Антонин Долохов. Жизнь и смерть второй штурмовой бригады
Das Leben und Der Tod
IIe Sturmtruppen-brigade
Die Feuertaufe
– Тут чье-то имя, господин обер-фельдфебель, – произносит Антонин, протягивая унтер-офицеру форменную шинель, – Отто Юлиус, рядовой…
Фельдфебель, детина с рыжими усами, принимает из рук молодого человека латанную шинель и подносит бирку к глазам. Несколько мгновений внимательно смотрит на нее, беззвучно шевелит губами читая чужую фамилию про себя, а затем оборачивается к своему коллеге за соседним столом и показывает обмундирование ему.
– Отто преставился? Я и не знал, – с недоумением говорит рыжий, швыряя шинель через два стола, – Это когда же?
– Который Отто? – лениво спрашивает второй фельдфебель, в свою очередь читая бирку, – А, этот…
На складе холодно, пар вырывается изо рта. Здесь всюду холодно, в этом граде обреченном. Стужа проникает под куцые шинели, морозит лица стылым ветром, кусает руки ночным морозом. Ветер с Волги не утихает ни на мгновение, а колдовского огня недостаточно для того, чтобы как следует отогреться. Антонин переступает с ноги на ногу, поглядывая на носки своих сапог. По крайней мере, здесь можно ходить без перчаток.
– Уж неделя прошла, как Юлиус смотрит на картошку с другой стороны, – фельдфебель пожимает плечами, – А тебя-то как зовут?
– Долохов. Антонин, – немедленно отзывается молодой человек, – Может быть, моя форма еще не пришла, я ведь только вчера приехал…
Унтер-офицеры оглушительно, в голос смеются.
– Давай-ка, вали отсюда, Долохов Антонин, – отсмеявшись, говорит наконец обер-фельдфебель, – Дорогу в расположение знаешь?
– Нет, – отвечает молодой человек, поймав брошенную в него шинель, – То есть, никак нет, господин обер-фельдфебель.
– Спроси на улице кого-нибудь из второй роты, – отмахнулся второй унтер, возвращаясь к своим бумагам, – Двигай. Нет времени с тобой болтать.
Его проводил великан Франц, огромный как скала повар из второй роты штурмовой бригады, которая уже месяц как застряла в Сталинграде – камне преткновения Восточного Фронта и ледяной гробнице для сотен волшебников в серых шинелях. Снег здесь лежал плотно, покров был укатан тысячами колес и гусениц, а сверху приглажен миллионами сапог. В воздухе пахло гарью от недавних пожаров.
Франц был неразговорчив. Сухо велев Антонину левитировать два мешка с припасами, он сделал то же самое и молча повел его за собой, сквозь разбитые улицы и брошенные дома. Где-то далеко кузнец-великан стучал тяжелым молотом по гигантской наковальне; молодой человек уже знал, что это звук маггловских артиллерийских орудий. На соседней улице застрекотал пулемет.
Долохов инстинктивно пригнул голову, прижав к себе палочку в окоченевших пальцах.
– Да не бойся ты, сюда не долетит, – проворчал Франц, прислушавшись к звукам вокруг, – Это магглы в другом квартале. Они нас не видят.
Антонин выпрямился, однако тело не расслабил. Холодно. Как же чертовски холодно.
Ротный повар вздохнул и уверенно ступил на протоптанную дорожку в безлюдный переулок, который обрамляли обгоревшие стены жилого дома.
В полуподвале разрушенного цоколя горит несколько свечных ламп, хмурые солдаты сидят небольшими группами и о чем-то негромко переговариваются. Пахнет старым свиным жиром, пылью и известкой. Кто-то играет в карты – ими шлепают по перевернутой стальной бочкой с такой силой, что она издает продолжительный низкий гул. Одеты все кое-как, штопаные шинели и русские теплые шапки – совсем не похоже на учебную часть в Ганновере, где Антонин провел две недели.
Тут и там отсвечивает вороненой сталью маггловское оружие.
– Это кто, Франц? – бесцеремонно спрашивает ефрейтор с хриплым голосом, от которого хочется откашляться, – Кого ты привел?
– Пополнение, – ворчит великан, разбирая мешки с провизией, – Подходите сюда, я не буду ходить с мешком как святой Николай!
Солдаты медленно, как будто нехотя встают и один за другим бредут к повару. Антонину эта картина кажется удручающей.
Они – защитники справедливого мира, поборники великих идей? Эти ленивые увальни, которые живут в подвале разрушенного дома и еле передвигают ноги?
– Как тебя зовут? – спрашивает сиплый, посветив на молодого человека волшебной палочкой, – Ты откуда здесь взялся?
– Антонин Долохов, господин ефрейтор! Из учебной части в Ганновере.
– Господин ефрейтор… – смеются солдаты, которые сидят поближе, – Это ты что ли, Фриц?
Антонина окутывает сильный запах застарелого чеснока. Он вспоминает о своем уединенном кабинете в Вене, который оставил ради военной службы.
– Из Ганновера? – недоверчиво переспрашивает ефрейтор, – Ты что, доброволец?
Долохов кивает. В полуподвале повисает тишина. Солдаты смотрят на него, широко раскрыв глаза. Прекращается даже игра в карты. Только Франц, равнодушный великан, все выбрасывает из мешка мерзлый хлеб.
– Езжай домой, идиот.
Антонин рывком оборачивается. В дверях – в том, что когда-то было дверьми – стоит усталого вида фельдфебель. Ему около сорока, у него белая маскировочная шинель в грязных черных разводах, волшебная палочка на перевязи у левого локтя. Смотрит мужчина сосредоточенно, прищурившись.
Долохов вскипает. Весь день с самого утра его третируют, называют идиотом и смеются прямо в лицо. К такому обращению молодой человек не привык.
– Думаешь, я буду с тобой драться? – усмехается фельдфебель, – Ты, наверное, академию закончил, я прав? На кого?
– Шармбатон. Дипломатический корпус, – хмуро бросает Долохов.
– Ты забыл добавить «господин фельдфебель». Действительно идиот. Шармбатон. В твою солдатскую книжку уже поставили штамп о прибытии?
Антонин кивает.
– Тогда дело плохо. Слушай, что с тобой теперь будет…
Но слушать у Долохова не вышло. В следующие несколько минут он вообще ничего не слышал, да и видел довольно плохо. Авиационная бомба, сорвавшаяся с летящего над Сталинградом «юнкерса» была предназначена советским пулеметным расчетам в укрепленных районах на севере города, но по стечению обстоятельств рухнула и разорвалась прямо у входа в укрытие второй роты штурмовиков из армии Гриндевальда.
Антонина отбросило назад, он почувствовал на своем лице что-то липкое, теплое. Коснувшись глаз рукой, он начал яростно их тереть, чтобы вернуть утраченное зрение. Не слышал молодой человек абсолютно ничего, и только спустя минуту, когда он сумел открыть глаза и увидеть перед собой развороченное тело фельдфебеля, слух начал медленно возвращаться.
Как будто кто-то осторожно поворачивал регулятор громкости на радиостанции.
Солдаты проносились мимо него и выпрыгивали в щели наружу, на ходу вынимая палочки и избавляясь от всего лишнего. Общий гам, что царил в полуподвале, походил на настоящее сумашествие. Нужно было что-то делать, бежать вместе со всеми и приготовиться к бою, но Долохов все не мог оторвать взгляда от фельдфебеля.
Он был еще жив.
Антонин подполз ближе и с ужасом смотрел на то, что осталось от унтер-офицера.
– Эй, ты там! Ранен?
Молодой человек поднял голову и заметил санитара в дверях.
– Нет! Вот он – ранен…
Санитар заглянул внутрь и качнул головой.
– Иди наружу, пока тебя не увидел старик. Все ваши на передовой.
– Он еще жив! – Антонин поверить не мог, что можно вот так просто бросить раненого человека, – Он дышит!
– Он мертв.
Долохов опустил глаза и потянул фельдфебеля за руку. Рука вышла из форменной шинели и Антонин с ужасом понял, что с телом она уже не соединена. Отшатнувшись в сторону, он поднял свой вещмешок и выбрался на улицу, под стылое небо Сталинграда.
На закате, когда штурм позиций прекратился, Антонина привели в разбитый полуподвал дома и указали на место возле огня, который спешно разводил рядовой по имени Йохан. Долохов сел на расколотое полено и вытянул руки к костру, на миг прикрыв глаза. В сознании его до сих пор мелькали вспышки заклинаний и гремели раскаты магических взрывов. Он все еще мерз, но теперь холод был по меньшей мере терпимым. Отогревшееся нутро вдруг свело от голода, и Антонин вспомнил, что ничего не ел еще со вчерашнего вечера.
Кто-то хлопнул его по плечу.
– Эй, Шармбатон!
Молодой человек обернулся. Это Фриц, ефрейтор второй роты.
– Живой? Покури пока, – усмехнулся он, протягивая Антонину две смятые сигареты, – Сейчас Франц нам что-нибудь приготовит.
– Боже, опять это свиное дерьмо… – вздохнул кто-то из другого угла.
– А ты знаток, как я погляжу! – рассмеялись с другой стороны.
Потерь было немного. Первым погиб фельдфебель, который хотел отправить Антонина домой, а в бою – еще двое. Долохов видел, как их тела накрыли мешковиной и отправили куда-то в сторону ротной канцелярии. Еще три мага были ранены, но не сильно. Карл прижимал к груди руку, задетую проклятием. Большой Ханс – их было двое, потому приходилось уточнять – лежал с оцарапанной головой, а Мартин бинтовал колено.
Антонин благодарно кивнул и закурил, сверкнув кремниевой зажигалкой. Ему уже успели объяснить, что лишний раз использовать магию не стоит.
Табак оказался отвратительным, к тому же сырым, но все-таки приятно было немного подымить, оказавшись наконец в тепле и тишине.
– Легко отделались.
– Заткнись! Беду накличешь.
– Да ладно вам, второй раз подряд не сунутся.
– Какой же ты идиот, вы только посмотрите, парни.
Антонин едва заметно улыбнулся, слушая перебранку старых знакомых. Он привалился к опоре перекрытия и ощутил на лице тепло огня, который уже неплохо разошелся. Вытянув ноги вперед, он с удовлетворением заметил, что тело начало отдыхать. И даже голод отступил, уступив место желанию поспать. Тогда молодой человек прикрыл глаза и не поднялся даже тогда, когда почувствовал запах горячей еды.
– Долохов!
Ему показалось, что спал он всего несколько мгновений, а на самом деле прошло уже больше часа.
– Старик пришел, – шепнул Фриц, который дремал рядом, – Вставай!
Антонин с трудом разлепил глаза и повел головой, пытаясь отыскать голос, который упорно называл его фамилию. И как только нашел – сон как рукой сняло; молодой человек подскочил на ноги и исправно выпучил глаза.
А проеме стоял гауптман фон Хеель, командир второй роты. Стариком он не был, на вид ему едва ли исполнилось пятьдесят, но и старше него во всей бригаде людей было наперечет. И тем более – опытнее.
– Бери вещи и за мной, – сухо велел гауптман, – Живее.
Что случилось? Куда он его зовет?
Антонин заводил глазами, перескакивая с одного лица на другое, но нигде не находил ответа. Кто-то понимающе улыбался, кто-то махнул рукой как на пропащего, кто-то тихо присвистнул.
– Что, уже в отпуск? – усмехнулся маленький Ханс, – Повезло.
– Ага, отпуск, только не дома а в советском тылу, – пошутил Отто, оторвавшись от ужина.
– Господин гауптман, да ведь он же только сегодня приехал! – бросил Фриц, повернувшись к офицеру, – Не ел, не спал толком…
Фон Хеель его ответом не удостоил, вместо этого поманив Антонина рукой и скрывшись из проема.
Долохов лихорадочно собирал вещмешок, забрасывая в него свое имущество, а в рассудке его быстрыми молниями летали самые разнообразные мысли.
Может быть, произошла какая-то ошибка, но в штабе разобрались и теперь переведут его в другое подразделение? Может быть, они учли образование Антонина, послужной список, и теперь хотят поручить ему нечто более важное, чем тащить на себе истекающего кровью рядового из Саксонии? Может быть… может быть, его вообще признали негодным к службе?
Тогда можно будет попытаться восстановиться в Вене. Или найти работу в Париже. Черт побери, да где угодно, лишь бы не сидеть в сталинградском полуподвале, дрожа от холода и страха, что на голову вот-вот свалится очередная бомба.
С такими мыслями Долохов выскочил наружу и побежал к фон Хеелю.
– Русский язык знаешь? – спросил он, махнув рукой, – На, держи.
– Знаю, господин гауптман, – кивнул молодой человек, принимая из рук офицера жестяной кругляшок.
– Пойдем, есть для тебя задание.
Антонин направился вслед за Стариком, разглядывая составленный из двух половинок армейский жетон. На обеих частях – его имя, звание и подразделение. Жетон легко переломить на две части, и тогда одну оставляют на мертвом теле, а вторую – относят в штаб для учета.
На холодном беззвездном небе низкие облака с заревом пожаров. Где-то далеко, у самых берегов Волги, глухим треском вспарывают воздух пулеметные очереди. Протяжно воет брошенная собака, пытаясь отыскать своих сородичей. И всюду тела.
Никогда в жизни Антонин не мог представить, что столько мертвецов могут лежать без погребения и вообще без каких бы-то ни было почестей. Тела лежат вперемешку; немцы и русские развалились вдоль улиц и пялятся в тусклое небо своими бессмысленными стеклянными глазами. Израненные, замерзшие, обгоревшие, убитые разрывами и пулеметными очередями. Слепой прожектор на советской стороне шарит по низким тучам, стараясь отыскать вражеский самолет, который уже несколько минут кружит над городом.
Мерзлый снег хрустит под ногами. Пахнет гарью, порохом, и немного мертвечиной. Как сильно бы здесь несло трупами, если бы не зима.
Антонин тащит на спине германскую винтовку с двумя обоймами и сверток с мантией-невидимкой. Кроме того, ему выдали пищевой рацион на двое суток и целый кисет табака. Во фляге плещется водка, но пить ее нельзя. Это на крайний случай.
Перед ним идет обер-фельдфебель Рихард, опытный диверсант и отличный разведчик. Ему немного за сорок, он воевал еще в четырнадцатом и хорошо знает гауптмана Хееля. Они доверяют друг другу.
Антонин силится отвернуться от трупов, но не выходит. Он только второй день на фронте и еще не привык к отвратительному лицу войны.
– Так себе зрелище? – усмехается унтер-офицер, обернувшись назад, – Подожди, это еще ничего. Весной они начнут вонять.
– Почему их никто не хоронит? – спрашивает Долохов, подняв глаза к фельдфебелю, – Почему их бросили?
– Некому их хоронить. К тому же перемирий уже давно не бывает.
Антонин поправляет лямки вещмешка, винтовка бьет его прикладом в бок.
– Так нельзя.
– Возьми лопату и похорони кого-нибудь, – Рихард пожимает плечами, – О живых переживай. Этим уже все равно.
Крадучись, они проходят еще один квартал. Потом унтер велит набросить на себя мантию, и сам делает то же самое. Дальше – вражеская территория.
Под мантиями они идут еще медленнее, и Антонин, который вновь идет сзади, все время напряженно прислушивается к хрусту наста под сапогами Рихарда. Он боится упустить его и остаться здесь в одиночку. Он даже обратного пути найти не сумеет – слишком долго они петляли по запутанным улицам заснеженного Сталинграда.
За очередным поворотом – огонь в разрушенном снарядом доме.
– Иди, Антонин, послушай… – шепот унтера доносится откуда-то слева, – Я жду тебя здесь.
– Понял… – так же шепотом отзывается Долохов.
Медленно, стараясь наступать только на протоптанные тропинки, он идет на свет. Обходит дом с правой стороны и едва ли не натыкается на дуло пулемета, что выставлено в оконном проеме.
– …с того берега ничего не слышно?
– Нет. Говорят только, что роют траншеи. Нескольких раненых туда уже забрали.
Антонин обращается в слух, замерев на месте.
– Хоть бы привезли чего. Спички – и те кончаются.
– Да уж… придумали б уже какую гаубицу, только чтоб припасами била. Немцам-то вон – с самолетов сбрасывают.
Долохов щурит незримые глаза. Магглы.
– У немцев это дело на потоке. Дурь только с этими палочками. Кольца удобнее будут.
Второй голос хрипло смеется. Антонин оглядывается вокруг себя в поисках пути отступления, да к тому же ему интересно теперь заглянуть внутрь дома. Как они живут? Сколько их?
Молодой человек медленно отходит назад, чтобы заглянуть в выбитое окно с другой стороны здания.
Внутри обстановка мало чем отличается от временных немецких казарм. Такие же огни, такие же усталые солдаты, только в другой форме. Варится какая-то снедь в походном котелке. Почти все спят, а возле пулемета – теперь Антонин это видит – стоят два офицера. Но советских знаков отличий Долохов не знает.
Также крадучись, он возвращается к фельдфебелю. Топчется на месте, смотрит во все стороны, однако в ответ слышит только тишину. Минута тянется за минутой, и взмокшему от переживаний Антонину уже кажется, что офицеры из казармы его заметили и вот-вот из окон выскочат солдаты с магическими кольцами, готовые в одно мгновение поразить его десятком заклятий.
Куда же делся унтер? Долохову ни за что не найти дорогу назад, а аппарировать в расположение ему строго-настрого запретили.
– Эй, ты здесь? – знакомый шепот кажется молодому человеку небесным звучанием органа, – Что увидел?
– Человек тридцать, не меньше. Волшебники, – сбивчиво отвечает Антонин куда-то в пустоту, – Офицеры говорили, что со снабжением плохо. И на том берегу Волги начали рыть траншеи. Они будут отступать?
– Не знаю, пойди да спроси, – тихо смеется фельдфебель, – Ты же их понимаешь. Ладно, пошли назад.
И они отступают. Мерзлый снег скрипит, и каждый такой звук глубоко отзывается в сердце Долохова, преимущественно – страхом. Унтер же как будто идет без опаски, даже мурлычет какую-то старую немецкую песенку себе под нос. Антонин шагает следом, не выпуская спину Рихарда из вида – мантии они уже сняли и убрали в вещмешки.
Все, что молодой человек пересказал ему из беседы в советской казарме, а также численность и вооружение солдат, Рихард переписал на бумагу в двух экземплярах. Один отдал Антонину, второй – сунул себе за пазуху. На случай, если они не смогут добраться живыми.
Слепой прожектор все шарит и шарит по низким облакам, силясь отыскать незримый самолет.
– Что будет дальше?
– С этими-то? – переспрашивает фельдфебель, коснувшись того места, куда он спрятал записку, – Накроют. Давай потом поговорим, ладно?
Антонин кивает. Где-то далеко начинает выть сирена воздушной тревоги.
Раздаются глухие выстрелы, и небо расцветает тюльпанами зенитных разрывов. Среди них движутся тени – острокрылые, сгорбленные, с тяжелым шасси и дьявольским грузом под корпусами. Поблизости одной сирене вторит другая. Потусторонний, ужасающий гул венчается грохотом первой бомбы, и соседняя улица в миг озаряется пламенем.
Рихард хватает Антонина за рукав и тащит в сторону, к разбитым домам. Трещат пулеметы. Слышатся десятки голосов, сперва кричат по-русски, затем почти сразу – по-немецки. Выстрелы не смолкают, в дело идут гранаты и зажигательная смесь.
Как они умудрились попасть в самую гущу уличного боя?
Долохов еще не знает, что на самом деле в Сталинграде нет никакой линии фронта, нет нейтральной полосы и нет надежного тыла. И каждый дом здесь может вдруг ощетиниться стволами винтовок и пулеметными расчетами, из каждого дома здесь могут выпалить проклятием и раз и навсегда стереть с лица земли юношу, который учился на дипломата.
Они прячутся под обрушенной аркой, но наступают уже отовсюду. Рихарда ранит заклятием и он ожесточенно отбивается, бросив винтовку на слежавшийся наст. Антонин заносит палочку и направляет ее на солдата, выскочившего из-за угла. Он не знает, как быть. Он никогда еще никого не убивал, и это совсем не похоже на дуэли, которым он учился в Академии.
Солдат видит его смятение и поднимает руку с магическим кольцом. Теперь он – враг. Совсем скоро Антонин научится с легким сердцем убивать тех, кто даже не подозревает о его существовании. Но этот, первый, безымянная сакральная жертва на пути Долохова, хотел атаковать первым. Он стал врагом.
Зеленая вспышка вырывается из палочки Антонина и солдат падает замертво. На дорогу выезжает танк. Вращая башней, он решительно форсирует улицу и поливает пространство перед собой пулеметным огнем. Бомбы с небес сыпятся все ближе и все чаще. Чьи это самолеты?
Нет никакой разницы.
– Надо уходить! – кричит Рихард, вновь хватая Долохова за локоть, – Надо!..
Его крик обрывает пулеметная очередь. Антонина тоже задевает, но только царапает ногу, а вот унтеру досталось по животу. Очередной взрыв заглушает звуки вокруг, в нос бьет резкий запах гари. Долохов чувствует липкую горячую кровь на своем лице.
Фельдфебель орет и пучит глаза, цепляясь за его рукав из последних сил. Антонин с ужасом смотрит на него и видит, что и сам уже весь в крови.
Как? Откуда?
Боли пока нет, но это просто шок.
Рихард что-то беззвучно шепчет; не то молитву, не то просит унести его прочь.
Но это невозможно.
Долохов хватает его за руку и аппарирует прочь, пытаясь вспомнить расположение второй роты.
А затем ползет. Долго и упорно ползет, пытаясь тащить за собой фельдфебеля, который совсем не помогает, только кричит что есть мочи. Кровь заливает лицо Антонина, и он не видит ничего дальше собственных рук. Он цепляется за поломанную изгородь и ползет, помогая себе ногами и держась за унтера так сильно, что пальцы сводит от боли.
Эту ночь, свое боевое крещение, Долохов запомнит на всю жизнь. Но помнить он будет не первый бой, не разведку, даже не знак «За ранение», который ему выдадут несколькими днями позже. Даже первое свое убийство будет вспоминать он не так часто, как этот ледяной ад, сквозь который он полз по мерзлому снегу, цепляясь за изгородь, полз чтобы ползти, чтобы получить хотя бы единственный шанс на жизнь. Полз, крича от ярости и обдирая ладони до крови. Полз, пока были силы.
Фельдфебеля он оставил, когда тот перестал кричать. Это было в десяти метрах от казармы, где тоже кипел бой.