ты так стараешься быть холодной, Кларк, но я знаю, что ты хочешь, чтобы я тебя коснулся». Это не было в сценарии. Это было личное. И сказано с такой самодовольной ухмылкой, что я чуть не сорвала дубль, чтобы вцепиться ему в волосы. Но хуже всего – он был прав. Моя кожа горела там, где его пальцы касались меня, и я ненавидела себя за это.

Я не сдержалась. После седьмого дубля, когда Веласкес наконец крикнул «Снято!», я оттолкнула Лиама и, не глядя на него, бросила ассистенту режиссёра, что Райдер перегибает палку, приставая ко мне на площадке. Я не хотела, чтобы это дошло до Веласкеса, но я была на грани. Мне нужно было выпустить пар, иначе я бы взорвалась. Я думала, это останется между мной и ассистентом. Я ошибалась.

Теперь я в гримёрке, пытаюсь стереть эту чёртову помаду и успокоить нервы. Дверь распахивается с такой силой, что я вздрагиваю, и в зеркале появляется Лиам. Он выглядит как буря, готовая всё разрушить: тёмные волосы растрёпаны, рубашка расстёгнута на верхнюю пуговицу, открывая загорелую кожу груди, а его зелёные глаза горят яростью. Или чем-то ещё. Я не могу разобрать, но моё сердце сжимается от этого взгляда.

– Ты серьёзно, Кларк? – его голос режет, как лезвие, и он захлопывает дверь так, что стены дрожат. – Ты побежала жаловаться, что я к тебе пристаю? Это что, теперь я какой-то извращенец, потому что ты не можешь справиться с парой слов?

Я вскакиваю со стула, мои каблуки стучат по полу, и я оказываюсь в шаге от него. Мои кулаки сжимаются, ногти впиваются в ладони.

– Ты перешёл черту, Райдер! – я почти кричу, мой голос дрожит от гнева. – Ты не просто импровизируешь, ты нарочно лезешь мне под кожу! Думаешь, можешь говорить всё, что вздумается, и я просто проглочу? Я не твоя игрушка!

Он делает шаг ближе, и теперь нас разделяет всего несколько сантиметров. Его запах – кедр, дым и что-то, что делает мои колени слабее, чем я хочу признать – обволакивает меня. Его глаза мечут молнии, но в них есть что-то ещё, что-то тёмное, что заставляет мой пульс биться быстрее.

– Игрушка? – он почти рычит, его голос низкий, опасный. – О, Кларк, ты так стараешься быть неприступной, но я вижу, как ты дрожишь, когда я рядом. Ты хочешь, чтобы я остановился? Тогда почему твои щёки горят, а глаза выдают тебя?

Я стискиваю зубы, чтобы не заорать. Он невыносим. Он всегда знает, как задеть меня, как найти трещину в моей броне. Я ненавижу его за это. И ненавижу себя за то, что часть меня хочет, чтобы он продолжал.

– Ты ошибаешься, – шиплю я, тыча пальцем в его грудь. – Ты ничего обо мне не знаешь. Думаешь, твоя дурацкая ухмылка и дешёвые подкаты заставят меня растаять? Я не одна из твоих фанаток, Лиам. Ты для меня никто.

Он смеётся – низкий, тёплый смех, который только сильнее меня бесит. Он наклоняется, его лицо так близко, что я чувствую тепло его дыхания на своей щеке. Его голос становится тише, почти шёпот, но каждое слово – как удар.

– Никто? – говорит он, и его губы почти касаются моего уха. – Тогда почему ты так напрягаешься, Элисон? Может, потому что ты представляешь, как я ставлю тебя на колени и заставляю стонать моё имя, пока ты не забудешь, как меня ненавидеть?

Мои щёки вспыхивают, и я задыхаюсь от его слов. Они грязные, откровенные, и, чёрт возьми, они бьют прямо в цель, заставляя моё тело предать меня. Я хочу оттолкнуть его, хочу кричать, но моё горло сжимается, а внизу живота разгорается жар, который я ненавижу. Он не должен так на меня действовать. Не должен.

– Ты больной, – выдавливаю я, мой голос дрожит, и я ненавижу эту слабость. – Убирайся из моей гримёрки, Райдер, или я позову охрану.

Он не двигается. Вместо этого он хватает моё запястье, не грубо, но достаточно крепко, чтобы я не могла вырваться. А потом он целует меня. Его губы твёрдые, требовательные, и мир вокруг исчезает. Его язык скользит по моим губам, вторгаясь, завоёвывая, и я чувствую, как моё сердце бьётся так, будто хочет вырваться из груди. Это не поцелуй любви – это война, вызов, как будто он хочет доказать, что я не могу ему сопротивляться.

Гнев вспыхивает во мне с новой силой, и я отталкиваю его, моя рука взлетает, влепляя ему звонкую пощёчину. Звук разносится по гримёрке, и я слышу, как ассистенты за дверью замирают, но никто не осмеливается войти. Мы стоим, тяжело дыша, и я вижу, как его щека краснеет, но его глаза – эти проклятые зелёные глаза – искрятся не гневом, а чем-то тёмным, почти хищным.

– Это всё, на что ты способна, Кларк? – говорит он, потирая щеку, и его голос – смесь насмешки и чего-то, что заставляет мой желудок сжаться. – Я просто хотел тебя заткнуть. Похоже, сработало.

Я задыхаюсь от ярости, мои кулаки сжимаются, и я делаю шаг назад, чтобы не вцепиться в него снова.

– Ты жалок, Райдер, – шиплю я, мой голос дрожит, но я не могу остановиться. – Никогда больше не смей ко мне прикасаться. Мы закончили. Навсегда.

Он смотрит на меня, его ухмылка медленно возвращается, и я ненавижу, как она заставляет моё сердце биться быстрее. Он делает шаг к двери, но перед тем, как уйти, оборачивается.

– Увидимся в аду, Кларк, – говорит он, и его голос – как обещание, как угроза, как что-то, что я не могу выкинуть из головы. – И, поверь, тебе понравится.

Дверь захлопывается за ним, и я падаю на стул, мои руки дрожат. Я слышу шепот ассистентов за дверью, но никто не заходит – они боятся. И я их не виню. Я сама боюсь – не Лиама, а того, что он со мной делает. Я ненавижу его за этот поцелуй, за его слова, которые всё ещё звенят в ушах, за то, как он заставил меня чувствовать себя живой, уязвимой, желанной. Мои губы горят, и я ненавижу, как часть меня – та, что я прячу даже от себя – хочет, чтобы он вернулся и закончил то, что начал.

Я смотрю в зеркало, и моё отражение – уже не то, что было час назад. Маска треснула, и я не знаю, смогу ли её починить. Но я клянусь себе, что никогда больше не позволю Лиаму Райдеру подобраться так близко. Никогда.

Глава 4

Я сижу на мягком диване в своей квартире в Западном Голливуде, сжимая бокал шардоне, пока за окном Лос-Анджелес тонет в золотистом свете заката. Моя гостиная – это мой оазис: белые стены, украшенные абстрактными картинами, стеклянный столик, на котором стоит ваза с пионами, и мягкий свет от дизайнерской лампы, который делает всё вокруг уютнее. Но уют – это иллюзия, как и всё в моей жизни. Внутри я натянута, как струна, готовая лопнуть, и вино, хоть и холодит горло, не помогает успокоить нервы. Лиам Райдер. Его имя, как заноза, застряло в моей голове после той читки сценария, после его шуточек, от которых я до сих пор чувствую жар в щеках. Я ненавижу его. И ненавижу, как он заставляет меня чувствовать себя живой.

Саманта, моя подруга, сидит напротив, скрестив ноги на пуфе. Её рыжие волосы собраны в небрежный пучок, а в джинсах и простой белой футболке она выглядит так, будто только что вышла из кофейни, где работает бариста. Саманта – мой якорь, человек, который знал меня до того, как моё имя стало сиять на афишах. Она не из Голливуда, не из мира камер и фальшивых улыбок, и именно поэтому я цепляюсь за неё, как за спасательный круг. Она пьёт вино, болтая о своей смене в кофейне, о том, как какой-то парень заказал латте с пятью сиропами и потом жаловался, что оно слишком сладкое. Я киваю, пытаясь слушать, но мои мысли всё время возвращаются к нему. К Лиаму. К его зелёным глазам, которые смотрят так, будто он уже выиграл.

– Эй, ты вообще здесь? – Саманта щёлкает пальцами перед моим лицом, её карие глаза блестят от смеха. – Я тут распинаюсь про своего босса, а ты витаешь где-то в облаках. Что с тобой, мисс Суперзвезда?

Я заставляю себя улыбнуться, отпивая ещё глоток вина. Моя улыбка – отточенная, как танец, – работает даже на неё, хотя Саманта знает меня лучше, чем кто-либо.

– Просто устала, – вру я, крутя бокал в руке. – Съёмки, знаешь. Веласкес выжимает из нас все соки.

Она прищуривается, явно не купившись, но не давит. Вместо этого достаёт телефон и начинает листать ленту, её лицо озаряется светом экрана. Я смотрю на неё, пытаясь отвлечься от своих мыслей, но она вдруг ахает, её глаза расширяются, как у ребёнка, увидевшего рождественскую ёлку.

– Боже, Элисон, ты это видела? – она тычет телефон мне под нос, и я вижу пост в соцсетях: Лиам Райдер, в своей чёрной рубашке, с этой своей проклятой ухмылкой, объявляет о встрече с фанатами в каком-то модном клубе в центре города. – Лиам Райдер устраивает фан-встречу! Господи, я бы умерла, если бы попала туда. Он такой… – она замолкает, подбирая слова, и её щёки слегка розовеют.

Я закатываю глаза, ставя бокал на столик с чуть большим усилием, чем нужно. Звук стекла о стекло звучит громче, чем я ожидала.

– Такой что? Самодовольный ублюдок? – мой голос режет, и я сразу жалею о резкости. Но Саманта только смеётся, откидываясь на спинку дивана.

– Ой, да ладно тебе, – говорит она, всё ещё глядя на экран. – Я знаю, ты его терпеть не можешь, но, чёрт, Элисон, он же огонь. Этот взгляд, эта харизма… Я видела «Последний закат» раз десять, и каждый раз, когда он смотрит на тебя в той сцене на крыше, я готова визжать. Он как будто создан, чтобы разбивать сердца.

Я стискиваю зубы, чувствуя, как внутри закипает раздражение. Лиам Райдер. Конечно, он нравится всем. Его тёмные волосы, которые всегда слегка растрёпаны, его зелёные глаза, которые смотрят так, будто знают все твои слабости, его голос, низкий и чуть хриплый, который пробирается под кожу. Я ненавижу, как он действует на людей. На меня. Но я не могу сказать это Саманте. Не могу признаться, что пять лет назад, в той гримёрке, его поцелуй оставил ожог, который я до сих пор чувствую.

– Я снова с ним работаю, – выдавливаю я, и слова звучат как признание в преступлении. Я смотрю на Саманту, ожидая её реакции, и она не разочаровывает.

– ЧТО?! – она чуть не роняет телефон, её глаза округляются, и она подаётся вперёд, чуть не пролив вино на диван. – Ты серьёзно? С Лиамом Райдером? В новом проекте Веласкеса? О боже, Элисон, это же… это же мечта! Вы двое на экране – это будет взрыв!

Я фыркаю, скрещивая руки. Моя маска – идеальная, отточенная годами, но сейчас она кажется тоньше, чем обычно.

– Мечта? – я почти шиплю, не в силах сдержать сарказм. – Это кошмар, Саманта. Он невыносим. Наглый, заносчивый, думает, что весь мир у его ног. Чем он так вам всем нравится, а? Объясни мне, я правда не понимаю.

Саманта смотрит на меня, её улыбка становится мягче, но в её глазах всё ещё искрится восторг. Она ставит бокал на стол и наклоняется ближе, будто собирается раскрыть мне государственную тайну.

– Окей, слушай, – говорит она, её голос становится тише, но полон энтузиазма. – Лиам Райдер – это не просто красавчик. Хотя, да, он чертовски горяч. Но дело не только в этом. Он… он как будто излучает силу, знаешь? Когда он входит в комнату, ты не можешь отвести взгляд. Это не просто его лицо или тело – хотя, господи, это тело… – она хихикает, но быстро становится серьёзнее. – Это в том, как он себя держит. Он знает, чего хочет, и не боится этого брать. И ещё этот его взгляд, будто он видит тебя насквозь, но не осуждает, а… как будто зовёт тебя с ним в приключение. И эта его тёмная сторона, знаешь? Все эти слухи про него, про ту модель, как её там… Брианна? Говорят, он любит всякое… необычное. И это делает его ещё притягательнее.

Я замираю, мои пальцы сжимают бокал так сильно, что я боюсь, он треснет. Брианна. Я слышала эти сплетни – про то, как она назвала его извращенцем, как сбежала из его квартиры, разбрасывая слухи по всем таблоидам. Я ненавижу, как эти слова – «тёмная сторона» – будят во мне что-то, что я не хочу признавать. Я вспоминаю его в той гримёрке, его шёпот, грязный и откровенный, его руки, сжимающие моё запястье, его поцелуй, который был больше похож на вызов, чем на ласку. Мой пульс ускоряется, и я ненавижу себя за это.

– Он просто играет, Саманта, – говорю я, мой голос звучит холоднее, чем я хотела. – Это всё его маска. Он манипулирует, дразнит, чтобы держать всех на крючке. И я не собираюсь быть одной из его игрушек.

Саманта прищуривается, её взгляд становится внимательнее, как будто она видит больше, чем я хочу показать.

– Может, он и играет, – говорит она, пожимая плечами. – Но ты тоже играешь, Элисон. Ты всегда в своей роли, даже со мной. Может, он просто пытается достучаться до настоящей тебя? Я видела, как вы выглядите вместе на экране. Это не просто химия. Это… как будто вы двое созданы, чтобы сталкиваться, как молния и гром.

Я отворачиваюсь к окну, мои губы сжимаются. Она не знает. Не знает, как его слова, его взгляд, его прикосновения пробивают мою броню. Не знает, как я боюсь того, что он может найти под этой маской. И больше всего я боюсь, что мне это может понравиться.

– Он мне не нужен, – говорю я, больше для себя, чем для неё. – И я не собираюсь поддаваться его играм. Никогда.

Саманта только улыбается, допивая своё вино.

– Знаешь, что я думаю? – говорит она, её голос лёгкий, но с лукавой ноткой. – Вы с ним либо уничтожите друг друга, либо устроите такой пожар, что весь Голливуд сгорит. И я бы поставила на второе.

Я не отвечаю, но её слова оседают во мне, как угли. Пожар. Да, это слово подходит. Лиам – это огонь, который я хочу потушить, но часть меня – та, что я прячу даже от Саманты – хочет узнать, каково это: гореть.

Утро следующего дня встречает меня безжалостным калифорнийским солнцем, которое пробивается через жалюзи, как назойливый оператор, решивший снять крупный план. Голова слегка гудит от вчерашнего вина, но я привыкла держать себя в руках. Сегодня съёмка, и не просто съёмка – эротическая сцена, первая в этом проекте, где Катерина и Лоренцо, мои и Лиама персонажи, наконец поддаются страсти, которую сдерживали слишком долго. От одной мысли о том, что мне придётся быть так близко к нему, моё сердце сжимается, а в животе разгорается жар, который я ненавижу. Я встаю и подхожу к гардеробу, выбирая наряд, который станет моей бронёй. Платье цвета красного вина, облегающее, с глубоким вырезом, которое кричит о силе и соблазне. Я наношу макияж с точностью хирурга: smoky eyes, чтобы мои серо-голубые глаза выглядели острее, и кроваво-красная помада, которая, как я знаю, привлечёт его взгляд. Волосы я оставляю распущенными, тёмные волны струятся по плечам, как вызов. Я смотрю в зеркало и вижу Элисон Кларк, звезду, которая никогда не сдаётся. Но внутри я чувствую, как моя маска дрожит, и это пугает.

Съёмочная площадка гудит, как улей: ассистенты бегают с кофе, операторы настраивают камеры, а Веласкес, с его вечным энтузиазмом, объясняет, как хочет видеть эту сцену – «горячей, но утончённой, как танец на грани». Я вхожу в студию, и взгляды устремляются ко мне. Я привыкла. Моя улыбка – отточенная, как лезвие, – сияет ровно настолько, чтобы очаровать, но не выглядеть фальшивой. Я киваю ассистентам, здороваюсь с Веласкесом, но мои глаза невольно ищут его. Лиам Райдер. Он стоит у края сцены, в чёрной рубашке, расстёгнутой ровно настолько, чтобы открывать загорелую кожу груди, с этой своей фирменной ухмылкой, от которой хочется одновременно ударить его и… Чёрт, я не могу позволить себе думать об этом.

– Кларк, ты сегодня выглядишь, как будто готова зажечь весь Голливуд, – говорит он, подходя ближе, его голос ленивый, но с той насмешкой, которая всегда выводит меня из себя. Его зелёные глаза скользят по мне, задерживаясь на вырезе моего платья, на моих губах, и я чувствую, как моя кожа покрывается мурашками. – Это платье… Оно почти заставляет меня забыть, что ты ненавидишь меня.

Я стискиваю зубы, поправляя волосы, чтобы выиграть секунду и не взорваться.

– Держи свои фантазии при себе, Райдер, – шиплю я, мой голос – чистый яд, завёрнутый в мёд. – И лучше молись, чтобы не испортить эту сцену. Я не собираюсь переснимать её десять раз из-за твоих кривых рук.

Его ухмылка становится шире, почти хищной, и он делает шаг ближе, нарушая моё личное пространство. Я чувствую его запах – кедр и дым, – и моё тело предаёт меня, пульс ускоряется, несмотря на всю мою злость.

– Кривые руки? – он наклоняется чуть ближе, его голос становится тише, но от этого только опаснее. – О, Кларк, ты понятия не имеешь, на что способны эти руки. Но, может, сегодня я покажу тебе… в кадре, конечно.

Я фыркаю, скрещивая руки, чтобы скрыть, как мои пальцы дрожат.

– Мечтай, – отвечаю я, мои глаза мечут молнии. – Единственное, что ты покажешь, – это как облажаешься перед камерой. Снова.

Веласкес прерывает нас, крича, чтобы мы готовились к сцене. Это эротическая сцена, момент, где Катерина и Лоренцо, после месяцев интриг и ссор, сдаются своей страсти в пустом дворцовом зале. Сценарий требует, чтобы Лоренцо прижал Катерину к стене, его руки скользили по её телу, а их поцелуй был полон отчаяния и желания. Я знаю, что это всего лишь роль, но мысль о том, что Лиам будет так близко, что его руки будут на мне, заставляет моё сердце биться быстрее, чем я хочу.

Свет приглушён, камеры готовы, и мы становимся на свои места. Я стою у стены, одетая в корсет и длинную юбку в стиле Ренессанса, которые подчёркивают мою талию и грудь. Лиам, в рубашке с открытым воротом, выглядит как чёртов герой романтического романа, и я ненавижу, как это действует на меня. Веласкес кричит «Мотор!», и всё начинается.

– Ты моя, Катерина, – говорит Лиам, его голос – как Лоренцо, но с оттенком чего-то личного, – и я не позволю тебе уйти.

Он делает шаг ближе, его руки находят мои запястья, прижимая их к стене над моей головой. Его хватка твёрдая, но не грубая, и я чувствую, как моё дыхание становится неровным. Это сцена. Это не настоящее. Но его глаза – зелёные, с золотыми искрами – держат меня, как магнит, и я не могу отвести взгляд.

– Ты не можешь мной владеть, Лоренцо, – шепчу я, вливая в слова Катерины всю свою злость, весь свой страх, всё своё сопротивление. Но мой голос дрожит, и я ненавижу это. – Я не твоя.

Он наклоняется ближе, его губы так близко, что я чувствую тепло его дыхания. Его руки скользят вниз, по моим рукам, к талии, и я задыхаюсь, когда его пальцы сжимают меня чуть сильнее, чем нужно для сцены. Это Лиам. Не Лоренцо. И я знаю, что он делает это нарочно.

– О, ты моя, – шепчет он, его голос низкий, почти угрожающий, и я чувствую, как его пальцы скользят по краю моего корсета, едва касаясь кожи. – И ты знаешь это, даже если боишься признать.

Я должна сопротивляться. Это в сценарии. Катерина борется, но в итоге сдаётся. И я борюсь – не только как Катерина, но и как Элисон. Я пытаюсь вырваться, мои запястья напрягаются под его хваткой, но его сила, его близость, его запах – всё это рушит мою броню. Я ненавижу его. Ненавижу, как он заставляет меня чувствовать себя уязвимой, желанной, живой. И я сдаюсь. Не только Катерина – я, Элисон, сдаюсь.

Я поднимаю взгляд, мои глаза встречаются с его, и я вижу в них что-то тёмное, что-то, что пугает и притягивает одновременно.

Он целует меня, и это не просто поцелуй для камеры. Его губы твёрдые, требовательные, и я чувствую, как моё тело отвечает, несмотря на все мои попытки сопротивляться. Мои руки, теперь свободные, цепляются за его рубашку, и я притягиваю его ближе, забывая о камерах, о Веласкесе, о сценарии. Это не Катерина и Лоренцо. Это мы. И я ненавижу, как сильно мне это нужно.

Веласкес кричит «Стоп!», и я отшатываюсь, задыхаясь. Лиам смотрит на меня, его глаза всё ещё горят, и его ухмылка возвращается, медленная и самодовольная.

– Неплохо, Кларк, – говорит он, его голос хриплый, но с той насмешкой, которая возвращает меня в реальность.

Я стискиваю зубы, мои щёки горят, и я отворачиваюсь, чтобы не дать ему увидеть, как сильно он меня задел. Я ненавижу его. Ненавижу, как он заставляет меня чувствовать себя слабой. Но больше всего я ненавижу, что часть меня хочет, чтобы эта сцена не заканчивалась.

Веласкес, однако, не доволен. Он машет руками, его голос гремит через студию:

– Отлично, но не хватает огня! Элисон, Лиам, это кульминация! Катерина и Лоренцо срывают все барьеры, это не просто поцелуй – это секс, страсть, полная отдача! Переснимаем, и я хочу, чтобы вы выложились на полную!

Моё сердце падает в пятки. Переснимать. Снова. И не просто поцелуй – постельная сцена, где Катерина и Лоренцо отдаются друг другу полностью. Я бросаю взгляд на Лиама, и его ухмылка становится ещё шире, как будто он знает, как это меня бесит. И как это меня волнует.

– Готова, Кларк? – говорит он, его голос низкий, с лёгкой насмешкой. – Или мне стоит тебя подбодрить?

– Заткнись, Райдер, – шиплю я, поправляя корсет, чтобы скрыть дрожь в руках. – Просто делай свою работу и не лезь мне под кожу.

Он смеётся, низко и тёпло, и я ненавижу, как этот звук пробирается мне под рёбра.

– Под кожу? – он наклоняется ближе, его голос падает до шёпота. – О, Кларк, я уже там. И ты это знаешь.

Я отворачиваюсь, чтобы не дать ему увидеть, как мои щёки вспыхивают. Проклятье. Я не должна позволять ему побеждать. Но когда ассистенты уводят нас, чтобы подготовить декорации – огромную кровать с тёмно-красными простынями, окружённую свечами для атмосферы, – я чувствую, как моя броня трескается. Это всего лишь сцена. Это не настоящее. Но с Лиамом ничего не бывает просто.

Мы становимся на свои места. Я лежу на кровати, юбка моего платья задрана чуть выше колен, корсет расшнурован ровно настолько, чтобы намекать на уязвимость. Лиам нависает надо мной, его рубашка наполовину расстёгнута, открывая загорелую кожу, и я ненавижу, как он выглядит – как грех, воплощённый в человеческом обличии. Свет приглушён, свечи мерцают, и воздух между нами тяжёлый, заряженный. Веласкес кричит «Мотор!», и я заставляю себя дышать.

Лиам наклоняется ближе, его рука скользит по моему бедру, медленно задирая юбку выше, чем нужно для кадра. Его пальцы – тёплые, уверенные – касаются кожи, и я задыхаюсь, несмотря на все свои попытки оставаться в роли. Это Лоренцо, не Лиам, напоминаю я себе. Но его прикосновения – слишком реальные, слишком откровенные. Его рука движется выше, к внутренней стороне бедра, и я чувствую, как моё тело напрягается, а внизу живота разгорается жар.

– Катерина, – шепчет он, его голос – как Лоренцо, но с оттенком Лиама, – ты не можешь больше бежать. Ты моя.

Его пальцы задерживаются на моей коже, чуть дольше, чем требует сценарий, и я знаю, что он делает это нарочно. Его другая рука скользит к моему корсету, развязывая шнуровку с медленной, почти мучительной точностью, и я чувствую, как ткань сползает, открывая больше кожи, чем нужно. Его глаза – зелёные, с золотыми искрами – держат мои, и в них нет Лоренцо. Это Лиам, и он знает, что я не могу сопротивляться.

– Лоренцо, – шепчу я, мой голос дрожит, и я ненавижу, как он звучит – слабый, умоляющий. – Ты не можешь… я не…

Но слова тонут, когда он наклоняется и целует меня, его губы жёсткие, требовательные, и я теряюсь. Мои руки цепляются за его плечи, пальцы впиваются в его кожу, и я сдаюсь – не Катерина, а я, Элисон. Его рука скользит выше, под юбку, касаясь меня там, где никто не должен видеть, и я задыхаюсь, мои бёдра невольно прижимаются к нему. Это для фильма, говорю я себе. Это не настоящее. Но его прикосновения – слишком реальные, слишком откровенные, и я ненавижу, как сильно мне это нужно.

– Сдавайся, Катерина, – шепчет он, его губы касаются моего уха, и его голос – низкий, хриплый – пробирается под кожу. – Ты знаешь, что хочешь этого.

Я хочу кричать, что это неправда, что я ненавижу его, но моё тело предаёт меня. Мои губы находят его, и я целую его с отчаянием, которого не должно быть. Мои руки тянут его ближе, и я чувствую, как его тело напрягается, как его дыхание становится тяжелее. Это сцена. Это не настоящее. Но когда его пальцы скользят по моей коже, когда его губы находят чувствительную точку на моей шее, я забываю о камерах, о Веласкесе, о мире. Есть только он. И я сдаюсь.

Веласкес кричит «Стоп!», и я отшатываюсь, задыхаясь, мои щёки горят, а сердце бьётся так, будто хочет вырваться из груди. Лиам смотрит на меня, его глаза всё ещё тёмные, полные чего-то, что я не хочу называть. Его ухмылка возвращается, медленная и самодовольная.

– Браво, Кларк, – говорит он, его голос хриплый, но с той насмешкой, которая режет, как нож. – Ты почти заставила меня поверить, что тебе это понравилось.

– Нет, нет, нет! Это не то! Элисон, Лиам, я хочу больше огня! Это кульминация, момент, когда Катерина и Лоренцо отдаются друг другу полностью! Вы близко, но не там! Переснимаем, и я хочу видеть страсть, которая сжигает всё на своём пути!

Моё сердце падает в пятки. Переснимать. Снова. И не просто поцелуй – постельная сцена, где Катерина и Лоренцо срывают все барьеры, отдаваясь страсти в полной мере. Я бросаю взгляд на Лиама, и его ухмылка становится ещё шире, как будто он знает, как это меня бесит. И как это меня волнует.

– Готова, Кларк? – говорит он, его голос низкий, с лёгкой насмешкой. – Или мне стоит тебя разогреть?

– Заткнись, Райдер, – шиплю я, поправляя корсет, чтобы скрыть дрожь в руках. – Делай свою работу, и, может, мы закончим это до заката.

Он смеётся, низко и тёпло, и я ненавижу, как этот звук пробирается мне под рёбра. Ассистенты уводят нас, чтобы подготовить декорации – огромную кровать с тёмно-красными простынями, окружённую свечами для атмосферы. Я чувствую, как моё тело уже пульсирует от предвкушения, и это пугает меня больше, чем я хочу признать.

Мы начинаем снова. И снова. Восемь дублей. Каждый раз Веласкес кричит, что не хватает «огня», «глубины», «отдачи». И каждый раз я умираю внутри, потому что Лиам не просто играет Лоренцо – он играет со мной. Он нависает надо мной на кровати, его рубашка давно сброшена, открывая рельеф его груди, его мышцы, которые напрягаются, когда он двигается. Его руки находят мою юбку, задирая её выше, чем нужно, его пальцы скользят по внутренней стороне моего бедра, касаясь кожи так, будто он знает, как это меня разрушает. Я задыхаюсь, моё тело дрожит, и я чувствую, как моё бельё становится мокрым после каждого дубля. Это не Катерина. Это я. И я ненавижу себя за это.

После третьего дубля я сбегаю в гримёрку под предлогом «поправить костюм». Мои руки дрожат, когда я меняю бельё, пряча улики своего предательства в сумке. Я не могу позволить ему увидеть, как он на меня действует. Не могу дать ему эту власть. Я возвращаюсь, натягивая маску, но каждый новый дубль – это новая пытка. Его руки всё смелее, его прикосновения всё откровеннее. Он сжимает моё бедро, его пальцы задерживаются у края моего белья, и я знаю, что он чувствует, как я дрожу. Его губы находят мою шею, и он шепчет слова Лоренцо, но я слышу Лиама:

– Ты прекрасна…

Я сдаюсь. Не только Катерина – я, Элисон. Мои руки цепляются за его плечи, мои бёдра прижимаются к нему, и я целую его с отчаянием, которого не должно быть. Моя кожа горит, моё тело пульсирует, и я чувствую, как всё внутри меня натянуто до предела, готово лопнуть. Я ненавижу его. Ненавижу, как он заставляет меня хотеть его. Ненавижу, как моё бельё снова становится мокрым, и я знаю, что мне придётся менять его опять, чтобы он не заметил.

После восьмого дубля Веласкес наконец сдаётся, но его голос всё ещё полон раздражения:

– Элисон, что с тобой? Ты выглядишь, как будто тебе больно! Где огонь? Где страсть?

Я отмахиваюсь, мой голос звучит слабее, чем я хочу:

– Простите. Живот болит. Наверное, что-то не то съела.

Он хмурится, но кивает, отмахиваясь. Лиам стоит рядом, его глаза следят за мной, и я знаю, что он не верит ни единому моему слову. Его ухмылка – медленная, хищная – говорит мне, что он знает. Он знает, как я реагирую на него. И я ненавижу его за это ещё больше.

– Береги себя, Кларк, – говорит он, его голос низкий, с той насмешкой, которая режет, как нож. – Не хочу, чтобы ты пострадала.

Я отворачиваюсь, мои щёки горят, и я почти бегу в гримёрку, чтобы снова сменить бельё, чтобы спрятать правду. Я ненавижу его. Ненавижу.

Глава 5

Я стою у края съёмочной площадки, скрестив руки, и смотрю, как она входит. Элисон Кларк. Чёрт возьми, она как ходячий грех, созданный, чтобы свести меня с ума. Платье цвета красного вина обтягивает её тело, подчёркивая каждый изгиб, каждую линию, которую я хочу провести языком. Её тёмные волосы струятся по плечам, маня прикоснуться, а её губы, накрашенные этой кроваво-красной помадой, – как приглашение, которое я хочу принять прямо сейчас. Она думает, что её маска безупречна, но я вижу трещины. Я видел их пять лет назад в той гримёрке, когда её щёки вспыхнули после моего поцелуя, когда её рука влепила мне пощёчину, но её глаза молили о большем. Она думает, что может спрятаться. Дурочка. Какая чёртова дурочка.

Съёмочная площадка гудит, но я не слышу ничего, кроме собственного пульса, который бьётся в висках, когда я думаю о том, что нас ждёт. Сегодня мы снимаем сцену, от которой у меня уже стоит, хотя камеры ещё не включились. Катерина и Лоренцо, наши персонажи, срывают все барьеры, отдаваясь друг другу на этой проклятой кровати, окружённой свечами. Я знаю, что сценарий требует страсти, но для меня это не игра. Я хочу её. Хочу сорвать этот корсет, задирать её юбку, пока она не закричит моё имя. Хочу видеть, как её маска рушится, как она сдаётся мне, вся мокрая и дрожащая. Потому что я знаю, что она хочет этого так же сильно, как я, даже если её упрямство заставляет её бороться.

Я смотрю, как она готовится, поправляя волосы, и её движения – как танец, который она отточила годами. Но я вижу, как её пальцы дрожат, как её щёки розовеют, когда она замечает мой взгляд. Она ненавидит меня, но её тело выдаёт её с головой. Я хочу провести пальцами по её шее, вниз, к вырезу этого платья, сорвать его и узнать, как она выглядит под ним. Чёрт, я хочу её так сильно, что это почти больно.

Декорации готовы: кровать с тёмно-красными простынями, свечи, мерцающие в полумраке, и воздух, пропитанный напряжением, которое я могу разрезать ножом. Она уже в костюме Катерины – корсет, который так охренительно обтягивает её грудь, что я едва могу дышать, и юбка, которую я уже представляю задранной до её талии. Я сбрасываю рубашку, оставляя только расстёгнутый ворот, и ловлю её взгляд, который задерживается на моей груди. Она хочет меня. Я знаю это, и от этого мой член пульсирует, требуя действия.

Съёмка начинается, и я нависаю над ней на кровати, мои руки находят её запястья, прижимая их к простыням. Её кожа горячая, как огонь, и я чувствую её пульс под пальцами, быстрый, неровный, как будто она уже на грани. Чёрт, она такая красивая, когда борется. Её глаза – серо-голубые, полные гнева и желания – смотрят на меня, и я хочу утонуть в них, хочу заставить её стонать, пока она не забудет, как меня ненавидеть. Моя рука скользит по её бедру, задирая юбку выше, чем нужно, и я чувствую, как она дрожит, как её дыхание сбивается. Я хочу засунуть руку под эту юбку, найти её мокрую киску и доказать ей, что она моя, даже если она будет кричать, что это не так.

Я касаюсь её, мои пальцы нарочно, но будто невзначай, скользят по внутренней стороне её бедра, ближе к тому месту, где я знаю, она пульсирует. И, чёрт возьми, я чувствую это – тепло, исходящее от неё, её желание, которое она так отчаянно пытается скрыть. Она мокрая, я знаю это, даже не касаясь её напрямую. Дурочка. Она думает, что может спрятать это от меня, но её тело выдаёт её с каждой секундой. Я хочу разорвать это бельё, хочу почувствовать, как она сжимается вокруг моих пальцев, хочу услышать, как она стонет моё имя, пока камеры снимают. Но я держу себя в руках. Едва.

Первый дубль заканчивается, и она отшатывается, её щёки пылают, а глаза избегают моих. Веласкес недоволен, орёт про «недостаток огня», и я знаю, что нас ждут ещё дубли. Восемь чёртовых дублей, и каждый – как пытка, потому что я хочу её всё сильнее. Она сбегает в гримёрку после третьего дубля, бормоча что-то про костюм, но я замечаю, как она возвращается в другом белье – чёрное кружево сменилось на белое, простое, как будто это поможет ей скрыть правду. Дурочка. Какая охренительная дурочка. Я знаю, почему она меняет бельё. Она мокрая, её киска пульсирует от моих прикосновений, и она боится, что я увижу, как сильно она меня хочет. Но я вижу всё. Я чувствую её тепло, её дрожь, её желание, и это сводит меня с ума.

Каждый дубль – это игра, где я ломаю её. Мои пальцы находят её бедро, задирают юбку, и я касаюсь её, нарочно задерживаясь у края её белья, чувствуя, как она напрягается, как её тело сдаётся. Я хочу засунуть руку глубже, хочу почувствовать, как она течёт для меня, хочу заставить её кричать, пока она не забудет, кто она такая. Её кожа горит под моими пальцами, её пульс бьётся, как барабан, и я знаю, что она на грани. Я хочу толкнуть её за эту грань, хочу, чтобы она сломалась, чтобы она признала, что хочет меня так же, как я хочу её.

К восьмому дублю она едва держится. Её тело дрожит, её грудь вздымается, и я чувствую, как она прижимается ко мне, как её бёдра ищут моих, даже если она ненавидит себя за это. Я наклоняюсь к её уху, мои губы почти касаются её кожи, и я представляю, как шепчу ей, что хочу трахнуть её прямо здесь, пока она не закричит. Я хочу сорвать этот корсет, хочу почувствовать, как её киска сжимает меня, хочу видеть, как её глаза закатываются от удовольствия. Но я держу себя в руках, потому что камеры всё ещё снимают, а Веласкес всё ещё орёт.

Когда съёмка заканчивается, она отшатывается, её лицо пылает, и она бормочет что-то про боль в животе, отмахиваясь от Веласкеса. Я знаю, что это ложь. Я знаю, что она снова побежит в гримёрку, чтобы сменить бельё, чтобы спрятать, как сильно она мокрая. Дурочка. Она думает, что может скрыть это от меня, но я чувствую её – её тепло, её пульс, её желание. Она моя, даже если ещё не знает этого. И я не остановлюсь, пока она не сдастся полностью, пока не будет умолять меня взять её, камеры будь прокляты.

Клуб в центре Лос-Анджелеса пульсирует, как живое сердце, музыка бьёт по вискам, а толпа фанатов орёт моё имя, пока я пробираюсь через неё, раздавая автографы и ленивые ухмылки. Неоновые огни режут глаза, но я в своей стихии – король, которого хотят все. Мой взгляд скользит по лицам, но я ищу её. И я нахожу её. Элисон. Даже под этой нелепой кепкой и маской, закрывающей половину её лица, я узнаю её из тысячи. Её осанка, её движения, то, как она поправляет волосы, пытаясь раствориться в толпе. Дурочка. Она думает, что может спрятаться, но я вижу её, как хищник видит добычу. Её тёмные волосы выбиваются из-под кепки, её тело, обтянутое джинсами и чёрной футболкой, всё ещё кричит о том, что я хочу прижать её к стене, провести руками по её бёдрам, почувствовать, как она дрожит подо мной. Я представляю, как срываю эту футболку, как мои пальцы находят её кожу, горячую и податливую, как я целую её шею, пока она не выгибается, умоляя о большем.

Она стоит рядом с той своей подругой – рыжей, с восторженными глазами, которая смотрит на меня, как на бога. Саманта. Я вижу, как Элисон кивает ей, и рыжая толкает её ко мне, её лицо сияет от возбуждения. Элисон идёт за мной, её шаги неохотные, но я знаю, что она не могла не прийти. Она хочет быть здесь, даже если её упрямство заставляет её притворяться, что это не так. Я веду её в угол, где свет тусклее, а музыка не так режет уши. Мои глаза скользят по ней, по её губам, которые я хочу целовать, пока она не задохнётся, по её груди, которая поднимается чуть быстрее, чем обычно. Я хочу схватить её за запястья, прижать к стене, провести рукой по её телу, почувствовать, как она напрягается, как её дыхание сбивается. Дурочка. Она думает, что этот маскарад спрячет её, но я вижу её насквозь.

– К чему весь этот цирк, Кларк? – мой голос низкий, с насмешкой, но в голове я представляю, как прижимаю её к стене, как мои руки скользят под её футболку, находят её грудь, сжимают её, пока она не застонет. – Прячешься от меня?

Её глаза вспыхивают под маской, она стискивает зубы, пытаясь держать себя в руках.

– Не обольщайся, Райдер, – шипит она, её голос режет, но я слышу в нём дрожь. – Я здесь ради Саманты. Она хотела попасть на твою чёртову встречу. Не думай, что это из-за тебя.

Дурочка. Она врёт, и мы оба это знаем. Она здесь, потому что её тянет ко мне, потому что её тело всё ещё помнит мои прикосновения на съёмочной площадке, её дрожь, её желание. Я хочу схватить её за волосы, притянуть к себе, целовать её, пока она не сдастся, пока её губы не станут мягкими и податливыми. Я хочу провести пальцами по её шее, вниз, к её бёдрам, сжать их, пока она не выгнется ко мне. Но я только ухмыляюсь, наслаждаясь тем, как она борется с собой.

– Сделай пару фото с Самантой, – говорит она, её голос холодный, но я вижу румянец на её щеках. – Она будет в восторге.

Я наклоняюсь ближе, мои глаза впиваются в её, и я представляю, как прижимаю её к стене, как мои пальцы скользят по её коже, находят чувствительные точки, которые заставят её задрожать. Я хочу видеть, как её маска рушится, как она сдаётся, как её тело становится моим.

– Попроси, Кларк, – говорю я, мой голос низкий, почти угрожающий. – Попроси меня по-хорошему.

Её глаза вспыхивают яростью, она сжимает кулаки, готовая взорваться.

– Да пошёл ты, – шипит она, её голос дрожит от злости, но я чувствую в нём что-то ещё. Желание. Она хочет меня, и это бесит её больше всего.

Я смеюсь, низко и тёпло, и отступаю, пожимая плечами.

– Тогда нет, – говорю я, и мои мысли полны того, как она будет кипеть от злости, как будет думать обо мне всю ночь, представляя, что я мог бы сделать с ней, если бы она попросила. – Без «пожалуйста» – никаких фото.

Она смотрит на меня, её глаза мечут молнии, но я знаю, что она на грани. Я хочу, чтобы она сломалась, чтобы её голос дрожал, когда она скажет «пожалуйста». Я хочу прижать её к стене, провести руками по её телу, почувствовать, как она выгибается подо мной, как её дыхание становится рваным. Дурочка. Она думает, что может играть со мной, но я уже выиграл. Я вижу её желание, её борьбу, её дрожь. И я не остановлюсь, пока она не сдастся, пока её тело не станет моим, пока она не забудет про всё, кроме меня.

– Ладно, – шипит она, делая шаг вперёд, её голос режет, как нож, но я вижу, как её щёки пылают. – Пожалуйста, сфотографируйся с моей подругой.

Я наклоняюсь ещё ближе, мои глаза впиваются в её, и я вижу, что она неискренна. Её «пожалуйста» – как выстрел, брошенный через силу, чтобы заткнуть меня. Дурочка. Она думает, что может отделаться этим, но я хочу больше. Я хочу, чтобы она умоляла, чтобы её голос дрожал от настоящего желания, чтобы она посмотрела на меня так, как смотрела на съёмочной площадке, когда её тело сдавалось под моими руками. Я представляю, как прижимаю её к стене, как мои пальцы скользят по её шее, сжимают её талию, пока она не выгибается ко мне, пока её дыхание не станет рваным, пока она не забудет про свою гордость.

– Неубедительно, Кларк, – говорю я, мой голос низкий, с насмешкой, которая, я знаю, её бесит. – Скажи это так, чтобы я захотел. Искренне.

Её глаза расширяются, она стискивает зубы, и я вижу, как её кулаки сжимаются сильнее.

– Что ты от меня хочешь, Райдер? – её голос дрожит, смесь ярости и чего-то ещё, что заставляет мой член напрячься. Она на грани, и я хочу толкнуть её за эту грань.

Я не выдерживаю. Моя рука хватает её за запястье, и я прижимаю её к стене, её тело оказывается так близко, что я чувствую тепло её кожи, её учащённое дыхание. Я представляю, как срываю эту футболку, как мои руки находят её грудь, сжимают её, пока она не выгибается ко мне, пока её дыхание не станет рваным. Чёрт, я хочу её, хочу целовать её, пока она не задохнётся, хочу почувствовать, как она сдаётся, как её тело становится моим.

– Я хочу, чтобы ты умоляла меня, Кларк, – говорю я, мой голос низкий, почти рычащий. – Хочу, чтобы ты посмотрела на меня и сказала это так, чтобы я поверил.

Её глаза вспыхивают, она пытается вырваться, но я держу её крепко.

– Ты нормальный вообще? – шипит она, её голос дрожит, но я вижу, как её щёки пылают. – Я просто прошу сделать фото для Саманты!

Я наклоняюсь ближе, мои губы почти касаются её уха, и я представляю, как целую её шею, как мои зубы слегка прикусывают её кожу, пока она не застонет.

– Ты же актриса, Кларк, – шепчу я, мой голос тёплый, но с угрозой. – Заставь меня захотеть это сделать. Сыграй.

Она замирает, её дыхание становится неровным, и я вижу, как её глаза темнеют. Она решает играть. Её пальцы медленно скользят по моей груди, едва касаясь, но этого достаточно, чтобы моя кровь закипела. Я представляю, как хватаю её за талию, прижимаю ближе, как мои руки находят её бёдра, сжимают их, пока она не выгнется ко мне. Её пальцы задерживаются у моего воротника, так близко к моим губам, что я хочу схватить её руку, притянуть её к себе и целовать, пока она не задохнётся. Она наклоняется ближе, её дыхание касается моей кожи, и она шепчет, её голос мягкий, но полный вызова:

– Пожалуйста, Лиам. Сфотографируйся с ней.

Чёрт. Её голос – как мёд, лёгкий, но с той глубиной, которая бьёт меня прямо в пах. Я хочу её. Хочу притянуть её к себе, целовать её, пока её губы не станут мягкими, пока она не сдастся. Я наклоняюсь, чтобы поцеловать её, но она уворачивается, её глаза блестят под маской, полные победы и насмешки.

– Ну так что, фото будет? – говорит она, её голос лёгкий, но я слышу в нём триумф.

Дурочка. Она думает, что выиграла, но я всё ещё держу её на крючке. Я представляю, как прижимаю её к этой стене, как мои руки скользят по её телу, находят чувствительные точки, которые заставят её задрожать. Но я только улыбаюсь, моя ухмылка медленная, хищная.

– Приведи её в гримёрку, – говорю я, и мои мысли полны того, как она будет думать обо мне, как её тело будет помнить этот момент, как она будет ненавидеть себя за то, что хочет меня. – Я сделаю фото.

Глава 6

Мы стоим на тротуаре у клуба «Neon Pulse», где неоновые огни всё ещё мигают, отражаясь в лужах после недавнего дождя. Толпа фанатов редеет, но их голоса, выкрикивающие имя Лиама, всё ещё эхом отдаются в воздухе, смешиваясь с пульсирующей музыкой из клуба. Саманта стоит рядом, прижимая телефон к груди, как драгоценный трофей, и её восторженный визг режет мне уши, заглушая даже шум ночного Лос-Анджелеса. Её рыжие волосы растрепались, глаза сияют, как у ребёнка на Рождество, а улыбка настолько широкая, что кажется, вот-вот лопнет.

– О боже, Элисон, ты видела, как он мне улыбнулся?! – Саманта тычет экраном телефона мне в лицо, показывая селфи, где она обнимает Лиама, а он наклоняется к ней с этой своей проклятой улыбкой – тёплой, почти нежной, но с той лёгкой насмешкой, которая всегда выводит меня из себя. – Он сказал: «Рад тебя видеть, Саманта»! Он знал моё имя! Я чуть не умерла!

Я закатываю глаза, скрещивая руки, чтобы скрыть, как мои пальцы дрожат. Моя маска – идеальная, отточенная годами – на месте, но внутри я чувствую, как она трескается, как тонкий лёд под ногами. Лиам Райдер. Этот наглый, самодовольный тип, который даже на фан-встрече умудряется выглядеть так, будто весь мир у его ног. Саманта, моя Саманта, которая обычно видит людей насквозь, растаяла от его дурацкой улыбки, как воск под солнцем. Я ненавижу, как её восторг царапает меня изнутри, будто кто-то скребёт гвоздём по стеклу.

– Он просто играет, – говорю я, мой голос холодный, с лёгкой насмешкой, чтобы скрыть, как сильно меня это задевает. – Это его работа – очаровывать фанаток. Завтра он даже не вспомнит твоё имя.

Она качает головой, всё ещё глядя на телефон, её пальцы ласкают экран, будто это само лицо Лиама.

– Нет, ты не понимаешь! – её голос дрожит от возбуждения, и она делает шаг ближе, чуть не наступая мне на ноги. – Он был такой искренний! Этот взгляд, Элисон, эти зелёные глаза… Я готова была растаять прямо там, в гримёрке!

Я фыркаю, отворачиваясь к улице, где мигают фары проезжающих машин. Её слова – «этот взгляд» – цепляются за меня, как колючки, и я не могу их вытряхнуть. Потому что я знаю, о чём она говорит. Я чувствовала этот взгляд – его зелёные глаза, которые смотрят так, будто видят меня насквозь, будто знают все мои слабости. И я ненавижу, как он жжёт меня изнутри, как заставляет моё сердце биться быстрее, несмотря на всю мою злость.

Саманта вдруг взвизгивает ещё громче, заметив такси, которое подъезжает к тротуару. Она прыгает на месте, её энергия бьёт через край, и, не дав мне и слова сказать, бросается к машине, размахивая телефоном, как флагом.

– Мой Uber! – кричит она, оборачиваясь ко мне с сияющей улыбкой. – Элисон, это был лучший вечер в моей жизни! Спасибо, что вытащила меня сюда!

– Я могу попросить своего водителя подбросить тебя, – говорю я, доставая телефон, чтобы проверить, где моя машина. – Он уже в пути, будет через пару минут.

– Нет-нет, я справлюсь! – Саманта машет рукой, уже открывая дверцу такси. – Ты и так сделала для меня слишком много! Позвоню тебе завтра, ладно? Надо обсудить, как Лиам смотрел на тебя, когда ты просила его сфоткаться со мной! – Она хихикает, подмигивает и ныряет в машину, хлопнув дверцей. Такси срывается с места, оставляя меня одну на тротуаре, под неоновым светом и лёгким вечерним бризом.

Я стою, глядя на удаляющиеся огни, и пытаюсь собрать себя в кучу. Моя кепка всё ещё скрывает половину лица, но я чувствую, как маска Элисон Кларк, звезды, которая никогда не теряет контроль, начинает сползать. Саманта права – этот взгляд Лиама. Он смотрел на меня в гримёрке, когда я просила его сделать фото, не с привычной насмешкой, а с чем-то… тёплым, почти уязвимым, как будто на секунду снял свою броню. И я ненавижу, как это заставило моё сердце сжаться, как будто кто-то сдавил его в кулаке.

Я вздрагиваю, когда слышу шаги за спиной. Тяжёлые, уверенные, с лёгким скрипом кожаных ботинок по асфальту. Я знаю, кто это, ещё до того, как оборачиваюсь. Его запах – кедр, дым и что-то, что делает мои колени слабее, чем я хочу признать – достигает меня раньше, чем его голос.

– Кларк, – говорит Лиам, и его низкий, чуть хриплый голос скользит по моей коже, как электрический разряд. – Что, прячешься от меня под этой кепкой?

Я оборачиваюсь, мои серо-голубые глаза встречаются с его зелёными, и я вижу, как уголок его губ приподнимается в этой его фирменной ухмылке. Он стоит слишком близко, его тёмная рубашка обтягивает плечи, а за ним маячат двое охранников, держащихся на почтительном расстоянии. Толпа фанатов всё ещё гудит неподалёку, но его внимание приковано ко мне, и это заставляет мой пульс биться быстрее, чем я хочу.

– Я не прячусь, Райдер, – шиплю я, поправляя кепку, чтобы выиграть секунду и взять себя в руки. – Я просто жду своего водителя. И, знаешь, мне не нужен твой спектакль.

Он смеётся – низкий, тёплый смех, который пробирается мне под рёбра, и делает шаг ближе, нарушая моё личное пространство. Его охранники остаются позади, но я чувствую их присутствие, как тень, которая напоминает мне, что Лиам Райдер – это не просто человек, а целое событие.

– Спектакль? – его бровь приподнимается, и он наклоняется чуть ближе, его голос становится тише, но от этого только опаснее. – О, Кларк, я ещё даже не начал. Поехали, поужинаем. Я знаю одно место, где подают лучший стейк в городе.

Я замираю, мои кулаки сжимаются в карманах джинсов. Ужин? С ним? После всего, что было в гримёрке, после его шуточек, после того, как его взгляд заставил меня чувствовать себя уязвимой? Нет, ни за что.

– Нет, спасибо, – говорю я, мой голос холодный, как лёд, но я чувствую, как мои щёки начинают гореть. – Я не голодна. И у меня нет настроения терпеть твои подколки весь вечер.

Он не отступает. Вместо этого его ухмылка становится шире, почти хищной, и он делает ещё один шаг, так что теперь нас разделяет всего пара сантиметров. Я чувствую тепло его тела, его запах обволакивает меня, и моё сердце бьётся так громко, что я боюсь, он это услышит.

– Да ладно, Элисон, – говорит он, и его голос становится мягче, но в нём всё ещё есть эта проклятая насмешка. – Один ужин. Без камер, без сценария. Только ты, я и хороший стейк. Неужели ты боишься, что не выдержишь моего обаяния?

Я стискиваю зубы, чтобы не врезать ему. Он невыносим. Но его слова – «только ты, я» – бьют прямо в цель, и я ненавижу, как часть меня хочет сказать «да», просто чтобы посмотреть, что он задумал. Чтобы проверить, насколько далеко он зайдёт в этой своей игре. Моя маска дрожит, но я не могу позволить ей упасть. Не перед ним.

– Я не боюсь тебя, Райдер, – шиплю я, мои глаза мечут молнии. – Но я не собираюсь тратить свой вечер на твои игры. Найди себе другую фанатку.

Он смеётся снова, и этот звук – тёплый, глубокий – заставляет мой желудок сжаться. Он кивает своим охранникам, и один из них открывает дверцу чёрного внедорожника, припаркованного у тротуара.

– Влезай, Кларк, – говорит он, его голос теперь твёрже, с ноткой приказа, от которой у меня мурашки по коже. – Я не приму «нет». Один ужин, и я отвезу тебя домой. Обещаю вести себя… почти прилично.

Я открываю рот, чтобы снова отказаться, но что-то в его взгляде – не насмешка, а что-то тёмное, почти умоляющее – заставляет меня замереть. Я ненавижу его. Ненавижу, как он всегда знает, как задеть меня, как найти трещину в моей броне. Но я устала бороться. Устала притворяться, что он не действует на меня. И, чёрт возьми, я хочу посмотреть, что он задумал.

– Ладно, – выдавливаю я, мой голос звучит тише, чем я хотела. – Но если ты начнёшь свои шуточки, я вылью вино тебе на голову.

Его ухмылка становится шире, и он делает шаг назад, жестом приглашая меня к машине.

– Договорились, – говорит он, и в его голосе есть что-то, что заставляет мой пульс биться быстрее. – Но, Кларк, я тебя предупредил: я всегда получаю, что хочу.

Я сажусь в машину, мои руки дрожат, когда я пристегиваю ремень, и пытаюсь убедить себя, что это просто ужин. Просто стейк, просто разговор. Но когда Лиам садится рядом, его колено случайно касается моего, и я чувствую, как жар разливается по моему телу, я понимаю, что это не будет просто ужин. Машина трогается, и я смотрю в окно, пытаясь не замечать, как он смотрит на меня – с этой своей проклятой ухмылкой, которая обещает неприятности.

Мы едем молча, и я жду, что он назовёт адрес какого-нибудь модного ресторана в центре города, где нас будут окружать папарацци и любопытные взгляды. Но когда машина сворачивает на тихую улицу в Беверли-Хиллз, моё сердце сжимается. Я узнаю этот район – это не ресторан. Это его дом. Огромный особняк, скрытый за высокими воротами, с пальмами и идеально подстриженными кустами, которые кричат о богатстве и приватности.

– Райдер, – мой голос дрожит, несмотря на все мои попытки звучать уверенно. – Это не ресторан.

Он поворачивается ко мне, его зелёные глаза блестят в полумраке машины, и его ухмылка становится ещё более самодовольной.

– Расслабься, Кларк, – говорит он, его голос низкий, почти ласкающий. – Я сказал, что знаю место с лучшим стейком. Я не сказал, что это ресторан. Мой шеф-повар творит чудеса. И, знаешь, иногда лучше без камер и чужих глаз.

Я стискиваю кулаки, чувствуя, как моя маска трещит по швам. Он привёз меня к себе домой. К себе домой. Я хочу выскочить из машины, хочу кричать, что он опять играет со мной, но моё тело предаёт меня. Мой пульс бьётся, как барабан, и я ненавижу, как часть меня – та, что я прячу даже от себя – хочет узнать, что будет дальше. Хочет проверить, как далеко он зайдёт. И, чёрт возьми, хочет, чтобы он сломал мою броню.

– Ты невыносим, – шиплю я, но мой голос звучит слабее, чем я хотела.

Он смеётся, открывая дверцу и выходя из машины.

Глава 7

Я сижу за длинным стеклянным столом в своей столовой, где свет от хрустальной люстры мягко падает на тёмный дубовый пол. Шеф-повар, Пьер, только что унёс пустые тарелки от закусок, оставив нас с Элисон наедине с бокалами красного вина и ароматом стейка, который, как я обещал, лучший в городе. Она сидит напротив, её поза напряжённая, как у кошки, готовой прыгнуть, если я сделаю неверный шаг. Её серо-голубые глаза избегают моих, блуждая по комнате – от панорамных окон с видом на Беверли-Хиллз до абстрактной картины на стене, которую я купил на каком-то аукционе, даже не разобравшись, что она значит. Элисон Кларк. Самая упрямая, самая закрытая и, чёрт возьми, самая интригующая женщина, которую я знаю.

Я откидываюсь на спинку стула, крутя бокал в руке, и наблюдаю за ней. Она всё ещё в своей кепке, хотя сняла её, когда мы вошли, и теперь её тёмные волосы рассыпались по плечам, ловя свет. Она выглядит… не знаю, как описать. Не как звезда с обложки журнала, а как кто-то настоящий, кто-то, кого я хочу разгадать. И это пугает меня больше, чем я готов признать. Обычно я знаю, как вести игру – улыбка, пара шуток, лёгкий флирт, и всё идёт по сценарию. Но с ней? С ней сценарий летит к чёрту.

– Ну что, Кларк, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал легко, почти лениво. – Признай, стейк был не так уж плох, да?

Она фыркает, её губы чуть изгибаются в намёке на улыбку, но она быстро прячет её, отпивая глоток вина. Её движения отточенные, как будто она всё ещё играет роль Элисон Кларк, недоступной звезды, но я вижу, как её пальцы чуть дрожат, когда она ставит бокал на стол.

– Похоже, твой шеф-повар знает своё дело, – отвечает она, её голос холодный, но без той привычной язвительности, которую она обычно бросает в меня. – Но не обольщайся, Райдер. Это не значит, что я теперь твоя фанатка.

Я смеюсь, и звук выходит громче, чем я ожидал, заполняя тишину комнаты. Она закатывает глаза, но я замечаю, как её плечи чуть расслабляются. Хорошо. Это прогресс. Я наклоняюсь вперёд, опираясь локтями на стол, и смотрю на неё, пытаясь поймать её взгляд. Она избегает меня, но я не сдаюсь.

– Знаешь, – говорю я, и мой голос становится тише, мягче, как будто я делюсь секретом. – Ты всегда такая. Как будто я твой личный враг номер один. Что я тебе сделал, Кларк? Серьёзно, расскажи. Я хочу знать.

Она замирает, её пальцы замирают на ножке бокала, и на секунду я вижу, как её маска трескается. Её глаза, эти серо-голубые озёра, которые я, чёрт возьми, не могу перестать замечать, наконец встречаются с моими. В них мелькает что-то – не злость, не насмешка, а что-то глубокое, почти болезненное. Но она быстро отворачивается, глядя в сторону, как будто боится, что я увижу слишком много.

– Не делай вид, что ты не знаешь, Райдер, – её голос тихий, но в нём есть сталь, которая заставляет меня выпрямиться. – Ты всегда такой… невыносимый. Эта твоя ухмылка, твои шуточки, твоя манера вести себя, как будто весь мир должен падать к твоим ногам. Это раздражает.

Я приподнимаю бровь, не сдерживая улыбки. Она думает, что я не вижу, как она врёт? Не мне, а себе. Я откидываюсь назад, делая глоток вина, и даю ей секунду, чтобы собраться. Потому что я знаю, что это не всё. Это не просто моя ухмылка. Это что-то большее, что-то, что тянется назад, к той ночи пять лет назад, когда я был достаточно глуп, чтобы поцеловать её в гримёрке, а она влепила мне пощёчину, которая до сих пор звенит у меня в ушах.

– Раздражаю? – переспрашиваю я, и мой голос звучит почти дружески, как будто мы просто болтаем, а не балансируем на краю пропасти. – Кларк, я раздражаю половину Голливуда, и они всё равно зовут меня на свои вечеринки. Но ты… ты другая. Ты смотришь на меня, как будто я украл твой Оскар. Или, не знаю, твой любимый кофе. Что это, Элисон? Почему ты так меня ненавидишь?

Я специально называю её по имени, не «Кларк», а «Элисон», и вижу, как её глаза чуть расширяются, как будто я переступил невидимую черту. Она открывает рот, чтобы ответить, но потом закрывает его, её губы сжимаются в тонкую линию. Она смотрит на свой бокал, как будто там спрятан ответ, и я жду, затаив дыхание. Я не знаю, почему мне так важно это услышать. Может, потому что я устал от этой игры в кошки-мышки. Может, потому что я хочу, чтобы она наконец сказала правду – не мне, а себе.

– Это не ненависть, – наконец говорит она, и её голос такой тихий, что я едва слышу. Она поднимает глаза, и на секунду я вижу её настоящую – не звезду, не ледяную королеву, а Элисон, которая прячется за всеми этими стенами. – Это… сложно. Ты всегда знаешь, как вывести меня из себя. Ты лезешь под кожу, Райдер. И я не хочу, чтобы ты там был.

– Почему? – спрашиваю я, и мой голос мягкий, без привычной насмешки. – Давай, колись, Кларк. Всем будет проще, если мы с тобой… подружимся.

Элисон замирает, её пальцы сжимают бокал чуть сильнее, и я вижу, как она борется с собой. Её губы приоткрываются, но она не спешит отвечать. Она смотрит на меня, и в её глазах мелькает что-то – страх, гнев, может, даже желание, – но она быстро опускает взгляд, как будто боится, что я прочту её, как открытую книгу.

– Подружимся? – она произносит это слово так, будто оно горькое, и её губы кривятся в лёгкой усмешке. – Ты серьёзно, Райдер? Ты не из тех, кто дружит. Ты из тех, кто… – она замолкает, подбирая слова, и я чувствую, как моё сердце бьётся быстрее, ожидая, что она скажет дальше. – Ты из тех, кто берёт, что хочет, и идёт дальше. А я не хочу быть очередной твоей победой.

Её слова бьют, как пощёчина, и на секунду я теряю дар речи. Она думает, что я такой? Что это всё – просто игра, просто ещё одна галочка в моём списке? Я открываю рот, чтобы возразить, но вместо этого решаю сменить тактику. Если она хочет играть в эту игру, я могу сыграть лучше. Я наклоняюсь ещё ближе, мои глаза ловят её, и я позволяю своей улыбке стать чуть более хищной, но всё ещё тёплой, как будто я знаю секрет, который она ещё не разгадала.

– Не думаю, что это так плохо, – говорю я, мой голос низкий, почти ласкающий, с лёгкой насмешкой, которая, я знаю, её бесит. – Ты ведь даже не пробовала, Кларк. Может, тебе понравится, если ты дашь мне шанс. Я не так уж плох, знаешь. Иногда я даже могу быть… очаровательным.

Я вижу, как её щёки слегка розовеют, и это, чёрт возьми, победа. Она пытается скрыть это, хватает свой бокал и выпивает его залпом, как будто вино может спасти её от меня. Врушка. Её движения резкие, но я вижу, как её глаза на долю секунды задерживаются на моих губах, и это поджигает что-то внутри меня. Она может сколько угодно притворяться, что я её раздражаю, но я знаю, что она чувствует. То же, что и я. Этот жар, эту искру, которая тлеет между нами, готовясь вспыхнуть.

– И не хочу, – бросает она, ставя пустой бокал на стол с чуть большим стуком, чем нужно. Её голос твёрдый, но я слышу в нём дрожь, и это как музыка для моих ушей. – Ты слишком привык, что все вокруг падают к твоим ногам, Райдер. Но я не одна из них.