Мир треснул
Глава 1. Шептун
Подвал «Декор» не имел ничего общего с украшениями. Когда-то здесь торговали пластиковыми шторами и ковриками, дешёвым хламом для кухонь. Теперь это была дыра. Сырой бетон с пятнами плесени, облупившаяся краска, лампы на проводах, которые висели так низко, будто их готовили к казни. От стен тянуло холодом, как от морга. Воздух был тяжёлый; даже крысы обходили это место. Марк вдруг вспомнил запах сырой земли после дождя – и от этого контраст с липкой тьмой бил сильнее.
Марк сидел на ящике из-под патронов. Сухой, сутулый, с лицом, где не осталось ни капли удивления. Перед ним – прибор, собранный из рации, старого кардиографа и целой горы проводов. Он бил по нему кулаком. Стук был тяжёлый, как удар по собственным рёбрам.
– Ну же, сука, оживай, – выдохнул он. Голос прокуренный, сиплый. В нём не было надежды, только привычка.
Экран мигнул, выдал зубчатую линию и тут же погас. Как дыхание умирающего.
– Опять твой патефон дохнет? – хрипло бросил Игорь.
Он сидел на перевёрнутой батарее и точил свой обрез напильником. Делал это с таким упорством, будто готовил когти не себе, а самому дьяволу. Металлический визг резал тишину.
Марк не поднял головы:
– Замолкни.
– А чё, может, у Фонда возьмём новый? – ухмыльнулся Игорь, блеснув зубами. – У них там, небось, целый склад.
Марк рявкнул:
– Они не «Всё для охоты». За чих спишут в расход. Как того усатого клоуна в пиццерии.
Игорь фыркнул, хотел вставить колкость, но не решился. В воздухе повисла та тишина, которую лучше не трогать.
Лика сидела у ведра с протечкой. Вода капала редкими ударами, и каждый звук отзывался в подвале эхом. На её коленях лежал тесак из рессоры «Волги». Она не просто чистила его – будто рожала заново. Острым скальпелем снимала заусенцы, затем брала банку с густой чёрной жидкостью. Кровь. Старая, тягучая. От неё тянуло медью и чем-то птичьим, мёртвым.
Игорь морщился, но молчал. Лика водила пальцем по лезвию с таким спокойствием, будто готовила инструмент хирурга. Вид у неё был не бойца и не врача, а мясника, который слишком привык к своей работе.
Подвал жил своим хламом. В углу – стопка газет с жирными пятнами, рядом – детская коляска без колёс, в которой лежали патроны. На гвозде висел армейский бушлат, из кармана торчала банка консервов. На столе – пустая бутылка из-под антисептика, в ней стояла свеча. Всё – найденное, ворованное, выменянное. Они называли это «уютом».
Экран прибора вспыхнул. Линия пошла ровная, пульсирующая, как сердце, едва державшееся за жизнь.
Марк выдохнул:
– Есть. След. Шептун. Слабый. Квартал отсюда.
Лика подняла глаза. В её взгляде не было удивления, только расчёт:
– Слабый не значит безопасный. Влезет в башку, нашепчет – и всё. На бумаге депрессия, на стенах – сопли. Мозги, кстати, хуже всего отмываются.
– Значит, планы на вечер есть, – ухмыльнулся Игорь. Он вытряхнул на ладонь серые патроны, начинённые костяной пылью. – «Пороха мертвеца» на ползаряда. Стрелять буду только по бровям.
Марк глянул на обоих. Его команда. Его проклятие.
– Правила помним?
Лика кивнула. Игорь закатил глаза.
– Без глаз. Без свиста. Лика ищет слабину. Игорь прикрывает, но без геройства. Если пойдут вторые следы – сливаемся.
Игорь похлопал ладонью по гранате, начинённой битым стеклом и костной мукой.
– Как два бабая в подворотне. Пошли уже.
Марк встал, застегнул куртку. На мгновение задержался у стола. На газете, что служила скатертью, лежала фотокарточка – вмятая, края обгорели. Он перевернул её лицом вниз. Ни Лика, ни Игорь не спрашивали, чьё там лицо. Они знали правило: у каждого здесь своя мёртвая память.
Люк скрипнул, когда они подняли крышку. Сквозняк втянул в подвал запах города: дождь, бензин, кислая примесь чужого пота. Город всегда вонял, но перед охотой этот запах становился гуще. Будто сам воздух подсказывал: там, наверху, ждёт жертва.
– Охота, – сказал Марк.
Люк закрылся за ними. Подвал снова остался в тишине, пахнущий кровью и пылью.
Переулки встретили их привычной смесью: мокрый картон, гнилой мусор, мазут и кислый запах жареной дряни из ларьков. Дождь моросил лениво, не смывая грязь, а размазывая её по асфальту. Фонари в этом квартале не горели уже месяц: электричество уходило в центр, на торговые центры и клубы, а до окраин руки не доходили.
Под ногами хлюпала вода, стекала в ливнёвку, где плавали пакеты. На стенах граффити: «Фонд – суки», «Спаси себя сам», «Сбой = вирус». Под ними – обугленные следы костров.
Марк прикрыл глаза. Для обычного взгляда – лужи, грязные стены, пустые окна. Для его – другое. Мир проступал слоями. Люди оставляли серые разводы, как пятна на промокшей бумаге. Машины – жирные масляные полосы. А поверх этого тянулась тонкая, ядовито-фиолетовая нить. Она дрожала, уходила в сторону, как провод, тянущий ток в пустоту.
– Там, – коротко сказал он, указав в сторону фабрики.
Игорь втянул воздух. Его грудь поднялась, ноздри раздулись, как у пса на следу. Он сплюнул.
– Тухлятина… чужой страх. Как будто вдохнул тухлый хлор. Тут он.
Лика шагала молча. Её взгляд искал не тварь, а то, чем её убить быстрее. Лом, ржавую арматуру, слабые точки.
Они миновали гаражи, где ворота заросли ржавчиной, и детскую площадку – облупленные качели, на которых всё равно сидели двое подростков с бутылкой. Те уставились на троицу, но ничего не сказали. В этом городе каждый смотрел только в свою яму.
След вёл прямо к заброшенной текстильной фабрике. Окна выбиты, двери сорваны, стены исписаны. На воротах – свежая надпись баллончиком: «Убирайтесь». Никто не убирался.
Марк остановился, прищурился. След дрожал сильнее. Линия не просто тянулась внутрь – она билась, как пульс.
– Близко, – сказал он.
Игорь поправил ремень с гранатами.
– Ядрёный, да? Чую, прямо под кожу лезет.
Они двинулись вдоль стены. Сырость пробиралась в сапоги. Где-то внутри фабрики скрипнула железка.
И тут впереди раздался свист. Лёгкий, беззаботный, как будто кто-то напевал мелодию из рекламы. Марк поднял руку: стоп.
Из-за угла вышел курьер. Молодой, лет двадцать. На спине рюкзак, в ушах наушники. Шёл торопливо, что-то мурлыкая. Напрямик к полуоторванной двери подсобки.
– Идиот, – выдохнул Марк.
– Глушим? – Игорь уже сжал дубину.
– Нельзя, – резко. – Шептун сорвётся на всех.
Курьер дошёл до двери и замер. Голова чуть повернулась вбок, как будто кто-то тихо позвал его по имени.
Шёпот просочился в воздух. Липкий, тягучий, как патока. Он не имел слов – только обещания. Что за дверью всё решится. Боль уйдёт. Долги простятся. Один шаг – и жизнь станет легче.
Марк сжал зубы. Шёпот тянул и его. Внутри вспыхнула картинка: морг, напарник Сергей, глаза стеклянные. «Просто шаг – и тишина…»
Игорь зашипел, мотая головой.
– Сука… слышу. Будто мать зовёт.
Лика застыла, но её пальцы всё так же двигались по рукояти тесака. Словно это единственное, что держало её в реальности.
Курьер сделал шаг.
– Блядь… – выдохнул Игорь.
Лика пошла в обход, растворяясь в тени.
– Марк, отвлекай, – тихо бросила она.
Марк поднял кирпич, валявшийся у стены, и со всей силы метнул в железный лист. Грохот разорвал переулок. Шёпот оборвался, как перерезанный кабель. Курьер вздрогнул, заморгал, словно вынырнул из воды.
И тут дверь содрогнулась, и наружу сорвалось оно.
Из проёма вылилось нечто вытянутое, скользящее, будто человек и тень переплелись в одну карикатуру. Оно двигалось беззвучно, как мокрый плащ на ветру. У него не было лица – только гладкая поверхность, где на месте глаз зияли впадины, а посередине тянулась узкая щель, набитая игольчатыми зубами.
Шептун тянулся не руками, а длинными обрубками с костяными наростами. Каждый его шаг сопровождался звуком, которого не слышали обычные уши, но для Марка он был явным – как писк поцарапанной плёнки.
Курьер застыл, рот приоткрыт. Тварь почти дотронулась до его висков.
Игорь рванул первым. Дубина врезалась в стену, гул сорвался по переулку, отозвался в барабанных перепонках, будто внутри головы что-то лопнуло. Шептун взвыл – звук не был человеческим, он был ближе к скрежету ржавых петель.
Лика вынырнула из тени. Тесак блеснул и вошёл в бок. Клинок прошёл глубже, чем должна позволить плоть, будто задел струну. Раздался звонкий звук, как если бы лопнула натянутая гитара.
Шептун выгнулся, завизжал и оттолкнул курьера. Тот рухнул на землю, захлёбываясь рыданиями.
– Беги! – рявкнул Марк, но парень только всхлипнул и пополз прочь.
Тварь качнулась к нему, и Марк вскинул обрез. Выстрел «порохом мертвеца» ударил в плечо. На коже проступил светящийся след, будто ожог.
Шёпот ударил прямо в голову:
«Ты опоздал. Всё, что любил, давно в пепле. Ты сам уже гниёшь…»
Марк качнулся. Перед глазами хлынула картинка: напарник Сергей, лежащий на полу отдела, кровь под затылком, глаза стеклянные. «Ты виноват…»
Он почти шагнул.
– Не смотри! – заорал Игорь. Дубина грохнула об асфальт; гул сорвал видение. Марк вдохнул, мотнул головой.
Шептун метнулся к Игорю. Щель-рот раскрылась шире, зубы заскрежетали. Лапа-обрубок ударила, задев дубину. Металл завибрировал, пальцы Игоря едва удержали хват. Он выругался и врезал снова – гул разошёлся волной, но тварь будто привыкала, не так остро реагировала.
Лика шагнула сбоку, тесак вошёл в грудь. На лезвии тут же проступил осадок, словно кислотный. Она отпрянула, моргнула – и увидела бабушку. Живую. Ту самую, что учила её шить в детстве.
«Леночка, зачем ты с ними? Ты же врач… Ты должна лечить, а не калечить…»
Лика застыла. Рука дрогнула, тесак чуть не выпал.
Шептун выгнулся к ней, щупальце потянулось к её лицу.
– Лика! – рявкнул Марк. Он поднял кирпич и швырнул. Камень ударил в голову твари, сбил её на бок.
Шёпот стал хором: «Вы всё равно не успеете. Вы – мусорщики. Санитары падали первыми…»
Игорь взвыл, бросился прямо в грудь. Дубина вошла, гул пробил воздух так, что стекло в окнах затрещало. Тварь заскрежетала и, выгибаясь, откинула его в стену. Игорь ударился спиной, хрипнул, но поднялся.
Марк шагнул ближе. Обрез перезарядить не успевал. Он держал его как дубину и врезал прикладом в морду. Зубы хрустнули, из щели брызнула чёрная вязкая масса. Она зашипела на асфальте, оставив ядовитый след.
Тварь завыла. Шёпот ударил в Лику. На этот раз она видела операционную. Стол. Пациент, мальчик. Лезвие скальпеля в её руках дрожит. «Ты не спасла его… никогда не спасёшь…»
Она зажмурилась, зубы скрипнули. Вспышка – стол, пациент, детская рука, которую она не успела удержать. Она ударила. Тесак вошёл в шею. Тварь завизжала, выгибаясь.
Марк схватил Игоря за локоть, рывком поднял.
– Дави!
Игорь снова вбил дубину в землю. Гул сорвал слой тишины, будто всё вокруг содрогнулось. Шептун затрепетал, лапы дёрнулись.
– Ещё! – Марк толкнул Лику.
Она вскинула тесак и вогнала прямо в грудь. Хруст. Звук – мокрый, окончательный.
Шептун рухнул на асфальт. Его тело трясло, будто он пытался распасться на куски.
Курьер вскрикнул и сорвался с места. Он побежал, не разбирая дороги, слёзы размазывались по лицу.
– Отходим! – рявкнул Марк. Фиолетовый след пульсировал всё ярче. – Он рванёт!
Их накрыло волной эха. Тварь не погибла окончательно. Она растекалась, оставляя визг, который никто другой не услышал бы.
Они растворились в лабиринте улиц. За спиной – визг, запах тухлой меди, и пустота, от которой сводило зубы.
Подвал встретил их тишиной. Даже капли из трубы будто замерли. Воздух был спертый, влажный, пахнул ржавчиной и старой пылью.
Игорь бухнулся на табуретку, швырнул дубину в угол. Тяжёлое дыхание рвало грудь.
– Кофе бы… или бензина. Хоть что-то.
Марк стоял у раковины, смывал с пальцев липкий осадок под ржавой водой. Пятна уходили плохо, будто сами держались за кожу.
– Живые. Пока что. Кофе нет. Как и всего остального.
Лика молча чистила тесак. На лезвии остался тонкий кислотный осадок. Она сосредоточенно снимала его скальпелем, будто боялась оставить хотя бы крупинку.
– Удар был точный, но слабый. Надо было добить. Мы ушли ни с чем.
– А пацана под асфальт, да? – огрызнулся Игорь. – Или прямо в подарок Фонду?
– Мы санитары, – сказала Лика. – Не спасатели. Риск должен окупаться.
– Ага. Только вот окупились мы кислой жопой, – Игорь потянулся за флягой. Внутри плеснуло мутное пойло. Он сделал глоток, поморщился. – Даже не напивает.
Марк повернулся к ним. В его глазах не было ни усталости, ни злости. Только ровный, почти мёртвый взгляд.
– Решение было моё. Там люди, шум. Фонд мог подъехать. Мы бы легли все.
Тишина. Даже Игорь не спорил.
И вдруг – скрежет. Сначала тихий, как будто кто-то ногтём провёл по железу. Потом громче. Воздух наполнился кисловатым тяжёлым запахом, похожим на дохлую шерсть.
– Сука… он по следу приполз, – Игорь вскочил, схватил дубину.
Из вентиляции полезла перекошенная масса. Шептун не сдох. Он тянулся из решётки, изгибаясь, как дым. На этот раз он был яростнее, след за ним пылал, как фиолетовый костёр.
– Быстро и жёстко! – рявкнул Марк.
Игорь ударил дубиной в стену. Гул прокатился по подвалу, лампы мигнули, одна погасла. Шептун завизжал, но не отступил. Он рвался дальше, лапы скребли бетон.
Лика шагнула вперёд. Тесак блеснул, вошёл в ядро. Хруст – мокрый, окончательный. Тварь содрогнулась, попыталась растечься, но Марк вогнал приклад обреза в её «голову». Чёрная вязкая масса брызнула на стены.
Фиолетовый след погас.
Тишина и тяжёлое дыхание.
Игорь сел обратно, вытирая пот.
– Вот теперь окупилось.
Марк сплюнул на пол.
– Разбирать. Что цело – в лут.
Лика достала мешок из-под сахара. Сухо:
– Железы, пластины, кости. На чёрном рынке возьмут. Фонд тоже купит, если через посредника. Главное – база не засвечена.
Они взялись за тушу. Делали это без эмоций, почти механически. Кровь стекала в ведро, пахла железом. Наросты выламывали плоскогубцами, складывали в ящики. Мутную жижу соскабливали ножами, потом сжигали в жестянке, чтобы запах не вышел наружу.
Для них это была работа. Для города – мусорная яма, которую кто-то должен чистить.
Марк смотрел на обгоревшую фотокарточку на столе. Лицо вниз, как всегда. Он не прикасался к ней, только задержал взгляд. Потом снова взялся за дело.
Игорь бубнил себе под нос:
– Санитары… мать их. Только нас тут никто не санирует.
Лика не ответила. Она достала иглу и нить, штопала порезанный ремень. В её глазах не было ни усталости, ни жалости. Только холодная решимость.
Подвал наполнился звуками работы. Гул остался в стенах, запах смерти – в их одежде.
Глава 2. Засада
В подвале стоял запах кислоты и мокрой шерсти. Тело Шептуна лежало на брезенте, растянутое, серое, будто не из плоти, а из мокрого войлока. Слизь стекала в жестянку, пузырилась, пахла кислым клеем – от одного запаха хотелось отвернуться.
Лика присела рядом. На ней – те же перчатки, что когда-то использовала в больнице. Только тогда в них были живые люди, а теперь – отбросы Сбоя. Она достала скальпель, сделала первый надрез. Лезвие вошло с неожиданной лёгкостью, словно резало не кожу, а мокрую бумагу.
– Ну и дерьмо, – буркнул Игорь. Он сидел на ящике, в зубах спичка, в руках тряпка для дубины. – Тянет смрадом так, что печень сама наружу просится.
– Терпи, – коротко бросила Лика. – Или иди наверх, послушай, как твари в подворотне шуршат.
Игорь скривился, но остался.
Марк стоял в стороне, смотрел, не вмешиваясь. Он наблюдал не за телом, а за Ликой. Как она работает. Чётко, методично, будто режет очередного пациента.
– Смотри сюда, – сказала она, вытаскивая из груди железистый мешочек. Капли с него стекали густые, чернильные. – «Пение». На чёрном рынке берут, мешают в таблетки. Для кого-то это кайф, для кого-то – галлюцинации.
Она бросила мешочек в банку с формалином.
– Крысы жрут, – пробурчал Игорь. – Потом нам по башке бегают.
– Крысы хотя бы выживают, – отрезала Лика. – Люди – нет.
Она вскрыла брюшину. Изнутри выскользнула длинная пластина, похожая на ребро. Но это было не кость и не металл, а что-то среднее, гулкое при ударе.
– Пластина. Из этого делают амулеты. Работают до первого вздоха. Потом всё равно дохнут.
Марк кивнул. Ему не нужны были объяснения. Но Лика всегда проговаривала вслух. Будто сама себе напоминала, что делает это не просто так.
Она достала ещё одну пластину, сложила рядом. Руки работали уверенно. И только глаза выдавали: внутри её воротило.
Игорь не выдержал:
– Ты, блин, хирург или мясник?
Лика подняла взгляд.
– Разницы нет. Там я резала живых, здесь – мёртвых. Результат одинаковый: кровь на руках.
Игорь замолчал.
Она сняла перчатки, вытерла лоб.
– Всё, что можно взять, взяла. Остальное – в яму.
Марк подошёл ближе, глянул на разложенные органы. Банки, пластины, куски ткани.
– Хватит на сделку?
– Хватит, – уверенно сказала Лика. – Но Гном попытается срезать.
Игорь ухмыльнулся:
– Срежет, я ему сам яйца на нитке повешу.
Марк бросил взгляд на тело. Серое, пустое, уже без намёка на жизнь.
– В яму. Сегодня же. Никаких следов.
Лика кивнула. Она подняла ведро со вязкая массой, вынесла к печке. Слизь зашипела на огне, запах ударил в нос, глаза заслезились.
Игорь зажал нос рукой.
– Чтоб я сдох… Если ад есть, он точно пахнет гарью так же.
– Ад уже здесь, – сказала Лика, закрывая печку. – Мы просто снимаем пробу.
Подвал снова наполнился тишиной. Но теперь в ней было чуть больше тяжести – от того, что в очередной раз они сделали «работу», но никто не стал от этого богаче.
Подвал Гнома вонял плесенью и мышиным дерьмом. Дверь с кодовым замком была вся обшарпанная, нацарапанная ножами. Сразу видно – сюда заходили те, кому нечего терять. На стене рядом тянулся граффити-след: «Гном крыса». Кто-то добавил снизу: «И проститут».
Внутри было ещё хуже. Света почти не было: одна лампочка под потолком мигала, будто на последних издыханиях. На полу – коробки с мусором, сломанные радиоприёмники, кучи проводов. Казалось, что он не торгует, а обживает свалку.
Сам Гном сидел за столом, заваленным тетрадями, банками и проводами. Лицо – сухое, нос крючком, глаза бегают. На нём был старый армейский бушлат, под которым выпирал живот. Пахло от него кислым пивом и табаком.
– Ну, что принесли, проклятые? – голос у него был скрипучий, с мерзким прижатием на каждом слове.
Лика выставила мешок на стол. Открыла – показала банки с железами и пластины. Запах кислый сразу ударил в нос.
Гном прищурился, потянулся, но Марк резко положил ладонь на край стола.
– Сначала цена.
– Цена? – криво улыбнулся Гном. – Железы? На черняке – по рублю пучок.
Игорь фыркнул.
– По рублю? – фыркнул Игорь. – Мы рискуем жопами, а ты цену как на семечки ставишь.
Гном не дёрнулся; взглядом пробежал по Игорю, затем к Марку.
– Ладно-ладно. Не кипятись. Но понимаешь… товар сейчас обесценился. Фонд давит, своих поставщиков завёл.
– Фонд? – Лика холодно усмехнулась. – Фонд на таких, как ты, даже не посмотрит. Ты им не посредник, ты для них мусор.
Гном прищурился.
– Зато я живу. А сколько «санитаров» сдохло за этот год? Считал, Марк?
Марк молчал. Он просто смотрел. Тяжёлый, ровный взгляд.
– Цена, – повторил он.
Гном вздохнул, начал ковырять ногтем грязь на столе.
– Ладно. Железы возьму по три, пластины по десять.
– Двадцать, – отрезала Лика.
– Пятнадцать косарей. Иначе катитесь нахуях без пендоской валюты!
Игорь ударил кулаком по столу. Банки подпрыгнули.
– Ты что, урод, цены нам ставишь? Да мы тебе это говно сами в глотку затрамбуем!
Гном тут же вскинул руки.
– Тише. Тут всё слышно.
Марк поднял ладонь, остановил Игоря.
– Пятнадцать пластины. Железы – пять. Всё.
Гном зашипел, но кивнул. Потянулся к ящику, достал связку купюр и маленький пакет с таблетками.
– Деньги. И вот… бонус. «Химерник». Сам знаешь, сколько стоит.
Лика нахмурилась.
– Дерьмо для нариков.
– Для нариков, для отчаянных, для видящих… кто как использует. Мне-то что? Я посредник.
Марк взял пакет, покрутил. Таблетки были серые, с еле заметным фиолетовым отливом. Он сунул их в карман.
– Кто берёт? – спросил он.
Гном пожал плечами.
– Все берут. От студента до ментов. Фонд тоже, кстати. Думаешь, как они на допросах головы выворачивают?
Игорь усмехнулся.
– Ну хоть честно признался, крыса.
– Я не крыса, – зло бросил Гном. – Я живу. А вы все – ходячие трупы. Сегодня-завтра ваши кишки будут валяться в подворотне, а я всё равно буду тут.
Марк шагнул ближе, навис.
– Смотри, Гном. Если хоть одна банка окажется с браком, если хоть один человек из Фонда узнает, откуда товар… я вернусь. И ты уже не будешь сидеть тут. Понял?
Гном сглотнул, но не отвёл глаз.
– Понял.
Игорь схватил мешок с деньгами, сунул под куртку.
– Пошли отсюда. Я ещё сдохну от вони.
Когда они вышли на улицу, воздух показался чище, чем в подвале. Но ненадолго. Где-то рядом уже витал новый запах – липкий, вязкий, чужой.
– Фонд близко, – сказал Марк.
Лика кивнула, сжимая рукоять тесака. В голове мелькнула мысль: «Сколько ещё раз так?» – и тут же исчезла.
– И не только Фонд.
Они вышли из подвала Гнома и двинулись через дворы. Ночь была глухая, но не пустая – в окнах мигали синие огни телевизоров, в подворотнях кто-то кашлял, звякала бутылка. Город жил, но чужой, сдавленный, будто ждал удара.
Марк чувствовал следище. Не тварь, не Сбой. Люди. И не просто люди – подготовленные.
– Чую, – буркнул Игорь, поправляя ремень. – Не улица, а вонючая ловушка.
Лика не ответила. Её рука лежала на тесаке, глаза скользили по крышам.
Первым сигналом был запах. Липкий, едкий, будто обугленный пластик. Вторым – тень, что двинулась не так, как должна.
И тут улицу перегородило.
Прядильщик.
Он выполз из тьмы, высокий, тонкий, суставчатый, как паук. Из спины тянулись серые нити, цеплялись за стены, фонари, асфальт. Липкие жгуты натянулись во все стороны, закрывая проход. Глаза – пустые, как пуговицы.
– Блядь… – выдохнул Игорь. – Этих давно не видел.
Шум за спиной. Чёрные фигуры в броне, забрала закрыты. Люди Фонда. Автоматы наготове.
– Протокол «Сбор». Цель изъять, сопротивление устранить, – хладнокровный голос из динамика.
Марк вскинул обрез. Поздно. Первые очереди прошили асфальт у ног.
Игорь рявкнул, выдернул гранату, рванул чеку.
– Ловите, суки!
Взрыв разнёс жгуты. Тварь завизжала; нити отпустили – и тут же полезли новые.
– На землю! – Марк толкнул Лику.
Очередь прошла над ними. Крошка посыпалась со стены. На миг тишина – и только стук крови в ушах.
Прядильщик ударил. Жгут хлестнул Игоря по груди, сбил с ног. Его рвануло к стене, нити обвились, начали тянуть.
– Режь! – заорал он.
Лика метнулась, тесак сверкнул, перерубил жгут. Липкая вязкая масса брызнула на лицо, глаза обожгло, она зашипела, но устояла.
Марк врезал обрезом. Заряд «пороха мертвеца» вошёл в бок твари, та выгнулась, завыла. Жгуты дрогнули, отпуская стены.
Но Фонд не ждал.
– Цель закрепить! – снова голос.
Двое кинулись вперёд, металлические жгуты в руках – гарпуны с тросами. Один гарпун вошёл в плечо Игоря. Он взвыл, но не упал. Схватил трос и рывком потянул солдата на себя. Тот не успел выстрелить – дубина раскроила ему забрало. Кровь брызнула на асфальт.
– Падлы слоебучие! – заорал Игорь. – Чтоб вас дети так кормили!
Второй гарпун ударил Лике в бедро. Она рухнула, стиснула зубы, не закричала. Жгут дёрнул, тащил её к людям Фонда.
Марк прыгнул, вогнал приклад обреза в голову солдата. Тот рухнул, но ещё дёргался. Лика встала на колено, тесак вошёл ему в горло.
Прядильщик снова рванулся. Жгуты били во все стороны. Один задел Марка, сжал руку. Он почувствовал, как в кости вошли иглы.
Шёпот пронёсся в голове. «Брось. Пусти. Всё равно конец…»
Марк заскрипел зубами, вырвал руку, разорвал жгут вместе с мясом. Кровь хлынула, но он устоял.
– Лика! – крикнул он.
Она подскочила, вогнала тесак в сустав твари. Треск. Прядильщик рухнул на бок, жгуты обмякли.
Игорь вбил дубину сверху, гул пошёл по телу, как удар молота по рельсам. Тварь содрогнулась, дёрнулась – и затихла.
Остались люди Фонда. Их было ещё пятеро. Они сомкнулись полукругом, автоматы на прицеле.
– На землю! – крикнул командир.
Игорь плюнул кровью.
– Сами ложитесь, пидорброты!
Марк поднял обрез. Он понимал: шансов нет. Их прижмут, свяжут, увезут. Но назад дороги всё равно не было.
Очередь прошла над головой. Граната выкатилась к ногам.
– Ложись! – заорал Марк.
Взрыв. Мир поглотила белая вспышка.
Гул в ушах не стихал. Мир возвращался рывками: сперва вкус крови, потом железный скрежет пола, потом чужое дыхание рядом.
Марк открыл глаза. Темнота. Тянуло гарью бензином и потом. Руки связаны за спиной пластиковыми хомутами, запястья горели. Фургон трясся на кочках, металл дрожал.
Слева – Игорь. Губа разбита, глаз заплыл, но он сидел прямо, дышал тяжело, словно каждое движение давало ему силу. Справа – Лика. Лицо спокойное, глаза полузакрытые, но Марк видел, как у неё напрягаются пальцы, как она перебирает что-то в уме.
Впереди – двое в броне. Один за рулём, второй на сиденье рядом, автомат на коленях. Позади них – решётка.
– Очухался, – хрипло сказал Игорь. – Ну чё, командир? Красиво нас приняли.
Марк не ответил. Он прислушивался. Слышал позывные в рации. Сухой голос:
– «Группа два, объект захвачен. Доставка в точку „Нора“. Состояние стабильное».
«Нора». Марк сжал зубы. Базу охотников Фонд давно вычистил. Видно, теперь использовали её как сортировочную.
– Долго нас не потащат, – тихо сказала Лика. – Вези живым дорого. Проще вскрыть на месте.
Игорь усмехнулся.
– Вскроют, ага. Только я им кишками весь фургон задекорирую.
Он дернулся, проверил хомуты. Пластик врезался в кожу.
Лика смотрела на него холодно.
– Не рви. Так только плотнее затянется, как анус перед первым сексом на нарах.
Она сама скользнула пальцами, ощупывая край. Уголок губ дрогнул.
– Это что? Фикс прайс или пятёрка? Оставили ножницы, будто детский сад…
Марк проследил за её взглядом. Под лавкой, где валялась аптечка, торчали ножницы, длинные, с изогнутыми концами.
– Достанешь? – спросил он.
– Гавно вопрос, – коротко кивнула Лика.
Фургон прыгнул на яме. Ножницы съехали чуть ближе. Лика вытянула ногу, подтолкнула. Ещё раз. Ножницы упали к её ботинку.
Она подцепила их носком, протянула под лавкой. Металл скрежетнул.
– Быстрее, – прошипел Игорь. – Они на повороте проверят.
Лика сжала ножницы между ног. Неудобно, но хватило. Она подбросила их на кочке за спину, когда бойцы разговаривали, друг с другом не обращая на них внимание, нащупала край хомута. Пластик натянулся. Щёлк. Боль резанула запястья, но свобода вернулась.
– Моё, – сказала она и перерезала Марку.
Он кивнул, перехватил ножницы. Последним освободил Игоря.
Фургон тряхнуло. Водитель обернулся. Глаза в шлеме сверкнули. Он не успел открыть рот.
Игорь прыгнул, вонзил ножницы в горло. Кровь брызнула на решётку. Второй потянулся к автомату, но Марк рванулся вперёд, врезал головой через прутья. Челюсть хрустнула. Лика пролезла сбоку и вогнала палец в глаз.
В салоне запахло горячей кровью, бензином и железом. Фургон дёрнулся, выехал на бордюр. Руль остался без контроля.
– Пизда рулю! – заорал Марк.
Лика прыгнула через тело, схватила руль, выровняла. Фургон вильнул, но не перевернулся.
Игорь сидел на заднем сиденье, весь в крови, ножницы всё ещё в руках. Он дышал громко, как будто только что вышел из драки на ринге.
– Я ж говорил, кишками задекорирую, – прохрипел он, вытирая лицо.
Марк молча проверял автоматы. Два магазина, полные. И огнетушители фирменные. Патроны даже… Ляпота!
– Куда? – крикнула Лика.
– Хоть в пизду, хоть в красную. Но не армию… Главное – не назад, – сказал Марк.
Фургон нёсся по улицам. В зеркале позади мелькнули огни.
– Нас бы не заметили, – сказала Лика.
Игорь зарычал:
– Пусть и пусть заметят. Теперь и у нас зубы есть. У меня вот помню в девичьи, ну в юности, короче журнал читал. Мурзилка! Да… Так вот нам говорят из спичного коробка и проволоки, так то радио собрать можно. А вы мне тут про абстрактное…
Фургон они бросили в промзоне. Двери распахнуты, внутри – два мёртвых фонтовца. Лика обожгла тела бензином, зажгла спичку. Огонь загудел, выжирая запах крови.
– Минус база, минус тачка, – сказал Игорь, глядя на пламя. – Мы прямо как сраные туристы: приходим, жрём и сжигаем костёр.
– Тихо, – оборвал Марк.
Он уже чувствовал взгляд. Тот самый, что не спутать: не тварь, не патруль, а кто-то, кто умеет сидеть в темноте.
– Вы рано, – сказал голос.
Из-за трубы вышел парень. Молодой, лет тридцать, худой, в куртке, перепачканной пылью. В руках – арбалет. Лицо бледное, глаза напряжённые.
– Семён, – сказал Марк.
– Знаешь? – он прищурился.
– Брата твоего знал.
Семён замер.
– Его нет.
– Знаю. – Марк говорил ровно. – Но его дело осталось.
Лика смотрела на арбалет.
– Опусти. Если хотел убить – убил бы.
Семён колебался секунду и убрал оружие. Лицо его оставалось жёстким, но пальцы дрожали – не от страха, от усталости.
– Я видел, как вас вели. Я думал, всё, конец. Но вы выбрались.
– Мы не из тех, кто сдаётся, – Игорь усмехнулся. – А ты кто? Нянька у мёртвого брата?
Семён резко посмотрел. В глазах мелькнула злость.
– Я продолжаю его долги. Он собирал картину, а платить остался я.
– Где? – спросил Марк.
– Тут рядом. Но если вы крысы Фонда, я не приведу.
Игорь шагнул вперёд.
– Если б мы были крысы Фонда, ты б уже болтался на их крюке.
Марк поднял руку.
– Достаточно.
Он посмотрел Семёну прямо в глаза.
– Мы санитары. Мы чистим, пока город ещё дышит. А ты либо с нами, либо труп на обочине.
Семён долго молчал. Потом кивнул.
– Идём.
Они шли через промзону, потом по гаражам, пока не добрались до старого склада. Металлическая дверь, замаскированная мусором, открылась с тихим скрипом.
Внутри было убежище. Не уютное, но живое. Стол с картами, стены с бумажными схемами, банки с образцами, ящики с инструментами. Пахло пылью и химией.
– Брат собирал всё, что мог, – сказал Семён. – Схемы Сбоев, отчёты. Хотел понять, как это работает.
Лика подошла к стене. На ней висели листы с рисунками. Нити, глаза, странные символы.
– Он был одержим.
– Он был ближе всех к правде, – резко ответил Семён. – А теперь его нет.
Игорь присвистнул, глядя на полки с банками. Внутри плавали органы, куски ткани.
– Ух ты. Мини-музей уродов.
Марк подошёл к столу. На карте города были отмечены красные точки. Слишком много. Почти каждый квартал.
– Это всё…?
– За последний месяц, – сказал Семён. – Сбой ускоряется. То, что вы видели, – только начало.
Тишина повисла тяжёлая.
– Зачем ты нас привёл? – спросила Лика.
Семён посмотрел на неё устало.
– Потому что я не вывезу один. Брат говорил, вы те, кто может держать удар. И если мы не соберём всё, что он начал, город падёт.
Игорь скривился.
– Город уже пал. Мы тут просто собираем мусор.
Марк молча провёл пальцем по карте. Шрамы на руке побелели.
– Значит, будем собирать до конца.
Семён кивнул.
– Тогда начнём.
Глава 3. Фонд
Белый свет резал глаза. В ситуационном центре не было ни тени, ни запаха, ни тепла. Всё стерильно, как в морге, только вместо тел – экраны. Десятки панелей тянулись вдоль стены, на них бежали цифры, тепловые карты, графики. В углу гудели серверные стойки, воздух гнал кондиционер, будто хотел вытравить из комнаты даже намёк на жизнь.
Кротов стоял у стеклянной перегородки. На нём была форма без знаков отличия, погоны сняты. Он чувствовал себя не командиром, а винтиком. Словно солдат в лаборатории, где война превратилась в опыт над крысами – только крысы были людьми.
На экране перед ним мерцали камеры из клуба. Толпа, свет, музыка. Девчонки в мини, парни с бутылками. Он видел Маргариту – короткая стрижка, яркая помада, глаза уставшие. Она шла к бару, даже не подозревая, что у неё в груди – капсула с чужой волей.
– Готовы? – спросил рядом мужчина.
Артём Валерьевич. В костюме, галстук ровный, волосы приглажены. Он был из тех, кто выглядел бы прилично даже на похоронах. Взгляд – холодный, вежливый.
– Готовы, – ответил Кротов. Голос сухой.
– Тогда начнём.
Операторы за пультами задвигались. Пальцы забегали по клавишам, кто-то тихо отрапортовал: «Канал стабилен. Импульс в пределах нормы».
Кротов смотрел на экраны. Он понимал, что сейчас они не ведут бой. Они ведут эксперимент. Люди в клубе даже не знали, что стали подопытными.
– Вы всё ещё сомневаетесь, – сказал Артём Валерьевич. Не вопрос – утверждение.
Кротов промолчал.
– Ваша армейская служба вас испортила, – продолжил он. – Вы привыкли, что враг – тот, у кого есть форма, оружие, флаг. Но мир меняется. Теперь враг – сама система. Сбой. Хаос. И если мы не будем первыми, нас сметёт.
Кротов сжал челюсти.
– А они? – кивнул он на экраны. – Эти люди?
– Эти люди – уже потеряны. – Артём Валерьевич говорил спокойно, будто читал лекцию. – Сбой их всё равно убьёт. Мы лишь используем материал, прежде чем его выбросить. Охотники за нечистью убирают мусор. Мы – управляем им. Разница есть?
Кротов хотел ответить, но не нашёл слов. Он знал: разница есть. Только какая? Взвод под его командованием погиб в Сбое так же бессмысленно. Здесь хотя бы делали вид, что всё под контролем.
На другом экране появилось лицо женщины в белом халате. Врач. Она сидела рядом с Маргаритой в процедурной, улыбалась. Вводила капсулу под кожу. Девушка спросила что-то. Врач кивнула, ответила: «Витамины. Для поддержания».
Кротов чувствовал, как внутри что-то выворачивалось. В армии он хотя бы стрелял в тех, кто тоже держал оружие. А здесь?
Артём Валерьевич обернулся к нему.
– Вы нужны мне не как пехотинец. Вы нужны мне как человек, который умеет подчинять хаос. Ваши «Проклятые» бегают по подворотням и играют в героев. Мы – делаем порядок. Выбор за вами.
Он снова повернулся к экранам.
– Включить капсулу.
Оператор нажал клавишу. На мониторе мелькнула синяя линия. В клубе музыка гремела, люди танцевали. Никто ещё не знал, что через минуту здесь начнётся резня.
Маргарита сидела в белой комнате. Холодные стены, запах антисептика, лампа под потолком, которая светила слишком ярко. Её пальцы дрожали на коленях, но она старалась держать спину прямо.
– Расслабьтесь, – сказала женщина в халате. Улыбка у неё была такая же стерильная, как стены. – Это не больно.
– А это точно… Дрёма с GPS? – спросила Марго. Голос сорвался, прозвучал тоньше, чем она хотела.
– Конечно, – ответила женщина. – Поддержка и бесплатный контроль вашей безопасности.
Марго кивнула. Она знала: спорить бессмысленно. «Бесплатно» здесь значило только одно – что ты уже расплатился, просто ещё не понял чем.
Холодный металл коснулся кожи. Игла вошла легко, почти без боли. Что-то щёлкнуло, под кожей будто расправилось семечко. Она вздрогнула.
– Всё, – сказала врач. – Через пару часов почувствуете прилив сил.
Марго вышла на улицу. Воздух пах бензином и жареным мясом из ларьков. Она закурила, затянулась глубже, чем обычно. Сигарета дрожала в пальцах.
«Витаминос». Она усмехнулась. Смешно. Её жизнь и так была одна сплошная таблетка: чтобы заснуть – одна, чтобы проснуться – другая, чтобы забыть – третья. Теперь ещё и это.
Клуб встретил её шумом. Бас бил в грудь, свет мигал, толпа толкалась у бара. Воздух был густой – пиво, духи, пот. Она протиснулась к стойке, заказала дешёвый коктейль. Села на высокий стул, вытянула ноги.
Вокруг всё было как обычно: девчонки визжат, парни хохочут, кто-то нюхает прямо в туалете. Всё это она видела сотни раз. И всё равно приходила сюда. Потому что здесь шум глушил мысли.
Она сделала глоток. Вкус сладкий, как сироп. В голове слегка закружилось.
И вдруг – укол. Где-то под рёбрами, там, где поставили укол. Сначала лёгкое покалывание, потом жгучая волна. Она схватилась за бок.
– Эй, с тобой всё нормально? – спросила девчонка рядом.
Марго хотела ответить, но слова застряли. Горло сжалось. Она услышала шёпот. Сначала тихий, потом громче, будто кто-то говорил прямо в ухо:
«Ты устала. Хватит терпеть. Они все враги. Они все должны замолчать».
Марго зажмурилась. Перед глазами всё плыло. Она пыталась выдохнуть, но воздух не выходил.
«Подними руку. Вот так. Сожми кулак. Вдохни глубже. Ты сильнее. Они слабее. Они должны упасть».
Она подняла руку. Даже не помнила, как. Толпа рядом заметила – кто-то засмеялся: «Эй, смотри, она вырубилась!»
Внутри что-то рвануло. В глазах вспыхнула тьма. Она больше не была Марго.
В ситуационном центре Кротов натирал нервно виски. На экране он видел, как Марго встала посреди зала. Камеры ловили каждый её жест. Толпа смеялась, кто-то снимал на телефон.
– Активация пошла, – сказал оператор.
Кривая на мониторе резко поползла вверх.
Марго открыла глаза. Они были чёрные, без зрачков. Крик сорвался с её губ, но это был не её голос. Тьма разлилась по залу.
Первые двое упали. Просто схватились за горло и захрипели. Следующие начали биться в конвульсиях. Кто-то закричал: «Пожар!», кто-то бросился к выходу, но дверь захлопнулась сама собой.
Шёпот стал слышен всем. Не её голос – другой, чужой.
«Тише. Тише. Спите. Всё кончено».
Кротов шагнул к экрану.
– Хватит.
Артём Валерьевич даже не посмотрел на него.
– Рано.
Марго – или то, что управляло ею, – двигалась между людьми. Те падали, один за другим. Музыка всё ещё гремела, свет мигал, а зал превращался в бойню без крови.
– Вы видите? – спросил Артём. – Обычная девочка. А теперь инструмент. Оружие.
Кротов молчал. Он видел только, как на полу валялась её сумочка, из кармана которой торчала пачка дешёвых сигарет.
Зал гремел музыкой, свет бил в глаза, но теперь всё это было не праздником – а декорацией для кошмара.
Марго шла медленно, будто тень в человеческом теле. Каждый её шаг отзывался эхом. Люди вокруг смеялись ещё секунду назад, теперь хватались за горло, за грудь, падали на пол.
– Что за херня?! – крикнул парень у бара. Он выронил стакан, стекло разбилось. Он хотел убежать, но ноги не слушались. Вены на шее вздулись, он захрипел и рухнул лицом в осколки.
В туалете девчонка с белыми полосами под носом смотрела в зеркало. В отражении она увидела, как позади проходит Марго. Ей показалось – чёрное пятно скользнуло прямо по стене. Она вскрикнула, бросилась к двери. Дальше её никто не видел.
На танцполе парень снимал на телефон. Он смеялся, думал, что это перформанс. Когда его друзья начали падать, он закричал: «Это пранк?! Скажите, что это пранк!» – и камера выронила картинку в пол. Последние кадры: лица в агонии и тень, что накрывает объектив.
В ситуационном центре операторы монотонно зачитывали данные:
– «Температура объекта – нестабильная».
– «Сердечный ритм на пределе».
– «Зона поражения: радиус десять метров».
Кротов стоял, будто чувствуя, что завтра уже не наступит. На мониторах – клуб, люди бьются в конвульсиях, чёрные полосы на полу, как следы гари. Ему казалось, что он сам стоит в том зале, но его ноги прикованы.
– Хватит! – рявкнул он.
– Рано, – спокойно ответил Артём Валерьевич. – Смотрите внимательно.
Оператор увеличил изображение. Марго стояла посреди зала. Её волосы развевались, хотя воздуха не было. Вокруг неё воздух мерцал, как над асфальтом в жару.
Кротов видел: это не оружие. Это каратель. Живая бомба, которая сама не понимает, что делает.
– Мы теряем контроль, – сказал один из техников.
– Контроль иллюзорен, – мягко отозвался Артём. – Но результаты – реальные.
В клубе всё затихло. Музыка оборвалась – аппаратура сгорела. Люди лежали повсюду, на полу и барных стульях, в позах, будто уснули. Но сон был вечный.
Марго опустилась на колени. Её глаза снова стали обычными. Она дрожала, руки покрылись потом.
– Что… что я сделала? – её шёпот едва донёсся до камер.
Кротов смотрел, как она всхлипывает, как сжимает руки, не понимая, что только что убила десятки человек.
– Отключить канал, – сказал он глухо.
Артём Валерьевич кивнул оператору. Тот нажал клавишу. На мониторе вспыхнула синяя линия, и Марго дернулась. На секунду её глаза снова стали чёрными – а потом она обмякла.
Тишина.
– Эксперимент завершён, – объявил Артём Валерьевич. Голос спокойный, будто они только что смотрели лабораторных крыс.
Кротов отвернулся. Он знал: в клубе остались не крысы, а люди. Но никто об этом уже не вспомнит.
На другом экране показали фургон Фонда. Люди в белых костюмах вытаскивали тела. Их складывали в пластиковые мешки, заливали пеной пол, стирали следы.
Голос по внутренней связи сообщил:
– «Версия для СМИ готова. Отравление суррогатным алкоголем. Жертв – двадцать семь».
Кротов закрыл глаза. В армии он хоронил двадцать семь человек за полгода боёв. Здесь – за один вечер. И никто даже не узнает правду.
Ночь в промзоне была тише, чем обычно. Ветер гонял пакеты по асфальту, глухо звенели жестянки. За бетонной стеной – склад, бывший логистический центр. Окна заколочены, но внутри горел свет.
В это время на другом конце города дверь распахнулась пинком. Вошёл Орлов.
Его прозвище знали все – Волк. Седая щетина до груди, глаза холодные, будто стеклянные. Когда-то СОБР, теперь – командир «Стаи». Он шёл, как танк: медленно, но так, что никто не сомневался – остановить его невозможно.
За ним – пятеро. Бывшие военные, один в тельняшке, другой с наколкой «ВДВ» на пальцах. Они двигались молча, но каждый держал оружие, как продолжение руки.
Внутри склада на коленях стоял человек. Лицо разбито, руки связаны. Обычный мужик в кожанке. Но Волк знал: это «язык». Стукач Фонда.
– Ты думал, они тебя защитят? – голос Орлова был низкий, с хрипотцой. – Думал, крысам можно доверять?
Мужик замотал головой.
– Я… я только информацию носил! Я думал, это не опасно!
Волк усмехнулся.
– Опасно – это жить рядом со мной и предавать.
Он махнул рукой. Один из бойцов вытащил нож. Лезвие блеснуло.
– П-подождите! – завизжал мужик. – Я всё скажу! Всё, что знаю!
– Говори, – Орлов присел на корточки, посмотрел прямо в глаза. – Где «Нора»?
Мужик сглотнул.
– В промзоне, старый элеватор. Они туда всех везут. Я только раз был… я не знаю точно…
Орлов кивнул.
– Достаточно.
Нож вошёл тихо, как в мокрую ткань. Мужик захрипел, повалился на бок. Бойцы не моргнули.
– Сжечь, – приказал Волк.
Они действовали быстро: бензин, спички, огонь. Запах жёг нос, но никто не отвёл взгляда.
Орлов повернулся к своим.
– Фонд думает, что держит город. Но мы – не подопытные. Мы охотники. И если они пустят «Рой», то сдохнут вместе с остальными.
Один из бойцов – молодой, с глазами, в которых ещё теплилось сомнение – спросил:
– А мы чем лучше их?
Орлов подошёл, схватил его за ворот.
– Мы лучше потому, что честно играем. Мы убиваем тех, кто нас продаёт. Они – всех подряд. Запомни, салага: «Стая» не псы. Мы волки.
Он отпустил его. Молодой молча кивнул.
Снаружи ветер усилился. Пламя из склада рвалось к небу.
Волк закурил, затянулся глубоко. Дым пах гарью и табаком. Он смотрел на огонь и думал о том, что в городе осталось всё меньше таких, как он. Людей, которые жили не ради приказа, а ради выживания.
Телефон в кармане завибрировал. Орлов достал старую раскладушку, глянул на экран. Номер был неизвестный, но он знал, от кого.
– Слушаю.
Голос в трубке был женский, холодный:
– У них сбой в клубе. «Тень» сорвалась. Фонд чистит.
Орлов ухмыльнулся.
– Отлично. Значит, они сами себе яму роют.
– Твоя очередь, – сказала женщина. – Дальше – ты.
Связь оборвалась.
Волк закрыл телефон, сунул в карман. Обернулся к своим.
– Работаем.
И «Стая» двинулась в ночь.
Огонь от склада поднимал к небу чёрный столб, и он горел как предупреждение: дым принимал форму знаков, которые все видели по-разному. Для Фонда это была лишь метка в логе – новая точка, где тест прошёл с вариациями. Для Орлова – сигнал к началу. Для города – ещё одна ночь, которая не вернёт тех, кто упал.
Тем временем в ситуационном центре свет был тусклее. Операторы ушли, мониторы мигали индикаторами, но дневной ритм не вернулся – в комнате лежало ощущение, что эксперимент открыл нечто, чего нельзя вернуть в банку. Артём Валерьевич остался стоять у стола, глядя на дымовую полосу через полиэтиленовую карточку витрины докладов; она отражала его лицо – ровное, без морщин, и вдруг – небольшие провалы усталости вокруг глаз. Он отложил папку с результатами и вытер пальцем края листа, как будто дотрагивался до чьей-то раны.
Кротов стоял в тени и думал не о папках, а о тех, кого считал своими. Его армейские счета не сошлись с бухгалтерией Фонда. Там были числа – потери, риски, проценты успешности. Здесь были имена. Это не было удобным. Но в уме у Кротова не было драматического жеста – была точка принятия решений, от которой зависели и его люди, и его лицо перед теми, кого он должен был защищать, и перед системой, которая держала его на должности. Он посмотрел на Артёма: тот ждал.
– Доклад у вас, – сказал Кротов ровно. – Что они получили?
Артём взял стакан воды, сделал глоток, как врач проверяет пульс, и протянул лист: сводка по «Тени», графики, видеозаписи с повышенной частотой кадров.
– Подтвердили гипотезу, – сухо. – Контейнер передаёт сигнал, эффект расходится по городским узлам. Мы получили управляемый очаг.
– Умерло двадцать семь, – повторил Кротов, как счет, от которого не уйдёшь.
– Принятие возможных потерь – процедура, – сказал Артём. – Если ты хочешь действовать так, как делали пехотные командиры сорок лет назад, то уходи в поле. Здесь другие правила. Мы не защищаем дома – мы перестраиваем среду.
Кротов посмотрел на экран, где крупным планом проходил кадр: Маргарита, руки в крови – в своём собственном сознании, плачущая, не в состоянии понять. Это было не страшно и не героически – это было ровно тем, чем была наука в момент её жестокости: инструмент, который не задаёт вопросов.
– «Рой» готов, – сказал Артём. – Нужно лишь дать команду. Протокол «Кайнозой» – это вектор. На следующем этапе мы не будем ждать ситуативных успехов. Мы инициируем фазу, которая покажет: кто контролирует город – мы или хаос.
Кротов почувствовал, как горечь поднимается в горле. Он знал, что «Рой» – это не просто название. За ним стояли планы, распределение средств, алгоритмы и датчики, которые Фонд наращивал годами. Это был уровень вмешательства, который дорос от пробной «Тени» до инструментария массового модифицирования. Это означало не локальную зачистку. Это означало изменение правил игры.
– Если «Рой» запущен, – сказал Кротов тихо, – последствия будут глубже, чем мы можем прогнозировать. Социум сломается, цепная реакция… люди начнут действовать иррационально. Это повлечёт жертвы среди граждан и моих людей. Ты готов нести это?
Артём повернулся и посмотрел прямо на Кротова. Его голос не дрогнул:
– Я не готов обсуждать гипотезы. Я готов обсуждать результаты. Если город перестанет сопротивляться, если он перестанет быть источником хаоса – он станет управляем. Мы добьёмся порядка с меньшими потерями в долгосрочной перспективе. Это расчет. Это расчёт. И это приказ.
Глава 4. Пепел
Следователь Дмитрий Соболев ненавидел три вещи: ранние вызовы, дешевый кофе и собственную память. Последнее было самым тяжёлым. Она не давала забыть ни одну деталь прошлого – ни запах сгоревшей плоти на Кавказе, ни то, как он сам когда-то верил, что зло имеет лицо. С годами лица стирались, а зло оставалось.
Заброшенный цех встретил его тишиной и запахом ржавчины. В разбитые окна тянуло холодом. Лампочки у входа мигали, будто сама проводка отказывалась служить здесь. Под ногами хрустело стекло и старый цемент.
Тело лежало в центре. Скинхед лет двадцати пяти, бритый череп размолот чем-то тяжёлым. Рядом валялась арматура, ещё влажная на конце. Всё выглядело как обычная «бытовуха»: пьяные драки, разборки между своими.
Коллеги щёлкали камерами, лениво переговаривались. Оперативник Витёк, молодой и всегда с жвачкой, сказал:
– Чистая «бытуха», Димон. Запишем «драка», и дело закрыто.
Соболев промолчал. Он присел на корточки, осмотрел пол. И замер.
Всё вокруг – бетон, балки, одежда трупа – было покрыто тонким серым осадком. Не пыль и не цемент. Сухая пыль. Он ложился ровным слоем, и свет в нём тёк лениво, как будто сам воздух уставал отражаться.
Соболев провёл пальцем. Кожа стала серой, будто старческой. Он принюхался. Ничего. Ни запаха гари, ни тяжёлого запаха разложения. Только пустота.
– Ты чего там, профессор? – усмехнулся Витёк. – Местный цемент нюхаешь?
Соболев поднял взгляд. Никто из коллег даже не замечал осадок. Они ходили прямо по нему, оставляя чёткие следы… которые исчезали через секунду, словно серый осадок сам зарастал.
Он встал, чувствуя холод в груди.
– В протоколе отметь серый осадок, – сказал он.
– Какой ещё осадок? – удивился криминалист. – Ты о чём?
Соболев сжал зубы. Он понял, что говорит лишнее.
– Забей. Просто напиши: «следов гари нет».
Коллеги переглянулись. Один хмыкнул:
– Тебе бы отдохнуть, Дмитрий Сергеевич. Вид у тебя… не очень.
Соболев отвернулся, чтобы не показать лицо. Усталость была, да. Но усталость не делает серый осадок невидимым.
Через час, когда тело увезли, он остался один. Окна цеха ловили утренний свет, и в нём серый осадок мерцал, будто свет проходил сквозь него. Соболев достал из кармана телефон. На экране – фотография дочери, Кати. Улыбка, студентка, глаза матери. Он почувствовал, как сердце кольнуло.
Он сфотографировал пол, увеличил изображение. На фото – ничего. Просто серый бетон. Он нахмурился.
«Значит, только я», – подумал он. И впервые за долгое время ему стало по-настоящему одиноко.
Вечером в кабинете он разглядывал материалы дела. В телефоне погибшего нашёл запись. Скинхед бормотал что-то перед смертью. Шёпот, срывы.
– «Крылья… когти… горит изнутри…»
Соболев слушал снова и снова. Слова, сбивчивые, но слишком отчётливые, чтобы списать на предсмертный бред.
Он налил себе коньяка, опрокинул стакан. Не помогло. Перед глазами стоял серый осадок, как ожог на сетчатке.
В зеркале напротив отразился мужчина с мешками под глазами, щетиной и взглядом, который давно ничего не ждал.
– Белая горячка, – прошептал он, пытаясь усмехнуться. – Где слоны и черти? Почему вместо них только серый осадок и мёртвые?
Ответа не было – тишина.
Следующие дни стали для Соболева чередой протоколов и дежурных разговоров. Он вцепился в работу, как утопающий в бревно, только это бревно было гнилым и скользким.
Первым был насильник. Дело вроде бы ясное: парень с судимостями, любитель выпивки, найден в собственной ванной. Утонул. Ни следов борьбы, ни синяков. Соседи сказали: слышали шум, будто плеск, а потом тишина.
Соболев приехал в квартиру. Ванная ещё пахла сыростью, но вода была чистая. Тело уже увезли. На кафеле – серый осадок. Тонкий, едва заметный, но он покрывал плитку, словно её обсыпали пылью. Соболев провёл пальцем. Опять то же самое: кожа на мгновение стала серой, будто старела.
– Дмитрий Сергеевич, вы что? – спросил молодой оперативник. – На плитку любовались?
Соболев буркнул:
– Протокол допиши. Укажи: нет следов борьбы.
Он не стал добавлять про осадок. Бесполезно. Всё равно никто не увидит.
Следующее тело нашли в подвале. Бомж, сгоревший живьём. Пожарные развели руками: костёр из мусора, обычная смерть. Но Соболев заметил странное. Пламя выжгло всё вокруг до черноты, а на полу, под обугленным телом, остались крупинки серого порошка.
Он зачерпнул щепотку в пакетик, принёс в лабораторию. Эксперт посмеялся:
– Земля с примесью цемента. Ты чё, Димон, из археологов в следаки переквалифицировался?
Соболев промолчал. Он видел: это не цемент. Это был тот же самый серый осадок. И от этого внутри холодало.
Ночами он сидел за столом, разложив папки. Сигарета за сигаретой, пепельница полная. И в этом пепле он видел отражение того самого серого осадока.
Он сравнивал фотографии: череп в цехе, ванна насильника, подвал бомжа. Везде – следы, которых никто, кроме него, не замечал.
Записи с телефонов жертв он слушал по кругу. Бред, крики, шёпот. Но в каждом повторялись слова: «горит», «крылья», «когти».
Он писал в блокноте: «Не совпадение. Структура. Связь».
Катя, его дочь, пыталась достучаться. Студентка, тонкая, с огромными глазами, которые умели быть строгими, как у её матери.
– Пап, хватит, – сказала она однажды вечером, когда он снова разложил фото на кухонном столе. – Ты уже месяц на пределе. Тебе к врачу.
Он не отрывал глаз от снимков.
– Тут демоны по городу ходят, а ты про врачей… Я их видел, Катя!
Она опустила ложку, посмотрела на него, и в её взгляде было не раздражение – жалость. Это было хуже удара.
– Ты сам превращаешься в тень, – сказала она тихо. И в её глазах мелькнуло воспоминание – детский рисунок, где он держит её за руку. Она замолчала и отстранилась.
Он резко оттолкнул тарелку. Суп разлился, капли упали на фото. Он вскочил, прошёлся по комнате, не в силах усидеть.
– Ты не понимаешь. Они не галлюцинация. Они реальные. И я найду, кто за этим стоит.
Катя ничего не ответила. Только отвернулась, и он увидел, как она украдкой вытерла слезу.
Соболев не спал ночами. В блокноте появлялись новые имена. Он соединял их линиями, как паутиной. Все нити вели к одной фамилии: Белов. Аркадий Петрович. Когда-то учёный, ныне хозяин антикварного магазина.
Жертвы были связаны с ним: кто-то работал у него грузчиком, кто-то задолжал, кто-то просто появлялся рядом.
«Совпадение?» – писал Соболев.
«Нет. Система».
И каждый раз, когда он записывал слово «система», он видел перед глазами серый осадок. Он ложился не на фото и не на стол, а прямо на воздух.
Однажды ночью он поехал к магазину Белова. Старое здание, витрина с пыльными часами и иконами. Он сидел в машине, смотрел в прицел бинокля, пил дешёвый кофе из термоса.
В два часа дверь открылась. Вышел Белов. Высокий, худой, с тростью. Казался старым, но шаг был быстрым, уверенным.
За ним выползло нечто.
Соболев не сразу понял, что видит. Сначала подумал: собака. Потом – человек в костюме. Но тварь не вписывалась ни в одну форму. Масса тьмы, полупрозрачная, с головой волка и змеиным хвостом. Слюна падала на асфальт, и каждая капля превращалась в серый осадок.
Соболев застыл. Дышать стало трудно.
Тварь наклонилась к пьянице, что бил женщину у подворотни. Одно движение – и человек исчез. Остался только серый порошок. Женщина закричала и побежала прочь.
Существо повернуло голову. Глаза-угли встретились с глазами Соболева.
И мир сжался.
Соболев выронил бинокль, он ударился о панель машины и загремел на пол. Дыхание сбилось. Он не был трусом, видел кровь и смерть в изобилии, но это… это было не из его мира.
Тварь стояла прямо под фонарём. И свет не падал на неё – он будто втягивался в её чёрную массу, исчезал. Глаза-угли горели красным, в них не было ни ярости, ни любопытства, только пустое внимание.
Соболев дёрнулся, пытаясь завести двигатель. Машина не схватила. Стартер крутил вхолостую.
Тварь шагнула. Асфальт под лапой осыпался серым порошком.
Соболев выскочил из машины. Ноги сами несли его прочь. Он бежал, как в детстве от собак во дворе, не думая, куда, лишь бы дальше. Сердце стучало так, будто готово разорвать грудь.
Позади слышался скрежет – когти по бетону. Звук шёл неравномерно, как будто существо не шагало, а перемещалось рывками, смещаясь из одного угла улицы в другой.
Он влетел в подъезд, захлопнул дверь, упал на колени. Руки дрожали. Из кармана выпал крестик – старый, с облезшей цепочкой. Он сжал его так, что остались красные полосы.
Тварь оказалась снаружи почти мгновенно. Скрежет по стене, глухой удар. Дом содрогнулся, будто рядом проехал грузовик. В подъезде погас свет.