Глубинный мир. Эпоха первая. Книга четвертая

ГЛАВА 1: ПРИЗЕМЛЕНИЕ В ВЕЧНОЙ НОЧИ

Тишина после погружения была иного рода. Не гнетущая тишина похорон, не напряженная пауза перед боем. Это была тишина прибытия. Глубокая, насыщенная, как сама вода, сжимавшая стальной корпус «Прометея» с титанической, неумолимой силой. Тишина, в которой слышалось каждое биение перегруженного сердца корабля – гул «Феникса», теперь звучавший глухо, с хрипотцой, словно гигант задыхался под невидимой тяжестью.

Альма Райес стояла у иллюминатора в опустевшем медпункте. За толстым, многослойным стеклом царила Вечная Ночь. Не та романтическая темнота звездного неба, которую она помнила по книгам, а абсолютная, всепоглощающая чернота. Свет «Прометея», пробивающийся сквозь ил, выхватывал лишь жалкие фрагменты нового ландшафта: причудливые, гротескные минеральные наросты на дне, похожие на окаменевшие грибы или кости исполинских зверей; редкие, слепые тени, мелькавшие на границе видимости и тут же растворяющиеся; медленно оседающую взвесь, кружащуюся в лучах прожекторов, как пепел в погребальном костре. Где-то там, в этой чернильной пустоте, остался Фринн. И Земля. Оба – навсегда потерянные миры.

Она прижала ладонь к холодному стеклу. Казалось, сама бездна давила на него снаружи, пытаясь проникнуть внутрь. Корпус ответил ей. Тихий, протяжный стон прошел по металлическим ребрам корабля, словно живое существо, пробуждающееся в незнакомой и враждебной среде. Скрип. Негромкий, но отчетливый, как скрежет зубов во сне гиганта. Потом еще один, ближе. Альма инстинктивно отшатнулась. Этот звук был воплощением кошмара инженера – предвестником катастрофы, спрессованной в один жуткий момент.

Скрип повторился, на этот раз громче, сопровождаемый резким, шипящим звуком из вентиляционной решетки над головой. Не воздух – что-то более плотное, ядовитое. Запах озона и… морской воды. Легкий, едва уловимый, но неотвратимый. Сердце Альмы сжалось. Разгерметизация. Не катастрофическая, не та, что рвет сталь и втягивает людей в водяной ад, а коварная, мелкая. Капелька. Еще одна. Как кровь из незажившей раны.

Тревога зажглась на потолке – не пронзительный вой боевой тревоги, а мерный, настойчивый пульс аварийного оповещения. Голос капитана Ванн, обычно стальной и не допускающий возражений, прозвучал по общему каналу с непривычной, сдерживаемой резкостью. В нем не было страха. Была концентрация. Холодная, как вода за бортом.

– Всем секторам. Глубина 9850 метров. Статус «Приземление завершено». Повторяю, посадка завершена. Состояние корпуса… напряженное. Зафиксированы множественные точки микроразгерметизации в секторах Бета, Гамма и Дельта. Инженерные команды – немедленно к местам утечек по схеме на сетевых терминалах. Приоритет – герметизация и стабилизация каркаса. Остальные – оставаться на местах, готовность к экстренной эвакуации из указанных секторов. Объявляю чрезвычайное положение. Режим жесткой экономии ресурсов вступает в силу немедленно: свет, вода, воздух – строго по минимальным квотам. Все нежизненно важные системы – отключить. Это не просьба. Это приказ. Выживание зависит от дисциплины. Ванн, конец связи.

Тишина после ее слов была еще тяжелее. Прежняя тишина прибытия сменилась тишиной осознания. Они не просто пришли. Они сели на дно самого глубокого из возможных ущелий. И дно это не было гостеприимным. Оно сжимало их, пыталось проникнуть внутрь, как вода всегда стремится заполнить пустоту. Скрип корпуса стал постоянным звуковым фоном их нового существования – назойливым напоминанием о хрупкости их стального кокона.

Альма вышла в коридор. Освещение было приглушено до минимума, создавая длинные, зловещие тени. Воздух казался гуще, тяжелее, пахнул страхом, потом и металлом. Люди стояли у дверей своих отсеков, бледные, с широко открытыми глазами. Шепотки, как крысиный бег, пробегали по коридорам: «Слышал? Дельта опять течет…», «Скрипит, как старый корабль-призрак…», «Давление… оно же должно раздавить нас…». Паника висела в воздухе, невидимая, но осязаемая, как и запах моря.

Она направилась в биосектор. Ее царство. Ее надежда. Дорога вела через поврежденный сектор Гамма. Инженеры в аварийных скафандрах, похожие на неуклюжих глубоководных жуков, копошились у развороченной переборки. Сварка шипела, высекая ослепительные искры, которые на мгновение выхватывали из полумрака их напряженные лица и зияющую, влажную рану в стальном теле «Прометея». Вода сочилась тонкой струйкой, ее тут же откачивали, но она находила новые щели. Борьба казалась сизифовой.

Биосектор встретил ее запахом… увядания. Искусственное солнце горело вполсилы, отбрасывая бледные, болезненные тени на ряды гидропонных установок. Листья картофеля, обычно упругие и зеленые, висели поникшие, теряя цвет, покрываясь странными, желтоватыми пятнами. Побеги пшеницы выглядели хрупкими, почти прозрачными. Даже неприхотливые водоросли в аквакультурных бассейнах казались вялыми, их движение замедленным. Растения, выведенные для жизни под искусственным светом в контролируемой среде космоса или глубины, испытывали шок. Шок от нового места, от чудовищного давления, передававшегося через корпус и воду в питательных растворах, от скудного света и, возможно, от чего-то еще, незримого, что несла в себе вода «Тихого Омута».

Альма подошла к ближайшей установке, коснулась дрожащего листка. Он был холодным и безжизненным под пальцами. Ее собственная усталость, горе, казались ничтожными перед лицом этого молчаливого страха ее зеленых детей. Они были пульсом жизни «Прометея». Их гибель означала медленное удушье, голодную смерть в стальной гробнице. Она закрыла глаза, чувствуя, как тяжесть бездны давит не только на корпус, но и на ее душу.

Где-то высоко, в цитадели Центра Командования, Джеф Коррен, его лицо отражалось в мерцании десятков мониторов, запускал первые щупальца их нового восприятия. Внешние сенсоры «Прометея», спрятанные в бронированных куполах по корпусу, оживали один за другим. Как слепой, ощупывающий лицо незнакомца, они посылали в окружающую тьму лучи сонара, пучки лидара, нити чувствительных микрофонов. Данные стекались на экраны Джефа – не картина, а хаос точек, линий, теней и звуков. Огромные, нечитаемые стены каньона. Странные, движущиеся тепловые пятна на дне. Пузыри от «Черного курильщика», видимого как далекий, зловещий маяк термальной активности. И шум. Не тишина, а гулкий, многоголосый шум самой бездны: скрежет камней где-то вдали, щелчки неизвестных существ, монотонный гул течений, и… что-то еще. Что-то неструктурированное, фоновое, похожее на далекий, невнятный шепот, наводящий на мысль не о пустоте, а о бесконечной, чужой наполненности.

Джеф стиснул зубы, отгоняя призрак Фринна, который бы сейчас с азартом расшифровывал эти первые сигналы нового мира. Теперь это был только он. И холодные данные на экране. Данные, которые говорили лишь одно: они сели не в тихую гавань. Они приземлились в сердце неизвестности, под взглядом невидимых глаз, под гнетом непостижимой силы. И их стальной дом стонал под этим гнетом, пытаясь удержать хрупкую жизнь внутри от вторжения вечной, враждебной ночи.

Бездна не была пустой. Она была… внимательной. И первое знакомство только начиналось. Со скрипом стальных ребер и запахом страха в воздухе.

ГЛАВА 2: ПЕСОК И СТАЛЬ

Тишина «Тихого Омута» была обманчива. Ее заполнял гул – гул «Феникса», борющегося за жизнь; гул насосов, откачивающих предательские капли океана из ран «Прометея»; и теперь – новый звук. Металлический, ритмичный, упорный. Звук строительства во чреве бездны.

Внешние прожекторы «Прометея», экономично рассекая чернильную толщу, выхватывали сюрреалистическую картину. На илистом, усыпанном странными минеральными «грибами» дне, вокруг гигантской стальной гусеницы посадочной опоры, копошились фигуры. Не люди – скорее, механические копеподы, неуклюжие и медленные в своих громоздких, бронированных скафандрах. Каждое движение давалось с невероятным усилием, будто они пробирались сквозь кристаллизованный воздух. Чудовищное давление в почти 900 атмосфер сковывало суставы, сжимало грудные клетки даже сквозь компенсирующие слои скафандра, заставляя сердце биться с надрывной тяжестью. Дыхание в шлеме звучало громко, хрипло, как у умирающего зверя.

Это были инженеры. Муравьи, пытающиеся укрепить гнездо на дне океанского колодца. Их цель – не просто залатать «Прометей». Их цель – пустить корни. Активирован «Ковчег-Семя» – колоссальный модуль, спрятанный в недрах корабля, содержащий развертываемые фермы, жилые секции, лаборатории будущей колонии «Новый Прометей». Но для этого «семени» нужна твердая почва и защитный каркас. Каркас, который предстояло собрать здесь, под Вечной Ночью, из привезенных балок и ферм, под неусыпным взглядом бездны.

Лидер группы, Григорий Волков, его голос, искаженный статикой и давлением, доносился по общему каналу:

– Опору Б-4… выравниваем… Виктор, подай клин… Медленно! Черт возьми, медленнее!

Его скафандр, покрытый слоем липкого, черного ила, сливался с окружающим мраком. В его руках огромный домкрат, казавшийся игрушечным на фоне массивной опоры «Прометея», скрипел, напрягаясь, пытаясь приподнять кромку гигантской стальной лапы, которая слегка просела в илистый грунт. Рядом Виктор, молодой техник, чье лицо за толстым стеклом шлема было бледным и сосредоточенным, управлял внешним манипулятором – стальной рукой, закрепленной на мобильной платформе. Манипулятор кряхтел, подцепляя многотонную ферму будущего каркаса.

Работа шла со скоростью геологического процесса. Каждое действие требовало нечеловеческой осторожности. Один неверный шаг, одно резкое движение – и хрупкое равновесие между человеком, техникой и чудовищным давлением могло рухнуть. Сенсоры Джефа, развернутые по периметру, сканировали тьму, но их данные были туманными, как сны. Где-то в черноте, за пределами островка света, могли таиться… что угодно. Это знание висело в воде, тяжелее самого давления.

– Подаю ферму! – предупредил Виктор, его голос дрожал от напряжения.

Манипулятор, с трудом преодолевая сопротивление воды, понес стальную громадину к месту установки. Она плыла, как айсберг во тьме. Все взгляды за стеклами шлемов следили за ней. Григорий подал знак другим – занять позиции с монтажными ключами и сварочными гарпунами.

И случилось.

Сначала – резкий, визгливый скрежет в канале связи Виктора. Потом – его сдавленный крик:

– Заело! Не слушается!

Манипулятор, нацеленный на монтажный узел, внезапно дернулся, как конь, почуявший змею. Гидравлика захрипела, пронзительно завыв. Вместо плавного опускания, ферма резко качнулась, ее торец, тупой и тяжелый, как таран, понесся прямо к платформе, на которой стоял молодой инженер Петров, готовивший крепеж.

Время замедлилось до чудовищной вязкости. Петров замер, увидев надвигающуюся на него стальную стену. Он попытался отпрыгнуть – но скафандр, давление, ил. Движение было мучительно медленным, беспомощным. Крики в эфире слились в неразборчивый вой ужаса. Григорий бросил домкрат, инстинктивно шагнув вперед, хотя знал – бессмысленно.

Ферма пронеслась в сантиметрах от шлема Петрова, с грохотом, приглушенным водой, врезавшись в илистое дно рядом с платформой. Столб черной взвеси взметнулся вверх, заволакивая все. Платформа подбросило, Петрова сбило с ног. Он упал в ил, его скафандр зарычал сигналом тревоги – возможный пробой или повреждение шарнира.

Тишина в эфире была оглушительной. Только тяжелое, прерывистое дыхание Петрова и шипение поврежденной гидравлики манипулятора. Виктор бил кулаком по панели управления внутри своей кабины, его рыдания сотрясали микрофон.

– Я… я не… дернул! Само! Оно само!

Григорий первым пришел в себя:

– Тихо! Петров! Докладывай состояние!

– Живой… – прозвучал хриплый голос из облака ила. – Нога… кажется, зацепило при падении. Шлем цел. Давление… давление держит.

В его голосе не было облегчения. Только леденящий ужас, едва сдерживаемый панический вопль.

Операция по спасению заняла еще час мучительно медленной работы. Вытаскивать Петрова из ила, проверять скафандр на герметичность, транспортировать его к шлюзу – каждое действие было испытанием на прочность нервов. Когда шлюз закрылся за пострадавшим и его спасателями, оставшиеся снаружи инженеры молча смотрели на застрявшую в иле ферму и на безжизненно повисший манипулятор. Первая кровь колонии была пролита не в бою, а на стройке. Бездна напомнила: она не прощает ошибок. Она не терпит суеты. Она требует жертв.

Внутри «Прометея» гул строительства сменился гулом споров. Новость об аварии разнеслась мгновенно. Медпункт, куда доставили Петрова (к счастью, с сильным ушибом и вывихом, но без разгерметизации), стал эпицентром напряжения. У его койки стояла доктор Шарма Арьян. Ее лицо, обычно мягкое, было жестким.

– Это был вопрос времени, Григорий, – говорила она, обращаясь к Волкову, который, сняв скафандр, но еще покрытый илом и потом, стоял как вкопанный. Его руки дрожали. – Люди на пределе. После битвы, после погружения, после постоянного скрипа корпуса и страха задохнуться! Они работают в аду снаружи и живут в аду страха внутри. Им нужен отдых. Нужна поддержка. Нужно видеть, что их жизнь ценна не только как функция для стройки!

Рядом стоял Майлз Чен, главный системный инженер, технократ до мозга костей. Его очки блестели в приглушенном свете.

– Ценна? Их жизнь – и всех нас – зависит от того каркаса, Арьян! От герметичности опор! От «Ковчега-Семя»! Петров жив – и слава Богам Глубин за это. Но если мы сейчас остановимся, если будем нянчиться с нервами вместо того, чтобы укреплять сталь, следующая авария будет фатальной не для одного человека, а для всех! Давление не ждет. Коррозия не ждет. Роарк не ждет! Нам нужны не групповые терапии, а исправный манипулятор и двойная смена на сварке!

Слова повисли в воздухе, тяжелые, как свинец. Два полюса. Две правды, одинаково неоспоримые и одинаково трагичные. Люди в коридоре, прислушивавшиеся к спору, смотрели то на Арьян, то на Майлза. В их глазах читалась растерянность. Страх перед бездной снаружи боролся со страхом сломаться внутри.

– Мы теряем людей не только от воды, Майлз, – тихо, но четко сказала Арьян. – Мы теряем их рассудок. Паника в коридорах после каждой новой утечки? Слухи о «проклятии»? Это – брешь в нашей обороне. И она может оказаться фатальнее трещины в корпусе. Мы должны укрепить и сталь, и дух. Иначе мы построим каркас для мертвого города.

Григорий Волков молчал. Он смотрел на свои дрожащие, покрытые ссадинами руки – руки, которые только что держали домкрат под чудовищным давлением и были бессильны спасти товарища от стального тарана. Он чувствовал вес бездны на плечах и ледяной ужас в глазах Петрова. Прав был Майлз: остановка – смерть. Правда была и в словах Арьян: люди ломаются. Его собственные нервы были натянуты, как тросы манипулятора перед срывом.

Решение пришло не от них. По общему каналу прозвучал голос Ванн, холодный и не допускающий дискуссий, но с новой, едва уловимой нотой усталости:

– Инженерная группа «Каркас». Работа приостанавливается на шесть часов. Обязательный медосмотр и психологическая оценка для всех, кто был снаружи. Волков, доложите о состоянии оборудования и повреждениях манипулятора. Чен, найдите замену вышедшему из строя узлу в запасах или адаптируйте другой. Арьян, организуйте сессию поддержки для группы и для свидетелей аварии. Следующий выход – только после моего прямого приказа и подтверждения готовности оборудования и экипажа. Строительство каркаса жизненно необходимо. Но труп не держит сталь. Распуститься.

Связь прервалась. Приказ был соломоновым. Он не разрешил конфликт, лишь отложил его, купив время ценой драгоценных часов. Майлз Чен стиснул зубы, резко развернулся и зашагал прочь, к своим чертежам и складам. Арьян Шарма вздохнула с облегчением и подошла к Волкову, положив руку ему на плечо. Он вздрогнул.

– Пойдем, Григорий, – тихо сказала она. – Сначала медосмотр. Потом поговорим.

Григорий позволил себя увести. Его взгляд упал на иллюминатор, за которым царила чернота. Там, в иле, лежала ферма будущего каркаса и безжизненная стальная рука манипулятора. Песок и сталь. Хрупкость и прочность. Человеческое и бездонное. Они пытались вбить кол в дно мира, а мир отвечал безмолвным, равнодушным сопротивлением, стоившим почти жизни. И где-то в этой тьме, за пределами сенсоров, возможно, кто-то наблюдал. И ждал.

ГЛАВА 3: ТЕНИ В УМЕ

Шесть часов передышки, дарованные Ванн, не принесли покоя. Они лишь сменили внешний грохот на внутренний гул – гул тревоги, сдерживаемых слез и невысказанных мыслей, отдававшийся в стальных стенах отсеков. «Прометей», некогда убежище, а ныне стальная утроба, затонувшая в вечной ночи, стал гигантским резонатором для страхов своих обитателей.

В отсеках, особенно в дальних, куда реже доходили инженерные команды и где свет экономили яростнее, поселилась иная форма тьмы. Не физическая, а ментальная. Воздух здесь был гуще не от влаги, а от непроговорённого ужаса. После простора пустоты, пусть и иллюзорного на ковчеге, и даже после бескрайности океанских глубин во время погружения, замкнутые пространства секторов, сдавленные не только давлением снаружи, но и осознанием, что выбраться отсюда почти невозможно, начали душить. Клаустрофобия, дремавшая в подсознании многих, пробудилась с яростью хищника.

В Секторе Эхо, предназначенном для хранения, а ныне набитом эвакуированными из поврежденных отсеков, случился первый приступ. Молодая женщина, бывшая биолог, вдруг закричала, что стены смыкаются, что потолок давит ей на грудь. Она билась в истерике, царапая дверь шкафа-купе, пока ее не сдержали соседи. Ее крики – дикие, нечеловеческие – эхом разнеслись по коридорам, сея семена паники. «Там Эхо опять…», «Слышали? Как будто режут…», «Говорят, она видела тени… тени от прошлого…»

Тени прошлого. Они были вездесущи. Битва с «Элизиумом» оставила не только шрамы на корпусе, но и глубокие рубцы в душах. Каждое неожиданное шипение пара, каждый резкий скрежет металла (а их было много) заставлял людей вжиматься в стены, искать укрытие, хвататься за воображаемое оружие. В глазах механика, чинившего вентиляцию, вдруг отражался не свет фонаря, а зарево пожара в коридоре Дельта. Повар на кухне ронял кастрюлю, и звон металла о металл на мгновение сливался в его сознании с воем сирены боевой тревоги. А запах озона и гари… этот запах преследовал, как призрак.

Но самой густой, самой непроницаемой тенью была потеря Фринна. Его отсутствие ощущалось физически. В ЦКП, где его место у навигационного пульта теперь занимал молодой, слишком старающийся штурман. В шлюзе Дельта, где проходили мимо, избегая смотреть на то место, где растворилась синяя капсула. В тихом уголке биосектора, где Альма иногда замирала, ожидая услышать его легкую походку и шутку. Его улыбка, его безрассудная вера в будущее здесь, во тьме, казались теперь не маяком, а жестокой иллюзией, поглощенной бездной. «Зачем он?..» – этот немой вопрос висел в воздухе, смешиваясь с запахом страха и увядающих растений. «Если даже он не смог… что шанс у нас?»

Из этой ядовитой смеси клаустрофобии, ПТСР и горькой скорби родились слухи. Сначала тихие, как шелест крыс в вентиляции. Потом громче. «Проклятие глубин». Говорили, что это место – не убежище, а ловушка. Что древние сущности, спящие на дне «Тихого Омута», проснулись от вторжения и теперь мстят. Что скрип корпуса – это их скрежет зубовный. Что микроразгерметизации – их дыхание, просачивающееся внутрь, чтобы отравить души. Что Фринн пал не от борьбы с Роарком, а от их темной магии. Эти шепотки находили благодатную почву в изможденных, перегруженных страхом умах. Люди начинали видеть краем глаза неясные движения в темных углах, слышать шепот из вентиляции, когда там никого не было. Реальность и кошмар начали размываться.

Альма Райес, проходя по переполненному медпункту после осмотра чахнущих растений, увидела глаза. Не глаза раненых – с болью еще можно было работать. Она увидела глаза потерянные, отрешенные, полные немого ужаса, смотрящие куда-то внутрь или в несуществующие тени. Глаза людей, чей разум начал отступать под натиском внутренней тьмы. Она увидела Арьян, пытающуюся успокоить группу перепуганных детей из Сектора Эхо, чьи родители были слишком травмированы, чтобы помочь. Психолог выглядела измотанной до предела, одна против нарастающей волны отчаяния.

Они встретились взглядом. Никаких слов не было нужно. Альма, привыкшая бороться за жизнь растений, поняла: здесь гибнет нечто столь же хрупкое и жизненно важное – человеческий дух. Арьян увидела в Альме не только биолога, но и женщину, несущую свою огромную потерю с достоинством, ставшую невольным символом стойкости для многих.

– Нам нужны группы, Арьян, – тихо сказала Альма, отведя психолога в сторону от детского плача. – Не просто индивидуальные сессии. Люди должны знать, что они не одни в этой… тьме. Что их страх, их боль – общие. Что вспоминать бой – не стыдно. Что плакать по Фринну… по всем… – ее голос дрогнул, – это нормально. Иначе эти тени в умах сожрут нас изнутри раньше, чем коррозия или Роарк.

Арьян кивнула, ее глаза блеснули решимостью сквозь усталость.

– Да. Только вместе. «Тени прошлого» – так назовем группы для переживших бой. И «Помнить, чтобы жить» – для тех, кто потерял близких. Начнем с малого. Сектор за сектором.

Это был не план терапии, а акт отчаяния и надежды. Создать крошечные островки света в наступающем ментальном мраке, где можно было бы поделиться кошмаром и не быть осужденным, где можно было бы поплакать и не сломаться окончательно.

Пока Альма и Арьян набрасывали списки и искали хоть какое-то уединенное помещение (склад, учебный класс – все, что не было проходным коридором или переполненным медпунктом), Джеф Коррен вел свою, невидимую войну. Не с коррозией или повреждениями, а с самой тишиной бездны. Вернее, с ее мнимым отсутствием.

Данные с внешних сенсоров, которые он ревностно мониторил, рисуя виртуальную карту их каменной тюрьмы, начали показывать странные аномалии. Не визуальные – в лидаре и сонаре все было относительно предсказуемо: скалы, ил, термальный источник, редкие тепловые сигнатуры неизвестной фауны. Акустические.

Фоновая симфония глубин – гул течений, треск камней, щелчки креветок, далекие стоны Левиафана (если верить легендам) – была постоянной. Но теперь в нее вплетались иные звуки. Кратковременные. Необъяснимые. Серии быстрых, ритмичных щелчков, похожих на гигантский счетчик Гейгера, возникающие ниоткуда и пропадающие в никуда. Короткие, пронзительные свисты, напоминающие сигнал дельфина, но лишенные его структуры и теплоты, звучащие… механически? Холодно. И самое раздражающее – низкочастотное гудение, почти на грани слышимости, которое не фиксировали приборы, но которое Джеф чувствовал костями черепа, когда сосредотачивался на аудиопотоке. Оно накатывало волнами, создавая ощущение чудовищного, невидимого роя где-то рядом.

Именно это гудение, эта вибрационная рябь в самой ткани воды, больше всего мешала связи. Внутренние каналы работали относительно стабильно, но попытки Джефа настроить дальнюю связь, послать зондирующий импульс в надежде поймать сигнал другого уцелевшего Ковчега, натыкались на стену. Сигнал искажался, дробился, растворялся в этом акустическом смоге. Словно бездна не хотела, чтобы они кричали. Словно она навязывала им свое, чужое молчание, пропитанное нездешними звуками.

Джеф сидел в своей серверной, купаясь в холодном свете мониторов. На одном экране – схема колонии с мигающими точками психологических «горячих точек», отмеченных Альмой и Арьян. На другом – аудиоспектрограмма, где причудливые пики аномальных звуков резали ровный фон, как ножницы. Он включил динамик на минимальную громкость. В тишине комнаты зашипел, заскрежетал, загудел хор бездны. Этот звук не был угрожающим в привычном смысле. Он был… нездоровым. Нарушающим естественный порядок вещей. Как шум в ушах при высокой температуре, но исходящий не из головы, а из самого мира.

Он прислушался. За стеной, в коридоре, доносились приглушенные голоса – вероятно, первая группа поддержки Арьян начинала работу. Чей-то сдавленный плач. Успокаивающий голос психолога. А в наушниках Джефа гнусаво выл низкочастотный гул, а короткий механический свист пронзил эфир, как игла.

Тени в умах людей. Помехи в эфире бездны. Была ли разница? И то, и другое подтачивало хрупкую связность колонии. И то, и другое было врагом, невидимым и коварным. Джеф отключил звук. Тишина серверной стала гулкой. Но низкочастотное гудение все еще вибрировало где-то в подкорке, навязчивое, как шепот «проклятия». Он закрыл глаза, представляя не скалы и ил, а бескрайнюю, черную, звучащую пустоту, в которой они застряли. И в этой пустоте, помимо страхов людей, теперь явственно слышались странные, необъяснимые сигналы. Зов? Предупреждение? Или просто… дыхание самого «Тихого Омута»? Ответа не было. Было только нарастающее ощущение, что их новоприобретенная глухота – не защита, а новая форма уязвимости.

ГЛАВА 4: ДЫХАНИЕ КОВЧЕГА

«Феникс» не горел. Он тлел. Гул его могучих турбин, некогда уверенный, как сердцебиение здорового зверя, теперь напоминал хриплый стон умирающего исполина. Этот звук пронизывал стальные переборки «Прометея», вибрировал в костях, смешивался с вечным скрипом корпуса, создавая гнетущую, монотонную симфонию выживания на краю. Дыхание ковчега стало прерывистым, болезненным.

В Центре Командования свет был приглушен до минимума. Лишь тусклое свечение мониторов выхватывало из полумрака напряженные лица Совета. Данные на главном экране были безрадостны, как диагноз терминальной болезни. График потребления энергии взмывал к кроваво-красной зоне критического максимума. График выработки «Феникса» – изможденная линия, ползущая чуть ниже. Разрыв между ними был пропастью, в которую утекали последние резервы.

– Статус, Чен, – голос Ванн звучал ровно, но в нем слышалось напряжение стальной струны, готовой лопнуть.

Майлз Чен откашлялся, поправил очки. Его лицо казалось высеченным из серого камня.

– Капитан. «Феникс» работает на 98% от расчетного экстренного максимума. КПД падает из-за неоптимальных условий охлаждения глубинными водами и микроскопических повреждений в топливных магистралях после боя. Мы выжимаем из него все соки. Но потребление… – Он ткнул пальцем в зияющую красную пропасть на графике. – Строительство каркаса «Ковчега-Семя» – главный пожиратель. Сенсоры Джефа, усиленная вентиляция в рабочих зонах, питание манипуляторов и сварочных гарпунов… Плюс системы жизнеобеспечения. Фильтрация воздуха, рециркуляция воды, свет, тепло… Все требует энергии. Запасы буферных батарей тают на глазах. Если мы не снизим нагрузку на 20%… в течение 72 часов нас ждет каскадное отключение систем.

Тишина повисла тяжелым свинцовым покрывалом. Все знали, что означают «каскадные отключения». Сначала – дальние жилые сектора, погруженные в холод и темноту. Потом – медпункты, биолаборатории. Затем – жизнеобеспечение ЦКП и реактора. Медленная, неотвратимая асфиксия стального гиганта.

– Варианты? – спросила Ванн, ее взгляд скользнул по лицам.

Арьян Шарма, присутствующая по особому приглашению, заговорила первой, ее голос звучал с непривычной для психолога резкостью:

– Строительство должно замедлиться. Люди на пределе, капитан. После аварии с манипулятором, после постоянного страха… Отключение тепла и света в жилых секторах? Это прямой путь к массовым срывам, панике, которые потребуют еще больше ресурсов на подавление! Нам нужен не просто каркас, нам нужны люди, способные в нем жить! Психологическая устойчивость – такой же ресурс, как энергия!

Майлз Чен резко повернулся к ней, его глаза сверкнули за стеклами очков:

– Устойчивость? В темном, холодном отсеке, где воздух начинает застаиваться? С призраками клаустрофобии и «проклятия глубин», о которых вы сами докладывали? Это не устойчивость, Арьян, это рецепт для бунта или массовой истерии! Каркас – это не просто будущее, это наше будущее! Без него «Ковчег-Семя» – бесполезный груз. Без него мы вечно будем сидеть в этом израненном корпусе, который ржавеет и протекает! Каждый час задержки увеличивает риск. Мы должны закончить укрепление опор и начать развертывание хотя бы первого модуля! Жертвовать строительством – значит жертвовать завтрашним днем ради чуть менее невыносимого сегодня!

Григорий Волков, молчавший до сих пор, мрачно добавил:

– И это «менее невыносимое» сегодня может стать смертельным завтра. Мы уже видим первые признаки… глубинной усталости на внешних конструкциях. Там, где сварные швы. Металл… он не просто корродирует. Он меняется. Становится хрупким, как перекаленный. Трещинки, микроскопические, но их много. Как будто сталь стареет в десятки раз быстрее под этим давлением. Без каркаса, без распределения нагрузки… – Он не договорил, но все поняли. Скрип корпуса мог в любой момент смениться рокотом разрыва.

Ванн слушала, ее лицо было непроницаемой маской. Альма Райес, присутствующая как глава биосектора, тихо сказала:

– Если отключат свет и тепло в жилых секторах… Биосектор пострадает косвенно. Люди – мои работники. Их страх, их холод… это скажется на урожае. Растения и так в шоке. Но… – она тяжело вздохнула, – если отключить строительство… Урожай картофеля через неделю. Скудный. Очень. Его не хватит, чтобы компенсировать отложенную безопасность.

Она тоже не нашла легкого выхода.

Взгляд Ванн упал на Джефа. Он молчал, погруженный в свои терминалы, но его экраны показывали суровую правду: карту энергопотребления в реальном времени. Алые щупальца тянулись от «Феникса» к стройплощадке, к системам жизнеобеспечения, к ЦКП. И тонкие, но многочисленные нити – к жилым секторам. Отключить часть нитей… или перерезать одно щупальце.

– Джеф, – произнесла Ванн. – Прогноз. Если замедлить строительство на 30%, сколько времени выиграем?

Цифры замелькали на экране Джефа.

– До 120 часов, капитан. Но это не решит проблему. Только отсрочит каскад. И увеличит риск структурного коллапса корпуса на 18% в течение следующего месяца согласно данным Волкова.

– Если отключить нежизненно важные системы в секторах Эхо, Зета и Ипсилон? Отопление, основной свет, ограничить вентиляцию до минимума?

Джеф снова ввел запрос.

– Выигрыш – 96 часов. Риск социальной дестабилизации – высокий. Потенциальный рост случаев «глубинной лихорадки», паники, саботажа – оценка Арьян Шарма: 45—60%.

Ванн закрыла глаза на мгновение. В темноте век она видела не цифры, а лица. Лица инженеров, работающих в аду давления снаружи. Лица людей в дальних отсеках, уже живущих в полумраке страха. Лицо Фринна, который верил в этот дом во тьме. И лицо Роарка, который где-то там, наверху, зализывал раны и ждал момента.

Она открыла глаза. В них не было сомнения. Только тяжелая, холодная решимость.

– Решение принято. Инженерная группа «Каркас» – приоритетный ресурс. Строительство не замедляется. Энергия – строительству и системам жизнеобеспечения первой необходимости: воздух, вода, минимальное тепло для медпунктов и биосектора.

В зале повисло напряженное молчание. Арьян побледнела. Чен кивнул, но без торжества – только с мрачным удовлетворением.

– Сектора Эхо, Зета, Ипсилон, – продолжила Ванн, ее голос резал воздух, как лезвие, – переводятся на режим жесткой экономии. Немедленно. Отопление – минимизировано. Основное освещение – отключено. Аварийные светильники – по расписанию, два часа в сутки. Вентиляция – минимальная циркуляция для предотвращения застоя. Нормы воды – сокращены на 20%. Компенсация – дополнительные термоодеяла, концентраты питания. Джеф, обеспечьте приоритет внутренней связи для этих секторов. Арьян, Шарма – мобилизуйте ваши группы поддержки. Объясните людям… объясните, что это цена за стальной скелет нашего будущего дома. Цена за то, чтобы стены не сомкнулись окончательно.

Она сделала паузу, ее взгляд скользнул по каждому.

– Это не комфорт. Это жертва. Но жертва ради выживания не сегодняшнего дня, а завтрашнего. Ради того, чтобы «Ковчег-Семя» не остался металлоломом на дне. Ради шанса, что наши дети увидят не аварийные лампы, а свет в окнах настоящего дома. Здесь. В этой тьме.

Ее голос дрогнул на последних словах, лишь на миг выдавая нечеловеческую тяжесть решения.

– Всем – выполнять. Волков, ваш отчет о «глубинной усталости» металла – мне на стол через час. Совещание окончено.

Люди встали. Чен быстро вышел, уже отдавая распоряжения по ком-линку. Волков мрачно кивнул и последовал за ним. Арьян задержалась, ее лице выражало смесь протеста и понимания. Она хотела что-то сказать, но Ванн уже отвернулась к монитору, где график потребления начал медленно, неохотно ползти вниз после отданных Джефом команд на отключение. Цена этого падения – холод и страх в трех секторах.

Альма подошла к иллюминатору. Внизу, на дне, в лучах скудных прожекторов, инженеры в скафандрах, похожие на жуков-скарабеев, возились вокруг опоры. Искры сварки вспыхивали, как редкие звезды в их черном небе. Дыхание «Феникса» гудело за спиной, хриплое, надрывное. А где-то там, в глубине металла опоры, уже зрели невидимые трещины – «глубокая усталость», вызванная не только давлением, но и неумолимой тяжестью самого существования в этом враждебном мире. Они жертвовали теплом и светом сегодня ради стали завтрашнего дня. Но выдержит ли сама сталь? И выдержат ли люди в наступающем холоде и мраке? Дыхание ковчега казалось все тише, все слабее, заглушаемое скрипом усталого металла и нарастающим шепотом страха из затемненных отсеков.

ГЛАВА 5: КОРНИ В КАМНЕ

Холод в отсеках Эхо, Зета и Ипсилон был не просто отсутствием тепла. Это была живая субстанция, пробирающаяся под одежду, сковывающая пальцы, оседающая инеем на стальных стенах и в душах людей. Тишина здесь была иной – не напряженной, как на ЦКП, а спящей, угасающей, нарушаемой лишь сдавленным кашлем или плачем ребенка, который быстро приглушали. Люди кучковались под аварийными лампами, закутанные в термоодеяла, похожие на коконы, их лица в полумраке казались высеченными из того же усталого металла, что и корпус «Прометея». Жертва ради будущего. Слова Ванн висели в ледяном воздухе, как иней на вентиляционных решетках. Будущее казалось очень далеким.

Но в Биосекторе Альма Райес вела свою войну за сейчас. Ее царство теплиц и гидропонных желобов, куда еще подавалось драгоценное тепло и полный спектр света, было островом жизни в ледяном море отчаяния. И этот остров тонул.

Первые ростки адаптированного картофеля, взошедшие еще во время погружения, были символом надежды. Теперь они чахли. Листья, обещанные стать изумрудными, желтели по краям, покрывались бурыми, некротическими пятнами, словно их опалила невидимая кислота. Стебли теряли упругость, поникая в питательном растворе, который сам казался мутноватым, нездоровым. Даже неприхотливая кольраби и листовая капуста демонстрировали признаки угнетения – замедленный рост, бледность, хрупкость. Воздух в теплицах, обычно напоенный свежим запахом зелени, теперь отдавал горечью и тлением.

«Опять…» – прошептала Альма, стоя над желобом с умирающим картофелем. Ее пальцы, в тонких защитных перчатках, осторожно коснулись больного листа. Он рассыпался под прикосновением, превратившись в коричневую пыль. Она чувствовала себя предательницей. Предательницей этих хрупких жизней, доверенных ей, предательницей людей в холодных отсеках, ждущих этого урожая как манны небесной.

Она знала виновника. Вода «Тихого Омута». Не просто соленая. Чуждая. Насыщенная минералами, вымытыми из стен каньона и выброшенными «Черным курильщиком». Ее предварительные анализы показывали аномально высокие концентрации сульфидов, редкоземельных металлов и… чего-то еще. Некоего коктейля элементов, который стандартные фильтры ковчега не могли полностью нейтрализовать. Они очищали воду от биологических угроз, от крупных взвесей, но эти микроскопические убийцы просачивались сквозь барьеры, как яд сквозь кожу. Они накапливались в растворе, в тканях растений, медленно отравляя их земную сущность.

– Новые фильтры, – сказала она вслух, обращаясь к своему помощнику, молодому биотехнологу Лину, чье лицо было бледным от бессонницы. – Нам нужны адсорбенты под специфику этой… минеральной отравы. Цеолиты, модифицированные угли, возможно, нанорешетки с ионообменниками. Все, что есть в запасах «Прометея», все экспериментальные образцы. Испытания на каждой партии воды. И… адаптация культур.

Последние слова дались ей тяжело. Адаптация означала не просто селекцию. Она означала признание, что Земля здесь, на дне, окончательно потеряна. Что их зеленые дети должны мутировать, чтобы выжить в этом каменном чреве.

Пока Лин рылся в базах данных и складах, отыскивая спасительные фильтры, Альма обратила свой взгляд вовне. К «Черному курильщику». Тот самый термальный источник, что привлек Фринна к «Тихому Омуту», теперь виднелся вдалеке, за пределами островка света «Прометея», как зловещий, дымящийся идол. Его черный «дым» – перегретая, насыщенная минералами вода – поднимался вверх, создавая вокруг себя оазис жизни, но жизни иной. Не зеленой, не солнечной. Хемосинтетической.

Образцы, собранные дистанционно манипуляторами по ее указанию, лежали теперь в карантинных боксах ее лаборатории. Это был мир, отвергающий самую основу земной биологии. Гигантские, слепые трубчатые черви с кроваво-красными жабрами, в которых кипели симбиотические бактерии, превращающие сероводород в энергию. Слепые крабы с броней, покрытой колониями бактерий-хищников на минералах. Странные, перламутровые моллюски, фильтрующие ядовитую взвесь. И бактериальные маты – плотные, слизистые пленки, пульсирующие на образцах камня, излучающие слабое, призрачное сияние – биолюминесценцию во тьме.

Альма, облаченная в защитный костюм, изучала их через толстое стекло бокса. Отвращение боролось в ней с безумным научным интересом. Это была жизнь без фотосинтеза. Без солнца. Жизнь, построенная на яде, на жаре земных недр, на химии камня. Могла ли она стать пищей? Не напрямую – многие из этих организмов были насыщены теми же токсичными минералами. Но их симбионты… бактерии… ферменты… Можно ли выделить, синтезировать? Создать питательную биомассу? Или найти в них ключ к детоксикации местной воды? Ее земные растения умирали, а здесь, в этом ядовитом оазисе, кипела жизнь. Ирония была горькой, как вкус сульфидов.

Она взяла образец бактериального мата тонким манипулятором. Слизь была упругой, живой. В микроскопе она превращалась в кипящий котел микроорганизмов невероятных форм. «Выживаете здесь, – подумала она, обращаясь к ним. – Помогите нам. Или… научите». Это был отчаянный шаг в неизвестность. Шаг от знакомой зелени к чуждой, пульсирующей слизи во тьме. Корни будущего продовольствия могли уходить не в землю, а в этот каменный, ядовитый ад.

Ее размышления прервал Джеф. Его голос в ком-линке звучал необычно озадаченно:

– Альма. Внешние сенсоры. Сектор Гамма, нижний пояс. Потеря сигнала с кластера датчиков давления и температуры. Видеопоток показывает… налет.

Она подошла к терминалу, подключенному к внешним камерам. Изображение было зернистым, но различимым. На стальной поверхности корпуса «Прометея», в месте крепления одного из сенсорных узлов, расползалось пятно. Не ржавчина – она была рыжей, хлопьевидной. Это было нечто иное: темно-серое, почти черное, с металлическим отливом. Оно выглядело как маслянистая пленка или тончайший слой запекшейся слизи. Оно покрывало датчики, словно слепая повязка, искажая их показания, а то и полностью блокируя сигнал. И оно, казалось, медленно, но верно росло, расползаясь по гладкому металлу.

– Что это? – спросила Альма, чувствуя, как холодный комок страха сжимается у нее в груди. Это не было похоже на известную коррозию. Это выглядело… живым. Активным. Как плесень, но на металле, под чудовищным давлением.

– Не знаю, – ответил Джеф. – Анализ спектра отражения… неоднозначен. Органика? Минерал? Не похоже ни на что из баз данных. И оно не одно. Подобные аномалии зафиксированы еще на трех узлах в разных секторах. Все – на недавно установленных внешних конструкциях каркаса.

Альма пристально смотрела на экран. Странный налет. Ядовитая вода, убивающая растения. Хемосинтетические твари у курильщика. И этот тихий, медленный рост чего-то чужого на их стали. Бездна не просто давила и пугала. Она просачивалась внутрь. Через микротрещины в корпусе. Через воду. А теперь – через эту странную, металлическую «плесень». Она пускала свои корни. В камне. В воде. В их самом стальном скелете. И пока ее земные растения умирали, эти чуждые формы жизни, казалось, чувствовали себя здесь как дома. Борьба за укоренение в «Тихом Омуте» принимала оборот, который Фринн, пожалуй, не смог бы представить даже в своих самых смелых – или самых мрачных – прогнозах. Они пытались пустить корни в камне, а камень, казалось, отвечал своими, чужеродными щупальцами.

ГЛАВА 6: СЕТИ И ТИШИНА

Тишина «Тихого Омута» была иллюзией. Ее заполнял гул – гул «Феникса», скрип корпуса, стон металла под давлением, шепот страхов в холодных отсеках. Но для Джефа Коррена настоящей тишиной была глухота. Радиомолчание, навязанное им самим в целях безопасности, стало клеткой. Клеткой для его разума, привыкшего парить в эфире, чувствовать пульс других миров, других Ковчегов.

В своей серверной, купаясь в холодном синем свете мониторов, Джеф снова и снова бросал вызов бездне. На экранах плясали призраки – спектрограммы, карты шумов, алгоритмы фильтрации. Он посылал в чернильную толщу узконаправленные пакеты данных, закодированные маяки надежды: «Прометей здесь. Выжили. Координаты…». Они улетали в вечную ночь, как стрелы в бездонный колодец.

Ответом был лишь хаос. Акустический смог глубин, усиленный его собственными чувствительными приемниками, превращался в цифровую бурю. Те странные щелчки, что напоминали счетчик Гейгера, набрасывались на сигнал, дробя его на нечитаемые осколки. Низкочастотный гул, который он теперь ощущал даже во сне, как фантомную вибрацию в зубах, накрывал все волной искажений. А пронзительные механические свисты прорезали эфир, словно ножи, разрывая коды и шифры. Иногда, на долю секунды, сквозь шум проступало нечто похожее на структуру – слабый, повторяющийся импульс, далекое эхо, – но прежде, чем Джеф мог зацепиться за него, оно тонуло в какофонии. Бездна не просто молчала. Она глумилась. Она навязывала свой собственный, безумный язык, в котором не было места человеческой логике.

Он откинулся на спинку кресла, потирая переносицу. Перед глазами стояло лицо Фринна. «Эй, Джеф, ты когда-нибудь задумывался, о чем поет эта чернота?» – смеялся он когда-то, глядя в иллюминатор «Нереиды». Теперь Джеф знал: она пела какофонию безумия. И песня эта заглушала все остальные голоса. Возможно, навсегда.

Отчаяние – холодное, липкое – начало подбираться к горлу. Они были одни. Совершенно одни в этой черной пустоте. Идея, что другие Ковчеги могли уцелеть, найти свои «тихие омуты», казалась теперь детской сказкой. А без связи… они были слепы, глухи и обречены на медленное угасание в своей стальной скорлупе.

Его пальцы сжались в кулаки. Нет. Даже если внешний эфир мертв, внутри «Прометея» еще теплилась жизнь. Хрупкая, напуганная, расколотая, но жизнь. И ее нужно было связать. Не ради удобства. Ради выживания. Ради памяти Фринна, который верил в их будущее здесь.

Так родился «Новый Прометей». Не город пока, а его цифровой скелет. Внутренняя сеть, выстроенная Джефом на обломках старой системы связи «Посейдона». Он не просто восстановил каналы – он создал нечто большее. Базу знаний. Хранилище всего, что они знали о глубинах, о ремонте, о выживании. Форум, где инженеры могли обмениваться чертежами, а психологи – методиками борьбы со страхом. Доску объявлений для распределения скудных ресурсов. Виртуальный мемориал погибшим, где люди могли оставить слова скорби о Фринне и других. Это был островок порядка, света разума в нарастающем хаосе страха и физической тьмы. Джеф наполнил его не сухими данными, а голосами: записями лекций Альмы о растениях, инструкциями Волкова по сварке под давлением, даже короткими, ободряющими сообщениями от Арьян. Сеть стала нервной системой колонии, тонкими нитями, связывающими разрозненные отсеки в нечто целое.

Первые дни были… обнадеживающими. Люди в холодных секторах, согреваясь у терминалов под аварийным светом, листали базу знаний, искали советы, обменивались простыми словами поддержки в общих чатах. Инженеры оперативно решали проблемы через сеть. Казалось, Джефу удалось создать нечто жизнеспособное. Островок противовеса «проклятию глубин» и парализующему страху.

И тогда пришли тени. Сначала – мелкие сбои. Необъяснимые задержки передачи данных между секторами. Случайные отключения терминалов в Ипсилоне. Потеря фрагментов технических чертежей в базе знаний. Джеф списывал это на перегрузку сети, на шаткость старых коммуникационных линий, поврежденных еще в битве.

Потом случилось страшное. В ЦКП, где Ванн в сотый раз просматривала отчет Волкова о «глубинной усталости» металла, резко замигали тревожные индикаторы. Не красные – алеющие, как раскаленный металл. Система централизованного мониторинга давления корпуса дала сбой. Данные с нескольких критических датчиков в Секторе Гамма – том самом, что был наиболее поврежден и где недавно видели странный налет – сначала замерли, потом начали выдавать хаотичные, невероятные значения. Согласно им, давление в Гамме падало до поверхностного, а в соседнем отсеке Бета вдруг подскакивало до уровня, способного раздавить батискаф. На несколько долгих, леденящих кровь секунд ЦКП ослеп. Они не знали, не рвется ли корпус прямо сейчас.

Паника была мгновенной и осязаемой. В Гамме и Бете завыли локальные сирены, люди метнулись к аварийным шлюзам. Инженерные команды бросились на места, рискуя жизнью, чтобы проверить датчики вручную. Волков, его лицо искажено яростью и страхом, орал в ком-линк, требуя немедленного отчета от Джефа.

А Джеф уже знал. Пока все сходили с ума от мнимой угрозы, его пальцы летали по клавиатурам. Он видел не физическую катастрофу, а цифровую. Атаку. Чистую, беспощадную. Кто-то или что-то проникло в его сеть. Не для разрушения, не для вандализма. Для дестабилизации. Для посева хаоса и страха. Атака была точечной, изощренной – направленной именно на систему мониторинга давления, самую чувствительную нервную точку колонии. Использованы были скрытые бэкдоры в старом коде «Посейдона», уязвимости, о которых, казалось, знали лишь немногие.

Когда Джефу наконец удалось восстановить нормальный поток данных (реальное давление было в норме, хоть и вызывающе высоким), в его серверной стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь гудением машин. На его лице не было облегчения. Только холодная ярость и… страх. Не за систему. За людей. Кто-то внутри «Прометея» только что едва не спровоцировал массовую панику, которая могла привести к гибели десятков. Кто-то играл с огнем посреди порохового погреба.

Имя всплыло само собой, как черный пузырь из глубин памяти. Лорен. Технократ-радикал, сторонник жесткой диктатуры разума и безжалостного отбора, чей мятеж на заре пути «Прометея» был подавлен, а сам он погиб. Но остались его последователи. «Лоренисты». Несколько десятков фанатиков, веривших, что выжить могут только сильнейшие, а слабых нужно отсечь. Их держали под негласным наблюдением, но они были осторожны. До сих пор.

– Это их почерк, – прошептал Джеф, глядя на экран, где светилась запись о несанкционированном доступе с терминала в Секторе Каппа, где жили несколько известных бывших сторонников Лорена. – Они считают нас слабыми. Считают жертвы ради будущего безумием. Они хотят хаоса. Чтобы на руинах построить свой «рациональный» кошмар.

Но доказательств не было. Только косвенные улики и жгучая уверенность в его цифровой интуиции.

Ванн не стала ждать доказательств. Ее реакция была молниеносной и железной. Приказ прозвучал по общему каналу, резанув ледяным металлом:

– Усилить военные патрули во всех секторах. Двойное дежурство на ЦКП, у «Феникса», у шлюзов. Контроль доступа к критическим системам – только по списку. Джеф, полный аудит сети. Любое подозрительное действие – немедленный доклад. Мы пережили Роарка снаружи. Не позволим червям сожрать нас изнутри.

«Прометей» напрягся. Стальные коридоры, и без того узкие, теперь патрулировали военные в полном боекомплекте. Их шаги, тяжелые и мерные, отдавались эхом. Взгляды стали колючими, подозрительными. Доверие, которое Джеф пытался взрастить своей сетью, дало трещину. В чатах «Нового Прометея» воцарилась настороженная тишина. Люди делились не советами по выживанию, а шепотом о «диверсантах», о «лоренистах», о том, что враг теперь среди них. Арьян Шарма с ужасом наблюдала, как ее группы поддержки превращались в кружки взаимных подозрений.

Джеф сидел в своей серверной, окруженный щитами мониторов, отражавших теперь не только карту сенсоров и базу знаний, но и схемы патрулирования, списки доступа, логи сетевой активности. Он чувствовал себя не архитектором, а тюремщиком. Его сеть, задуманная как спасательный круг, стала инструментом слежки, клеткой страха. А в глубине системы, как черная плесень за обоями, все еще таилась тень атаки. Он не смог ее полностью вычистить. Остались следы, фрагменты кода, которые могли ожить в любой момент. И где-то там, в физическом мире, среди ледяных отсеков и напряженных патрулей, ходил человек (или люди), который знал, как нажать на спусковой крючок хаоса.

Тишина в сети «Нового Прометея» была гулкой, как в гробу. А снаружи, в черной воде, низкочастотный гул бездны смешивался с мерными шагами патрулей, создавая новую, жуткую симфонию подозрения. Они победили атаку на корпус. Но атака на их разум, на их единство, только началась. И враг, возможно, был гораздо ближе, чем таинственные существа из тьмы. Он был в них самих. Тень Лорена, мертвого, но не побежденного, протянулась из прошлого, чтобы отравить их хрупкое настоящее. Тишина стала оружием. И Джеф больше не знал, как ее разбить.

ГЛАВА 7: ПЕРВАЯ ЖАТВА

Холод в отсеках Эхо, Зета и Ипсилон въелся в кости. Он стал фоновым состоянием, как скрип корпуса или гул «Феникса». Люди двигались медленнее, говорили тише, их глаза, привыкшие к полумраку, казались больше, глубже, полными немого вопроса: «Ради чего?» Жертва ради будущего. Будущее же оставалось абстракцией – стальными балками каркаса, виднеющимися в иллюминаторы, и обещаниями Совета.

Но в Биосекторе, этом острове искусственного лета и влажного воздуха, пахнущего теперь не только горечью больных растений, но и сладковатым, пыльным ароматом земли, готовилось событие. Маленькое. Хрупкое. Символическое. Первая жатва.

Альма Райес стояла перед грядкой адаптированного картофеля. Растения выглядели жалкими по сравнению с довоенными теплицами «Посейдона». Низкорослые, с редкой, желтовато-зеленой листвой, покрытой пятнами, будто оспинами. Но они выжили. Выжили в ядовитой воде «Омута», прошедшей через новые, адсорбирующие фильтры, собранные Лином из последних резервов и экспериментальных наноматериалов. Выжили под скудным светом, который Альма теперь экономила яростнее, чем Ванн экономила энергию.

Она опустилась на колени на мягкий синтетический мат. Ее пальцы, тонкие и сильные от работы, осторожно разгребли влажный субстрат у основания самого крепкого куста. Сердце колотилось с безумной надеждой и страхом разочарования. Что, если там ничего? Что, если корни сгнили, отравленные все равно прорвавшимися токсинами?

И тогда ее пальцы наткнулись на нечто твердое. Небольшое. Шероховатое. Она замерла, дыхание перехватило. Осторожно, как археолог, извлекающий древний артефакт, она вынула его. Картофелина. Размером с крупное куриное яйцо. Не идеально гладкая, покрытая мелкими бугорками, кожура – бледно-желтая, местами с зеленоватым оттенком. Не золотое яблоко из сказок. Скромный, даже уродливый клубень. Но их. Выращенный здесь, на дне бездны, из семян, переживших гибель Земли и ад перехода.

За ней, затаив дыхание, стояли Лин и двое помощников из тепличного персонала. Увидев клубень в руке Альмы, Лин издал сдавленный звук, что-то между смешком и рыданием. По щеке одной из помощниц скатилась слеза, оставив чистый след на запыленной коже.

– Он… он есть, – прошептала Альма, поднимая драгоценный клубень к свету. Он был теплым от субстрата, живым. Она чувствовала его вес – не физический, а вес надежды. Маленькой. Упрямой. Как само семя, пробивающее асфальт.

Одна за другой, с почти религиозной осторожностью, они извлекли остальные клубни с этой грядки. Урожай был скуден. Горстка. Хватило бы, чтобы наполнить небольшую миску. Клубни были разного размера, многие мелкие, некоторые с темными пятнышками под кожурой. Но они были. Первые корни, пущенные в камне «Тихого Омута». Первый шаг к пищевой независимости от сжимающихся, как шагреневая кожа, запасов «Нового Прометея».

Весть разнеслась по сети «Нового Прометея» быстрее официального объявления. «ПЕРВЫЙ КАРТОФЕЛЬ!» – заголовок на главной странице сопровождался некачественным снимком: горстка бледных клубней на ладони в перчатке Альмы. В холодных отсеках люди прильнули к тусклым экранам терминалов, разглядывая изображение. Кто-то плакал. Кто-то молча сжимал руку соседа. Кто-то скептически хмыкал: «И что? Горстка!» Но даже в скепсисе была искра интереса. Горстка сегодня. Возможно, больше завтра. Символ того, что их жертвы – холод, страх, труд – не напрасны. Что жизнь, пусть чахлая, может пустить корни даже здесь.

Альма, глядя на крошечный урожай, понимала, что праздновать рано. Свет. Искусственное солнце оставалось главным пожирателем энергии в ее царстве. Идея пришла ей во время очередного осмотра образцов у «Черного курильщика». Биолюминесценция. Холодный, эффективный свет самой бездны.

В изолированной лаборатории, под строгим карантином, жили колонии бактерий, собранных с тех самых слизистых, пульсирующих матов. Под микроскопом они светились призрачным синим, зеленым, фиолетовым. Альма и Лин экспериментировали. Выделяли штаммы. Тестировали их на безопасность, на устойчивость. И нашли. Штамм «Голубой Фантом» – бактерии, светившиеся мягким, устойчивым синим светом, похожим на лунный, и при этом неагрессивные, неядовитые для земных растений.

Теперь, в дальнем углу Биосектора, заменив несколько ламп, горела первая «живая» грядка. Не электрические панели, а прозрачные трубки и плоские контейнеры, заполненные гелем, в котором колыхались миллиарды «Голубых Фантомов». Их свет лился на молодые побеги новой партии картофеля и листовой капусты – холодный, таинственный, красивый и чуждый. Экономия энергии была значительной. Но глядя на это синее сияние, Альма чувствовала не только триумф. Было в этом что-то… нечеловеческое. Принятие света самой бездны для роста своих земных детей. Компромисс. Еще один шаг вглубь чуждого мира.

– Они выглядят… призрачными под этим светом, – заметил Лин, указывая на молодые ростки.

– Как и мы все здесь, Лин, – тихо ответила Альма. – Но они растут. И это главное.

Надежда, как первый хрупкий росток, пробивалась сквозь лед страха. Но бездна ответила своим вызовом. Первые случаи появились почти одновременно с новостями об урожае. Не в холодных Эхо или Зета. В относительно благополучных секторах.

Марта Кенделл, инженер-теплотехник с «Феникса», опытная, невозмутимая женщина, вдруг не вышла на смену. Ее нашли в своем кубрике, сидящей на койке, обхватившей голову руками. Она дрожала. Жаловалась на страшную слабость, будто кости налились свинцом. Говорила, что стены ее кубрика «дышат» и «шепчут» на непонятном языке. Температура – чуть повышенная. Никаких других симптомов.

Потом – Тео Ренар, молодой оператор внешних сенсоров. Сообщил по внутренней связи Джефу о «странных танцующих огнях» на периметре сканирования. Когда Джеф проверил – ничего. Тео нашли бредящим в коридоре возле вентиляционной шахты. Он бормотал о «корнях», которые «лезут в глаза», и пытался отбиться от невидимых существ. Слабость. Легкий жар. Глаза дикие, невидящие.

«Глубинная лихорадка».

Слово возникло само собой, как «проклятие глубин», и так же быстро поползло по сети «Нового Прометея», заглушая радостные посты о картофеле. Доктора в переполненном медпункте разводили руками. Анализы крови – неоднозначные. Легкий лейкоцитоз, странные колебания электролитов, но ничего критичного. Ни вируса, ни известной бактерии. Токсины? Но откуда? Симптомы – слабость, галлюцинации (зрительные и слуховые), дезориентация, субфебрильная температура – не укладывались в известные схемы. Это было похоже не на болезнь тела, а на… атаку разума. На медленное отравление самой атмосферой «Тихого Омута».

Арьян, осматривавшая Марту, вышла из кубрика бледная.

– Это не паническая атака, Альма, – сказала она, встретив биолога в коридоре. – И не психоз в чистом виде. Что-то физиологическое… влияет на мозг. Она видит эти стены движущимися. Слышит шепот. И это для нее абсолютно реально.

Альма смотрела на вентиляционную решетку над головой. Оттуда шел поток очищенного, но все равно чуждого воздуха «Омута». Фильтры задерживали крупные загрязнения, биологические угрозы… но что, если яд был тоньше? Микроскопические споры? Некий газ, не определяемый сенсорами? Или… что-то из ее лаборатории? Бактерии? Но «Голубые Фантомы» были проверены! Хотя…

– Источник неизвестен, – констатировала Ванн на экстренном совещании в своем кабинете. Данные о «лихорадке» мерцали на экране рядом с отчетом о скудном урожае и графиком экономии энергии от биолюминесценции. Контраст был жутким. – Джеф, сведи воедино все случаи, локации. Альма, все, что у тебя есть по анализу воздуха, воды, образцов. Арьян, наблюдай за симптоматикой. Никакой паники. Но… – ее взгляд стал ледяным, – готовьтесь к худшему. Если это заразно…

Джеф, погруженный в свои экраны, кивнул автоматически. На одном из мониторов его серверной, рядом с картой сетевой активности (где все еще маячил призрак возможной кибератаки), теперь горела новая карта. Карта болезни. Три точки. Марта. Тео. И еще один случай, только что поступивший – техник из команды, обслуживающей фильтры воды. Тоже слабость. Тоже бред о «движущихся тенях» в трубах. Все точки – в разных секторах. Никакой очевидной связи. Кроме одной: воздух. Вода. Системы жизнеобеспечения.

Пока Альма несла в руках горсть первого картофеля – символ надежды на жизнь – по коридорам «Прометея» уже шелестел новый, леденящий страх. Страх не перед Роарком, не перед давлением, а перед невидимым врагом, который, возможно, уже дышал рядом с ними, проникал в их легкие, в их кровь, в их разум. Первый урожай был горькой пирровой победой. Они собрали корни в камне, а бездна посеяла в них семя новой, непостижимой болезни. И первая жатва «глубинной лихорадки» могла оказаться куда страшнее.

ГЛАВА 8: ИСКУССТВЕННОЕ СОЛНЦЕ

Тьма «Тихого Омута» была не пустотой, а тканью. Плотной, бархатистой, насыщенной жизнью, приспособившейся к вечной ночи. Жизнью, для которой свет «Прометея» был не просто новым фактором, а вторжением космического масштаба. Человечество несло свое солнце в глубины, не спросив разрешения.

Монтаж первых внешних светильников был актом отчаянной дерзости и практической необходимости. Строительство каркаса «Ковчега-Семя» не могло зависеть лишь от скупого освещения скафандров и прожекторов корабля. Нужны были стационарные маяки, разгоняющие чернильную темень вокруг зоны работ. Инженеры, похожие на глубоководных жуков в своих громоздких скафандрах, копошились на илистом дне, закрепляя на только что установленных фермах каркаса массивные корпуса с герметичными лампами. Каждый светильник был маленькой победой над тьмой, актом утверждения: «Здесь будет свет. Здесь будет жизнь». Искры сварки, вспыхивавшие при монтаже, казались первыми искрами нового созвездия на дне мира.

Когда Григорий Волков подал команду, и первые лучи ударили во тьму, это было подобно взрыву. Не звуковому, а визуальному. Островок искусственного дня вспыхнул вокруг стройплощадки. Яркий, бело-голубой свет, чуждый, резкий, режущий после привычной полутьмы иллюминаторов и тусклых аварийных ламп. Он выхватил из черноты причудливые минеральные «грибы», облака ила, зависшие в воде, и… движение. Множество движений.

Сначала – осторожное. Как будто сама тьма отшатнулась от дерзкого вторжения. Потом, медленно, нерешительно, из окружающей черноты стали выплывать формы. Странные, нелепые, прекрасные в своей чужеродности существа, для которых понятие «свет» было абстракцией, записанной в генетической памяти видами, никогда не видевшими солнца.

Тени-паруса: Прозрачные, студенистые создания, похожие на изорванные зонтики или причудливые паруса. Они плыли по течению, улавливая светильники своими невидимыми сетями рецепторов, медленно дрейфуя сквозь зону освещения, как призрачные корабли. Безобидные. Завороженные.

Светящиеся черви: Длинные, тонкие нити, вспыхивавшие собственным, слабым сине-зеленым светом в ответ на мощный луч. Они извивались, образуя причудливые, мерцающие узоры, словно пытаясь понять или ответить на новый источник. Безвредные. Красивые.

Слепые крабы-броненосцы: Массивные, с броней, покрытой минеральными наростами и колониями усоногих рачков. Они ползли по дну, их мощные клешни ощупывали грунт. Свет их не привлекал, но и не отпугивал. Они двигались сквозь освещенную зону с тупым безразличием исполинов, иногда задевая опоры манипуляторов, но не причиняя вреда. Непреднамеренные вандалы.

Но были и другие. Те, для кого новый свет стал сигналом агрессии, любопытства, граничащего с разрушением, или просто раздражителем.

Щелкуны: Небольшие, но стремительные ракообразные с мощными, асимметричными клешнями. Одна – огромная, похожая на кузнечные клещи. Их привлекла не сама яркость, а вибрации монтажного оборудования и, возможно, тепло ламп. Они атаковали кабели, обвивая их, пытаясь перекусить мощными щелчками, которые были слышны даже сквозь корпус скафандра и толщу воды. Их стайки, как пираньи, облепляли участки проводки.

Кальмары-шипы: Длинноногие, тощие, почти невидимые в темноте, но в свете прожекторов проявлявшиеся как сгустки чернил с острыми, костяными шипами на щупальцах. Их привлекало собственное отражение в блестящих корпусах светильников или иллюминаторах скафандров. Они бросались на отражение с яростью, шипы царапали покрытия, оставляя глубокие борозды. Один инженер едва увернулся от такого «дуэлянта», чье щупальце просвистело в сантиметрах от его шлема.

Нечто огромное: лишь тень. Массивное, медлительное. Появилось на границе света, замерло, словно наблюдая. Сенсоры Джефа зафиксировали огромную тепловую сигнатуру и неясные акустические щелчки низкой частоты. Оно не атаковало, но его присутствие, ощущаемое скорее на уровне инстинкта, заставило всех замерзнуть. Через несколько минут тень медленно растворилась обратно во тьме, оставив после себя леденящее чувство наблюдения.

– Цирк уродов собрался, – процедил в ком-линк лейтенант Варгас, командовавший группой военных, прикрывавших монтажников. Его люди держали наготове компактные акустические пушки – устройства, генерирующие болезненные для многих глубоководных существ звуковые импульсы. – Разрешите применить «Шептунов», Волков? Очистим периметр. Иначе эти твари перегрызут все провода и кого-нибудь поранят.

Идея была проста и логична с военной точки зрения. Создать звуковую стену дискомфорта, отогнать незваных гостей. Защитить людей и технику.

Но голос, прозвучавший в ответ, принадлежал не Волкову. Это была Элина Софер, бывший эколог с «Посейдона», теперь неформальный лидер «гуманистической» фракции, голос которой набирал силу в сети «Нового Прометея» по мере роста историй о «глубинной лихорадке» и страха перед бездной.

– Запрещаю! – ее голос, обычно мягкий, звучал резко, с металлическим оттенком ярости по общему каналу. Она стояла у иллюминатора в жилом секторе, наблюдая за происходящим через внешние камеры, ее лицо на экране ЦКП было искажено возмущением. – Вы видите это?! Вы видите, что вы натворили?! Вы вторглись сюда со своим грубым, слепящим светом, нарушили тысячелетия адаптации, и теперь хотите глушить их акустическими пытками?! Это их дом! Мы – гости! Грубые, незваные, разрушительные гости!

– Их дом пытается перегрызть наши кабели и расколотить нам головы, Софер! – парировал Варгас, его рука сжимала рукоять акустической пушки.

– Потому что они не понимают! – закричала Элина. – Они слепы! Они реагируют на вибрации, на тепло, на внезапную агрессию вашего света! Это хрупкая, уникальная экосистема, пережившая апокалипсис на поверхности! Мы обязаны изучать, адаптироваться, а не глушить и убивать! Используйте экраны, меняйте спектр света на менее раздражающий, ищите неразрушительные методы отпугивания! Ваши «Шептуны» могут убить не только агрессоров, но и тех, кто просто приплыл посмотреть! И что тогда? Устроим геноцид на дне, чтобы чувствовать себя в безопасности?

Спор, подхваченный и усиленный сетью «Нового Прометея», расколол колонию. В чатах бушевали страсти.

Технократы/Военные: «Безопасность людей и стройки – превыше всего! Эти твари – угроза! Отпугнуть! Уничтожить при необходимости!»

Гуманисты/Ученые: «Мы вторглись! Мы нарушители! Изучать, а не уничтожать! Звуковые пушки – варварство! Найдем другой путь!»

Страдающие в холоде: «Опять их блажь! Пусть военные делают свое дело, лишь бы стройка шла и свет в дома быстрее провели!»

Больные «лихорадкой»: «Шепот… они шепчут… свет режет…» (бессвязные сообщения, удаляемые модераторами).

Ванн наблюдала за спором на ЦКП, ее лицо было каменным. На одном экране – световая завеса вокруг стройки, где «щупальценосец» снова бился в отражение светильника. На другом – карта «глубинной лихорадки», где горели уже пять точек. На третьем – схема энергопотребления, где биолюминесцентная грядка Альмы давала скромную, но важную экономию. Где-то в глубине каньона маячил «Черный курильщик», оазис чуждой жизни. А на их стали расползался странный налет.

– Волков, – ее голос разрезал виртуальный гул спора. – Ваша оценка. Физическая угроза от фауны?

Григорий, все еще снаружи, наблюдавший за «щупальценосцем», ответил устало:

– Пока – угроза оборудованию. Кабели страдают. Повреждения обшивки скафандров – минимальны, но риск есть. То… большое… ушло. Но может вернуться.

– Софер, – обратилась Ванн к экрану. – Ваши предложения по неразрушительным методам. Конкретно. Сроки.

Элина замерла.

– Экраны… спектр… – начала она, понимая сложность быстрого решения. – Нужны исследования, капитан! Дни! Неделя!

– У нас нет недели, – холодно констатировала Ванн. – Стройка не остановится. Свет – необходим. Варгас, разрешаю ограниченное применение акустических импульсов только в зоне непосредственной угрозы оборудованию или персоналу. Минимальная мощность. Точечные удары. Никаких зонных заграждений. Софер, выделите ей группу наблюдателей-экологов. Фиксируйте реакцию. Ищите альтернативы. Джеф, усиль мониторинг акустического фона. Эти… щелчки… могут измениться.

Компромисс. Соломоново решение. Никем не любимое. Военные получили право на «предупредительные выстрелы», гуманисты – право наблюдать и протестовать. Варгас недовольно хмыкнул, но приказ есть приказ. Софер стиснула зубы, кивнув.

Снаружи, в ослепительном островке искусственного солнца, раздался первый резкий, болезненный для человеческого уха (даже через фильтры связи) визг акустической пушки. «Щелкун», обвивший кабель, судорожно дернулся и отплыл, скрывшись в темноте. «Кальмар-шип», атаковавший светильник, замер, потом резко рванул прочь, оставив облачко чернил. Другие существа – «тени-паруса», «светящиеся черви» – запаниковали, беспорядочно заметавшись в свете.

В иллюминаторе Элина Софер видела эту панику. Она видела, как хрупкое равновесие, нарушенное светом, было окончательно взорвано звуком. Ее рука сжалась в кулак.

– Варвары… – прошептала она.

А в серверной Джефа, помимо спора и звуков атаки, на экране акустического мониторинга замерцал новый паттерн. Резкий, ответный. Не щелчок «щупальценосца» и не гул неизвестного гиганта. Структурированный. Почти как… код. Возникший в момент звукового удара и тут же растворившийся в общем шуме. Он записал его. Маленькая, колючая аномалия в море хаоса. Возможно, совпадение. Возможно – ответ. Ответ бездны на грубое прикосновение искусственного солнца и звукового кнута. Искусственное солнце светило, отгоняя тьму и притягивая чуждую жизнь. Оно было символом надежды и источником нового конфликта, новой угрозы. И под его холодным светом тени становились только глубже.

ГЛАВА 9: ГОЛОС ИЗ ТЬМЫ

Тишина «Тихого Омута» была окончательно разоблачена как великая ложь. Она гудела, скрипела, щелкала, стонала. Но все это был фон – хаотичная симфония бездны, к которой Джеф Коррен, сквозь призму отчаяния и привычки, уже начал прислушиваться как к данности. Шум. Белый, серый, черный шум океанских глубин.

И вот фон взорвался.

Это произошло глубокой «ночью» по колониальному циклу, когда даже гул «Феникса» казался приглушеннее, а скрип корпуса – отчетливее. Джеф бодрствовал, как всегда, погруженный в лабиринты данных. На экране акустического спектрометра, обычно представлявшем какофонию разрозненных пиков, вдруг выросла структура. Не пик. Не случайный всплеск. Архитектура.

Сигнал. Мощный. Чистый. Невероятно сложный.

Он длился ровно 17,3 секунды. Представлял собой каскад модулированных низкочастотных импульсов, наложенных на волнообразную несущую частоту, лежащую на самой грани человеческого восприятия. Импульсы группировались в блоки, блоки складывались в фразы, фразы образовывали… предложения? Абзацы? Неизвестного языка. Ритм был слишком точным, повторяющимся с математической строгостью, чтобы быть природным явлением – гейзером, обвалом, песней кита. Это выглядело как… передача. Вещание.

Джеф замер. Его пальцы, летавшие по клавиатурам, оцепенели. Кровь отхлынула от лица. Он перепроверил калибровку сенсоров. Переключил фильтры. Задействовал резервные микрофоны на дальних выносных постах. Никаких ошибок. Сигнал пришел с юго-западного ответвления каньона, уходящего в еще большую, не нанесенную на карту темноту. Глубина источника – расчетные 8000+ метров. Мощность – колоссальная. Как рев реактивного двигателя, но сфокусированный, направленный.

– Джеф? – голос Ванн в ком-линке прозвучал резко. Она, как и он, редко спала. Система мониторинга автоматически отправила предупреждение о критической акустической аномалии на ее терминал. – Что это? Помехи? Сбой?

– Нет, – его собственный голос показался ему чужим, хриплым. – Сигнал. Структурированный. Искусственный. Или… – Он не договорил. Биологический, но разумный. Мысль была слишком чудовищной.

Он запустил все доступные алгоритмы расшифровки. Военные коды «Элизиума»? Не совпадали. Старые протоколы связи Ковчегов? Ничего общего. Известные шаблоны космического шума или гипотетических внеземных сигналов? Бесполезно. Сигнал был уникальным. Чужеродным. Его структура вызывала странное ощущение – не хаоса, но и не человеческой логики. Как узор на крыльях неведомой бабочки, прекрасный и абсолютно непонятный.

И тогда он повторился.

Тот же паттерн. Те же 17,3 секунды. Та же мощь, идущая из черной пасти дальнего ответвления каньона. Как стук в дверь. Нетерпеливый. Настойчивый.

Джеф не успел отреагировать. Паника, как электрический разряд, пронзила «Прометей» раньше, чем он смог наложить гриф «Сов. Секретно» на данные. Кто-то из ночной смены в ЦКП, услышав обсуждение или увидев предупреждение на общем мониторе (ошибка протокола безопасности!), проболтался. Слово выплеснулось в сеть «Нового Прометея» и покатилось по коридорам, как горящая пороховая дорожка.

«СИГНАЛ ИЗ БЕЗДНЫ!»

«Джеф поймал ГОЛОС!»

«ЛЕВИАФАН! Это Левиафан зовет! Он знает, что мы здесь!» – кричали одни, вспоминая древние морские легенды и недавние слухи о гигантских следах.

«РОАРК! Это Роарк! Его субмарины нашли нас! Это ультиматум!» – в ужасе вторили другим, представляя стальные «Молоты», выплывающие из тьмы каньона.

«Проклятие глубин! Оно говорит! Оно требует жертв!» – шептали третьи, в страхе крестясь или сжимая амулеты.

Холодные отсеки, и без того наполненные страхом «глубинной лихорадки» (уже девять случаев!), взорвались истерикой. Люди метались по коридорам, сбиваясь в кучки, плакали, молились. В Секторе Эхо женщина, чей муж бредил от лихорадки, закричала, что сигнал – это голос «теней», зовущих ее, и попыталась выбить иллюминатор. Военные патрули, уже напряженные до предела, с трудом сдерживали волну паники. Воздух гудел от криков, плача, молитв и вопросов.

Ванн действовала с ледяной скоростью. Ее голос рявкнул по общему каналу, перекрывая хаос:

– ВСЕМ – ЗАТКНУТЬСЯ И ЗАНЯТЬ МЕСТА! Это НЕ Левиафан! Это НЕ Роарк! Это акустическая аномалия, которую мы ИЗУЧАЕМ! Паника – ваш худший враг! Военные патрули – пресекать беспорядки! Арьян – группы поддержки в горячие точки! Связь – только по служебной необходимости!

Ее слова подействовали как удар хлыста. Крики стихли, сменившись подавленным гулом и всхлипываниями. Но страх не исчез. Он висел в воздухе, густой и липкий, смешиваясь с запахом страха и лекарств из медпункта.

На ЦКП царило напряженное молчание. Ванн, Джеф, Волков, Чен и срочно вызванная Альма смотрели на экран, где визуализация сигнала плясала – гипнотизирующая, чуждая спираль импульсов.

– Источник? – спросила Ванн, ее глаза прикованы к изображению.

– Ответвление каньона, условное название «Пасть Харона». Глубина – за пределами наших сенсоров. Примерно 8100 метров. Дно там… неизвестно, – доложил Джеф.

– Роарк? – уточнил Чен, его технократический ум цеплялся за рациональное объяснение.

– Нет, – покачал головой Джеф. – Никаких признаков субмарин, двигателей, известных нам систем связи. Это… другое. Биологическое? Технологическое? Не знаю.

– Левиафан? – тихо спросила Альма, вспоминая рассказы Фринна о гигантских акустических сигнатурах, улавливаемых иногда в самых глубоких желобах.

– Масштаб сигнала… подходит, – мрачно заметил Волков. – Но структура? У животных так не кричат.

– Оно повторяется каждые 34 минуты, – добавил Джеф. – Как часы.

Третий сигнал грянул, как подтверждение. Звуковая волна, хоть и приглушенная корпусом, была ощутима физически – легкая вибрация в полу, в стакане воды на столе. На экране снова расцвела гипнотическая структура. Вызов.

Ванн посмотрела в иллюминатор. Туда, где тьма каньона сгущалась в непроглядную черноту «Пасти Харона». Они не могли игнорировать это. Не могли жить с этим страхом и незнанием. Но и спускать людей туда было равносильно самоубийству.

– Разведдрон, – произнесла она, слово пало в тишину, как камень. – «Скат». Готов к запуску?

– Готов, капитан, – отозвался Волков. – Но глубина… давление на пределе его расчетных возможностей. И темнота…

– Оснастить самыми мощными фарами, – приказала Ванн. – Полный пакет сенсоров: сонар, лидар, тепловизоры, химические анализаторы. И акустические буи. Джеф, вы ведете операцию. Маршрут – строго к источнику сигнала. Прямая трансляция на ЦКП и… – она колебнулась долю секунды, – на общий канал. Пусть все видят. Лучше страшная правда, чем плодящие чудовищ слухи.

Решение было рискованным. Трансляция могла подлить масла в огонь паники. Но альтернатива – тайна, обрастающая кошмарами, – была хуже.

Подготовка заняла час – вечность в атмосфере всеобщего напряжения. Весь «Прометей» замер, прикованный к экранам. В холодных отсеках люди жались к тусклым терминалам. В медпункте доктора приглушили свет над койками больных «лихорадкой», чей бред теперь часто включал «голос из стен». В ЦКП собрался весь Совет и ключевые специалисты. Даже Элина Софер молча наблюдала, ее лицо было пепельно-серым.

«Скат» был изящной, стремительной машиной, похожей на своего тезку. Но в луче шлюзовых прожекторов, на фоне зияющей черноты «Пасти Харона», он казался хрупким, как игрушка. Его корпус блестел в свете фар.

– Запуск разрешен. Удачи, «Скат», – прозвучал голос Волкова из ЦКП.

Дрон плавно отделился от шлюзовой платформы, его двигатели загудели, выбросив струи пузырей. Он развернулся, его фары – два ослепительных луча – вонзились в чернильную темень каньона. На экранах в «Прометейе» заиграло изображение с его камер: скалистые стены, нависающие как стены гигантского собора, редкие минеральные образования, похожие на застывшие водопады. Тишина трансляции нарушалась лишь гулом двигателей дрона и статикой.

– Идет на глубину. 7800… 7900… 7950 метров. Давление в норме, но близко к красной зоне, – монотонно докладывал оператор.

Джеф сосредоточился на акустическом канале. Следующий сигнал должен был прозвучать через 6 минут. Он чувствовал, как каждый нерв в его теле натянут, как струна.

– 8000 метров. Вхождение в «Пасть Харона». Рельеф… меняется. – Голос оператора дрогнул.

На экранах камер «Ската» открылась панорама. Широкий, плоский участок дна, усеянный не минеральными «грибами», а… структурами. Высокими, тонкими, похожими на кристаллы или обсидиановые сталагмиты, но слишком правильными, слишком геометричными. И между ними – движение. Тени, скользящие по краю света фар, слишком крупные, слишком быстрые, чтобы их разглядеть.

– Источник сигнала – в 800 метрах по пеленгу, – доложил оператор. – Глубина 8120. Приближаемся. Трансляция стабильна.

Сердца замерли. Следующий сигнал был через 2 минуты. «Скат» плыл вперед, его фары выхватывали из тьмы все больше деталей загадочного ландшафта. Аномальные структуры становились выше, плотнее. Они образовывали что-то вроде… леса? Города?

– 10 секунд до расчетного времени сигнала, – предупредил Джеф, его пальцы бежали по клавиатуре, настраивая запись.

На экранах все смотрели, как «Скат» приближается к гигантской, одиноко стоящей структуре в центре «поляны». Она была похожа на черную, скрученную в спираль раковину невероятных размеров, уходящую вершиной в невидимую высь. Или на окаменевший щупальце. Или на антенну.

– 5… 4… 3…

Тишина в «Прометейе» была абсолютной. Даже гул «Феникса» казался приглушенным.

– 2… 1…

И сигнал ударил. Не извне. На этот раз его источник был виден. Он исходил оттуда. От черной спирали.

На экранах камер «Ската» изображение дернулось, покрылось рябью. Мощная акустическая волна, рожденная в нескольких сотнях метров от дрона, обрушилась на его сенсоры. На миг они ослепли, оглохли. Статическая метель захлестнула экраны в «Прометейе». Люди вскрикнули от неожиданности и ужаса.

Когда изображение частично восстановилось, они увидели последний кадр, переданный «Скатом» перед тем, как связь прервалась окончательно. Крупным планом. Серая, чешуйчатая, с металлическим отливом поверхность спирали. И на ней – нечто, напоминающее огромный, темный, многофасеточный глаз, отражающий свет фар дрона. Глаз, который, казалось, смотрел прямо на них. Прямо перед тем, как экран погас, мелькнула быстрая, темная тень, рванувшаяся из-за спирали прямо на камеру.

Связь прервалась. На экране ЦКП застыл последний кадр: темный глаз в черной спирали. И надпись: «СИГНАЛ ПРЕРВАН. ДРОН „СКАТ“ – ПОТЕРЯН».

В «Прометейе» воцарилась мертвая тишина. Только где-то вдали, в холодном отсеке, раздался чей-то сдавленный, безумный смешок. Голос из Тьмы ответил. И принес с собой образ кошмара. Левиафан? Роарк? Или нечто, для чего у них не было имени? Ответа не было. Было только всепоглощающее чувство, что их крошечный огонек жизни во тьме только что привлек внимание чего-то невообразимо древнего, могучего и совершенно чуждого. И это «что-то» знало теперь, где они.

ГЛАВА 10: ДРОН В БЕЗДНЕ

Тишина после разрыва связи с «Скатом» была тяжелее любого давления на дне «Тихого Омута». Она висела в ЦКП, в коридорах «Прометея», в умах тысяч людей, прикованных к экранам. Тишина, наполненная эхом последнего, леденящего душу кадра: темный, многослойный глаз, отражающий свет фар дрона, в обрамлении черной, спиралевидной структуры. И стремительная тень, брошенная на камеру. Тишина неведения. Тишина ожидания расплаты.

Но Джеф Коррен не мог позволить себе тишину. Его разум, оглушенный сигналом и последовавшим за ним хаосом, переключился на автопилот цифровой скорби и анализа. Пока Ванн жесткими приказами гасила вспыхивающие очаги паники («Дрон столкнулся с технической неполадкой! Данные анализируются!»), а Арьян и ее помощники пытались успокоить тех, чья психика трещала по швам, Джеф делал свое дело. Он копался в данных, переданных «Скатом» до его гибели. И нашел сокровище, залитое ядом страха.

Записи.

Не только последние секунды. Весь путь в «Пасть Харона». Весь полет сквозь слои тьмы, куда не проникал даже отраженный свет «Черного курильщика». Джеф, его пальцы дрожали от адреналина и холодной ярости на убийц дрона, начал монтировать. Он не спал. Не ел. В его серверной царил только гул машин и мерцание экранов, на которых оживала запись последнего путешествия в бездну.

Запись начинается:

Изображение, стабилизированное алгоритмами Джефа, плывет перед глазами зрителей в «Прометейе», выведенное на главный экран ЦКП и сеть «Нового Прометея». Голос Джефа (или его текстовые пояснения) – единственное сопровождение. Сухой, лишенный эмоций отчет, который лишь усиливает потрясение.

Выход из шлюза. Знакомый вид «Прометея» – израненный гигант, подсвеченный скупыми огнями стройплощадки и новыми светильниками. Затем – разворот. Черная стена каньона, уходящая вверх, в невидимую высь. «Скат» ныряет вниз, в «Пасть Харона». Свет его фар – два жалких луча в бескрайней черноте.

Спуск. 7900 метров. Стены каньона сближаются, становятся круче. Стандартные минеральные «грибы» сменяются причудливыми образованиями: сталагмиты, похожие на застывшие струи черного стекла; веерообразные кристаллические структуры, мерцающие в свете фар холодным фиолетовым и зеленым; натеки, напоминающие окаменевшие водопады ртути. Безмолвная красота камня, сформированного давлением и временем, недоступным человеческому пониманию.

8000 метров. Вход в «Пасть». Рельеф резко меняется. Дно расширяется в огромную, плоскую равнину. Но равнину не пустую. Она усеяна… лесом. Не деревьями. Структурами. Высокими (10—15 метров), тонкими, угловатыми. Они похожи на обсидиановые копья, воткнутые в ил, или на кристаллы кварца, выросшие с чудовищной скоростью. Их поверхности отполированы давлением до зеркального блеска, отражая свет фар «Ската» миллионами искр. Это не жизнь. Или… не совсем жизнь? Минеральные скульптуры неведомых геологических процессов? Джеф отмечает аномальные показания химических сенсоров – необычные сплавы кремния и металлов, не встречавшиеся на Земле.

Движение. На краю света фар мелькают тени. Быстрые. Уклончивые. Одна задерживается на долю секунды – существо, похожее на гигантского, прозрачного головастика с внутренним скелетом из того же черного стекла. Оно парит, не двигая плавниками, словно парусник в невесомости. Другая тень – плотная, многоногая, скользит по основанию одной из структур, ее броня сливается с минералом. Научный восторг борется с первобытным страхом. Это не просто глубоководная фауна. Это экосистема, эволюционировавшая в полной изоляции, под чудовищным давлением, в мире минералов и вечной тьмы. Чуждая. Прекрасная. Пугающая.

Источник сигнала. Навигационные маркеры Джефа ведут «Скат» к центру равнины. И там, в свете фар, вырастает Оно. То, что издалека казалось спиралью. Вблизи – колосс. Мертвый колосс.

Это не минерал. Это… было живым. Органическая структура, но не из плоти, а из чего-то, напоминающего черный, вулканизированный хитин или окаменевшее дерево. Она вздымается из ила, как башня павшего титана. Основание – массивное, ребристое, уходящее глубоко в донные отложения. От него спиралью, закручиваясь против часовой стрелки, поднимается главный «ствол», сужаясь к вершине, потерянной в темноте за пределами света фар. Диаметр у основания – десятки метров. Высота – не менее ста, возможно, больше. Структура испещрена отверстиями, похожими на входы в гигантские норы, и покрыта наростами – не минеральными, а… кораллоподобными? Симбиотическими организмами, выросшими на мертвом гиганте? Или частью его самого?

Приближение. «Скат» осторожно движется вдоль основания колосса. Камеры выхватывают детали. Поверхность не гладкая – она состоит из переплетенных, словно канаты или корни, тяжей черного вещества. Местами видны глубокие трещины, обнажающие внутреннюю структуру – слоистую, похожую на срез окаменелого дерева, но с металлическими прожилками, тускло блестящими. Химические сенсоры сходят с ума: сложные органические соединения, сплавы неизвестных металлов, следы кремния… и радиации? Фон чуть выше нормы. Это не корабль. Это не известное науке животное. Это реликт. Останки существа или цивилизации, столь же древней, как сам океан, столь же чуждой, как звезды по ту сторону Линии Отсечения. Величие и упадок, застывшие в черной, спиральной форме. Гробница в вечной ночи.

Фокус. Дрон медленно поднимается вдоль спирали. И тут камеры крупным планом выхватывают то самое. На высоте примерно тридцати метров, в месте, где спираль делает первый виток, из черной массы выступает гладкая, серая, выпуклая пластина. Она не похожа на окружающий материал. Она выглядит… вставленной? Выросшей? На ее поверхности – сложный узор из углублений и выпуклостей. И в центре – углубление, напоминающее линзу. Или глаз. Именно на него, как на прицел, был направлен «Скат» в момент передачи последнего сигнала. И именно оттуда, по данным акустических буев Джефа, исходила структурированная мощь «Голоса из Тьмы». Эта структура была не просто мертвым телом. Она была… передатчиком? Антенной? Или чем-то более непостижимым?

Сигнал. Запись синхронизирована с данными сенсоров «Прометея». Ровно в расчетное время. Серая «линза» на спирали словно оживает. Она не светится, но датчики «Ската» фиксируют резкий скачок энергии – акустической, возможно, иной. Изображение дергается, заволакивается снегом статики. Слышен (или ощущается через вибрацию записи) тот самый мощный, структурированный рев – «Голос». Он исходит прямо из колосса, ударяя по дрону физической волной. Алгоритмы Джефа едва справляются с очисткой картинки.

Атака. Статика рассеивается на долю секунды. Камера «Ската» направлена прямо на серую линзу-глаз. Он огромен, холоден, многослойный, как глаз насекомого, но лишенный зрачка. Он просто… есть. Отражает свет фар дрона. И в этом отражении, на миг, видно искаженное изображение самого «Ската» – маленького, дерзкого пришельца перед лицом древнего Молчания. И затем – из-за спирали, из черной тени одной из гигантских «нор» в основании колосса, вырывается оно.

Тень. Стремительная. Бесформенная на этой скорости. Просто сгусток тьмы, движущийся с невероятной, стремительной силой. Не плывущий – бросающийся. Как пуля в вязкой воде. Оно пересекает луч фары за доли секунды, оставляя лишь смутный шлейф искаженного света и пузырей. Направлено прямо на камеру.

Последний кадр. Крупно. Серая линза-глаз. Абсолютно статичная. Безразличная. И в ее холодном отражении – размытое, приближающееся пятно тьмы, уже закрывающее половину «зрачка» отраженного дрона.

Статический взрыв. Связь прервана.

Запись окончена. На экране ЦКП – замерший последний кадр: глаз колосса и тень гибели в его отражении. В «Прометейе» нет тишины. Есть гул. Гул десятков голосов в ЦКП – возгласы ужаса, научного изумления, проклятия. Гул сети «Нового Прометея», взорвавшейся сообщениями – от панических до восторженных. Гул шагов военных патрулей, бегущих к потенциальным очагам бунта. Гул «Феникса», звучащий теперь как набат.

Джеф откинулся в кресле. Его руки дрожали. Он видел невиданные чудеса. Минеральные леса. Формы жизни, бросающие вызов воображению. Колоссальный реликт, мертвый и все еще «говорящий». И видел гибель своего посланника – быструю, безжалостную, от руки (или когтя?) невидимого стража бездны.

– Это… это невероятно… – прошептал кто-то из ученых на ЦКП, его голос дрожал от восторга.

– Это кошмар, – хрипло ответил Волков, глядя на замерший образ глаза. – Этот… глаз… он смотрел. Он видел дрон.

– А тень? Что за тень? – спросила Ванн, ее лицо было бледным, но голос тверд. Она смотрела на последний кадр, на размытое пятно в отражении.

– Неизвестно, – ответил Джеф, его голос звучал устало и пусто. – Слишком быстро. Слишком темно. Но оно защищало… или охраняло. Колосс. Или источник сигнала.

Альма Райес молча смотрела на изображение черного, спирального гиганта. Ее биологический ум цеплялся за детали: кораллоподобные наросты, возможные следы симбиоза даже после смерти, органическо-минеральная структура… Это была жизнь. Чуждая. Древняя. Непостижимая. И она лежала здесь, на дне их «убежища», мертвая, но не безмолвная. Ее «голос» привел к гибели их разведчика. Что привлечет он в следующий раз?

– Реликт, – произнесла Ванн, глядя на колосса. – Так и назовем. Объект «Реликт». Источник сигнала – «Глаз». А тень… – она сделала паузу, – «Страж».

ГЛАВА 11: РЕЛИКТ

Обломки «Ската» нашли не в «Пасти Харона». Их вынесло течением. Или принесло.

Спустя сутки после разрыва связи внешние сенсоры на краю зоны строительства засекли аномальный металлический отблеск в боковой расщелине – узкой, неприметной трещине в скальной стене каньона, в полукилометре от «Прометея». Патрульный батискаф с группой военных и Волковым на борту осторожно приблизился.

Картина, открывшаяся в лучах прожекторов, была одновременно жалкой и устрашающей. Обломки. Не похожие на то, что осталось бы от столкновения с камнем или давлением. Это было надругательство. Корпус «Ската» разорван, словно его вскрыли гигантскими щипцами. Фары раздавлены. Манипуляторы оторваны и бесформенно перекручены. Камеры и сенсоры – выдраны из гнезд, оставлены болтаться на клочьях оплетки. Следы ударов – глубокие, параллельные борозды – шли по уцелевшим фрагментам корпуса, как царапины когтей на стали. Дрон был не просто уничтожен. Он был демонстративно изувечен и выброшен на порог дома своих создателей. Предупреждение, написанное языком грубой силы и хладнокровной жестокости.

Но не обломки заставили застыть сердца людей в батискафе. И не Волкова, видавшего виды. Это было то, что лежало рядом, на илистом дне расщелины.

Следы.

Огромные. Ясные, как будто отпечатаны в пластилине под чудовищным весом. Три пальца, заканчивающиеся глубокими, кинжаловидными вмятинами – когтями. Четвертый палец – короче, отставлен в сторону, как большой палец на лапе. И широкая, массивная пятка. Размер – с небольшой батискаф. Глубина вдавливания в плотный ил – более метра. Отпечаток дышал первобытной мощью, силой, способной разорвать сталь, как бумагу. А вокруг следов, в иле, виднелись мелкие, блестящие осколки – того же черного, стекловидного минерала, что составлял лес в «Пасти Харона». Будто существо принесло их с собой, счищая со своих когтей.

– Левиафан… – прошептал кто-то из военных в шлеме, его голос сорвался. Легенды о гигантском глубоководном хищнике, чьи следы изредка находили на дне самых глубоких желобов, мгновенно обрели жуткую реальность.

Волков, его лицо за стеклом шлема было каменным, медленно сканировал след лазерным дальномером.

– Или нечто похожее, – пробормотал он в ком-линк. – Но масштаб… – Он не договорил. Масштаб был апокалиптическим. Существо, оставившее этот след, делало «Стража» с последнего кадра «Ската» похожим на щенка.

На «Прометейе» весть о находке взорвалась с новой силой. Паника после сигнала и гибели дрона еще не улеглась, а теперь – физические доказательства монстра. Сеть «Нового Прометея» трещала по швам. Фотографии следов, переданные патрулем, облетели все терминалы. Одних они ввергали в немой ужас, других – в неистовый научный экстаз.

В лаборатории Альмы Райес царил хаос восторга и страха. Доктор Аренс, ксенобиолог, тряся руками, тыкал пальцем в увеличенное изображение следа на экране:

– Видите структуру краев ила? Это не просто давление! Это динамический отпечаток! Существо двигалось быстро, отталкиваясь! Расчетная масса… боже, оно переворачивает все наши представления о предельных размерах для активных хищников на такой глубине! Биомеханика…

– Биомеханика смерти! – парировала геолог Петрова, ее лицо было пепельным. Она указывала на блестящие осколки в иле. – Этот минерал… он из «Леса»! Оттуда! Тварь пришла от «Реликта»! Она его страж! Или… или он ее хозяин? Может, «Реликт» вовсе не мертв? Может, он… спит? – Ее голос дрожал. Мысль о том, что черный спиральный колосс может быть не окаменелостью, а спящим богом или кораблем инопланетной расы, была не менее ужасна, чем Левиафан.

– Корабль? – фыркнул инженер-материаловед Келлер, изучая снимки самого «Реликта». – Посмотрите на структуру! Эти переплетенные тяжи… слоистость… органические включения! Это биология, черт возьми! Древняя, чужая, но биология! Останки существа! Колоссального! Возможно, предка или хозяина того… того, что оставило следы!

Споры гремели. Левиафан? Страж древнего бога? Охотник на реликтовых монстров? Или… проявление самого «Реликта», его защитная система, материализовавшаяся из тьмы? Данных для ответа не было. Только следы. И страх.

На Совете напряжение достигло точки кипения. Технократы, ведомые Ченом, требовали действия:

– Это шанс! Уникальный! – Чен стучал кулаком по столу, указывая на изображение следа и «Реликта». – Образцы минерала! Анализ соскоба с когтя! Хотя бы дистанционное сканирование расщелины! Мы не можем просто спрятаться! Знание – наша защита!

Гуманисты, с Софер во главе, были в ужасе:

– Это провокация! – кричала Элина, ее глаза горели. – Нам принесли обломки дрона и показали следы у порога! Это предупреждение! «Не соваться!» И мы хотим сунуть нос в эту расщелину? К этому… этому Реликту? Мы разбудим то, что лучше оставить спящим! Или призовем на себя гнев Стража! Посмотрите на след! Оно разорвет любой батискаф, как консервную банку!

Военные, представленные Варгасом, мрачно молчали. След говорил сам за себя. Любая экспедиция была бы самоубийственной миссией.

Альма смотрела на застывшее изображение черной спирали «Реликта». Она думала не о следах, а о «Глазе». О том, как он «смотрел» на дрон. Было ли это безразличием камня? Или осознанным наблюдением? И если второе… что он «видел» теперь?

Джеф нарушил напряженную тишину. Он не кричал. Его голос был тихим, но все услышали:

– Сигнал. Он прекратился.

Все взгляды устремились на него.

– «Голос из Тьмы», – уточнил Джеф. – После уничтожения «Ската». Полная тишина на этой частоте. Ни одного повторения. Ровно 32 часа молчания.

Новость повисла в воздухе, добавляя новый, жуткий слой загадки. Почему? Задача выполнена (дрон уничтожен)? Или… цель изменена? Молчание после демонстрации силы было пугающим. Что готовилось в тишине «Пасти Харона»? Что делал сейчас Страж?