«Искусство» Ксавьера

Глава №1. “Застывшая в танце”

Ночь вцепилась в лесную чащу черными когтями, и сквозь разрывы в кронах сосен лился мертвенный, холодный свет полной луны, превращая мир в гигантскую гравюру из серебра и чернильной тени. Именно в этой призрачной, обманчивой видимости и металась она – хрупкий силуэт, разрывающий неподвижность спящего мира.

Она бежала. Дыхание рвалось из груди хриплым, свистящим клокотанием, каждый вдох обжигал горло ледяным ножом. Босые ноги, давно утратившие всякую чувствительность, с тупым, отдаленным стуком бились о неровное полотно грунтовой дороги, об острые камни и колючие ветки. Но боль была где-то там, далеко, за плотной завесой адреналина и животного, всепоглощающего страха. Единственное, что имело значение – это следующий шаг, отвоеванный у того кошмара, что остался позади.

Ступни онемели, но она смутно чувствовала, что они мокрые и липкие – то ли от воды, то ли от крови.

Неважно. Беги. Просто беги.

Длинные волосы цвета спелой пшеницы, обычно такие послушные, спуташись в дикий, колючий плащ, хлестали по спине. Не смотря ни на что она не сбавляла темпа, чувствуя, как в висках пульсирует один-единственный стук. Прочь. Прочь. Прочь.

И вот, наконец, поворот. Грунтовая дорога, словно исчерпав свои силы, упиралась в асфальтированное шоссе – широкое, темное, безжизненное в этот ночной час. Символ другого мира, мира людей, машин, спасения.

Девушка замерла на краю асфальта, опираясь о колени руками. Тело тряслось мелкой, неконтролируемой дрожью. Она заставила себя обернуться.

Там, в глубине просеки, тонул в лунном свете тот самый дом. Двухэтажный, прекрасный и чудовищный в своем винтажном изяществе, словно сошедший со страниц готического романа. И на втором этаже, словно всевидящее око циклопа, горело одно-единственное окно. Яркое, желтое, неестественно живое в этой мертвой ночи.

Сердце в груди билось так бешено, что его стук тонул в оглушительном гуле, заполнившем голову. Это был гул абсолютной тишины, оглушившей ее после часов, наполненных немыслимым ужасом.

Он все еще там… в своей мастерской. Мысль пронеслась холодным, ясным лучом сквозь хаос в сознании. Возможно, даже не заметил моего отсутствия. Или заметил? Нет. Он там. А я… я здесь.

И тогда новая волна накрыла ее с головой – не страх, а дикое, пьянящее, почти удушающее чувство свободы. Оно подкатило к горлу сладким комом, выжало из глаз первые горячие слезы облегчения. Она сделала судорожный, сдавленный вдох, словно впервые за долгие недели позволила легким наполниться не затхлым, пропитанным запахом скипидара и лака воздухом, а настоящим, ночным, хвойным воздухом свободы.

Я на свободе. Даже не верится…

Она простояла так еще несколько мгновений, всматриваясь в то одинокое светящееся окно – в эпицентр своего кошмара, который теперь оставался позади. А впереди лежала темная, бесконечная дорога. И надежда.

Эту тишину, оглушительную и звенящую, внезапно разорвал на части нарастающий, грубый звук. Сперва это был лишь далекий рокот, но он стремительно приближался, превращаясь в оглушительный барабанный бой басов, в нахальный, примитивный ритм поп-хита, который резал слух после благоговейной тишины леса.

Девушка резко обернулась, и сердце ее на мгновение замерло, а затем рванулось вскачь с новой, бешеной силой. По шоссе, лениво покачиваясь на неровностях асфальта, двигался автомобиль. Два ярких луча света выхватывали из мрака дорожную разметку, приближаясь к ней.

Спасение!

Мысль ударила, как ток. Не раздумывая ни секунды, девушка выбежала на середину дороги и начала отчаянно махать руками, словно тонущий в океане. Она пыталась перекричать рев мотора и громкую музыку.

– Эй! – ее голос рванулся наружу, острый и хриплый. – Пожалуйста, остановитесь!

Фары осветили ее хрупкую фигуру, ее бледное лицо и растрёпанные волосы. Автомобиль несся прямо на нее, слегка виляя из стороны в сторону. Музыка становилась все громче, заглушая ее собственный крик.

Почему не тормозит? Господи, почему он не тормозит?! Нет, без паники… Меня скоро заметят… Машина так странно едет, надеюсь, водитель не пьян.

Игнорируя нарастающее чувство страха, девушка продолжала стоять на месте, пытаться привлечь к себе внимание. Автомобиль не сбавлял скорости, а ее надежда таяла с каждой секундой.

Да что с ним не так! Меня же точно видно в свете фар! Я прямо перед ним!

Машина не сбавляла ход. Девушка почувствовала, как холодный пот проступает на лбу, как дрожь пробегает по истощенным мышцам. Она попыталась сделать шаг назад, но ноги, словно приросшие к асфальту, не слушались. Время замедлилось. Она видела каждую деталь: трещину на лобовом стекле, мерцающий брелок на зеркале заднего вида, силуэт человека за рулем, склонившего голову в такт музыке.

Инстинкт самосохранения, заглушенный надеждой, проснулся в последний миг. Девушка отпрыгнула в сторону, ее тело, измотанное бегством, подчинилось рефлексу. Она упала на обочину, колени врезались в грубый бетон, ладони почувствовали ожог от трения. Мимо пронеслось чудовище из металла и стекла, оставив после себя волну теплого воздуха и запах бензина.

Девушка вскочила на ноги, не чувствуя боли в содранных в кровь ладонях и коленях. Она смотрела этому удаляющемуся красному свету задних фар, и что-то щелкнуло у нее внутри. Слезы хлынули ручьем, но это были не слезы боли или обиды – это были слезы яростного, бессильного гнева.

Как так! Что за урод! Он же видел меня, так какого черта он не остановился! Ее мысли кричали, опережая друг друга, хаотичные и обжигающие. Что происходит с людьми в наше время?! Почему вокруг одни бессердечные монстры?!

Она затряслась, ее тело била мелкая, нервная дрожь. Истерика подкатывала к горлу спазмом, сдавливая его. Она схватилась за голову, сжимая виски, пытаясь успокоиться.

Он проехал мимо, даже не притормозил… Что же мне теперь делать?

Отчаяние, холодное и липкое, стало медленно затягивать ее, словно трясина. Она осталась одна на этой бесконечной темной дороге, с разбитыми коленями и разбитой надеждой.

Ее взгляд, еще полный слез ярости и отчаяния, снова метнулся к тому дому. Окошко на втором этаже по-прежнему светилось тем же ядовито-желтым, неестественным в лунной ночи светом. Остальные окна были слепы и черны.

Свет все еще горит в мастерской. Он не заметил моей пропажи. Значит, у меня еще есть время… но сколько?

Что делать с этим драгоценным временем? Новый приступ нерешительности сковал ее. Стоять здесь, на краю дороги, и ждать следующую машину? Неизвестно, когда она появится. Идти вдоль шоссе? Но оно тянется на километры, а ее силы на исходе. Она чувствовала, как ноги подкашиваются, а в глазах темнеет от истощения.

Решение вспыхнуло резко – она рванула к лесу, начинающемуся недалеко от обочины дороги. Деревья схватили ее своими тенями, укрывая от луны, воздух в лесу был плотнее, влажнее и холоднее, он обволакивал кожу и снижал градус страха до невнятной тревожности.

Девушка села, прислонившись спиной к широкому стволу старого дерева. Она вжалась в него, стараясь слиться с темнотой, стать частью этого немого лесного великана. Серо-голубые глаза были широко распахнуты, она вглядывалась в просвет между деревьями, туда, где угадывалась серая лента дороги. Девушка затаилась, боясь выдать себя даже дыханием.

Сиди тихо. Здесь меня не видно. Ночью в этой чаще меня не найдет даже он… Надеюсь. Она пыталась утешить себя, но страх разъедал эту хрупкую надежду изнутри. Я так устала… Если пойду дальше, упаду и не смогу подняться. Здесь… здесь можно посидеть какое-то время и хоть немного отдохнуть. Возможно мне повезет и вскоре проедет другая машина.

Она закрыла глаза и пыталась успокоить бешено колотящееся сердце, которое никак не хотело возвращаться к нормальному ритму.

Часы тянулись мучительно долго, сливаясь в одно сплошное полотно темноты, холода и отчаянного ожидания. Девушка не спала, каждый шорох в лесу заставлял ее вздрагивать и вжиматься в ствол дерева, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Но ничего не происходило. Ни одна машина не проехала по шоссе за все это время. Ночь начала медленно отступать, уступая место холодному, пепельному рассвету. Небо на востоке посветлело, окрасившись в болезненно-сиреневые тона, и в лесу ожили первые птицы, их беззаботное, звенящее щебетание казалось кощутственным.

Уже светает… Скоро он проснется. Или закончит свою работу. И пойдет проверять меня. Мысль пронзила ее, как ледяная игла. Я не могу больше сидеть здесь. Надо идти.

Она выбралась из своего укрытия и осмотрелась. Дорога была пустынна и безмолвна. Птичий щебет лишь подчеркивал зловещую тишину. Приняв решение, она вышла на обочину, но не на сам асфальт, а держалась кромки леса, готовая в любой момент рвануть назад, в спасительные заросли. И пошла вперед, собрав всю свою волю в кулак, с твердой, почти отчаянной решимостью в каждом шаге.

Она шла так несколько минут, уставившись вдаль, на изгиб дороги, за которым, она надеялась, было спасение. И вдруг… она словно врезалась во что-то. Невидимое, упругое, абсолютно непреодолимое. Воздух перед ней внезапно стал плотным, как стекло, отбросив ее назад с легкой, но непререкаемой силой. Она отшатнулась, потеряв равновесие.

– Что… что это? Что происходит? – ум зашелся в панике. – У меня галлюцинации? От усталости, от голода?

С недоверчивым, нарастающим ужасом она протянула руку. Ладонь уперлась в нечто твердое, абсолютно прозрачное и необъяснимое. Она перешла на противоположную сторону дороги – то же самое. Она кинулась к лесу, пытаясь обойти преграду, углубиться в чащу, но везде, на определенном, невидимом рубеже, ее останавливала эта ледяная, гладкая стена. Она могла двигаться вдоль дороги, назад или вперед на несколько шагов, но пройти дальше – не могла. Ее мир внезапно оказался ограничен невидимой клеткой.

Это кошмар? Или иллюзия? Но все ощущается слишком реальным! Запах хвои, холодный воздух, боль в содранных коленях. Мысли путались, разум отказывался верить. А вдруг… вдруг я и правда все еще там? Заперта в той комнате? И все это – лишь слишком яркий, слишком желанный мираж, а мой разум просто сломался?

Слезы снова застилали глаза. Она в ярости и отчаянии снова и снова упиралась в незримую стену, но та не поддавалась. И тогда, обезумев от ужаса, она развернулась и побежала. Не вперед – назад. По тому же пути, что проделала ночью, но теперь ее бег был бегом загнанного зверя, не видящего другого выхода.

Она мчалась, спотыкаясь, пока не достигла того самого поворота. Сердце бешено колотилось. Остановившись, она присмотрелась к дому, вглядываясь в его окна. Они все были темны.

Собрав последние силы, она рванула с места дальше по дороге, в сторону противоположную от первоначального побега, где, как она думала, должен был быть выход. Но спустя несколько минут отчаянного бега она снова, с размаху, ударилась о ту же невидимую преграду.

Она рухнула на колени на грязный асфальт, и рыдания, тяжелые, надрывные, вырвались из ее груди. Она била кулаками по невидимой стене своей тюрьмы, ничего не понимая, сомневаясь во всем – в реальности, в своем рассудке, в самой возможности спасения.

И тут невидимая сила обрушилась на нее. Не барьер, а грубый, безжалостный рывок, будто гигантская рука вцепилась в нее и рванула назад.

– Аааагхх! – вырвался короткий крик, пронизанный ужасом, – и девушка упала на спину в придорожный кювет, забитый листвой и мусором.

Она лежала, ошеломленная, всем телом ощущая тупой удар, и в упор смотрела в серое, светлеющее небо. Что это было? Меня точно кто-то потянул! Я не могла просто так упасть! Она резко обернулась, ожидая увидеть своего мучителя, его торжествующую ухмылку. Но вокруг не было ни души. Только птицы, все те же беззаботные птицы, выводили свои трели, словно насмехаясь над ее беспомощностью.

Собрав волю в кулак, она поднялась. Девушка сделала шаг вперед, к тому месту, откуда ее отбросило, но нога замерла в воздухе, не в силах преодолеть незримое сопротивление. Она пыталась продвинуться хоть на сантиметр, но это было словно попытка сдвинуть гору.

– Да что за чертовщина здесь происходит?! – ее голос, хриплый и срывающийся, прозвучал громко и неестественно в утренней тишине.

И тогда это началось снова. Медленно, неумолимо, будто на нее накинули невидимую петлю и начали тянуть. Она попыталась устоять, упереться, но сила была чудовищной. Она снова рухнула на спину, и теперь ее потащило: по земле, через сухую траву и острые камни, прямо через кусты, по направлению к тому дому, который уже начал казаться ей не зданием, а живым, ненасытным чудовищем.

– Нет, нет, нет… – ее крик нарастал, переходя в истеричный визг. – Только не это! Я не хочу! Что происходит?!

Ее тащило, как тряпичную куклу. Она цеплялась руками за корни деревьев, впивалась пальцами в холодную землю, хваталась за траву, но все было тщетно.

– Помогите! Кто-нибудь, помогите!! Умоляю, спасите меня!!! – она кричала в пустоту, в безразличный лес, в уходящее чистое небо. Я же была так близка к спасению!

Ее протащило через последнюю полосу леса на повороте. И вот уже перед ней выросли ступеньки крыльца. Тело с глухим стуком ударилось о первую из них, потом о вторую. Она из последних сил пыталась вцепиться в грубое дерево ступеней, но невидимая сила не замедлила ход ни на секунду.

И вот порог. Темный, массивный. Последняя граница. Ее ноги c окровавленными, грязными ступнями переехали через него. В тот же миг сила, тащившая ее, исчезла. Девушку бросило на дубовый паркет прихожей, как тряпичную куклу.

Она лежала неподвижно несколько минут, всхлипывая тихо и безнадежно. Постепенно она поднялась и села на колени, ее хрупкое тело дрожало, как лист на ветру. Она выглянула наружу – через щель виднелась дорога, бледная и тихая в свете рассвета. Улица казалась теперь бесконечно далекой, как мир, к которому она уже не принадлежит. Я была так близка к спасению… Эта мысль шептала, дрожала и разбивалась о холодный пол. А за дверью звенела жизнь: птичьи трели, далекий шум ветра и падающих листьев; внутри дома: пыль, витрины и пустота, которая смотрела на неечужими, злыми глазами. Девушка уткнулась лицом в ладони, и ее рыдания зазвучали совершенно бессильно.

Отчаяние поглотило ее настолько, что она не слышала ничего, кроме собственного прерывистого дыхания и стука сердца. Но сквозь этот внутренний шум прорвался другой звук – четкий, размеренный, неумолимый. Стук шагов со второго этажа.

Он идет.

Паника, мгновенная и слепая, заставила ее метнуться с места. Мыслей не было, был только животный импульс – спрятаться. Взгляд упал на массивный дубовый стол в центре зала, укрытый почти до самого пола плотной, тяжелой скатертью из белого полотна. Не раздумывая, она шмыгнула под него, прижалась в самом дальнем углу, подтянув колени к подбородку, и замерла, стараясь не издать ни звука. Дыхание застряло в горле, превратившись в беззвучный, болезненный спазм.

Еле успела.

Шаги приближались – спокойные, уверенные. Он не спеша спускался по лестнице, и скоро к звуку его шагов примешалось тихое, беззаботное пение. Какой-то веселый, бодрый мотивчик, который звучал зловеще в этой тихой, застывшей от ужаса гробнице. Он явно был в отличном расположении духа.

Из-под своего укрытия девушка разглядела лишь его ноги. Они были обуты в дорогие лакированные ботинки, зашнурованные с безупречной аккуратностью. Он прошел мимо стола, поскрипывая по паркету, и направился к одному из многочисленных стеклянных шкафов. Раздался тихий стук – он поставил что-то на полку. Затем наступила тишина, полная сосредоточенного созерцания. Кажется, он просто стоял и смотрел. Секунды растягивались в минуты. Каждая из них была пыткой для девушки, застывшей в неестественной позе.

И тогда он наконец заговорил. Приятный, бархатный мужской голос, в котором слышалась легкая, довольная улыбка:

– Прекрасно… – произнес он с придыханием, с неподдельным, почти чувственным удовольствием.

От этого слова ее передернуло, будто от удара током. В нем звучала та же интонация, то же восхищение, с которым он говорил о своих "работах". Что он туда поставил? – пронеслось в голове леденящей душу догадкой. О чем этом "прекрасном" он говорит?

Но размышлять было некогда. Его ботинки развернулись и тем же неторопливым, уверенным шагом направились обратно к лестнице. Напевание возобновилось. Шаги удалялись, стихли на втором этаже, и в доме снова воцарилась тишина.

Девушка сидела неподвижно еще несколько минут, боясь пошевелиться, прислушиваясь к малейшему звуку. Она осторожно вытерла слезы, и, сделав глубокий вдох, выглянула из-под скатерти.

Комната была пуста. Ее взгляд сразу же метнулся к тому шкафу, но на таком расстоянии и под углом она не могла разглядеть, что появилось на полке. Это неважно. Имело значение только одно – дверь. Она все еще была приоткрыта, и за ней сияло утро.

Она выбралась из-под стола, поднялась на дрожащих ногах и, затаив дыхание, на цыпочках пошла к выходу. На этот раз… На этот раз все получится. Он ушел. Он не знает. Она пыталась прогнать навязчивый образ шкафа и того, что в нем лежало, но он преследовал ее, как дурной сон.

Рука уже потянулась к дверной ручке, нога была готова сделать шаг на свободу. Но…

Да что это черт возьми такое!?

Она уперлась в… ничто. В воздух, который внезапно стал твердым и непреодолимым прямо в дверном проеме. Она нажала ладонью – гладкая, холодная, невидимая поверхность не поддавалась. Она попыталась просунуть руку – ничего не вышло.

Я что, действительно сошла с ума? Из-за всего этого ужаса, стресса… Галлюцинации? Ум отчаянно искал объяснение, но его не было. Был только леденящий душу, иррациональный ужас.

С тихим всхлипом она отпрянула от двери и кинулась к ближайшему окну, вцепилась пальцами в раму, пытаясь отворить его. Окно не поддавалось. Ни на миллиметр. Будто его наглухо забили снаружи. Она дергала его изо всех сил, но древняя, прочная фурнитура даже не шелохнулась.

Волна паники накатила с новой, удвоенной силой, сдавила горло, затуманила зрение. Она металась между дверью и окном, бессмысленно толкая невидимые преграды, и с каждой секундой ее силы таяли, а ужас рос, превращаясь в абсолютную, всепоглощающую уверенность – отсюда нет выхода. Никогда не было.

Безысходность, острая и тошнотворная, на мгновение парализовала ее. Однако в следующий миг инстинкт выживания вновь заставил ее двигаться вперед. Она резко развернулась и побежала вглубь дома, в другую комнату, подальше от этой невыносимой ловушки в дверном проеме. Она обогнула массивный стол, промчалась мимо рядов холодных стеклянных шкафов, но вдруг замерла на полпути, не добежав до следующей комнаты.

Что-то заставило ее обернуться. Ее взгляд, полный смятения, уткнулся в тот самый шкаф, у которого мужчина стоял несколько минут назад.

Что же такое он поставил туда? Мысль навязчиво крутилась в ее голове.

Она медленно подошла к шкафам. Ее глаза скользили по полкам, уставленным причудливыми украшениями: хрупкая фарфоровая птица с расписными крыльями соседствовала с окровавленной маской из темного дерева, будто вырезанной для ритуала; изящная миниатюра в золоченой раме – с потрепанным черепом в серебряной оправе; старинные стихи в бархатном переплете – с грубо вырезанными надписями на камне, источающими зловещее ощущение. Были здесь и крошечные фигурки ангелов с прозрачными крыльями, и чудовища с клыками, сложенные из ржавых шестеренок; ваза с тончайшей живописью – рядом с трофейным ножом, до сих пор покрытым чем-то темным.

Это была кунсткамера, где красота спорила с уродством, а вкус – с вызовом. Казалось, коллекцию собирали два человека: один – педантичный эстет, ценивший тонкую работу, гармонию линий и благородство формы, другой – любитель острых ощущений, не гнушавшийся и вульгарщиной, влекомый мраком, хаосом, всем, что бросает вызов разуму. Их немой спор и породил это странное собрание – ни то дом, ни то святилище, ни то – тюрьма для воспоминаний.

Девушка попыталась встать точно на то место, где стоял мужчина. Она остановилась напротив центрального шкафа и начала водить взглядом по верхним полкам, тем, что были чуть выше уровня ее глаз. И вдруг ее взгляд зацепился за небольшую фигурку, высотой не более двадцати сантиметров. Она была выделана с поразительной, почти болезненной тщательностью. Материал был гладким, матовым, почти белого цвета с легкими сероватыми и желтоватыми прожилками, словно от времени или повреждений. Внизу, на изящной овальной подставке, была выгравирована изысканным курсивом надпись: «Танцующая Амелия».

Мое имя?

Фигурка изображала молодую, стройную девушку в легком платье, складки которого, казалось, застыли в движении, будто она кружилась в танце. Ее руки были изящно подняты над головой, слегка согнуты в локтях, готовые сложиться в третью балетную позицию. Сначала Амелия видела лишь общую гармонию и красоту формы, и фигурка казалось ей образцом утонченности и элегантности.

Но тогда она заметила одну… деталь. Ненормальную. Чудовищную.

Рукава воздушного платья обрывались чуть ниже локтей. И дальше были не нежные, завершающие изящный жест кисти рук. Дальше, из-под обрывков ткани, торчали оголенные, с ювелирной точностью вырезанные кости предплечий и скелеты кистей. В нескольких местах на белесой кости были оставлены крошечные, тщательно проработанные лоскуты плоти, будто кожу и мышцы содрали с костей.

Какой ужас… И это он назвал прекрасным? Больной психопат…

От вида этих рук у нее перехватило дыхание. И только сейчас, оторвав от них взгляд, она вгляделась в лицо статуэтки.

Что? Это… я?

Она отшатнулась, как от удара, и врезалась в край стола. Через секунду она уже рванулась обратно к шкафу, впиваясь взглядом в маленькое лицо.

Лицо статуэтки, с его мягким овалом, было обрамлено настоящей короной из волнистых прядей. Глаза – большие, чуть удлиненные, под легким вздернутым веком, они были исполнены тихой, глубокой мысли. Резцу удалось передать не просто форму, а самое их сияние – радостное, лучистое, словно в них отражается небо на рассвете. Во внешних уголках глаз таилась едва уловимая тень улыбки – не веселой, а скорее задумчивой, обращенной внутрь себя, будто девушка прислушивалась к мелодии, которую слышала лишь она одна. И все ее существо дышало бы чистым, безудержным счастьем, если бы не чудовищный изъян там, где должны были быть руки.

Лицо точно мое, да и тело… он для этого меня похитил? Чтобы срисовать для какой-то фигурки?! Он совсем поехавший! Вечно мучил меня этими безумными рассказами про "истинное искусство". Я понимала, что он повернут на этой теме, но не думала, что настолько! Похитить человека только для того, чтобы использовать как модель?! И ради этого он сломал мне жизнь?!

Страх внезапно отступил, сожженный чистой яростью. В Амелии закипела ненависть, такая сильная, что руки сами потянулись к мерзкой фигурке. Она хотела схватить ее, швырнуть об пол, разбить вдребезги эту кошмарную пародию на себя, вдребезги все эти шкафы вместе с их безумным содержимым.

Ее пальцы сжали холодную, гладкую поверхность статуэтки. Но та не сдвинулась с места. Она будто была намертво приклеена к полке. Амелия сжала ее сильнее, пытаясь сорвать, и в кончиках пальцев она почувствовала странную, знакомую и оттого бесконечно чужеродную текстуру. Это была не холодная пластмасса, не тяжелый фарфор, не воск. Это было нечто плотное, жирноватое на ощупь, с едва уловимыми порами.

Что это за материал? Кость? Неужели… фигурка сделана из кости?

Пока ее ум пытался осмыслить происходящее, позади раздались шаги. Четкие, уверенные, возвращающиеся по паркету. Легкий, беззаботный напев снова зазвучал в былой тишине.

Она торопливо отпустила фигурку и резко развернулась, чтобы кинуться обратно к своему укрытию под столом.

Он был здесь. Стоял по другую сторону массивного стола и смотрел прямо на нее. Его взгляд был спокоен, а губах играла легкая, немного безумная улыбка.

– Нет! Не подходи! – ее крик сорвался с губ, высокий и истеричный.

Амелия рванула прочь, не разбирая пути. Ноги несли ее по первому этажу через лабиринт комнат. Мелькнула сверкающая стерильностью кухня, дальше гостиная с кожаным диваном и огромными панорамными окнами, открывающие вид на внутренний двор. После, она влетела в очередную, полутемную комнату, забитую антикварной мебелью, и шмыгнула в узкую щель между стеной и тяжелой дубовой дверью, вжавшись в тень.

Она затаилась, впиваясь в тишину, ожидая топота погони. Но ничего не происходило. Тишина была абсолютной.

Он не гонится за мной? Почему? Почему так тихо? Мысли путались, не находя объяснения. Эта пауза была страшнее любой активной угрозы.

Она просидела в своем укрытии, как ей показалось, не меньше часа. Ни звука. Нигде. Осторожно, словно крадучись по тонкому льду, она выбралась из-за двери и пошла обратно, в сторону гостиной.

И тогда она увидела его снова.

Мужчина сидел в глубоком кресле у камина, в лучах утреннего света, падающего из окна. В его руках была раскрыта книга в кожаном переплете. Рядом, на изящном столике, стояла фарфоровая кружка с дымящимся чаем и небольшая ваза с печеньем. Идиллическая, спокойная картина, абсолютно сюрреалистичная. Происходящее окончательно перешагнуло грань реальности, и теперь она ощущала себя зрителем в каком-то абсурдном, кошмарном спектакле.

Это все просто не может быть правдой.

– Ксавьер! – окликнула она его, и ее голос прозвучал глухо и неуверенно.

Он не отреагировал. Лишь медленно, с наслаждением, перевернул страницу книги.

Ее снова охватила ярость, чистая и жгучая, выжигающая страх.

– Ты, ненормальный ублюдок! Какого черта здесь творится?! – она уже кричала.

Ни единой реакции. Ни вздрагивания, ни взгляда. Он продолжал читать, словно она была пустым местом, порывом ветра за окном.

Бешенство ослепило ее. Она с разбегу кинулась на него, желая вцепиться, вырвать страницы из его проклятой книги, опрокинуть этот чай ему на голову.

Но не встретила сопротивления. Ее тело пронеслось сквозь кресло и сквозь него, словно через дымку тумана. Она кубарем полетела и грубо приземлилась на пол по другую сторону кресла, в беспомощной и нелепой позе.

– Что… что произошло? – прошептала она, вставая и озираясь.

Он продолжал читать, невозмутимо попивая чай. Она поднялась и, медленно, с опаской, протянула руку, чтобы коснуться его головы, его темных, безупречно уложенных волос.

Ее пальцы не встретили ничего, кроме безжизненного воздуха. Они прошли сквозь его голову, не встретив ни малейшего сопротивления, не почувствовав ничего.

Я прохожу сквозь предметы? Она с ужасом смотрела на свою руку. Нет… этого не может быть… такого не бывает!

В панике она начала метаться по комнате, пытаясь дотронуться до всего подряд: до стула, до дивана, до рамы картины на стене. Ее руки бесследно проходили сквозь любую материю. Она попыталась упереться в стену – и сделала шаг вперед, оказавшись частично внутри нее, ощутив лишь леденящий холод и абсолютную пустоту. Она могла проходить сквозь все. Но выйти за пределы дома – нет. Невидимая стена по-прежнему стояла на месте.

– Да что происходит! – ее крик эхом разносился по пустому, не реагирующему на нее дому. – Я не верю во всю эту паранормальщину! Не могла я вот так умереть, я же сбежала! И даже если я призрак, то почему не могу просто уйти из этого ужасного места?!

Когда она снова прошла мимо тех самых стеклянных шкафов, мысль пронзила мозг, как молния. Я ни до чего не могу дотронуться. Кроме той жуткой фигурки…

Она остановилась как вкопанная. Медленно, почти против своей воли, она развернулась и направилась к полке. К «Танцующей Амелии». Фигурка все так же стояла там, прекрасная и уродливая одновременно, ее костяные руки застыли в изящном, чудовищном жесте.

Девушка медленно, дрожащей рукой, протянула палец к холодной, гладкой поверхности статуэтки. Кончик пальца коснулся матового материала. И она почувствовала. Не сквозняк пустоты, а твердую, неподатливую поверхность. Холодную и такую же реальную.

Чувствую… До нее я могу коснуться. И только до нее. Почему? Потому что это… мое изображение? Или потому что это… часть меня?

И тут ее накрыла холодная, липкая волна осознания, от которой кровь застыла в жилах, хотя крови больше не было. Ее взгляд, прикованный к жутковатой гладкости статуэтки, вдруг увидел не форму, а суть. Материал. Текстуру. Ту самую, что она чувствовала кончиками пальцев.

– Нет, не могут же это быть… мои кости… – выдохнула она, и слова повисли в воздухе леденящим душу вопросом.

Она рухнула на пол, но паркет не издал ни звука. Ее плечи содрогнулись.

– Нет… – простонала она, качая головой. – Нет…

Потом ее голос сорвался на крик, дикий, надрывный, полный такого отчаяния, что, казалось, он должен был разбить все стекла в этом проклятом доме.

– Нет! Я не могу быть мертва! Я же так старалась выжить!

Она кричала, вцепившись пальцами в виски, но не чувствовала ни прикосновения, ни тепла собственного тела. Только всесокрушающую пустоту.

– Я не могла так умереть!

Она плакала, рыдала в голос, но не могла почувствовать слез на щеках. Они были иллюзией, памятью об ощущении, которого больше не существовало.

– Чертов психопат… он убил меня… чтобы сделать какую-то уродливую фигурку??? Нет, я не верю, я отказываюсь в это верить!

Ее трясло, как в лихорадке. Ее мир, все ее надежды и мечты рушились с оглушительным грохотом, который слышала только она.

– Так не должно быть! Я этого не заслужила! Я же только недавно начала жить по-настоящему! Наконец-то добилась хоть какого-то признания… люди наконец-то оценили мои труды… я всю жизнь к этому шла и вот где я в итоге оказалась!

Ее крик перешел в истошный, безумный вопль, обращенный в никуда, к безразличным стенам и к тому, кто сидел в кресле, не слыша его.

– А как же мама… она же осталась совсем одна… Мама! – ее голос сорвался на самой высокой ноте, полной невыразимой муки. – Как же так? Ну не могла моя жизнь так закончиться…

Силы окончательно оставили ее. Она обхватила голову руками, и затихла, издавая лишь беззвучные, прерывистые всхлипы. Она лежала долго – минуты, часы, вечность – пока рыдания не иссякли, сменившись ледяным, абсолютным опустошением.

Она просто лежала на спине, уставившись в потолок, в густую темноту, которую прорезали лишь бледные лучи луны, пробивавшиеся сквозь щели в небрежно закрытых шторах. Вокруг было тихо. Невероятно, оглушительно тихо. Такая тишина, какая бывает только в могиле или в самом сердце безысходного отчаяния.