Стая

14 января

Уанчако, перуанское побережье

В среду свершилась судьба Хуана Наркисо Уканьяна, но мир не заметил этого.

В высшем смысле, конечно, заметил, но лишь недели спустя и без упоминания имени Уканьяна. Он просто был одним из многих. Если бы расспросить его самого, что произошло в то раннее утро, можно было бы провести параллели со сходными событиями по всей земле. И, может, рассказ рыбака, именно в силу его наивного восприятия, раскрыл бы сложные взаимосвязи, которые стали очевидными лишь спустя время. Но ни сам Хуан Наркисо Уканьян, ни Тихий океан у берегов Уанчако на перуанском севере никому не проговорились. Уканьян был нем как рыба, которую он ловил всю жизнь. Когда статистика хватилась его, события были уже в другой стадии и возможные показания об участи Уканьяна утратили интерес.

Тем более, что и до 14 января никто не питал интереса к его жизни.

Он сам это видел. Ему сулило мало радости превращение Уанчако в международный курорт. Чтобы чужаки пялились, как местные выходят в море на своих допотопных лодках? Хотя удивительным было скорее то, что они вообще выходят в море. Его земляки теперь нанимались на плавучие рыбзаводы или на фабрики рыбной муки и рыбьего жира, благодаря которым Перу, несмотря на сокращение лова, все еще держалось в числе рыбодобывающих стран – вместе с Чили, Россией, США и ведущими странами Азии.

Уанчако разрастался во все стороны, вопреки Эль-Ниньо отели строились один за другим, погибали последние заповедники природы. Всякий думал лишь о своей выгоде. А какая выгода Уканьяну, если у него ничего не осталось, кроме его живописной лодочки – кабальито, «лошадки», как умильно окрестили их когда-то конкистадоры. Но и «лошадкам» оставалось недолго.

Новое тысячелетие решило, видно, отбраковать таких, как Уканьян.

Он уже мало чего понимал в происходящем. Со всех сторон ему было одно наказание. Его карал Эль-Ниньо, с незапамятных времен устрашавший Перу. Его корили экологи, разглагольствуя на своих конгрессах о варварском истреблении рыбных запасов и о сплошной вырубке лесов. Головы политиков грозно обращались в сторону владельцев рыболовных флотилий, и лишь потом до них доходило, что они смотрятся в зеркало. Тогда их укоризненные взоры устремлялись на Уканьяна: он был крайний – виновник экологической катастрофы. Как будто это он зазвал сюда плавучие фабрики и японские и корейские траулеры, которые на границе двухсотмильной зоны только и ждали, как бы им полакомиться здешней рыбкой. Вроде бы Уканьян ни при чем, но виноватым себя чувствовал. Как будто это он повытаскал из моря миллионы тонн тунца и скумбрии.

Ему было 28 лет, и он был из последних в своем роде.

Пятеро его старших братьев уже давно работали в Лиме. Они считали его дурачком за то, что исправно выходил в море на лодке – предшественнице серфинговой доски, – чтобы в опустошенных прибрежных водах поджидать скумбрию и бонито, которые давно уже не появлялись. Братья внушали ему, что жизнь в мертвеца не вдохнешь. Но то была жизнь его отца, который почти до семидесяти лет каждый день ходил в море. Недавно старый Уканьян перестал рыбачить. Лежал дома, заходясь в кашле, лицо покрывалось пятнами, и, кажется, терял рассудок. Хуан Наркисо вбил себе в голову, что пока он ловит рыбу, старик будет жив.

Предки Уканьяна – индейцы юнга и моче – тысячу лет ходили в море на тростниковых лодках, задолго до прихода испанцев. Они населяли побережье с севера до теперешнего города Писко и снабжали рыбой столицу Чан-Чан. Тогда в здешних местах было много болот с пресноводными родниками. Тростника росло видимо-невидимо, из него и по сей день рыбаки по старинке плели свои лодки. Вязание лодок требовало душевного покоя и сноровки. Конструкция была выверена веками. Трех-четырехметровой длины, с высоким острым носом, легкая как перышко плетенка была практически непотопляемой. В прежние времена они тысячами бороздили здешние воды – и даже в худшие дни рыбаки не возвращались без богатого улова, о каком теперь можно было только мечтать.

Болота пересохли, тростник исчез.

Ну хоть Эль-Ниньо был предсказуем. Раз в несколько лет под Рождество холодные воды течения Гумбольдта вдруг согревались оттого, что не дули пассаты, из воды исчезало пропитание для скумбрии, сардин и бонито, и рыба уходила. Предки Уканьяна из-за Рождества прозвали этот феномен Эль-Ниньо, что значит «Христос-младенец». Иной раз «Христос-младенец» ограничивался легким нарушением природного порядка, но раз в четыре-пять лет он насылал на головы людей кару небесную, словно желая стереть их с лица земли. Бури, ураганы, ливневые дожди и смертоносные селевые потоки уносили сотни жизней. Эль-Ниньо приходил и уходил, так было всегда. Подружиться с ним было нельзя, но договориться можно. Раньше. Однако с тех пор, как тихоокеанские богатства выгребли тралами, в ненасытные пасти которых вошло бы по дюжине реактивных самолетов, молитвы больше не помогали.

А может, думал Уканьян, мы не с тем святым связались. Не может он справиться ни с Эль-Ниньо, ни с рыболовецкими компаниями, ни с государственными лицензиями.

Раньше, думал он, у нас в Перу всем заправляли шаманы.

Уканьян слышал, что археологи раскопали в древнем доколумбийском храме близ города Трухильо, прямо за пирамидой Луны, девяносто скелетов – мужчин, женщин и детей. Все они были заколоты. Это жрецы принесли их в жертву, чтобы замолить безумное наводнение 560 года, – и Эль-Ниньо ушел.

Кого принести в жертву теперь, чтобы остановить браконьерство?

Уканьян содрогнулся от собственных мыслей. Ведь он был христианин. Он поклонялся Христу, он поклонялся Сан Педро – святому Петру, покровителю рыбаков. Он не пропускал празднования дня Сан Педро, когда по деревням возили на лодке деревянного святого. Утром все шли в церковь, а вечером разводили языческие костры. Что делать, шаманизм был неискореним.

Уканьян глянул в небо и сощурился.

День ожидался погожий. На небе ни облачка. Любители серфинга еще спали. А Уканьян и дюжина других рыбаков за добрых полчаса до восхода солнца уже гребли своими байдарочными веслами в открытое море. И вот оно показалось из-за дымчатых гор, озарив море нежными красками. Бескрайняя серебристая даль посинела. На горизонте обозначились силуэты сухогрузов, идущих в Лиму.

Уканьян, равнодушный к рассветным красотам, ухватился за калькаль – красную сеть длиной в несколько метров, усеянную крючками разной величины. Придирчиво оглядел ячейки. В кабальито не было кабинки для рыбака, зато на корме был трюм для снастей. Отцовское весло он положил поперек лодки – оно было сделано из половинки полого ствола гуайякиля. Уканьян специально брал его, чтобы вся сила, с какой он вонзал его в воду, передавалась потом отцу. С тех пор, как отец заболел, Хуан каждый вечер подкладывал ему весло, чтобы тот ощущал продолжение своего дела и смысл своей жизни.

Хуан надеялся, что отец узнает свое весло. Сына он больше не узнавал.

Невод он проверял и дома, но такой ценной вещи лишнее внимание не повредит. Потеря невода – это конец всему. Уканьян проиграл все оставшиеся ресурсы Тихого океана, но не собирался сдаваться, а тем более прикладываться к бутылке, как делают многие отчаявшиеся.

Он огляделся. Маленький лодочный флот растянулся в километре от берега. «Лошадки» не плясали на волнах, был штиль. Сейчас рыбаки на долгие часы замрут в терпеливом ожидании. Мимо них в открытое море проследовал траулер.

Уканьян видел, как другие рыбаки осторожно стравливают сети в море. Покачивались на волнах буйки. Уканьян понимал, что и ему пора бы ставить сеть, но вчера его уловом были несколько сардин. И все.

Он глянул вслед удаляющемуся траулеру. В этом году тоже был Эль-Ниньо, правда, безобидный. Временами и он показывал второе лицо – улыбчивое и доброжелательное. Привлеченные теплом, в течение Гумбольдта забрели большие тунцы и молот-рыбы. Хороший был улов к рождественскому столу. И хотя множество мелкой рыбы вместо сетей угодило в желудки хищников, с этой потерей можно было смириться. Если в такой погожий день выйти в море подальше, можно вернуться с добычей.

Ах, досужие мысли. На плетенке далеко не уйдешь. Группой можно было бы уйти километров на десять от берега. «Лошадки» и волн не боятся, скачут поверх гребешков. Но там, в открытом море, есть другая угроза – течения. А если еще и ветер с берега – замучаешься грести.

Иные не возвращались.

Уканьян неподвижно сидел на скамье. Началось ожидание косяка, которого опять не дождаться. Он поискал глазами траулер. Были времена, он мог бы устроиться на большой корабль или на фабрику рыбной муки, но они миновали. После нескольких опустошительных Эль-Ниньо девяностых годов даже фабричные рабочие лишились мест. Большие косяки сардин исчезли безвозвратно.

Что делать? Без улова ему нельзя.

Мог бы обучать сеньорит серфингу.

Это была альтернатива. Работать в одном из бесчисленных отелей, которые теснили старый Уанчако. Носить смешные кургузые пиджачки, размешивать коктейли. Или доводить до визга избалованных американок. На серфинге, на водных лыжах, а вечером в их номерах.

Но его отец умрет в тот день, когда Хуан обрубит концы. Хоть старик и выжил из ума, но почувствует, что младший сын утратил веру.

Уканьян сжал кулаки так, что побелели костяшки. Он взял в руки весло и принялся решительно грести вслед исчезнувшему траулеру. В глубоких водах есть и скумбрия, и бонито, и тунец – не одному же траулеру им доставаться.

Никто из рыбаков не последовал его примеру.

Раньше в Перу была одна пустыня, сказал как-то его отец. На материке. Теперь их стало две: вторая в море.

Уканьян греб вперед, и к нему возвращалась былая уверенность. Казалось, он скачет на своей «лошадке» по волнам – туда, где под водой посверкивают тысячи серебряных рыбьих спинок, вздымаются серые туши китов и выпрыгивают меч-рыбы. Руки двигались сами по себе, и когда он снова опустил весло и оглянулся, рыбацкой деревни уже не было видно, лишь кубики отелей белели на солнце – плесень новейшего времени.

Уканьяну стало страшновато. Так далеко он еще не уходил. Одно дело – чувствовать под ногами доски, и совсем другое – тростниковую плетенку. Прикинул, далеко ли до берега. Утренняя дымка могла вносить погрешность, но навскидку – он отплыл от Уанчако километров на двенадцать.

Он был совсем один.

Он замер на минутку, помолился Сан Педро, чтобы тот вернул его домой с добычей. Потом глотнул соленого воздуха, достал из трюма невод и стал неспешно спускать его в воду, пока на поверхности не осталось ничего, кроме красных буйков.

Уканьян точно знал, где находится. Неподалеку со дна поднимался вулканический массив – изрезанная гряда доставала вершинами почти до поверхности воды. На скалах прижились морские анемоны, ракушки и рачки. Стаи мелких рыбешек сновали в трещинах. Но и крупные рыбы – тунец, бонито и меч-рыба – заплывали сюда поохотиться. Траулер мог пропороть тут днище об острые скалы, да и улов для него небольшой.

А для храброго всадника «лошадки» более чем достаточно.

Уканьян впервые улыбнулся, покачиваясь на волнах.

Не прошло и часа, как он поймал трех бонито. Бока их лоснились в открытом трюме лодки. Неплохое начало дня. В принципе, пора было возвращаться, но раз уж он здесь, можно не спешить.

Лодка неспешно скользила вдоль утесов, и он стравливал канат, следя за буйком. Важно было держаться подальше от рифов, чтобы не повредить невод. Его клонило в сон.

Вдруг он почувствовал, как канат натянулся.

В следующее мгновение буек исчез в волнах. Потом вынырнул, подергался туда-сюда и снова рванулся в глубину.

Уканьян схватился за веревку. Она натянулась и сорвала с ладоней кожу. Он выругался. В следующий момент лодка накренилась. Уканьян отпустил канат, чтобы не потерять равновесие. Из глубины воды краснел буек. Канат круто уходил вниз, натянувшись, как тетива, и тянул за собой корму.

Что-то попало в сеть, большое и тяжелое. Рыба-меч, пожалуй. Но рыба-меч пошустрее, она бы уже понеслась прочь, увлекая за собой лодку. А то, что запуталось в ячейках, тянуло в глубину.

Уканьян снова попытался ухватиться за канат. Лодка дернулась от нового рывка. Уканьян упал в воду. Откашливаясь и отплевываясь, он вынырнул и увидел, что лодка наполовину затоплена, а ее нос задран вверх. Из трюма смыло в море пойманных бонито, и они исчезли под водой. Это привело его в ярость. Вся добыча псу под хвост!

Он налег на нос, чтобы выровнять лодку. И опять очутился под водой – вместе с лодкой, которую продолжало тянуть в глубину. Он спешно скользнул к корме, пошарил в трюме и нашел что искал. Слава Сан Педро! Его нож не утонул, и маска была цела – самое дорогое после невода имущество.

Он единым махом перерезал канат.

Тотчас плетенку вынесло вверх, а Уканьяна опрокинуло. Но в конце концов он снова оказался в лодке, ничего не понимая. Весло плавало неподалеку. Он подгреб к нему руками, подтянул к себе, огляделся и разразился бранью. Конечно! Он слишком близко подошел к подводным скалам, и невод запутался в них. Это все его идиотская дрема! А где сеть, там и буек. Застрял в скалах, не может всплыть.

Да, наверное, так и есть. Скалы были единственным правдоподобным объяснением, но сомнения все же оставались.

Уканьян быстро подгреб к тому месту, где разыгралась драма. Заглянул в глубину, пытаясь что-нибудь рассмотреть в прозрачной воде, но не увидел ничего, кроме световых бликов. Ни следа буйка и сети.

Он должен ее достать.

При мысли о погружении Уканьяну стало не по себе. Как и большинство рыбаков – даже будучи отличным пловцом, – он боялся воды. Да и какой рыбак любит море? Оно выматывает всю душу и оставляет в портовых кабаках угрюмые фигуры молчунов, уже не ждущих ничего.

Но было у Хуана его сокровище! Подарок одного туриста.

Он достал из трюма маску, поплевал в нее и тщательно растер слюну, чтобы стекла не запотевали под водой. Потом сполоснул, прижал к лицу и натянул крепление на затылок. Это была дорогая вещь, с мягким, облегающим латексом по краям. Ни дыхательного аппарата, ни трубки у него не было, но он и так обходился.

Уканьян прикинул, насколько велика угроза нападения акул. В этих широтах не водились экземпляры, опасные для человека. Лишь изредка встречались сельдовые акулы, молотоголовые и мако, которые опустошали рыбачьи сети, да и то далеко в море. Большие белые акулы тут почти не появлялись. Кроме того, одно дело нырять в открытом море и другое – вблизи скал и рифов, под их прикрытием. Уж его сеть точно не на совести акул. Виной всему его неосторожность.

Он накачал легкие доверху и нырнул головой вниз. Важно было как можно быстрее проникнуть на глубину, иначе зависнешь наверху с полными легкими, как воздушный шарик. Корпус строго вертикально, голова вперед – он быстро отдалялся от поверхности. Если с лодки вода казалась непроницаемой и темной, то здесь, внизу, его окружил светлый, приветливый мир с причудливыми вулканическими рифами, на скалах – солнечные блики. Взгляд его обшаривал скалы в поисках невода. Если он не обнаружит его сейчас, придется выныривать и повторять попытку.

Да хоть десять попыток! Без сети он отсюда не уйдет, нельзя ему без сети.

Потом он заметил буек.

На глубине метров в десять-пятнадцать застрял за выступом. Тут же была и сеть. Кажется, зацепилась в нескольких местах. Крошечные рыбки сновали сквозь ячейки и брызнули врассыпную, когда Уканьян подплыл. Он нащупал опору под ногами и начал высвобождать сеть. Течение раздувало пузырем его расстегнутую рубаху.

Тут он заметил, что сеть вся изорвана.

Одни скалы не могли такого натворить.

Охваченный тревогой, Уканьян продолжал возиться с сетью. Да, штопать ему – не перештопать. Воздух в легких кончался. В один прием не управиться, придется подниматься и потом снова нырять.

Пока он думал об этом, вокруг него происходили какие-то изменения. Вначале он решил, что туча закрыла солнце. Пляшущие солнечные зайчики исчезли со скал, растения больше не отбрасывали тени…

Он насторожился.

Даже тучи не могли быть причиной такой разительной перемены. За несколько секунд померкло небо.

Уканьян выпустил сеть и глянул вверх.

Насколько хватало глаз, у поверхности воды сплотилась стая рыб размером с руку. От растерянности Уканьян выпустил из легких часть воздуха, и пузырьки понеслись вверх.

Он недоумевал, откуда вдруг взялась такая стая. Никогда в жизни ему не приходилось видеть ничего подобного. Тела рыб неподвижно замерли, подрагивая только хвостовыми плавниками, лишь изредка одна-другая метнется в сторону. Потом косяк внезапно изменил позицию на несколько градусов, все рыбы двигались слаженно и сомкнули тела еще теснее.

Собственно, это типичное поведение стаи. Но что-то здесь было не так. Не столько даже в поведении рыб, сколько в самих рыбах.

Уж больно их было много. Конца-края не видно. Стало еще темнее, а оставшийся в легких воздух начал жечься.

Золотая скумбрия, растерянно подумал он. На ее возвращение никто уже и не надеялся. Ему бы радоваться. Золотая скумбрия ценилась на рынке, и невод такой рыбы мог долго кормить семью рыбака.

Но что-то Уканьян не радовался.

Наоборот, его обуял страх.

Косяк был неправдоподобный. Он простирался от горизонта до горизонта. Неужто скумбрия растерзала его сеть? Как это могло быть?

Прочь отсюда, сказал он себе и оттолкнулся от скалы. Стараясь сохранять спокойствие, он поднимался медленно, понемногу выпуская остатки воздуха. Всякое движение в стае между тем прекратилось – бескрайнее пучеглазое скопище равнодушия.

Они хотят меня задержать, пронеслось в его сознании. Они не пускают меня к лодке.

Внезапно его охватил леденящий ужас. Сердце бешено забилось. Он больше не думал ни о скорости подъема, ни о порванной сети, ни о буйке – он думал лишь о том, как пробить устрашающую плотность над головой и снова оказаться на поверхности, в родной стихии, в безопасности.

Некоторые рыбы дернулись в сторону.

Что-то, извиваясь, метнулось к Уканьяну.

На небе по-прежнему не было ни облачка. Стоял чудесный день. Волны слегка усилились, но не настолько, чтобы человеку в маленькой лодке стало не по себе.

Только не было никакого человека. Лишь лодку-плетенку тихонько уносило в открытый океан.

4 марта

Тронхейм, норвежское побережье

Вообще-то этот город был слишком уютным для институтов и исследовательских центров. Среди разноцветной идиллии из деревянных домов, парков и деревенского вида церквушек пропадало всякое чувство причастности к прогрессу, хотя НТНУ – Норвежский научно-технический университет – находился тут же, за углом.

Трудно найти другой город, так гениально сочетающий в себе прошлое и будущее, как Тронхейм. И Сигур Йохансон был счастлив жить в отставшем от времени районе Киркегата – на первом этаже домика с двускатной крышей, цвета охры, с белой террасой и таким дверным архитравом, что любой голливудский режиссер рыдал бы от зависти. Он благодарил судьбу за свою профессию морского биолога, и хотя занимался самыми новейшими исследованиями, современность мало интересовала его. Йохансон был визионер, и вся его жизнь протекала в духе Жюля Верна. Никому не удавалось так объединить жаркое дыхание века машин, старомодное рыцарство и вечную жажду невозможного, как этому великому французу. А современность походила на улитку, волочившую на себе гору невежества. Она не находила достойного места в мире Сигура Йохансона. Он служил ей, пополнял ее находки и презирал ее за то, что она из всего этого делала.

В это позднее утро он ехал на своем джипе к исследовательскому корпусу НТНУ, а мысленно все еще был в прошлом. Он провел выходные в лесу, у озера, в местах, которых не коснулось время. Летом он отправился бы туда на «ягуаре», уложив в багажник корзину для пикника со свежеиспеченным хлебом, паштетом из гусиной печенки, купленным в магазине деликатесов, и бутылкой пряного траминера, предпочтительно урожая 1985 года. С тех пор, как Йохансон переехал сюда из Осло, он хорошо освоил здешние окрестности, не особенно востребованные тронхеймцами. Года два назад он случайно попал на берег уединенного озера и там, к своему восхищению, наткнулся на домик, давно уже требующий ремонта. Ему стоило больших усилий разыскать владельца – тот занимал один из руководящих постов в Норвежской государственной нефтедобывающей компании «Статойл» и жил в Ставангере. Зато это ускорило приобретение домика. Хозяин был рад, что нашелся желающий, и продал его за смешную цену. Йохансон нанял бригаду нелегальных русских иммигрантов, и те в несколько недель привели домик в соответствие с его представлением о том, как должно выглядеть пристанище бонвивана конца 19-го столетия, предназначенное для отдыха на природе.

Там он сидел долгими летними вечерами на веранде с видом на озеро и читал прорицателей-классиков – от Томаса Мора до Джонатана Свифта и Герберта Уэллса, – слушал Малера и Сибелиуса, наслаждался фортепьянной игрой Гленна Гулдса и симфониями Равеля в исполнении Селибидейса.

Йохансон вырулил на пологий подъем. Впереди показался главный корпус НТНУ – могучее, похожее на крепость строение начала XX века, припорошенное снегом. За ним тянулась территория университета с учебными корпусами и лабораториями. Весь этот ареал населяли десять тысяч студентов – настоящий студенческий городок. Жизнь тут била ключом, и Йохансон вздохнул. На озере было чудесно – уединенно и возвышенно. В минувшее лето он несколько раз брал с собой туда ассистентку директора департамента кардиологии, с которой познакомился в деловой поездке. Они быстро поняли друг друга, но к концу лета Йохансон объявил об окончании их отношений. Он не хотел связывать себя, к тому же трезво оценивал реальность. Ему было 56 лет, она на тридцать лет моложе. Для краткосрочной связи это прекрасно. Но не годится для жизни, за порог которой он мало кого пускал.

Он припарковался и направился к зданию факультета естественных наук. Он все еще мысленно был на озере и чуть не проглядел Тину Лунд, стоявшую у окна перед дверью в его кабинет.

– Опаздываешь, – сказала она, подтрунивая. – Кто-то не хотел тебя отпускать?

Йохансон улыбнулся. Лунд работала в «Статойле» и вращалась в основном в исследовательских кругах «Синтефа». Этот фонд принадлежал к числу самых крупных негосударственных научно-исследовательских структур Европы. Именно благодаря этому фонду норвежская прибрежная промышленность сделала большой рывок, а совместная работа «Синтефа» и НТНУ принесла Тронхейму славу центра технологических исследований. Учреждения «Синтефа» были рассредоточены по всей округе. Лунд, в стремительной карьере доросшая до должности замначальника отдела освоения новых месторождений нефти, недавно была откомандирована в институт морских технологий «Маринтек», который тоже был частью «Синтефа».

Йохансон, снимая пальто, оглядел ее высокую стройную фигуру. Тина Лунд ему нравилась. У них в свое время чуть было не начался роман, но на полдороге они решили, что лучше им остаться друзьями. С тех пор они помогали друг другу в работе и иногда вместе обедали.

– Я старый человек, мне необходимо много спать, – ответил Йохансон. – Хочешь кофе?

– Если есть.

Он заглянул в секретариат и обнаружил полный кофейник. Его секретарши не было видно.

– Только с молоком, – крикнула из кабинета Лунд.

– Я знаю, – Йохансон налил кофе, в ее чашку добавил молока и вернулся. – Я знаю про тебя все. Ты что, забыла?

– Но так далеко ты никогда не заходил.

– И слава богу. Садись. Что привело тебя ко мне?

Вместо ответа она поставила перед Йохансоном на письменный стол закрытый бокс из матовой стали.

– Загляни.

Йохансон откинул крышку. В боксе была вода, и в ней извивалось что-то волосатое. Йохансон пригляделся.

– Как ты думаешь, что это? – спросила Лунд. Он пожал плечами.

– Черви. Двое. Изрядные экземпляры.

– Вроде бы да. Но мы ломаем голову, какой это вид?

– Это полихеты. Щетинковые черви, если тебе это о чем-нибудь говорит.

– Я знаю, что такое полихеты. – Она помедлила. – А ты не мог бы их исследовать и классифицировать? Вывод нам нужен как можно скорей.

– Ну, – Йохансон склонился над боксом. – Как я уже сказал, это определенно щетинковые черви. Очень красивые, кстати. Яркие. Морское дно населено всякой живностью, иной раз даже не знаешь, какого они вида. А что вызвало у вас тревогу?

– Если бы мы знали.

– Вы даже этого не знаете?

– Эти черви – с континентальной окраины. С глубины 700 метров.

Йохансон поскреб бороду. Черви в контейнере дрогнули и задвигались. Они хотят есть, подумал он, только нечего им дать. Его удивляло, как они вообще еще живы. Большинство организмов плохо переносит, если их извлекают наверх с такой глубины.

– Я могу их посмотреть.

– Хорошо бы. – Она сделала паузу. – Тебе ведь что-то показалось странным, правда? По глазам видно.

– Может быть.

– Что именно?

– Не могу сказать ничего определенного. Я не специалист по этому виду, не таксоном. Бывают очень разные щетинковые черви – всех цветов и форм. Всех я не знаю, хотя знаю их очень много. Эти, мне кажется… Ну да, этих я как раз не знаю.

– Жаль, – лицо Лунд омрачилось. Но она тут же улыбнулась: – А почему бы тебе не приступить к исследованию прямо сейчас, а соображения ты сообщишь мне за обедом?

– Так сразу? Ты думаешь, мне больше нечего делать?

– Судя по тому, когда ты являешься на работу, ты не очень загружен.

Глупо, но она была права.

– Ну хорошо, – вздохнул Йохансон. – Давай встретимся в кафетерии в час. Я могу из них вырезать кусочек-другой или они дороги тебе живыми и здоровыми?

– Делай что нужно. Пока, Сигур.

Она умчалась. Йохансон проводил ее взглядом и подумал, что с ней, пожалуй, было бы ничего. Но слишком суетно для такого погруженного в себя типа, как он. К тому же он не любил догонять.

Он просмотрел почту, сделал несколько неотложных звонков и потом перенес бокс с червями в лабораторию. Не было сомнений в том, что это полихеты. Они, как и пиявки, относились к типу аннелидов, кольчатых червей, и в принципе не представляли собой особо сложной формы жизни. Зоологов они привлекали по другой причине. Полихеты принадлежали к старейшим из всех известных живых существ. Археологические окаменелости подтверждали, что они существуют в почти неизменной форме с середины кембрийского периода, а ведь это уже 500 миллионов лет. Если в пресной воде или влажных почвах они встречаются редко, то морские глубины хорошо ими населены. Они разрыхляют осадочные пласты и служат пищей рыбам и ракам. Большинство людей питают к ним отвращение – скорее всего оттого, что в заспиртованном виде они теряют свою краску. Но перед Йохансоном были живые обитатели подводного мира, и он не мог налюбоваться их красотой.

Несколько минут он разглядывал их розовые тела со щупальцеобразными отростками и белыми кустиками щетины. Потом покапал на червей раствором хлорида магния, чтобы релаксировать их. Есть разные варианты умерщвления червя. Самый распространенный – поместить его в алкоголь, в водку или в прозрачный аквавит. По мнению людей, такая смерть наступает под наркозом, то есть убийство не столь жестоко. Черви же на этот счет другого мнения, и смертельные судороги превращают их в напряженные комки, если их предварительно не расслабить. Для этого и служит хлорид магния. Мускулы червя расслабляются, и после этого с ним можно делать что угодно.

На всякий случай он одного из червей заморозил. Всегда пригодится иметь один экземпляр в резерве, если позднее понадобится делать генетический анализ или исследовать устойчивые изотопы. Второго червя он зафиксировал в алкоголе, потом выложил на рабочую поверхность и измерил. Червь оказался длиной семнадцать сантиметров. Потом он разрезал его вдоль и тихонько присвистнул.

– Ах, какие у мальчика зубки.

Внутреннее строение червя тоже однозначно указывало на его принадлежность к кольчатым червям. Рыльце, которое полихеты молниеносно выбрасывают при поимке добычи, втянуто внутрь. Но оно оказалось усаженным хитиновыми челюстями и несколькими рядами крошечных зубов. Йохансону уже приходилось видеть такие создания, но размеры этих челюстей превосходили все, что он знал прежде. Чем дольше он разглядывал червя, тем больше в него закрадывалось подозрение, что этот вид еще не описан.

Как удачно, подумал он. Слава и почести! Кому в наши дни еще удается открыть новый вид?

Но он не был вполне уверен, поэтому влез во внутреннюю университетскую компьютерную сеть и порылся в ее джунглях. Получалось что-то странное. Вроде бы такой червь был, но вроде как и нет. Йохансону стало даже интересно. Он так увлекся, что чуть не забыл, ради чего вообще исследует это животное. В результате он почти бежал к кафетерию по стеклянным коридорам университетских переходов, но все равно опоздал на четверть часа. Лунд ждала его за угловым столиком под пальмой и помахала ему рукой.

– Извини, пожалуйста, – сказал он. – Давно меня ждешь?

– Уже несколько часов. И умираю от голода.

– Я успел заглянуть в меню. Сегодня стоит заказать шницель из индейки, – предложил Йохансон.

Лунд кивнула. Зная Йохансона, можно было положиться на его вкус. Пить она заказала кока-колу, а он позволил себе бокал шардонэ. Пока он, сунув нос в бокал, вынюхивал следы пробки, она нетерпеливо ерзала на стуле.

– Ну?

Йохансон отпил крошечный глоток и причмокнул губами.

– Вполне приличное. Свежее и выразительное.

Лунд смотрела на него непонимающе. Потом закатила глаза.

– Ну ладно, ладно, – он отставил бокал и закинул ногу на ногу. Ему доставляло удовольствие испытывать ее терпение. Она заслуживает пытки, если в понедельник с утра поджидает тебя с работой. – Надеюсь, ты не ждешь от меня исчерпывающего доклада, это потребовало бы недель или месяцев. Пока же я классифицировал бы оба твоих экземпляра как мутантов или как новый вид. Либо то и другое, если быть точным.

– Ничего себе точность.

– Извини. Скажи, из какого именно места вы их достали?

Лунд описала ему это место. Оно находилось на изрядном отдалении от суши, там, где норвежский шельф обрывается в глубину. Йохансон задумчиво слушал.

– А можно узнать, что вы там делаете?

– Мы изучаем треску.

– О! Она еще есть? Это радует.

– Оставь свои шуточки. Ты же знаешь, какие проблемы у тех, кто пытается подобраться к нефти. Мы не хотим нарваться на упреки, что мы чего-то не предусмотрели.

– Вы строите платформу? А я думал, добыча идет на убыль.

– Вот это в данный момент не моя проблема, – сказала Лунд слегка раздраженно. – Мое дело – сказать, можно ли вообще строить платформу. Так далеко в море еще никто не бурил. Мы должны проверить технические условия. Должны доказать, что работаем с учетом безопасности окружающей среды. И надо посмотреть, что там плавает и чего там с природой, чтобы невзначай не навредить.

Йохансон кивнул. Лунд натерпелась от результатов Североморской конференции, после которой норвежское министерство рыбного хозяйства замучило нефтяников своими придирками: те, видите ли, сбрасывают в море миллионы тонн отравленной производственной воды. Производственная вода выкачивается вместе с нефтью и обычно сливается назад, прямо в море. Десятилетиями никто не ставил под сомнение такую практику. До тех пор, пока правительство не поручило норвежскому институту моря провести исследование, выводы которого напугали в равной мере и экологов, и нефтедобытчиков. Оказалось, некоторые субстанции в производственной воде вредят размножению трески. Они действуют как женские гормоны. Самцы рыб становятся бесплодными или меняют пол. Другие виды рыб тоже оказываются под угрозой. Тут же последовало требование немедленной остановки нефтедобычи в отдаленных от суши районах, что вынудило нефтяников изучать альтернативы.

– Это очень хорошо, что они за вами следят, – сказал Йохансон.

– Да уж, от тебя дождешься поддержки, – вздохнула Лунд. – Но как бы то ни было, на континентальном склоне мы доковырялись до больших глубин. Провели сейсмические замеры и запустили роботов на глубину 700 метров, чтобы сделать снимки.

– И нашли червей.

– Это было полной неожиданностью. Мы не думали, что они там окажутся.

– Вот те раз. Черви живут везде. А выше 700 метров? Там вы их тоже обнаружили?

– Нет. – Она снова нетерпеливо поерзала на стуле. – И что теперь с этими проклятыми тварями? Я бы хотела поскорее с этим разобраться, а то другой работы полно.

Йохансон подпер руками подбородок.

– Проблема с твоим червяком, – сказал он, – в том, что их, собственно, два.

Она взглянула на него непонимающе.

– Естественно. Червяка два.

– Я имею в виду род. Если не ошибаюсь, он принадлежит к недавно открытому виду, о котором пока ничего не известно. Его обнаружили в Мексиканском заливе, где он водится на дне и явно питается бактериями, которые в свою очередь в качестве источника энергии и роста используют метан.

– Метан, говоришь?

– Да. И тут начинается самое интересное. Твои червяки слишком велики для своего вида. Есть, конечно, щетинковые черви и двухметровой длины, и больше. Кстати, тоже очень старые. Но то другой калибр, и водятся они в другом месте. Если твои идентичны червям из Мексиканского залива, то они существенно подросли с момента их открытия. Те, в заливе, максимум пять сантиметров, а твои втрое длиннее. Кроме того, на норвежском континентальном склоне они пока еще никем не были описаны.

– Интересно. Чем ты это объяснишь?

– Единственный ответ, который мне приходит в голову, – что я натолкнулся на новый вид. Внешне они похожи на мексиканского ледяного червя, зато по размерам и некоторым другим признакам – совсем на других червей. Вернее сказать, на предков червей, которых мы считали давно вымершими. На одно маленькое кембрийское чудовище. Меня только удивляет…

Он помедлил. Весь регион уже настолько взят под лупу нефтяными компаниями, что червяк таких размеров не должен был остаться незамеченным.

– Что? – подгоняла его Лунд.

– Ну, либо мы все были слепые, либо твои новые подопечные объявились там совсем недавно. Может быть, пришли с еще большей глубины.

– Тогда спрашивается, как они могли подняться так высоко, – Лунд помолчала. – Когда ты управишься с результатами?

– Ты меня торопишь?

– Не месяц же мне ждать!

– Хорошо, – Йохансон успокаивающе поднял руки. – Я должен разослать твоих червей по всему свету в надежде на своих людей. Дай мне две недели. Быстрее никак не получится.

Лунд ничего не ответила. Пока она думала о своем, глядя в пустоту, принесли еду, но она к ней не притронулась.

– И они питаются метаном?

– Бактериями, питающимися метаном, – уточнил Йохансон. – Такая причудливая симбиотическая система, о которой лучше расскажут более сведущие люди. Но это касается того червя, про которого я думаю, что он родня твоему. Чему пока нет никаких доказательств.

– Если он больше того, который из Мексиканского залива, то у него и аппетит больше, – размышляла Лунд.

– Уж точно больше, чем у тебя, – сказал Йохансон, кивнув на ее нетронутую еду. – Кстати, раздобудь еще несколько экземпляров твоего монстра.

– Вот уж в чем нет недостатка.

– Они у вас еще есть?

Лунд кивнула со странным выражением глаз. Потом начала есть.

– Ровно дюжина, – сказала она. – Но внизу гораздо больше.

– Много?

– Дай прикинуть… Думаю, несколько миллионов.

12 марта

Остров Ванкувер, Канада

Дни приходили и уходили, а дождь оставался.

Леон Эневек не помнил, чтобы за последние годы так долго шли сплошные дожди. Он смотрел в монотонную гладь океана – горизонт казался ртутной линией между поверхностью воды и низкими тучами. В той стороне начал обозначаться просвет. Но это мог быть и просто наползающий туман. Тихий океан насылал что хотел без малейшего предупреждения.

Не сводя с горизонта глаз, Эневек ускорил «Голубую акулу» – большую надувную моторную лодку, заполненную двенадцатью туристами в непромокаемых куртках, вооруженными биноклями и видеокамерами, но уже потерявшими к делу всякий интерес. Полтора часа они терпеливо ждали появления серых китов и горбачей, которые еще в феврале покинули теплые бухты Калифорнии и Гавайев, пустившись в миграцию на летние пастбища Арктики. Их путь в несколько тысяч километров пролегал от Тихого океана через Берингово море в Чукотское – до границы льдов, в их страну молочных рек и кисельных берегов, где они набивали себе утробу блошиными рачками и креветками. Когда дни снова становились короче, они пускались в обратный путь к Мексике. Там, защищенные от их злейших врагов – косаток, – они рождали своих детенышей. Дважды в году стаи огромных морских млекопитающих проходили мимо Британской Колумбии и острова Ванкувер – то были месяцы, когда все билеты в такие города, как Тофино, Уклюлет и Виктория, с их станциями наблюдения за китами, оказывались распроданы.

Но в этом году все изменилось.

Уже давно китам полагалось позировать туристам-фотографам. Вероятность встретить китов в это время года была настолько велика, что «Китовая станция Дэви» гарантировала в противном случае бесплатную повторную поездку. Пустыми могли оказаться несколько часов, но чтобы целый день без китов – это был полный провал. А неделя без китов давала бы повод для тревоги, но такого еще не случалось.

Но в нынешнем марте животные затерялись где-то между Калифорнией и Канадой. Вот и сегодня ожидаемое приключение не состоялось. Туристы упрятали камеры в футляры. Дома им не о чем будет рассказать, разве что о скалистых берегах, скрытых за пеленой дождя.

Эневек, привыкший во время наблюдений за китами давать пояснения и комментарии, чувствовал, что язык у него пересох. В течение полутора часов он отбубнил всю историю региона и перешел к анекдотам, чтобы настроение пассажиров не упало совсем. Наконец запас отвлекающих маневров был тоже исчерпан.

– Возвращаемся назад, – объявил он.

В ответ – разочарованное молчание. На возвращение через пролив Клэйоквот требовалось добрых три четверти часа. Он решил хотя бы завершить день в ускоренном темпе. И так все промокли до костей. На лодке было два мощных мотора, которые могли обеспечить скорость, вышибающую адреналин. Вот все, что он мог предложить пассажирам.

Когда вдали показались свайные строения Тофино с причалом станции, дождь неожиданно прекратился. Обрисовались холмы и очертания гор. Эневек помог туристам выйти из лодки и закрепил ее у пирса. На террасе станции уже собрались следующие искатели приключений, которых им не видать.

– Если и дальше так пойдет, придется нам переквалифицироваться, – сказала Сьюзен Стринджер. Она стояла за стойкой и раскладывала рекламные проспекты. – Наблюдать, например, лесных белочек, а?

«Китовая станция» представляла собой соединение офиса и магазина, где продавались поделки, сувенирный китч, одежда и книги. Сьюзен Стринджер работала тут офис-менеджером, используя эту работу, чтобы оплатить учебу.

Как и Эневек когда-то. Он еще четыре года назад защитил ученую степень, но так и остался работать тут шкипером. Летние месяцы прошлых лет он посвятил написанию книги о разуме и социальной структуре морских млекопитающих, чтобы сенсационными экспериментами завоевать уважение специалистов. Книга имела успех, автор считался восходящей звездой, и его забрасывали лестными предложениями, перед которыми безотрадная жизнь на острове Ванкувер теряла всякую привлекательность. Эневек знал, что рано или поздно уступит и переедет в один из больших городов, где его ждала хорошо оплачиваемая работа. Ему был 31 год. Он мог получить должность доцента в университете или исследователя в одном из научных институтов, писал бы статьи в специальные журналы, ездил по конгрессам и жил в престижном районе.

– Если бы можно было хоть что-то сделать, – угрюмо сказал он, расстегивая дождевик.

– А ты не хочешь обсудить с Родом Пальмом телеметрические данные?

– Уже обсудили. В январе они запустили несколько афалин и морских львов с датчиками – и все. Данные они получили, но все записи оборвались незадолго до начала миграции.

Стринджер пожала плечами.

– Не беспокойся. Они явятся. Несколько тысяч китов – не иголка в стоге сена, их не так просто потерять.

– Ты права.

Она улыбнулась.

– Наверное, застряли в пробках в Сиэтле. В Сиэтле всегда пробки.

– Очень смешно.

– Да расслабься ты! Они и раньше, бывало, опаздывали. Сегодня вечером увидимся в «Шхуне»?

– Нет, я не приду. Мне надо готовить эксперимент с белухой.

Она окинула его строгим взором.

– Если хочешь знать мое мнение, у тебя перебор с работой.

Эневек отрицательно покачал головой.

– Я должен это сделать, Сьюзен. Это для меня важно, к тому же я ничего не смыслю в биржевых курсах.

Это был камешек в огород Родди Уокера, друга Сьюзен. Он был брокером в Ванкувере и на несколько дней приехал в Тофино. По его представлениям, отпуск состоял в том, чтобы всех донимать своим мобильником и финансовыми сводками, и то и другое на повышенной громкости. Стринджер давно поняла, что дружбы не получится, особенно после того, как Уокер целый вечер терзал Эневека вопросами о его происхождении.

– Ты можешь мне не верить, – сказала она, – но Родди способен говорить и на другие темы.

– Ну хорошо, – сказал Эневек. – Я зайду позже.

Он знал, что не зайдет, и Стринджер знала. И все-таки она сказала:

– Встречаемся в восемь, если надумаешь. Может, все же поднимешь свой обросший ракушками зад. Сестра Тома здесь, а она к тебе неравнодушна.

Сестра Тома была не самым худшим доводом. Но Том Шумейкер был их коммерческим директором, а Эневека не привлекала мысль слишком тесно привязываться к людям и месту, с которыми он собирался порвать все связи.

– Я подумаю.

Стринджер покачала головой и вышла. Эневек некоторое время обслуживал входящих клиентов, пока не появился Том и не сменил его до конца дня.

Он вышел на главную улицу Тофино. «Китовая станция» располагалась у самого въезда в городок. Здание было красивое – большой деревянный дом с красным фронтоном, крытой террасой и лужайкой перед входом, на которой опознавательным знаком возвышался семиметровый хвост кита, вырезанный из кедра. Рядом был хвойный лес. Все выглядело именно так, как обычно представляют себе Канаду европейцы. Картину дополняли местные жители, рассказывающие байки о встречах с медведями в собственном палисаднике или о верховых прогулках на спине кита. Не все, но кое-что все же было правдой. Остров Ванкувер культивировал миф о себе как истинной Канаде. Западное его побережье с пологими пляжами, уединенными бухтами, болотами и реками в окружении столетних елей и кедров каждый год привлекало толпы туристов. Иногда можно было прямо с берега увидеть серых китов, выдр и морских львов, которые грелись на солнце вблизи берегов. И даже когда море насылало дожди, остров все еще был похож, по мнению многих, на рай.

Эневек не замечал всего этого.

Он свернул к пирсу. Там стояла на якоре старая яхта, принадлежавшая Дэви. Владельца «Китовой станции» отпугивала сумма необходимых вложений, чтобы сделать яхту пригодной для плавания, и он сдавал ее Эневеку за небольшие деньги; и тот жил здесь, а свое жилье – крошечную квартирку в Ванкувере – почти совсем забросил.

Он взял на яхте необходимые вещи и вернулся к станции. В Ванкувере у него была машина, ржавый «форд». Но на острове он обходился старым «лэнд крузером» Шумейкера. Он сел в него, завел мотор и поехал к «Постоялому двору Виканинниш», отелю высшей местной категории, расположенному в нескольких километрах от станции на скалистом утесе, откуда открывался фантастический вид на океан. Между тем небо продолжало очищаться, и уже показались голубые прогалины. Дорога вела сквозь густой лес. Через десять минут он оставил машину на маленькой парковке и дальше отправился пешком. Тропа поднималась в горку. Пахло сырой землей. Падали одинокие капли. С веток елей свисали папоротники и мох.

Когда его взгляду открылся «Виканинниш», краткий отдых от человеческого общества уже сделал свое дело. Теперь, когда немного прояснилось, он мог спокойно посидеть на берегу со своими записками. Может, подумал он, спускаясь по деревянным ступенькам к морю, после работы можно будет даже побаловать себя хорошим ужином тут, в отеле. Кухня у них отличная, а мысль очутиться в недосягаемости для Уокера и всей окружающей суеты, посидеть, наблюдая закат, сразу улучшила его настроение.

Он сел на поваленный ствол дерева, раскрыл ноутбук и тетрадь для черновых записей и принялся за работу. Минут десять спустя он заметил боковым зрением фигуру, спустившуюся по лестнице и пересекающую пляж. Она остановилась у края воды. Был отлив, и песок в закатных лучах солнца был усеян деревяшками плавника. Женщина, сделав крюк, направилась в сторону Эневека. Он насупил брови и придал себе неприступно-занятый вид.

– Хэлло, – послышался низкий голос. Эневек поднял глаза.

Перед ним стояла стройная, привлекательная женщина с сигаретой и улыбалась ему. На вид ей было хорошо за пятьдесят. Седые волосы коротко острижены, загорелое лицо испещрено морщинками. В туфлях на босу ногу, в джинсах и ветровке.

– Хэлло, – его ответ прозвучал вовсе не так резко, как он рассчитывал. Как только он поднял на нее взгляд, то перестал ощущать ее присутствие как помеху. В синих глазах женщины поблескивало любопытство. Должно быть, в юности она была хороша собой. Она и сейчас еще излучала что-то неуловимо эротичное.

– Что вы здесь делаете? – спросила она.

В других обстоятельствах он отделался бы уклончивым ответом и продолжил свои занятия. Есть достаточно способов дать людям понять, что они могут идти ко всем чертям.

Вместо этого он неожиданно для себя ответил:

– Я работаю над одной статьей о белухах. А вы?

Женщина затянулась сигаретой. Потом села рядом с ним на ствол дерева, как будто он ее пригласил. Он посмотрел на ее профиль, тонкий нос и высокие скулы и вдруг подумал, что уже где-то видел ее.

– Я тоже работаю над одной статьей. Но боюсь, никто не захочет ее читать, – она сделала паузу и взглянула на него. – Сегодня я была в вашей лодке.

Вот откуда он ее знает. Женщина в темных очках с капюшоном на голове.

– А что с китами? – спросила она. – Мы так и не увидели ни одного.

– Ни одного и нет.

– А почему?

– Я только об этом и думаю.

– Вы не знаете?

– Нет.

Женщина кивнула, как будто ей был хорошо знаком этот феномен.

– Могу себе представить, что творится у вас в голове. Мои тоже не появляются, но, в отличие от вас, я знаю причину.

– А кто они такие, ваши?

– Может, вам уже не ждать, а поискать? – предложила она, пропустив его вопрос мимо ушей.

– Да мы ищем, – он отложил тетрадь, сам удивляясь своей откровенности. Казалось, он говорит со старой знакомой.

– И как вы это делаете?

– Через спутники. Теленаблюдением. Можно обнаружить движущиеся группы эхолотами. Есть и другие возможности.

– И что, они улизнули от вас?

– Никто не думал, что они исчезнут. В начале марта их видели на широте Лос-Анджелеса, все было в порядке.

– И все исчезли?

– Нет, не все, – Эневек вздохнул. – Все немного сложнее. Вам это интересно?

– Иначе бы я не спрашивала.

– Киты здесь есть. Местные. В здешних водах мы наблюдаем двадцать три вида китов. Некоторые из них появляются периодически – серые киты, горбачи, минки, – другие постоянно живут в этом регионе. У нас одних только косаток три вида.

– А, киты-убийцы!

– Такое название – чистое недоразумение, – сердито сказал Эневек. – Косатки – приветливые существа, в природных условиях не бывает нападений на человека. Такое лживое название, как киты-убийцы, ввели истерики вроде Кусто, который не постеснялся объявить косаток врагом человека номер один. Или тот же Плиний в своей «Истории»! Знаете, что он пишет? «Чудовищная масса мяса, вооруженная варварскими зубами». Разве зубы могут быть варварскими?

– Варварскими могут быть разве что зубные врачи, – она затянулась сигаретой. – Хорошо, я все поняла. А что значит слово «косатка»?

Эневек удивился. Об этом его никто никогда не спрашивал.

– Научное название Orcinus Orca. Тот, кто принадлежит царству мертвых. Только не спрашивайте меня, кто додумался их так назвать.

Она улыбнулась своим мыслям.

– Вы сказали, есть три вида косаток.

Эневек кивнул в сторону океана.

– Прибрежные косатки, о которых мы мало знаем, они то появляются, то исчезают. Во-вторых, косатки-кочевники; они кочуют маленькими группами. Может быть, именно они ближе всего соответствуют вашим представлениям о китах-убийцах. Они поедают все подряд: морских собак, морских львов, дельфинов, птиц, они нападают даже на голубых китов. Здесь, где берег скалистый, они остаются исключительно в воде, но в Южной Америке встречаются типы, которые охотятся на берегу. Выходят на сушу и нападают на тюленей и другую живность.

Он замолк в ожидании новых вопросов, но женщина молчала.

– Третий вид обитает в ближайших окрестностях острова, – продолжал Эневек. – Резиденты. Большие семьи. Вы знаете остров?

– Немного.

– На востоке, в сторону материка, есть пролив Джонстоуна. Там резиденты живут круглый год. Они питаются исключительно лососем. С начала семидесятых годов мы изучаем их социальную структуру. – Он сделал паузу и растерянно взглянул на нее: – О чем это я? Почему мы об этом заговорили?

Она засмеялась.

– Простите меня. Это я виновата. Выбила вас из колеи, но мне всегда все хочется знать поточнее.

– Это у вас профессиональное?

– Врожденное. Впрочем, вы хотели мне рассказать, какие киты исчезли, а какие нет.

– Да, я хотел это сделать, но…

– Но у вас нет времени.

Эневек бросил взгляд на черновую тетрадь и ноутбук. За сегодняшний вечер он должен завершить статью. Но вечер еще не кончился. А он к тому же почувствовал голод.

– Вы остановились в «Виканиннише»? – спросил он.

– Да.

– Что вы делаете сегодня вечером?

– О! – она подняла брови и улыбнулась ему. – В последний раз мне задавали этот вопрос лет десять назад. Как это волнующе.

Он ответил ей улыбкой:

– По правде говоря, меня подгоняет голод. Я подумал, не продолжить ли нам разговор за ужином.

– Хорошая идея, – она соскользнула со ствола, погасила сигарету, а окурок сунула в карман ветровки. – Но я должна вас предостеречь. Я разговариваю во время еды, причем безостановочно задаю все новые вопросы, если меня не остановить интересным рассказом. Так что уж вы не подкачайте. Кстати, – она протянула ему руку, – Саманта Кроув. Зовите меня Сэм, как все.

Ресторан располагался на самом краю утеса, будто хотел прыгнуть в море, и оттуда открывался панорамный вид на залив. Место было идеальное для наблюдения за китами. Но в этом году даже здесь приходилось довольствоваться видом лишь тех обитателей моря, которых приносили с кухни.

– Проблема в том, что кочевники и прибрежные косатки больше не показываются, – объяснил Эневек. – Резидентов не меньше, чем обычно, но они не любят появляться на этой стороне, хотя пролив Джонстоуна становится для них все неуютнее.

– Почему?

– А как бы вы чувствовали себя, если бы вам приходилось делить дом с паромами, баржами, пассажирскими судами и рыбаками? Кругом тарахтят моторки. Ванкувер промышляет древесиной. Сухогрузы вывозят в Азию все окрестные леса. Когда исчезают деревья, то реки мелеют и лосось теряет свои нерестилища. А резиденты не едят ничего, кроме лосося.

– Понимаю. Но вы беспокоитесь не только из-за косаток, ведь так?

– Серые киты и горбачи – наша главная головная боль. То ли они нашли обходной путь, то ли им надоело быть зрелищем для туристов. – Он покачал головой. – Но все не так просто. Когда в начале марта перед островом Ванкувер появляются стаи китов, у них в желудках уже несколько месяцев пусто. Всю зиму в Калифорнии они проедают накопленный жир. Но ведь когда-то он кончается. И здесь они впервые получают пропитание.

– Может, они проплыли дальше в открытом море.

– Там для них мало еды. Серым китам, например, бухта Виканинниш поставляет главную часть пропитания, которой в открытом море не найдешь, это Onuphis elegans.

– Elegans? Шикарно звучит.

Эневек улыбнулся:

– Это червь. Длинный и тонкий. Залив песчаный, их тут чудовищное количество, и серые киты их очень любят. Без этой промежуточной подкормки им не добраться до Арктики. – Он отхлебнул воды. – В середине восьмидесятых уже было так, что киты не появились. Но тогда причина была ясна. Серые киты тогда практически вымерли. Их выбили. С тех пор мы их кое-как восстановили. Я думаю, теперь их тысяч двадцать, и большая часть в здешних водах.

– И все они не появились?

– Среди серых китов тоже есть несколько резидентов. Они обитают здесь. Но очень немного.

– А горбачи?

– Та же самая история. Исчезли.

– Кажется, вы сказали, что пишете статью о белухах?

Эневек оглядел ее.

– А что, если и вы мне что-нибудь расскажете о себе?

Кроув ответила веселым взглядом:

– Ну, главное обо мне вы знаете: старая дама, которая задает вопросы.

Появился официант и сервировал для них жареные на гриле королевские креветки на шафрановом ризотто. Собственно, Эневек мечтал сегодня посидеть один, чтобы никто не трещал у него над ухом. Но Кроув ему нравилась.

– Но о чем вы спрашиваете, кого и для чего?

Кроув очистила от панциря креветку, пахнущую чесноком.

– Очень просто. Я спрашиваю: есть тут кто-нибудь?

– Есть тут кто-нибудь?

– Именно так.

– И каков ответ?

Мясо креветки исчезло между двумя ровными рядами белых зубов.

– Ответа я пока не получила.

– Может, надо спрашивать громче? – сказал Эневек, обыгрывая ее комментарии на пляже.

– Я бы с удовольствием, – сказала Кроув, не переставая жевать. – Но средства и возможности пока ограничивают меня радиусом ровно в двести световых лет. Тем не менее в середине девяностых мы провели шестьдесят триллионов измерений и отобрали из них только тридцать семь, про которые нельзя с уверенностью сказать, имеют ли они естественно-природное происхождение, или кто-то нам действительно сказал «Хэлло».

Эневек уставился на нее.

– SETI? – спросил он. – Вы работаете в SETI?

– Верно. Search for Extra Terrestrial Intelligence. Поиск внеземного разума. Проект «Феникс», точнее.

– Вы прослушиваете космос?

– Примерно тысячу звезд, аналогичных Солнцу, которые старше трех миллиардов лет. Да. Это лишь один проект из многих, но, может быть, важнейший, если вы позволите мне немного тщеславия.

– Надо же!

– Закройте рот, Леон, ничего особенного в этом проекте нет. Вы анализируете пение китов и пытаетесь разузнать, что интересного они могут вам поведать. Мы слушаем космос, потому что убеждены, что там кишмя кишат разумные цивилизации.

Эневек был очарован.

– И вы действительно приняли сигналы, которые позволяют предположить существование разумной жизни?

Она помотала головой.

– Нет. Мы приняли сигналы, которые мы не знаем, как классифицировать. По правде говоря, мне от отчаяния надо бы кинуться с ближайшего моста, а я тут с аппетитом поглощаю еду, хотя я одержима своим делом так же, как вы вашими китами.

– Про которых я по крайней мере знаю, что они есть.

– Сейчас, скорее, нет, – улыбнулась Кроув. Эневек чувствовал, как тысяча вопросов выстраиваются в очередь, чтобы быть заданными. Проект поиска внеземного разума стартовал в НАСА в начале девяностых, специально в годовщину прибытия Колумба. В пуэрториканском Аресибо в самом большом на земле радиотелескопе была установлена новая программа. За минувшее время в SETI возникли и новые проекты благодаря щедрым спонсорам, а проект «Феникс» был из самых известных.

– Значит, вы та самая женщина, которую играет Джоди Фостер в «Контакте»?

– Я та женщина, которая охотно села бы в тот космический корабль, на котором Джоди Фостер летит к внеземлянам. Вы знаете, Леон, я ведь делаю для вас исключение. Обычно у меня начинаются судороги, когда меня расспрашивают о моей работе. Мне всякий раз приходится часами объяснять, что же я делаю.

– Мне тоже.

– Правильно. Вы мне кое-что рассказали, теперь я у вас в долгу. Что вас еще интересует?

Эневек думал недолго.

– Почему вы до сих пор не добились результата?

Кроув повеселела. Она положила себе на тарелку новую порцию креветок и заставила его некоторое время ждать ответа.

– А кто сказал, что у нас нет результата? Кроме того, наш Млечный Путь насчитывает около сотни миллиардов звезд. Обнаружить планеты, подобные Земле, довольно трудно, потому что их свет очень слаб. Но теоретически в таких планетах нет недостатка. Подумайте только: сто миллиардов звезд!

– Правильно, – усмехнулся Эневек. – Двадцать тысяч горбачей все-таки проще.

– Это как если бы нужно было доказать существование крошечной рыбки и для этого вам пришлось бы процеживать каждый литр океанской воды. Но рыбка подвижна. Вы можете повторять всю процедуру процеживания океана до Судного дня и можете даже прийти к мнению, что этой рыбки не существует. На самом деле ее немерено, только плавает она всякий раз не в том литре, который вы в этот момент просматриваете. «Феникс» берет под лупу сразу много литров, но зато мы ограничиваемся – скажем так, в ваших масштабах – проливом Джорджия. Понимаете? Там есть цивилизации. Я не могу это доказать, но я твердо убеждена в том, что число их бесконечно. Но вселенная в бесконечное число раз больше, вот что глупо.

Эневек размышлял.

– Разве НАСА не посылала сигнал в космос?

– Ах, вон что, – глаза ее сверкнули. – Вы хотите сказать, что нечего рассиживаться и слушать, надо самим подать голос. Да, это было сделано. Еще в 1974 году мы отправили из Аресибо сигнал в М13. Это шаровидная туманность неподалеку от нашей галактики. Но нашей проблемы это не решает. Любое известие может затеряться в межзвездном пространстве, исходит оно от нас или от других. Было бы невероятной случайностью, если бы кто-то получил наш сигнал. Кроме того, слушать дешевле, чем посылать сигналы.

– И все-таки. Это повысило бы шансы.

– Может, мы этого не хотим.

– Почему же? – в недоумении спросил Эневек. – Я думал…

– То есть мы-то хотим. Но есть множество людей, которые смотрят на это скептически. Многие почитают за благо не привлекать к себе внимания.

– Какие глупости.

– Не знаю, глупости ли. Я лично тоже верю, что разум, который дорос до межзвездных путешествий, должен уже преодолеть стадию дикости. С другой стороны, я думаю, от этого аргумента нельзя отмахнуться. Люди должны подумать, как сделать себя заметными. Иначе возникнет опасность быть неправильно понятыми.

Эневек молчал. Его мыслями снова завладели киты.

– Вы не приходите иногда в отчаяние? – спросил он.

– Как без этого? А сигареты и виски на что?

– А если вы вдруг достигнете цели?

– Хороший вопрос, Леон. – Кроув сделала паузу и задумчиво водила пальцами по скатерти. – В принципе я уже много лет спрашиваю, что, собственно, является нашей Целью. Думаю, если б я знала ответ, то прекратила бы заниматься исследованиями. Ответ – это всегда окончание поиска. Возможно, нас мучает одиночество нашего существования. Мысль, что мы лишь случайность, которая больше нигде не повторится. Но может быть, мы стремимся доказать как раз то, что, кроме нас, нет никого и мы занимаем в творении особое место, которого якобы достойны. Я не знаю. Почему вы изучаете китов и дельфинов?

– Я… мне просто интересно.

Нет, это не совсем так, подумал он в ту же минуту. Это не просто любопытство. Итак, чего же он ищет?

Кроув была права. В принципе они делали одно и то же. Каждый прослушивал свой космос и надеялся получить ответ. Каждый в глубине души тосковал по собратьям, по обществу разумных существ, которые не были бы людьми.

Кроув, кажется, прочитала его мысли.

– Дело не в другом разуме, – сказала она. – Нас занимает вопрос, что останется от нас, если другой разум существует. Кто мы тогда? И кем мы больше не являемся? – Она откинулась на спинку стула и улыбнулась теплой, привлекательной улыбкой. – Знаете, Леон, я думаю, в конце стоит очень простой вопрос о смысле жизни.

После этого они говорили о разном, но уже не о китах и не о чужих цивилизациях. В половине одиннадцатого, после того как они еще посидели у камина в салоне, заказав себе выпить: Кроув – бурбон, а Эневек, как обычно, минеральную воду, – они распрощались. Она проводила его наружу. Облака окончательно рассеялись. Над ними простиралось звездное небо, которое, казалось, втягивало их в себя. Некоторое время они просто смотрели вверх.

– Вам иногда не надоедают ваши звезды? – спросил Эневек.

– А вам ваши киты?

Он засмеялся:

– Нет. Не надоедают.

– Я очень надеюсь, что вы их отыщете.

– Я вам сообщу об этом, Сэм.

– Я и так узнаю. Это был очень приятный вечер, Леон. Если наши пути еще раз пересекутся, я буду рада. Будьте внимательны к своим подопечным. Я думаю, эти животные имеют в вашем лице верного друга. Вы добрый человек.

– Откуда вам знать?

– В моем положении вера и знание поневоле находятся на одной длине волны. Берегите себя.

Они пожали друг другу руки.

– Может быть, мы встретимся, когда будем косатками, – в шутку сказал Эневек.

– Почему именно косатками?

– Индейцы квекиютл верят, что каждый, кто при жизни был хорошим человеком, в следующий раз рождается косаткой.

– Да? Мне это нравится! – Кроув улыбнулась до ушей, и Эневек понял, что большинство ее морщин происходят от улыбок. – А вы верите в это?

– Разумеется, нет.

– Почему же? Разве вы не один из них?

– Из кого? – спросил он, хотя прекрасно понял, кого она имела в виду.

– Из индейцев.

Эневек почувствовал, как все в нем окаменело. Он взглянул на себя ее глазами. Приземистый мужчина с широкими скулами и медной кожей, слегка суженными глазами и густыми, падающими на лоб прямыми смоляными волосами.

– Что-то вроде того, – сказал он после слишком долгой паузы.

Саманта Кроув оглядела его. Потом достала пачку сигарет из своей ветровки, прикурила и сделала глубокую затяжку.

– М-да. К сожалению, я и этим одержима. Всего хорошего, Леон.

– Счастливо, Сэм.

13 марта

Норвежское море и побережье

Сигур Йохансон не видел Тину Лунд неделю. В это время ему пришлось заменять заболевшего профессора и прочесть на несколько лекций больше, чем было запланировано. Кроме того, он был занят статьей для журнала и еще пополнением своего винного погребка, ради чего ему пришлось оживить ослабевшую связь с одним эльзасским знакомым, представителем славной давильни Hugel&Fils, располагавшей известными раритетами. Некоторые из них Йохансон намеревался подарить себе ко дню рождения. А также он по случаю приобрел виниловые пластинки с записями 1959 года «Кольца Нибелунгов» под управлением сэра Джорджа Солти и коротал с ними вечера. Червяки Лунд были оттеснены на второй план, тем более, что пока о них не было никаких новых известий.

На девятый день после их встречи Лунд наконец позвонила – в явно приподнятом настроении.

– Что-то больно ты весела, – отметил Йохансон. – Не повредит ли это твоей научной объективности?

– Вполне возможно, – радостно возвестила она.

– Объяснись.

– Потом, при случае. Слушай, завтра «Торвальдсон» будет на континентальной окраине и спустит на глубину робота. Хочешь при этом присутствовать?

Йохансон мысленно просмотрел свое расписание.

– В первой половине дня я занят, – сказал он. – Буду знакомить студентов с сексуальной жизнью серных бактерий.

– Это плохо. Корабль отплывает ранним утром.

– Откуда?

– Из Кристиансуна.

Кристиансун находился в часе езды от Тронхейма на скалистом мысе, обдуваемом всеми ветрами. С расположенного неподалеку аэродрома регулярно летали вертолеты в сторону буровых островов, которые один за другим тянулись по всему североморскому шельфу вдоль норвежского фарватера. Семьсот платформ для добычи нефти и газа.

– Может, я приеду позже? – предложил Йохансон.

– Да, пожалуй, – сказала Лунд после короткого раздумья. – Неплохая идея. Собственно, мы оба могли бы приехать позже. Что ты делаешь послезавтра?

– Ничего, что нельзя было бы отменить.

– Тогда так и поступим. Приедем позже, переночуем на «Торвальдсоне» и вдоволь насмотримся на запуск этого робота.

– То есть ты поедешь со мной?

– Не совсем. Я полдня проведу на берегу, а ты примкнешь ко мне после обеда. Вместе полетим в Гульфакс, а оттуда нас переправят на «Торвальдсон».

– Одно удовольствие слушать, как ты импровизируешь на ходу. А можно узнать, зачем такой сложный путь?

– Ну, чтобы тебе было проще.

– Мне-то да. Но ты могла бы спокойно отплыть завтра утром прямо на борту.

– Лучше я составлю компанию тебе.

– Врешь, но очаровательно, – сказал Йохансон. – Где я тебя там найду?

– Приезжай в Свегесунне.

– О боже! В эту дыру?

– Это очень милая дыра, – настаивала Лунд. – Встретимся в «Фискехузе». Знаешь, где это?

– Я достаточно хорошо знаком с цивилизацией Свегесунне. Это ресторан на берегу рядом со старой деревянной церковью?

– Правильно.

– Часа в три?

– В три – прекрасно. Я договорюсь насчет вертолета. – Она сделала паузу. – У тебя уже есть какие-нибудь результаты?

– К сожалению, нет. Может, завтра будут.

– Хорошо бы.

Они закончили разговор. Йохансон наморщил лоб. Опять этот червяк. Пробился на передовую линию и снова завладел его вниманием.

Это всегда было неожиданно, когда в давно изученной экосистеме вдруг из ничего возникал новый вид. Сами по себе черви не вызывали никакой тревоги. Если они действительно родня ледового червя, то они косвенно питаются метаном. А метан есть всюду на континентальных склонах, в том числе и в Норвегии.

Тем не менее что-то в них было странным.

Войдя на следующий день в кабинет, он обнаружил два письма с таксономическими заключениями. Он удовлетворенно пробежал глазами результаты и уже хотел отложить письма. Но потом перечел их.

Удивительные существа. Действительно.

Он засунул все бумаги в папку и отправился на лекцию. Два часа спустя он ехал в своем джипе по холмистому ландшафту фьорда в направлении Кристиансунна. Уже таяло, и кое-где обнажилась земля. В такие дни трудно одеться по погоде. Половина университета была простужена. Йохансон предусмотрел все возможные варианты и собрал целый чемодан. Лунд, конечно, будет над ним потешаться – как всегда, когда он являлся с таким багажом. Ну и пусть. Если бы мог, Йохансон и сауну с собой прихватил. Кроме того, он запасся кое-чем, чтобы полакомиться вдвоем, когда придется коротать ночь на корабле. Они хотя и были друзьями, но не стоило из-за этого так уж держать дистанцию.

Йохансон ехал медленно. Он мог бы доехать до Кристиансунна и быстрее, чем за час, но не любил спешить. С половины пути дорога шла вдоль воды и вела через несколько мостов. Он наслаждался видами. В Хальсе он переправился через фьорд на автопароме и двинулся дальше на Кристиансунн. Снова пошли мосты через морские воды. Сам Кристиансунн располагался на нескольких островах. Он пересек город и переправился на остров Аверой. Свегесунне – живописная рыбацкая деревня – располагалась на внешнем краю острова. В сезон здесь бывало полно туристов, но сейчас в местечке было тихо, все сонно выжидали прибыльного летнего времени.

Ресторан «Фискехузе» был закрыт. Лунд, несмотря на холод, сидела на открытой террасе за одним из деревянных столиков. С нею был молодой человек, незнакомый Йохансону. То, как они сидели рядышком на деревянной скамье, зародило в нем подозрение. Он подошел поближе и откашлялся.

– Я слишком рано?

Она подняла голову. Ее глаза сияли. Йохансон перевел взгляд на мужчину – атлетически сложенного молодого человека, которому на вид не было и тридцати, с русыми волосами и хорошо очерченным лицом, – и подозрение стало уверенностью.

– Может, мне подойти попозже? – сказал он с колебанием.

– Каре Свердруп, – представила она. – Сигур Йохансон.

Блондин улыбнулся Йохансону и протянул ему руку:

– Тина мне о вас много рассказывала.

– Надеюсь, ничего такого, что вызвало бы у вас тревогу.

Свердруп засмеялся.

– Именно такое. Что вы чрезвычайно привлекательный представитель профессорско-преподавательского племени.

– Чрезвычайно привлекательный старый дурень, – поправила его Лунд.

– Да просто старый пень, – завершил Йохансон. Он сел на скамейку напротив, поднял воротник куртки и положил папку с заключениями на стол: – Таксономическая часть. Очень подробная. Могу кратко изложить. – Он взглянул на Свердрупа: – Не хотелось бы вгонять вас в скуку, Каре. Тина вам рассказывала, о чем идет речь, или она издавала только влюбленные вздохи?

Лунд метнула в него сердитый взгляд.

– Все ясно. – Он раскрыл папку и достал из нее конверт с заключениями. – Итак, одного из твоих червяков я послал во франкфуртский музей Зенкенберга, а другого – в Америку, в Смитсониевский институт. Поскольку там сидят лучшие таксономы, каких я знаю. Оба специалисты по любым червям. Еще один червяк отправился в Киль для исследования на растровом электронном микроскопе, но ответ пока не пришел, как и анализ со спектрометра. Пока что я могу тебе лишь сказать, в чем эксперты сходятся.

– В чем же?

Йохансон откинулся на спинку и положил ногу на ногу.

– В том, что они не сходятся во мнении.

– Как содержательно.

– В основном они подтвердили мое первое впечатление. С вероятностью, близкой к уверенности, можно утверждать, что речь идет о виде Hesiocaeca methanicola, известном также как ледяной червь.

– Пожиратель метана?

– Выражение неточное, радость моя, но это неважно. Такова часть первая. Часть вторая такова, что им загадали загадку необычайно выраженные челюсти и ряды зубов. Такие признаки указывают на хищных животных, или на роющих, или на жвачных. И это странно.

– Почему?

– Потому что ледяным червям такой большой жевательный аппарат не нужен. У них, правда, есть челюсти, но значительно меньшие.

Свердруп смущенно улыбнулся.

– Извините, доктор Йохансон, я ничего не понимаю в этих существах, но мне интересно. Почему им не нужны челюсти?

– Потому что они живут симбиотически, – объяснил Йохансон. – Они вбирают в себя бактерии, которые питаются гидратом метана…

– Гидратом?

Йохансон коротко взглянул на Лунд. Она пожала плечами.

– Объясни ему.

– Это очень просто, – сказал Йохансон. – Может быть, вы слышали, что в океанах очень много метана.

– Да. Об этом постоянно пишут.

– Метан – это газ. Он в больших количествах собирается на морском дне и на континентальных склонах. Часть его замерзает на поверхности дна. Вода и метан дают соединение в виде льда, который может сохраняться в таком состоянии только под высоким давлением и при низких температурах. Поэтому его находят лишь на известной глубине. Этот лед называют гидратом метана. Все пока понятно?

Свердруп кивнул.

– Хорошо. Повсюду в океане есть бактерии. Некоторые из них усваивают метан. Они пожирают его и выделяют сероводород. Бактерии хоть и микроскопически малы, но их так много, что они просто устилают дно. В таких случаях мы говорим о бактериевых лужайках. Они встречаются в первую очередь там, где залегает гидрат метана. Вопросы?

– Пока нет, – сказал Свердруп. – Как я догадываюсь, тут на сцену выходят ваши черви.

– Правильно. Есть черви, которые питаются выделениями бактерий. Между ними возникают симбиотические отношения. В некоторых случаях червь поедает бактерии и носит их в себе, в других случаях бактерии живут на его коже. Так или иначе, они снабжают его пропитанием. Поэтому червь ползет на гидрат. Он уютно устраивается там, захватывает себе стадо бактерий и больше ничего не делает. Ему не надо никуда зарываться, ведь он ест не лед, а бактерии на льду. Единственное, что происходит, – это то, что он своей возней вытаивает во льду углубление и остается там, премного довольный всем.

– Я понимаю, – медленно сказал Свердруп. – Зарываться глубже у червя нет повода. Но другие черви делают это?

– Есть разные виды. Некоторые едят осадочные породы или вещества, которые есть в осадочном иле, или перерабатывают детритус.

– Детритус?

– Все, что тонет с поверхности моря. Трупы, мелкие частицы, останки разного рода. Целый ряд червей, которые не живут в симбиозе с бактериями, обладают сильными челюстями, чтобы хватать добычу или чтобы куда-нибудь зарываться.

– Но ледяному червю челюсти не нужны.

– Может, и нужны, чтобы перемалывать крохотные количества гидрата и отфильтровывать оттуда бактерии. Но не клыки же, как у Тининых зверей.

Свердрупа эта тема, казалось, забавляла все больше.

– Если черви, которых открыла Тина, живут в симбиозе с бактериями, пожирающими метан…

– То мы должны спросить, для чего предназначен этот арсенал из челюстей и зубов, – кивнул Йохансон. – Сейчас станет еще интереснее. Таксономы нашли второго червя, которому такая структура челюстного аппарата подходит. Его зовут nereis, хищник, который обитает на всех глубинах. Маленький Тинин любимец имеет челюсти и зубы nereis’а, правда, выраженные так, что приходится скорее думать о далеких предках nereis’а – так сказать, о tirannereis rex.

– Как страшно.

– Это бастард. Нам придется подождать микроскопического и генетического анализов.

– На континентальных склонах бесконечное количество гидрата метана, – сказала Лунд. Она задумчиво пощипывала нижнюю губу.

– Подождем, – Йохансон откашлялся и оглядел Свердрупа. – А чем занимаетесь вы, Каре? Тоже нефтяными разработками?

– Нет, – радостно сказал тот. – Меня просто интересует все, что можно есть. Я повар.

– Необыкновенно приятно! Вы даже не подозреваете, как это утомительно – изо дня в день иметь дело с ученым людом.

– Он готовит фантастически! – сказала Лунд.

Наверное, не только готовит, подумал Йохансон. Но для него же лучше. Тина Лунд привлекала его, но, как только она за порог, он всякий раз с облегчением благодарил судьбу. Для него это было бы слишком обременительно.

– И как вы познакомились? – спросил он, хотя это не так уж и интересовало его.

– В прошлом году я стал директором «Фискехузе», – сказал Свердруп. – Тина несколько раз бывала здесь, но мы только здоровались. – Он обнял ее за плечи, и она приникла к нему. – Но неделю назад все изменилось.

– Да, будто молния ударила, – подтвердила Лунд.

– Это заметно, – произнес Йохансон, глядя в небо. Издалека послышалось тарахтение мотора.

Полчаса спустя они летели в вертолете вместе с дюжиной рабочих-нефтяников. При таком шуме не поговоришь, и Йохансон молча смотрел в иллюминатор. То и дело они пролетали над танкерами, сухогрузами и паромами. Потом показались платформы. С тех пор, как американцы в 1969 году обнаружили в Северном море нефть, оно превратилось в причудливый промышленный ландшафт, установленный на сваях и протянувшийся от Голландии до причалов Тронхейма. В ясные дни с любой лодки были видны разом десятки гигантских платформ. Хотя с вертолета они казались игрушками великанов.

Их цель, Гульфакс, был группой платформ, которые принадлежали государственной нефтяной компании «Статойл». Гульфакс-С был одной из самых крупных платформ на верхнем краю Северного моря – 280 человек, целый поселок. По правилам, Йохансон не имел права там высаживаться. Несколько лет назад он сдал экзамен на допуск к платформам, но с тех пор правила безопасности ужесточились, однако Лунд подключила свои связи. Ведь, по сути, они лишь делали там пересадку, чтобы тут же отправиться на борт «Торвальдсона», который стоял в добром часе езды от Гульфакса.

От сильной турбулентности вертолет провалился в воздушную яму. Йохансон вцепился в подлокотники кресла. Больше никто не отреагировал. Пассажиры, главным образом мужчины, привыкли и не к таким штормам. Лунд повернула голову, ненадолго открыла глаза и подмигнула ему.

Повезло же Каре Свердрупу. Но сумеет ли этот счастливчик поспеть за темпом жизни Лунд, покажет время.

Вскоре вертолет пошел на снижение. Море метнулось навстречу. В какой-то момент весь Гульфакс-С стал виден в боковой иллюминатор. Колосс на четырех железобетонных колоннах, весом в полтора миллиона тонн, общей высотой метров четыреста. Более половины этой высоты скрывалось под водой, где колонны поднимались сквозь лес цистерн. Белый дом – жилой корпус – был лишь маленькой частью гиганта. Основная часть представала перед глазами дилетанта в виде нагромождения палуб, набитых техникой и загадочными машинами, связанными толстыми пучками кабелей, по бокам стояли грузовые краны, а венчал все это храм нефтяников – буровая вышка. На острие гигантского стального выноса, уходящего далеко в море, горел неугасимый факел – газ, отделенный от нефти.

Вертолет опустился на посадочную площадку над жилым корпусом. Пилот посадил машину удивительно мягко. Лунд зевнула, потянулась, насколько позволяла теснота пространства, и ждала, когда винты остановятся.

– Полет был очень приятный, – сказала она.

Кто-то засмеялся. Открыли выходной люк, и все выбрались наружу. Йохансон подошел к краю вертолетной площадки и глянул вниз. В ста пятидесяти метрах под ним пенилось море. Резкий ветер стегал по его комбинезону.

– А может ли что-нибудь опрокинуть это сооружение?

– Нет ничего, что нельзя было бы опрокинуть. Идем, – Лунд схватила его за руку и потащила вслед за другими пассажирами.

У лестницы стоял невысокий плотный человек с бородой и махал им рукой.

– Тина, – позвал он, – что, соскучилась по нефти?

– Это Ларе Йоренсен, – сказала Лунд. – Он отвечает за вертолетное и судовое движение у Гульфакса-С. Он тебе понравится, он отличный шахматист.

Йоренсен шел им навстречу. На нем была форменная куртка «Статойла», и Йохансону он показался похожим на заправщика.

– Я по тебе соскучилась, – засмеялась Лунд.

Йоренсен улыбнулся. Он прижал ее к груди, и это привело к тому, что его светлая шевелюра оказалась под ее подбородком. Потом он пожал руку Йохансону.

– Вы выбрали неудачный день, – сказал он. – В хорошую погоду видна вся гордость норвежской нефтяной индустрии. Остров за островом.

– Работы много? – спросил Йохансон, спускаясь по винтовой лестнице.

Йоренсен помотал головой.

– Не больше, чем обычно. Ты хоть раз бывал на платформах? – Как большинство скандинавов, Йоренсен быстро переходил на «ты».

– Давненько не был. Много нефти достаете?

– Боюсь, все меньше. На Гульфаксе с давнего времени стабильно, ровно двести тысяч баррелей из двадцати одной скважины. Собственно, неплохо. Но мы недовольны. Потому что виден конец. – Он показал в сторону моря. В нескольких сотнях метров Йохансон увидел танкер, стоящий на причале у буя. – Только что заправили его. Придет еще один – и это все на сегодня. Запасы иссякают, ничего не поделаешь.

Места добычи находились не непосредственно под платформами, а в некотором отдалении. Подняв нефть, ее очищали от воды и соли, отделяли от газа и размещали в цистерны вокруг подножия платформ. Оттуда нефть откачивали через нефтепровод в буи. Вокруг платформ на 500 метров была зона безопасности, которую не имело права пересечь ни одно судно, за исключением ремонтных катеров, обслуживающих платформу.

Йохансон заглянул за перила.

– Разве «Торвальдсон» не здесь? – спросил он.

– У другого буя. Отсюда не видно.

– Даже исследовательские суда не подпускаете?

– Нет, хватит с нас рыбаков, которых то и дело приходится отгонять.

– Что, много неприятностей от рыбаков?

– Да не так чтобы много. На прошлой неделе пришлось воспитывать одних, они загнали косяк рыбы аж под платформу. На Гульфаксе-А недавно было хуже. Маленький танкер с повреждением мотора. Дрейфовал прямо на них. Мы послали туда пару наших людей, чтобы отогнать танкер, но потом они сами справились.

То, что рассказывал Йоренсен, в действительности описывало потенциальную катастрофу, которой боялись все. Если полный танкер оторвется и его принесет к платформе, ее может расшатать, но куда больше при этом опасность взрыва. И хотя платформа оснащена противопожарной системой, которая при малейшем намеке на огонь выбрасывает тонны воды, взрыв танкера означает для нее конец. Такие несчастья случаются редко и скорее в Южной Америке, где требования безопасности выполняются из рук вон плохо. В Северном море придерживаются предписаний. Если, например, дует сильный ветер, то танкер просто не загружают.

– Что-то ты похудел, – сказала Лунд, когда Йоренсен открыл перед ней дверь. Они вошли внутрь жилого корпуса и шли по коридору с одинаковыми дверями, ведущими в одинаковые квартиры. – Что, вас плохо кормят?

– Даже слишком хорошо, – захихикал Йоренсен. – Повар у нас отменный. Тебе надо заглянуть в нашу столовую, – продолжал он, обращаясь к Йохансону. – Отель «Ритц» супротив нее – халабуда. Нет, просто директор нашей платформы ополчился против пузатых североморских животов и отдал распоряжение сбросить все лишние килограммы, иначе увольнение.

– Что, серьезно?

– Директива «Статойла». Не знаю, доведут ли они угрозу до исполнения, но она подействовала. Никто не хочет терять работу.

Они дошли до лестничной клетки и спустились. Навстречу им шли рабочие-нефтяники. Их шаги гулко отдавались в стальной шахте.

– Так, конечная станция. У вас есть выбор. Пойдете налево – тогда поболтаем еще полчаса и выпьем кофе. Направо – к шлюпке.

– Я бы выпил кофе… – начал Йохансон.

– Спасибо, – перебила его Лунд. – У нас нет времени.

– «Торвальдсон» без вас не уйдет, – выразил недовольство Йоренсен. – Мы могли бы спокойно…

– Я не хочу запрыгивать на борт в последнюю минуту. В другой раз будет больше времени, обещаю. И снова привезу Сигура. Кто-то же должен обыграть тебя в шахматы.

Йоренсен засмеялся и, пожав плечами, вышел наружу. Лунд и Йохансон последовали за ним. В лицо ударил ветер. Они находились у нижнего края жилого блока. Пол перехода, по которому они двинулись дальше, был сварен из толстых стальных решеток. Сквозь ячейки виднелось волнующееся море. Здесь было куда больше грохота, чем на вертолетной площадке. Йоренсен подвел их к оранжевой шлюпке, висевшей на кране.

– Что будете делать на «Торвальдсоне»? – спросил он между прочим. – Я слышал, «Статойл» хочет продолжать строительство?

– Может быть, – ответила Лунд.

– Платформу?

– Заранее нельзя сказать. Может, и СВОП.

СВОП – это было сокращение от Single Well Offshore Production System. При бурении на глубине от 350 метров устанавливали такие СВОПы – корабли, похожие на гигантские нефтяные танкеры, соединенные с головкой скважины посредством гибкой буровой нитки. Они откачивали с морского дна сырую нефть и одновременно служили для нее промежуточным складом.

Йоренсен потрепал ее по щеке.

– Тогда смотри, малышка, чтобы тебя не укачало на борту.

Они поднялись в шлюпку. Кроме них на борту был только рулевой. Кран спустил шлюпку на поверхность воды. В боковые иллюминаторы было видно, как они опускаются мимо пористых бетонных стен. Потом их закачало на волнах.

Йохансон встал позади рулевого. Ему стоило усилий удержаться на ногах. Вдали показался «Торвальдсон». Корма научного судна была снабжена характерными выносами, с которых в море спускали исследовательские приборы и батискафы. Подниматься на борт пришлось по отвесной лесенке, защищенной со всех сторон. Мучаясь со своим чемоданом, Йохансон подумал, что, наверное, это была не такая уж хорошая идея – прихватить с собой половину гардероба. Лунд, поднимавшаяся первой, обернулась к нему.

– У тебя такой чемодан, будто ты собрался в отпуск.

Йохансон покорно вздохнул.

– А я уже думал, что ты больше вообще ничего вокруг не замечаешь.

Любое побережье в мире окружено зоной сравнительно мелких вод – областью шельфа, с максимальной глубиной до двухсот метров. В принципе шельф – не что иное, как подводное продолжение континента. В некоторых частях мира шельф короткий, в других регионах он тянется на сотни километров, пока дно не обрывается в глубину – где внезапно и круто, а где террасами и постепенно. По ту сторону шельфа начинается неведомая вселенная, о которой наука знает еще меньше, чем о космосе.

В отличие от глубоководья, шельф люди держат под контролем почти полностью. Хотя мелкое море занимает лишь восемь процентов всей водной площади, почти весь мировой улов рыбы происходит оттуда. Сухопутное животное человек во многом живет за счет моря, поскольку две трети его представителей селятся на узкой шестидесятикилометровой прибрежной полосе.

Перед Португалией и северной Испанией регион шельфа на океанографических картах выглядит узкой полоской. Британские острова и Скандинавия, напротив, окружены таким широким шельфом, что оба региона переходят один в другой, образуя Северное море, в среднем глубиной от двадцати до ста пятидесяти метров, то есть достаточно мелкое. На первый взгляд, нет ничего особенного в небольшом море, которое в теперешнем своем виде существует лишь десять тысяч лет. А ведь оно имеет центральное значение в мировом хозяйстве. Это одна из самых оживленных транспортных зон Земли, с высокоразвитыми индустриальными государствами и самым крупным портом всех времен и народов – Роттердамом. Тридцатикилометровой ширины пролив Ла-Манш – одна из транспортных жил мира. Грузовые суда, танкеры и паромы маневрируют здесь в большой тесноте.

Триста миллионов лет назад огромные болота связывали континент с Англией. Океан то надвигался, то снова уходил. Могучие реки несли в северный бассейн ил, растения, останки животных, и все это со временем образовало осадочные слои километровой толщины. Возникали угольные пласты, между тем как местность все глубже погружалась в воду. Все новые слои надвигались друг на друга и спрессовывали нижележащие пласты в песчаник и известняк. Вместе с тем глубины согревались. Органические остатки в камнях подвергались сложным химическим процессам и превращались под действием давления и температуры в нефть и газ. Частично просачиваясь сквозь пористый камень к морскому дну и пропадая в воде. А по большей части оставаясь в подземных залежах.

Миллионы лет шельф пребывал в покое.

Нефть совершила переворот. Норвегия, пребывая в упадке как рыбодобывающая нация, набросилась на вновь открытые месторождения полезных ископаемых и за тридцать лет превратилась во второго в мире по величине экспортера нефти. Ровно половина всех европейских ресурсов размещалась под норвежским шельфом. Такими же богатыми оказались и запасы норвежского газа. Платформы строились одна за другой. Технические проблемы решались без оглядки на то, чего это стоило окружающей среде. Бурили все глубже, простые конструкции первых буровых вышек уступили место сооружениям высотой с «Эмпайр Стейт Билдинг». Идеи о подводных, автоматически управляемых платформах постепенно становились действительностью. Оставалось только ликовать.

Но ликование кончилось быстрее, чем можно было ожидать. Улов рыбы шел на убыль во всем мире; точно так же обстояло дело и с добычей нефти. То, что возникало в течение миллионов лет, иссякло за какие-нибудь сорок. Многие месторождения шельфа были уже исчерпаны. Забрезжил призрак колоссальной свалки ненужной техники – опустевших платформ, демонтировать которые миру было не по силам. Лишь один путь мог вывести нефтедобывающие нации из тупика. По другую сторону шельфа, на континентальных окраинах, на бескрайних глубоководных пространствах залегали нетронутые запасы. Обычные платформы здесь исключались. Те, что планировала группа Лунд, чтобы использовать эти запасы, были сооружения другого рода. Склон далеко не везде был обрывистым. Были и террасы, они-то и представляли собой идеальные площадки для подводных фабрик. В связи с риском, связанным с глубоководными работами, число обслуживающего персонала должно было сводиться к минимуму. С уменьшением нефтедобычи закатывалась и звезда рабочих-нефтяников, которые в семидесятые и восьмидесятые годы привыкли очень хорошо зарабатывать. На Гульфаксе-С планировалось сократить персонал до нескольких десятков. Более новые платформы, как «Человек на Луне» – проект века на газовых месторождениях норвежского склона, – работали в почти автоматическом режиме.

Так или иначе, североморская нефтяная индустрия становилась убыточной. Правда, прекращение добычи представляло собой еще бóльшую проблему.

Когда Йохансон вышел из своей каюты, на борту «Торвальдсона» царило спокойствие. Он подошел к поручням и глянул вокруг. За прошедшие два часа они оставили позади поселок платформ, и теперь корабль находился за краем шельфа. Вдали еще виднелись отдельные силуэты буровых вышек, но в остальном здесь все уже походило на настоящее море, а не на затопленный индустриальный район. Под килем было около 700 метров глубины. Континентальный склон был промерен и картографирован, но о зоне вечной темноты сведений почти не было. Луч мощного прожектора вырывал из темноты то одну, то другую картинку, однако это давало так же мало представления о целом, как свет одного уличного фонаря обо всей Норвегии ночью. Йохансон вспомнил о бутылке бордо и о наборе французских и итальянских сыров в своем чемодане. Он отправился на поиски Лунд и застал ее за проверкой робота. Это был прямоугольный ящик, сваренный из трубок, высотой метра три, начиненный техникой. На закрытой верхней стороне стояло имя робота – «Виктор». В передней части ящика Йохансон увидел камеры и манипулятор. Лунд просияла, увидев его.

– Ну как?

Йохансон из уважения оглядел «Виктора» со всех сторон.

– Большой желтый пылесос, – сказал он.

– Пораженец ты.

– Ну ладно. На самом деле я впечатлен. Сколько эта штука весит?

– Четыре тонны. Эй, Жан!

Худощавый человек с рыжими волосами выглянул из-за кабельного барабана. Лунд подозвала его.

– Жан-Жак Альбан – старший офицер на этой ржавой посудине, – представила рыжего Лунд. – Слушай, Жан, мне еще нужно кое-что утрясти. А Сигур ужасно любопытный, он хочет все знать о «Викторе». Будь добр, позаботься о нем.

Она убежала. Альбан смотрел ей вслед с выражением веселого бессилия.

– Как я понимаю, у вас есть дела поважнее, чем рассказывать мне о «Викторе», – предположил Йохансон.

– Ничего-ничего, – Альбан улыбнулся. – Тина в один прекрасный день перегонит сама себя. А вы из НТНУ, правильно? Вы исследуете червей.

– Я только высказал свое мнение на их счет. А почему эти создания так вас беспокоят?

Альбан махнул рукой.

– Нас беспокоит скорее строение дна на склоне. А червей мы обнаружили случайно, они занимают главным образом фантазию Тины.

– А я думал, вы спускаете робота ради червей, – удивился Йохансон.

– Это Тина вам сказала? – Альбан взглянул на автомат и покачал головой. – Нет, это лишь часть миссии. Разумеется, мы ничем не можем пренебречь, но главным образом мы готовимся к установке долговременной измерительной станции. Прямо над разведанными залежами нефти. Если мы придем к выводу, что место надежное, то впоследствии здесь будет подводная станция добычи нефти.

– Тина мне что-то говорила о СВОПе.

Альбан глянул на него так, будто не знал, что на это ответить.

– Вообще-то, нет. Подводная фабрика уже, считай, готова. Если в планах что-то изменилось, то это прошло мимо меня.

Ага. Значит, плавучей платформы не будет. Может, было лучше не углубляться в эту тему. Йохансон стал расспрашивать Альбана о роботе.

– Это «Виктор-6000», – объяснил Альбан. – Он может погружаться на глубину шесть тысяч метров и работать там несколько дней. Мы управляем им отсюда, сверху, и получаем общие результаты в реальном масштабе времени, все через кабель. На сей раз он останется под водой 48 часов. Попутно нагребет и червей. «Статойл» хочет избежать обвинений в том, что нарушает биологическое равновесие экосистемы. А вы что думаете про этих червей?

– Ничего, – уклончиво ответил Йохансон. – Пока.

Прозвучал сигнал запуска. Йохансон увидел, как выносная стрела пришла в движение и подняла «Виктора».

– Идемте, – сказал Альбан. Они двинулись к пяти контейнерам в человеческий рост, поставленным посреди палубы.

– А что в этих контейнерах?

– Гидравлика для лебедки, агрегаты, весь этот хлам. А в переднем находится контрольный пульт. Не стукнитесь головой.

Они вошли через низкую дверь. В контейнере было тесно. Йохансон осмотрелся. Половину помещения занимал пульт с двумя рядами экранов. Некоторые мониторы были выключены, другие показывали навигационную информацию. Перед экранами сидели несколько человек. Лунд тоже была здесь.

– Вон тот человек посередине – пилот «Виктора», – тихо объяснял Альбан. – Справа рядом второй пилот, который обслуживает манипулятор. «Виктор» – машина чувствительная и точная, но требует и соответствующей сноровки в управлении. Следующее место принадлежит координатору. Он поддерживает связь с вахтенным офицером на мостике, чтобы корабль и робот действовали в оптимальном контакте. По другую сторону сидят ученые. Там и Тина. Она будет обслуживать камеры. Ну что, все готово?

– Можете начинать спуск, – сказала Лунд. Один за другим включились оставшиеся мониторы.

– Теперь вы видите то, что видит «Виктор», – объявил Альбан. – У него восемь видеокамер. Одна основная с объективом Zoom, два пилотных объектива для навигации и пять дополнительных камер. Качество изображения очень хорошее, даже на глубине в несколько тысяч метров мы получаем резкое изображение в цвете.

Перспектива перед объективами изменилась. «Виктор» погружался. Мониторы показывали зелено-голубой подводный мир, который постепенно мутнел.

– Включить прожекторы, – сказал координатор.

Разом пространство вокруг «Виктора» осветилось. Зеленая голубизна побледнела и уступила место освещенной черноте. В поле зрения попадали мелкие рыбы, потом все заполнилось крохотными воздушными пузырьками. Йохансон знал, что в действительности это планктон, миллиарды крохотных живых существ. Красные и прозрачные рифленые медузы проплывали мимо.

– Что именно будет делать «Виктор», когда опустится? – спросил Йохансон.

– Он возьмет пробы воды и осадочного слоя, нагребет всякой живности, – ответила Лунд, не оборачиваясь. – А главным образом добудет видеоматериал.

На экране возникло что-то вроде ущелья. «Виктор» спускался вдоль отвесной стены. Красные и оранжевые лангусты помахивали длинными усами. Там, внизу, было уже темно, но прожекторы и камеры передавали естественные цвета живых существ поразительно интенсивно. «Виктор» продвигался дальше мимо губок и голотурий, потом склон постепенно стал более пологим.

– Приехали, – сказала Лунд. – 680 метров.

– О’кей, – пилот подался вперед. – Сделаем круг.

Отвесный склон исчез. Какое-то время они снова видели свободное пространство, потом в черно-синей глубине обрисовалось морское дно.

– «Виктор» может перемещаться с миллиметровой точностью, – сказал Альбан с видимой гордостью. – Вы можете поручить ему вдевать нитку в иголку.

– Спасибо, с этим справляется мой портной. А где именно робот сейчас находится?

– На одном из плато. Под ним залегает несметное количество нефти.

– И гидрат метана?

Альбан задумчиво взглянул на него:

– Да, конечно. Почему вы спрашиваете?

– Просто так. И здесь «Статойл» собирается поставить фабрику?

– Хотелось бы. Если не возникнет никаких препятствий.

– В виде червей.

Альбан пожал плечами. Йохансон заметил, что французу неприятна эта тема. Они смотрели, как робот облетает по кругу чужой мир, обгоняя нескладных пауков и рыб, которые рылись в осадке. Камера выхватывала колонии губок, светящихся медуз и мелких каракатиц. Море было населено здесь не особенно густо, зато было много придонных жителей. Через некоторое время ландшафт стал корявым. По дну протянулись полосы.

– Это осадочные оползни, – сказала Лунд. – На норвежских склонах уже кое-что ползет.

– Что это за рифленые структуры? – спросил Йохансон.

– Это из-за течений. Мы подруливаем к краю плато, – Лунд сделала паузу. – Недалеко отсюда мы и обнаружили червей.

Все уставились на экраны. В свете прожекторов появилось что-то новое. Светлые, обширные линялые пятна.

– Лужайки бактерий, – заметил Йохансон.

– Да. Признак гидрата метана.

На экране появились потрескавшиеся белые пятна. Замерзший гидрат залегал прямо на дне. Внезапно Йохансон увидел что-то еще. В пультовой воцарилась тишина.

Части гидрата скрылись под розовой копошащейся массой. Вначале еще можно было различить отдельные существа. Затем огромное количество извивающихся червей стало необозримым. Розовые трубочки с белыми кустиками щетины ползали друг по другу в несколько слоев.

Кто-то за пультом издал возглас омерзения. Люди так устроены, подумал Йохансон. Нам отвратительно все, что ползает и копошится, а ведь это совершенно нормальная картина. Мы бы к самим себе испытывали омерзение, если бы могли видеть, какие орды клещей шевелятся в наших порах, поедая жир кожных выделений, как миллионы крошечных паучков распространяются в наших матрацах, а миллиарды бактерий – у нас в кишечнике.

Но ему и самому не нравилось то, что он видел. Полученная им в университете картинка из Мексиканского залива изображала популяции, похожие на эти, но те черви были меньше размером и вели себя довольно пассивно в своих ямках. А здешние беспокойно извивались и шевелились на льду – гигантская дрожащая масса, целиком покрывающая дно.

– Курс зигзагом, – попросила Лунд.

Робот проделывал размашистый слалом. Картина не изменилась. Черви, куда ни глянь.

Внезапно дно стало опускаться. Пилот направлял робота дальше к краю плато. Даже восемь мощных прожекторов пробивали темноту лишь на несколько метров. Но можно было заметить, что эти твари покрывали весь склон. Йохансону показалось, что они стали еще больше, чем те экземпляры, которые Лунд принесла ему на исследование.

В следующий момент все стало черным. «Виктор» оказался за пределами плато. Здесь был отвесный обрыв на сто метров в глубину. Робот на полной скорости продвигался дальше.

– Поверните, – попросила Лунд. – Посмотрим на отвесную стенку.

Пилот поманеврировал «Виктором». В лучах прожекторов парили мелкие частицы.

Что-то большое и белое изогнулось перед объективом, на секунду заполнило собой весь экран и молниеносно отпрянуло.

– Что это было? – воскликнула Лунд.

– Возвращаемся к прежней позиции.

Робот повернул в обратную сторону.

– Оно исчезло.

– По кругу!

«Виктор» начал вращаться вокруг своей оси. Но ничего, кроме непроницаемой темноты и освещенного планктона, не появилось.

– Но там что-то было, – подтвердил координатор. – Может, рыба.

– Если рыба, то чертовски крупная, – прорычал пилот. – Она заполнила весь экран.

Лунд обернулась к Йохансону. Он покачал головой.

– Понятия не имею, что это было.

– О’кей. Осмотримся пониже.

Робот направился к обрыву. Через несколько секунд в поле зрения показалась отвесная стена. Обломки осадочных пород торчали наружу, все остальное было покрыто розовыми червями.

– Они повсюду, – сказала Лунд. Йохансон подошел к ней ближе.

– У вас есть представление о здешних залежах гидрата?

Лунд постучала по клавишам терминала. На мониторе возникла карта морского дна.

– Вот, белые пятна. Мы нанесли эти залежи на карту.

– Ты могла бы показать мне теперешнее местоположение «Виктора»?

– Примерно здесь, – она указала на область с обширными линялыми пятнами.

– Хорошо. Направьте его туда, наискосок.

Лунд дала указание пилоту. Прожекторы снова выхватили морское дно, свободное от червей. Через некоторое время склон пошел вверх, и тут же из тьмы показалась крутая стена.

– Выше, – сказала Лунд. – Только помедленней. Через несколько метров перед ними открылась прежняя картина. Змеевидные розовые тела с белыми кустиками щетины.

– Все правильно, – сказал Йохансон.

– Что ты имеешь в виду?

– Если ваша карта верна, то именно здесь находятся большие площади гидрата. Иначе говоря, бактерии располагаются на льду, поглощают метан, а черви поедают бактерии.

– А то, что их сразу миллионы, тоже правильно?

Он отрицательно помотал головой. Лунд откинулась на спинку стула.

– Ну хорошо, – сказала она человеку, который распоряжался манипулятором. – Сажайте «Виктора». Пусть нагребет червей и еще раз оглядит местность – если тут уместно употребить такое слово.

Было уже 10 часов, когда в каюту Йохансона постучала Лунд.

– У меня уже глаза жжет, – сказала она, опускаясь в кресло. – Альбан сменил меня на некоторое время.

Ее взгляд упал на доску для сыра и на открытую бутылку бордо.

– О, я должна была это предвидеть, – она засмеялась. – Недаром ты сбежал.

Йохансон покинул пультовую полчаса назад, чтобы все подготовить.

Он начал перечислять ей сыры, представленные на доске, закончив длинным багетом и маслом.

– Ты просто сумасшедший.

– Хочешь стаканчик?

– Разумеется, я хочу стаканчик.

– К сожалению, на «Торвальдсоне» плохо с хрусталем. Что еще интересного вы там увидели?

Лунд взяла стакан и сразу отпила половину.

– Проклятые зверюги на гидрате повсюду.

Йохансон сел напротив нее и намазал маслом ломоть багета.

– Действительно странно.

Лунд принялась за сыр.

– Остальные тоже считают, что есть причины для беспокойства. Особенно Альбан.

– При вашем первом погружении их было не так много?

– Да. На мой вкус, правда, достаточно и того, что было, но мой вкус на них не влияет.

Йохансон улыбнулся ей.

– Ты же знаешь, люди со вкусом всегда в меньшинстве.

– Завтра утром «Виктор» поднимется и принесет нам очередную порцию червей. Тогда ты сможешь поиграть с ними, если захочешь. – Жуя, она поднялась и выглянула в иллюминатор. Небо прояснилось. По воде тянулась лунная дорожка, волны дробили ее на сверкающие кусочки. – Я уже раз сто просмотрела тот фрагмент видео со светлой штукой. Альбан тоже считает, что это была рыба, но тогда, значит, у нее гигантские размеры. И совсем неразличимая форма тела.

– Может, световой рефлекс, – предложил вариант Йохансон.

Она обернулась к нему.

– Нет. Это было на отдалении в несколько метров, как раз на границе света. Оно было большое и плоское и исчезло молниеносно, как будто не переносит света или боится быть обнаруженным.

– Это могло быть что угодно.

– Нет, не что угодно.

– Косяк рыбы тоже может отпрянуть. Если они плывут достаточно плотно, возникает впечатление единого целого…

– Это был не косяк рыб, Сигур! Это было что-то плоское. Что-то стекловидное. Как большая медуза.

– Большая медуза? Вот она и была.

– Нет. Нет! – Она сделала паузу и снова села. – Сам взгляни на нее. Это не медуза.

Они некоторое время молча ели.

– Ты обманула Йоренсена, – неожиданно сказал Йохансон. – Здесь не будет СВОПа. Не будет ничего, где нашлось бы место для рабочих-нефтяников.

Лунд подняла глаза. Отпила вина и задумчиво отставила стакан.

– Верно.

– Почему? Ты боялась разбить ему сердце?

– Может быть.

Йохансон покачал головой.

– Вы все равно разобьете ему сердце. Работы для нефтяников больше не будет, правильно?

– Послушай, Сигур, я не хотела его обманывать, но… Ты же знаешь, вся эта индустрия претерпевает сейчас большие изменения, и людская рабочая сила становится жертвой в борьбе за существование. Что же я могу сделать? Йоренсен и без меня знает, что это так. Он знает, что численность персонала на Гульфаксе-С сократится раз в десять. Дешевле переоборудовать всю платформу, чем занимать работой двести семьдесят человек. «Статойл» носится с идеей вообще убрать людей с Гульфакса-Б. Мы могли бы управлять им с другой платформы, и даже это делается скорее из сострадания.

– Ты хочешь мне внушить, что ваш бизнес больше не приносит выгоды?

– Прибрежная индустрия окупается только тогда, когда ОПЕК поднимает цены на нефть. Как в начале семидесятых. Но с середины восьмидесятых они снова падают. И соответственно, приходится искать новые источники, бурить дальше в море, на глубинах, при помощи робота и АУВ.

АУВ было сокращение от Autonomous Underwater Vehicles, они действовали в принципе как «Виктор», только не были связаны с кораблем пуповиной проводов. Прибрежная индустрия с интересом наблюдала за развитием этих новых глубинных роботов, которые, словно планетарные разведчики, продвигались в неосвоенные районы. Очень подвижные и чувствительные, они в некоторых случаях способны были принимать самостоятельные решения. С помощью АУВ появлялась возможность внедрять и обслуживать нефтедобывающие станции даже на глубине пять-шесть тысяч метров.

– Ты не должна чувствовать себя виноватой, – сказал Йохансон, подливая ей и себе вина. – Ты действительно бессильна против хода событий.

– Но мы все могли бы что-нибудь сделать, – угрюмо ответила Лунд. – Если бы человечество не транжирило горючее, проблемы бы не было.

– Была бы. Только чуть позже. Однако тревога об окружающем мире делает тебе честь.

– И что? – язвительно ответила она. От нее не ускользнул тон насмешки в его голосе. – Представь себе, нефтяные фирмы тоже разделяют эту тревогу.

– Да, но что они делают?

– В следующие десятилетия нам придется заняться демонтажем шестисот платформ, поскольку они уже не оправдывают себя, а техника на них никуда не годится! Ты хоть знаешь, чего это стоит? Миллиарды! А к тому времени весь шельф будет выкачан полностью! Так что не надо выставлять нас какими-то негодяями.

– Ну хорошо, не буду.

– Разумеется, теперь все будет зависеть от беспилотных подводных фабрик. Если мы этого не сделаем, завтра Европа целиком повиснет на нефтепроводах Ближнего Востока и Южной Америки, а нам останется кладбище в море.

– Мне нечего возразить. Я только спрашиваю себя, всегда ли вы точно знаете, что делаете.

– Что ты имеешь в виду?

– Вам придется решить множество технических проблем, чтобы запустить автономные фабрики.

– Да. Конечно.

– Вы планируете введение техники под экстремальным давлением и с высококоррозийными примесями, к тому же еще без обслуживающего персонала. – Йохансон помедлил. – Но вы даже не знаете, что там в действительности творится.

– Мы как раз пытаемся это узнать.

– Как сегодня? Тогда я очень сомневаюсь. Мне это напоминает туриста, который в отпуске делает моментальные снимки, а потом думает, что знает страну, в которой побывал. Вы пытаетесь найти место, застолбить участок и не сводить с него глаз, пока он не покажется вам многообещающим. Но вы так и не поняли, в какую систему вторгаетесь.

– Если, по-твоему, мы так торопимся, то почему я притащила тебе этих проклятых червей?

– Ты права. Ego te absolvo. Ты прощена.

Она кусала нижнюю губу. Йохансон решил сменить тему.

– Каре Свердруп, кстати, приятный парень.

Надо же было сказать хоть что-то позитивное за этот вечер.

Лунд наморщила лоб. Потом расслабилась и засмеялась.

– Ты так думаешь?

– Абсолютно. – Он развел руками. – Вернее, напрасно он перед этим не спросил у меня разрешения, но я могу его понять.

Лунд покачала вино в стакане.

– Все еще очень свежо, – тихо сказала она. Они помолчали.

– Настоящая влюбленность? – нарушил Йохансон тишину.

– У него или у меня?

– У тебя.

– Хм. – Она улыбнулась. – Кажется, да.

– Тебе кажется?

– Я исследовательница. Вначале надо все испытать.

Была полночь, когда она наконец ушла. В дверях она оглянулась на пустые стаканы и корочки от сыра.

– Пару недель назад ты бы меня этим взял, – сказала она. Это прозвучало почти с сожалением.

Йохансон мягко подтолкнул ее в коридор.

– В моем возрасте бывают промашки, – сказал он. – Ну, а теперь все! Иди исследуй.

Она вышла. Потом повернулась и поцеловала его в щеку.

– Спасибо за вино.

Жизнь состоит из компромиссов между упущенными возможностями, думал Йохансон, закрывая дверь. Потом он улыбнулся и прогнал эти мысли. Он использовал слишком много возможностей, чтобы жаловаться.

18 марта

Ванкувер и остров Ванкувер, Канада

Леон Эневек замер.

Давай же, мысленно подбодрил он. Порадуй нас.

Уже в шестой раз белуха подплывала к зеркалу. Небольшая группа журналистов и студентов, собравшихся в подводном зале ванкуверского аквариума, застыла в благоговейной тишине. Сквозь гигантские стекла они могли видеть все, что происходило в воде. Косые лучи солнца плясали на стенах и на полу. Зал наблюдений не освещался, и непрерывная игра света и теней на поверхности воды волшебно озаряла лица стоящих.

Эневек пометил белуху безвредными чернилами. Цветной круг украсил ее нижнюю челюсть. Место было выбрано так, что кит мог увидеть этот круг только в зеркале. В стеклянные стенки бассейна были вмонтированы два зеркала, и к одному из них белуха целенаправленно устремилась. Белое тело слегка развернулось в движении, будто она хотела показать зрителям свой маркированный подбородок. Потом она остановилась перед стеклянной стеной и немного опустилась, пока не достигла уровня зеркала. Замерла, встала вертикально, двинула головой в одну, потом в другую сторону, явно пытаясь узнать, из какой позиции круг виден лучше всего.

В эти секунды белуха жутким образом напоминала человека. В отличие от дельфинов, белухи способны менять выражение лица. Казалось, что кит улыбается своему отражению. Многое из того, что люди охотно приписывают дельфинам и белухам, является результатом этой якобы улыбки. Поднятые вверх уголки рта и в самом деле служат для коммуникации. Но с таким же успехом белухи могут и опустить уголки рта, не выражая при этом плохого настроения. Они способны даже вытягивать губы трубочкой, будто насвистывая.

В следующий момент белуха потеряла интерес к своему отражению. Она элегантно поднялась и отдалилась от стенки аквариума.

– Вот и все, – тихо сказал Эневек.

– И что это значит? – разочарованно спросила одна журналистка.

– Она знает, кто она. Идемте наверх.

Они поднялись из подводного зала на солнечный свет. Под рябью волн скользили тела обеих белух. Эневек сознательно не объяснял ход эксперимента заранее. Он дал участникам высказать свои впечатления, чтобы быть уверенным, что он ничего не приписал от себя в поведение кита.

Все его наблюдения подтвердились.

– Поздравляю, – сказал он наконец. – Вы только что стали очевидцами эксперимента, который в исследовании поведения известен как «самоузнавание в зеркале». Все ли доверяют увиденному?

Студенты доверяли, журналисты меньше.

– Ничего, – сказал Эневек. – Я дам вам короткий комментарий. «Самоузнавание в зеркале» датируется семидесятыми годами. Тесты десятилетиями проводились на приматах. Не знаю, говорит ли вам что-нибудь имя Гордон Гэллап… – Около половины зрителей кивнули, остальные помотали головой. – Ну, Гэллап – психолог из университета штата Нью-Йорк. Однажды он пришел к одной безумной идее: он ставил различные виды обезьян перед зеркалом. Большинство игнорировали свое отражение, другие пытались схватить его, думая, что это чужак. Некоторые шимпанзе узнали себя в зеркале и стали разглядывать. Это было примечательно, потому что большинство животных не осознают самих себя. Они не могут воспринимать себя как самостоятельных индивидов, которые отличаются от сородичей.

Эневек рассказал, как Гэллап маркировал лоб обезьян краской и затем ставил животных перед зеркалом. Шимпанзе быстро понимали, кого они видят в зеркале. Они разглядывали маркировку, ощупывали место пальцами и затем нюхали их. Гэллап провел эксперимент с другими обезьянами, попугаями и слонами. И выдержали тест только шимпанзе и орангутанги, из чего Гэллап вывел, что они обладают самовосприятием и некоторым самосознанием.

– Однако Гэллап пошел еще дальше, – продолжал Эневек. – Он долгое время придерживался мнения, что животные не в состоянии вообразить душу других видов. Но зеркальный тест изменил его взгляды. Сегодня он не только верит в то, что некоторые животные осознают себя, но и в то, что они способны войти в положение другого. Шимпанзе и орангутанги приписывают другим индивидам намерения и испытывают сострадание. Они могут по собственному психическому состоянию делать заключения о состоянии других. Таков тезис Гэллапа, и он находит много сторонников.

Он смолк. Ему было ясно, что журналистов придется окорачивать. Чтобы не прочитать потом в газетах, будто белухи – лучшие психиатры, что у дельфинов есть свой клуб спасения утопающих, а шимпанзе основали свое шахматное объединение.

– Характерно, – продолжал он, – что до девяностых годов зеркальному тесту подвергали почти исключительно сухопутных животных. При этом уже вовсю говорили о разуме китов и дельфинов, однако доказательства не очень интересовали промысловиков. Обезьянье мясо употребляет лишь малая часть населения. А охоту на китов и дельфинов тяжело сочетать с разумом и самосознанием преследуемых. Поэтому многие были не особенно воодушевлены, когда мы несколько лет назад начали проводить зеркальный тест с афалинами. Мы обшивали бассейн частично отражающими стеклами, частично настоящими зеркалами. Затем маркировали афалин черным фломастером. Было удивительно, что наши испытуемые обыскивали стены до тех пор, пока не находили зеркало. Им было ясно, что маркировку можно видеть тем отчетливее, чем лучше отражающая поверхность. Но мы пошли еще дальше, помечая животных поочередно то краской, то просто водой, поскольку могло быть, что афалины реагируют на тактильное раздражение. Но оказалось, что они дольше задерживались перед зеркалом, когда маркировка была видимой.

– Получали ли афалины поощрение? – спросил один из студентов.

– Нет, и мы не тренировали их для теста. Мы даже маркировали разные части тела, чтобы исключить эффект обучения или привыкания. А несколько недель назад мы провели тот же тест с белухой. Мы маркировали кита шесть раз, дважды фломастером-плацебо. Вы сами видели, что было. Всякий раз она подплывала к зеркалу и искала символ. Дважды она не находила его и преждевременно прерывала осмотр. По моему мнению, мы имеем доказательство, что белухи обладают такой же степенью самоузнавания, как и шимпанзе. Киты и люди в этом пункте сходны более, чем считалось до сих пор.

Одна студентка подняла руку.

– Вы хотите сказать… Результаты свидетельствуют, что дельфины и белухи обладают сознанием и духом, правильно?

– Это так.

– На чем это может быть основано?

Эневек растерялся.

– Разве вы не были только что внизу?

– Была. Я видела, что животное регистрировало зеркальное отражение. То есть, оно знает: это я. Но разве из этого неизбежно следует самосознание?

– Вы только что сами ответили на вопрос. Оно знает: это я. Оно обладает сознанием своего Я.

– Мне так не кажется, – она выступила на шаг ближе. Эневек оглядел ее, нахмурив брови. У нее были рыжие волосы, острый носик и слегка увеличенные передние зубы. – Ваш опыт подтверждает у них сознание телесной идентичности. Но это еще не значит, что животное обладает сознанием перманентной идентичности и выводит из этого для себя правила обращения с другими живыми существами.

– Этого я и не говорил.

– Говорили. Вы привели тезис Гэллапа, что некоторые животные по самим себе могут судить о других.

– Обезьяны.

– Что, кстати сказать, оспаривается. По крайней мере, вы не сделали никаких ограничений, когда говорили затем об афалинах и белухах. Или я что-то не так поняла?

– В этом случае и не нужно ничего ограничивать, – досадливо ответил Эневек. – Что животные узнают себя, доказано.

– Некоторые испытания дают основания предполагать это, да.

– К чему вы клоните?

Она пожала плечами и глянула на него круглыми глазами.

– Ну, разве это не очевидно? Вы можете видеть, как ведет себя белуха. Но откуда вам знать, что она думает? Я знакома с работой Гэллапа. Он думает, что доказал, будто животное способно войти в положение другого. Это предполагает, что животные думают и чувствуют, как мы. То, что вы нам сегодня продемонстрировали, есть попытка их очеловечивания.

Эневек лишился дара речи. Она хочет побить его его же собственным аргументом.

– У вас действительно такое впечатление?

– Вы сказали, что киты, возможно, похожи на нас больше, чем мы думали раньше.

– Почему вы так невнимательно слушали, мисс…

– Делавэр. Алиса Делавэр.

– Мисс Делавэр, – Эневек подобрался. – Я сказал, что киты и люди больше похожи друг на друга, чем мы думали.

– В чем же различие?

– В точке зрения. Дело не в том, чтобы выставить человека образцом, а в принципиальном родстве…

– Но я не думаю, что самосознание животного сравнимо с человеческим. Начать с того, что человек имеет перманентное сознание Я, благодаря которому он…

– Неверно, – перебил ее Эневек. – Люди тоже развивают постоянное сознание о себе самом только при определенных условиях. Это доказано. В возрасте от 18 до 24 месяцев маленькие дети начинают узнавать свое отражение в зеркале. До того они неспособны рефлектировать о своем Я-бытии. Они осознают состояние своего духа меньше, чем этот кит, которого мы только что видели. И перестаньте постоянно ссылаться на Гэллапа. Мы здесь стараемся понять животных. А вы что стараетесь?

– Я только хотела…

– Вы хотели? Знаете, как подействовало бы на белуху, если бы в зеркало смотрели вы? Например, вы краситесь – что бы это значило для кита? Он бы сделал вывод, что вы можете идентифицировать персону в зеркале. Все остальное показалось бы ему идиотизмом. В зависимости от того, каков ваш вкус в одежде и косметике, он бы даже мог усомниться, что вы узнаете свое отражение. Он бы поставил под вопрос ваше духовное состояние.

Алиса Делавэр покраснела. Она хотела ответить, но Эневек не дал ей заговорить.

– Разумеется, эти тесты – лишь начало, – сказал он. – Те, кто серьезно изучает китов и дельфинов, не собираются оживлять мифы об их дружеских пирушках с человеком. Вероятнее всего, ни киты, ни дельфины не питают особого интереса к человеку именно потому, что они существуют в другом жизненном пространстве, имеют другие потребности и прошли другой эволюционный путь, чем мы. Но если наша работа будет способствовать тому, что люди станут уважительнее относиться к этим животным, то это стоит любых усилий.

Он ответил еще на несколько вопросов – как можно короче. Алиса Делавэр со смущенной миной держалась на заднем плане. Наконец Эневек попрощался с группой и подождал, пока все разойдутся. Потом обсудил со своей исследовательской командой ближайшие планы и направления работы. Оставшись наконец один, он подошел к краю бассейна, глубоко вздохнул и расслабился.

Он скорее мирился с публичной работой, чем любил ее. Но она была неизбежной. Его карьера продвигалась планомерно. Слава новатора исследований разума бежала впереди него. Так что придется и впредь сталкиваться с такими, как Алиса Делавэр, начетчиками, за горой прочитанных книг не видевшими ни одного литра морской воды.

Он сел на корточки и опустил пальцы в воду. Было раннее утро. Тесты и научные эксперименты они проводили до открытия аквариума или после его закрытия.

Что сказала эта студентка? Будто он пытается очеловечивать животных?

Упрек больно задел его. Эневек старался заниматься наукой трезво. Все его жизнеотношение было предельно трезвым. Он не пил, не ходил на вечеринки и не лез на первый план, чтобы разбрасываться спекулятивными тезисами. Он не верил в Бога и не принимал никакой другой формы религиозно выраженного поведения. Эзотерика была чужда ему в любом виде. Он избегал переносить на животных человеческие оценочные представления. Дельфины в первую очередь становились жертвой романтических представлений, не менее опасных, чем ненависть и превосходство: якобы они оказываются лучше людей и людям следует брать с них пример. Тот же шовинизм, который выражался в беспримерной жестокости, приводил и к безудержному обожествлению дельфинов. То их забивали насмерть, то вусмерть залюбливали.

И как раз с позиций его собственной точки зрения эта мисс Делавэр с заячьими зубами его же и упрекнула.

К нему подплыла маркированная белуха. Это была самка четырехметровой длины. Она высунула голову из воды и дала себя приласкать, тихо посвистывая. Эневек спросил себя, разделяет ли белуха какие-нибудь человеческие чувства и может ли их испытывать. Фактически этому не было никаких доказательств. Так что Алиса Делавэр была права.

Но так же мало было доказательств обратного.

Белуха пощебетала и скрылась под водой. На Эневека упала чья-то тень. Он повернул голову и увидел рядом с собой расшитые ковбойские сапоги.

О нет, подумал он. Только этого ему не хватало!

– Ну, Леон, – сказал мужчина, подошедший к краю бассейна, – кого мучаем на сей раз?

Эневек выпрямился и оглядел подошедшего. Джек Грейвольф имел такой вид, будто сошел с экрана какого-нибудь вестерна. Его богатырская мускулистая фигура была упакована в лоснящийся кожаный костюм. Индейские украшения болтались на широкой, как шкаф, груди. Из-под шляпы с перьями на плечи и на спину падали черные шелковистые волосы. Это было единственное, за чем Джек Грейвольф ухаживал, все остальное в его облике наводило на мысль, что он неделями скачет по прерии, не видя ни воды, ни мыла. Эневек взглянул в его усмехающееся загорелое лицо и сдержанно улыбнулся в ответ.

– Кто тебя впустил сюда, Джек? Не иначе Великий Маниту?

Грейвольф расплылся в улыбке.

– Спецразрешение, – сказал он.

– Да? И давно?

– С тех пор, как поступило папское распоряжение дать вам по рукам. Успокойся, Леон, я вошел вместе со всеми, уже пять минут, как аквариум открыли.

Эневек растерянно глянул на часы. Грейвольф был прав. Он просто забыл со своими белухами про время.

– Надеюсь, это случайная встреча, – сказал он.

– Не совсем.

– Значит, ты пришел ко мне? – Эневек медленно двинулся прочь, и Грейвольф последовал за ним. По аквариуму прогуливались первые посетители. – Чем могу служить?

– Ты сам знаешь, чем можешь служить.

– Старая песня?

– Присоединяйся к нам.

– Забудь об этом.

– Давай, Леон, ведь ты же наш. Тебе ли обслуживать кучу придурков, которые приезжают специально, чтобы пофотографировать китов.

– Не это главное.

– Люди тебя слушают. Если ты официально выступишь против наблюдения китов, дискуссия приобретет совсем иной вес. Ты бы нам очень пригодился.

Эневек остановился и испытующе посмотрел в глаза Грейвольфа.

– Еще бы. Я бы вам пригодился. Но я сам выбираю, с кем мне по пути.

– Вот с этими! – Грейвольф кивнул в сторону бассейна с белухами. – Да меня тошнит, когда я вижу тебя здесь, с пленными! Вы их поймали и мучаете, ведь это для них все равно что убийство в рассрочку.

– Ты что, вегетарианец?

– Чего-чего? – Грейвольф растерянно моргал.

– И еще ответь мне, с кого ты стянул шкуру для своей куртки?

Он зашагал дальше. Грейвольф какое-то время озадаченно стоял, потом догнал Эневека.

– Это же разные вещи. Индейцы всегда жили в согласии с природой. Из шкур животных они…

– Избавь меня от своих поучений.

– Но это так.

– Хочешь, я скажу, в чем твоя проблема, Джек? Точнее, две проблемы. Первая – ты рядишься в шкуру защитника природы, хотя на самом деле ведешь войну за индейцев, которые давно уже устроили свои дела и без тебя. Вторая проблема – ты ненастоящий индеец.

Грейвольф побледнел. Эневек знал, что его собеседник уже несколько раз представал перед судом за членовредительство. Он спросил себя, много ли нужно, чтобы вывести этого громилу из себя. Одного шлепка Грейвольфа хватило бы, чтобы надолго закончить любую дискуссию.

– Что за чушь ты несешь, Леон?

– Ты полукровка, – сказал Эневек. Он остановился у бассейна с морскими выдрами и смотрел, как их темные тела торпедами носятся в воде. – Даже и того нет. Ты такой же индеец, как сибирский медведь. Твоя проблема, что ты не знаешь, кто ты такой; ты не можешь найти себе место, тебе кажется, будто ты со своей природозащитной возней можешь кому-то помешать. Уволь меня от этого.

Грейвольф сощурился на солнце.

– Почему я не слышу слов? Слышу только грохот, как будто вывалили тачку щебенки на железный лист.

– Ой, как страшно!

– К черту, нам ли с тобой враждовать! Так ли уж много я от тебя хочу? Всего лишь поддержки!

– Я не могу тебя поддержать.

– Смотри, я не враг тебе, я и пришел-то лишь для того, чтобы предупредить тебя об одной нашей акции. Хотя я не должен был этого делать.

Эневек насторожился.

– Что вы там опять затеваете?

– Акция называется наблюдение туристов, – Грейвольф громко рассмеялся. Его белые зубы блеснули, как слоновая кость.

– И что это значит?

– Ну, мы выйдем в море и будем фотографировать твоих туристов. Мы будем показывать на них пальцем, ахать, подъезжать вплотную и пытаться их потрогать. Чтобы они получили представление о том, как чувствуют себя киты.

– Я могу это предотвратить.

– Не можешь, у нас свободная страна. Никто не может предписывать, куда нам плыть на наших лодках. Понятно? Акция уже подготовлена, дело решенное, но если ты пойдешь нам навстречу, я подумаю о том, чтобы приостановить ее.

Эневек посмотрел на него, потом отвернулся и пошел дальше.

– Китов все равно нет, – сказал он.

– Это вы их разогнали.

– Ничего подобного.

– Ах, конечно, человек ни в чем не виноват. Вся вина на глупых животных. Нечего плавать среди летающих гарпунов или позировать фотографам. Но я слышал, они снова появились. Вроде бы видели уже нескольких горбачей.

– Всего несколько.

– Скоро конец вашему бизнесу. Ты хочешь, чтобы мы еще больше снизили ваши прибыли?

– Фиг тебе, Джек.

– Ну смотри, это мое последнее предложение.

– Это успокаивает.

– Черт возьми, Леон! Ну хоть где-нибудь замолви за нас словечко! Нам нужны деньги. Ведь мы живем на пожертвования. Леон! Остановись же. Ведь дело благое, неужто ты этого не понимаешь? Ведь мы оба хотим одного.

– Нет, мы хотим разного. Пока, Джек.

Эневек ускорил шаг. Он бы с удовольствием побежал, но не хотел оставить у Грейвольфа впечатление, что убегает от него.

– Ты подлец! – крикнул тот вдогонку.

Эневек не ответил. Миновав дельфинарий, он направился к выходу.

– Леон, а знаешь, в чем твоя проблема? Может, я и ненастоящий индеец, но зато ты – индеец!

– Я не индеец, – пробормотал Эневек.

– Ах, извини! – крикнул Грейвольф, как будто услышал его. – Ты же у нас нечто особенное. Только почему же ты тогда не там, откуда ты и где ты нужнее всего?

– Гад, – прошипел Эневек. Он кипел от ярости. Сперва эта строптивая коза, потом Джек Грейвольф. А так хорошо начинался день – успешным тестом.

Не там, откуда ты…

Что позволяет себе эта безмозглая гора мускулов? Как он смеет попрекать его происхождением?

Где ты нужнее всего!

– Я там, где я нужнее всего, – рявкнул Эневек.

Женщина, проходившая мимо, испуганно взглянула на него. Эневек оглянулся. Он стоял на улице. Все еще дрожа от гнева, он шагнул к своей машине, поехал к пристани и на пароме переправился назад на остров Ванкувер.

На следующий день он проснулся рано. В шесть он уже не мог спать, несколько минут смотрел в низкий потолок над своей койкой и решил пойти на станцию.

Над горизонтом светились розовые облака. Светало. В зеркальной глади воды отражались окрестные горы, дома на сваях и лодки. Через несколько часов появятся первые туристы. Эневек прошел в конец причала к своему катеру, облокотился о деревянные перила и некоторое время смотрел вдаль. Он любил эти мирные часы, когда природа просыпалась раньше человека. Никто не действовал на нервы.

Такие люди, как несносный друг Стринджер, еще валялись, посапывая, в постели. Наверное, и Алиса Делавэр еще спала мирным сном невежды.

И Джек Грейвольф.

Его слова все еще стояли в ушах Эневека. Какой бы ни был Грейвольф законченный идиот, но ему удалось наступить Эневеку на больную мозоль.

Мимо проехали два маленьких катера. Эневек раздумывал, не позвонить ли Стринджер, не уговорить ли ее выйти с ним в море. Действительно, первые горбачи уже появились. Притащились с большим опозданием, что, с одной стороны, было радостно, но, с другой стороны, не объясняло, где они пропадали все это время. Может, удастся парочку опознать. У Стринджер острый глаз, а кроме того, ему нравилось ее общество. Она относилась к числу тех немногих, кто не докучал Эневеку его происхождением: не индеец ли он. Или, может, азиат. Или еще кто.

Саманта Кроув – и та спросила его об этом. Как ни странно, ей бы он мог рассказать о себе больше. Но исследовательница из SETI в это время уже, наверное, была на пути к дому.

Ты слишком много раздумываешь, Леон.

Эневек решил не будить Стринджер и выйти в море в одиночку. Он зашел на станцию, взял ноутбук на батарейках, камеру, полевой бинокль, магнитофон, гидрофон и наушники, а также секундомер в герметичном корпусе. Прихватил плитку шоколада и две баночки холодного чая, погрузил все это на «Голубую акулу». Он неторопливо выехал из лагуны и прибавил скорость, только когда дома на берегу остались позади. Нос катера задрался вверх. Ветер ударил ему в лицо и вымел из головы все лишние мысли.

Без пассажиров и промежуточных остановок он минут за двадцать выехал в серебристо-антрацитовое море. Вяло накатывали редкие волны. Он приглушил мотор и дальше двигался на малой скорости. Киты уже где-то здесь.

Потом заглушил мотор, и его тотчас окружила абсолютная тишина. Он открыл баночку чая, выпил ее и перебрался с биноклем на нос.

Прошла почти вечность, прежде чем ему почудилась темная выпуклость, которая тут же исчезла.

– Ну покажись, – шептал он. – Я знаю, ты здесь.

Он напряженно вглядывался в океан. Минуты тянулись, ничего не происходило. Потом в некотором отдалении из воды один за другим поднялись два силуэта. Оттуда донеслись звуки, похожие на винтовочные выстрелы, и над горбами поднялись белые фонтанчики – как дымок над дулом после выстрела. Эневек смотрел во все глаза.

Горбачи.

Он засмеялся. Это был счастливый смех. Как все знатоки, он мог определить вид кита по его дыханию. У больших китов выдох составлял несколько кубометров. Содержимое легких было сжато и прямо-таки выстреливало из узких дыхательных отверстий. На просторе оно расширялось, охлаждаясь при этом, и конденсировалось в туман. Форма и высота выдоха различались даже внутри вида в зависимости от времени погружения и размеров животного, играл свою роль и ветер. Но в данном случае это однозначно были характерные кустистые фонтанчики горбачей.

Эневек раскрыл ноутбук и запустил программу. То немногое, что киты показывали из воды, неопытному глазу давало мало указаний на вид животного, не говоря уже о признаках отдельных индивидов. К этому добавлялось то, что видимость часто была затруднена волнением моря, туманом, дождем или солнечными бликами. Тем не менее у каждого животного были свои отличительные признаки. Легче всего опознать кита по хвостовому стеблю. Ныряя, они часто поднимали хвост из воды. Ни одна нижняя сторона не походила на другую. На каждой были свой характерный узор, своя форма и структура края. Многие хвостовые стебли Эневек помнил, но фотоархив ноутбука облегчал работу.

Он был почти уверен, что оба появившиеся кита были из числа его старых знакомых.

Через некоторое время черные спины вновь показались из воды. Вначале возникли маленькие возвышенности с дыхательными отверстиями. Снова послышалось резкое шипение, затем почти синхронно появились фонтанчики. На сей раз киты не сразу погрузились в воду, а высоко подняли спины. Показались спинные плавники, вяло склонились вперед и снова скрылись под водой. Эневек отчетливо увидел заднюю часть тела с зубчиками хребта. Киты начали уходить вглубь, и теперь из воды показались их хвосты.

Он поднес к глазам бинокль и попытался разглядеть нижнюю сторону, но ему это не удалось. Ну ничего. Главное, что киты здесь. Первейшей добродетелью наблюдателя китов было терпение, а до прибытия туристов оставалось еще достаточно времени. Он открыл вторую банку чая и надкусил плитку шоколада.

Вскоре его терпение было вознаграждено: неподалеку от лодки воду пропахали пять горбов. Сердце Эневека заколотилось. Теперь животные были очень близко. Он напряженно ждал, не покажутся ли хвосты. Это зрелище так захватило его, что вначале он даже не заметил монументальный силуэт, выросший из воды рядом с лодкой. Он повернул голову – и вздрогнул.

Раскрыл рот и забыл про тех пятерых.

Голова кита поднялась из воды почти беззвучно. Почти касаясь борта катера. Сперва показалась закрытая морщинистая пасть, обросшая конходермами и узловатыми уплотнениями. Глаз величиной с кулак уставился на пассажира лодки – почти вровень с лицом Эневека. Над водой появилось начало мощных грудных плавников.

Голова торчала из воды неподвижно, как скала.

Это было самое впечатляющее приветствие, какое когда-либо приходилось пережить Эневеку. Он не раз видел животных в непосредственной близости. Он прикасался к ним, держался за них. Они тащили его за собой. Достаточно часто серые киты, горбачи или косатки высовывали головы из воды рядом с лодкой.

Но сейчас все было иначе.

Эневеку показалось, что не он разглядывает кита, а кит его. Глаз великана, окаймленный морщинистым, как у слона, веком, рассматривал исключительно человека в лодке. Несмотря на острое зрение в воде, кит из-за сильной выпуклости линзы был обречен на близорукость, как только покидал пределы родной стихии. Но на столь близком расстоянии он мог видеть Эневека так же отчетливо, как и тот его.

Медленно, чтобы не спугнуть животное, он протянул руку и погладил мокрую шкуру. Кит не сделал попытки уйти под воду. Его глаз слегка вращался туда и сюда и потом снова воззрился на Эневека. Это была сцена почти гротескной интимности. Как ни счастлив был Эневек в это мгновение, он спросил себя, с какой целью кит ведет за ним такое продолжительное наблюдение. В целом это наблюдение длилось несколько секунд. Но так долго находиться в вертикальном положении стоило киту огромных усилий.

– Где ты пропадал так долго? – тихо спросил Эневек.

Послышался тихий плеск с другой стороны катера. Эневек обернулся – и как раз вовремя, чтобы увидеть другую голову, вырастающую из воды. Второй кит был немного меньше, но так же устремил на Эневека темный глаз.

Чего они хотят?

Ему стало не по себе. Это упорное разглядывание было совершенно непривычным, чтобы не сказать щекотливым. Никогда раньше такого не случалось. Но все же он нагнулся к сумке, быстро достал цифровую камеру, поднял ее и сказал:

– Внимание!

Наверное, он сделал ошибку. Если да, то впервые в истории изучения китов горбачи проявили к камере такую антипатию. Как по команде обе огромные головы ушли под воду. Сразу два острова затонули в море. Легкое бурление и плеск, несколько пузырей – и Эневек вновь остался один в мерцающей безбрежности.

Он огляделся.

Как раз всходило солнце. Легкая дымка висела между гор. Гладкое море посинело.

Никаких китов.

Эневек толчком выдохнул воздух. Только теперь он заметил, что сердце его бешено колотится. Он убрал камеру в сумку, снова взял в руки бинокль, но передумал. Его новые друзья не могли уйти далеко. Он достал магнитофон, надел наушники и медленно опустил в воду гидрофон. Подводные микрофоны были так чувствительны, что записывали звук поднимающихся пузырьков воздуха. В наушниках что-то шумело, плюхало и гремело, но ничто не указывало на китов. Эневек замер в ожидании их характерных звуков, но все было спокойно.

В конце концов он вынул гидрофон из воды.

Через некоторое время он увидел вдали несколько фонтанчиков. Этим все и ограничилось. Пора было возвращаться.

На полпути в Тофино он представил себе, как бы отреагировали на такой спектакль туристы. О нем только и было бы разговоров. Дрессированные киты! От вопросов не было бы отбоя.

Фантастика!

Немного даже чересчур фантастично.

23 марта

Тронхейм, Норвегия

Звонок вырвал Сигура Йохансона из сна. Он попытался нащупать будильник, но тут ему стало ясно, что звонит телефон. Протирая глаза и бормоча проклятия, он сел в кровати. Координация была нарушена, голова закружилась, и он опять повалился в постель.

Что же с ним было вчера вечером? Кажется, они напились с коллегами. Были там и студенты. А началось все с того, что они отправились поужинать в ресторан, перестроенный из склада неподалеку от старого городского моста. Там подавали деликатесные рыбные блюда и хорошие вина. Даже очень хорошие, насколько он мог припомнить. Они сидели у окна и любовались рекой. Кто-то рассказывал анекдоты. Потом Йохансон со своим патроном спустились в винный погреб, чтобы осмотреть тамошние сокровища, которые шеф обычно не выставлял.

Проблема этого раннего утра состояла в том, что он их таки выставил.

Йохансон вздохнул.

Мне пятьдесят шесть, подумал он, выкарабкиваясь из постели и на сей раз закрепившись в вертикальном положении. Мне больше не следует так поступать. Нет, неправильно. Мне можно так поступать, но никто не должен мне после этого звонить в такую рань.

Телефон не умолкал. Какая настойчивость! Преувеличенно кряхтя и охая, хотя тут не было никого, кто мог бы его пожалеть, он встал на ноги и, пошатываясь, двинулся в гостиную. Нет ли у него сегодня лекций? Эта мысль ударила словно обухом по голове. Ужас! Стоять перед аудиторией и выглядеть на все свои годы, не имея сил оторвать подбородок от груди. Разговаривать с воротничком рубашки, насколько ему вообще позволит неповоротливый язык. В настоящую минуту он у него порос во рту шерстью и отвергал все, связанное с артикуляцией.

Когда он наконец снял трубку, ему вдруг пришло в голову, что сегодня суббота. Настроение разом улучшилось.

– Йохансон, – назвался он на удивление четко.

– Боже мой, тебя не добудишься, – сказала Тина Лунд. Йохансон закатил глаза и опустился в кресло.

– Который час?

– Половина седьмого. А что?

– Но ведь суббота же.

– Я знаю. Ты что, занят? Какой-то у тебя нерадостный голос.

– А чему радоваться? Чего ты от меня хочешь в такую, кстати сказать, немыслимую рань?

Лунд захихикала.

– Хочу тебя уговорить приехать сейчас в Тыхольт.

– В институт? Зачем, ради всего святого?

– Я подумала, хорошо бы вместе позавтракать. Каре на несколько дней приехал в Тронхейм, он был бы рад тебя видеть. – Она сделала небольшую паузу. – Кроме того, я хочу услышать твое мнение об одной вещи.

– О какой?

– Не по телефону. Приедешь?

– Дай мне час времени, – сказал Йохансон и зевнул так, что испугался за свою челюсть. – Нет, дай два. Мне еще нужно заехать в университет. Вдруг пришло что-нибудь еще про твоих червей.

– Это было бы кстати. Хорошо, сделай все, что считаешь нужным, только поторопись.

– Договорились!

Он залез под душ, все еще мучимый приступами головокружения. После четверти часа основательного плескания и отфыркивания он постепенно начал чувствовать себя свежее. Настоящего похмелья вино не оставило. Скорее, оно добавило ему сенсорики: в зеркале он видел себя удвоенным. Оставалось под вопросом, сможет ли он в таком состоянии вести машину.

Сейчас он это выяснит.

Снаружи было тепло и солнечно. Тронхейм проводил генеральную репетицию весны. Остатки снега стаяли. Йохансон заметил, что этот день начинает нравиться ему все больше. Ему вдруг понравилось даже то, что Лунд разбудила его. Он начал насвистывать Вивальди, и это еще больше улучшило его настроение. В выходные НТНУ был официально закрыт, но этому мало кто придавал значение. Точнее, это было лучшее время просмотреть почту и спокойно поработать.

Йохансон подошел к почтовым ячейкам и обнаружил в своем ящике толстый конверт. Письмо было из франкфуртского Зенкенбергского музея. Наверняка оно содержало лабораторно-техническое заключение, которого так страстно ждала Лунд. Он взял его, не вскрывая, вышел из здания и поехал в Тыхольт.

«Маринтек» – технический институт проблем моря – был тесно связан с НТНУ, «Синтефом» и исследовательским центром «Статойла». Наряду с различными моделирующими устройствами и волновым туннелем здесь был самый большой в мире бассейн с морской водой, предназначенный для исследовательских целей. Каждое плавающее сооружение Норвегии проходило в виде модели испытание в этом бассейне длиной восемьдесят и глубиной десять метров. Здесь имитировались ветер и течения любой силы, а две волнообразующие установки создавали мини-бури с высотой волн до одного метра. Йохансон решил, что Лунд испытывает здесь подводную фабрику, которая должна быть установлена на материковом склоне.

И он действительно нашел ее в зале бассейна, где она стояла с группой сотрудников, о чем-то споря. Странная картинка предстала его взору. В зеленой воде среди буровых платформ игрушечного формата плавали аквалангисты, мини-танкеры покачивались между персоналом в гребных лодках. Все это представляло смесь из лаборатории, магазина игрушек и лодочной станции.

Лунд увидела его, прервала разговор и направилась к нему, обходя бассейн. Как обычно, она почти бежала.

– Что же ты не взяла лодку? – спросил Йохансон.

– Тут тебе не пруд, – ответила она. – Все должно быть скоординировано. Если я тут проплыву, сотни рабочих-нефтяников лишатся жизни из-за цунами, и я буду виновата.

Она поцеловала его в щеку.

– Ты колючий.

– Все бородатые мужчины колючие. Скажи спасибо, что Каре бреется, иначе у тебя не было бы никаких оснований предпочесть его. Над чем вы тут работаете? Над вашей подводной фабрикой?

– Насколько позволяют условия. Тысячу метров морской глубины мы можем смоделировать в бассейне, а вот глубже уже начинаются погрешности.

– Но для вашего проекта достаточно.

– И все же мы проводим на вычислительной машине независимое моделирование. Иногда результаты бассейна и машины не сходятся, тогда мы меняем параметры, пока не добьемся выравнивания.

– «Шелл» установил фабрику на глубине две тысячи метров. Я читал вчера в газете. У вас появились конкуренты.

– Я знаю. «Шелл» заказывал испытательную проверку именно здесь, в «Маринтеке». Их орешек был еще крепче нашего. Идем завтракать.

Когда они вышли в коридор, Йохансон сказал:

– Я все еще не понимаю, почему вы не хотите использовать СВОПы. Разве не легче было бы работать с плавучей конструкцией через гибкие трубы?

Она помотала головой.

– Слишком рискованно. Плавучие конструкции надо ставить на якорь.

– Ну и что?

– Они могут оторваться.

– Но сколько станций на шельфе стоят на якоре!

– Да, на небольшой глубине. А далеко внизу совсем другие параметры волн и течений. Впрочем, дело не только в якоре. Чем длиннее поднимающий нефтепровод, тем он нестабильнее, а мы не хотим экологической катастрофы. Кроме того, ты не найдешь людей, желающих работать на плавучей платформе так далеко в море. Даже самые прожженные будут страдать там морской болезнью… Здесь наверх.

Они поднялись по лестнице.

– А я думал, мы идем завтракать, – удивился Йохансон.

– Непременно, но сперва я хочу тебе что-то показать.

Лунд толкнула дверь. Они оказались в кабинете над залом бассейна. Из широких окон открывался вид на ряды озаренных солнцем домиков с двускатными крышами, которые тянулись к фьорду.

– Какое божественное утро, – пропел Йохансон. Лунд подошла к рабочему столу, пододвинула два стула и раскрыла ноутбук. Пока компьютер загружался, она барабанила пальцами по столу. На экране возник снимок, который показался Йохансону знакомым. Светлая молочная поверхность, которая по краям терялась в черноте. Внезапно он узнал эту картинку.

– Снимки с «Виктора», – сказал он. – Та штука на материковом склоне.

– Та штука, которая не оставляет меня в покое, – кивнула Лунд.

– Вы узнали, что это было?

– Нет. Зато мы знаем, чем это не было. Это не медуза, не косяк рыбы. Мы пропустили снимок через тысячу фильтров. Это лучшее, чего нам удалось добиться. – Она увеличила снимок. – Когда это существо оказалось перед объективом, оно было сильно освещено прожектором. Мы увидели только часть его, но, разумеется, совсем не так, как восприняли бы его без искусственного освещения.

– Без освещения мы на такой глубине вообще бы ничего не увидели.

– Конечно!

– Разве что биолюминесценция… – Он запнулся.

Лунд была очень довольна. Ее пальцы запрыгали по клавиатуре, и картинка вновь изменилась. На сей раз они видели участок верхнего правого края. Там, где освещенная поверхность переходила в темноту, что-то слабо прорисовывалось. Освещение другого рода, синего цвета, пронизанное более светлыми линиями.

– Если ты освещаешь люминесцирующий объект, ты не видишь его собственного свечения. Но там, где свет прожекторов «Виктора» теряет силу, кое-что видно. На мой взгляд, это доказательство, что мы имеем дело со светящимся объектом. И очень большим.

Способность светиться является свойством целого ряда глубоководных обитателей. Для этого они используют бактерии, которые живут в симбиозе с ними. Есть светящиеся организмы и на поверхности моря – водоросли или небольшие каракатицы. Но настоящее море света начинается там, где исчезают лучи солнца. На непроницаемых для света морских глубинах.

Йохансон уставился на экран. Синева скорее угадывалась, чем была видна. От ненаметанного глаза она ускользала. Но камера робота давала снимки с высоким разрешением. Возможно, Лунд была права.

Он поскреб бороду.

– Как ты думаешь, насколько эта штука велика?

– Трудно сказать. Судя по тому, как быстро она исчезла, она плавала на краю светового горизонта. Это в нескольких метрах от робота. И несмотря на это, она занимает собой весь экран. Что из этого следует?

– Часть, которую мы видим, может быть величиной в десять-двенадцать квадратных метров.

– Которую мы видим! – Она сделала паузу. – Свет на краевых областях указывает на то, что как раз большую часть мы не видим.

Йохансону в голову пришла одна идея.

– Это мог быть планктон, – сказал он. – Микроорганизмы. Среди них есть светящиеся.

– Тогда чем ты объяснишь узор?

– Светлые линии? Случайность. Мы думаем, что это узор. Мы думали, что и марсианские каналы образуют узор.

– Я не считаю, что это планктон.

– Так точно этого не увидишь.

– Нет, можно. Смотри-ка сюда.

Лунд вызвала на экран следующие картинки. На них объект все дальше удалялся в темноту. Фактически на виду он был не дольше секунды. Второе и третье увеличение показывали все еще слабо люминесцирующую площадь с линиями, которые, казалось, изменяли свою позицию на протяжении отрезка. На четвертом снимке все исчезло.

– Оно погасило свет, – озадаченно сказал Йохансон.

Он размышлял. Некоторые виды осьминогов сообщаются посредством биолюминесценции. Не было ничего необычного в том, что существо перед лицом внезапной угрозы, так сказать, щелкает выключателем и скрывается в темноте. Но это существо было очень уж большим. Больше, чем любой из известных видов спрутов.

Напрашивались выводы, которые ему не нравились. Существо не принадлежало норвежской континентальной окраине.

– Architheutis, – сказал он.

– Гигантский спрут, – кивнула Лунд. – Поневоле приходит на ум. Но такое появляется в наших водах впервые.

– Впервые появляется живьем.

Но это было не вполне верно. Долгое время истории про Architheutis пользовались дурной славой как россказни моряков. Но прибитые к берегу останки давали доказательство их существования – почти давали, потому что мясо спрутов было как резина. Чем больше его тянешь, тем длиннее оно становится, особенно в полуразложившемся состоянии. Несколько лет назад исследователям наконец попался в сети восточнее Новой Зеландии крошечный детеныш животного, генетический профиль которого не оставлял сомнений в том, что через восемнадцать месяцев он должен был превратиться в гигантского кальмара двадцатиметровой длины и двадцатицентнерового веса. Единственный недостаток состоял в том, что человек еще никогда не видел такое животное живьем. Architheutis жил на больших глубинах, и светился ли он, было неизвестно.

Йохансон наморщил лоб. Потом помотал головой.

– Нет.

– Что нет?

– Слишком многое говорит против. Здесь просто не та местность, чтобы в ней водились гигантские кальмары.

– Да, но… – руки Лунд рассекали воздух. – В действительности мы не знаем, где они водятся. Мы ничего не знаем.

– Но не здесь.

– Этих червей тоже здесь быть не должно.

Молчание затянулось.

– И даже если так, – сказал наконец Йохансон, – то архитойтисы пугливы. Чего вам беспокоиться? До сегодняшнего дня гигантский спрут не напал ни на одного человека.

– Очевидцы говорят другое.

– Боже мой, Тина! Может, они и утянули за собой одну-другую лодку. Но мы не можем говорить всерьез об опасности для нефтедобычи со стороны гигантских спрутов. Ты должна признать, что это смешно.

Лунд скептически рассматривала в компьютере увеличенные картинки. Потом выключила программу.

– О’кей. У тебя есть что-нибудь для меня? Какие-нибудь результаты?

Йохансон достал конверт и вскрыл его. В нем было несколько листков, сплошь покрытых текстом.

– О боже мой! – вырвалось у Лунд.

– Погоди. Где-то тут должны быть краткие выводы. А, вот они!

Лунд встала и пошла к окну. Потом принялась ходить по комнате.

– Говори же.

Йохансон сдвинул брови.

– Хм. Интересно. Они подтверждают, что это полихеты. Кроме того, они пишут, что червь имеет поразительное сходство c Hesiocaeca methanicola. В этих кратких выводах они удивляются аномально выраженным челюстям и пишут дальше… ну, тут всякие ненужные детали… а, вот здесь. Они исследовали челюсти. Они предназначены однозначно для прогрызания вглубь.

– Это мы и сами видим, – нетерпеливо воскликнула Лунд.

– Погоди. Они с этим червяком много чего учинили. Исследование стабильного изотопного состава, и тут же анализ из масс-спектрометра. Ого! Наш червь легкий – минус девяносто промилле.

– А ты можешь выражаться понятно?

– Он действительно метанотроф. Живет в симбиозе с бактериями, которые разлагают метан. Минутку, как бы тебе объяснить? Итак, изотопы… ты знаешь, что такое изотопы?

– Атомы химического элемента с тем же зарядом ядра, но другим весом.

– Очень хорошо, садись. Углерод, например, бывает различной тяжести. Есть углерод 12 и углерод 13. Если ты ешь что-то, содержащее преимущественно легкий углерод, то становишься легче. Ясно?

– Если я что-то ем. Да. Логично.

– А в метане очень легкий углерод. Если червь живет в симбиозе с бактериями, которые едят этот метан, то из-за этого бактерии становятся легкими, а если червь ест бактерии, он тоже легкий. А наш очень легкий.

– Вы, биологи, смешные люди. И как вы дознались до такого?

– Мы делаем ужасные вещи. Мы сушим червяка, перемалываем его в червячный порошок, и он идет в измерительную машину. Итак, смотрим дальше. Растровый электронный микроскоп… они подкрасили ДНК… очень основательный метод…

– Оторвись! – Лунд подошла к нему и схватилась за бумажки. – Я не хочу академического исследования, я хочу понять, можем ли мы бурить на дне.

– Вы можете… – Йохансон вытянул из ее пальцев листки и прочитал последние строки. – Ну, прекрасно!

– Что?

Он поднял голову.

– Эти бестии набиты бактериями до краев. Изнутри и снаружи. Эндосимбионты и экзосимбионты. Твои черви – просто омнибусы для бактерий.

– И что это значит?

– Это абсурдно. Твой червяк однозначно живет в гидрате метана. Он просто лопается от бактерий. Он не ходит на добычу и не роет никаких дыр. Он лежит себе во льду, ленивый и жирный. И тем не менее, у него есть могучие челюсти для бурения, а те орды на склоне вовсе не показались мне ни ленивыми, ни жирными. Я нашел их исключительно живыми.

Они снова помолчали. Наконец Лунд сказала:

– Что они делают там, внизу, Сигур? Что это за существа?

Йохансон пожал плечами.

– Я не знаю. Может, они действительно выползли к нам прямиком из кембрия. Понятия не имею, что они там делают. – Он помедлил. – Так же мало понятия я имею о том, играет ли это какую-нибудь роль. Что уж такого великого они должны делать? Они ползают по дну, но вряд ли станут разгрызать нефтепровод.

– Тогда что они разгрызают?

Йохансон уставился на бумаги.

– Есть еще один адрес, где нам могут дать разъяснения, – сказал он. – Если уж и они ничего не добьются, то придется подождать, пока мы сами до чего-нибудь додумаемся.

– Мне бы не хотелось ждать.

– Хорошо. Я пошлю туда пару экземпляров. – Йохансон потянулся и зевнул. – Может, повезет, и они явятся с исследовательским судном, чтобы взглянуть собственными глазами. Так или иначе, тебе придется все же потерпеть. А пока мы можем ничего не делать. Поэтому, если ты позволишь, я бы сейчас позавтракал и послушал добрые советы Каре Свердрупа.

Лунд улыбнулась. Выглядела она не особенно довольной.

5 апреля

Остров Ванкувер и Ванкувер, Канада

Дела предприятия наладились.

В других обстоятельствах Эневек безоговорочно разделил бы радость Шумейкера. Киты вернулись. Директор только о них и говорил. Разумеется, Эневек тоже был счастлив. Но он хотел бы получить ответы на несколько вопросов – например, где они пропадали, почему их не могли нащупать ни спутники, ни измерительные зонды. К тому же у него из головы не шла его таинственная встреча, в которой он почувствовал себя подопытной крысой. Оба кита разглядывали его как под лупой, будто он лежал на столе препаратора.

Может, то были разведчики?

И что же они хотели разведать?

Немыслимо!

Он закрыл кассу и вышел наружу. Туристы столпились на пирсе. В одинаковых оранжевых брюках и куртках они были похожи на спецподразделение. Эневек вдохнул свежего утреннего воздуха и двинулся к ним.

Позади послышались торопливые шаги.

– Доктор Эневек!

Он обернулся. К нему подбежала Алиса Делавэр. Свои рыжие волосы она завязала в хвост и надела модные синие очки.

– Возьмите меня с собой!

Эневек глянул в сторону «Голубой акулы».

– У нас все занято.

– Я всю дорогу бежала.

– Мне очень жаль. Через полчаса отправится «Леди Уэксхем». Она, к тому же, комфортабельнее: отапливается, закусочный бар…

– Я не хочу. Наверняка у вас найдется какое-нибудь местечко. Где-нибудь сзади.

– Нас и так в кабине двое – я и Сьюзен.

– Мне не нужно сидячее место. – Она улыбнулась и стала похожа на веснушчатого кролика. – Ну пожалуйста! Ведь вы же не сердитесь на меня? Я правда хотела поехать с вами. Честно говоря, только с вами.

Эневек наморщил лоб.

– Не смотрите на меня так! – Делавэр закатила глаза. – Я читала ваши книги, и я восхищена вашей работой, только и всего.

– Что-то я не заметил.

– Это вы про аквариум? – Она сделала отметающее движение рукой. – Забудьте об этом. Прошу вас, доктор Эневек, мне здесь остался всего один день. Доставьте мне такую радость.

– У нас свои правила и ограничения.

Это прозвучало мелочно.

– Послушайте же, вы, упрямец, – сказала она. – Я сейчас заплачу. Если вы не возьмете меня, я на обратном пути в Чикаго в самолете растворюсь в слезах. И за это ответите вы!

Она смотрела на него сияющими глазами. Эневек не выдержал и рассмеялся.

– Ну ладно. Идемте, если хотите.

– Правда?

– Да. Но чур, не донимайте меня. Держите все свои теории при себе.

– Это не мои теории. Это…

– Лучше всего просто не раскрывайте рта.

Она хотела ответить, но передумала и кивнула.

– Подождите здесь, – сказал Эневек. – Я принесу вам костюм.

Алиса Делавэр держала слово минут десять. Но едва строения Тофино скрылись за ближайшим лесистым мысом, как она подошла к Леону и протянула ему руку.

– Называйте меня Лисия, – заявила она.

– Лисия?

– Ну, от Алисия, но Алисия звучит глуповато. Мне так кажется. Моим родителям, естественно, так не казалось, но ведь человека не спрашивают, какое имя ему дать, а потом мучайся всю жизнь. А вас зовут Леон, ведь так?

Он пожал протянутую руку.

– Очень приятно, Лисия.

– Хорошо. А теперь нам необходимо объясниться.

Эневек растерянно глянул на Стринджер, которая управляла катером, с мольбой о помощи. Та пожала плечами и продолжала рулить.

– Так в чем дело? – осторожно спросил он.

– Я вела себя в аквариуме глупо и самонадеянно, мне очень жаль.

– Я уже забыл.

– Но и вы должны попросить у меня прощения.

– Да? За что же?

Она опустила глаза.

– То, что вы при людях поставили меня на место по поводу моих научных воззрений, это нормально, но вы не должны были говорить о моей внешности.

– Я и не говорил.

– Вы сказали, что белуха усомнилась бы в моем рассудке, если бы увидела, как я крашусь.

– Это было всего лишь абстрактное сравнение.

– Это было дурацкое сравнение.

Эневек поскреб черную шевелюру. Да, он тогда разозлился на Делавэр, на ее предвзятые аргументы. Но, похоже, несправедливо обидел ее в своем раздражении.

– Хорошо. Я прошу прощения.

– Принимаю.

– Вы тогда сослались на Повинелли… – начал он. Она улыбнулась. Этими словами он подал ей сигнал, что принимает ее всерьез. Дэниэл Повинелли был самый видный оппонент Гордона Гэллапа в вопросе о разуме приматов и других животных. Он соглашался с Гэллапом, что шимпанзе, узнающие себя в зеркале, имеют представление о самих себе. Но тем решительнее опровергал их способность осознать свое ментальное состояние и, тем самым, – состояние других живых существ. Повинелли не считал доказанным, что вообще какой бы то ни было вид животного проявляет психологическое понимание, свойственное человеку.

– Повинелли – мужественный человек, – сказала Делавэр. – Его взгляды всегда оказываются вчерашними, но он мирится с этим. Гэллапу легче: куда приятнее выставлять шимпанзе и дельфинов равноправными партнерами человека.

– Но они и есть равноправные партнеры, – сказал Эневек.

– В этическом смысле.

– Независимо от него. Этика – это изобретение человека.

– В этом никто не сомневается. И Повинелли тоже.

Эневек поглядел на бухту. В поле зрения были маленькие островки.

– Я знаю, к чему вы клоните, – сказал он после короткой паузы. – Вы считаете, что это ошибочный путь – приписывать животным как можно больше человеческого для того, чтобы обращаться с ними по-человечески.

– Это заносчиво, – подтвердила Делавэр.

– Я согласен. Это не решает проблемы. Но большинству людей необходима идея, что жизнь другого существа достойна защиты лишь в той степени, в какой это существо похоже на человека. Убить животное легче, чем человека. И будет гораздо труднее это сделать, если признать животное нашим близким родственником. Мало кого порадует мысль, что мы, возможно, не венец творения и на шкале ценности жизни находимся не над всеми, а среди всех.

– Эй! – она захлопала в ладоши. – Да у нас же одинаковый взгляд на вещи.

– Почти. Мне кажется, ты слегка… мессианствуешь. Сам я держусь того мнения, что душа шимпанзе или белухи имеет свои подобия с человеческой. – Он поднял руку, чтобы остановить возражения Делавэр. – Хорошо, скажем иначе: на шкале ценностей белухи мы окажемся тем выше, чем больше доверия она в нас встречает. – Он улыбнулся. – Возможно, некоторым белухам мы кажемся даже разумными существами. Ну что, так тебе нравится больше? – он решил попробовать перейти на «ты». Делавэр повертела носом.

– Не знаю, Леон. Мне кажется, что ты заманиваешь меня в ловушку, – в тон ему ответила девушка.

– Морские львы, – крикнула Стринджер. – Там, впереди.

Они приближались к небольшому острову. На утесах нежилась на солнце группа звездчатых морских львов. Некоторые лениво приподняли головы и посмотрели в сторону катера.

– Дело не в Гэллапе или Повинелли, правильно? – он поднес к глазам камеру и сфотографировал животных. – Я предлагаю тебе другую дискуссию. Мы сходимся на том, что нет шкалы ценностей, но есть лишь представление человека о ней, и этот пункт больше не обсуждаем. Мы оба горячо возражаем против того, чтобы очеловечивать животных. Я придерживаюсь того мнения, что в известных границах все же возможно понять внутренний мир животных. Так сказать, постичь умом. Кроме того, я верю, что с некоторыми животными у нас больше общего, чем с другими, и мы найдем пути общения с частью из них. А ты веришь, что все внечеловеческое навеки останется для нас чужим. Что у нас нет доступа к голове животного. Следовательно, и общения не будет, а будет лишь разобщение, и мы должны удовлетвориться тем, что оставим их в покое.

Делавэр некоторое время молчала. Катер, снизив скорость, миновал остров с морскими львами. Стринджер заученно приводила научные данные об этих животных, а пассажиры фотографировали.

– Я должна это обдумать, – сказала наконец Делавэр. И действительно сделала это. По крайней мере, за то время, пока они выходили в открытое море, она ничего не сказала. Эневек был доволен. Хорошо, что тур начался с морских львов. Популяция китов все еще не достигла обычного состава. Скалы же, полные морских львов, придавали экспедиции позитивное настроение и могли смягчить разочарование, если больше ничего не будет.

Но его страхи оказались напрасными.

Вскоре они встретили группу серых китов. Они были немного меньше горбачей, но достаточно крупных размеров.

Некоторые подплывали близко и ненадолго показывались из воды, к восторгу пассажиров. Киты были похожи на ожившие глыбы цвета шифера с их пятнистыми мощными челюстями. Большинство пассажиров как одержимые снимали китов на видео и фотографировали. Другие просто смотрели или пытались дотянуться рукой. Эневек видел, как при виде всплывающих китов у взрослых мужчин на глаза наворачивались слезы умиления.

В некотором отдалении находились три другие моторные лодки и один довольно большой корабль. Все заглушили моторы. Стринджер по радио комментировала. Это была вполне невинная процедура наблюдения китов, но Джек Грейвольф воевал бы и против этого.

Джек Грейвольф был идиот.

К тому же опасный. Эневеку очень не нравилось то, что тот запланировал. Наблюдение туристов. Смешно! Но если будет поединок, пресса примет сторону Грейвольфа. Она настроит общество против их станции, и никто не посмотрит, что они ведут свое дело с научной и социальной ответственностью. Помехи со стороны экологов и прочих природозащитников, будь они даже такой сомнительной группой, как «морская гвардия» Грейвольфа, будут лить воду на мельницу расхожих предрассудков. Вряд ли кто по-настоящему задумается, что нужно различать дела серьезной организации и лозунги фанатиков. Это придет лишь много позже, когда пресса уже обыграет все факты и принесет весь вред, какой только можно принести.

И Грейвольф был далеко не единственной заботой Эневека.

Он внимательно вглядывался в океан, держа камеру наготове. Он спрашивал себя, не страдает ли он паранойей, развязанной его встречей с двумя горбачами. Неужто он видел призраки? Или поведение животных действительно претерпело какие-то изменения?

– Справа! – крикнула Стринджер.

Все повернули головы туда, куда она указывала. К лодке приблизилось несколько серых китов, проводя показательные маневры ныряния. Их хвосты, казалось, приветственно машут пассажирам. Эневек делал снимки для архива. Шумейкер в ладоши бы хлопал от радости. Киты будто решили возместить «Китовой станции» все убытки за долгое время ожидания.

– Эй, – взмахнула руками Лисия. – Что они делают?

Головы трех горбачей синхронно вспарывали поверхность воды. Они широко раскрыли громадные пасти так, что было видно розовое небо. Мощные глоточные мешки словно надулись. Между китами взлетала бурлящая пена – и с ней что-то сверкающее, словно мишура. Крошечные верткие рыбешки. Откуда-то налетели стаи чаек и гагар, совершая бреющие прыжки вниз, чтобы принять участие в кутеже.

– Они едят, – сказал Эневек, фотографируя китов.

– Нет! У них такой вид, будто они хотят сожрать нас.

– Лисия! Не старайся выглядеть глупее, чем ты есть.

– Ты не понимаешь шуток, – сказала Делавэр скучающе. – Разумеется, я знаю, что они питаются крилем и всей такой мелочью. Но никогда не видела, как они это делают. Я всегда считала, что они просто плывут себе, раскрыв пасть.

– Гладкие киты так и делают, – сказала Стринджер через плечо. – А у горбачей свой метод. Они подплывают под стаю мелких рыб или усоногих рачков и окружают их кольцом из воздушных пузырьков. Мелкие рыбы избегают турбулентной воды, они стараются держаться подальше от пузырькового занавеса и сбиваются в кучу. Киты всплывают, расправив глоточные складки, и делают хлебок.

– Ничего ей не объясняй, – сказал Эневек. – Она все равно все знает лучше.

– Хлебок? – повторила Делавэр.

– Так это называется у китов. Способ хлебка. Они могут растягивать глоточные мешки, превращая их в гигантский резервуар для приема пищи. Криль и рыбы всасываются одним глотком и застревают в цедильных пластинах.

Эневек подсел к Стринджер и вполголоса спросил:

– Какими они тебе кажутся?

– Киты? Странный вопрос. – Она немного поразмыслила. – Думаю, как всегда.

– Ты находишь их нормальными?

– Конечно. Они просто в ударе, у них все прекрасно получается.

– И они… не изменились?

Она сощурила глаза. Солнце блестело на воде. Горбачи уже давно скрылись.

– Изменились? – сказала она задумчиво. – Что ты имеешь в виду?

– Я же тебе рассказывал о двух Megapterae, которые внезапно вынырнули рядом с моей лодкой. – Инстинктивно он употребил научный термин для обозначения горбачей. И без того достаточно странные идеи бродили у него в голове, а так это хотя бы звучало серьезно и научно.

– Да. И что?

– Это было странно.

– Тебе можно позавидовать. Полный отпад, и опять меня не оказалось рядом.

– Не знаю, отпад ли. Мне скорее показалось, что они пытаются разведать обстановку… Как будто они что-то замышляют…

– Ты говоришь загадками.

– Это было не особенно приятно.

– Не особенно приятно? – Стринджер недоуменно покачала головой. – Ты не в своем уме? Как бы я хотела оказаться на твоем месте.

– Не обольщайся. Я спрашивал себя, кто тут за кем наблюдает и с какой целью…

– Леон. То были киты. Не тайные агенты.

Он потер глаза и пожал плечами.

– О’кей, забудь об этом. Должно быть, мне примерещилось.

Портативная рация Стринджер щелкнула. Послышался голос Тома Шумейкера.

– Сьюзен? Перейди-ка на 99.

Все китовые станции передавали и принимали на частоте 98. Это было практично, потому что таким образом все были в курсе вида на китов. Береговая охрана и аэропорт Тофино тоже использовали частоту 98, а еще, к сожалению, разные рыбаки-спортсмены, чье представление о наблюдении китов было существенно грубее. Для личных разговоров у каждой станции был собственный канал. Стринджер переключилась.

– Леон там далеко? – спросил Шумейкер.

– Рядом.

Она протянула Эневеку переговорное устройство. Он выслушал.

– Хорошо, я поеду к ним… Скажи им, я вылечу, как только мы вернемся на берег.

– О чем это вы? – спросила Стринджер.

– Пароходство просит меня о какой-то консультации.

– Пароходство?

– Да. Позвонили из управления. Они не особенно грузили Тома подробностями. Только сказали, что им нужен мой совет. И срочно! Странно…

Пароходство выслало за ним вертолет. Не прошло и двух часов после разговора по рации с Шумейкером, как Эневек уже разглядывал сверху причудливый ландшафт острова Ванкувер. Лесистые холмы сменялись суровыми скалами, между ними поблескивали реки и зеленые озера. Но красота острова не могла скрыть того факта, что деревообрабатывающая промышленность нанесла лесам большой урон. За прошедшие сто лет она превратилась в ведущую отрасль хозяйства региона, и сплошной вырубке подвергались большие площади.

Они оставили остров Ванкувер позади и перелетели оживленный пролив Джорджия с его пассажирскими лайнерами, паромами, грузовыми судами и частными яхтами. Вдали тянулись величественные цепи Скалистых гор с убеленными вершинами. Башни из голубого и розового стекла окаймляли просторную бухту, на которую приводнялись, словно птицы, гидропланы.

Вертолет снизился, сделал круг и завис над устройствами дока. Они сели на свободную площадку среди штабелей древесины. Чуть дальше высились кучи угля и серы. Мощный сухогруз стоял на приколе у пирса. От группы людей отделился человек, направляясь к вертолету. Волосы его трепал ветер от винта. Эневек отстегнул привязные ремни и приготовился к выходу. Человек открыл дверцу кабины. Рослый и статный, чуть за шестьдесят, с приветливым лицом и живыми глазами.

– Клайв Робертс, – протянул он руку. – Директор пароходства.

Группа, к которой они направились, по-видимому, была занята инспекцией сухогруза. Там были моряки и люди в гражданской одежде. Они поглядывали на правый борт судна, шагали вдоль него, останавливались и жестикулировали.

– Очень любезно с вашей стороны, что безотлагательно прибыли, – сказал Робертс. – Вы должны нас извинить за настойчивость.

– Ничего, – ответил Эневек. – Что у вас случилось?

– Авария. Возможно.

– С этим судном?

– Да, с «Королевой барьеров». Вернее, у нас была проблема с буксирами, которые должны были отбуксировать сухогруз сюда.

– Вы знаете, что я эксперт по китам? Исследую поведение китов и дельфинов.

– Именно поэтому мы вас и пригласили. Насчет поведения.

Робертс представил ему остальных. Трое были из дирекции пароходства, остальные – технические партнеры. Поодаль два человека выгружали из машины снаряжение аквалангистов. Эневек видел их озабоченные лица.

– В настоящий момент мы, к сожалению, не можем говорить с командой, – сказал Робертс, отведя Эневека в сторонку. – Но я распоряжусь дать вам секретную копию показаний очевидцев, как только они поступят. Мы не хотели бы ненужной огласки происшедшего. Могу я на вас положиться?

– Естественно.

– Хорошо. Я коротко обрисую вам события. А после этого решайте, останетесь вы или полетите назад. В любом случае вам будут возмещены все потери рабочего времени и все дополнительные неудобства, которые мы вам причинили.

– Не надо особенных церемоний.

Робертс взглянул на него с благодарностью.

– Начну с того, что «Королева барьеров» – новое судно. Только что прошло все проверки и испытания, образцовое во всех отношениях, сертифицированное. Грузовое судно водоизмещением 60 000 тонн, на котором мы перевозили тяжелые грузы, преимущественно в Японию и назад. Мы вложили большие деньги в безопасность – даже больше, чем полагается. «Королева» была на обратном пути, полностью груженая.

Эневек молча кивал.

– Шесть дней назад судно достигло границы 200-мильной зоны перед Ванкувером. В три часа утра. Рулевой повернул штурвал на пять градусов влево, это рутинная корректировка курса. Он даже не счел нужным глянуть на показания приборов. Впереди были видны огни другого корабля, по которым можно было ориентироваться и невооруженным глазом, и эти огни после корректировки должны были сместиться вправо. Но они не сместились. «Королева» продолжала идти прямо. Рулевой добавил поворота, но корабль не слушался руля, так что рулевой дошел до упора, и тут вдруг корабль послушался – к сожалению, слишком хорошо.

– Он в кого-то врезался?

– Нет. Другой корабль впереди был на большом расстоянии. Но вроде бы заклинило руль. Сейчас он снова в заклиненном состоянии – уже повернутый до отказа. Назад его не повернуть. Руль на упоре при скорости в 20 узлов… Корабль такой массы и водоизмещения не так легко остановить! «Королева» на высокой скорости попала в резкую циркуляцию. Она легла на бок вместе с грузом. 10 градусов крена, вы представляете, что это такое?

– Могу вообразить.

– При таком крене и открытых трюмах корабль может затопить в мгновение ока. Слава богу, море оставалось спокойным, но положение все-таки было критическое. Руль не поворачивался.

– И какова же причина?

Робертс ответил не сразу.

– Причину мы не знаем. Но беда миновала лишь сейчас. «Королева» остановила машины, передала по рации сигнал и стала ждать, оставаясь абсолютно неспособной к маневрированию. Другие корабли вокруг на всякий случай изменяли курс, а из Ванкувера вышли два буксира. Они прибыли через два дня, утром. 60-метровый океанский буксир и второй поменьше, 25-метровый. Обычно самое трудное – бросить канаты с буксира, чтобы они попали на борт. В шторм это вообще может длиться часами – сперва бросают тонкие веревки-проводники, потом тяжелые тросы. Но в этом случае… Вроде бы никаких препятствий, погода была хорошая, море спокойное. Но буксирам не удавалось подойти.

– Что же мешало?

– Ну… – Робертс скривил лицо, как будто ему было стыдно говорить об этом вслух. – Вроде бы… Вам когда-нибудь приходилось слышать о нападении китов?

Эневек насторожился.

– На корабли?

– Да. На большие корабли.

– Это чрезвычайная редкость.

– Редкость? – Робертс навострил уши. – Но такое бывало?

– Есть один описанный случай. Это случилось в девятнадцатом веке. Мелвилл написал об этом роман.

– А, «Моби Дик»? Я думал, это просто книга.

Эневек помотал головой.

– «Моби Дик» – это история китобоя «Эссекс». Его действительно потопил кит. Сорокадвухметровый корабль, но из дерева и уже обветшавший. Кит протаранил судно, и оно затонуло за несколько минут. Команду еще недели носило по морю в спасательных шлюпках… Ах да, еще было два случая в прошлом году у австралийского побережья: киты перевернули рыбацкие лодки.

– Как это произошло?

– Разнесли хвостами. В хвосте кита таится громадная сила. – Эневек подумал. – Один человек при этом лишился жизни. Но он умер, я думаю, от слабости сердца. Когда упал в воду.

– И что это были за киты?

– Никто не знает. Они исчезли очень быстро. Кроме того, когда происходят такие случаи, показания очевидцев сильно расходятся. – Эневек посмотрел на могучий сухогруз. «Королева барьеров» была вроде бы целой и невредимой. – Но нападения китов на такое судно я не представляю.

Робертс проследил направление его взгляда.

– Они напали на буксиры, – сказал он. – Не на сухогруз. Они таранили их сбоку. Наверняка старались перевернуть, но не удалось. Потом – чтобы не дать им забросить канаты, потом…

– Напали?

– Да.

– Забудьте об этом, – Эневек отмахнулся. – Кит может что-нибудь опрокинуть, но не тяжелее самого себя. На большее он не нападет, если не будет принужден.

– Команда клянется и божится, что все было именно так. Киты…

– Какие киты?

– Господи, ну откуда я знаю, какие? Каждый видит свое.

Эневек наморщил лоб.

– Хорошо, давайте прокрутим всю сцену. Представим себе максимум. Что на буксиры напали голубые киты. Balaenoptera musculus бывают до тридцати трех метров длиной и весом сто двадцать тонн. Самое крупное животное на земле. Допустим, голубой кит попытается потопить корабль такой же длины, как он сам. Тогда он должен как минимум держать такую же скорость, а лучше большую. На коротком отрезке он может развить пятьдесят-шестьдесят километров в час. У него хорошее гидродинамическое строение, он почти не испытывает сопротивления воды. Но какой импульс он способен развить? И какой встречный импульс разовьет корабль? Проще говоря, кто кого столкнет, если люди на борту направят корабль против него?

– Сто двадцать тонн – большой вес.

Эневек кивнул в сторону автофургона.

– Смогли бы вы его поднять?

– Что? Машину? Конечно нет.

– А ведь вы при этом могли бы опереться о землю. Плавающему телу не на что опереться. Вы не поднимете ничего, что тяжелее вас, будь вы хоть кит, хоть человек. Уравнения массы вам не обойти. Но прежде всего из веса кита надо вычесть вес вытесненной им воды. Остается немного. Только сила хвоста. В лучшем случае он сможет отклонить судно с прежнего курса. Но и сам оттолкнется от судна на такой же угол удара. Это как в бильярде, понимаете?

Робертс потер подбородок.

– Некоторые считают, что это были горбачи. Другие говорят о финвалах, а люди на борту «Королевы барьеров» считают, что видели кашалотов…

– Три вида, различие между которыми огромно.

Робертс помедлил.

– Мистер Эневек, я трезвомыслящий человек. Так и напрашивается идея, что буксиры просто попали в стадо китов. Может, не киты таранили судна, а наоборот. Может быть, команда повела себя неправильно. Однако ясно, что киты потопили один из двух буксиров.

Эневек непонимающе уставился на Робертса.

– Это произошло, когда был натянут трос, – продолжал Робертс. – Трос между носом «Королевы барьеров» и кормой меньшего буксира. Несколько китов разом выпрыгнули из воды и бросились на трос. В таком случае из их веса не приходится вычитать вес вытесненной воды, а моряки говорят, что экземпляры были особенно крупные. – Он сделал паузу. – Буксир рвануло и опрокинуло. Он перевернулся.

– О господи! А команда?

– Двое пропали без вести. Остальных смогли спасти. Вы можете себе представить, почему киты сделали это?

Хороший вопрос, подумал Эневек. Дельфины и белухи узнают себя в зеркале. Но способны ли они думать? Способны ли строить планы? Что ими движет? Знают ли киты «вчера» или «завтра»? Какой у них интерес топить буксирное судно?

Разве что буксиры им чем-то угрожали. Или их потомству.

Но как и чем?

– Все это совсем непохоже на китов, – сказал он. Робертс казался беспомощным.

– Я тоже так думаю. Но команды кораблей думают иначе. Ведь большой буксир был атакован таким же способом. Правда, в конце концов им удалось закрепить тросы и обойтись без нападения.

Эневек задумчиво разглядывал носки своих ботинок.

– Случайность, – сказал он. – Ужасная случайность.

– Вы считаете?

– Может быть, нам поможет разгадка того, что случилось с рулем.

– Мы для этого и пригласили аквалангистов, – ответил Робертс. – Они отправятся под воду через несколько минут.

– Нет ли у них с собой запасного снаряжения?

– Думаю, есть.

– Хорошо. Я нырну с ними.

Вода в порту была кошмарная. Как в любом порту. Грязная жижа, в которой всякой дряни не меньше, чем молекул воды. Дно покрыто метровым слоем грязи, из которой постоянно взвихривается разная органическая гадость. Когда вода сомкнулась над Эневеком, он спросил себя, можно ли тут вообще хоть что-то разглядеть. Повернулся и заметил смутные очертания двух других аквалангистов, а потом темную поверхность – корму сухогруза.

Аквалангисты обернулись к нему и показали пальцами знак «о’кей». Эневек ответил тем же, выпустил немного воздуха из жилетки и поплыл вдоль кормы в глубину. Через несколько метров они включили лампы шлема. Свет сильно рассеивался, освещая главным образом плавающую вокруг взвесь. Из полутьмы выделился руль, весь в зазубринах и пятнах. Он стоял косо. Два других аквалангиста исчезли по другую сторону корпуса.

Эневек не сразу понял, что руль порос чудовищным количеством полосатых раковин. Он подплыл ближе. В щелях и зазорах, там, где плоскость руля поворачивалась в шахте, организмы моллюсков были перемолоты в компактную, полную мелких осколков массу. Неудивительно, что руль больше не мог двинуться. Его заело.

Эневек опустился глубже. Там тоже все было в ракушках. Он осторожно дотронулся до них. Мелкие, максимум трехсантиметровой длины моллюски плотно сидели друг на друге. Он с величайшей осторожностью, чтобы не пораниться об острые осколки, с усилием оторвал нескольких. Они были полураскрыты. Изнутри выступали свернутые клубочком нити, которыми моллюски могли зацепляться. Эневек погрузил их в контейнер на поясе и задумался.

Он не очень разбирался в моллюсках. Есть среди них виды, выделяющие сильный клейкий секрет и располагающие махровой присоской. Самой известной из них была «зебра», перенесенная в здешние воды из Среднего Востока. Она широко распространилась за последние годы в американской и европейской экосистемах и начала уничтожать местную фауну. Если руль сухогруза заблокировали «зебры», то неудивительно, что они осели таким толстым слоем. Там, где появлялись, они распространялись невообразимыми массами.

Но «зебры» разрушали прежде всего пресноводные системы. Правда, они выживали и в соленой воде, но как они могли взять на абордаж корабль, плывущий в открытом море, где нет ничего, кроме многометровой толщи воды? Или они пристыковались к нему еще в порту?

Корабль пришел из Японии. Неужто в Японии проблема с «зебрами»?

Сбоку из водяной мути торчали лопасти винта. Эневек спустился глубже, и его охватило неуютное чувство. Винт в поперечнике был метра четыре с половиной. Это была отлитая из стали махина весом больше восьми тонн. Он представил себе винт, работающий на полных оборотах. Невообразимо, чтобы хоть что-то могло приблизиться к этому гигантскому пропеллеру. Все тут же было бы размолото в порошок.

Но моллюски облепили и винт.

Отсюда напрашивались выводы, которые Эневеку совсем не нравились. Он медленно пробрался к середине винта. Его пальцы коснулись чего-то скользкого. Кусочки светлой субстанции отделились и поплыли ему навстречу. Он поймал один и поднес к маске.

Желевидное. Резинообразное.

Эневек повертел растрепанный клочок туда и сюда. Опустил его в контейнер на поясе и стал продвигаться дальше. Один из аквалангистов приблизился к нему с другой стороны. С лампой поверх маски он был похож на инопланетянина. Вместе они спустились к коленчатому валу, на который был насажен винт. Здесь было еще больше этой слизистой ткани. Она была намотана на вал. Аквалангисты попытались оторвать от нее клочки, но ткань была навернута слишком плотно.

Эневеку вспомнились слова Робертса. Киты пытались оттеснить буксиры от корабля. Абсурд.

Чего хотел кит, мешая стыковочным маневрам буксира? Чтобы «Королева барьеров» затонула? При сильном волнении моря это было бы возможно с сухогрузом, неспособным маневрировать. Если бы волны хорошенько разгулялись. Неужто животные хотели воспрепятствовать кораблю успеть найти убежище в спокойных водах?

Он бросил взгляд на финиметр.

Кислорода было еще достаточно. Он большим пальцем показал обоим аквалангистам, что хочет проверить корпус. Они ответили знаком «о’кей». Все вместе они оставили винт и поплыли вдоль борта, Эневек ниже всех, там, где обводы корпуса переходят в киль. Свет его лампы скользил по стальной обшивке. Краска выглядела достаточно новой, лишь в нескольких местах виднелись царапины или изменения цвета. Эневек спускался все ниже ко дну, становилось все сумрачнее.

Тяжелое чувство сдавило ему грудь. Он замолотил ногами и поплыл вдоль корпуса. В следующий момент свет его лампы померк. Но дело было не в лампе, а в том, что она освещала. Окраска корпуса отражала свет равномерно. А тут он вдруг стал поглощаться темной, выщербленной массой ракушек, под которой обшивка сухогруза вообще исчезала.

Откуда здесь взялись такие несметные орды моллюсков?

Эневек соображал, не примкнуть ли ему к остальным двум аквалангистам. Но потом передумал и стал погружаться еще ниже. К килю наросты ракушек прибывали. Если дно «Королевы барьеров» обросло равномерно, то нарост составлял изрядный дополнительный вес. Невозможно, чтобы никто этого не заметил. Такие массы способны существенно замедлить скорость судна в океане.

Он был уже достаточно далеко под килем, и ему пришлось перевернуться на спину. В нескольких метрах под ним уже начиналась грязная пустыня портового дна. Вода здесь была такая мутная, что он почти ничего не видел, только ракушечные наросты прямо над собой. Быстро отталкиваясь ластами, он плыл в сторону носа корабля, как вдруг нарост закончился так же внезапно, как и начался. Только теперь Эневек увидел, каким массивным этот нарост был на самом деле. Он свисал с днища корабля чуть ли не на два метра.

Что это было?

На краю нароста зияла щель.

Эневек нерешительно завис перед ней. Потом потянулся к голени, где в специальном держателе у него был нож, достал его и вонзил в ракушечную гору.

Корка лопнула.

Что-то трясущееся метнулось к нему, шмякнулось ему в лицо и чуть не сорвало дыхательный аппарат. Эневек отпрянул, ударившись головой о корпус корабля. Перед глазами вспыхнул яркий свет. Он хотел всплыть, но над ним был киль. Он заставил себя успокоиться и попытался в окружающей мути разглядеть, что его атаковало.

Но оно исчезло. Ничего, кроме причудливо нагроможденной ракушечной корки, не было видно.

Только сейчас он заметил, что держит в руке нож. Он его не выпустил. Что-то болталось на лезвии, какой-то клочок прозрачной белесой массы. Эневек сунул и его в контейнер. Потом осмотрелся, чтобы понять, как выбраться отсюда. Приключений на первый раз хватило. Контролируя движения, следя за сердцебиением, он стал подниматься, пока не различил вдали слабый свет ламп других аквалангистов. Даже на последних метрах вода все еще была мутной, потом Эневек сощурился на солнце. Стянул с лица маску и благодарно вдохнул свежий воздух. На пирсе стояли Робертc и остальные.

– Что там, внизу? – склонился к нему директор. – Нашли что-нибудь?

Эневек откашлялся и выплюнул портовую воду.

– Пожалуй, да.

Они все собрались у задней дверцы автофургона. По согласованию с аквалангистами Эневек взял роль докладчика на себя.

– Моллюски, заклинившие руль? – недоверчиво переспросил Робертc.

– Да. «Зебры».

– Как такое могло произойти?

– Хороший вопрос. – Эневек открыл контейнер с находками и осторожно поместил клочок желейной ткани в банку с морской водой. Состояние ткани вызвало его беспокойство. Вид у нее был такой, будто она уже начала разлагаться. – Я могу только предполагать, но, по-моему, все случилось следующим образом: рулевой повернул штурвал на пять градусов влево. Но руль не сдвинулся с места. Он был блокирован раковинами, которые его плотно облепили. В принципе, это не так трудно – вывести из строя рулевую машину, это вы знаете даже лучше меня. Просто это очень редко случается. И рулевой даже не подумал о том, что руль может быть заблокирован. Он подумал, что недостаточно повернул штурвал, и вот он стал его доворачивать, а руль по-прежнему не слушается. На самом деле рулевая машина работала вовсю. И тут наконец перо руля высвобождается, начинает поворачиваться, моллюски перемалываются, но не отлепляются. Каша из моллюсков снова блокирует руль, это как песок в коробке передач. Перо руля заедает, и оно уже не может вернуться назад. – Он убрал со лба мокрые волосы и посмотрел на Робертса. – Но не это внушает мне основную тревогу.

– А что же?

– Кингстонные ящики свободны, а вот винт тоже облеплен. Он весь в ракушках. Я не знаю, как эти существа вообще могли попасть на корпус, но одно могу сказать с уверенностью: о вращающийся винт даже самые прочные моллюски обломали бы себе зубы. Поэтому либо моллюски прицепились еще в Японии, что бы удивило меня, потому что вплоть до двухсотмильной зоны перед Канадой руль работал безупречно, либо они явились непосредственно перед тем, как машины были остановлены.

– Вы хотите сказать, что они облепили корабль в открытом море?

– «Взяли на абордаж» было бы точнее. Я пытаюсь себе представить, что произошло. Гигантская стая моллюсков облепляет руль. Когда плоскость руля блокирована, корабль ложится в крен. Машины останавливаются. Винт стоит. Моллюски продолжают прибывать, облепляют руль дальше, чтобы, так сказать, зацементировать блокаду, попадают при этом на винт и на остальной корпус.

– Откуда же взялись тонны взрослых моллюсков? – спросил Робертс и беспомощно огляделся. – Посреди океана!

– А почему киты оттесняли буксиры и прыгали на тросы? Вы первым начали рассказывать эти странные истории, а не я.

– Да, верно, но… – Робертс кусал губу. – Все это произошло одновременно. Я тоже не знаю, но звучит так, будто между этими явлениями была взаимосвязь. Однако такое предположение абсурдно. Моллюски и киты?

Эневек помедлил.

– Когда в последний раз осматривали дно «Королевы барьеров»?

– Его контролируют регулярно. И судно имеет специальную окраску-«необрастайку». Не беспокойтесь, она экологически безвредна. Но много моллюсков на нее не налипнет.

– Как видите, налипло, и много. – Эневек замолчал и уставился в пустоту. – Но вы правы! Этой штуки там не должно быть. Впечатление такое, будто корабль в течение недель подвергался нашествию личинок моллюсков, и, кроме того… эта штука в ракушках…

– Какая штука?

Эневек рассказал о существе, которое выломилось из ракушечной горы. Рассказывая, он пережил всю сцену заново. И шок, и как ударился головой о киль. Его череп и сейчас еще гудел от этого удара. Из глаз искры посыпались…

Нет, то была вспышка света.

Внезапно ему в голову пришла мысль, что сверкнуло вовсе не в его голове, а в воде перед ним.

Сверкнула молнией эта штука.

На какое-то время он в буквальном смысле лишился дара речи. До него стало доходить, что это существо люминесцировало. Если так, то оно, возможно, происходит из глубоководных слоев. Но тогда как оно добралось на корпусе корабля до порта? Должно быть, оно попало на обшивку корабля вместе с моллюсками, в открытом море. Возможно, его привлекли моллюски, поскольку служили ему пищей. Или защитой. И если это был спрут…

– Доктор Эневек?

Да, спрут. Скорее всего, он. Для медузы он был слишком быстр. И слишком силен. Он прямо-таки взорвал ракушки – как единый эластичный мускул. Потом Эневек вспомнил, что эта штука вырвалась, когда он ткнул ножом в щель. Должно быть, он задел его. Неужто сделал ему больно? Или укол ножа вызвал у него рефлекс…

Только не надо преувеличивать, подумал он. Что уж ты мог там увидеть в этой мутной жиже? Просто напугался.

– Закажите обследование дна порта, – сказал он Робертсу. – А пока отправьте эти пробы, – он указал на закрытые емкости, – как можно скорее в исследовательский институт Нанаймо для анализа. Отправьте на вертолете. Я полечу вместе с грузом, я знаю, в чьи руки это передать.

Робертс кивнул. Потом отвел Эневека в сторонку.

– Проклятье, Леон! Что вы на самом деле думаете обо всем этом? – спросил он шепотом. – Это же невозможно, чтобы метровые наросты возникли за такое короткое время. Ведь корабль не простаивал неделями без движения.

– Эти моллюски – чума, мистер Робертс…

– Клайв.

– Клайв, эти бестии не подкрались постепенно, а напали разом, по команде.

– Но не так же быстро.

– Каждый из этих проклятых моллюсков может за год принести до тысячи голов потомства. Личинки принесло течением или под чешуей рыбы, или в перьях морских птиц. В американских озерах находили места, где их было по 900 000 на одном квадратном метре, и они там появились действительно чуть ли не за одну ночь. Они облепили все очистные сооружения питьевой воды, системы водоснабжения, забили и разрушили трубопроводы; и в соленой воде они чувствуют себя, по-видимому, так же вольготно, как в озерах и реках.

– Ну хорошо, но вы говорите о личинках.

– Миллионах личинок.

– Да хоть о миллиардах, и пусть хоть в Японии, хоть в открытом океане. Это уже не играет роли. Но вы что, всерьез хотите мне рассказать, что все они выросли за несколько дней вместе с раковинами? Вернее, уверены ли вы, что мы вообще имеем дело с моллюсками-«зебрами»?

Эневек глянул в сторону автофургона аквалангистов. Они убирали в кузов оборудование. Емкости с пробами, запечатанные на скорую руку, стояли снаружи.

– Уравнение с множеством неизвестных, – сказал он. – Если киты действительно пытались оттеснить буксиры, то спрашивается, почему. Потому что с кораблем происходило нечто, что необходимо было довести до конца? Или потому, что он должен был затонуть, парализованный моллюсками? А еще этот неведомый организм, который я задел. Как все это звучит, по-вашему?

– Леон! Неужто вы правда считаете…

– Подождите. Возьмем то же самое уравнение. Стадо слегка нервозных серых китов и горбачей чувствует непонятную обиду на «Королеву барьеров». И тут еще являются два буксира и оскорбительно толкают их. Киты их отпихивают. По чистой случайности корабль к тому же подвергся биологической заразе, притащив эту заразу из-за границы, как турист оспу, а в открытом океане кальмар запутался в горе ракушек.

Робертс уставился на него.

– Знаете, я не верю в научную фантастику, – продолжал Эневек. – Все это – вопрос интерпретации. Пошлите туда, вниз, нескольких человек. Пусть соскоблят наросты, пусть последят, не затаился ли там еще какой-нибудь внезапный гость, и поймают его.

– Как вы думаете, когда мы получим результаты из Нанаймо?

– Через несколько дней, наверное. Кстати, было бы невредно и мне послать сообщение.

– Только без разглашения, – подчеркнул Робертс.

– Само собой разумеется. На этих же условиях я хотел бы поговорить с командой.

Робертс кивнул.

– Решающее слово не за мной. Но я посмотрю, как это устроить.

Они вернулись к автофургону, и Эневек влез, наконец, в свою куртку.

– А у вас что, обычная практика – привлекать в таких случаях ученых? – спросил он.

– Такие случаи – вообще не обычная практика. А я читал вашу книгу и знал, что вас можно найти на острове. Комиссия по расследованию была не в восторге от моего решения. Но я думаю, оно оказалось правильным. Мы не так много знаем о китах.

– Я сделаю все, что смогу. Давайте погрузим пробы в вертолет. Чем быстрее мы доставим их в Нанаймо, тем лучше. Мы передадим их Сью Оливейра. Она руководит лабораторией. Ее специальность – молекулярная биология, она очень одаренная женщина.

Зазвонил мобильный телефон Эневека. Это была Стринджер.

– Приезжай, как только сможешь, – сказала она.

– Что случилось?

– Мы получили радиограмму с «Голубой акулы». Они в море, и у них неприятности.

Эневек предположил худшее.

– С китами?

– Ну что ты, нет, – Стринджер сказала это так, будто он был не в своем уме. – Какие могут быть с китами неприятности? Этот негодяй опять устраивает нам неприятности. Мерзавец.

– Какой мерзавец?

– Ну какой же еще! Джек Грейвольф.

6 апреля

Киль, Германия

Спустя две недели после того, как он передал Тине Лунд заключение анализа червей, Сигур Йохансон ехал на такси к институту «Геомар».

Всякий раз, когда возникает вопрос о строении, возникновении и истории морского дна, прибегают к консультациям ученых из Киля. Сам Джеймс Камерон тоже не раз бывал в этом институте, чтобы получить последнее благословение для съемок «Титаника». Зато общественное мнение мало интересовала работа института. Рыться в осадочных слоях и измерять содержание соли в воде – какое отношение это могло иметь к насущным проблемам человечества? Но что взять с общественного мнения, если даже многие ученые в начале девяностых годов не верили, что на дне морей, вдали от солнечного света и тепла, отнюдь не простирается голая скалистая пустыня, а кипит бурная жизнь. Правда, уже давно было известно об экзотическом сообществе видов вдоль глубоководных вулканических жерл. Но когда в 1989 году в «Геомар» был приглашен из университета штата Орегон геохимик Эрвин Сьюсс, он рассказал о еще более удивительных вещах: об оазисах жизни у холодных глубоководных источников, о таинственных химических энергиях, которые поднимаются из глубин Земли, и о массовых залежах субстанции, которая до этого едва привлекала к себе внимание, – гидрата метана.

С этого времени геоученые вышли из тени, в которой они – как и большинство ученых – пребывали слишком долго. Они попытались кое о чем рассказать. Они питали надежду в будущем предвидеть природные катастрофы, климатические и природные изменения и даже воздействовать на них. К тому же метан мог дать ответ на энергетическую проблему завтрашнего дня. Пресса оживилась, а исследователи учились – поначалу робко, потом все увереннее, на манер поп-звезд – использовать пробудившийся интерес с выгодой для себя.

Таксист, который вез Йохансона к фьорду Киля, мало что знал обо всем этом. Вот уже двадцать минут он выражал непонимание, как это исследовательский центр, пожирающий бюджетные миллионы, мог оказаться в руках безумцев, которые каждые несколько месяцев устраивают дорогостоящие экспедиции, в то время как нормальные люди едва сводят концы с концами. Йохансон, прекрасно говоривший по-немецки, не испытывал желания обсуждать с ним это, но шофер не умолкал. При этом он так размахивал руками, что машина то и дело оказывалась в опасном положении.

– Хоть бы кто-нибудь знал, чем они там занимаются, – возмущался таксист. И, не получив ответа, спросил: – Вы из газеты?

– Нет. Я биолог.

Шофер тут же сменил тему и пустился разглагольствовать о продовольственных скандалах. Он явно видел в Йохансоне человека, который был в ответе за овощи с измененной генной структурой и сверхдорогие биопродукты.

– Значит, вы биолог. А вы хоть знаете, что можно есть? Вернее, что можно есть без сомнений? Я этого не знаю. Ничего больше нельзя есть. Лучше ничего не есть, что продается. Нельзя отдавать им ни цента.

Машину вынесло на встречную полосу.

– Если вы ничего не будете есть, то умрете с голоду, – заметил Йохансон.

– Ну и что? Какая разница, от чего умирать? Ничего не ешь – умрешь от голода, ешь что-то – умрешь от еды.

– Вы, конечно, правы. Но я лично предпочел бы умереть от допингового куска мяса, чем от радиатора этого бензовоза.

Водитель невозмутимо взялся за руль и ловко обогнал бензовоз. Но он, видно, обиделся на последнее замечание Йохансона и больше не удостоил его ни одним словом, пока они не въехали на территорию института.

– Мне правда интересно было бы узнать, чем они там занимаются, – сказал напоследок таксист.

Йохансон, уже выйдя из машины, нагнулся к дверце.

– Они пытаются спасти вашу профессию таксиста.

Водитель беспомощно моргал, не понимая.

– Но не так уж часто мы возим сюда пассажиров, – неуверенно сказал он.

– Но чтобы делать это, автомобили должны ездить. Если не будет бензина, ваша машина либо заржавеет, либо ее переплавят на сковородки. А топливо залегает под морским дном. Метан. Горючее. Они пытаются сделать его доступным.

Таксист наморщил лоб.

– Но ведь никто нам этого толком не объяснил.

– Это пишут во всех газетах.

– Но никто не потрудился объяснить это мне.

Йохансон захлопнул дверцу. Такси развернулось и уехало прочь.

– Доктор Йохансон? – К нему подошел загорелый молодой человек. Йохансон пожал протянутую руку.

– Герхард Борман?

– Нет. Хейко Салинг. Биолог. Доктор Борман опоздает на четверть часа, у него сейчас доклад. Я могу отвести вас туда. Кстати, ваши черви оказались очень интересными.

– Вы ими занимались?

– Мы тут все ими занимались.

Они вошли в просторное, со вкусом оформленное фойе. Салинг повел его вверх по лестнице и затем через три стальных подвесных мостика. В «Геомаре» слишком увлекаются дизайном, подумал Йохансон, для научного института это даже подозрительно.

– Вообще-то лекции читаются в аудитории, – объяснил Салинг. – Но сегодня у нас в гостях школьники. Мы водим их по институту, и они могут всюду сунуть нос. Литотеку мы всегда оставляем напоследок. Герхард там рассказывает им сказки.

– О чем?

– О гидрате метана.

Салинг раздвинул дверь, ведущую в литотеку. Она занимала помещение размером с ангар. Вдоль стен стояли приборы и ящики.

– Сюда свозят все пробы, – сказал Салинг. – Преимущественно стержни, вырезанные из осадочных пластов, и пробы морской воды. Заархивированная история Земли. Мы очень гордимся этой коллекцией.

Он помахал рукой – снизу на приветствие ответил рослый человек – и снова повернулся к группе подростков, которые с любопытством толпились вокруг него. Йохансон облокотился о перила и стал слушать доклад Бормана.

– …один из самых волнующих моментов, какие нам пришлось пережить, – говорил доктор Борман. – Грейфер на глубине почти восемьсот метров нагреб несколько центнеров осадочного слоя, пронизанного белым веществом, и вывалил эту массу на рабочую палубу.

– Это было в Тихом океане, – тихо пояснил Салинг. – В 1996 году на корабле «Солнце», километрах в ста от Орегона.

– Нам пришлось торопиться, поскольку гидрат метана – очень неустойчивая и ненадежная штука, – продолжал Борман. – Я думаю, вы знаете об этом не особенно много, поэтому попытаюсь объяснить это так, чтобы никто не заснул от скуки. Что происходит глубоко в море? Среди прочего образуется и газ. Биогенный метан, например, уже миллионы лет образуется при разложении растительных и животных остатков, когда водоросли, планктон и рыба перегнивают, высвобождая большое количество органического углерода. Разложение обеспечивают главным образом бактерии. Но на глубине царят низкие температуры и чрезвычайно высокое давление. Каждые десять метров увеличивают давление воды на один бар. Аквалангисты могут нырнуть на пятьдесят, максимум на семьдесят метров. Считается, что рекорд погружения со сжатым воздухом – сто сорок метров, но повторять его я бы никому не советовал. Такие попытки кончаются, как правило, смертью. А мы здесь говорим о глубинах от пятисот метров и больше! Там совсем другая физика. Если, например, метан в большой концентрации поднимается из глубины Земли к поверхности морского дна, там происходит нечто чрезвычайное. Газ соединяется с холодной глубинной водой, превращаясь в лед. В газетах вам могло встретиться понятие «метановый лед». Это не совсем точное определение. Замерзает не метан, а окружающая его вода. Молекулы воды кристаллизуются в крошечные структуры в виде клетки, внутри которой находится молекула метана. Вода сжимает газ.

Один из школьников робко поднял руку.

– Хочешь что-то спросить?

Мальчик помялся.

– Пятьсот метров – это ведь не так уж и глубоко?

Борман несколько секунд молча смотрел на него.

– Тебя мои жуткие истории не особенно впечатлили?

– Нет, почему же. Просто я думал… Вот, например, Жак Пикар опускался в батискафе в Марианскую впадину, а это ведь одиннадцать тысяч метров. Вот там действительно глубоко! Почему же этот лед не возникает там?

– Шапки долой, ты изучил историю глубоководных погружений. Но что ты думаешь сам?

Мальчик задумался и втянул голову в плечи.

– Но это же ясно, – ответила за него одна девочка. – На большой глубине слишком мало живого. Глубже тысячи метров разлагается слишком мало органической материи, поэтому и метана возникает мало.

– Я всегда знал, – пробормотал на мостике Йохансон, – что женщины умнее.

Борман дружески улыбнулся девочке.

– Правильно. Конечно, всегда есть исключения. И фактически гидрат метана есть и на больших глубинах, даже на глубине три километра, если туда намыло осадочный слой с большим содержанием органического материала. Такое встречается в некоторых окраинных морях. Кстати, мы отмечаем на картах накопления гидрата и в очень мелких водах, где давления, собственно говоря, не хватает. Но пока температура достаточно низкая, это приводит к образованию гидрата, например, в полярном шельфе. – Он снова обращался ко всем: – И все-таки основные залежи находятся на материковых склонах на глубине между пятьюстами и тысячей метров. Сжатый метан. Неподалеку от североамериканского побережья мы недавно обследовали подводные горы высотой полкилометра и протяженностью двадцать пять километров, и эти горы состоят главным образом из гидрата метана. Часть его залегает глубоко в камнях, а часть лежит на открытом дне. Океан полон его, но мы знаем еще больше: подводные континентальные склоны держатся вообще только гидратом метана! Это вещество как цемент. Если представить, что весь гидрат удалили, то континентальные склоны станут пористыми, как швейцарский сыр. С той лишь разницей, что швейцарский сыр и с дырками сохраняет форму. А склоны рухнут, их сплющит! – Борман дал им время прочувствовать его слова. – Но это еще не все. Гидрат, как я уже сказал, устойчив только при высоком давлении в соединении с очень низкими температурами. Это значит, замерзает не весь газ метан, а только верхние слои. Потому что к глубине Земли температура снова поднимается, и глубоко в осадке находятся большие пузыри метана, который не заморожен. Он остается в газообразном виде. Но поскольку замерзшие слои лежат сверху как крышка, метан не может улетучиться.

– Я об этом читала, – сказала девочка. – Японцы пытаются его разрабатывать, правильно?

Йохансона это позабавило. Он вспомнил свои школьные годы. В каждом классе есть такой ученик, подготовленный лучше других, он всегда уже знает половину из того, что ему задали выучить. Наверное, эту девочку в классе недолюбливают.

– Не только японцы, – ответил Борман. – Весь мир с удовольствием бы его разрабатывал. Но это трудно. Когда мы извлекали комья гидрата с глубины восемьсот метров, уже на половине высоты началось газоотделение. До палубы мы донесли только малую часть взятого на глубине. Я ведь говорил, гидрат быстро становится неустойчивым. Стоит температуре воды на глубине пятьсот метров повыситься на один градус, как весь тамошний гидрат может разом стать нестабильным. Мы это быстро сообразили и поместили комья гидрата в жидкий азот. Давайте подойдем сюда.

– Хорошо у него получается, – заметил Йохансон, пока Борман подводил группу школьников к стальным стеллажам, где стояли контейнеры разной величины. Борман вытащил один серебристый контейнер, натянул перчатки и открыл герметичную крышку. Послышалось шипение. Изнутри выполз белый дым. Некоторые подростки непроизвольно отступили на шаг.

– Это всего лишь жидкий азот. – Борман сунул руку внутрь и извлек кусок грязного льда. Лед начал тихо шипеть и потрескивать. Он подозвал к себе девочку, отломил кусочек и протянул ей.

– Не бойся, – сказал он. – Лед холодный, но в руках держать можно.

– Он воняет, – сказала девочка. Некоторые школьники засмеялись.

– Правильно. Воняет тухлыми яйцами. Это газ. Он улетучивается. – Он раздробил кусок на более мелкие обломки и раздал их. – Видите, что происходит. Грязь во льду – это частицы осадка. Через несколько секунд от этого ничего не останется, кроме грязи и лужиц. Лед тает, и молекулы метана вырываются из клеток и улетучиваются. Можно описать это так: то, что только что было стабильным куском морского дна, в короткое время превращается в ничто. Вот это я и хотел вам показать.

Он сделал паузу. Школьники отвлеклись на шипящие, тающие на глазах комочки льда. Там и сям раздавались двусмысленные комментарии по поводу вони. Борман подождал, пока комочки растают, и затем продолжил:

– Только что произошло еще кое-что, чего вы не могли заметить. А это имеет определяющее значение для того заслуженного уважения, какое мы питаем к гидратам. Я уже говорил вам, что ледяные клетки способны сжимать метан. Из каждого кубического сантиметра гидрата, который вы держали в руках, высвободилось сто шестьдесят пять кубических сантиметров метана. Когда гидрат тает, его объем увеличивается в сто шестьдесят пять раз. Причем моментально. Все, что остается, – это лужица в ваших руках. Попробуй языком, – предложил Борман девочке. – И скажи нам, каково это на вкус.

Школьница посмотрела на него недоверчиво.

– Попробовать эту вонючку?

– Ничего больше не воняет. Газ улетучился. Но если ты трусишь, давай лизну я.

Подростки захихикали. Девочка медленно нагнула голову и лизнула лужицу.

– Пресная вода, – ошеломленно сказала она.

– Правильно. Когда вода замерзает, соль, так сказать, вытесняется. Поэтому вся Антарктида представляет собой самый большой в мире резервуар пресной воды. – Борман закрыл контейнер с жидким азотом и снова задвинул его на стеллаж. – То, что вы сейчас видели, и есть причина, по которой добыча гидрата метана – дело очень противоречивое. Если наше вмешательство приведет к тому, что гидраты станут нестабильными, следствием может стать цепная реакция. Что может произойти, если сойдет на нет цемент, скрепляющий континентальные склоны? Какое воздействие будет оказано на мировой климат, если глубоководный метан улетучится в атмосферу? Метан – парниковый газ, он может разогреть атмосферу, тогда опять согреются моря и так далее, и тому подобное. Над всеми этими вопросами мы здесь думаем.

– А зачем вообще пытаться его добывать? – спросил другой школьник. – Почему не оставить его там, где он есть?

– Потому что он мог бы решить энергетическую проблему, – горячо воскликнула девочка и шагнула вперед. – Об этом писали в статье про Японию. У японцев нет собственного сырья, им все приходится импортировать. Метан мог бы им помочь.

– Ерунда, – ответил мальчик. – Если проблем становится больше, чем при этом решается, то это никакое не решение проблемы.

Йохансону все больше нравилось тут.

– Вы оба правы, – Борман поднял руки. – Это могло бы стать решением энергетической проблемы. Вот почему это тема уже не только науки. К исследованиям подключаются энергетические концерны. По нашим оценкам, в морских гидратах связано столько метан-углерода, сколько его во всех известных залежах природного газа, нефти и угля вместе взятых. Только в гидратном хребте около Америки на площади в двадцать шесть тысяч квадратных километров залегает тридцать пять гигатонн метана. Это в тысячу раз больше того природного газа, который потребляют Соединенные Штаты за год!

– Звучит эффектно, – тихо сказал Йохансон Салингу. – А я и не знал, что его так много.

– Его еще больше, – ответил биолог. – Я не запоминаю цифр, но он все знает точно.

Борман, будто услышав эти слова, сказал:

– Может быть, в море залегает свыше десяти тысяч гигатонн замороженного метана. Сюда можно добавить резервуары метана на суше, глубоко в вечной мерзлоте Аляски и Сибири. Чтобы у вас было представление о количестве, скажу: все доступные сегодня залежи угля, нефти и природного газа составляют вместе пять тысяч гигатонн, то есть ровно половину. Неудивительно, что энергетики ломают голову над тем, как можно разрабатывать гидрат. Один его процент мог бы удвоить резервы горючего Соединенных Штатов, а ведь они расходуют значительно больше, чем любая другая страна мира. Но это как всегда и повсюду: индустрия видит колоссальный энергетический резерв, а наука видит бомбу замедленного действия. Но мы пытаемся по-партнерски объединить усилия, разумеется, в интересах человечества. М-да. На этом мы закончим нашу экспедицию. Спасибо, что слушали.

– И кое-что намотали на ус, – пробормотал Йохансон.

– Будем надеяться, – довершил Салинг.

– А я представлял вас иначе, – сказал Йохансон спустя несколько минут, пожимая руку Бормана. – В интернете у вас усы.

– Сбрил сегодня утром. – Борман потрогал верхнюю губу. – И даже по вашей вине.

– Как это?

– Я размышлял над вашими червями, стоя перед зеркалом. Червь ползал перед моим мысленным взором и совершал такое вращательное движение, которое моя рука с бритвой почему-то непроизвольно повторяла. Я невзначай сбрил уголок и принес в жертву науке и остальное.

– Значит, ваши усы на моей совести, – повинился Йохансон.

– Не беспокойтесь. В экспедиции вырастут. На море все обрастают. Не знаю, правда, почему. Может быть, нам нужно походить на искателей приключений, чтобы не страдать морской болезнью? Идемте в лабораторию. Хотите перед этим чашку кофе? Мы могли бы заглянуть в нашу столовую.

– Нет, мне не терпится увидеть. Кофе подождет. А что, вы снова собираетесь в экспедицию?

– Осенью, – кивнул Борман, шагая по стеклянным переходам и коридорам. – Мы хотим исследовать субдукционные зоны и холодные источники Алеутов. Вам повезло, что застали меня в Киле. Я всего две недели назад вернулся из Антарктиды после почти восьми месяцев, проведенных в море. И на следующий же день позвонили вы.

– Что вы делали в Антарктиде восемь месяцев, если это уместно спросить?

– Зимовщиков морозил. Ученых и техников. Они высверливают изо льда стержни, из глубины четыреста пятьдесят метров. Разве это не удивительно? Этот древний лед содержит климатическую историю последних семи тысяч лет!

Йохансон вспомнил сегодняшнего таксиста.

– На большинство людей это не производит никакого впечатления, – сказал он. – Они не понимают, как история климата поможет победить голод или выиграть в очередном чемпионате мира по футболу.

– В этом есть и наша вина. Наука большую часть времени замкнута на себе.

– Ваша сегодняшняя лекция не имела ничего общего с замкнутостью.

– Но я не знаю, есть ли толк от всей этой публичности, – сказал Борман, шагая вниз по лестнице. – Среди всеобщего отсутствия интереса даже дни открытых дверей мало чего могут изменить. Недавно был один такой день. Народу было не протолкнуться, но если бы вы потом спросили кого-нибудь, выделять ли нам следующие десять миллионов на исследования…

Йохансон помолчал. Потом сказал:

– Я думаю, проблема скорее в барьерах, которые отделяют нас, ученых, друг от друга. Как вы считаете?

– Потому что мы мало общаемся друг с другом?

– Да. Или взять науку и промышленность. Или науку и оборону. Все мало сообщаются друг с другом.

– Или науку и нефтяные концерны? – Борман посмотрел на него долгим взглядом.

Йохансон улыбнулся.

– Я здесь потому, что кому-то нужен ответ, – сказал он. – Но не для того, чтобы выжимать его из вас.

– Промышленность и оборона зависят от науки, нравится им это или нет, – сказал Салинг. – Мы-то как раз общаемся друг с другом. На мой взгляд, проблема в том, что мы не можем одинаково взглянуть на вещи.

– И не хотим!

– Правильно. То, что люди делают во льдах, может помочь победить голод. Но с таким же успехом может привести и к созданию нового оружия. Мы смотрим на одно и то же, а видим разное.

– И опускаем все остальное. – Борман кивнул. – Эти черви, которых вы нам прислали, доктор Йохансон, как раз хороший пример. Я не знаю, будут ли из-за них поставлены под сомнение планы дальнейшего освоения континентального склона. Но я бы из осторожности отсоветовал им. Может, в этом и состоит главное различие между наукой и промышленностью. Мы говорим: пока неизвестно, какую роль играет этот червь, мы не можем рекомендовать им бурение. Промышленность же исходит из тех же предпосылок, но приходит к другим выводам.

– Пока неизвестно, какую роль играет этот червь, или он не играет никакой роли. – Йохансон посмотрел на него. – А как считаете вы? Играет он роль?

– Я пока не могу сказать. То, что вы нам прислали… Ну, мягко говоря, это очень необычно.

Они дошли до тяжелой стальной двери. Борман нажал выключатель на стене, и дверь бесшумно отодвинулась. В центре зала за дверью находился гигантский резервуар высотой с двухэтажный дом. В его стенки были равномерно встроены иллюминаторы. Стальные лестницы вели к галереям, расположенным по периметру резервуара. Вокруг было множество аппаратуры, связанной с ним трубопроводами.

Йохансон подошел ближе.

Он видел в интернете снимки этой штуки, но оказался не готов к ее размерам. При мысли, какое чудовищное давление царит внутри наполненного водой цилиндра, ему стало не по себе. Человек не выжил бы в таком давлении и минуты. Собственно, из-за этого резервуара Йохансон и прислал в институт города Киля партию червей. Это был глубоководный симулятор – в нем заключался искусственно созданный мир с морским дном, континентальным склоном и шельфом.

Борман закрыл за собой дверь.

– Есть люди, которые сомневаются в смысле и цели этого сооружения, – сказал он. – Симулятор может лишь приблизительно передать картину происходящего, но это все же лучше, чем всякий раз выезжать на места. Проблема океаногеологического исследования как состояла, так и состоит в том, что мы можем видеть лишь крошечные участки действительности. Но здесь мы в состоянии выработать хотя бы общие тезисы. Например, исследовать динамику гидратов метана при различных условиях.

– У вас там есть и гидраты?

– Мы неохотно говорим об этом. Промышленность предпочла бы, чтобы мы поставили симулятор целиком ей на службу. И мы, признаться, с удовольствием получили бы от промышленности деньги. Но мы не хотим лишить себя возможности свободных исследований.

Йохансон задрал голову: на верхнем ярусе галереи собралась группа ученых. Сцена сильно смахивала на старый фильм про Джеймса Бонда.

– Давление и температура в этом резервуаре регулируются ступенчато, – продолжал Борман. – Сейчас они соответствуют морской глубине в восемьсот метров. На дне резервуара лежит слой стабильного гидрата толщиной два метра, что соответствует двадцати-тридцатикратной природной реальности. Под этим слоем мы симулируем теплоту, идущую из недр Земли, – и получаем свободный газ. Итак, мы имеем полноформатную модель морского дна.

– Замечательно, – сказал Йохансон. – Но что именно вы здесь делаете, помимо наблюдений?

– Мы пытаемся смоделировать тот период истории Земли, который она проходила 55 миллионов лет назад. Где-то на границе палеоцена и эоцена на Земле произошла, судя по всему, масштабная климатическая катастрофа. Семьдесят процентов живых существ морского дна погибли, преимущественно одноклеточные. Целые области глубоководья превратились в зоны, враждебные жизни. На континентах же, наоборот, началась биологическая революция. В Арктике появились крокодилы, из субтропиков в Северную Америку перекочевали приматы и современные млекопитающие. Получилось феноменальное столпотворение.

– Откуда вы все это знаете?

– Из вертикальных стержней, извлеченных из осадка. Все сведения о климатической катастрофе получены благодаря стержневому бурению на глубину две тысячи метров.

– А стержни что-нибудь говорят о причинах?

– Метан, – сказал Борман. – Море к этому моменту настолько разогрелось, что большие количества гидрата метана стали нестабильны. Как следствие поползли континентальные склоны и высвободились дополнительные месторождения метана. За несколько тысячелетий, а то и столетий, миллиарды тонн метана улетучились в океан и атмосферу. Замкнутый круг. Метан вызывает парниковый эффект, в тридцать раз больший, чем углекислый газ. Он разогревает атмосферу, от этого снова разогревается океан, распадается еще больше гидрата, и все это бесконечно. Земля превращается в духовку. – Борман взглянул на него. – Вода с температурой в пятьдесят градусов против сегодняшних наших двух-четырех градусов – согласитесь, это нечто.

– Да, для кого-то катастрофа, а для кого-то… ну, в известной мере тепловой старт. Понимаю. В следующей главе нашей маленькой содержательной беседы мы, по-видимому, перейдем к гибели человечества, верно?

Салинг улыбнулся.

– Она состоится не так скоро. Но действительно есть некоторые признаки, что мы находимся в фазе чувствительных колебаний равновесия. Резервы гидрата в океане чрезвычайно лабильны. Это основание, почему мы уделяем вашим червям столько внимания.

– А что может червь изменить в картине стабильности?

– Да, собственно, ничего. Ледяной червь населяет поверхность ледяных слоев, толщина которых – несколько сотен метров. А он растапливает всего несколько сантиметров и довольствуется бактериями.

– Но у этого червя есть челюсти.

– Этот червь – создание, которое не имеет смысла. Будет лучше всего, если вы взглянете сами.

Они подошли к полукруглому пульту управления в конце зала. Пульт напоминал командный центр «Виктора», только масштабнее. Большая часть мониторов была включена и показывала внутренность симулятора. Один из обслуживающих техников поприветствовал их.

– Мы наблюдаем происходящее двадцатью двумя камерами; кроме того, каждый кубический сантиметр подвергается постоянным замерам, – объяснил Борман. – Белые площадки на мониторах верхнего ряда – это гидраты. Видите? Здесь, слева, поле, на которое мы высадили двух полихет. Это было вчера утром.

Йохансон сощурил глаза.

– Я вижу только лед.

– Присмотритесь внимательнее.

Йохансон изучил каждую подробность картинки. И заметил два темных пятнышка.

– Что это? Углубления?

Салинг обменялся с техником несколькими словами. Картинка изменилась. Стали видны оба червя.

– Пятна – это дырки, – сказал Салинг. – Мы прокрутим фильм с начала в ускоренном варианте.

Йохансон смотрел, как черви, трепеща, ползают по льду, словно пытаясь обнаружить источник запаха. В ускоренном темпе их движения казались противоестественными. Мохнатые кустики по бокам розовых тел дрожали, как наэлектризованные.

– А теперь следите!

Один из червей остановился. Пульсирующие волны пронизали его тело.

Потом он скрылся в глубине льда. Йохансон тихонько присвистнул.

– Вот это да! Он зарылся внутрь.

Второй червь все еще оставался на поверхности. Голова его двигалась будто в такт неслышной музыке. И вдруг хоботок с хитиновыми челюстями выдвинулся вперед.

– Он вгрызается в лед, – воскликнул Йохансон.

Он смотрел на видеокартинку как зачарованный. Что тебя так удивляет, подумал он в тот же момент. Они живут в симбиозе с бактериями, которые разлагают гидрат метана, и тем не менее у них есть челюсти для рытья.

Все это вело лишь к одному концу. Черви стремились к бактериям, которые сидели в глубине льда. Он напряженно смотрел, как щетинистые тела червей шевелились в гидрате. В ускоренном прогоне дрожали их хвостики. Потом и они скрылись из виду. Только дырки остались темными пятнышками на льду.

Нет никаких причин для тревоги, подумал он. Есть и другие роющие черви. Это они любят. Иные изгрызают в труху целые корабли.

Но для чего они вгрызаются в гидрат?

– И где эти животные теперь? – спросил он. Салинг глянул на монитор.

– Околели. Они задохнулись. Червям необходим кислород.

– Я знаю. В этом и смысл всего симбиоза. Бактерии питают червя, а червь снабжает их кислородом. Но что произошло в данном случае?

– Здесь произошло то, что черви зарылись в собственную погибель. Они прогрызали во льду дыры, как в сладкой каше, пока не добрались до газового пузыря, в котором задохнулись.

– Камикадзе, – пробормотал Йохансон.

– Выглядит действительно как самоубийство.

Йохансон поразмыслил.

– Или что-то ввело их в заблуждение.

– Возможно. Но что? Внутри льда нет ничего, что могло бы вызвать такое поведение.

– Может, свободный газ подо льдом?

Борман потер подбородок.

– Об этом мы тоже думали. Но это все равно не объясняет, почему они идут на самоубийство.

Йохансон вспомнил, как они кишмя кишели на морском дне. Его тревога росла. Если миллионы червей вроются в лед, что будет?

Борман будто разгадал его мысли.

– Эти животные не могут дестабилизировать лед, – сказал он. – В море гидратные поля несравнимо толще, чем здесь. Эти обезумевшие твари роются только поверху, проникая максимум на десятую часть толщины. Потом они неизбежно подыхают.

– И что теперь? Будете тестировать других червей?

– Да. У нас есть еще несколько. Может, воспользуемся случаем посмотреть их на местности. Я думаю, «Статойл» будет только приветствовать это. На следующей неделе в Гренландию отправляется «Солнце». Мы могли бы передвинуть начало экспедиции и завернуть к тому месту, где вы нашли этих полихет. – Борман поднял руки: – Однако решение не за мной. Определять будут другие. Мы с Хейко пришли к этой идее спонтанно.

Йохансон глянул через плечо на гигантский резервуар. Он думал о мертвых червях внутри.

– Идея хорошая, – сказал он.

Позднее Йохансон отправился в отель, чтобы переодеться. Попытался дозвониться до Лунд, но она не подходила к телефону. Он мысленно представил себе ее в объятиях Каре Свердрупа и положил трубку.

Борман пригласил его поужинать в бистро, очень популярном в Киле. Йохансон отправился в ванную и осмотрел себя в зеркале. Бороду следовало немного постричь. Миллиметра на два. Все остальное было в порядке. Все еще густая шевелюра, некогда темная, а теперь все обильнее пронизанная проседью, зачесана назад. Под густыми черными бровями сверкали живые глаза. Бывали ситуации, когда он сам ясно видел собственную привлекательность. Потом все это опять куда-то исчезало, особенно в утренние часы. Пока достаточно было нескольких чашек чая и обычных гигиенических процедур, чтобы снова привести себя в порядок. Одна студентка недавно сравнила его с немецким актером Максимилианом Шеллом, и Йохансон чувствовал себя польщенным, пока не сообразил, что Шеллу уже за семьдесят. После этого он перешел на другой крем.

Он перерыл чемодан, выбрал футболку с открытым воротом, сверху надел пиджак, а вокруг шеи обернул шарф. В таком виде нельзя было назвать его хорошо одетым, но именно так он и любил: быть не очень хорошо одетым. То, что он носил, по-настоящему не подходило ни к какому стилю. Он культивировал изысканную небрежность в одежде и наслаждался своим пренебрежением модой. Лишь в моменты глубокого самоанализа он готов был признаться, что его небрежный облик – точно такая же приверженность моде, как у других – следование диктату «от кутюр», и на поддержание своей непричесанности он тратит не меньше времени, чем другие – на тщательную прическу.

С удовлетворением осмотрев в зеркале свое отражение, он вышел из отеля и взял такси.

Борман уже ждал его. Какое-то время они болтали о разном, пили вино и ели морской язык. Потом беседа опять вернулась к проблемам глубоководных морей.

За десертом Борман спросил как бы между прочим:

– Как я понимаю, вы знакомы с планами «Статойла»?

– Лишь в общих чертах, – ответил Йохансон. – Я не особенно разбираюсь в нефтяных делах.

– Какие у них намерения? Строить платформы так далеко от берега вряд ли разумно.

– Нет. Не платформы.

Борман отхлебнул эспрессо.

– Извините, если спрашиваю лишнее. Я ведь не знаю, насколько это секретно…

– Ничего, не беспокойтесь. Я широко известен как болтун. Поэтому то, что мне доверяют, никак не может быть особо секретной информацией.

Борман засмеялся.

– Так что же, на ваш взгляд, они собираются строить вне шельфа?

– Они раздумывают над подводным решением. Полностью автоматизированная фабрика.

– Как «Субсис»?

– А что такое «Субсис»?

– Subsea Separation and Injection System. Подводная фабрика. Она работает уже несколько лет на Тролльфельде.

– Никогда о ней не слышал.

– Спросите у своих заказчиков. Это добывающая станция. Она стоит на глубине 350 метров на морском дне и прямо там отделяет нефть и газ от воды. Такой же процесс идет на платформах, но там эта вода сливается в море.

– Да-да! – Он вспомнил разговоры с Лунд. – Производственная вода. Есть такая проблема, рыба от нее становится бесплодной.

– Именно эту проблему и могут решить «Субсис». Грязная вода тут же принудительно закачивается в скважины, выдавливает нефть, ее снова отделяют от нефти, снова закачивают вглубь и так далее. Нефть и газ по трубопроводу поступают прямо на берег – само по себе красота.

– Но?

– Даже не знаю, есть ли какие-нибудь «но». Кажется, «Субсис» работают без проблем и на полуторатысячной глубине. Производитель считает, что и на двух тысячах справится, а нефтяные концерны хотят пять тысяч.

– А это реально?

– По-моему, да. Я думаю, все, что работает в маленьком масштабе, может работать и в большом, а преимущества очевидны. В скором времени автоматические фабрики оттеснят платформы. Меня тревожат не сами фабрики. А наивность подхода.

– Станция управляется на расстоянии?

– Полностью. С суши.

– Это значит, возможный ремонт и обслуживание ведут роботы?

Борман кивнул.

– Понимаю, – сказал Йохансон через некоторое время.

– Есть тут свои «за» и «против», – сказал Борман. – Если вы вторгаетесь в неведомую область, это всегда рискованно. А глубоководная зона – неведомая область, ничего не попишешь. И пока это так, мы правильно делаем, что пытаемся автоматизировать свое внедрение, не ставя под удар человеческие жизни. Правильно, что мы запускаем на глубину робота, чтобы вести наблюдение за процессом или взять пробы. Но фабрика – это другое. Как вы возьмете под контроль аварию, если нефть под давлением вырвется из скважины на глубине пять тысяч метров? Ведь вы даже не знаете толком эту территорию. Все, что у вас есть, – это измерения. В глубоководной зоне мы действуем вслепую. Мы можем составить морфологическую карту морского дна при помощи спутников, веерного сонара или сейсмических волн, и карта будет точной с погрешностью в полметра. Мы научились разведывать залежи нефти и газа так, что карта в точности указывает нам, где бурить, где нефть, где гидраты, а где нужен глаз да глаз… Но что там внизу на самом деле – этого мы не знаем.

– И я о том же говорю, – пробормотал Йохансон.

– Мы не видим результатов своей деятельности. Мы не сможем сунуть туда нос, если фабрика будет делать что-то не так. Не поймите меня неправильно, я совсем не против добычи сырья. Но я против того, чтобы повторять прежние ошибки. Когда разразился нефтяной бум, никто не задумывался о том, что потом делать со всем этим металлоломом, который мы так радостно понавтыкали по всему морю. Сбрасывали в озера и реки химикалии в уверенности, что они все стерпят, топили в океане радиоактивные отходы, истощали ресурсы и истребляли формы жизни, не задумываясь, насколько сложна взаимосвязь.

– Но автоматические фабрики ведь появятся?

– Без сомнения. Они рациональны, они дадут доступ к месторождениям, куда человеку и не подступиться. А на следующем этапе мы переключимся на метан. Потому что он сгорает чище, чем другие ископаемые горючие вещества. Это точно! И переход от нефти и угля к метану замедлит парниковый эффект. Тоже правильно. Все верно, пока процесс развивается в идеальных условиях. Но промышленность охотно подменяет действительность идеальным случаем. Она из всех прогнозов выбирает самый оптимальный, чтобы можно было поскорее приступить к добыче, хотя нам ничего не известно о мирах, в которые мы вторгаемся.

– Но как быть? – спросил Йохансон. – Как добывать гидрат, если он разлагается еще на пути к поверхности?

– Тут на помощь снова приходят автоматические фабрики. Гидрат растопят на большой глубине – например, разогревом, – изловят в воронку высвободившийся газ и направят его наверх. Звучит хорошо, но кто гарантирует, что эти акции разогрева не вызовут цепную реакцию и катастрофа палеоцена не повторится?

– Вы думаете, что это возможно?

Борман развел руками.

– Любое необдуманное вторжение – самоубийство. Но оно уже ведется. Индия, Япония и Китай очень активны. – Он безрадостно улыбнулся. – И они тоже не знают, что там, внизу.

– Червяки, – пробормотал Йохансон.

Он вспомнил о видеосъемке той кишащей толкотни, которую сделал на морском дне «Виктор». И о том зловещем существе, которое так стремительно исчезло во тьме.

Черви. Монстр. Метан. Климатическая катастрофа.

Надо было срочно чего-нибудь выпить.

11 апреля

Остров Ванкувер и пролив Клэйоквот, Канада

То, что Эневек увидел, привело его в ярость.

Длина животного от головы до хвоста была больше десяти метров. Это был один из самых крупных кочевников-косаток, мощный самец. В полуоткрытой пасти поблескивали ряды конусовидных зубов. Животное было уже старое, но еще сильное. Лишь при ближайшем рассмотрении становились заметны места, где шкура больше не блестела, запаршивела. Один глаз был полуоткрыт.

Эневек сразу узнал это животное. В реестрах оно значилось под номером J-19, но из-за его изогнутого турецкой саблей спинного плавника он получил кличку Чингиз. В стороне под деревьями Эневек увидел Джона Форда, директора исследовательской программы морских млекопитающих из ванкуверского аквариума. Тот беседовал со Сью Оливейра, руководительницей лаборатории в Нанаймо, и каким-то незнакомым мужчиной. Форд помахал рукой, подзывая Эневека.

– Доктор Рэй Фенвик из Канадского института океанических наук и рыболовства, – представил он неизвестного.

Фенвик приехал, чтобы произвести вскрытие. Узнав о смерти Чингиза, Форд предложил провести вивисекцию прямо на пляже. Он хотел показать анатомию косатки большой группе студентов и журналистов.

– Кроме того, на пляже это будет выглядеть не так антисептически и дистанцированно, – сказал он. – Здесь ее жизненное пространство, и это пробудит больше понимания и сочувствия. Это сознательный прием, и он действует.

В принятии этого решения участвовал еще и Род Пальм из морской исследовательской станции на Стробери – крошечном островке в бухте Тофино. Люди из Стробери занимались экосистемой пролива Клэйоквот, сам Пальм считался знатоком популяции косаток. Они быстро пришли к согласию произвести вскрытие публично, чтобы привлечь к проблеме больше общественного внимания. Косаткам это внимание давно было необходимо.

– Судя по внешним признакам, он издох от бактериологической инфекции, – ответил Фенвик на вопрос Эневека. – Но я не хочу судить заранее.

– Вспомните 1999 год, – мрачно сказал Эневек. – Тогда семь косаток погибли от инфекции.

– The torture never stops. И муки бесконечны, – пропела Оливейра строку из старой песни Фрэнка Заппы, взглянула на Эневека и подала ему знак: – Отойдем?

Эневек пошел за ней к трупу кита. Неподалеку стояли наготове два больших металлических ящика и контейнер – инструменты для вскрытия. Вскрывать косатку – совсем не то, что человека. Это тяжелая работа, огромное количество крови и жуткая вонь.

– Сейчас нагрянет пресса с целой кучей аспирантов и студентов, – сказала Оливейра, глянув на часы. – Раз уж судьба свела нас в этом скорбном месте, давай быстренько обсудим первые анализы твоих проб.

– Что, уже разобрались?

– Кое в чем.

– И поставили в известность пароходство?

– Нет. Я решила сперва обговорить это между нами.

– Звучит как преступный заговор.

– Скажем так: с одной стороны, мы поражены, с другой – растеряны, – ответила Оливейра. – Что касается моллюсков, то они пока нигде не описаны.

– А я готов был поклясться, что это «зебры».

– Вроде бы да. Но и нет.

– Объясни, пожалуйста.

– Есть два возможных подхода. Либо мы имеем дело с родственником «зебр», либо с мутацией. Выглядят эти штуки как «зебры», у них такая же структура слоев, но есть что-то очень странное в их клеющем секрете. Нити, из которых образованы их присоски, очень толстые и длинные. Мы даже обозвали их в шутку реактивными моллюсками.

– Реактивными?

Оливейра скорчила гримасу.

– Ну, они не просто болтаются в воде, как обычные «зебры», а способны к навигации. Они всасывают воду и выталкивают ее. Выброс воды продвигает их вперед. К тому же они используют свои нити, чтобы задавать направление движению. Как маленький подвижный пропеллер. Тебе это ничего не напоминает?

Эневек подумал.

– Каракатицы тоже плавают с ракетным приводом.

– Некоторые. Но есть другая параллель. Правда, она приходит на ум только тертым биологам, но таких у нас в лаборатории пруд пруди. Я имею в виду динофлагеллаты. Некоторые из этих одноклеточных имеют на конце тела два жгутика. Одним задают направление, другим вертят и двигаются вперед.

– Не слишком ли эта аналогия притянута за уши?

– Скажем так, это конвергенция в широком толковании. Приходится цепляться за любую соломинку. По крайней мере, я не знаю другого моллюска, который передвигался бы подобным образом. Этот моллюск мобилен, как стая рыб, и к тому же, несмотря на раковины, что-то подгоняет их.

– Это хотя бы объясняет, каким образом они в открытом море попали на корпус сухогруза, – размышлял вслух Эневек. – Именно это вас и поразило?

– Да.

– А что же ввергло в растерянность?

Оливейра подошла к боку кита и погладила его черную шкуру.

– Клочки ткани, которые ты прихватил внизу. Мы не знаем, что с ними делать, и, честно говоря, не можем ничего сделать. Вещество уже сильно разложилось. Но то немногое, что мы подвергли анализу, позволяет заключить, что на корабельном винте и на острие твоего ножа – ткань одной природы. Но она не похожа ни на что, известное нам.

– Ты хочешь сказать, что я срезал с корпуса корабля какое-то инопланетное существо?

– Способность этой ткани к сокращению развита непропорционально. Она высокопрочная и вместе с тем аномально эластичная. Мы не знаем, что это такое.

Эневек наморщил лоб.

– А есть какие-то признаки биолюминесценции?

– Возможно. А почему ты спрашиваешь?

– Мне показалось, что эта штука на мгновение вспыхнула.

– Когда налетела на тебя в воде?

– Она выскочила, когда я ткнул ножом в моллюсковый нарост.

– Наверное, ты от нее немножко отрезал, а она не поняла шутки. Хотя я сомневаюсь, что у такой ткани может быть что-то похожее на нервную систему. Ну, чтобы чувствовать боль. Собственно говоря, это всего лишь… клеточная масса.

К ним приближались голоса. По пляжу подходила группа людей – кто с камерами, кто с блокнотами.

– Начинается, – сказал Эневек.

– Да. – У Оливейра был растерянный вид. – Так что же делать? Послать в пароходство все данные как есть? Но что им это даст, если мы сами ничего не поняли? Лучше бы получить новые пробы. Прежде всего этой субстанции.

– Я свяжусь с Робертсом.

– Хорошо. Ну, а теперь пора начинать резню.

Эневек посмотрел на бездвижного кита и опять почувствовал бессильную ярость. Животные, что все на счету, то задерживаются где-то на недели, то гибнут.

– Вот же черт!

К ним уже подходили Фенвик и Форд.

– Прибереги свои чувства для прессы, – сказала Оливейра.

Вскрытие длилось больше часа, в течение которого Фенвик с помощью Форда взрезал косатку, извлекал внутренности, сердце, печень и легкие и объяснял анатомическое строение. Они разложили содержимое желудка, там был полупереваренный тюлень. В отличие от резидентов, кочевники и прибрежные косатки поедали морских львов и дельфинов, а стадом могли напасть и на одиночного усатого кита.

Среди зрителей было немало журналистов, но специальными знаниями публика не отличалась. Поэтому Фенвик многое объяснял:

– У него форма рыбы, но лишь потому, что эти существа когда-то переселились с суши в воду. Такое случается. Мы называем это конвергенцией. Совершенно разные виды образуют конвергентные, то есть подобные, структуры, чтобы соответствовать требованиям окружающей среды.

Он удалил часть толстой шкуры и обнажил подкожный жир.

– Еще одно различие: рыбы, амфибии и рептилии – теплообменные существа, то есть холоднокровные, температура их тела принимает температуру окружающей среды.

Например, скумбрия есть в Нордкапе и в Средиземном море, но в Нордкапе температура ее тела четыре градуса Цельсия, а у средиземноморской скумбрии – двадцать четыре градуса. На китов это не распространяется. Они теплокровные – как мы.

Эневек наблюдал за зрителями. Фенвик только что произнес одну формулировку, которая всегда срабатывала, – «как мы». Она заставляла людей прислушаться внимательнее. Киты – как мы. Значит, они вплотную подходят к той границе, за которой люди начинают рассматривать жизнь как безусловную ценность.

Фенвик продолжал:

– Будь они в Арктике или у берегов Калифорнии, киты сохраняют температуру тела тридцать семь градусов. Для получения тепла они используют свой жир, который мы называем ворванью. Видите эту белую массу? Вода отнимает тепло, но этот слой препятствует охлаждению тела.

Он обвел присутствующих взглядом. Его руки в перчатках были окровавлены и перепачканы слизью и жиром кита.

– Но вместе с тем ворвань означает для кита и смертный приговор. Проблема всех китов, выброшенных на берег, в их тяжести и в этом, самом по себе чудесном, жировом слое. Голубой кит длиной 33 метра и весом 130 тонн вчетверо крупнее самого большого динозавра, но и косатка весит девять тонн. Такие существа могут жить только в воде, где, согласно закону Архимеда, любое тело теряет в весе столько, сколько весит вытесненный им объем воды. Поэтому на суше китов расплющивает собственная тяжесть, а теплоизолирующее действие жира добивает их, поскольку они не могут отдавать наружу избыточное тепло. Многие киты, выброшенные на берег, погибают от шока перегрева.

– Этот кит тоже? – спросила одна журналистка.

– Нет. В последние годы становится все больше животных, у которых сломлена иммунная система. Они погибают от инфекций. Этому киту было двадцать два года. Уже не юное животное, но в среднем здоровый кит доживает до тридцати лет. Итак, мы видим преждевременную смерть, но нигде на теле нет следов повреждения или борьбы. Я полагаю, это бактериологическая инфекция.

Эневек выступил на шаг вперед.

– Если вы хотите знать, откуда она берется, мы можем объяснить и это, – сказал он, стараясь сохранять деловой тон. – Проведен целый ряд токсикологических исследований, и они показывают, что косатки Британской Колумбии заражены ПХБ и другими ядами. В этом году в жировой ткани косаток было обнаружено свыше 150 миллиграммов ПХБ. Никакая человеческая иммунная система не может этого выдержать.

Он увидел по взволнованным лицам, что задел их за живое.

– Самое худшее в этих ядах то, что они жирорастворимые, – сказал он. – Это значит, что они передаются с молоком матери и детенышам. Человеческие дети, только явившись на свет, уже награждены СПИДом. Мы сообщаем вам об этом с ужасом и хотим, чтобы этот ужас вы донесли до читателей и зрителей вместе со всем, что вы здесь увидели. Едва ли найдется на земле еще один вид, отравленный так, как косатки.

– Доктор Эневек, – откашлялся один журналист. – Что будет, если человек съест мясо такого кита?

– Он получит часть этого яда.

– Со смертельным исходом?

– В долгосрочной перспективе – возможно.

– Не значит ли это, что предприятия, которые сбрасывают в море ядовитые вещества, – например, деревообрабатывающие, – косвенно несут ответственность за болезни и смерти людей?

Форд метнул в сторону Эневека быстрый взгляд. Это был щекотливый пункт. Разумеется, спрашивающий был прав, но ванкуверский аквариум пытался избежать прямой конфронтации с местной промышленностью и вместо этого прибегал к средствам дипломатии. Выставлять хозяйственную и политическую элиту Британской Колумбии в виде потенциальной банды убийц означало бы ожесточение фронта, и Эневек не хотел подставлять Форда.

– В любом случае есть зараженное мясо вредно для здоровья человека, – уклончиво ответил он.

– Но оно осознанно заражено промышленностью.

– Мы ищем решения в этом направлении. Сообща с теми, кто отвечает за это.

– Понимаю. – Журналист что-то пометил себе. – Я имею в виду особенно людей с вашей родины, доктор…

– Моя родина здесь, – резко ответил Эневек.

Журналист глянул на него непонимающе:

– Я имел в виду, откуда вы происходите…

– В Британской Колумбии едят не очень много китового и тюленьего мяса, – перебил его Эневек. – А вот среди жителей Полярного круга наблюдаются сильные отравления. В Гренландии и Исландии, на Аляске и далее на Севере, в Сибири, на Камчатке и на Алеутах – повсюду, где морские млекопитающие ежедневно употребляются в пищу. Проблема не в том, где животные отравились, а в том, что они мигрируют.

– Как вы думаете, киты понимают, что они отравлены? – спросил один студент.

– Нет.

– Но вы в своих публикациях говорите об их разуме. Если бы животные понимали, что в их пище что-то не то…

– Люди курят, и у них ампутируют ноги, либо они умирают от рака легких. Они вполне осознают, что травят себя, и все же делают это, а уж человек однозначно намного разумнее кита.

– Почему вы так уверены? Может, как раз наоборот.

Эневек вздохнул. Со всей возможной доброжелательностью он сказал:

– Мы должны рассматривать китов как китов. Косатка – это живая торпеда с идеальными гидродинамическими очертаниями, но зато у нее нет ног, хватательных рук, нет мимики и биполярного зрения. То же самое можно сказать о дельфинах, афалинах, о любом виде усатых или зубатых китов. Они вовсе не являются «почти людьми». Косатки, может, и умнее собак, белухи настолько разумны, что осознают свою индивидуальность, а дельфины, без сомнения, обладают единственным в своем роде мозгом. Но спросите, для чего этим животным разум. Рыбы населяют то же жизненное пространство, что киты и дельфины, их образ жизни во многом сходный, но они обходятся в своей жизни четвертинкой наперстка нейронов.

Эневек был почти рад, когда звонок его мобильного телефона отвлек его от этой дискуссии. Он подал Фенвику знак продолжать вскрытие, а сам отошел в сторонку.

– Леон, – услышал он в трубке голос Шумейкера. – Ты можешь вырваться оттуда, где ты есть?

– Да, а что случилось?

– Он снова здесь.

Ярости Эневека не было границ.

Когда несколько дней назад он сломя голову примчался на остров Ванкувер, Джек Грейвольф и его «морская гвардия» уже скрылись, оставив две лодки разозленных туристов, которые рассказывали, что их фотографировали и разглядывали, как скотину. Шумейкеру еле удалось их успокоить. А некоторых даже пришлось пригласить на дополнительный бесплатный выезд. После этого волнение улеглось, но Грейвольф добился того, чего хотел. Он внес в ряды туристов тревогу.

На станции «Дэви» перебрали все возможные варианты ответа. То ли принять меры против «защитников окружающей среды», то ли проигнорировать их? Пойти официальным путем означало бы предоставить им трибуну. Для серьезных организаций эти «защитники» были такой же костью в горле, как и для «Китовой станции», но если возбудить судебный процесс, то в глазах плохо информированного общественного мнения предстанет искаженная картина. В сомнениях многие склонятся на сторону Грейвольфа.

Если идти неофициальным путем, пришлось бы втянуться в крутые разборки. А куда заводят разборки с Грейвольфом, видно по многим его судимостям. Можно было их бояться, можно нет, но толку от этих разборок все равно вышло бы мало. Дел и так хватало, и они понадеялись, что Грейвольф удовлетворится тем скандалом, который уже произвел.

Поэтому они решили его игнорировать.

Наверное, думал Эневек, направляя свою моторную лодку вдоль побережья, то было ошибочное решение. Возможно, для болезненной потребности Грейвольфа в самоутверждении было бы достаточно, если бы они написали ему письмо, выражая недовольство. Хоть какой-то знак, что его приняли всерьез.

Он внимательно осматривал поверхность воды, чтобы невзначай не спугнуть кита или, того хуже, не задеть его. Несколько раз он замечал вдали поднятые могучие хвосты или черный блестящий меч спинного плавника. Во время поездки он переговаривался по рации со Сьюзен Стринджер, которая была на «Голубой акуле».

– Что делают эти типы? – спросил он. – Руки распускают?

В рации щелкнуло.

– Нет, – ответила Стринджер. – Они фотографируют, как в прошлый раз, и ругают нас.

– Сколько их там?

– Две лодки. В одной Грейвольф с кем-то, в другой еще трое. О боже! Они начали петь!

Сквозь потрескивания рации пробивались ритмичные шумы.

– Они бьют в барабаны, – вскликнула Стринджер. – Грейвольф бьет в барабаны, а остальные поют. Индейскую песню! С ума сойти.

– Держитесь спокойно, слышишь? Не поддавайтесь на провокации. Я буду через несколько минут.

Вдали он уже различил светлые пятна лодок.

– Леон? А какого, собственно, племени этот наш индеец? Не знаю, чего он затевает, но если вызывает дух предков, то хочется хотя бы знать, кто тут сейчас появится.

– Джек аферист, – сказал Эневек. – Он вообще не индеец.

– Разве? А я думала…

– У него мать полуиндианка, только и всего. Знаешь, как его зовут на самом деле? О’Бэннон. Какой там Грейвольф! Тоже мне, Серый волк!

Возникла пауза, во время которой Эневек на большой скорости приближался к лодкам. До него уже доносились звуки барабана.

– Джек О’Бэннон, – сказала Стринджер, растягивая слова. – Ну и ну. Думаю, я ему сейчас это…

– Ничего не делай. Видишь, я подъезжаю?

– Вижу.

– Дождись меня.

Эневек убрал рацию и повернул от берега в сторону открытого моря. Теперь он отчетливо видел всю сцену. «Голубая акула» и «Леди Уэксхем» покачивались посреди растянутой группы горбачей. Тут и там из воды показывались то хвосты, то дыхательные фонтанчики. Белый корпус «Леди Уэксхем» длиной 22 метра сверкал на солнце. Две маленькие, ветхие рыбацкие лодки, обе ярко-красного цвета, подплыли к «Голубой акуле» с двух сторон, будто хотели взять катер на абордаж. Удары барабана становились громче, к ним примешивалось монотонное пение.

Если Грейвольф и заметил приближение Эневека, то ничем это не показал. Он стоял в своей лодке во весь рост, бил в индейский барабан и пел. Его люди в другой лодке – двое мужчин и женщина – подпевали ему, время от времени разражаясь проклятиями и руганью. При этом они фотографировали пассажиров «Голубой акулы» и забрасывали их чем-то блестящим. Эневек прищурился. Неужели рыбой?! Нет, рыбными отходами. Люди пригибались, некоторые в ответ бросались тем, что попало в них. Эневеку так и хотелось протаранить лодку Грейвольфа и посмотреть, как этот великан плюхнется за борт, но он взял себя в руки. Совсем негоже было устраивать побоище на глазах у туристов. Он подплыл вплотную и крикнул:

– Кончай, Джек! Давай поговорим.

Грейвольф даже не повернулся, продолжая барабанить. Эневек увидел нервные и расстроенные лица туристов. В рации послышался мужской голос:

– Привет, Леон. Рад тебя видеть.

То был шкипер «Леди Уэксхем», которая была метрах в ста от них. Люди на верхней палубе облокотились о перила и смотрели на осажденный катер. Некоторые из них фотографировали.

– У вас все спокойно? – осведомился Эневек.

– Все отлично. Что будем делать с этим дерьмом?

– Еще не знаю, – ответил Эневек. – Попробую обойтись мирными средствами.

– Скажи, когда понадобится наехать.

Красные моторки «морской гвардии» начали толкать «Голубую акулу». Перья шляпы Грейвольфа трепетали на ветру. Позади его лодки поднялся хвост кита и снова скрылся, но на китов в этот момент никто не обращал внимания.

– Эй, Леон! – Эневек заметил, что кто-то из пассажиров «Голубой акулы» машет ему. Он узнал Алису Делавэр. На ней были синие очки, и она подпрыгивала на месте. – Что это за типы? Чего им здесь надо?

Он чуть не поперхнулся. Ведь она ему когда еще уши прожужжала, что последний день на острове? Ну ладно, сейчас не это важно. Он обогнул лодку Грейвольфа и захлопал в ладоши.

– О’кей, Джек. Спасибо. Вы отличные музыканты. А теперь скажи наконец, чего ты хочешь.

Грейвольф запел еще громче. Монотонные наплывы, архаичные звуки, жалобные и вместе с тем агрессивные.

– Джек, черт возьми!

Внезапно воцарилась тишина. Громила опустил барабан и повернулся к Эневеку.

– Ты что-то сказал?

– Скажи своим людям, чтобы прекращали. Потом поговорим, но скажи им, чтобы убирались.

Лицо Грейвольфа исказилось.

– Никто не двинется с места, – крикнул он.

– Что значит весь этот театр? Чего ты хочешь?

– Я хотел тебе все это объяснить в аквариуме, но ты не удостоил меня вниманием.

– Я был занят.

– А теперь занят я.

Люди Грейвольфа засмеялись и заулюлюкали. Эневек попытался удержать себя в руках.

– Я делаю тебе предложение, Джек, – сказал он, с трудом овладев собой. – Ты сейчас уберешься отсюда, а вечером мы встретимся у нас на станции, и ты скажешь мне все, что мы, на твой взгляд, должны сделать.

– Вы должны исчезнуть. Вот что вы должны сделать.

– Но почему? В чем мы провинились?

Совсем рядом с лодкой из воды поднялись два темных острова, как обветренные каменные глыбы, в бороздах и наростах. Серые киты. Можно было сделать фантастические снимки, но Грейвольф загубил всю поездку.

– Убирайтесь отсюда, – крикнул Грейвольф. Он повернулся к пассажирам «Голубой акулы» и заклинающим жестом воздел руки. – Убирайтесь и больше не путайтесь в ногах у природы. Живите с ней в гармонии вместо того, чтобы пялиться на нее. Моторы отравляют воду и воздух. Вы раните винтами морских животных. Вы раздражаете их ради того, чтобы сделать снимок. Вы убиваете их шумом. Здесь мир китов. Убирайтесь. Человеку здесь не место.

Эневек сомневался, что сам Грейвольф верил в то, что говорил, но его люди восторженно захлопали.

– Джек! Можно я напомню тебе, что все это делается именно ради защиты китов? Мы проводим исследования! Наблюдения китов открывают людям новый угол зрения. Мешая нашей работе, ты тем самым саботируешь интересы животных.

– Ты будешь нам рассказывать, какие интересы у китов? – язвительно ответил Грейвольф. – Ты что, заглядывал им в душу, исследователь?

– Джек, оставь это свое индейство. Чего ты хочешь?

Грейвольф некоторое время помолчал. Его люди прекратили фотографировать пассажиров «Голубой акулы» и забрасывать их отбросами. Все смотрели на своего предводителя.

– Мы хотим публичности, – сказал он.

– Ну и где ты тут видишь публичность? – Эневек сделал широкий жест рукой. – Всего несколько человек в лодках. Прошу тебя, Джек, мы вполне могли бы подискутировать, но тогда давай уж действительно обратимся к общественному мнению. Давай обменяемся доводами, и кому не повезет, тот потерпит поражение.

– Смешно, – сказал Грейвольф. – Так может говорить только белый человек.

– Ах, черт! – Эневек потерял терпение. – Да я меньше белый человек, чем ты, О’Бэннон, давай уже померяемся силой где положено.

Грейвольф уставился на него так, будто получил удар в лицо. Потом ощерился в широкой ухмылке и указал в сторону «Леди Уэксхем».

– Как ты думаешь, почему те люди на вашем корабле так старательно все фотографируют и снимают на видео?

– Они снимают твой дурацкий спектакль.

– Хорошо, – засмеялся Грейвольф. – Очень хорошо.

Эневек разом все понял. Среди туристов на «Леди Уэксхем» были и журналисты. Грейвольф пригласил их поприсутствовать на представлении.

Проклятая свинья.

У него на языке уже вертелся ответ, но его остановил пораженный вид Грейвольфа. Эневек проследил за его взглядом и замер.

Прямо перед кораблем из воды катапультировался горбач. Для прыжка такого массивного тела требовался толчок неимоверной силы. На какой-то миг животное словно бы встало на хвостовой плавник, оказавшись выше рубки «Леди Уэксхем». Непропорционально длинные боковые плавники топорщились в стороны, словно крылья, и казалось, что кит силится взлететь. С корабля донеслось многоголосое «Ах!».

Потом могучее тело медленно завалилось набок и рухнуло в закипевшие волны.

Люди на верхней палубе отпрянули. Часть «Леди Уэксхем» скрылась за пенной стеной. Из этой стены возникло что-то массивное, темное: выпрыгнул другой кит, окруженный сверкающим ореолом брызг, он оказался еще ближе к кораблю, и Эневек еще до криков ужаса знал, что этот прыжок кончится плохо.

Кит ударился в «Леди Уэксхем» так мощно, что пароход закачался. Послышался треск ломающегося борта. Люди на верхней палубе попадали на пол. Вокруг корабля бурлила и пенилась вода, потом сбоку подплыли еще несколько китов, и снова два темных тела рванулись вверх и всей своей тяжестью обрушились на корпус корабля.

– Это месть, – вскричал Грейвольф пресекающимся голосом. – Месть природы!

Длина «Леди Уэксхем» была 22 метра. Корабль был допущен к плаванию министерством транспорта и отвечал требованиям безопасности, включая штормовое море, валы метровой высоты, а также случайные столкновения с китом. Даже такие моменты были учтены в конструкции корабля.

Но только не нападение.

Эневек слышал, как на корабле заработали машины. Под тяжестью ударов корабль опасно накренился. На обеих палубах царила неописуемая паника. Все окна нижней были разбиты. Люди бегали, натыкаясь друг на друга. «Леди Уэксхем» тронулась с места, но отошла недалеко. Снова из воды катапультировался кит и ударил о борт со стороны мостика. Этой атаки тоже оказалось недостаточно, чтобы перевернуть корабль, но он зашатался гораздо сильнее, и вниз посыпались обломки.

Мысли Эневека понеслись во весь опор. Видимо, корпус был уже во многих местах проломлен. Что-то надо делать. Может быть, как-то отвлечь китов.

Он потянулся рукой к рычагу газа.

В ту же секунду воздух разорвал многоголосый крик. Но исходил он не с белого парохода, а сзади, и Эневек резко обернулся.

То, что он увидел, было совершенно нереально. Прямо над лодкой защитников природы отвесно стояло тело огромного горбача. Он казался почти невесомым, существо монументальной красоты, изборожденная морда устремлена к облакам, и он все еще продолжал подъем, на десять, на двенадцать метров выше лодки. Какое-то время он просто висел в небе, медленно поворачиваясь, и его метровые плавники, казалось, махали людям.

Взгляд Эневека скользнул вдоль тела колосса. Ему не приходилось видеть ничего более устрашающего и в то же время великолепного, тем более в такой близи. Все – Джек Грейвольф, люди на катере, он сам – запрокинули головы и смотрели на то, что должно было обрушиться на них.

– О боже, – прошептал он.

Тело кита клонилось, словно в замедленном кадре. Его тень легла на красную лодку защитников природы, протянулась через нос «Голубой акулы», она росла в длину по мере того, как тело великана опрокидывалось…

Эневек выжал газ до упора. Его лодка рывком рванулась вперед. Но и рулевой Грейвольфа произвел блиц-старт. Ветхая рыбацкая лодка ринулась на Эневека. От удара его отбросило назад, он успел увидеть, как рулевой Грейвольфа падает за борт, а сам Грейвольф – на дно лодки. На его глазах девять тонн массы горбача погребли под собой вторую рыбацкую лодку, вдавили ее вместе с экипажем под воду и обрушились на нос «Голубой акулы». Пена вздымалась гигантскими фонтанами. Корма катера задралась, пассажиры в оранжевых одеяниях кувыркались в воздухе. «Голубая акула» немного побалансировала на носу, сделала пируэт и опрокинулась набок. Эневек сжался. Его лодка пронеслась под опрокидывающимся катером, ударилась обо что-то массивное под водой и перепрыгнула через препятствие. Он с трудом завладел рулем, круто развернулся и затормозил.

Неописуемое зрелище развернулось перед ним. От лодки защитников природы остались лишь обломки. «Голубая акула» плавала вверх дном. Пассажиры болтались в воде, крича и безумно молотя руками, иные из них были неподвижны. Их костюмы автоматически накачались воздухом, превратившись в спасательные жилеты, поэтому утонуть они не могли, но Эневек догадывался, что некоторые погибли от удара, нанесенного весом кита. Чуть дальше он увидел «Леди Уэксхем», которая с отчетливым креном набирала ход, а вокруг нее кишели спины и хвосты китов. Новый внезапный толчок потряс корабль, и он еще сильнее залег набок. Осторожно, чтобы никого не задеть, Эневек провел свою лодку между плавающими телами, отправив по рации на частоте 98 короткое сообщение с координатами бедствия.

– Крушение, – выдохнул он. – Есть погибшие.

Все лодки в округе должны были услышать этот сигнал. У него не было времени объяснять, что произошло. Дюжина пассажиров была за бортом «Голубой акулы», с ними Стринджер и ее ассистент. Плюс трое защитников окружающей среды. Всего семнадцать человек, но на поверхности воды их было явно меньше.

– Леон!

Это была Стринджер! Она плыла к нему. Эневек подхватил ее и втащил на борт. Кашляя и стеная, она упала на дно. В некотором отдалении он увидел спинные мечи нескольких косаток. Животные на полном ходу мчались к месту действия, из воды поднимались их черные головы и спины.

Их целеустремленность не понравилась Эневеку.

Там плавала Алиса Делавэр. Она поддерживала над водой голову молодого человека, костюм которого почему-то не надулся, как у остальных. Эневек направил лодку навстречу студентке. Рядом с ним приподнялась со дна Стринджер. Общими усилиями они сперва вытащили наверх юношу без сознания, а потом девушку. Делавэр пожала Эневеку обе руки, но тут же свесилась за борт, помогая Стринджер вытаскивать остальных. Другие подплывали сами, протягивали руки, и им помогали подняться на борт. Лодка была меньше «Голубой акулы» и уже переполнилась. Эневек продолжал обыскивать поверхность воды.

– Вон еще один! – крикнула Стринджер.

Тело человека бездвижно болталось в воде лицом вниз, с виду это был мужчина, широкоплечий и без спецкостюма. Один из защитников природы.

– Скорее!

Эневек нагнулся через борт. Стринджер была рядом. Они подхватили мужчину под руки и потянули его вверх.

Он оказался легким.

Чересчур легким.

Голова мужчины запрокинулась назад, и они увидели мертвые глаза. Эневек вдруг понял, почему тело двигалось так легко. Оно заканчивалось у пояса. Ноги и таз отсутствовали. Из оборванного торса болтались клочки мяса, обрывки кишок, с них стекала вода.

Стринджер вскрикнула и выпустила ношу. Мертвый откинулся, выскользнул из рук Эневека и бултыхнулся назад в воду.

Справа и слева от них уже рассекали воду косатки. Их было как минимум десять, а то и больше. Удар потряс лодку. Эневек прыгнул к рулю, дал газ и помчался прочь. Перед ним из воды поднялись три могучие спины, и он обогнул их головокружительным виражом. Животные опять ушли под воду. С другой стороны показались еще два кита, они направлялись к лодке. Эневек снова сделал крутой вираж. Он слышал крики и плач. Он и сам испытывал чудовищный страх. Ужас пронизывал его, как электрический ток, вызывая дурноту, но другая его часть уверенно управляла лодкой, которая в безумном слаломе лавировала между черно-белыми телами, снова и снова пытавшимися отрезать им путь.

Справа послышался грохот. Эневек рефлекторно повернул голову и увидел, как «Леди Уэксхем» поднимается в облаке пены и опрокидывается.

Позднее он вспоминал, что этот момент, отвлекший его внимание, и определил их судьбу. Ему не надо было оборачиваться. Может, и удалось бы уйти. Тогда бы он заметил серую спину в наростах, заметил, как кит ныряет, как поднимается из воды его хвост – прямо на пути лодки.

А так он не успел.

Хвост нанес им боковой удар. Вообще-то этого мало, чтобы выбить надувную лодку из колеи, но она плыла слишком быстро, в слишком крутом вираже, и все ее пассажиры попадали в воду. Удар настиг лодку в тот момент, когда она оказалась в состоянии фатальной неустойчивости. Ее подняло, на мгновение она зависла в воздухе, потом рухнула набок и перевернулась.

Эневека вышвырнуло за борт.

Он летел по воздуху, потом сквозь пену и зеленую воду. Колючий холод пронизал его до костей, он потерял ориентацию, чувство верха и низа. Он захлебнулся ледяной водой, его охватила паника, он бил ногами, греб руками, пробил головой поверхность воды и со стоном хватал воздух, кашляя и отплевываясь. Ни лодки, ни пассажиров не было видно. В поле его зрения попал далекий берег. Он танцевал, поднимаясь и опускаясь. Эневека подняла волна, и он наконец увидел остальных. Здесь были далеко не все, осталось, может, полдюжины. Он заметил Делавэр, немного подальше – Стринджер. Между ними черные мечи косаток. Они носились среди группы плавающих, и вдруг один человек исчез под водой и больше не всплыл.

Пожилая женщина увидела, как мужчину утащило под воду, и подняла крик. Она колотила руками по воде, в глазах стоял дикий ужас.

– Где лодка? – кричала она.

Где же лодка? Вплавь им до берега не добраться. На лодке хотя бы можно было переждать. Даже если она опрокинута, на нее можно влезть и надеяться, что киты ее больше не атакуют. Но лодки не было, а женщина кричала, отчаянно взывая о помощи.

Эневек поплыл к ней. Она заметила его приближение и протянула к нему руки.

– Пожалуйста, – молила она, – помогите мне. Я утону!

– Вы не утонете. – Эневек приближался к ней размашистыми саженками. – На вас спасательный жилет.

Но женщина, казалось, не слышала его.

– Да помогите же мне! Пожалуйста, о Боже, не дай мне умереть! Я не хочу умирать!

– Не бойтесь, я…

Внезапно ее глаза расширились. Крик закончился бульканьем – что-то утянуло ее под воду.

Что-то проехало по ногам Эневека.

Его охватил слепой страх. Он выпрыгнул из воды, окинул взглядом волны и увидел катер. Он плавал вверх дном. Лишь несколько гребков отделяло группу терпящих бедствие от спасительного островка. Лишь несколько метров – и три черные живые торпеды, которые неслись к ним с той стороны.

Он следил за приближением косаток как парализованный. В нем все протестовало: никогда косатки на воле не нападали на людей. По отношению к человеку они держались с любопытством, дружелюбно или равнодушно. Киты не нападали на корабли. Все, что здесь произошло, было неправдоподобно. Эневек чувствовал себя настолько растерянным, что хоть и слышал шум, но не сразу взял в толк: к ним приближался грохот моторной лодки, потом на него нахлынула волна, и что-то красное отгородило его от китов. Его схватили и затащили на борт.

Грейвольф больше не обращал на него внимания. Он направил лодку к оставшимся пловцам, нагнулся и схватил протянутые руки Алисы Делавэр. Без труда вытащил ее из воды и усадил на скамью. Эневек перегнулся через борт, схватил стонущего мужчину, затащил его в лодку. Потом стал осматривать поверхность воды, ища Стринджер.

– Вон она!

Она вынырнула между двух гребней волн, таща за собой полубессознательную женщину. Косатки приближались к ним с обеих сторон. Их черные лоснящиеся головы рассекали воду. В полуоткрытых пастях поблескивали зубы. Еще секунда – и они догонят Стринджер и ту, которую она спасала. Но Грейвольф уже направлял лодку им навстречу.

Эневек попытался дотянуться до Стринджер.

– Сначала женщину, – крикнула она.

Грейвольф пришел ему на помощь. Вдвоем они заволокли женщину на борт. Стринджер между тем пыталась выбраться своими силами, но это ей не удавалось. За ней поднырнули киты.

– Леон?

Она протянула руки, во взгляде ее был ужас.

Из глубины на невероятной скорости что-то неслось вверх. Раскрылись челюсти, мелькнули ряды зубов в розовой пасти и сомкнулись под самой поверхностью воды. Стринджер вскрикнула и начала колотить кулаком по морде косатки.

– Отстань! – кричала она. – Отцепись, тварь!

Эневек ухватился за ее куртку. Стринджер подняла к нему глаза. В них стоял смертный ужас.

– Сьюзен! Дай руку!

Косатка перехватила Стринджер поперек и тащила на себя с невероятной силой. Пронзительный вопль исторгся из горла Стринджер, она перестала бить косатку по морде и только кричала. Потом бешеным рывком ее дернуло вниз. Голова девушки ушла под воду, он видел только ее руки, ее дрожащие пальцы, но не мог до них дотянуться. Косатка неумолимо утягивала ее вниз. Еще секунду под водой виднелась ее куртка, оранжевое пятно, разбитое волнами на осколки, потом и пятно поблекло и исчезло.

Эневек непонимающе смотрел в воду. Из глубины поднималось что-то сверкающее. Облако воздушных пузырьков. Вода вокруг окрасилась красным.

– Нет, – прошептал он.

Грейвольф схватил его за плечо и оттащил от борта.

– Больше никого нет, – сказал он. – Сматываемся.

Эневек был как оглушенный. Лодка, гудя, набирала скорость. Он покачнулся и сел. Женщина, которую спасла Стринджер, лежала на боковой скамье и скулила. Делавэр дрожащим голосом успокаивала ее. Мужчина, которого она вытащила из воды, смотрел перед собой невидящим взором. Издали доносился беспорядочный шум. Эневек оглянулся и увидел, что белый корабль окружен плавниками и спинами китов. Судя по всему, «Леди Уэксхем» потеряла ход и кренилась все больше.

– Надо вернуться, – крикнул он. – Они не справятся.

Грейвольф на полных оборотах гнал лодку к берегу. Он сказал, не оборачиваясь:

– Забудь об этом.

Эневек выдернул рацию из держателя и вызвал «Леди Уэксхем». В приемнике только трещало и шумело. Шкипер «Леди» не отзывался.

– Мы должны им помочь, Джек! Черт возьми, поворачивай назад…

– Я же сказал, забудь об этом! С моей лодкой там нечего делать. Самим бы выжить.

Самое страшное было то, что он говорил правду.

– Ушли в Викторию? – кричал в трубку Шумейкер. – Какого черта им надо в Виктории? Что значит «на вызове»? В Виктории своя береговая охрана. У нас здесь пассажиры в воде, тонет корабль, женщина-шкипер погибла, и мы должны потерпеть?

Он слушал ответ, широкими шагами меряя зал ожидания станции. Потом резко остановился.

– Что значит «как только смогут»? Да мне плевать! Тогда пусть пошлют кого-нибудь другого. Что? Послушайте, вы…

Голос в трубке поднял такой крик, что стало слышно даже Эневеку, хотя Шумейкер стоял в нескольких метрах от него. На станции царил переполох. Прибыл лично сам Дэви – станция принадлежала ему. Он и Шумейкер непрерывно говорили в какие-нибудь трубки и аппараты, раздавали указания или растерянно что-то выслушивали. Шумейкер опустил трубку и покачал головой.

За последние четверть часа – после того, как Грейвольф пригнал в Тофино свою древнюю лодку – зал ожидания их станции непрерывно наполнялся людьми. Весть о нападении китов разнеслась по всем окрестностям. Один за другим прибывали шкиперы, работающие у Дэви. Радиочастоты были безнадежно перегружены. Похвальба рыбаков, которые оказались поблизости и взяли курс к месту бедствия, – «Ха, мелюзга, не могли удрать от китов!» – постепенно стихала. Те, кто хотел помочь, сами тут же становились мишенью для атаки. Волна нападений, кажется, прокатилась по всему побережью. Повсюду разверзся ад, и никто не мог сказать, что на самом деле произошло.

– Береговой охране некого послать, – прохрипел Шумейкер. – Все уехали в Викторию и Уклюлет. Говорят, что много лодок терпят бедствие.

– Что? И там тоже?

– Кажется, много погибших.

– Вот, только что пришло сообщение из Уклюлета, – крикнул Дэви. Он стоял за стойкой и крутил настройку своего коротковолнового приемника. – Траулер. Они получили ваш сигнал бедствия и хотели прийти на помощь, но на них тоже напали. Они удирают.

– Кто на них напал?

– Больше нет связи. Они исчезли.

– А что «Леди Уэксхем»?

– Ничего. «Тофино эйр» послали два гидроплана. Только что было сообщение.

– И что? – не дыша, крикнул Шумейкер. – Они видят «Леди»?

– Они только что поднялись в воздух, Том.

– А почему не взяли нас?

– Дурацкий вопрос…

– Черт возьми, но это же наши лодки! Почему мы не в этих поганых самолетах? – Шумейкер бегал туда и сюда, как раненый зверь. – Что с «Леди Уэксхем»?

– Надо подождать.

– Подождать? Мы не можем ждать! Я поеду туда.

– Что значит, ты поедешь?

– Ну, стоит же на причале «Черт-рыба»!

– Ты с ума сошел? – воскликнул один из шкиперов. – Ты что, не слышал, что рассказывает Леон? Это дело береговой охраны.

– Да нет же больше никакой, на фиг, береговой охраны! – орал Шумейкер.

– Прекратить! – Дэви поднял руки, бросив в сторону Шумейкера предостерегающий взгляд. – Том, я не хочу подвергать опасности других людей.

– Ты не хочешь подвергать опасности свою лодку, – накинулся на него Шумейкер.

– Подождем, что скажут летчики. Потом решим, как быть.

– Само это решение уже неверно!

Дэви ничего не ответил. Он вертел ручки настройки, пытаясь установить связь с пилотами гидропланов, а Эневек уговаривал людей освободить помещение и не создавать давку. Он чувствовал дрожь в коленях и головокружение. Наверное, последствия шока. Он бы сейчас многое отдал за возможность прилечь и закрыть глаза, но тогда бы он снова увидел, как косатка утаскивает Сьюзен на глубину.

Женщина, обязанная Стринджер своей жизнью, в полуобмороке лежала на скамье у входа. Эневек смотрел на нее с ненавистью и ничего не мог с собой поделать. Если бы не она, Стринджер была бы жива. Неподалеку сидел спасенный мужчина и тихо плакал. Кажется, он потерял дочь, которая была с ним на «Голубой акуле». Над ним хлопотала Алиса Делавэр. Сама едва избежавшая смерти, она держалась с удивительным самообладанием. Вроде бы где-то в пути был вертолет, который должен переправить спасенных в ближайший госпиталь, но в такой ситуации ни на что и ни на кого не приходилось рассчитывать.

– Эй, Леон! – позвал Шумейкер. – Поедешь со мной? Ты лучше знаешь ситуацию.

– Том, ты не поедешь, – резко заявил Дэви.

– Ни один из вас, идиотов, никуда не поедет, – раздался низкий голос. – Поеду я.

Эневек обернулся. В помещение вошел Грейвольф. Он протиснулся сквозь толпу и смахнул рукой волосы со лба. Высадив Эневека и остальных, он оставался в своей лодке, осматривая повреждения. В зале ожидания все разом стихло. Все уставились на длинногривого великана в кожаной одежде.

– О чем ты говоришь? – спросил Эневек. – Куда это ты поедешь?

– К вашему кораблю. За вашими людьми. Мне киты ничего не сделают.

Эневек досадливо помотал головой.

– Благородно с твоей стороны, Джек, правда. Но лучше тебе держаться подальше отсюда.

– Леон, малыш, – Грейвольф осклабился. – Если бы я держался подальше, тебя бы уже не было в живых. Не забывай об этом. На самом деле это вам следовало держаться отсюда подальше. С самого начала.

– Подальше от чего? – прошипел Шумейкер. Грейвольф глянул на директора из-под полуопущенных век.

– От природы, Шумейкер. Это вы виноваты во всей этой катастрофе. Вы с вашими лодками и проклятыми камерами. Вы виноваты в гибели моих и ваших людей и тех, у кого вытягивали деньги из кармана. Это был лишь вопрос времени, произошло неминуемое.

– Ты дурак! – крикнул Шумейкер.

Делавэр оторвалась от всхлипывающего мужчины и встала.

– Он не дурак, – решительно заявила она. – Без него мы бы погибли.

Шумейкер был готов вцепиться в горло Грейвольфу. Эневек понимал, что должен быть благодарен гиганту, но уж больно много неприятностей причинил им Грейвольф за все прошедшее время. И он промолчал. Несколько секунд стояла гнетущая тишина. Наконец коммерческий директор развернулся на каблуках и нескладно зашагал к Дэви.

– Джек, – тихо сказал Эневек. – Если ты сейчас выйдешь в море, кому-то придется выуживать из воды тебя самого. Твоя лодка годится уже только в музей. Она больше не выдержит ни одного выхода.

– Ты хочешь бросить людей на погибель?

– Я никого не хочу бросить на погибель, в том числе и тебя.

– О, ты так беспокоишься за мое ничтожество. Я тронут до тошноты. Но я имел в виду совсем не мою лодку. Она действительно больше ни на что не годится. Я возьму вашу.

– «Черт-рыбу»?

– Да.

Эневек закатил глаза.

– Я не могу так просто отдать нашу лодку. Тем более тебе.

– Тогда поедешь со мной.

– Джек, я…

– Шумейкер, крысеныш, кстати, тоже может поехать с нами. В виде приманки, чтобы косатки, наконец, принялись за своих настоящих врагов.

– У тебя и впрямь не все дома, Джек.

Грейвольф наклонился к нему.

– Пойми же, Леон! – прошипел он. – Там, в море, погибли и мои люди.

– Не надо было тащить их с собой.

– Сейчас бессмысленно обсуждать это. Сейчас речь идет о ваших людях. А с твоей стороны, Леон, я рассчитывал на большую благодарность.

Эневек выругался. Обвел взглядом всех присутствующих. Шумейкер говорил по телефону. Дэви переговаривался по рации. Шкиперы и офис-менеджер безуспешно уговаривали людей покинуть помещение.

Дэви поднял глаза и подозвал Эневека.

– Что ты думаешь насчет предложения Тома? – тихо спросил он. – Мы действительно можем чем-то помочь или это самоубийство?

Эневек кусал губу.

– Что говорят пилоты?

– «Леди» перевернулась. Лежит на боку и тонет… Вроде бы береговая охрана Виктории сейчас может выслать большой спасательный вертолет. Но я сомневаюсь, что они успеют. Им и без нас хватает забот, и постоянно возникает что-то новое.

Эневек раздумывал. Мысль о возвращении в ад, из которого ему едва удалось вырваться, внушала ему ужас. Но он корил бы себя всю жизнь, что не сделал для спасения людей все, что мог.

– Грейвольф хочет плыть со мной, – тихо сказал он.

– Джек и Том – в одной лодке? О господи! Я думал, мы будем решать проблемы, а не создавать новые.

– Грейвольф может решать проблемы. Что уж там у него в голове, это другой вопрос, но он нам пригодится. Он сильный и бесстрашный.

Дэви мрачно кивнул.

– Сам будешь их разнимать, понял?

– Буду.

– И если увидите, что бессмысленно, возвращайтесь назад. Геройства не надо.

– Хорошо.

Эневек подошел к Шумейкеру, подождал, пока тот закончит разговор, и сообщил ему решение Дэви.

– И мы возьмем с собой этого индейца-любителя? – негодующе воскликнул Шумейкер. – Ты с ума сошел?

– Я думаю, это он возьмет нас с собой.

– В нашей лодке!

– Вы с Дэви, конечно, начальники. Но мне лучше судить, куда мы идем. И я знаю, что Грейвольф будет нам очень кстати.

«Черт-рыба» была по размерам и мощности как «Голубая акула» – такая же быстрая и маневренная. Эневек надеялся, что на ней они сумеют переиграть китов. Причем надо поторапливаться. На стороне морских млекопитающих было такое преимущество, как момент неожиданности. Невозможно предсказать, где они появятся в следующий момент.

Пока их катер пересекал лагуну, мысли Эневека кружились вокруг вопроса «почему». Он всегда считал, что знает о животных много. Теперь же он был не в состоянии найти хоть какое-то объяснение. Одно ясно – тут отчетливо просматривались параллели с тем, что произошло с «Королевой барьеров». Там тоже киты целенаправленно пытались перевернуть корабли. Должно быть, они чем-то инфицированы, думал он. Своего рода бешенство. Но что сделало их такими?

И что это за бешенство, которое разом охватывает разные виды животных? В атаках участвовали горбачи и косатки, а также серые киты, как он успел заметить. Чем больше он размышлял над этим, тем увереннее был, что его лодку перевернул не горбач, а серый кит.

Может, животные озверели от какой-то химии? Неужто высокое содержание в воде ПХБ и отравленная пища так спутали все их инстинкты? Но если косатки питаются лососем и другими живыми существами, то пища серых китов и горбачей – планктон. Их метаболизм работает иначе, чем у рыбоядных китов.

Нет, бешенство – не объяснение.

Он разглядывал сверкающую поверхность воды. Сколько раз он проплывал здесь в предвкушении встречи с гигантскими морскими млекопитающими. И всякий раз знал, какие потенциальные опасности могут его подстерегать, и не чувствовал страха. В открытом море может внезапно опуститься туман. Может разыграться ветер и нагнать коварные волны. И, разумеется, киты при всей их доброжелательности – непредсказуемые существа огромной силы. Но от агрессивного кита легко уклониться, просто не влезая в его жизненное пространство и питая естественное уважение к природе.

Но теперь его впервые охватил страх перед выходом в море.

Над «Черт-рыбой» пролетели гидропланы. Шумейкер никому не доверил управление, не поддавшись на уговоры Грейвольфа. Тот сидел на носу и разглядывал поверхность воды, чтобы не пропустить подозрительные знаки.

Катер бился днищем о волны. На горизонте собирались тучи, погода быстро портилась, что было привычно для этих мест. Эневек высматривал «Леди Уэксхем» и заметил в отдалении круизный теплоход.

– А этим-то что здесь надо? – крикнул Шумейкер.

– Возможно, они услышали сигналы бедствия. – Эневек поднес к глазам бинокль. – «Арктика». Из Сиэтла. Я его знаю.

– Леон, смотри!

Вдали, едва заметные за накатывающими гребнями волн, из воды косо торчали палубные надстройки «Леди Уэксхем». Основная часть корабля была уже под водой. Люди собрались на мостике и на обзорной платформе кормы. Пенные брызги затуманивали видимость. Вокруг тонущего корабля плавало несколько косаток. Казалось, они ждали, когда он затонет, чтобы заняться пассажирами.

– О боже! – в ужасе простонал Шумейкер. – Глазам не верю.

Грейвольф повернулся к ним и подал знак сбросить скорость. Шумейкер уменьшил обороты. Впереди из воды поднялась серая изборожденная спина, за ней две другие. Киты выдохнули по фонтанчику газа и ушли в глубину, не показав хвостов.

Эневек догадался, что они приближаются под водой. Он просто нюхом почуял опасность нападения.

– И – полный ход! – крикнул Грейвольф. Шумейкер дал газу. «Черт-рыба», задрав нос, рванулась вперед. Позади них наверх вырвались темные массивные груды и опять ушли под воду. Катер на полном ходу мчался к тонущей «Леди Уэксхем». Теперь уже можно было разглядеть отдельные фигурки, машущие им руками. Эневек с облегчением увидел среди пассажиров и шкипера, живого и невредимого. Черные спины прекратили кружение и ушли под воду.

– Сейчас они примутся за нас, – сказал Эневек.

– Косатки? – Шумейкер посмотрел на него, вытаращив глаза. Только теперь он начал понимать, что здесь на самом деле происходило. – И чего же они хотят? Перевернуть наш катер?

– Они могут. Но главные повреждения учиняют большие киты. У них, кажется, разделение труда. Серые и горбачи топят лодки, а косатки разбираются с пассажирами.

Шумейкер побледнел.

Грейвольф показал в сторону круизного теплохода.

– Нам подкрепление.

И действительно, от «Арктики» отделились две маленькие моторные лодки.

– Скажи им, Леон, пусть дадут полный газ, не то им придется худо, – крикнул Грейвольф. – На такой скорости они становятся легкой добычей.

Эневек взял в руки рацию.

– «Арктика», это «Черт-рыба». Вы должны быть готовы к нападению.

– Это «Арктика». Что может произойти, «Черт-рыба»?

– Следите за китами. Они попытаются потопить ваши лодки.

– Киты? О чем вы говорите?

– Лучше вам вернуться назад.

– Мы приняли сигнал бедствия, что тонет корабль.

Эневек пошатнулся от удара лодки о волну. Но удержался и крикнул в переговорное устройство:

– У нас нет времени на дискуссии. Но ваши лодки должны увеличить скорость.

– Эй, вы хотите нас разыграть? Мы идем к тонущему кораблю. Конец связи.

Косатки изменили направление. Теперь они взяли курс на «Арктику».

– Ах ты черт возьми! – выругался Эневек. – «Арктика»! Верните своих людей назад. Немедленно! Мы тут все уладим сами.

Шумейкер уменьшил обороты. «Черт-рыба» достигла «Леди Уэксхем» и была у самого мостика, косо торчащего из воды. На мостике сбились в кучку с десяток промокших мужчин и женщин. Каждый за что-нибудь держался, стараясь не соскользнуть вниз. Волны с шумом разбивались о рубку. Другая группа собралась на обзорной платформе на корме. Они висели, как обезьяны, на стояках перил, и их полоскали волны.

«Черт-рыба», тарахтя, болталась на волнах между мостиком и платформой. В воде под лодкой мерцала светло-зеленая средняя обзорная палуба. Шумейкер подвел лодку к мостику, и надувной борт уткнулся в него. Мощная волна подхватила лодку и подняла ее. Они вознеслись над мостиком, как на лифте, Эневек чуть не задевал протянутые руки. Он видел на лицах страх, смешанный с надеждой; потом «Черт-рыбу» под стоны разочарования снова бросило вниз.

– Да, будет непросто, – сказал Шумейкер, стиснув зубы. Эневек нервно огляделся. Киты явно потеряли к «Леди Уэксхем» интерес. Они все собрались перед лодками «Арктики», которые проводили нерешительные уклоняющиеся маневры.

Надо было спешить, пока животные отвлечены, тем более что «Леди Уэксхем» постепенно тонула. Грейвольф пригнулся, готовый к прыжку. Рваная волна подхватила «Черт-рыбу» и снова потащила ее вверх. Грейвольф прыгнул и схватился за лестницу мостика. Вода омыла его до груди и схлынула, и он повис в воздухе живой связкой между лодкой и людьми на мостике. Он вытянул одну руку вверх.

– На мои плечи, – скомандовал он. – По одному. Держаться за меня, ждать, когда лодку подкинет вверх, и прыгать!

Люди колебались. Грейвольф повторил приказ. Наконец одна женщина вцепилась в его руку и неуверенно скользнула вниз. В следующее мгновение она повисла, вцепившись в его плечи. Когда лодку подняло, Эневек подхватил ее и стянул в лодку.

– Следующий!

Наконец-то спасательная акция вошла в свое русло. Люди один за другим перемещались по широкой спине Грейвольфа на борт лодки. Эневек тревожился, надолго ли у того хватит сил. Он держал на одной руке собственный вес и еще вес пассажира, к тому же его то и дело рвала и тащила за собой волна. Мостик скрипел и жалобно стонал. Из глубины доносился гул деформируемого корпуса. С треском лопались железные швы. На мостике оставался только шкипер, когда вдруг послышался ужасный скрежет. Мостик содрогнулся от сильного толчка. Торс Грейвольфа ударило о стенку. Шкипер потерял опору и рухнул мимо лодки. С другой стороны рубки из потоков поднялась голова серого кита. Грейвольф разжал руки и спрыгнул вслед за шкипером. Шкипер вынырнул и, отплевываясь, поплыл к лодке. К нему потянулись руки и подняли его. Грейвольф тоже доплыл до борта, но его подхватила и оттащила волна.

В нескольких метрах за ним из воды появился кривой меч.

– Джек! – Эневек бросился на корму. Его взгляд лихорадочно обыскивал волны. Из потока показалась голова Грейвольфа. Он выплюнул воду, нырнул и под водой поплыл к «Черт-рыбе». Меч косатки мгновенно метнулся ему вдогонку. Мускулистые руки Грейвольфа поднялись из воды и ударили по надувному борту. Косатка подняла из воды свой круглый, лоснящийся череп и догнала Грейвольфа. Эневек схватил его, другие помогли. Общими усилиями двухметрового великана втащили в лодку. Меч косатки описал полукруг и двинулся прочь. Грейвольф пожал помогавшие руки и откинул с лица мокрые пряди.

«Почему косатка не напала на него?» – думал Эневек.

«Киты мне ничего не сделают», – неужто за словами Грейвольфа что-то стояло?

Потом ему стало ясно, что косатка была не в состоянии напасть. Затопленная средняя палуба катера не давала ей достаточной глубины для маневра. В отличие от своих южноамериканских родственников, она не могла охотиться в мелководье или на суше.

До окончательного затопления «Леди Уэксхем» оставалось совсем немного.

Вдруг все разом вскрикнули.

Громадный серый кит обрушился на приближающуюся лодку с «Арктики». В воздух взлетели обломки. Другая лодка круто развернулась и пустилась наутек. Эневек с ужасом заметил, что несколько серых китов, покончив с лодкой, взяли курс на «Черт-рыбу».

Шумейкера будто парализовало. Его глаза вылезали из орбит.

– Том! – крикнул Эневек. – Надо скорее снимать людей с кормы.

– Шумейкер! – ощерился Грейвольф. – Что, душа в пятках?

Коммерческий директор, дрожа, вцепился в руль и направил катер к задней платформе. Волна подняла его, отбросила назад и потом швырнула прямо к платформе. Нос ударился о поручни, за которые цеплялись люди. Из глубины доносился скрежет обшивки материала. Эневек представил, как там разрывало стенку борта и как ломались надстройки. Шумейкер закричал. Ему не удалось причалить лодку так, чтобы люди могли спрыгнуть на борт.

Серые киты приближались. Снова последовал сильный удар по корпусу корабля. Одну женщину сорвало с поручней, и она с криком упала в воду.

– Шумейкер, недоумок чертов! – крикнул Грейвольф. Люди подскочили к борту и вытащили женщину из воды.

Эневек прикидывал, долго ли сможет разбитый прогулочный корабль противостоять новой атаке. «Леди Уэксхем» тонула – и с каждой минутой все быстрее.

Не успеем, с отчаянием подумал он.

В этот момент произошло нечто примечательное.

По обе стороны корабля из волн поднялись две могучие спины. Одну из них Эневек сразу узнал. На ней вдоль хребта тянулось несколько заросших крестообразных шрамов. За эти раны – видимо, происходившие из ранней юности – кит получил прозвище Скарбэк, то есть Драный Бок. Это был очень старый серый кит, давно перешагнувший среднюю продолжительность жизни своего вида. На спине другого кита не было никаких отметин. Оба животных спокойно лежали в воде, поднимаясь и опускаясь вместе с волнами. Вначале хлопком разрядились легкие одного кита, потом другого. Протянулся дымок выдохов.

Но странным было не столько появление двух этих серых, сколько реакция остальных китов. Они тут же ушли в глубину. И снова появились на поверхности, лишь отплыв на изрядное расстояние. Зато корабль снова окружили косатки, но и они держали дистанцию.

Что-то подсказывало Эневеку, что новичков не надо бояться. Напротив. Они-то и прогнали нападавших. Как долго продлится мир, было неизвестно, но неожиданный поворот давал людям хотя бы паузу – дыхание перевести. Шумейкер тоже овладел собой. На сей раз он подвел катер в точности под поручни. Эневек увидел подкатывающую волну и приготовился. Если пассажиры не прыгнут сейчас, то они пропали.

Катер подняло волной.

– Прыгайте! – крикнул он. – Немедленно!

Волна прошла под «Черт-рыбой» и уже уходила прочь. Некоторые прыгнули с опозданием, падая в лодку как придется. Слышались вскрики боли. Те, кто упал в воду, были тут же выловлены.

Пора было уходить.

Но нет, прыгнули не все. На поручнях висела одинокая фигурка маленького мальчика. Он плакал, вцепившись в стойку.

– Прыгай! – крикнул Эневек, расставив руки. – Не бойся!

Грейвольф встал рядом с ним.

– На следующей волне я его достану.

Эневек оглянулся. Мощная волна уже набегала.

Из глубины снова донеслись звуки разрушения. Оба кита медленно погрузились в воду. Корабль тонул все быстрее. Вода булькала и пенилась, мостик уже скрылся в водовороте, а корма поднялась. «Леди Уэксхем» уходила носом вниз.

– Подведи поближе! – крикнул Грейвольф. Шумейкеру как-то удалось выполнить его указание. Нос «Черт-рыбы» уперся в тонущую палубу, на краю которой висел плачущий мальчик. Завеса пены заслонила поручни, лодку подняло, Грейвольф вытянулся и сумел схватить мальчика. Он потерял равновесие и упал между скамеек, но мальчика из рук не выпустил.

На том месте, где только что висел мальчик, вращалась воронка. «Леди Уэксхем» исчезла в глубине, а их лодка ринулась во впадину между двумя волнами.

Шумейкер дал полный газ. Тихий океан знаменит своими равномерными волнами, так что они не представляли опасности для лодки, даже перегруженной, если только шкипер не делает ошибок. На их счастье, Шумейкер, казалось, вспомнил свои лучшие дни, паника ушла из его глаз, и лодка стремительно взлетала на гребни, легко проносилась над ними, бесстрашно падала и уверенно держала курс к берегу.

Эневек глянул в сторону «Арктики». Вторая лодка тоже исчезла. Между волнами он заметил хвост горбача, издевательски махнувший на прощанье.

В рации творилась неразбериха.

Несколько минут спустя они достигли линии островов, отделяющих открытое море от лагуны.

Единственное, что могло в этот день порадовать Дэви, – то, что он не лишился хотя бы «Черт-рыбы». Катер, переполненный, словно корабль с нелегальными беженцами, причалил к пирсу. Пересчитали погибших и записали их имена. Многих спасшихся увели в расположенную неподалеку амбулаторию. Те, кто получил более серьезные травмы, перебрались на парковку ждать обещанного вертолета из Виктории. В радиоприемнике на станции то и дело слышались новые сообщения, одно ужаснее другого.

Пока они были в море, Дэви пришлось выслушать множество неприятных вопросов и обвинений, а то и угроз расправы в случае, если взятые на борт пассажиры не вернутся в целости и сохранности. Прибежал Родди Уокер, друг Стринджер, и кричал, что им придется иметь дело с его адвокатами. Никого особенно не интересовало, кто виноват во всем происшедшем. Удивительным образом никто не принял простейшего объяснения – что это было немотивированное нападение китов. Киты ведь мирные животные. Куда удобнее было винить во всем сотрудников «Китовой станции», как будто те чуть ли не собственноручно угробили пассажиров «Голубой акулы» и «Леди Уэксхем»: мол, такие-сякие идиоты, подвергли людей риску, отправив их в море на утлых суденышках. Действительно, «Леди Уэксхем» уже отплавала несколько лет, но это не нанесло ни малейшего урона ее навигационным возможностям. Только об этом никто не хотел слышать.

Но большая часть команды и пассажиров все же вернулась домой. Многие с чувством благодарили Шумейкера и Эневека за спасение, но истинным героем дня стал Грейвольф. Он появлялся одновременно всюду: говорил, слушал, организовывал, предлагал отвезти в амбулаторию. Эневеку тошно делалось: ни дать ни взять мать Тереза, преобразившаяся в двухметрового верзилу.

Разумеется, Грейвольф рисковал жизнью и заслуживал благодарности. Даже коленопреклонения. Но Эневеку не хотелось становиться на колени, а внезапный приступ альтруизма у его недруга казался ему чрезвычайно сомнительным. Этот день и так принес Грейвольфу большие дивиденды. Ведь он предупреждал, что все кончится плохо с этим китовым туризмом, только его никто не слушал, и вот вам пожалуйста! Сколько свидетелей теперь смогут подтвердить предвидение Грейвольфа! Лучшей рекламы себе он и придумать не мог.

Эневек чувствовал нарастающую злость. В самом дурном расположении духа он вернулся на опустевшую «Китовую станцию». Он должен разгадать мотивы необычного поведения животных! Его мысли вернулись к «Королеве барьеров». Робертс обещал прислать ему заключение. Сейчас это заключение было необходимо как никогда. Он подошел к телефону, набрал справочный номер и попросил связать его с пароходством.

Ответила секретарша Робертса. У ее шефа совещание, и прервать его нельзя. Эневек напомнил ей о своей роли при инспекции «Королевы барьеров» и сказал, что у него неотложное дело. Но секретарша настаивала на том, что совещание Робертса еще важнее. Да, она слышала о катастрофах последних часов. Это ужасно. Она заботливо осведомилась о самочувствии Эневека, проявив материнскую тревогу, но к Робертсу его все-таки не подпустила. Не может ли она сама что-нибудь сделать для него?

Эневек помедлил. Робертс обещал прислать ему секретное сообщение, и ему не хотелось подводить директора. Не лучше ли умолчать в разговоре с секретаршей об их договоренности? Но тут ему в голову пришла одна мысль.

– Речь идет о моллюсках, которые наросли на корпусе «Королевы барьеров», – сказал он. – И еще об одной органической субстанции. Мы послали пробы в институт Нанаймо. Они просят прислать им дополнительные пробы.

– Дополнительные пробы?

– Да. Им не хватило материала. Я думаю, «Королева барьеров» за это время уже обследована вдоль и поперек.

– Да, конечно, – сказала она со странной интонацией.

– Где судно теперь?

– В доке. – Она сделала паузу. – Я передам мистеру Робертсу, что дело неотложное. Куда мы должны дослать пробы?

– В институт. На имя доктора Сью Оливейра. Спасибо. Вы очень любезны.

– Мистер Робертс позвонит вам, как только сможет.

Связь оборвалась. Совершенно ясно, она просто отделалась от него.

Что бы все это значило?

Внезапно он почувствовал дрожь в коленях. Нечеловеческое напряжение последних часов уступило место крайнему утомлению. Он облокотился о стойку в зале ожидания и на мгновение закрыл глаза. Когда он их снова открыл, перед ним стояла Алиса Делавэр.

– А ты что здесь делаешь? – неприветливо спросил он. Она пожала плечами.

– Со мной все в порядке. Помощь мне не требуется.

– Ошибаешься. Ты падала в воду, а вода холодная. Иди в амбулаторию, пока нас не сделали ответственными еще и за твои застуженные придатки.

– Эй! – она сердито сверкнула глазами. – Что я тебе такого сделала?

Эневек оттолкнулся от стойки, повернулся к ней спиной и подошел к окну. На причале как ни в чем не бывало покачивалась «Черт-рыба». Начал накрапывать дождик.

– А что ты там несла насчет своего якобы последнего дня на острове Ванкувер? – напомнил он. – Я тогда не имел права брать тебя в лодку. Но сделал это, потому что ты так просилась…

– Я… – она запнулась. – Ну да, мне непременно нужно было поехать. Ты сердишься?

Эневек обернулся.

– Я терпеть не могу, когда мне врут.

– Извини.

– Нет, не извиню. Но дело даже не в этом. Почему сейчас ты не уходишь и не даешь нам спокойно заниматься своим делом? Отправляйся к Грейвольфу. Уж он всех вас приберет к рукам.

– Господи, Леон! – Она подошла ближе. – Просто мне непременно надо было выйти в море с тобой. Мне очень жаль, что пришлось ради этого соврать. Да, я пробуду здесь еще пару недель, и приехала я не из Чикаго, а изучаю биологию в университете Британской Колумбии. Ну и что теперь? Я думала, что мое вранье тебя только позабавит…

– Позабавит? – вскричал Эневек. – У тебя что, не все дома? Что забавного в том, что меня обвели вокруг пальца?

Он чувствовал, что у него сдают нервы, но ничего не мог с собой поделать и кричал на нее, хотя она была права. Ничего такого она ему не сделала.

Делавэр отпрянула.

– Леон…

– Лисия, почему ты не оставишь меня в покое? Уходи отсюда.

Он ждал, что она повернется и уйдет, но не дождался. Перед глазами у него все кружилось. Он даже боялся, что у него подломятся ноги, но тут Делавэр ему что-то протянула.

– Что это? – проворчал он.

– Видеокамера.

– Это я вижу.

– Возьми ее.

Он оглядел камеру. Довольно дорогая Sony Handycam в герметичном корпусе. Такие используют богатые туристы и ученые.

– И что?

Делавэр развела руками.

– Я думала, вы хотите узнать, почему все это случилось.

– Тебя-то это каким боком касается?

– Перестань наконец срывать на мне свою досаду! – прикрикнула она. – Я там чуть не погибла и сейчас могла бы сидеть в этой дурацкой амбулатории и хныкать, а вместо этого пытаюсь тебе помочь. Так хотите вы это знать или нет?

Эневек глубоко вздохнул.

– Ну хорошо. Продолжай.

– Ты видел, какие животные напали на «Леди Уэксхем»?

– Да. Серые киты и горбачи…

– Нет, – Делавэр нетерпеливо помотала головой. – Не какие виды, а какие индивидуумы! Ты мог бы их идентифицировать?

– Но все это происходило слишком быстро.

Она улыбнулась. Не особо радостная улыбка, но все же.

– Женщина, которую мы вытащили из воды, была со мной на «Голубой акуле». У нее сейчас шок. Вырублена полностью. Но если я чего хочу, я не отступлюсь…

– Я заметил.

– …и я увидела, что у нее на шее висит эта камера. Потому и не потерялась в воде. Снимала она непрерывно! Когда появился Грейвольф, он произвел на нее очень сильное впечатление, и дальше она снимала уже только его. – Она прервалась. – Насколько я припоминаю, «Леди Уэксхем» находилась позади Грейвольфа, если смотреть от нас.

Эневек кивнул. Внезапно ему стало ясно, куда клонит Делавэр.

– Она сняла нападение, – сказал он.

– Она сняла китов, которые напали на корабль. Не знаю, насколько ты сможешь идентифицировать этих китов, но ведь ты знаешь их давно.

– И ты, конечно, предусмотрительно забыла спросить у дамы разрешения взять ее камеру? – догадался Эневек.

Она задрала подбородок и посмотрела на него с вызовом.

– Ну и что?

Он повертел камеру в руках.

– Ладно. Я посмотрю.

– Мы посмотрим, – поправила его Делавэр. – Я хочу проследить всю эту историю от начала до конца. И, пожалуйста, не спрашивай меня почему. Мне это просто причитается, вот и все.

Эневек уставился на нее.

– Кроме того, – добавила она, – будь со мной поприветливее.

Он медленно выдохнул и стал разглядывать камеру. Надо было признать, что идея Делавэр была пока что лучшим из всего, чем они располагали.

– Я постараюсь, – пробормотал он.

12 апреля

Тронхейм, Норвегия

Приглашение застало Йохансона, когда он собирался ехать к себе на озеро.

После возвращения из Киля он рассказал Тине Лунд об эксперименте на глубоководном симуляторе. Разговор был недолгий. Лунд была по уши занята сразу несколькими проектами, а остальное время проводила с Каре Свердрупом. Йохансону даже показалось, что она не вполне вникает в тему. Но у него хватило такта ни о чем ее не расспрашивать.

Несколько дней спустя позвонил Борман, чтобы поставить его в известность о последних результатах. Они продолжали эксперименты с червями. Йохансон, уже собрав вещи, был готов к выходу, но решил отложить отъезд еще на один звонок, чтобы поделиться новостями с Лунд. Однако она не дала сказать ему ни слова. На сей раз она была в приподнятом настроении.

– Не можешь ли ты сейчас заглянуть к нам? – предложила она.

– Куда? В институт?

– Нет, в исследовательский центр «Статойла». К нам приехали руководители проекта. Из Ставангера.

– А для чего вам я? Рассказывать им страшилки?

– Это я уже сама сделала. Но они хотят подробностей.

– Почему именно от меня?

– А почему нет?

– У вас же есть отзывы, – сказал Йохансон. – Целые штабеля. А я могу только повторить то, что выяснили другие.

– Ты можешь больше, – сказала Лунд. – Ты можешь… выразительно передать свои чувства.

Йохансон на мгновение лишился дара речи.

– Они знают, что ты не эксперт в области нефтяного бурения и не специалист по червям, – горячо продолжала она. – Но ты пользуешься хорошей славой в НТНУ, ты нейтрален, на тебя не давят обязательства, как на нас. Мы судим совсем под другим углом зрения.

– Вы судите с точки зрения исполнимости того или иного проекта.

– Не только! Видишь ли, в «Статойле» целая куча людей, и каждый лучше всех знает что-то одно, а…

– Короче, зашоренные узкие специалисты.

– Совсем нет! – Она сердилась. – Зашоренным людям в нашей фирме нечего делать. Просто каждый слишком углублен в свое. Мы все, как бы это выразить, под водой. Нам необходим взгляд снаружи.

– Я в вашем деле мало что понимаю.

– Разумеется, тебя никто не принуждает. – Лунд постепенно начинала раздражаться.

Йохансон закатил глаза.

– Ну ладно-ладно. К тому же есть пара новостей из Киля…

– Я могу считать это согласием?

– Да. Когда состоится эта встреча?

– Собственно, мы тут постоянно в переговорах…

– Ну хорошо. Сегодня пятница. На выходные я уезжаю, а в понедельник…

– Это… – Она запнулась. – Это было бы…

– Что? – протяжно спросил Йохансон, мучимый дурными предчувствиями.

Она молчала еще несколько секунд.

– А куда ты уезжаешь на выходные? На свое озеро?

– Правильно, умница. Хочешь со мной?

Она засмеялась.

– Почему бы нет?

– Хо-хо! А что скажет Каре?

– Мне все равно. А что он может сказать? – Она секунду помолчала. – Ах, черт!

– Была бы ты во всем так хороша, как в работе, – тихо сказал Йохансон, не стараясь, чтобы она его расслышала.

– Сигур, пожалуйста! А ты не мог бы отложить свой отъезд? Мы встречаемся через два часа, и… это ведь недалеко. И ненадолго. Ты сегодня же уедешь.

– Я…

– Нам надо скорее прийти к какому-нибудь решению, время не терпит, ты ведь знаешь, чего все это стоит, а мы топчемся на месте…

– Хорошо, я приеду!

– Ты просто сокровище.

– Мне за тобой заехать?

– Нет, я буду уже там. О, как я рада. Спасибо! – она положила трубку.

Йохансон с тоской посмотрел на свой упакованный чемодан.

Когда он вошел в конференц-зал исследовательского центра «Статойла», царившее там напряжение можно было потрогать руками. Лунд сидела в обществе троих мужчин за черным полированным столом. Послеполуденное солнце заглядывало в окна и придавало хоть немного теплоты сдержанному интерьеру из стекла и стали. Стены были увешаны диаграммами и чертежами.

– Вот он, – сказала дама из приемной, передавая его присутствующим, словно рождественский подарок. Один из мужчин пошел к нему навстречу с распростертыми руками. Он был в модных очках и с коротко остриженными черными волосами.

– Тор Хвистендаль, заместитель директора исследовательского центра «Статойла», – представился он. – Извините, что мы так бесцеремонно завладели вашим временем, но госпожа Лунд заверила нас, что вам не пришлось ничем жертвовать.

Йохансон метнул в сторону Лунд выразительный взгляд и пожал протянутую руку.

– Я действительно ничем не пожертвовал, – сказал он.

Лунд ухмыльнулась. Она представила ему остальных мужчин. Как Йохансон и ожидал, один из них приехал из центрального офиса компании в Ставангере – плотный рыжий тип со светлыми, добродушными глазами. Он представлял правление.

– Финн Скауген, – пророкотал он, пожимая руку. Третий мужчина, серьезный и лысый, со складками в углах рта, единственный из всех был в галстуке и оказался непосредственным начальником Лунд. Его звали Клиффорд Стоун, он был родом из Шотландии и руководил проектом нефтеразведки. Он холодно кивнул Йохансону и, казалось, был не в восторге от присутствия биолога. А может, выражение озабоченности составляло неотъемлемую часть его физиономии. Заподозрить, что он когда-нибудь улыбался, не было никакой возможности.

Йохансон выслушал несколько любезностей, отказался от кофе и сел. Хвистендаль подвинул к себе пакет документов.

– Давайте перейдем к делу. Ситуация вам известна. Мы не можем беспристрастно оценить, то ли навлекаем на себя беду, то ли попусту осторожничаем. Вы, наверно, знаете о законах и рекомендациях, с которыми нефтедобыче приходится считаться?

– Североморская конференция? – сказал Йохансон наугад.

Хвистендаль кивнул.

– Среди прочих. Мы подпадаем под множество ограничений: природоохранное законодательство, техническая исполнимость, ну и общественное мнение на всякий нерегламентируемый пункт. Короче говоря, мы принимаем во внимание всех и вся. «Гринпис» и другие подобные организации впиваются нам в загривок как клещи, и это правильно. Мы знаем риски бурения, мы примерно знаем, что нас ожидает в отношении добычи, и мы берем в расчет время.

– То есть прекрасно управляемся сами, – заключил Стоун.

– В целом, – довершил Хвистендаль. – Но не всякий замысел доходит до воплощения, и для этого есть причины. Структура осадочных пластов нестабильна, всегда есть опасность пробуриться в газовый пузырь, некоторые конструкции не приспособлены для работы на больших глубинах и при подводных течениях и так далее. Но в принципе очень быстро становится ясно, что получится, а что нет. Тина тестирует устройства в «Маринтеке», мы берем обычные пробы, смотрим, что там у нас внизу, проводим экспертизу и потом строим.

Йохансон откинулся назад и положил ногу на ногу.

– И тут вдруг какой-то червь, – сказал он.

Хвистендаль улыбнулся несколько принужденно.

– Так сказать.

– Если это животное играет какую-нибудь роль, – сказал Стоун. – Но, на мой взгляд, не играет никакой.

– Откуда вы это знаете?

– Этот червь не представляет собой ничего нового. Их везде полно.

– Но не таких.

– Отчего же? Потому что он прогрызает гидрат? – он агрессивно сверкнул на Йохансона глазами. – Да, но ваши коллеги из Киля сказали, что в этом нет никаких оснований для тревоги. Правильно?

– Они сказали не так.

– Они сказали, что черви не могут дестабилизировать лед.

– Черви его пожирают.

– Но они не могут его дестабилизировать!

Скауген откашлялся. Это прозвучало как извержение вулкана.

– Я думаю, мы пригласили сюда доктора Йохансона для того, чтобы выслушать его оценку, – сказал он, бросив взгляд в сторону Стоуна. – А не для того, чтобы сообщить ему, что думаем сами.

Стоун закусил губу и уставился в столешницу.

– Если я правильно поняла Сигура, появились какие-то новые результаты, – сказала Лунд и ободряюще всем улыбнулась.

Йохансон кивнул.

– Я могу коротко обрисовать положение.

– Проклятые червяки, – проворчал Стоун.

– Вполне возможно. «Геомар» высадил на лед еще шестерых, и все они немедленно забурились внутрь. Еще двух они посадили на ил, в котором не было гидрата, и они не проявили никакой активности. Пару высадили на ил, под которым был газовый пузырь. Они не забурились, но вели себя беспокойно.

– И что стало с теми, которые вгрызлись в лед?

– Сдохли.

– И как глубоко они зарылись?

– Все, кроме одного, прорылись до газового пузыря. – Йохансон посмотрел на Стоуна, который слушал, нахмурив брови. – Но это лишь приблизительно дает возможность проводить аналогии с их поведением на воле. На материковом склоне слой гидрата поверх газовых пузырей имеет толщину в сотни метров. А слой в симуляторе – всего два метра. Борман считает, что едва ли червь зароется на глубину больше трех-четырех метров, но в условиях симулятора этого не выяснить.

– А почему, собственно, черви подыхают? – спросил Хвистендаль.

– Им нужен кислород, а его в тесном отверстии мало.

– Но зарываются же другие черви в дно, – вставил Скауген. И добавил с улыбкой: – Видите, мы подготовились к разговору, чтобы не сидеть перед вами полными идиотами.

Йохансон ответно улыбнулся. Скауген становился ему все симпатичнее.

– Осадочный слой рыхлый, – объяснил он. – В нем достаточно кислорода. Гидрат же – как бетон. Рано или поздно задохнешься.

– Понятно. А известны ли вам какие-то другие животные, которые вели бы себя подобным образом?

– Кандидаты на самоубийство?

– А разве это самоубийство?

Йохансон пожал плечами.

– Самоубийство предполагает намерение. У червей намерения не предусмотрены. Их поведение обусловлено.

– А вообще есть животные, кончающие жизнь самоубийством?

– Конечно есть, – сказал Стоун. – Те же лемминги бросаются в море.

– Не бросаются, – сказала Лунд.

– Еще как бросаются!

Лунд тронула его за локоть.

– Ты путаешь, Клиффорд. Долгое время считалось, что лемминги совершают коллективное самоубийство, поскольку это эффектно звучало. Но потом присмотрелись и обнаружили, что они просто дуреют.

– Дуреют? – Стоун посмотрел на Йохансона. – Доктор Йохансон, как вам нравится это глубоконаучное объяснение, что животные дуреют?

– Они дуреют, – невозмутимо продолжала Лунд. – Как и люди, когда выступают большой группой. Передние лемминги видят, что перед ними обрыв, но сзади на них напирают, как на поп-концерте. И они сталкивают друг друга в море, пока не дойдет до последнего.

Хвистендаль сказал:

– Все же есть животные, которые приносят себя в жертву.

– Да, но это всегда имеет смысл, – ответил Йохансон. – Пчелы после ужаливания гибнут, но само ужаливание служит защите роя и, в конечном счете, матки.

– А в поведении червей нет какого-либо внятного намерения?

– Нет.

– Урок биологии, – вздохнул Стоун. – Боже мой! Вы пытаетесь сделать из этих червей каких-то монстров, из-за которых нельзя устанавливать на морском дне фабрику. Это глупо!

– И еще, – добавил Йохансон, не обращая внимания на руководителя проекта. – «Геомар» хотел бы провести собственные полевые исследования на эту тему. Разумеется, в контакте с вашей компанией.

– Интересно, – Скауген подался вперед. – Они хотят кого-то послать туда?

– Научное судно «Солнце».

– Благородно с их стороны, но мы могли бы провести опыты с борта «Торвальдсона».

– Они все равно планируют экспедицию. Кроме того, «Солнце» технически оснащено лучше «Торвальдсона». Их задача заключается только в том, чтобы перепроверить результаты, полученные на симуляторе.

– Что они хотят замерять?

– Повышенную концентрацию метана. Черви своим бурением высвобождают газ, он попадает в воду. Еще они хотят взять со дна несколько центнеров гидрата. Вместе с червями. Хотят увидеть это в реальном масштабе.

Скауген кивнул и сцепил пальцы.

– До сих пор мы говорили только о червях, – сказал он. – А вы видели эту зловещую видеозапись?

– Эту штуку в море? Не знаю, надо ли связывать червей с этим… существом.

– Как вы думаете, что это было? Вы биолог. Есть ли какой-нибудь напрашивающийся ответ?

– Биолюминесценция. После того, как Тина обработала материал, можно сделать такое заключение. Но оно исключает любое из известных крупных живых существ.

– Госпожа Лунд говорила, что это может быть глубоководный кальмар.

– Да, мы обсуждали это, – сказал Йохансон. – Но маловероятно. Поверхность тела и структура не позволяют сделать такое заключение. Кроме того, регион – неподходящий для спрутов.

– Тогда что же это?

– Не знаю.

Все замолчали. Стоун нервно играл шариковой ручкой.

– А могу я спросить, – неторопливо возобновил беседу Йохансон, – какого типа фабрику вы планируете установить?

Скауген бросил взгляд в сторону Лунд. Она пожала плечами:

– Я рассказала Сигуру, что мы предполагаем подводное сооружение. Но пока точно не знаем, будет ли оно.

– А вы представляете себе, что это такое? – спросил Скауген, повернувшись к Йохансону.

– Я знаю кое-что про установки «Субсис», – сказал Йохансон.

Хвистендаль поднял брови.

– Это уже много. Вы становитесь специалистом, доктор Йохансон.

– «Субсис» – это вчерашний день, – пролаял Стоун. – Мы продвинулись дальше. Мы пойдем глубже, и системы надежности у нас, несомненно, выше.

– Новая система разработана фирмой FMC из Конгсберга, это следующий шаг в развитии глубоководных технологий, – объяснил Скауген. – То, что мы их установим, вопрос решенный. Но мы пока не знаем, куда вести нефтепровод – к имеющимся платформам или на сушу. В любом случае нам придется преодолевать большие расстояния и разность высоты.

– А нет ли третьей возможности? – спросил Йохансон. – Например, корабль, плавающий прямо над фабрикой?

– Да, но добыча все равно будет идти на дне, – сказал Хвистендаль.

– Как уже говорилось, мы можем оценивать риски, – продолжал Скауген, – пока они определимые. А в случае с червями или с той тварью, которая есть на видео, в игру вступают факторы, которых мы не знаем и не можем объяснить. Может, это и перестраховка, как считает Клиффорд, но мы хотим достичь определенности. Вы не обязаны брать на себя это решение, доктор Йохансон, но все же: что бы сделали на нашем месте вы?

Йохансону стало не по себе. Стоун смотрел на него с неприкрытой враждебностью. Хвистендаль и Скауген казались заинтересованными, а выражение лица Лунд было совершенно безмятежным.

Надо было с ней заранее обо всем условиться, подумал он. Может, она хотела, чтобы он воспрепятствовал проекту? А может, и нет.

Йохансон положил ладони на стол.

– В принципе, я бы строил станцию, – сказал он. Скауген и Лунд озадаченно воззрились на него. Хвистендаль наморщил лоб, а Стоун откинулся с победной миной.

Йохансон выждал несколько секунд и добавил:

– Но я бы построил ее только после того, как «Геомар» проведет дальнейшие испытания и даст зеленый свет. Сведения о том лох-несском чудовище на видео мы вряд ли получим. И я не уверен, что оно должно нас особо занимать. Решающим является то, какое действие может оказать на стабильность материкового склона массовое нашествие червя неизвестного вида, пожирающего гидрат. Пока это не выяснено, я бы посоветовал отложить проект.

Стоун сжал губы. Лунд улыбнулась. Скауген переглянулся с Хвистендалем и сказал:

– Благодарю вас, доктор Йохансон, что вы не пожалели для нас времени.

Позднее, когда он уже погрузил чемодан в джип и обходил дом в последний раз, проверяя, не забыл ли чего, в дверь позвонили.

На пороге стояла Лунд. Начался дождь, и ее волосы прилипли к голове.

– Все было хорошо, – сказала она.

– Ой ли? – Йохансон отступил, впуская ее внутрь. Она вошла, отвела с лица мокрые пряди и кивнула.

– В принципе, Скауген уже принял решение. Ему требовалось только твое благословение.

– Кто я такой, чтобы благословлять проекты «Статойла»?

– Я уже говорила, ты пользуешься доброй славой. Но Скаугену важно другое. Он ответственное лицо, и каждый, кто работает на компанию или еще как-то связан с нею, ангажирован. А ты у нас специалист по червям и совершенно не заинтересован в строительстве каких бы то ни было фабрик.

– Значит, Скауген отложил проект в долгий ящик?

– До тех пор, пока «Геомар» не прояснит ситуацию.

– Надо же!

– Ты ему, кстати, понравился.

– Он мне тоже.

– Да, компании повезло, что в руководстве есть такие люди. – Она стояла в прихожей, опустив руки. Для человека, постоянно пребывающего в целеустремленном движении, она казалась странно нерешительной. – А где твой багаж?

– А что?

– Разве ты не хотел поехать на озеро?

– Багаж в машине. Тебе повезло, ты могла уже не застать меня. – Он осмотрел ее с головы до ног. – Могу я еще что-нибудь сделать для тебя, прежде чем предамся уединению? И уж на сей раз я поеду! Больше никаких отлагательств.

– Я не собиралась тебя задерживать. Я только приехала рассказать, что решил Скауген, и…

– Очень мило с твоей стороны.

– И спросить тебя, в силе ли еще твое предложение.

– Какое? – спросил он, хотя было ясно, какое.

– Ты предложил мне поехать с тобой.

Йохансон прислонился к стене у вешалки. Он вдруг увидел, какая надвигается на него гора проблем.

– Но я спросил, что скажет Каре.

Она сердито тряхнула головой.

– Я ни у кого не должна спрашивать разрешения.

– Я не хотел бы вносить ненужные недоразумения.

– Ты ни при чем, – упрямо сказала она. – Если я хочу на озеро, то это исключительно мое решение.

– Ты уклоняешься от ответа на мой вопрос.

Вода капала с ее волос.

– Зачем ты тогда предложил? – спросила она.

Действительно, зачем, подумал Йохансон.

Потому что мне бы хотелось этого. Но так, чтобы это ничему не навредило. Он не чувствовал никаких обязательств перед Каре Свердрупом. Но внезапная готовность Лунд ехать с ним смущала его. Спорадические совместные ужины – это было частью их иронично инсценированного затяжного флирта, который ни к чему не вел. Сейчас это был уже не флирт.

– Если вы поссорились, – сказал он с внезапной догадкой, – то увольте меня от ваших разборок. Договорились? Ты можешь поехать со мной, но ты не должна использовать меня для того, чтобы оказывать на Каре давление.

– Тебе не надо вникать в подробности. Впрочем, ты прав. Ладно, забудем об этом.

– Да.

– Просто я должна немного подумать.

– Да уж, подумай.

Они продолжали нерешительно переминаться в прихожей.

– Ну ладно, – сказал Йохансон. Он наклонился, чмокнул ее в щеку и мягко выставил за дверь. Потом закрыл ее за собой. Уже темнело. Накрапывал дождь. Большую часть пути ему придется проделать в темноте, но так было даже лучше. Он будет слушать Сибелиуса. Сибелиус и темнота. Хорошо!

– В понедельник вернешься? – спросила Лунд.

– Думаю, даже в воскресенье вечером.

– Созвонимся?

– Конечно. Что ты собираешься делать?

Она пожала плечами.

– Дел всегда хватает.

Он не стал задавать лишних вопросов, но Лунд сама сказала:

– Каре уехал на выходные. К своим родителям.

Йохансон открыл дверцу и застыл.

– Тебе тоже не надо все время работать, – сказал он. Она улыбнулась:

– Конечно.

– И кроме того… ты же не можешь поехать со мной. У тебя ничего нет для выходных на озере.

– А что для этого нужно?

– Ну, удобную обувь, прежде всего. И что-нибудь теплое.

Лунд глянула себе на ноги. На ней были шнурованные ботинки на толстой подошве.

– Что еще?

– Ну, еще свитер… – Йохансон почесал бороду. – Впрочем, у меня там есть.

– На всякий случай?

– Да, на всякий случай.

Он взглянул на нее. И засмеялся.

– О’кей, госпожа Сложность. Последний рейс.

– Это я-то Сложность? – Лунд открыла пассажирскую дверцу и улыбнулась. – Обсудим это по дороге.

Когда они добрались до проселка, ведущего к озеру, было уже темно, и джип вразвалочку ковылял по корневищам деревьев. Озеро лежало перед ними, словно небо, опрокинутое в лес. В просветах облаков сияли звезды.

Йохансон внес чемодан в дом и встал рядом с Лунд на веранде. Половицы тихо скрипели. Его всякий раз заново очаровывала здешняя тишина, тем более явственная, что она была полна звуков: шорохов в подлеске, потрескиваний, цвирканья сверчка, далекого крика птицы и чего-то еще неопределимого. Крыльцо с веранды вело на поляну, спускавшуюся к воде. Там были покосившийся причал и лодка, на которой он иногда выезжал поудить рыбу.

– И все это для тебя одного? – спросила Лунд.

– В основном.

– Должно быть, ты в ладу с собой.

Йохансон тихо засмеялся.

– Почему ты так считаешь?

– Когда больше никого нет, тебе должно нравиться собственное общество.

– О да. Тут я могу обращаться с собой как хочу. Любить себя, питать отвращение…

Она повернулась к нему.

– И так тоже бывает?

– Редко. И если бывает, то я питаю к себе за это отвращение. Заходи в дом. Сейчас я приготовлю нам ризотто.

Они вошли внутрь.

Йохансон нарезал лук, протомил его в оливковом масле, добавил riso di carnaroli – венецианский рис для ризотто. Перемешал деревянной ложкой, подлил кипящего куриного бульона и продолжал помешивать, чтобы масса не пригорела. Между делом нарезал белые грибы, разогрел их в сливочном масле и поставил жариться на медленном огне.

Лунд завороженно наблюдала за его действиями. Йохансон знал, что она не умеет готовить. Ей для этого не хватало терпения. Он открыл бутылку красного вина и наполнил два бокала. Обычная процедура. Но срабатывает всегда. Есть, пить, говорить, придвинувшись близко друг к другу. А будет то, что бывает, когда стареющий богемный представитель научного мира и молодая женщина едут в уединенное романтическое место.

Проклятый автоматизм!

И чего ему вздумалось взять ее с собой?

Лунд сидела на кухне в его свитере и казалась такой размякшей, какой он ее давно не видел. Это сбивало Йохансона с толку. Раньше он часто пытался внушить себе, что она – не его тип: слишком быстрая, слишком беспокойная. Но теперь он должен был признаться самому себе, что все не так.

Ты мог бы провести чудные, спокойные выходные, думал он. Но тебе, идиоту, зачем-то понадобилось все усложнить.

Ужинали они на кухне. И с каждым бокалом Лунд становилась все раскованнее. Они болтали о разном и открыли еще одну бутылку вина.

В полночь Йохансон сказал:

– Снаружи не очень холодно. Хочешь прокатиться на лодке?

Она подперла подбородок и улыбнулась ему.

– А купаться будем?

– Я бы на твоем месте воздержался. Разве что месяца через два. Тогда будет теплее. Нет, мы просто выедем на середину озера, возьмем с собой бутылку и…

Он помедлил.

– И?

– Посмотрим на звезды.

Они заглянули друг другу в глаза. Каждый по свою сторону кухонного стола, упершись локтями, они смотрели друг на друга, и Йохансон чувствовал, как его внутреннее сопротивление сдавалось. Он говорил такие вещи, которые не собирался говорить, он пустил в ход все средства и задействовал все рычаги, чтобы привести машину в движение. Он будил воспоминания, заставлял себя и Лунд делать то, ради чего уезжают вместе на заброшенное озеро; он хотел бы вернуть ее назад в Тронхейм и вместе с тем хотел бы видеть ее в своих объятиях, он придвигался к ней ближе, чтобы ощутить на своем лице ее дыхание, проклинал ход судьбы и вместе с тем едва мог дождаться ее исхода.

– Хорошо. Поехали.

Снаружи было тихо и безветренно. Они прошли по причалу и сели в лодку. Йохансон поддержал Лунд за руку и чуть не посмеялся вслух над самим собой. Как в кино, подумал он, как в этом дурацком – название он забыл – фильме с Мэг Райэн. Спотыкаясь, поневоле сближаешься. О боже мой.

Это была маленькая деревянная лодка, которую он купил у прежнего владельца вместе с домом. Нос был крытый, прибитые планки образовывали небольшой трюм. Лунд уселась на носу в позе портного, а Йохансон завел подвесной мотор. Шум мотора не нарушил окружающий покой, а гармонично вплелся в дивно оживленную лесную ночь. Такое тарахтение и низкий гул мог бы производить какой-нибудь гипертрофированный шмель.

В продолжение короткой поездки они не проронили ни слова. Потом Йохансон заглушил мотор. Они были довольно далеко от берега. На веранде остался свет, и он отражался в воде волнистыми полосами. То и дело слышался какой-нибудь тихий всплеск, когда рыба выскакивала из воды, чтобы схватить насекомое. Йохансон, балансируя, пробрался к Лунд, держа в руке початую бутылку. Лодка мягко покачивалась.

– Если ляжешь на спину, – сказал он, – то весь мир твой. Со всем, что в нем есть. Попробуй.

Ее глаза светились в темноте.

– Ты уже наблюдал здесь звездопад?

– Да. И не раз.

– И что? Загадал желание?

– Для этого у меня маловато романтической субстанции. – Он опустился на планки рядом с ней. – Мне хватало того, что я им любовался.

Лунд захихикала.

– Ты ни во что такое не веришь?

– А ты?

– Я-то меньше всех.

– Я знаю. Тебя не обрадуешь ни цветами, ни звездопадом. Трудно приходится бедному Каре. Самое романтичное, что он мог бы тебе подарить, это анализ стабильности подводной конструкции.

Лунд не сводила с него глаз. Потом запрокинула голову и медленно легла на спину. Свитер задрался, обнажив пупок.

– Ты правда так считаешь?

Йохансон оперся на локоть и смотрел на нее сверху.

– Нет. Неправда.

– Ты думаешь, что во мне совсем нет романтики.

– Я думаю, ты просто не задумывалась над тем, как функционирует романтика.

Их взгляды снова встретились. Надолго.

Слишком надолго.

Его пальцы оказались в ее волосах, медленно пробежали по прядям. Она смотрела на него снизу вверх.

– Может, ты мне покажешь это, – прошептала она.

Йохансон склонялся над ней все ниже, пока между их губами не завибрировала лишь тонкая прослойка горячего воздуха. Она обвила его шею. Глаза ее были закрыты.

Поцеловать. Сейчас.

Тысячи шорохов и мыслей вспорхнули в голове Йохансона, уплотнились в вихрь и нарушили его концентрацию. Оба замерли в напряженной позе, будто ждали знака, сигнала, разрешения: теперь можете поцеловать друг друга, теперь можете быть страстными.

Будьте же страстным, мужчина!

«Что такое? – думал Йохансон. – Что здесь не так?»

Он ощущал тепло тела Лунд, вдыхал ее аромат, и это был чудесный, зовущий аромат.

Но ничто в нем не шелохнулось в ответ на этот зов.

– Не функционирует, – в ту же минуту сказала Лунд. На протяжении вздоха, на границе между капитуляцией и настойчивостью, Йохансон чувствовал себя так, будто упал в холодную воду. Потом короткая боль прошла. Что-то погасло. Остаток жара растворился в ясном воздухе над озером, уступив место громадному облегчению.

– Ты права, – сказал он.

Они оторвались друг от друга, медленно, с трудом, будто их тела еще не взяли в толк то, что головам уже было ясно. Йохансон увидел в ее глазах вопрос, который, возможно, читался и в его взгляде: что мы натворили? Сколько всего испортили?

– Все в порядке? – спросил он.

Лунд не ответила. Он сел перед нею, спиной к борту. Потом заметил, что все еще держит в руке бутылку, и протянул ей.

– Совершенно очевидно, – сказал он, – что наша дружба слишком сильна для любви.

Он знал, что это звучит плоско и патетично, но это подействовало. Она начала хихикать, сперва нервно, потом с облегчением. Взяла бутылку, отпила глоток и громко рассмеялась. Провела ладонью по лицу, будто хотела стереть этот громкий, неуместный смех, но он пробивался сквозь ее пальцы, и Йохансон в конце концов тоже рассмеялся вместе с ней.

– Ох, – вздохнула она. Они помолчали. – Ты огорчился? – спросила она тихо.

– Нет. А ты?

– Я… нет, я не огорчилась. Нисколько. Просто это… – Она запнулась. – Это так запутано. На «Торвальдсоне» тогда, помнишь, вечер в твоей каюте. Еще бы минута, и… все могло бы произойти, но сегодня…

Он взял у нее из рук бутылку и выпил.

– Нет, – сказал он. – Давай будем честными, все бы кончилось тем же.

– А в чем причина?

– Ты его любишь.

Лунд обняла руками колени.

– Каре?

– А кого же еще?

Она уставилась прямо перед собой, а Йохансон снова приложился к горлышку, поскольку это было не его дело – копаться в чувствах Тины Лунд.

– Я думала, что могу уйти от него.

Пауза. Если она ждет ответа, подумал он, то ей придется ждать долго. Она сама должна это понять.

– Мы с тобой всегда были готовы к этому, – сказала она. – Никто из нас не хотел себя связывать, а ведь это идеальная предпосылка. Но мы так и не осуществили этой возможности. У меня никогда не было уверенности, что это должно произойти именно сейчас… Я никогда не была влюблена в тебя. Я не хотела быть влюбленной. Но представление, что это когда-нибудь произойдет, волновало. Каждый живет своей жизнью, никаких обязательств, никаких уз. Я даже была уверена, что это скоро случится, я считала, что давно пора! И вдруг появляется Каре, и я думаю: боже мой, это путы! Все или ничего. Любовь обязывает, а это…

– Это любовь.

– Я думала, скорее, что это другое. Как грипп. Я больше не могла сосредоточиться на работе, я мысленно была где-то в другом месте, у меня почва уходила из-под ног, а это не для меня, это не я.

– И тут ты подумала, что надо наконец осуществить возможность, пока не окончательно потеряла над собой контроль.

– Нет, ты все-таки обиделся!

– Я не обиделся. Я тебя понимаю. Я тоже никогда не был в тебя влюблен. – Он задумался. – Я тебя вожделел. Впрочем, лишь с тех пор, как ты вместе с Каре. Но я старый охотник, я думаю, меня просто злило, что добыча уходит из рук, это ранило мое тщеславие… – Он тихо рассмеялся. – Знаешь этот чудесный фильм с Шер и Николасом Кейджем? «Очарованные луной». Там кто-то спрашивает, почему мужчины хотят спать с женщинами? И ответ такой: потому что они боятся смерти. М-м. Почему я об этом вспомнил?

– Потому что страх присутствует во всем. Страх остаться одному, страх быть ненужным, но еще хуже – страх иметь выбор и ошибиться. У нас с тобой никогда не было ничего, кроме отношений, а с Каре… с Каре у меня никогда не будет ничего, кроме влечения. Я это быстро поняла. Ты хочешь кого-то, кого ты, собственно, совершенно не знаешь, ты хочешь его во что бы то ни стало. Но ты получаешь его только вместе с его жизнью впридачу. И тебе становится страшно.

– Что это окажется ошибкой?

Она кивнула.

– А ты была вообще с кем-нибудь вместе? – спросил он. – Ну, по-настоящему?

– Один раз, – ответила она. – Уже давно.

– Твой первый?

– М-м.

– И что случилось?

– То, что случилось, неоригинально. Правда. Он меня просто бросил, и мне это тяжело далось.

– А потом?

В лунном свете, подперев подбородок, с морщинкой между бровями, она была хороша. Но Йохансон не чувствовал ни следа сожаления. Ни о том, что они сделали попытку, ни о том, чем она быстро закончилась.

– Потом бросала всегда я.

– Ангел мщения.

– Ну что ты. Нет, временами парни просто действовали мне на нервы. Слишком медлительные, слишком несообразительные, слишком милые. Иногда я убегала просто, чтобы вовремя спастись, прежде чем… Ну, ты знаешь, я скора на руку.

– Ну да, не будем строить дом, а то налетит ураган и разрушит его.

Лунд скривила рот.

– Есть и другие возможности. Например, дом все-таки строишь, но, прежде чем его кто-то разрушит, ты разрушаешь его сама.

– Каре – дом.

– Да. Каре – дом.

Где-то засвистел сверчок. Вдали отозвался другой.

– Тебе это чуть было не удалось, – сказал Йохансон. – Если бы мы сегодня переспали, у тебя было бы достаточно причин расстаться с Каре.

– Да, я бы твердо себе сказала, что это гораздо больше отвечает моему жизненному стилю – иметь отношения с тобой, чем отдаться влечению, которое надолго выбьет меня из колеи. Постель бы это как-то… подтвердила.

– Ты бы, так сказать, заспала себе путь к отступлению.

– Нет. – Она гневно сверкнула глазами. – Ты мне нравился, хочешь верь, хочешь нет.

– Ну ладно.

– Ты вовсе не вспомогательное средство для побега, если ты это имеешь в виду. Я тебя не просто так…

– Ну ладно, ладно! – Йохансон поднял руки. – Ты влюблена в меня.

– Да, – сказала она брюзгливо.

– Не с таким отвращением. Скажи еще раз.

– Да. Да-а!

– Вот, уже лучше. – Он усмехнулся. – А теперь, после того, как мы тебя вывернули наизнанку и увидели, какая ты трусиха, мы, наверное, должны выпить остаток за Каре.

Она криво усмехнулась.

– Не знаю.

– Ты все еще не уверена?

– То да, то нет. Я… запуталась.

Йохансон перекидывал бутылку из руки в руку. Потом сказал:

– Я тоже однажды разрушил дом, Тина. Уже много лет назад. И жители были еще внутри. Они еле выбрались оттуда. По крайней мере, один из двоих. Я и по сей день не знаю, правильно ли это было.

– И кто же был другой житель? – спросила Лунд.

– Моя жена.

Она подняла брови.

– Ты был женат?

– Да.

– Об этом ты не рассказывал.

– Мало ли чего я не рассказывал. Мне в кайф чего-нибудь не рассказать.

– А что случилось?

– Что всегда случается. – Он пожал плечами. – Развод.

– Почему?

– Да так. Без особенных причин. Никакой назревшей драмы, никаких летающих тарелок. Только чувство тесноты. И правда, страх, что это может… сделать меня зависимым. Уже надвигалось: семья, дети, пес, роющийся в палисаднике, ответственность, а дети, собака и ответственность по частям уничтожают любовь… Тогда мне казалось очень разумным расстаться.

– А сейчас?

– Сейчас я иногда думаю, что это, может быть, была единственная ошибка в моей жизни. – Он задумчиво смотрел на воду. Потом снова поднял бутылку. – В этом смысле: «То, что хочешь сделать, делай скорее!»

– Я не знаю, что делать, – прошептала она.

– Не поддавайся страху. Ты правда скорая на руку. Так будь быстрее своего страха. – Он посмотрел на нее. – Я тогда не смог этого. Все, что решаешь без страха, решаешь правильно.

Лунд улыбнулась. Потом наклонилась вперед и взяла бутылку.

К удивлению Йохансона, они остались на озере до конца выходных. После их неудавшегося романа он думал, что на следующее же утро они вернутся в Тронхейм, но уезжать им не захотелось. Что-то в их отношениях просветлело. Не нужно стало поддерживать вечный флирт. Они гуляли, болтали и смеялись, выкинув из головы весь мир со всеми его университетами, буровыми вышками и червями, и Йохансон готовил лучшие в своей жизни спагетти.

В воскресенье вечером они вернулись, и Йохансон высадил Лунд у ее дома. Войдя наконец в свою квартиру в Киркегате, он впервые за много лет ощутил разницу между уединением и одиночеством. Но это чувство он оставил в прихожей. Дальше порога не допускались ни грусть, ни сомнения в себе.

Он внес чемодан в спальню. Там тоже, как и в гостиной, был телевизор. Йохансон включил его и перещелкивал каналы, пока не наткнулся на запись концерта из лондонского «Ройял Альберт Холла». Кири Те Канава пела арии из «Травиаты». Йохансон разбирал вещи, тихонько подпевая и раздумывая, чего бы выпить на ночь.

Через некоторое время музыка прекратилась.

Складывая непослушную рубашку, он не сразу отметил начало новостей.

– …как стало известно из Чили. Нет никаких подтверждений, что исчезновение норвежской семьи как-то связано с похожими событиями, произошедшими в это же время на побережье Перу и Аргентины. Там тоже несколько рыбацких лодок либо бесследно исчезли, либо были впоследствии обнаружены в море пустыми. Норвежская семья из пяти человек выехала на траулере в хорошую погоду и при спокойном море.

Сложить рукав вправо, подогнуть. Что это там сказали по телевизору?

– В Коста-Рике тем временем отмечено небывалое нашествие медуз. Тысячи так называемых «португальских галер» появились у самого побережья. Как стало известно, уже четырнадцать человек погибли от соприкосновения с этими чрезвычайно ядовитыми существами, множество людей получили ожоги, среди них двое англичан и один немец. Неизвестно число пропавших без вести. Министерство туризма Коста-Рики проводит кризисное совещание, но опровергает сведения, что пляжи закрыты для туристов. В настоящее время непосредственной опасности для купания нет, заявил представитель министерства.

Йохансон замер, держа в руках сложенную рубашку.

– Вот мерзавцы, – пробормотал он. – Четырнадцать погибших. Давно пора закрыть все пляжи.

– Вызывают беспокойство и большие стаи медуз у австралийского побережья. Особенную угрозу представляют «морские осы», также отличающиеся повышенной ядовитостью… Ряд несчастных случаев на море со смертельным исходом произошел также на западе Канады. Точные причины гибели туристических кораблей пока неизвестны. Возможно, суда столкнулись в результате отказа навигационного оборудования.

Йохансон повернулся. Дикторша как раз отложила свои листки и с пустой улыбкой смотрела в объектив камеры.

– А теперь в нашем обзоре – другие новости дня.

«Португальские галеры», подумал Йохансон.

Он вспомнил женщину на Бали – как она кричала на песке, корчась в судорогах. А ведь она даже не коснулась «галеры». Просто, прогуливаясь по пляжу, выудила ее палкой из мелководья – полюбоваться необычайной красотой эфирного паруса. Женщина всего лишь перевернула медузу палкой, вываляв ее в песке, как в панировке. А потом допустила ту роковую ошибку…

«Португальские галеры» относятся к виду, до сих пор представляющему для науки загадку. Строго говоря, «галера» не является классической медузой, это плавучая колония одноклеточных, сотен и тысяч полипов с разными функциями. Ее голубой или пурпурный переливчатый парус, торчащий из воды оттого, что он наполнен газом, позволяет колонии двигаться по ветру подобно яхте. А что под парусом, того не видно.

Но очень ощутимо, если дотронуться. «Галеры» волочат за собой шлейф из щупалец, достигающих в длину пятнадцати метров и усеянных сотнями тысяч крошечных обжигающих клеток. Строение и функция этих клеток представляют собой мастерское достижение эволюции – высокоэффективный арсенал оружия. Каждая клетка содержит внутри капсулу со свернутым шлангом, который завершается гарпунным острием, втянутым до поры до времени внутрь. Легчайшее прикосновение приводит в действие процесс умопомрачительной точности. Шланг распрямляется и мощно выбрасывается наружу. Тысячи гарпунов пробивают кожу жертвы, словно шприцы, и впрыскивают такую смесь белков и протеинов, которая разом поражает нервные клетки и кровяные тельца. Следствие – немедленное сокращение мускулатуры. Боль – как от раскаленного металла, шок, остановка дыхания, паралич сердца. Если повезет находиться в этот момент у берега, чтобы сразу вытащили, то останется надежда выжить. Пловцы и ныряльщики, попавшие в сеть такой медузы вдали от берега, шансов не имеют.

Та женщина на Бали всего лишь задела кончиком палки палец своей ноги. На палке оставался обжигающий яд. Даже такого количества было достаточно, чтобы она уже никогда не забыла об этой встрече.

И все же «португальская галера» была безобидной тварью по сравнению с «кубической медузой» Chironex fleckeri – австралийской «морской осой».

В части ядовитых смесей природа достигла в своей эволюционной истории впечатляющих высот. В случае «морских ос» она создала настоящий шедевр. Яда одной особи хватило бы, чтобы убить двести пятьдесят человек. Мгновенный паралич нервов вызывает потерю сознания. Большинство жертв тут же захлебываются в воде.

Все это пронеслось в голове Йохансона, пока он смотрел на экран телевизора.

Людей просто дурачили. Четырнадцать смертельных случаев и множество обожженных за такой короткий срок – разве это не чрезвычайная ситуация? А что значат все эти истории с исчезновением кораблей?

«Португальские галеры» у берегов Южной Америки. «Морские осы» у берегов Австралии.

Нашествие щетинковых червей у берегов Норвегии.

Нет, какая же тут связь, засомневался он. Медузы часто появляются стаями по всему миру. Ни одно лето не обходится без медузной напасти. А черви – это совсем другое.

Он разложил одежду по полкам, выключил телевизор и отправился в гостиную, чтобы поставить компакт-диск или почитать.

Но вместо этого стал ходить из угла в угол, потом подошел к окну и выглянул на улицу, освещенную фонарем.

До чего же спокойно было на озере.

И здесь, в Киркегате, все спокойно.

Это неспроста – значит, готовится что-то недоброе.

Что за чушь, подумал Йохансон. Киркегата-то при чем?

Он налил себе граппы, отпил глоток и вспомнил, кому можно позвонить.

Кнут Ольсен. Он работал, как и Йохансон, в НТНУ и был специалистом по медузам, кораллам и морским анемонам.

– Ты уже спал? – спросил Йохансон.

– Дети не дают уснуть, – сказал Ольсен. – У Марии день рождения, ей сегодня исполнилось пять лет. Ну, как ты отдохнул на озере?

Ольсен был примерным семьянином с постоянно ровным хорошим настроением и вел упорядоченную бюргерскую жизнь, чуждую Йохансону. Они никогда не встречались вне работы, за исключением обеденных перерывов. Но Ольсен был славным парнем с чувством юмора. Да без юмора он бы и не выжил, по мнению Йохансона: с пятью-то детьми и кучей родственников.

– Поедем как-нибудь со мной, – предложил он.

– Непременно, – ответил Ольсен. – Как-нибудь обязательно съездим.

– Ты смотрел новости?

Возникла небольшая пауза.

– Ты имеешь в виду медузы?

– Именно! Я так и знал, что это тебя заинтересует. Что там случилось?

– Да что там может случиться? Такие нашествия – обычное дело. То саранча, то медузы…

– Я имею в виду «португальские галеры» и «морские осы».

– Вот это необычно.

– Ты уверен?

– Необычно то, что разом появились оба опаснейших вида медуз. Ну, в Австралии всегда были проблемы с саркодовыми, и именно с «морскими осами». Они нерестятся к северу от Рокгемптона в устьях рек. Три минуты – и человек готов.

– А время года соответствует?

– Для Австралии – да. С октября по май. В Европе эта дрянь донимает людей в жару. Мы в прошлом году были на Менорке, и детям даже покупаться вдоволь не удалось, потому что кругом тоннами валялись велеллы…

– Кто-кто валялся?

– Velella. Парусные медузы. Очень красивые, пока не начнут вонять на солнцепеке. Маленькие фиолетовые штучки. Весь пляж был лиловый, их сгребали лопатами и граблями и вывозили мешками, ты представить себе не можешь, а в море их все прибывало и прибывало. Ты же знаешь, я обожатель медуз, но даже мне было многовато. И все равно очень странно то, что происходит сейчас в Австралии.

– А что именно странно?

– «Морские осы» появляются на мелководье. А вдали от берега их не встретишь. Тем более у островов Большого Барьерного рифа. А теперь, я слышал, они есть и там. С велеллами все иначе. Они обычно болтаются в открытом море. Мы до сих пор не знаем, чего им надо на пляжах, мы вообще очень мало знаем о медузах.

– А разве пляжи не защищены сетями?

Ольсен расхохотался.

– Да, их ставят, но они ничего не дают. Медузы застревают в сетях, но щупальца отрываются и проникают сквозь ячейки. Тогда ты их вообще не заметишь. – Он сделал паузу. – А почему, собственно, ты так заинтересовался этим?

– Хочу знать, действительно ли мы имеем дело с настоящей аномалией.

– Можешь спокойно держать пари, – прорычал Ольсен. – Видишь ли, появление медуз всегда сопряжено с жарой и размножением планктона: медузы им питаются. Поэтому поздним летом набегают целые стада этих тварей, но через пару недель они снова исчезают. Таков ход вещей… Погоди-ка.

На заднем плане слышался громкий рев. Йохансон спросил себя, когда же дети Ольсена ложатся спать и ложатся ли вообще. Всякий раз, когда ему приходилось говорить с Ольсеном по телефону, в доме орали дети.

К детским крикам добавились крики Ольсена, потом он снова подошел к телефону.

– Извини. Передрались из-за подарков. Итак, если ты хочешь знать мое мнение, то такие нашествия медуз происходят из-за разжижения моря. А виноваты мы. Разжижение активизирует рост планктона. После этого стоит ветру подуть с запада или северо-запада – и они у нас под носом.

– Да, но это касается нормальных нашествий. А мы говорим о…

– Погоди. Ты хотел знать, имеем ли мы дело с аномалией. Ответ гласит: да! Правда, мы не можем признать ее как аномалию. У тебя дома есть растения?

– Что? А, да.

– Наверняка это юкка-пальма?

– Да, целых две.

– А они – аномалия. Ты понимаешь? Юкка-пальму к нам завезли, и угадай кто?

Йохансон нетерпеливо закатил глаза.

– Надеюсь, ты не сведешь наш разговор к нашествию юкка-пальм? Мои пальмы ведут себя вполне миролюбиво.

– Я не это имею в виду. Я просто хочу сказать, что мы уже не в состоянии судить, что естественно, а что нет. В 2000 году я вел исследование медузных нашествий в Мексиканском заливе. Гигантские студенистые стаи угрожали местным рыбным запасам. Они обрушились на нерестилища Луизианы, Миссисипи и Алабамы и пожирали икру и рыбных мальков, но еще до этого они оставили их без надежды на выживание, потому что сожрали у них весь планктон. Самый большой урон нанес один вид, которому там вообще нечего было делать: австралийская медуза из Тихого океана. Ее туда случайно притащили.

– Биология нашествий.

– Правильно. Они нарушили цепочку питания и привели к сокращению улова. А несколько лет назад экологическая катастрофа угрожала Черному морю, потому что в восьмидесятые годы какое-то торговое судно завезло в своих балластных водах рифленых медуз. И Черное море просто зашилось. – Ольсен вошел в раж. – Теперь перейдем к «португальским галерам». Они появились у берегов Аргентины, а это не их область. Центральная Америка – да. Может быть, еще Перу и Чили, но чтобы ниже? Четырнадцать трупов за один раз! Это похоже на атаку. Как будто их там кто наколдовал.

– Меня озадачивает, что объединились два самых опасных вида.

– Только не поддавайся на теорию заговора, мы же не в Америке. Есть и другие объяснения. Некоторые считают, что виноват Эль-Ниньо, другие говорят, что виновато потепление. В Малибу нашествия медуз, каких не видели десятки лет, в Тель-Авиве появились какие-то просто гиганты. И потепление климата, и зараза из чужих мест – все может служить объяснением.

Йохансон почти не слушал. Ольсен сказал нечто такое, что уже не шло из головы.

«Как будто их там кто наколдовал».

А черви?

«Как будто их там кто наколдовал».

– …спариваться идут на мелководье, – как раз говорил Ольсен. – И все это вышло из-под контроля. Там погибло не четырнадцать человек, а гораздо больше, это я тебе гарантирую.

– М-м.

– Да ты меня вообще слушаешь?

– Еще как. Я думаю, теперь ты впадаешь в теорию заговора.

Ольсон засмеялся.

– Ну что ты. Но это аномалия. На первый взгляд имеет вид циклически возникающего феномена, но я вижу за этим нечто другое.

– Нутром чуешь?

– Нутром я чую, что съел сегодня говяжий рулет. Больше мое нутро ни на что не годится. Нет, я чую это головой.

– Хорошо. Спасибо. Я хотел услышать твое мнение.

Он раздумывал, не сказать ли Ольсену о червях. Но «Статойл», пожалуй, не особенно стремится к публичному обсуждению темы, а Ольсен немного болтлив.

– Увидимся завтра в обед? – спросил Ольсен.

– Да. С удовольствием.

– А я пока постараюсь разузнать для тебя побольше. Есть у меня кой-какие источники.

Йохансон положил трубку и спросил себя, насторожили бы его эти медузы, не знай он о червях?

По-видимому, нет. Его насторожили не медузы. Его насторожила взаимосвязь. Если она есть.

На следующее утро Ольсен с утра заглянул к нему в кабинет.

– Ну, как тебе это понравится? Одна печальная весть за другой. Слышал новости?

– Ты имеешь в виду пропавшие лодки? Я, кстати, хотел тебя о них спросить.

– Только если дашь кофе, – сказал он, с любопытством озираясь. Любопытство было одной из основных черт Ольсена – в равной степени полезной и докучливой.

– Кофе в соседней комнате, – сказал Йохансон. Ольсен выглянул в секретарскую и громко потребовал себе кофе. Потом сел и продолжал разглядывать кабинет. Вошла секретарша, со стуком поставила перед ним чашку кофе и окинула его уничтожительным взглядом.

– Чего это она? – с недоумением спросил Ольсен, когда она вышла.

– Я наливаю себе кофе сам, – посмеиваясь, сказал Йохансон. – Там все наготове: кофейник, молоко, сахар, чашки.

– Ну, какая чувствительная дама! Сожалею. В другой раз принесу ей домашний кекс. Моя жена печет замечательные кексы. – Ольсен шумно прихлебнул. – Ну, так ты слышал новости?

– Да, в машине.

– Десять минут назад было экстренное спецсообщение по CNN. У меня в кабинете есть маленький телевизор. – Ольсен подался вперед. Верхний свет отразился в его намечающейся лысине. – У берегов Японии взорвался и затонул газовый танкер. В то же самое время в Малаккском проливе столкнулись два контейнеровоза и фрегат. Один из контейнеровозов тонет, другой на плаву, а фрегат горит.

– О боже мой. – Йохансон грел руки о свою чашку. – Но что касается Малаккского пролива, то странно, что там этого раньше не случилось.

Три пролива конкурировали в борьбе за звание самого оживленного морского коридора – Ла-Манш, Гибралтар и Малаккский, часть морского пути из Европы в Юго-Восточную Азию и Японию. Через один только Малаккский пролив за день проходило по 600 больших танкеров и грузовых судов. А в иные дни – до 2000 кораблей, хотя ширина его в самом узком месте не больше двадцати семи километров. Индия и Малайзия настаивали на том, чтобы танкеры проходили южнее по проливу Ломбок, но их никто не хотел слышать. Окольный путь снижал прибыль.

– Кто-нибудь знает, из-за чего они столкнулись?

– Нет. Прошло всего несколько минут.

– Ужасно. – Йохансон отпил глоток. – Так что там с исчезновением лодок?

Ольсен подался вперед и понизил голос.

– Судя по всему, у Южной Америки уже давно исчезают пловцы и рыбацкие лодки. Со стороны Тихого океана. А началось, пожалуй, с Перу. Сперва исчез один рыбак, его лодку нашли спустя несколько дней. Она плавала в открытом море, плетеная тростниковая лодка. Думали, его смыло волной, но погода стояла совершенно тихая. Потом такие же случаи пошли один за другим. В конце концов исчез небольшой траулер.

– Почему же про все это ничего не было слышно?

Ольсен развел руками.

– Об этом не любят трезвонить. Для них слишком важен туризм. И потом, ведь все это происходит где-то в дальних краях, где живут темнокожие черноволосые люди, которые для нас все на одно лицо.

– Но о медузах-то они сообщают, а ведь это тоже в дальних краях.

– Ой, я тебя умоляю! Это же разные вещи. Тут же погибли американские туристы, немец и еще несколько белых. А теперь у берегов Чили исчезла норвежская семья. Они вышли в море порыбачить. Раз – и нету! Норвежцы, боже правый, полноценные белые люди, об этом как же не сообщить?!

– Ну хорошо, я понял. – Йохансон откинулся на спинку стула. – И что, не было никаких радиограмм?

– Нет, дорогой Шерлок Холмс. Ведь у большинства исчезнувших лодок весь бортовой хай-тек исчерпывается подвесным мотором.

– И не было никакого шторма?

– Ничего, что могло бы опрокинуть лодку.

– А что происходит у берегов Западной Канады?

– Ты про корабли, которые якобы столкнулись? Понятия не имею. Вроде бы их с горя потопили киты. Мир причудлив и страшен, да и ты со своими расспросами представляешь для меня загадку. Дай мне еще кофе… нет, стой, я сам налью.

Ольсен засел в кабинете Йохансона плотно, как домовый гриб. Когда он вдоволь напился кофе и наконец ушел, до лекции Йохансона оставалось несколько минут.

Он позвонил Лунд.

– Скауген связался с другими компаниями, ведущими нефтеразведку, – сказала она. – По всему миру. Он хочет знать, не сталкивались ли они со сходным феноменом.

– С червями?

– Да. Он подозревает, что азиаты знают про эту живность не меньше нашего.

– Откуда?

– Сам же говорил, Азия пытается разрабатывать гидрат метана, тебе об этом в Киле сказали. Скауген решил закинуть пробный шар.

Сама по себе идея неплохая, подумал Йохансон. Если полихеты действительно так падки до гидрата, они должны появиться всюду, где человек со своей стороны рвется к метану.

– Вряд ли азиаты станут распускать язык, – сказал он. – Они не глупее его.

Лунд примолкла.

– Ты хочешь сказать, Скауген бы тоже скрыл от них?

– Ну… – Йохансон подыскивал подходящее слово. – Я не хочу вас ни в чем обвинять, но допустим, что кому-то придет в голову форсировать строительство подводной фабрики, хоть там и копошатся какие-то неведомые твари.

– Мы не сделаем этого.

– Я же сказал: допустим.

– Ты же слышал, Скауген последовал твоему совету.

– Это делает ему честь. Но ведь на кон поставлены огромные деньги, разве не так? И тогда рискнувшие будут отпираться до конца: какие такие черви? Ничего про них не знаем, ничего не видели.

– Чтобы, невзирая ни на что, строить?

– Да, а чего опасаться? Если что случится, можно будет прищучить кого-нибудь за технические недоработки, но никак не за животных, пожирающих метан. Кто сможет задним числом доказать, что на червей наткнулись еще до начала работ?

– «Статойл» не пойдет на то, чтобы скрыть это.

– Давай пока отвлечемся от вашего «Статойла». Для японцев, например, экспорт метана был бы равносилен нефтяному буму. Более того! Они бы на нем озолотились. Ты думаешь, азиаты будут играть с открытыми картами?

Лунд помедлила.

– Надо узнать это от них раньше, чем они узнают от нас. Нам нужны независимые наблюдатели. Люди, которые не связаны со «Статойлом». Например… – Казалось, она раздумывает. – Не мог бы ты немного порасспрашивать?

– Что, я? У нефтяных компаний?

– Нет, у институтов, университетов, у людей вроде тех, что работают в Киле. Не ведутся ли по всему миру исследования в части гидрата метана?

– Да, но…

– И у биологов. У морских биологов! У любителей-аквалангистов! Знаешь что? – загорелась она. – А не взять ли тебе на себя всю эту часть работы? Да, это правильно, я позвоню Скаугену и попрошу для тебя ставку! Мы бы тогда смогли…

– Эй, полегче.

– Это будет хорошо оплачиваться, а работы не слишком много.

– Работы будет до черта. Но вы и сами могли бы справиться.

– Лучше, если возьмешься ты. Ты нейтральный человек.

– Ах, Тина.

– За то время, что мы тут с тобой дискутируем, ты мог бы уже трижды позвонить в Смитсониевский институт. Ну пожалуйста, Сигур, это ведь так просто… Пойми же, если мы как концерн выступаем в части наших жизненных интересов, на нас тут же обрушиваются тысячи природозащитных организаций. Они только того и ждут.

– Ага! Значит, вы хотите действовать втихаря?!

Лунд вздохнула.

– А что нам, по-твоему, делать? Да весь мир тут же обвинит нас в самом худшем. Я тебе клянусь, «Статойл» ничего не будет предпринимать до тех пор, пока мы не разберемся с этими червями. Но если мы официально начнем стучаться во все двери, то и пальцем больше не сможем шевельнуть без пристального надзора.

Йохансон взглянул на часы. Стрелка уже миновала десять. Его лекция.

– Тина, я вынужден прерваться. Я после перезвоню.

– Так я могу сказать Скаугену, что ты согласен сотрудничать?

– Нет.

Молчание.

– Хорошо, – кротко сказала она.

Прозвучало так, будто ее на эшафот повели. Йохансон глубоко вздохнул:

– Могу я хотя бы подумать немного?

– Да. Конечно. Ты просто сокровище.

– Я знаю. Оттого и мучаюсь. Я тебе перезвоню.

Он схватил свои бумаги и побежал в аудиторию.

В то самое время, когда Йохансон в Тронхейме начал свою лекцию, в двух тысячах километров от него Жан Жером осматривал бретонских омаров.

Жером был предельно критичен. Ресторан «Труагро» пользовался непоколебимой славой во всей Франции, и Жером не хотел войти в историю разрушителем этой славы. Он отвечал за все, что поступало из моря. Он был, так сказать, рыбный владыка и потому с раннего утра на ногах.

День торговых посредников, у которых Жером покупал товар, начинался в три часа утра в Рунги, местечке в четырнадцати километрах от Парижа. Рунги снабжал продуктами и торговцев, и рестораторов. Там была представлена вся страна. Молоко, сливки, масло и сыры из Нормандии, отборные бретонские овощи, ароматные фрукты с юга. Поставщики устриц из Белона, из Марена и из бассейна Аркашона, тунцовые рыбаки из Сен-Жан-де-Лю и сотни других торговцев мчались по скоростным шоссе со своим нежным грузом именно сюда. Нигде в столице и вокруг нее нельзя было получить деликатесные продукты раньше, чем здесь.

Решающим фактором здесь было качество. И посредникам надо было постараться, чтобы удовлетворить такого покупателя, как Жан Жером из Роанна.

Он одного за другим брал омаров в руки и поворачивал, осматривая со всех сторон. Животные лежали в стиропоровых ящиках, устланных папоротником, по шесть штук. Они едва шевелились, но были, естественно, еще живые, как им и полагалось. Клешни их были связаны.

– Хорошо, – одобрил Жером.

В его устах это была высшая похвала. На самом деле омары понравились ему как никогда. Они были скорее мелкие, но тяжелые, с блестящим синим панцирем.

Все, кроме двух.

Торговец озадачился, взял в руки одного из омаров, одобренных Жеромом, и одного из забракованных и сравнил их на вес.

– Вы правы, месье, – огорченно сказал он. – Я весьма сожалею, – он развел руками. – Но разница не так уж велика?

– Да, невелика, – сказал Жером, – для рыбной забегаловки. Но мы не забегаловка.

– Мне очень жаль. Я могу привезти вам других.

– Не беспокойтесь. Мы сами прикинем, у кого из посетителей желудок поменьше.

Вскоре Жером уже был на кухне своего «Труагро» и составлял меню на вечер. Омаров он пока что опустил в ванну со свежей водой, и они там апатично замерли.

Минул час, и у Жерома подошел черед омаров. Он велел поставить большой котел воды. Живых омаров рекомендуется обрабатывать как можно скорее. В неволе животные склонны к самопоеданию. Бланшировать – это значит не варить, а лишь умертвить их в кипятке. До готовности их доведут позднее, непосредственно перед подачей на стол. Жером брал омаров из ванны, быстро опускал их в кипяток и вскоре вынимал. Из полостей панциря со свистом выходил воздух. Расстались с жизнью девятый, потом десятый омар. Жером взялся за одиннадцатого – ах, правильно, этот легче! – и опустил его в кипящую воду. Десяти секунд достаточно. Не глядя, он снова выудил животное большой шумовкой…

И у него вырвалось сдавленное ругательство.

Что же, черт возьми, произошло с животным? Весь панцирь разворотило, одна клешня полопалась. Жером запыхтел от негодования. Он выложил омара, вернее, его непригодные к употреблению останки на рабочий стол. Брюхо тоже было повреждено, а внутри – там, где должно было скрываться тугое мясо, – виднелся лишь грязный, белесый налет. Он в недоумении глянул в котел. В кипящей воде плавали какие-то ошметки, которые – даже если напрячь фантазию – не могли сойти за мясо омара.

Ну хорошо. На самом деле ресторану достаточно и десяти омаров. Жером никогда не покупал продукты в обрез, он славился своим чувством меры. Только он один мог угадать, сколько на самом деле понадобится, и покупал так, чтобы соблюсти интересы рентабельности, но и иметь на всякий случай резерв.

Тем не менее он разозлился.

Он подумал, не больное ли было животное, и глянул в ванну. Один омар еще оставался там. Второй из тех, которыми он остался недоволен при покупке. Может, они уже начали поедать себя изнутри, а может, там какой-нибудь вирус или паразит. Жером взял из ванны двенадцатого омара и выложил на стол, чтобы получше рассмотреть.

Длинные, направленные назад усики-антенны дрожали. Связанные клешни слабо шевелились. Омары, как только их извлекали из естественной среды, становились вялыми. Жером слегка подтолкнул животное и склонился над ним. Омар подвигал лапками, будто хотел уползти, и снова замер. В том месте, где его сегментированный хвост переходил в панцирь, наружу вылезло что-то прозрачное.

Жером присел, чтобы разглядеть это поближе.

Омар слегка приподнял верхнюю часть корпуса. На секунду Жерому показалось, что животное смотрит на него своими черными глазками.

Потом омар лопнул.

Ученик, который чистил рыбу, находился в трех метрах от него. Правда, полка с инструментами и приправами перегораживала ему вид. Поэтому сперва он услышал душераздирающий крик Жерома и от испуга выронил нож. Потом увидел, как Жером валится от плиты, закрыв лицо руками, и успел подскочить к нему. Вместе они отшатнулись на рабочий стол позади. Загремели кастрюли, что-то упало и разбилось.

– Что с вами? – в панике воскликнул ученик. – Что случилось?

К ним подбежали другие повара. Кухня представляла собой фабрику в лучшем смысле слова. Здесь каждый выполнял свою функцию. Один занимался дичью, другой соусами, третий фаршем, четвертый салатом, пятый овощами и так далее. В мгновение ока у плиты возникла суматоха, никто не мог ничего понять, пока Жером не отнял ладони от лица и не показал, весь дрожа, на рабочий стол у плиты. С его волос капала какая-то прозрачная слизь. Она налипла на его лицо и, тая, стекала за воротник.

– Он… он взорвался, – простонал Жером.

Ученик подошел к рабочему столу и с отвращением уставился на развороченного омара. Ему еще не приходилось видеть ничего подобного. Клешни валялись на полу, хвост разорвало, будто от высокого давления, а спинной панцирь топорщился острыми обломками.

– Что это вы с ним сделали? – прошептал он.

– Я? Сделал? – вскричал Жером с гримасой омерзения. – Да он сам лопнул! Сам!

Ему подали салфетки, чтобы вытереться, а ученик тем временем кончиками пальцев потрогал вещество, разметанное вокруг. Оно было вязкое, но быстро таяло и текло по рабочему столу. Следуя какому-то импульсу, ученик взял с полки стеклянную банку с герметичной крышкой, столовой ложкой сгреб туда кусочки желе, собрал и жидкость и вылил ее сверху. Потом плотно закрыл банку.

Успокоить Жерома было не так легко. В конце концов кто-то принес ему бокал шампанского, и только после него мастер немного пришел в себя.

– Уберите эту гадость, – приказал он придушенным голосом. – А я пойду умоюсь.

Кухонные помощники мигом привели рабочий стол Жерома в порядок, почистили плиту, помыли котел и, разумеется, слили в канализацию и ту воду, в которой дюжина омаров провела последний час своей жизни. Вода побулькала в трубах и смешалась со всем тем, что город сливал, чтобы затем снова вобрать в себя после очистки.

Банку с желе ученик показал Жерому, когда тот снова появился на кухне, помыв голову и переодевшись.

– Наверное, хорошо, что ты сберег эту гадость, – мрачно сказал Жером. – Черт его знает, что это такое. Пошлем на анализ. Только, пожалуйста, не распространяясь насчет деталей, понял? Ничего подобного в «Труагро» никогда не случалось. И не должно случаться.

Эта история действительно не просочилась за пределы ресторанной кухни. Иначе бы это бросило тень на «Труагро». Хотя в происшедшем никто не был виноват, нашлись бы охотники поговорить о том, что в «Труагро» взлетают в воздух омары, разбрызгивая зловещую слизь. Ничто не могло бы сказаться на добром имени ресторана так дурно, как сомнение в гигиене.

Ученик внимательно рассмотрел содержимое банки. После того, как сгустки начали растворяться, он добавил внутрь воды, рассудив, что это не повредит. Вещество напоминало ему – если его вообще можно было с чем-нибудь сравнить – медузу, а медузы сохраняются только в воде, поскольку из нее в основном и состоят. Это была хорошая мысль. Менеджер «Труагро» сделал несколько телефонных звонков, и банку отправили в университет близлежащего Лиона для анализа.

Там она попала в руки профессора Бернара Роше, специалиста по молекулярной биологии. Между тем процесс разложения желе продолжался, несмотря на добавление воды, и в банке уже почти не было сгустков. То, что еще оставалось, Роше немедленно подверг всевозможным тестам, но не успел провести их все, как последние остатки распались. Роше удалось выявить некоторые молекулярные соединения, которые его совершенно озадачили. Среди прочего он наткнулся на нейротоксин, но уже нельзя было определить, принадлежал ли он растворившемуся желе или содержался в воде.

Эта вода оказалась насыщенной органической материей и различными веществами. Поскольку у него пока не было времени их исследовать, профессор принял решение законсервировать содержимое банки, и вода перекочевала в холодильник.

В тот же вечер Жером заболел. Началось с того, что он почувствовал легкую дурноту. Ресторан был полон, поэтому он махнул на недомогание рукой и, как обычно, занимался своим делом. Десять нелопнувших омаров были безупречного качества, а других не понадобилось. Несмотря на неприятный утренний инцидент, все шло как по маслу, что было естественно для такого знаменитого ресторана, как «Труагро».

Часов в десять дурнота усилилась, и к ней добавилась головная боль. Вскоре он заметил ослабление концентрации: он забыл вовремя поставить одно блюдо на огонь и дать кое-какие указания, вследствие чего элегантный, безукоризненный процесс на кухне затормозился.

Жан Жером был достаточно профессионален для того, чтобы тут же все уравновесить, но чувствовал себя действительно плохо. Он передал бразды правления в руки своей заместительницы, перспективной и талантливой поварихи, которая училась в Париже у досточтимого Дюкаса, и вышел подышать в сад, примыкавший к кухне. В хорошую погоду туда приглашали погулять посетителей с аперитивом в руках и проводили их через кухню, что тоже представляло собой небольшую рекламную акцию. Теперь сад был пуст и мало освещен.

Жером прошелся по нему, наблюдая через окна оживленную суету на кухне, но заметил, что ему трудно фокусировать взгляд дольше нескольких секунд. Он тяжело дышал и чувствовал тяжесть в груди, несмотря на свежий воздух. Ноги казались ему резиновыми. Он присел на скамью и вспомнил утреннее происшествие. И то, что содержимое омара было разбрызгано по его лицу и волосам. Наверняка он чем-то надышался, а что-то могло попасть и в рот – например, когда он облизывал губы.

То ли от неприятного воспоминания, то ли уже вследствие болезни Жерома внезапно вырвало. Корчась над растениями и откашливаясь, он подумал, что теперь наверняка исторг из себя эту заразу. Сейчас просто выпьет воды – и ему станет лучше.

Он выпрямился, но все вокруг завертелось. Голова раскалилась, поле зрения сузилось и пошло спиралью. Надо встать, подумал он, и посмотреть, как дела на кухне. Нельзя допустить, чтобы в «Труагро» что-то было не в порядке.

Он с усилием поднялся и побрел, но совсем в другую сторону. Через два шага он уже ничего не помнил и ничего не видел.

Он рухнул под деревьями, окружавшими лужайку.

18 апреля

Остров Ванкувер, Канада

Этому не было конца.

Эневек чувствовал, как воспаляются его глаза, как набухают веки и образуются морщинки, для которых он был слишком молод. С тех пор, как вдоль западного побережья разразилось это безумие, он только и делал, что пялился на экраны, но просмотрел лишь малую долю телеметрических записей.

В конце семидесятых исследователи получили возможность наблюдать за поведением животных по-новому. До этого сведения о распространении и перемещении видов были лишь приблизительные. Как животное живет, как охотится и как спаривается, какие у него индивидуальные потребности и возможности – все это оставалось в области домыслов. В неволе животное ведет себя иначе, чем на воле. Так же мало жизнь заключенного похожа на его жизнь вне стен тюрьмы.

А в родном жизненном пространстве животные мгновенно скрываются от исследователя. Некоторые менее пугливые виды – например, шимпанзе или дельфины – выстраивают свое поведение под наблюдателя, то реагируют агрессивно или с любопытством, а то становятся кокетливы, принимают позы – короче, делают все, чтобы помешать объективному познанию их природы. А натешившись вдоволь, исчезают в зарослях, взмывают в воздух или ныряют в воду, где наконец-то могут вести себя естественно, – но туда за ними не угнаться.

А именно эта мечта сопровождала биологов с дарвиновских времен: как очутиться вместе с рыбами и тюленями в холодных водах Антарктиды? Как заглянуть в биотоп, надежно закованный ледяным покровом? Что происходит с пчелой перед вылетом из улья?

Уже в конце пятидесятых годов американские ученые разработали концепцию оснащения животных зондами. Чуть позже военно-морской флот США начал работать с дрессированными дельфинами, но первые из этих программ не имели успеха из-за размеров передатчика. Что толку от зонда, который нарушает естественное поведение животного? Из этого заколдованного круга долгое время не было выхода, пока не появилась микроэлектроника. Зонды размером с плитку шоколада и сверхлегкие камеры стали давать все необходимые сведения прямо из дикой природы. Наконец-то медведи гризли, дикие собаки динго, рыбы и олени стали поставлять данные о своем образе жизни, охотничьих повадках и миграционных путях. Мини-передатчиками весом в тысячную долю грамма были снабжены и насекомые.

Большую часть измерений проводит спутниковая телеметрия. Сигналы передатчика от животного посылаются на орбиту и там принимаются спутниковой системой Argos французской космической организации CNES. Все данные попадают в центральный пункт в Тулузе и на наземную станцию в Фэрбенксе, США, откуда в течение полутора часов рассылаются в разные институты по всему миру.

Исследование китов, тюленей, пингвинов и морских черепах быстро развилось в отдельную область телеметрии. Теперь она дает возможность заглянуть в самое неисследованное жизненное пространство Земли. Сверхлегкие зонды сохраняют данные из недостижимых глубин, регистрируют температуру, глубину и длительность погружения, место, направление и скорость движения. Но что касается океана, спутники Argos обречены на слепоту: сигналы зондов не проницают воду. Морские исследователи остаются как отрезанные вне данных телеметрии, как только киты уходят на глубину.

В конце концов ученые Калифорнийского университета в Санта-Крусе нашли решение в форме подводной камеры весом в несколько граммов. Знание о морских млекопитающих невероятно расширилось за несколько недель. И все бы хорошо, но китов и дельфинов не удавалось оснастить зондами надолго, как других животных. Поэтому о жизненном пространстве китов было не так много данных, как хотелось бы в эти часы Эневеку, но, с другой стороны, – более чем достаточно. Поскольку никто не мог сказать, что именно нужно отслеживать, каждая запись была важна – а это значило тысячи часов видео- и звукового материала, измерений, анализов и статистики.

Сизифов труд, как называл это Джон Форд.

Хорошо хоть, Эневек не мог пожаловаться на нехватку времени. Их «Китовая станция» была реабилитирована – и закрыта. В прибрежную зону канадского и американского Запада теперь выходили только большие суда. Такая же катастрофа, как у них на острове Ванкувер, разыгралась разом вдоль всего побережья Тихого океана от Сан-Франциско до Аляски. Множество мелких судов и лодок были либо потоплены, либо сильно повреждены. Больше никто не отваживался выйти в море, не чувствуя под собой киля парома или сухогруза. Начали работать всевозможные комиссии и разные кризисные штабы, повсеместно вдоль берега тарахтели вертолеты, из которых в море вглядывались военные вперемешку с учеными и политиками, соревнуясь в бессилии.

Ванкуверский аквариум, возглавляемый Фордом, был рекрутирован в качестве научного центра, куда стекались все данные. Были привлечены и другие научные учреждения, компетентные в вопросах моря. Для Форда это было тяжкое бремя. Работу приходилось вести, даже не зная, в чем она заключается. На любые чрезвычайные ситуации есть свои сценарии – начиная от землетрясений и кончая ядерными терактами, – но только не на это. Форд, со своей стороны, пригласил Эневека в качестве консультанта: кому, как не ему, знать, что творится в голове кита. Что у них – не все дома? И если да, то почему?

Но и Эневек ответа не знал. Он затребовал все телеметрические материалы, собранные по тихоокеанскому побережью с начала года. Вот уже сутки он и Алиса Делавэр просматривали видеозаписи, изучали данные о перемещениях, прослушивали записи гидрофонов, но так и не получили вразумительных результатов. Почти ни один из китов, начиная свой путь от Гавайских островов и Калифорнии вверх к Арктике, не имел на себе телеметрического зонда, за исключением двух горбачей, да и у тех самописцы отвалились вскоре после начала пути. На самом деле единственные достоверные сведения давала видеосъемка той женщины с борта «Голубой акулы». Они многократно просмотрели ее с другими шкиперами, поднаторевшими в опознании китов, и идентифицировали двух горбачей, одного серого кита и нескольких косаток.

Делавэр была права: это видео наводило на след.

Злость Эневека к студентке быстро прошла. Он разглядел ее развитой аналитический ум. Кроме того, она располагала временем. Ее родители жили в дорогом пригороде Ванкувера и с избытком снабжали ее деньгами, а сами не показывались на глаза. Эневек считал, что они откупаются от нее, возмещая недостаток родительского внимания, но их дочь это не особенно беспокоило, ведь это давало ей возможность идти своей дорогой, не стесняя себя в средствах. В принципе, лучшего и выдумать было нельзя. Делавэр рассматривала неожиданно свалившуюся на нее работу как практическое продолжение учебы, а Эневеку нужна была ассистентка – после того, как погибла Сьюзен Стринджер.

Стринджер…

Всякий раз, как он вспоминал о ней, его охватывало чувство вины. Неужто нельзя было ее спасти? Убедить косатку отпустить свою жертву… Какие аргументы дошли бы до ее разума, который функционирует иначе, чем человеческий?

Он снова говорил себе, что косатка – всего лишь животное. И для него добыча есть добыча.

С другой стороны, разве люди – добыча для косаток? Да пожирали ли косатки вообще оказавшихся за бортом пассажиров? Или просто умерщвляли их?

Убивали… Но можно ли приписывать косатке осознанное убийство?

Эневек топтался по кругу. Глаза его слезились от многочасовых просмотров. Он был уже не в силах сосредоточиться. Устало выключил монитор, глянул на часы и отправился к Делавэр. Она корпела над телеметрическими данными.

– По куску бы мяса, а? – вяло спросил он.

Она подняла голову и подмигнула. Синие очки она заменила на контактные линзы, которые, впрочем, тоже были подозрительно синими. Если не обращать внимания на ее заячьи зубы, то она была очень даже ничего.

– С радостью. И где?

– Есть тут за углом одна изысканная забегаловка.

– Да ну, забегаловка! Нет уж, я тебя приглашаю.

– Вот уж не надо.

– В «Кардеро».

– О боже.

– Там хорошо!

– Да я знаю, что там хорошо. Но, во-первых, я плачу за себя сам, а во-вторых, «Кардеро» мне кажется… ну, как бы это сказать…

Это было модное место с отличной кухней и чудесным видом на гавань и яхты. Напитки в баре лились рекой в глотки хорошо одетых молодых людей. Эневек в своих потрепанных джинсах и выцветшем свитере чувствовал бы себя там не в своей тарелке. Делавэр же сам Бог велел сидеть в «Кардеро».

А впрочем, «Кардеро» так «Кардеро».

Они поехали на его старом «форде» к гавани, и им повезло: нашелся свободный столик в углу – как раз на вкус Эневека. Они заказали фирменное блюдо – лосося, зажаренного на кедровых углях, с соей, коричневым сахаром и лимоном.

– Ну и как успехи? – спросил Эневек, когда официант удалился.

Делавэр пожала плечами.

– Для меня картина ничуть не прояснилась.

– А я к чему-то, кажется, пришел. Видео этой женщины меня навело.

– Мое видео.

– Ну, еще бы, – насмешливо сказал он. – Мы всем обязаны тебе.

– Мне вы обязаны, по крайней мере, идеей. И что же ты вынес оттуда?

– В нападении участвовали исключительно косатки-бродяги. Ни одного резидента. И в проливе Джонстоуна, где они живут, нападений не было.

– Итак, опасность исходит от мигрирующих животных.

– И, возможно, от прибрежных косаток. Опознанные горбачи и серый кит – тоже из мигрантов. Все трое провели зиму в Байя-Калифорнии, это даже задокументировано.

Делавэр взглянула на него в замешательстве.

– То, что серые киты и горбачи мигрируют, не новость.

– Мигрируют, но не все. Когда мы в тот день вторично выходили в море – с Грейвольфом и Шумейкером – произошло нечто странное. Я чуть про это не забыл. Нам надо было снять людей с «Леди Уэксхем». «Леди» тонула, а на нас напала группа серых китов. Я уверен, что у нас не было никаких шансов даже самим уйти оттуда живыми, не говоря уже о спасении других. Но тут откуда ни возьмись появляются два серых кита – выныривают и лежат в воде. И остальные отступили.

– И это были резиденты?

– Примерно дюжина серых китов круглый год живет у западного побережья. Они слишком стары для дальних переходов. Когда с юга приходит стадо, оно принимает этих стариков – с ритуалом приветствия и все такое. Одного из этих резидентов я узнал, и у него не было в отношении нас враждебных намерений. Наоборот. Я думаю, мы обязаны этим двум китам жизнью.

– У меня нет слов! Они вас прикрыли!

– Господи, Лисия! Что я слышу? Такое очеловечивание – и из твоих уст?

– После того, что случилось за последние три дня, я верю уже всему.

– «Прикрыли» – это все-таки слишком. Хотя да, я думаю, что это они удержали остальных на отдалении. Им не нравились нападавшие. С некоторой осторожностью можно заключить, что заражены только мигранты. Резиденты вели себя мирно. Казалось, они понимали, что остальные не в своем уме.

Делавэр с задумчивым видом почесала нос.

– Это подходит. Я хочу сказать, много животных исчезло на пути из Калифорнии в открытом море.

– То, что их изменило, следует искать именно там. В глубоком синем море. Далеко-далеко от суши.

– Но что именно?

– Это мы узнаем, – сказал Джон Форд, внезапно появившись перед ними. Он придвинул стул и сел рядом. – И еще до того, как эти типы из правительства доведут меня до безумия своими звонками.

– Я кое-что вспомнила, – сказала Делавэр за десертом. – Косатки участвовали в деле с удовольствием, а вот большие киты – наверняка нет.

– С чего ты взяла? – спросил Эневек.

– Ну, – сказала она, набив рот шоколадным муссом, – представь себе, что ты должен что-нибудь с разбега таранить и переворачивать. Или падать на что-нибудь угловатое. Ты же сам можешь пораниться!

– Она права, – сказал Форд. – Животное не станет рисковать, если этого не требует защита потомства. – Он снял очки и тщательно их протер. – А что, если нам немного пофантазировать? Что, если все это было акцией протеста?

– Против чего?

– Против китобойного промысла. Китобои и раньше время от времени подвергались нападению, – сказал Форд. – Когда охотились на детенышей.

Эневек покачал головой.

– Ты сам в это не веришь.

– Это была попытка.

– Неудачная. До сих пор неизвестно, понимают ли киты вообще, что такое китобойный промысел.

– Ты хочешь сказать, они не понимают, что на них охотятся? – спросила Делавэр. – Глупости.

Эневек закатил глаза.

– Они совсем не обязательно усматривают в этом систему. Гринды терпят бедствие всегда в одних и тех же бухтах. На Фарерских островах рыбаки сгоняют в кучу целые стада и без разбору забивают их железными ломами. Настоящая бойня. В Японии, в Футо, забивают афалин и морских свиней. Из поколения в поколение, и животные уже должны бы знать, что их ждет. Но они все равно возвращаются в те же места!

– Это не свидетельствует о наличии особого разума, – согласился Форд. – Но ведь и мы в полном сознании вырубаем леса и загрязняем атмосферу. Тоже не говорит о наличии у нас особого разума, а?

Делавэр соскребла с тарелки остатки шоколадного мусса.

– А ведь верно, – сказал через некоторое время Эневек.

– Что верно?

– То, что сказала Лисия: киты могли пораниться, прыгая на лодки.

– Говорю же вам, они обезумели.

– Неужто им промыли мозги?

– Да перестаньте вы фантазировать кто во что горазд.

– А если дело все-таки в отравлении? – предположил Эневек. – ПХБ, вся эта дрянь. Если эта зараза сводит животных с ума?

– Нет, они выражают протест, – продолжал подтрунивать Форд. – Исландия подала заявку на китобойную квоту, японцы их убивают, норвежцы плюют на квоту, и даже мака снова хотят бить китов. Вот в чем дело! – Он ухмыльнулся. – Видимо, киты прознали об этом.

– Для руководителя научной комиссии ты что-то слишком ироничен, – сказал Эневек. – Хоть тебя и считают серьезным ученым.

– Мака? – эхом повторила Делавэр.

– Племя нуу-ча-нальс, – пояснил Форд. – Индейцы на западе острова Ванкувер. Они уже несколько лет пробивают себе право на китобойный промысел.

– Они что, с луны свалились?

– Попридержи свое цивилизованное негодование, мака в последний раз били китов в 1928 году, – зевнул Эневек. У него слипались глаза. – И вовсе не они привели китов на грань вымирания. Для мака речь идет об их традициях и сохранении их культуры. Ремесло китобоя для них традиционно, а из-за запрета уже ни один мака не владеет этим ремеслом.

– И что теперь? Хочешь есть – иди в супермаркет.

– Не перебивай благородную адвокатскую речь Леона, – сказал Форд и подлил себе вина.

Делавэр уставилась на Эневека. Что-то в ее глазах изменилось.

Пожалуйста, только не это, подумал он.

То, что у него индейская внешность, – очевидно, но она не должна делать из этого неправильные выводы. Он прямо-таки услышал звук надвигающегося вопроса. Сейчас ему придется объясняться. Как он ненавидел это! И дернул же черт Форда завести речь о мака.

Он быстро переглянулся с директором. Форд понял.

– Продолжим этот разговор в другой раз, – замял он. И, прежде чем Делавэр успела возразить, добавил: – Теорию отравления надо обсудить с Оливейра, Фенвиком или Родом Пальмом, но, честно говоря, я в нее не верю. Все беды происходят из-за нефти и истечения хлористого углеводорода. Ты знаешь не хуже меня, к чему это приводит. К ослаблению иммунной системы, к инфекциям и преждевременной смерти. Но не к безумию.

– Кто-то подсчитал, что через тридцать лет косатки на западном побережье полностью вымрут? – снова вступила в разговор Делавэр.

Эневек мрачно кивнул:

– И не только из-за отравления. Косатки теряют пропитание, лосося. Если они не погибнут от яда, то просто уйдут искать пропитание в других краях.

– Забудь про теорию отравления, – сказал Форд. – Об этом можно было бы говорить, если б в деле были замешаны одни косатки. Но чтобы косатки и горбачи выступали единым фронтом… Не знаю, Леон.

Эневек задумался.

– Вы знаете мою позицию, – тихо сказал он. – Я далек от того, чтобы приписывать животным намерения или переоценивать их разум, но… неужто у вас нет чувства, что они хотят от нас избавиться?

Все посмотрели на него. Он ожидал возражений, но Делавэр кивнула:

– Да. Кроме резидентов.

– Кроме резидентов. Потому что они не были там, где были другие. Где с ними что-то произошло. Киты, которые потопили буксир… Говорю же вам! Ответ лежит в открытом океане.

– Боже мой, Леон. – Форд откинулся на спинку стула, и щедрый глоток вина забулькал в его горле. – Прямо как в кино! Кто-то им приказал: подите и расправьтесь с человечеством?

Эневек молчал.

Когда ночью он лежал без сна в своей ванкуверской квартирке, в нем созрела мысль внедрить зонд в одного из буйствовавших китов. Что бы ни управляло этими животными, это «что-то» по-прежнему властно над ними. Если снабдить одного из китов камерой и передатчиком, есть шанс добиться столь необходимого ответа.

Вопрос был только в том, каким образом закрепить аппаратуру на одичавшем горбаче, если его и мирного на месте не удержишь?

И эта проблема с их кожей…

Закрепить передатчик на морской собаке – совсем не то, что на ките. Морских собак и тюленей легко поймать на лежбищах. Клей, которым крепится передатчик, хорошо держится на шерсти.

Но у китов и дельфинов нет шерсти. И вряд ли есть в природе что-то более гладкое, чем кожа дельфина или косатки, она и на ощупь как свежеоблупленное вареное яйцо, к тому же покрыта тонкой пленкой геля, чтобы исключить сопротивление воды и отторгать бактерии. Верхний слой кожи постоянно обновляется. Энзимы отделяют ее, и во время прыжков она отпадает тонкими лоскутами – вместе со всеми нежелательными паразитами и передатчиками. И кожа серых китов и горбачей не лучше приспособлена для удержания на себе посторонних предметов.

Эневек встал, не включая света, и подошел к окну. Он обдумывал один вариант за другим. Разумеется, есть приемы. Американские ученые закрепляют передатчики присосками. Правда, присоски выдерживают напор воды лишь несколько часов. Другие закрепляют зонд на спинном плавнике. Но тут возникает вопрос, как в такие дни вообще выйти в море на лодке и догнать кита, и чтобы он эту лодку не потопил.

Можно оглушить животное…

Все слишком сложно. Кроме того, зонда недостаточно. Нужны камеры. Спутниковая телеметрия и видеоряд.

И вдруг он додумался до одной мысли.

Но потребуется хороший снайпер.

Эневек разгорячился, бросился к письменному столу, вошел в интернет и вызвал один за другим несколько адресов.

Вскоре он уже знал, как действовать.

Заснул он лишь под утро. Последняя мысль была о «Королеве барьеров» и о Робертсе. Вот тоже дело. Директор пароходства так и не перезвонил ему, несмотря на многие напоминания. Оставалось надеяться, что пароходство хотя бы отправило дополнительные пробы в Нанаймо.

20 апреля

Лион, Франция

Бернар Роше корил себя за то, что потерял слишком много времени с исследованием проб воды, но уже ничего нельзя было изменить. Разве мог он предположить, что омар способен убить человека? А то и не одного?

Жан Жером, старший повар ресторана «Труагро» в Роанне, так и не вышел из комы и умер через сутки после того, как перед ним разорвался зараженный омар. Что именно вызвало смерть, до сих пор было трудно сказать. Ясно лишь, что отказала иммунная система – как следствие тяжелого токсического шока. Несколько человек из кухонного персонала тоже заболели, тяжелее всех – ученик, который дотрагивался до странного вещества и законсервировал его. У всех были головокружение, дурнота, головные боли и проблемы с концентрацией. Ресторан «Труагро» попал в затруднительное положение. Но гораздо больше Роше беспокоило число похожих жалоб, с которыми жители Роанна обращались к своим врачам после гибели Жерома. Их симптомы были выражены не так сильно. Тем не менее Роше боялся худшего, узнав, что произошло с водой, в которой Жером держал омаров.

Дошли слухи и из других источников. В Париже умерли сразу несколько человек. Говорили, что от испорченного мяса омаров, но Роше догадывался, что это не вполне соответствует истине. Сообщения приходили и из Гавра, Шербурга и Бреста. Роше все отложил и занялся анализом.

Он снова натолкнулся на необычные соединения, и ему понадобились дополнительные пробы. Он сделал запрос в упомянутые города, но, к несчастью, больше никому не пришло в голову сохранить хоть немного этого вещества. Омары больше нигде не взрывались, как в Роанне, но речь все равно шла о невкусном мясе, которое выбросили, или о животных, которые не дошли до приготовления, потому что из них что-то выпирало. Роше надеялся, что найдется хоть один толковый повар, как тот предусмотрительный ученик, но ни рыбаки, ни торговцы, ни кухонный персонал не проявили лаборантской хватки. Так что ему оставались только домыслы. Ему казалось, что в теле омара затаился не один организм, а сразу два. Во-первых, желе. Оно разложилось и полностью исчезло.

Другой организм, напротив, жил; он был представлен в изобилии и казался Роше зловеще знакомым.

Он всматривался в микроскоп.

Тысячи прозрачных шариков прыгали в кутерьме, как теннисные мячики. Если его предположения верны, внутри у этих шариков должен быть свернутый pedunculus, такой вид хоботка.

Неужто эти существа и убили Жана Жерома?

Роше взял стерильную стеклянную иглу и уколол себя в большой палец. Выступила капелька крови. Он осторожно ввел ее в пробу, нанесенную на стекло микроскопа, и стал смотреть, что будет. При 700-кратном увеличении красные кровяные тельца Роше походили на рубиновые лепестки цветов. Они покачивались в жидкости, каждое было наполнено гемоглобином. Тотчас прозрачные шарики активизировались. Они высунули свои хоботки и молниеносно набросились на человеческие клетки. Хоботки вонзились в них, как канюли. Зловещие микробы медленно окрашивались в красноватый цвет. Как только красное кровяное тельце было высосано, микроб переходил к следующему. При этом он разбухал именно таким образом, какого Роше и боялся. Каждый из организмов мог поглотить до десяти красных кровяных телец. Он смотрел не отрываясь и заметил, что процесс идет даже быстрее, чем он думал.

Все кончилось за четверть часа.

Роше неподвижно застыл у микроскопа. Потом записал: «Предположительно, pfiesteria piscicida».

«Предположительно» он написал из-за остатка сомнений, хотя на самом деле был уверен, что точно классифицировал возбудителя, вызвавшего все случаи болезни и смерти. Единственное, что ему мешало, это впечатление, что он имеет дело с чудовищной модификацией pfiesteria piscicida. Это была превосходная степень превосходной степени, поскольку pfiesteria сама по себе уже была чудовищем. Монстр величиной в сотую долю миллиметра. Одно из мельчайших хищных животных в мире. И вместе с тем одно из опаснейших.

Pfiesteria piscicida была вампиром.

Он много о ней читал. Впервые наука столкнулась с ней в восьмидесятые годы – с гибелью пятидесяти лабораторных рыб в университете Северной Каролины. К качеству воды, в которой плавали рыбы, на первый взгляд претензий не было, разве что в аквариуме толклись тучи крошечных одноклеточных. Воду поменяли и выпустили туда новых рыб. Они не прожили и дня. Что-то убивало золотых рыбок, окуней, африканских тилапиасов, часто в течение нескольких часов, иногда за минуты. Всякий раз ученые наблюдали, как у жертв начинались конвульсии, всякий раз из ничего возникали загадочные микробы, которые потом так же быстро исчезали.

Одна ботаничка определила в роковых организмах жгутиковые существа доселе неизвестного вида. Водоросль, динофлагеллат. Вообще динофлагеллатов много. Большинство безобидных, но некоторые проявили себя настоящими метателями яда. Они отравляли целые фермы моллюсков. Или вызывали «красные приливы», которые окрашивали море в кровавый или коричневый цвет. Но по сравнению с вновь открытым организмом они казались безобидными существами.

Pfiesteria piscicida отличалась от своих родственников. В известном смысле ее можно было уподобить клещам. Не по форме, а по терпеливости. Лежит себе на дне, с виду безжизненная, окруженная защитной капсулой наподобие кисты, – на годы может замереть без пищи. Пока не проплывет мимо стая рыб, выделения которых упадут на дно и пробудят аппетит кажущегося мертвым одноклеточного.

То, что происходило после, можно уподобить лишь молниеносной атаке. Миллиарды водорослей отделялись от своих капсул и поднимались вверх. Оба жгутика на конце тела служили приводом. Один жгутик вертелся как пропеллер, вторым организм рулил в нужном направлении. Достигнув тела рыбы, pfiesteria выделяла яд, парализующий нервы и разъедающий на коже рыбы дыру. После этого она вонзала в рану свой хоботок и высасывала соки умирающей добычи. Насытившись, она отрывалась от жертвы и снова залегала на дно, укутавшись в капсулу.

Сами по себе ядовитые водоросли – нормальное явление. Что-то вроде грибов в лесу. Яды некоторых водорослей известны с библейских времен. Во второй книге Моисеевой описан феномен, который так и наводит на мысль о «красных приливах»: «…и вся вода в реке превратилась в кровь. И рыба в реке вымерла, и река воссмердела, и египтяне не могли пить воды из реки; и была кровь по всей земле Египетской». Так что не было ничего особенного в том, что одноклеточные уничтожали рыб. Новым был лишь размах происходящего. Казалось, болезнь завладела всеми водами мира. Ядовитые атаки на морских животных, новые заболевания кораллов, зараженные морские луга – все это отражало общее состояние Мирового океана: ослабление от вредных веществ, от опустошительного рыболовства, от безоглядной разработки шельфа и от последствий глобального потепления. Шли споры, представляет ли собой нашествие убийственных водорослей что-то новое или это периодическое явление, но одно было ясно: они охватили весь земной шар, проявляя свою исключительно креативную природу в возникновении новых видов. Пока европейцы радовались, что pfiesteria не коснулась их широт, норвежцы гибли уже тысячами – от рыбы, а норвежские лососевые хозяйства оказались близки к краху. На сей раз убийцу звали chrysochromulina polylepis, вид кровожадного меньшого брата pfiesteria, и никто не мог наперед сказать, с чем придется столкнуться еще.

И вот теперь pfiesteria piscicida напала на бретонских омаров.

Но действительно ли это была pfiesteria piscicida?

Роше терзали сомнения. В первую очередь его озадачивало, как омары могли вообще жить так долго? Неужто водоросли происходили изнутри них вместе с той неизвестной субстанцией? Той желеобразной массой, которая разлагалась на воздухе. Неужто и то и другое возникло внутри омара? Но что в таком случае происходило с его мясом?

Да омар ли то был вообще?

Роше совсем растерялся. С абсолютной уверенностью он знал только одно. Чем бы ни являлась эта субстанция, она сейчас попала в питьевую воду Роанна.

22 апреля

Норвежское море, материковая окраина

В открытом море от мира не оставалось ничего, кроме воды и более или менее ясно отграниченного неба. Взгляду и в хорошую погоду не на чем было задержаться, а в дождь порой было непонятно, то ли ты находишься еще над поверхностью воды, то ли уже под нею.

Шельф давал глазу хотя бы зацепку в виде бесконечных буровых вышек. А в открытом море, над материковым склоном, где уже несколько дней кружило исследовательское судно «Солнце», вышки были не видны, тем более за моросящей пеленой дождя. Сырой леденящий холод проникал под непромокаемые куртки ученых и моряков. Уж лучше честный крупнокалиберный дождь, чем этот моросящий бульон. Вода, казалось, сочилась не только сверху, но и снизу. Это был один из самых мерзких дней, какие мог припомнить Йохансон. Он натянул капюшон на лоб и пошел на корму, где технический персонал возился с подъемом мультизонда. На полдороге к нему присоединился Борман.

– Эти черви вам еще не снятся? – спросил Йохансон.

– Вроде нет, – ответил геолог. – А вам?

– Меня спасает представление, что я участвую в каком-то фильме.

– Хорошая мысль. И кто режиссер?

– Пожалуй, Хичкок.

– «Птицы» в глубоководной версии? – Борман кисло улыбнулся. – А вот и зонд!

И убежал к поднятому из воды большому круглому устройству, усаженному пластмассовыми трубками. Они содержали пробы воды с различных глубин. На палубу вышли Стоун, Хвистендаль и Лунд.

– Что говорит Борман? – спросил Стоун.

– С Борманом одна проблема, – пожал плечами Йохансон. – Он почти ничего не говорит.

Стоун кивнул. Его агрессивность постепенно уступала место глубокой подавленности. В ходе замеров «Солнце» следовало вдоль материкового склона к юго-западу до Шотландии, и видеосани поставляли картинки из глубины. Видеосани представляли собой грузное сооружение, похожее на стальной стеллаж, набитый аппаратурой, с сильными прожекторами и электронным глазом, который снимал морское дно и передавал изображение по кабелю, волочась за судном.

На «Торвальдсоне» работал более модернизированный «Виктор». Норвежское исследовательское судно следовало вдоль материкового подножия в северо-восточном направлении и анализировало воду Норвежского моря до Тромсе. Оба судна начали свой путь от предполагаемого места установки подводной фабрики. Но теперь они уже двигались в обратном направлении навстречу друг другу. Их рандеву через два дня завершало полный обмер норвежского подножия и Северного моря. Борман и Скауген предложили провести измерения так, будто речь идет о неисследованной местности. И с недавнего времени так оно и было. С тех пор, как Борман представил первые результаты измерений, оказалось, что все предыдущие сведения ненадежны.

Это произошло накануне утром, еще до появления первых картинок на мониторе. В сырых утренних сумерках они спустили мультизонд, и Йохансон почувствовал себя как в падающем лифте, когда «Солнце» внезапно просело в воде. Он попытался игнорировать это ощущение. Первые пробы были немедленно направлены в сейсмическую лабораторию и проанализированы там. Вскоре Борман собрал всю группу в конференц-зале.

Он терпеливо ждал, пока все соберутся, не сводя глаз с листа бумаги.

– Первый результат, – сказал он, – нельзя считать репрезентативным, это лишь моментальный снимок. – Он поднял взгляд: – Всем ли знакомо понятие «метановый шлейф»?

Кто-то неуверенно покачал головой.

– Метановый шлейф возникает там, где из морского дна выделяется газ, – объяснил Борман. – Он смешивается с водой и поднимается вверх. Обычно мы отмечаем появление шлейфа в тех местах, где происходит движение геологических пластов и давлением сминаются осадочные слои. Наружу просачиваются флюиды и газ. – Он откашлялся. – Но, в отличие от Тихого океана, в Атлантике и у берегов Норвегии таких зон нет. Континентальные окраины здесь пассивные. Тем не менее сегодня утром мы зафиксировали здесь метановый шлейф высокой концентрации. В прежних замерах метан не присутствовал.