Панк

Размер шрифта: 13

Корректор Иван Родионов

Дизайнер обложки Артём Алексеев

Иллюстратор Артём Алексеев

ISBN 978-5-0068-1553-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Спасибо за советы Лори Лютер.

Глава 1
Держи нос по ветру

Я потрогал кончиками пальцев нос. После вчерашней потасовки в баре он, и без того немалых размеров, распух, и теперь каждое неосторожное прикосновение отдавалось простреливающей болью. Чертовы неадекватные посетители, к тому же завсегдатая Лена оставила на спине глубокие царапины своими ужасными ногтями-бритвами. Сплошные повреждения от этой работы! Хорошо, что вчера не заглянул в бар с внезапной проверкой Валентин для полного счастья.

Нос пульсировал, продолжал болеть, напоминал о себе: он всегда мне доставлял кучу проблем, с самого детства. Изгой, одиночка, дразнимый другими, я привык идти стороной от общего потока, одноклассники находили во мне объект для тычков и насмешек, а одноклассницы – забитого носатого замухрышку, достойного лишь сожаления. Так прошло мое детство, затем – отрочество и юность. Однако я научился видеть и понимать такие вещи, которые неведомы тем, кто не стоял на обочине и не глотал пыль от пролетающих мимо автомобилей. С годами я обратил свои минусы в плюсы, нашел единомышленников, вытолкнутых из жизни в другую, параллельную жизнь. Там такие, как я, смотрели свысока и с сожалением на тех, кто смотрел так раньше на нас. Я больше не был одинок. Я стал панком.

– Эй, Вань, привет, – навстречу, прихрамывая, шел сосед.

– Опять свои черепа со скелетами носишь, у тебя другие футболки есть? – он ехидно улыбнулся и провел пальцами по седоватой щетке усов.

– Это стиль Петрович, а футболка новая, только надел.

– А так и не скажешь. Вроде музыкант, вроде нарядный должен быть, а на рисунках одни черепа, пули, дохлые птицы: мрачновато-мрачновато. Новая, говоришь? У вас в этом вашем панке все одинаковые, что ли?

Петрович в потертых джинсах Montana, стоптанных кожаных туфлях и клетчатой рубахе с видом районного кутюрье продолжал давать советы по стилю. Хоть про прическу ничего не сказал, а то его ежик цвета соли с перцем точно не оставит мне никаких шансов.

– Ты уже старый, ничего не понимаешь, – при разности взглядов мы были на короткой ноге.

– Я старый да мудрый, поэтому слушай, что говорю: ерундой поменьше занимайся и серьги из ушей вынь – ходишь как баба.

– Ага, слушаю, ага, выну.

– Кстати, с праздником! – добродушно произнес сосед.

– С праздником? – поднял бровь я. – С каким еще праздником? Не нужно мне этого, у меня каждый день как праздник.

– Да я вижу, не просыхаешь, помятый постоянно ходишь.

Я действительно выпивал вторую неделю подряд после расставания с Надеждой.

– Ладно, Петрович, до встречи. Выпей водки сегодня или чего ты там пьешь в честь… праздника.

Что такое панк? Панк – это быть собой, панк – это особый стиль, панк – это умение думать своей головой, панк – это идти своим путем и не смотреть на других, панк – это свобода. Панк – это то, чего никогда не поймет Петрович или мой отец; кстати, они в чем-то похожи. Оба рассказывают про ужасы девяностых и про хорошую жизнь сейчас, бубнят про Дом Советов, Ельцина, Горбачева, Чубайса, безработицу, олигархов, бандитов, Америку и далее по списку.

А я думаю, это всё не нужно для понимания ситуации, девяностые были едва ли не единственным временем свободы в нашей стране, а свобода – главная ценность! Неудивительно, что с отцом мы не в ладах, жалко только мать, она переживает из-за наших ссор. Правда, я уже давно не живу дома, и мы не общались несколько месяцев, последняя наша встреча чуть не закончилась дракой, когда я пришел поздравить их с годовщиной свадьбы. Отец видит во мне пропащего и непригодного для жизни сына-мудака. А я… я не буду его разочаровывать, мудак так мудак.

Паутина свежих трещин на экране телефона напоминала о последнем разговоре с Надеждой. Я был слишком плох, слишком безответственен, слишком невнимателен, слишком занят делами, слишком пьян, слишком эмоционален и, пожалуй, слишком крут. Мобила просвистела в нескольких сантиметрах от головы девушки, попала в стену, упала на столе. Надежда смерила меня презрительным взглядом, молча развернулась и ушла. Мы разорвали отношения, а я запил.

Москва изнывала от жары, плавилась под солнцем, струйки теплого воздуха поднимались от черного зеркала асфальта. Это лето, по прогнозам синоптиков, обещало быть самым жарким, и мое постоянное утреннее похмелье имело усиленный эффект при такой погоде.

Я добрался до крафтового бара Korova: им владел мой университетский друг Валентин. Оформление в стиле «Заводного апельсина» притягивало любителей творчества Энтони Берджиса и неординарных личностей, вереницей тянущихся в бар попить пивка, а заодно пополнить карманы предприимчивого Валентина. Он щедро платил нам, своим сотрудникам, даже выдал белую униформу с черными котелками и накладными ресничками, но мы быстро довели ее до непотребного состояния и работали в повседневной одежде, кто в чём.

За небольшим круглым столиком сидела литературно-музыкальный эксперт Элла Мужакова. Из-под белой майки с большой надписью «Не все равно!» торчали маленькие девичьи груди, виднелась татуировка в виде ленты цвета пергамента от плеча до плеча с лозунгом Французской революции: «Liberte, Egalite, Fraternite».

– Привет, – сказала она и внимательно посмотрела большими голубыми глазами сквозь солому волос.

Взгляд строгого учителя! Девушка всегда внимательно рассматривала собеседника. Она как сторожевая собака – вечно на посту. За случайно сказанное неполиткорректное слово готова порвать нечестивца на клочки – не зря ее называют Мудаковой, за дело.

Она ждала, поджав тонкие бесцветные губы.

– Здравствуй, – осторожно промямлил я.

Элла Эм была активистской, феминистской и заявляла всем о своей асексуальности, даже когда ее об этом не спрашивали. Один раз в мою смену она здорово надралась и набросилась на меня, как дикий зверь, прямо здесь, в зале. Наутро Элла виновато попросила никому не рассказывать, я клятвенно пообещал сохранить тайну, но тут же всем разболтал. Тусовка знала: ее асексуальность – выдумка, но принимала правила игры, ведь у каждого были свои скелеты в шкафу.

Еще она прославилась за пределами нашего круга нашумевшей «Красно-коричневой акцией». Суть действия была проста: голая Элла вся в краске бегала по Александровскому Саду, заламывала руки, корчилась и кривлялась под стенами Кремля. Красный цвет символизировал большевизм, коричневый – фашизм, сама Элла олицетворяла современную Россию. Через пару минут ее увели в автозак, но репортеры оппозиционных изданий успели нащелкать эффектных снимков, а наутро она проснулась знаменитой. Я написал песню с названием «Кровь и дерьмо», каждый раз я говорил: «Следующая песня написана нами в поддержку Эллы Мужаковой. Кровь на руках, дерьмо в головах, кровь на руках, дерьмо в головах!». Под монотонные удары барабанов я, словно шаман, повторял «кровь на руках, дерьмо в головах», пока не начинался проигрыш, и народу это нравилось.

Элла была мне очень благодарна, мы даже пробовали встречаться, но из нашего романа мало что вышло путного. Каждый привык брать, но не отдавать, битва эгоизмов продолжалась около недели, потом мы пожали друг другу руки и вроде как разошлись приятелями. Элла снова влезла в костюм недоступной особы, а я попытался в очередной, не знаю какой раз наладить отношения с Надеждой. Пожалуй, только с ней у меня выходило встречаться длительное время.

– А вот и наш герой! Ваня, привет! – Валентин протянул наманикюренные пальцы. – Выглядишь не очень, опять пил?

Друг излучал вселенский позитив, казалось, он весь блестит и переливается в лучах заглядывающего в окно солнца; я, наоборот, был похож на сгусток темной энергии.

– Хэллоу.

– Опять пил?

– Выпивал, а сейчас хочу похмелиться. Налей пивка, смена вчера была просто жуть. Впереди выходные, запись, фестиваль; кстати, хотел сказать, что меня несколько дней не будет.

– «Крастотека»? – Валентин сверкнул жемчугом зубов сквозь напомаженную бороду.

– Да, «Крастотека».

– Где самые уроды из ваших собираются? Грязные, рваные, а музыка похожа на шум?

– Типа того.

Я сделал вожделенный глоток и провел рукой по голове, на стол посыпались черные и малиновые волосы, правый бок я выкрасил в малиновый.

– Линяю, – виновато сказал я и с завистью глянул на роскошную каштановую шевелюру друга.

Валентин не заметил моего замечания, продолжил говорить про фестиваль:

– Слушай, зачем ты туда едешь? Перед кем вы будете играть? Опять перед пустой поляной? Не лучше ли потратить время на что-то более дельное, например, работу?

– Работа не волк.

Он потянулся и расправил плечи, мне представилось, что футболка друга с V-образным вырезом, из которого торчали черные завитки, сейчас разойдется по швам. И почему мужики с волосатой грудью так любят выставлять напоказ свои заросли?

Дверной колокольчик надрывно пискнул, в бар вошел поэт Иванов. Он был похож лицом на Юрия Куклачева, одет же в коричневый пиджак в клетку, песочного цвета брюки и белую рубаху, под подбородком красовалась жёлтая бабочка. Поэт непрерывно вращал глазами и передвигался будто на шарнирах, делал много лишних движений. Наступая только на черную плитку и минуя белую, он проследовал к барной стойке, при каждом шаге его светлые кудри равномерно поднимались и опускались.

– Привет, у нас тут запись будет скоро, поучаствуешь?

Куклачев вяло пожал мою руку, а потом как бы незаметно коснулся ее другой рукой.

– Не знаю, посмотрим, – прокартавил он. – Я тут по другим делам.

Валентин услужливо достал бумажный пакет и передал новому посетителю. Иванов резко развернулся и так же, наступая только на черные квадраты, направился к выходу.

– Марк! – окликнула его Элла. – Что скажешь про творчество Гузели Яхиной? По-моему, образ сталинских кровавых палачей выведен просто бесподобно!

– Литература? Мы отменяем литературу! – бахнул неприятными звуками поэт.

Они отразились от стен, проникли в ушную раковину, растеребили нерв и вонзились в мозг. Появилось противоречивое желание заткнуть ему рот и между тем слушать его дальше – надрывная картавость отталкивала, но одновременно очаровывала и притягивала. Поэт знал об особенных свойствах своего голоса, умело им пользовался, когда читал стихи, вымученные бессонными ночами, или принимал участие в записях песен известных артистов. Часто он выступал на передачах, конечно же, нёс откровенную чушь, маскируя отсутствие смысла мишурой заумных терминов и нагромождением словесных конструкций, и всегда околдовывал голосом. Иванов смаковал каждое слово, наслаждался собой, держал слушателя под уздцы, то натягивал, то отпускал поводья, для равнодушных же к его магии он применял другое оружие – испепеляющее презрение, запасы которого были поистине безграничны.

– Романы, рассказы, повести, пьесы. Всё это не нужно, всё это прошлое! Мы отменяем прошлое во имя настоящего! Площадная брань! Открытая рана, сырое мясо жизни! Вот чем мы пользуемся! Литература – размалеванная девка, она давно отдана на поругание толпе.

Иванов, подобно змее, гипнотизировал, лишал воли, я чувствовал, как немели руки, ноги, невидимая сила давила на горло, держала голову и веки, не позволяла отвернуться от поэта и даже моргнуть.

– А сталинские сатрапы! Их внуки и правнуки, последователи… Они будут качаться на фонарях. Это сделаем мы! Мы! По-настоящему свободные люди. До встречи, Элла, – последнюю фразу он произнес на выдохе.

Поэт выходил из бара так же – подергиваясь, на улице он развернулся, потрогал дверную ручку двумя руками и потер ладони, мы смотрели на его странные телодвижения через стекло. Иванов удалился.

– Литература, площадная брань, размалеванная девка. По-моему, он сам не понимает, что говорит, – онемение прошло и уступило место жгучей обиде на Иванова за то, что тот увильнул от записи.

Элла пожала плечами, достала электронную сигарету, вышла покурить, а я вернулся к барной стойке. Тихо играла музыка, из колонок лился голос моего любимого исполнителя Роттена, не того британца из Sex Pistols, а местного. У нас были свои Роттены, Сиды, Лемми, Игги Попы ничуть не хуже тех, оригинальных.

Звучала песня «Скрепы» со свежего альбома. Я вспомнил, как в одиночестве гулял подростком по московским улицам, слушал в наушниках Роттена и ждал перемен в своей жизни. Во многом благодаря его песням я стал таким, какой есть сейчас, в темные дни его музыка была лучом солнечного света, пробивающегося через свинцовые облака. Я сохранил теплые чувства к Роттену и хотел с ним познакомиться лично, правда, пока не удавалось.

– Так что, Валентин, поедешь с нами на «Крастотеку»?

– Нет никакого желания смотреть и слушать ваш паноптикум.

– Как хочешь.

Он налил в заварочный чайник кипятка, принял задумчивый вид.

– Тебе двадцать семь, Ваня, а за спиной ничего. Многие в твоем возрасте уже завершили творческий путь, а ты стоишь в начале.

– Я не тороплюсь.

– Это понятно, но подумай о том, как двигаться, что делать. Есть ощущение, что ты со своими «братанами» топчешься на месте. Ваш этот, как его, блогер Киштымский недавно интервью вот с Умоевым выпустил. Много просмотров, напиши ему, договорись.

– Киштымский унылый, Умоев поехавший. Не знаю… Зачем мне это надо? Только если для прикола, поржать.

– Ну да, то ли дело ваши концерты в подвалах для пяти человек. Совсем другой коленкор!

– Бывают и другие, а этот блогер…

– Что? Что вы сказали? Умоев? – к барной стойке подскочила Элла с багровым лицом, она незаметно вошла, пока мы болтали. – Этот сексист, консерватор, большевик! Не хочу даже имя его слышать! Находиться рядом с теми, кто говорит о нём!

Эллу трясло, как недавно – поэта, почти на том же месте, через мгновение она пулей вылетела из бара, оставив на столе стакан недопитого пива.

– Он ей в тапки нагадил? – изумился Валентин.

– Не любит Умоева и всё то, что с ним связано последнее время. В прошлом – легенда панк-рока, бунтарь, настоящий анархист, а теперь бросил всё, ударился в православие и патриотизм, короче, поехал.

– Видишь, Ваня, как вас всех легко вывести из себя? Вы дергаетесь, извиваетесь, бегаете, кричите, а потом просто ломаетесь, становитесь бледными тенями. Нет в вас гармонии. Вас триггерит, и всё, и понеслась – вещал тоном ментора Валентин, дуя в чашку с горячим чаем.

– Да? И что же «триггерит» меня?

– Тебя – всё, что касается семьи и нормальных человеческих отношений, тебя сразу начинает корежить, ты не готов об этом говорить.

– Ой, да брось ты.

Я злился на Валентина, когда он начинал поучать, и злился из-за того, что часто он оказывался прав.

– Бросать тебе надо хотя бы пить, например.

– Работа в твоем баре сделала меня таким.

– Все у вас виноваты вокруг: друзья, семья, работа, обстоятельства, государство.

– Мне пора на репетицию, я пойду. Твой фонтан наставлений всё равно не заткнуть.

Валентин был хорошим другом, но иногда с воспитательной частью борщил.

– Эй, Ваня, – окликнул он. – Напиши блогеру, не топчись на месте. Держи нос по ветру.

Глава 2
Панк-рок группа

Дело близилось к вечеру, но солнце продолжало испепелять город. Я, несмотря на жару, решил прогуляться. Мне нравилось бесцельно болтаться по улицам, думать, сочинять. Кто-то любит деревню, мне же комфортнее в городской среде. Бетонные коробки домов, проспекты, бульвары, шумные магистрали, – здесь я как рыба в воде, а пасторальные пейзажи и сельский колорит с запахом компоста, блеянием коз пусть остается для кого-то другого.

После пива разыгрался аппетит, захотелось добавки. В магазине я взял пузырек дешевого виски, репетиция явно будет веселой. Навстречу шли два короткостриженых парня, один из них задел меня плечом, когда мы поравнялись.

– Смотри, куда идешь, петух крашеный, – пробасил он.

– Ладно, Пахан, оставь его. Он и так уже отрихтованный, видишь, какой шнобель здоровый, – одернул своего приятеля другой.

Я уже знал, что буду делать дальше. Обидчики прошли несколько шагов, я развернулся, нащупал в кармане бутылку и бросил в голову того, кто назвал меня петухом. Он пошатнулся, схватился за затылок, осколки упали на асфальт. Пока его дружок разворачивался в мою сторону, я достал баллон, и пустил струю перцового газа в лицо обоим, и ударил по носу тому, кто звался Паханом. Посмотрим теперь на твой шнобель, урод! Победу стоило отпраздновать, жалко только бутылку, придется купить новую.

В приподнятом настроении я добрался до репетиционной базы. Она находилась в подвальном помещении большого офисного здания. Нарисованный скелет на зеленой двери преграждал путь непрошеным гостям. В памяти всплыли слова Петровича: «Черепа, пули, у вас там все в вашем панке одинаковые?». Я потянул дверь на себя, скелет услужливо уступил дорогу. Неладное почувствовалось сразу.

– Трубу прорвало, – сказал администратор Макс.

В воздухе витал запах нечистот.

– Аромат отлично дополняет играемую здесь музыку!

– Какой-то пидарас накидал в туалет камней! Камней! Вот тебе итог! – возмущался наш бас-гитарист по кличке Сержант. – Как так можно вообще?

Он постучал себя ладонью по лысой голове. Серёга Сержант родился в семье потомственных военных, должен был поступать в офицерское училище, однако нерадивый отпрыск не пошел по стопам отца и деда, а выбрал профессию слесаря, вдрызг рассорившись с семьей. После обучения попал в армию, получил сержанта: видимо, казарменное воспитание всё же дало о себе знать. Каждый раз, когда Серёга напивался до определенной кондиции, он повторял одну и ту же фразу: «Я сержант, сержант!». Напивался Серёга часто, правда, называть себя Сержантом почти перестал. Он приехал из Сибири и с гордостью говорил, что земляк Егора Летова.

– Не стоит говорить так, если хочешь кого-то оскорбить, – раздался едва различимый бесцветный голос.

– Вася, не начинай! – сплюнул Сержант. – Мы рабочие парни, простые. У нас на заводе с таким не шутят.

– Здравствуй, – обратился я к еще одному участнику нашей группы – Васе Доске.

Тот отозвался слабым рукопожатием, привычным жестом поправил на переносице очки. Вася играл на гитаре, любил кататься на скейте. Он обладал субтильным телосложением, в отличие от крепкого и коренастого Сержанта, за что и заслужил свое нелестное прозвище. Я искренне удивлялся, как Доска выделывает все эти скейтерские штуки, ведь порой и говорил он так, будто сейчас испустит дух, из последних сил. Вася любил сидеть дома, играть в компьютерные игры, мясо он не ел, алкоголь не пил, всегда скромный, тихий, замкнутый. В двенадцатилетнем возрасте Доска подвергся нападению педофила – история мутная. По его словам, вроде как всё закончилось благополучно, педофила спугнули, а там уж кто его знает. Странностей у Васи было не занимать – впрочем, как у нас всех.

– Твои леволиберальные мелкие идеи до добра не доведут. Культура отмены, толерантность, экологизм – на самом деле обычная мишура, выгодная капиталистам, чтобы отвлечь нас от главного – от классовой борьбы, – безапелляционно произнес Макс.

Он часто прогонял телеги «за коммунизм», и мы его прозвали Марксом.

Вася моргнул, поправил очки, хотел ответить, но его грубо оборвал телефонный звонок.

– Хозяин звонит, – буркнул Макс, – алло.

Вот так вот… Маркс и хозяин, никогда не понимал этой раболепной привычки называть начальников хозяевами, но хозяина все называли Хозяином.

– Ладно, ребята, пойдемте репетировать, дайте человеку по протечкам в сортире отчитаться.

Я взял друзей за плечи и потянул к репетиционной комнате, где нас уже ждал самый лютый и отмороженный участник коллектива – наш барабанщик Илья Синицын.

Он сидел за ударной установкой и сверлил взглядом стену. На лбу красовалась криво сделанная татуировка «Antisocial» в стиле логотипа фирмы Lonsdale, из первой буквы выходила полоса и как бы подчеркивала всю надпись. Синица хмурил брови, дул щеки, на приветствие он ответил нечленораздельным мычанием.

Вот у кого было по-настоящему тяжелое детство. Его история давала понять, что мы росли не в такой уж плохой обстановке. Отец Синицы много пил, занимался непонятными делами, в воспитании сына не участвовал. Мать начала бухать с мужем, чтобы тому меньше досталось, в итоге втянулась и подсела на синюю тему. Вскоре батю зарезали в пьяной драке, а квартира превратилась в блатхату: приходили мужики с водкой, делали с матерью нехорошие вещи, пока маленький Илюша гулял на улице и учился всякому разному у старших. Остальные родственники после распада Союза остались жить в Таджикистане, так семья Синицыных лишилась поддержки близких.

Позже на горизонте появился отчим. Тот был не только любитель выпить, но и распустить руки после стакана. Мальчик терпел побои и издевательства до шестнадцати лет, пока наконец не окреп и не отправил второго папу в реанимацию, а после собрался и тихо ушел из дома.

Через несколько лет отчим умер от пьянства, мать, кажется, взяла себя в руки и стала пытаться избавиться от пагубной зависимости, а Илья рос угрюмым и молчаливым. Вот такой вот у нас коллектив.

Мы назывались «Мятежный Дух». Настоящие отщепенцы! Искореженные жизнью, мы ненавидели и плевали в лицо этому обществу, которое нанесло нам непоправимые раны. Наша злоба обрела форму песен, отлилась в идеальный инструмент для разрушения устоев, выбивания дерьма. Мы здесь не просто так! Мы динамит, мы тротил, мы гексоген!

– Давай, ребята, заводи! – рявкнул я, делая глоток горячительного.

Заиграла музыка, перед глазами все поплыло, я представил, что нахожусь не в вонючем подвале, где несет канализацией, а на большой, ярко освещенной сцене. Я сжал микрофон и, не жалея связок, запел наш главный хит «Разбиваю кирпичом».

Мы вонзали как надо! Мощно, быстро, энергично, настоящий панк-рок!

На косухе: «Punx not dead»

Это было не напрасно!

Я допел последние строчки припева. Я верил и знал – это не напрасно.

Репетиция закончилась, мы разошлись по домам без продолжения банкета, надо было отдохнуть перед записью. Пьяный и довольный, я лег спать, день удался.

Утром я проснулся около шести. В горле пересохло, хотелось пить, подташнивало. Скомканная простыня свисала с кровати, неприлично оголяя полосатый матрас. На улице тарахтел мотор, из окна тянуло бензином, он смешивался с запахом неубранной квартиры, перегара. Где-то готовили завтрак на прогорклом масле, в форточке этажом ниже то и дело мелькала сигарета соседа, и отвратительный букет ароматов дополнялся табачным дымом. Обоняние, как бывает при похмелье, обострилось, тошнота усилилась.

Я кое-как встал, одеяло путалось в ногах. Старый паркет скрипел под моими шагами, жаловался на жизнь. Повсюду лежал хлам, владелец квартиры запретил его трогать, приходилось считаться с его желаниями и жить на складе, вряд ли я найду в удобном для меня районе жилье дешевле.

Всё раздражало. Я прошел на кухню попить воды. На паутине между подоконником и оконной рамой жил паук Фёдор – так назвал его мой бывший сосед Даня, большой любитель творчества Достоевского. Он просил не трогать паука, но делить с Федором квадратные метры меня не напрягало, у нас будто бы сложились даже приятельские отношения.

– Хэллоу, Федя, – еле слышно прохрипел я. – Ого, какую большую муху ты поймал!

В ответ он переместился поближе к жертве, деловито перебирая паучьими лапками.

В ванной я столкнулся со своим мутным отражением. По краям зеркала обсыпалось серебро, на стекле трещины, в правом нижнем углу красовался позеленевший портрет девушки, наклеенный сюда еще при Царе Горохе. Я разглядывал свои обвисшие щеки, темные круги под глазами, редеющие волосы, распухший нос, татуировку с изображением сердца и надписью «punk» на правом предплечье. Раньше четкий и яркий рисунок радовал глаз, сейчас же блеклая размытая краска под кожей нагоняла тоску и хорошо характеризовала мое восприятие окружающего, свойственное отравленному алкоголем человеку. В такие моменты казалось, будто я двигаюсь по инерции, не управляю собой: бухаю, тусуюсь, играю бесполезную музыку, пытаюсь придать своему существованию хоть какой-то смысл.

А пару раз случалось совсем неописуемое. Перед глазами проносилась вся жизнь, открывалась бездна, и всепоглощающая пустота заполняла пространство: было по-настоящему страшно. Сегодня обошлось без таких приходов, только тень легкого сомнения, но я знал, что сейчас похмелюсь, поеду на студию и снова всё будет хорошо. Да, иногда я сомневался в правильности выбранного пути, но удачный концерт, веселая тусовка, общение с девочками исправляли ситуацию, всё становилось на свои места. Я открыл кран, плеснул в лицо холодной водой, желая смыть с себя чувство обреченности вместе со следами вчерашнего пьянства. Пришло время собираться.

Музыкальная студия – это не фешенебельное место, где дорого-богато и вкусно пахнет, помещения для звукозаписи обычно имеют вид каморок, закутков, расположенных в гаражных кооперативах или промзонах. Попасть туда – целое приключение с системой паролей, явок и шифров. По пути попадаются закусочные в восточном стиле, общежития трудовых мигрантов, автомастерские, бесчисленные складские помещения. Отовсюду доносится скрежет, треск, лязг. Но за годы занятий музыкой я привык к таким видам, полюбил их.

У черной железной двери с наклейками групп стояли ребята вместе с нашим приятелем Олегом Синим из «Радиоактивных Отходов», Синица опаздывал.

– Я его поломаю! – сжимал и разжимал огромные кулаки с набухшими венами Олег. – Он плакать будет. Где этот урод? Уже месяц ждем запись!

– Да… – задумчиво протянул я, представив, как здоровяк завязывает в узел тощего звукача. – Ему для профилактики надо, совсем Женек распустился.

– У нас с ним всегда проблемы, – еле слышно произнес Доска.

– Я вот каждый раз думаю: почему мы еще с ним работаем? – удивлялся Сержант.

Я закурил сигарету. Работаем и работаем, Женя один из нас, настоящий панк. Я чувствовал с ним идейную близость и готов был прощать его нередкие косяки. Вопреки логике, внутренний голос подсказывал, что поступаю я правильно.

– В общем, так: передайте этому мудаку… проблемы ему обеспечены.

Олег с силой стукнул ногой в дверь, развернулся и, не прощаясь, пошел восвояси.

Их дурацкая группа «Радиоактивные Отходы» мне всегда казалась колхозной пародией на нормальный панк-рок. Мы называли их говнарями. За глаза, конечно, никому не хотелось получить от Синего ощутимый удар в челюсть. Есть группы, которым лучше не играть вообще, мир точно не станет хуже, если очередные четыре болвана повесят свои дешевые гитары на гвоздик и перестанут выдавать очевидные вещи за откровения. Что так кто-то может говорить про нас, мне, естественно, в голову не приходило. Мы-то ребята крутые, ровные.

– Я и сам Женька готов размотать, – сказал Сержант, – уже полчаса ждем!

Он недовольно посмотрел по сторонам, поправил на лацкане рубахи позолоченный значок в форме ботинок на высокой шнуровке с надписью «Oi». В это время из-за штабелей пиломатериалов показалась черно-розовая голова звукорежиссера. Он был в ярких молодежных шмотках, которые смотрелись на нём нелепо – вместе с потрепанной жизнью физиономией.

– Он… он… он ушел? – пытался из себя выдавить помятые слова Женя.

– Но обещал вернуться, – гоготнул Сержант.

– Хо… хо… хорошо.

Мы не успели отреагировать: из-за угла выскочил Олег Синий, схватил звукача за грудки:

– Вот ты и попался, сука! Так и знал, что ты здесь, дух твой чуял.

– Олег, слушай, тут такая си… ситуация.

– Да мне положить на твою ситуацию! Бабки гони, десятку за все неудобства и запись.

– Ребят, можете рассчитаться с… со мной сейчас?

– Мы на пять тысяч договаривались, – ответил Доска, который заведовал общаком, – их можем отдать.

Мне стало жалко Женька, я нащупал в кармане свои последние деньги. Сержант почесал лысую голову, с насмешкой произнес:

– Интересно ты работаешь, еще лавэ остаешься должен.

– Па… па… панки, – тряхнул черно-розовой шевелюрой звукорежиссер.

– Вот, возьми.

Я отдал Олегу купюру, хотя знал, что Женек заслуживает избиения и деньги я увижу нескоро, если вообще увижу. Я не понимал природу своей жалости, но слепо ей повиновался и ничего не мог с собой поделать, этим часто пользовались мои многочисленные друзья-приятели, которые просили в долг.

– Он и вас так же кинет, – угрюмо пробормотал Олег, видимо, расстроенный, что экзекуция не состоялась.

– А мы ему тогда пизды дадим! – Серёга провел кулаком возле носа Женька.

– Зовите, помогу, – Олег грозно зыркнул на звукача и на этот раз попрощался с нами.

Громоздкий ключ провернулся в замочной скважине, дверь заскрипела. Женек лил патоку лести, клялся в вечной дружбе, обещал всегда помочь «в случае чего», а я вдыхал затхлость подвального помещения и раздумывал: почему во всех местах, где мы занимаемся музыкой, всегда стоит такой зловонный дух? Репетиционные базы, клубы, студии, даже моя квартира – везде запах болота. Я всматривался в лица Серёги и Васи, рассчитывая, что их ход мыслей совпадает с моим, но кто знает, о чём они там думали?

Я опустился в лунку продавленного дивана, на долю секунды ощутил бессмысленность всего происходящего, утреннее состояние не отпускало до конца. Для связок и бодрости я еще глотнул коньяка: какое чудесное изобретение – коньяк! Вася с осуждением смотрел, как я корчу гримасы после горячительного, а Женёк, увидев бутылку, облизнулся. Я понял, что сейчас он начнет рассказывать всякие небылицы – за ним такое водилось – в надежде угоститься спиртным, и после этого студийная работа сразу закончится.

Я начал переживать за Синицу и нашу запись. Его могла задержать полиция после шоплифтинга – проще говоря, банального воровства в магазине, или произошло что-то нехорошее на сквоте, где он жил. Телефоном пользовался Илья редко, поэтому мы могли только строить догадки.

По комнате нервно расхаживал Вася на спичечных ногах, обтянутых узкими джинсами, из-за чего они казались еще тоньше. Он то и дело теребил кепку на голове, демонстрируя белесые волосы и внушительные залысины. Доска пытался сердиться, но злоба давалась ему с трудом, выглядела наигранно. Обычно персона Василия не источала никаких эмоций. Безразличие ко всему, даже к противоположному полу, вызывало у нас много вопросов, мы не без оснований полагали, что он не знавал женского тела и особо не стремился к любовному опыту. Стерильность, окружавшая Доску, не могла быть нарушена таким вульгарным образом.

Начали запись с гитары. Под тиканье метронома левая рука Васи ритмично скользила по грифу, правая выдавала точные удары. Доска за игрой будто преобразился, возмужал и окреп. Инструмент звучал напористо, колюче, мелодии брали за душу. Это будет хит! Потом зазвенел струнами Серёга, а после записи баса мы встали перед выбором, что делать дальше, но, на счастье, в дверях появился потрепанный Синица.

– Мусора сквот накрыли, – отвечал на наши вопросительные взгляды он, – ночь в отделении просидел, только отпустили.

Пока Илья развешивал тарелки, мы вышли покурить, довольные, что он наконец пришел.

– Так вот. Иду я вчера в… в… в метро. Ко мне цыпа подходит, классная такая, и спрашивает: «Ты не Женя, панк-звукач?» Я говорю: «Да». А она: «Пойдем потрахаемся». И мы по… по… трахались.

– Прям так и сказала? – выразил притворное удивление я.

– Да. Оказалось, мы знакомы, пару лет на… назад я ее от назойливых кавказцев спас.

– Ого!

– Ой, да ладно брехать! – отмахнулся Серёга, – заливаешь хлеще телевизора, слушайте его сказки дальше. Я за пивом лучше.

– Ну, не верь, если не хочешь.

У Женька зазвонил телефон.

– Хозяин, – ответил нам он.

– Опять хозяин! – всплеснул руками я.

– Солидный господин. Владелец заводов, газет, пароходов, репетиционных баз, студий, занимается музыкальным бизнесом, продвижением групп, – Вася перечислял занятия успешного дельца.

Ясно, всюду господа да хозяева, так и живем. Люди устраивают революции, проливают кровь, а толку? Свернешь шею одним – появляются другие, даже в панке такие есть! Противно, если честно. Ну ничего, сейчас запишем трек, дадим прикурить всей этой пиздобратии!

Показалось, будто Доска не разделяет моего негативного отношения в адрес солидного господина и энтузиазма насчет новой песни. Но я был уверен – место для таких хозяев жизни на свалке истории, как и любых идеологий, коими они маскируют свое право на господство. Наша же песня порвет всех и откроет для группы новые горизонты. Надоело прозябать в безызвестности, работать в баре у Валентина, встречаться каждый день с людьми, похожими на соседа Петровича, надоело засилье унылой музыки, надоело!

Я как никогда был уверен в себе и ожидал значимых перемен, тем более после разрыва с Надеждой другой осмысленной деятельности, кроме творчества, не осталось. Я либо поднимусь, либо упаду на самое дно. Всё, никаких запасных аэродромов! На моей руке написано «punk», и это больше, чем слово, больше, чем музыка, в конце концов, больше, чем я сам! Необузданная энергия, поток, и я часть этого потока! Убивайте друг друга на бесконечных войнах, воздвигайте границы, гните спину во благо хозяев, становитесь подстилками для ваших жен или будьте рабами своих же вещей, делайте, что хотите – мне, по большому счету, наплевать. Я сам по себе, я панк и вряд ли стану другим.

Глава 3
«Крастотека»

– Блядь! Смотри, что творят! – закричал Сержант.

– Да их отпиздить мало, – сказал кто-то над моим ухом.

– Я хочу сосать сам у себя! Хочу сосать! – не унимался извращенец.

На голову себе он водрузил картонную маску в виде члена, спустил штаны и, дергая свой стручок, делал вид, будто пытается дотянуться до него губами. Два его друга рядом изображали половой акт: один встал на четвереньки, другой высунул язык, дышал по-собачьи и ритмично двигался сзади. Мы только-только приехали на лесной фестиваль под Владимир после вчерашней записи, Синица пошел к своим друзьям, а к нам нагрянули вот эти друзья.

– Что это за хуйло такое? Как это развидеть? – сокрушался Серёга.

– «Красная Голова», аморалы из Егорьвска, – тихо произнес Вася.

– Ты знаком с ними?

– Нет, не знаком.

– Музыку их слышал?

– Говно у них музыка! – вмешался в разговор я.

– Говённая грязная музыка, играемая грязными руками, – опять раздался чей-то голос надо мной.

Солнце медленно ползло к зениту. Я поднялся, решил пройтись, осмотреться, Вася увязался за мной. Среди сосен и елей, как грибы, стояли палатки, вокруг разноцветных куполков бродили похмельные мальчики и девочки. Сцена – самодельная конструкция из бревен и пней – возвышалась над вытоптанным полем метра на два. Рядом протекала река, вниз уходил крутой берег, за ней раскинулось бесконечное поле, невдалеке сверкал золотой крест небольшой часовни.

На настиле из досок около пульта лежал на боку по пояс голый мужик. Он подпирал свою цыганского вида голову рукой и выглядел значительно старше остальных, на его плечи ниспадали длинные черные волосы.

– Он как Бахус, но только без грозди винограда, – хихикнул Вася.

– Не слишком ли высокопарные сравнения, Василий, сообразно ли обстановке? – подстроился под его манеру речи я.

– Пивка дайте глотнуть! – раздался сиплый бабский голос, и чумазые руки потянулись ко мне.

Я дал попить. Пьяная толстая девочка в футболке и рваных колготках в сетку присосалась к бутылке, подошла ее полуголая подруга с размазанной губной помадой и слоем серой пыли на лице.

– Спасибо, – сказала девица и смачно срыгнула. – Дай поцелую.

– Да не за что. Поцелуй за меня лучше моего друга.

Девушка шутки не поняла, направилась к Васе.

– Ааа! – закричал Доска.

– Вот и прекрасные нимфы.

Он замахал ладошками в попытке отбиться от навязчивой ласки, девушка остановилась, на секунду задумалась, хотела что-то сказать, но развернулась и ушла. Другая, с размазанной губной помадой, подозрительно посмотрела на нас и отправилось следом за подругой, Вася облегченно выдохнул.

В воде барахтались гости фестиваля, освежали дурные головы, демонстрировали забитые синими кривыми наколками тощие и не очень телеса. Мне на уши подсел тот тип, отпускавший хлесткие комментарии про «Красную Голову», он завел вечные разговоры о музыке: «Знаешь таких-то? Слышал таких-то? А раньше было лучше». Я отвечал невпопад, а сам смотрел на часовенку и вспоминал отца. В детстве в деревне мы ходили с ним в старую полуразваленную церковь с покосившимся крестом через похожее поле и речку. Внутри почти никогда никого не было, только темные иконы в потускневших окладах с суровыми ликами святых, остатки фресок на стенах, свечи, лампады. В редкие дни нас встречала сгорбленная старуха, неистово крестила и вечно причитала. Батя никогда не был набожным, библии в руках не держал, но в отдельные моменты в нём просыпалось неведомое религиозное чувство. «Память предков», – говорил тогда он. Иногда я тоже ощущал это религиозное чувство, но оно вступало в противоречие с моим панковским мировоззрением.

Я задумался о своих взаимоотношениях с отцом – конфликт поколений, не иначе. Базаровы всегда сталкиваются лбами с Павлами Петровичами, всегда новые люди бунтуют против существующих ценностей, отрицают опыт старших, показывают, кто круче. Все мы такие, рок-музыка – конфликт отцов и детей. Отцы – становой хребет этого поганого общества, они поддерживают несправедливые законы, устраивают войны, живут холуями при правительствах, учат морали и давят прессом опыта. А дети выбрали рок, дети хотят показать фигу несправедливому миру. В итоге они сами становятся отцами. Конформизм с годами оседает то ли гарью на легких, то ли налетом на мозгах, вместо решительного «нет!» звучит непонятное, размазанное по пространству «да». Как море или океан сжирает берег, так и конформизм подъедает наши сердца, для территориальной экспансии у него имеется серьезное подспорье, а козыри на руках. Вчерашние молодые бунтари становятся приличными гражданами с морщинистыми лицами и множеством тошнотворных обязанностей. «Взросление», – скажете вы. «Смирение», – отвечу я. Здравый смысл, польза, действительность, сдобренная житейской мудростью отцов и дедов, выходят на первый план. Вперед, исхоженными тропами к могиле, негласные и гласные правила не дадут нам сбиться с пути!

– Кого я вижу! Ваня Нос! Вася Доска! Привет, ребята!

Мы синхронно обернулись: наш кореш Кирилл. Он радушно улыбался и щурил свои и без того узкие глаза.

– Хэллоу! Раз уж встретились, не вернешь ли ты мне долг? Я сейчас на мели, деньги нужны.

– Ваня, дружище, ну чего так сразу? Я отдам, конечно, отдам, но только не сейчас. Последнее лавэ на пиво осталось, ну ты же понимаешь?

– Ну, конечно, я понимаю.

– Ребята, рад вас видеть, отдохнем сегодня как следует!

У нас были похожие тембры, Кирилл сочинил для группы несколько неплохих текстов и один раз даже заменил меня на концерте, когда я был слишком пьян. Мы подумывали позвать его на второй вокал, но решили, что вреда будет больше, чем пользы. Во-первых, наши голоса почти одинаковые, а во-вторых, безответственность Кирилла с лихвой перекрывала все его достоинства – всё бы просто развалилось.

– Смотрите, ваш Синица как отжигает! – Кирилл махнул рукой в сторону сцены.

Там под отвратительную музыку, поднимая пыль, бегали по кругу несколько человек. В центре бился в конвульсиях Илья в одних трусах, его тучное тело сотрясалось, словно желе. Илюха резко вскакивал на ноги, сыпал на голову песок, кидался им в сторону, потом опять падал и катался по земле. Выступала группа из Нижнего Новгорода, под нечитаемую музыку истошно визжали две девицы, одна из них спустила штаны и водила микрофоном по промежности.

– Бля! Мне петь в него еще!

– Ахаха, а мне нравится, я бы поводил там у нее своим микрофоном, – подмигнув, игриво сказал Кирилл.

Васе, если судить по его лицу, представление тоже не пришлось по вкусу.

– Я знал, что тут соберутся самые низы, но это перебор даже для них.

К хороводу присоединился тот тип с картонным членом на лбу, он нагнул голову и, будто бык, пытался насадить на него бегущих по кругу. Синица тем временем задрыгался еще сильнее.

– Ваня, ты чего жалуешься? Ты не знал, куда вы едете? Думал, здесь песни под гитару у костра поют? Нет! Здесь царство аморализма и разврата, никаких правил, никаких норм! Возвращение в первобытное состояние!

– Первобытное, Кирилл, ты верно подметил.

– Эти люди гордо именуют себя панками или крастерами, а тех, кто не валяется с ними в грязи – обывалами, – сказал подошедший парень, который говорил про «грязные руки», – а чем они отличаются от тех самых обывал? Слушают другу музыку и носят клепаные жилетки? Так же бухают, воруют, стреляют бабки, только они подвели под свои убогие действия некую идеологическую составляющую и назвали это панком. Лицемеры!

– О, еще один недовольный, если не нравится – тебя тут никто не держит, пиздуй-бороздуй, что ты здесь забыл? Иди тусуйся в другом месте! Эти люди свободны, они думают своей головой, не живут по нелепым правилам! Чего непонятного?

Парень, чьего имени мы не знали, посмотрел с долей сочувствия и легкого презрения на Кирилла.

– Панк – это не только пьянство и беспредел, это в первую очередь созидание, желание сделать мир лучше, – сказал Вася.

Из-за громкой музыки его никто не услышал, хотя она, к счастью, внезапно закончилась. Синица забрался на сцену и попытался изобразить стэйдждайвинг. Пара человек из хоровода и парень с членом на голове подняли руки, приготовились принимать пьяную тушу. Илья неистово заревел и мешком упал вниз, сбив с ног тех, кто его ловил, вся компания очутилась на земле, послышалась матерная ругань. Картонный член надломился и теперь бессильно висел у того мерзкого типа поперек лба.

Дальнейшее нахождение здесь без спиртного не представлялось возможным, я пошел в сторону бара. У деревянной конструкции, обтянутой пленкой, толпились ребята и пили алкоголь из пластиковых стаканчиков, я заказал напиток, отдал мятую сотку, залпом выпил содержимое. Приятное тепло разлилось по телу, стало значительно комфортнее, люди перестали казаться отвратительными чмырями с голыми жопами, напротив, выглядели доброжелательной и интересной публикой. Панк-скрепы начинали действовать.

Чуть в стороне стоял блогер и незнакомые мне люди. В одной руке он держал, видимо, уже не первую бутылку пива, а другой активно жестикулировал. Мне не очень хотелось к нему подходить и заводить беседу, но интервью само себя не возьмет, почему бы и не попробовать, «подержать нос по ветру», как советовал Валентин?

Я купил еще один стакан крепкого и пошел к нему.

– Привет, всегда смотрю твои выпуски, – соврал я, – меня зовут Ваня, группа «Мятежный Дух», у нас песня классная скоро выходит: не хочешь интервью с нами сделать?

Блогер глотнул пива, почесал затылок.

– «Мятежный Дух»? Да-да, вроде слышал. Знаешь, я уже пивасом нагрузился, могу забыть, напиши мне, договоримся.

Я пошел в наш лагерь, не очень хотелось слушать блогерскую трепотню дальше, да и чью-либо вообще, к тому же там у меня в запасе осталось пару бутылок прохладного пива. Настроение стало портиться, заиграла очередная группа, и я ускорил шаг: за пределами поляны музыка была не так хорошо слышна. На деревьях висели объявления как в американских вестернах, с большой надписью «Wanted»: разыскивался коллектив ряженых ковбоев.

По пути попался Синица, он лежал в пьяной отключке под сосной, а его убогий дружок по кличке Монстр, то еще чмо, кстати, рисовал ему свастики на щеках, а на груди – пентаграмму. Очень захотелось съездить Монстру по роже, но я просто отогнал любителя бодиарта от нашего барабанщика, пошел он на хуй, этот Монстр! Никогда не понимал приколов с нацисткой символикой или киданиями зиг в шутку, да и, признаться, вся эта бесовская история с бородатыми козлами, перевернутыми крестами, сатаной и надругательством над христианскими символами мне как-то претила. Но на сквотах, где тусовался Синица со своей шоблой-ёблой, всё это было в порядке вещей.

Я добрался до нашего места, Сержант и Вася около палаток активно общались с тем парнем, имя которого мы не знали; правда, их разговор меня мало занимал. Главное, чтобы никто не нашел мое пиво раньше меня: к счастью, никто не нашел. Я отвернул пробку, уселся на траве, удобно прислонился к дереву. Хотелось тишины и покоя.

От выпитого раннее крепкого напитка из бара заурчало в животе, рвотные позывы подступили к горлу. Я в срочном порядке ополовинил бутылку и закурил – сразу стало лучше.

По дороге вдоль реки двигалась компания деревенских урелов, они разительно отличались одеждой и прическами от пестрой публики фестиваля. Незваные гости скользили взглядами по брошенным вещам у палаток, держались настороженно. Мне рассказывали случай, как в том году местные стащили палатку у барабанщика одной группы, пока те играли, а внутри лежали ключи от автомобиля. Чего сейчас стоило ждать от быдловатого вида сельских парней, было непонятно. Обычно разговор с такими проходил примерно по одному и тому же сценарию:

– Чо, типа, музыканты, играете?

– Да, играем.

– Чо, играете?

– Панк играем.

– Это типа «Сектор Газа», «Король и Шут»?

– Типа, но не совсем.

– Ммм, понятно.

Потом наступало неловкое молчание, общие темы для разговоров иссякали, а говорить о погоде никому не хотелось.

– Мужики, у нас тут вход платный, пятьсот рублей.

Щупленький парень в очках и с двумя кислотно-зелеными дредами на затылке преградил быдланам дорогу. Урелы сделали несколько шагов назад, посовещались, а после развернулись и двинули обратно. Платить за панк-рок они не хотели.

– Хорошо, что обывалы свалили, – сказал я.

– Это точно, – согласился парень с дредами.

– Да ладно, нормальные ребята вроде, – ответил Сержант и достал из рюкзака бутылку водки. – Будешь?

Я кивнул.

– Всё бы дракой закончилось или стащили бы что-нибудь. Было бы тебе ладно.

– Похоже, подумали, что у нас тут всё серьезно, по-взрослому. Они могут прийти еще вечером, когда стемнеет, надо быть аккуратнее.

Парень с дредами тряхнул стопкой бумажных браслетов с надписью «openair».

– Серьезнее не бывает, будешь с нами?

Мы чокнулись, выпили за панк-рок, теплая водка неприятно обожгла горло. На руку сел комар и начал сосать кровь, его прозрачное брюшко медленно заполнялось красным. Далеко всё равно не улетит – захмелеет и отравится алкоголем, так что пусть пьет, радуется.

Подошли Кирилл с Синицей. Илюха стоял весь грязный, помятый, со свастиками на щеках.

– Что случилось, где мои вещи? Ничего не помню, – буркнул он, а потом добавил. – Голова трещит, есть выпить?

– Я к вам с таким же вопросом, – подхватил Кирилл.

– Про вещи? – спросил у него Сержант.

– Про выпить.

Его довольная морда расползлась в улыбке, халяву он не упускал никогда.

Кирилл приехал в Москву из далекой жопы, перебивался случайными заработками, жил на чердачном этаже, словно Раскольников, и постоянно попадал во всякие неприятные ситуации. Он клятвенно заверял, что всё происходящее – череда случайных обстоятельств, но почему-то они всегда происходили именно с ним. Музыкальным умениям нашего приятеля можно было позавидовать, однако таланты уходили в трубу, каждый раз он откатывался обратно и начинал заново, топтался на месте.

– Knup ytrid, – прочитал я английскую надпись на футболке Кирилла задом наперед.

В детстве я часто развлекал себя таким образом, и сквозь толщу времени вдруг пробилась тяга к старой навязчивой привычке.

– Чего ты там бормочешь, Ванёк? – Сержант ударил меня размашистой пятерней по спине, я чуть не подавился.

– Давайте за нас вами и хуй с ними! – изрек тривиальную мысль Кирилл.

– Долго думал, что сказать?

Мы встали кругом, Серёга наполнил посуду водкой, Вася налил себе клюквенный домашний морс. «Сон Янав», – проговорил я у себя в голове и опрокинул стакан, стараясь быстрее проглотить его неприятное теплое содержимое. Панк-рок и тусовки давным-давно слились с алкоголем в единое целое, одно я не представлял без другого. Вместо детских безобидных привычек читать слова задом наперед появились новые, вредные.

– Нам выступать еще сегодня, вы сыграть нормально сможете?

– Да всё нормально, Вася.

Однако меня бросило в холодный пот, голова закружилась, нормально мне не было.

– Эй, дружище, всё хорошо у тебя? Выглядишь бледненьким.

Меня держал за плечи парень, чьего имени мы не знали, и пристально смотрел в глаза, будто намеревался через них просочиться внутрь.

– Да всё хорошо, отъебитесь! – отмахнулся я, потерял равновесие и оказался под деревом.

– О, повело пацана! – благодушно произнес Серёга.

В ушах недобро зазвенело, я обхватил колени руками и уставился на облако в форме кляксы. «Анацап олевоп, о», – произнес про себя.

– Ваня, ты сходил бы освежился, искупался.

«яслакупси ыб лиходс… ход, ыт, блядь!». Буквы плясали, отказывались выстраиваться в нужную последовательность. Я с маниакальным остервенением пытался произносить в голове всё услышанное задом наперед, появилось чувство, будто случится неописуемое, если я не успею расправиться с непослушными словами. Я что есть силы зажмурился и зажал ладонями уши: не хочу слышать ничего, ничего! Замелькали светлые искры, и в негативе отобразилось облачко в виде кляксы.

– Раздуплился?

Надо мной навис посвежевший Синица. Он смыл с пухлых щек свастики, оттер пентаграмму, на его голове во все стороны топорщились иглы черных волос, как у Сида Вишеса.

– Илюха, ты не все каляки с лица убрал, у тебя еще на лбу осталось, потри получше.

Жаль, что речная вода не выводит татуировки.

– Не пизди.

Синица не проникся шуткой, ну еще бы!

– Сколько я спал?

– Хер тебя знает, минут тридцать, сорок.

Возле нашей палатки заметно прибавилось людей. Подошел Монстр, уже знакомые девицы в рваных колготках, компания ребят из пяти-семи человек, блогер со своими друзьями. Заглушая музыку, громоподобным басом травил истории из жизни в Омске Серёга. Я встал на ноги, прокашлялся.

– Зажигалки не будет? – раздался приятный женский голос.

Симпатичная девушка выжидающе крутила в руках тонкую сигарету. Она отличалась от большинства дамочек фестиваля своим опрятным видом без привычной грязи под ногтями, пыли на лице и размазанной косметики. Длинные каштановые волосы были изящно подвязаны красной косынкой, чуть выше верхней губы красовалась черная точка пирсинга, короткие джинсовые шорты и майка в обтяжку подчеркивали достоинства девичьего стана. Руки и ноги украшали разноцветные татуировки: ласточки, бабочки, цветочки и прочий олдскул.

– Алло, зажигалка есть, спрашиваю?

– Есть.

Она приняла из моих рук израненный пивными пробками жёлтый «Крикет», которым я пользовался вместо открывашки.

– Спасибо, – девушка лукаво улыбнулась и слегка подмигнула.

Я хотел пошутить, но замялся, не пошутил.

– Классная девка, да? Хехехе, – осклабился Кирилл.

– Классная, – меланхолично сказал я.

– Глянуть бы, что у нее там на пизде набито, хехехе.

Захотелось съездить ему по физиономии.

– Кирилл, твое необузданное любопытство тебя погубит. Иди, там водку бесплатно разливают, не прозевай.

Он сконфуженно глянул на меня, потом с сожалением добавил:

– Да выпили всю водку.

Мимо нас двигалась процессия из трех молодых панков. Один держал в руках сколоченный из палок крест с прибитой к нему иконой. Молодежь паясничала и неистово богохульствовала.

– Это что же вы делаете, суки?

Что-то горячее внутри лопнуло и разлилось по телу, во мне проснулось то самое религиозное чувство, – как говаривал мой батя, память предков.

– В смысле, а чего? Чего мы делаем? – стушевались панки.

– Кто икону вверх ногами прибил, ты? – гаркнул я на щуплого крестоносца.

Он заметно побледнел, отступил назад. Начинающие богоборцы с недоумением переглядывались, на нашей поляне воцарилась тишина. Серёга прекратил травить байки про жизнь в Омске, все наблюдали.

– Ну это, ну…

– Так, вы двое, пошли отсюда, а ты оставайся. Сейчас будешь извиняться и исправлять свои ошибки.

– В чём проблема?

Паренек покрепче заслонил собой приятеля и попер на меня.

– Ты говорливый, что ли, самый?

Дистанция между нами сокращалась.

– Говорливый, – с некоторой дрожью в голосе и деланой смелостью ответил он.

– Хочешь поговорить?

Я сжал кулаки, сделал страшную гримасу.

– Да!

– Уверен?

– Нет!

– Тогда пиздуй отсюда!

Я слегка оттолкнул его и подошел к панку с крестом.

– Снимай икону!

Он послушался, его друзья расступились, но не ушли, к нашей поляне стали подходить другие люди.

– Давай быстрее! Ну!

Наконец он справился с задачей, его колени дрожали, паренек тихо пролепетал:

– Что… что дальше?

– Проси прощения у небес! – повелительным тоном произнес я.

Он поднял голову к небу и стал просить прощения:

– Небеса про… стите.

– Теперь целуй крест и икону в том месте, где был гвоздь!

Он послушно приник пересохшими губами, стукнулся лбом об икону, но мне показалось, что этого мало для искупления.

– Видишь, на том берегу часовня? Там родник, говорят, есть. Иди туда, всё оставишь там, я прослежу, а сам воды попей, смой скверну.

– Хорошо.

Молодой панк бережно взял икону, взвалил на плечо крест и уныло побрел по дороге к мосту: никто не вмешивался. На меня уставились двадцать пар недоумевающих глаз.

– Ну и хуле? – затравленным зверем рявкнул я.

– Ты чё, Ваня?

Кирилл начал двигаться ко мне, я его остановил, оттолкнув протянутую руку. Публика не оценила моего религиозного порыва, все подумали на обычный пьяный барагоз, а я не знал, что лучше.

– Солнце напекло? – спросил Серёга.

Кровь пульсировала бухающими ударами в висках, лицо горело.

– Знаете что! Выступайте сегодня одни, без меня.

Я резко развернулся и пошел прочь от поляны, где находилась компания. Все молчали, только издалека доносился едва различимый гитарно-барабанный шум вперемешку с вокальными рычаниями. Наше выступление сорвалось.

Небо из синего окрасилось в рыжий, всё так же золотым огнем горел купол часовенки, по дороге плелась с крестом маленькая фигурка молодого панка, посланного на искупление грехов. Религиозное чувство притихло, подступили сомнения. Я пока не знал, что сделать: вернуться к парням и извиниться или дальше стоять на своем. На остальных мне было, естественно, наплевать, но тщедушные мыслишки, что поползут слухи о моем поступке и нас перестанут звать на концерты, добавляли сомнений. Имелась еще одна серьезная загвоздка, ведь на опенэйр вписал нашу группу и настоял на поездке именно я, а теперь сам отказывался выступать. Но алкогольный морок лишал вариативности, я был уверен, что играть мы уже не сможем, мое прилюдное отречение – дело совершенное, по-другому теперь не будет. Я сел у бревна на берегу, из-за близости воды комары жалили с удвоенной силой, я стоически терпел, принимал укусы как наказание.

– Неплохое ты шоу устроил, подогрел интерес, теперь вся поляна вас слушать будет. Ты же музыкант, верно?

Ко мне подсела девушка в красной косынке, еще говорит про какое-то шоу… Чего?

– Какое еще шоу?

– Ну и комаров тут! Давай закурим, может, поменьше кровососы досаждать будут.

– Давай.

Зажглись два огонька.

– То, что ты устроил скандал с этими молодыми ребятами и своих послал, привлек внимание, все только про вас и говорят, наверняка будет аншлаг. Меня, кстати, Жанна зовут.

– Ну да. Конечно, всё так и задумано, перформанс, – промямлил я, – меня Ваня.

Девушка изобразила обольстительную улыбку, ведь и правда всё можно выставить как шоу, надо только поговорить с ребятами – и почему я сам не додумался обернуть дело так?

– Жду вашего выступления, что-то слышала про вас вроде.

– Да, мы вжарим как надо, всех тут разнесем, – уверенности в моем голосе прибавилось. – Пошли отсюда, пока у нас осталось хоть немного крови, познакомлю со своими!

Я воспринял всё как должное. Почему бы такой девушке не интересоваться нашим творчеством, не заинтересоваться мной? Она про нас что-то слышала, и унылый блогер про нас что-то слышал, к кому не подойди, у кого не спроси, все про нас что-то слышали, вопрос только – что.

Ребята ко всему отнеслись с пониманием и байку про перформанс проглотили, лишь в выражении лица Кирилла, как обычно, читалась неприкрытая зависть. Этот пизденыш, как бы ни старался, всегда подбирал объедки с барского стола, вечно плелся в хвосте. Я сочувственно похлопал приятеля по плечу, мол: «Не переживай, и на твоей улице будет праздник. Когда-нибудь».

Выступление задерживалось. Посетители фестиваля еле стояли на ногах, бар пустел, звукач лениво позевывал за пультом. Коллективы сменяли друг друга, музыка становилась всё менее выразительной. Пьяные артисты скидывали аппарат со сцены, выясняли отношения, вокалисты жевали кашу слов между песнями, мы на фоне остальных смотрелись бы вполне прилично.

К моменту нашего выхода на поляне осталось человек пять. У дерева стояла Жанна. За несколько часов знакомства мы успели сблизиться, поговорить о музыке, концертах, я как бы случайно тронул ее за грудь, она прикоснулась своей щекой к моей и провела рукой по штанам – тоже как бы случайно. На «Крастотеку» Жанна приехала с двумя подружками, в итоге подружки напились и спали в палатке, а Жанне стало скучно, она пошла бродить по лагерю, так и встретила нас в момент разборок.

– Всю установку раздолбали! – ругался Синица.

Вася аккуратно разложил свои шнуры и педали на пыльных паллетах, он брезгливо скинул мыском кроссовки грязный скомканный лист с порядком песен, который остался от другой группы. Доска щелкнул кнопкой включения усилителя, покрутил ручки громкости и тембра; было темно и он светил себе фонарем мобильного. Педантичный Вася поставил рядом бутылку воды, выудил из гитарного чехла влажные салфетки и принялся старательно вытирать пальцы. Я вспомнил про утреннее представление с микрофоном, решил тоже его протереть. В помятой защитной сетке застряли комья грязи вместе с чужими соплями, майк неприятно пах, каждое прикосновение к проводу отдавалось сухим хрустом.

За установкой чертыхался Синица, то отодвигая, то пододвигая стойки с тарелками, крутил ручки на усилке и педалях Вася, я вытирал салфетками остов микрофона. Один Сержант стоял и, покуривая, снисходительно поглядывал на наши долгие приготовления, он просто воткнул шнур и выкрутил ручку громкости на аппарате.

– Нам звук почекать бы, – сказал Доска.

– Да начинайте, по ходу докручу! – отмахнулся от просьбы звукач.

Я обхватил стойку покрепче, героически поставил ногу на колонку, слегка кивнул в сторону Жанны. Она изобразила воздушный поцелуй и показала козу.

– Доброй ночи, дамы и господа. Мы музыкальный ансамбль «Мятежный Дух»! Сейчас мы сыграем настоящий панк-рок.

Внезапно прекратил стрекотать бензиновый генератор. Потухли гирлянды на баре, теперь в темноте угадывался только прямоугольный силуэт конструкции, медленно погасли красные и зеленые лампочки на усилителях.

– Ууу, ёпт, – протянул звукач и почесал курчавую голову. – Бензин в генераторе закончился. Всё, не будет музыки.

– Как же наше выступление? – жалобно, с обидой произнес я.

Моя горделивая рокерская стать моментально улетучилась вместе с последними парами бензина.

– Завтра утром в поселок съездим, заправим, и сыграете.

Мы стояли на погруженной во мрак сцене как оплеванные. Грустные клоуны, герои комедийного сериала про неудачников, дела которых всегда заканчиваются полным конфузом.

Наше выступление на «Крастотеке» не состоялось.

Глава 4
Старый знакомый

Прогулочный теплоход «Москва-88» резал мутную воду реки. От боков острого носа расходились пенные барашки, превращались в волны и лениво бились о серый гранит. Маршрут начинался у Кленового бульвара, метро Коломенская, далее – через центр города, а после у памятника-гиганта Петру теплоход разворачивался и полз обратно, демонстрируя пассажирам красоты и прелести древней столицы.

В стальном чреве посудины располагался бар. Занятые общением люди пили теплое баночное пиво, виды за окном их почти не занимали, а на верхней палубе проходил концерт, выступала одна знакомая ска-панк группа, они пригласили меня, а я позвал Жанну. После «Крастотеки» мы обменялись контактами, и панк-концерт на корабле мне показался хорошим местом для свидания. Вокруг мелькали знакомые и не очень лица, а я, нагруженный различной синевой, всем глуповато улыбался и приветливо жал руки – настроение было приподнятым. Когда теплоход проходил мимо Кремля, Кирилл нагнулся, спустил штаны и крикнул: «Эй, вы там, поцелуйте меня в жопу!», – несколько молодых ребят последовали его примеру, все смеялись, я тоже.

Ночью мы залили в сеть новый трек «Мы – это мы!», и песня уже к утру имела порядочное количество прослушиваний с репостами, поэтому провал «Крастотеки» меня мало беспокоил, к тому же там я познакомился с клёвой телкой! Теперь она стояла рядом и уже недвусмысленно намекала, что пора бы перейти на новый уровень общения. Кирилл постоянно вился возле нас, флиртовал с моей новой подругой, а та вроде как ему подыгрывала, но до известных пределов. «Братан, да я всё понимаю, даже в мыслях не было!» – отвечал Кирилл на мое недовольство, пока Жанна отошла по своим делам, но, когда она вернулась, он начинал снова заигрывать. Я представил, как Кирилл случайно поскальзывается на пивной бутылке и падает за борт: зрелище достойное улыбки!

Жанна прильнула ко мне, обняла, ее грудь уперлась в спину, а ловкие пальцы с длинными ногтями скользнули по моим штанам. Я резко развернулся, поцеловал девушку в губы. Пиздёныш Кирилл изобразил сконфуженную гримасу и наконец отвалил. «Веснааа, моя доскааа, я не хочу домой, ска-ска-ска», – пел вокалист под заводную танцевальную музыку. Очень захотелось, чтобы сейчас Надежда увидела меня вместе с Жанной и поняла, от какого классного и востребованного парня она отказалась. Я поглядел на набережную, будто бывшая девушка могла следить за нами оттуда с биноклем. Естественно, Надежды не было.

Внезапно всё показалось пресным, ненатуральным: панк-корабль, выступление, убогие ласки с Жанной, ожидания от нового трека, а следом – мои прожитые годы и даже я сам. Почему всё время нельзя быть радостным или хотя бы в одном расположении духа, откуда эти перепады настроения? От таких размышлений стало не по себе, захотелось выкурить сигарету. «Сейчас приду», – сказал я своей подруге, небольшая туча заслонила солнце и добавила пошлой драматичности ситуации, я поморщился. В голову пришла мысль, что весь мрачняк – есть главная составляющая моего творчества, ведь только негативные эмоции рождали сюжеты, помогали подбирать нужные слова, складывать их в строчки, в хорошем настроении песни почему-то не сочинялись.

Однажды в детском саду нас повели на кукольное представление «Золотой ключик, или Приключения Буратино». Погожий зимний день, воспитатели ставят малышей по двое, но мне пары не достается, ничего. Вот мы идем в театр, толкаемся в гардеробе, сдаем свои маленькие курточки, варежки болтаются на пропущенной через рукава резинке, мы проходим в зал, рассаживаемся. Поднимается занавес, выходит Буратино, с соседних рядов доносятся нарастающие перешептывания, смех. Я слышу свое имя и догадываюсь – готовится что-то нехорошее, мне становится стыдно, щёки заливает краской, хотя я ни в чём не виноват, но предчувствие оказывается верным. После театра я становлюсь обладателем обидного прозвища Деревянный нос. Деревянный… Нос… Хоть Буратино и положительный персонаж, но мое погоняло имело совсем другие коннотации. Спустя много лет в сознательном возрасте я смотрел фильм, и вдруг один из героев произнес фразу: «Ты как бревно». Слово «бревно» оживило невеселые воспоминания из далекого детства, я набрался злости и сочинил песню «Поле Чудес в стране дураков». А «Золотой ключик», кстати, с тех пор мне ненавистен.

Я поднял руки, представил те самые бордовые варежки с белой снежинкой, под пальцами хрустнул податливый металл пивной банки, а от тлеющей сигареты отвалился столбик серого пепла. Я задумался: не будь я одиноким ребенком без друзей и нормального общения со сверстниками, стал бы я музыкантом? Интересно: может, и нет.

– Ваня, привет, рад встрече! – со мной поздоровался наш старый знакомый Игнат.

Он здорово изменился, отпустил длинные усы, отрастил раздвоенную бороду, волнистые волосы прилежно зачесаны набок, – вообще Игнат напоминал мужика с этикетки пива «Очаковское». Одет он был в белую льняную рубаху до колен с большим карманом на груди и в такие же штаны, на ногах красовались сандалии, конечно же, с носками.

– О, здарова, Маргинал, классно выглядишь.

Настроение тем временем, прочертив параболу, устремилось вверх.

– Я отказался от этого скабрезного прозвища, как и от много другого. А ты всё пьешь? – он окинул взглядом мою помятую банку.

– Пью, – сухо ответил я.

– А я бросил. После того раза – ты, наверное, помнишь.

Я помнил. В свое время сложно было найти человека хуже Игната, хоть его послужной список из пьянства, наркомании, распутства и мелкого воровства не отличался особой оригинальностью, но был один нюанс. Он вроде бы делал то же самое, что и остальные, только с повышенной концентрацией мерзости, переходящей в гротеск. Общался он с опустившимися районными пьяницами и бомжеватого вида молодыми людьми, любил провоцировать окружающих, часто дрался и высокомерно называл обывалами тех, кто не соблюдал его катехизис панка. Одно время пытался играть в группе, но быстро выяснилось, что музыка – обычный способ выудить у своих товарищей бухла и денег, даже Синица старался держаться от него подальше, а это говорит о многом. Маргинал, именно так он просил себя величать, отказавшись от своего имени, методично разрушал себя и всё, что вступало с ним в контакт.

Однажды он попал в неприятную историю с наркотиками. Мы начали сбор денег на адвоката, и, в общем-то, наш приятель чуть не уехал хлебать тюремную баланду на несколько лет. Тогда мы увидели его отца и обнаружили, что Игнат как две капли воды похож на него, только выглядит куда хуже своего бати. Мы думали, отец Игната сейчас устроит нам выволочку: мол, дурная компания завела сына на плохую дорожку, – но он вздохнул и произнес: «Игнат – старший, отломленный ломоть, у меня же пять детей, где-то не доглядел. Не повторяйте ошибок моего сына». Мы с пониманием кивнули, будто бы рядовое напутствие внезапно произвело переворот в нашем мировоззрении. Отец Игната махнул рукой, осознавая всю бесполезность сказанных слов, а про «отломленный ломоть» мне запомнилось, врезалось в память. На этом история не закончилась.

После случая с наркотиками Игнат увеличил количество потребляемого алкоголя, но дурить перестал, тихо напивался и куда-то исчезал, из главного дебошира он превратился в мрачного парня, присутствия или отсутствия которого уже никто не замечал. Так и все позабыли про Маргинала, пока перед очередным концертом он не подошел и с угрюмым видом не произнес: «Я решил покончить жизнь самоубийством. Путь, который я выбрал – пройден, дальше дороги нет». Мы не отнеслись серьезно к его словам, а через несколько дней узнали, что его нашли полуживого на крыше с охапкой таблеток.

Потом Игнат пропал на несколько лет, но вот буквально недавно он появился на горизонте в своем странном прикиде и со смешной бородой. Обновленный Игнат стал посещать концерты и рассказывать о прелестях трезвой жизни, как делали многие, кто подвязал со старыми привычками. Поговаривали, будто он подался в язычество, а сейчас работает в теплице, собирает клубнику.

– В автошколу на днях записался.

Я зевнул.

– Похвально.

Разговор не клеился, мы замолчали.

– Ваня, хочешь откровенность?

Конечно, нет.

– Давай.

– Я ведь тогда не просто так говорил про пройденный путь, – Игнат сделал многозначительную паузу. – Я же верил в то, что делаю: пьянки, драки, думал это не просто так, философию подводил под свои действия, а потом, после того случая, я задумался: а что я из себя вообще представляю без всего этого аморализма? И понял – ничего.

– Ага, верил, да, понимаю.

Слушать Игната было неинтересно, совсем даже не хотелось, я намеривался побыстрее соскочить с душной беседы.

– Передо мной такая пустота открылась, ты не представляешь, просто мрак окутал.

– Может, стоило меньше употреблять?

– Может, и стоило, – буркнул Игнат. – Да ты дослушай.

Он, наверное, всем старым знакомым рассказывал свою историю преображения, рассчитывал обратить в свою веру.

– Да я слушаю, слушаю.

– Я и пошел до логического конца свой путь доводить, надо было переступить черту, чтобы понять. Я тогда на крыше лежал, у меня всё на составные части разложилось, вся жизнь по кирпичикам разобралась. Быть панком, быть собой, а как быть собой? Какой я настоящий? Панк мне не дал ответа, только готовые конструкты, которые не разбираются. Я пока там лежал, всё понял, всё осознал.

Игнат выжидающе замолк, я слушал вполуха, ради поддержания беседы спросил:

– Ты всё понял, всё осознал?

– Да, Ваня, всю мерзость, всю скверну своих поступков, своего окружения, себя. Воспринимать панк так, как я – это тупик, а иначе никак. Иначе я не могу.

– Ну, а чего снова по концертам таскаешься-то, скучно?

– Да хожу, смотрю. Думал, на корабле интересно будет, как Sex Pistols, а всё так… жалкое подобие того, что было в семьдесят седьмом, музыка вторичная, неактуальная. Кумиры, которые восстали против поддельных кумиров, сами оказались фальшивыми. Великое рок-н-ролльное надувательство, – произнес Игнат и многозначительно уставился вдаль.

Над ответом не пришлось думать, выручил Кирилл.

– О, Игнатушка, ебать! Сколько лет? Да ты никак в старообрядцы подался?

– Вроде того, – улыбнулся в бороду он.

– Вань, – Кирилл сложил пальцы буквой «V» и ударил ими по рту.

Я покорно протянул сигарету, он закурил, огонек был едва заметен на солнце. Не знаю, какую истину открыл там для себя Игнат, наверное, для этого надо бухать так же, как он и есть из помоек. Если он разочаровался в панке – это не проблема панка, а проблема лично его, что он такой мудак. Теперь рядится в льняные одежды и поучает жизни – сектант, не иначе. Но он говорил про пустоту, которая перед ним открылась, похоже ли это на то, что видел я? Не повторяю ли я его путь, только в замедленном варианте, не стану ли в конце концов таким, как Игнат, переступлю черту? Настроение вновь устремилось в крутое пике – можно благодарить бородатого козла.

– Частые перепады в настроении, да, Ваня?

– Нет, Игнат, всё нормально, настроение на высоте.

Вот гнида!

– У вас там в секте девки есть, чпокал кого? – произнес Кирилл сквозь сигаретный дым.

Теплоход тем временем добрался до Петра и пошел на разворот, впереди высился Крымский мост.

– Ну и уродство, – цокнул языком парень слева.

Мы невольно уставились на огромное изваяние. Игнат от вопроса про «девок в секте» деликатно уклонился.

– Эй, ты! – продолжали басовито гудеть рядом с нами. – Ты зачем бычки в реку кидаешь? Тут урна есть. Всё засрали, бляди! Куда вас не пусти, всё обосрете!

Кроме бычков, в воде плавали пивные бутылки и банки. Игнат вздохнул, а Кирилл передумал бросать окурок в воду. Завибрировал телефон, Жанна искала меня. Я предложил встретиться возле сцены. Вот и появился приличный повод закончить скучную беседу.

Я поднялся по лестнице и пошел к месту встречи. Пару раз меня останавливали незнакомые ребята, жали руки, кто-то предложил даже сфоткаться. Я млел от чувства собственной важности: нас слушают, нас узнают! Рядом с Жанной увивался долговязый хмырь с передними зубами, как у зайца. Я обнял ее за плечи, хмырь недовольно поморщился и отвалил восвояси. «Я успела соскучиться», – промурлыкала она. Верилось с трудом, но мы поцеловались. Я заглянул в соцсеть посмотреть, как идут дела с нашим синглом. Лайков и репостов заметно прибавилось, под записью появились хвалебные комментарии от друзей, оставили пару объемных рецензий преданные фанаты группы, а в одной из веток сообщений устроили спор со взаимными оскорблениями. Всё шло, как надо, но для закрепления успеха не хватало нормальной рекламы, а значит, денег. Надо было выходить на новый уровень, но где эта лестница на этаж выше – я не знал. Опять подкралось смутное состояние тревожности.

Если люди далекие от нашего дела слышали, что я занимаюсь музыкой, их первый вопрос всегда звучал так: «А сколько денег ты зарабатываешь?». Я говорил, что не зарабатываю ничего, а только трачу. Они качали головами и чеканно выдавали: «Понятно, хобби, значит». Неопределенность своего положения беспокоила хуже кожного зуда: значит, дело моей жизни – всего лишь жалкое хобби, а себя я нашел в работе барменом? Раскрываюсь целиком и полностью на разливе пива: «Вам какого, светлого или темного, чего изволите-с?». Часто панк-группы плюют на свой успех и популярность, но с таким материалом и качеством исполнения я бы тоже ни о чём подобном не думал; у нас же все круто и достойно, поэтому хочется какой-никакой отдачи, хочется большего.

Начинало темнеть, теплоход постепенно приближался к конечной точке своего маршрута. Жанна схватила меня за руку и потянула на нижнюю палубу.

– Покажу кое-чего, – с улыбкой сказала она.

– Бар? – понадеялся я.

– Узнаешь.

Мимо нас пробежали два парня, потом еще два, теплоход стал останавливаться, все резко засуетились.

– Что случилось? – спросил я у проходившего знакомого.

– Человек за бортом, – с перекошенным лицом ответил он.

«Неужели Кирилл?» – промелькнула мысль. Мы пошли обратно. Музыканты на сцене стояли в замешательстве. В воде барахталась маленькая фигурка, ей кинули рыжий спасательный круг.

– Кто упал, что случилось? – голосили в толпе.

– Что такое?

– Вроде драка была.

– Да нет, он просто прыгнул на спор.

– Да драка, я тебе говорю. Двое из-за бабы подрались.

На палубе я заметил Кирилла: он смотрел в воду, туда, где барахтался незадачливый посетитель концерта. Да, пиздёныш непотопляем, такие, как он, не тонут – по известным причинам.

Скоро человека вытащили, вроде обошлось. Теплоход причаливал, мероприятие остановили, что мне хотела показать Жанна, я так и не узнал.

– Поедем ко мне? – спросил я больше из вежливости, чем желания.

Подступила усталость, хотелось просто прийти и лечь, к тому же завтра на работу.

– Нет, рано утром дела, в другой раз, – на счастье, ответила она.

Я посадил девушку в машину и тоже вызвал себе такси. Мимо проехал грузовик с табличкой на лобовом стекле «Пустой»: эта надпись всегда вызывала у меня легкую меланхолию и наталкивала на философские размышления. У причала куражились панки, размашистыми шагами шел к метро Игнат в своем белом льняном костюме, опять стрелял сигарету Кирилл. Подъехал таксист, я сел на заднее сиденье и прикрыл глаза. В полудреме возникали различные картины, и каждый раз неизменно появлялась белая прямоугольная табличка с красной надписью «пустой».

Вечер закончился коротким разговором с Петровичем возле подъезда и беспокойным сном в измятой постели.

Глава 5
За барной стойкой

Наступило утро, вчерашние события плескались в памяти малоприятной мутью. Я сидел на работе с похмельем, на улице опять было жарко, но в баре приятной прохладой шумел кондиционер – это спасало. В первой половине дня немного посетителей, почти никого, редко зайдет после бурной ночи запоздалый гуляка поправиться пивком и оттенить бесцельной болтовней свой бодун. Двери нашего заведения открыты для всех страждущих, но сегодня таким страждущим являлся я сам, и мое пиво уже пенилось в стакане.

Молодая девочка в широких синих джинсах до пупка, едва прикрывавших щиколотку, потянула на себя податливую дверь. Она оглядела помещение, одобрительно кивнула. Такие ранние пташки не нуждаются в целительной силе бокала, они приходят с желанием приобщиться к культурной андеграундной жизни, возможно, встретить какую-нибудь полуизвестную знаменитость вроде поэта Иванова, почитать модную книгу и поговорить в чате с себе подобными на темы, которые не могут не беспокоить современного порядочного человека.

– Мне лагер… за 250, – чуть замявшись, произнесла она.

– Паспорт покажите, – сказал я с беспристрастностью бюрократа.

Девушка раскрыла сумочку и извлекла документ, указала на дату рождения. Ее нахохленный вид говорил: «Смотри, мне есть восемнадцать, я уже взрослая, могу покупать алкоголь, а ты сомневался». Я слегка улыбнулся и стал наливать. Она поблагодарила, села за дальний столик как раз возле нарисованного Алекса со стаканом «Молока плюс» на стене, открыла сумочку и, как я и предполагал, достала книгу. Малолетние одинаковые индивидуальности.

– Девушка, а вы любите панк-рок? – чуть ли не выкрикнул из-за барной стойки я.

– Нравится пара песен «Порнофильмов»1, – ответила она и настороженно уставилась в мою сторону, прикидывая, для чего я задаю такой вопрос.

Я включил «Порнофильмы». Раньше считалось не круто, если тебя слушает в основном молодежь, все хотели респекта старших, теперь же, напротив, шла битва за свежую аудиторию, в которой мы безнадежно проигрывали. Да, панк – натура уходящая, еще немного, и мы станем похожи на тех мужиков, что после своих офисов приходят поиграть хард-рок «чисто для души» в костюмах из магазина «Сударь» – вроде как вспомнить молодость.

В колонках продолжал стонать Володя, девушка беззвучно ему подпевала, а я искренне не понимал, почему у одних получается всё, а других ничего. Наш сингл неплохо зашел публике, но до настоящего успеха как до луны. Мы ноунеймы, а музыка… музыка всего лишь хобби, «чисто для души». Внутри всё сжалось, я со страдальческим видом сделал большой глоток из бокала.

– А вы тоже музыкант? – догадалась посетительница о моих переживаниях.

– Да, тоже.

– Включите ваше.

Заиграла музыка, девушка сдвинула брови, стала внимательно слушать.

– Неплохо, на Йорш похоже, – словно бритвой по лицу полоснула она.

– Спасибо, – мрачно произнес я.

Слово «неплохо» означало на самом деле то, что трек не вызвал никаких эмоций, а такое сравнение было неприятнее всего. Мы всегда напирали на нашу элитарность, дескать, играем настоящий панк-рок, который в этой стране не понимают, начни мы делать такое же, залы бы давно ломились от посетителей, а тут… эти зумеры не разбираются в нормальной музыке.

– Сфоткайте меня, пожалуйста, вот там, где «Clockwork orange» написано.

Девушка встала в неестественную позу, какую обычно принимают для фотографий, я сделал снимок.

– Спасибо.

Жалость к самому себе сдавливала горло.

– Не за что, – еле слышно прохрипел я.

Загудел телефон. Жанна прислала фотку с надписью «Скучаю». На фотографии она лежала в кровати в полупрозрачной розовой ночнушке и слегка приоткрывала пухлые губы, на вытянутой руке она держала телефон, другой закрывала груди. Я отправил в ответ кота с воздушным поцелуем, но, признаться, думал совсем о другом. «Увидимся сегодня?» – продолжала она. Я ответил, что допоздна работаю, и предложил встретиться завтра, Жанна согласилась.

Взгляд скользнул по искаженному отражению в пивном кране. По привычке я обратил внимание на свой нос, и тут меня посетила одна догадка. А ведь я всегда чем-то недоволен: не одно, так другое, а если не другое, так третье, но а если и третьего не будет, я всегда могу вспомнить свой нос и то, как он мне портил и портит жизнь. А вдруг дело совсем не в нём? Что если я сам по себе такой и свой нос я просто превратил в генеральное оправдание? Да, нос большой, выглядит стрёмно, но, в конце концов, у отца точной такой же, и проблем у него явно не было и нет! Как их и нет сейчас у меня, кроме травматичных воспоминаний из детского сада и школы, где я показал себя слюнтяем и не смог заткнуть рты обидчикам. Был же низкорослый Петька из параллельного класса, и никто его не задирал, не осмеливался задирать! Я погрузился в глубокие раздумья и не заметил, что у барной стойки появился посетитель.

– Ваня, братишка! – расплылся в широкой улыбке Серёга Сержант.

Похоже, кому-то нужны деньги.

– Хэллоу, чего же по барам шастаешь, а не у станка на заводе, тунеядец?

– Ваня, мне конец. Налей, да покрепче!

Я взял небольшой бокал для имперского стаута.

– Что за мензурка? – рявкнул он. – Налей в нормальный.

Тягучий напиток медленно заполнял пространство стакана, Серёга ждал, не начинал разговор. Только после доброго глотка, осушив едва ли не треть налитого, он приступил к делу:

– Нужны деньги.

– Хорошо, а я тут при чем? У меня их нет.

– У тебя нет, у бара есть, – нахально напирал Сержант. – Мне вилы, Аллка требует двадцать тысяч. Грозится в суд подать, если я ей сегодня не переведу лавэ, говорит, Лизе срочно нужна новая одежда перед поездкой в лагерь, выручай!

Серёга со смачным хлопком опустил большие ладони на стойку, девочка в штаниках по щиколотку оторвалась от книги и вскинула брови, Сержант взмахнул, как конь, блестящей выбритой головой. Его простое, будто вырубленное топором лицо излучало непоколебимую уверенность в получении денег. Всё для него было просто и понятно. Этот ум не занимали проблемы гендерного неравенства, жестокое обращение с животными, количество пластика в океанах, зеленая энергетика, коррупция, политические репрессии, без лишних вопросов только то, что нужно и необходимо для жизни. Серёга пёр напролом и мог подвинуть всякого, кто вставал на пути, никаких непредвиденных обстоятельств или давления внешней среды. Нужны деньги – он находил деньги, хотелось пива – он пил пиво, нравилась девочка – она оказывалась с ним в постели, а больше Серёге ничего и не надо было.

Восьмилетняя дочь осталась в Омске с матерью, и она тоже не могла стать обстоятельством, способным помешать планам Серёги, только иногда возникали незначительные проблемы вроде нынешней. Но и они решались легко и просто, и часто за чужой счет. Я не винил нашего басиста за его простоту на грани с примитивностью, в конце концов, другие люди – отражения нас самих, я мог заблуждаться на его счет, но едва ли.

– Блядь! Белая футболка, пятно посадил!

От резкого крика девочка вздрогнула и вцепилась в свою сумочку. Я махнул рукой, мол, всё нормально, и на автомате оценил внешний вид Сержанта: оригинальные зеленые «Ньюбэленсы», явно недешевые синие джинсы, узкие красные тяги. Рядится в дорогие шмотки, а на родную дочь денег нет, вот же мудак!

– Не знаю, Валентин не будет рад.

– Да я верну на следующей неделе с аванса, давай сам с ним перетру!

– Не надо перетирать. Точно вернешь на следующей?

– Бля буду! – твердо ответил он и шваркнул стаканом по стойке.

Девушка не выдержала, быстро допила пиво, вышла из бара.

– Посетителей всех распугаешь, – цыкнул я.

– Да какие посетители, ей тут вообще можно находиться?

Я сходил за деньгами, отсчитал нужную сумму, отдал. Серёга расцвел:

– Целую в десны! Я побежал класть деньги на карту, бывай.

Заведение опустело, я развалился на стуле и задремал. Но тут позвонил Кирилл:

– Братишка, привет, выручай! Вызови такси до одного места и обратно.

– Ты мне еще денег торчишь.

– Я все отдам, я человек серьезный, ты знаешь!

Серьезный человек, видимо, ехал забирать закладку.

– Нету денег, Кирилл, извиняй, на нулях.

– Ммм, – замялся он, – может, получится что-нибудь придумать?

– Да, например, устроиться тебе на работу.

Я порядком устал от постоянной назойливости попрошаек, решил твердо не вызывать такси этому нищеброду и больше не давать денег вообще никому, однако Кирилл продолжал давить на жалость. «В последний раз» – подумал я и вызвал такси.

Ближе к четырем часам посетителей заметно прибавилось, бар наполнился гулом голосов и звоном кружек. Есть люди, которых не хочется видеть ни при каких обстоятельствах, в них раздражает всё: внешний вид, голос, манеры, повадки и даже одежда. Может, нет разумных причин для неприязни, а по отдельности и голос вроде не так противен, и внешний вид вполне сносный, но в соединении они вызывают стойкую антипатию, и, если подобное чувство возникнет хоть раз – от него не избавиться даже каленым железом. Таким человеком стал для меня Семёнов. Рябой, как Сталин, с чертами лица, похожими на грызуна, кривым мизинцем на правой руке, язвительный, дотошный тип. Поэтому, когда он появился, мне сразу захотелось крикнуть: «Гондонов не обслуживаем», – пока тот не успел переступить через порог.

– Что там у нас на кранах сегодня хорошего? – раздался противный тонкий голос.

«Для тебя – ничего» – подумал я, представляя, как опускаю пивную кружку ему на голову, но вслух произнес:

– Всё самое свежее, как всегда, богатый ассортимент. Могу порекомендовать новую ипу с небольшой приятной горечью и цитрусовым послевкусием, седьмой номер.

– Свежее? Я в последний раз после вашего свежего с толчка не слезал.

– Не знаю, по каким помойкам ты шаришься, у нас хорошее пиво.

Так! Спокойно. Он клиент, мое личное отношение не должно иметь никакого значения. Семёнов, как специально, положил руку с кривым пальцем на барную стойку.

– Послушал я ваш сингл, – продолжал он, по-крысиному подергивая носом, – неплохо, неплохо сделано, но вторично, ничего нового, подобие от подобия, так сказать, не обессудь. Вот кто по-настоящему, вот на кого равняться надо! – Семёнов ткнул в свою замызганную футболку Slayer.

Уёбок! Мнит себя крутым музыкальным экспертом, мощным теоретиком.

– Ты тоже не обессудь, но вряд ли ты способен правильно оценить музыку, совсем не занимаясь ею.

Я задел мудака за живое тем, что кто-то в чем-то может разбираться лучше него. Он вспыхнул:

– Рифмование глаголов и умение зажимать аккорды на гитаре не приближает тебя к действительному пониманию музыки.

– Зато отдаляет от таких, как ты, мне этого уже достаточно, – весело хохотнул я.

Семёнов поморщился.

– Вот еще, вспомнил тут одну новость про тебя.

Я тоже вспомнил, как шел в школу лет в двенадцать, а на стене дома корявыми синими буквами было написано: «Семёнов – пидараз». Это про него. «Пида-раз, пида-два», – считал я про себя, пытаясь не слушать, но противный тоненький голосок пробивался сквозь мои барьеры.

– Поговаривают, ты в религию подался, избил молодых ребят за что-то такое, правда ли?

Уже, оказывается, избил! Слухи и сплетни растут снежным комом.

– Ты пиво берешь или будешь стоять и трепаться дальше?

– Хех, пиво, – протянул Семёнов, – не знаю, стоит ли заказывать пиво в заведении, где работает такой человек? Можно сказать, религиозный фанатик.

– Ну и пошел вон отсюда! – не выдержал я.

Он достиг своей цели – я на взводе. Семёнов двинулся ко входу, но тут развернулся и снова тыкнул в свою футболку: «Вот кто настоящие». Я схватился за бокал, чтобы бросить в него, однако остановился, вспомнив о последствиях, к тому же в бар зашла Элла с незнакомым мне женоподобным мальчиком, а лишние свидетели конфликта точно ни к чему. Семёнов омерзительно улыбнулся и скрылся за дверью.

Элла бойкими шагами подошла к стойке, женоподобный мальчик чуть поодаль.

– Ну? – требовательно спросила она.

– Что «ну»? – не понял я.

– Ты подписал петицию?

– Какую петицию?

– Ты ничего не знаешь?

– Не знаю, – ответил я с большой осторожностью.

В случае с Эллой как с законом – незнание не освобождало от ответственности, в ее глазах ты сразу становился пособником сил зла, врагом всего живого на Земле.

– Он не знает, вы посмотрите на него! А может, ты просто не хочешь знать, потому что тебе так проще и удобнее жить, не замечая произвола вокруг?

Начинается… Как я вообще мог с ней встречаться целую неделю?

– Да я не против подписать, ты объясни нормально, что опять случилось?

– Имя Ивана Голунова тебе говорит о чем-нибудь? Менты подбросили наркотики, фабрикуют дело, пытаются закрыть честному журналисту рот! Максимилиан, – она указала на женоподобного мальчика, – работает в «Медузе»2, я ему помогаю. На добровольных началах, разумеется.

Только сейчас я обратил внимание, что они были одеты в одинаковые футболки «ЯМы Иван Голунов».

– Разумеется.

– Вот этот баннер, мы наклеим там! – она развернула прямоугольную прозрачную наклейку с надписью «ЯМы Иван Голунов» и указала на витрину, за которой гудела улица.

– Стой, стой, мне надо спросить у Валентина

– Так спроси! – напирала она.

– Он на бизнес-совещании, – соврал я, – просил не беспокоить, оставь баннер, я переговорю с ним позже.

К ее обычной бескомпромиссной требовательности примешалось что-то еще. «Ревность», – подумал бы я, если бы так хорошо не знал Эллу. Как раз в это самое время Жанна прислала сообщение со множеством смайликов в виде губ, сомкнутых в поцелуе. Телефон лежал на барной стойке, и Элла не могла не заметить написанного.

– Новая подружка? Мне говорили, что ты спутался с какой-то мутной девицей вместо того, чтобы…

Она поджала губы и оборвала фразу на полуслове.

– Чтобы что? – напористо спросил я, почувствовав ее нерешительность.

– Чтобы бороться за правду, за наши идеалы.

– Ааа, – отмахнулся я, – одно другому не мешает, подружки – в свободное от борьбы за идеалы время исключительно. Может, вам чего налить?

– Некогда, пока Иван Голунов находится под арестом – порядочный человек не может развлекаться. Нам пора.

Максимилиан в знак согласия кивнул блондинистой головой, подстриженной как бы под горшок, а я сделал хороший глоток из припрятанного стакана. Они вышли. Я допил пиво, налил новое, чего уж теперь, раз всё равно начал пить, но тут в бар зашел Валентин. Внезапное появление начальника точно не сулило ничего хорошего. Он осмотрелся по сторонам, разгладил пальцами каштановые усы, бороду. Я знал, что Валентин прибегает к этому жесту только когда нервничает или чем-то недоволен, поэтому приготовился к выволочке, совсем забыв про свой бокал.

– Ваня, – трагичным тоном начал мой друг и работодатель. – На тебя пожаловались. Писал этот… Семёнов, ты грубил ему? А это что? Опять бухаешь? Сколько раз мы говорили об этом? Пить на работе недопустимо, тем более ты совсем не знаешь меры.

Валентин брезгливо двумя пальцами отодвинул в сторону мое пиво.

– Да я совсем чуть-чуть, а Семёнов…

– Мне твои оправдания не интересны, ты злоупотребляешь нашей дружбой и моим особым отношением к тебе, – последние слова он подчеркнул.

Я хотел сказать, мол, больше так не буду, но понял, насколько это будет глупо, и просто промолчал.

– Если так продолжится, я буду вынужден просить тебя уволиться, раз дружбу и рабочие отношения совмещать у нас не получается.

Его слова напрягли меня, но применение радикальных мер казалось маловыполнимым. Валентин вздохнул и снова разгладил усы.

– Я думаю, мы поняли друг друга.

– Конечно, – произнес я так, будто бы мне стыдно.

– Я вообще за деньгами пришел, поставщик интересный вариант предложил, просит оплату авансом. Будь добр, принеси те тридцать тысяч из сейфа.

А вот это уже проблема.

– Тут такое дело… Заходил Серёга Сержант… В общем, у него терки с женой, деньги срочно понадобились – я дал… Там только десять.

Валентин густо покраснел, внутри него, похоже, происходила неравная битва между спокойствием и бешенством, и я не знаю, каких усилий ему стоило не сорваться на меня.

– Твои друзья, – катал он слова на языке, пытаясь заменить бранную лексику, – Они… Ты знаешь, кто они, и раз от раза ты становишься на них всё больше и больше похожим.

Краска сошла с лица друга.

– Я…

– Ты очень меня подставил, теперь нужно срочно искать деньги, спасибо тебе.

Он ушел, а я впервые задумался по-настоящему о возможности вылететь за свои косяки.

День подходил к концу, посетителей было немного. Заглянул дотошный клерк в пиджаке, который вместо того, чтобы выпить пива и убраться, докапывался до каждой мелочи и, видимо, реализовывал на практике, на мой взгляд, совершенно несправедливую формулу «клиент всегда прав». Я с содроганием подумал, что если Валентин меня уволит, то придется пойти в офис и работать вот с такими, как этот мерзкий клерк. Офисная работа никогда не была для нас почетной, считалось лоховской, и, если даже нормальный человек попадал туда, через некоторое время он либо уходил, либо становился таким же. Я искренне презирал подобных людей. Они даже в пивном баре не могли нормально расслабиться и продолжали играть роли деловых, важных, вечно занятых офисных стахановцев. «Нет, – подумал я, – пойду лучше на завод, буду работягой, хотя и это тоже для лохов».

Как обычно бывает после Валентиновых внушений, я ревностно относился к своим рабочим обязанностям, и «пиджак», не найдя, к чему придраться, ушел хлебать лагер и тыкаться в телефон. Моя компетенция не вызывала сомнений, а уровень вежливости, взмыв до небес, пробил потолок.

Интересно, что обо мне подумал клерк? «Осунувшийся крашеный мудак с большим носом и мешками под глазами. Недорокер, типичный лох, неудачник, вечно стоит на обочине жизни». Наверное, что-то такое? Всё это время я таращился на «офисного», он почувствовал, тоже устремил на меня колючий вопросительный взгляд. Я поспешно отвернулся и написал покаянное сообщение Валентину. «Да всё ок, деньги вычту из твоей зарплаты», – ответил мой отходчивый друг. Я выдохнул, работе в баре быть!

– Полин, я тебе говорю, – чеканил слова клерк, – эмоции здесь неуместны. Возьмем ипотеку в Новой Москве. На десять лет, расплатимся за пять. Да… Да… Всё… Я всё сказал, Полина. А твои родители на что? Пусть помогут. Ладно… Хорошо… Угу… Всё, давай, пока.

Я краем уха слушал его болтовню и переписывался с ребятами из группы, но тут произошло то, что заставило меня забыть о происходящем, да и вообще обо всём. Внезапно реальность стала похожа на скучную телевизионную передачу с приглушенным звуком, а я будто бы очутился в более реальной реальности – настоящей, осмысленной. Я ощутил прилив энергии и сил, способных сметать границы, ломать барьеры и даже сжимать пространство вместе со временем, подобно пластилину. Действия, предметы, события, явления смешивались вместе с прошедшим и предстоящим, концентрировались в одной точке, в нынешнем сейчас, выкристаллизовываясь в слова.

Вы слишком серьезны для нас.

И ваши проблемы и боли

Чужды, непонятны и очень странны

Для такого отстоя, как мы.

Строчки ложились на бумагу легко и просто, почти без моего участия. Такое случалось редко, два или три раза в год – вдохновение или еще что, я точно не знал. Минут через десять все приняло обычный вид – никаких эффектов «телевизионных передач» и приглушенных звуков, однако передо мной лежал готовый текст. Он излучал тепло и напоминал о пережитом состоянии осмысленности. Я налил пиво, пошел за столик клерка: тот сидел, потупившись, напротив пустого бокала, устало поддерживая рукой голову. Я больше не испытывал к нему неприязни, скорее – жалость.

– Вам. Подарок от заведения, хорошего вечера!

Бедолага заметно оживился и заговорил просто, без прежнего апломба:

– Спасибо. Кстати, классная футболка. Я тоже по панк-року раньше угорал, на концерты с друзьями гоняли, ирокез брил.

На вид он был немногим старше меня, может, слегка за тридцать: моложавое лицо, аккуратная прическа с хохолком.

– А сейчас же что?

– Да не до этого стало.

Он помолчал, потом добавил:

– Извини, что так общался с тобой, мысленно был еще на работе, да и с женой вопросы решал. Главное, до отпуска дотянуть.

– А потом что?

– А потом то же самое, – вздохнул, – жизнь.

Мы еще немного поговорили. Андрей, так звали клерка, оказался вполне нормальным парнем, оставил щедрые чаевые и приятное впечатление. При бабле, с новым текстом и хорошим настроением я отправился домой. «А в сущности, так ли сильно отличается моя жизнь от его? – думал я. – Ну да, свободного времени у меня побольше, но порой я не знаю, куда его девать. У Андрея жена, машина, своя квартира скоро будет, дом за городом, баню строит, перспективы. А я живу в съемной однушке, работаю барменом, играю в малоизвестной группе и имею алкогольную зависимость. Зато я… зато я… панк». Мне не удалось найти других преимуществ своего положения, кроме принадлежности к панк-культуре, но я был уверен, что иду верным путем и делаю всё правильно.

Подходя к дому, я представлял, что около подъезда меня ждет Надежда и хочет рассказать, как она сильно соскучилась, но там я встретил только Петровича. Он сидел на лавочке в домашних шортах и тельняшке с сигаретой в зубах, рядом стояла початая бутылка пива.

– Ооо, Ваня, – радостно протянул он, – а я вышел покурить, дома жарко и скучно. Присаживайся, бери пивко, у меня еще есть.

– Привет, Петрович.

Мы пожали руки, я сел рядом. Сосед искрился добродушием, в каждом его движении была особая душевность. Мы молчали, пили пиво, совсем не нуждаясь в словах, слова казались излишними. Я закурил, провел рукой по карману, где лежал текст, и мне стало так легко, так хорошо, что я окончательно забыл обо всех неприятностях сегодняшнего дня.

Глава 6
Жанна

Мы лежали голые на кровати в моей тесной комнатушке. Мне на секунду стало неловко за свою обшарпанную, неубранную квартиру и особенно кровать, которая на каждое едва заметное движение отзывалась предсмертным стоном. Девушка с амбициями, желанием комфорта и достатка вряд ли бы согласилась лечь со мной на такое похабное ложе, но, похоже, Жанну подобные мелочи мало волновали. Она перелезла через меня и посеменила стройными татуированными ножками по грязному полу в такую же грязную ванну. Я прикрыл глаза.

– Ну и сколько ты будешь так лежать? – рассек тишину требовательный голос Жанны.

– А сколько? – не понял я.

– Меня не было пятнадцать минут, ты заснул?

– Нет, я не заснул.

На самом деле я задремал, но мне показалось, что прошло не более двух, может, трех минут.

– Тогда собирайся, пойдем!

Жанна стала надевать свое красное платье в крупный белый горошек, небрежно брошенное в порыве любовных чувств на пол.

– Самое пекло, куда идти-то? В магазин за пивом разве что.

Она прекратила одеваться, застыла с пояском в руках.

– Каким пивом? Там такие дела происходят, а ты собираешься здесь прозябать?

– А что делать-то надо? – спросил я, не понимая, к чему она клонит.

– Давай начистоту, ты мне нравишься и даже очень, и я хочу тебе, вам помочь. Помнишь, я говорила, что работаю на одного человека, не последнего в музыкальной сфере?

– Вроде, – неуверенно ответил я и встал с кровати, чтобы привести себя в порядок.

– Так вот, – продолжала Жанна, – я ему рассказала про вашу группу, ваш новый трек, он заинтересовался и хочет с тобой познакомиться.

– Ого! – чересчур иронично воскликнул я.

– Да, но одних песен мало, понимаешь? Если хочешь произвести действительно должное впечатление, надо сделать кое-что еще.

– Ну, кое-что я уже сделал, – подмигнул я и хлопнул ладонью по кровати, подняв облачко пыли.

Жанна состроила брезгливую гримасу.

– Я хочу сказать, не пора ли выходить на новый уровень?

Новый уровень! Она произнесла то, о чём я постоянно думал! Новый уровень! Знакомство с не последним человеком в музыкальной сфере, неужели Жанна проведет нас к той заветной лестнице наверх? Неведомые горизонты, большие клубы, гастроли, интервью, признание, в конце концов, деньги! И на расхожий вопрос: «Занимаешься музыкой, сколько зарабатываешь?», – я небрежно отвечу: «Не жалуюсь, на жизнь хватает», – вызывая одобрение и уважение собеседника.

Быстро умывшись, я надел камуфляжные шорты и единственную белую футболку. Рядом с красной надписью «Casualties» виднелось застиранное жёлтое пятно. Пока я второпях собирался, Жанна спокойно курила на кухне свою тонкую сигарету и разглядывала паука Фёдора. «Готов!» – чуть ли не выкрикнул я. Она расплющила окурок об пепельницу, медленно прошла по коридору и стала надевать красные босоножки, накинула на плечо маленькую красную сумочку с золотой застежкой. Я взял ключи, зажигалку, сигареты, хотел убрать в карман паспорт, но Жанна меня остановила: «Не надо, не бери». Я чуть замешкался и положил документ обратно. Мы вышли на лестничную площадку, дверь Петровича находилась по диагонали от моей: выглянул бы он сейчас да посмотрел, с какой классной телкой я тусуюсь!

В эти дни город закипал. Под ногами проминался мягкий асфальт, накалялись бетон и кирпич домовых стен, чадили выхлопом автомобили, неподвижно висели на ветках деревьев грязно-зеленые листья, белым огнем горела сталь трамвайных рельсов. Я не замечал духоты, не спросил, куда мы едем и даже не узнал: «А кое-что – это, собственно, что?». В дороге мне мерещились большие залы, пресс-конференции, выступления на телепрограммах, автограф-сессии. Мне казалось, что ступень эскалатора, куда я поставил ногу – это концертный монитор, светильники и люстры – софиты, гул поездов – шум толпы, а пассажиры – преданная публика. В один момент я перестал понимать, где нахожусь на самом деле: возможно, мне, стоящему на сцене, вдруг на секунду померещилась поездка в метро? В реальность вернул сильный толчок в плечо. «Перед собой смотри!» – буркнул быковатого вида мужик. Словно из тумана, выступили очертания покатых потолочных сводов, показался белый мрамор колонн, я опомнился.

Внимание привлекла собака в камуфляжной попоне с надписью «Полиция». Она прерывисто дышала, в клыкастой пасти дрожал большой розовый язык, собака казалась приветливой. Здоровенный омоновец в полной экипировке, проходя мимо, сердито посмотрел на нас из-под поднятого забрала шлема. «Давай быстрее, а то сейчас не выйдем отсюда, – поторапливала и тянула за руку девушка. Мы спешно прошли платформу, поднялись по лестнице, миновали турникеты, я украдкой обернулся и увидел, как полицейский со скрежетом подтаскивал к выходу металлическое ограждение. «Успели», – чеканно произнесла Жанна. Мне захотелось спросить, куда мы идем и что вообще происходит, но на улице вопросы отпали сами собой. Митинг.

Вдоль проезжей части плотной цепью выстроились росгвардейцы, по площади ходили группы людей, мелькали яркие жилеты журналистов, стояли отряды ОМОНа за заграждениями. С фонарного столба полицейские стягивали за ногу парня, под склонившим набок голову памятником Пушкину собрались самые активные митингующие. Тут на постамент залез безумного вида седовласый тощий дед, он развернул черный ватман с большими белыми буквами «Putin 666», все радостно заулюлюкали. Вдруг лицо его исказилось, тело надломилось, из перекошенного рта вырвался тяжелый стон. Несколько полицейских винтили старика, вырвали из толпы, потащили к зарешеченным автобусам вместе с измятым и изорванным плакатом под дружные окрики «Позор», заглушившие натужный лай мегафона.

– Жалко деда.

– Старый еблан, – процедила Жанна.

Я всегда сочувствовал протестующим, но сам никогда не участвовал в митингах и шествиях. Меня переполняли эмоции, сердце колотилось, волнение смешивалось с восторгом, чувство опасности подстегивало, общее возбуждение овладевало мной. Жанна, напротив, скользила спокойным взглядом по площади, изредка бросала односложные фразы, чем напоминала спецагента из фильмов.

– Панкам хой! – обратился к нам парень-неформал.

Жанна с плохо скрываемым отвращением посмотрела в его сторону, а я, напротив, обрадовался встрече с возможным единомышленником. «Может, он вообще узнал меня и решил выразить уважение?», – промелькнула тщеславная мысль, но новый знакомый просто представился Петром и заговорил про протесты:

– Народ подтягивается, на Кремль пойдем скоро, брать будем!

– Серьезно, будем? С трудом верится.

– Не сейчас, так в другой раз. Люди устали терпеть беспредел, устали смотреть на одни и те же лица во власти! Кто угодно, лишь бы не они!

– Ну, придут другие, какая разница? – протянул я. – Что для нас поменяется?

– Поменяется! Сначала уйдут все эти кгбшники и совковые деятели, на их места придут более прогрессивные, а потом и их черед настанет. Тут-то и придем мы, это движение в сторону свободы, понимаешь?

– Да не особо.

– Да как не особо?

– Ну, так. У нас всё через жопу всегда, кого ни приведи, что ни сделай. Я поэтому на митинги и шествия не хожу, хотя бунтовать против властей, безусловно, похвально, но менять что-то на культурном уровне надо сначала. Мы в группе об этом и поем, так воздействуем на общество. Разруха – она в головах, – удачно ввернул я где-то услышанную фразу.

– Они и концерты скоро запретят. Будем, как в Совке, в одинаковой одежде все ходить и Газманова слушать. Гайки закручивают! Бороться за свободу надо не только словом, но и делом! – как бы в укор сказал он мне.

Наше внимание отвлекла возня полицейских с молодым человеком возле скамейки. Четверо правоохранителей крутили руки, хватали его за ноги, а тот извивался змеей, каждый раз выбираясь из цепких объятий. Подбежали еще несколько сотрудников и парня всё же повалили, схватили и мешком потащили к автозакам. «Цепные псы, ублюдки! Ненавижу! Ненавижу!», – собеседник раскраснелся, на его висках выступили вены, кулаки сжались. «Позор! – срывающимся голосом просипел он. – Позор!». Толпа подхватила крик, наш новый знакомый увлекся скандированием лозунгов, а Жанна потихоньку отвела меня к другой стороне памятника, поближе к журналистам. Она обхватила мое лицо руками, улыбнулась, притянула к себе, поцеловала, а потом резко толкнула. Я попятился и задел двух полицейских. Толчок был резкий, неожиданный, казался невозможным, но она это сделала, толкнула! Ее рот кривился в ухмылке, пока мне заламывали руки. Я опешил от происходящего и острой боли в суставах, еще чуть-чуть, и мои кости наверняка бы сломались.

Зачем, зачем, зачем? Что за хуйня?!

Тело стало податливым, о сопротивлении двум крепким молодцам в шлемах не могло быть и речи, но тут девушка бросилась на нас, вцепилась в мое предплечье, закричала: «Прекратите, отпустите! Вы совершаете ошибку!». Я инстинктивно принялся брыкаться, сотрудники слегка ослабили хват, но сразу же усилили напор, к ним уже спешила подмога, полицейские схватили Жанну. Сбежались журналисты, заработали фотоаппараты, самый бойкий из корреспондентской своры чуть ли не в лицо мне засунул свой телефон на длинном штативе. Свалка продолжалась недолго, вскоре меня тащили волоком к автозаку, Жанну вели под руки. Один омоновец поднял ее маленькую красную сумочку, которая слетела с плеча во время борьбы.

«Что же вам дома, ебанатам, не сидится?» – с раздражением спросил несший меня за левую ногу полицейский. Я сам задавался точно таким же вопросом и ничего не мог ему ответить. За ограждениями стояли сине-белые автобусы. Меня впечатали в горячий от солнца борт машины, стали обыскивать. «А ведь мог бы пиво дома пить, а теперь вот», – подумал я, борясь с захлестывающей жалостью к самому себе. Странный поступок Жанны не поддавался объяснению. Притащила меня на митинг, устроила провокацию – для чего это всё? Я повернул голову и увидел свою спутницу.

– Ты что, глухой? – раздраженно обращалась она к сотруднику. – Тебе еще раз надо повторить?

– Ну а чего раньше-то не сказала?

– Забыла, разволновалась.

Он подошел к нам, шепнул пару слов на ухо тому, кто меня обыскивал.

– Повезло тебе сегодня, иди гуляй, лучше подальше отсюда. Второй раз не отпустим, – буркнул он.

И я оказался свободным. Жанна забрала сумочку, поправляя на ходу платье, приблизилась ко мне. «Пойдем, быстро. Потом всё объясню», – произнесла она. Я опять не стал задавать вопросов, раз нас так легко и без проблем отпустили, возможно, у Жанны, действительно, имелся свой план, да и я до сих пор находился в ступоре. Мимо провели того парня-неформала, согнутого, со скрученными руками, он удивленно посмотрел на нас, я отвернулся. Мы отошли от площади, свернули на тихую улочку, где ничего не напоминало о происходящем, кроме нескольких припаркованных полицейских машин. Тут я больше себя не сдерживал, как из рога изобилия, посыпались мои вопросы:

– Это что, блядь, вообще было? Зачем мы сюда приехали, для чего ты меня толкнула, почему нас так быстро без проблем отпустили? Что вообще происходит?

– Ваня, не всё сразу, – спокойно ответила Жанна и провела рукой по моим волосам, – сейчас расскажу. Ты молодец, всё сделал правильно, даже лучше, чем я рассчитывала. Заслужил приз, подожди.

Она скользнула в магазин, через пару минут вышла с прохладной бутылкой виски в руках, скрутила пробку, сделала небольшой глоток, передала мне. Я небрежно отхлебнул, тонкая струйка алкоголя стекла по подбородку прямо на футболку, волнение улеглось.

– Ничего не понимаю.

– Я тебе говорила, – одной музыки мало, сегодня ты внес существенный вклад в развитие вашего коллектива, по сравнению с тем, что вы делали раньше – это большой шаг вперед. Завтра все оппозиционные СМИ напишут о жестком винтилове андеграундного музыканта на мирном митинге. Вспомни свою подругу Эллу: после «Красно-коричневой акции» о ней заговорили за пределами арт-пространств и крафтовых пивных. В нашем концертном агентстве, кстати, нередко прибегают к таким штукам. Продуманные действия, – последние слова она акцентировала.

Услышанное всё равно не укладывалась в голове, походило на выдумку или розыгрыш.

– А почему нас отпустили?

– Слово волшебное сказала.

– Ты сейчас серьезно?

– Конечно, серьезно, Ваня. Есть пароль, ну или шифр, типа того. У ментов работают свои в гражданском на таких акциях, вот для них, чтобы случайно не задержали, обычно какая-нибудь бессвязная ерунда.

– А ты откуда…

– Откуда знаю? – перебила меня девушка, – забыл, на кого я работаю? На не последнего человека в музыкальном бизнесе, на солидного господина! Там такие выходы и связи, огого!

Жанна поднесла бутылку к моим губам, я не стал отказываться, быстро хмелел. Каких еще сюрпризов сегодня мне ждать?

Она добродушно глядела на меня, поила, сюсюкала, гладила по волосам, пыталась всячески показать свое расположение. Я чувствовал себя маленьким пуделем, который выполнил команду хозяйки и в награду получил внимание вместе с лакомством. Декоративная собачонка для забавы и умиления, с розовым бантиком – это я.

– Молодец, хороший песик, а теперь подай голос и принеси вон ту палку!

– Гав, гав! Будет сделано!

Жанна кокетливо закусила губу, я же, напротив, имел вид мрачный и подавленный. «Беги от нее, не связывайся с ними, – настойчиво звучал внутренний голос, – ничем хорошим для тебя это не закончится. Беги от нее, не связывайся». Однако я не послушал, отмахнулся от навязчивого шепота, и тогда внутренние когти заскребли нутро, стали царапать по нервам. Меня задергало, закрутило, я с кристальной ясностью вдруг понял – да, ничем хорошим это действительно не кончится, но уже никуда не деться, я в водовороте, и меня затягивает в бездонную мглу. Жанна спрутом обвила меня, ее щупальца с множеством присосок уже проникли в голову, считывали мысли, пробирались в дальние уголки сознания.

1 признан в РФ иностранным агентом.

2 признан в РФ иностранным агентом.

Продолжить чтение

Панк

Глава 1Держи нос по ветру

Глава 2Панк-рок группа

Глава 3«Крастотека»

Глава 4Старый знакомый

Глава 5За барной стойкой