Слеза Скорпиона

Глава 1: Медовые реки, горькие берега

Дух в гриднице стоял такой густой, что его можно было резать ножом, как свадебный каравай. Он пах жирно, пряно и потно. Пах подпаленной на вертеле веприной шкурой, смолой сосновых бревен, кислым хмелем сурьи и терпким потом сотен мужских тел, раскаленных от выпитого и близости друг к другу. Воздух дрожал от рева голосов, грубого хохота и низкого, нутряного гудения гуслей, что вели свою вечную песнь о походах, сечах и девах, взятых в полон.

Лютобор стоял у стены, в полутени, там, где свет от чадящих плошек и ревущего в очаге огня не мог разогнать мрак. Он был частью этого пира и одновременно чужим на нем. Он был дружинником князя Светозара, сидел за одним столом с братьями по оружию, пил из общей чаши, но чувствовал себя так, будто смотрит на все со дна глубокой ледяной реки.

Его взгляд, тяжелый и цепкий, был прикован к головному столу, возвышавшемуся над остальными. Там, на почетном месте, рядом с князем, сидели новобрачные.

Вратислав. Его Лютобор знал хорошо. Широкий в кости, рыжебородый, с громким, как боевой рог, голосом. Сейчас он был воплощением мужской силы и торжества. Дорогая парчовая рубаха туго обтягивала его бычьи плечи, золотые обручья на запястьях ловили отблески огня. Он пил глубоко, смеялся запрокинув голову и то и дело накрывал своей тяжелой пятерней руку невесты, лежавшую на столе. Жест был не столько нежный, сколько хозяйский. Словно он пробовал на вес свой новый, самый ценный трофей.

И она. Зоряна.

При свете огня ее волосы цвета спелой пшеницы казались расплавленным золотом. Кожа – белой, как первый снег. В этот вечер она была так прекрасна, что у Лютобора сводило нутро тугой, болезненной судорогой. Но он, в отличие от остальных, видел не только красоту. Он видел то, что было скрыто под ней, как трещина под тонким слоем льда.

Он видел, как идеально прямой держится ее спина, будто кол проглотила. Как застыла на ее лице вежливая, пустая улыбка, не трогавшая глаз. А глаза… Ее глаза, синие, как весенние пролески, которые он так любил, сейчас были темными, бездонными омутами. Она смотрела не на жениха, не на гостей, а куда-то сквозь них, в пустоту. Каждый раз, когда рука Вратислава касалась ее, Лютобор видел, как она на едва уловимый миг вздрагивает всем телом. Ее никто не замечал. Никто, кроме него.

Рядом с ней сидел ее отец, купец Твердислав. Сухой, жилистый, с бегающими глазками хищной ласки. Он не смотрел на дочь. Его взгляд скользил по гостям, оценивая. Вот князь Светозар, довольный, – значит, союз крепок. Вот бояре из старшей дружины, пьющие за здоровье молодых, – значит, теперь и их подряды будет легче получить. Лютобор был уверен, что мысленно Твердислав уже подсчитывал барыши, которые принесет ему этот брак, вычитая из них стоимость свадебного пира. Он продал свою дочь, и сделка, судя по его лицу, была отменной.

– Смотри, как наш Вратислав светится, – прогудел рядом голос Олега, здоровенного дружинника, с которым Лютобор делил скамью. – Заполучил и лучший надел от князя за последний поход, и первую красавицу Киева. Род богатый, девка – мед. Перун ему улыбнулся, не иначе.

Лютобор не отвел взгляда от Зоряны.

– Светится чаша в его руке, Олег. И свет тот холодный.

Олег непонимающе хмыкнул, окатив Лютобора запахом перегара и лука.

– Что, Лютобор, зависть гложет? Не криви душой, любой бы из нас хотел оказаться на его месте. Войти в такой род, взять такую жену… Ночью-то она его согреет, свет и потеплеет.

В этот момент Вратислав, перехватив чашу из рук слуги, вскочил на ноги. Пир на миг затих.

– Братья! Княже! – проревел он, обводя гридницу пьяным, но властным взглядом. – Пью за мой новый надел! И за эту землю, – он грубо стиснул плечо Зоряны, заставив ее обернуться, – которую я этой ночью буду впервые пахать! Да так вспашу, клянусь Велесом, что к следующей весне она принесет мне добрый урожай!

Гридница взорвалась громоподобным, сальным хохотом. Дружинники стучали кубками по столам, отпуская еще более грязные шутки. Это была грубая, солдатская лесть сильному. Лютобор видел, как кровь отхлынула от лица Зоряны, оставив на щеках мертвенную бледность. Ее пальцы так сжали ножку серебряного кубка, что костяшки побелели. Она отвела взгляд от мужа и уставилась в темное, почти черное вино, будто желая утонуть в нем.

Олег рядом тоже заржал, толкнув Лютобора локтем.

– Вот это по-нашему! Сказал как отрезал! Сила!

Лютобор молча поднял свою чашу, но ко рту не поднес. Он видел не силу. Он видел правоту своих слов. Свет от золота Вратислава был холодным, как зимнее солнце над могильным курганом. Как блеск топора перед тем, как он опустится на плаху.

– У всего есть своя цена, Олег, – тихо произнес он, больше для себя, чем для соседа. – Абсолютно у всего.

И в этот момент, всего на одно короткое мгновение, Зоряна подняла глаза. Ее взгляд метнулся по гриднице и нашел его, стоящего в тени. В ее глазах он не увидел ни мольбы, ни надежды. Лишь признание общей катастрофы. Это был взгляд утопающего, брошенный на берег, до которого уже никогда не доплыть.

Он коротко кивнул ей, и этот жест был безмолвной клятвой.

Потом она опустила ресницы, и связь прервалась. Пир снова взревел, музыка загремела с новой силой, медовые реки потекли быстрее.

Но для Лютобора праздник уже закончился. Он знал – горькие берега этой реки уже совсем близко. И на них прольется кровь.

Глава 2: Шепот в темном углу

Время на пиру текло вязко и медленно, как горячий воск. Для Лютобора каждая минута была пыткой. Он наблюдал, как Вратислав, все больше хмелея, становился развязнее, как его тяжелая ладонь все чаще и бесцеремоннее ложилась на плечо Зоряны, на ее колено под столом. Каждый такой жест отдавался в груди Лютобора глухим ударом.

Он ждал. Он не знал, чего именно, но чувствовал, что должен появиться хоть какой-то миг, прореха в плотной ткани этого удушливого праздника.

И этот миг настал. Когда князь Светозар, утомленный шумом, поднялся и в сопровождении ближних бояр удалился в свои покои, общий порядок застолья нарушился. Гости задвигались, разбились на кучки. Часть дружинников, пошатываясь, повалила во двор – остудить разгоряченные головы морозным ночным воздухом и опорожнить мочевые пузыри. Лютобор увидел, как Зоряна, воспользовавшись ослабшим вниманием мужа, что-то тихо сказала отцу и, получив короткий кивок, тоже поднялась из-за стола.

Она двигалась плавно, с той врожденной грацией, которая не позволяла никому заподозрить бурю в ее душе. Она направлялась к выходу, туда, где за тяжелой дубовой дверью был морозный двор и женские сени. Лютобор выскользнул из-за стола и последовал за ней.

Он догнал ее не во дворе, где их могли увидеть, а в узком, неосвещенном переходе между гридницей и сенями. Здесь было почти темно, лишь узкая полоса света из-за приоткрытой двери выхватывала из мрака грубые бревна стен и влажный блеск утоптанного земляного пола. Воздух был ледяным, пахло снегом и дымом.

Он шагнул вперед, преграждая ей дорогу.

– Зоряна.

Она вздрогнула, резко вскинув голову. В полумраке ее лицо казалось вырезанным из слоновой коosti – такое же белое и неподвижное. Но когда ее глаза привыкли к темноте и узнали его, по этому лицу прошла дрожь. Стена выдержки, которую она так стойко держала весь вечер, рухнула. Лютобор увидел, как блестят свежие слезы на ее ресницах, как дрожит ее нижняя губа.

– Зачем ты здесь, Лютобор? – ее голос был едва слышным шепотом, хриплым от сдерживаемых рыданий. – Уходи. Если нас увидят…

– Я должен был. – Его голос тоже был тихим, но в нем звенела сталь. – Я видел твои глаза там. Видел его руки на тебе.

Он шагнул еще ближе, сокращая расстояние между ними до опасного. Он чувствовал слабое тепло ее тела, тонкий, едва уловимый запах трав от ее волос. Он хотел протянуть руку, коснуться ее щеки, стереть слезы, но сжал кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Сейчас любое прикосновение было бы преступлением.

– Все кончено, Лютобор, – прошептала она, и в ее голосе отчаяние смешалось с пугающим безразличием. – Сегодняшней ночью все будет кончено. Теперь я его вещь. Просто вещь, которую можно взять, использовать и поставить в угол. Отец продал меня, как продает пеньку и меха. Даже не продал – отдал в придачу к выгодному союзу.

Ее слова были для него как удары плетью.

– Пока боги дают нам дышать, не все кончено, – зарычал он, и его шепот был яростным. – Я клялся тебе на берегу Почайны. Я повторю клятву сейчас. Был бы знак от тебя – один-единственный знак! – и мой меч нашел бы тебе свободу. К рассвету мы были бы уже далеко.

В темноте он увидел, как горько она усмехнулась. Это был смех человека, которому показали воду, когда он уже умирает от яда.

– Свободу? Какую свободу, Лютобор? – спросила она. – Утопил бы в крови и тебя, и меня, и весь мой род? Вратислав – любимец князя. Отец бы не простил такого позора. Началась бы резня. И куда бы мы бежали? Нас бы настигли, как бешеных псов, хоть у печенегов, хоть у варягов. Свобода на том свете? Нет. Благодарю. Моя доля решена.

Она сделала шаг, пытаясь обойти его. Он не двинулся с места, всем телом преграждая ей путь.

– Так ты сдалась? Просто склонила голову? Ты, что смеялась над штормом на Днепре? Ты, что говорила, что сама выберешь свою судьбу?

Она подняла на него глаза, и в этот момент во мраке он увидел в них не только отчаяние, но и что-то другое. Холодное. Темное. Почти пугающее.

– Я не склонила голову, – ее шепот стал тверже, в нем появились звенящие, ледяные нотки. – Я просто ищу другой выход. Такой, где не будет крови… не твоей крови, Лютобор. Теперь уходи. Молю тебя, уходи. Я должна вернуться, пока меня не хватились.

Она протянула руку и на миг коснулась его предплечья. Ее пальцы были холодны, как лед. Это короткое, почти невесомое прикосновение обожгло его сильнее огня. Он втянул в себя воздух и отступил на шаг, пропуская ее.

Она прошла мимо, не обернувшись, и скрылась за дверью, ведущей во двор. А он остался стоять в ледяной темноте перехода, и его сердце колотилось о ребра, как о тюремную решетку.

Он был готов к радикальным действиям. Он был готов убивать и бежать. Он дал ей это понять. Но она отказалась.

Ее последние слова – "я ищу другой выход" – звучали в его голове как приговор. Он не знал, какой выход она искала. Но внезапная, леденящая догадка, мелькнувшая, как молния во тьме, заставила его содрогнуться. Что, если ее выход был еще страшнее и кровавее, чем тот, что предлагал он?

Глава 3: Слово Князя

Прошло не более получаса с тех пор, как Лютобор вернулся на свое место в тени. Зоряна снова сидела за столом, неподвижная, как изваяние. Пир достиг своего пика – крики, песни, бряцание кубков и утробный рокот сотен голосов слились в единый, оглушающий рев. Казалось, ничто не в силах усмирить эту разбушевавшуюся стихию хмельного веселья.

Именно в этот момент князь Светозар поднял руку.

Он не встал, не повысил голоса. Он просто поднял свою изукрашенную серебром длань. Первыми это заметили его телохранители-гридни, стоявшие за его спиной. Один из них стукнул древком копья об пол. Удар был сухим, резким, как щелчок пастушьего кнута. Гусляры замерли на полу-аккорде, оборвав песнь о подвигах Олега Вещего. Разговоры начали стихать, сперва у головного стола, а затем, волной, по всей гриднице. Рев превратился в гул, гул – в шепот, и, наконец, шепот утонул в напряженной, почти благоговейной тишине. Сотни глаз обратились к князю.

Теперь Светозар поднялся. Медленно, с достоинством человека, привыкшего, что мир ждет его движений. Он был уже немолод. Седина серебрила его виски и бороду, а у глаз залегли глубокие морщины – следы долгих походов, бессонных ночей и тысяч принятых решений. Но спину он держал прямо, и в его серых, ясных глазах не было ни старческой немощи, ни усталости. Это были глаза кузнеца, оценивающего только что откованный клинок – холодные, внимательные, видящие не красоту, а прочность и возможные изъяны.

Он обвел гридницу тяжелым взглядом, задержав его на мгновение на воеводах, на боярах, на богатых купцах. Он видел перед собой не гостей на свадьбе. Он видел опоры своего государства.

– Шумно празднуем! – его голос не был громким, но каждый звук, отточенный годами приказов на поле брани, резал тишину, как острый нож. – И то добро. Когда молчат мечи, должны говорить чаши. Сегодня мы связываем два крепких рода. Но не только их.

Он сделал паузу, давая словам впитаться.

– Киев стоит на двух ногах. Одна нога – это Меч. Это вы, – он кивнул в сторону дружины, – моя сила, моя ярость, мой щит. Другая нога – это Мошна. Это вы, – его взгляд скользнул по купцам, – моя кровь, мои пути, моя казна. Когда эти две ноги шагают врозь, Киев хромает. Сегодня мы делаем так, чтобы шаг их был един.

Теперь он повернулся к Вратиславу. Его взгляд стал еще жестче, лишенным даже тени праздничной теплоты.

– Вратислав. Ты был добрым воином. Ты знаешь, что верность князю на поле брани – первый закон. Но есть верность иного рода. Новый дом крепок не только бревнами, но и верностью. Верностью роду, что принял тебя, и верностью жене, что понесет тебе сыновей. Меч, что ты поднимаешь за меня в сече, отныне равен роду, который ты должен выковать для Киева в своем доме. Стань добрым мужем. Это приказ.

В его словах не было напутствия. Было назначение на новую должность с новыми обязанностями. Затем князь посмотрел на Твердислава, и в его глазах блеснула кривая, едва заметная усмешка.

– Твердислав. Ты умеешь считать выгоду. Я это ценю. Казна любит счет. Ты отдал свою дочь, чтобы породниться с моей дружиной. И это хороший торг. Но знай: новый союз силен не только золотом, но и мечом. Твои караваны отныне пойдут под охраной не просто наемников, а родичей. И спрос с них будет иной. И доля моя – тоже. Сочти и эту выгоду. И помни, что родство с княжеским мечом – не то серебро, что можно спрятать в ларе. О нем нужно печься, как о живом огне. Забудешь подбросить дров – он погаснет.

Закончив, он лишь на миг скользнул взглядом по Зоряне. Это был даже не взгляд – так смотрят на печать, скрепившую договор. Она была деталью, красивой, но неодушевленной. Частью сделки. Для нее у него не нашлось ни единого слова.

– Горько! – крикнул он, поднимая свой кубок. И гридница, очнувшись от оцепенения, взорвалась тысячеголосым ревом.

Вратислав и Твердислав, сияя от гордости, тоже вскочили с кубками. Все, кроме Лютобора, видели в словах князя великую честь. Но он, стоявший в тени, слышал другое. Он слышал лязг металла, скрип купеческих счетов и грохот, с которым захлопнулась дверь клетки.

Князь Светозар только что публично, на глазах у всего Киева, объяснил истинную суть этого брака. Это была не свадьба. Это была государственная сделка. Политический инструмент. И в этом холодном, прагматичном механизме не было места ни любви, ни человеческой душе. Только долг, выгода и верность. Верность не людям, а системе.

Лютобор понял, что в мире князя Зоряна была не более чем плодородной землей, которую отдали хорошему пахарю ради будущего урожая. И никто, кроме него, не видел в этом никакой трагедии. Напротив. Все считали, что так и должно быть. И это было страшнее всего.

Глава 4: Последняя чаша

Ночь перевалила за полночь. Огонь в очаге угас, и гридница погрузилась в тяжелый, душный полумрак, который едва разгоняли догорающие свечи. Большинство гостей были мертвецки пьяны. Одни спали, уронив головы на залитые вином и жиром столы, другие горланили нестройные, разухабистые песни, третьи продолжали жадно опустошать чаши, будто боясь, что рассвет застанет их трезвыми. Пир превратился в попойку, торжество – в звериное сборище.

Вратислав, чей голос звучал громче всех, дошел до той стадии опьянения, когда хмель выжигает из человека остатки разума, оставляя лишь голую, кичливую ярость. Он стоял посреди гридницы, широко расставив ноги, и с вызовом смотрел на скамью, где сидели варяжские наемники, служившие князю.

– …и я говорю, что русы рубятся злее! – рычал он, размахивая полупустым кубком так, что сурья плескалась на пол. – Мы бьемся за свою землю! За своих жен! А вы, северяне, бьетесь за то, что помещается в кошель! Ваша верность пахнет серебром!

Навстречу ему поднялся варяг. Огромный, светловолосый, с вытатуированными на лице синими узорами и мертвенно-спокойными глазами. Его звали Эйнар, и он был известен тем, что говорил мало, а топор его говорил за него.

– Твой язык, рус, бежит впереди твоего ума, – произнес Эйнар на ломаном славянском, и его тихий, скрежещущий голос прозвучал в общем гвалте опаснее, чем крик Вратислава. – Мой топор брал Царьград, когда твой отец еще тянул молоко из материнской груди. Ты говоришь о верности? Ты даже свою жену удержать не можешь, пока пьешь. Она на тебя смотреть боится.

Эти слова были как огниво, ударившее по сухому труту. Вратислав побагровел.

– Что ты сказал, пес шелудивый?! – взревел он, опрокидывая стол.

Он выхватил из-за пояса нож. Эйнар, не меняя выражения лица, положил ладонь на рукоять своего боевого топора. На миг показалось, что свадебный пир закончится кровью. Но старшие дружинники, очнувшись от пьяного ступора, бросились между ними, растаскивая, успокаивая, урезонивая. «Да что вы, братцы, в такой день!», «Остынь, Вратислав, он же пьян!», «Брось, Эйнар, не видишь – жених!».

Ссору загасили, как пожар. Вратислава усадили за стол, Эйнар тоже сел, процедив сквозь зубы какое-то северное проклятие. Но воздух остался наэлектризованным. Лютобор, наблюдавший за сценой, видел, как Эйнар смотрит на Вратислава. В этом взгляде не было злости. В нем было то холодное, расчетливое спокойствие, с которым волк смотрит на овцу, отметив ее для себя в стаде. Оскорбление, нанесенное наемнику на глазах у всех, так просто не забывается.

Лютобор перевел взгляд. Недалеко от входа Твердислав, тоже порядком охмелевший, тряс за плечо одного из своих молодых слуг, рассыпавшего мешок с подарочными мехами. «Безрукий дурак! – шипел купец. – Да я с тебя три шкуры спущу за эту белку! Ты мне дороже скотины обходишься!». Парень молча сносил оскорбления, его лицо было бледным от страха и унижения. Еще один человек, который этой ночью люто ненавидел всех, кто праздновал в этой гриднице.

И тут Лютобор увидел, как Вратислав, все еще кипя от ярости, которую не на ком было выместить, поднялся. Его взгляд упал на Зоряну. Он будто впервые за час вспомнил о ее существовании.

– Хватит! – прорычал он. – Кончился пир. Пора долг исполнять.

Он шагнул к ней и, не говоря больше ни слова, грубо схватил ее за руку, чуть выше локтя. Это было не движение мужа, ведущего жену. Это был жест стражника, тащившего в поруб пленницу. Зоряна вскрикнула от неожиданности и боли, но Вратислав уже тащил ее за собой к выходу, к покоям, которые для нее были приготовлены как жертвенник.

Гости, кто еще был в состоянии, одобрительно загомонили и засвистели. Для них начиналась самая интересная, последняя часть свадебного ритуала.

Проходя мимо того места, где стоял Лютобор, Зоряна на мгновение обернулась. Она не искала его взглядом, ее движение было непроизвольным, как у животного, которое в последний раз смотрит на лес, прежде чем его утащат в клетку. Их глаза встретились на долю секунды.

В ее взгляде Лютобор прочел все. Не просьбу о помощи – она знала, что помощи не будет. Не отчаяние – оно было слишком глубоко, чтобы отразиться в глазах. Он увидел голый, первобытный ужас. Ужас перед неотвратимым насилием, перед болью, перед унижением, которое ждало ее за закрытой дверью. Это был безмолвный крик души, обращенный в пустоту.

Потом ее лицо скрылось в тени, и Вратислав выволок ее за дверь.

Лютобор стоял как вкопанный. Холод, более страшный, чем ночной мороз, поднимался изнутри, сковывая его тело. Он был воином. Он привык к виду крови, к крикам раненых, к смерти. Но тот ужас, который он только что увидел в ее глазах, был хуже любой битвы. Это была нечистая, мерзкая, подлая смерть души, происходящая на глазах у пьяной, хохочущей толпы.

В его руке все еще была чаша с вином. Последняя чаша этого пира. Он сжал ее с такой силой, что на металле остались вмятины от пальцев, и, размахнувшись, швырнул ее в догорающий очаг.

Раздался громкий шипящий звук. Угли на мгновение вспыхнули, а затем погасли, окутанные клубами пара. И в наступившей темноте Лютобор остался один на один с огнем, который бушевал внутри него. Это был огонь ненависти, бессилия и убийственной ярости. И он знал, что этот огонь не погаснет, пока не сожжет кого-нибудь дотла.

Глава 5: Ночь Сварога

Камора Лютобора была крохотной – узкая лавка, покрытая волчьей шкурой, сундук для небогатых пожитков да крюк в стене, на котором висела перевязь с мечом. Воздух здесь был спертый, пах старой кожей и холодной золой из остывшей печурки. Для дружинника это было пристанище, место отдыха. Но этой ночью камора казалась ему теснее могилы.

Сон не шел. Лютобор даже не пытался лечь. Он сидел на краю лавки, сгорбившись, положив локти на колени. Из зарешеченного оконца-бойницы, выходившего на княжий двор, доносились отголоски завершившегося пира: пьяный, срывающийся на визг хохот, обрывок похабной песни, звяканье оброненного оружия, грубая перебранка, стихшая так же внезапно, как и началась. Звуки умирающего праздника. Звуки разложения.

В его руках была маленькая, гладко отполированная фигурка из светлого дерева. Лебедь. Он вырезал ее сам, долгими зимними вечерами, вкладывая в каждый изгиб, в каждое перышко всю ту нежность, о которой не мог сказать словами. Изящно выгнутая шея, гордо вскинутая голова, полураскрытые крылья… Это должен был быть его прощальный подарок Зоряне. Он хотел отдать его ей на их последней тайной встрече, но не решился, посчитав это слишком жестоким – дарить символ верности той, кого у него отняли. Теперь этот лебедь в его грубых, покрытых шрамами ладонях казался насмешкой. Хрупким, беззащитным и мертвым.

Он сжал фигурку до боли в суставах. Каждый звук со двора отзывался в его голове образами. Он видел ее. Он представлял, что происходит сейчас там, в новобрачных покоях. В деталях, мучительных, рвущих душу на куски.

Грубые руки срывают с нее тонкие свадебные одежды. Ее тело, белое и трепещущее, брошено на шкуры, пахнущие чужим мужиком. Пьяное, тяжелое дыхание над самым ее ухом. Боль. Унижение. Ее слезы, смешивающиеся с потом насильника на ее щеках. Беззвучный крик, зажатый во рту его поцелуем, похожим на укус…

Внутренности Лютобора скрутило в ледяной узел. Он чувствовал, как по жилам вместо крови бежит расплавленный свинец. Бессилие. Вот имя этой пытки. Он, воин, прошедший десятки сеч, смотревший в лицо смерти, не мог защитить единственную женщину, ради которой готов был умереть. Ее терзали всего в сотне шагов от него, под защитой княжеского закона и с благословения богов, и он ничего не мог сделать.

«Я пойду туда», – мысль, острая как нож, полоснула по сознанию. – «Просто пойду. Вышибу дверь. Его меч висит на стене, он пьян, он не успеет… Один удар. Я вытащу ее оттуда, закутаю в свой плащ… и мы уйдем в ночь. Плевать, куда. Плевать на погоню. Главное – остановить это. Прямо сейчас».

Он почти вскочил. Его мышцы напряглись, рука сама потянулась к мечу, висевшему на стене. Он уже видел это – расколотая в щепы дверь, испуганные глаза Вратислава, короткий взмах клинка…

И что потом?

Он остановил себя, тяжело дыша, словно после долгого бега. Что потом? Его схватят через час. Зоряна станет обесчещенной вдовой, да еще и сообщницей убийцы. Ее род будет уничтожен, отец брошен в поруб. Ее саму, в лучшем случае, заточат в монастырь до конца дней. В худшем – обвинят в сговоре и казнят вместе с ним. Ее ужас сегодня ночью закончится. И начнется ужас длиною в жизнь.

Ее слова из темного перехода – «Утопил бы в крови и тебя, и меня, и весь мой род?» – прозвучали в его голове так ясно, будто она стояла рядом.

Он с силой ударил кулаком по деревянной стене. Боль отрезвила.

Бессмысленно. Губительно. Он не спасет ее. Он лишь окончательно ее уничтожит.

Он снова сел на лавку, опустив голову. Ярость, не найдя выхода, начала пожирать его изнутри. Осталось лишь одно. Ждать. Терпеть эту ночь, посвященную богу-кузнецу Сварогу, который сегодня ковал не новые союзы, а новые цепи. Ждать утра. Ждать и ненавидеть. Ненавидеть Вратислава – за его животную силу. Твердислава – за его алчность. Князя – за его холодный расчет. Богов – за их безразличие. И себя… себя – за то, что был слишком слаб, слишком медлителен, слишком ничтожен, чтобы что-то изменить.

Он так и просидел до самого рассвета. Один. В своей тесной каморе, похожей на склеп. Не смыкая глаз, стиснув в кулаке деревянного лебедя и слушая, как умирает ночь. Он не знал, что эта ночь, проведенная в муках в одиночестве, станет его единственным алиби. И одновременно – его главным, самым веским мотивом для преступления, которое уже свершилось.

Глава 6: Крик

Рассвет над Киевом занимался медленно и неохотно. Серое, стылое марево с трудом сочилось сквозь низкие свинцовые тучи. Воздух был колким от мороза и безветрия. Княжий двор, усыпанный тонким снежным крошевом, был тих и почти безлюден. Он походил на поле боя после сечи: тут и там, прислонившись к стенам или прямо на охапках сена, спали мертвецким сном дружинники, не нашедшие в себе сил добраться до казарм. Двор был завален мусором вчерашнего пира: пустыми бочонками, огрызками костей, черепками разбитой посуды. В этой утренней, звенящей тишине слышно было только недовольное карканье ворон да скрип шагов редкой прислуги, спешившей по своим делам.

Лютобор не спал. Вся ночь прошла в тяжелом, липком полузабытьи. Он так и сидел в своей каморе, когда первый безрадостный свет коснулся оконца. Холод пробрал его до костей. В голове стоял туман, но не от выпитого – от бессонницы и ярости, перегоревшей в холодную, тяжелую золу. Он встал, размял затекшие члены и подошел к двери, собираясь пойти к колодцу – окунуть лицо в ледяную воду, смыть с себя эту ночь.

Именно в этот момент тишину разорвало.

Это был не просто громкий звук. Это был крик, вырвавшийся из самой глубины человеческого ужаса. Пронзительный, высокий, полный такого неподдельного страха, что он, казалось, мог расколоть замерзший воздух. Крик оборвался так же внезапно, как и начался, сменившись серией судорожных, захлебывающихся всхлипов.

Двор мгновенно очнулся. Словно палкой по муравейнику ударили. Дружинники вскакивали, хватаясь за оружие, сонные и дезориентированные. Кто-то закричал: «Тревога! Печенеги у стен!». Захлопали ставни, заскрипели двери. Хаос рождался из тишины за считанные мгновения.

Лютобор, который и не ложился, был одним из первых, кто выскочил из казармы во двор. Его реакция была молниеносной – рука уже лежала на рукояти меча, взгляд метался по стенам, ища угрозу.

Кричали от дверей покоев, отведенных новобрачным. Тех самых покоев, на которые он всю ночь смотрел с бессильной ненавистью.

Он увидел ее. Молоденькая служанка, девушка по имени Горислава, стояла на коленях у порога, уронив на снег расписной деревянный поднос. Глиняный кувшин с квасом разбился, растекаясь темным, парящим на морозе пятном. Девушка билась в истерике. Она раскачивалась из стороны в сторону, закрыв лицо руками, и из ее груди вырывались те самые жуткие, рваные рыдания. Она не могла произнести ни слова. Она лишь протягивала дрожащую руку и указывала пальцем на приоткрытую дверь покоев.

Первым к ней подбежал воевода Ратибор, побратим Вратислава.

– Что стряслось, девка?! Что видела?! – рявкнул он, грубо тряхнув ее за плечо.

Горислава лишь замычала в ответ, ее глаза были безумными от ужаса. Она снова и снова тыкала пальцем в темноту дверного проема.

Лютобор подбежал следом, расталкивая сбегавшихся дружинников. Он посмотрел не на служанку, а на дверь. Она была приоткрыта. Изнутри не доносилось ни звука. Ни пьяного храпа Вратислава, ни тихого дыхания Зоряны. Оттуда, из этой темной щели, веяло холодом. Не утренним морозцем, а иным, могильным холодом, от которого волосы на затылке встают дыбом.

Не сговариваясь, он и Ратибор переглянулись. И в глазах старого воеводы Лютобор увидел тот же страх, что сжимал сейчас и его собственное сердце. Отбросив в сторону скулящую служанку, Ратибор толкнул тяжелую дверь плечом.

Она со скрипом распахнулась, впуская внутрь серый, безжизненный утренний свет.

И детективная часть началась. Хаос и тревога сменились предчувствием неотвратимой беды. Крик был лишь увертюрой. Самое страшное ждало их внутри.

Глава 7: Холодное ложе

Первым в покои шагнул Ратибор. Лютобор – сразу за ним. За их спинами, толкаясь и перешептываясь, замерли еще несколько старших дружинников. Серый утренний свет, проникавший в распахнутую дверь и единственное оконце, неохотно вырывал из полумрака детали комнаты.

Воздух был тяжелым и застывшим. Он пах вчерашним вином, топленым воском погасших свечей и еще чем-то. Странным, незнакомым, сладковато-гнилостным запахом, похожим на аромат болотных цветов, распустившихся посреди зимы.

Картина, представшая их глазам, была пугающе спокойной. В покоях не было следов битвы. Не было ни опрокинутой мебели, ни крови, ни сломанного оружия. Все выглядело так, будто хозяева просто встали и вышли.

Но они не вышли.

Один из них лежал на широком брачном ложе, покрытом медвежьей шкурой. Вратислав. Он лежал на спине, раскинув руки, в той же самой парчовой рубахе, в которой вчера хвастался на пиру. Казалось, он спит. Но спал он мертвым, вечным сном.

Его лицо было неестественно темного, сине-багрового цвета, словно он задохнулся или захлебнулся. Глаза, широко открытые, были устремлены в потолок с выражением застывшего изумления. Рот был слегка приоткрыт, и на посиневших губах запеклась капля темной слюны. Он не выглядел так, будто боролся за жизнь. Его поза была расслабленной, почти безмятежной. Смерть пришла к нему тихо и внезапно.

– Велес всемогущий… – выдохнул кто-то за спиной Лютобора.

Ратибор, отбросив воинскую суровость, бросился к ложу. Его лицо, обветренное в сотне походов, побелело. Он коснулся щеки побратима, потом отдернул руку, словно обжегся холодом.

– Он мертв, – глухо произнес воевода, и эти два слова упали в тишину, как камни в глубокий колодец. – Его душа уже у Сварога…

Лютобор не подошел к ложу. Его взгляд, обостренный бессонной ночью и предчувствием беды, метался по комнате, подмечая детали. На дубовом столе, рядом с блюдом нетронутых яств, лежал на боку пустой серебряный кубок. Он был опрокинут, и рядом с ним на дереве темнело небольшое влажное пятно. Не похоже было, что его уронили в борьбе. Скорее, он просто выскользнул из ослабевших пальцев.

Но не это было главным. Лютобор лихорадочно искал глазами ее. Зоряну.

Ее не было.

Ни на ложе, ни рядом. Ее свадебный наряд не висел на стене. Ее вещей не было видно. Комната была пуста, если не считать мертвеца.

И тогда он увидел оконце. Маленькое, узкое, предназначенное больше для света, чем для обзора, оно выходило не во двор, а на тыльную сторону княжеского терема, туда, где стена почти вплотную подходила к внешнему валу. Оконце, которое на ночь всегда плотно закрывали деревянной ставней, было распахнуто настежь. Морозный воздух медленно, словно нехотя, вползал в комнату, неся с собой мелкие снежинки. Под окном, на полу, виднелись свежие царапины, будто кто-то неуклюже выбирался наружу.

Именно в этот момент родилась первая, самая простая и очевидная версия. Она пронеслась по комнате испуганным, облегченным шепотом, как спасительная соломинка для утопающего сознания, не способного принять иную, более страшную правду.

– Лазутчики… – прохрипел один из дружинников, указывая на окно. – Степняки… Печенеги… Тихо прокрались по валу…

Идея, дикая, но понятная, мгновенно овладела всеми.

– …убили его во сне! Тихо, отравой какой-то! – подхватил другой. – А девку утащили с собой! Она же дочь купца богатого, выкуп потребуют!

Картина сложилась. Коварные враги, тайный налет, спящий герой-дружинник, подло отравленный, и похищенная красавица-жена. Эта версия все объясняла. Она была привычна, она соответствовала законам военного времени. Она была лучше, чем любая другая.

Все смотрели на распахнутое оконце, на мертвого Вратислава, и в их глазах был гнев, но не было смятения. Они знали этого врага. Они знали, как с ним бороться.

Все, кроме Лютобора.

Он тоже смотрел на оконце. Но он видел не печенежский след. Он слышал не гипотетический топот копыт за стенами Киева. Он слышал тихий, леденящий душу шепот Зоряны в темном переходе: «Я ищу другой выход».

И ледяной холод, не имеющий ничего общего с утренним морозом, сковал его сердце. Он не знал, что именно здесь произошло. Но он был уверен в одном: это были не печенеги. Это было что-то гораздо хуже.

Глава 8: Гнев Князя

Прошло не более десяти минут. Весть о смерти Вратислава и исчезновении его жены разносилась по княжескому двору со скоростью степного пожара. Дружинники, еще недавно спавшие пьяным сном, теперь стояли сгрудившись у дверей, их лица были хмурыми и трезвыми. Женщины-служанки, крестясь и охая, передавали друг другу страшные подробности, с каждым разом обраставшие все новыми, жуткими деталями. В воздухе повисло тяжелое, грозовое напряжение, предчувствие большой беды.

Лютобор оставался в покоях, не в силах оторвать взгляд от картины преступления. Он не слушал бормотание Ратибора, который уже клялся отомстить проклятым степнякам, не замечал, как другие дружинники сжимают рукояти мечей. Он чувствовал себя посторонним, единственным зрячим среди слепцов, видящим, что истина и общепринятая версия расходятся, как две тропы в темном лесу.

Толпа у входа расступилась. В покои вошел князь Светозар.

На нем был простой домотканый плащ, накинутый поверх исподней рубахи. Его не успели одеть по-княжески, разбудили спешно. Но ничто в его виде не говорило о поспешности или растерянности. Он был спокоен. И этот его покой был страшнее любого крика.

Его лицо было подобно гранитной скале, на которой буря оставила глубокие тени. Глаза, обычно ясные и проницательные, сейчас потемнели, превратившись в два холодных серых камня. Он не кричал, не задавал вопросов. Его гнев был беззвучным, внутренним, и оттого казался нечеловеческой силой, способной гнуть сталь и ломать кости. Дружинники, находившиеся в комнате, инстинктивно потупили взоры и сжались, словно в его присутствии стало физически холодно.

Светозар медленно, неторопливо вошел в центр комнаты. Он не стал подходить к телу, ему хватило одного взгляда, чтобы оценить все. Он посмотрел на сине-багровое лицо Вратислава, на расслабленную позу, на широко открытые, ничего не выражающие глаза. Затем его взгляд скользнул по комнате, отметив опрокинутый кубок, и остановился на распахнутом окне. Он подошел к нему, выглянул наружу, на узкую полоску земли между теремом и валом.

Для всех присутствующих произошедшее было трагедией – смертью товарища, похищением женщины. Но Лютобор, наблюдая за князем, ясно понял – для Светозара это было нечто иное, и гораздо более серьезное.

Это было оскорбление. Прямая, дерзкая пощечина, нанесенная его власти.

Вчера он, князь, скрепил этот союз своим словом. В его доме, под его защитой, гуляли свадьбу его дружинника. А ночью некие безымянные тени проникли в самое сердце его цитадели, в его дом. Они убили его человека. Они украли женщину, которая со вчерашнего дня стала частью его дружины, его рода. Они посмеялись над его силой, над его стражей, над его законом. Они превратили его в слабого, беспомощного правителя, который не может обеспечить безопасность даже под собственной крышей. Это был вызов, брошенный не Вратиславу и не Твердиславу. Это был вызов ему, Светозару, князю Киевскому. И ответ на него должен был быть сокрушительным.

Князь медленно обернулся. Его взгляд нашел воеводу Ратибора, который стоял, низко опустив голову, как провинившийся пес. Светозар заговорил, и его голос, тихий и лишенный всяких эмоций, прозвучал как лязг задвигаемого засова на воротах темницы.

– Перекрыть все ворота.

Это был не вопрос и не просьба. Это была первая руна страшного заклятия, которое он начинал плести.

– Ни одна душа не покинет Киев, будь то купец или смерд, на телеге или пешком. Все ладьи на Почайне и Днепре – на прикол. Ни одна щепка не должна отплыть от берега.

Он сделал паузу, обводя дружинников ледяным взглядом.

– Каждую собаку на Подоле, в Горе, в Копыревом конце обыскать. Каждый погреб, каждый хлев, каждый дом. Встряхнуть всех – хазар, варягов, греков. Я хочу знать о каждом чужаке, что появился в городе за последнюю неделю.

Наконец, его взгляд остановился на чем-то за пределами комнаты. Его губы сжались в тонкую, жестокую линию.

– Найти девку. Живой. Или мертвой. Найти тех, кто это сделал. Я не спрашиваю, как вы это сделаете. Мне все равно, кого вы будете пытать, кого поить, кого вешать вниз головой. Через три дня я хочу видеть их здесь. Или видеть ваши головы на частоколе вместо их. Ступай.

Ратибор, не поднимая глаз, коротко кивнул и, пятясь, вышел из покоев. За ним поспешили остальные, обрадованные возможностью вырваться из-под этого невыносимого ледяного взгляда и облечь свой страх и смятение в ярость и действие.

Лютобор остался. И когда князь, проводив всех взглядом, снова посмотрел на тело Вратислава, их глаза на мгновение встретились. В эту секунду Лютобору показалось, что князь, так же как и он, не верит в простую версию о печенегах. Но он понимал, что для князя это сейчас неважно. Неважно, кто нанес удар. Важно, что удар был нанесен.

Частное горе семьи Вратислава и Твердислава только что закончилось. И началась большая государственная охота. Охота, в которой ценилась не истина, а результат. Любой ценой.

Глава 9: Перст обвинения

Лютобор все еще стоял в покоях, не в силах заставить себя уйти. Он ощущал себя прикованным к этому месту. Он переводил взгляд с застывшего лица Вратислава на распахнутое окно и пытался сложить воедино обрывки – крик ужаса Зоряны, брошенный ему через плечо, ее странные слова о «другом выходе», пустой опрокинутый кубок… Картина не складывалась, ее детали противоречили друг другу, образуя пугающую бессмыслицу.

Дверь снова распахнулась, на этот раз с такой силой, что ударилась о стену. В проеме стоял Твердислав.

Купец, видимо, только что проснулся – волосы всклокочены, на лице багровые пятна от подушки. На нем был дорогой, подбитый мехом халат, наспех накинутый на исподнюю рубаху. Кто-то из слуг, заикаясь от страха, очевидно, донес до него страшную весть.

Его маленькие, цепкие глазки метнулись по комнате. Сперва они увидели князя. Твердислав инстинктивно согнулся в полупоклоне, пробормотав: «Княже…». Затем его взгляд нашел ложе. И замер.

Первой его реакцией был не крик и не слезы. Это был тихий, протяжный, подвывающий звук, какой издает волк, обнаруживший, что его добычу утащили из капкана. Он сделал несколько семенящих шагов к телу, его лицо исказилось. Это была маска горя, но Лютобор, видевший истинное горе на полях сражений, распознал фальшь. В этом вое было не горе отца или тестя. Это был вой разорения. Так купец мог бы выть, глядя на свой сгоревший склад или потопленную ладью с товаром. Рухнул не просто человек. Рухнул тщательно выстроенный план. Союз. Будущие барыши. Положение в обществе.

Он смотрел на мертвого зятя, и его губы беззвучно шевелились, подсчитывая убытки.

А затем его взгляд, полный отчаяния и животного страха, начал искать. Искать виновного. Не для того,тобы отомстить, а для того, чтобы найти выход своей панике, переложить груз катастрофы на чужие плечи. И его глаза нашли Лютобора.

Он стоял в стороне, мрачный, молчаливый, не принимающий участия в общей суете. Для Твердислава, чей ум привык к простым и ясным сделкам, картина сложилась мгновенно. Вот причина. Вот корень зла. Его мозг, искавший выгоду, нашел самого удобного виновника.

Глаза купца вспыхнули злой, спасительной догадкой. Страх сменился яростью. Вой прекратился. Он выпрямился, и его трясущийся палец выбросило вперед, указывая прямо на Лютобора.

– Вот он!

Его крик, визгливый и пронзительный, заставил вздрогнуть даже князя Светозара. Дружинники, толпившиеся у входа, снова повернули головы.

– Убийца! Вот он! – надрывался Твердислав, тыча пальцем в Лютобора, который от неожиданности застыл, не в силах вымолвить ни слова.

Купец сделал шаг вперед, его лицо исказилось от ненависти, которая была куда искреннее его недавнего горя.

– Он вился вокруг нее, как змей! Все видели! Княже, ты сам видел! Он дарил ей свои безделушки, караулил у ворот! Она ему отказала, отец слово дал другому! Доблестному Вратиславу!

Он говорил быстро, захлебываясь словами, и его версия на ходу становилась все более стройной и ужасающей. Для него, и для всех, кто слушал.

– Он не стерпел! Затаил злобу! Так он отравил зятя моего в брачную ночь! Подсыпал яду в чашу, как трус, как баба! А дочь мою, кровиночку, похитил! Утащил в ночи, чтобы насильно своей сделать!

Обвинение, брошенное публично, при князе, было подобно удару тарана. Лютобор ощутил, как десятки глаз, еще минуту назад сочувствующих, впились в него с новым, холодным интересом. То, что все знали, – его симпатия к Зоряне, его мрачность на свадьбе, – теперь, в свете слов купца, превращалось из романтической тоски в зловещий мотив. Его отстраненность в момент обнаружения тела – из шока в хладнокровие убийцы.

Твердислав, видя, что его слова попали в цель, окончательно вошел в раж. Он упал на колени перед Светозаром, простирая к нему руки.

– Княже! Великий князь! Не верь ему! Он будет лгать! Его пытать надо! В дыбу его! Он во всем признается! И где дочь моя скажет, и каким ядом зятя сгубил! Спроси у дружины! Все знали, что он по ней сох! Все подтвердят!

Грязь обвинения была брошена. И она прилипла.

В один миг Лютобор из свидетеля, из одного из скорбящих, из участника расследования, превратился в главного подозреваемого. С идеальным мотивом, железной логикой преступления и десятками свидетелей, которые могли подтвердить его «одержимость».

Кольцо замкнулось. Теперь он был один против всех. А самым страшным было то, что он понимал: со стороны обвинение Твердислава выглядело безупречно.

Глава 10: Сделка с правосудием

– Во-о-он!!!

Резкий, как удар хлыста, приказ князя оборвал истеричный вопль Твердислава. Светозар не повысил голоса, но в нем прозвучала такая ледяная мощь, что купец мгновенно захлебнулся собственными словами и попятился. Двое гридней, стоявших у входа, бесцеремонно подхватили его под руки и выволокли из покоев, не обращая внимания на его протестующие всхлипы.

– Все вон, – бросил князь, не глядя на остальных.

Дружинники, переглянувшись, молча покинули комнату. Дверь за ними закрылась с тяжелым, глухим стуком, отрезая их от внешнего мира.

Теперь в покоях, пахнущих смертью и страхом, остались только трое. Князь Светозар, мертвый Вратислав и Лютобор.

Лютобор стоял перед князем, прямой, как натянутая тетива. Он чувствовал себя голым. Не только потому, что тяжелый княжеский взгляд, казалось, проникал под кожу и читал все его мысли – и те, в которых он был невиновен, и те, в которых он был виновен стократ. Голым, потому что у него отняли все: доброе имя, доверие братьев по оружию, даже право на скорбь. Он был загнан в угол, и единственное, что у него оставалось – это он сам.

Он не стал оправдываться. Он понимал: в эту минуту любое слово в свою защиту прозвучит как лепет виновного. Отрицать очевидное – то, что он был влюблен в Зоряну – было бы глупо. Твердислав, в своей слепой ярости, выстроил почти идеальную ловушку.

– Княже, – заговорил Лютобор первым, и его голос был спокоен и тверд, эта твердость далась ему неимоверным усилием воли. – Ты можешь казнить меня сейчас. Это будет быстро. Удобно. Ты дашь Твердиславу то, что он хочет. Ты покажешь дружине, что убийца их брата наказан. К вечеру все закончится. И ты никогда не узнаешь правду.

Светозар молчал. Он смотрел не на Лютобора, а на свои руки, медленно сцепляя пальцы в замок. Это был знак глубокой задумчивости.

Лютобор продолжил, чеканя каждое слово.

– Твердислав лжет не из злого умысла. Он лжет от горя и страха, как дитя, что боится темноты и видит чудовище в каждом кусте. В его словах есть складность, но нет правды. Взгляни сам, княже. Если бы я хотел похитить ее, я бы сделал это до свадьбы. До того, как она стала женой твоего дружинника. Зачем мне ждать, чтобы превратить простое похищение в святотатство, за которое нет прощения?

Он сделал шаг ближе.

– И второе. Если бы я хотел убить Вратислава… – он на миг замолчал, и в тишине это прозвучало почти как признание, – я бы убил его. Месяц назад, в походе, списав на стрелу печенега. Вчера, в пьяной драке, когда варяг едва не снес ему голову. В честном поединке, вызвав его за оскорбление. Я воин, княже. Я решаю дела мечом. Ядом убивают трусы, бабы и… торговцы, которые боятся запачкать руки в крови, но не боятся замарать душу. Это не моя смерть.

Он закончил. Он выложил на стол единственное, что у него было – свою логику и свое знание людей. Теперь слово было за князем.

Светозар медленно поднял на него глаза. Взгляд его был тяжелым, как точильный камень.

– Твои слова медовые, Лютобор. В них есть резон. Но я не слепой. Я видел, как ты на нее смотрел вчера. Твой взгляд мог бы прожечь эту стену. Любовь, или как вы, молодые, это зовете… страсть… она лишает разума и воинов, и мудрецов. Заставляет хвататься и за яд, и за лживое слово. Твоя правда висит на волоске. Я могу его обрезать одним словом. Но могу и подождать.

Он сделал паузу, которая показалась Лютобору вечностью.

– Что ты предлагаешь?

У Лютобора перехватило дыхание. Он получил свой шанс. Один из тысячи.

– Дай мне вести это дело. Дай мне власть спрашивать. Дай мне свободу ходить там, где другие боятся ступить.

– И что я получу взамен твоих прогулок? Еще одну красивую историю?

– Ты получишь правду, – твердо сказал Лютобор. – Дай мне три дня. Нет. – Он сам себя перебил, понимая, что трех дней не хватит. – Дай мне время до следующей полной луны. Четырнадцать дней. К этому сроку я найду ее. Или тех, кто ее забрал. И я назову тебе имя убийцы Вратислава. Имя того, кто посмел бросить тень на твой дом.

Он посмотрел князю прямо в глаза, и в его голосе прозвучал металл клятвы.

– Если же к исходу последней ночи я не принесу тебе головы виновного… моя голова на плахе станет ответом за все. За убийство Вратислава. За исчезновение Зоряны. За твое доверие.

В комнате снова воцарилась тишина. Было слышно, как потрескивают угли в очаге. Князь Светозар смотрел на Лютобора долго, изучающе, взвешивая его на весах своей власти. Он видел перед собой не простого дружинника. Он видел отчаянного, загнанного зверя, готового броситься в огонь, потому что позади него – пропасть. И именно такой человек был ему сейчас нужен.

– Хорошо, – наконец произнес князь. – Даю тебе срок до полной луны. И даю тебе слово. Ищи. Но помни: твоя голова уже лежит на плахе. Каждый из этих четырнадцати дней ты будешь лишь отсрочивать удар топора. Не найдешь виновного… виновным будешь ты.

Сделка была заключена. Цена правды была установлена. И цена эта была – жизнь.

Глава 11: Первый допрос: Братья по оружию

Гридница встретила Лютобора тяжелым, спертым запахом вчерашнего похмелья, который смешивался с новым, леденящим ароматом беды. Слуги уже убрали остатки пира, но воздух, казалось, все еще хранил память о громком хохоте, превратившемся в зловещую тишину. Тело Вратислава унесли, накрыв плащом. Теперь это было просто место преступления.

Княжеское слово, даровавшее Лютобору право на расследование, разлетелось по двору мгновенно. Он получил власть. Но вместе с ней он получил и нечто другое – отчуждение.

Первыми, с кем он решил говорить, были они. Дружинники из «младшей» гридницы, ближний круг Вратислава, его побратимы и собутыльники. Те, кто вчера громче всех славил его удачу. Лютобор собрал их в той самой гриднице, где столы еще хранили следы пира. Их было человек десять – крепких, закаленных в боях мужей, с которыми он не раз стоял плечом к плечу в строю.

Но сегодня между ними выросла невидимая стена.

Он чувствовал это по тому, как они смотрели на него. Во взглядах не было прежнего товарищества. Было недоверие. Подозрительность. У некоторых – плохо скрытая враждебность. Он больше не был для них своим, «братом по оружию». Он был тот, на кого указал пальцем отец убитой. Он был следователем, получившим право совать свой нос в их дела с позволения князя. А еще он был соперником, чьи чувства к Зоряне были общеизвестной тайной. Каждый из них примерял на него личину убийцы. И для многих она подходила идеально.

– Мне нужно знать все, что произошло вчера, – начал Лютобор, стараясь, чтобы его голос звучал ровно и властно. Он встал в центре, они сидели на лавках, скрестив руки на груди. – Все, что вы видели. Слышали. Каждое слово, каждый косой взгляд.

Молчание было ему ответом. Они смотрели на него исподлобья, как волчья стая на чужака.

– Что молчите? – нажал он. – Нашего брата убили. Его жену утащили. А вы рты на замок закрыли.

– А что говорить? – буркнул один из них, молодой дружинник по имени Сбыслав. – Печенеги прокрались, отравили, девку в полон взяли. Искать их надо в степи, а не правду в пустых чашах.

– Печенеги не используют яд, – отрезал Лютобор. – Они используют аркан и саблю. И не оставляют после себя одного мертвеца и открытое окно. Они оставляют огонь и кровь. Это не их работа. Кто-то был здесь, среди нас.

Он обвел их тяжелым взглядом.

– Ссора с варягом Эйнаром. Кто был рядом? Что именно варяг сказал Вратиславу?

Снова молчание. Дружинники переглядывались. Говорить против наемника-северянина, даже виновного, было опасно.

Тогда Лютобор обратился к тому, кто должен был знать больше всех. К Ратибору. Старый воевода, побратим Вратислава, сидел чуть в стороне, глядя в пол. Его лицо было серым от горя и бессонной ночи.

– Ратибор. Ты сидел с ним рядом. Ты был его тенью. Говори ты.

Ратибор медленно поднял на него тяжелые, воспаленные глаза.

– Ты спрашиваешь, Лютобор, будто сам там не был. Будто не пил тот же мед, не слушал те же песни.

– Я сидел в другом конце стола, – терпеливо ответил Лютобор. – С кем он говорил в последний час? Кто подходил к его столу? Кто наливал ему в чашу?

Ратибор криво усмехнулся, и усмешка эта была полна желчи.

– Кто наливал? Весь Киев ему наливал. Слуги, дружинники, купцы… Князь ему наливал! Хочешь всех пытать? Или ты ищешь одно имя, удобное для тебя?

– Я ищу правду, – отчеканил Лютобор, чувствуя, как внутри закипает злость.

– Правду? – Ратибор поднялся на ноги. Он был ниже Лютобора, но шире в плечах, и от него исходила аура застарелой, упрямой силы. – Ты хочешь имя? Я тебе дам имя. Твое.

Он сделал шаг вперед, и в гриднице стало совсем тихо.

– Да, Лютобор. Твое. Я видел твои глаза вчера, когда ты смотрел на его невесту. Такая ярость не гаснет за одну ночь. Ты сидел в тени, как тать, и пожирал ее взглядом. Ты ненавидел его. Ты ненавидел всех нас. Думаешь, никто не заметил?

– Ярость – это дело меча, – сквозь зубы процедил Лютобор, сжимая кулаки. – Если бы я хотел его убить, ты бы сейчас хоронил его с честной раной в груди. А здесь была крысиная отрава. Это не путь воина.

– О, не путь воина, – с издевкой протянул Ратибор, обводя взглядом остальных дружинников, ища и находя в их глазах поддержку. – А путь отвергнутого любовника – какой он? Может, именно такой? Тихий, подлый, в спину? Когда знаешь, что в честном бою тебе не светит ни девка, ни слава.

Он подошел почти вплотную, глядя Лютобору прямо в глаза.

– Любовь, дружок, страшная хворь. Она делает из воинов и зверей, и трусов. И никто не знает, в кого она превратила тебя этой ночью. Так что не спрашивай у нас имен. Загляни лучше в себя. Может, там и найдешь своего убийцу.

Сказав это, Ратибор резко развернулся и, ни на кого больше не глядя, направился к выходу. Остальные дружинники, помедлив, поднялись и молча последовали за ним, оставляя Лютобора одного посреди пустой гридницы.

Стена стала осязаемой.

Он был в изоляции. Они не были его помощниками. Они были его врагами, его обвинителями. Каждую крупицу информации, каждое слово ему придется вырывать у них с боем. И тень подозрения будет следовать за ним по пятам, отравляя каждый его шаг.

Его расследование началось с полного поражения.

Глава 12: Осколки на полу

После унизительного допроса Лютобор вернулся в покои Вратислава. На этот раз он был один. Княжеское слово оградило это место от любопытных. Теперь это было его поле битвы – тихое, холодное, полное безмолвных свидетелей, которые могли рассказать правду тому, кто сумеет их услышать.

Он заставил себя отбросить гнев и обиду. Эмоции – плохой советчик в охоте. Сейчас он не был ни отвергнутым влюбленным, ни подозреваемым. Он был следопытом, идущим по остывшему следу. Он заставил себя думать методично, холодно, как он привык делать это в лесу, выслеживая зверя.

Он начал с двери. Осмотрел засов – целый, не выломанный. Вошли либо свои, либо через окно.

Затем он подошел к ложу. Тела уже не было, но на медвежьей шкуре остался едва заметный отпечаток. Он внимательно осмотрел шкуры, постельное белье. Ни капли крови. Ни одного вырванного волоса. Ни клочка порванной ткани. Если здесь и была борьба, то она была безмолвной и бескровной. Либо ее не было вовсе.

От ложа он перешел к столу. Вот опрокинутый кубок. Лютобор осторожно взял его двумя пальцами. Обычный серебряный кубок, такие были у всех на пиру. Он принюхался. От кубка все еще исходил тот самый, странный, приторно-гнилостный запах, который он ощутил, войдя сюда впервые. Он аккуратно поставил кубок в стороне – это нужно будет показать волхву Велемудру, тот разбирался в травах и ядах лучше любого знахаря.

Он встал на колени и начал осматривать пол. Дюйм за дюймом. Старый, много раз мытый, но все равно хранящий в щелях следы сотен ног. Он разгребал мусор, пыль, соломинки. Это была кропотливая, почти унизительная работа для воина его ранга. Но он знал – дьявол кроется в мелочах.

И он его нашел.

Под столом, в самой тени, там, где почти не было света, что-то блеснуло. Не металл, не стекло. Блеск был матовый, тусклый. Лютобор осторожно подцепил находку кончиком ножа и вынес на свет.

Это был крохотный, не длиннее ногтя, осколок желтоватого, почти медового цвета. Он узнал материал – дорогой, привозной самшит, из которого делали лучшие женские гребни. Он узнал и сам предмет. Это был обломок зубца от гребня. И он узнал этот гребень.

Память услужливо подбросила ему картину: летний день, берег Почайны. Зоряна сидит на траве и расчесывает свои длинные, густые волосы после купания. Гребень из светлого самшита с резной спинкой в виде двух голубков. Подарок отца из Царьграда. Он помнил, как солнце играло на полированном дереве.

Его сердце на миг замерло. Это была ее вещь. Это был след.

Но что этот след означал? Он внимательно рассмотрел обломок. Край был неровный, зазубренный. Он не просто отломился от старости. Его сломали с силой. Может быть, в борьбе? Ее схватили, она вырывалась, гребень упал, и кто-то наступил на него? Это подтверждало версию о похищении.

Но было и другое объяснение. Простое и оттого еще более страшное. Что, если гребень был в ее руке? Что, если в момент ярости, или отчаяния, или страха она сжала его в кулаке с такой силой, что хрупкий зубец не выдержал и откололся? Тогда это след не борьбы. Это след присутствия. Добровольного.

Рядом с местом, где он нашел обломок, было еще кое-что. Почти незаметное темное пятнышко на полу. Лютобор коснулся его пальцем. Оно было твердым, но слегка липким. Воск. Он поднес палец к носу. Запах был резким, смолистым. Это был не тот чистый пчелиный воск, из которого делали свечи для княжеских покоев. Этот был темнее, с какой-то примесью, возможно, сосновой живицы или другого горючего состава. Такие свечи, дающие больше копоти, чем света, использовали бедняки. Или путешественники, чтобы разжечь костер. Или… убийцы, которым нужен был лишь короткий, надежный источник огня, чтобы осмотреться в темноте.

Он бережно завернул обломок гребня и соскобленный ножом воск в кусочек чистой ткани и спрятал за пазуху.

Две улики. Два крохотных осколка правды.

И обе были двусмысленны.

Они могли рассказать историю о жестоком похищении. О ночных убийцах, ворвавшихся в спальню, об отчаянной, но короткой борьбе, в которой Зоряна потеряла свой гребень.

Но они могли рассказать и совсем другую историю. О том, что Зоряна была здесь не только как жертва. О том, что кто-то – или она сама – принес сюда чужой, нездешний огонь.

Лютобор поднялся с колен. Туман в его голове начал рассеиваться. Он больше не был слеп. У него в руках появились первые нити. Но они не вели его из лабиринта. Наоборот, они лишь сильнее запутывали, показывая, что у этого лабиринта может быть несколько выходов. И один из них был страшнее другого.

Глава 13: Слова служанки

Покинув мертвую тишину покоев, Лютобор спустился в самое чрево княжеского терема – в людские и кухни. Здесь жизнь, пусть и пришибленная страхом, продолжалась. В воздухе стоял густой, едкий чад от очагов, смешанный с запахом кислой капусты, луковой шелухи и сырых дров. Слуги и челядь передвигались бесшумно, стараясь не попадаться на глаза, их лица были бледны и испуганы. Утром здесь царила паника. Сейчас – тяжелый, гнетущий страх. Они боялись всего: гнева князя, который мог обрушиться на любого, мести таинственных убийц, а теперь еще и Лютобора, который ходил среди них с печатью подозреваемого и одновременно облеченного властью следователя.

Он собрал их в просторной кухне, у остывшей печи. Поварихи, ключницы, конюхи, молодые служки. Их было не меньше дюжины. Когда он вошел, разговоры смолкли, и на него уставились десятки испуганных глаз.

На его вопросы они отвечали неохотно, односложно. Большинство, как попугаи, повторяли версию о степняках, которую уже успели разнести по всему Киеву дружинники. Это было просто и безопасно – свалить вину на безликих, далеких врагов.

– Кто относил вчера еду и питье в покои новобрачных после того, как они ушли?

– Никто, воевода. У них все было на столе. Князь приказал не беспокоить до утра.

– Слышал ли кто-нибудь ночью шум? Крики, звуки борьбы?

– Что ты, батюшка! После такого пира все спали как убитые. Да и музыка гремела до полуночи…

Ответы были пустыми. Он отпускал их одного за другим, оставляя напоследок ту, с которой все и началось.

Горислава. Молоденькая, худенькая девушка, почти девочка, с огромными, полными ужаса глазами. Она сидела в углу, съежившись, и ее трясло мелкой дрожью, хотя у печи было тепло. Именно она принесла утром квас и первой увидела мертвого Вратислава.

Когда они остались одни, Лютобор не стал нависать над ней. Он присел на лавку напротив, стараясь, чтобы его голос звучал как можно мягче.

– Горислава. Я знаю, тебе страшно. Но ты должна мне помочь. Ты мои глаза и уши. Ты видела то, чего не видел никто.

Девушка лишь всхлипнула и сильнее втянула голову в плечи.

– Я… я ничего не видела… там было темно… и он… он…

– Я знаю, что ты видела Вратислава, – перебил он ее, не давая снова скатиться в истерику. – Я хочу, чтобы ты забыла об этом на миг. Закрой глаза. Вспомни ту самую секунду, когда ты толкнула дверь. До того, как увидела его. Что было не так в самой комнате?

Он видел, как тяжело ей это дается. Она зажмурилась, ее лицо сморщилось.

– Подумай. Что было не так, когда ты вошла?

– Все было не так! – прошептала она срывающимся голосом. – Он… он был мертв… а ее не было…

– Помимо этого, – мягко, но настойчиво повторил Лютобор. – Помимо главного. Какая-то мелочь. Запах. Звук. Предмет не на своем месте. Ты заходишь в эти покои каждый день, ты знаешь их как свои пять пальцев. Что было иначе?

Она молчала так долго, что Лютобор уже решил, что ничего не добьется. Но потом она медленно, неуверенно заговорила, все еще не открывая глаз.

– Запах… Да! Пахло странно.

– Чем?

– Не вином, не медом… и не потом… А… – она наморщила нос, пытаясь подобрать слово, – как болото весной. Когда снег только сошел, и прелая трава начинает пахнуть… сладко и… гнило. Такой запах. Я еще подумала, что госпожа, верно, какие-то свои травы заваривала…

Лютобор замер. Это было оно. Первая ниточка. Тот самый сладковато-гнилостный аромат, который он и сам уловил, но не смог опознать.

– Что еще? – тихо спросил он, боясь спугнуть ее память.

– Еще… – она открыла глаза, и в них промелькнуло недоумение. – Кубок. Серебряный кубок, что лежал на полу. Когда я уронила поднос, я ведь совсем рядом с ним на колени упала…

– Что с ним было не так?

– Он был пуст. Совсем пуст, будто его вылизали. Это странно, воевода. Когда вино проливают, на дне всегда хоть капля, да остается. А там было сухо. И пятно на полу было маленькое совсем, не на целый кубок…

Она посмотрела на него, не понимая, важны ли ее слова.

Но Лютобор понимал.

Пустой кубок. Это было не просто странно. Это шло вразрез со всем. Если бы Вратислава отравили, подмешав яд в вино, он вряд ли бы допил его до дна. Яды, как правило, горькие, едкие. Он бы отпил глоток и отшвырнул чашу. Значит… значит, яд был не в вине? Или его там было так мало, что он не изменил вкус? Или… Вратислав выпил все сам, добровольно, до последней капли?

Мысли вихрем проносились в его голове, одна запутаннее другой. Но две вещи он теперь знал точно. Запах и пустой кубок. Это были первые реальные улики в деле, где до сих пор были лишь слухи и обвинения.

– Спасибо, Горислава, – сказал он, поднимаясь. – Ты мне очень помогла. Теперь иди. И никому ни слова о нашем разговоре. Ни единой душе. Поняла?

Она испуганно кивнула и выскользнула из кухни. А Лютобор остался стоять у остывшей печи, и в его голове уже рождался новый, самый важный вопрос: что это был за яд, который не имеет ни вкуса, ни запаха, кроме аромата весеннего болота?

Глава 14: Горе и расчет купца

Терем купца Твердислава на Подоле встретил Лютобора показным, шумным трауром и нескрываемой деловой суетой. Ворота были распахнуты, во дворе стоял плач причитальщиц – нанятых женщин, профессионально изображавших скорбь. Но сквозь их показные рыдания доносились совсем другие звуки: скрип телег, которые продолжали подвозить товар, зычные голоса приказчиков, отмерявших пеньку и зерно, перебранка грузчиков. Смерть зятя и исчезновение дочери стали для дома Твердислава трагедией, но не поводом останавливать торг. Деловая машина, заведенная купцом, продолжала работать без сбоев.

Сам Твердислав принял его в большой горнице, где пахло дорогим привозным воском и мехом. Купец был одет в темное, но на пальцах его по-прежнему сверкали тяжелые перстни. Он сидел за столом, заваленным счетными дощечками-церами, и делал вид, что не замечает вошедшего. Его лицо было одутловатым от слез или бессонницы, но глаза оставались такими же цепкими и злыми.

Лютобор не стал ждать приглашения. Он подошел и остановился у стола, глядя на купца сверху вниз.

– Мне нужно задать тебе несколько вопросов.

Твердислав медленно поднял голову. В его взгляде плескалась чистая, незамутненная ненависть.

– Вопросов? – прошипел он. – У меня к тебе лишь один вопрос, отравитель. Когда ты сгниешь на плахе?

– Князь дал мне слово и срок. И я ищу убийцу, – ровно ответил Лютобор, не реагируя на оскорбление. – Искать его нужно везде. В том числе и среди твоих врагов, купец. Подумай. Кто мог желать тебе зла?

Твердислав злобно рассмеялся, откинувшись на спинку резного стула.

– Моих врагов? Ты хочешь свалить свою вину на моих врагов? Да, у меня их много! Весь Киев завидует моему богатству! Любой купец на торгу был бы рад пустить мне кровь! Но никто из них не стал бы убивать Вратислава. Зачем им убивать курицу, которая вот-вот должна была начать нести для меня золотые яйца?

Лютобор оперся руками о стол, нависая над купцом. Он смотрел ему прямо в глаза, пытаясь пробить броню его ненависти.

– Вратислав был щитом твоему товару. Зоряна – скрепой с князем. Теперь у тебя нет ни того, ни другого. Ты ослаб. Ты стал уязвим. Кому была выгодна твоя слабость, купе-ец?

Он произнес последнее слово с нажимом, как клеймо. Твердислав на миг смешался, его бегающие глазки испуганно метнулись в сторону. Лютобор нащупал его больное место. Но купец был тертым калачом. Он тут же оправился, и его лицо исказила ядовитая усмешка.

– Моя слабость? Мне выгодно одно: чтобы убийцу моей кровиночки нашли и вздернули. И он стоит прямо передо мной.

Он поднялся, обходя стол, и подошел к Лютобору почти вплотную, задрав подбородок.

– Думаешь, я не знаю, что ты ей дарил свои безделушки? Думаешь, я слеп? – зашипел он ему прямо в лицо, обдав запахом вина и страха. – Я все видел. Я все знаю. Я знал, что ты крутишься возле нее, нищий пес, у которого за душой лишь меч да княжеская милость. Она была не для тебя. Она была частью большого дела.

Его голос сорвался, и в нем на миг прозвучала неподдельная, яростная боль обиды. Но не за дочь. За сорванную сделку.

– Я бы отдал ее за печенежского хана, если бы это принесло мне прибыль! Я бы отдал ее за старого грека, если бы он открыл мне путь в Царьград! Она была моя! Мой товар! Мое вложение! А ты… ты просто грязь под ногами! Ты все испортил!

Он почти кричал, брызжа слюной. Лютобор слушал его молча. И в этом потоке злобы и цинизма он ясно увидел то, что искал.

Этот человек не горевал по дочери. Он не любил ее. Он оплакивал не ее исчезновение, а потерю ценного актива. Он был способен на все ради прибыли, даже на брак по расчету с жестоким дружинником. А способен ли он на убийство, если этот актив вдруг решит взбунтоваться или найдется покупатель повыгоднее?

Мысль была страшной. Но теперь, глядя в это перекошенное от ярости лицо, Лютобор уже не мог ее отбросить. Твердислав тоже был подозреваемым. С таким же сильным мотивом, как и у него самого.

– Убирайся из моего дома, – прохрипел купец, выдохшись. – Убирайся, пока я не позвал своих людей и они не вышвырнули тебя на улицу, как падаль. Твое место в яме, отравитель. И я доживу до того дня, когда увижу тебя там.

Лютобор молча выпрямился, окинул его последним долгим, холодным взглядом и, развернувшись, направился к выходу. Он не получил ответов. Но он получил нечто большее. Нового врага. И нового подозреваемого.

Паутина становилась все сложнее.

Глава 15: Вердикт Велемудра

Отравленный ненавистью воздух купеческого терема сменился чистым, морозным покоем священной рощи. Здесь, на высоком холме над Днепром, где вековые дубы тянули к низкому серому небу свои узловатые ветви, стояло капище Перуна. Деревянный идол, вытесанный из цельного ствола, хмуро взирал на город своими пустыми глазницами. У его подножия тлел неугасимый жертвенный огонь, и тонкая струйка сизого дыма, пахнущего можжевельником и смолой, тянулась к облакам.

Здесь, вдали от городской суеты, жил Велемудр, старый волхв, чьи знания простирались далеко за пределы мира людей. К нему приходили, когда бессильны были и меч воеводы, и слово князя.

Лютобор нашел его сидящим на медвежьей шкуре у самого огня. Велемудр был стар, как сами эти дубы. Его лицо – сеть глубоких морщин, борода – как зимний иней. Но глаза его были молодыми. Ясные, пронзительные, цвета чистого льда, они, казалось, видели не то, что было снаружи, а то, что скрывалось внутри – и в человеке, и в камне, и в ветке дерева.

Лютобор молча подошел и протянул ему небольшой кусок чистой ткани. В нее был завернут соскоб с того места на столе, где разлилось содержимое кубка Вратислава, и темная капля воска, найденная рядом. Он не сказал ни слова. С Велемудром не нужно было говорить. Он сам должен был увидеть.

Волхв принял сверток, не спрашивая. Его длинные, сухие пальцы, похожие на корни дерева, осторожно развернули ткань. Он поднес соскоб к лицу, но не стал его нюхать. Он просто закрыл глаза и замер, держа его на ладони. Лютобор ждал. В этой роще время текло иначе, и он знал, что спешка – это язык людей, а не богов.

Тишину нарушал лишь треск огня да тихое бормотание старца. Он раскачивался из стороны в сторону, его губы шевелились, произнося древние, забытые слова. Затем он взял щепотку порошка со стола, бросил ее в огонь и глубоко вдохнул взвившийся ароматный дым. Потом то же самое он проделал с каплей воска. Ритуал был прост и непонятен. Велемудр не использовал логику, не делал выводов. Он «слушал». Слушал голоса предметов, запахов, духов, которые незримо присутствовали здесь.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он открыл глаза. Но смотрел он не на Лютобора. Его нездешний, отрешенный взгляд был устремлен в самое сердце огня, в его пляшущие языки.

– В этой чаше была смерть, – произнес он наконец, и его голос был тихим, шелестящим, как листва на ветру. – Но не наша. Не лесная.

Лютобор затаил дыхание.

– Это не волчий корень, не белена, не мухомор, что растут в наших чащах. Их яд кричит, рвет нутро, заставляет тело биться в судорогах. Этот яд молчит. Эта смерть пришла из-за реки Борисфен, с южного, сухого ветра, из выжженных солнцем земель, где песок вместо почвы. Трава, что убила дружинника, не растет в наших лесах. Ее корень горек, как слезы матери, а цвет ее обманчив, как улыбка змеи.

Он сделал паузу, прислушиваясь к огню.

– Тело не боролось. Дух ушел из него тихо, как уходит вода в сухой песок. Он просто уснул и не проснулся. Так убивает не тот, кто жаждет мести в открытую. Месть воина – это звон меча и алая кровь. Так убивает тот, кто ходит тайными тропами. Это не мужская работа, воин. И не женская. Это работа того, кто знает, как сплетены нити жизни и смерти. Того, для кого яд – не оружие, а искусство.

Велемудр замолчал. Он протянул Лютобору его сверток. Вердикт был вынесен.

Лютобор принял его, и его рука слегка дрогнула.

Слова волхва были и помощью, и новой загадкой. Они официально подтвердили: это было отравление. Они отмели прочь простую, удобную версию о степняках – те не знали таких тонких ядов и не стали бы их использовать. Но вместе с этим они направили его по совершенно новому, туманному следу.

«Смерть, пришедшая с юга». Это могли быть хазары. Греки. Арабские купцы. Кто угодно. «Работа того, кто знает тайные тропы». Знахарь? Колдун? Иноземный лекарь?

И самое главное – воск. Темный воск с примесью смолы. Не из здешних ульев. Привозной. Для свечей, которыми пользуются чужаки, молящиеся своим богам. Или… для запечатывания сосудов с тайным, смертоносным товаром.

Дело становилось все сложнее. Убийца был не просто разбойником, не ревнивцем и не мстителем. Он был умным, хладнокровным и, скорее всего, пришлым. Он был тенью в толпе, которую теперь предстояло найти в огромном, многоликом Киеве.

Глава 16: Ночные гости

Солнце уже давно скрылось за горизонтом, когда Лютобор покинул священную рощу. Киев погрузился в холодную, вязкую декабрьскую темень. Город готовился ко сну. Улицы были почти пусты, лишь редкий патруль стражи проходил, стуча по мерзлой земле окованными сапогами, да изредка из-за высокого частокола доносился приглушенный собачий лай. Тучи разошлись, и на чернильном небе ярко, по-зимнему, горели холодные, колючие звезды.

Лютобор спускался с холма, возвращаясь на Подол. Слова Велемудра гудели в его голове, как пчелиный рой. «Смерть с юга… работа того, кто знает тайные тропы…» Эти образы были туманны, но они пробуждали в нем инстинкт охотника. Он больше не искал слепую месть ревнивца. Он искал хитрого, нездешнего зверя.

Он шел, погруженный в свои мысли, и не сразу это заметил. Не сразу понял, что тишина вокруг него стала иной. Более плотной. Более напряженной.

Это было знакомое ему чувство. То самое, что возникает в лесу, когда ты еще не видишь волка, но уже знаешь, что он рядом, следит за тобой из-за деревьев. Так звенит натянутая тетива за миг до того, как запоет стрела. Его затылок вдруг обдало ледяным холодком.

Он не остановился и не обернулся. Он лишь чуть замедлил шаг, превратившись из задумчивого пешехода во внимательного хищника. Его рука привычно легла на рукоять меча, большой палец ощутил холодный металл. Уши, натренированные слышать треск ветки под ногой врага за сотню шагов, начали вслушиваться в ночную тишину.

Вот оно. Не звук. Отсутствие звука. Легкая, почти неслышная задержка эха его собственных шагов. Когда ты идешь один, звук твоих шагов, отражаясь от стен, возвращается сразу. Когда за тобой кто-то идет, эхо запаздывает на долю мгновения. Их было как минимум двое. И они были профессионалами. Они двигались не как грузные стражники, чьи доспехи тихо бряцают, и не как пьяные дружинники. Они двигались, как тени. Тихо, в ногу, растворяясь в темноте.

Лютобор свернул в узкий, кривой переулок, который вел мимо складов и ремесленных мастерских. Здесь было еще темнее, свет звезд сюда почти не проникал. Он ускорил шаг, делая вид, что спешит. Он слышал, как за углом его преследователи тоже ускорились, стараясь не отстать. Их шаги – мягкий, едва уловимый шорох кожаной обуви по мерзлой грязи.

У стены одного из сараев он резко остановился и прижался к шершавым, пахнущим дегтем бревнам, сливаясь с тенью. Он выждал, затаив дыхание. Из-за угла показалась первая тень. Невысокая, плотно сбитая фигура в темном плаще с надвинутым на лицо капюшоном. Мгновение – и за ней вторая, такая же. Они остановились, вглядываясь в темноту переулка, куда он должен был уйти.

Он видел лишь их силуэты. Но он понял одно: это были не люди князя. И не дружинники Ратибора, жаждущие мести. Те действовали бы открыто и шумно. Эти же были другими. Их движения были плавными, выверенными, хищными. Это были охотники.

Он напряг мышцы, готовясь к броску. Но в тот момент, когда он собирался выскочить из своего укрытия, первая тень подняла руку, показывая какой-то знак. И они оба, так же беззвучно, как и появились, отступили назад и растворились во тьме. Они почувствовали ловушку. Поняли, что он их заметил.

Лютобор выждал еще минуту, вслушиваясь в ночь. Тишина. Они ушли.

Он медленно вышел из тени, его сердце тяжело стучало в груди. Он осмотрел пустой переулок. Никого. Но ощущение их присутствия – холодного, оценивающего, опасного – осталось.

Они не пытались напасть. Не пытались убить. Они лишь следили. Проверяли. Изучали.

Во рту появился неприятный, металлический привкус. Его расследование задело кого-то. Его поиски, его вопросы, его визит к волхву… Он наступил на хвост невидимой змее. И теперь змея подняла голову и смотрела на него, решая, когда нанести удар.

Теперь он был не только следователем. Он был и жертвой. И игра только что стала намного опаснее. Он больше не искал ответы на вчерашние вопросы. Теперь он должен был выжить, чтобы дожить до завтра.

Глава 17: Разговор с варягом

Корчма «Кривой рог» на Подоле была одним из тех мест, куда славянская дружина заходила редко и неохотно. Здесь воздух был пропитан запахом дешевой браги, кислой рыбы и мокрой шерсти. Под низким, закопченным потолком висел густой туман от десятка плошек, чадящих тюленьим жиром. В этом полумраке гомонил разношерстный сброд – греческие торговцы, хазарские менялы, но основу публики составляли варяги. Северные наемники, служившие князю, предпочитали отдыхать среди своих, говоря на своем гортанном, похожем на рык зверя языке.

Лютобор вошел сюда как в логово волков. Разговоры на мгновение стихли, и на него уставились десятки пар холодных, светлых глаз. Его знали. Знали, кто он и зачем пришел. Но никто не проявил ни враждебности, ни интереса. Они просто смотрели, оценивая, как смотрят на новый товар или на новую собаку для псовой охоты.

Эйнара, варяга с татуированным лицом, он нашел в самом дальнем углу. Тот сидел один, за массивным столом, и методично, без спешки, чистил широким ножом свои ногти. Перед ним стояла простая глиняная кружка с пивом. Он выглядел так, будто весь мир его не касался. Но Лютобор заметил, как напряглись мышцы на его плечах, когда он подошел, и как левая рука, та, что была под столом, легла на рукоять топора.

Лютобор не стал ходить вокруг да около. Он встал у стола, глядя на варяга сверху вниз.

– Мне нужно поговорить с тобой, северянин.

Эйнар даже не поднял головы. Он продолжал свое занятие, будто Лютобора здесь не было.

– Говори. Воздух в Киеве бесплатный, – процедил он, не отрываясь от ногтей.

– Ты повздорил с Вратиславом на свадьбе. Этой ночью он был убит.

Нож в руке Эйнара на мгновение замер, затем снова принялся за работу.

– Мне жаль твоего друга, – без малейшего сочувствия в голосе сказал он. – Смерть на брачном ложе – это плохая примета. Тор, должно быть, отвернулся от него.

– Не Тор. Человек, – жестко ответил Лютобор. – У тебя был повод желать ему смерти. Ты был оскорблен. И ты поднял на него нож.

Только теперь Эйнар медленно поднял голову. Его глаза, бледные и безжалостные, как полярный лед, впились в Лютобора. Он не выглядел ни виноватым, ни испуганным. Скорее, ему было скучно.

– Повод – да, – он ухмыльнулся, обнажив крепкие, желтоватые зубы. – Твой Вратислав был глупым быком с громким голосом. Таких на севере забивают еще телятами. Но нож, – он с презрением посмотрел на свой столовый нож, – я не поднимал. Если бы я хотел его убить, я бы говорил с ним вот этим.

Он лениво качнул головой в сторону своего топора, висевшего на спинке стула.

– Мы, северяне, – продолжал он, и в его голосе прозвучали нотки гордости и презрения, – простые люди, славянин. Если мы хотим взять женщину – мы ее берем. Если мы хотим взять золото – мы его берем. Если мы хотим убить – мы делаем это топором. В лицо. Чтобы враг видел, кто посылает его душу в Вальхаллу. А яд в вино… – он презрительно сплюнул на грязный пол, – это не наш путь. Яд – оружие женщин с черными сердцами. Интриганов, что прячутся за спинами правителей. И… южан. Хитрых, как лисы, и слабых, как зайцы. Греков, хазар… Тех, кто боится крови на своих руках.

Лютобор молчал, взвешивая его слова. В них не было лжи. В них была вековая, простая, варварская логика. И эта логика исключала Эйнара из списка подозреваемых.

Варяг, видя, что Лютобор ему верит, откинулся на спинку стула и, кажется, решил проявить толику милосердия.

– Ты ищешь не там, рус, – сказал он, уже почти миролюбиво. – Твой дружок, Вратислав, был не просто глупым быком. Он был жадным быком. Я видел его. Много шума, мало стали. Но много жажды золота. Он нажил себе врагов посильнее меня, оскорбленного на пиру.

– О чем ты говоришь?

– Я говорю о том, что слышно в порту, если уметь слушать, – Эйнар сделал глоток пива. – Он искал легкой наживы. Водил знакомства не с теми людьми. Связывался с темными купцами, мутил что-то с караванами, что идут на юг. Обещал защиту, а потом товар «пропадал» в степи. Я слышал, один хазарский торгаш, не самый мелкий, из-за него всего лишился. И вроде бы не один он. Такие долги не прощают. Такие долги смывают не серебром, а кровью.

Он снова взял свой нож и уставился на Лютобора.

– Так что проверь его караваны, славянин. И кошельки его «партнеров». А не мои руки. Они вчера были чисты. В отличие от совести твоего побратима.

Сказав это, Эйнар демонстративно отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

Лютобор постоял еще мгновение, переваривая услышанное. Он пришел сюда, чтобы проверить одну нить, а вместо этого нашел другую. Толстую, грязную, ведущую в совершенно неожиданном направлении. Темные дела Вратислава. Обманутые купцы. Хазарский след.

Картина преступления только что стала объемнее и гораздо уродливее. Это была уже не просто месть ревнивца или оскорбленного наемника. Это запахло большими деньгами, обманом и кровью, пролитой задолго до вчерашней ночи.

Глава 18: Капкан в переулке

Лютобор покинул «Кривой рог», и глоток чистого морозного воздуха показался ему сладким, как мед, после удушливой атмосферы корчмы. Его разум лихорадочно работал, пытаясь увязать новые сведения с уже известными. «Темные купцы… пропавший товар… хазарский след…» Слова Эйнара были не просто домыслом, они ложились на слова волхва, как ключ на замок. «Смерть с юга». Теперь у этой метафоры появилось вполне земное, грязное воплощение.

Он шел по лабиринту улочек Подола. Эта часть города ночью была опасна. Здесь, вдали от княжьего двора, правили свои законы, и человеческая жизнь стоила дешевле доброго коня. Лютобор это знал, его рука не покидала рукояти меча, а взгляд обшаривал тени.

Они вернулись. Он не видел их, но снова почувствовал то самое леденящее присутствие, как и по дороге с капища. Только на этот раз в нем не было выжидательной пассивности. В воздухе висела угроза. Решение было принято. Они больше не следили. Они вышли на охоту.

Он свернул в особенно узкий и темный переулок, зажатый между высоким глухим забором и стеной амбара. Сырой, пахнущий крысами тупик, идеальное место для засады. Он сделал это намеренно. Лучше принять бой на своих условиях, чем ждать удара в спину на открытом месте.

Он прошел половину переулка и остановился, делая вид,

что поправляет сапог. И в этот момент они напали.

Без крика, без предупреждения. Один вышел из тени за его спиной, второй спрыгнул с невысокой крыши сарая впереди. Две молчаливые, темные фигуры, отрезавшие ему пути к отступлению. Они действовали слаженно, как пара волков, загоняющих оленя.

Это были не простые грабители. Грабители кричат, запугивают, их цель – кошель. Эти же двигались бесшумно, и целью их был он сам. В руках у каждого сверкнула сталь – короткие, широкие ножи, идеальное оружие для тесного пространства, где не размахнуться мечом.

У Лютобора не было времени думать. Его тело среагировало раньше, чем разум. Вместо того, чтобы выхватывать меч, что было бы самоубийством в такой тесноте, он нырнул вперед, под ноги тому, кто преграждал ему путь. Он ударил его плечом в колени, сбивая с ног, и одновременно выхватил свой собственный, длинный нож из-за пояса.

Нападавший, падая, успел полоснуть его по плащу, лезвие со скрежетом скользнуло по скрытой под тканью кольчужной рубахе. Второй уже был за спиной, целясь в шею. Лютобор, не разворачиваясь, откатился в сторону. Нож нападавшего с сухим стуком вонзился в бревенчатую стену амбара.

Завя_ался короткий, вязкий, звериный бой. Здесь не было места красивым приемам и воинской доблести. Это была грязная работа. Удары локтями, ногами, попытки вывернуть руку, поймать противника за горло. Воздух наполнился хриплым дыханием и глухими стуками ударов.

Нападавшие были сильны и опытны. Они действовали как единое целое, не давая ему передышки. Но Лютобор был в своей стихии. Он был не просто дружинником, он был следопытом, охотником, привыкшим к схваткам в лесной чаще, где каждый корень, каждый ствол может стать и союзником, и врагом.

Он парировал удар, идущий ему в бок, и, поймав руку противника, резко вывернул ее. Раздался сухой хруст. Нападавший взвыл от боли, но это был не крик – сдавленный, полный ярости и удивления хрип. Его напарник, видя, что дело принимает дурной оборот, бросился вперед, пытаясь оттеснить Лютобора.

И совершил ошибку. На долю секунды он раскрылся. Этого было достаточно. Лютобор, увернувшись от его выпада, нанес короткий, точный, колющий удар снизу вверх. Он метил не в сердце, не в горло. Он метил в бедро, туда, где крупная артерия лежит близко к коже.

Лезвие вошло глубоко. Нападавший захрипел и осел на землю, зажимая рану. Темная, густая кровь тут же хлынула сквозь его пальцы, впитываясь в мерзлую грязь.

Бой был окончен.

Тот, что был со сломанной рукой, метнул в Лютобора взгляд, полный лютой ненависти. Он не стал пытаться продолжать бой в одиночку. Он подхватил своего раненого товарища, взвалил его на плечо и, хромая и оступаясь, потащил его прочь, в спасительную темноту. Он не бросил его. Они были связаны чем-то большим, чем простое ремесло наемных убийц.

Лютобор не стал их преследовать. Он тяжело дышал, адреналин гудел в ушах. Он остался стоять посреди переулка, один. На грязи быстро застывала лужа чужой крови.

Угроза была реальной. Это были не призраки, не тени. Это были живые люди из плоти и крови, посланные, чтобы остановить его. Его вопросы в корчме варягов, его копание в делах Вратислава, – все это потревожило гнездо.

И теперь он знал наверняка: это были не люди князя, проверявшие его. И не дружинники Ратибора, ведомые слепой местью. Эти действовали как профессионалы – тихо, эффективно и безжалостно. У него появился враг. Безликий, тайный и смертельно опасный. И он только что пролил его кровь. А это означало, что теперь они придут за ним не для того, чтобы напугать. Они придут, чтобы убить.

Глава 19: Шрам и перстень

Они исчезли. Тяжелое, хриплое дыхание раненого и шаркающие шаги его товарища быстро затихли в лабиринте ночных переулков. Лютобор остался один. Тишина, нарушаемая лишь гулким стуком его собственного сердца, казалась оглушающей после яростной brevity схватки. Адреналин, державший его тело в напряжении, начал отступать, и он почувствовал острую, жгучую боль в левом предплечье.

Он опустил взгляд. Рукав его плаща был распорот, под ним на кольчуге виднелась глубокая царапина от ножа противника. Но ниже, у самого запястья, куда не доставала кольчужная рубаха, кожа была рассечена. Неглубоко, но кровь уже пропитала ткань исподней рубахи, оставляя липкое, теплое пятно. Он поморщился, но боль была сейчас не важна. Она была доказательством. Доказательством реальности угрозы, которое можно было предъявить, если потребуется.

Он опустился на колени, вглядываясь в грязь на месте схватки, туда, где упал раненый им человек. Воинский опыт подсказывал – в пылу боя враг мог что-то обронить, оставить след, который приведет его к логову. Лунный свет, пробившийся сквозь щель между домами, скупо освещал затоптанную, смешанную со снегом и кровью землю.

Сперва он увидел лишь темное пятно крови. Но рядом с ним, зацепившись за острый осколок льда, трепыхался небольшой клочок ткани. Он осторожно подобрал его. Это был обрывок плаща, оторванный, видимо, в борьбе. Ткань была грубой, жесткой на ощупь. Темно-серая шерсть, свалянная почти до состояния войлока. Лютобор хорошо знал ткани, которые носили в Киеве. Знал мягкую шерсть, что привозили с севера, тонкое греческое сукно, простое домотканое полотно русов. Эта ткань была другой. В ней чувствовалась степь. Ветер, пыль, дым костров. Выделка была не киевской. Она была чужой.

Он спрятал лоскут за пазуху и продолжил поиски. Он водил пальцами по холодной, вязкой грязи, почти не надеясь что-то найти. И вдруг его пальцы наткнулись на что-то твердое, маленькое, с правильными очертаниями. Он вытащил находку на свет.

Это был перстень.

Простой, без всяких украшений, отлитый из потускневшей меди. Недорогой, какие носят простые воины или торговцы. Он, должно быть, соскользнул с пальца раненого, когда тот упал. Но на широкой площадке перстня был выбит знак. Неглубокий, частично стертый, но вполне различимый.

Это был не герб и не родовой знак киевской знати. Не руна, знакомая ему по общению с варягами. Знак был чужим, непонятным. Он походил на стилизованную голову какого-то зверя с двумя рогами, заключенную в круг. Или, может, на тамгу, родовой знак одного из степных народов. Но он не был похож на те знаки, что он видел у печенегов или половцев. В его линиях было что-то иное. Более древнее. Более сложное.

Лютобор зажал перстень и лоскут ткани в кулаке. Холодный металл и грубая шерсть. Это было все, что у него осталось от ночных гостей. Это было ничтожно мало. Но это было гораздо больше, чем ничего.

Его враг перестал быть безликой тенью. Теперь у него были приметы. Грубая степная ткань. И странный, непонятный знак на медном перстне. Это были первые нити. Тонкие, почти невидимые, но если потянуть за них в правильном направлении, они могли привести его к самому сердцу паутины.

Он выпрямился, окинув последним взглядом темный переулок. Боль в руке стала сильнее, напоминая о цене этих находок. Шрам, который останется на его запястье, будет вечным напоминанием о том, что эта охота – не игра ума, а смертельная схватка. И враг, который носит такие перстни, придет снова. Теперь у него был не только повод, но и личный счет.

Лютобор развернулся и, уже не таясь, твердым шагом направился в сторону княжьего двора. У него не было ответов. Но у него появились правильные вопросы. И он знал, кому их задать.

Глава 20: Неудобные вопросы Князю

Утро застало Лютобора не в его каморе, а в оружейной. Он не спал. Оставшиеся до рассвета часы он провел, затачивая свой меч. Монотонное, скрежещущее движение бруска по стали успокаивало нервы и помогало думать. Свежая рана на запястье, промытая и туго перетянутая полоской чистого полотна, горела ровным, тупым огнем, не давая ему забыться.

Как только над городом забрезжил рассвет, он направился прямиком в княжеские покои. Он не стал ждать, пока его вызовут. Он шел с той решимостью, которую дает либо уверенность в своей правоте, либо полное отчаяние. В его случае это было и то, и другое.

Светозара он застал за утренней трапезой. Князь сидел один за дубовым столом, перед ним стояла простая миса с ячменной кашей. Никакой роскоши, никаких слуг. Таким его видели немногие.

– Княже, – Лютобор остановился у стола, не спрашивая позволения. Его вид был далек от подобающего: одежда в грязи, на лице – свежие ссадины, перевязанная рука.

Светозар медленно поднял на него глаза. Во взгляде его не было удивления. Лишь холодное, выжидательное внимание.

– Ты выглядишь так, будто ночь у тебя была неспокойной, дружинник. Нашел что-то? Или кто-то нашел тебя?

Вместо ответа Лютобор шагнул к столу и положил на его гладкую поверхность две вещи: грязный, пахнущий степью клочок грубой ткани и потускневший медный перстень. Они выглядели жалко и чужеродно рядом с серебряной ложкой князя.

Светозар нахмурился, отодвинул мису.

– Что это?

– Это то, что осталось от моих ночных гостей, – ровно ответил Лютобор. Он расстегнул ворот рубахи, показывая свежий порез на плече, где нож все же прорвал ткань. – Они следили за мной. От капища до Подола. А когда я зашел в корчму к варягам, они устроили мне капкан на обратном пути. Их было двое.

Он посмотрел князю прямо в глаза. Вопрос, который он собирался задать, был дерзким, почти предательским. Но он должен был его задать.

– Княже, я твой верный дружинник, но не твоя собака на сворке, которую можно натравить, а потом проверить кнутом. Эти люди следили за мной. Напали молча, чтобы убить или взять живым. Это твоя проверка? Твои люди?

Тишина в покоях стала плотной, почти осязаемой. Любой другой за такой вопрос уже лежал бы на полу с княжеским сапогом на горле. Но Лютобор не отводил взгляда. Это была их сделка. И он должен был знать ее правила.

Светозар не вспылил. Его лицо осталось непроницаемым. Он взял со стола перстень, поднес его близко к глазам, повертел в своих сильных, узловатых пальцах. Он рассматривал не столько перстень, сколько самого Лютобора. Проверял, есть ли в его голосе страх, ложь, вызов.

– Нет, – наконец произнес князь, и его голос был спокоен. Он отложил перстень. – Мои люди, Лютобор, если бы и следили за тобой, ты бы их не заметил до самого последнего мгновения. А если бы они получили приказ напасть… – он сделал короткую, но многозначительную паузу, – ты бы здесь не стоял.

Он взял в руки клочок ткани, потер его между пальцами.

– Шерсть плохая. Грубая. Кочевники.

Затем он снова взял перстень и ткнул ногтем в выбитый на нем знак.

– А вот это… – он прищурился, – уже интереснее. Это не печенежская тамга. И не половецкая. Это хазарская работа. Знак одного из степных родов, что торгуют с Итилем и подвластны кагану. Торгуют лошадьми, оружием… и рабами.

Он поднял на Лютобора свой холодный, тяжелый взгляд. И в нем Лютобор увидел нечто новое. Не подозрение, не гнев. Серьезную, глубокую озабоченность.

– Похоже, ты, сам того не зная, наступил на хвост змее, о которой мы оба не знали. Ты пошел к варягам. Спросил про долги Вратислава. И кто-то, кто связан с этими долгами, очень не хочет, чтобы ты копал дальше. Кто-то, кто может нанять в Киеве хазарских головорезов для грязной работы.