Вот ты влип

Часть первая. В России

Пробуждение

Едва очнулся и приподнял веки – тут же с силой сомкнул их: глаза резанул яркий свет, в затылок словно ковш расплавленного свинца влили, голова раскалывалась, темя было влажным – видимо, сочилась кровь.

Не мог пошевелить ни руками, ни ногами – как онемели.

Через боль всё же посмотрел на себя. Увиденное обескуражило: ноги и руки мои были привязаны к столу, на котором я лежал.

«Что такое? Где я?» – пытался собрать мысли в кучку. Меня мутило, к горлу подступала тошнота.

Повернул голову вправо и, если бы не был привязан, точно бы свалился со стола от ужаса: в паре метров от меня в прозрачной ванне, в голубоватой жидкости лежала голая утопленница.

«Мне снится кошмар, нужно проснуться», – решил я, с силой зажмурил и снова открыл глаза: утопленница в аквариуме не исчезала. Я внимательнее посмотрел на неё – она вся распухла, на теле отчётливо виднелись колотые раны.

– Где я? Помогите! – в голос простонал я.

Послышались шаги, надо мной склонился рыжеватый лохмато-бородатый мужик в очках и халате.

– Очнулся, убивец? Ты чего тут натворил, душегуб? – затараторил он надо мной. – За что, гад, девчонку зарезал? Колись, уродец! Сейчас ты мне всё расскажешь, иначе я тебя на куски кромсать буду!

– Э-э, – пытался возразить я, но язык не слушался. Я и сам не мог объяснить значения этого своего «э-э»: в него было вложено сразу и «я не понимаю, о чём ты», и «убери яркий свет – глаза режет», и «что это за баба в аквариуме?», и «кто ты такой, чёрт возьми?», и «мне пи́сать очень хочется»…

Но бородач только поморщился. В его руках появился какой-то агрегат, он нажал кнопку, заскрежетала фреза. Поднеся жужжащую пилу к моему лицу, он заорал:

– Говори, откуда у тебя ключ от моей лаборатории! Где ты его взял?

– Что? А-а-а! Где я? – в ужасе возопил я и снова отключился.

Когда вновь открыл глаза, увидел, что рыжий колет мою руку шприцем.

– Очухался, мерзавец? Ты не думай – я от тебя не отстану! – бубнил он надо мной. – По сантиметру резать тебя буду, но ты мне всё расскажешь! До мельчайших подробностей!

Он вколол мне в вену какую-то жидкость, и я скоро почувствовал, как размякаю.

– Полежи, пока я тут приберу. И начнём делать тебе инквизицию! – сказал бородатый и удалился.

К охмурившему меня от укола дурману густо примешивались плотные пары хлорки, формалина и ядрёных дезодорантов, от которых в спёртом воздухе комнаты можно было топор вешать.

Я ещё раз повернул голову вправо. Привиделось, будто соседка-утопленница рукой манит меня к себе в аквариум. Попытался что-то возразить ей, но не получилось: непослушные веки сложились сами собой, голову захлестнуло мутным прибоем, и сознание пустилось вплавь по волнам памяти.

Вспомнить всё

События одно за другим всплывали передо мной, складываясь в целостную картину.

Я вспомнил, как в прошлую субботу ко мне домой в Нижнем Новгороде ни свет ни заря вломился мой приятель Игорь Скромный. Он рассказал мне о своих похождениях во время командировки на всероссийской конференции журналистов в гостиничном комплексе «Древо Хитрово» в Ульяновске. Поведал, как познакомился там с симпатичной администраторшей отеля Эльвирой Улябиной, поселившей его за кэш во временно пустующем помещении, где некий неведомый учёный создавал биороботов: красавиц для сексуальных развлечений и двойников политиков и бизнесменов.

Там Скромный оказался невольным свидетелем убийства Эльвиры, совершённого одной из таких биокукол, как две капли воды похожей на известную модель Наталью Водянову, и сам чуть не стал её жертвой. Обороняясь, он отсёк андроиду голову и в панике бежал из отеля и Ульяновска, оставив в запертом номере труп Улябиной и куклу Водяновой без головы. Ко мне домой Игорь примчался в полной уверенности, что его уже разыскивает полиция, подозревая в убийстве Эльвиры. Попросив убежища в моей квартире, Гоша Скромный, давя на дружбу, уговорил меня съездить в Ульяновск и на месте посмотреть: действительно ли его считают преступником и хотят арестовать (в таком случае, чтобы избежать тюрьмы, он готов был попытаться рвануть за границу), или же зря он поддался панике и никакой опасности для него нет?

Кроме того, выяснилось, что во время той журналистской конференции в Ульяновске рядом с «Древом Хитрово», возле частного отеля «Золото партии» был убит чиновник нижегородской администрации по связям с прессой Евгений Тараканов. Скромный утверждал, что к этому убийству он не имел никакого отношения, но подозревает в нём хозяина биоробота Водяновой, которому не понравились сексуальные домогательства Тараканова к его кукле.

Поддавшись на уговоры и мольбы, я пообещал Игорю помочь разобраться в этой запутанной истории и отправился на место событий – в Ульяновск, в отель «Древо Хитрово».

Купив билеты на проходящий через родину Ленина поезд «Санкт-Петербург – Уфа», прежде чем повторить маршрут Скромного, я попросил его нарисовать подробную схему расположения помещений в «Древе Хитрово», где произошли описанные им ужасные события. Гоша вручил мне и ключ от той самой комнаты, в которой загадочный учёный проводил свои исследования и создавал биороботов и где была убита Эльвира Улябина, а кукла Водяновой осталась без головы.

В понедельник, уже перед самым отъездом, я припомнил, что на ульяновском телевидении когда-то работал мой давний сокурсник по филфаку Нижегородского университета Мишка Моргунов. В студенческие годы мы с ним вместе увлекались классической восточной поэзией и соревновались в количестве выученных иностранных языков. Я разыскал его телефон, позвонил – оказалось, что он до сих пор работает на местном телевидении режиссёром. Я сообщил ему, что собираюсь в Ульяновск по делам, и предложил встретиться. Михаил ответил, что будет рад повидаться. Договорились: как приеду во вторник утром – заскочу к нему на работу.

Итак – в путь! Я попросил Скромного не высовываться без нужды из моей квартиры, пообещав ежедневно звонить на домашний телефон и держать в курсе всего, что удастся разузнать. Мы обнялись на прощанье, он в очередной раз рассыпался в благодарностях за то, что приютил его и согласился помочь. Я ещё раз посоветовал ему не накручивать себя раньше времени и не паниковать: мол, не так страшен чёрт, как его малюют, авось всё и обойдётся!

И вот я на Московском вокзале, сажусь в прицепной вагон поезда «Санкт-Петербург – Уфа» и оказываюсь в купе единственным пассажиром всю дорогу до самого Ульяновска. Вспомнив рассказы Гоши: с какими злоключениями добирался он до города Ленина, про его пьянку с урками, пропажу документов и последовавшие за этим невероятные события, – я было засомневался в правдивости его фантастической истории, настолько обыденной и скучной выдалась моя поездка.

Но одно воспоминание о предъявленной мне Игорем голове куклы Водяновой заставляло напрочь отбросить все сомнения. Я ощущал нервный зуд в предвкушении своего грядущего расследования и предстоящих приключений. Представлял картину, как войду в заветную комнату на место преступления, увижу окровавленные трупы, обезглавленные туловища и, конечно же, так красочно описанные Гошей куклы обнажённых Моники Беллуччи, Шарлиз Терон и других неведомых красавиц. Это будоражило не меньше риска и возможных опасностей…

До города Ленина я добрался без приключений, позавтракал в привокзальном кафе, возможно в том самом, где неделю назад после пропажи документов опохмелялся Скромный. Впрочем, музыканта, распевающего песни «Гражданской обороны», я здесь не увидел.

Набрав по мобильному Моргунова, услышал, что он уже едет на работу, и мы можем там встретиться. Сев в такси, назвал водителю адрес: проспект Нариманова, 62 – и скоро был на месте.

И Ленин такой молодой…

Михаила поначалу я не узнал: с последней нашей встречи он заметно поправился, полысел, отрастил усы и бородку.

– Дружище, – сказал я ему, пожимая руку, – ты прям вылитый Владимир Ильич в период НЭПа!

– Место жительства обязывает, – отшутился он и, чтобы не оформлять мне пропуск на телестудию, предложил пойти поболтать в ближайшее кафе.

– Чем ты тут занимаешься? – спросил я его, как только мы уселись за столик и заказали по чашечке кофе. – Помню, ты раньше документалистикой грезил. Удаётся что-то серьёзное снимать?

– Какое тут! – отмахнулся он. – Здесь обычное провинциальное телевидение. Весь эфир – пять передач: новости, официоз да реклама. Ну, а кино – что кино? Киноклуб здесь организовали, проводим кинопоказы, лектории. Со вчерашнего дня как раз запустили по городу ретроспективу фильмов Масленникова и Балабанова. В общем, стараемся не тужить! А тебя что к нам привело?

Я был готов к такому вопросу, заранее придумал легенду и потому уверенно отвечал:

– На прошлой неделе здесь проходила крупная журналистская конференция. Нижегородская делегация привезла с неё кучу призов, а вот один из участников не вернулся: чиновника нашей администрации здесь убили. Это было в новостях. Я иногда подрабатываю фрилансом, один таблоид заказал мне статью на эту тему. Как говорится, с места событий. Деньги предложили неплохие, я и решил – почему бы нет? Вот и приехал.

– Я слышал эту историю, – кивнул Михаил. – Мы работали на той конференции: наши ребята снимали церемонию награждения, а я монтировал сюжеты. У вас там, кстати, один журналист хорошо под гитару пел…

– Это мой знакомый – Игорь Скромный. Мы с ним по молодости в ансамбле вместе играли, – ответил я.

– А я чувствую – лицо-то вроде знакомое: где-то видел, но вспомнить не мог! – воскликнул Моргунов. – А что касается убийства, давай-ка мы поступим так: есть у нас классный криминальный репортёр – Васька. Я её сегодня видел с утра на работе – после ночного дежурства. Сейчас я ей позвоню: если ещё не уехала домой отсыпаться, она тебе лучше про это расскажет.

– Ты сказал Васька… и – ей? – удивился я.

– На самом деле её Вассой зовут. Это мы между собой её Васькой кличем, – добродушно улыбнулся Моргунов.

Он позвонил, уехать домой женщина ещё не успела, и уже минут через десять за наш столик подсела невыспавшаяся худая блондинка неопределённого возраста.

– Будете кофе? – предложил я ей после того, как Михаил представил нас друг другу.

– Нет, – помотала она головой, сморщив губы. – Я за ночь его столько вылакала… Лучше чай – чёрный крепкий.

Пока она пила горячий чай с шоколадными конфетами, я ещё раз повторил легенду, только что рассказанную Моргунову, и спросил: нет ли у неё каких подробностей по истории с убийством Тараканова?

– Как-то странно это, – отвечала мне сонная Васса, поедая конфеты.

– Что странно? – не понял я.

– То странно, что у вас в Нижнем у самих за две недели погибли сразу три журналиста, и к вашему региону сейчас приковано особое внимание. А вы в это время приехали сюда из-за одного чиновника, – пояснила она. – Мы отслеживаем ситуацию в других регионах Поволжья. И что же? – продолжила Васса, открыв записную книжку: – Двенадцатого июля в пруду на Бору утонул обозреватель правительственной газеты «Нижегородская правда» Олег Папилов. Двадцать третьего июля было найдено тело тележурналиста ГТРК «Нижний Новгород» Дениса Суворова, забитого насмерть камнем его приятелем, с которым у него были политические разногласия по работе. А тридцать первого июля полиция обнаружила в Нижнем Новгороде тело московского корреспондента «Аргументов и фактов» Сергея Грачёва, приехавшего к вам в командировку на кинофестиваль «Горький fest». По предварительным данным он умер от передоза и был закопан своим знакомым в лесополосе за городом. Вот такая криминальная хроника у вас в Нижнем – истинный рай для прессы! А вы приехали к нам в Ульяновск из-за одного зарезанного Тараканова?

Миша Моргунов вопросительно посмотрел на меня.

– Олега Папилова я знал лично, – словно оправдываясь, сказал я. – Хороший был мужик. Говорят, они выпивали в жару после поминок друга, а потом полезли купаться…

Я постарался взять себя в руки и уже не так виновато продолжил:

– Вы же понимаете, что все эти случаи и так сейчас обмусоливают журналисты в самом Нижнем. Но убийство чиновника – факт в своём роде тоже резонансный. Вот я и приехал сюда за эксклюзивом.

– Да нет там никакого особого эксклюзива, – устало вздохнула Васса. – Там всё банально просто. Этот ваш Тараканов на банкете в «Хитрово» перед закрытием конференции сцепился с московским медиамагнатом Брильяновым: какую-то девку пьяными не поделили. Все видели, как Брильянов выволок Тараканова из зала. Поэтому сначала он и попал под подозрение. Но в «Хитрово» в вестибюле и на выходе из отеля установлены видеокамеры. Полиция просмотрела записи – и подозрения с Брильянова сняли. Когда он вывел Тараканова на воздух, они сначала немного потолкались, потом помирились и вернулись в отель выпить мировую. Сели в лобби-баре и пьянствовали часа три. Так назюзюкались, что Брильянов отключился, и персоналу пришлось волоком тащить его в номер. А ваш Тараканов разместился со своей помощницей в соседнем отеле «Золото партии» и в стельку пьяный ночью попёрся туда. По дороге его и прирезали. Сейчас у полиции две версии: либо это криминальный разбой, либо – убийство на почве ревности. Всплыла одна любопытная деталь: чиновник ваш поселился со своей сотрудницей в одном номере, хотя по документам и он был женат, и она замужем. А когда полиция опросила персонал «Золота партии», они рассказали, что этой «помощнице» за завтраком постоянно названивал её муженёк, и она громко выясняла с ним отношения. Якобы он грозился приехать, застукать её с любовником и наказать обоих. Сейчас полиция отрабатывает эту версию – поехали в Нижний опрашивать муженька: есть ли у него алиби на тот день?

– Скверно получилось, – покачал я головой. – Фестиваль запомнится в негативных тонах.

– Там не только это, – подхватила Васса, и я напрягся:

– А что ещё?

– Там ещё администратор гостиницы «Хитрово» куда-то пропала, – продолжила она. – Вчера вечером полиция прислала нам объективку на сотрудницу отеля Эльвиру Улябину – просили крутить в теленовостях: «Пропала молодая женщина! Помогите найти!» Об исчезновении заявили её родители: в четверг ушла на работу, а не объявилась дома и в понедельник. Сама не замужем, оставила бабке с дедом маленькую дочку и – как в воду канула!

Я сразу встрепенулся: «Вот оно! Вот оно! Значит, Эльвиру Улябину действительно убили, как рассказал Скромный, а труп её пока так и не нашли!»

– И как идут поиски? – стараясь скрыть охотничий азарт, спросил я.

– Как они могут идти, если её только вчера вечером в розыск объявили? – совсем засыпая, ответила Васса. – У вас в Нижнем люди разве не пропадают?

– Ещё как пропадают, – согласился я. – Чуть ли не каждый день волонтёров собирают на поиски.

– То-то и оно, – кивнула Васса. – Может, загуляла девка. Кто её сейчас будет особо искать? Тем более говорят, что у неё не впервой такие загулы.

– Так она сама ульяновская?

– Да. Там в объявлении о розыске указаны координаты её родителей. Так что, если и вправду интересно, расспросите лучше их, – Васса вырвала из блокнота листок с объявлением о розыске Улябиной и телефонами, протянула его мне и попрощалась: – Всё! Извините, больше не могу – засыпаю на ходу. Поеду домой. Адью!

Мы опять остались с Моргуновым вдвоём. По телевизору в кафе стали показывать утренний выпуск местных новостей.

– Интересная дама, – сказал я для поддержания разговора.

– Я же говорил: всё знает! В этой сфере Васька у нас лучше всех, – удовлетворённо заметил Михаил. – Помогла она тебе?

– Не то слово! Надо будет мне всё-таки съездить в это самое «Древо Хитрово» для полноты картины.

– Так поехали вместе! Мне сегодня тоже нужно туда, – неожиданно предложил приятель.

– Неудобно тебя напрягать. Я и так у тебя уже столько времени отнял.

– Да ты не понял, – махнул он рукой. – Мне сегодня нужно в «Хитрово» по работе. Я же тебе говорил, что мы начали ретроспективу фильмов Балабанова и Масленникова. Наш телеканал крутит рекламу «Древа Хитрово», а они нам по бартеру предоставляют свой кинозал. Сегодня у нас там творческая встреча с киношниками, знавшими этих режиссёров или работавшими с ними. Кстати, будут и нижегородцы Георгий Молоканов и Саша Блудман. Они оба хорошо знали Балабанова, а Молоканов одно время даже жил вместе с ним в одной комнате во ВГИКовской общаге на Галушкина – на шестнадцатом этаже. Я их пригласил по старой памяти, так что сможешь их увидеть.

– Здо́рово! – искренне обрадовался я, предвкушая встречу с корифеями нижегородского телевидения. – Как думаешь, места в той гостинице есть? Можно там заселиться?

– Конечно! – уверенно произнёс Михаил. – Там полно свободных номеров: я для Молоканова с Блудманом бронировал, так что знаю, о чём говорю!

– Тогда поехали, – согласился я.

В этот момент по теленовостям выскочила заставка: «Требуется помощь! Пропала женщина двадцати двух лет – Эльвира Улябина». Во весь экран показали фотографию симпатичной худенькой девушки-брюнетки и контактные телефоны для информации о ней. Я быстро взял листок, только что вырванный для меня из блокнота Вассой, сверил номера – они совпадали.

Мне неожиданно пришла идея: а что, если связаться с родителями Эльвиры и попробовать получить дополнительную информацию? Для меня оставалось загадкой: почему именно ей, а никому другому, доверил ключ от секретной лаборатории и приоткрыл тайны своих опытов неведомый учёный в «Древе Хитрово»? Я интуитивно цеплялся за любую нить для понимания логики его выбора.

– Едем прямо сейчас или…? – спросил я Моргунова.

– Мы с коллегами выдвигаемся туда часа через два: надо будет подготовить аппаратуру для кинопоказов, – ответил он. – Подождёшь нас?

– Пожалуй, подожду. Погода хорошая – прогуляюсь пока по городу.

– Тогда подгребай к телецентру через пару часов, мы тебя захватим с собой. Не прощаюсь, – сказал Миша, хлопнув меня по плечу, и поспешил на работу.

Я заказал ещё чашечку кофе и, обдумав повод для предстоящего разговора, набрал указанный в объявлении о розыске Эльвиры Улябиной номер телефона её родственников.

Мне ответила женщина с низким грудным голосом. Я представился ей нижегородским журналистом и предложил помощь в размещении информации о пропавшей девушке: «Вдруг кто-то из нижегородской делегации что-то знает о ней…»

– Мы будем рады любой помощи, – всхлипнула женщина на другом конце трубки.

– Я сейчас возле телецентра на Нариманова. С вашего позволения попрошу у коллег фото Эльвиры, и мы продублируем его у себя в Нижнем… – закинул я удочку.

– Не надо ничего просить, мы живём совсем рядом, – возбуждённо ответила дама, – возле парка Нефтяников и Газовиков. Это всего несколько минут ходьбы от телецентра. Приходите, я вам дам фотографии дочери, помогите в распространении!

– Хорошо, называйте адрес.

Я записал его на листочке, спросил, расплачиваясь с официантом, как туда добраться. Действительно, оказалось недалеко – минут пятнадцать неспешным шагом.

Дочки-матери

Дверь мне открыла приятная ухоженная дама лет пятидесяти пяти в алом с зелёной оторочкой шёлковом халате и с опухшим от слёз лицом.

Я повторил ей, что хочу помочь с распространением информации о пропавшей девушке и в Нижнем Новгороде, куда вернулась с конференции из Ульяновска делегация наших журналистов.

– Проходите, – кивнула она, впуская меня в квартиру. – Я дам вам несколько фотографий дочери или могу сбросить их на электронную почту, какую скажете.

– Сбросьте лучше сюда, – сказал я, протягивая ей флэшку.

– Бабушка, кто пришёл? – протараторила выбежавшая из комнаты в прихожую девчушка лет пяти с котёнком в руках.

– Это дядя пришёл помочь найти твою маму, – ответила хозяйка квартиры, приглашая меня пройти к компьютеру.

Пока она сбрасывала фотографии, я попытался расспросить её:

– В первый раз у вас такое?

– Что вы! – раздавленная неопределённостью сразу разоткровенничалась она. – Элечка у нас единственный и довольно поздний ребёнок. Мы с мужем баловали её, потакали всем капризам. Мой муж – большой начальник на крупном предприятии, а я работаю в солидном банке. Давно себя виню, что в детстве уделяли дочери мало внимания. Откупались подарками да деньгами. А в старших классах у неё начались гулянки, появились взрослые парни, совсем отбилась от рук… По малейшему поводу – истерики!

– Переходный возраст, – понимающе вздохнул я.

– Да-да, трудный возраст, – благодарно закивала хозяйка и, потупившись, продолжила: – А в шестнадцать лет забеременела. Мы так и не выяснили от кого… Стыдно было людям в глаза смотреть… Родила, но ничего не изменилось: опять пошли рестораны, клубы. Внучку фактически мы с мужем воспитываем. А нас Эля и слушать не желает – сразу в крик! Только затеваем разговор, что надо дальше идти учиться или работать (муж хотел устроить её к себе на предприятие) – сразу машет руками, ругается… Сами виноваты, что так воспитали, – было видно, что эти признания давались женщине большой кровью.

Она достала из кармана халата ажурный платок, вытерла им свои красивые влажные глаза, всхлипнула и после небольшой паузы продолжила:

– С год назад наконец-то сумели пристроить её на нормальную работу через сестру мужа – Марию. Та, когда училась в Москве, вышла замуж за однокурсника-вьетнамца из высокопоставленной семьи, уехала жить туда. А года два назад они вложились здесь в комплекс «Древо Хитрово» – имеют в нём долю. Вот мы и попросили устроить дочку на работу в этот большой отель. Её там сделали дежурным администратором. Элечке поначалу понравилось – кругом люди интересные, часто бывают иностранцы, и она вроде как остепенилась. Но последние полгода опять стала частенько не приходить ночевать. Но обычно ночь-две, а тут – как ушла в четверг, так и нет уже до вторника, – в голос зарыдала женщина.

– Бабушка, почему ты плачешь? – снова вбежала девчушка, прижимая к груди котёнка.

– Иди ко мне, девочка моя, я тебя обниму! – причитала плачущая женщина. – Вот, может, дядя поможет нам найти твою маму!

Она обхватила внучку руками, та заревела в голос, а вслед за ней истошно заорал и котёнок – так больно его сжали.

Мне стало ужасно неловко: я вдруг отчётливо понял, что Эльвира до сих пор лежит зарезанной в той самой комнате в отеле «Древо Хитрово», о которой рассказывал мне Скромный, и домой она уже никогда живой не вернётся. Но я не мог честно сказать об этом её матери и дочке, а потому вынужден был утешительно мямлить:

– Мама обязательно найдётся…

Я взял у женщины флэшку с фотографиями Эльвиры, пообещал по возвращении в Нижний подключить к поискам местные интернет-агентства, скомканно попрощался и, стараясь не встречаться глазами с плачущими бабушкой, внучкой и котёнком, поспешно ретировался из горестной квартиры. В мозгу моём настойчиво пульсировали стихи Блока, «о том, что никто не придёт назад». Эта строчка свербила там острой занозой…

Возвращаясь к телецентру, я собрался с мыслями и выстроил для себя логическую цепочку – почему неизвестный засекреченный учёный доверил присмотр за своей лабораторией в «Древе Хитрово» не кому-нибудь, а именно Эльвире.

Пазлы складывались: «Раз тётка Улябиной имеет свою долю в гостинице, значит, она наверняка в курсе всех секретов «Хитрово». И родственницу пристроила, и лишние глаза к учёному прилепила, – рассуждал я. – Да вот только эти деятели не учли разбитной характер и жадность Эльвиры, как и то, что судьба зашлёт к ним в отель воистину потрясающего раздолбая в лице Гоши Скромного».

Кино, вино и орхидеи

С такими мыслями я подошёл к ульяновскому телецентру. Не успел закурить, как из дверей показался Михаил Моргунов:

– Ты уже здесь? Я как раз собирался тебе звонить. Ну что, выдвигаемся?

– Да, – ответил я, – как договаривались.

К нам подрулил «уазик»-«буханка», в нём уже сидели несколько человек. Мы тоже втиснулись в машину – и вот уже едем в «Древо Хитрово».

По дороге мой приятель стал проговаривать с коллегами план их работы на сегодня. Начать ретроспективу они намеревались с показа и обсуждения фильма «Собака Баскервилей» режиссёра Игоря Масленникова. После этого – просмотр «Жмурок» Алексея Балабанова и творческая встреча с его сокурсниками по экспериментальной мастерской «Авторское кино» высших курсов сценаристов и режиссёров Георгием Молокановым и Сашей Блудманом.

– Мишель, – по-дружески обратился я к Моргунову, пока мы ехали в «Хитрово», – странный коктейль у вас получается. Лично я не вижу никакой связи между этими фильмами, кроме того, что в обеих картинах сыграл Никита Михалков: сэра Генри Баскервиля у Масленникова и криминального авторитета Михалыча в «Жмурках».

Мишка наклонился ко мне и сказал вполголоса:

– У меня как киномана родом из Нижнего были свои заморочки объединить этих режиссёров в один показ. Всё очень просто: Игорь Фёдорович Масленников – наш земляк, родился в Нижнем Новгороде, его дед был мастером паровозного цеха на «Красном Сормове», отец на том же заводе работал инженером. Это уже потом их семья переехала под Ленинград. А Балабанов в своё время заканчивал переводческий факультет Горьковского пединститута иностранных языков. Да и «Жмурки» он снимал именно в Нижнем!

– Ну, это ты мне не рассказывай, – тут же откликнулся я. – Перед съёмками «Жмурок» друг Балабанова Молоканов предлагал мне сдать киношникам на время съёмок мою квартиру с видом на Стрелку. У меня вид с балкона – прямо на слияние Волги и Оки, а им это было нужно по сюжету.

– А ты что? – спросил Михаил.

– А что я? Они предложили за это всего пару-тройку тысяч баксов. Я прикинул: после их съёмок эти деньги уйдут только на ремонт. И отказался. Но желающие быстро нашлись: в соседнем доме согласился директор музея фотографии. В его квартире как раз и сняли сцену убийства продажного мента, которого играл Сухоруков. Квартиру всю обшарпали, так что, думаю, правильно я отказался: от этих киношников один геморрой, да потом ещё с ремонтом хлопот не оберёшься.

– А по мне – зря ты отказался, – скривил губы мой приятель. – Мог бы войти в историю кинематографа, а так – упустил шанс. Сейчас бы имел полное право выступить в нашем киноклубе.

– Там и без меня будет кому выступить, – парировал я. – Кстати, совсем недавно в нашем доме опять искали квартиру – для съёмок фильма «Я худею». В итоге соседка с восьмого этажа Анжелика Романютенко сдала им свою трёхкомнатную. Киношники у неё всю лоджию разворотили, стены в голубой цвет перекрасили. Правда, за эти хлопоты бонусом сняли её в эпизоде. Так что теперь она практически кинозвезда.

– Наш человек! – одобрительно кивнул Моргунов.

– Это камень в мой огород? – наигранно обиделся я.

Так за разговорами мы и не заметили, как доехали до «Древа Хитрово».

Выйдя из «уазика», я увидел перед собой, как и описывал Гоша Скромный, внушительный фасад из стекла и бетона с мозаично рассыпанными вкраплениями деревянных панелей. Вправо и влево от главного здания словно щупальца гигантского спрута ветвились, убегая в даль, многочисленные корпуса разной длины и этажности.

Перед входом в отель были вывешены два плаката: первый приглашал на выставку местной ассоциации любителей орхидей, второй – на ретроспективу фильмов режиссёров Масленникова и Балабанова.

Мои спутники выгрузили из «буханки» свою аппаратуру и, обвесившись ею, двинулись прямиком в гостиницу. Я последовал за ними.

Михаил поздоровался с персоналом «Древа Хитрово» как с давними знакомыми, быстро обговорил с ними рабочие вопросы, после чего бросил мне:

– Ты пока размещайся, а вечером обязательно приходи смотреть кино: подъедут Блудман с Молокановым. Посидим, поболтаем. Ну, а мы пошли работать: нужно всё подготовить.

Гремя штативами, камерами и кофрами, они шумно двинулись внутрь гостиницы готовить свои кинопоказы. Я же подошёл к стойке ресепшн с просьбой заселить меня на пару дней («этого за глаза хватит») в одноместный номер.

Пока миловидная блондинка в очках заносила данные моего паспорта в компьютер, я подумал: а не попросить ли мне номер в дальнем конце отеля, ближе к той самой лаборатории, где таинственный учёный создаёт свои куклы? Однако, меня смущало то, что там наверняка до сих пор лежит и разлагается труп Эльвиры Улябиной. В самый разгар моих колебаний девушка протянула мне документы и ключ от номера, сказав, что он совсем рядом – по главному коридору второй поворот налево.

«Ну, и хорошо, – решил я, – размещусь недалеко от входа. А до лаборатории учёного доберусь ближе к ночи, когда в гостинице всё утихнет».

Мой путь от ресепшн неожиданно пересекла группа щебечущих дам, окруживших импозантного мужчину с ярко жёлтым шарфом на шее и в костюме тропической раскраски: его пиджак украшали алые и зелёные попугаи в обрамлении пальм и экзотических цветов, на брюках пылали лимоны, бананы и ананасы. Вся эта делегация чуть не сбила меня с ног, и по их возбуждённым репликам я понял, что люди идут с научного семинара «Охрана и культивирование орхидей» смотреть выставку цветов.

Действительно, направо за стеклянной стеной я увидел стенды и стеллажи, сплошь заставленные экзотическими цветами. Я проскользнул за ними в этот выставочный зал. Радости и изумлению моим не было предела – в такую красоту я попал!

Пока нарядный мужчина рассказывал очарованным дамам о своих впечатлениях от Тайваньской международной выставки орхидей, откуда он только что вернулся, я с упоением окунулся в созерцание диковинных цветов. В просторном зале, нашпигованном различными кондиционерами, лампами, увлажнителями и конвекторами, передо мной раскинулся райский сад удивительных растений. Здесь было множество разнообразных одонтоглоссумов, анектохилусов, фаленопсисов и мильтоний, но как только я увидел свои любимые Венерины башмачки – сразу бросился к ним. С восторгом разглядывая башмачки Валлиса и сравнивая их с расположенными рядом камчатскими – Циприпе́диум Ята́бе, я вдруг к своему неудовольствию услышал, как расписной мужчина объясняет почитательницам орхидей, что главной достопримечательностью этой выставки является фаленопсис Black Pearl, выведенный путём селекционной работы в Калифорнии и являющийся ныне суперпопулярным у голливудских звёзд. Мол, этот цветок впервые привезли в Ульяновск – спешите лицезреть и наслаждаться!

Я тоже подошёл полюбоваться этим цветком, но он не впечатлил меня сильнее моих любимых башмачков, а его траурная раскраска вернула меня к мыслям об убитой Эльвире Улябиной, труп которой всё ещё разлагался где-то в отдалённых закоулках «Древа Хитрово». Я моментально вспомнил, зачем приехал сюда, представил, как весь на нервах ждёт от меня новостей прячущийся в моей квартире Игорь Скромный, и поспешил ретироваться из райского сада, оставив в нём цветастого ботаника с его чирикающей стаей.

Свой номер я отыскал быстро, и он приятно удивил меня. Я сразу понял, какое сходство связывает «Древо Хитрово» с Безумным домом во вьетнамском Далате: комната была обставлена под тропическую хижину – оклеена обоями из бамбука, вся мебель – исключительно из ротанга. Над кроватью раскинут антимоскитный балдахин, стены увешаны яркими пейзажами: белоснежные пляжи с пальмами на берегах Южно-Китайского моря, выползающие из рек в джунглях аллигаторы, рыбаки в круглых вьетнамских лодках-корзинах и в конических шляпах «нон-ла». На одной из картин отчего-то в таких же конических шляпах были изображены и Владимир Ильич Ленин с детьми… Конечно же, это был Хо Ши Мин!

Меня поразил и туалет, совмещённый с ванной комнатой: потолок в этом помещении был полностью стеклянным и прозрачным с открывающейся широкой секцией. Создавалась полнейшая иллюзия, что выходишь справить нужду или принять душ во двор под открытым небом. Другое дело, что синь наших российских небес многократно уступает тропическим в яркости красок… Но проверив на практике работу унитаза и ванны, я в полной мере оценил замысел архитектора: это было и благодатно, и романтично.

Придя в благостное расположение духа, я достал из бара пару шкаликов коньяка, выпил их с устатку после ночной дороги и треволнений первой половины дня, закусил шоколадом и, растянувшись на кровати под москитным пологом, погрузился в сладкий тропический сон…

Мой послеобеденный отдых растянулся почти на четыре часа. Умываясь под уже слегка вечереющим небом, я вспомнил о главной цели своей поездки: проверить помещение, где Игорь Скромный оставил труп Эльвиры Улябиной, убедиться, что тело её всё ещё там и моего приятеля никто не разыскивает. Я проверил в кармане переданный мне Гошей ключ от той комнаты и вышел из номера.

В главном и бесконечном как шоссе стволе-коридоре «Древа Хитрово» в этот час было довольно многолюдно: навстречу мне то и дело попадались горничные и постояльцы. Так что идти осматривать описанное Скромным место преступления было сейчас не резон.

Тут я вспомнил, что мой приятель Моргунов приглашал меня этим вечером на ретроспективу фильмов Масленникова и Балабанова, где должны были выступить нижегородские киноведы. Чтобы убить время, я направился в кинозал, решив по дороге зайти поужинать.

В ресторане рядом со мной за сдвинутыми столиками расположилась та самая щебечущая стая во главе со своим вожаком в цветастом пиджаке, которых я встретил днём при заселении в отель. Из их шумного гвалта я понял, что они уже вернулись с просмотра «Собаки Баскервилей» и, отужинав, собираются пойти досматривать «Жмурки». Мужчина в ярком костюме, энергично жестикулируя, так возбуждённо рассказывал о чём-то своим многочисленным спутницам, что, казалось, попугаи с его пиджака вот-вот соскочат и улетят обратно в джунгли.

Я прислушался: оказалось – они обсуждают сцену из фильма, когда сэр Генри Баскервиль, сыгранный Никитой Михалковым, расспрашивает доктора Ватсона в исполнении Виталия Соломина, что ему сказала красотка Бэрил Стэплтон при встрече в окрестностях Гримпенской трясины.

«Она сказала, что ещё рано любоваться красотами болота…ми, – икая отвечал уже изрядно набравшийся доктор. – Орхидеи ещё не зацвели». – «Нет, а мне интересно, что она ещё сказала про орхидеи?» – дыша на Ватсона винными парами, не унимался сэр Генри. Ему были интересны про Бэрил любые подробности. Титаническим усилием приняв более-менее сидячее положение, доктор свесился с резной спинки кровати и пытался вспомнить, что ещё она говорила про красоты болот. Вспомнив, он кивнул и глубокомысленно заявил: «Они ещё не зацвели», – после чего махнул рукой в сторону, как ему казалось, торфяных топей Дартмура и, пожав плечами, окончательно повис на спинке кровати. «А орхидеи ещё не зацвели… – повторил за Ватсоном сэр Генри и резким движением развернулся к другу. – Что бы это значило?» Выслушав адресованный ему вопрос, доктор наморщил лоб, пытаясь выстроить логическую цепочку либо уловить какой-нибудь мистический подтекст в словах мисс Стэплтон. Наконец, многозначительно подняв к потолку указательный палец и снисходительно пожав плечами, он произнёс: «Не зацвели, и всё». Что означало – смысл слов Бэрил об орхидеях для двух подвыпивших джентльменов так и остался неразгаданным.

Мои соседи с таким восторгом обсуждали эту сцену из фильма, словно она была для них культовой. Впрочем, орхидеисты – народ особый. Недаром у них в ходу поговорка: «любой, посягнувший на орхидеи, – кандидат в чучело».

Как только шумная компания дружно поднялась из-за стола и вновь направилась к кинозалу, я, спешно расплатившись, последовал за ними.

Кинопоказ «Жмурок» к этому времени уже заканчивался: минут через двадцать в зале включили свет и объявили заключительную дискуссию по итогам сегодняшних ретроспектив. В проходах появились операторы с видеокамерами, на сцену вышли импозантный Георгий Молоканов в шикарном сером костюме и чёрной бабочке в белый горошек и Саша Блудман в телесного цвета трико и футболке с надписью «Навальный». Они стали рассказывать о совместной учёбе с Балабановым в экспериментальной мастерской Льва Николаева и сотрудничестве в ряде проектов.

Я со скучающим видом оглядывал зал. Помимо уже описанного мною орхидеиста в тропическом наряде из общей массы зрителей бросался в глаза ещё один персонаж – помпезного вида мужчина, одетый в блестящий золочёный костюм эстрадного покроя, с золотой цепью на груди и перстнями чуть ли не на каждом пальце. «Уж не Брильянов ли?» – невольно подумал я, сравнивая его с описанным Гошей Скромным хозяином куклы Водяновой. Рядом с ним сидел солидный мэн в винтажного стиля одежде фисташково-фиалковых оттенков. Они о чём-то оживлённо беседовали.

В зале же дискуссия текла монотонно до тех пор, пока к свободному микрофону не вышел в своём попугайно-фруктовом одеянии местный вождь любителей орхидей. Он сразу заклокотал по-птичьи крикливо, заставив публику очнуться от полудрёмы:

– Ваши «Жмурки» проповедуют культ бандитизма и насилия! Его герои – мафиози, наркоманы и бандиты! Фильм – сплошная «чернуха», и юмор его – чернушный! А кино Масленникова проникнуто тонким английским юмором. Взять хотя бы ту же сцену диалога Соломина с Михалковым об орхидеях…

И он снова с упоением до мельчайших подробностей пересказал сцену из фильма, коей их компания так восторгалась, ужиная рядом со мной в ресторане.

– Как по-актёрски глубоко и тонко сыграл в том эпизоде Никита Сергеевич Михалков! И какую примитивную роль на протяжении всего фильма отвёл ему режиссёр в «Жмурках»! – от души возмущался орхидеист.

– Но всё же зависит от сценария, – пытался возражать Молоканов, слегка картавя.

– Вот именно, – поддакнул Блудман. – В детективную историю Конан Дойля английский юмор вплетается легко и органично. А какого тонкого юмора вы ждёте в фильме о лихих девяностых?

– То-то и оно, что всё зависит от режиссёра! – заломив рукава, воскликнул тропический пиджак. – Масленников в банальный диалог сумел ввести не только тонкий английский юмор, но и связанную с цветами глубинную восточную философию. Помните, как у средневекового корейского поэта Со Годжона – его «Вешний день»?

Молоканов с Блудманом переглянулись, и было видно, что они не помнили.

– А я вам напомню! Наизусть процитирую! – не унимался орхидеист и начал декламировать, надо отдать ему должное, с неподражаемым артистизмом:

Струится золото плакучих ив,

 яшму роняет слива.

Талые воды синеют в пруду,

 мхом окаймлён пруд.

Вешние чувства трудно понять –

 и радостно, и тоскливо.

А ведь ласточек нет ещё,

 и цветы ещё не цветут.

– Понимаете, о чём это? – продолжил он, в полной мере насладившись эффектом, произведённым на окружающих чтением стихов. – Чувствуете двуслойность этих строк? Вроде бы всё просто: поэт рисует нам картину ранней весны, когда всё только ещё начинает расцветать. Казалось бы, живи и радуйся – вся весна впереди! Ещё даже ласточки не прилетели, и цветы не расцвели! Но в этих строках поэт сумел шедевральным образом выразить и соединить восхищение чудом пробуждения природы и одновременно острую печаль. Образно говоря – нектар и горечь весны в одном флаконе! Поэту уже в самом начале весны тоскливо, потому что он знает: вся эта красота преходяща, бренна, она скоро пройдёт, как и сама наша жизнь. Отсюда и вселенская грусть-тоска-печаль! Такие глубокие мысли у зрителя рождает простейший диалог в фильме Масленникова! – на высокой ноте резюмировал оратор в пиджаке с попугаями. – А ваши «Жмурки» – это кино для тупых: никаких глубоких мыслей оно не рождает!

– Фильмы разные нужны. На вкус на цвет образца нет, – промямлил в ответ на эту тираду Блудман. – Как говаривал Козьма Петрович Прутков, «кому и горький хрен – малина, кому и бланманже – полынь».

– Нет, Саша, – начал заводиться Молоканов. – Здесь нам товарищ рассказывал не про малину! И не про полынь! Наш «уважаемый» оппонент возбудился от диалога про орхидеи, с ходу с непонятного рожна перебросил мостки к глубинам восточной философии, а в своём примере со стихами какого-то там Со Гондона…

– Не оскорбляйте великого поэта! – в ярости вскричал орхидеист. – Его звали Со Годжон – это классик средневековой корейской литературы!

– Хорошо, Годжона, – нехотя согласился Молоканов. – Так вот, в его стихах наш оппонент перечислил и сливы, и ивы, а сами орхидеи упомянуть так и не удосужился. Это неудачный пример, батенька! Он только подчёркивает невысокий уровень вашей аргументации. Раз уж вы тут рискнули выпендриваться перед всеми нами своими познаниями в восточной поэзии, я вам отвечу стихами танского поэта седьмого века Чэнь Цзы-ана, являвшего собой пример гармонии жизни и творчества:

Когда б и летом, и зимой

орхидеи всходили,

Едва ль бы нам их красота

столь чаровала взоры.

Цветенье пышных орхидей

всё в лесу затмевает,

На фиолетовых стеблях

красные листья никнут.

Медленно-медленно ползёт

в сумрак бледное солнце,

Гибко, едва коснувшись земли,

взвился осенний ветер.

В расцвете лет – уже конец

трепета, опаданья…

Прекрасным замыслам когда ж

можно осуществиться?

– видите, мой пёстрый друг, – самодовольно улыбаясь, артистически витийствовал Молоканов, – в этих стихах тоже имеет место быть «в расцвете лет опаданье». Но плюс к этому для пущей иллюстрации мысли два раза присутствуют и сами орхидеи. Ну что, уел я вас? – глумливо глядя на оппонента словно на незадачливого выскочку, завершил свой спич оратор в бабочке в горошек.

– Так и про полынь я тоже не случайно упомянул, – подмигнув Молоканову, подхватил Блудман. – Недаром же в девятом веке великий китайский поэт Бо Цзюй-и написал стихи «Спрашиваю у друга»:

Посадил орхидею,

но полыни я не сажал.

Родилась орхидея,

рядом с ней родилась полынь.

Неокрепшие корни

так сплелись, что вместе растут.

Вот и стебли, и листья

появились уже на свет.

И душистые стебли,

и пахучей травы листы

С каждым днём, с каждой ночью

набираются больше сил.

Мне бы выполоть зелье, –

орхидею боюсь задеть.

Мне б полить орхидею, –

напоить я боюсь полынь.

Так мою орхидею

не могу я полить водой.

Так траву эту злую

не могу я выдернуть вон.

Я в раздумье: мне трудно

одному решенье найти.

Ты не знаешь ли, друг мой,

как в несчастье моём мне быть?

– А я отвечу тебе, мой дорогой друг, что знаю! – повернувшись к Блудману, воскликнул Молоканов, входя в раж. – И дабы дражайшие орхидеисты смогли оценить всю глубину и тонкость нашего с тобой диалога, отвечу стихами одного из Семи мудрецов бамбуковой рощи – поэта-философа Цзи Кана:

Ночью глубокой

пустынно и чисто,

Ярко луна

осветила террасу.

Ветер чуть-чуть

шевелит мне одежду,

Полог простой

высоко подобран.

Кубок наполнен

вином превосходным,

Только мне не с кем

делить мою радость.

Взор подымаю,

тоскую о друге,

Благоуханном,

как цвет орхидеи…

Нет человека

прекрасного рядом –

Разве же можно

теперь не вздыхать мне?

Молоканов победоносно посмотрел на орхидеиста, заранее предчувствуя свой триумф, но человек в цветастом пиджаке отнюдь не выглядел раздавленным:

– Вы что же думаете: разыграв здесь комедию, уйдёте от существа вопроса, забив здесь всех своей эрудицией? – спокойно ответил он. – Не на того напали: я к вашему сведению – доктор филологических наук и только по совместительству любитель орхидей. И если уж вам так требуется, чтобы в стихах о весне обязательно присутствовали орхидеи, пожалуйста – танский поэт рубежа восьмого-девятого веков Лю Юй-си, стихотворение «Провожаю весну»:

Ведь вчера ещё только взошёл на башню,

 поздравляя весну с приходом,

А сегодня поднялся на башню снова,

 чтобы с ней уже попрощаться…

И цветы орхидей в увядшем уборе

 сбережённой росою плачут.

Ивы длинными рукавами веток

 налетевшему ветру машут.

И красавица в гладком зеркале видит,

 как лицо её изменилось.

Чуский гость у речного берега знает,

 что надежды его напрасны…

И за десять тысяч веков и доныне

 одинаковы те печали.

Остаётся вином допьяна напиться

 и забыть обо всём на свете.

После этого вся многочисленная женская свита вожака орхидеистов взорвалась диким одобрительным воплем и шквалом аплодисментов, переходящим в овации. Молоканов чувствовал себя уязвлённым, от досады закусив губу.

Блудман, чтобы как-то поддержать друга и попытаться привлечь на свою сторону женскую группу поддержки оппонента, шевеля пышными усами примирительно произнёс:

– Тогда к месту вспомнить и стихи «Восходит солнце на юго-востоке…» знаменитого пейзажного лирика пятого века Се Лин-юня:

Болянская башня –

как шапка над южной горой,

Коричный дворец

за источником северным скрыт.

Под утренним ветром

колышется полог ночной,

Рассветное солнце

на рамах узорных блестит.

Красавица-дева

за ширмой очнулась от сна –

Цветок орхидеи,

прекрасная яшма на ней.

Свежа и прелестна,

как осенью ранней сосна,

Чиста она,

словно сияние вешних лучей.

– Да-да, Коричный дворец, – промолвил, приходя в себя после предыдущего словесного нокдауна от орхидеистов, Георгий Молоканов и несколько потерянно добавил: – Вот ещё Ду Му, последний по времени крупный поэт эпохи Тан, тоже писал:

Минувшей ночью звёзды видал

 и слышал, как ветер выл

К закату – возле Коричных палат,

 к восходу – возле Речных.

Часы истекли; пробил барабан;

 увы, на службу пора.

Везёт меня конь в дворец Орхидей –

 качусь, как в степи трава.

Тут на сцену из-за кулис словно от чьего-то смачного пендаля вылетел Мишка Моргунов, бешено размахивая над головой руками:

– Уважаемые гости! Давайте не будем превращать наш киноклуб в вечер поэзии!

Женщины в первых рядах у сцены в этот момент оживлённо захихикали и зашушукались.

– Мы приглашали на нашу ретроспективу поклонников кино, – продолжил он уже более спокойно. – А у любителей орхидей сегодня свои выставки и семинары, которые должны проходить отдельно от нас. Поэтому я попросил бы не комкать наш сценарий!

На этих словах с кресла неожиданно поднялся тот самый солидный мужчина в винтажной одежде, что сидел рядом с предполагаемым Брильяновым:

– Я с вами категорически не согласен! – с места громко сказал он Моргунову и по-хозяйски направился к микрофону, на ходу обращаясь уже ко всей публике: – Для начала представлюсь: меня зовут Иван Лыкич Минов, я владелец этого комплекса «Древо Хитрово».

Пока он шёл через зал, я успел разгадать причину женского оживления в первых рядах. Посмотрев на Моргунова, я заметил, что в лучах направленного на сцену света в его одеянии что-то ярко блестит. Приглядевшись пристальнее, я обнаружил, что источник блеска – в его незастёгнутой ширинке: товарищ умудрился выбежать на сцену с открытой молнией в джинсах, и теперь на фоне тёмных штанов его блестящее серебристое нижнее бельё сверкало на весь зал точно алмаз из навозной кучи. Уже второй раз за день из глубин моего сознания настойчиво всплывали хрестоматийные строки Блока:

…И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

И пусть Мишка был одет не в платье, да и луч сиял у него в более интимном месте, назойливые ассоциации с Блоком стали тревожить меня.

Чтобы как-то исправить конфуз, для привлечения к себе внимания я привстал с места и помахал Моргунову рукой. Он смотрел в зал против света, но тем не менее заметил меня и заулыбался. Я пытался показать ему движениями руки на уровне паха – мол, застегнись! Он ответил мне и вовсе непристойным жестом. Эти наши пантомимы были прерваны подошедшим к микрофону хозяином отеля:

– Друзья! – энергично обратился Иван Лыкич ко всем присутствующим. – Это же здорово, что обычный вечер любителей кино превратился у нас в поэтический диспут, объединив почитателей разных жанров искусства! Политика нашего комплекса «Древо Хитрово» такова, что мы стремимся стать одной из ведущих культурных площадок города! Пора уже переходить от проведения отдельных показов фильмов к полноценным кинофестивалям и от локальных выставок орхидей – к международным ярмаркам цветов! Двери наши открыты для всех! Прошу вас передать это всем вашим сподвижникам в других городах: мы готовы принимать у себя самые различные мероприятия с привлечением практически неограниченного количества гостей! А сегодняшний вечер предлагаю считать первой ласточкой будущего большого фестиваля поэзии, который мы с вашим участием и при поддержке властей города, если вы эту инициативу доведёте до них через телевидение, – он кивнул в сторону телекамер, – сможем организовать на ульяновской земле!

– Остапа несло, – шепнул в это время Молоканов на ухо Блудману.

Михаил Моргунов в отличие от них принял пламенный спич владельца отеля близко к сердцу и понял его чересчур буквально, а потому, по-прежнему стоя перед залом с расстёгнутой ширинкой и блестя оттуда серебристым нижним бельём, неожиданно произнёс:

– Тогда и я тоже могу прочесть восточные стихи с орхидеями. Не зря же на филфаке учился.

И тут же словно конферансье объявив:

– Корейский поэт Юн Сондо, цикл сиджо «Времена года рыбака»! – Мишка, придав своей физиономии какое только умел романтическое выражение и пытаясь иллюстрировать стихи размашистыми жестами, принялся декламировать:

Как душисты травы и цветы!

Отвезу домой я орхидею.

Ты ладью останови, рыбак!

Лепестком ладья твоя плывёт;

Чем ты нагрузил её сегодня?

Ты плещи, весло моё, плещи!

Из дому я в ней увёз туман,

А везу в ней лунный свет обратно.

Любой человек после столь проникновенного чтения стихов вправе был ожидать от публики если уж не аплодисментов, то хотя бы благоговейного трепета.

Вместо этого во время выступления Моргунова в зале нарастал гомерический хохот. Ничего не понимая, Михаил ошарашенно озирал зал. Романтическую улыбку на его лице сменила гримаса растерянности и обиды.

– Вы, товарищ, прикрыли бы что ли каким-нибудь лепестком своё весло! – еле сдерживая смех, обратился к нему владелец отеля. – Приглушили бы, так сказать, лунный свет. А то ведь так сверкает, что ослепнуть можно!

Зал покатывался от хохота.

Взгляд Моргунова углубился куда-то внутрь себя, начались трудности перевода, но ситуацию разрешил озорной женский голос с первых рядов:

– Ширинку застегни, рыбак!

До Михаила дошло в чём дело, он резко посмотрел вниз, вмиг сложился пополам, прикрыл свой лунный свет руками и, согнувшись в три погибели, заковылял со сцены так же поспешно, как до этого на ней появился.

Публика долго не могла успокоиться, развеселились и Молоканов с Блудманом. Одному мне было не до смеху: «Крикни я Мишке сразу ”ширинку застегни!”, а не изъясняйся жестами, – корил я себя, – глядишь, и не вышло бы такого конфуза».

Когда всё немного улеглось, владелец отеля Иван Лыкич Минов вдруг неожиданно заявил:

– Друзья, мне пришла в голову отличная идея: как сторона, принимающая это мероприятие, я хочу выступить спонсором. Сегодня здесь звучало много стихов про орхидеи китайских и корейских поэтов. Но «Древо Хитрово» – наш совместный проект с вьетнамскими партнёрами. А вот стихов вьетнамских авторов мы так и не услышали! Поэтому объявляю конкурс! – продолжал он под одобрительные возгласы публики. – Первый, кто прочтёт здесь стихи любого вьетнамского поэта со словом «орхидея», получит от нашего отеля бесплатную туристическую путёвку на неделю во Вьетнам! Согласны?

– Да-а-а! – хором ответил зал.

– Тогда объявляю конкурс открытым! – зычно крикнул Иван Лыкич. – Прошу к микрофону!

Народ в зале загудел, люди стали перешёптываться, кто-то схватился за смартфоны, но вариантов ни у кого пока не появлялось. Молоканов, как мне показалось, уговаривал Блудмана выдать кого-нибудь из китайских поэтов за вьетнамца. А я неожиданно вспомнил и решительно направился к микрофону.

– Что? Вы знаете стихи, полностью подходящие под условия нашего конкурса? – удивлённо спросил хозяин отеля, недоверчиво глядя на меня.

– Знаю, – уверенно ответил я. – В романе в стихах вьетнамского поэта Фам Тхая «Вновь обретённые гребень и зерцало» есть такие строки:

Светит яркая луна.

Пахнет, млея,

Орхидея.

И спокойна глубина.

Иволга лепечет,

Ласточка щебечет.

Ветер парусом трепещет.

В редких звёздах вышина.

И туманы поредели.

Вышел путник со свирелью,

Значит – скоро быть веселью.

Скоро встреча суждена.

Вокруг воцарилось гробовое молчание.

– А вдруг он выдумал такого поэта и сочинил эти стишки на ходу? – громко крикнул из зала вроде как Брильянов.

– Поэт такой – Фам Тхай – точно есть, – возразил доктор филологических наук и по совместительству вождь орхидеистов. – Но вот за стихи не поручусь.

– А мы сейчас проверим по интернету! – сказал владелец отеля, доставая айфон последней модели. – Как имя поэта?

Я ещё раз повторил ему и имя поэта, и название романа. Он вбил всё это в поисковике вместе со словом «орхидея» и немного погодя объявил:

– Точно! Есть такие стихи. Они из фрагмента этого романа – «Состязание Фам Кима и Тхюи Тяу в сочинении стихов и музыки». Молодец! – покачал он головой. – Честно говоря, я не думал, что кто-нибудь в этом зале сможет прочесть стихи на моих условиях. Как вам это удалось?

– Дело случая! В театральной студии в университете мы ставили литературно-музыкальные композиции, в том числе и на стихи восточных поэтов. И Фам Тхай был в нашем репертуаре. Потому и запомнил!

– Что ж, мы своё слово держим, – сказал Иван Лыкич. – Подходите завтра утром на ресепшн с номером своего загранпаспорта. Я распоряжусь, чтобы на вас оформили бесплатную поездку на любой курорт Вьетнама по вашему выбору!

И под одобрительно-завистливый шквал аплодисментов, щелчки фотоаппаратов и блики объективов телекамер он тут же торжественно объявил меня победителем им же придуманного конкурса.

«Удачненько я съездил в Ульяновск! – размышлял я уже на фуршете по завершении показа фильмов. – В первый же день разузнал, что Эльвиру Улябину только ещё объявили в розыск. Выяснил, кого подозревают в убийстве Тараканова. Плюс бонусом ко всему выиграл халявную поездку во Вьетнам! Осталось только проникнуть в комнату таинственного учёного и посмотреть, чего он там химичит».

На фуршете собрался узкий круг: были владелец гостиницы Иван Лыкич Минов со своим спутником Брильяновым (в том, что это именно он, я уже нисколько не сомневался), группа телевизионщиков с Моргуновым и приглашённые гости-киноведы, включая Молоканова с Блудманом. В знак примирения позвали и филолога-орхидеиста.

Мишка Моргунов поначалу подходил ко всем с виноватой физиономией и извиняющимся тоном пытался объяснить, какая же незадача с ним приключилась сегодня на сцене. Все как один пытались успокоить его, говорили «с кем не бывает!», но Михаил не унимался и начал усиленно налегать на спиртное.

После шестой рюмки его виноватая улыбка превратилась в глумливую, извинения трансформировались во фразы «можем повторить!» и «ты плещи, весло моё, плещи!», а рука вновь стала теребить молнию в джинсах. Коллеги-телевизионщики откровенно подтрунивали над ним, остальные старались не обращать внимания.

Молоканов с Блудманом нашли новую тему для споров с упёртым орхидеистом: они оживлённо обсуждали фильмы «Дикая орхидея» и «Чёрная орхидея» и, судя по накалу дискуссии, их предпочтения снова диаметрально разошлись.

Я решил завести разговор с владельцем отеля, который, словно оправдываясь, что-то пытался разъяснить Брильянову. Дабы привлечь к себе внимание, я подошёл к ним с бокалом шампанского и обратился к Минову:

– Странное у вас отчество – Лыкич. Откуда оно? Привычнее – Лукич.

Он удивлённо посмотрел на меня, но ответил доброжелательно:

– Ничего странного. Я, как это приято говорить, полукровка: мама – русская, отец – вьетнамец. Его звали Лык, что в переводе с вьетнамского означает «сила». А фамилию для российского паспорта русифицировали. Мама лишь настояла, чтобы имя моё было русским – Иван. Вот такой коктейль получился!

– Никогда бы не подумал, что в вас течёт восточная кровь! – искренне удивился я. – Разве только глаза немного выдают. А так, внешне вы – типичный европеец!

– Ух! – вздохнул он. – Дело в том, что и отец мой – тоже только наполовину вьетнамец: бабушка была француженкой! Так что во мне – гремучая смесь.

– Гражданин мира! – похлопал его по плечу Брильянов. – С моим-то вопросом как будем решать?

– Послушай! – резко оборвал своего вальяжного собеседника хозяин отеля. – Мы же договаривались не обсуждать это на людях!

Медиамагнат недовольно поморщился.

– Всё же удивительно совпало, что вы оказались знатоком вьетнамской поэзии, – сказал Иван Лыкич, пристально глядя на меня. – Какими судьбами у нас?

Я стал лепетать, что, мол, приехал в Ульяновск проведать старого друга с местного телевидения, с которым мы учились в университете и изучали восточные языки. По его приглашению и оказался в «Древе Хитрово». А сегодня в кинозале, как только увидел хозяина отеля, у меня сразу же родилась догадка, что отчество Лыкич связано с вьетнамским именем Лык. Но я и предположить не мог, насколько она была верной!

– Сегодня у вас день угадаек! – одобрительно сказал Минов и, отойдя в сторону, продолжил что-то оживлённо обсуждать с Брильяновым. Я попытался подслушать их разговор, но они покосились на меня, и мне пришлось ретироваться.

Фуршет продолжался своим чередом. Моргунов опять ходил с расстёгнутой ширинкой и веселил публику. Увидев меня, он зачем-то взял со стола банан и засунул его себе в штаны, при этом невыразимо глупо улыбаясь.

Я фыркнул, покрутил пальцем у виска и отошёл было к другой компании. Но там Молоканов и Блудман вовсю спорили с ботанофилологом о том, кто привлекательнее и сексуальнее: Жаклин Биссет из «Дикой орхидеи» или Скарлетт Йоханссон из «Чёрной»? Надо ли говорить, что их мнения и в этом вопросе категорически не совпадали!

Слушая их, я вспомнил рассказ Скромного о красавицах-куклах и решил, что сейчас, пока все увлечены выпивкой и спорами, – самый подходящий момент незаметно исчезнуть и проникнуть в дальнюю комнату учёного, ключ от которой жёг мой карман.

Так я и поступил. То есть незаметно исчез.

Дальше всё пошло не по плану…

Животный ужас и первобытный страх

Выскользнув из фуршетного зала и не заходя к себе в номер, я сразу направился к заветной комнате.

Схему отеля «Древо Хитрово», нарисованную мне Скромным, я досконально изучил ещё по дороге в Ульяновск. Поэтому представлял маршрут как свои пять пальцев.

Намерения мои были самыми решительными: я рассчитывал быстро проникнуть в лабораторию учёного и на раз-два разгадать все его секреты. Ну, и заодно посмотреть, что там за голые куклы!

Время было уже позднее. По пути в дальний конец гостиницы мне почти никто не встретился: пара постояльцев да одна горничная. Но чем дальше я углублялся в недра «Хитрово», вдыхая запахи обильно разбрызганных ароматических спреев, тем заметнее тускнел в коридорах свет электрических ламп. Это объяснялось тем, что в дальней части отеля в эти дни заселённых номеров практически не было.

В самом же конце длиннющего коридора – там, где нужно было повернуть направо и спуститься по узкой лестнице к номеру учёного, – и вовсе царил полумрак.

Я огляделся по сторонам: вокруг ни одной живой души.

«Сегодня определённо мой день, – решил я. – Всё играет мне на руку: никаких лишних глаз».

И вот я осторожно начинаю спускаться по лестнице к чуть поблескивающей из темноты серебристой двери, достаю из кармана ключ. Меня пробивает лёгкий мандраж от неизвестности: что там – за дверью?

Инстинктивно вдыхаю ноздрями воздух – и…

Я определённо чувствую, что от двери исходит трупный запах! А за нею мне явственно чудятся какие-то шорохи! Или даже голоса?

Я роняю ключ – блюм!

Он скачет по ступенькам и звонко ударяется в самую дверь – блюм!

Как ошпаренный я выскакиваю по лестнице обратно наверх – в коридор!

Блюм! – словно эхом несётся мне вслед из-за запертой двери.

Я ошарашенно оглядываюсь по сторонам: вокруг, по-прежнему, никого.

Жадно хватаю ртом воздух, пытаюсь успокоиться.

Снова принюхиваюсь – пахнет только цветочными ароматами спреев.

Может, мне всё только причудилось?

Но в голове уже рисуются страшные картины: там, сразу за дверью, у которой теперь лежит выроненный мною ключ, всё ещё бьётся в конвульсиях безголовая кукла Водяновой! Дальше – в глубине тёмной комнаты – среди покачивающихся кукол продолжает разлагаться труп Эльвиры Улябиной. Может, с него уже сыплются черви!

Я физически чувствую, как от этих картин мои жилы начинают стыть от животного ужаса!

Пытаюсь взять себя в руки, пячусь в полумраке к окну в тупике в самом конце коридора.

Блюм! – неотвязно звучит в моей голове.

И снова – блюм-блюм-блюм!

Упираюсь лицом в стекло окна – а там только тёмный лес!

Одинокий фонарь бешено раскачивается на сильном ветру, отбрасывая зловещие тени от гнущихся от непогоды деревьев. Они тянут ко мне свои корявые ветви жадными руками со скрюченными пальцами, словно хотят утянуть меня в чащобу.

Чувствую, как меня обволакивает вылезающий из самого нутра настоящий первобытный страх!

Блюм-блюм-блюм! – набатом продолжает звенеть в моей голове.

Я обхватываю её руками, с ужасом всматриваюсь в тёмное небо за окном, но это порождает только новые зловещие ассоциации.

Неотвязный и нескончаемый «блюм!» разрастается безразмерной гидрой и всё сильнее бьёт по мозгам, колдовски превращаясь в воспалённом сознании в «Улялюм» Эдгара По:

Небеса были пепельно-пенны,

Листья были усталые стылы…

Было смутно; темны и смятенны

Стали чащи, озёра, могилы.

Сердце в пепел упало и пену

И, как листья, устало застыло…

И звучали над чащей священной

Завывания духов могилы!

– Улялюм! – в голос кричу я и в ужасе бросаюсь прочь – долой от этого страшного места!

Но, отбежав несколько шагов, инстинктивно вспоминаю, что выронил у двери ключ.

Невыразимым усилием воли преодолевая сковавшие меня животный ужас и первобытный страх, всё же заставляю себя вернуться назад к лестнице.

Молнией слетаю по ней, хватаю пригоршней лежащий на пороге ключ, кожей чувствуя, как за дверью разверзнутой утробой тянется поглотить меня извивающийся змеёй безголовый робот!

В две секунды, в кровь ободрав все ногти, вскарабкиваюсь обратно по ступенькам и как ошпаренный, не помня себя, в панике бегу на свет к людям!

За мной гонятся, наступая на пятки, пытаясь схватить за волосы, безголовая кукла Водяновой, покрытый струпьями труп Улябиной и примкнувшие к ним, не весть откуда взявшиеся остальные зловещие тени моих первобытного страха и животного ужаса!

– Улялюм!!! – многоголосым хором вопят они мне вослед, вскарабкиваясь на спину…

Встретившиеся первыми на моём пути постояльцы вправе были подумать, что свою знаменитую картину «Крик» Эдвард Мунк писал именно с меня.

50 на 50, подсказка зала и звонок другу

Едва открыв дрожащей рукой свой номер, первым делом включил все, какие были, потолочные, настенные и напольные электрические лампы, врубил на полную катушку телевизор.

Только что пережив настоящую паническую атаку, я трясущимися руками достал из бара бутылку виски, сорвал пробку, плеснул в стакан грамм пятьдесят светло-коричневой жидкости и выпил одним глотком. Показалось мало – налил ещё столько же и махнул залпом.

Алкоголь побежал по жилам. Обведя глазами яркую комнату тропических красок, я стал понемногу успокаиваться.

«Жалкий трус! – мысленно ругал я себя, опустившись на мягкий ковёр у кровати. – Повёл себя как последний паникёр!»

Казалось бы, плёвое дело: войти в комнату и посмотреть – что да как. А я чуть в штаны не наложил!

В итоге – пустяшное задание провалено! А ведь так удачно всё складывалось целый день!

– Никогда не позволяй страху победить тебя! – вдруг раздалось из телевизора. Я вгляделся в экран – там шёл какой-то «ужастик». Меня передёрнуло, я быстро переключил канал. Но фраза из фильма засела в моей голове.

По другой программе шла интеллектуальная викторина, где в этот момент требовалось угадать автора фразы «Страх вовсе не в опасности, он в нас самих». Я прислушался: участник игры не знал, какой вариант выбрать, попросил помощи у зала и, воспользовавшись подсказкой, дал правильный ответ – «Стендаль». И выиграл главный приз!

Под воздействием выпитого я догадался, что это высшие силы посылают мне сигналы через телеэфир. Тут же вспомнил, что недавно прочёл «Учение Дона Хуана» Кастанеды и даже выписал оттуда в блокнот фразу: «Единственный способ побороть страх – это не убегать».

– Так чего же побежал-то? Трусливый заяц! – уже в голос ругал я себя.

Посмотрел на картинки в комнате – и снова пробил холодок: из пейзажа джунглей куда-то пропал аллигатор – его не было возле реки! А днём точно был!

В панике я приблизился к картинке. Но нет – крокодил на месте. Это яркое освещение играло со мной злую шутку: хищник просто слился на изображении с зарослями. А так – все оставались на прежних позициях: и Ленин, он же Хо Ши Мин, в шапочке, и рыбаки в лодках. Это нервы мои расшалились ни к чёрту!

Чтобы успокоиться, я выпил ещё целый стакан виски и вспомнил, что обещал позвонить Скромному.

Первой мыслью было выплеснуть на него все только что пережитые мною негативные эмоции. Ведь не будь Игоря, я бы никогда не оказался в Ульяновске со всей этой невероятной нервотрёпкой!

Набирая номер, я предвкушал, как сейчас отыграюсь на Гоше, и отольются ему все мои слёзы! Но как только услышал на другом конце линии его испуганный, срывающийся на фальцет голос: «Алло! Алло! Я слушаю!», – желание оттоптаться на нём сразу улетучилось.

«Всё же за день были и приятные моменты, – припомнил я, разглядывая на стене картинку морского пляжа с пальмами. – Тот же выигрыш бесплатной поездки во Вьетнам».

– Привет! Как ты там? – спросил я Игоря.

– Ты ещё спрашиваешь? Места себе не нахожу! Почему так долго не звонил? – Гоша сорвался на визг. – Скажи: меня ищут?

– Успокойся и брось паниковать! – по-отечески ответил я, впадая в благостное состояние от выпитого алкоголя. – Никто тебя не ищет! Более того: саму Эльвиру толком ещё не начали искать. Полиция пока не чешется: думают, что нагуляется и вернётся домой – у неё такие загулы не впервой.

На том конце трубки послышался облегчённый выдох. Отчего-то мне это не понравилось:

– Чего ты обрадовался? Я был сегодня у того номера – там такая вонь стоит от трупа! Дышать нечем! – соврал я. – Так что скоро найдут, не надейся!

– Правда? – снова запричитал Скромный. – Так ты там был? Что видел? Расскажи, не тяни резину!

Мне опять стало жаль его. Сам-то я испугался даже войти в ту комнату, где Гоша пережил страшную сцену убийства! А я тут перед ним выёживаюсь…

– Нет, Игорь, в номер учёного мне сегодня зайти не удалось: там рядом постоянно тёрлись горничные, поэтому не получилось, – снова приврал я. – Завтра с утра пораньше повторю попытку. Дверь не опечатана, всё вроде спокойно. Учёный, судя по всему, ещё не вернулся. Да и запаха особого нет – там, в коридоре, дезодоранты всё перешибают.

– То есть меня пока не ищут?

– Говорю же – нет! Я бы тебе посоветовал завтра выйти на работу. Твоё отсутствие может вызвать подозрения, а так – скажешь, взял пару дней отгулов по семейным обстоятельствам, с кем не бывает! А здесь ещё не известно, когда эту Эльвиру обнаружат и начнут расследовать.

– Ты меня немного успокоил, – услышал я благодарный голос с того конца трубки. – А то я с ума сходил! Пожалуй, так я и сделаю: завтра выйду на работу. А то ещё того гляди – самого в розыск объявят!

– Лады! Завтра перезвоню, – ответил я и выключил трубку.

Успокоившись, я решил, что в принципе всё складывается не так уж и плохо. Скромного пока никто и не думает подозревать – даже труп Улябиной ещё не нашли. С убийством Тараканова, наоборот, картина более-менее ясна.

«Завтра осталось только оформить выигранную во Вьетнам путёвку и заглянуть всё-таки в эту чёртову комнату учёного, – размышлял я. – И пора валить отсюда!»

К номеру с куклами решил пойти с раннего утра, пока будет светло и нестрашно. На том и заснул.

Упс!

Поднялся с рассветом и решил строго-настрого придерживаться намеченного накануне плана. Пока народ толком не проснулся, быстро добираюсь до лаборатории учёного и решительно вхожу в неё. Если безголовая кукла так и лежит за дверью – со всей силой пинаю её в сторону. Дальше стремительно двигаюсь внутрь помещения и по ходу снимаю на камеру мобильника всю обстановку. Акцент делаю на технических аппаратах – центрифугах, барокамерах и прочих агрегатах, о которых рассказывал Скромный. Отдельно фиксирую труп Эльвиры Улябиной и, конечно же, пытаюсь детально отснять самих биороботов. Проверяю ящики в мебели: если нахожу какие-нибудь схемы, чертежи и расчёты – тоже фиксирую на камеру. Увижу нож, которым зарезали Эльвиру, и тяпку, какой Скромный отрубил голову кукле Водяновой, – забираю их с собой, чтобы не оставалось улик – орудий убийств и отпечатков Игоря. После этого запираю дверь и так же стремительно удаляюсь. Потом беру вещи из своего номера, получаю на ресепшн выигранную путёвку во Вьетнам и еду автобусом домой. В дальнейшем в зависимости от содержания добытых материалов решаю: можно ли их как-то монетизировать с выгодой для себя?

План был неплохой, но не учитывал одного: этим утром в дальней части «Древа Хитрово» шла генеральная уборка, и по мере продвижения к концу коридора количество горничных на моём пути всё увеличивалось. Двери многих номеров были открыты, рядом с ними стояли тележки с бытовой химией и сменным бельём, всюду шумели пылесосы.

С видом праздного постояльца, изучающего интерьеры гостиницы, я неспешно шёл в сторону самого дальнего окна, к стеклу которого накануне вечером в ужасе прижимался щекой.

При дневном свете всё выглядело настолько буднично и обыденно, что вчерашние мои страхи представлялись мне галлюцинациями тяжелобольного на голову человека. Тревожно было сознавать, что этим человеком был я сам.

Поравнявшись с поворотом к заветной двери, я ещё больше замедлил шаг и покосился вниз. Серебристая дверь по-прежнему была заперта. Лестничные ступеньки к ней были ещё влажными от только что проведённой уборки.

Спуститься к лаборатории и реализовать намеченный план не представлялось никакой возможности: в коридоре тут и там сновали горничные.

«Что ж, придётся вернуться сюда позже, когда народ рассосётся, – решил я. – Займусь-ка пока путёвкой».

С такими мыслями и направился на ресепшн.

Там я рассказал администратору, как выиграл вчера на объявленном хозяином отеля конкурсе бесплатный тур во Вьетнам, и попросил оформить необходимые документы.

Он предложил мне подождать в холле и стал кому-то звонить.

Я присел на диванчик неподалёку. Возле лобби-бара увидел Брильянова – он с утра пропускал рюмочку коньяка.

«Вот же! – невольно подумал я. – А ведь точно так же они сидели здесь с Таракановым в ночь перед его убийством».

В эту минуту у меня зазвонил мобильник – это был Мишка Моргунов. Он сходу стал расспрашивать, чем закончился вчерашний вечер. Я ответил, что ушёл с фуршета в самый разгар, но Михаил к тому времени был уже изрядно нализавшись и вёл себя непотребно.

– А что конкретно я делал? – продолжал выпытывать он.

– Постоянно теребил молнию на ширинке и зачем-то совал к себе в штаны фрукты со стола.

– Ой, дура-а-а-к! – самокритично загнусавил мой собеседник. – А стринги себе на голову я не натягивал?

– Какие стринги? – не понял я.

– Ну, серебристые стринги, в которых я вчера был!

– На тебе были стринги?

– Да! Не надевал я их вчера себе на голову?

– Для начала тебе следовало бы спросить: а не видел ли я, как ты их с себя снимал? – пытался вслух рассуждать я.

– Коллеги говорят, что снимал, – обречённо блеял Моргунов. – Потом якобы нацепил их себе на голову и бегал так вокруг стола… Это правда?

– Уфф! – озадаченно выдохнул я. – А что по этому поводу говорят Молоканов с Блудманом?

– Им я ещё не звонил. Неудобно… – сопел на том конце трубки Михаил. – Дружище, а ты случайно не помнишь, вчера на фуршете никто не снимал меня на видео?

– Странно слышать такой вопрос от кинодокументалиста. Я ничего такого не видел. Поинтересуйся у своих коллег.

– Они только подзадоривают меня! Дразнят, что все снимали на телефоны! И выложат в интернет! – запричитал Мишка.

– Ничего такого я не видел, – повторил я. – Нитка-то от стрингов у тебя на носу была или на затылке?

– Ты издеваешься надо мной?! – сорвался на визг Моргунов.

– Почему издеваюсь? Если на затылке, скажешь: играл в жмурки, – посоветовал я.

– А если на носу? – всерьёз заинтересовался он.

– Если на носу – скажешь, что изображал затылком Собаку Баскервилей!

– Да?

– Ну, хоть какое-то оправдание, – как мог успокаивал я приятеля. – Ты же человек творческий! Объяснишь у себя в киноклубе, что таким образом решил сэкономить на аниматорах.

На том конце трубки усиливалось напряжённое сопение.

– Михаил, ты, конечно, меня извини, – сказал я, дабы прервать затянувшуюся паузу, – но тебе стоит запомнить неплохую мысль Владимира Сергеевича Соловьёва. А он говаривал: «Вино – прекрасный реактив, в нём обнаруживается весь человек: кто скот, тот в вине станет совершенной скотиной, а кто человек – тот в вине станет ангелом».

– Ты на что намекаешь? – обиженно спросил он.

– Как минимум на то, что ты – далеко не ангел, – ответил я.

– Это всё от нервов! – вздохнул Михаил. – Извини, что так получилось. Ты не подумай, старик, со мной такое бывает не каждый раз!

– Приму на веру: проверять некогда – сегодня возвращаюсь домой.

– А как же твоя статья про чиновника Тараканова? – снова оживился Мишка.

– Так вроде всё выяснилось, – удивился я. – Убийство на почве ревности. Васса же при тебе вчера рассказывала про мужа его помощницы.

– Так ты, значит, ничего не знаешь! – уже радостно закричал он. – Васька сегодня сказала, что ночью взяли какого-то местного сторожа! Возвращаясь к себе в «Золото партии», ваш Тараканов якобы наткнулся на него и, совсем спьяну потеряв мозги, стал до него грязно домогаться. Думал, что всё ещё тусуется с Брильяновым! А сторож оказался из сидевших: психанул и сгоряча порезал вашего Тараканова! Вчера вечером явился с повинной!

– Упс! – растерялся я. – Вот это новости! Чем дальше в лес, тем больше узнаёшь о Евгении Витольдовиче с неожиданной стороны.

– Тебе стоит задержаться у нас и попробовать взять интервью у убийцы из первых рук. Васька со своими связями поможет, – подытожил Михаил.

В этот момент я увидел, как к ресепшн подходит владелец отеля, сказал Моргунову, что перезвоню, и поспешил к стойке администратора.

– Доброе утро, Иван Лыкич! – поздоровался я.

Минов ответил на приветствие, сообщил, что вчерашние договорённости остаются в силе, нужно только определиться с датой поездки, выбрать курорт и сообщить данные загранпаспорта.

– Наша компания тесно сотрудничает с Вьетнамом в сфере туризма, – пояснял он. – Каждую неделю мы отправляем чартер в Камрань. Основная часть номерного фонда у нас зарезервирована ближе к аэропорту – на курортах Нячанга, Муйне и Фантхьета. Выбирайте!

Тут я вспомнил, что накануне вечером во время телефонного разговора забыл попросить Скромного найти и продиктовать данные моего загранпаспорта.

– Минуту! – сказал я и стал набирать Игоря, надеясь застать его в своей квартире. Но к моему домашнему телефону он не подходил, и я позвонил ему на сотовый.

– Ты же мне сам вчера советовал выйти на работу, – отвечал мне Гоша. – Я так и сделал. Меня уже загрузили по полной программе, отправили на съёмки репортажа. Так что к тебе домой попаду только к вечеру.

– Не нужно, поезжай лучше к себе, – нахмурился я. – Я всё узнаю в турфирме, где обычно беру путёвки. У них есть мои данные.

– В Ульяновске всё нормально? Без новостей? – тревожно спросил Скромный.

– Всё нормально. Я тебе перезвоню.

Хозяин отеля слышал наш разговор:

– Нет проблем, номер паспорта вы можете назвать позже, когда определитесь с датой поездки. Главное, не затягивайте! – сказал он и, откланявшись, направился ко всё ещё сидевшему в лобби-баре Брильянову.

Я и впрямь решил не затягивать и тут же позвонил в турфирму, где всегда покупал путешествия. Там быстро нашли и продиктовали данные моего загранпаспорта. Вместе с ними я назвал администратору дату своего вылета – через неделю – и выбрал по каталогу пятизвездочный отель на побережье в Нячанге.

На ресепшн мне сказали, что через пару часов я могу подойти за готовым договором, билетами и ваучерами для поездки.

«За это время как раз успею завершить свои дела в лаборатории учёного. Наверняка в том конце отеля уже закончили уборку», – решил я и направился повторить свою утреннюю попытку.

Проходя мимо выставки орхидей, за стеклом я увидел оживлённо беседовавших Молоканова всё в той же бабочке в горошек, Блудмана в трико грязновато-телесного цвета и футболке с танками и слоганом «На Берлин!» и вчерашнего филоботана. Тот сегодня был в ярком золотистом халате, по которому вверх и вниз ползали сапфировые ящерицы и малахитовые змеи.

Эта троица тоже заметила меня и поманила к себе. Я с превеликим удовольствием снова зашёл в райский сад цветов. Вчерашние ярые оппоненты выглядели сегодня друзьями не разлей вода. «Хоть для кого-то фуршет пошёл на пользу», – подумал я, но про Моргунова расспрашивать не стал.

Орхидеист показывал новоявленным приятелям фаленопсис Black Pearl, поясняя как этот цветок популярен ныне среди звёзд Голливуда.

– Мы с Сашей, кстати, сегодня едем в Москву на встречу с продюсерами нашего будущего фильма, – звучно на весь выставочный зал объявил ботанику Георгий Молоканов.

– Что за кино задумали снимать? – вмешался я в их разговор.

– Это будет потрясающая история про концлагерь! – с благодарностью за мой вопрос патетически откликнулся Георгий Молоканов. – Получится в сто раз круче, чем «Рай» Андрона Кончаловского или «Собибор» Кости Хабенского! Вся история будет рассказана от лица немецкой овчарки. Щенком она воспитывалась у еврейского мальчика, но гестаповцы забрали пса, выдрессировали его и сделали злобной служебной собакой. И вот спустя несколько лет она узнаёт среди заключённых концлагеря этого подросшего парня. Новый хозяин-фашист травит овчарку на прежнего хозяина, и у пса случается раздвоение сознания. Он не знает, кого из них выбрать. И тогда…

– Жора, не рассказывай весь сюжет! – перебил его Блудман. – Ничего же ещё не снято!

– Ну почему же? – всерьёз заинтересовался я. – Разрыв шаблонов у собаки – это весьма нетривиальная ситуация!

– Когнитивный диссонанс у животного, – понимающе закивал орхидеист.

– Вот именно! – азартно воскликнул Молоканов. – Сшибка! Овчарка стоит перед выбором и…

– Георгий, прекрати! – Блудман уже ладонью пытался заткнуть ему рот.

– Сюжет достойный Голливуда! – примиряюще сказал я.

– Недавно вышел классный фильм – «Жена смотрителя зоопарка», – поддержал разговор человек в халате с ящерицами и змеями. – Там во время оккупации Польши Третьим рейхом владельцы Варшавского зоопарка супруги Жабинские прячут от нацистов в клетках для животных сотни евреев, бежавших из гетто. В том числе детей.

– Но у нас-то повествование будет идти от лица животного – собаки! Такого ещё ни у кого не было! – не унимался Молоканов.

– Почему же? Прослеживаются булгаковские мотивы, – снова вставил я. – У Гофмана опять же, но только там про кота.

Человек в бабочке недовольно зыркнул на меня, но тут опять заговорил ботанофил:

– Вот было бы классно снять кино от лица растения! Например, орхидеи! Не замахнуться ли вам, Георгий, на столь серьёзный кинематографический эксперимент?

Молоканов переключился на орхидеиста, а я, памятуя о том, что мне пора уже закругляться здесь со своими делами, предпочёл потихоньку ретироваться и незаметно слинял.

Погружаясь по длиннющему коридору в чрево гостиницы, я с удовлетворением обнаружил, что уборка в дальнем её конце закончилась.

Чтобы не повторить вчерашний конфуз и снова не струхнуть перед таинственной дверью, по мере приближения к тупику я перешёл на пружинистый шаг и стал подбадривать себя пришедшими в голову стихами Робера Десноса, напевая их на бравурный мотив:

В дверь постучи –

Тебе не ответят.

Вновь постучи –

Тебе не откроют.

Вышиби дверь –

И увидишь тогда,

Что путь свободен

И дом свободен,

И в дом этот можно

Войти без труда.

Так и в любви, и в жизни бывает…

Но не всегда.

Концовка стихов, конечно, меня не очень устраивала, но я пытался гнать от себя такие мысли. Подойдя к повороту на лестницу к комнате учёного, ещё раз осмотрелся по сторонам – никого! Уверенно спустился вниз, достал ключ, вставил его в замочную скважину. Прислушался – за дверью вроде всё тихо.

«Ещё раз! – мысленно инструктировал я себя. – Если сразу за порогом лежит безголовая кукла, – со всей дури пинаю её как футбольный мяч и вхожу!»

Повернул ключ, резко распахнул дверь…

Под ногами…

Никого! Никакой куклы!

– Упс! – выдохнул я от неожиданности.

Решительно вошёл в просторное помещение. Через пару шагов остановился, пытаясь окинуть взглядом открывшуюся передо мной панораму.

И вдруг – бах! – сзади по затылку!

Будто свет погасили…

Пробуждение – 2

К яви меня вернули голоса. Знакомые голоса. Услышал, как кто-то вошёл в помещение и спросил:

– Ты уже воротился? Что стряслось?

– Это я должен спросить тебя, что здесь стряслось!

В первом я сразу узнал владельца отеля Ивана Лыкича Минова, с которым утром на ресепшн обсуждал выигранную мною поездку во Вьетнам. Второй был бородач, привязавший меня к столу и грозивший мне инквизицией. Память на голоса у меня хорошая.

– Успокойся, Мельдоньич! – говорил Минов. – Ты сказал, что уедешь недели на две, а воротился раньше времени. Поэтому я и спрашиваю: что случилось?

– Я и планировал вернуться позже! – отвечал лохматый. – А вчера захожу в интернет – и что вижу? Эля Улябина, которую ты присоветовал мне в горничные, объявлена в розыск! Пропала! А я ей ключи оставил, чтобы за порядком здесь следила в моё отсутствие! Сразу бросил все дела – и сюда. А тут такое! Вхожу в комнату – за дверью биоробот с отрубленной головой, а на моём диване – зарезанная Эльвира!

– Что?! – вскричал хозяин отеля. – Эля нашлась? Мёртвая?

– Сам посмотри, какой погром здесь устроили в моё отсутствие! – рявкнул бородач и потащил Минова к моему столу. Тот, только мельком взглянув на меня, первым делом бросился к аквариуму.

– Это Эля? – Иван Лыкич опустился на колени перед стеклянной ванной и как заворожённый вперился взглядом в погруженное в синеватую жидкость обнажённое распухшее тело. – Почему она под водой?

– Хорошо, что у тебя в гостинице дезодоранты кругом разбрызгивают, а у меня всё это время кондиционеры воздух гоняли да фрамуга была открытой! – вместо ответа сказал ему тот, кого назвали «Мельдоньич». – Плотная дверь, конечно, тоже помогла. Но когда я сегодня вошёл сюда, запашок стоял ай-яй-яй! Поэтому первым делом положил труп в ванну и залил растворами, чтобы отбить амбре.

– Так что здесь произошло? – пытался сосредоточиться Лыкич.

– Ещё раз повторяю: прочитал по интернету, что Эльвира пропала, бросил всё и прилетел сюда! А тут – кукла у порога без башки и мёртвая Эля на диване! И ты, хозяин этого отеля, спрашиваешь меня, что случилось?

– Так я сам только вчера из Вьетнама вернулся… Бедная Эля! – Минов приложил ладонь к стеклу аквариума. – Её тётка Мария голову с меня снимет! Пристроили, называется…

Иван Лыкич поднялся с колен и продолжил:

– Давай по порядку. Я видел в новостях, что Эля исчезла. Думал – нагуляется и вернётся. С ней такое случается. То есть случалось…

– Как же! – перебил его бородач. – Весь Ульяновск знает: «жадна до денег, слаба на передок»! Она и ко мне клеилась. Будто у меня своих кукол нет!

– Не надо об этом при трупе! – скривил лицо хозяин отеля.

– Трупа через пару часов не будет! Я засыпал в ванну свои чудодейственные порошочки, и твоя Эля скоро превратится в биомассовый фарш! Я его на котлеты разделаю!

– Может, лучше в кислоте растворить? – вернулся к действительности Минов.

– Нету у меня здесь такой сильной кислоты! Нету! Да я бы за полчаса расплавил её в тесто в своём аппарате, – кивнул учёный на центрифуги. – Но трупный запах! Он в стенки въестся, а я там кожу для биороботов формирую. От этой вони просто так не избавишься! Но ничего: через пару часов мои порошки превратят её в пластилин.

Владелец гостиницы грязно выругался и спросил:

– Так ты говоришь, Элю убили?

– Иван Лыкич, милейший, тебя что сегодня – Альцгеймер бабахнул? – всплеснул руками лохматый. – Повторяю в третий раз: захожу к себе, а Эльвира лежит зарезанная! На моём диване!

Минов снова вплотную подошёл к аквариуму:

– Вижу: всё тело истыкано.

– Так вот он – кто истыкал! – рыжий развернул Лыкича ко мне.

Я очень хотел в туалет. Практически обоссывался. Мудрено ли: столько пролежать привязанным к столу!

– Ы-ы-ы! – только и мог выдавить я из себя.

– Так я ж его знаю! – воскликнул на четверть вьетнамский Иван.

– Поймал я убивца! – радовался Мельдоньич. – Приезжаю, не успел сообразить толком, что здесь стряслось, только эту дуру формалином залил, вдруг слышу – ключ в двери шебуршит! Спрятался в гардеробной. И тут этот входит, – кивнул он на меня. – Как к себе домой! Ну я и хвать его по затылку!

Минов кашлянул.

– Что, сука, попался! – снова заорала на меня нечёсаная физиономия. – Сейчас я тебя к трупу в ванну переложу – будут сразу два утопленника!

Бородач самодовольно рассмеялся.

– Подожди! – перебил его Лыкич. – Это кто по-твоему?

– Как кто? Говорю тебе – отпирал ключом. Как к себе домой входил! – рыжий больно ткнул мне в лицо кулаком. – За что убил Элю?!

– Ы-ы-ы, – снова отвечал я.

– Засланный казачок! Выследили нас, суки! Это ты виноват! – обратился лохматый к хозяину отеля. – Кто мне крышу обещал?

– Крыша есть! – оборвал его Минов. – Ты думаешь, если бы не мои связи, здесь бы ты что ли работал? Сидел бы в «шарашке» и лепил, что скажут! А тут мы сами по себе…

– Ы-ы-ы! – мои мысли пока ещё не связывались в фразы, но и мычанием мне удалось вернуть к себе внимание этих двух персонажей.

– Я его знаю! – ткнул в меня пальцем Лыкич. – Он со вчерашнего дня в отеле ошивается.

– Говорю же: засланный казачок! – сунул мне кулаком в глаз бородатый.

– Погоди! – отвёл его руку Иван. – Он тут второй день тусуется у всех на виду. Даже успел прилюдно выиграть у меня конкурс на бесплатный Вьетнам. Зачем, скажи, ему нужно было светиться здесь перед всеми, если он хотел срисовать нас? Что-то тут не сходится.

– Да он это, сука! – бородач уже с размаху ударил меня по лицу. – Он же ключом дверь открыл! А ключ был только у Эльвиры. Значит, он её и убил! Больше некому.

– Но он только вчера сюда приехал, – пристально глядя на меня, вслух соображал Минов. – Сколько дней трупу?

– Да уж дня четыре точно…

– Значит, этот не мог. Он заселился всего день назад, – сказал Лыкич. – Но откуда и зачем он к нам явился, нужно обязательно выяснить.

– Хочешь, буду резать его по сантиметру? – с готовностью предложил лохматый. – Или в центрифугу суну? Или к трупу в ванну растворяться положу?

– Бедная Эля! – снова на секунду обернулся на аквариум Минов, но тут же продолжил: – Ты говорил ещё про куклу без головы. Что за кукла?

– Сам в шоке! Открываю дверь – а под ногами кукла моя лежит! Одно туловище!

– Опознал?

– У меня все изделия наперечёт, – кивнул учёный. – Кожа у неё на теле потемнела: как только прекращается питание внутреннего цикла – сразу начинается отмирание. Тканевая инженерия – вещь тонкая…

– Что за кукла?!

– По образцу Натальи Водяновой. Судя по спискам, покупатель – Ашот Брильянов.

– Б…ь! – в голос выругался Минов. – Теперь понятно, почему он достаёт меня второй день! На той неделе он припёрся сюда на журналистский форум и выдавал купленную у нас куклу за свою новую пассию. А теперь делает предъяву, что кукла, якобы, вела себя развратно, липла ко всем и вдобавок сбежала от него. Верни, мол, ему деньги или давай взамен новую! Веру Брежневу теперь хочет!

– В договоре же чётко прописано, что секс-роботы предназначены только для домашнего пользования, – возразил Мельдоньич. – Если нашёл деньги на наши изделия, жаба что ли его давит нанять для выходов на публику девиц из эскорт-услуг?

– Они после Дерипаски на Настей Рыбок все боятся нарваться, – пояснил Лыкич. – Вот и обращаются к нам. Спасибо Рыбке – благодаря ей наш с тобою бизнес теперь расцветёт! Только палиться нельзя.

– Уже спалились! – снова кивнул на меня бородач.

– А вот тут для меня загадка, – почесал лоб Минов. – Человек два дня жил в отеле, светился, где только мог. И для чего? Чтобы дождаться тебя и только тогда зайти в лабораторию? Непонятно. Полное отсутствие логики. Надо пытать!

– Пила? Аквариум? Центрифуга? – с готовностью предложил лохматый.

– Для начала включай пилу, – сказал Иван Лыкич.

Учёный заскрежетал фрезой, поднеся её вплотную к моему лицу.

От страха меня одновременно прошибли холодный пот и, стыдно признаться, то, что до сих пор я стоически пытался удерживать в мочевом пузыре. Но больше терпеть я не мог…

– Фу-у! А мы, оказывается, ещё и зассыхи! – физиономию хозяина гостиницы сморщила гримаса отвращения.

– Ы-ы-ы! – по-прежнему выл я в голос, но наступившее теперь облегчение вернуло мне способность складывать мысли в слова: – Я тут не при чём! Это не я!

– В этом мы сможем убедиться, только сняв с тебя стружку! – рыжий злобно продолжал водить пилой в сантиметре от моих глаз. – Говори, вражина!

Секундный проблеск решимости вытерпеть любые пытки и ни в коем случае не выдать Скромного угас во мне, даже по-настоящему и не вспыхнув. В мозгу всполохом сверкнули было строки из «Верескового мёда» Роберта Стивенсона:

«А мне костёр не страшен.

Пускай со мной умрёт

Моя святая тайна…», – но вмиг померкли.

Проклиная себя за то, что накануне малодушно испугался войти в пустовавшую тогда ещё комнату учёного, я вконец потерял мужество и покорно признался себе под капель стекающей со стола собственной мочи: «Нет, я не герой».

И в тот момент, когда, как мне показалось, пила уже коснулась моей переносицы, я издал самый истошный вопль за всю свою предыдущую жизнь:

– Не надо!!! Пожалуйста, не надо! Я всё расскажу-у-у!

Минов жестом остановил толком ещё не начавшуюся экзекуцию. Мельдоньич выключил свой страшный агрегат, и я повторил уже без визга:

– Я вам всё расскажу. Всё, что хотите.

– Тогда давай по порядку! – сказал Иван Лыкич, присаживаясь на стул рядом со мной. – Если не ты, то кто убил Эльвиру? Откуда у тебя ключ от этого бокса? В общем, рассказывай всё!

Смирившись с неизбежным, я тяжело вздохнул, ещё раз покосился на уже посиневший по соседству в аквариуме труп Эльвиры и подробно пересказал своим мучителям всю историю, услышанную от Гоши Скромного. Как он приехал сюда на журналистский фестиваль без документов. Как администратор гостиницы Улябина за деньги поселила его в этой лаборатории, выдав ему тайны учёного. Как перед отъездом Игорь стал невольным свидетелем убийства Эли куклой Водяновой. Как, защищаясь от агрессивного биоробота, обезглавил его. Как потом в панике, прихватив с собой голову куклы, бежал из Ульяновска в Нижний Новгород и, опасаясь быть обвинённым в убийстве Эльвиры, попросил меня приютить его у себя дома и съездить разведать, как здесь ведётся расследование.

– Где голова куклы? – перебил меня Мельдоньич.

Я рассказал, что в Нижнем выбросил её начинку в один мусорный контейнер, а оболочку – на отдалённом расстоянии в другой. Тот немного успокоился, но хозяин отеля продолжал задавать мне вопросы:

– А зачем ты потащился в эту комнату? И почему не сразу, а только на второй день?

Пришлось подробно рассказать о своём пребывании в Ульяновске: о встрече со старым приятелем с местного телевидения Мишей Моргуновым и его коллегой Вассой, о визите к матери Эли Улябиной и о своих приключениях после заселения в «Древе Хитрово». В том числе и о том, что в первый день пробраться в эту лабораторию я элементарно струсил.

– Мы уже заметили, что ты изрядный ссыкун! – усмехнулся Минов, вызвав приступ гомерического хохота у бородача.

– А что? Складно поёт! – произнёс, отсмеявшись, тот.

– Его история, в принципе, сходится с моими наблюдениями, – размышляя заметил Лыкич. – Но что же с ним делать? – кивнул он на меня.

– Как что? Сейчас я избавлюсь от трупа Эли, добавлю порошочков и положим его в ванну вслед за ней, – ответил Мельдоньич. – Давайте-ка я покажу вам фокус, время уже пришло, – неожиданно сказал учёный, снял с приборной стены мешалку с длиннющей ручкой и подошёл к аквариуму.

Бородач медленно погрузил прибор в голубоватую жидкость, и как только тот соприкоснулся с телом утопленницы – на удивление легко вошёл в него, словно в тесто.

– Говорю же – биомасса! Растворы сделали своё дело! – похвалился рыжий очкарик, включая мешалку.

Она стала накручивать на себя и взбивать тело Эльвиры, превращая его в кашицу словно яблоки в пюре.

Я с ужасом смотрел на эту картину. Минов привстал со стула и с открытым ртом вперился взглядом в происходящую в прозрачной ванне трансформацию трупа.

– Сколько знаю тебя, ты не перестаёшь меня удивлять! – с восхищением сказал он Мельдоньичу. – Что ты делаешь? И зачем?

Когда труп Улябиной превратился в однородную взбитую массу, учёный ответил:

– А ты не понимаешь? Через пару дней, когда Эля так и не объявится, полиция начнёт её искать. Прочешут всю гостиницу. Наверняка доберутся и до моей лаборатории. К этому времени нужно скрыть все следы. Выносить тело Эли под видом куклы опасно: трупный запах полностью всё равно не отобьёшь. Поэтому я и превратил её в биомассу. Сейчас разделю на кусочки, в несколько приёмов вынесу в герметично закрытых ёмкостях да скормлю рыбам в Волге. И всё будет шито-крыто. Эльвира навсегда останется пропавшей без вести. А потом тем же макаром утилизируем и этого, – кивнул он на меня.

Теперь уже я посинел от страха словно только что уничтоженный бородачом труп.

– Но я же вам всё рассказал! – запричитал я.

– С Эльвирой ты здорово придумал! – похвалил учёного хозяин «Древа Хитрово». – А по поводу этого, – посмотрел он на меня, – мне пришла в голову другая идея. Этим ножом убили Эльвиру? – спросил Лыкич Мельдоньича, указывая на всё ещё валявшийся на полу окровавленный нож.

– Думаю, да, – ответил лохматый, – его я убрать ещё не успел. Сейчас отмою от крови и избавимся от улик.

– Не трожь! – остановил его Минов. После чего поднял нож с пола и, тщательно обтерев платком рукоятку, подошёл ко мне, вложил её в мою ладонь и крепко сжал мои пальцы.

– Это ещё зачем? – ошарашенно спросил рыжий.

– На лезвии ножа осталась кровь Эли, – пояснял ему свои действия Иван Лыкич, опуская орудие убийства в целлофановый пакет. – А на рукоятке – теперь пальчики этого субчика. Эту улику мы сможем предъявить в любой момент. И тогда убийство пропавшей девочки повесят не него.