Ткань Мира

Ткань Мира

Режиссёр спешил в театр. Его хмурое, недовольное лицо в полной мере отражало внутреннее состояние маэстро – заслуженный работник культуры был зол на весь мир: дождь, от которого не спасала шляпа и высоко поднятый ворот плаща, встречные прохожие, будто специально норовившие врезаться побольнее в его узкую фигуру, наплевав на то, что слуга Мельпомены катастрофически опаздывает на встречу со сценаристом и труппой, способствовали этому дополнительно, хотя, положа руку на сердце, винить кого-либо, кроме как самого себя, не стоило.

Неосторожно согласившись сначала, то ли по слабости духа, то ли вследствие лёгкого опьянения, на уговоры пройдохи-писателя, внешне напоминающего Змия Искусителя, такого же скользкого, вертлявого и приставучего, поставить пьесу под названием «Ткань Мира», позже он горько пожалел о том, что уступил, текст представлял из себя замысловатые фантазии, а проще сказать, чушь несусветную, идея отсутствовала вовсе, но занудливый писака так жарко отстаивал гениальность собственного произведения, и столь эмоционально реагировал на несмелые попытки возразить ему, что пришлось сдаться, лишь бы отстал.

Теперь, спустя несколько дней, Режиссёр мысленно видел полный провал постановки и даже слышал свист в зале на премьере. Из череды вот этих творческих переживаний нашего героя вывел удар сокрушительной силы в ухо. Одна из базарных фей, водрузив на крепкое плечо тюк, может с репой, а может и с пушечными ядрами (судя по весу), также, как и театральный служитель, очень торопилась, только не в храм Мельпомены, а на рынок, но, в отличие от работника культуры, прекрасно видела свою цель и не старалась увильнуть от её реализации любыми способами. Дамочка, как нож в масле, продолжила поступательно разрезать толпу, а едва устоявший на ногах Режиссёр, выудив из лужи слетевшую шляпу, неожиданно смело послал в широченную спину хабалки довольно громкое – «Зараза!».

– Сам такой, – огрызнулся кормовым орудием «линкор», не потрудившись даже обернуться, и гроза подмостков, сплюнув от досады под ноги, ввалился в двери родного театра. Старушка-гардеробщица по походке патрона верно оценила ситуацию и даже не поднялась со стульчика, на котором мирно дремала, Режиссёр молча кинул плащ и шляпу на стойку и, определив по нескольким вещам, висящим на вешалках, состав пришедших, бодро взбежал по лестнице.

Для актёра театр не просто работа, это среда обитания, причём, не всегда дружелюбная и спокойная, а порой и не очень безопасная, но привычная, родная и любимая. На готовящийся спектакль были вызваны всего два мастера лицедейства, более участников сценарий не подразумевал. Конкуренция в труппе имела место быть жесточайшей и когда Режиссёр на общем собрании, как всегда, со стальной физиономией и лёгкой, непринуждённой улыбочкой на устах объявил имена счастливчиков, ободряющих аплодисментов от коллег не последовало, гробовую тишину прервал только чей-то намеренно неосторожный шёпот: – «Эти не потянут».

Избранные же пожали друг другу руки, как это принято среди рыцарей на ристалище, после чего, опустив забрала, вояки со всей страстью и невообразимым рвением устремляются убивать соперника. В мире людей ничего не меняется, посему актёры будущей постановки разошлись с ненавистью в сердцах, кому же достанется главная роль, и каждый запрятал за пазуху камень приличных размеров. На первую репетицию оба явились заранее, уселись в первом ряду, но, на противоположных концах и, насупившись, стали ожидать, как приговора, свои назначения.

Представители писательской братии – люди разносторонние, неплохо знающие жизнь, правда, как правило, худшие её проявления, умные, коли научены грамоте и кое-что помнят из школьного курса правописания, но излишне нервные, а иногда и откровенно капризные, что, однако, не мешает им с воловьим упорством продвигать свои, несомненно, талантливые, произведения в издательских редакциях.

Сценарист был именно такой – воздушный, неопределенный, как меняющее в небесах свои очертания облако, но въедливый, как зубная боль, и липкий, подобно патоке, если речь заходила об изложении на бумаге собственных мыслей. Он, с бессменным цветным платком вокруг длинной шеи и тростью в дрожащей от беспробудного пьянства (когда только успевал сочинять?) руке, прибыл на репетицию вовремя, случай вопиющий в его практике, однако цепь необъяснимых событий по дороге в театр привела его точно в назначенный час, минута в минуту. Вообще-то, творческая личность собиралась заглянуть в кабак, промочить горло, но у дверей заведения вырос городовой и никого внутрь не пускал, можно было посетить какой-нибудь другой зал, но в долг наливали только здесь. Пересекая рынок, он случайно прихватил всего лишь одно несчастное яблочко и, как ему казалось, незаметно сунул в карман, но торговка, грубая деревенская баба, завопила так, словно ей попытались вырезать аппендицит прямо за прилавком, и писателю, человеку чести и высокого достоинства, пришлось ретироваться бегством (в столь ответственный день очутиться в полицейском участке он не мог себе позволить).

Теперь, усевшись нога на ногу прямо по центру зала, Сценарист достал пьесу, бросил удовлетворенный взгляд на часы и вонзил желтые, прокуренные зубы в сочный трофей с блаженством, сравнимым с полетом во сне.

Осветитель – фигура не последняя в постановочном процессе – слыл человеком практичным, а с этим качеством, как известно, рука об руку следует педантичность, посему владыка софитов никогда не опаздывал на работу, в театр, он жил в нем. Там, где специальный механизм увлекал за собой тяжелый занавес, а крики «Браво» резонировали с балками, удерживающими кровлю, техник оборудовал себе спальное место; пара списанных кафтанов каких-то бояр или царей в качестве матраса и одеяла, барабан с огромной дырой в желто-голубом боку заигравшийся Наполеон в погоне за хохочущей Жозефиной не рассчитал и повредил реквизит сапогом ) да стол и крепкая дружба с буфетчицей сделали храм Мельпомены его настоящим и единственным домом.

Раньше этих паршивых актёришек, что сейчас сверкали друг на друга возмущёнными глазами с разных концов ряда, аж на целых полчаса Осветитель занял своё место и, чтобы не скучно было ждать остальных, слегка подсветил сцену нежно-зелёным софитом.

Итак, дорогой читатель, и даже правильнее будет сказать, зритель, все действующие лица будущей пьесы в театре, займём и мы свои места, лучше всего в ложе бенуара1, не то, чтобы там было удобнее, но уж больно нравится мне название.

Режиссёр быстрым шагом проследовал к Сценаристу, пожал ему руку и, без приветствий, хмуро произнёс:

– Главная роль ваша.

Его указательный палец, отягощенный могучим золотым перстнем, протянулся к актёру справа.

– Вы – второстепенный персонаж, – перстень сверкнул в противоположную сторону.

– Чем же я заслужил?, – обиженно взвизгнул отправленный на вторые роли.

– Подходите по возрасту, – злобно ответил Режиссёр и повернулся за поддержкой к Сценаристу, тот согласно кивнул. – Учитель не может быть младше ученика.

– Но мы ровесники, – не утихала втора, – разница всего три месяца.

– Этого достаточно, – отрезал Режиссер. – Слово нашему творцу.

Писатель поднялся, зачем-то обернулся в темноту пустого зала и поклонился:

– Название пьесы «Ткань Мира». Это рассуждения Учителя, познавшего истину, перед Учеником об устройстве мироздания, о Боге и Человеке, общий замысел произведения можно определить, как философскую трагедию.

– А трагедия в чём? – заинтересованно откликнулся со своего места Главный герой.

– В том, что Ученик ничего не понял, – зевнув, прокомментировал сверху Осветитель.

Режиссер хохотнул, но, увидев, как Сценарист надул губы, погрозил пальцем кудеснику света, а вдрызг обиженный писатель обошел актёров и вручил каждому свои слова, после чего вернулся на место и, грациозно поправив платок на шее, спросил у Режиссёра, при этом с ненавистью бросив взгляд на Осветителя:

– Можем продолжать?

Служитель Мельпомены утвердительно кивнул писателю и, привстав со стула, гаркнул артистам, уткнувшимся в тексты:

– Марш на сцену, бездельники!

Второстепенный персонаж, назло «сопернику», проявил большее усердие и прыть, пока Главный герой, кряхтя (видимо, входя в роль старца) поднимался по ступенькам, заскочив на подмостки легко и непринужденно. Режиссёр дважды щёлкнул пальцами и Осветитель дал по кругу света на каждого.

Сценарист приободрился:

– Ученик приходит к Учителю на последний урок, курсы астрологии, философии, приготовления ядов, карточных фокусов, фехтования на шпагах и обольщения женщин успешно пройдены. Сегодня Ученику, перед расставанием, разрешено задать самый важный для него вопрос и он, выпускник, неожиданно для себя осознаёт, что не ощущает себя познавшим истину.

Сверху донёсся приглушённый смешок.

– Тишина в зале, – грохнул о спинку стула Режиссёр, и Сценарист благодарно улыбнулся коллеге.

Дисциплина в театре, при внешней разболтанности актёров, расслабленности технического персонала и чрезмерной горделивости костюмеров, держалась в ежовых рукавицах. Режиссёр, он же худрук, директор и бухгалтер в одном лице, нёс в своих венах кровь арийцев, смешанную с иудейской в неизвестных пропорциях, а если хорошенько приглядеться к чернющим кудрям прабабки по материнской линии, то и немного цыганской, что вкупе давало характёр расчетливый, но временами строптивый, а местами и взрывной, но всепрощающий.

Осветитель замер у софита, боясь шелохнуться, а актёры вопросительно уставились на начальника, недвижимые, как каменные истуканы, и если ты, мой дорогой нематериальный зритель, пошевелишься на своём месте, то непременно будешь обнаружен.

– Начинайте, – скомандовал Режиссёр и Второстепенный персонаж («Ученик» по сценарию) дрожащим голосом (вполне профессионально, заметил про себя худрук) произнёс:

– О, Учитель, я так и не понял, зачем Бог создал Человека? – после чего ехидно уставился на коллегу, с вызовом и усмешкой.

– Представь себе, о, Ученик, – загрохотал басом Главный герой (Учитель), выставив вперёд правую ногу и расправив грудь. – Ты смотришь на событие с одной стороны…

– Точки зрения, – подсказал Сценарист и сделал у себя пометку.

– Как бы светишь на предмет маленьким фонарём, – продолжил Учитель. – Что происходит?

– Стоп, – прервал диалог Режиссер. – Эй, на софитах, дайте луч на Ученика.

– Я думал, это дуоспектакль, – беззлобно «возмутился» техник и направил луч на Второстепенного персонажа. Режиссёр махнул Главному герою:

– Продолжайте.

– Предмет отбросит тень, – Учитель протянул руку к Ученику. – То есть, ты узришь последствие события.

Второстепенный персонаж оглянулся и, картинно всплеснув руками, согласно закивал.

– Переигрываете, – коротко заметил Режиссёр и Ученик перестал кривляться.

– Теперь зажгите второй фонарь, – продолжил Учитель. – Появится вторая тень.

Осветитель, без команды, выполнил нужное действие. Главный герой послал ему воздушный поцелуй:

– Значит, событие может иметь два последствия, а если ты расположишь фонари друг против друга, в совокупном свете тени уменьшатся. Это означает, что последствия притупляются, если оценивать событие с разных точек зрения, точнее, с противоположных сторон.

Режиссёр покрутил указательным пальцем в воздухе, и Осветитель, на четвереньках перебравшись по рампе на другой конец сцены, направил свет на «Ученика», длинные, довольно смешные тени неуклюжего вида «сжались» в небольшие пятна возле его ног.

– А теперь, – продолжил «Учитель», получив молчаливое согласие от начальства, – обставь событие источниками света по кругу, тень исчезнет вовсе.

– Нет, – торжественно и громко прочёл свою реплику Второстепенный персонаж. – Она окажется на потолке.

Все, как по команде, задрали головы вверх и уткнулись взглядами в … улыбающуюся, довольную физиономию техника, переползающего обратно на рабочее место.

– Хорошо, – с некоторым излишним пафосом согласился «Учитель». – Это так, ведь мы посмотрели на событие со всех сторон, но в одной плоскости, что и позволяет нам наше человеческое сознание. А если предмет рассмотрения осветить фонарями, расставленными по сфере, событие перестанет иметь тень вообще, то есть у него не будет последствий.

Второстепенный персонаж совершенно искренне развёл руками: – Почему?

Отличная игра, сделал для себя пометку в уме Режиссёр.

– Потому, что событие, – Главный герой прищурился и поднёс бумагу ближе к глазам: – Оказалось внутри исследователя, так смотрит Бог, и в этом случае, ты и есть Бог, а собственно, событие – ты сам.

«Учитель» подошёл к «Ученику» и обнял его: – Значит, чтобы что-то узреть, Абсолюту нужно перестать быть Богом, Сферой, самим собой, упростить себя до плоскости. Так появился Человек.

Редкие (по понятной причине), но искренние аплодисменты донеслись из-под софита. Режиссёр повернулся к Сценаристу: – Скажите, дружище, не считаете ли вы, что на афишах к ограничению по возрасту надо добавить и «Не для верующих»?

Писатель ловко подтянул к себе оставленную на соседнем стуле трость и почесал затылок набалдашником: – Разумно, я не против. Дружище, а не посадить ли нам их, – Сценарист кивнул на актёров, – в позу лотоса, как делают все просвещенные индусы.

– Боюсь, оба переломают суставы, причём ещё до премьеры, – злобно пошутил Режиссёр и хлопнул в ладони. – Продолжаем.

– За время обучения, о, Учитель, – вступил в диалог Второстепенный персонаж, – мы ни разу так не говорили о Человеке.

– Мы смотрели на Человека, как на существо земное, – Главный герой, застывший в объятиях и до сих пор не разжимавший рук, наконец раскрыл их и сделал шаг назад, – а сейчас говорим о Человеке, как о существе Небесном.

– Ты рассказал мне, почему Бог создал Человека, но зачем? – «Ученик» был весьма убедителен в изображении эмоций и явно переигрывал партнёра, оба – и Режиссер, и Сценарист – заметили это и, переглянувшись, подмигнули друг другу.

– Человек вписан, как составляющая, в Ткань Мира, – Главный герой усилил голосом название спектакля, получилось эффектно.

– Ткань Мира? – «Ученик» не хотел уступать «сопернику» в игре (очень правдоподобно, отметил про себя и Осветитель, оценивая репетицию, как зритель).

– Соткан из бесконечного количества путей-возможностей, – изрёк «Учитель», добавив в голос нотки Мавра Отелло, из его последней роли: – Душа, подобно росинке, двигается по нитям паутины Ткани Мира. Когда ею управляет Эго, оно «надавливает» на паутину, и душа скатывается в жерло, заданное Эго.

Главный герой оттянул полу пиджака и ткнул пальцем в материал, для наглядности.

Сценарист согласно кивнул, Осветитель крикнул: «Браво!», а Режиссёр сухо заметил: – Без самодеятельности. Дальше.

– Когда же Кармический Совет хочет скорректировать путь души, он приподнимает Ткань Мира, – Главный герой, на правах звезды постановки, не удержался и надавил пальцем с обратной стороны, на подкладку: – И душа вынуждена обходить эту гору.

– Уволю, – коротко бросил худрук и «Учитель», оставив в покое пиджак, закончил. – Истинной Свободой Выбора является действие сознания души, которое изменяет общий план ткани, без резких «вздутий» или «впадин».

Оратор умолк и наступившую тишину «порвал» восторженный комплимент Сценариста: – Прекрасно, видит Бог, прекрасно.

Режиссёр резко поднялся и подошёл вплотную к сцене: – Я почти заснул, – сурово бросил он воодушевлённым после похвалы автора пьесы актёрам. – Говорильня есть, игры нет.

– Что играть-то? – возмутился Главный герой. – Слова?

– А что вообще, по вашему мнению, дорогуша, играют в театре? – взорвался служитель Мельпомены и, подтянув брюки повыше, полез на подмостки, смешно закидывая ногу и упершись, при этом, пузом в край сцены. Актёры бросились на помощь, но рявкнув на них: «Назад!», он, перевалившись, как тюлень на льдине, поднялся на ноги и вырвал из рук «Ученика» текст.

– Но что Человек, песчинка в бесконечных дланях Его, одинокий путник, тянущий непомерный груз желаний Создателя, –Режиссёр воздел руки к «небу», оттуда на него восхищенно взирал … Осветитель, он то, по достоинству оценив фразу и исполнение, прошептал со слезами на глазах: – Гамлет, ни больше, ни меньше.

Режиссёр, выйдя из образа, сунул текст «Ученику» и повернулся к Главному герою, – Энергия, которую должны чувствовать, как пощёчину, вон там, – и он указал пальцем в темноту зала, намекая на последние ряды. – Ясно?

«Учитель» кивнул, прокашлялся и, сдувшись, принял вид обычного, чуть сгорбленного старичка: – Он не один, мой друг, в своей космической работе Человек имеет и помощника, собственное Эго.

Главный герой не даром считался в труппе примой, его опыта и таланта хватило на мгновенное перевоплощение, даже голос «постарел» вместе с его осанкой:

– Здесь можно провести аналогию со Святой Троицей; Отец – это Абсолют, Сын – Эго – программа, которая всегда при проявленной душе, основная характеристика человека, как Сына Божьего, и Дух Святой – Антипод, нечто, очень напоминающее, близкое по смыслу к Создателю, но сложно объяснимое ментально.

Осветитель громко чихнул и перекрестился, а Режиссёр с укоризной посмотрел на Сценариста: – Святотатство, батенька, не иначе.

– Я так вижу, – отделался стандартной формулировкой представитель творческого цеха, и рукой, как сверяет партитуру композитор с тем, что вытворяет исполнитель, провёл по строкам. – Всё точно, ничего не приврал.

Режиссёр вздохнул, подумав про себя, что после премьеры театр сожгут разъяренные христиане, устало произнёс: – Дальше.

Прима, вошедшая в роль так, что ноги старичка подогнулись, руки затряслись, а нижняя губа отвисла до подбородка (где он «собрал» такой образ?), хрипловато начал: – Эта Троица и ткет план познания, ту самую Ткань Мира. Господь Бог продуцирует Пути (возможности), Эго определяет их выбор душой (в вечном противопоставлении своего мнения со светом Искры Божьей или, можно сказать иначе, в уравновешивании кармических векторов), Антипод же есть сами нити полотна. Подобно пауку, выделяющему из плоти своей нити для паутины, Создатель эманирует материал Ткани Мира, в христианской традиции ей соответствует Дух Святой, в наших категориях – Антипод.

– О, Учитель, – вступил в диалог Второстепенный персонаж: – мне страшно слышать это.

– Что именно?

– И Эго, и Антипод, – «Ученик» «подтянулся в игре» к Главному герою, у Сценариста волосы зашевелились на голове от восторга, а Осветитель снова пустил слезу.

Главный герой обратил просветлённый взор в зал, казалось он, познавший все тайны мира, готов отдать публике последнюю (за изрядную порцию восторгов), после чего спокойно, как истинный воин, упасть бездыханным:

– Эго – часть Плана Творца, то, что придаёт окраску душе, которую Господь Бог одухотворил собой в равной мере. Мы все, – «Учитель» развёл руки, словно был распят на кресте, – одинаковые! Возлюби ближнего, как самого себя, можно дополнить словами – ибо ты одно с ним. Эго «создаёт» индивидуальность души (эмоциональную и ментальную), за физическое тело «отвечает» Антипод, его задача, – оформить внешние различия на проявленном плане через эфирных двойников. Что касается высших тел Человека это прерогатива и поле деятельности Абсолюта.

– Перерыв, – хлопнул в ладоши Режиссёр, подумав, что, наверное, в постановке то же на этом месте нужно будет объявить антракт. Четвёрка творческих личностей двинулась в сторону буфета, а Осветитель, потушив софиты, улегся на царский кафтан и предался размышлениям. Долгие годы службы в театре он, глядя на игру актёров сверху, ставил себя на их место, повторял монологи, копировал жесты, запоминал мимику, а когда публика взрывалась неудержимыми аплодисментами, техник раскланивался возле софитов, и счастливая улыбка не покидала его до самого утра.

Вот и сейчас Осветитель представил себя «Учителем», нет, ничего не отозвалось внутри, а «Ученик» … техник вскочил со своего насеста, включил софит и поставил яркий, белый круг в центр сцены, затем, как полоумный, рискуя разбить нос, выскочил на лестницу и помчался вниз. Нам повезло, дорогой читатель-зритель, что в этом своеобразном антракте мы не покинули своих мест, ради буфета или туалетной комнаты. Осветитель, спотыкаясь и нервничая, взобрался на подмостки, встал в пятно света и, изобразив на физиономии некое подобие трагического состояния души продекламировал четверостишие собственного сочинения (техник обладал в этом деле некоторым навыком и состряпал стишок по дороге на сцену):

Учитель, как мне быть, скажи

Из всех наук, что мы пройти сумели,

Я преуспел сильней всего во лжи,

А остальные мимо пролетели.

Выдержав паузу (неплохо, совсем неплохо), Осветитель повернулся к залу и поклонился невидимому зрителю, вложив в это действие столько благородства и отчаяния, что, ей Богу, происходи всё сейчас на самом деле, особо чувствительные дамочки вряд ли удержали бы слезу.

Однако, отпустим нашего триумфатора к своим софитам после третьего выхода на поклон и отправимся в буфет, где основные действующие лица, усевшись за круглый стол, кто с портвейном, кто с пивом, а кто и с минеральной водой, затеяли жаркий спор о нужности подобных произведений для простого обывателя.

Режиссёр, дунул на пенную шапку так, что белоснежные хлопья тут же украсили удивлённую сим фактом физиономию писателя, сидящего напротив, как мишура новогоднее дерево: – Вы, дружище, на самом деле полагаете, что пьеса подобного содержания будет интересна горожанам?

Сценарист убрал платочком липкие следы вторжения в его личное пространство.

– Когда-то нужно начинать нести в широкие массы нечто более сложное, нежели шутки про женскую глупость и мужские измены.

– Тем более, в жизни, как правило, всё наоборот, – ухмыльнулся Второстепенный персонаж, бросив недвусмысленный взгляд на Главного героя, мирно потягивающего минералку из тонкого стакана.

– Если вы о моей дражайшей супруге, – невозмутимо парировал он, – всё это слухи, не более.

– Не ссорьтесь, друзья, – вступился за «приму» писатель, делая большой глоток портвейна. – Дураков полно в обоих лагерях, а изменяют и те, и те чаще всего самим себе.

– Вот лучше бы об этом написали, – недовольно проворчал Режиссёр. – А с вашим нынешним творением не оберёмся скандалов или … разоримся.

– Стыдно, – огрызнулся Сценарист. – Художественный руководитель, не дочитав до конца пьесу, ставит на ней крест.

– Вот как раз на кресте будем распяты все, сразу же после премьеры, – философски заметил Главный герой. – А я, так и вообще, первый.

– Это почему же такая честь? – возмутился Второстепенный персонаж, допивая свой напиток.

– Говорильней-то, в основном, занимаюсь на сцене я, – Главный герой с укором посмотрел на коллегу. – А вы всё больше вращаете глазами и изредка задаёте глупые вопросы.

– Попрошу, – грозно прохрипел «Ученик», медленно приподнимаясь из-за стола.

– Перерыв окончен, – спокойно, но требовательно произнёс Режиссёр, отодвинув недопитое пиво. – Все быстро на сцену.

Небольшой вестибюль, три ступени вниз к двери «Служебный вход». Узкий коридор с гримёрными комнатами, снова лестница, поворот направо и вот уже подмостки – весь путь актёры, далеко не молодые люди, преодолели, постоянно огрызаясь, пытаясь ущипнуть друг друга, злословя и подтрунивая, а при выходе из-за кулис Второстепенный персонаж даже попробовал поставить коллеге подножку, чем привёл в неописуемую ярость худрука.

– Прекратить балаган немедля, – крикнул служитель Мельпомены и влепил звонкий подзатыльник заигравшемуся подчинённому. – А вы …, – он повернулся к Сценаристу, семенящему сзади, – напрасно хихикаете, после премьеры вам выходить на требование «Автора», посмеёмся, если получится, вместе.

Чуть ли не за шкирку развёл худрук актёров по местам и с угрозой в голосе потребовал: – Начинайте, чья очередь.

– О, Учитель, – с нескрываемой усмешкой, продекламировал «Ученик», быстро сверившись со словами. – И всё же, даже при таких великих помощниках, как Бог и Эго, Человек страдает и мучается всю жизнь, и мы видим подтверждение этому и в литературе, и в искусстве, и в обычной, повседневной толкотне, той, что разворачивается вокруг.

Слабовато, отметил про себя Осветитель, с интересом наблюдающий за нервным возвращением из буфета честной компании, безэмоционально и, не к месту, излишне ехидно.

– Слабо, – подтвердил мнение техника Режиссёр, – пресно и, прекратите, голубчик, ерничать. А вы, – он обратился к Главному герою, – что уткнулись в слова, насупившись, как павлин на нераскрывшийся хвост?

– Сам себе задаю вопрос …, – начал «Учитель», едва сдерживая трясущиеся губы.

– Да подождите вы, – недовольно перебил его Режиссёр, – Таким манером вы усыпите весь зал, тем более, после антракта.

– Они уснут и без меня, – огрызнулся Главный герой, – от такого-то текста.

– Дайте-ка, –Режиссёр выдернул из рук Сценариста листы, исписанные мелким, но разборчивым почерком. – Сам себе задаю вопрос всю жизнь, почему человеческим существом душевная работа воспринимается как страдание? Даже путь Христа к вознесению, высшему акту подвига воплощённой души, прыжку в бессмертие, описан человеками, как величайшие мучения и боль. Что, или вернее, кто заставляет ментальную оболочку реагировать на должное (для эволюционного развития души) подобным образом? Ответ прост – Эго-программа. Она ведает самоопределением равной среди равных, её индивидуализацией, что совершенно естественно, приводит к появлению самости, а это качество, по природе своей, противиться любому напряжению, усилию, энергозатратам.

Режиссёр остановился, почесал затылок и болезненно ткнул локтем писателя под рёбра:

– Не суховато ли, дорогой зануда?

– Вам не хватает прилагательных или идиом? – съязвил Сценарист. – Так это к Сервантесу или Кафке.

Худрук задрал голову наверх:

– Осветитель.

– Да, шеф, – отозвался техник, перегнувшись через ограждение балкона.

– Как тебе?

– Пока не понятно, давайте дальше.

– Мудрый человек, – прокомментировал в свою очередь Сценарист. – Недаром при свете.

Режиссёр снова обратился к тексту: – Как отнесётся многочисленное общество последователей Христа, если я возьмусь утверждать, что Путь его был радостным и торжественным шествием духа к высочайшей цели? Меня проклянут, обвинив в святотатстве, хотя церковь, несущая в себе основы Христосознания, сама призывает людей «становиться Христами», а стало быть, направляет их на стезю боли, унижения и страдания (по её же мнению). Эго церковного эгрегора, коллективное сознание и здесь, противореча само себе, испытывает страх перед работой души и, вольно или невольно, пугает своих апологетов.

Зачем так сделал Господь, спросите вы. Ответ в устройстве Ткани Мира… – вспотевший от работы мысли чтец сделал паузу, набрать в лёгкие побольше воздуха, чем тут же воспользовался прыткий «Ученик». – Позвольте, господа, а где же во втором акте мои слова?

– Ваша задача на сцене, – рявкнул Режиссёр на беднягу, – молчать, но глубокомысленно смотреть на Учителя с любовью, восхищённо и подобострастно, а перебьёте меня ещё раз, вылетите не только из постановки, но и из театра. Продолжаю, – он обвёл присутствующих тяжёлым взглядом, – если думаете, что читать эту белиберду – удовольствие, сильно ошибаетесь. Итак, ответ в устройстве Ткани Мира, изменение сознания приходит через акт отказа. Господь отказался от собственной целостности, раздробив себя на части, чтобы создать мир, познающий самое себя, так художник творит объём на плоском холсте, смешивая отдельные краски, а поэт воссоздаёт вполне ощутимые воображением читателя образы посредством слияния обычных слов. Любовь Творца – тот самый клей, что соединяет душу и с себе подобными, и с первоосновой, Эго – субстанция, напротив, не дающая склеиться душам между собой (нейтрализовать тягу души к Богу оно не в состоянии), таким образом поддерживая процесс разделения, а значит, и самопознания.

Разбейте вазу, а затем соберите осколки и соедините их надлежащим образом, выделенная в результате этих действий энергия есть самопознание, вы получили навык, коим не обладали ранее, проще говоря, поумнели. Теперь ваза склеена, и познание закончено, Творец, как сущность непознаваемая, допустить этого не может, а посему вводит в процесс … Эго. Но, если Создатель «разбивает вазу», а Человек склеивает её постоянно (при содействии Эго), то какова функция Антипода в этой аллегории? – Режиссёр с победоносным видом обвёл притихшую аудиторию. – Вы не поверите, но Антипод и есть эта «ваза». Господь Бог не способен на саморазрушение, но тень его, двойник, если угодно, слепок, лишённый Света Любви, может, по сути, Творец создал творческую площадку, полигон для испытаний, дав ему название Мир (в отличие от Рая, из которого изгнаны Адам и Ева, дети Божьи, для прохождения самопознания), что и есть его, Господа Бога, Антипод.

Режиссер умолк, в зале воцарилась тишина, писатель откинулся на спинку стула и сидел с закрытыми глазами, счастливая улыбка мастера, довольного своим творением, не сходила с его худой, вытянутой физиономии. Главный герой прикидывал в уме, сколько времени понадобится ему, выучить текст наизусть (если таковое вообще возможно), Второстепенный персонаж полировал пилкой ногти, не понимая, зачем он здесь, а Осветитель, опершись на стойку софита, беспардонно храпел.

Худрук театра подумал, что в постановку надо ввести человека с ружьем за кулисами и в этот момент хлопнуть в зал, разбудить последователей техника, коих, предположительно, наберётся не малое количество: вслух же продекламировал последнюю реплику «Учителя»: – Пути Господни есть Дух святой (Антипод), их неисповедимость определяется количественной бесконечностью (при сотворении Мира Дух носился над водами, то есть формировал неисчислимое множество направлений), Свободой Выбора, дарованной душе (человек волен в каждый момент бытия совершать любой поступок, продиктованный сознанием) и корректировками Кармического Совета (душе, отягощённой грузом содеянного и неизжитого, не отработанного, скорее предстоит опускание, нежели подъём).

Так соткан мир, таким его и принимай.

Второстепенный персонаж вдруг оживился, на его листке стояла финальная фраза, отданная автором не Главному герою, не «Учителю», а «Ученику».

Режиссёр сделал жест, означающий: «у меня всё, ваш выход», и «Ученик», вскочив на стул, принесённый в перерыве, расправил руки, словно птица в полёте, и прокричал:

– Я понял всё, учитель, покуда человек, как виноградная улитка, будет таскать на себе собственные иллюзии, – здесь актёр выразительно взглянул на товарища по дуологу2, – То столь же медлительно придется перемещаться ему на эволюционном пути.

– А вот это хорошо, – донеслось сверху, – как Марат на баррикадах.

– Он плохо кончил, – буркнул завистливо Главный герой, поднимаясь со своего стула, – Надеюсь, на сегодня всё?

– Учить текст, – коротко скомандовал Режиссёр и направился к выходу. В гардеробе он молча принял из рук старушки плащ и шляпу, кивнул швейцару и, прыгая через лужи, пошёл в никуда, думая, что пьеса – дрянь, писателю нужно лечить голову, актёры никудышние и вообще, в мире всё мельчает, и коли он сейчас захочет надраться от горя, то сотканная Господом Богом дорога всё равно приведёт его прямёхонько в кабак, даже если Кармический Совет, в полном составе, станет у него на пути и начнёт давить, приподнимать или трясти, как покрывало, Ткань Мира, которую он изучил досконально давным-давно и именно поэтому дал себя уговорить пройдохе Сценаристу, не иначе, пособнику Антипода, пожелавшему выйти в свете софитов к широкой публике и прославиться, иначе как ещё объяснить всё то, что только что с ним случилось.

Красота

Йэн занёс палец над клавишей с литерой «К» и застыл в таком неудобном положении на целых три дня. В течение всего этого времени «Ремингтон» 1910-го года не издал ни звука, а его владелец, журналист по профессии и горький пьяница по призванию, не переставал вливать в себя всякую дрянь, даже не пытаясь прерваться на сон. Виной такому аморальному и безответственному поведению послужило редакционное задание, призывающее штатного сотрудника газеты, мистера Старра, к указанной дате написать очерк на тему «Красота, как способ достижения цели». Йэну сразу же не понравилась постановка вопроса, а усевшись за печатную машинку и призадумавшись, он осознал удивительную и неожиданную для себя вещь, в тридцать шесть лет от роду, журналист, похоже, вообще не понимал, что такое «красота», не говоря уже о способах достижения чего-либо с её помощью.

Заправленный в пасть Ремингтона лист бумаги оставался чистым, как и мысли журналиста на заданную тему и, бросив бесплодные попытки опустить палец на клавишу, Йэн обратился, как водится у писательской братии в трепетном ожидании музы, к бутылке абсента – вещи, проверенной временем и весьма действенной. По истечении трёх суток изнасилования собственного организма, а заодно, и сознания, мистер Старр обнаружил себя сидящим за письменным столом и рассматривающим своё отражение в зеркале, видимо, в безуспешных поисках красоты.

Маленькие, круглые глаза грязно-голубого цвета, редкие, рыжие волосы, завивающиеся в несмелые колечки, нос, красной каплей растопленной смолы, сползший от переносицы к верхней, заячьей губе, безвольный подбородок в колючей щетине, – малопривлекательное зрелище даже для самого обладателя всего этого «богатства», слово «красота» затерялось, надо полагать, где-то по дороге, возможно, на лысеющем затылке.

– Доброе утро, – прозвучал за спиной довольно мелодичный женский голос, Йэн вздрогнул и удивлённо нахмурился, отчего опухшие веки превратились в амбразуры, а непослушное тело медленно, словно вспоминая, что оно вообще умеет двигаться, повернулось.

Жилище журналиста, человека творческой профессии, постоянно гоняющегося за новостями, сенсациями, дешёвой выпивкой и так-же резво скрывающегося от назойливых кредиторов, являло собой набор нужных и ненужных предметов, хаотично расположенных, – хозяйка комнаты называла этот метод хранения абсолютным бардаком на арендованной площади. Среди всего этого вопиющего безобразия выгодно выделялись письменный стол с печатной машинкой и железная кровать, спать на которой было возможно исключительно в бессознательном состоянии, пружины норовили сломать позвоночник, а крепления лежанки – сбросить на пол, посмевшего взгромоздиться сверху, в самый неподходящий момент.

Вот на этом то «прокрустовом чудовище», прямо на грязном покрывале, ослепительно улыбаясь, возлежала прекрасная дама в полупрозрачной тунике с диадемой на копне каштановых волос.

Йэн, разинув рот, уставился на создание неземной красоты, не понимая, где и когда он познакомился с ней, что они делали, если вообще, что-то делали в его комнате, и как следует обращаться к незнакомке.

– Доброе утро, Йэн, – ещё раз произнесла фея журналистских грёз.

– Ты кто? – выдохнул мистер Старр не слишком учтиво, поднимаясь из-за стола и кривясь от приступа головной боли.

– Я – муза, – последовал ответ, подкреплённый жгучим взглядом и очаровательной улыбкой.

– Дал же Бог имя, – усмехнулся Йэн, протирая ладонями глаза.

– Это не имя, – кокетливо поправила журналиста незнакомка. – Это призвание.

– Ну а имя то у тебя имеется? – всё ещё ничего не соображая, пробормотал мистер Старр, честно пытаясь вспомнить, где подцепил эту наглую девку.

Фея приняла грациозную позу, хоть сейчас хватайся за кисть и краски, и, выжигая страстным взором остатки сознания у бедняги, ответила: – В разное время меня величают и Каллиопа, и Терпсихора, и Эрато, и…

– И Мельпомена, – передразнил явно зарвавшуюся девицу журналист. – Короче, одевайся и убирайся, мне нужно работать.

Дама в неглиже даже не пошевелилась, только удивлённо вскинула брови: – За этим то я и здесь. О, Боже, каков болван.

– Муу..уза, – протянул Йэн, взгляд его на миг просветлел и он, взъерошенный и счастливый, заорал на всю комнату, – Муза, наконец-то, ну почему так долго?

Наскоро вытерев потные ладони о пижаму, он, полубезумный, бросился в объятия долгожданной девы, но та, выставив руку в предостерегающем жесте, довольно прохладно, остановила его порыв. – Обойдемся без фамильярностей. Садитесь за стол и пишите.

Ничуть не обидевшись на столь решительный отказ в нежности, мистер Старр ловко, как это умеют только журналисты, крутанулся на месте и впрыгнув на стул, замер, боясь лишним шорохом спугнуть Эвтерпу, Талию или кем сейчас мнила себя захватившая его лежанку богиня.

Эрато, – подсказала читающая мысли на расстоянии нимфа, сопроводив собственной имя возмутительно-откровенным взглядом на тощие, покрытые рыжими волосинками голени подопечного.

– Итак, почему один человек привлекает другого, но совершенно не интересен (внешне) остальным? Истинную, скрытую телесной оболочкой красоту, находит для себя душа, прекрасно видящая душу партнёра. На этом уровне «общения» мы все братья и сёстры, дети Творца, вышедшие из единого лона. Если бы человек способен был отключить, хотя бы на мгновение, шум, создаваемый собственным Эго, он моментально возлюбил бы всех и вся, кто оказался бы рядом в эту секунду. Нечто подобное мы наблюдаем, когда сознание человека «размыто» веселящими напитками, однако, в этом случае душа вынуждена пользоваться не прямым, идущим от других душ, её собратьев, светом, а отражённым от ослабленного Эго.

Муза остановилась, давая журналисту возможность закончить набивать текст, после чего Йэн вопросительно посмотрел в её сторону: – Это ты предлагаешь напечатать в еженедельнике «Трезвый взгляд на мир»?

– А почему нет, и кстати, прекрасное название, – фея грациозно перевернулась на живот и согнула в коленях ноги, – И потом, ты просил о красоте, вот и получай.

Она облизала губы розовым язычком и подмигнула журналисту: – Продолжим? Душа зрит сквозь оболочку, иные волны трогают её «зрительные нервы», ближе всего к этим вибрациям искусство (как творческий процесс), но не в смысле восприятия человеком гармонии форм и звуков, а эмоциональным откликом даже на нередко спорные с точки зрения золотого сечения образы.

Нимфа, ловко перекинув ногу на ногу, выполнила какой-то почти цирковой пируэт и в мгновение ока оказалась сидящей на краю кровати, умудрившись при этом не скрипнуть разнузданными пружинами, что поразило Йэна больше, нежели сам трюк с вставанием из положения лёжа. Он громко икнул и от испуга хлопнул по клавиатуре, в конце напечатанного абзаца появилось зловещее многоточие.

Эрато хохотнула и тряхнула головой, каштановые плети рассыпались по лицу, скрыв лукавый взгляд: – Вы, мой дорогой автор, часто отвлекаетесь, соберитесь и начинайте с красной строки. Признание красоты в ком-то или чём-то, что это? В общем спектре вибраций, из которых «состоит» предмет рассмотрения (в самом широком смысле этого; и существо, и физический предмет, и явление, и произведение, и, в конечном счёте, Слово, с которого всё и началось), ваша суть выделяет для себя «полосу» со-звучания, резонирующую вибрацию или набор таковых, так рождается красота, индивидуальная для вас, в чём-то индивидуальном вне вас.

– А вот здесь позвольте выразить сомнение, – Йэн оторвался от долбёжки по клавишам, возбудившей в нём не только профессиональную гордость, но и резкие приступы головной боли. – Вряд ли я со-звучу с клёном прямо под моим окном, а нахожу его весьма привлекательным, да и горы, замечу, милочка, всегда будоражат душу своим гигантским великолепием, при этом их вибрации не близки моим, и это точно.

Надо сказать, уважаемый читатель, что муза – это вам не дешёвая артисточка или безграмотная уличная девка, её образованность позволяет ставить на место академиков и профессоров, не говоря уже о рядовом журналисте:

– Среда обитания, например, планета Земля, радует большинство воплощённых обитателей своими красотами, поскольку вы, души в телесных оболочках, здесь не впервой, и чем больше приходов на лоно Матушки Земли за спиной, тем краше её морские просторы, твердь, покрытая травами и деревами, рассветы и закаты в небесах. Душа, только оказавшись в незнакомом мире, едва ли найдёт его привлекательным с первого раза, скорее всего враждебным, незнакомым и … нейтральным, с точки зрения эмоционального восприятия.

Терпсихора (Йэн предположил, что сейчас незнакомку надобно величать этим именем) более чем грациозно вытянулась и принялась поправлять причёску, туника натянулась на её божественном теле, и бедняга тут же позабыл, о чём решил поспорить с этой неземной феей. Он нервно вернулся на место и, сгорбившись, склонился над машинкой, а дева, не переставая освещать скромное жилище журналиста ослепительной улыбкой, продолжила не без ноток издёвки: – Да и человека из своего окружения, чья внешность очень привлекает вас, скорее всего на своём эволюционном пути вы встречаете (или даже поживали с ним) не первый раз. Можно сказать, красота это долгое «знакомство» с точки зрения восприятия душой, вожделенный Рай, краше коего и представить себе ничего не возможно, всего-навсего родной дом, место, которое душа покидает многократно, но всякий раз возвращается обратно.

Да я уже в Раю, коли ты рядом, пронеслось в голове Йэна, всё его мужское естество стремилось развернуть неуклюжее, хилое, несуразное тело к образцу женственности и красоты, сидящему сейчас на его постели, поднять безликие, испуганные глаза и больше не отпускать из сердца сияние бесподобной гостьи, которую, сам не понимая, как, призвал своими стенаниями, ленью и пьянством. О, женщины, вечно тянет вас эта мужская триада, как мотыльков огонь, удивительный, но вполне человеческий парадокс.

Муза же, тем временем, продолжала выдавать на гора материал для статьи: – Отсюда можно предположить, что Ад, ужасающее, весьма не-красивое место, всего лишь не-Рай, не дом, а некое иное состояние души, ожидавшей возвращения к Отцу Небесному в светлые объятия, а оказавшейся вне их. Но где и почему? Не зря в церковных анналах есть упоминание о «заблудших овцах», зная, что щипать траву можно только на лугу (десять заповедей), некоторые особи стремятся в лес (грешат) и судьба их, вдали от пастыря, полна опасностей. И сколько «заблудших» меж человеческих душ, коли считаете Рай потерянным, и сколькие боятся смерти физической оболочки, коли веруют либо в последующее наказание, либо в пустоту, небытие? Страшную статистику продолжает пополнять человечество раз за разом, блуждая по такой знакомой планете и не находя никакой красоты в собственном бытии.

Всё, что сейчас отстукивали пальцы журналиста, пока ещё слабые от недельного безделия, но уверенно попадающие в нужные литеры, проходило мимо его сознания, вожделение, вожделение и снова проклятое вожделение захватывало плоть и разум Йэна, с каждой минутой расширяя плацдарм подчинения того, что называется сутью человеческого существа, одной единственной мысли. Несчастный обильно потел, шумно пыхтел, беспокойно ерзал по стулу, глубоко и долго вздыхал, а муза, легко считывая эмоциональный фон «клиента», как бы невзначай оголила правое плечико и томно закатив глаза, прошептала: – Ева, если рассуждать, как человек, не была красива для Адама, равно, как и он для неё. Они были нейтральными друг для друга, представляя собой единое целое, с точки зрения восприятия, этакие близнецы на необитаемом острове – не с кем сравнивать себя, даже друг с другом. Яблоко Познания – это первый, элементарный код Эго программы, а фиговые листки, коими Адам и Ева прикрывали свои отличия (ставшие явными после вкушения запретного плода), – первые плотные оболочки душ. Можно смело утверждать, что начальными одеждами человеков были Райские лопухи, – развеселившаяся Эрато послала размазанному по стулу возле Ремингтона Йэну воздушный поцелуй. – Изгнание из Эдема «открыло» глаза людей на красоту, по сути, запустив процесс познания Абсолютом самого себя. Он, непознаваемый, смог взглянуть на себя со стороны, и делает это до сих пор с помощью человеков, ведь только за вратами Рая Ева стала для Адама настоящей красавицей.