Девушка из другой эпохи

1

Среда, 8 мая

Эх, если бы я только получала фунт стерлингов каждый раз, когда слышала, как про меня говорят: «У тебя старая душа».

И ничего она не старая, просто винтаж – между прочим, есть разница. Небольшая, но есть.

У меня всегда было чувство, что я родилась не в свое время, и вот уже двадцать один год каждый день нахожу этому подтверждение.

Винтаж – мой образ по жизни, я ненавижу спешку и дурные манеры. И в особенности когда ругаются через слово. Если у меня что-то такое вырывается, то не иначе как от шока.

Винтаж – мой выбор в работе: я бы хотела преподавать историю или курировать музейные коллекции.

В любви я тоже предпочитаю винтаж – мне нравятся долгие ухаживания.

И именно этот последний пункт так сильно беспокоит мою коллегу из библиотеки Университетского колледжа Лондона, Мэй, которая со временем превратилась в наперсницу.

Она даже убедила меня установить приложение для знакомств, чтобы я наконец нашла себе молодого человека.

Это я-то – и в приложении для знакомств. Полной противоположности медленным ухаживаниям.

Пока что единственное, в чем этому приложению удалось меня убедить, так это в моей собственной суперспособности поцелуем превращать прекрасных принцев в чокнутых.

Сначала был парень, который украл у меня аккаунт на «Амазоне», потом тот, который вследствие амнезии вновь сошелся со своей бывшей, затем еще один, из-за которого нас чуть не арестовали, потому что он заехал за мной на угнанной машине. И вот вчера в этот список странных людей добавился новый экземпляр: этот парень заявился с женой и предложил секс втроем.

– Все, я сдаюсь, – объявляю я, удаляя приложение.

– Ну же, дай себе еще шанс! Пятый… – настаивает Мэй. – Пятый точно сработает. – Разница между мной и Мэй в том, что мне одной очень даже хорошо, а она этого не понимает и просто не может находиться в одиночестве.

– Четырех ненормальных мне выше крыши. В конце концов, у меня диплом по египтологии, а не по социальной помощи.

– Что ты привередничаешь, тебе же за них не замуж выходить, – возмущается она.

– Ничего я не привередничаю, – возражаю я. – А тщательно подхожу к выбору.

– Если не сократишь свои критерии отбора, так и умрешь девственницей. И так уже прошли все сроки!

– Прошли все сроки? Я, по-твоему, что, йогурт со сроком годности на лбу?

– Ты – нет, а вот у презервативов, которые я тебе давала, срок годности есть, – заявляет она. – Здоровая сексуальная жизнь для гармонии в паре просто необходима, новый опыт – ключ к успеху! Ты же египтолог, тебе должно нравиться все исследовать.

Делаю вид, что не слышу ее, и сосредотачиваюсь на книгах, которые нужно вернуть на свои места. Складываю в тележку один том за другим:

– А что у нас тут делает книга из секции фармацевтики?

Мэй берет из стопки учебник по неорганической химии и объявляет:

– Я отнесу его в фармацевтику, а ты снова установи «Тиндер».

Мы с Мэй вместе учимся в Университетском колледже Лондона и уже три года работаем в Главной библиотеке, с тех пор как я перебралась в столицу из Мардена, деревушки в графстве Кент с населением всего в три тысячи шестьсот человек. Из всех, кого я знаю, Мэй больше всего подходит под определение «подруга».

В отличие от меня она изучает психологию, хочет стать семейным психологом (возможно, у звезд и знаменитостей) и главной целью считает перезнакомить и свести друг с другом как можно больше людей. За эти три года я видела, как она свела парочку в кафетерии, а также неопределенное количество однокурсников и даже двух профессоров. Она точно Эмма Вудхауз из романа Джейн Остен, но с синими волосами.

И как только я ей призналась, что еще девственница, она тут же с энтузиазмом выбрала меня своей новой миссией.

Или психологическим исследованием. Как бы только в свою диссертацию не внесла.

– Эм, Ребекка, – снова окликает она меня, – в воскресенье у меня дела, ты не могла бы подменить меня во второй половине дня?

– Но я уже отработала три воскресенья подряд, – жалуюсь я. – И в субботу тоже работаю.

Как бы мне хотелось иметь возможность просто отказать ей, но жизнь в Лондоне дешевой не назовешь, и, в отличие от Мэй, мне за аренду никто платить не помогает. Как повезло, что хотя бы есть стипендия!

– Ну пожалуйста, – умоляюще тянет она, хлопая ресницами. – У меня свидание.

– У меня были свои планы, – ворчу я.

– Собирать всякий хлам по лавчонкам не означает «планы».

– Это антиквариат, Мэй, – поправляю я. – А не хлам.

На уличных рынках Портобелло и Камден[1] я регулярно прочесываю все лавочки в поисках вееров, оттисков для сургуча, памятных кружек с изображениями королевской семьи. Бывает, мне везет и я нахожу также ленты, кружева и бусинки, из которых создаю украшения в стиле эпохи Регентства[2], а потом продаю на онлайн-платформе Etsy.

Мне нравится прошлое. Прошлое – место надежное и предсказуемое, а для меня, ненавидящей сюрпризы и неожиданности, и вовсе идеальное.

– Давай поменяемся, – уступает Мэй. – Я вместо тебя выйду в субботу, и ты тогда сможешь пойти на тот свой вечер в масках.

– «Возрождение Регентства»! – поправляю я.

Мероприятие организовывает Историческое сообщество «Редженси»: все поклонники эпохи смогут провести вечер по правилам высшего общества начала девятнадцатого века. И все в соответствующих нарядах, разумеется. В этом году вечер пройдет в «Хэтчердс», самом старинном книжном магазине Лондона, открывшемся в 1797 году. Там же состоится презентация нового романа Патриции О'Нил, королевы романов в декорациях эпохи Регентства.

– Это историческая реконструкция, – поясняю я.

– То есть ты согласна?

Учитывая, как нам поставили смены, я уже отказалась от мысли попасть на «Возрождение Регентства», но с большой неохотой. После смерти родителей романы о той эпохе стали моим убежищем. Мир прошлого, с его строгими правилами, этикетом, который было необходимо соблюдать вплоть до запятой, стал моей страховкой в тот самый момент, когда вся уверенность и определенность в жизни рушились.

Познакомила меня с романами моя соседка по дому, Гвенда Фэннинг, странноватая профессорша теоретической физики на пенсии. Жила она одна и однажды начала приглашать меня заглянуть после ужина, а потом давала читать романы Джорджетт Хейер, Мэри Бэлоу, Джулии Куинн[3] и Патриции О'Нил, разумеется.

Уже не терпится сказать ей, что я все же попаду на прием!

Гвенда помогает мне и с диссертацией: «Египтомания в эпоху Регентства: как кампании Наполеона возродили интерес к Древнему Египту».

– Еще как согласна! – отвечаю я, принимая предложение Мэй.

– Может, встретишь там какого-нибудь мистера Дарси, которому сможешь подарить цветок своего целомудрия, – хихикает Мэй, довольная, что удалось освободить воскресенье.

Дела я заканчиваю с рекордной скоростью: не терпится вернуться домой и достать подходящее для бала платье.

– Увидимся завтра! – прощаюсь я, выходя из зала.

Обычно мне нравится оставаться в библиотеке подольше, до вечера, и смены до полуночи обычно мои любимые: тот самый волшебный момент, когда все вокруг будто застывает, время останавливается и наступает тишина. Никакой спешки и очередей после обеда, никакой суматохи между лекциями.

Старинным зданиям и книгам нравится покой, и мне тоже.

– Эй! Ребекка! – кричит Мэй, догоняя меня по тротуару. – Ты забыла свой дневник, – говорит она, размахивая моей записной книжкой.

– Спасибо! – выдыхаю я, прижав дневник к груди. – Если бы я его потеряла, умерла бы.

– Это уж слишком, купила бы новый. Может, еще и покрасивее. – И, больше ничего не сказав, Мэй идет обратно в библиотеку.

То, что дневник страшненький, я не спорю: специально выбирала поневзрачнее, чтобы никому и не захотелось его ненароком полистать.

Дневник-то купить новый я смогу, а вот то, что внутри, – нет: на этих страницах я записала свою жизнь. Но не ту, которой живу, а ту, что в моих мечтах.

Там я Ребекка Шеридан, мне двадцать один год, и живу я в Лондоне, вот только на дворе тысяча восемьсот шестнадцатый год, и я леди.

Я позволила себе некоторые вольности, подарив той, другой Ребекке капельку удачи, которой мне как раз обычно не хватает.

Леди Ребекка тоже сирота, но по крайней мере у нее есть родственники: опекун – кузен Арчи, унаследовавший титул маркиза моего покойного отца, тетя Кальпурния и ее второй муж, ворчливый дядя Элджернон. Еще у Ребекки служит верная горничная Люси и есть лучшая подруга и соседка по совместительству, Эмили.

В существующей реальности знакомых, которые понимали бы мои странные увлечения, у меня нет, так что подругу пришлось выдумать. Эмили любит и понимает меня, как сестра.

Мой дневник как раз и состоит из писем, которые я пишу ей, и ее ответов мне: нас объединяет страсть к египтологии, книгам и письму.

Мы даже обменялись браслетами дружбы, из тех, что я сделала вручную, из бирюзового шелка с каплевидной жемчужинкой. У меня он в качестве закладки.

Эмили уже вышла в свет и даже замуж, найдя себе отличную партию, и в своих письмах рассказывает мне о светской жизни высшего общества.

У нас есть и общий невыносимый «враг», сплетница леди Аузония Осборн.

Леди Ребекка живет на Чарльз-стрит, в элегантном квартале Мэйфер, в одном из тех больших белых особняков с колоннами снаружи, где сейчас располагаются десятки роскошных квартир по пятнадцать миллионов фунтов каждая.

Ничего общего с моей каморкой в Бетнал-Грин, которая, судя по онлайн-объявлению, должна была быть однокомнатной квартирой. Но, в конце концов, нынешней мне особенно много и не нужно. Никаких приемов или вечерних чаепитий.

В дневнике я также нарисовала портреты всех своих друзей и родственников, словно в семейном альбоме, и придумала также, что леди Ребекка, желая быть финансово независимой, тайно пишет всякие загадочные истории для «Лондон Кроникл»[4].

У меня писательских амбиций нет, жизнь леди Ребекки – не сюжет романа, а просто небольшие зарисовки о мире, который мне нравится больше реального, и пишу я для себя же.

Кому-то это может показаться странным, но, в конце концов, мое тайное увлечение никому не вредит.

Этот дневник – мой личный мир, и потерять его никак нельзя.

Вернувшись домой, я стучусь к Гвенде, поделиться радостными новостями. Оживившись и обрадовавшись, что я тоже попадаю на «Возрождение Регентства», она ставит на плиту суп для нас обеих.

Гвенда уже много лет как овдовела, ни детей, ни родственников у нее нет. Наши одиночества составили компанию друг другу.

На телефоне выскакивает уведомление о новом сообщении, и я тут же открываю почту.

– Вот же Анубисов сын, – бормочу себе под нос.

– Что тебя беспокоит, дорогая? – спрашивает Гвенда, расставляя блюда из очаровательного сервиза веджвудского фарфора «Королева Шарлотта»[5].

– Профессор Салли прислал заключение по поводу моей диссертации. Я отправляла ему первые главы, и он написал, цитирую: «Вы тщательно проработали тему, но ей не хватает оригинальности и смелости», – фыркаю я.

– А я не удивлена, – к моему изумлению, заявляет Гвенда.

– Что? В каком смысле?

– Ну, если бы ты только захотела куда-то съездить, копнуть некоторые направления поглубже, у тебя было бы столько интересных идей.

– Куда-то съездить, – раздраженно повторяю я.

– Попутешествовать, – уточняет Гвенда. – Ты могла бы посетить тот конгресс в Берлине, или в Турине…

Открываю рот, чтобы возразить, но она меня опережает:

– Если хочешь сказать, что это дорого, даже не утруждайся! Я тебе нашла перелет до Каира со скидкой, за сорок девять девяносто, туда и обратно.

– Я никуда не полечу, – объявляю я. – Мне не нравятся самолеты.

– Ребекка, ты же будущий египтолог! А как ты собираешься им стать, так ни разу и не побывав в Египте?

– Я туда поеду… рано или поздно.

– Как? Телепортируешься?

– Могу поехать на поезде, – размышляю я. – Поеду до Дувра, пересеку Ла-Манш по туннелю, в Кале снова сяду на поезд и поеду дальше по всей Европе, а в Стамбуле всего ничего останется: Сирия, Ливан, Иордания…

– А вот и здравствуйте, Жюль Верн! Вокруг света за восемьдесят дней! – восклицает моя соседка.

– Я уже проложила маршрут по картам. Гугл считает, что на все уйдет шестьдесят два часа.

– Все твои коллеги, между прочим, на полевые исследования отправились в Грецию, Италию, в Судан… А ты? В Уэльс!

– В Уэльсе очень интересно, – оправдываюсь я.

– Да, в Уэльсе полно древних египтян. Твой отец был археологом, мама реставрировала картины. Твои родители путешествовали, почему же ты это так ненавидишь?

Может, потому, что если бы они не любили путешествовать, то сейчас были бы живы.

– Это опасно, – коротко отвечаю я.

– Ты даже машину не водишь.

– Неправда, – возражаю я. – Когда-то водила.

– Не по автостраде, – уточняет она, разливая суп по тарелкам.

– К чему ты клонишь, Гвенда?

– Тебе двадцать один год, а ты позволяешь своим страхам взять верх и закрываешься от жизни. Даже всегда носишь с собой аптечку на экстренный случай с кучей лекарств, которые никогда не пригодятся. Там еще лежит ингалятор от астмы? Сколько времени у тебя уже не было приступов?

Уже не меньше года.

– Мало ли что может случиться.

– Не путешествуешь, и молодого человека у тебя нет… Даже в дневнике ты – наблюдательница, которая рассказывает о жизни других, а не о своей, – укоряет меня Гвенда. Такой суровой отповеди я от нее еще не слышала. – И друзей у тебя нет.

– А ты?

– Я имела в виду твоего возраста, с кем можно было бы делиться опытом. Вместе ошибаться, вместе взрослеть.

– Есть Мэй.

– Мэй – твоя коллега. Коллега, с которой ты близко общаешься, но только коллега: вне библиотеки вы никогда не видитесь.

– У нас разный образ жизни и круги общения.

– Ну да, у нее они хотя бы есть. – Вздохнув, Гвенда наконец говорит без сарказма: – С самого нашего знакомства ты даже волосы ни разу не стригла, – и шутливо дергает меня за каштановую прядку.

Мы познакомились с Гвендой, когда я приехала в Лондон, через четыре месяца после гибели родителей.

– Мне нравятся длинные волосы.

– Короткие тебе были бы к лицу.

Я уже чувствую, куда она клонит, поэтому предвосхищаю дальнейшие обсуждения:

– И что мне надо сделать с диссертацией?

– Все просто: выброси. Найди новую тему, поинтереснее, и все перепиши.

– Великолепно! А профессор – барабанная дробь – хочет получить новые главы к следующему четвергу! – сообщаю я. – Получается, никакого мне бала.

– Это даже не обсуждается! – кудахчет Гвенда, забирая у меня из рук телефон. – Более того, сейчас будем искать тебе подходящий наряд. Ты пойдешь на это мероприятие, даже если мне придется тащить тебя силой! – решительно заявляет она.

Суббота, 11 мая

Сбор гостей в «Хэтчердс» назначен на четыре, Гвенда уже там с самого утра, вместе с организаторами из Исторического сообщества «Редженси».

Для мероприятия они сняли магазин целиком, все пять этажей, и залы переполнены дамами в платьях пастельных цветов, кружевных шляпках и с веерами.

Пока я выглядываю среди гостей Гвенду, покупаю себе экземпляр книги «Тайные дневники сестер Беррингтон», чтобы потом подписать у автора, и направляюсь к буфету.

От одного взгляда на многоярусные подставки, где красиво разложены горки капкейков, на вазочки макаронс и пирамидки профитролей в глазури мне хочется попробовать все, и я набираю две тарелочки.

Согласна, это не очень изящно, но блюдца и впрямь крошечные. А я очень проголодалась.

– Это для подруги, – оправдываюсь я в ответ на не самый доброжелательный взгляд одной из официанток. Что, кстати, вполне может быть правдой – если мне удастся найти Гвенду.

Похоже, здесь все друг друга знают, но я в их круг пока не вхожу, так как меня приняли в «Редженси» только в феврале. Организаторы одобряют лишь несколько заявок в год по всей Великобритании, после строгого отбора: все заявители должны пройти подробный тест на знание эпохи. Я даже научилась танцевать кадриль и рил[6] по обучающим видео на «Ютьюбе».

– Вот ты где! – восклицает Гвенда, вынырнув у меня из-за спины.

От неожиданности я подпрыгиваю, и пирожные сыплются на пол и весело раскатываются в разные стороны.

– Черт возьми, ну ты меня и напугала! Вот это да, потрясающее платье! – Сразу видно, что ее наряд сшит по индивидуальным меркам, возможно в ателье, и что материал – настоящий шелк.

Не то что мое платье, взятое в аренду за двадцать девять девяносто фунтов стерлингов, из полиэстера, еще и с этикеткой, предупреждающей: «Легковоспламеняющийся материал – не подносить к источникам тепла». Мне еще пришлось его закрепить в стратегических местах безопасными булавками, которые, если откроются, пронзят меня как шпаги.

– Идем, мы уже опаздываем, – торопит меня Гвенда.

– Опаздываем куда? Патрисия О'Нил еще не приехала, – сопротивляюсь я. Но без толку. Даже хуже, Гвенда, подхватив меня за локоть, тянет за собой, огибая дам и кавалеров.

– Куда мы идем? – спрашиваю я, когда она открывает дверь в подсобное помещение. Черт возьми, для такой костлявой женщины у нее весьма крепкая хватка.

– Нельзя терять времени, – бросает Гвенда, игнорируя мои вопросы.

– Вряд ли эта часть магазина открыта для посетителей, – пытаюсь переубедить ее я, но она тянет меня за собой в комнату, доверху набитую коробками с книгами.

Там она меня наконец отпускает и оборачивается:

– Так, быстро иди за мной и не шуми. – Потом толкает дверь с надписью «ВХОД ВОСПРЕЩЕН» и заходит.

– Ну эта комната уж точно не для посетителей, – вздыхаю я и снова пытаюсь ее предупредить: – Если нас тут застукают, неприятностей не оберешься. Я постоянный клиент «Хэтчердс», еще не хватало, чтобы мне запретили сюда ходить!

Тишина.

И она выбрала именно этот день, чтобы выкинуть такой номер!

– Ну ладно, – сдаюсь я. – Попробуем поймать Гвенду.

С опаской оглядевшись, открываю дверь и вхожу в комнату, похожую на какое-то техническое помещение.

В дальнем конце видна приоткрытая дверь.

– Куда же она подевалась? – бормочу себе под нос я, протискиваясь в следующую каморку, напоминающую чулан, такую же темную и тесную. – Гвенда, пожалуйста, нас же исключат из «Редженси»! А меня только-только приняли, – умоляю я ее вполголоса. Иду практически на ощупь, точнее даже на звук ее шагов, с так и прижатой к груди книгой Патрисии О'Нил, сумочкой Мэри Поппинс и блюдцем уцелевших пирожных в руке.

Тонкая завеса щекочет лицо: паутина.

– Все веселее и веселее, – бормочу себе под нос. Чем дальше я прохожу, тем плотнее сжимаются стены, и под конец я утыкаюсь в очередную невысокую дверь, даже ниже меня, причем пяди на две. Из приоткрытой створки проникает полоска света.

А потом, стоит мне ее открыть, происходит нечто странное: меня будто затягивает внутрь, а прямо в глаза светит луч прожектора, ослепляя, мешая видеть, куда иду, и…

И вот меня крепко держат сильные руки, а лицом я уткнулась в чью-то широкую грудь, и все, что я ощущаю, – это опьяняющий запах мяты и лакрицы.

– Я… – Пытаюсь отступить от человека, на которого вот так свалилась, но голова кружится так сильно, что сначала я теряю равновесие, а потом и колени подгибаются.

Нет, мне совсем не хорошо.

Падаю на спину, распластавшись на полу.

– Какого дья… – В следующий миг вокруг меня смыкается полог лиц.

– Мисс, вы в порядке? – спрашивает незнакомая мне женщина, но одно совершенно точно: судя по ее наряду, она явно из Исторического общества «Редженси».

Я снова в книжном магазине, и вокруг меня собрались все растерянные участники исторического мероприятия. Не знаю, как и где меня водила Гвенда, а также с какой целью, но я снова в зале «Хэтчердс», вот только теперь платье все в пыли, прическа, которая стоила мне двухчасовых трудов и судороги в руке, развалилась, а в довершение, падая на незнакомца, я уронила капкейк со сливками прямо в вырез платья. Отлично, теперь еще и за химчистку платить – и это если они смогут все отчистить, а то еще и залог не вернут.

А в таком виде неизвестно, позволят ли мне вообще остаться на балу.

Снимаю с платья облачко сливок и облизываю пальцы. Какая жалость, было очень вкусно.

– Она упала в обморок? – спрашивает голос, который я не узнаю.

– Головокружение? – предполагает другой.

– Должно быть, горничная слишком туго затянула корсет.

– Да какой корсет?! Хорошо, что я хотя бы платье смогла взять… Ай! – восклицаю я, ощутив укол в бок. – Так и знала, что одна из булавок откроется…

Голоса вокруг меня сливаются в единый гомон.

– На ней нет корсета?!

– Какой скандал!

– Дебютантки уже не те, что прежде.

Ну и радикалы эти реконструкторы «Возрождения Регентства»! Ну кто заглядывает под платье?

– Что за странная у вас обувь? Это не дневные туфельки, – замечает другая женщина лет пятидесяти, поднеся к носу маленькие круглые очки в золоченой оправе.

Ну да, я надела свои розовые кеды «Конверс»: учитывая длину платья, не думала, что их кто-то заметит. Мужчина из толпы делает шаг ко мне, протягивая руку в перчатке, но мне не удается разглядеть его лица – освещение тусклое, он стоит против света, а у меня все не получается сфокусировать взгляд. Могу только предположить, что он очень высокий, учитывая, что его фигура возвышается над всеми присутствующими.

– Позвольте помочь вам.

Все еще растерянная, я самостоятельно сажусь, а потом поднимаюсь, возможно, слишком быстро, потому что комната снова начинает кружиться так, что мне приходится ухватиться за книжный шкаф.

Теперь понимаю, как себя чувствует белье после стиральной машинки. И также понимаю, почему носки всегда теряют пару.

– Ого, ну меня и тряхануло, – вздыхаю я, поднимаясь на ноги. Понятия не имею, в какой мы части магазина, но этот зал «Хэтчердс» я никогда не видела. Вся обстановка будто выполнена еще в то время, лет двести назад… даже книги в кожаных переплетах на полках будто бы старинные. – Ну, в любом случае поздравляю с такой достоверной реконструкцией: тут даже атмосфера книжного магазина начала девятнадцатого века. Кто отвечал за оформление?

Из общего гомона послышались фразы вроде: «Что она говорит?», «Она бредит».

Я поняла: мы должны обязательно притвориться, что все находимся в каком-нибудь 1815 году, сделав вид, что понятия не имеем ни о какой реконструкции.

– Леди Ребекка, вот книги, которые вы заказали в прошлом месяце, – сообщает мне знакомый голос.

Поворачиваюсь к прилавку и вижу ее.

– Гвенда! – восклицаю я. – Почему же ты не остановилась, раньше, когда я тебя звала?

– Раньше? – переспрашивает она озадаченно. – Когда?

– Раньше! Когда я гналась за тобой по всему магазину, и потом мы вошли в ту… дверь. – Я указываю на стену, где должен был находиться проход, через который мы сюда попали, но теперь моя рука показывает на книжный шкаф.

– Какую дверь, леди Ребекка? – переспрашивает Гвенда.

Я уже не понимаю, кто из нас двоих сошел с ума, я или она.

– Она была там! – восклицаю я, встав рядом со шкафами. – Вот тут, прямо передо мной.

– Леди Ребекка, здесь всегда был книжный магазин, – повторяет она со спокойной улыбкой. – Вы стояли на лестнице, у самой верхней полки, а я отправилась за вашим заказом. Вот, пожалуйста, посмотрите и проверьте, эти ли книги вы просили.

Совершенно сбитая с толку, я делаю как мне говорят. «Корсар» лорда Байрона, «Удольфские тайны» Анны Радклиф и «Замок Отранто» Горация Уолпола. Все любимые готические романы леди Ребекки.

Какая-то женщина поднимает с пола мой экземпляр «Тайных дневников сестер Беррингтон» и озадаченно ее разглядывает:

– Что же это такое?

Я смотрю на нее еще более растерянно:

– Мы же ради этого собрались. Писательница приедет с минуты на минуту.

– Эта Патриция О'Нил знаменита?

– А вот «Эмма», все три тома[7], – раздается пронзительный голос Гвенды, которая кладет на прилавок мой любимый роман Джейн Остен.

Для подделок выполнены книги довольно хорошо: они будто только что вышли из переплетной мастерской девятнадцатого века. Даже кожа пахнет по-настоящему. Да, эти ребята из «Редженси» денег не жалеют!

– Вам все подходит? – спрашивает Гвенда, забирая книги у меня из рук. – Надеюсь, вы прибыли в экипаже, тогда их сможет забрать ваш кучер.

Экипаж? Кучер? Ах да! Видимо, на мероприятии запланированы какие-то сценки с участием гостей. Что ж, ладно, сыграем.

– Ну разумеется, – киваю я, как будто это все звучит логично и разумно. – Он и заберет их, чуть позже.

– Пять гиней, леди Ребекка, – сообщает мне мужчина у кассы.

– Конечно, – подтверждаю я. Пять гиней – это чуть больше пяти фунтов, но за сувениры цена приемлемая. – Я оплачу приложением, – говорю я им, вытаскиваю телефон и открываю электронный бумажник.

Протягиваю смартфон кассиру, но он, оцепенев, только смотрит на меня:

– Что прикажете делать с этим устройством?

Ах, точно, на исторической реконструкции не допускается использование каких-либо технологий.

– У меня есть наличные. – Достаю банкноту, протягиваю ему.

– Мы не принимаем денежные знаки других стран, – возражает он и возвращает мне деньги.

– Ее выпустил банк Англии. Видите изображение нашего короля?

– Но это не наш король, – снова возражает он.

Забрав деньги, я запихиваю их в свою прогулочную сумочку из нейлона, расшитую пластиковыми жемчужинами, в которую еле влез мой набор скорой помощи.

– Хорошо, запишите на мой счет.

– Леди Ребекка! Вот вы где! А я боялась, что потеряла вас! Снова, – восклицает вошедшая в магазин девушка, выделив последнее слово. Она примерно моего возраста, одета как горничная. Я ее не знаю, но лицо мне отчего-то знакомо.

– Прошу прощения? – озадаченно переспрашиваю я.

– Ваша тетя ищет вас повсюду, по всему «Фортнум и Мэйсон»[8]! Поспешите, уже почти время чая.

– Но куда?

– Леди Ребекка крайне неудачно упала с лесенки, – сообщает ей Гвенда. – Боюсь, она немного не в себе.

– Святые небеса, надеюсь, вы ничего себе не повредили, иначе мной будут очень недовольны! – озабоченно замечает девушка. – И что произошло с вашим платьем, его надо чинить, а ваши волосы… Ох, ну и влетит мне в этот раз!

– Влетит от кого? И какое тебе дело до моего платья?

– Миссис Фэннинг, леди Ребекка что, ударилась головой? Она меня не узнает, – вздыхает девушка. – Я Люси.

– Люси, – в замешательстве повторяю я. Не знаю я никакую Люси, это уж точно.

– Ваша горничная. Мы вместе вышли с леди Кальпурнией за покупками, а теперь нам пора домой, нас ждут к чаю ваш кузен Арчибальд и ваш дядя Элджернон, если, конечно, он уже проснулся после своего дневного отдыха.

Горничная Люси, тетя Кальпурния, дядя Элджернон и кузен Арчибальд – моя выдуманная семья.

– А дом где находится? – интересуюсь я, чтобы получить еще подтверждение.

– Где и всегда, – озабоченно откликается девушка. – На Чарльз-стрит.

– В Мэйфере, – уточняю я.

– О, слава небесам, хотя бы это вы помните! – радуется Люси, беря меня под руку и выходя на улицу под насмешливыми взглядами присутствующих.

Улицу я не узнаю: единственное, что мне знакомо, – так это сама вывеска книжного «Хэтчердс», откуда мы только что вышли, и его витрины из квадратиков стекла в черных деревянных рамах.

Прямо рядом с «Фортнум и Мэйсон».

Получается, мы должны быть на улице Пикадилли, вот только она совсем не похожа на улицу Пикадилли: никаких красных двухэтажных автобусов, ни кэбов, ни вообще каких-либо механических средств передвижения. Только экипажи и лошади.

– Мы точно в Лондоне? – спрашиваю я у Люси.

– Где же еще?

Покачав головой, достаю телефон, собираясь открыть карты и по геолокации определить место.

Нет соединения. Телефон никак не ловит интернет, а вай-фай не видит доступа поблизости.

– Что это за прибор такой?

– Люси, может, перестанем на минуточку притворяться? Не понимаю, что происходит и как мы тут вообще оказались.

– Я же вам говорила, леди Ребекка, мы были в «Фортнум…».

– И не называй меня «леди Ребекка». Я не леди.

Но она от моих слов только смеется.

– Вы каждый раз говорите мне не называть вас «леди», и каждый раз я отвечаю, что это невозможно.

Я ошеломленно оглядываюсь по сторонам: вокруг все одеты в наряды эпохи Регентства, выполненные с точностью до мельчайших деталей, да и экипажи не могли сделать организаторы любительской исторической реконструкции.

– Ну конечно, мы на съемках! – восклицаю я. Вот дурочка, что сразу не подумала! В Лондоне всегда проходят пышные съемки какого-нибудь исторического блокбастера. – Прошу прощения, – останавливаю я прохожего. – Какой фильм снимают?

Мужчина, одетый как денди в духе Джорджа Бруммеля[9], окидывает меня взглядом с ног до головы:

– Фильм?

– Или сериал? – добавляю я. – Снимает «Нетфликс»? Или «Амазон»?

Однако мужчина качает головой и уходит, не удостоив меня ответом.

– Мог бы и ответить, грубиян! – кричу я ему вслед.

– Леди Ребекка, умоляю вас, девушке не пристало вот так останавливать незнакомых мужчин на улице. Так поступают только авантюристки, – шепчет мне Люси.

– Скандал, скандал! – вопит рядом мальчишка лет одиннадцати на вид с охапкой газет в руках. – Цены снова растут! Зерно стоило пятьдесят два шиллинга, а теперь семьдесят шесть!

– Леди Ребекка, мне неприятно настаивать, но мы очень опаздываем.

Я уже ничего не понимаю. Мне нужен какой-то ориентир, тот, который не сможет изменить никакая телекомпания.

– Река, – говорю я. – Идем на Вестминстерский мост.

– Но ваша тетя… – начинает Люси.

– На Вестминстерский мост, Люси, немедленно.

Вздохнув, она сдается и тащит меня быстрым шагом по улице Хэймаркет. Но там, где должна быть Трафальгарская площадь с памятником адмиралу Нельсону, стоят другие здания. То же самое происходит, когда мы проходим по улице, которую Люси назвала Парламент-стрит, но последней каплей становится вид с моста через Темзу.

– Вот и Вестминстерский мост, леди Ребекка, – устало объявляет Люси.

– Это не может быть Вестминс… – Я судорожно ловлю ртом воздух и взглядом ищу ориентиры, которые должны тут быть и которых нет.

Где колесо обозрения?

И почему по реке плывут только парусные и весельные лодки?

И парламент не такой, как я его помню, не хватает…

– А что случилось с Биг-Беном? – спрашиваю дрожащим голосом.

– А кто это? Уважаемый человек?

– Это не человек. Биг-Бен – это часы, – отвечаю я.

– Часы с именем? Какое сумасбродство.

– Это башня с часами, самое знаковое здание в Лондоне, она должна быть там. – Я нервно указываю на место, где должен стоять Биг-Бен. – Ее начали строить в тысяча восемьсот… – Но закончить фразу «в тысяча восемьсот сорок третьем году» я не могу.

Взгляд падает на запястье правой руки: на браслет, сплетенный из голубых и золотых лент, из тех, которыми обменялись леди Ребекка с подругой Эмили. Но когда я отправлялась на мероприятие, никакого браслета у меня не было.

– Мадам, прошу вас, – умоляюще обращаюсь я к женщине, одетой в точности как я сама, в сопровождении девушки, одетой как Люси. – Скажите, какой сегодня день?

– Суббота, – любезно отвечает она. – Одиннадцатое мая.

– Одиннадцатое мая какого года? – уточняю я.

Она удивленно хлопает ресницами:

– Тысяча восемьсот шестнадцатого года, разумеется.

1816 год.

Тысяча. Восемьсот. Шестнадцатый.

2

– Она просыпается, – объявляет голос, стоит мне только с трудом открыть глаза. – Она весь день проспала, доктор.

Я лежу на кровати, до самой шеи укрытая простыней.

– Никаких телесных повреждений я не вижу, жара тоже нет – я бы сказал, что это простая слабость. Велите подать хороший обед, и ей во мгновение ока станет лучше, – подтверждает серьезный на вид лысый мужчина с парой круглых очков на носу.

Наверное, меня отвезли в больницу.

– Послушайте, доктор, мне гораздо лучше, – звонко объявляю я. – Вы не поверите, но мне приснился такой нелепый сон, я оказалась в Лондоне, в тысяча восемьсот шестнадцатом году: там были экипажи, лошади… и никакого Биг-Бена!

Доктор качает головой:

– Возможно, я пропишу вам еще и тоник. У вас классический случай голодания перед дебютом: каждую неделю я вижу с десяток барышень, которые почти отказываются от еды перед своим первым выходом в свет.

Дебют? Выход в свет? Я резко сажусь и тут же вижу, что комната, в которой нахожусь, совсем не похожа на больничную палату: стены задрапированы роскошными тканями в лавандовых, белых и золотистых тонах, мебель тоже украшена изысканной резьбой. Вокруг кровати с балдахином стоят, помимо доктора, женщина лет за пятьдесят с озабоченным лицом и молодой человек, на вид едва ли старше меня, высокий, худощавый, с копной растрепанных светлых волос, который явно посмеивается в усы.

Все лица мне знакомы, хотя ни одного из них я в жизни не встречала.

– О боже! – восклицаю я и падаю обратно на подушки. Молодой человек ободряюще хлопает меня по руке:

– Ну и напугала ты нас, кузина! Тебя принесли без чувств, обмякшую, как пустой мешок.

– Арчи? – едва слышно говорю я.

– С ней все в порядке, доктор, видите, она меня узнает, – объявляет он, а потом указывает на женщину у изножья кровати: – А это…

– Тетя… – Я медлю. Это может быть только она. – Кальпурния?

– Убедились? Все у Ребекки хорошо с головой.

– Но, доктор Уинслоу, – возражает тетя, – Ребекка отнюдь не голодает, она ест все подряд и так, что мне нередко приходится ее останавливать и напоминать, как вести себя за столом!

– В чем Ребекка себя не ограничивает, так это в еде, – скорее уж в сне, учитывая, что читает она ночи напролет, – насмешливо сообщает Арчи.

Доктор Уинслоу неодобрительно качает головой:

– Чтение – не лучшее занятие для юных леди. Их неокрепшие умы не выносят такой нагрузки и концентрации, а некоторые внушения и вовсе могут вызвать воспаление мозга.

– Что вообще за чушь! – возмущенно восклицаю я. – Вы где, черт побери, учились?! В какой-нибудь группе любителей заговоров в интернете?

В комнате воцаряется гробовая тишина, и доктор напыщенно выпячивает грудь.

– Образование я получил в стенах самого престижного учреждения Лондона и могу похвастаться пациентами среди самых уважаемых представителей знати. И за всю мою карьеру меня ни разу так не оскорбляли. Маркиз, – повернувшись к кузену Арчи, рявкает он, – в защиту своей профессиональной чести и достоинства сообщаю, что более не нахожусь в распоряжении вашей семьи. – И с этими словами он захлопывает чемоданчик и выходит из комнаты.

Тетя прожигает меня взглядом и выбегает следом за этим ощипанным петухом Уинслоу.

– Доктор, подождите! Простите мою племянницу, она не в себе!

Арчи же остается и сейчас меряет комнату широкими шагами.

– Ребекка, как глава этой семьи и твой опекун я не могу не упрекнуть тебя за выбор подобных непроизносимых слов, которые девушка из благородной семьи не имеет права употреблять. – Он останавливается у изножья кровати, скрестив руки на груди. – Но как кузен могу лишь поблагодарить за то, что избавила нас от этого шарлатана, который в прошлый раз чуть меня не убил своим кровопусканием.

– Да у него самого воспаление мозга, – возмущаюсь я, надувшись и тоже сложив руки.

– И я признаю, что ты права, Ребекка. – Арчи садится рядом. – Но постарайся уж держать себя в руках, иначе матушка решит, что ты и правда потеряла рассудок.

– Ничего я не теряла и вообще никогда не чувствовала себя настолько живой и разумной! – пытаюсь объяснить я.

– Придумаешь что угодно, лишь бы избежать дебюта, а? – шутливо замечает Арчи, уступая место Люси, которая как раз входит в комнату с подносом, нагруженным всякой всячиной. Ставит она его поближе ко мне, на прикроватный столик.

– Люси! – в панике восклицаю я. Все просто чудовищно реально. Но это не может быть взаправду! Я щиплю себя за руку, и боль как раз настоящая, без всякого сомнения. Я не могу дышать. Не могу дышать! – Моя сумочка! Где сумочка?

Люси поднимает ее с туалетного столика.

– Та, с которой вы ходили накануне?

– Да, умоляю, дай ее мне, – задыхаясь, прошу ее я.

А получив, роюсь в содержимом, которое ухитрилась туда впихнуть, чудом не разорвав. Наконец нахожу ингалятор от астмы.

Я спасена.

Арчи озадаченно смотрит на меня:

– Что ты собираешься делать с этим предметом?

– Пытаюсь не задохнуться.

Он качает головой, мое поведение его явно позабавило.

– Вечно ты что-нибудь придумаешь. Поешь и отдыхай, завтра тебя ждет очередной поход по магазинам. И постарайся вести себя так, чтобы тебя не выгнали еще и из ателье миссис Триод. Ладно доктор, но потерю модистки матушка тебе никогда не простит.

– Модистки, – повторяю я, точно загипнотизированная.

– Ты обожаешь ходить на примерку платьев. Да брось, каким бы ни было потрясение, нет ничего, с чем бы не справились горячие булочки миссис Брай!

Ласково похлопав меня по голове, Арчи уходит.

Люси, Арчи, тетя Кальпурния, Чарльз-стрит и 1816 год: я оказалась в своей собственной истории, той, что написала в дневнике.

И как мне теперь отсюда выбраться?

3

Шум и громкие голоса выдергивают меня из беспокойного, хотя и глубокого сна. Вчера вечером после ужина я снова улеглась спать – точнее, размышляла о том, что же делать, пока не уснула.

Выхожу из комнаты в коридор, который оформлен как в роскошном отеле: двери в комнаты белые и двустворчатые, стены обшиты деревянными панелями, паркет отполирован так, что поблескивает, точно шелк. Иду на шум к парадной лестнице, широкой и изящно изогнутой, которая ведет к выходу. Прижимаюсь к балюстраде, пытаясь подглядеть, что происходит.

– Ох уж эти новомодные ухищрения! – сварливо ворчит мужчина лет пятидесяти с выступающим животом и голосом, который отражается от белого мрамора холла. Мне неожиданно хочется назвать пространство холлом, потому что с этими его парчовыми занавесями, картинами маслом, хрустальной люстрой его можно вообще отелем «Ритц» представить – не хватает только стойки регистрации. Не то чтобы меня можно было назвать завсегдатаем этого роскошного отеля. На самом деле я видела его только в фильме «Ноттинг-Хилл», в той сцене, где Хью Грант притворился журналистом, чтобы взять интервью у Джулии Робертс для журнала «Лошади и гончие».

– Куда катится мир! – продолжает возмущаться мужчина, которого я все еще вижу только со спины.

– Элджернон, однажды во всех домах он появится! – убежденно возражает Арчи, удовлетворенно оглядывая три огромных деревянных ящика, наставленных друг на друга у входа.

Элджернон! Это дядя Элджернон!

Он поворачивается в мою сторону, и я вижу его лицо. Это точно он, как я его и рисовала! Красный нос, маленькие темные глазки и напудренный парик.

– Леди Ребекка, как замечательно видеть, что вы встали! Хотя и не оделись, – приветствует меня Люси с легким укором и пытается надеть на меня тяжелый плотный пеньюар. Меня окутывает теплом, и тогда я понимаю, что замерзла.

– Кстати, об одежде. Что случилось с моими трусиками, Люси? – спрашиваю я. Когда меня принесли сюда, кто-то меня раздел и облачил в ночную рубашку, но нижнего белья я с тех пор так и не нашла.

– «Трусики»?! Я избавилась от этого недостойного предмета вашего гардероба до того, как их успела увидеть ваша тетя! Не представляю, как вы достали это безобразие, подходящее разве что продажной женщине, но девушка вашего происхождения никогда не должна надевать ничего подобного! Хорошо хоть, я успела их сжечь.

Сжечь?! Надо спрятать сумочку с моими запасами из будущего, пока она и их не сожгла! А учитывая, что там у меня телефон, документы, необходимые лекарства и прокладки, спрятать надо очень хорошо.

– А ходить без всего более прилично? – восклицаю я.

Но Люси мои неудобства не интересуют:

– Идемте, я помогу вам одеться. Завтрак подан, в комнате хорошо натоплено, и я принесла вам горячий шоколад, – зовет меня она.

Одежда, которую Люси достает из шкафа в моей комнате, ни в какое сравнение не идет с моим взятым в аренду платьем: изысканное батистовое нижнее белье, нижняя рубашка, отделанная кружевом шантильи, нижняя юбка и, наконец, платье из поблескивающего и расшитого шелка, пахнущего розовой водой. Не знаю, сколько могут стоить такие наряды, но не сомневаюсь, что не могу их себе позволить. Хотя я еще не до конца поняла, где нахожусь и что делаю.

И, будто всего вышеупомянутого недостаточно, меня ждет зрелище – иначе я не могу это определить – в обеденном зале. Большое французское окно выходит на сад цветущих глициний за домом, который тянется насколько хватает глаз, и свет играет на росписи-тромплёй[10] на потолке. На столе сервирован завтрак, и даже он выглядит как в роскошном отеле. Может, даже лучше, чем в «Ритце», говорю я самой себе.

Я зачарованно окидываю блюда жадным взглядом, все чувства обострились от запаха жареного хлеба, топленого масла, хрустящего бекона…

– И что, вы не наброситесь на еду, как и всегда, пока не спустилась ваша тетя? – уточняет Люси.

– А я могу… могу попробовать все? – запинаюсь я. Не знаю, сколько еще это все продлится, но считаю справедливым компенсировать психологическую травму обильным завтраком.

– Разумеется, леди Ребекка. Но, как правило, вы так не мешкаете.

Если я так всегда и поступаю, то к чему вызывать подозрения?

Я тут же наливаю себе щедрую порцию горячего шоколада.

– Для мая в этом году холодно, – замечаю я вслух.

– Весна и думать про нас забыла. И снегопад на Пасху не предвещает ничего хорошего.

Ах, точно, 1816 год – тот самый год без лета[11]. Ну и угораздило же меня!

В зал входит Арчи вместе с дядей Элджерноном, который все еще ворчит ему вслед:

– Полная чушь! Что может быть удобнее, чем ночной горшок в каждом уголке дома на случай надобности? С чего бы это я должен у себя дома по нужде отправляться в отдельную комнату и использовать это… это… сиденье?

– Потому что так все будет сливаться в канализацию, а не в наш же сад, – объясняет ему Арчи.

– Так делали всегда, не вижу причин что-либо менять! – возражает дядя Элджернон. – Сначала ты велел заменить все канделябры газовым освещением, теперь это… это…

– Уборная со спуском воды, – подсказывает мой кузен, с торжествующим видом скрестив руки на груди.

Так вот что было в ящиках! Ватерклозет!

Мне хочется расцеловать Арчи за это решение установить туалет, еще и такое своевременное! Я терпела с прошлого вечера, но сегодня утром сдалась и воспользовалась фарфоровым горшком, спрятанным под кроватью. Было, мягко сказать, отвратительно. В особенности еще и потому, что потом я не знала, что с ним делать, и в итоге выплеснула в камин. И хорошо, что больше там ничего не было.

– С добрым утром, Ребекка, сегодня ты выглядишь гораздо лучше, – приветствует меня Арчи, не обращая внимания на недовольство дяди.

– А слугам что делать, если не надо больше опустошать ночные горшки? – возмущенно пыхтит дальше дядя Элджернон. – Ты представляешь, сколько из них потеряют работу? Мы несем перед ними ответственность!

– Дядя, ты так великодушен, что заботишься о том, к каким социальным последствиям может привести распространение туалетных комнат, – с завуалированным сарказмом замечаю я, пытаясь сдержать смех. Дядя Элджернон тоже в точности такой, как я его представляла, даже по характеру.

– Видишь, Арчибальд, даже Ребекка со мной согласна. Здравствуй, дорогая, – говорит дядя, не уловив иронии. – Помяни мое слово, у этих уборных нет будущего, – продолжает он, запихнув в рот одно из пирожных с кремом, расставленных на хрустальной подставке.

– Кто знает, какие иные улучшения привез с собой наш новый сосед в дом Фрэзеров? – спрашивает Арчи вслух, выглянув из окна.

– Фрэзеры переехали? – растерянно спрашиваю я у Люси шепотом, чтобы больше никто не услышал.

– Когда Эмили вышла замуж в сентябре, они выставили дом на продажу и перебрались поближе к особняку ее супруга, на Ганновер-стрит, – отвечает Люси. – А их дом два месяца назад купил загадочный господин.

Новость застает меня врасплох. В своей истории я описала свадьбу Эмили и виконта Максима Дювиля, но про то, что они продали дом, там не было.

– А неизвестно, кто его купил?

– Пока, кроме рабочих, которые его модернизировали, никого не было видно, – отвечает на этот раз Арчи. – Но это без сомнения человек передовой. Надеюсь, что, когда новый владелец въедет, он устроит торжество и пригласит нас. Кто знает, какие еще чудеса скрываются внутри!

– Это определенно не джентльмен с титулами, – фыркает дядя, облизывая пальцы, и утаскивает себе на тарелку кусок кростаты. – А то я бы встретил его в Парламенте.

– Может, у него и нет титулов, но кто сказал, что он не джентльмен? – размышляю я.

– Был бы джентльменом, первым делом зашел бы представиться.

– Кто не джентльмен? – переспрашивает тетя Кальпурния, входя в столовую с, как я полагаю, своей горничной, которая несет в руках шляпку и верхнюю одежду.

– Наш новый сосед, – отвечает Арчи.

– Если он не холостяк, нас это не интересует, – коротко отвечает тетя. – Ребекка, ты еще не готова? Нас ждут на последнюю примерку твоего приданого. – А потом она обращается к горничной: – Дора, скажи кучеру закладывать экипаж. Хотя мы и можем дойти до Болтон-стрит пешком, похоже, ожидается дождь, а я не хочу промокнуть. Люси, сходи за мантильей Ребекки, мы уже опаздываем. Леди Сефтон тоже вскоре прибудет в ателье миссис Триод: она хочет увидеть платье, в котором ты будешь представлена ко двору.

Я чуть не давлюсь шоколадом:

– Представлена ко д-д-двору? – Этого я тоже не писала!

– Не делай вид, что забыла, Ребекка, – укоряет меня тетя. – Уже прошло достаточно времени, траур по твоим дорогим родителям закончен, от болезни ты оправилась, больше откладывать нельзя.

– Дебютантка в двадцать один год! Она точно будет самой старой. Потратим больше на белила, чем на платья, – ехидничает дядя, протягивая руку к последней роскошной меренге и забирает ее у меня практически из рук. – Это лучше съем я. Никто не захочет себе прожорливую жену.

– А прожорливый муж зато в самый раз? – сквозь зубы отвечаю я. Мне в самом деле очень хотелось попробовать это пирожное: судя по тому, как его надкусывает дядя, это настоящее ванильное облачко.

– Леди Сефтон предложила представить тебя королеве как крестная. Такую возможность нельзя упускать.

– Ко… королеве… – Я с трудом сглатываю. Вот этого я уж точно не писала! Мне нужна Гвенда, и прямо сейчас.

– Я не могу представить тебя ко двору, так как меня саму не представляли. – Тут все правильно, тетя Кальпурния по моей истории – дочь богатых торговцев без титула. Она вышла замуж за младшего брата моего отца и родила Арчи. Овдовев, пятнадцать лет назад она вышла замуж за Элджернона Бельфора. – Твой отец был маркизом Леннокса, и происхождение рода Шеридан требует, чтобы тебя представили ее величеству. Леди Сефтон великодушна и мила, она сумеет искусно провести тебя через все сложности. Кроме того, она еще и большой друг регента.

– А еще поставщица его любовниц, – посмеивается Арчи, беспечно прислонившись к стене.

– Не говори непристойностей, Арчибальд! – укоряет его мать.

– Но это же правда, – настаивает он.

– Что? – с любопытством переспрашиваю я.

– Лучше бы ты помолчал, Арчибальд! – предостерегает его тетя Кальпурния так пылко, что ее горничная вздрагивает, пытаясь завязать ленты шляпки.

Но Арчи и бровью не ведет:

– Много лет назад леди Сефтон ввела в общество Мэри Фитцхербрет, и так успешно, что принц-регент назначил ее своей официальной любовницей.

– Когда леди Джерси перестала так хорошо согревать ему постель, – оживленно добавляет дядя, который обожает сплетни. Дядя Элджернон в моей истории – третий сын разорившегося барона, который благодаря своей некогда приятной наружности сумел обручиться с богатой вдовой Кальпурнией Шеридан, обеспечив себе безбедную жизнь в высшем обществе. Хотя сейчас от его былой красоты остались лишь воспоминания.

– Я запрещаю вам подобные речи в присутствии меня и Ребекки! – взрывается тетя Кальпурния. – Мы не в игорном доме, и я прошу соблюдать приличия! Ребекка, нам пора.

– До ателье мне надо заглянуть в «Хэтчердс», – говорю я, вспомнив, что Болтон-стрит всего в нескольких минутах от Пикадилли.

– Еще книги? – спрашивает дядя с набитым ртом, и крошки летят во все стороны. – Будешь много читать, окосеешь, и никто тебя замуж не возьмет!

– У Ребекки такое приданое, что, будь у нее хоть рог во лбу, все бы сделали вид, что не замечают, – шутит Арчи нам вслед, и мы выходим.

Мне удается вырвать у тети разрешение зайти в «Хэтчердс» вместе с Люси, а она пока отправится к модистке проследить, что все подготовили для примерки.

Тетя Кальпурния считает меня дочерью, о которой всегда мечтала, поэтому ни в чем не может мне отказать.

Дойдя до магазина, на пороге я сталкиваюсь с высоким элегантным мужчиной, который приветствует меня, слегка приподняв цилиндр и как-то странно улыбнувшись. И это не любезная улыбка – так скорее приветствуют старого знакомого.

И он просто ошеломительно красив. Я никогда не встречала таких мужчин, ни в этом времени, ни в будущем.

– Добрый день, – весело здоровается он, будто вместо этого хочет сказать: «Вот так встреча».

Но мозг у меня уже отключился, я и полслова выдавить не могу.

– Я его знаю? – спрашиваю у Люси, когда мужчина отходит.

– Этого, с лицом настоящего негодяя? Искренне надеюсь, что нет, леди Ребекка.

– Но он со мной поздоровался.

– Эти дешевые франты всегда в поисках легких побед. Лучше держитесь от них подальше. И идемте быстрее, иначе мы опоздаем.

– Подожди здесь, Люси, – прошу я, прежде чем зайти в магазин. – У меня личное дело.

– Но, леди Ребекка, если ваша тетя узнает, что я оставила вас одну…

– Но тетя не узнает, – отрезаю я. – Это книжный магазин, а не курильня.

И пока она приходит в себя от моего резкого замечания, я вхожу в книжный и вижу за прилавком Гвенду, которая листает какой-то огромный том.

– Нам нужно поговорить, – выпаливаю я, повернув на двери табличку с «открыто» на «закрыто». – Сейчас же, Гвенда!

– Какие грубые манеры, – замечает она, поправляя очки на носу.

– Оставь мои манеры в покое! У меня проблема, и устроила ее мне ты, так что ты и решай, прямо сейчас. – Я подхожу к прилавку, чтобы посмотреть ей в глаза. – Где мы? Что случилось на реконструкции? Почему там, снаружи, не тот Лондон, который я знаю? Почему все постоянно говорят мне, что мы в тысяча восемьсот шестнадцатом году? – выпаливаю я вопросы один за другим.

Гвенда же смотрит на меня абсолютно безмятежно:

– Потому что мы действительно в тысяча восемьсот шестнадцатом году, Ребекка.

– Ты прекрасно знала, куда мы попадем, когда тащила меня в подсобку из того магазина, и не притворяйся дурочкой! Мне нужны ответы, и немедленно, – стукаю я кулаком по прилавку.

– Может, ты сначала успокоишься?

– Успокоиться?! Да я больше ничего не знаю! Ни где я, ни даже с кем!

– Да все ты прекрасно знаешь: и тетю Кальпурнию, и дядю Элджернона, и Арчи… – миролюбиво перечисляет она.

– Почему я, точнее, мы оказались в моей истории из дневника? И почему случается то, о чем я не писала? Вроде моего дебюта или того, что семья Эмили продала дом?

– Потому что мы не в твоей истории, Ребекка, – больше не в ней. Это Лондон тысяча восемьсот шестнадцатого года. Настоящий Лондон начала века.

Настоящий Лондон? То есть мы больше не в моей истории, а в Истории?

– То есть ты хочешь сказать, что все это взаправду?! – Ну вот, снова начинает душить паника. – Как это, черт побери, возможно?

– Ну ладно, – наконец серьезно говорит Гвенда. Поправляет на носу очки и торжественно смотрит на меня: – Я смогу объяснить, что происходит, но для этого ты должна мне поверить.

Еще чуть-чуть, и я расплачусь.

– Во что я должна поверить?

– В пространственно-временные парадоксы.

– Парадоксы? То есть путешествия во времени?! – Я судорожно ловлю ртом воздух. – Но это все выдумки!

– Какие выдумки, физика – это наука, – вскидывается она.

– Важно не то, что это наука, а как ее интерпретировать.

– Я покажу тебе так, чтобы ты смогла это понять. – Гвенда берет листок, гусиное перо и проводит линию от одного края до другого. – Если думать о времени как о прямой линии с движением только вперед, переместиться назад невозможно. Но это не так. Видишь? Тут у нас настоящее, где мы находились в субботу, а тут, – указывает она на вторую точку, – тысяча восемьсот шестнадцатый год. – Гвенда складывает листок, согнув его так, что две точки сходятся вместе. – И вот, из настоящего можно вернуться в прошлое.

– Время схлопнулось и поглотило само себя? – неуверенно переспрашиваю я. Все кажется каким-то безумием.

– Не совсем, но так проще всего объяснить тебе, что то, что произошло, вполне возможно. Как видишь, это не совсем путешествие: мы были в Лондоне и в Лондоне остались. Мы не переместились в пространстве, потому что наслоились только временные координаты.

– Ладно, притворимся, что все так, как ты говоришь…

– Все действительно так, как я говорю, – раздосадованно возражает она.

– Хорошо, и как мне вернуться в настоящее? Или в будущее, как уж тут.

– Должен открыться проход.

– И как часто он открывается? Раз в неделю? Раз в месяц? – Я встревоженно сглатываю. – Раз в год?

– Никакой закономерности нет, и предугадать последовательность открытий невозможно. Нужно ждать, пока закроется один, чтобы высчитать другой. – Сказав это, Гвенда берет стопку листов, плотно исписанных формулами, цифрами и декартовыми графиками, которые для меня ничего не значат. – Я над этим работаю. Но не беспокойся, вряд ли придется ждать дольше трех месяцев.

– Три месяца? – потрясенно переспрашиваю я. – А кто будет платить аренду следующие три месяца? А работа? Меня уволят! И профессор Салли ждет первые главы новой диссертации к четвергу… Ты и раньше вот так путешествовала в прошлое?

– Нет, – с улыбкой отвечает она, ни капельки не беспокоясь.

– Черт! – восклицаю я в ужасе. – О черт! – повторяю снова, на этот раз громче. – Это правда… все это правда. – Воздух не поступает в легкие, пульс наверняка под двести, и голова кружится. – М-мне надо присесть.

Гвенда пододвигает мне скамеечку, и я падаю на сиденье, уже запустив руку в сумку в поисках ингалятора. Вдох… выдох… вдох… выдох.

– И в этот первый раз тебе пришло в голову сразу же взять меня с собой? – спрашиваю я, как только дыхание восстанавливается.

– Разве ты не повторяла постоянно, что чувствуешь себя девушкой из другой эпохи? – возражает она с самым что ни на есть естественным видом. – И вот ты в другой эпохе!

– Но это же просто такое выражение! – возмущаюсь я. – Что мне теперь делать в тысяча восемьсот шестнадцатом году целых три месяца?

– Делай то, что бы сделала леди Ребекка, – как само собой разумеется, отвечает она. – Зачем тебе спешить в настоящее, в эту каморку под крышей, где даже ходить нужно, опустив голову, или в библиотеку, разбирать книги? У тебя такой шанс пожить в Лондоне эпохи Регентства, и тебе предстоит первый выход в свет! Смотри на этот новый опыт с радостью, а не трепыхайся, точно свежепойманный карп.

Куда я спешу? Ну, я… мне… и вообще мне…

– Подумай, – подначивает меня Гвенда. – Живи собственной жизнью, а не наблюдая за другими.

– Жить как дебютантка? – как попугай повторяю я.

– Жить как дебютантка! – радостным эхом подтверждает Гвенда. – Ты леди или кто? Наслаждайся праздниками, балами, чаем, театром, прогулками по Гайд-парку… галантными ухаживаниями, – подмигнув, добавляет она.

Я слушаю, взвешивая значение каждого слова. Жить как дебютантка в Лондоне 1816 года.

– Ты своими глазами увидишь Историю, ту самую, которую всегда изучала только по книгам, – добавляет Гвенда.

Точно! А вот это уже заманчивая идея. Сколько бы информации я собрала для своей диссертации! Я бы написала то, чего никогда не писали раньше!

– Все-таки не такая и плохая идея, а? – поддразнивает она меня. – Видишь, мы все же нашли способ отправить тебя в путешествие! Назло всем твоим маршрутам, высчитанным по картам, – с довольным видом замечает она.

– Есть ли какие-то важные правила, которым надо следовать?

– Правил нет, – отвечает Гвенда, – но есть предостережения.

– И какие же?

– Надо быть очень осторожной. Любое действие, совершенное в прошлом, меняет будущее, всегда помни об этом: не подвергай свою жизнь опасности, не дай себя убить…

– А есть такая вероятность? – вытаращившись на нее, уточняю я.

– Служба столичной полиции будет основана только в тысяча восемьсот двадцать девятом году, – решительно заявляет она. – А медицина не справляется даже с безобидными для нас заболеваниями.

– Точно. – Прижимаю к груди сумочку со ставшим еще более ценным набором скорой помощи.

– И постарайся не забеременеть.

На это я покатываюсь со смеху.

– Тут никакой опасности нет, – заверяю ее. – Менее сексуально активного человека, чем я, не найти во всем Соединенном Королевстве.

– С переносами во времени не шутят.

– Не дать себя убить и не забеременеть, – повторяю я, повернувшись к выходу. – С этим я справлюсь.

– И не влюбись, – советует мне вслед Гвенда.

А вот про это я не подумала.

– Это тоже влияет на перенос во времени?

– Нет, это влияет на мозги: когда влюбляешься, перестаешь думать.

4

– Дорогая, выпрями плечи, иначе миссис Триод неправильно снимет мерки, – велит мне тетя, в очередной раз укоряя за плохую осанку.

Ателье миссис Триод самое изысканное во всем Лондоне, а его хозяйка – Коко Шанель эпохи Регентства. Меня съедает любопытство, и стоять смирно, как манекен, я не могу: у меня руки чешутся открыть и рассмотреть веера или примерить шляпки. Это место насыщает мою потребность в прекрасном: в кружевах, лентах и пастельных цветах.

Миссис Триод создает платья даже для королевской семьи, и все заглядывавшие к ней сегодня клиенты просили хоть одним глазком взглянуть на свадебное платье, которое она сшила для принцессы Шарлотты. Но, как настоящий профессионал, миссис Триод не раскрыла ни единой детали.

– А правду говорят, что оно стоило десять тысяч фунтов? – спрашивает недавно вошедшая женщина.

– Учитывая, что платить будете не вы, леди Осборн, не вижу причин для беспокойства.

Сколько?! Десять тысяч фунтов – годовой доход мистера Дарси и соответствует примерно тридцати тысячам фунтов в будущем.

– Даже платье Кейт Миддлтон столько не стоило, а ее свадьбу транслировали в прямом эфире по всему миру, – замечаю я.

– Кейт Миддлтон? – равнодушно переспрашивает миссис Триод. – Не представляю, кто эта леди.

– Она удачно вышла замуж? – спрашивает леди Осборн.

– Жаловаться ей не на что, – отвечаю я, улыбаясь. Какие они смешные, понятия не имеют, что говорят о будущей – во всех смыслах – королеве. – Разве что, может, на золовку.

– Леди Ребекка, прошу вас стоять смирно, иначе подол всех ваших платьев будет кривой. И как так случилось, что вы стали выше, чем в прошлый раз? Теперь придется их удлинять.

– И расширять, разумеется, – добавляет тонкий, но надоедливый и язвительный голосок. Поворачиваюсь и вижу прямо перед собой леди Аузонию Осборн, именно такую, как я ее себе представляла и рисовала. Будь в Лондоне свои «Дрянные девчонки», леди Аузония была бы Реджиной Джордж: язвительная, самодовольная, тщеславная и расчетливая, ничего хорошего от нее не слышал никто. Леди Осборн, которая интересовалась платьем принцессы, должно быть, ее мать.

– Итак, слухи подтвердились: наконец наступило время выйти в свет и Ребекке Шеридан. Лучше поздно, чем никогда.

Невероятно, здесь и правда живут все те люди, которых я придумала! Тут я задумываюсь: действительно ли их сочинила я или они на самом деле существовали?

– Мы закончили, – сообщает миссис Триод. – Теперь можете примерить перчатки, шляпки и все прочее.

– Мэгги Блайдж, похоже, проглотила цепня, чтобы вернуть себе талию, – произносит Аузония, подойдя ко мне под предлогом выбора шали. – Я предпочитаю выпить немного уксуса перед едой, и аппетита как не бывало. Тебе следовало бы попробовать. Хотя, учитывая, что сезон вот-вот начнется, это уже напрасный труд… может, ты могла бы продержаться до следующего года. И так крайне маловероятно, что ты сразу же найдешь супруга, в твоем-то возрасте… Ой! – Аузония хлопает по руке девушку-помощницу, которая потянулась развязать ей ленты головного убора. – Поаккуратнее! Это кружево стоит больше, чем ты заработаешь за год! – И сквозь зубы добавляет: «Деревенщина». Но дрожащая от упрека девушка вряд ли ее слышит.

– Поверю тебе на слово, Аузония, ты же в этом деле эксперт: это твой третий сезон после дебюта, но предложения ты так и не получила, верно? – Я тоже готова обнажить оружие.

– Не было претендентов, достойных моего уровня, – едко отвечает она.

– Тебя задевает, что Эмили вышла замуж раньше тебя, да? – укалываю ее в ответ я. Мою лучшую подругу, стеснительную и сдержанную, Аузония чаще всего выбирала в качестве мишени для своих издевательств из-за хромой правой ноги. И я придумала, как лучше всего это исправить в своей истории: найти ей прекрасную и достойную партию и выдать замуж.

На лице Аузонии появляется злорадная улыбка.

– Судя по твоим словам, о главном скандале дня ты еще не знаешь! – восклицает она.

– Что за скандал? – интересуется моя тетя.

– Как, вы не слышали? Эмили сбежала с любовником, – объясняет мать Аузонии.

В ателье повисает тишина. Я смотрю на нее, отказываясь верить своим ушам и ловя ртом воздух.

– Какой позор для Фрэзеров. Им повезло, что они уже продали дом, иначе не получили бы ни пенса, – продолжает леди Осборн с беспечным, хотя и довольным видом. – А бедная Джемайма, младшая сестра Эмили, просто по-гиб-ла.

– Это невозможно! – потрясенно вскакиваю я. – Моя Эмили… то есть Эмили никогда бы ничего подобного не сделала.

Тетя Кальпурния удивлена не меньше меня:

– С кем вообще могла сбежать эта напуганная птичка?

– Она сказала, что собирается в Бат, восстановить здоровье, которое подверглось тяжелому испытанию за зиму, уехала – а потом ее и след простыл. Позавчера ее семья получила прощальное письмо, в котором Эмили сообщала, что уходит от мужа и уезжает вслед за своим любовником, – продолжает рассказывать леди Осборн. – В Колонии.

– Похоже, она позволила себя завлечь этому офицеру, некоему Бенджамину Харлоу, вот дурочка, – добавляет Аузония.

– Это так непохоже на Эмили, – настаиваю я и искреннее так считаю. Я знаю Эмили, и она никогда бы ничего подобного не сделала. Она любила своего мужа и была более чем довольна супружеской жизнью. Мы регулярно обменивались письмами, и она писала мне о своих спокойных домашних делах и заботах. Нет, нет, нет, я не верю своим ушам.

– Кто знает, как этот офицер вскружил ей голову. Военным доверять нельзя! После Ватерлоо, когда все закончилось, война выплюнула этих бездельников по нашу сторону Ла-Манша, и теперь они шатаются по улицам, ищут, как бы получить деньги, – объявляет леди Осборн.

– За ней, должно быть, и ухаживал один из таких вот, без гроша в кармане, и рассчитывал, что она будет его содержать, – злорадствует Аузония. – Эта хромоножка никогда не умела очаровывать мужчин, она должна была радоваться, что ей так повезло и виконт Максим Дювиль захотел на ней жениться.

– Ты все выдумываешь от злости, – обвиняю ее я.

– Слуги Фрэзеров разнесли новости по всему Лондону – стоило бы больше платить им за молчание. Хамфри[12] даже выставил в витрине сатирические эстампы у себя на Сент-Джеймс-стрит. Сходи посмотри, раз не веришь, – подначивает меня Аузония с удовлетворенной улыбкой.

– Обязательно, – отвечаю я.

Моя тетя идет следом за миссис Триод наверх посмотреть ткани, а я остаюсь одна с этими двумя змеями Осборн.

– Интересно, что у тебя будет за дебют такой: без родственников, которые могли бы представить королеве, еще и тетя пускает к себе в дом женщин сомнительной репутации. Сомневаюсь, что вас примут в самых элитарных местах вроде «Залов собраний Олмака»[13].

– У Люси безупречная репутация, – вступаюсь я в защиту своей горничной, которую тетя Кальпурния спасла из дома удовольствий Марилебона. Прежний хозяин отдал туда Люси в счет уплаты собственного долга и планировал вернуть деньги, выставив ее девственность на аукцион. Тетя Кальпурния, узнав об этом от Доры, выплатила долг лорда Ванкрофта до того, как Люси успели продать тому, кто предложил самую высокую цену. – И если в «Олмак» приглашают тебя, значит, не так они и избирательны, – вырывается у меня.

– Добрый день, – произносит вошедшая в ателье женщина лет пятидесяти.

Аузония с матерью приседают в демонстративно глубоком реверансе.

– Леди Сефтон, – слащаво приветствуют они ее, и тон кардинально отличается от того, каким они разговаривали со мной всего секунду назад.

Изворотливые лицемерки.

Итак, вот и леди Сефтон, собственной персоной! В Лондоне эпохи Регентства есть всего шесть женщин, которые держат в кулаке все высшее общество: покровительницы «Зала собраний Олмака», то есть леди Джерси, леди Каупер, или графиня Ливен, Клементина Баррелл, леди Кастлри, принцесса Эстерхази и леди Сефтон, которая, как самая старшая, имеет также больше всего влияния. Если бы в 1816 году существовал «Мет Гала», они были бы Анной Винтур и могли решать, кто достоин, а кто нет.

– А, Ребекка, рада, что нашла тебя здесь. Твое платье готово, я надеюсь? И где Кальпурния?

– Мы здесь, Мария, – откликается тетя, спускаясь по лестнице со второго этажа вместе с миссис Триод. – Платье божественное, Ребекке подходит как нельзя лучше. А украшения и шаль прекрасно оттеняют ее зеленые глаза.

– Графиня, какая честь, что у нас с вами одна модистка, – тут же влезает мать Аузонии, задетая, что на нее не обратили внимания.

Леди Сефтон, прищурившись, окидывает взглядом сначала ее, затем Аузонию:

– Напомните мне, кто вы.

– Леди Миранда Осборн, супруга барона Луи Осборна. А это моя очаровательная дочь Аузония.

– Конечно, – кивает леди Сефтон с отсутствующим видом. – А у Ребекки будет еще головной убор с перьями, так?

Видя, что графиня никак не показывает, что узнала их, теперь Аузония пытается привлечь ее внимание:

– Мой отец – пятиюродный брат герцога Веллингтона со стороны второй жены его отца.

Герцог Веллингтон – национальный герой, победивший Наполеона при Ватерлоо, и на следующий день после его триумфа кто угодно отдал бы руку за то, чтобы иметь с ним кровное родство.

Леди Сефтон кивает:

– Ах да. Племянница Артура… по крайней мере, одна из них.

– Как поживает графиня Ливен? Именно она оказала нам протекцию в «Олмаке», – продолжает леди Осборн.

– Интересуется политикой, как и всегда, – кратко отвечает леди Сефтон, внимательно рассматривая каждый стежок на моем платье, а также подол и кружева.

– Я как раз говорила Ребекке, насколько сложно попасть в зал собраний такого уровня, как «Олмак», если девушка не может похвастаться безупречной репутацией.

Леди Сефтон рассеянно кивает: качество моего платья, которое она сейчас ощупывает, волнует ее гораздо больше.

– Без сомнения.

– А также безупречный внешний вид, – добавляет Аузония, смерив меня взглядом с ног до головы. – Что с твоими руками, Ребекка? Ты чистила чернильницу?

Я инстинктивно сжимаю руки, чтобы скрыть кончики пальцев в чернильных пятнах.

– Мне надо было написать письма, – вру я.

– И кому же? Твоя дражайшая подруга Эмили сбежала в Колонии. – Аузония закатывает глаза: – Какой скандал, я так счастлива, что меня с ней ничто и никоим образом не связывает!

– Не беспокойся, Аузония, никто не хочет, чтобы ее имя связывали с твоим, – решаю я отплатить ей той же монетой.

– Какой пылкий нрав! – восклицает леди Сефтон, взмахнув рукой. – Знаешь, Кальпурния, если бы мы отправили твою племянницу в бой, то победили бы Наполеона вдвое быстрее.

– Моя племянница частенько забывает подумать, прежде чем говорить, – извиняется за меня тетя, бросив на меня строгий взгляд.

– Платье я одобряю, но Ребекке стоит потренироваться держать осанку. Если понадобится, привяжем ей палку к спине. – Затем леди Сефтон делает знак миссис Триод, указывая на развешанные под потолком ленты: – Мне нужна одна в тон, доставьте мне ее домой. – А потом обращается к нам: – Увидимся завтра на маскараде у Мэндерли; мне конфиденциально сообщили, что там также будет герцог Уиндэм. Отличная партия, мы обязательно должны представить тебя ему, Ребекка.

И леди Сефтон выходит, не прощаясь, а Аузония дуется, что не получила от графини никакого внимания.

– Дорогая, нам пора, близится обед, а тебе известно, в каком плохом настроении будет дядя, если не сесть за стол вовремя, – торопит меня тетя, махнув рукой, чтобы я собиралась. – До завтра, леди Осборн, Аузония. Мое почтение лорду Осборну.

– А, кстати, Аузония, забыла сказать, – говорю я почти перед самым выходом из ателье. – В следующий четверг меня представят ко двору.

Ее лицо вытягивается в гримасе изумления:

– Невозможно. Кто тебя…

– Ты с ней только что говорила: леди Сефтон. – И, повернувшись, я выхожу за тетей Кальпурнией.

Думаю, в конечном счете я сумею жить как дебютантка начала девятнадцатого века.

Решительным шагом выхожу из ателье, ощущая странный подъем: в разговоре с Аузонией Осборн мне удалось оставить последнее слово за собой.

И я только что наступила в лошадиный навоз.

5

Первые семьдесят два часа в Лондоне в качестве леди прошли примерно следующим образом.

7:00 – подъем, одевание и невыполнимая задача ухитриться съесть хлеб с маслом, пока Люси делает мне прическу.

9:00 – прогулка на лошадях с Арчи по Роттен-Роу[14]. В первый раз сев в дамское седло, я тут же свалилась и чуть не сломала шею. Думаю, теперь предупреждение Гвенды о том, что надо не дать себя убить, я буду воспринимать гораздо серьезнее.

10:00 – смена платья, второй завтрак и ответы на письма. Почти как современный вариант проверить электронную почту за чашечкой кофе в кафе.

Тетя листает La Belle Assemblee, своего рода Vanity Fair того времени, а я пишу свои таинственные истории, которые подписываю как «Сфинкс», делая вид, что на самом деле вежливо отвечаю на письма. В «Кроникл» ждут мое «Убийство в Каире» сегодня к вечеру. Судя по тому, сколько денег я нашла в кошельке, спрятанном в письменном столе, получаю я неплохо. И, учитывая, что дядя Элджернон проверяет все расходы до последнего пенса, об этом доходе мне нужно молчать как рыба.

11:00 – третий завтрак и поход за покупками с тетей. Всегда можно что-то поесть и купить, и это мне очень нравится.

12:00 – принимают или наносят визиты знакомым. Которых я-то как раз не знаю, но стараюсь запоминать.

14:00 – смена платья и обед. Или же четвертый прием пищи за день, а еще и полдня не прошло. Печь миссис Брай, кухарки, работает весь день напролет, и во всем доме всегда витает душистый аромат печенья, хлеба и горячих пирогов. Начинаю немного понимать вечно голодного дядю.

15:00 – снова визиты.

16:00 – пока дядя с Арчи проводят время в своем клубе для джентльменов, всегда можно что-то съесть.

17:00 – смена платья и прогулка по Гайд-парку. Потому что, если тебя нет в парке в пять, ты никто. Аузония там каждый день торчит.

19:00 – смена платья (снова) и легкий перекус.

20:00 – театр, выступления или тому подобные общественные мероприятия.

22:00 – возвращение домой и ужин.

23:00 – подготовка ко сну, переодевание и наконец кровать.

Сегодня, однако, у меня особенный вечер, так как меня ждет мой первый бал: маскарад у леди Селесты Мэндерли, который официально откроет сезон.

– У меня шпильки в прическе прямо в череп впились, – шепчу я Арчи на ухо и беру его под руку. Справа тетя и леди Сефтон приветствуют других приглашенных. – А от швов этих перчаток руки чешутся так, что с ума сойти можно.

Эстетика эпохи Регентства прекрасна внешне, но жутко неудобна.

– Дорогая, все леди носят перчатки. И если бы ты не проводила каждую свободную минуту с пером за столом, то не перемазалась бы чернилами так, что их из-под ногтей не вымоешь, – посмеивается надо мной он.

Я еще не очень освоилась с гусиными перьями и чернильницей, но так как я пишу то мистические рассказы, то заметки для будущей диссертации, можно сказать, что действительно все время провожу за столом.

Люси тайком относит мои рукописи в журнал и так же тайком забирает положенный гонорар, которым я с ней делюсь. Мои детективы издателю нравятся, и он попросил писать два в неделю. А учитывая, сколько всего я знаю про будущее, материала у меня хватит, чтобы ошеломить весь Лондон: о том, как убийца без лица бродит по ночным улицам Уайтчепела[15], или о проклятии египетской гробницы, в которой нашли тело юного фараона…

– Добрый вечер, леди Ковингтон, – здороваюсь я с женщиной, которой меня только что представила тетя.

– Кальпурния, пора уже устроить Ребекке дебют. Еще год, и этот волшебный цветок зачахнет! Какая жестокость.

– Леди Сефтон будет так любезна представить ее при дворе как крестная.

В общении со всеми повторяются одни и те же фразы: замечания о моем позднем дебюте, о еще цветущем, несмотря на «возраст», виде, состоянии здоровья и неминуемом представлении королеве.

И все те же шепотки об Эмили, Максиме и семье Фрэзеров. Я видела эстампы в витринах магазина Хамфри, одного из самых известных книгопечатников города, славящегося в том числе своими безжалостными карикатурами. На одной из них, без малейшей капельки такта, Эмили была изображена погруженной на тачку, чтобы до крайности подчеркнуть ее хромоту, а толкал тачку ее любовник со значками денег вместо глаз. Но хуже всего было видеть, сколько людей показывали на карикатуру пальцем и издевательски хохотали…

– Вы просто обязаны подарить первый танец моему сыну! – восклицает леди Ковингтон.

– Сожалею. Первый танец я танцую со своим кузеном, эта честь принадлежит ему, – с готовностью отвечаю я.

– В таком случае второй! – решительно настаивает она. – Я пойду поищу Генри.

Еще один Генри?!

Сколько Генри уже должны танцевать со мной? Я быстро заглядываю в бальную книжку: Генри Певерелл записан на котильон, Генри Далтон на шотландский рил, Генри Уитли на кадриль и еще Генри с нечитабельной фамилией на буланже[16].

– Ну почему их всех зовут Генри? – шепчу я Арчи на ухо.

– Ищи преимущества, Ребекка: так тебе не придется мучиться и вспоминать имя своего кавалера.

– А вот и наша прелестная хозяйка! – громко произносит леди Сефтон. – Селеста, какой восхитительный прием! У вас настоящий дар. Вы уже знакомы с Кальпурнией Шеридан и ее сыном Арчибальдом. Сегодня с ними и, э-э, юная Ребекка, будущая дебютантка.

Леди Селеста сдвигает маскарадную маску с лица и улыбается мне, но, несмотря на ослепительно-белые зубы, улыбка кажется тусклой.

– Мои поздравления, Ребекка.

Селеста Мэндерли излучает грацию и элегантность, и все же я не могу избавиться от ощущения, что ее красота кажется безжизненной и даже немного грустной.

Чтобы понять причину, достаточно посмотреть на мужчину, который подходит и встает рядом.

– Дорогая супруга, пора открывать бал.

И это ее муж?!

Остолбенев, я кошусь на Арчи, который, едва заметно дернув головой, разделяет мое замешательство.

Для успокоения покрепче вцепляюсь в руку кузена. Как могла семья Селесты так с ней поступить? Лорд Мэндерли… уродлив. По-другому его описать нельзя. Уродлив и к тому же стар. В отцы ей годится. А она примерно моего возраста.

По спине пробегает дрожь: а если вокруг меня будут крутиться ухажеры вроде этого лорда Мэндерли?

Мне-то нужен мистер Дарси, а не его дедушка.

Как только хозяева дома удаляются на достаточное расстояние, я поворачиваюсь к Арчи с умоляющим взглядом:

– Даже не думай, что я соглашусь протанцевать хотя бы один танец с кем-то похожим на этого… эту…

– Не оскорбляй хозяина дома, – предупреждает он, ведя меня в центр зала, где уже собираются группы на сицилиану[17].

– Мумию, – заканчиваю я, не слушая его.

– Скажем так, на решения о браке влияют определенные условия, – отвечает Арчи.

– Определенные наказания, ты хочешь сказать, – понизив голос так, что меня едва слышно, говорю я. – Он уже воняет мертвечиной.

– Деньги не пахнут.

И хотя они не такие старые, как лорд Мэндерли, мои кавалеры, все эти Генри, которых я для удобства назвала Г1, Г2, Г3 и Г4, оставляют желать лучшего, практически заставив меня скучать по тем парням из «Тиндера».

Г1 наступает мне на ноги и вместо того, чтобы извиниться, с раздражающим упорством обвиняет в каждой ошибке меня.

Г2 потеет. Причем везде: лоб, нос, шея, волосы… он напоминает фонтан.

У Г3 отвратительно пахнет изо рта, как у дяди Элджернона. Каждый раз, когда он что-то мне говорит, я чуть не падаю в обморок и постепенно начинаю думать, что рухнуть на пол может быть неплохим выходом из ситуации.

Когда заканчивается танец, я уже вижу, как Г4 появляется неведомо откуда и идет мне навстречу, но меня слишком измотали предыдущие три кавалера, и еще одного я просто не вынесу, поэтому тайком удаляюсь.

К тому же у меня есть хорошее оправдание: мне нужно найти туалет или нечто подобное, потому что не знаю, сколько еще смогу сдерживаться. Не надо было перед выходом пить столько чая.

И потом, мне просто необходимо снять эти зудящие перчатки.

Выйдя из зала, я поднимаюсь на следующий этаж, затем в полутемный коридор: идти приходится наугад, заглядывая в комнаты и надеясь, что Мэндерли тоже решили установить ватерклозет.

К чему я привыкаю, так это к тому, как темно становится в домах с наступлением вечера. Сериалы врали, показывая ярко сияющие залы, ведь в вечном сумраке дрожит лишь тусклое пламя свечей, что может казаться романтичным или зловещим, в зависимости от ситуации.

Из-за одной из закрытых дверей доносится странный стон, который кажется одновременно тяжелым дыханием и жалобным причитанием. Я осторожно прижимаю ухо к двери, и стон слышится еще отчетливее. Это женщина. Может, ей плохо?

Чуть-чуть приоткрываю дверь, но к представшей передо мной сцене оказываюсь совсем не готова: женщина не одна, с ней мужчина – даже на ней, и рука его находится у женщины под платьем.

6

Женщина вздрагивает, беспорядочно взмахивает руками, и сначала я думаю, что это нападение. Запускаю руку в декольте в поисках перцового баллончика, который, следуя рекомендациям Гвенды, теперь всегда ношу с собой в корсаже – легко использовать в случае необходимости. Но за секунду до того, как нажать, я вдруг понимаю, что это стоны удовольствия.

Что бы ни делал с ней этот мужчина, ей хорошо. Даже более чем хорошо.

Она сидит на туалетном столике, и зеркало за ее спиной вздрагивает в такт ее движениям.

Женщина откидывается назад, позволяя увидеть ее лицо: это леди Селеста Мэндерли!

Но мужчина совершенно определенно не лорд Мэндерли.

Муж Селесты невысокий, коренастый и лысеющий, а мужчина с ней раза в два выше графа, с широкими плечами, рельефной мускулатурой и копной темно-каштановых волос, достигающих почти до плеч.

Мне надо уйти, но отражение лица мужчины, пусть и частично скрытое маской, меня гипнотизирует.

И хотя я с самыми лучшими намерениями честно собираюсь уйти, каждое мое «Все, ухожу» растворяется с новым стоном Селесты.

Она явно не притворяется, поэтому он, очевидно, хорош. Снимаю шляпу, леди Мэндерли…

И вдруг наши взгляды пересекаются в зеркале.

Прежде, прикрыв глаза или уткнувшись лицом в шею леди Селесты, он не замечал моего присутствия; но сейчас смотрит, не отрываясь, с нахальной усмешкой и дерзким вызовом во взгляде.

Подпрыгнув от смущения, я пячусь назад и наступаю на подол платья так, что чуть не отрываю его.

Спешу по коридору и обратно вниз по лестнице, даже не глядя, куда иду, и в итоге наталкиваюсь на кого-то так, что шлепаюсь на пол.

– От тебя, как всегда, сплошные проблемы, Ребекка, – замечает Аузония Осборн, смерив меня взглядом сверху вниз. – Впрочем, это было ожидаемо.

Клянусь, я сотру эту раздражающую улыбочку!

– Твоя злоба тоже предсказуема, Аузония, – отвечаю я.

– А ты без перчаток из-за нонконформизма или гордишься своими пальцами в чернилах?

Черт, я не надела перчатки!

– По крайней мере, чернильные пятна подтверждают, что я умею писать. А вот твои руки без единого пятнышка оставляют сомнения. – А потом машу перчатками перед ее носом: – Но раз это оскорбляет твой взор, я их надену. – И только натянув одну, я понимаю, что потеряла другую.

– Раскрасневшаяся, растрепанная, в одной перчатке и помятом платье, еще и вышла с другого, удаленного от праздника этажа. Ребекка, если бы не твоя репутация, я бы предположила, что ты занималась чем-то непозволительным.

– Ребекка! – зовет меня тетя Кальпурния, рядом с которой стоят леди Сефтон и еще двое мужчин. Один достаточно молодой и, должна признать, первый по-настоящему привлекательный джентльмен на балу, другой постарше и более внушительного вида, с темно-синей лентой ордена Подвязки[18]. – Вот ты где! Пока мы не уехали, хотим представить тебя лорду Чарльзу Резерфорду, герцогу Уиндэму.

– Леди Ребекка, слухи о вашей красоте не отдают вам должное, – приветствует меня молодой красавец.

Светло-каштановые волосы, карие глаза, никаких шрамов от оспы, он не потеет, и зубы все на месте. Подходит! В 1816 году мои требования стремительно снижаются.

– Зависит от того, кого вы слушали, лорд Резерфорд, друзей или врагов, – отвечаю я, бросив взгляд на Аузонию.

Леди Сефтон, в свою очередь, представляет мужчину с лентой:

– Артур Уэлесли, герцог Веллингтон, тот самый, кто освободил Европу от кошмара в лице Наполеона. Лорд Уэлесли, Ребекка Шеридан, я намереваюсь представить ее ко двору. А, и это леди Астория Осборн.

– Аузония, – уязвленно поправляет она сквозь сжатые зубы.

Я приседаю в глубоком реверансе, Аузония следом.

– Польщена нашим знакомством, – говорю я. Эх, видела бы меня эта старая грымза, профессор Салли!

– Прелестные юные леди, – замечает Веллингтон. – Вы, должно быть, кузины?

Я могла бы оскорбиться от предположения, что кто-либо мог счесть меня родственницей Аузонии, но могу сыграть на ситуации иначе.

– Будь это так, герцог, в таком случае и я могла бы сказать, что состою в родстве с вами, но этой честью может похвастаться только Аузония.

Застывший взгляд этой принцессы снобов и озадаченный вид Веллингтона показывают, что я попала в точку.

– Племянница, если я верно помню, – добавляю я.

– Дальняя, – поспешно вставляет Аузония. – Дальняя племянница.

– Однако… Вынужден предположить, что память меня подводит: я и не подозревал, что благодаря моим четверым братьям у меня столько племянников и племянниц, о которых узнал за последние месяцы. В этом следует винить мою семью, что не сообщали мне о родственниках за все те годы, что я провел на войне и вдали от Англии.

Учтиво кивнув, герцог отходит, направившись к другим гостям, нетерпеливо ожидающим его величественного присутствия.

– Я бы с удовольствием попросил вас оказать мне честь и потанцевать со мной, леди Ребекка, – говорит тем временем лорд Резерфорд, тоже явно прощаясь. – Но, полагаю, будет более уместно подождать до вашего официального дебюта. Прошу вас оставить мне танец.

– А я свободна! – кудахчет Аузония. – То есть… у меня еще есть пара свободных мест в бальной книжке, так как я хотела немного отдохнуть, но я буду рада уделить вам танец.

Вот же надоедливая коза…

Герцог смотрит на нее с непроницаемым выражением.

– Возможно, в следующий раз. – И кивает уже мне: – Хорошего вечера, леди Ребекка.

– Леди Селеста! – зовет тетя Кальпурния, взмахнув веером.

К нашей группке подходит хозяйка дома, но стоит ей встретиться со мной взглядом, как она опускает голову на свой бокал и выдавливает натянутую улыбку.

Ощутив ее неловкость, я молчу, предоставив вежливые прощания тете, а сама обращаюсь снова к Аузонии:

– Чем сплетнями интересоваться, я бы тебе посоветовала почаще писать своему дяде, герцогу Веллингтону; не похоже, чтобы он тебя вспомнил. Кто-то мог бы подумать, что ты просто выдумала это родство.

Вслед за тетей Кальпурнией и леди Сефтон выхожу и сажусь в экипаж, размышляя о вечере. Гвенда мне посоветовала наслаждаться балами, и, возможно, виной тому мои завышенные ожидания после романов Патриции О'Нил и ей подобных, но этот мой первый бал не оказался таким уж приятным. Не говоря уже о местных джентльменах. Может, будь там Эмили, мы бы посмеялись вместе!

– Арчи не вернется с нами? – спрашиваю я тетю, заметив его отсутствие.

– Он предпочел остаться пообщаться со своим другом Беннетом. В душе я искренне надеюсь, что жена Беннета представит его какой-нибудь достойной девушке и он бросит эту актрисульку из Сохо. Теперь, когда Арчи носит титул твоего отца, на первом плане у него должна стоять женитьба на женщине, подходящей на эту роль, а не развлечения с новой любовницей каждый месяц. В этом сезоне у нас должно быть много визитов, дадим бал в твою честь… Твой дядя своим ворчанием доведет меня до изнеможения, но как иначе, ведь в этом году твой дебют. А как тебе герцог Уиндэм? Прекрасная партия, прекрасная…

Но я тетю больше не слушаю: все внимание переключилось на карету, остановившуюся на противоположной стороне улицы, куда как раз садится мужчина в маске. Тот самый, что был с леди Селестой.

Он оборачивается и, когда видит меня, коротко кивает в тот самый момент, когда наш экипаж трогается с места.

7

– Люси, этот «Морнинг Пост» порван! – возмущается тетя Кальпурния, взяв газету с подноса.

– Повезло, что хотя бы она досталась, – отвечает она. – Два камердинера чуть не подрались, чтобы ухватить ее.

– Похоже, нужно радоваться и порванной, – фыркает тетя.

Наступил день моего дебюта: сегодня в два часа пополудни я предстану перед королевой, и весь дом ходит ходуном.

Люси отправили за «Морнинг Пост», который обычно уделял достаточно внимания дебютанткам.

– Сомневаюсь, что «Пост» раскупили только из-за моего имени в списках представлений ко двору, – возражаю я.

– По правде сказать, статья, о которой все говорят, находится на третьей странице, – уточняет Люси. – Кто-то даже перепродавал ее в три раза дороже всей газеты.

– И о чем статья на третьей странице? – с любопытством спрашиваю я.

– Там нет ничего, что должно интересовать юную леди, – отрезает дядя Элджернон с набитым пирожными ртом.

– Она о некоем Ридлане Ноксе, – отвечает Арчи.

– Сброд, – добавляет дядя.

Учитывая, что никому, кроме меня, не интересно, я беру третью страницу посмотреть.

– «Пират и рыцарь, – читаю вслух я. – Двери Букингемского дворца распахнутся для противоречивой фигуры Ридлана Нокса, которого собираются посвятить в рыцари. Бывший лейтенант Королевского флота, преступник, в тысяча восемьсот двенадцатом году поднял мятеж против капитана Кройдона, затем подался в пираты и захватил рекордные сорок судов. Каперское свидетельство, выданное в тысяча восемьсот четырнадцатом году, превратило самого разыскиваемого пирата Европы с ценой в пятьдесят тысяч гиней за голову в капера его величества в противодействие пиратству, которому содействовал Наполеон в Средиземном море».

– Это возмутительно, – замечает дядя. – Регент же не хочет в самом деле начать раздавать титулы каждому висельнику, который хотя бы пальцем шевельнул против французов?

Они-то хотя бы пальцем шевельнули, хочу сказать я, но дядя выходит из гостиной к гостю, которого дворецкий объявил как Брэнсби Купера, зубного врача.

– Я принес большой выбор зубов, милорд, – объявляет Купер.

Дяде Элджернону действительно не хватает половины, что, с учетом того, сколько сладостей он ест, неудивительно.

– Я не хочу деревянный мусор, – предупреждает его дядя. – Фарфоровые у вас есть?

– У меня есть даже лучше: настоящие зубы, которые не трескаются, как фарфоровые.

От отвратительных подробностей у меня пропадает аппетит, и я кладу недоеденный сэндвич на тарелку.

– Пожалуй, пойду приму ванну, – объявляю я.

– Но ты же вчера ее принимала, – возражает тетя Кальпурния.

– Именно, – соглашаюсь я.

– Тебе не стоит так часто мыться, Ребекка, – укоряет меня дядя от дверей. – Если тереть кожу, сотрешь естественный защитный слой и заболеешь, как твои родители.

Судя по запахам на балу леди Селесты, многие разделяют точку зрения дяди.

– Рискну, – отвечаю я.

Когда Люси видит красные пятна на полотенце, чуть не падает в обморок: месячные.

И это в тот день, когда я должна быть в белом с головы до ног и сделать реверанс перед королевой и всем двором!

– Надо подложить в два раза больше ткани, – говорит она, возясь с длинной полоской, которой собирается обмотать меня, как младенца в подгузник. – Даже нет, в три.

– Я не могу надеть это нечто, в нем даже шага не сделаешь, – жалуюсь я, пробуя повторить торжественный проход к трону, который мы вчера репетировали до тошноты. – Я похожа на утку.

– Других вариантов нет.

А вот и есть. Еще как! Беру свою аптечку скорой помощи и достаю небольшой цилиндр в пластиковой упаковке.

– Как я тебя люблю, – говорю я, чмокнув тампон.

– И что это? – озадаченно спрашивает Люси, глядя, как я его разворачиваю.

– «Тампакс», – отвечаю я. – Внутренний впитывающий тампон.

Но она все еще озадачена.

– Внутренний? Вы хотите сказать…

– Хочу сказать, что его вставляют внутрь.

Я уже собираюсь начать, когда она бросается на меня всем весом, собираясь вырвать его из рук, и мы обе падаем на землю.

– Но ваша невинность! Ради всего святого, не делайте глупостей!

– Люси, я его использовала тысячу раз, и ничего со мной не случилось, – возражаю я, пытаясь заполучить обратно единственный «Тампакс» в 1816 году.

– Вы не из этих женщин легкого поведения! Я вам не позволю!

– Люси, или я использую «Тампакс», или никакого дебюта. Выбирай.

Но Люси быстрее меня, она бросает тампон в камин, лишив меня драгоценного спасательного круга.

– Надевайте повязку, леди Ребекка. Немедленно.

8

В Букингемском дворце, в комнате ожидания перед залом, в котором пройдет церемония, настоящее столпотворение. Матери, тети и сестры повторяют дебютанткам наставления: не жестикулировать, не чихать, не кашлять, не чесаться в присутствии королевы.

Не чесаться… та еще задачка, кожа рук зудит просто нестерпимо.

– Не вертись, – повторяет стоящая рядом леди Сефтон. Но в этих туфлях, жестких, как деревянные ящики, я скучаю по своим кедам.

Как я поняла, народу вокруг столько потому, что это первый четверг за долгие месяцы, когда королева принимает при дворе: только на прошлой неделе состоялась свадьба принцессы.

И там, в толпе, в ожидании аудиенции у правительницы, все только и обсуждают юную принцессу Шарлотту.

– Учитывая, как принц Георг с Каролиной ненавидят друг друга, просто чудо, что им удалось произвести наследника, хоть и женского пола, – замечает женщина с гигантским плюмажем на голове.

– Какая жалость, что наследным принцессам приходится выходить замуж только за принцев, у которых нет ни земель, ни денег.

– Саксен-Кобург-Заальфельдский – просто фамилия, и ничего больше, – со смешком замечает другая женщина, пониже.

– Леопольд хоть и беден, да, но по крайней мере красив, – шепчет третья, помоложе. Вероятно, тоже дебютантка с матерью и крестной.

– Богат или беден, не важно: нужно было замять скандал, – добавляет пернатая женщина, скрывшись за веером. – Юная принцесса увлеклась офицером из Легкого драгунского полка, неким капитаном Гессом.

– А кому не нравятся офицеры? – шутит низенькая женщина.

– А правда, что компаньонка принцессы скрывала их тайные встречи? – с любопытством спрашивает дебютантка.

Пернатая сплетница кивает:

– Похоже, леди Корнелия пускала Гесса через потайной ход. Когда принц-регент об этом узнал, пришел в полнейшую ярость.

– Как будто сам регент святой, с его-то любовницами, – замечает низенькая.

– Не считая внебрачных отпрысков, – добавляет дама с плюмажем.

– Но и принц Леопольд ни в чем себе не отказывал, оказавшись с дипломатической миссией в Париже, – продолжает низенькая.

Пернатая дама с заговорщицким видом склоняется к своим спутницам:

– Я назову только одно имя: Гортензия Бонапарт.

Они в ответ вытаращиваются на нее:

– Падчерица Наполеона!

К сожалению, из-за сплетен я потеряла счет времени и, как только двери распахиваются, осознаю, что наступил мой черед.

Придворный камергер три раза стучит жезлом и звучно объявляет:

– Леди Мария Молинье, графиня Сефтон, представляет вашему величеству леди Ребекку Шеридан, дочь лорда Уильяма Шеридана и Терезы Шеридан, кузину маркиза Леннокса.

И леди Сефтон ведет меня по красному ковру, который надо пройти до самого подножия трона.

Меня охватывает паника: все взгляды направлены на меня, они оценивают, разглядывают, просчитывают. Я чувствую подступающее удушье, но времени достать ингалятор нет.

Никого не интересует глубина моих рассуждений или моя красноречивость: эту партию нужно сыграть за несколько минут, а единственные карты у меня на руках – это внешний вид, осанка и значимость моей крестной.

И реверанс. Выражая свое почтение королеве в поклоне, я повторяю слова, которые так часто повторяла мне тетя: грация, скромность и изящество. Грация, скромность и изящество.

Грация, скромность и изящество. И в тот самый момент, когда я склоняюсь в реверансе, ткань, которую Люси привязала мне на талию, развязывается.

Ужасно, ужасно не вовремя!

– Вот Анубисов сын, – выдыхаю я сквозь зубы.

– Выпрямись, дорогая, – шепчет мне леди Сефтон.

Легко сказать. Скрещиваю ноги, пытаясь удержать этот своеобразный подгузник, чтобы не выпал. «Красным» ковер сейчас будет во всех смыслах.

– Леди Сефтон, щедрость, с которой вы помогаете юным дебютанткам, достойна восхищения, – поздравляет ее королева.

– Леди Ребекка заслуживает дебюта по всем правилам, учитывая ее статус, – отвечает крестная.

– А также учитывая ее приданое, – добавляет королева. – Разумеется, в Лондоне никто не сможет соревноваться с вами в изяществе, происхождении и богатстве. И тем не менее у меня один вопрос: сколько вам лет?

– Двадцать один год, ваше величество, – отвечаю я.

– У вас несколько запоздалый дебют, – замечает правительница.

– Семья захотела соблюсти траур после потери моих родителей и подождать, пока мое здоровье окончательно не восстановится после болезни, – объясняю я.

– В вашем возрасте у меня уже было трое детей и я ждала дочь, – доносится мне в ответ. – Не боитесь, что слишком долго медлили?

Я могла бы ответить простым «нет», но у меня не выходит.

– Возможно, ваше величество, но меня это не пугает. Ведь и ваши дочери, хотя и старше меня, до сих пор не вышли замуж. – И никогда не выйдут и не подарят престолу наследников, но этого я сказать не могу. От дебютантки до ведьмы один шаг.

После моей реплики по залу прокатываются шепотки.

Королева смотрит на меня, изогнув бровь, и отвечает:

– Но они есть в очереди престолонаследия.

– Как ваше величество подчеркнули, надеюсь, мое солидное приданое компенсирует возраст.

– Леди Сефтон, девушке из хорошей семьи не подобает вести себя с подобным бесстыдством, я советую вам как следует заняться ее воспитанием. Вы как жемчужина, Ребекка, но жемчужина дикая, – выговаривает мне королева. – Можете идти.

Мелкими шажочками иду за леди Сефтон по направлению к группкам гостей, которые выстроились у подножия трона, на котором сидит королева.

Тетя Кальпурния укоряюще смотрит на меня, а Арчи качает головой в попытке скрыть насмешливую улыбку.

Как только я оказываюсь вне поля зрения королевы, кое-как подтягиваю неудобный подгузник и разрешаю себе почесать руки, которые в перчатках все еще зудят так, что сводят с ума.

Представления ко двору следующих двух дебютанток ничем не примечательны: среди них в сопровождении сплетницы с плюмажем девушка, которую, как оказывается, зовут Мэгги Блайдж, та, что съела солитера, чтобы похудеть, ей восемнадцать лет. Сопровождает ее виконтесса Астрей.

Но весь зал оживляется, когда камергер объявляет имя сэра Ридлана Нокса.

Это он! Пират.

Я вытягиваюсь вперед и вижу, как он рассекает людское море, и с удивлением отмечаю, что мужчина, который вот-вот преклонит колени перед королевой, ничуть не похож на тот образ, который я себе представила.

Никакого крюка вместо руки, никакой деревянной ноги или попугая на плече.

Он проходит совсем близко, и я вижу, что это… тот самый человек, которого я видела в понедельник у «Хэтчердс», я шла к Гвенде, а он со мной поздоровался!

Шаг у него уверенный, на грани с самоуверенным, будто это он король и приехал с визитом к равному; взгляд решительный, а полуулыбка почти вызывающая.

Шум голосов вокруг становится громче, в особенности дам, которые не скупятся на похвалу его внешности.

– Какие густые волосы, – шепчет одна. – Брюнеты как раз в моем вкусе.

– По сравнению с ним наши мужья просто чахоточные и стоят одной ногой в могиле, – замечает другая.

– А его глаза… два горящих уголька. Он может воспламенить женщину одним взглядом.

– Узнав, что его посвятили в рыцари, мой муж был возмущен до крайности. Сказал, что его место на виселице и что однажды его и повесят на пристани Вэппинга[19].

– Может, он и прав, но какое расточительство! – восклицает Мэгги.

– Мэгги, – одергивает ее мать. – Он преступник, вне закона. Даже просто поздороваться с ним непристойно.

– Но богат как Крез, – добавляет пернатая леди Астрей. – Я узнала, что он владеет мавританским дворцом в Гибралтаре, который раньше принадлежал султану, с водопроводом в каждой комнате, с фонтанами и бассейнами.

– Правда? – спрашивают остальные две.

– И у него есть еще… гарем, – еще тише шепчет та.

Мэгги с матерью смотрят на нее во все глаза:

– Гарем?

– С семью наложницами, – уточняет леди Астрей. – По одной на каждый день недели.

– Это просто возмутительно, – замечает миссис Блайдж. – Распутник.

– Офицеры рассказывают, что он садист, который любит мучить заложников, и что он отрезает руки своим подчиненным, которые не выполняют его приказы, а потом прибивает их к самой высокой рее.

– И как регент мог наградить подобного демона? – спрашивает мать Мэгги, которая при этом не может отвести взгляда от Ридлана Нокса.

Она чуть ли не слюни пускает, как и большинство присутствующих женщин.

– Кажется, он перехватил сведения, оказавшиеся ключевыми для победы при Ватерлоо.

Я слушаю с любопытством, испуганная и зачарованная одновременно.

И к тому же я могла бы написать рассказ про корсара, а Ридлан Нокс – отличный образ.

Только сегодня ночью я закончила писать «Амулет Александрии», который Люси отнесла в газету еще до рассвета. Может, «Корсар Красного моря» будет следующим…

– Мистер Нокс, сколько вы уже не были в Лондоне? – приветствует его королева Шарлотта.

– Я в столице второй раз за десять дней, – отвечает он, и голос у него глубокий и теплый. – А при дворе впервые в жизни.

– Можно сказать, вы прожили даже несколько жизней, сир, – продолжает королева. – Не все достойные, но, без сомнения, насыщенные.

– В таком случае это благо, ведь Корона выиграла больше от моего бесчестия, чем от чести, – с хлесткой иронией отвечает Нокс. – Будь я покорен долгу, возможно, трон, перед которым я сегодня склонился, был бы занят тем, кто сейчас находится в ссылке на острове Святой Елены.

Королева цепенеет, затем что-то шепчет камергеру и снова обращается к Ноксу:

– Вы долго пробудете в городе?

– Только пока это необходимо, – лаконично отвечает он.

– В таком случае желаю, чтобы ваше пребывание было столь же приятным, сколь кратким, сэр Нокс, – сухо заключает она.

И не успевает Нокс отойти, как камергер объявляет о завершении приема.

– Это просто оскорбительно, – замечает леди Астрей. – Его дерзость настолько рассердила королеву, что она прервала аудиенцию!

Но только мы направляемся к выходу, как позади раздается голос:

– Маркиз Леннокс?

Обращается он к моему кузену: Арчи поворачивается, и я тоже.

И это не кто иной, как Ридлан Нокс.

Вблизи он производит еще более сильное впечатление. Арчи высок, но Ридлан превосходит его на добрую пядь, не говоря уже о фигуре. Хотя на нем такой же элегантный наряд в бруммелиановском духе, после стольких лет сражений и плаваний ткань рельефно обтягивает мускулы.

Но больше всего меня притягивает его лицо: эти четкие черты, будто высеченные из мрамора рукой скульптора.

Он смотрит на меня так, будто мы знакомы, и мне становится неуютно.

– Сэр Нокс, – приветствует его в ответ кузен.

– Мне наконец выпала возможность представиться своим соседям, – вдруг с теплом произносит он.

– О, так вы загадочный покупатель дома Фрэзеров! – восклицает Арчи.

– Судя по всему, когда получаешь рыцарский титул, без резиденции в Лондоне не обойтись.

– Не могу не согласиться. Позвольте выразить свое восхищение современными улучшениями, которые вы привнесли. Мне выдался шанс наблюдать за работами, и, не стану скрывать, некоторые ваши инициативы я повторил.

– Польщен, что вы их оценили, – отвечает Нокс, так и не отводя от меня взгляда. – Эта юная леди ваша сестра?

– Кузина, – поправляю его я.

– Только что состоялся ее дебют, – добавляет Арчи, а затем делает знак тете подойти к нам. – С нами также моя мать, позвольте представить вас. Матушка, мы узнали, кто наш таинственный сосед.

– В самом деле, милый?

– Сэр Ридлан Нокс, – снова представляется он, поклонившись.

– Моя мать, Кальпурния Шеридан Бельфор.

Тетя оглядывает его, моргнув несколько раз, тщательно контролируя свою реакцию.

– Вот как, эксцентричный новатор.

– Собственной персоной. И так как работы уже закончены, через неделю я стану полноправным владельцем. Вы – мои желанные гости и, надеюсь, не откажетесь прийти на чай, – продолжает он.

– С удовольствием, – тут же принимает приглашение Арчи, который ждет не дождется, когда же сможет осмотреть дом, и не обращает внимания на то, что тетя Кальпурния таким желанием вовсе не горит.

– Нам пора возвращаться, – торопит нас тетя. – День выдался утомительным.

Я изо всех сил стараюсь не отставать, семеня мелкими шажочками, чтобы удержать повязку.

– Леди Ребекка, – к моему удивлению, окликает меня Ридлан Нокс.

– Да, сэр? – отвечаю я, снова обернувшись к нему.

Нокс подходит ко мне, будто хочет сообщить что-то по секрету.

– Кажется, у меня есть кое-что ваше.

– Мое? – непонимающе переспрашиваю я.

Он достает из камзола нечто пепельно-розового цвета.

– Разве вы не теряли перчатку на маскараде у Мэндерли?

Конечно, теряла, но вопрос в том, откуда она у него? Я смотрю на него, тяжело сглотнув, и не знаю, что ответить.

– Ваше молчание означает согласие? – провокационно спрашивает он.

– Это не моя, – объявляю я. – Вы ошибаетесь.

Он выворачивает ее и показывает мне изнанку, испачканную чернилами.

– Вы уверены? Потому как это левая перчатка, и если рука, которая ее носила, оставила следы чернил, значит, владелица – левша, – рассуждает он. – Как и вы.

Я пытаюсь не выдать своего недоумения. Откуда он может знать?

– Вы просто говорите наугад.

– Это ваша преобладающая рука, ей вы держите веер, приподнимаете подол платья, и ей вы застегнули браслет, который носите на правом запястье, – заключает он.

– Вы очень наблюдательны, – замечаю я. – Однако это не моя перчатка.

– Но готов спорить, если бы я попросил вас снять ту, что на вас сейчас, на вашей руке оказались бы такие же чернильные следы, как и эти. Многие левши сталкиваются с этим неудобством при письме.

– Снять перчатку? – Для 1816 года это все равно что снять трусики – если бы они на мне еще были. – Вы просто наглец, и слухи на ваш счет не врут. Я не стану делать ничего подобного.

– Это и не требуется. Вы чешете руку, потому что чернила, которые вы используете, явно не лучшего качества и вызывают у вас аллергию. Они же не из чернильных орешков, как обычно? Полагаю, это дешевые чернила, разбавленные сульфатом меди, который используют при стирке белья. Посмотрите на пятно, – настаивает он, протягивая мне перчатку. – Оно не совсем черное. Есть синий оттенок, как раз цвет сульфата меди. Поэтому он так раздражает кожу, верно, Ребекка? Лучше бы вам купить чернила получше.

К сожалению, он прав: так как пишу я много, то прошу Люси покупать перья и чернила подешевле.

– Да, я левша и пользуюсь недорогими чернилами, и что из этого? – признаю я.

– Ничего. Мне лишь было интересно, понравилось ли вам наше с леди Селестой представление. Судя по тому, как вы неотрывно наблюдали, видимо, да.

О боже… это он.

– Так вы были… – судорожно ловлю ртом воздух и не могу больше и слова сказать.

– Я уже собирался спросить, не хотели бы вы присоединиться к нам, но вы так поспешно убежали, что я не успел.

На этот раз мое изумление таково, что Нокс негромко смеется, явно удовлетворенный.

– Не собираюсь слушать дальше, – объявляю я. – Я ухожу.

– Не хотите забрать свою перчатку?

– Оставьте себе.

– Как залог любви? И так скоро, – подначивает он. – Вы и правда торопитесь воспользоваться своим дебютом.

– Я не хочу касаться ничего, до чего уже дотронулись вы, – решительно заявляю я, оборачиваясь в поисках Арчи и тети Кальпурнии.

– У вас довольно странная походка, леди Ребекка, – негромко замечает он. – Обычно женщины так ходят после того, как я до них дотронулся, а не до.

– Вы меня никогда не коснетесь, будьте уверены.

– Увидимся за чаем, – насмешливо прерывает меня он.

– Возможно, правильно про вас говорили – что однажды вас повесят в Вэппинге.

– Возможно. – Тут Нокс довольно улыбается: – Но не сегодня.

9

Три дня спустя после моего дебюта приходит приглашение на чай от Ридлана Нокса.

– У меня голова болит, – в качестве извинения говорю я Арчи, который уже держит в руках карточку с подтверждением приглашения.

Мне вовсе не хочется снова оказаться лицом к лицу с Ноксом. В его присутствии мне не по себе, причем ощущение очень странное – такого я прежде не испытывала. Так чувствует себя добыча хищника.

Добыча, с которой он хочет поиграть.

Добыча, которая, однако, не желает убегать.

Да, Селеста Мэндерли определенно не хотела никуда бежать…

Притворное недомогание предоставляет мне отличное алиби, позволив закрыться в комнате и писать новый рассказ для «Кроникл», который прекрасно отвлекает от мыслей о Ноксе.

Сегодня утром вышла «Загадка писаря», но только первая часть, тайна будет раскрыта во второй.

Торпу, директору газеты, идея понравилась, но продолжение мне нужно сдать до полуночи.

Люси стучится ко мне, когда уже темнеет, чтобы помочь подготовиться к приему в честь дебюта близняшек Портер.

Я познакомилась с Офелией и Гортензией Портер в книгопечатне, и они сразу же мне понравились, хотя бы просто потому, что их тоже изводит нападками Аузония.

Мюррей Портер, их отец, – наследник древней династии судовладельцев: богатый, да, но без титула, и происходит от портового рабочего, так как его дедушка строил рыболовецкие суда, из-за чего Аузония повторяет, что «сестры хотят поймать мужей на удочку».

Выхожу из-за стола и раскладываю листки с рукописью на подоконнике, чтобы чернила успели просохнуть.

– Как только все лягут спать, сможешь отнести их Торпу? Он заплатит тебе за сегодняшний рассказ, поэтому пешком не ходи. Флит-стрит – не самое удачное место для прогулок по вечерам, поезжай в коляске. За мой счет, разумеется. – И пока раздеваюсь, смотрю на левую руку: – Как можно убрать следы от чернил?

Этот негодяй Нокс прав, нужно покупать чернила получше.

Для дебюта дочерей Портеры выбрали зал собраний Арджил, один из самых роскошных частных залов – а также самых больших и новых. Войдя под руку с Арчи следом за дядей и тетей, мы присоединяемся к группе гостей.

К моему удивлению, обнаруживаю, что предметом их оживленного обсуждения является именно «Загадка писаря».

– Теперь я покупаю «Кроникл» только ради рассказов Сфинкса, – говорит один из мужчин.

– На мой взгляд, лучший рассказ – это «Предсказательница реки Нил», – вставляет Арчи.

– Кто знает, кто прячется за этой подписью, – размышляет вслух другой.

– Готов спорить, это Уильям Баллок! – заявляет первый. – Большего египтомана, чем он, в Лондоне не найти.

– Рассказы написаны профессионально, – замечает мой кузен. – Я считаю, что это Вальтер Скотт.

– Или, может, Перси Шелли, – предполагает еще кто-то.

– А может, это женщина? – вмешиваюсь я, но в ответ мне раздается лишь громогласный хохот.

– Да, та еще загадка, – продолжает другой мужчина, проигнорировав мое предположение. – Но мы точно знаем, кем Сфинкс быть не может: Красавчиком Бруммелем!

И беседа переходит на обсуждение главной сплетни дня: самый знаменитый денди Лондона сбежал во Францию.

– Он исчез сразу же, как вышел из театра. Посмотрел представление как ни в чем не бывало, а потом бросился в Дувр и пересек Ла-Манш, – слышится голос лорда Осборна, отца Аузонии, который присоединился к сплетням.

– Я был в клубе «Уайтс»[20], когда Ричард Мэйлер на весь зал сказал, что Браммел не заплатил ему довольно большой карточный долг, – объясняет дядя Элджернон. – Эти его ставки, игорные дома, эксцентричный образ жизни – вот и набрал долгов на шестьсот тысяч фунтов.

Услышав эти цифры, присутствующие вздрагивают.

– Подождал бы несколько дней – и мог бы попросить денег у Нокса, – посмеивается один из самых пожилых и тучных джентльменов. – Похоже, этот пират богаче самого короля.

– И он к тому же сегодня здесь, – добавляет Осборн. – Неслыханная дерзость.

Черт побери! Что делает Ридлан Нокс на балу в честь дебюта близняшек?

Отвечает на мой незаданный вопрос лорд Мэндерли:

– Нокс заказал Портеру новый фрегат со всем вооружением. На пятьдесят тысяч фунтов. Даже Королевский флот никогда не тратит столько всего лишь на один корабль.

– И заплатил вперед, – добавляет толстяк.

– Золотом, – уточняет третий.

Обеспокоенная этим непредвиденным посещением, я оглядываюсь в поисках Нокса, чтобы не столкнуться с ним. И замечаю его на другом конце зала, прямо напротив меня, и поэтому отхожу в сторону, чтобы скрыться из его поля зрения, на случай если он вдруг обернется.

– О, прошу прощения, – извиняюсь я, почувствовав, что толкнула женщину позади себя.

Это леди Селеста.

– Ничего страшного, даже наоборот. Я надеялась поговорить с вами, Ребекка.

Ее слова застают меня настолько врасплох, что я не могу придумать никакой отмазки.

– Поищем чего-нибудь освежающего? – предлагаю я, заметив, что Нокс отходит со своего места.

– С удовольствием.

Мы берем по чашке легкого фруктового пунша и молча потягиваем его несколько минут.

– Я слышала, во время вашего представления ко двору вы сумели постоять за себя. У королевы есть привычка задирать дебютанток, кого-то она даже довела до слез. Я рада, что с вами ей это не удалось.

– У меня мог вот-вот упасть тканевый пояс для регул на глазах у всего двора, так что я волновалась о другом, – искренне признаюсь я, вызвав у леди Селесты смешок.

– Я получила первое предложение руки и сердца почти через месяц после дебюта. Мне тогда было семнадцать лет. – У леди Селесты вырывается вздох. – Но это не означает, что с браком мне повезло.

– Лорд Мэндерли гораздо старше вас, – не могу удержаться я. – Прошу простить. Хочу сказать, вас разделяет значительная разница в возрасте.

– Ему пятьдесят шесть лет, он на тридцать четыре года старше меня, – напрямую отвечает леди Селеста. – Наш брак заключался не по любви. Он хочет наследника, которого не сумела дать ему первая, ныне покойная, жена. А я, дочь женщины, которая произвела на свет четырех мальчиков и трех девочек, казалась ему гарантией плодовитости. Мой муж человек нетерпеливый, подверженный приступам гнева и лишенный даже намека на сочувствие.

Я смотрю на леди Селесту, чьи большие темные глаза, нежные и печальные, смотрят только на чашку пунша в руках.

– Почему вы поделились этим со мной?

– Эта жизнь, из которой нет выхода, душит меня: мы с ним лишь изображаем привязанность на людях, но наедине он со мной едва говорит, и я должна терпеть всех его любовниц, которые заходят в Мэндерли-мэнор как к себе домой. – Ее голос подрагивает, в нем слышатся слезы, которые уже наворачиваются на глаза. – То, что вы увидели на маскараде, было… помутнением рассудка.

– Леди Селеста, если вы боитесь, что я стану распространять сплетни…

– Мне было важно сказать вам, что я так себя обычно не веду: я не из тех распущенных женщин, кто ищет удовольствия с незнакомцами. К Ноксу меня толкнуло отчаяние. В первый раз я увидела его у каллиграфа, я забирала приглашения на бал-маскарад, а он заказывал себе именные карточки. Я его не знала, а он не знал, кто я. И он был так красив, так обходителен, что я подумала…

Что бы Селеста ни хотела сказать, слова так и остались невысказанными.

– Не знаю, о чем я думала. Я протянула ему приглашение, но это было глупым безрассудством. Когда вы нас застали, я поняла, какое безумие совершаю. Я могу вынести унижения из-за того, что не подарила супругу наследника, но не смогу жить в бесчестии, изгнанной из дома, без средств и отвергнутая собственной семьей. Мне остается благодарить небо, что увидели нас вы, а не Аузония или ее мать.

– Леди Селеста, я не люблю злорадные сплетни, и мне хотелось бы, чтобы со мной вы чувствовали себя совершенно спокойно, будто ничего и не было, – успокаиваю ее я.

– Я благодарю вас за тактичность, Ребекка. И желаю, чтобы ваш опекун отдал вашу руку человеку достойному, который относился бы к вам с любовью и уважением.

– Кто-то уже попросил руку Ребекки?! – внезапно влезает Аузония, застав нас врасплох, и я чуть не обливаюсь пуншем.

– К счастью, нет, – заявляю я.

– Сплетничаете о чем-то интересном? – продолжает она этим своим раздражающим язвительным голоском. – Какой скучный вечер. И сестры Портер скучные.

– Зачем же ты тогда пришла? – спрашиваю я.

– Из сочувствия, разумеется! – отвечает она с фальшивой улыбочкой. – Подумайте только, как тяжело бы им пришлось, если бы все те, кто имеет вес в обществе, отклонили приглашение… О! – Аузония вдруг прерывает свой шквал враждебных заявлений и, хлопая глазами, удивленно смотрит куда-то. – Это разве не муж Эмили?!

– Похоже, что да, – подтверждает Селеста, разглядев только что вошедшего джентльмена.

– Эмили поступила глупо, бросив такого порядочного человека, как виконт Дювиль, – замечает Аузония, помахивая веером у лица.

– Разве он не должен быть дома, вне себя от горя? – спрашиваю я слишком громко. Но кто-то же должен искать Эмили, а не демонстративно отворачиваться!

– Это она бесстыдница, а не он. Более того, теперь он свободен, волен жениться снова, к тому же и приданое осталось при нем, – поддевает она меня; Аузония всегда в курсе последних новостей. – Джентльмен его положения определенно нуждается в супруге и наследниках. Пожалуй, подойду выказать ему свое почтение.

– Какой тактичный поступок, – замечает Селеста.

– И абсолютно бескорыстный, – шепчу я в ответ, когда Аузония отходит достаточно далеко.

– Судя по выражению лица моего мужа, боюсь, я должна присоединиться к нему, – огорченно вздыхает Селеста. – Желаю вам хорошего вечера.

Но ее пожеланию не суждено сбыться, так как я уже вижу, как один из Генри, тот, с несвежим дыханием, идет по направлению ко мне. Вот-вот начнутся танцы, и я боюсь, что он собирается меня пригласить.

Я поспешно прячусь за одной из громадных колонн, которые стоят по периметру зала, и вдруг мне приходит в голову идея.

Снимаю с запястья бальную книжку и крошечным карандашиком заполняю пустые строчки, где должны располагаться имена кавалеров.

– Левша, – замечает голос у меня за спиной, и я вздрагиваю. Это Нокс, который наблюдает за мной, сложив руки за спиной. – Не то чтобы мне нужны были доказательства.

– Добрый вечер, сэр, – приветствую его я бесстрастным тоном.

– Уже успели еще куда-нибудь сунуть нос?

– Я была слишком занята, избегая встречи с вами, но, судя по всему, тщетно.

– Как вы резки со мной. А ведь я в знак извинения за нашу ссору при дворе хотел попросить у вас танец. Кстати, походка у вас явно стала лучше, – добавляет он с насмешливой улыбкой.

– У меня все танцы уже заняты, – сообщаю я, помахав у него перед носом бальной книжкой. – Мне жаль.

– Лорд Тимоти Шаламе, сэр Дэвид Бекхэм, мистер Гарри Стайлз… – читает он список. – Не думаю, что знаю их.

– Вы в Лондоне недавно, – отвечаю я. – И многих не знаете.

Нокс смеется, качая головой:

– Готов поставить все свое состояние, что этих джентльменов не знаете даже вы.

– А вы не привыкли к отказам, сэр Нокс? – подкалываю его я.

– Вы хитры, леди Ребекка, но еще слишком наивны. Могли бы хотя бы постараться и написать имена разным почерком. – Его насмешливый тон в сочетании с вызывающим выражением лица очень раздражает. – И все-таки вы довольно необычная девушка.

– Это комплимент?

– Вопрос в том, по какой же причине дебютантка старается уклониться от танцев, а не гоняется за каждым подходящим холостяком бала.

– Предпочитаю наблюдать и оценивать, кому уделять собственное время, – объясняю я. – Кроме того, большинство из них посредственные танцоры, и танцы бы стали мукой.

– Без ложной скромности скажу, что на паркете справляюсь не хуже, чем на палубе: морской шторм отлично учит чувствовать ритм и держать равновесие.

– Возможно, вы и хороший танцор, но как холостяка вас подходящим все равно не назовешь, – возражаю я.

Нокс подносит руку к груди, изображая боль:

– Ах, как вы ранили мое бедное сердце… Хм, к счастью, у меня его нет.

– Эта беседа длилась уже слишком долго, и вы стали вести себя чересчур фамильярно, – заканчиваю разговор я.

– Мы знакомы лучше, чем вы считаете. Как ваша рука?

– Моя рука – не ваша забота, ни в прямом, ни в переносном смысле.

– Сегодня вы долго писали. Странное лекарство от мигрени, но если вам помогает…

Минуточку, откуда он знает, что я сегодня делала?

– Вы шпионите за мной, Нокс?

– Вы мне не так интересны, но по чистой случайности я обнаружил, что окна моего кабинета выходят именно на вашу комнату, и так как ваш письменный стол расположен прямо у окна, я вас видел.

Дома Арчи и Нокса занимают целый квартал, расположенные друг напротив друга на манер симметричных подков, и замыкаются по периметру. Между ними есть смежный сад, и окна моей комнаты выходят как раз на этот сад.

– Похоже, не только я сую нос в чужие дела, – подначиваю его я.

– Я ни за кем не подглядывал, вы просто попали в поле моего зрения.

– Знаете, я, пожалуй, все же приму участие в танцах. Хорошего вечера, Нокс. – Нет, вы только посмотрите на него!

– Кстати, леди Ребекка, – окликает меня он, пока я не успела уйти. – Задергивайте гардины, прежде чем сменить платье.

10

– Добрый день, леди Ребекка, – приветствует меня Люси, когда я просыпаюсь. – Судя по оживленному рассказу вашей тети, похоже, вчера вы танцевали с каждым приглашенным джентльменом на балу.

Я потягиваюсь, вынырнув из-под слоев одеял, которые, несмотря на середину мая, до сих пор необходимы.

– Со всеми, кроме одного, – отвечаю я. Со всеми холостяками, кроме Нокса.

Однако, протанцевав два танца, мне пришлось с горечью констатировать, что реальность крайне далека от моих ожиданий: никакого тебе обворожительного мистера Дарси, ни романтичного полковника Брэндона, ни даже нерешительного мистера Найтли. Только сплошные мистеры Коллинзы, до самого горизонта.

Не говоря уже о статных братьях Бриджертонах, которых нет и следа.

Только герцог Уиндэм мог бы спасти вечер, но его не было.

– Надеюсь, вы хорошо повеселились. – Так как вернулись мы уже часа в четыре утра, а то и позже, я не стала будить Люси и, плотно задернув шторы, разделась сама.

– Я удивилась, увидев среди гостей и мужа Эмили. Как он может думать о светской жизни в тот момент, когда все его мысли должно занимать беспокойство о ней? – не могу успокоиться я.

Люси пожимает плечами:

– Полагаю, мужчины могут делать то, что им вздумается.

– Никто даже не пытается ее искать. Возможно, мне самой стоит поспрашивать.

– Или же вам лучше держаться подальше от скандалов. Тайком публикуя детективные рассказы, вы и так ходите по грани, – предупреждает она меня, давая понять, что ситуация с Эмили меня не касается.

– А что Торп сказал про вторую часть рассказа? Ему понравилось? – спрашиваю я.

Люси озадаченно моргает:

– Я не смогла отнести рассказ Торпу, леди Ребекка. Когда я вошла в вашу комнату за рукописью, то не смогла ее найти.

– Как это ты ее не нашла? – изумленно вытаращиваюсь на нее я. – Я же положила листы вон туда, на подоконник, сушиться, – говорю я, указывая на конкретное место, где оставила рукопись.

– Крайне сожалею, но их там не было.

– Люси, кто еще кроме тебя входил в мою комнату? – обеспокоенно спрашиваю я, думая о вещах из будущего, которые я спрятала в корзину для шитья.

– Никто, – заверяет меня она. – По крайней мере, я так думаю. Когда вы отправились на бал, все слуги ушли, все до единого.

Я поспешно одеваюсь, собираясь спуститься вниз.

– Люси, перерой всю комнату, эти листки должны где-то быть!

В столовой внизу стол можно лишь с трудом разглядеть под букетами цветов.

– Позволь сказать, Ребекка, что, после несколько неровного начала, вчера ты была безупречна, – замечает тетя Кальпурния, выглядывая из-за букета желтых роз. – Видишь? Это все презенты от поклонников. А значит, они намерены добиваться твоего расположения, – подтверждает она.

– Мы надеемся выдать тебя замуж к концу лета, – замечает дядя Элджернон, выуживая шоколад из жестяной коробочки.

– Что случилось? – удивленно спрашивает Арчи, войдя в столовую. – Кто-то ограбил клумбы Риджентс-парка?

– У твоей кузины уже есть претенденты на руку и сердце, – с гордостью отвечает тетя. – Целых двенадцать.

– Целых двенадцать? – Арчи дружелюбно касается моей щеки. – Молодец, Ребекка!

– И тебе не терпится от меня избавиться? – спрашиваю я.

– В действительности нет, так как стоит тебе выйти замуж, как все внимание моей матери обратится на меня и на поиски моей будущей супруги. Более того, сегодня я пойду в клуб и устрою так, чтобы к вечеру все узнали, что я не собираюсь выдавать авансы из твоего приданого. Посмотрим, сколько останется из этих ухажеров, – посмеивается он.

– Ты этого не сделаешь, Арчибальд! – возмущается тетя. – Я сейчас же иду писать леди Сефтон, расскажу ей эти замечательные новости.

– Не в твоих интересах отваживать претендентов Ребекки, а то так и будешь всю жизнь тащить ее на своем горбу, – предупреждает его дядя. – Если она останется старой девой, тебе придется кормить еще один рот.

– Хоть Ребекка любит хорошо поесть, на семейный бюджет ее аппетит окажет куда меньшее воздействие, чем твой, Элджернон, – укалывает его в ответ Арчи. – Так скажи, кузина, есть ли среди них джентльмен, что пришелся тебе по сердцу?

– Нет. – Никто не смог бы убедить меня остановить Гвенду и помешать ей поскорее высчитать время моего возвращения домой.

– В твоем возрасте уже не до капризов! – вопит дядя.

– Потому что, к твоему сведению, – продолжает Арчи, – герцог Уиндэм объявил в «Уайтсе», что намерен подыскать себе жену в этом году. И думаю, что он не случайно сказал это в моем присутствии.

Ну, этот герцог Уиндэм совсем неплох…

Арчи садится в кресло, листая газету.

– Жду не дождусь среды. Сфинкс так и не дописал «Загадку писаря», и мне не терпится прочитать, чем там все закончилось.

– Да автор, должно быть, из тех, чей разум уже так затуманен, что он понятия не имеет, как этот конец написать, – хмыкает дядя Элджернон.

В зал входит дворецкий Норберт, в руках у него перевязанная бантом шкатулка:

– Наш сосед, сэр Нокс, прислал подарок леди Ребекке.

Дядя смотрит на него, вытаращившись:

– Не собирается же и этот ренегат ухаживать за ней?

– Едва ли, – отвечаю я.

– Слуга, который его передал, сказал, что это китайское средство от мигреней, – объясняет Норберт.

– Очень любезно, – замечает изумленный Арчи.

Подарок от Нокса, мне? Беру шкатулку, развязываю небесно-голубую ленточку и открываю: внутри несколько пузырьков с темной жидкостью и записка.

«Раз уж вы, судя по всему, не в состоянии самостоятельно приобрести их, вот чернила наилучшего качества из возможных. Их привозят из Шанхая и используют в медицинской сфере для облегчения болей от ожогов, поэтому даже если вы запачкаете руки, то чернила не только не нанесут вред вашей коже, но и вылечат раздражение, нанесенное теми ужасными чернилами, которыми вы пользуетесь в данный момент.

Р. Н.

P. S. Мне показалось это достойной компенсацией за возможность прочитать конец „Загадки писаря“ раньше прочих».

Сама не заметив как, я стискиваю в руке записку.

– Что-то передать сэру Ноксу? – спрашивает Роберт. – Его слуга получил распоряжение подождать.

Иду к письменному столу Арчи и пишу ответ:

«Вор.

Р.».

Запечатываю конверт и передаю Норберту, чтобы он вручил его слуге.

Нет, вы только посмотрите на этого негодяя!

От нервного напряжения не могу усидеть на месте и начинаю ходить взад-вперед по комнате.

Ответ приходит практически немедленно:

«Хочу предложить вам соглашение. Подходите в полдень к калитке, которая разделяет наши сады.

Р. Н.

P. S. „Вор“ в моем случае – не оскорбление, а профессиональное качество».

Соглашение?

11

В полдень, под предлогом выйти подышать в первый солнечный день с тех пор, как я оказалась в 1816 году, я ускользаю в сад.

– Ваш зонтик, леди Ребекка! – напоминает мне Люси, протягивая его. – Вы же не хотите загореть?

Ограда, которая разделяет сады, высотой примерно два метра, и вся она увита плющом и глициниями, которые я и нюхаю в притворном восторге.

Сад действительно бесподобен, и хотя бы он оказался таким же, как и в моем воображении: здесь есть и фонтан с нимфой, из вазы которой льется вода, и плакучая ива с пышной кроной, под которой можно было бы укрыться и читать, а клумбы вокруг усыпаны нарциссами…

– Леди Ребекка… Или мне стоило сказать «Сфинкс»? – слышу я насмешливый голос с другой стороны.

В нескольких шагах, в просвете между плетущимися лозами, я вижу довольное лицо Нокса.

– Вы, неисправимый мерзавец, как посмели вы войти в мою комнату? – тут же в ярости выпаливаю я.

– А вы высокого о себе мнения. Вы правда считаете, что мне больше нечем заняться, кроме как пробираться в вашу комнату по, даже не знаю, по крыше каретного сарая, и это ради того, чтобы разузнать непорочные секреты дебютантки? Я слишком занят, чтобы тратить на вас время.

– Как тогда к вам в руки попала «Загадка писаря»?

Он поднимает палец вверх:

– А по-вашему, с чего вдруг после стольких пасмурных дней сегодня светит солнце?

– Я что, похожа на ту, кто хочет разгадывать загадки?

– Ветер. Который дул всю ночь по направлению с запада на восток, то есть от вашей комнаты в мою часть сада. Я видел, как листы разлетелись с подоконника вашей комнаты, подобрал их, собираясь вам вернуть, но потом прочитал и решил оставить себе.

– Вы украли мою рукопись, – обвиняюще заключаю я.

– Так вы с такой легкостью признаетесь, что это вы автор рассказов под псевдонимом «Сфинкс»?

Ну вот, я сама спилила сук, на котором сижу.

– Вы разве не говорили, что человек вы занятой? Какая вам разница, если заскучавшая дебютантка пишет детективные рассказы?

– Мне без разницы, но сейчас вы можете быть мне полезной. – Нокс отрывает листик плюща, покрутив ножку в пальцах, точно маленький флюгер. – И учитывая, что я знаю ваш секрет, вам в свою очередь полезно мое молчание.

– Так это шантаж, как оригинально, – иронизирую я.

– Скорее взаимовыгодный обмен.

– И что же вы хотите в обмен на ваше драгоценное молчание?

– Мне необходимо получить доступ в высшее общество, в круг самых почетных его членов, присутствовать на всех важных балах, получать приглашения во все дома, но это невозможно, если никто из людей, имеющих вес в этих кругах, не выкажет свое расположение ко мне.

– Пирата не жалуют в лучших салонах Лондона? – язвительно отвечаю я. – Какая неожиданность.

– Корсара.

– Семантика.

– Нет, так сказано в письме, подписанном лично регентом.

– И его недостаточно, чтобы распахнуть перед вами двери всех домов Мэйфера? – дразню его я. – Говорят, что вы богаче самого короля, так воспользуйтесь своими деньгами.

– К сожалению, судя по всему, безупречная репутация не имеет цены.

– И поэтому вы хотите воспользоваться моей. Глупо с вашей стороны полагать, что я так просто поддамся на шантаж. Да, возможно, разоблачение Сфинкса и вызовет толки, Аузония Осборн выплюнет еще порцию яда, но я переживу. – И с победной уверенностью я раскрываю зонтик. Я тут лишь на время, негодяй. – Жаль, что разрушила ваши планы. В любом случае надеюсь, что «Загадка писаря» вам понравилась. А теперь прошу меня простить, но я слишком занята, чтобы тратить на вас время, – передразниваю его слова я.

– Мне нравятся ваши острые ответы, леди Ребекка. От писательницы я и не мог ждать меньшего. И все же вы блефуете: лаете, да не кусаете.

– Если понадобится, смогу и укусить.

– Как любопытно. Скажите на милость, а вы уже знаете, куда хотите меня укусить, или я сам могу выбрать?

– На ваши провокации поддаваться не собираюсь, и ваши пустые угрозы меня не задевают.

– Вы так уверены? – хлестко возражает он, прислонившись плечом к калитке. – Вы уже выкидывали номера у всех на глазах, как в ту субботу в «Хэтчердс».

– Как вы узнали про «Хэтчердс»?

– В тот день вы свалились прямо на меня.

Я не помню ничего из того странного вечера, когда я провалилась в 1816 год, кроме насыщенного запаха, который окутал меня, – мяты и лакрицы.

– К женщинам-писательницам в обществе относятся без одобрения, за ними закрепилась дурная слава эгоцентричных созданий, радикалов, даже бунтарей. И это если женщина пишет безобидные заметки; у нас же речь идет о загадочных происшествиях, даже пугающих – о преступлениях и жестоких убийствах… Любой врач сразу объявит вас сумасшедшей.

– Я не сумасшедшая, – возмущенно возражаю я.

– Это как раз не важно: важно только то, что скажут, а никто и никогда не возьмет в жены сумасшедшую. Речь идет не только о вашей чести, но о добром имени всей вашей семьи, которой не останется ничего другого, как запереть вас в доме, чтобы избавить от общественного порицания и осуждения, – или же отправить вас на лечение в какой-нибудь забытый богом уголок, – с довольным видом заканчивает он. – Не испытывайте мое терпение.

Страх стискивает горло: если он прав, если меня увезут неизвестно куда или закроют в лечебнице, я могу не вернуться обратно в будущее и остаться здесь… навсегда.

– Вам уже не так нравится возможное будущее, которое я обрисовал, да, Ребекка? – подначивает он, не сводя с меня взгляда. – Завтра вечером в доме графа Латимора устраивают праздник, главная тема – Древний Египет. И раскрытие личности Сфинкса может стать важнейшим событием вечера.

Страх силен, но гордость побеждает.

– Знаете что? Я рискну, – отвечаю я, не собираясь ему уступать. – Прощайте.

– Подумайте хорошенько: даю вам двадцать четыре часа. И если вы не глупы, то выберете сообразно своей выгоде.

12

Семья Латимор заметно выделяется из всех; они вечно пытаются добиться благоволения аристократов из высшего общества и постоянно балансируют на грани респектабельности и скандала. Благодаря этому их приглашения принимают с большой готовностью: всегда есть темы для разговоров.

– Но это же «Праймарк»![21] – восклицаю я больше для себя, когда мы выходим из кареты и я понимаю, куда мы приехали.

– Что это такое? – озадаченно переспрашивает тетя Кальпурния.

Для нее мои слова – полная бессмыслица. Но как объяснить ей, что там можно купить арбузную маску для лица всего за фунт и девяносто пенсов? Помогают ли они? Не знаю. Покупаю ли их я? Да. Хотя и непохоже, что моей коже от этого есть какой-то толк, – но, когда я делаю маску, мозг расценивает это как заботу о себе.

– Ничего, тетя, просто мысли вслух.

Дом Латиморов, однако, выглядит гораздо красивее, чем тот, в котором в будущем разместится огромный магазин.

Они задрапировали все стены золотым шелком, а в саду, куда выходят окна бального зала, выступают факиры и пожиратели огня.

Леди Селеста Мэндерли одной из первых подходит ко мне поздороваться. Арчи тем временем присоединяется к своему другу Беннету: глаза у него добрые, но из-за ввалившихся щек и бледной кожи он выглядит так, будто еще не оправился от тяжелого кишечного вируса.

– Пойдемте к гадалке, она читает по ладоням, – предлагает леди Селеста, которая вдали от своего мужа выглядит гораздо безмятежнее.

– Здесь и гадалка есть?

– Похоже, они привезли ее из Александрии.

Гадалка сидит за низеньким столиком на большом ковре, усыпанном подушками, и делает мне знак опуститься на колени напротив нее.

– Снимите перчатку и протяните мне руку, миледи, так я смогу прочитать ваше будущее, – торжественно велит она. Судя по акценту, она испанка, какая там Александрия. Но это тонкости.

– Ну вот, – говорю я, показывая ей ладонь. – Что вы видите? Что я выйду замуж за человека с титулом и произведу на свет много наследников? – с долей скептицизма спрашиваю я.

– Не вижу никакой свадьбы, – серьезно заявляет она. – Никакой.

Посмеиваясь, смотрю на Селесту:

– Что-то мне чудится, ей Аузония заплатила.

– Ваша ладонь – настоящая загадка, миледи, – размышляет она вслух, крутя мою руку в своих. Ладно, она не египтянка, но и гадалка из нее так себе. – У вас будто нет ни прошлого, ни будущего.

– Неплохо, – саркастично отмечаю я. – Ну хотя бы настоящее есть?

Провидица сосредоточенно прищуривается:

– Похоже, вы прибыли сюда издалека, но при этом не путешествовали.

Ради всего святого!

– Нет, нет! Теперь я их вижу! Два прошлых, которые переплетаются, – продолжает она со все возрастающим убеждением. – И линия вашего будущего будто бы замерла в неизвестности…

– Это значит, что я умру? – слега встревоженно переспрашиваю я. Неужели я правда готова поверить гадалке? Я правда готова поверить гадалке.

– Никакой линии смерти нет. – Ее ответ должен был бы меня успокоить, но этого не происходит. – Но я вижу опасность.

– Опасность от чего? – настаиваю я.

– Больше ничего нет.

Селеста опускается на колени рядом со мной и протягивает свою руку:

– Прочитайте мою. Что вы видите?

Гадалке хватает и секунды:

– Я вижу хорошего мужчину, – произносит она.

Даже Селеста озадаченно смотрит на нее.

– Вряд ли это тот, за которого я вышла замуж, – с сарказмом шепчет она.

– Чужие земли, – коротко продолжает гадалка. – Вы поедете за ним в те места, где никогда не были.

– Знаешь, Ребекка, похоже эта гадалка заранее хочет оказать на нас воздействие – перед тем сюрпризом, который готовят Латиморы, – качает головой Селеста, переводя тему.

– Этот мужчина! – вдруг восклицает гадалка, указывая пальцем нам за спину. – Вы! – И вдруг встает. Мы, обернувшись, провожаем ее взглядом, а она идет навстречу Ноксу, который стоит рядом с молодым человеком с ближневосточными чертами лица. Она силой берет его за руку и разворачивает.

– Свет выведет вас из тьмы, в которой вы живете. Желание великих завоеваний приведет вас к великим жертвам – или же вы откажетесь от самих завоеваний.

Нокс смотрит на нее как на сумасшедшую.

– Свет, – повторяет она ему, а потом возвращается обратно и садится на свою подушку. За ней следом тянется шлейф сильного аромата, едкого, древесного и слегка сладковатого.

– У них так принято, – шепчет мне Селеста, заметив, что я принюхиваюсь.

Вот оно что, никаких сверхъестественных способностей.

Нокс, глядя на меня, крутит в пальцах цепочку своих карманных часов, напоминая о приближающемся сроке его шантажа.

Я отвечаю на его взгляд, резко закрываю веер и подношу к левому уху, вежливо улыбаясь.

На языке веера я только что послала его куда подальше.

Я избегаю Нокса весь вечер, не отходя от Селесты.

Надо придумать что-то правдоподобное к тому моменту, когда он всем расскажет, что под псевдонимом Сфинкс скрываюсь я, потому что это вопрос времени.

Лорд Латимор обращается к гостям, готовясь представить главный сюрприз вечера: он приобрел самую настоящую мумию, которую привезли на корабле из Каира, и сегодня вечером доктор Брэнсби Купер разбинтует ее на глазах у гостей.

У меня отвисает челюсть, по ощущениям – до самого пола.

Я знала, что из-за распространившейся по всей Европе египтомании на рубеже восемнадцатого-девятнадцатого веков стали проводить подобные парадоксальные и зловещие вечера, привозя мумий. Но никогда не думала, что сама окажусь на таком.

И хотя благодаря этому событию моя диссертация могла бы стать по-настоящему выдающейся, я считаю это неуважением. Это же мертвые люди, и не важно, сколько тысяч лет прошло, – у них есть право покоиться с миром.

Это как если бы в будущем кто-то захотел выкопать наших близких исключительно ради развлечения. Если бы они так поступили с останками моих родителей…

– Невежественные варвары, – шепчу я Арчи, вставшему рядом со мной вместе с Беннетом и его женой Мэри Энн, которая, в отличие от меня, полна энтузиазма.

– Лорд Латимор заплатил за нее пять тысяч фунтов, – замечает она, волнуясь. – Очень оригинально!

– Чего только не сделаешь, чтобы добиться расположения высшего общества, – замечает Беннет, который выглядит скорее растерянным.

И тем не менее он прав: хотя о Латиморах и судачат кому не лень, услышав вести о поразительном зрелище, все самые видные представители высшего общества решили принять приглашение на вечер и теперь с круглыми глазами смотрят на саркофаг, который слуги расположили в центре залы.

Дерево расписано яркими иероглифами, и не скажешь, что ему тысячи лет.

Как только слуги поднимают крышку, открывая взглядам лежащую внутри мумию, по залу разносится всеобщее изумленное «Ооо!».

Совершенно очевидно, что никто из присутствующих никогда прежде не видел мумию так близко – кроме меня, ходившей в Британский музей. Более того, я даже изучала фото с компьютерной томографии Тутанхамона.

Доктор Купер, зубной врач дяди Элджернона, ходит вокруг тела, которое перенесли на стол, будто готовясь прочитать лекцию по анатомии.

– Прошу наиболее впечатлительных дам отойти подальше, так как снятие бинтов может оскорбить их чувства, – торжественно объявляет он. – Тело, которое мы собираемся осмотреть, датируется царством Верхнего Египта, за тысячу девятьсот лет до Рождества Христова.

Это невозможно. Объединение царств Верхнего и Нижнего Египта началось в 3150 году до новой эры.

– Это тело из пирамиды в Долине Царей.

Тоже ошибка. В Долине Царей нет пирамид, только гробницы, высеченные в камне. Да и захоронения там начались примерно в 1539 году до новой эры именно для того, чтобы их не разграбили, как происходило с пирамидами.

Ладно, он врач, а не археолог, но зачем рассказывать эту ерунду? Почему бы не пригласить настоящего историка, если могут позволить себе заплатить пять тысяч фунтов за мумию?

– Судя по надписям на саркофаге, это останки принцессы одиннадцатой династии.

Не сходится. В Долине Царей захоронения династий с восемнадцатой по двадцатую. Откуда все эти противоречия?

Розеттский камень[22] в 1816 году еще не расшифровали, откуда они могут знать, что означают иероглифы?

В ту секунду, когда доктор Купер, вооружившись ножницами, начинает разворачивать мумию, в комнате воцаряется крайне напряженная тишина.

Но то, что должно длиться несколько часов, заканчивается примерно за десять или около того минут, и я замечаю новые несовпадения.

Мумии, как правило, тщательно заворачивали в сотни квадратных метров льна, чтобы как можно плотнее охватить все тело: первым слоем шли самые мелкие повязки, включая каждый палец, следующий слой поверх фиксировал конечности, еще один использовался, чтобы придать телу нужное положение; бинты, бинты и бинты – и наконец, последний слой, прикрывающий тело.

На пол упали отрезки ткани, по размеру примерно с две простыни, но я не вижу никаких повязок на пальцах, ни защитных амулетов, которые обычно прятали между слоями бинтов. Эту мумию забинтовали наспех, небрежно: ни к одной принцессе никогда бы не отнеслись так неуважительно.

После завершения операции по залу проносится несколько вздохов и жеманных стонов.

– Обратите внимание на то, как сохранилось тело, – подчеркивает доктор Купер. – Его держали в соляных ваннах, чтобы избавить от влаги.

Египтяне использовали натрон, кристалл натрия, который высушивал тело, но кожа при этом не чернела. Тело же перед нами, похоже, вообще бальзамированию не подвергалось: оно не выглядело высушенным, как другие мумии, что я видела, – скорее всего, его бальзамировали каким-то современным способом.

Теперь я уже уверена, что эта мумия египетской принцессы такая же настоящая, как и гадалка.

– Шелковистые черные волосы принцессы сохранились и спустя три тысячи лет и выглядят так, будто их только вчера расчесывали.

Чем дольше продолжается этот нелепый спектакль, тем отчетливее я ощущаю беспокойство, мешающее оставаться на месте: я переминаюсь с ноги на ногу, кручу веер в руках.

У меня непонятно почему то же самое чувство дежавю, как и в тот день, когда я впервые увидела Люси в «Хэтчердс», а потом Арчи и тетю Кальпурнию и сразу узнала их, хотя никогда прежде не видела.

Поддавшись охватившему меня волнению, я осматриваю мумию, и меня поражает одна деталь: правая ступня меньше левой и завернута внутрь.

И это не из-за неправильно наложенных бинтов, сама кость уже деформировалась.

Я стараюсь не зацикливаться на этой находке, но в затуманенный разум пробивается еще одна деталь: на запястье той, кто определенно не египетская принцесса, остался браслет из ткани – в точности как тот, что я сплела и ношу на запястье.

Комната вдруг будто сжимается вокруг, становится темнее, жарче, вместо слов доктора Купера доносится странное жужжание, а перед глазами все плывет.

Раздавшийся крик даже не похож на мой голос, но все слышат имя, которое я произношу четко и ясно:

– Эмили!

13

О том, как закончился вечер у Латиморов, у меня остались только обрывочные спутанные воспоминания, и когда утром я просыпаюсь в собственной кровати, вижу рядом Люси. К сожалению, не только ее.

В моей спальне стоит и доктор Уинслоу, тот, по чьим словам, чтение провоцирует лихорадку в мозгу.

– У меня нет никаких сомнений: это истерия, – заявляет он, вполголоса беседуя с моей тетей. – Это могло бы объяснить ее недавнее эксцентричное поведение, вспышки гнева и использование бульварных слов.

– О господи, моя Ребекка! – тоненько восклицает тетя Кальпурния.

– Крайне рекомендую поместить ее в изоляцию на два месяца, в темноту, без книг и чего-либо, что могло бы спровоцировать новые приступы, и кормить очень жирной пищей. Мне придется пускать ей кровь и ставить пиявки на половые губы…

Что-что этот псих хочет сделать с пиявками?

– Сейчас также проводятся эксперименты с новым методом лечения, который включает хирургическое удаление клитора, который и вызывает состояние глубокой нервозности…

Хирургическое удаление клитора?! Нет, нет, нет, пора убираться отюда!

– Никто не посмеет меня и пальцем тронуть! – Я резко сажусь на постели. – Прочь отсюда, сумасшедший мясник! – требую я, угрожающе размахивая ночным горшком, стоявшим на тумбочке.

Уинслоу нетерпеливо закатывает глаза:

– Возможно, вам стоило бы также рассмотреть вариант с отправкой в лечебное учреждение.

– Ничего подобного мы делать не будем, – отрезает появившийся в дверях Арчи. – Я полагал, вы больше не планируете появляться в нашем доме. Возможно, вы передумали – а я нет: уходите.

– Арчи, – укоряет его тетя. – Я же должна была кого-то позвать для бедной Ребекки?

– Маркиз, – чопорно отвечает доктор, – я привык иметь дело с нестабильными пациентами. Многие женщины находятся в таком же состоянии: матка может провоцировать слабоумие.

– Да это вы слабоумный! – кричу я.

– Я сказал вон, – ледяным тоном повторяет Арчи.

Уинслоу уходит, ворча себе под нос, а вместо него появляется другой мужчина. Не очень высокий, но стройный и изящный, с загорелой кожей и большими темными глазами. В руках он держит кожаный чемоданчик, такой же, как у доктора Уинслоу. Я уже его видела – этот мужчина был с Ноксом на вечере Латиморов.

– Как вы себя чувствуете, леди Ребекка? – мягко спрашивает он с иностранным акцентом.

– Вы кто?

– Меня зовут Азмаль Аль-Саиди. Я личный врач сэра Нокса. Мне жаль, что я вынужден представиться вам при подобных печальных обстоятельствах. Я оказал вам помощь, когда вы почувствовали себя плохо на вечере у Латиморов. И все же ответьте, как вы себя чувствуете?

Подношу правую руку к груди:

– Давит здесь, будто сверху лежит что-то тяжелое.

– По-прежнему учащенное сердцебиение? Чувствуете, что задыхаетесь? Есть тремор?

– Нет, уже нет.

– Вы позволите? – спрашивает он, прежде чем взять меня за руку и сжать сначала пальцы, затем запястье, затем всю руку. – Одеревенения конечностей тоже больше не наблюдается.

– У меня нет истерии, – громко заявляю я. – Истерии вообще не существует.

– Вы правы, – к моему удивлению, подтверждает он. – На войне я видел многих мужчин, которые реагировали на шок в точности как вы при виде тела своей подруги.

– Что они теперь будут делать с Эмили? – спрашиваю я всех.

– Кажется, вызвали патрули с Боу-стрит и коронера, чтобы магистрат объявил о начале расследования, – отвечает мой кузен. – Выдан ордер на арест Бенджамина Харлоу, офицера, с которым сбежала Эмили.

Азмаль открывает свой чемоданчик и достает пузырек.

– Это настойка моего собственного приготовления на основе шлемника, родиолы красной, эшшольции и боярышника: принимать вечером, разведя в воде с медом. Похоже, вам недавно довелось пережить сильный стресс. Это так?

Меня забросило более чем на двести лет в прошлое.

– Примерно так.

– Мы же не должны запирать ее в четырех стенах? – спрашивает Арчи.

Азмаль качает головой с легкой улыбкой:

– Даже наоборот. Рекомендую как можно чаще выходить на улицу, дышать свежим воздухом, наслаждаться солнцем, когда оно есть, – и много двигаться.

– Вас послал Нокс? – спрашиваю я.

– Это я попросил его помочь, – вмешивается мой кузен. – И Нокс крайне любезно согласился.

– Откуда вы?

– Гибралтар, – отвечает Азмаль. – Но родился и вырос я в Дамаске. И служу Ридлану уже шесть лет.

– Можем ли мы снова к вам обратиться в случае необходимости? – спрашивает Арчи.

– Конечно. – Азмаль закрывает чемоданчик и собирается уходить, но сначала быстрым плавным жестом кладет на мою прикроватную тумбочку конверт, ничего не говоря. – Если желаете, маркиз, я могу приготовить сироп на основе экстракта плюща, гринделии и черной смородины, от кашля – для мистера Элджернона.

– Мой отчим не большой любитель лечиться, – усмехается Арчи. – Но я попробую убедить его.

Оставшись одна, я беру конверт, который оставил Азмаль, и открываю.

Внутри страницы моего рассказа, который попал к Ноксу.

Он мне их вернул.

Чуть позже по совету Азмаля я выхожу на улицу и почти все свободное время провожу, разъезжая с Люси по городу в открытом ландо, наслаждаясь свежим воздухом.

Оказалось, что в крытых экипажах меня укачивает, поэтому, несмотря на не по-майски холодную погоду, предпочитаю ездить так.

К сожалению, в 1816 году не существует ни таблеток, ни браслетов от укачивания.

Выехав из Гайд-парка на Оксфорд-стрит, я замечаю длинную вереницу людей перед домом Латиморов.

– Что они все там делают? – ошеломленно спрашиваю я.

– Латиморы открыли дом для посетителей, – совершенно спокойно отвечает Люси.

– Посетителей?

– Каждый раз, когда проливается кровь, на место преступления стекаются любопытные, посмотреть. Лорд Латимор берет шиллинг за вход, – объясняет Люси.

Вид особняка Латиморов вместе с этим ужасным туризмом с новой силой пробуждает панику, накрывшую меня прошлым вечером, сжимая горло.

Трясущимися руками я достаю из сумочки ингалятор, который Люси каждый раз недоуменно рассматривает, но когда я подношу его ко рту, ничего не происходит.

«Нет, нет, нет! – мысленно стону я. – Он не мог закончиться!»

Я не могу остаться в 1816 году без ингалятора!

Люси замечает, что я начинаю задыхаться, и принимается торопливо размахивать веером в сантиметре от моего лица.

– Делайте длинные вдохи, – велит она. – Вдох: раз, два, три. Выдох: раз, два, три.

Когда мы проезжаем мимо очереди любопытных, я наконец могу нормально дышать и вижу двух парней, которые выходят из дома, и оба размахивают корзинами с лоскутками ткани.

– Бинты! Бинты мумии всего по четыре пенса за штуку! – выкрикивает один.

– Последние кусочки! Купите настоящие бинты, в которые было завернуто тело похищенной девушки!

– Латиморы продают бинты, которые были на Эмили? – в ужасе переспрашиваю я. – Но это же вещественные доказательства! Нельзя продавать улики как сувениры! Это же не магниты на холодильник!

Но вскоре я понимаю, что то, что для меня – преступление, для остальных просто развлечение.

И наиболее четко я это осознаю, когда мы приезжаем в Ладгейт, в магазин Джона Фейрберна, известного печатника, у которого я решила купить карту города – раз уж карты «Гугл» не работают.

В магазине множество брошюр и альманахов – четырехстраничных буклетов, где подробно описаны все самые жуткие преступления в городе, а также приведены отчеты патрулей.

Стоит ли говорить, что рассказ о мумии с Оксфорд-стрит разлетается как горячие пирожки.

– Я возьму еще и рассказ, пожалуйста, – говорю я продавцу, который уже упаковывает мою карту в картонный тубус.

– Леди Ребекка, вы уверены? – спрашивает Люси. – Вы не должны снова беспокоиться об этом происшествии.

– Мне необходимо все узнать.

– Шесть пенсов. Если вас интересует подобное, у нас есть еще пара копий про служанку-отравительницу, – сообщает мне продавец.

Я вежливо отказываюсь и, как только прихожу домой, раскрываю брошюру.

На второй странице напечатано жуткое изображение группы инспекторов, разглядывающих тело мумии без бинтов.

На третьей странице отчет коронера, осмотревшего тело в подвале таверны в Сент-Панкрасе, где располагался морг: «На теле жертвы, на горле, была обнаружена длинная глубокая рана. Судя по чистоте пореза, предполагается, что он был нанесен сзади ножом, кинжалом или иным орудием с острым лезвием, что привело к смерти от кровопотери. Впоследствии тело было вымыто, выпотрошено и подвергнуто процедуре бальзамирования в мышьяке».

На четвертой странице рассказывается искаженная версия сплетни о побеге Эмили с офицером Бенджамином Харлоу, который теперь разыскивается за убийство.

Я прячу брошюру вместе со своими вещами из двадцать первого века и спускаюсь на ужин, хотя у меня совершенно нет аппетита – что изумляет всех остальных.

Чуть позже Люси собирается в «Кроникл», забрать мой гонорар за вторую часть «Загадки писаря», которую я попросила отнести в газету, как только Нокс мне ее вернул. Вечером, помогая мне подготовиться ко сну, Люси сообщает, что Торп хочет меня видеть.

– Зачем?

– Он хочет поговорить с вами, завтра днем, если это возможно.

– О чем?

– Не имею представления, леди Ребекка. Больше он ничего не сказал.

14

Воспользовавшись тем, что дядя днем уснул, тетушка отправилась на собрание своего благотворительного комитета, а Арчи поехал в конюшни, осмотреть своих чистокровных скакунов, я, переодевшись, вместе с Люси направляюсь в «Кроникл».

Взяв у Люси один из ее нарядов горничной, я убрала волосы под шляпку, и мы пошли к директору газеты на Флит-стрит, обходя все модные улицы.

Пока мы ждем, когда Торп нас примет, со швейцаром разговаривает молодой человек, запыхавшийся и нервный. Что он говорит, я не знаю, но он будто о чем-то умоляет. Костюм у него элегантный, но весь грязный и помятый, точно он несколько дней назад был на вечеринке и с тех пор не переодевался.

Симпатичный, но не красавец, хотя уж точно лучше среднего, но неопрятная борода и плохо уложенные волосы не позволяют определить возраст.

Он настаивает на срочной встрече с Торпом, потому что пробудет в Лондоне всего одну ночь. Когда спрашивают его имя, он называется просто «другом», поэтому швейцар снова качает головой и просит его уйти.

– Я напишу свой адрес, передайте ему. Вы найдете меня здесь, но завтра на рассвете я уеду, – произносит молодой человек, протягивая руку к чернильнице. Я замечаю, что он левша, как и я, и поэтому он мне сразу нравится: чернильница во всех письменных наборах расположена справа, из-за этого чернила постоянно капают на стол и бумагу. Подозреваю, что это случается и с ним, приводя швейцара в ярость.

Молодой человек едва успевает закончить записку, как швейцар пинками вышвыривает его на улицу.

– Прошу прощения, – бурчит швейцар, жестом предлагая нам подняться и следовать за ним. – Эта редакция – притон сумасшедших, пьяных выдумщиков, охочих до денег. Приходят сюда каждый раз, как случается беда, делают вид, что знают что-то очень тайное и секретное, все лишь бы денег стрясти. Как о вас объявить директору?

– Смит, – отвечаю я. – Люси и Ребекка Смит. Он сам пригласил нас.

Швейцар распахивает дверь в кабинет Торпа, объявляет наши имена и приглашает войти.

Из-за клубов дыма в кабинете самого директора в сероватом костюме практически не видно.

– Благодарю, что откликнулись на мою просьбу, – приветствует он меня с сигарой в зубах, предлагая сесть.

– Судя по вашим словам, это что-то важное, – отвечаю я. – Что вы хотели обсудить? Вы намерены приостановить наше сотрудничество?

– Никогда! – энергично мотает головой Торп. – Напротив, я бы хотел его расширить, предоставив вам еще больше места, возможно, на ежедневной основе.

– Это невозможно. Кроме того, мое нынешнее душевное состояние не позволяет полностью посвятить себя творчеству.

– Нам не нужен целый рассказ, подойдет что-то покороче, скажем, на шесть сотен слов, – успокаивает меня он. – Например, про мумию на Оксфорд-стрит.

У меня чуть глаза не вываливаются из орбит.

– Что?!

– Молодую даму убили и мумифицировали, тело нашли на празднике у Латиморов, помните? Весь город только об этом и судачит! Кто мог бы написать об этом мистическую историю лучше, чем Сфинкс?

– Я не хочу, чтобы газета спекулировала на трагедии, – объясняю я. – Весь Лондон раскупает бинты, в которые была завернута бедная Эмили Фрэзер, но я точно в этом участвовать не стану.

– Но я не прошу вас писать правдивую историю. Так, загадку, которую вдохновило происшествие на Оксфорд-стрит, – увещевает он меня и добавляет, явно выделив имя: – Мисс Смит.

– Вы мне угрожаете? – раздраженно уточняю я.

– Я бы никогда не посмел. Мы оба знаем, что вас зовут не мисс Смит, но я храню вашу тайну, потому что дальнейшая работа Сфинкса – в моих экономических интересах. – Торп сминает в пальцах лист бумаги. – Я хочу сказать, что, возможно, вам стоит подумать над моим предложением, потому что это только вопрос времени: если не вы, то напишет кто-то другой, и не знаю, насколько этого кого-то будет заботить доброе имя вашей… знакомой, назовем ее так. Про нее и так многие болтают…

– Мне надо подумать, – бормочу я.

– Вы присутствовали при этом событии, были близки с жертвой. Кто еще сможет придать этой истории достоверность? Я предоставлю вам свою газету, а вы – свой талант и осведомленность.

– И вы полагаете, что одного рассказа в газете хватит, чтобы заставить всех замолчать?

– Люди не всегда могут отличить реальность от вымысла; напишите хорошую историю так, как вы умеете, и все вам поверят.

Я вздыхаю и качаю головой:

– Возможно, наше сотрудничество продлилось слишком долго, – заключаю я, вставая. Следом встает Люси. – Я не могу взять на себя такую ответственность.

– Мы оба упускаем серьезную выгоду, но я понимаю ваш выбор: вы, женщины, слишком сентиментальны.

– Это вопрос уважения, мистер Торп, – отвечаю я. – Мой пол тут ни при чем. До свидания.

Мы быстро прощаемся и выходим обратно на Флит-стрит, где тем временем поднялся настоящий переполох.

Патруль с Боу-стрит[23] под свист, крики и неодобрительный гул толпы тащит на руках человека к закрытому экипажу с зарешеченным окном.

Кто-то кидает в мужчину огрызок яблока, а я замечаю, что это тот самый человек, которого мы только что видели в редакции «Кроникл».

– Что тут произошло? – спрашиваю я у одного из прохожих, который внимательно наблюдает за происходящим. Сегодня я одета не как леди, поэтому могу спокойно обращаться к незнакомцам, не боясь осуждения.

– Его арестовали, – бормочет мужчина.

– За что? Что он сделал?

– Это Бенджамин Харлоу, – отвечает тот, сплюнув. – Убийца мумии.

15

В шесть часов мы с Арчи, дядей и тетей идем в Королевский театр в Ковент-Гарден, на премьеру – впервые дают «Аделаиду», трагедию в пяти актах. Этого события долго ждали, потому что, по мнению тети, мне необходимо как можно скорее вернуться в общество, чтобы развеяться.

Однако от меня не ускользает ее замечание: «Иначе твои поклонники разбегутся».

Все это не ради моего удовольствия, а из страха потерять потенциальных претендентов.

– Будет ужасно жаль испортить такой прекрасный дебют, – кудахчет она в экипаже. – И к тому же там будет и герцог Уиндэм.

Наша ложа одна из лучших, вид прямо на сцену – великолепно подходит, чтобы и спектакль посмотреть, и себя показать. Причем в театр приходят именно блеснуть в обществе, само искусство вторично. И мне действительно отводят кресло в первом ряду, чтобы все увидели, что Ребекка Шеридан прекрасно себя чувствует.

Нервный срыв? Истерия? Ничем не подтвержденные слухи…

– И в любом случае вскоре состоится дерби в Эпсоме и Аскоте, – замечает леди Сефтон – у нее место в соседней ложе, а сейчас она в ожидании спектакля беседует с моей тетей. – Ей сейчас общество просто необходимо. Слава богу, что эта ужасная история в прошлом.

Именно так, потому что в высших кругах убийство Эмили назвали просто «ужасной историей», и все.

– Преступник пойман и в тюрьме, и после похорон Эмили Фрэзеры смогут вернуться к более достойной жизни, – замечает леди Осборн, подойдя к нам вместе с Аузонией. – Конечно, скандала не забыть, но, по крайней мере, он частично разрешился.

– Похороны пройдут тихо, никакой огласки и тем более кортежа, – объясняет тетя Кальпурния. – Завтра мы принесем свои соболезнования семье, но при обряде и погребении будут присутствовать только члены семьи Фрэзер – это было их особое пожелание.

– И вполне понятное, – замечает Аузония. – Кто захотел бы придавать важности похоронам опозоренной дочери? По крайней мере, ее сестра Джемайма сможет снова показаться в обществе.

– Прости, Аузония, – озадаченно моргаю я. – Ты хочешь сказать, что Эмили лучше оказаться в могиле, чем живой?

Она смотрит на меня, всем своим видом показывая, что это очевидно:

– Чем живой и обесчещенной? Разумеется.

И оттого, что никто, ни одна живая душа при этом не возражает, внутри меня все леденеет. Я перестаю участвовать в беседе и снова сажусь в свое кресло, думая о том, сколь же мало стоила жизнь женщины по сравнению с ее репутацией.

Когда начинается спектакль, в зале по-прежнему горят сотни свечей – одна из причин пожаров, которые сожгли дотла большинство театров Лондона, – а учитывая, что мысли не позволяют мне сосредоточиться на происходящем на сцене, я изучаю партер и другие ложи.

Но удивляет меня не присутствие кого-либо, а как раз отсутствие.

– Я не вижу здесь Нокса, – шепчу я кузену.

– Потому что его здесь нет.

– Странно, – откликаюсь я. – Его вроде бы очень интересовал высший свет.

– Ложами владеют или снимают на целый сезон, причем самые заметные в обществе семьи. Получить место просто так, не вращаясь в этих кругах, практически невозможно. Театр крайне ревностно относится к своей репутации, а высокопоставленные и уважаемые гости придают представлению больше престижа, – объясняет он. – Если театр уже решил, кому отдать место на премьере, его не купишь ни за какую цену. Есть даже лист ожидания на случай, если кто-то не захочет присутствовать, но это очень большое исключение. Тех, кто не вращается в свете, если им очень повезет, могут пригласить к себе в ложу постоянные и уважаемые посетители.

От его заверений я чувствую себя, с одной стороны, в безопасности, а с другой – на удивление разочарованной.

Каким бы назойливым и нахальным человеком он ни был, Нокс – один из самых интересных людей, которых мне доводилось встречать.

И, сказать по правде, мне бы хотелось узнать его мнение о смерти Эмили, потому что его точка зрения, как мне кажется, отличалась бы от большинства.

Практически все взгляды обращаются к двум пустым ложам, и я понимаю, что там должны были сидеть Фрэзеры и Максим Дювиль.

Не могу не думать об Эмили, о Бенджамине Харлоу, о ее бегстве, о превращенном в мумию теле, о словах Аузонии и в конце спектакля осознаю, что понятия не имею, что я только что посмотрела, ощущая лишь разочарование и беспокойство.

– Леди Ребекка, – приветствует меня герцог Уиндэм, когда мы наконец выходим в фойе. – Вам понравилась опера?

– Очень, – вру я. – А вам?

– Признаюсь, я посещаю театр скорее ради участия в жизни общества, чем ради спектаклей, и что вечер в клубе мне приятнее, чем трагедия в пяти актах.

– Тогда почему же вы захотели приехать сегодня? – вежливо спрашиваю я.

– Я надеялся встретить вас и удостовериться, что вы чувствуете себя хорошо. Мне известно, что вечер у Латимеров оказался для вас большим потрясением, и более того, хотел бы принести вам свои самые искренние соболезнования. Знаю, вы близко дружили с покойной.

– Благодарю вас.

– И так как ваш кузен маркиз – уважаемый член клуба «Четверка»[24], мне бы хотелось пригласить его принять участие в спортивном заезде, который состоится в субботу в Гайд-парке.

– Непременно буду, – принимает приглашение Арчи.

– Погода должна быть приятной, и мероприятие на свежем воздухе может пойти вам на пользу, леди Ребекка, – добавляет герцог.

– Мы обязательно будем, ваша светлость, – оживленно добавляет тетя Кальпурния.

И все же во всеобщей болтовне есть нечто странное – в этой беззаботности высшего света, и подобные мысли преследуют меня всю дорогу, пока тетя мечтательно рассуждает, что мне надеть.

Про Эмили уже все забыли – кроме меня.

16

Эта фальшь мучает меня и следующим утром, когда вместе с тетей Кальпурнией, дядей Элджерноном и Арчи мы приезжаем в новый дом Фрэзеров на Ганновер-сквер, где в будущем откроется магазин «Эппл».

Зал у входа задрапирован черным бархатом, а в центре, в окружении белых цветов и больших свечей, лежит Эмили, которую я впервые вижу так близко.

Под черной вуалью она кажется маленькой фарфоровой куколкой.

Они одели ее в самое закрытое платье, но, несмотря на это, я вижу слева на шее шрам от пореза, который ее убил: он начинается под ухом и по диагонали спускается под белоснежный воротник – грубый порез зашили довольно неуклюже.

Ее отец, майор Эдгар Фрэзер, выглядит разбитым, но в то же время будто находится в своего рода трансе. Даже о камин он словно специально опирается, чтобы не упасть.

Посетителей принимает Леони, его вторая жена, которая, несмотря на бледность, выглядит более собранной и спокойной.

– Мы потрясены, – говорит она моей тете. – Эмили была мне как дочь. Мы с Эдгаром поженились, когда ей не было и двух лет – они с Джемаймой выросли вместе, – вздыхает она и качает головой.

– Чудовищно, – произносит моя тетя.

– Такая трагедия, но по крайней мере она закончилась самым быстрым и безболезненным образом. Надеюсь, этого Харлоу повесят как можно скорее.

– Я всегда считал, что военные низших рангов – подонки, и был прав, – бормочет дядя Элджернон.

Чьи-то холодные пальцы касаются моей левой руки.

– Спасибо, что приехали попрощаться. Ты всегда была ее близкой подругой. – Это Джемайма, младшая сестра Эмили, хотя она гораздо выше ее и унаследовала крепкое телосложение своей матери, Леони.

– Я не могла не прийти. Кто еще был? – с любопытством спрашиваю я.

– Никто, – отвечает она. – К счастью.

Последние слова приводят в замешательство. То, что к смерти Эмили так легкомысленно отнеслись посторонние, мне казалось неуместным, но на это в целом можно было закрыть глаза. Но чтобы даже ее собственная семья от этой новости почувствовала… облегчение?

– Что ж, хотя бы церковь Святого Георгия от нас в двух шагах, так что на церемонию попадем быстро и лишнего внимания не привлечем, – говорит Леони двум другим женщинам, судя по всему, родственницам, которые только что прибыли.

В зале появляется и муж Эмили, Максим Дювиль, также одетый в черное, бледный, с кругами под глазами, как у человека, который не спал много ночей, но в отличие от других собравшихся, которые стоят чинно и напряженно, он нервно меряет комнату большими шагами. Перебрасывается парой слов с Арчи, из которых я с еще большим ужасом понимаю, что он не дал согласия на проведение аутопсии, чтобы «не оскорблять еще сильнее ее и так истерзанное тело».

– А как же расследование? – поспешно спрашиваю я. – Вы уже общались с представителем судебной власти?

Максим вытаращивает глаза, будто я сказала какую-то чушь.

– Виновник уже под стражей. Я не считаю необходимым мучить семью Эмили допросами или информацией, которая может их слишком взволновать, – ледяным тоном отвечает он.

– И ни одна уважающая себя семья не хочет, чтобы у ее дверей сновали сыщики, – добавляет Леони как само собой разумеющееся. – Это было бы предосудительно.

Я уже собираюсь воскликнуть: «Но как же так? Никому из вас не хочется узнать, что случилось с Эмили? Как она оказалась замотана в бинты и продана под видом египетской мумии для развлечения на вечере?!» – но вспоминаю, что лишь меня беспокоят эти вопросы. И взгляд от Арчи, который будто говорит: «Оставь их», служит мне подтверждением.

– Простите мою назойливость. Еще раз приношу свои соболезнования, виконт Дювиль, – вежливо прощаюсь я.

– Леди Ребекка, своим присутствием вы с вашей семьей оказываете нам честь и обеляете наше имя.

Честь и доброе имя – ничто другое их не волнует!

Все стремятся поскорее похоронить прошлое, во всех смыслах: убийца в тюрьме, Эмили скоро окажется на кладбище, и для них все решится самым быстрым способом.

Скрипя зубами от негодования, выхожу на улицу следом за остальными, собираясь обратно домой. Мы пришли пешком, все равно все «люди, которых стоит знать» живут здесь, в безопасных границах Мэйфера: ими служат Оксфорд-стрит на севере, Пикадилли-стрит на юге, Сваллоу-стрит – которая через несколько лет станет Риджент-стрит – на востоке и Гайд-парк на западе.

Не удивлюсь, если сегодня вечером они поднимут бокалы за «Все хорошо, что хорошо кончается».

Как только мы заходим в дом, я бегу к себе и закрываюсь в комнате, где достаю из тайника обезболивающее – голова просто раскалывается. Видимо, от невозможности сказать то, что думаю, в ней произошло короткое замыкание.

Надеюсь, Гвенда там поторопится и поскорее вернет меня в будущее, и я наконец смогу забыть про эту эпоху Регентства, из-за которой я, увидев все собственными глазами, теперь чувствую себя идиоткой, что так ее романтизировала.

Уж точно материала для диссертации мне хватит.

Что-то вроде «От вечеров с мумиями до буклетов: как смерть становится развлечением».

Достаю из тайника листок с историей Эмили, который купила в лавке, и перечитываю, выискивая основные зацепки.

В частности, отчет коронера, а там – конкретную строку про удар ножом в шею.

Ужасное подозрение стискивает внутренности, и в следующую секунду я уже комкаю буклет в пальцах.

Мне необходимо задать вопросы, и задать их тому, кто не побоится ответить. Тому, кто знает, как заколоть человека ножом, и кто не боится запачкать руки и подвергнуть риску свою драгоценную честь.

А еще лучше, если у этого кого-то чести нет вообще.

Мне нужен Нокс.

17

Пишу Ноксу записку и передаю ее в соседний дом при помощи Люси, которая вновь становится моим бесценным и молчаливым соучастником.

Ответ, написанный внизу моей же записки, приходит немедленно, но не такой, как я ожидала.

«Мне надо с вами поговорить.

Р.».

«А мне нет.

Р. Н.».

Ах, значит, нет?!

– Люси, мы выходим! – объявляю я, хватая туфли. – Идем к Ноксу.

– Леди Ребекка, юной леди не пристало приходить в дом холостяка… еще и с такой репутацией.

– Да сейчас никого нет, все готовятся к ужину, – возражаю я, уже готовая к выходу.

– Хотя бы перчатки наденьте! – умоляет она, идя за мной следом.

Мы выходим через дверь для слуг, и я направляюсь к дому нашего язвительного соседа.

Дверь открывает женщина, одетая как экономка, но совсем на нее не похожая – скорее на охранницу.

Возможно, она лишь немногим старше меня, и, судя по ее чертам, она родом из Южной Азии, может, Таиланда.

– От нее у меня мурашки по коже, – шепчет мне Люси.

– Что вам угодно? – холодно спрашивает она.

– Я леди Ребекка Шеридан, и мне необходимо срочно встретиться с сэром Ноксом.

– Сэр Нокс знает о вашем визите?

– Более-менее.

Женщина, смерив меня нечитаемым взглядом, приходит к своему выводу:

– Он не знает о вашей встрече. Сэр Нокс не принимает посетителей без предварительного доклада.

Пф-ф-ф. Прямо как мой научный руководитель.

– Ну раз уж я здесь, возможно, вы сходите и доложите обо мне, к примеру? – настаиваю я.

– Посмотрим, что я могу сделать, – с непреклонным видом отвечает женщина. И вместо того, чтобы пригласить нас подождать в гостиной, закрывает перед носом дверь.

– А я вам говорила, что это не самая удачная идея, – бормочет Люси.

Экономка возвращается через несколько минут:

– Сэр Нокс занят, – объявляет она.

– И когда же он освободится?

– Сэр Нокс сказал, что вы об этом спросите. И велел передать, что вас это не касается. – После чего снова закрывает дверь, не дав возможности что-либо возразить.

– Вот Анубисов сын, – с досадой фыркаю я.

– Вернемся в дом, леди Ребекка, пока никто нас не заметил и не принял за попрошаек или кого похуже, в такое-то время суток…

Я никак не могу успокоиться, потому что в деле Эмили что-то не сходится, а я хочу, чтобы сошлось – любой ценой.

И вместо того чтобы лечь в кровать, терзаю саму себя, ходя взад и вперед по комнате, пытаясь придумать иной способ.

Из моего окна видно, что в кабинете Нокса горит свет.

Осматривая сад, который разделяет два дома, я вспоминаю, что он сказал, когда я обвинила его в краже моей рукописи из моей же комнаты: «Вы в самом деле считаете, что мне больше нечем заняться, как пробираться в вашу комнату по крыше каретного сарая?» И правда, крыша каретного сарая действительно соединяет два наших окна на манер моста.

Спасибо за идею, Нокс.

Занят ты, да? Сейчас поправим.

Надеваю туфли-мюли, кладу сложенный буклет во внутренний карман ночной рубашки – в котором вообще-то следует хранить лаванду для сна, – подбираю подол и вылезаю из окна, оказавшись на крыше навеса. Этаж второй, да и падать, если что, не так высоко, но все же стоит на такой случай придумать правдоподобное оправдание. Что-то вроде сомнамбулизма.

Надо было надеть кеды. Не знаю, кто придумал называть эти домашние туфли «мюлями», но каблуков у них быть не должно!

И как же ужасно холодно. Надеюсь, не подхвачу воспаление легких.

Спустя пару неловких шагов я чувствую себя увереннее и дохожу до окна Нокса. И вижу, что он сидит за письменным столом и читает какие-то документы, с бокалом в левой руке. В пальцах правой же крутит нож для разрезания писем.

Что ж, ладно, должна признать: сплетни правдивы, Нокс просто безжалостно красив. От него сложно отвести взгляд.

Он склонился над бумагами, и прядь каштановых волос падает ему на лоб, практически закрывая глаза – такие темные, что зрачок почти сливается с радужкой.

Щетина на щеках делает линию челюсти жестче и выделяет чувственные губы, которые он прикусывает, как будто очень сосредоточен.

Господи, я же не глазеть на него пришла!

Стучу в окно, чтобы привлечь внимание, но не получаю никакой реакции.

Стучу сильнее, и в этот раз он поворачивается ко мне, но не делает и попытки встать.

– Откройте, Нокс! – требую я, стуча еще настойчивее.

Но он в ответ показывает на ухо, будто бы говоря: «Не слышу, не понимаю». Выражение лица и правый уголок губ, опущенный, явно показывает, что он надо мной издевается. И с большим удовольствием к тому же.

Более того, чем громче я прошу, тем больше он наслаждается сценой, даже начав прихлебывать ликер из бокала с видом полного удовлетворения.

Что ж, отчаянные времена требуют… Снимаю туфельку и каблуком бью в стекло: после второго удара оно трескается, а на третий – разбивается под удивленным взглядом Нокса.

В конце концов, я все же не зря их надела.

Просовываю в дыру руку, откидываю закрывавший подъемное окно крючок, дергаю его вверх и наконец оказываюсь в комнате.

– Вы довольно повеселились, – заявляю я. – Я вам не цирк.

– Вам придется оплатить ущерб, – отвечает он.

– Как вы посмели уже дважды отказать мне сегодня? – обвиняюще спрашиваю я.

– Так и посмел, – саркастично отзывается он. – Хотел посмотреть, насколько ваше срочное дело действительно срочное. Похоже, изрядно, раз вы ворвались в мой дом через окно, еще и в одной ночной рубашке.

– Так и есть, – подтверждаю я.

– Признаю, теперь мне очень любопытно. Но пройдите к огню, вы, похоже, замерзли, Ребекка.

Замерзла? Да я окоченела.

– Как вы догадливы!

– Моя догадливость здесь ни при чем. Ткань вашей ночной рубашки весьма тонкая и… мало что скрывает. – От его улыбки и взгляда хищника, устремленного на меня, я тоже смотрю вниз, на вырез рубашки.

И хочу провалиться сквозь землю… от холода соски напряглись, и их стало видно даже сквозь ткань крайне смущающим образом. Скрещиваю руки на груди, закрываясь.

– Если бы вы мне открыли сразу…

– То лишился бы такого приятного зрелища.

В этот миг дверь кабинета распахивается, и внутрь врывается Азмаль с обнаженным клинком.

– Рид, нужна помощь? – Но при виде меня тут же опускает оружие. – Леди Ребекка?!

– Все в порядке, – непринужденно отвечает Нокс. – Это, скажем так, визит невежливости.

– Я услышал шум, как будто разбилось окно, и подумал, что вломился кто-то чужой, – извиняется Азмаль, отступая.

– Спасибо за помощь, с леди Ребеккой я могу справиться сам. По крайней мере, мне так думается.

Как только Азмаль уходит, я, нахмурившись, смотрю на Нокса:

– Почему ваш личный врач размахивал ятаганом?

– Издержки профессии.

– Профессии доктора?

– Азмаль – специалист в разных областях. – Нокс поднимается и делает несколько шагов ко мне. – Но не держите же меня в неведении. Чему обязан этим проникновением со взломом?

– Скольких людей вы закололи в своей жизни?

Мой вопрос явно выбивает его из колеи.

– Не знаю, хотите ли вы услышать число большое или маленькое.

– Вы пират или нет?

– Корсар, – поправляет меня он.

– Для человека, который был вне закона, вы слишком дорожите формальностями, – откликаюсь я. – Мне достаточно знать, доводилось ли вам убивать таким способом или нет.

– Да. – В его голосе нет ни раскаяния, ни гордости. Просто констатация факта.

– Можете объяснить, как это делается?

– Да что с вами не так? Почему бы вам не заняться вышивкой или составлением цветочных композиций, как делают остальные дебютантки?

– Потом я вам все объясню, но у меня есть сомнение, которое необходимо разрешить, и вы, хоть вы мне и не нравитесь, можете с этим помочь – мне больше не к кому обратиться. Объясните, как убивают ножом в горло, – повторяю я. – Пожалуйста.

– Я могу не только объяснить. – Он берет нож для разрезания писем со стола и подбрасывает в воздух, а потом ловит. – Могу показать.

– Хотите сказать… на мне? – Я сглатываю. Возможно, не такая и блестящая это идея.

– А как лучше всего узнать, как это работает?

Я в доме преступника, ночью, никто об этом не знает, а он хочет приставить мне к горлу нож. Совсем плохая идея.

– Хорошо.

– Как предпочитаете, леди Ребекка, сзади или спереди? – Нокс, судя по насмешливой улыбке, развлекается как никогда в жизни.

– Сзади, – решительно объявляю я.

– А вы любите рисковать, – с довольным видом замечает он. – Мне нравится.

– Хватит уже говорить двусмысленности, займитесь делом, Нокс.

– К вашим услугам, миледи. – Он делает, как я сказала, и через секунду я чувствую, как его тело прижимается к моей спине. Приятно надежное и горячее – по сравнению с моей заледеневшей кожей.

– Вы позволяете коснуться вас? – шепчет он мне на ухо, щекоча дыханием, в котором чувствуются нотки сладкого ликера: анис и кардамон.

– Разрешаю.

– Я бы схватил вас за волосы. – Нокс кладет руку мне на голову, наматывая распущенные волосы на кулак, и тянет на себя, но не причиняя боли. – Затем я приставил бы нож сюда, – произносит он, поднося ножик к местечку между левым ухом и шеей. – И сделал бы разрез вниз одним быстрым и четким ударом, – шепчет он, проводя ледяным лезвием воображаемую линию вокруг моего горла.

Я сдерживаю дрожь, которая охватывает меня с головы до ног.

– А если бы вы были левшой? – спрашиваю я внезапно охрипшим голосом. – Все так же?

– Нет. – Нокс перекладывает ножик в левую руку и приставляет его в то же место, но к другому уху. – Будь я левшой, то движение было бы в противоположном направлении, а удар пришелся бы сюда, – говорит он, коснувшись лезвием точки под правым ухом.

– Потому что это преобладающая рука, – заключаю я. – А смерть такая же?

– Разрежь сонную артерию слева или справа – не важно, человек потеряет сознание и умрет от потери крови за несколько минут, поэтому да. Порез разный, смерть одна и та же, – подтверждает он.

Следующие несколько секунд мы так и стоим в этой смертоносной позе, пока я наконец не прихожу в себя – чтоб меня, в его объятиях не так уж и плохо.

– Отлично, именно это я и хотела узнать, – говорю я, отступив на пару шагов.

– С чего такое любопытство, совсем неподобающее юной барышне из хорошей семьи? Хотите вставить в рассказ Сфинкса?

– Это касается Эмили Фрэзер. Они арестовали Бенджамина Харлоу как ее убийцу, но я считаю, что это не он.

– И что же вызвало подобное подозрение?

– Мне надо вам кое-что показать, – говорю я, просовывая руку в вырез своего одеяния.

– Я знал, что в определенный момент станет еще интереснее, – ехидно замечает он.

– Я имела в виду это, – возражаю я, протягивая ему буклет. – Прочтите.

– Я не поклонник бульварных листков с мрачными сплетнями.

Открываю буклет на второй странице и подсовываю ему под нос:

– Вот, отчет коронера про тело Эмили.

Он берет помятую брошюру и прислоняется к письменному столу с таким видом, будто делает мне одолжение.

– Ее убили ударом ножа в горло, – заключает он.

– В отчете указано, что удар был нанесен сзади, слева направо.

– Да, как я вам и показал, – соглашается Нокс.

– Но Бенджамин Харлоу не мог ее убить так, потому что он левша! – объясняю я.

Насмешливое выражение лица Нокса меняется в ту же секунду. Теперь он смотрит на меня серьезно, даже мрачно.

– Откуда вы знаете?

– Вчера я ходила в «Кроникл» с Люси, а Харлоу уже там был. Я видела, как он пишет записку Торпу, и писал он левой рукой. Разве не вы сами мне сказали, что левши держат предметы преобладающей рукой? Если бы он убил Эмили, то порез шел бы справа налево, а не наоборот, – со странной лихорадочностью объясняю я. – Я видела тело Эмили, и отчет верный: удар пришелся под левое ухо, а не под правое.

– Поэтому тот, кто убил Эмили, держал нож правой рукой, – подводит итог Нокс.

– Я считаю, что они арестовали не того и убийца Эмили все еще на свободе.

Нокс кивает.

– Вы еще кому-то об этом говорили?

Качаю головой:

– К чему? Все так счастливы, что смерть Эмили и арест Харлоу положили конец скандалу, что никто меня и слушать бы не стал.

– Вы правы, – соглашается он, а затем делает глоток из бокала. – Теперь, когда вы получили ответ, вы довольны?

– Нет. Мне еще кое-что от вас нужно, – оживляюсь я. – Вам все еще нужно попасть в высшие круги общества Лондона?

– Не отказался бы.

– Предлагаю обмен: я буду вашим пропуском на каждое мероприятие, в каждый дом или клуб, в любое место, которое захотите посетить, – я сделаю так, что перед вами распахнутся все двери. А вы поможете мне узнать, что случилось с Эмили.

– Непохоже на равноценный обмен, моя дорогая маленькая Бекка.

– Пункт первый: не зовите меня Бекка; пункт второй – мне он кажется гораздо справедливее чем тот шантаж, который предлагали мне вы.

– С единственной разницей: то, что нужно мне, не подвергает опасности вас, а то, о чем говорите вы, подвергает опасности меня.