Сестра милосердия

«Если хотите рассмешить Бога, расскажите ему о своих планах».

Вуди Аллен

1 глава

Даяна

Отец, вероятно, уже обнаружил моё исчезновение…

Я смотрю на мелькающий мимо меня пейзаж через мутное от грязи окно, и с силой сжимаю в руке старинный серебряный крест. Который уже нагрелся от тепла моих пальцев так, что начинает обжигать ладонь.

Мысли мои где-то далеко, я все ещё не верю, что решилась на это. Меня раскачивает из стороны в сторону, ударяюсь плечом о деревянную стенку и почувствовав жжение в месте ушиба, прикрываю веки. Еле слышно молюсь, чтобы мне даровали веру.

Голос дрожит, а по спине струйкой сбегает холодный пот.

Если юной девушке не остаётся ничего другого, кроме как найти убежище в монастыре, чтобы избежать замужества и участи этих необразованных девиц, пусть будет так. Единственная сложность этого выбора в том, что я никогда не считала себя верующей.

Да конечно я ходила на воскресные службы с родителями, где по обычаю все поют церковные песни и просят прощения за свои грехи. Но для меня это всегда ничего не значило. Пока окружающие надрывали горло и отчаянно трясли руками в воздухе, я больше просто открывала рот и думала о том чем займусь в течении будущего дня, после окончания службы.

Мой отец вовсе никогда не обладал верой. Он как любой высокообразованный человек, все больше полагался на науку, и тщательно отслеживал её продвижения. Только для окружающих он старательно выполнял те вещи, которые обычно приняты в современном обществе.

Мы по обычаю отмечали все католические праздники, ходили на службу и даже держали библию в доме. Но это лишь для видимости, что бы соседи не сочли его невежей, а ещё хуже того, атеистом. Ведь в таком случае к нему перестанут прислушиваться или проявлять уважение как к члену нашего «благородного» общества.

Какая чушь!

Я сунула крест в карман темно синего плаща и глубоко вздохнув откинула спину на мягкое сидение.

Древняя повозка, запряжённая старой лошадью – которую кучер уверенно называл каретой, издавала скрежет и с грохотом подпрыгивала на неровностях дороги. Вероятно, пожилой извозчик уже пришёл в себя после выпитого, поскольку движение стало более ровным и к моему счастью он немного сбавил скорость.

Вчера вечером после того как отец объявил, что нашёл мне мужа. Я дождалась, когда все в доме лягут спать и в спешке собрала всё необходимое в дорожную сумку и отправилась в местный трактир.

Мне удалось уговорить единственного кучера, который хоть что-то соображал в отличие от остальных. (К тому моменту как я забежала в трактир, за окнами царила густая ночь и многие были уже изрядно пьяны). Мужчина преклонных лет с трудом согласился отвезти меня в женский монастырь в обмен на бутылку, дорогого красного вина.

Возможно ему даже стало жаль девушку, которая умоляюще просила о помощи. В тот момент я выглядела очень напуганной. А может у него не осталось денег на выпивку, а бутылка из папиной коллекции была столь привлекательной что мужчина просто не мог устоять.

Когда он еле стоя на ногах, с трудом взобрался на облучок1, ударил старого коня по спине, тот издал обиженный «хрюк» и двинулся вперёд, мы наконец покинули нашу небольшую деревню и отправились в путь.

Монастырь «Сестра милосердия» располагалась в сотнях километров от нашего поселения. Я узнала об этом месте пару лет назад от своей матери, и уже тогда подумала о побеге в случае, если не удастся уговорить отца не отдавать меня замуж.

Она, тогда сидя за вышивкой рассказывала отцу, как ей поведала соседка о чудесном лазарете, в который та попала, путешествуя с мужем по соседним городам.

Несчастная тогда во время пути почувствовала сильнейшее недомогание и буквально за сутки, врачи чудом смогли вернуть ей здоровье, да так что после этого она уже больше года ни разу не жаловалась на головную боль.

С её слов в этом месте сёстры не только изучают Священное Писание. На территории монастыря есть библиотека – которая превосходит своим содержанием любой научный лицей, где монахиням позволено получать знания в различных областях, включая современную медицину.

Моя мама упоминала об этом месте, потому что больница при монастыре славилась своим подходом к лечению сложных заболеваний. А отец всю жизнь посветил медицине.

Мечта всей моей жизни, с самого детства была получить высшее образование, и работать на ровне с мужчинами леча различные недуги. Мне искренне нравилось слушать рассказы отца о его исследованиях в этой сфере, в то время как мама старательно делала вид своей заинтересованности, чтобы не обидеть мужа.

Ей, как и другим женщинам было интереснее обсуждать рецепты и выращивать цветы в саду. С папой у них совсем не было ничего общего, я видела, как они молча проводят время наедине, где каждый погружен в свои личные размышления.

Меня такой образ жизни совсем не устраивал. Уж если и выйти замуж, то за человека, который будет уважать мои увлечения, но в кругу наших знакомых таких мужчин не находилось. Стоило мне только завести тему о науке как окружающие начинали смеяться и говорить, что мне стоит больше интересоваться модой. По этой причине друзей у меня не было, и я твердо решила не выходить замуж вовсе.

Я потёрлась спиной о спинку сиденья, стараясь удобнее устроиться и закрыла глаза. Мысленно перенеслась в прошлое, когда десяти летней девочкой впервые вытащила занозу из лапы кота. С тех пор я лечила всех домашних животных, даже однажды помогла козе произвести на свет потомство.

Спустя годы моей главной мечтой по-прежнему оставалась – помощь людям.

Наука очаровывала меня. А когда я смотрела на звёзды, то словно теряла связь с действительностью. Какой огромный и неизведанный мир! И променять всё это на разговоры о моде, вышивание и чаепития с глупыми и не образованными девушками – нет уж, увольте!

Две недели назад я отправила письмо в монастырь с просьбой о зачислении в члены ордена. Причиной этого поступка стал разговор, который я случайно услышала между отцом и матерью. Отец упомянул, что его давний друг, похоронив третью жену, ищет себе невесту, и он попытается устроить этот брак для меня.

Его друг, старше его на десяток лет. Он ходит, сутулясь, сложив руки на большом животе. От такого зрелища к горлу подступала тошнота.

Когда отец закончил разговор и ушёл в свой кабинет, я забежала в комнату и обратилась к матери с просьбой не выдавать меня замуж. Она сказала, что я ещё слишком молода и не понимаю всего счастья семейной жизни.

Ну да, ей виднее. Она сидит дома, забросив свои увлечения, заменив их привычными занятиями в компании себе подобных, и всю жизнь пытается угодить своему вечно недовольному мужу.

Я люблю своих родителей, но их семейные отношения и образ жизни вызывают у меня отвращение.

Тогда я попыталась убедить отца, но он был непреклонен в своём решении. Папа сказал, что медицина и наука не принесут мне счастья в жизни, а моё истинное призвание – рожать детей и заботиться о доме.

Это совсем не современно. И меня это очень возмущает.

Я помню, как ту ночь после разговора с ним, провела в слезах, закрывшись в своей спальне. Утром, когда папа ушёл на работу, а мама отправилась к подруге в гости на чай, я пробралась в кабинет отца и написала письмо в адрес «Сестры милосердия». Ответа от них так и не последовало, хотя я внимательно следила за почтальоном. Утром сидела на крыльце и ждала его прихода, но кроме счетов и газет так ничего и не получала.

Времени ждать больше не было, вчера отец сообщил о том, что его друг прибудет с визитом к нам на ужин. Тогда я упаковала заранее приготовленные вещи в сумку и сбежала.

Если, в монастыре не получили моё письмо или откажут в приёме в орден, мне придётся остаться на улице, ведь мне некуда будет идти. Но даже так я не вернусь в дом своих родителей.

В сумраке мы миновали лесные чащи, и с рассветом перед нами предстали необозримые просторы, поля, усеянные изумрудной виноградной лозой. Мрачное небо и моросящий мелкий дождь навевали тоску, от прощания с родными местами.

Я уверена, что больше не встречу своих соседей и не зайду в пекарню, которая мне так нравится, но даже это не повлияет на мою решимость.

К тому времени когда экипаж перестал подскакивать на неровностях дороги, а виноградники сменились полями, засаженными пшеницей, солнце уже скрывалось за горизонтом, и я поняла, что мы приближаемся к монастырю.

Вскоре за окном начало темнеть, тучи мрачно застилали небо. Дорога превратилась в мягкую подушку и кучер, с трудом управлявший повозкой, наконец остановил экипаж. Карету качнуло из стороны в сторону пока он опускался на землю.

Мужчина что-то говоря себе под нос, распахнул скрипучую дверцу, открывая мне проход. Я, взяла свои вещи, глубоко вздохнула собираясь с силами, и вышла из кареты по узкой откидной лестнице. Ощутив твёрдую и надёжную опору под ногами, с облегчением отпустила плечи. Эта дорога мне показалась весьма опасной. Теперь я была рада что наконец стою на земле.

Прямо передо мной располагался вход в монастырь. Здание было построено из белого кирпича с множеством узких окон, защищённых чёрными кованными решётками и напоминало крепость, обнесённую высоким забором с частыми металлическими прутьями. Кровля из тёмной черепицы, напоминающая крыши готических замков, и выделялась на фоне светлых стен. Это придавало зданию таинственный и мрачный облик.

Чёрный забор, выполненный из металлических прутьев, был покрыт густым и пышным плющом. Зеленые лапы плотно хватались за ограду, словно скрывая внутренний мир этого места. Из-за густо растущих растений невозможно было разглядеть, что происходит за забором монастыря.

Массивные ворота, украшенные витым кованым узором, медленно отворились. В проёме показалась монахиня, одетая в традиционное облачение, которое подчёркивало её духовное служение и принадлежность к ордену.

Женщина взглянула на шатающегося кучера, после чего обратилась ко мне:

– Вы, должно быть, Даяна?

От возрастающего волнения, я не могла произнести ни звука. Мой язык словно прилип к нёбу, и я лишь кивнула в ответ.

– Мы получили Ваше письмо. Решение о вашем принятии в общину сообщит мать настоятельница, её зовут Гертруда, и она уже ожидает. – монахиня посмотрела на охмелевшего мужчину и скривила губы – Попрощайтесь со своим спутником, ему вход на территорию монастыря запрещён.

Возможно, она приняла незнакомца за моего близкого родственника. Это даже к лучшему, ведь не стоит посвящать общину в подробности моего побега из дома и желания поступить на службу в монастырь исключительно из-за того, что мне не хочется выходить замуж.

Будет ужасно, если они поймут, что я ни во что не верю и что все мои усилия направлены лишь ради свободы и изучения науки.

Я поблагодарила старика, крепко прижала к груди свою сумку и отправилась за монахиней.

Когда за мной закрылись железные двери, я ощутила, как оборвалась нить, которая связывала меня с домом и ограничивала строгим контролем отца. Теперь мои родные никогда не узнают, что я нашла убежище в монастыре, а ряса скроет меня от посторонних взглядов. Я мгновенно исчезла для всех. Никто даже не догадается что я здесь.

Оставалось только убедить настоятельницу, что я готова посвятить себя служению Богу. И я действительно готова, я готова к трудностям и испытаниям службы, ведь монахини здесь могут изучать науки и им разрешено читать множество книг. Возможно здесь я смогу лечить людей и заслужу признание.

В современном мире, когда девушка выходит замуж, она теряет возможность продолжить образование. Её предназначение – стать матерью. Какая нелепость! Умные женщины в обществе считаются странными. Я же хочу учиться, хочу изучать медицину, астрологию. И я не могу смириться с тем, что по воле отца мне придётся выйти замуж за человека, от которого, помимо отталкивающей внешности, исходит запах старого сыра и тлевшей бумаги.

Когда я вспомнила его друга, который неоднократно бывал у нас на ужине, меня охватило неприятное чувство отвращения, и я сразу решила переключить внимание на окружавшую меня природу.

От ворот к монастырю мы пошли через цветущий сад, в котором благоухают розы и пионы. Узкие дорожки под моими ногами выложены из мелких камней. Несколько женщин справа от меня в чёрных рясах занимаются обрезкой увядших листьев, не обращая на нас внимания.

Воздух наполнен лёгким ароматом роз и вечерней свежестью после дождя. Вокруг царит звенящая тишина, не слышно ни пения птиц, ни стрекотания насекомых. Даже голоса людей здесь не слышны. Полное ощущения покоя и умиротворения.

Мне вдруг стало так спокойно, и я невольно улыбнулась. Только б мне разрешили остаться.

В здание монастыря мы вошли через широкие деревянные двери. Монахиня, идущая впереди за всю дорогу, не проронила и слова. Я подумала, что возможно здесь вообще не приято болтать. И думаю к этому я тоже привыкну.

Внутри помещения меня моментально окутал плотный аромат свечей и ладана. Вокруг было пусто и тихо. В просторных коридорах не было ни души, они были освещены свечами, закреплёнными к стенам и изгибались, словно змеи. Звук шагов эхом отражался от стен и разносился по всему зданию.

Сопровождавшая меня монахиня остановилась у массивной деревянной двери, дважды ударила по ней кулаком и, не дождавшись ответа, толкнула её. Однако сама она не вошла во внутрь, а осталась стоять на пороге. Молча глядя на меня, женщина ждала, когда я войду в комнату.

Как только я переступила порог, она закрыла за мной дверь, и я оказалась перед огромным деревянным столом, за которым увидела мать настоятельницу.

Тонкая и высокая фигура Гертруды облачена в чёрную рясу. Она сидит на стуле во главе стола, словно каменная статуя, и, расправив плечи, разбирает какие-то бумаги.

Через некоторое время настоятельница опустила руки на стол и замерла, выдержала паузу, словно внезапно осознав, что находится не одна в кабинете, отложила бумаги и поднялась.

Подойдя ближе, она подняла острый подбородок и посмотрела на меня снизу – вверх, не двигая ничем, кроме глаз. Затем она обошла меня вокруг два раза и остановилась прямо передо мной.

Наши взгляды встретились. Глаза матери настоятельницы, обрамленные серыми мешками, были чёрными и глубокими, как бездна. Она смотрела на меня так пристально, будто пыталась заглянуть прямо в душу.

На фоне чёрной рясы её бледное и покрытое морщинами лицо, выделялось и казалось болезненным. Она поджала тонкие, еле синие губы и наконец заговорила со мной:

– Даяна?

Ее голос оказался на столько хриплым и лишённым жизни, что по спине пробежал неприятный холодок. На шеи выступила испарина и приятные ощущения что я испытала, войдя на территорию сада тут же исчезли.

– Да, это я. – мой ответ прозвучал так не уверено, что мне стало не по себе.

Женщина повернулась и пошла обратно к своему месту тяжело ударяя каблуками о дощатый пол. Она села на стул из дерева, стоявший во главе стола, походивший на трон благодаря своей высокой и массивной спинке. Гертруда, опустившись на сиденье, расправила плечи и сложила руки перед собой.

– Можешь сесть. – сказала она, указывая взглядом на узкий деревянный табурет.

– Благодарю, преподобная мать.  Я провела в дороге так много времени, что у меня затекли ноги, и я с удовольствием постою.

Гертруда, не отводя от меня взгляд, опустила руку вниз и открыла ящик своего стола, достала оттуда конверт. Увидев его, даже на расстоянии массивного стола между мной и матерью настоятельницей, я сразу поняла, что это моё письмо. Она вынула из мятого конверта исписанный лист бумаги, посмотрела на него и положила на край стола.

– У тебя красивый почерк.

Это похвала звучала угрожающе из-за жуткого и неприятного голоса. Но я старалась вести себя уверенно.

– Да, мать настоятельница. Меня учил отец писать и читать.

– Твой отец – врач?

– Да, госпожа.

– И ты знакома с медициной? – Она взглянула на письмо. – Как написано в твоём письме, ты готова лечить людей при монастыре?

– Да, госпожа. – я замешкалась, ведь знаний относительно медицины у меня было не много, наверняка тут есть специалисты и я им и в подмётки не гожусь – А ещё я готова работать в саду и мечтаю нести службу перед Богом. – старалась уверенно говорить я.

Наверно моё волнение было столь очевидным, что Гертруда прищурилась и наклонила корпус вперёд:

– Ты веришь в Бога?

Я опасалась этого вопроса, ведь никогда не была верующей. При этом мне было неприятно обманывать служителя церкви. Я сглотнула и глубоко вздохнула, стараясь скрыть своё волнение:

– Да, преподобная мать.

Мать настоятельница застыла на месте, пристально глядя на меня.

– Твои родственники приняли твоё решение уйти в монастырь?

Скрестив руки за спиной я втянула больше воздуха для смелости:

– Да, отец счёл это решение благородным. – уверенно соврала я.

– Они знают, что после вступление в общину ты не можешь поддерживать с ними связь и любые родственные узы должны быть прерваны?

В этот момент я осознала, что после долгих ссор с матерью и бесконечных разногласий с отцом я наконец-то могу избавиться от их навязчивого контроля. Но все же я люблю их и буду скучать.

Я больше не хочу даже думать о браке и прекращении учёбы. Теперь я готова поверить во что угодно – в Бога, в дьявола… И отказ от общения с родителями был наименьшей жертвой, которую я могла принести ради своей цели. Поэтому ответ на этот вопрос был очевиден:

– Да, мать настоятельница. Направляясь сюда, я предпочла Бога своей семье.

Опять соврала, но теперь я говорила твёрдо и уверенно. Она встала со стула и пошла к выходу. Я поняла, что разговор окончен, но так и не узнала, приняли меня в общину или нет.

Женщина остановилась у двери и, словно подчиняясь безмолвному приказу, дверь распахнулась и на пороге показалась монахиня. Она подошла к ней и склонила голову. Гертруда что-то тихо сказала, и та, выглядывая из-за тёмной фигуры настоятельницы, обратилась ко мне.

– Идёмте, сестра, я покажу вам вашу келью.

Наконец-то я испытала невероятное чувство облегчения. Меня готовы принять в общину, а значит, я буду учиться. Покорно опустив голову, я пошла за молодой монахиней, которая вела меня навстречу новой жизни. Я и представить не могла, что меня ждёт дальше.

Глава 2

Даяна

Пока я была в кабинете Гертруды, за окнами окончательно стемнело. И теперь коридоры казались мрачными. В моем понимании в обители должно быть не менее сотни служительниц, странно что коридоры пусты. Возможно из-за огромной площади строения их не заметно, но все же мы должны были встретить хоть кого-то.

Я иду следом за монахиней в чёрной рясе, и когда она сворачивает с просторного коридора монастыря, я повторяю её путь, и мы оказываемся в тесном проходе, который упирается в винтовую лестницу, ведущую вниз, в подвал здания.

Монахиня продолжает молча спускаться вниз, еле слышно шелестя подолом рясы. Ступая по лестнице вслед за ней, я чувствую, как по телу пробегают мурашки от резкого перепада температуры.

И вот я уже иду по подвальному помещению, где вокруг меня царит полумрак, и без указателей тут можно легко потеряться в лабиринте многочисленных коридоров.

Как и на первом этаже, здесь стоит мёртвая тишина, которую нарушает лишь звук падающих с потолка капель воды, разбивающихся о каменный пол.

Наконец, монахиня остановилась у ничем не примечательной серой двери и протянула мне Библию.

– Это твоя келья на ближайшую неделю, – говорит она. – Тебе нужно очистить свою душу от греха, оставшись наедине с Богом и молитвой.

Она вытягивает руку и хватает мою сумку, которую я всю дорогу старательно прижимала к телу. Забрав мои вещи, опустила голову монахиня идёт прочь, скрываясь за одним из поворотов подвального лабиринта, оставив меня одну. Мне стало немного жутко. Сырость холодного подвала словно поднимается от ног выше по телу, хватая меня за подол платья.

Я ещё раз посмотрела в пустые проходы, и я вошла в комнату. Меня тут же охватило чувство тревоги. В помещении нет окон, вместо кровати – куча соломы, а на полу – обгоревшая свеча. Единственным источником света является тусклый отблеск от свечей что находятся в коридоре.

Я подняла погасшую свечу, вышла в коридор и зажгла её от других свечей, которые горели. Вновь убедилась, что монахиня уже скрылась из виду, словно надеясь, что она передумает и заберёт меня от сюда, и, посмотрела в ту сторону, куда она ушла.

Я прижала библию к себе, словно пытаясь согреться от неё как от сумки с вещами. Это оказалось не совсем то, чего я ожидала от жизни в монастыре.

Монахиня сказала, что мне предстоит провести здесь неделю. Я немного воспрянула духом, подумав, что всего неделя отделяет меня от посвящения, а затем – доступ к богатой библиотеке и возможность заниматься тем, о чём я мечтала с детства.

Я зашла в келью и закрыла дверь за собой. Поставила горящую свечу на пол, села на небольшой стог соломы, и затем открыв Библию провела пальцами по чёрным аккуратно отпечатанным строчкам.

К счастью, я люблю читать.

Но неделя в подвале, больше похоже на пытку. Надеюсь мне позволено выходить в сад. Сейчас на улице ночь, а значит стоит отложить изучение Библии на завтра и лечь спать.

Я сняла пальто и устроившись на кучке соломы использовала его как одеяло. День был тяжёлым, в дороге мне не удалось поспать, поэтому сейчас я с лёгкостью уснула.

Открыв глаза, я не сразу поняла где нахожусь. И мой разум постепенно возвращая мне сознание напомнил о побеге из дома и предстоящем недельном пребывании в катакомбах монастыря.

Я растёрла руками глаза и поправила длинные волосы, заплетённые в косу.

Свеча, стоявшая на полу, сгорела больше чем на половину. Из-за отсутствия окон мне не понять сколько времени я проспала, но чувствую я себя разбитой. Хотя при этом спать больше не хочется.

Я потянулась руками вверх, избавляясь от напряжения в теле вызванного не удобной позой во время сна и подняла лежавшую рядом с соломенной постилкой Библию, перекрестилась как меня учил отец и открыла первую страницу.

Оказалось, что читать при свете одной – единственной свечи совсем непросто. Вскоре мои глаза начали слезиться, и от усталости мне стало казаться, что комната наполняется тенями, которые медленно двигаются, скользя по стенам. Я тряхнула головой и отложила Библию. Встала на ноги и подошла к двери, чтобы послушать, что твориться за пределами моей маленькой комнаты.

Кажется, в коридоре тихо, и сколько бы я ни стояла у двери, ничего не происходит. Я вернулась к своей импровизированной кровати и легла на спину. Из коридора донеслись шаги. Я приподнялась, опираясь на локти и замерла, слегка шурша сухой соломой. Но звук внезапно оборвался.

Громко выдохнув я опять упала на спину и похоже уснула. Мне снились голоса. Они что-то шептали и во сне я не могла разобрать слов.

Вскоре дверь моей кельи отворилась, и я пробудилась ото сна. На пороге увидела монахиню, державшую в руках кувшин и свёрток из льняной ткани.

Монахиня сделала всего шаг мне на встречу и положила принесённые предметы на пол после чего молча удалилась. Я поднялась и подошла к кувшину. В нём оказалась вода, а в свёртке – чёрствый хлеб.

Вероятно, это и сеть мой ужин, или обед. Сколько вообще сейчас время?

Когда я решила посвятить свою жизнь служению в монастыре, я осознавала, что это не просто. Однако я даже не могла предположить, что это будет похоже на заточение.

В животе урчало от голода. Последнее что я ела это был ужин приготовленный мамой. Я сглотнула кусок чёрствого хлеба и почувствовала тяжесть в желудке. Запив сухой хлеб водой, я завернула остатки обратно в ткань. Не известно, когда мне ещё принесут поесть и думаю нужно оставить немного еды на потом.

От тусклого света свечи меня постоянно клонит в сон, лишь только я начинаю читать Библию. Страницы словно сливаются воедино, а по стенам движутся тени.

Чтобы развеять скуку и неприятные ощущения, я взяла свечу и принялась внимательно рассматривать небольшую комнату. В углу под потолком я заметила густую паутину, от чего быстро отскочила назад.

С детства не люблю насекомых.

На стенах видны мелкие углубления, похожие на царапины. Я машинально посмотрела на свои ногти и пожала плечами, вред ли их мог оставить человек. Каменная кладка местами покрыта чёрной плесенью, поднимающейся от пола к потолку. На полу виднеются тёмные пятна. А старая деревянная дверь словно истыкана ножом.

Не стоило так внимательно изучать помещение, от увиденного кровь застыла в венах, и свеча в моих руках погасла. Комната вокруг меня погрузилась во мрак.

Притаившись в темноте, я вновь услышала шаги, доносившиеся из коридора. Найдя на ощупь дверь, я приложила к ней ухо, но шаги внезапно прекратились. Подождав немного, я набралась смелости и открыв её выглянула в коридор. Я удивилась, но здесь никого нет. Полумрак и пустота. Я точно слышала шаги и ожидала увидеть одну из монахинь.

Высунув голову из дверного прохода осмотрела пространство, стараясь не шуметь пробралась к горящим свечам и взяла одну из них. Быстро вернулась в комнату, я спешно захлопнула дверь.

Только я закрыла дверь, как услышала, что кто-то бежит по коридору в направлении моей кельи. Мне стало не по себе. Наверное, этот кто-то заметил, что я вышла, и спешит меня отчитать. Но звук похоже удалялся, и я вздохнула с облегчением.

Вскоре я потеряла счёт времени. Из-за отсутствия дневного света я перестала понимать, какое сейчас время суток. Мои глаза уже болят от чтения, и я не могу разобрать буквы при таком освещении.

Свеча, принесённая мной, тоже потухла, и я направилась к двери, повторить свой успешный опыт по хищению свечей из коридора, но к моему удивлению дверь вдруг оказалась заперта.

Я замерла, оперившись руками о дверь и меня охватил страх, от того, что я оказалась запертой в кромешной тьме. Я не слышала, как опустился засов, и точно никто не ходил в коридоре. Но кто-то её запер снаружи.

Простояв так не долго, схватилась за голову руками, пытаясь восстановить дыхание. Успокоиться у меня не получилось и тогда я начала тихо стучать в дверь. В коридоре отчётливо слышатся шаги, значит, меня должны слышать. Но дверь так и не открывают.

Нужно взять себя в руки.

Я отступила назад и вернулась к стогу сена. Сидя на соломе, я вдруг почувствовала, что в комнате нахожусь не одна. Кто-то стоит рядом левее от меня и едва слышно дышит.

Дверь не скрипела, её не могли открыть – подумала я, пытаясь понять кто может находиться рядом.

Я протянула дрожащую руку, пытаясь схватить того, кто сейчас находится так близко, но ничего не получилось. Должно быть это моё воображение.

Набрав больше воздуха в лёгкие, я обхватила себя за колени и ближе придвинула ноги. И тут, за моей спиной что-то двинулось, чуть задев мою спину. Я вскочила на ноги и, подбежала к двери, начала громко стучать и звать на помощь.

Мне не открыли, а когда от сильных ударов по дереву у меня начали гореть кулаки, я опустила руки и, повернувшись спиной к двери, медленно сползла на пол.

Это всего лишь моё воображение, – подумала я.

Не долга посидев на полу, сделала глубокий вдох сквозь ноздри втягивая сдавленный воздух, и тут в ответ мне в лицо подул лёгкий ветерок, словно чьё-то дыхание.

Я крепко зажмурилась, обхватила лицо руками и начала вспоминать слова из Библии – это было единственное, что пришло мне в голову. Не знаю, сколько прошло времени, но к счастью за моей спиной в двери щёлкнул засов, и я на четвереньках поползла к противоположной стене.

В келью вошла монахиня. На этот раз, кроме графина с водой и хлеба, у неё в руках была охапка свечей. Она взглянула на меня и поставила предметы на пол у двери.

Я поднялась на колени и обратилась к ней:

– Мне необходимо побеседовать с матерью-настоятельницей.

Однако монахиня не произнесла ни слова в ответ. Она лишь развернулась и покинула помещение, громко захлопнув за собой дверь.

Засов со звоном щёлкнул и звук шагов постепенно растворился в проходах подвала. Огонёк свечи, оставленной женщиной, затрепетал, и я затаила дыхание, боясь потерять единственный источник света.

Поднявшись на ноги, взяла графин и сделала несколько глотков воды, потом взяла Библию и начала читать. Когда в коридоре вновь раздались шаги, я принялась читать громче, стараясь заглушить пугающий меня шум. Читала, пока глаза не начинали слезиться от усталости, а потом упала на сено и погрузилась в сон.

Не понимаю, в какой момент я начала плакать, но глаза невыносимо жгло. Находится в этом ужасе больше нет сил, и я уже готова отказаться от своего решения, но тяжёлый замок на двери не даёт мне этого сделать.

Мне периодически приносят воду и хлеб и передают предметы через маленькое окошко в двери, скорее всего опасаются, что я смогу вырваться из заточения. В это окошко нельзя просунуть даже голову.

Я внимательно слежу за горящей свечей и не позволяю ей потухнуть, постоянно поддерживая слабое свечение.

От криков мой голос стал хриплым, а из-за нехватки пищи и света я ослабла. Я не могу даже стоять на ногах и лежа на соломе слушаю невнятные голоса, доносившиеся из коридора. Последняя свеча из скромного запаса потухла, и келья вновь погрузилась в темноту.

Я продолжаю шептать слова из Библии, и это помогает мне прийти в себя. Постепенно темнота перестаёт пугать, или может я просто потеряла сознание, не заметив этого.

Очнулась я от того, что меня окатили холодной водой.

Прейдя в сознание, я с трудом открываю глаза вижу перед собой мать настоятельницу. Она пришла с двумя монахинями. Они встали по обе стороны от неё и презрительно смотрят на меня.

Гертруда протягивает мне Библию, которую, вероятно, подняла с пола, пока я была без сознания, и еле шевеля губами шепчет:

– Ты ещё не готова принять Бога.

Ее голос похож на шипение. Они спешно разворачиваются и уходят, громко хлопнув дверью.

У меня нет сил кричать или плакать, я чувствую себя бесконечно одинокой. Прижимаю к груди Библию, я в голос шепчу:

– Боже, если ты существуешь, пожалуйста, помоги мне.

Руки устало сползают и падают, я закрываю глаза и ощущаю, как по щекам текут слёзы. Я никогда ещё не была такой потерянной и слабой, но продолжаю молиться.

Как можно ощутить эту веру? Или просто нужно сказать самому себе что нужно верить? Почему для меня это все так сложно? Я могу солгать окружающим сказав, что верю в Бога, но при этом моё сознание не допускает того что не доказано наукой.

Ни в одной из прочитанных мной книг не было написано, что наука и вера не могут существовать вместе. Я не верю в Бога, потому что никогда не видела его, но ведь воздух я тоже не вижу, при этом без воздуха человек не может жить.

Папа забегает на кухню через заднюю дверь, ведущую во двор и громко зовёт меня, просит налить горячей воды в таз. Я спешу ему помочь. Мне всего четыре года, и удержать горячий чайник оказывается очень сложно, но я справилась.

Тяжело дыша подношу ему таз и вижу, как он, склонившись над столом растирает в руках что-то маленькое. Я заинтересованно смотрю, не в силах отвести глаз. Мне не понятно, что это такое, похоже на мёртвую мышь, которых так боится мама, но вскоре это существо начинается двигаться в папиных руках.

Он мочит небольшой край полотенца и протирает зверька. Потом протягивает мне руку, и я вижу у него на ладане, маленького, только появившегося на свет кролика. От восторга я хлопаю в ладоши. Но мне не понятно, что папа с ним делает смотрю на него и спрашиваю:

– С ним все в порядке?

– Теперь да. – с улыбкой на лице говорит папа.

– Он болел? – не отстаю я.

– Он был мёртв – папин голос звучит самодовольно.

Я не совсем понимаю, о чем он говорит и продолжаю свой расспрос:

– Как это?

– Он родился мёртвым – папа улыбнулся – а теперь видишь, живой.

– Это Бог сделал его живым?

Папа громко смеётся:

– Если бы Бог существовал, он бы не позволил ему родиться мёртвым.

Если с самого детства вам говорят, что Бога нет, как можно в него поверить? Если с самого детства вы лишены веры в чудо, как встав взрослым в него верить?

Оказавшись в заточении, я поняла, что слишком мало смотрела по сторонам любуясь пейзажами, идя в любимую пекарню за ароматным хлебом, а вместо этого обдумывала какие-то ненужные мыли, о которых теперь даже и не вспомню. Переживала о том, что теперь не имеет никакого значения. Мы живём здесь и сейчас, и другой жизни не будет. Бог, если он и вправду существует даёт нам так много, и мы этого не ценим.

Возможно, я смирилась с обстоятельствами и перестала сопротивляться им. А может быть, я осознала бессмысленность своих переживаний и обрела внутреннее спокойствие. В любом случае, я перестала стучать в дверь и плакать.

Спустя некоторое время дверь кельи открылась, и на пороге появилась та самая монахиня, которая привела меня сюда. Она застыла в дверном проёме сжимая в руках аккуратно сложенную белую ткань:

– Идём, мне нужно подготовить тебя к посвящению, – говорит она еле слышно.

Мне должно быть показалось и стоит только моргнуть, монахиня исчезнет, а дверь останется запертой. Ещё пару дней назад я, возможно, была бы рада услышать это, но теперь все чувства во мне угасли.

Я прикрываю глаза, а открыв их снова, вижу монахиню. Значит она действительно здесь и ждёт меня. С трудом поднимаюсь на ноги, чувствую, как голова начинает кружится и опираюсь о стену чтобы не упасть. Монахиня разворачивается, начинает уходить. Я делаю шаг и прижимаю руки к голове, все вокруг плывёт.

Шаги удаляются, и я делаю усилие чтобы не упасть и иду за ней. Руками упираюсь в стены коридора, иначе не смогу устоять на ногах, но постепенно головокружение проходит, воздуха становится больше, остаётся только тяжесть в ногах и дрожь в теле.

Когда мы поднимаемся по винтовой лестнице из подвала, я чувствую, как свежий воздух ударяет в лицо, от чего хочется сделать глубокий вздох. Словно меня продержали в бочке с водой. Подняться по этой лестнице оказалось нелегко, и я оступилась, сильно ударившись коленями.

Когда мы оказались на первом этаже, яркий солнечный свет внезапно ослепил меня, и я, словно защищаясь от удара, прикрыла глаза руками. Монахиня, которая идёт впереди, не замедлила шаг и не обернулась. Я стараясь не отставать иду следом за ней, щурясь от яркого света и прикрывая глаза руками.

В голове нет ни одной мысли, чувствую только усталость. Войдя в комнату вслед за монахиней, я вижу две кровати, стоящие у противоположных стен. Монахиня укладывает сложенную ткань на одну из них и жестом указывает на соседнюю комнату.

– Иди умойся и переоденься. Я вернусь через час.

Она уходит, оставляя меня в новой кельи одну.

В моей новой комнате есть небольшое окно в форме полукруга, защищённое чёрной решёткой. Низкие потолки плавно переходящие в стены выполнены полумесяцем. Между кроватями лежит небольшой коврик, сплетённый из тёмной ткани. Серые стены кельи пусты. А кровать заправлена льняным белым бельём.

Солнечный свет проникающий в комнату через маленькое окно падает прямиком на коврик. Я подошла ближе и подставила руки под лучи солнца. Ощутив на ладони забытое тепло невольно издала стон. Раньше я и представить не могла, что буду так радоваться солнцу. От тепла разливающегося по моим рукам, я почувствовала лёгкость в плечах.

Вспомнив, что монахиня скоро вернётся, я прошла в лаваторий2 и сняла с себя пыльное от соломы платье, в котором прибыла в монастырь. Скинула его на пол и увидела, что от красивого наряда остались только серые рваные лоскуты. Оказавшись совсем голой, я подошла к маленькому круглому зеркалу, висевшему на стене и ужаснулась.

В отражении на меня смотрит незнакомая мне девушка. Её болезненно худое тело покрыто синяками, ключицы выпирают, а пальца рук покрыты ссадинами. Ногти переломаны и под пластинами застыла запекшаяся кровь. С бледного лица исчез румянец, щеки впали, и от этого глаза стали ещё больше. Длинные белые волосы растрёпаны и покрыты соломой и колтунами. От этого зрелища я прижала руки к груди и закрыла глаза. Вот что теперь скроет ряса.

Я наливаю в таз воды из графина и принимаюсь вспенивать в нем кусок дурно пахнущего мыла. Тщательно помыв себя с ног до головы, оборачиваюсь в простыни и подхожу к металлической раковине. На краю раковины я нашла гребень и ножницы.

Беру гребень и вводя его между прядей пытаюсь вычесать локоны. Но когда отпускаю руку вниз, волосы не поддаются. Гребень застревает и сломав несколько зубьев бросаю его в раковину и беру в руки ножницы.

Сжав в кулаке прядь волос подношу ножницы и защелкиваю конца. Волосы падают на пол и вслед за ними из глаз падает слеза.

Ты сама решила спрятать себя под рясой, дак какая разница что под ней будет скрыто – думаю я и смахиваю слезу.

Следующая прядь летит следом и вскоре все мои волосы едва доходят до плеч. Я провожу по ним рукой, и сжимаю челюсть.

Всего неделю назад я была совсем другой. Я была сильной, смелой, готовой к новым открытиям. Теперь я чувствую себя маленькой и незначительной в этом огромном мире. Думаю, что моя жизнь не важнее мелкой песчинки, и даже, если меня не станет, мир продолжит существовать, и никто не пострадает если я не стану заниматься наукой.

Я поднимаю локоны с пола, собрав их в кучу и вместе с остриженными волосами выбрасываю в мусорное ведро ту наивную девушку, которая пыталась изменить мир.

Возвращаюсь в свою келью и беру в руки ткань, оставленную монахиней на кровати. Это оказалась ряса. Она белого цвета, а это означает, что я пока не принята в орден и нахожусь на стадии послушницы.

Облачаюсь в новый наряд, теперь всё моё тело скрыто от посторонних глаз. Остаются открытыми только лицо и кисти рук. И мне это нравилось. Я словно спряталась от мира под этим одеянием.

Как и было обещано, за мной пришла монахиня. Окинув меня взглядом в новом облачении, она улыбается и жестом приглашает меня следовать за ней. Мы идем к главному зданию монастыря по петляющим коридорам.

Когда мы приближаемся к входу в святилище, монахиня крестится, и я повторила её жест. Внутри нас встречают десятки монахинь, которые сидят на скамьях.

У алтаря стоит священнослужитель и держит в руках Библию. В первом ряду, сложив руки на коленях в замок сидит настоятельница.

Когда я приблизилась к священнику, то преклонила колени и ощутила острую боль от соприкосновения повреждённой кожи с деревянным полом. Он возложил руку мне на голову и начал читать молитву. Когда наконец молитва завершилась, святой отец взглянул на меня и задал вопрос:

– Ты осознанно решила присоединиться к нашей общине?

– Да, святой отец, – едва слышно ответила я.

Он обратился к иконе, что-то произнёс и отошёл в сторону, а монахини окружили меня и начали что-то шептать, крестясь. Голова пошла кругом, а их лица начали сливаться в одно. Я чуть выдвинула руки в стороны, стараясь удержать равновесие.

Вскоре настоятельница поднялась и приблизилась ко мне. Наклонила немного корпус вперёд и негромко сказала своим хриплым голосом прямо рядом с моим лицом:

– Первая служба состоится в три часа утра. А спать мы отправимся в десять вечера, после вечернего богослужения. С того момента и до утренней службы нам надлежит хранить молчание. Не нарушай правила, иначе тебе снова придётся искупать свои грехи в одиночестве, наедине с Богом, в тёмной келье подвала.

От мысли о возвращении в ту мрачную комнату по спине пробежал холодок. Я покорно склонила голову и, дождавшись, пока настоятельница отойдёт, отправилась в след за другими монахинями на ужин.

3 глава.

Даяна

Когда мы вошли в столовую, я была ошеломлена размерами помещения. Высокие потолки в форме купола создавали впечатление бескрайности. Единственным украшением комнаты были свечи, которые стояли на высоких деревянных подставках у серых стен.

В центре комнаты находился длинный дубовый стол, а по его бокам узкие деревянные скамейки. У входа стояла невысокая пожилая монахиня с большим котлом. Она разливала суп по чашкам, которые подносили ей другие служительницы.

Я последовала их примеру и взяла одну тарелку из общей стопки. Подойдя к чану, я ощутила резкий неприятный запах. Женщина, которая стояла рядом, подняла половник и зачерпнула им серую массу с кусочками овощей.

Я с трудом сдержала рвотный позыв, но всё же села за стол вместе с остальными монахинями, поставив тарелку перед собой.

Суп был таким же отвратительным на вкус, как и на вид, но голод есть голод. Я давно ничего не ела, кроме воды и хлеба, и когда горячий бульон коснулся моего горла, я не смогла сдержать стон от приятного чувства как тёплая жидкость разливается по горлу.

Монахини, сидевшие рядом, застыли в изумлении и с ужасом посмотрели на меня, словно я совершила нечто непристойное или оскорбительное для их общины. Я ответила им безразличным взглядом и продолжила помешивать мутную жидкость ложкой.

После трапезы все разошлись по своим кельям. Я тоже отправилась в ту комнату, куда меня поселили перед посвящением. Как я и предполагала, там уже находилась монахиня, занимавшая вторую кровать. Девушка стояла на коленях в центре комнаты и молилась. Когда она наконец поднялась на ноги, то обернулась и с улыбкой обратилась ко мне:

– Привет! Меня зовут Анна Бакли.

Девушка выглядела такой беззаботной. Её кожа была гладкой и безупречной, почти белой. Большие голубые глаза были такими красивыми, но в то же время печальными. Она улыбнулась мне губами, а в её глазах небесного оттенка застыла печаль. Я не могла отвести взгляд от неё, поражённая её нежной красотой. В своём чёрном одеянии монахини она напоминала прекрасного ангела.

Анна не спеша села на кровать, практически не издавая звуков и стянула с головы апостольник3. Только головной убор соскользнул, как из-под него высвободилась копна рыжих, вьющихся волос. Они упали на плечи девушки, и она с облегчением вздохнула, а затем улыбнулась и повторила:

– Эй! Привет, я Анна. – она помахала руками перед моим лицом – Знаешь, обычно люди в ответ здороваются и сообщают своё имя.

Должно быть, выглядела я нелепо, когда стояла в дверях, разинув рот и не сводила с неё глаз. Наконец, сделав глубокий вдох, будто до этого момента я не дышала, я прошла к свободной кровати и села на самый край, продолжая смотреть на неё.

– А, да. Я Даяна. Привет.

Она звонко хихикнула:

– Да уж, ты не очень дружелюбна.

– Вовсе нет,– я покачала головой и отпустила глаза – я просто чувствую себя не в своей тарелки. После заточения в катакомбах монастыря, мне как-то сложно вернутся в реальность. Тебя тоже запирали там?

– Что ты. Вовсе нет, я прибыла в монастырь из приюта. – она о чем-то задумалась и спустя небольшую паузу добавила – А там происходили вещи пострашнее пребывания в тёмной кельи катакомб.

– Даже сложно представить. – тяжело вздохнула я.

Девушка посмотрела на дверь и сказала очень тихо:

– Нам лучше тушить свечи и ложится в постель, иначе мать настоятельница будет злиться.

Она так внезапно завершила беседу и отправилась в постель, что мне показалось, будто эта девушка не в себе. Хотя она говорила с лёгкостью и улыбалась, в её глазах читался страх, хотя она и пыталась казаться спокойной.

Я подождала, пока она отвернётся к стене, и сняла рясу, аккуратно сложив её на небольшой стул, который стоял рядом с моей кроватью. Затем я надела ночную рубашку с длинными рукавами, задула свечи и забралась под одеяло. Едва моя голова коснулась подушки, как всё вокруг закружилось, и я погрузилась в сон.

Меня разбудил звон металлического колокольчика, донёсшийся из коридора. Я с трудом открыла глаза и увидела, что Анна уже стоит на коленях перед иконой и едва заметно шевелит губами, склонив голову.

Я быстро встала, застелила кровать, надела рясу и опустилась на колени рядом с Анной, делая вид, что погружена в молитву.

Когда я опустила голову, повторяя за соседкой, дверь кельи внезапно распахнулась, и на пороге возникла настоятельница. Я украдкой взглянула на неё и заметила, что она смотрит прямо на меня, не обращая внимания на Анну.

– Сейчас ты пойдёшь в сад для сбора яблок, а к обеду тебя заберут и отведут в лазарет4.

Пространство кельи густо наполнилось хриплым голосом настоятельницы, и я почувствовала, как в горле у меня встал ком от волнения. Гертруда резко развернулась и, хлопнув дверью, вышла. Анна стремительно вскочила на ноги и посмотрела на меня.

– Идем скорее на завтрак.

Меня поражает, сколько энергии в этой девушке, несмотря на её печальный и задумчивый взгляд.

Когда мы вошли в уже знакомую столовую, я не заметила, как Анна куда-то исчезла. Вероятно, она уже заняла место за столом, пока я пыталась пробраться сквозь толпящихся женщин к столу с чистой посудой. Не увидев девушку среди десятка монахинь в чёрных одеждах, я взяла чашку из стопки чистой посуды и подошла к монахине, которая стояла у котла. Она налила мне в чашку какую-то кашу желтоватого цвета, которая, к моему удивлению, оказалась вполне вкусной.

После завтрака я только вышла из монастыря на улицу, как вдруг ко мне подбежала Анна. От её неожиданного появления я даже отпрянула в сторону. Вздрогнув, приложила руку к груди и закатила глаза:

– Ты меня напугала.

Анна рассмеялась.

– За тобой прям не угнаться. Столько энергии – я улыбнулась девушке, кажется она мне начинает нравиться.

У меня никогда не было близких подруг. Но когда она рядом, я чувствую, как во мне пробуждаются новые силы и энергия. Анна снова одарила меня своей прекрасной улыбкой и произнесла:

– Идём, я покажу тебе сад.

Мы отправились в сад, который находился на заднем дворе монастыря. Там стояли большие теплицы, грядки и множество подовых деревьев. Площадь, засаженная яблоками, составляла не менее одного гектара5. Анна, увидев моё удивление пояснила:

– Мы живём за счёт того, что собираем с этой земли. Это наша еда, а также мы кормим нуждающихся и продаём фрукты и овощи.

Она указала мне на кучу больших плетённых корзин, горкой составленных у дерева и добавила:

– Собрать нужно те яблоки что упали с деревьев и наполнить ими эти корзины.

Я посмотрела на землю, покрытую низкой травой, и поразилась: яблоки лежали повсюду, как разноцветный ковёр. Мне приходилось часто наклоняться поднимая сочные плоды и укладывая их в корзины, и вскоре ноги начали болеть, а спина ныла так, будто её били палками.

Анна куда-то исчезла, а я тем временем продолжала выполнять свою работу.

Когда я наполнила несколько корзин, меня охватила невероятная усталость, и я больше не могла работать. Я присела в тени дерева, чтобы отдохнуть.

Когда Анна наконец появилась, я не смогла сдержать своего любопытства и спросила, где она была всё это время, пока мне одной пришлось работать за двоих.

– Мне одной не собрать столько яблок. Куда ты все время пропадаешь?

Она пожала плечами и села в тени старой яблони рядом со мной:

– Ну я. – девушка замолчала, явно не зная, что ответить.

Да уж…

Солнце нещадно палило. Моё лицо горело, а лицо Анны оставалось холодным и бледным. Она сидела молча и смотрела куда-то вдаль, на серую башню, которая виднелась среди зелёных крон деревьев. Я проследила за её взглядом и спросила:

– Что там?

– Это пик часовни на старом кладбище.

– Это тоже территория монастыря?

– Да.

Она протянула руку и показала на каменные строения левее от пика:

– А там маленькая заброшенная церковь. Очень старая, её теперь используют как склад. – девушка улыбнулась – мне нравится там бывать. У церкви есть небольшой пруд с каменными фигурами ангелов и белоснежными лилиями. – она вздохнула с легкой улыбкой на лице. – Я так люблю цветы, особенно лилии.

Я уже обратила внимание на наличие на территории обители огромного количества зданий и сооружений. таких, как конюшня, церковь, монастырь и больница. В этом смысле, территория представляла собой маленький мир, который может существовать сам по себе, своего рода замкнутую вселенную, обладающую всеми необходимыми атрибутами для обеспечения жизнедеятельности и духовного развития населявших её людей.

Переведя взгляд на ряды наполненных яблоками корзин я вздохнула:

– И так происходит каждый день? – спросила я у Анны, которая в этот момент уже поднялась на ноги.

Она выпрямилась и посмотрела на меня с немым вопросом в глазах.

– Нет, яблоки мы собираем только в сезон. Но работаем каждый день, если ты про это.

– Тебе нравится жить в монастыре?

– Я не знаю, как может быть иначе, – девушка присела на корточки напротив меня и сложила руки в замок– Я сирота. В приюте мне приходилось терпеть вечные побои и издевательства. Фамилия Бакли – её дают детям без рода.

Сказав это, она закатала рукав, и я увидела, что её рука покрыта многочисленными шрамами.

– Ты привыкнешь к такой жизни. Главное – не нарушай правила и слушайся настоятельницу. – добавила она.

Анна опустила рукав и поднялась, затем направилась в сторону старой церкви, скрывшись среди деревьев.

Мне нравится её присутствие, она очень приветлива и активна. Однако её странное поведение начинает вызывать у меня раздражение. Меня ждут пустые корзины, и судя по всему помощи ждать неоткуда, так что нужно продолжать собирать яблоки.

Вскоре солнце стало припекать ещё сильнее. Тень от яблонь уже не защищала от жары, и когда я собрала последнюю корзину, то с облегчением выдохнула, вытерев пот со лба. Я уже собиралась присесть и отдохнуть, как вдруг ко мне подошла монахиня в чёрной рясе, но с повязанным вокруг пояса белоснежном переднике.

– Даяна, ты слишком долга копаешься с этими яблоками. Тебя давно ждут в лазарете.

Она удалилась, будто зная, что я последую за ней.

Я оглянулась в поисках Анны, но она не вернулась. Вероятно, она отправилась к пруду.

Возможно, не все монахини работают с утра до вечера, и после посвящения мне станет легче. Нужно просто перетерпеть.

Следуя за монахиней, я надеялась найти убежище от палящего солнца в лазарете.

Больница располагалась вблизи монастыря, занимая часть его территории. Это было скромное одноэтажное строение из белого кирпича с прямоугольными окнами. Внутри находились операционные, кабинет врача, комната для медсестёр и просторная палата, где лежали несколько пациентов. Мужчины и женщины находились в одном помещении, разделённом лишь тонкой ширмой.

Как только я вошла, в нос ударил резкий химический запах. Воздух был спёртым и казался густым, как масло. От неприятных ощущений к горлу подступила тошнота.

Меня проводили в кабинет врача. Там меня уже ждал пожилой мужчина с седой бородой и длинными усами. Он был одет во всё белое и сидел за своим рабочим столом, щурясь и подняв на лоб круглые очки.

– Мне сообщили что Вы сестра, знакомы с медициной?

Его голос был невыразительным и тихим, и это напомнило мне моего отца, отчего мне вдруг стало немного грустно. Но я постаралась скрыть свои чувства и выглядеть очень серьёзной.

– Да, мой отец лечит людей, я какое-то время помогала ему.

– Вы умеете делать уколы? Перевязывать раны?

– Да.

– Боитесь крови?

– Нет.

– Тогда отправляйтесь к остальным сёстрам, они дадут вам работу.

Врач склонил голову и продолжил делать записи в своём блокноте, лежащем перед ним.

Кажется, в этих краях люди не отличаются гостеприимством. За исключением Анны. Интересно, где она сейчас?

Пройдя по общему коридору, я вошла в комнату, на двери которой было написано «Старшая сестра». Там на кушетке сидела пожилая монахиня. Она протирала стеклянные ёмкости каким-то раствором.

– Добрый день. Меня зовут Даяна – я ждала приветствия в ответ, чтобы продолжить разговор и объяснит ей зачем я сюда пришла.

Женщина не обратила на меня внимания, но прервала своё занятие. После этого она поднялась и куда-то пошла.

Меня уже не удивляет, что люди здесь не слишком разговорчивы. Я решила пойти за ней. Мы прошли через палату для пациентов и вышли во внутренний двор больницы. Там было небольшое здание, где стирали и сушили бельё, а также хранили разные вещи, возможно, даже полезные.

Монахиня остановилась у выхода и показала на кучу серых тряпок, лежавших у стены сарая. Она сказала:

– Это нужно перестирать. Мыло и воду найдёшь внутри сарая.

После этого она просто развернулась и ушла.

Вместо того чтобы заботиться о больных, мне пришлось заняться стиркой бинтов. Огромное количество окровавленных бинтов нужно было перестирать в металлических тазах, нагревая воду на костре.

С раздражением я прошла в сарай и взяла таз. Набрав в него воды из бочки, я поставила его на деревянную скамью. Затем я взяла охапку плохо пахнущих бинтов и погрузила их в воду.

Меня затошнило, и я с трудом сдержала рвотный позыв. Задержав дыхание, я взяла кусок мыла и начала тереть ткань.

Вода в тазу начинает принимать багровый оттенок, после чего превращается в серый. Когда бинты становятся белее, я откидываю их в сторону и беру новую охапку дурно пахнущей ткани.

Палящее солнце над головой нагревает пространство вокруг меня и от этого воздух становится вязким, а мерзкий запах начинает проникать под кожу.

Вскоре я почувствовала, как от едкого мыла начало пощипывать кожу рук, и заметила, что стёрла костяшки пальцев. К счастью, вся стирка была завершена. Я сложила чистые бинты в таз и отправилась развешивать их в том же сарае. Теперь мне казалось, что сбор яблок в саду – не такая уж сложная работа.

Когда все бинты были развешаны, солнце начало медленно опускаться за горизонт. Я тщательно вымыла руки в чистой воде, чтобы избавиться от неприятного запаха и ощущений на пальцах.

Из церкви донёсся звон колоколов, созывая служителей обители на вечернюю службу. Я пошла вместе с другими монахинями, в сторону идущего звука. Мои мышцы рук горели от усталости, а ноги подкашивались.

В храме я нашла укромное место куда меньше всего проникал свет от горящих свечей. Тут укрывшись от глаз послушниц я намеривалась отсидеть службу, от усталости я не могла стоять на ногах и опустилась на пол, встав на колени.

Возможно, окружающие подумали, что я так погружена в молитву, что не замечаю ничего вокруг. Проповедь была сложной для понимания, но я старалась изо всех сил сосредоточиться. Мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы не потерять сознание от усталости.

Когда богослужение наконец завершилось, все направились в трапезную. Я старалась не отставать, пытаясь отыскать в толпе идущих монахинь Анну.

Эта девушка вдруг стала мне очень близка. Возможно, её лёгкость передалась и мне, придавая сил. Но почему-то на ужине она не появилась.

Войдя в трапезную, я взяла чашку, и мне налили в неё такое же серое варево, как и вчера вечером. Я была так измотана, что даже не почувствовала вкуса еды. Всё, о чём я могла думать, – это как скорее вернуться в свою келью и лечь в постель.

Войдя в свою комнату, я увидела, что Анна уже стоит на коленях перед маленькой иконой и молится. Она даже не обратила на меня внимания. Я не стала её отвлекать. Сменила рясу на ночную рубашку и забралась под одеяло.

***

На следующий день всё повторилось: я проснулась рано утром, услышав звон колокола. После утренней молитвы и завтрака я отправилась в сад, чтобы собрать урожай. В этот раз мне посчастливилось собирать кукурузу.

Затем я отправилась в лазарет, где занималась грязной работой. Стирка бинтов показалась мне лёгкой по сравнению с уборкой туалетов. После этого я посетила вечернюю службу, поужинала постной пищей и помолилась перед сном.

Тяжёлый труд и усталость не способствовали укреплению моей веры в Бога. Анна истово молилась, но я, находясь рядом с ней, чувствовала лишь безразличие и внутреннюю пустоту.

Иногда, проходя мимо библиотеки, я лишь мельком заглядывала в приоткрытую дверь, за которой на высоких полках стояли сотни книг. У меня не было ни одной книги, кроме Библии, которую я держала в руках уже несколько недель. Мои вещи забрали, когда меня впервые отправили в подвал, а там были научные труды моего отца. Я не знала, как начать разговор с настоятельницей о моём обучении.

Гертруда всякий раз смотрела на меня с неодобрением, словно ожидая, что я оступлюсь. В монастыре я общалась только с Анной. Она одна была добра и участлива. Остальные монахини были замкнуты и озлоблены.

После ужина нам не разрешалось выходить на улицу, и у меня не было возможности отдохнуть или развлечься. Я вспоминала, как раньше любила вечерние прогулки и любование звёздами, и наконец решилась.

Однажды вечером, когда Анна уже легла спать, я подошла к двери и открыла её, выглянув в коридор. Меня тут же окликнула Анна.

– Что ты делаешь?

Я обернулась и приложила палец к губам, показывая ей, чтобы она молчала. Но девушка не успокаивалась, села на кровати и замахала руками:

– Не смей этого делать, Даяна.

Я закрыла дверь и обернулась к ней, положив руки на пояс и зло сведя брови.

– Я просто хочу выйти в сад. Мне так хочется посмотреть на звёзды.

Но Анна стояла на своём:

– Они поймают тебя и запрут в подвале.

– Я буду очень осторожна.

– Ты не понимаешь. Некоторые монахини дежурят по ночам. Они следят, чтобы все были в своих кельях.

– Это ужасно. Жизнь в монастыре напоминает каторгу. – злобно прорычала я.

Хотя моя злость и не была направлена на девушку, кажется её огорчил мой тон и она, опустив голову поджала нижнюю губу и перешла на шёпот:

– Ты ещё многое узнаешь об этом месте. И вскоре ты поймёшь, что решение приехать сюда для тебя было ошибочным.

Порой её высказывания очень удивляли меня. Анна не могла знать истинную причину моего появления в обители, но она говорила так словно ей все известно.

– Знаешь. Я ведь могу просто покинуть монастырь. Мое решение обдумано, и я не о чем не жалею. – стараясь скрыть удивление сказала я.

Анна одарила меня полуулыбкой и закачала головой:

– Не можешь. Обратной дороги нет, тебе не позволят отказаться от службы.

Я закатила глаза и рассмеялась:

– Тогда меня могут выгнать за отсутствие веры к примеру, или плохое поведение.

– Этого тоже не случиться. Они будут держать тебя в подвале, морить голодом и бить пока ты не сдашься.

Я прищурила глаза, её слова звучали очень уж угрожающе.

– Разве никто никогда не уходил от сюда?

Анна склонила голову на бок, глаза наполнились слезами и застыли в них:

– Была в этом монастыре одна молодая девушка. Она стала монахиней, но, скажем так, не по своей воле. Ей было очень тяжело. Она была одинока, хотя и верила в Бога. Через год жизни в обители, из-за постоянных издевательств монахинь и тяжёлой работы, девушка решила бежать.

Анна замолчала, и в уголках её глаз заблестели слёзы.

– Её поймали и избили так сильно, что она месяц не могла встать на ноги. Попытки связаться с внешним миром были безуспешны. Мы ведь в полной изоляции, даже письмо не написать. Тогда она снова попыталась сбежать, и её уже четыре месяца держали в подвале. Через два месяца после этого печального события у входа в старую церковь нашли тело несчастной женщины. Она была повешена.

От этого жуткого рассказа у меня на мгновение потемнело в глазах. Я села на кровать, уже передумав идти на в сад.

– Они её убили? – шепотом спросила я.

– Говорят, она сама повесилась.

– Как такое возможно?

– Это место раньше было действительно святым, но многое изменилось. Мать настоятельница устанавливает свои законы, и они очень разняться с Божественным писанием.

Анна встала и подойдя к двери прислонила ухо, вслушиваясь в тишину. После чего повернулась ко мне и перешла на еле слышный шёпот:

– Ночами здесь покляняются не Богу.

– Что? – не веря тому что слышу я подошла к ней ближе.

– Гертруда возглавляет орден служителей сатаны – она прижала руку к губам глядя на меня и немного подумав проложила – они проводят обряды жертвоприношения, ночью это место наполняет тьма.

Казалось что Анна несёт какую-то чушь и я решила сменить тему:

– Как звали ту девушку которую нашли повешанной?

Мне не верилось в правдивость истории, такой ужас сложно представит в реальной жизни. Но Анна кажется не слышала моего вопроса, она вернулась на свою кровать и откинулась на спину, принялась изучать потолок.

– Наберись терпения Даяна, ты скоро все сама поймёшь.

Она отвернулась к стенке, не желая больше со мной разговаривать. А я, передумав выходить на улицу, затушила свечи в кельи, и залезла под одеяло.

Глава 4

Даяна

После рассказа Анны, я долго не могла заснуть, в моём воображении возникал пугающий образ монахини, висящей в петле. Мне стало по-настоящему страшно, я почувствовала себя в ловушке. Но что, если Анна намеренно придумала эту историю, чтобы меня напугать?

Проснувшись утром я чувствовала лёгкую головную боль и с трудом оторвала голову от подушки. После утренней молитвы и проверки настоятельницы мы, как обычно, отправились на завтрак.

В помещении столовой витал аромат пшеничной каши, смешанный с влажностью каменных стен. Монахини безмолвно стояли в очереди, ожидая своей порции пищи.

Я уже взяла свою тарелку с кашей, когда ко мне подошла сестра, которая работала в лазарете.

– Даяна, доктор срочно собирает всех сестёр! – взволнованно воскликнула она.

В глазах женщины читалось беспокойство. Я оставила свой завтрак и поспешила в больницу.

Когда я приблизилась к зданию, то увидела, что вокруг было много людей. Сестры сновали туда-сюда, держа в руках бинты и постельное бельё.

Войдя внутрь, я услышала шум и крики. Десятки мужчин с изувеченными и окровавленными телами лежали у входа в операционную. Воздух был пропитан запахом пота и крови. Я закрыла нос рукой и попыталась пробраться к кабинету медсестёр.

В этой гнетущей атмосфере я не сразу заметила доктора, который метался между ранеными. Меня не пугал вид крови, но от такого количества раненых у меня закружилась голова, и к горлу подступила тошнота. Я продолжала прикрывать лицо рукавом своей одежды и пробиралась к доктору, стараясь не задеть больных.

– Вы просили всех собрать. Что тут случилось?

Доктор протёр куском ткани мокрый от пота лоб и устало сказал:

– Ночью была перестрелка в трактире неподалёку. Оставшихся в живых привезли нам. Я один и не смогу помочь всем этим мужчинам. Мне нужна помощь опытных сестёр.

В течение всех предыдущих дней в госпитале я выполняла только рутинные обязанности. И вот, наконец, доктор обратился ко мне за помощью. Неужели он мне доверяет и считает меня грамотной? Неужели я смогу сделать то, ради чего приехала сюда? От волнения у меня слегка задрожали руки, и я не смогла сдержать улыбку.

– Что я должна делать? – представляю, как должно быть я глупо выгляжу сейчас.

– Для начала необходимо осмотреть раненых и разместить всех на свободные кровати.

Врач, похоже, не заметил, насколько я была взволнована. Мне не нужно было никаких дополнительных инструкций. Я быстро отправилась в перевязочную, взяла бинты и вернулась к пострадавшим.

Один из них, к которому я подошла, был ранен в бедро. Он тихо стонал и корчился от боли. Я плотно перевязала ему ногу выше места ранения. Потом я дала ему воды и сделала запись в планшете, который лежал рядом с его кроватью.

Второй пострадавший был без сознания. Из его головы тонкой струйкой текла кровь, застывая у виска. Я нерешительно протянула руку и коснулась его лба. Пальцы ощутили холод. Грудь мужчины не двигалась, щёки побелели и впали. Меня качнуло в сторону, и вдруг в голове всплыл образ Анны. Сейчас цвет его кожи напомнил мне её. Я с трудом вдохнула воздух.

Он был мёртв. Я развернула простыню и накрыла его тело. Хотела отойти, но голова закружилась, и я упала на колени. Теперь я почувствовала, как сегодня стало непривычно тесно в лазарете. Сбитое дыхание мешало мне справиться с головокружением, и я поняла, что нужно выйти, чтобы меня не стошнило на глазах у всех.

С трудом пробираясь сквозь толпу к выходу, я старалась не задеть лежащих на полу людей. Когда я уже почти достигла дверей, меня кто-то схватил за руку. Я остановилась и опустила голову.

Меня держал за руку мужчина, лежавший на скамье. Его лицо было в крови. Он пытался что-то сказать, но его губы были опухшими и едва шевелились. Я наклонилась, чтобы лучше его слышать.

– Воды.

Хриплый голос звучал едва слышно. Я отвернулась от двери и подошла к бочке. Набрав воды, я вернулась к мужчине и, приподняв его голову, поднесла чашу к его губам. Он лишь слегка смочил губы и застонал. Его веки сомкнулись, и я подумала, что он потерял сознание.

Отставив чашу с водой, я с силой рванула на нём белую рубашку, залитую кровью, и пуговицы разлетелись в разные стороны. Его широкая грудь едва вздымалась от тяжёлого дыхания. Прислонив ухо к его груди, я услышала слабый хрип. Его левая рука приобрела неестественно синий оттенок, сползающий от плеча к локтю, а справа виднелась рана от пули, но кровь уже не текла.

Лицо человека было покрыто множеством царапин, один глаз опух и заплыл, а нижняя губа была разбита. Чёрные как уголь волосы блестели от пота, а острые скулы были напряжены. Мужчина болезненно нахмурился, не приходя в сознание, и застонал.

Я вскочила на ноги и позвала другую медсестру, чтобы она помогла мне перенести его на кровать.

Когда мы поместили мужчину на незанятую койку, он внезапно начал дышать часто и тяжело. Я в страхе отступила назад и поспешила найти врача. Я обнаружила его в операционной. Доктор склонился над столом, на котором лежал молодой человек. С серьёзным выражением лица он зашивал рану на груди пациента.

– Пожалуйста, пойдемте со мной, там нужна Ваша помощь. – неожиданно громко сказала я.

Но доктор не остановился и даже не взглянул на меня:

– О, сестра. Тут везде нужна моя помощь, и сели я буду бросать одного и бежать к другому, мне не удастся спасти ни одного.

– Но, там мужчине совсем плохо. Мне кажется он может умереть. – не сдавалась я, уговаривая доктора обратить на себя внимание.

– Сестра, вам придётся самостоятельно оказать бедняге помощь.

– Но я даже не знаю, что делать.

Доктор отрезал нить, взял в руки скальпель и занёс его над рукой мужчины, от куда струилась кровь. При этом не глядя в мою сторону продолжил задавать вопросы:

– Вы его осмотрели?

Увидев, как острое лезвие погружается в тело я невольно отвернула голову.

– Да.

– И что вы обнаружили? – продолжил доктор.

– Множество ссадин на лице, синюю руку и рану под рёбрами с правой стороны.

– Возможно у него перелом руки. Подайте мне бинт – сказал он сестре, стоявшей рядом с ним. – Для начала вам необходимо осмотреть рану и убедиться, что там нет пули.

Я осознала, что он уже обращается ко мне. Наблюдая, как белоснежный бинт, прижатый к ране, пропитывается кровью, я резко развернулась на каблуках и выбежала из кабинета.

Ну же Даяна, ты самого детства я мечтала стать врачом…

Моя уверенность в себе улетучивалась с каждой секундой. Я оказалась рядом с человеком, который мог умереть, не дождавшись помощи.

Глубоко вдохнув, я медленно подошла к кровати, где лежал раненый мужчина. Он продолжал дышать тяжело и хрипло, не приходя в сознание.

То что он сейчас без сознания даже хорошо.

Вспоминая действия доктора в операционной, я взяла скальпель и сделала небольшой разрез в месте, где была видна рана от выстрела. Затем я осторожно раздвинула края раны с помощью пинцета и увидела блеск в глубине надреза. Я взяла другой скальпель и извлекла маленькую пулю. Она застряла в нижнем ребре, что, к счастью, означало, что внутренние органы не были повреждены.

Отбросив пулю на прикроватную тумбочку, я взяла ёмкость с дезинфицирующим раствором и обильно обработала рану. Мужчина, не открывая глаз, издал стон.

Стиснув зубы, которые начали подрагивать от усиливающегося напряжения, я промокнула рану чистой тканью, взяла иглу с нитью и принялась сшивать края кожи. В то время как я спасала жизнь незнакомца, мои мысли были полностью поглощены процессом. Я действовала автоматически, вспоминая наставления отца.

Папа держит голову собаки, которая всё ещё без сознания. За окном бушует дождь, а в камине в столовой завывает ветер. Опухоль, которую он удалил из лапы собаки, лежит в миске рядом с телом.

Тёплая красная жидкость стекает по моим тонким пальцам, и руки начинают дрожать. Отец замечает это и говорит:

– Сейчас ты помогаешь ей. Если будешь бояться, то не сможешь аккуратно зашить разрез, и рана может начать гноиться из-за попадания грязи и микробов.

Мне жаль пса, ведь его подарили мне на день рождения, когда мне было семь лет, и вот теперь, спустя три года, ему понадобилась операция по удалению опухоли из лапы.

Тело пса вздрагивает, и моя игла выпадает из пальцев. Отец качает головой и говорит:

– Нет, Даяна, похоже, женщина не способна стать настоящим врачом.

Когда я закончила зашивать рану, плотно закрепила место повреждения с помощью ткани и поспешила в сад, чтобы найти доску для фиксации сломанной руки.

Вернувшись с доской, я обнаружила, что мужчина всё ещё не пришёл в себя. Я аккуратно уложила его руку на доску и туго перевязала её бинтом.

Убедившись, что рука надёжно зафиксирована, я взяла влажное полотенце и стёрла с его лица следы крови. Затем обработала ссадины.

Когда я сидела на краю кровати рядом с человеком дыхание которого стало постепенно восстанавливаться, меня переполняло чувство гордости за то, что я смогла это осуществить. Я улыбнулась и мысленно похвалила себя.

Меня переполняло счастье. И тут я наконец обратила внимание насколько мужчина велик. Его широкие плечи, которые я видела перед собой, были расслаблены. Удивительно, как мы с сестрой смогли дотащить его до кровати.

Его тёмные волосы, влажные от пота, падали на лоб. Острые скулы и прямой нос придавали его лицу суровый вид. Я смочила ткань и начала стирать кровь с его груди. Там, где мои пальцы касались его кожи, я чувствовала лёгкое покалывание.

Должно быть это от волнения.

Я опускала руки к его животу, продолжая очищать кожу, и моё сердце замирало в груди. Дыхание мужчины становилось глубже, и я чувствовала, как моё дыхание учащается. Эти ощущения были мне в новинку, и я почувствовала, как краска заливает моё лицо.

Я отвела взгляд от него и сжала в кулаке влажную ткань. Мне пришлось напомнить себе, что я служу Богу и не должна смотреть на мужчин, даже если он обязан мне жизнью.

Я встала с кровати, укрыла его одеялом, развернулась на каблуках и быстро вышла на улицу.

Оказавшись на свежем воздухе, я села на крыльцо и сделала несколько глубоких вдохов. Как бы мне ни хотелось, но я должна была вернуться в лазарет и доложить доктору о своей работе.

К моему удивлению, он не стал меня хвалить, а велел сделать уколы нескольким пациентам и помочь старшей сестре с буйными ранеными. Нам пришлось удерживать мужчину, который в бреду кричал и пытался убежать от помощи монастыря.

Когда солнце начало клониться к закату, в больнице воцарилась привычная тишина. Тела тех, кого не удалось спасти, увезли. В палату проникала вечерняя прохлада, и я, сидя на скамье у выхода, почувствовала, как меня охватывает усталость.

Я опустила руки, прислонилась к стене, закрыла глаза и прислушалась к колокольному звону. Громкие удары колоколов призывали нас на вечернюю службу. Собравшись с силами, я оттолкнулась от стены и встала.