Проклятие

Я был гоним тоской по дальним странам, охотно отрывался от окружающей реальности и отправлялся в дальние путешествия. Любил меняющиеся краски времён года, но, особенно, рыжий цвет осенних листьев. А ещё свет желтых звёзд, как все люди, увлекающиеся полетами.

Проходя по кладбищу эмоций и прошлых привязанностей, которых было немало, я неспешно завязывал узелки на разноцветных нитях памяти, окрашивал кресты усохших связей в различные оттенки людей, оставивших впечатления от прожитой с ними жизни. Я часто вспоминал о единственной женщине, что озарила золотом моё сердце. Но, увы, всё в давно прошедшем. Я бросал на могилы прошлого карты дальнейшей своей судьбы, небесного суда и земных испытаний. Их масть и значение я получил, как и все, на переходе в мир по мере моей затемнённости или возможной осветлённости личности. Жребии всех приходящих варились в огромном котле кипящей энергии – той, бесконечно малую часть которой, человек впитывает, но большую – разбрасывает по заблуждениям и удовольствиям пустого веселья. Так было и у меня. Как и все, я прожигал отмерянные дни, проживал разгул повседневной жизни. Как и у всех, в моей жизни иногда происходили странные и невероятные события.

«»

В тот роковой день меня застала вьюга в горах Трансильвании – в краях знаменитого Влада Цепеша. Мотор заглох. Кругом вращалась хлёсткая тьма. Бритвы сухого снега резали лицо, злобно рубили воздух. Вой взбесившегося ветра становился все неистовей. Сквозь очередной заряд снега мне привиделся одинокий дом. Тёмная готика замка внезапно появилась из темени ночи. Разрываемый ветром, я добрался до высоких ступеней, постучал в резные двери и зашел. Меня встретила миловидная хозяйка, – небесное виденье, красота которой была несколько рассеяна лучами настенных огней и беспощадным временем. Она будто ждала меня, и была настолько хороша, что нельзя было её не сравнить с первыми воспоминаньями о прелестях запретной любви.

Она провела меня в зал.

«»

По мраморным плитам я вступил в гостеприимный приют. Полки ломились от книг и трактатов египетских трисмегистов, галльских друидов, индийских гимнософистов, еврейских каббалистов, персидских магов, греческих софистов, литинских и прочих мудрецов.

Я восторженно смотрел на глубины тысячелетий, где каждая рукопись имела свое собственное имя. Когда-то, в далеком прошлом эти имена принадлежали небесным силам и природным стихиям. В тёмном отражении зеркала, врезанном в стену, я не увидел себя. Мрачный образ за стеклом, совсем не человека, держал острый щит. Цветные поля герба сходилась в центре, делились по квадрату, и рассекалась по изогнутому кресту.

На глаза попался труд о рунической магии, без которой вряд ли можно представить нынешнее развитие оккультизма и неоязычества. В углу чернела обложка книги сумасшедшего австрийского ефрейтора. Поблескивали кожаными переплётами древние рукописи с заклинаниями оккультных сил о личной власти и процветании.

Почти все известные книги: философские диалоги, сочинения о проявлении божественных идей, о магическом преобразовании мира, аллегории о перевоплощениях души и истории оккультного знания, ещё и сборники сонетов – все были включены в эту великолепную коллекцию.

Но, как сказано, «по лабиринту забытых вещей нужно продвигаться с осторожностью, в них легко заблудиться. И люди заблуждаются: одни отрицают все необычное, – а другие, выходя за пределы разума, впадают в магию знаков, заклинаний и церемоний жертвоприношения. Книги ошибочных знаний не содержат ни сил искусства, ни сил природы, но лишь опасные фикции колдунов. Однако, среди гор «магических» книг есть и такие, которые содержат секреты мудрых. Если кто-нибудь найдет в этих работах истину, относящуюся к небу, природе или искусству, пусть он ее хранит…»

Многомерную картину дополняли древние карты великих открытий. Некоторые части мира были нанесены с предельной точностью. В других местах встречались «неясные очертания далеких архипелагов с растянутыми берегами, где истоки рек и отроги горных хребтов терялись в неведомой глубине. Белели пустые пятна, и места, порожденные фантазией». С такими картами было бы рискованно отправляться в путешествие, но они служили верную службу в процессе познания мира.

В помещении звучала музыка. Хозяйка выбрала понравившийся ей медальон и наполнила его ароматами. Искусно подобранные сочетания: музыки, света и благовоний – проникали, вторгались в моё сознание. Фимиамы успокаивали, а близкая по настрою, объединяющая музыка вывела меня из состояния ослиного изумления.

Было странно красиво и тревожно, как начало страшной сказки. Пластичные чувства пробуждали эмпатию и раскрывали во мне желание красоты и жизнеутверждающего ритма душевных переживаний. Космический дух в знамениях, богах и демонах словно висел над моей судьбой дамокловым мечом тёмной кары, кем-то утверждённой. Вкрадчивым влечением тревога заползала в душу. Она струилась с потолка и стен зловещим шёпотом гордыни, зависти и спеси Люцифера. Будто он, «незримый и ужасный погружал свой указующий перст в кровь Спасителя и писал на его иссеченном терном челе: Вот Истинный – царь рабов!».

«»

Хозяйка дома улыбалась. Её лицо помолодело. Сидя у горящего очага в широкой тунике, волшебница держала на коленях древний гримуар на арабском языке, прикрытый складками одежды. На груди сверкал чёрный шестигранник.

Царица ночи была очаровательно бледна и соблазнительна. Во взгляде её томилось покаяние, жажда жизни и нетерпение страсти. Огонь иного мира, из которого она явилась, горел и сжигал её. Но лицо в холодности строгого поста явно контрастировало внутреннему пламени. Возможно, её ранг и личные отношения она считала постылыми в силу неизвестных мне ограничений.

Бледность указывала и на пережитые утраты, и на давнюю затаившуюся обиду за наказанную гордыню, и на то, что постыдное унижение неба продолжает её мучить. Эмоциональная неудовлетворенность волнами меняла зыбкую мимику лица, и переходила в беспокойную неустойчивость. У людей это часто создает сильнейший внутриличностный конфликт и ведёт к душевной болезни. Но не было и намёка, чтобы она была вынуждена ограничивать себя, и от чего-то отказываться.