Хроники неподвижного пути. Экспозиция №7
© Наталья Помошникова, 2025
ISBN 978-5-0068-1524-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Хроники неподвижного пути
«Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением. Всё, что прожито, что сделано прежде, было прожито и сделано ради этой минуты…»
Юрий Гагарин, 12 апреля 1961 года.
Сознание возвращалось к Элайдже Кину медленно и неохотно, словно совершая тяжкое восхождение из бездны к свету, которого здесь никогда не существовало. Первым к нему пришло слуховое ощущение – навязчивый, идеально ровный гул систем жизнеобеспечения, фоновая симфония одинокого бдения, никогда не прекращавшая свой монотонный речитатив. Затем – холод, ледяной и пронизывающий, будто всё существо превратилось в кристалл, скованный космическим морозом. Тупая боль, словно после непосильной тренировки, заставила ощутить каждую мышцу, каждый сустав, застывший в неподвижности.
Открыв глаза, мужчина увидел плывущий, нечеткий мир: не белый потолок медицинского отсека, а матовый пластик крышки криокапсулы. На внутренней поверхности мерцали безразличные зеленые цифры, словно вечный приговор: «Цикл: 9. Статус: Норма. Время до следующего пробуждения: 182 д. 06 ч. 14 м.». Металлический привкус регенерационного коктейля застоялся на языке.
С усилием, будто преодолевая гравитацию неведомой планеты, оттолкнул крышку. Движения оказались скованными, механически выверенными. Начался заученный ритуал возвращения к псевдожизни: несколько глотков безвкусной, насыщенной электролитами воды через трубочку, надевание простого серого комбинезона, висевшего на крючке как саван. Взгляд упал на руки – кожа сухая, испещренная едва заметными следами датчиков. Элайджа чувствовал себя не отдохнувшим, а выжатым, как лимон, выброшенный после приготовления Лонг айленда.
Вышел в зал – стерильно-белое, залитое холодным голубоватым светом помещение напоминало склеп. Рядом с его капсулой стояли другие шесть – прозрачные саркофаги с вечными пассажирами «Ковчега». Медленно прошел между ними, словно хранитель музея восковых фигур, позы членов экипажа казались неестественно совершенными, отточенными до скульптурной чистоты. Лица сохраняли маски безмятежного покоя, с каждой проверкой обретавшие всё более зловещий оттенок, ни морщинки беспокойства, ни тени усталости – лишь идеальная неподвижность. Доктор Арена, инженер Йоханссон… имена всплывали в сознании пустыми ярлыками, лишенными всякого содержания. Эти люди оставались незнакомцами, словно прекрасными, безмолвными куклами, выставленными для обозрения. На стеклах капсул иней чуть подтаивал и вновь замерзал в вечном цикле, повторяющем их сон.
На пути к мостику он замер перед зеркалом в умывальной нише и вздрогнул: из отражения на него смотрела не собственная сущность, а усталая копия. Лицо посерело от лет, проведённых в межзвездной пустоте даже с её жалкой имитацией гравитации, глубокие тени легли под глазами, у висков пролегли первые седые нити, морщина у губ, появившаяся три года назад, теперь казалась бездонной трещиной. Они замерли во времени, в то время как он продолжал движение к упадку – хранителем, медленно умирающим у витрины с нетленными экспонатами.
Мостик встретил гробовой тишиной и призрачным свечением консолей. Едва опустившись в кресло, Элайджа увидел, как экраны ожили, вываливая водопад безупречных данных. Траектория – в норме. Запасы – в зеленой зоне. Все системы функционировали с идеальной, мёртвенной точностью. Пальцы привычно пробежали по клавишам, подтверждая то, что не требовало подтверждения. Неисправностей не искал – их никогда не существовало. Лишь констатировал: корабль продолжал существовать в мертвецкой тишине, а его механизмы идеально поддерживают это состояние небытия. Откинувшись на спинку кресла, он завершил этот бессмысленный ритуал. Теперь предстояло пережить несколько дней оглушающего, абсолютного безмолвия, прерываемого лишь монотонным гулом личной темницы – самой страшной части дежурства. Закрыв глаза, попытался вызвать из потертой памяти хоть какой-то образ: запах мокрой хвои после дождя, вкус настоящего кофе, крики чаек над заливом, но воспоминания оказывались блеклыми и неуловимыми, словно ускользающие тени.
Уставился в главный иллюминатор – за ним не уютная, усыпанная алмазами звёзд чернота, а густая, бархатная, всепоглощающая пустота. Светила не мерцали, оставаясь подобными крошечным, безразличным булавкам, намертво вколоченным в бесконечный бархат забытья. Ощущение полной, абсолютной заброшенности сжало горло ледяной рукой.
Не выдержав, нарушил покой – собственный голос прозвучал хрипло и неприлично громко:
– Смотритель?
Ответ последовал немедленно, возникнув не из динамиков, а словно материализовавшись из самой пустоты. Идеально модулированный, спокойный, лишённый малейшей эмоциональной примеси:
– Я здесь, капитан Кин.
Элайджа помедлил, подбирая слова, казавшиеся здесь неуместными, почти кощунственными:
– Покажи мне… покажи мне озеро с соснами. Осенью.
– Активирую визуализацию. Используются данные из вашего личного архива и общедоступной базы геосканов территории провинции Онтарио.
На главном экране вспыхнуло безупречно, гиперреалистичное: сочные краски осени, зеркальная гладь воды, отражавшая стройные, словно выточенные из меди, сосны. Картина оказалась прекрасной, но абсолютно мёртвой.
– Там должен быть запах… – прошептал Кин, вглядываясь в пиксели. – Влажной хвои и гниющих листьев… октябрьской прохлады. Ты не можешь этого показать.
– Мои сенсоры не оборудованы для передачи ольфакторной информации. Однако, согласно базе данных, основные ароматические компоненты – это пинен, лимонен и геосмин. Могу зачитать их химические формулы?
– Нет, – резко оборвал Элайджа с горькой усмешкой. – Не надо.
Откинулся на спинку кресла, осознавая, как собственные воспоминания тускнеют, вытесняемые этими безупречными цифровыми подделками.
Молчание повисло снова, став ещё более тягостным и острая, почти физическая тоска скрутила желудок.