Вертепские истории

Венчание

Светка вертелась возле зеркала. Точнее не Света, так как это имя использовалось только на работе и в институте. Мистерия. Именно так она любила себя называть, так величали ее лучшие знакомые в тусовке готов, под таким ником ее знали в чатах и на форумах мировой сети.

Если бы только мужчины знали, как тяжело быть красивой. А если учесть, что в одежде, да и не только в одежде, Мистерия придерживалась готического стиля, то красивой было быть еще труднее. Обычной женщине, что утром нужно? Глазки подвела, губки помадой испачкала, прическу поправила и иди себе спокойно на работу походкой от бедра. Девочкам, исповедующим стили "панк", "кибер" и "кибер-гот" было еще проще, намалевали на лице картинку "а-ля Пикассо", вот вам и шедевр современного макияжа с последним писком моды в одном флаконе. Стиль, которого придерживалась Мистерия, назывался "классик-гот" и не позволял сильно отклоняться от заданных правил. Лицо следовало сделать слегка бледным, но не переборщить, иначе получится жуткая картина "а-ля японская гейша с перепою", или как говорил ее знакомый из института "уронила я в муку свою мордашку". Сделать нужно было все правильно, чтобы получилось лицо дворянки эдак пятнадцатого-шестнадцатого века, но не стало бы однородной белой маской. Глаза… Глаза – это ворота души, но если в христианской традиции она через эти ворота входит, то у готов она через них выходит, следовательно, их стоит украсить немного мрачновато, немного печально, но изыскано. Обводить очи не хотелось и Мистерия, недолго думая, подкрасила брови и ресницы черным и одела контактные линзы, стилизованные под кошачьи зрачки. Эффект был от этих линз сногсшибательным. Новенькие в тусовке готов, когда видели ее с этими линзами, норовили узнать, не сделала ли обладательница себе пересадку от кошки. А стрелять этими глазами по представителям противоположного пола, было одним сплошным удовольствием. Губы, с ними проще всего. Легче всего их сделать черными, но сегодня было немного не то настроение и Мистерия накрасила их ярко-красной помадой и кисточкой сделала небольшую ниспадающую каплю, что присутствовал эффект стекающей струйке крови. Полюбовавшись на творение своих рук в зеркало, Мистерия выдохнула с облегчением.

Лицо вроде как успешно состряпали, теперь осталось только навести прическу и одеться. Подумав хорошенько, девушка решила принять облик "маленькой девочки". Это будет очень приятно сочетаться с нарядом ее жениха. Сегодня у Мистерии был праздник. Они с Бальтом венчались. Венчались по готической традиции. Сама свадьба, светская, намечалась только через месяц, а сейчас.... Сейчас ей нужно было выглядеть на все двести процентов. Костюмы Бальта всегда были мужественны и отдавали манящим запахом силы. И если праздничный костюм будет хотя бы на половину таким, то к нему очень подойдет образ маленькой, почти невинной, но очень сексуальной девочки.

– Как это романтично, – пошептала Мистерия, завязывая волосы в два "детских хвостика" черными ленточками, – сильный, мужественный рыцарь и маленькая беззащитная девочка. Жаль, только нет черного леденца на палочке.

Она вздохнула и развернула вишневый. Черный полужесткий корсет с завязками спереди обтянул молодые ребра. Он красиво поднял обворожительную, еще по-юношески упругую грудь. Короткая юбка, что едва прикрывала шелковые кружевные трусики, заняла свое место на стройных бедрах. Костюм украсили тяжелые ботинки почти до колен и сетчатые чулочки до середины бедра. Повертевшись у зеркала еще не много, проверяя, полностью ли она укомплектована, Мистерия вспомнила и нацепила на свою тонкую лебединую шейку тонкий клепаный ошейник. Девушка довольно искривила свои пухленькие губки в улыбке.

– Тяжело быть женщиной, тем более красивой женщиной, тем более готичной. Если была бы парнем, сама в себя бы влюбилась и затащила бы в постель как минимум, – промурлыкала она себе под нос.

С улицы через открытую форточку донеслись хрипы мотоциклетных моторов и гудения клаксонов. За ней приехал свадебный эскорт. От радости и предвкушения Мистерия взвизгнула, подпрыгнула и, схватив свою сумочку, украшенную сотней маленьких серебряных черепов, вылетела из комнаты.

– Мамочка, я гулять, ночую у Пушистика!

– Юле передавай привет и не забудь, что завтра понедельник и нужно все-таки наведаться в институт! – мама давно привыкла к шалостям и стилю жизни дочери, знала всех друзей ее по никам, но по привычке называла их светскими именами.

– Постараюсь! – ответила Мистерия, выбегая на лестничную клетку.

– Постарается она… плохо стараешься… мне уже ректор звонил насчет твоих прогулов… хорошо, что он друг твоего отца, а то бы уже давно вылетела бы со свистом из этого приличного заведения, – устало проговорила мать, не отрываясь от мытья посуды, зная, что любимого чада в квартире уже нет. – Выросла…

Выбежав на улицу, Мистерия обнаружила забавную картину: посреди двора стоят пять мотоциклиста, в черных кожаных плащах рядом со своими, блистающими никелем, "конями", и все прохожие и бабушки на лавочках смотрят на них, раскрыв рты. Их было четверо, как всадников апокалипсиса. Пятым в этой кавалькаде был Бальт. На фоне черных силуэтов своих спутников, он выделялся обилием красных красок в одежде. Длинный хвост вороненых волос падал на кроваво-красный кожаный плащ, из-под которого виднелась белая рубашка с черным галстуком. Это конечно нельзя было отнести к классической готике, на чем Бальт, кстати, и не настаивал, но к вампирской тематике такое одеяние со скрипом, но подходило. Его байк, тоже не был похож на стандартный готический. Обычно готы ездят на чопперах, круизёрах или спортах, и отличаются от простых байкеров только раскраской "коня". Бальт же имел ярко раскрашенный огненными рунами и черепами трайк. Мистерия подбежала к своему любимому, чмокнула его в открытое забрало, быстро и привычно нацепила протянутый шлем и прыгнула на задние сиденье, обхватив своего возлюбленного всеми имеющимися конечностями, выставив при этом на показ все то, что скрывала ее малюсенькая юбочка. Умножив тем самым количество зевак вдвое, так как к открывшим рты бабушкам и мамашам, выведшим на вечерний променад своих чад, присоединилась вся мужская часть двора. А посмотреть там было на что.

Кавалькада из пяти байков, немного погазовав и подымив, на холостых для пущего авторитета, двинулась за город. В сторону Кровавой крепости, единственного готического замка, да и вообще единственного древнего, сохранившегося в окрестностях города, с плохо произносимым названием, Вертепск.

Новое шоссе, построенное в угоду расплодившимся богачам, кои селились в этом живописном районе по соображениям престижа, было сделано на совесть, и позволяло ехать, не задумываясь о подвеске и других деталях "железных коней". До места они добрались быстро, но не это было самым главным. Главное – они это сделали красиво, как и подобает венчальному эскорту. Возглавлял их колону Вамп на черном круизере. Ветер трепал полы его плаща и показывал прохожим и мимо проезжающим водителям красную подбойку, что в купе со стилизованным под череп шлемом, делало его похожим на несущегося вампира эпохи апокалипсиса. Далее следовал трайк влюбленных, сопровождаемый с боков Чаром и Ангелом на чопперах. И завершал процессию Чертенок. Было любо-дорого посмотреть и на саму их процессию, и по сторонам. По бокам дороги стояли двух, трех, четырех, а иногда и пятиэтажные особняки новой Вертепсковой знати. Тут были и простые типовые дома, и стилизованные под древность, и полные абстрактности, и конечно дома в стиле хайтек. Но любой дом в этом месте обязательно имел каминную трубу, въезд в подземный гараж, лифт и, конечно же, огромный сплошной забор, с красивейшими, но непреступными воротами. Залюбовавшись причудливостью местной архитектуры, Мистерия не заметила, как они доехали до пункта назначения. До величественного замка Кровавая крепость, который Бальт арендовал на ночь венчания у мэра города. Откуда него такие деньги никто не знал. У Бальта всегда водились деньги, но все забывали спросить, откуда они, когда он в клубе оплачивал всю выпивку. Да и какая разница, откуда у человека деньги? Главное он их умеет тратить, а самое главное, что львиную часть их он тратил на нее. Кавалькада мотоциклистов въехала в ворота замка, и сердце Мистерии зашлось в восторге. Тут было все. Огромные столы с напитками и блюдами, сцена, на которой музыканты играли готическую музыку, ну и конечно алтарь и два деревянных дорогих гроба, с помощью которых и будет производиться таинство обручения. Посетителей было море. Тут были все клубные друзья, знакомые, в общем, все из Вертепска, кто хоть как-то был знаком с готической культурой.

Они остановили "железных коней" около алтаря и покинули седла. Кто-то из заранее подготовленных гостей щелкнул зажигалкой и вспыхнул пламень, отделивший Бальта, Мистерию и исполнителя роли жреца от остальных.

– Внемлите небеса! – начал зычным голосом жрец. – Сегодня перед вашим ликом двое хотят обрести вечный союз. Внемли нам, грешным, мать всея живого, истинная хозяйка живых, богиня Смерть. Ничего так не скрепляет узы между людьми, как ты, Великая! Ибо жить ради другого проще, чем умереть! Любовь – это жертва, любовь – это способность отдавать. Но ничто так не жалко отдать, как самое дорогое на этом белом свете, жизнь. Но любовь не только отдача и жертвенность, так как если кто-то отдает, второму нужно принять.

Речь жреца набатом разносилась по окрестностям.

– И нет большей жертвы, чем жизнь, и нет большего счастья, чем принять в дар эту жертву! – жрец обратился к девушке, подняв к темному ночному небу перевернутый крест. – Согласна ли ты, Мистерия взять в мужья Бальта? Согласна ли ты, умереть ради него, жить ради него?

– Да! – ответила Мистерия. – Я готова умереть ради него и жить ради него!

– Согласен ли ты, Бальт, взять в жены Мистерию? Согласен ли ты…

Пролетевшая летучая мышь задела поднятый крест и заставила говорившего запнуться.

– Да. – произнес Бальт, не дожидаясь окончания фразы.

Тот же подготовленный посторонний вылил ведро воды на огонь, сделав тем самым небольшой проход в огненном кольце.

– Пройдите же дети мои, и мы похороним вас вместе, дабы ничто на свете так не сближает людей и не связывает их навечно, как великая богиня Смерть! – немного смутившись, продолжил человек в черной хламиде.

В полном молчании они прошли к двум гробам. Четверо байкеров, сопровождающих их в поездке и символизирующих всадников апокалипсиса, помогли им лечь в эти деревянные изделия.

Когда закрывали крышку, Мистерии стало не по себе. Не то что бы у нее была клаустрофобия, но…

Но сразу захотелось выбраться оттуда. А когда она поняла, что гроб начали опускать в могилу, тело начал бить озноб, а в разум вселяться паника. Что если ей не хватит воздуха? Что если … Ведь произойти-то может всякое!

Мистерия толкнула крышку, чтоб выбраться из этого деревянного мешка, но та не поддалась. По крышке что-то стукнуло.

– Это они комки земли бросают! – пронеслось эхом в голове девушки.

Признавать смерть и всем говорить, что не боишься ее и приклоняешься перед ней, это ничто перед тем, что испытываешь, когда тебя хоронят.

Минуты казались вечность, стуки кусков земли о крышку гроба казались разрывами снарядов. И только любовь к Бальту, невозможность выбраться и понимание, что это не по-настоящему и скоро закончиться не давали рассудку девушки сойти с ума. Вот ее ложе дернулось и пошло вверх…

– Как все же хорошо жить! – прошептала Мистерия с облегчением.

Крышка открылась, и чьи-то руки помогли ей встать и выбраться из гроба. Толпа вокруг ликовала, уже начали открывать бутылки и произносить тосты. Жрец подвел ее к Бальту и вложил ее руки в его ладони.

– Вы прошли смерть друг ради друга, вы смогли пожертвовать самым дорогим ради любимого человека, так живите теперь вместе! Я, служитель велико богини Смерти, здесь и сейчас называю вас мужем и женой! Амен!

Мистерия прижалась к возлюбленному. Бальт обнял ее и поцеловал.

– Горько! – летело со всех сторон.

– Теперь ты моя, – произнес он и прикоснулся своими губами ко лбу девушки.

– До конца моей жизни, – произнесла она и поцеловала его в губы.

– До конца жизни, – подтвердил Бальт, и они слились в долгом и страстном поцелуе.

– Ну что, теперь в клуб, праздновать? – спросил Чертенок.

– Вы да, мы нет.

– А мы, почему нет? – непонимающе уставилась на возлюбленного Мистерия.

– Потому, что для тебя у меня есть сюрприз. Как ты смотришь на то, что наша первая ночь пройдет в этом старом сказочном замке?

Мистерия подпрыгнула от изумления.

– Конечно за! Это великолепно! О чем еще может мечтать девушка гот, как не о первой ночи в овеянном мрачными легендами замке? Это лучший сюрприз, который ты мог мне подарить!

– Сюрпризы еще не кончились, поверь мне, – улыбнулся Бальт, – только там немного прохладно…

– Это ничего, я тебя согрею, – улыбнулась девушка и сильней прижалась к любимому.

– Вамп, собирай народ, и езжайте в клуб. Немного позже мы к вам там присоединимся. – Бальт подхватил любимую на руки. – Пойдем?

– Пойдем, – прошептала она и обхватила руками его шею.

Уезжая, гости видели, как Бальт нес на руках целующую его Мистерию.

Спальня находилась на втором этаже. Он нес ее до спальни на руках и нежно положил на широкую кровать с балдахином. Пол в спальне был устлан лепестками роз, рядом с кроватью стоял небольшой столик с бутылкой шампанского и двумя фужерами. Мистерия, пьянея от роскоши и романтизма происходящего, потянулась опять к возлюбленному целоваться, но Бальт остановил ее, прижав свой палец к ее губам. Он молча открыл бутылку, разлил шампанское по бокалам и преподнес один из них любимой. Шампанское было чудесным. Девушка осушила фужер одним залпом и кинула его на пол.

– На счастье… – произнесла она и провалилась в темноту.

Яркие сны не хотели отпускать ее, но им пришлось.

Очнувшись от забытья, Мистерия не смогла пошевелиться. Тело бил озноб, а перед ней стоял ее любимый Бальт…

Бальт изменился. Не сильно. Но это небыли те изменения, что сразу бросаются в глаза каждому. Глаза стали чуточку суровее, печальнее. Глаза казались старческими, что не соответствовало молодому лицу обладателя глаз. Кожа стала чуть-чуть бледней, движения более быстрыми и резкими.

– Бальт, это ты, или я еще сплю?

– Это я, девочка, это еще я, – голос тоже изменился, став более глубоким и насыщенным.

– А почему я не могу пошевелиться? Это такая игра?

– Нет, это уже не игра. Это уже жизнь. Ты связана, – сказал Бальт и улыбнулся.

От его улыбки девушке стало не по себе. У возлюбленного появились клыки.

– Что происходит Бальт? Я не хочу быть связанной! И что это за маскарад с клыками?

– Это не маскарад моя милая. Повторяю, это жизнь.

– Ты…

– Да. Я тот, про кого ты подумала. Я из тех, про кого ты так любила читать книжки и смотреть фильмы. Тот, чей образ вы так любите романтизировать.

– Но… Это невозможно! Вас не может быть, вы вымысел людей! Вы только романтизация страхов темного средневековья!

– Милая наивность, – рассмеялся Бальт и присел на край кровати, – тебе будет легче думать, что, таких как я, не существует, когда я буду кусать твою нежную шею? Если тебе будет легче, то думай.

– Ты не можешь меня укусить! – Мистерия только сейчас начала понимать, что это не сон. – Я же твоя жена!

– Не смеши меня моя маленькая, ты ведь и сама не веришь в этот обряд. Даже для тебя он ничего более как просто романтическое представление, не говоря уже обо мне. Вы, люди, слишком связаны своей моралью. Я изучил вашу породу, для вас реален только законный брак. Вы сами создали себе такие законы, и сами же их беспрекословно исполняете. Все что мы сегодня сотворили, даже для тебя является ничем иным как игрой.

– А клятва? Ты же дал клятву быть со мной до самой твоей смерти?

– Ты плохо слушала Мистерия, я лишь только согласился взять тебя в жены, но не более того, – Бальт положил свою ладонь на ее обнаженное бедро и провел рукой, остановившись, толь около нежной ткани трусиков.

Рука была холодная, практически ледяная. Выдержав небольшую паузу, дав Мистерии почувствовать весь холод своей плоти, резким движением сорвал с нее трусики.

– Но… Ты же любишь меня! – слезы лились с лица девушки.

Она понимала, что это реальность, ее реальность, но разум до сих пор отказывался в это верить. Сотни прочитанных книг и десятки просмотренных фильмов, где красивый, галантный вампир кусает обаятельную жертву и сливается с ней в вечном танце смерти… Наряжать в одежду "а-ля вампир" и рассуждать за чашечкой коньячка о романтизме вампиров это одно. А вот видеть перед собой настоящего вампира и понимать, что жертва это ты, что его "поцелуй" принесет тебе забвение, или, если верить фильмам категории «Б», существование в шкуре зомби – это совершенно другое. О смерти очень легко рассуждать, легко думать, легко даже ложиться в гроб, если знаешь, что тебя оттуда извлекут, да еще напоят вином, как героиню вечера… Смерть красива, когда она далеко и не по твою душу. Боже, как же не хочется умирать! Даже если там, если оно вообще существует "там", действительно рай… Тут всегда лучше.

– Я тебя люблю? Скажи мне, может ли человек любить барашка настолько, чтоб отказаться от шашлыка? – его рука скользила дальше, наполняя глаза девушки слезами и разрезая тонкими, но острыми ногтями завязки на корсете, обнажая нежную, девичью грудь от оков одежды. – Можно ли есть гречневую кашу, и любить гречку, не как растение, а как себе подобного? Вы и мы это два разных вида. Какая может быть любовь между кошкой и мышкой, если первая собирается позавтракать второй?

– Но я же не мышка!

– А я не человек.

Бальт погладил ее по волосам.

– Единственное, чем я могу тебя успокоить, это сказать, что это не больно. При твоем образе жизни, нужно было бы бояться разбиться на мотоцикле, быть изнасилованной шайкой малолетних преступников или убитой каким-либо маньяком. Вы дети будней, которым нахватает вкуса жизни. Ваши предки жили либо в непроглядной нищете, либо в военное время, либо во время послевоенной разрухи, и им некогда было экспериментировать со стилями и направлениями, у них просто не было на это времени. Вы же от изобилия всего ищите еще большего. Вы дети эпохи развлечений. И чем они извращённее, тем больше они вам доставляют удовольствий. Кто-то от желания выделиться и получить свою толику кайфа рискует жизнью, кто-то начинает принимать наркотики, кто-то носится по лесам с мечом и щитом в руках, а такие как ты обожествляют смерть, грезят романтикой смерти. Я подарю тебе эту романтику, я покажу тебе то, чем ты так давно грезила.

Бальт наклонился над Мистерией и лизнул шершавым языком пульсирующую вену на шее.

– Прекрати! Я не хочу умирать! Тебя же найдут и убьют! Все же знают, что мы с тобой остались вдвоем! – мысли путались, дыхание Бальта казалось сладковатым и пряным. Если бы не близость момента смерти и не страх, сковывающий тело и сознание девушки, Мистерия завелась бы от такого дыхания. – Отпусти меня, я никому не расскажу, что ты вампир! Я уеду из города. Я буду приводить к тебе знакомых девчонок! Ты же знаешь, их у меня много. Знакомых.

– О себе я как-нибудь позабочусь сам, – он поцеловал ее в губы, – не бойся, это не больно…

– Нет!!! – прорезал девичий крик холодные и пустые залы древнего замка…

На следующий день по телевидению было сообщено о странной смерти девушки, чей труп нашли в замке "Кровавая крепость". О том, что убийца стилизует свои действия под вампира, что очень похоже на случай произошедший два месяца назад. В городе опять начали ходить слухи о маньяке, и родители принялись запрещать своим чадам возвращаться домой поздно. А полиция искала человека по кличке Бальт, о котором было известно очень мало. Обычная внешность, всегда при деньгах, всегда с мотоциклом… Но ни настоящего имени, ни где живет, ни где работает, не могли сказать даже те, кто еще недавно числил его своим лучшим другом.

День был весенним и ясным. Они возвращались из библиотеки. Скромная девушка в юбочке по колено и белой блузке, и молодой человек в чистом, но недорогом костюме.

– Слушай Лен, а давай сейчас в замок съездим. А то столько о нем читали, а ни разу не видели.

– Так до замка далеко, мы там только к ночи будем. Давай уж лучше завтра с утра.

– С утра не интересно. Ты представь: я, ты, ночь, замок. Классно же!

– Серега, ты неисправимый романтик! За что я тебя и люблю! – рассмеялась девушка.

– Ну, так ты согласна? Да или нет?

– Согласна.

– Тогда поехали! – глаза Сереги полыхнули красным огнем, но Лена этого не заметила, так как уже закрыла глаза и тянулась губами к любимому.

Хэдхантер

Мужчина шел в город со стороны вокзала. Вертепск не совсем маленький городишко, где все знают друг друга в лицо, но и не многолюдный мегаполис, где не знаешь, как зовут соседей по подъезду. Идущий не был местным и вряд ли его вспомнил бы хоть один коренной житель, а некоренных в городе практически и не водилось. И вроде бы мужчина одет был обычно, как большинство граждан, и вроде портфель у него был стандартный для всей территории российской империи, и лицо обычно-стандартное, но… Было в нем что-то, что так и кричало каждому встречному: Я не местный! Приехавший в командировку или на работу? Вряд ли. Местные бонзы предпочитали иметь дело только с работниками-аборигенами, так как по жадности своей терпеть не могли оплачивать наймитам дорогу, проживание, и еще массу услуг, которые были положены приезжим работникам по КЗоТу. Отставший от поезда? Остановка скорых поездов была на станции Вертепска около десяти минут, а ближайший продовольственный магазин находился в пятнадцати минутах ходьбы, так что опоздавшие иногда случались. Но это был явно не отставший. Отставшие ходят медленно, любуясь достопримечательностями, а-ля тут Пушкин в лужу наступил, или бегают с выпученными глазами, высматривая полицию, дабы там оказали содействие в столь прискорбной ситуации. Этот же шел быстро, четко, не глядя на таблички местных достопримечательностей, зная, куда и зачем ему нужно. Серенькой личностью, в общем-то, был этот прохожий. Но что-то было в нем такого, что заставляло прохожих смотреть ему в след и поминать про себя черта и его сородичей.

Мужчина двигался к маленькому зданию Вертепского института тяжелой промышленности. К некогда засекреченному ведущему институту области, сейчас пришедшему в упадок и державшемуся на плаву только за счет энтузиазма и фанатизма старых кадров. Но, что интересно, если сам институт и держался на плаву еле-еле, то охрана его была, как и в стародавние времена, молода, подтянута и укомплектована по самым высоким стандартам. Тут нельзя было встретить на проходной вялого вахтера пенсионного возраста, как в других подобных заведениях. Тут все были высоки, коротко стрижены, одеты, в однообразные камуфляжи, и оснащены однообразно. Пронести через охрану что-то, было практически невозможно, да и не через охрану тоже. Весь трехметровый бетонный забор был густо усеян колючей проволокой, вязью камер и дугой электронной аппаратуры охранного типа. На проходной, домик которой уже давно разваливался на кусочки, требуя капитального ремонта, стояло новейшее оборудование по слежению и контролю. Как говорят, пройти через этих церберов нереально, но приезжий это сделал легко. Он просто ткнул в лицо выскочившему навстречу охраннику какой-то корочкой и беспрепятственно прошел мимо. И даже писк металлоискателя не смог убедить здоровенного, коротко стриженого громилу хоть как-то воспрепятствовать. Старший охранник, которого сейчас не было на месте, по причине приема пищи и который работал в этом институте с самого открытия, взглянув на приезжего, точно бы сказал, что его тут никогда ранее замечено не было, даже эпизодически. Но, не смотря на это, незнакомец прошел к лифтам, как будто это был привычный каждодневный его маршрут, вызвал лифт, и направил его, не секундой не сомневаясь, на пятый подземный этаж, словно делал это много лет ежедневно. Выйдя из лифта, он вошел в курилку, где в это время находился один единственный человек. Не человек даже, а человечишка. Интеллигентик. Василий Иванович Долгощупиков, инженер, мастер по наладке жаровых котлов.

Не стесняясь и не распыляясь о погоде и других никому ненужных темах, для завязки разговора, чужак приступил к главному.

– Добрый день, если не ошибаюсь, Василий Иванович Долгощупиков, инженер этого института и мастер наладки жаровых котлов?

– Скорее утро, чем день, и не такое уж оно и доброе, – буркнул в ответ человек, – в остальном не ошибаетесь. Именно Василий, именно Долгощупиков, и, естественно, инженер и мастер. С кем имею честь?

Василий Иванович был человеком с виду обычным. Высокий, немного сутулый, как большинство высоких людей. Возраста среднего, без особых примет, с простой обывательской внешностью. В общем, не был Василий Иванович отличен от миллионов обычных людей нашей прекрасной области.

– Простите, пожалуйста, забыл представиться, – незнакомец расплылся в улыбке, – Адам Григорьевич Лазарев. Менеджер по кадрам фирмы "Адов и Ко". Ну, а если совсем точно, то я являюсь хэдхантером этой фирмы.

– Вот так вот и сразу хэдхантером? И прямо так напрямую об этом заявляете? Видел, конечно, в своей жизни перекупщиков, но чтоб они представлялись вот так открыто… Браво!

– А что таиться то? Бизнес вполне легальный. Я же не воровать у вас идеи пришел, и не грабить вас. Я пришел предложить вам хорошую должность и хороший заработок, который вам не сможет никогда предложить ваш институт. Согласитесь – хорошо, нет, ну что ж, незаменимых, сами понимаете, не бывает.

– И многих вам такой тактикой удалось завербовать на службу?

– Честность – девиз нашей компании! И уверяю вас, мы не даем, как другие, тех обещаний, которых не сможем выполнить.

– А руководство в курсе, чем вы собрались тут заниматься?

– Мое, точно в курсе, а ваше не знаю. Хотя посудите сами, если я сюда прошел, следовательно, кто выписывал мне пропуск, точно должен быть в курсе событий, а выписать сей важный документ может по уставу вашего заведения, если я не ошибаюсь, только руководитель.

– Дожили, – Василий Иванович взял в рот сигарету и начал хлопать себя по карманам в поисках зажигалки, – свой же директор не против, чтоб меня переманила к себе чужая фирма… Куда катиться мир?

Адам Григорьевич услужливо поднес свою зажигалку собеседнику и дал прикурить.

– Если судить по Библии, то мир, как и положено, катиться ко второму пришествию. Что же касается вашего директора, так помилуйте, рыночные отношения. Он, видно, посчитал, что это будет ему выгоднее.

– Хорошо, оставим демагогические разглагольствования и приступим к нашим баранам, – инженер выпустил большую порцию дыма в воздух, – но, перед этим я хотел бы получить честный ответ на один мой вопрос.

– И какой же будет вопрос?

– Как я понимаю вы не местная фирма.

– Столичная, – уточнил приезжий.

– Вот вам и вопрос. Чем мог заинтересовать вас простой мастер жаровых котлов, да притом из имперской глубинки? В столице что, мастера кончились? Или вы думаете, мы в провинции до сих пор работу бутылками водки меряем, и пытаетесь сэкономить на заработной плате?

– В столице все есть, там как говорится, каждой твари по паре. Но там нет подходящих именно нам. Сэкономить на человеке с периферии нам и в голову не приходило, так как с нынешним информационным потоком, даже на самых северных границах нашей необъятной родины, все в курсе, сколько что стоит. Так что бы вы хотели получить, чтоб быть готовым на нас работать?

– Ну, попросить то я могу много, дачу, квартиру, машину, зарплату в миллион золотых рубликов.

– Это все мелочи. Я б советовал думать не о квартирах и машинах, а больше о себе и об ближних своих. Я бы на вашем месте, например, просил бы нашу компанию помочь вашей дочке. Представляете, вы соглашаетесь работать на нас, а мы делаем все, чтобы ваша дочь опять научилась видеть.

– Вы издеваетесь? – от негодования Василий Иванович подскочил со стула. – Идите вон!

Адам Григорьевич даже не шелохнулся.

– Не орите вы так, я же сказал, что наша фирма не дает обещаний, которые не может выполнить.

– А про дочку? Я возил ее на обследование к лучшим врачам и все они сказали, что сделать ничего невозможно! Вы не господь бог случаем?

– Сядьте. Я не Господь Бог и даже не ангел его. Что вы скажете, если я вам скажу, что мы конкурирующая фирма? – сказал приезжий и улыбнулся.

– Кому конкурирующая?

– Тому, кем вы хотели меня посчитать.

– Только не говорите, что вы есть не кто иной, как Дьявол…

– Не скажу, вы же не думаете, что у дьявола нет больше дел, как заниматься вашей персоной лично? Для этого есть такие, как я, состоящие у него на посылках.

– И вы думаете, что я поверю в эту ахинею? Мы с вами не в каменном веке живем и не в темном средневековье, чтоб безоговорочно верить в персонификацию добра и зла. Если вы помощник дьявола, то предоставьте этому доказательства.

– Я умиляюсь людскому неверию. И какие доказательства вы хотели бы видеть? Мне что представить вам справку за подписью самого Князя? Но ведь даже посмотрев на эту справку, вы не поверите и скажете, что это всего лишь бумажка и ценности не представляет, так как подделывается за пять минут. Какие вам нужны доказательства моей вменяемости и честности?

– Ну, сотворите что-нибудь такое, чтоб я поверил вашим словам, а не считал больным с хорошей фантазией.

– А что сотворить?

– Ну, не знаю… Ну, хоть огонь из пальца…

– Огонь из пальца? Нет уж, увольте. Клоунские представления давайте оставим для конкурентов. Это они любят по воде аки посуху, воду из вина, булки делить… Мы серьезная фирма, а не пиар компания, нам такие методы не к лицу.

– Ну, хоть что-нибудь вы можете сделать, чтоб я поверил в то, что вы не обычный сумасшедший?

– Необычный сумасшедший? Звучит двусмысленно, – улыбнулся Адам Лазорев. – извольте, я сделал это еще когда вошел сюда.

– Что-то я, если честно, ничего такого сверхъестественного не заметил.

– А это и не планировалось. Я еще раз объясняю, мы делаем чудеса для работы, но никогда для пиара. За кукольными чудесами для пиара в нищих массах, это к нашим оппонентам. Вы можете представить, чтоб Дьявол вышел к толпе и начал пиариться дешевыми трюками, как превращение воды в вино?

– Ну, на счет Дьявола мне судить сложно. Но вы сами же сказали, что сделали какое-то волшебство… Так объясните, в чем он заключалось.

– Легко. Вы не подскажете случаем, во сколько вы пришли в курилку?

– Помню. Без пятнадцати восемь.

– И сколько мы уже с вами беседуем?

– Минут пять, наверное.

– А вам не кажется странным, что за это время никто сюда более не вошел? Сейчас же вроде время приема пищи, не так ли? Ведь вряд ли один-два человека хотя бы, не захотели перекусить вкусную еду?

– Не обратил внимания, увлекшись беседой с вами. Да это странно, в это время здесь обычно не протолкнешься.

– А вы на часы посмотрите.

Василий Иванович глянул на часы и вздрогнул.

– Без пятнадцати восемь. Странно… Наверное, встали…

– Вот видите, – рассмеялся Адам Григорьевич, – вы готовы поверить, в то, что часы, никогда раньше вас не подводившие встали, и даже не пытаетесь, сопоставив факты признать, что мое маленькое волшебство по остановки локального времени действует. Вот если бы я устроил бы тут мановением руки потоп или адово пламя, что, кстати, сделать легче, вы бы мне поверили быстрее.

Охотник за головами махнул рукой, и в туже секунду комната наполнилась водой, и инженер неготовый к этому начал захлебываться. Секунда и все стало как прежде, только Василий Иванович махал руками и хватал ртом воздух.

– Расслабьтесь. Все уже закончилось. Теперь то вы мне верите?

– Верю, – прохрипел собеседник, откашливаясь.

– Хотите еще пиарских чудес, или вернемся к тому, зачем я сюда приехал?

Долгощупиков, наконец, полностью откашлялся.

– Если по-честному, я вас уже боюсь.

– Не бойтесь, просто кормить вас хлебами, и поить вином не было ни желания и настроения. Да притом, вы, люди, так лучше понимаете. Сделай я ручей под ногами, вы бы это за гипноз приняли, и мне бы еще пришлось что-то бы придумывать. А этот способ быстр, легок и самое главное убедительный.

– Да уж… Что убедительный, это стопроцентно.

– Ну что, теперь перейдем к нашим делам. Вам уже понятно, откуда я и где вам предлагают работать. Теперь вы действительно можете убедиться, что зрение вашей дочери вернуть в наших силах?

– Уверен, чтоб меня… Как я понимаю вы, как это описано в рассказах и романах хотите купить мою душу?

– Упаси вас бес. Если б речь шла о вашей душе, то тут меня точно не было бы. Я напоминаю, что я хедхантер, а не ловец душ. Да и ловец бы вам не потребовался. Стоило бы дождаться вашей смерти и душа уже наша. Вам напомнить, про то, из чего у вас сделан дом и забор на даче? Не укради. Нарушение заповедей это уже путь к нам. А чтоб точно и бесповоротно, то ведомство Азазеля подсунуло бы под вас какого-нибудь инкуба или суккуба и дело в шляпе.

– Но если дело не в моей душе, то в чем?

– Уговорили. Если я уж сказал, что буду говорить правду, то давайте напрямую. Только учтите, вам эта правда встанет поперек горла. Вы согласны?

– А есть другой выход?

– В вашем случае нет.

– Тогда согласен.

– Тогда рассказываю. По стечению обстоятельств, у нас сейчас есть вакантное место смотрителя котлов. Да, тех самых котлов, в которых мучают грешников. Почему возникло свободное место, спросите вы? Отвечаю. Наш великий шеф, произведя в кой-то веки ревизию всех подвластных ему территорий, решил реформировать процесс искупления. С вашим техническим прогрессом, сексуальной революцией и вседозволенностью поток грешников не только не иссякает, но настолько увеличивается, что мощностей не хватает. И принято было решение обновить весь парк техники. Вот тут наша фирма и столкнулась с небольшими трудностями. Черти и демоны, великие мастера и фантазеры по поводу совращения душ, но полные профаны в технике. Мы можем пользоваться и виртуозно это делаем, но не изобретать, так как это в нас изначально не заложено. Вот тут и пришла идея, что на эту вакансию лучше всего принимать людей, так как вам изначально даны возможности выбирать и, следовательно, изобретать. Если вы согласитесь, вам будет поручено изобретать новые виды котлов, кои будут работать лучше, жарче и быстрее. Не волнуйтесь, сами вы в пытках участие принимать не будете и даже в испытаниях, на грешниках естественно. Мы же понимаем ваши убеждения. Пытать и мучить вам подобных вы не сможете. На этом и строится расчет. Нам нужны изобретатели и ученые, а не садисты, так как любой затрепанный черт превзойдет любого садиста по всем критериям. Ловлю стандартный и уже заданный вопрос, насчет того, почему именно вы. Сейчас от вас потребуется все самообладание и выдержка. Готовы? Через полгода у вас начнутся боли в животе, вы обратитесь к врачу, пройдете обследование, как полагается, и у вас найдут саркому лимфосистемы. Я надеюсь, объяснять не надо что это такое?

– Нет, – прохрипел Долгощупиков.

– Тогда продолжаю. Четыре "химии" хоть и продлят ваше существование, но, увы, ненадолго. По прошествии десяти дней после вашей смерти, жена, ваша любимая Нина Карловна, не выйдя из шокового состояния, начнет переходить шоссе на красный свет и будет сбита пьяным обладателем Мерседеса. Дочь, как несовершеннолетний инвалид попадет в интернат для слепых, квартира будет продана, так как находиться в ипотеке, и....

–Хватит! – прокричал инженер. – Довольно!

– Хорошо. Довольно значит довольно. Заметьте, я предупреждал. Зная вас, то, что вы почти каждый год изобретаете усовершенствования котлов, и только по несправедливому стечению обстоятельств и идиотизму вышестоящих, эти изобретения остаются только на бумаге, наша корпорация, хотела бы предложить место изобретателя и реформатора нашей системы наказания и искупления. Если вы согласитесь, то к работе вы должны приступить уже завтра.

– То есть сегодня для этого мне нужно умереть?

– Незачем. Поймите, подождав всего годик, мы вас все равно получим. Но как душа вы нас, если честно, не интересуете. Душа – не человек, и изобретать ничего, увы, не может. Такого добра у нас пруд пруди. Вы нам нужны живым. Мы продлим ваше существование надолго, но, увы, не в этом мире. Здесь же все будет оформлено, что вы умерли. Такие правила.

– То есть в физиологическом плане я не умру, только формально?

– Да. Вас поселят в небольшой мирок, где вы будете жить комфортабельно и сможете воплотить все свои мечты и бурные фантазии. Единственное что вы все же будете обязаны, это работать на нас, и не сможете покинуть того мирка.

– А что тогда я получу взамен?

– Слышу хватку делового человека. Взамен, как я и говорил, наша фирма восстанавливает зрение вашей дочери, после этого делает так, что на вашу убитую горем семью выписывается наследство далекой тетушки, водитель злополучного мерседеса засыпает за столом, ну и немного мелочей, как хорошее столичное образование для вашей девочки, приятный и богатый муж, ну и еще что-нибудь.

– Я их больше не увижу?

– Увы, таковы правила.

– А нельзя ли сделать так, чтоб я тут остался? И не нужно бы было вам тратиться на наследство и другие траты. Только зрение дочери верните и все. А я буду тут работать и посылать изобретения вам. Да что посылать, у меня, их сейчас столько, что вам на много лет вперед хватит. Ведь посудите, это же будет выгодно и вам и мне.

Лазарев встал.

– Я люблю деловые хватки, но не тогда, когда человек хочет получить все по контракту и заплатить как можно меньше. Условия контракта не могут быть изменены. Вы знаете, что вас и вашу семью ждет в будущем, и знаете, что можно будет сделать для исправления ситуации. Ответ может быть только один: да, или нет.

– Можно подумать?

– Можно. Но не долго. Если вы согласны, то будьте завтра в семь утра на перекрестке Набережной улицы и проезда Инвалидов. Если же вы собираетесь проверить то, что я вам описал про ваше не столь далекое будущее, то прошу вспомнить про дачу, дом и забор. Верьте мне, лучше быть живым и здоровым в далеком мирке и изобретать новые виды котлов для грешников, чем самому в них кипеть. Да и притом, подумайте, сможете ли вы смотреть в глаза своей семье, зная, что их ожидает и, зная то, что вы могли их спасти, не сделать этого.

– Это шантаж, – проскрипел Василий Иванович.

– Никакого шантажа, правда, еще раз правда, и ничего кроме правды.

– Я буду думать.

– Думайте, времени у вас до завтрашнего утра. И не советую напиваться. Лучше по трезвому запомнить этот мир и насладиться напоследок его красками. Всего доброго.

– И тебе не хворать.

– Иваныч, ты, что сам с собой разговариваешь? Не заболел часом? – усмехнулся начальник смены.

Василий Иванович посмотрел на часы, было без четырнадцати восемь.

– Юрий Константинович, а ты когда сюда заходил, тут кроме меня больше никого не было?

– Окстись, Иваныч. Только ты. Слушай, иди-ка ты домой, отдохни. В тебе сегодня надобности больше нет, так что свободен.

– Спасибо, – Долгощупик вышел из курилки и побрел в сторону раздевалки.

Это был сгорбленный и уставший человек.

– Сдает Иваныч. Может действительно хворает? – подумал начальник смены, глядя в след удаляющемуся инженеру.

Всю ночь Василий Иванович сидел на кухне, пил чай и смотрел на звезды.

– Что я собственно теряю? – шептал Долгощупиков, прихлебывая еще теплый чай. – Скотское существование на копеечную зарплату? Беганье по инстанциям и выбивание инвалидкой пенсии для дочери? Ежегодные унизительные проверки ее зрения на комиссии, как будто зрение у нее может восстановиться само собой, если на руках уже есть заключение ведущих столичных специалистов о том, что зрение потеряно навсегда и восстановлению не подлежит? Скучную работу и вечный отказ начальства по поводу его предложений по реконструкции цеха и изобретений? Это тяжело потерять?

Пепельница уже была переполнена окурками.

– А что я приобретаю? Все для семьи. Счастливую жизнь для дочери, спокойную старость для жены. Мои изобретения будут хоть кому-то нужны. Мой ум кто-то оценит. Пусть даже это будет Ад, и это будет использовано на грешниках, но им все равно мучиться, даже если я откажусь от этого предложения. Да и кого я жалею? Воров, которые в "смутное десятилетие" разворовали страну? Бандитов, которые чинили свои разборки и убивали друг друга, не смотря на жертвы среди мирного населения? Маньяков, что убивали и насиловали детей? Насильников, кои испоганили судьбы ни в чем неповинным женщинам? Толстосумов, которые наслаждались роскошью, когда простые люди еле сводили концы с концами, а некоторые загибались от голода и холода? Нет! Для этих-то личностей я буду стараться в двойне и изобрету такие котлы, чтоб им пришлось там почувствовать всю боль, за все бесцельно прожитые годы.

– Ты спать сегодня будешь? – крикнула из спальни жена. – Тебе завтра на работу. Или ты забыл?

– Сейчас приду, солнышко.

– Давно ты мне про солнышко не говорил, – жена уже стояла в дверном проеме. – У тебя что-то случилось?

– Эээ… – поперхнулся чаем Иванович. – С чего ты подумала так?

– Дедуктивный метод. Слишком много чая, слишком много сигарет и спать не идешь. А на самом деле, я ж тебя чувствую за версту. Ты сегодня пришел какой-то не такой, я сразу почувствовала, что-то случилось. Но ты же партизан, пока не спросишь, сам не расскажешь. Давай колись, что случилось.

– Понимаешь солнышко, мне командировку предложили.

– Сколько платят и надолго ли?

– Платят много и надолго. Но самое главное, они обещали помочь нашей малышке. У них есть какой-то суперврач, обещали, что зрение восстановиться.

– Это же очень здорово! – всплеснула руками жена. – И что тебя не устраивает, если платят достойно? А насчет дочери… Лишним шанс никогда не бывает, лучше сделать больше, чем упустить шанс.

– Понимаешь… Мне приодеться делать плохие вещи…

– Тебя что, просили кого-нибудь убить? И ты согласился?

– Сплюнь! Никакого убийства мне не предлагали. Просто эта командировка, как бы это сказать, в места, где исполняются наказания.

– В систему ГУИН что ли? А зачем им специалист по жаровым котлам?

– Понимаешь, у них там большие потоки грешников…

– Кого?

– Ну, заключенных и они собираются реформировать систему искупления.

– Пытки что ли? Боже, куда катится мир?

– Вот и я думаю, стоит ли соглашаться? Стоит ли прикладывать свою руку к этому…

– На счет девочки нашей что?

– Они обещали помочь, если я соглашусь.

– Тогда соглашайся не задумываясь. Из этих ублюдков, кто сидит там, никто бы не задумывался на счет нашей дочери. Они знали, на что идут и нечего их жалеть. Нас из них никто не пожалеет.

– Ты думаешь?

– Уверенна. И нечего тут сопли распускать. Не ты, так другого найдут и нашему маленькому солнышку не помогут. Все хорош чай пить, пошли спать!

– Пойдем, – промямлил он и поплелся за женой в спальню.

Утро следующего дня играло красками как никогда ранее. Василий Иванович стоял на пересечении Набережной улицы и проезда Инвалидов.

– Ну что же, осталось только подписать контракт, – приезжий протянул бумагу, – прочтите и распишитесь.

– Кровью?

– Ручкой. Можно шариковой.

Долгощупиков бросил взгляд на контракт.

– А может все-таки…

– Нет, – резко оборвал его собеседник.

– Хорошо, – сказал инженер и подписал.

– Контракт подписан. Амэн.

Послышался визг тормозов и предсмертный крик мужчины. Василия Ивановича накрыла темнота.

После похорон Долгощупикова до его семьи донеслась весть, о смерти его какой-то далекой тетушки из Франции и о ее наследстве. У Леночки, на удивление столичных специалистов, началось восстанавливаться зрение, она пошла учиться в престижный институт, куда сдала вступительные экзамены самостоятельно и там познакомилась с молодым человеком, приятным во всех отношениях, являющимся, единственным сыном одного из нефтяных магнатов.

– Ну что грешники? – улыбнулся старый черт. – Нам прислали новый вид котла. Есть желающие опробовать новую технику?

А в далеком маленьком мирке перед рисунком нового своего изобретения стоял скучный, ничем не интересующийся и никому не нужный человек и шептал уже какое столетие подряд, – Зато им сейчас хорошо. А я… Я выдержу.

Мужчина шел в город со стороны вокзала…

Пастырь штрафбата

Комната была наполнена красным светом яркого заката. Красные закаты не редкость в Вертепске и его окрестностях. Город давно пользуется плохой репутацией среди многочисленного населения обширной территории бывшей Империи. Уж слишком тут было много странностей и необъяснимых случайностей. Про этот город ходили разные легенды. Одни глаголили, что все население этого городишки или знавалось с нечистой силой, или было этой нечистой силой само. Другие говорили о каком-то проклятье. Третьи объясняли всё наличием множества неосвященных кладбищ, языческих капищ и плохой аурой. Туристов было в городе крайне мало, несмотря на шикарную архитектуру города, построенную в стили готики и неоготики, так же в ансамбле города присутствовал ампир, но в меньшей степени. Город мог бы стать жемчужиной туристического бизнеса областного, а то и федерального, да и мирового масштаба, если бы не слухи.

– Дед, а дед! Расскажи Сережке про бой ваш, а то я ему говорю, а он не верит.

Около отдыхающего за чтением газеты пенсионера возникли два сорванца лет так десяти.

– Да не может такого быть.

– Так ребят, давайте по одному, а то вас, одновременно орущих, не поймешь.

– Деда, расскажи про тот бой в ущелье, про который ты мне рассказывал, а то Серега не верит.

– Не веришь Сергей?

– Простите, Прохор Александрович, но не верю. Слишком уж на сказку, или какой-то ужастик все это, со слов Вадьки, смахивает.

– Верю. Сам бы себе не поверил, если бы не пережил. Ну, уж если просите, то расскажу.

История эта, хоть и занятная, но долгая, так что присаживайтесь поудобней.

Произошло это во втором году большой имперской войны. Я до этого разведротой командовал, майором был. А к нам в часть политрука прислали. Старого то снарядом шальным накрыло. Тот мужиком был. Суровый конечно, но правильный. В личные дела не лез и занимался только тем, что ему положено, власть ни брал и дележом ее не занимался. А новый, как приехал, сразу начал свою власть устанавливать, под себя младших командиров гнуть. Да ладно бы честным словом и хорошими делами, но нет. В личные дела полез, в самое интимное руки свои засунул и давай там рыться. У кого жену фронтовую незаконную найдет, у кого родственников на оккупированной территории или не той национальности. Застращал и затерроризировал весь командный состав. Как с младшими закончил, принялся за середнячков. И вот приходит ко мне в землянку как-то раз. С бутылкой спирта, хлебом, с лучком, да селедочкой. И заводит разговор про жизнь, про службу ратную. Стакан, второй пропустили, и тут смотрю он начал в сторону нехорошую тянуть. Начал мне намекать, что моральные качества командира не должны ставиться под сомнение его подчиненными. Иначе они, дескать, в бою могут неправильно истолковать его приказ, и у них не будет уверенности в его стойкости и выдержки. И все это мне говорит краснолицый боров, который и врагов то видел пару раз за всю службу и то в тылу, в своем штабе, да связанных по рукам и ногам. И так он меня на путь истинный наставлял, что мне уже начало казаться, что это не я боевой майор разведки, а он, что это не у меня тридцать языков на счету, а у него. Но тут он перешагнул все мыслимые границы приличия, и решил мне напомнить, что мои родители были не имперскими подданными, и служили той стране, что сейчас одна из лидеров альянса. Вот тут я не выдержал и за грудки его взял. Ты, дескать, родителей моих покойных не касайся. Они еще до войны померли. Но это его не остановило, а даже раззадорило. И он начал высказывать теории и предположения, что у меня все так хорошо в рейдах получается, так как есть какой-то договор с вражеской стороной. Тут я не выдержал и врезал ему по морде. И все бы было хорошо, если бы этот боров не оказался на поверку худосочной барышней. От моего удара в нос, голова его дернулась и резко отскочила назад, сломав при этом его тонкие шейные позвонки. Мне потом следователь говорил, что это называется "эффектом хлыста". Военный трибунал прошел быстро и сурово. За убийство офицера мне должны были дать высшую меру социальной защиты, то есть расстрел. Но, учитывая мои заслуги на фронте, звание и все до этого полученные награды, разжаловали меня в лейтенанты и отправили командовать штрафбатом. Вот тут-то и начинается сказка, в которой я был как непосредственным участником, так и свидетелем всего происходящего.

Когда я прибыл в назначенное мне расположение, полковник внутренней службы, первым делом принялся узнавать, откуда я родом. В этом батальоне взвода по губерниям делили, чтоб вражды внутри подразделений не было. Да и с земелями всегда проще службу нести и штрафную лямку тянуть, чем с незнакомым человеком. Когда же полковник узнал, что я из Вертепска, то чуть не запрыгал от радости. Оказывается, Вертепский взвод у него уже как полгода без начальства ходит. Вот меня в тот взвод и быстрехонько направили. Взвод тот все стороной обходили. Никто не мог сказать ничего плохого про это воинское подразделение, вроде и хорошего масса, но все держались от него в стороне. Правда и солдаты этого взвода особого желания пообщаться с однополчанами не выявляли.

Я шел с вещмешком в расположение, когда мне на пути попались трое здоровенных бородатых мужиков в телогрейках и в армейских сапогах. Проходя мимо, они не отдали воинского приветствия, о чем я, остановившись, и высказал им.

– Товарищи солдаты, вы тут совсем расслабились? Приветствовать старшего по званию вас командир не учил? Или это уже убрали из устава?

Мужики уставились на меня как на боженьку, только что сошедшего с небес. Было видно, что они готовы исправиться, но что для этого делать, нужно не знали.

– Руку к голове прикладывать умеем, и говорить "Здравия желаю товарищ лейтенант"?

– А, ты об этом, товарищ? Так это мы завсегда, – сказал самый маленьких из них и сделал воинское приветствие. За ним повторили и остальные.

– Из какого взвода, бойцы?

– Вертепский, товарищ лейтенант, – ответил тот, кто заговорил первым.

– А эти двое, не говорят что ли?

– Говорят, но редко и мало. Наше дело воевать, а не лясы точить.

– Ну-ну, а вашего старшину как найти?

– А у вас к нему дело имеется? Или по поводу нашего воспитания решили с ним потолковать?

– А у вас во взводе все такие бородатые и любопытные?

– Бородатые все, а любопытных мало. Так насчет старшины то как?

– И по делу и по вашему воспитанию в частности. Я ваш новый командир взвода.

– Аааа… – выдохнул солдат, – тогда вам вон в ту сторону, – махнул он рукой, – там, около кухни был недавно.

– А у вас тут что, и полевая кухня имеется своя?

– Не, полевой не имеется. Это мы свою сами соорудили. Ту стряпню, что нам привозят, собаки есть не будут. Мы сами себя кормим.

– Понятно. А вы куда следуете?

– Да в соседний взвод. Там говорят, стоматолог служит бывший, а у нас зубы первоочередной инструмент.

– Вы ими что, колючую проволоку грызете что ли?

– Зачем же проволоку. Проволоку кусачками полагается.

– Ладно. Понятно. Отставить поход к стоматологу. Меня проводите до старшины, а там все видно будет.

– Никак нельзя товарищ лейтенант. Скоро альянсеры в атаку пойдут, и нам тогда тяжко будет.

– Ну, от больных зубов еще ни один человек не умирал.

– Человек может, и не умирал, а мы можем, – настаивал солдат.

И от его выражения лица и тона, я понял, что их лучше не останавливать, хотя бы до того времени, пока я не разберусь во внутренней политике и иерархии взвода.

– Ладно, я еще не в должности. Старшина знает?

– Естественно. Мы без разрешения с позиций ни ногой, мы ж не дезертиры там какие-то.

– Тогда шагом марш куда шли.

– Есть товарищ лейтенант! – второй раз они уже не забыли поднять руки в воинском приветствии, резко развернулись в унисон на каблуках и продолжили свой путь.

Старшину я действительно нашел около самопальной кухни. Три котла по пятьдесят литров на костре – вот все, что входило в эту кухню. Кроме старшины тут еще суетились два полуголых, несмотря на ноябрьский мороз, солдата.

– Товарищ старшина, – окликнул я, – подойдите ко мне, пожалуйста.

Старшина неторопливо поднял на меня глаза, оглядел с ног до головы и не торопясь, подошел.

– Здравия желаю, товарищ лейтенант.

Был старшина такой же, как и до этого встреченные солдаты. Огромен в плечах и бородат. Одет в таком же потрёпанный бушлат не уставного образца, и в валенки, вместо сапог.

– Здравия, товарищ старшина, я ваш новый взводный, – я протянул ему листок с назначением, – и хотел бы уточнить, где находиться расположение, где место дислокации и желал бы познакомиться с личным составом.

– Есть, товарищ лейтенант. Ваши распоряжения будут исполнены, с небольшими уточнениями.

– Это с какими уточнениями? – поднял я вопросительно бровь.

– Да сущие пустяки. У нас нет места расположения, мы днюем и ночуем в окопах. Так что с личным составом вы можете познакомиться или на самом месте нашей дислокации, или тут. Мы обедаем по очереди, так что за два раза и пообщаетесь.

– Да, все тут у вас не как у людей.

– Да вы присаживайтесь товарищ лейтенант, мясцо уже проварилось, сейчас покушаем, а там глядишь, и первая партия подвалит для знакомства с вами.

– А мясо то у вас откуда? Вроде штрафбаты мясом не снабжаются.

– Верно подмечено, товарищ лейтенант, штрафбаты мясом не снабжаются, но у нас тут свои снабженцы есть. Если бы не они, мы бы с голоду еще месяца два назад коньки отдали. А так ничего, держимся кое-как.

– Охотитесь что ли?

– Есть немного.

– А альянсеров не боитесь? Небось, стреляют?

– Да альянсеры людей ловят на мушку, а до больших собак им дела особого нет.

– О, как! А у вас есть специалисты, которые собак дрессируют?

– У нас тут все есть.

Разговор продолжался бы и дальше, но тут из окопов начали лезть солдаты на обед. Все они были бородаты. Все до одного.

– У вас что, весь взвод бородатый?

– Форма одежды у нас такая, – усмехнулся старшина, и нас накрыло земляными комьями.

– Альянсеры!

– Третий взвод занять позиции!

– Первый взвод занять позиции!

– Тьфу ты, – старшина поставил меня на ноги и отряхнул, – никогда спокойно пожрать не дадут. Идемте в окоп, товарищ лейтенант, держитесь рядом со мной. А после боя и познакомитесь с личным составом.

На нас шла пехота. Как всегда, под марш и слитным строем. Такое ощущение, что по-другому они начинать атаки не умеют попросту.

– Из пулеметов и автоматов зазря не палим! – раздался рев старшины. – Как строй разомкнут, ждать моей команды. За славой в атаку не лететь и далеко не забегать!

– Это вы к чему? – спросил я, не поняв смысл сказанного.

– Да не крикнешь лишний раз, все норовят, как встарь. Чем больше трупов, тем явственней победа. Все рвутся показать удаль молодецкую, да силушку задорную.

– А что в этом плохого?

– Как что, товарищ лейтенант? Сейчас, как в старину, не повоюешь. Сейчас не количество трупов на поле положенных исход сечи решают, а маневры и точная тактика вкупе со стратегией.

– Ну, это все понятно, но личную храбрость тоже нужно проявлять.

– Да была бы то храбрость, это одно. А то все больше дурость прет да азарт.

– Причем тут дурость?

– Сейчас сами увидите, только не пугайтесь шибко. Взвод! Пошли!

Альянсеры, разомкнув строй, не жалея патронов, ринулись на окопы штрафных батальонов.

И тут я в первый раз увидел это… В штаны я, конечно, не наложил, так как майору имперской гвардии, даже разжалованному до лейтенанта, пугаться чего-либо, кроме неодобрения его поступков начальством, не следует по уставу. Но зрелище, которое я смог лицезреть из окопа, удерживаемый рукой старшины, меня поразило до чрезвычайности с долей дрожания членов организма. А спрашивается, кого не удивит до крайности, когда бородатый мужик с автоматом вылезает из окопа, бросив предварительно на бруствер автомат и телогрейку, и прыгает кубарем, вываливаясь напрочь из своих широких штанов и валенок. Но, самое забавное, что после этого он не бежит к противнику, подняв конечности к верху, а бежит на него на всех четырех своих лапах с оскаленной пастью. Блистая рядами отточенных до состояния бритвы зубов, громко и протяжно воя и плюя на точные попадания вражески пуль и шальные осколки недавно давшей поддерживающий залп артиллерии. И самое главное, что таких солдат не один, и даже ни два, и не три, а весь взвод, кроме меня и старшины.

– Что это? – поборов оторопь спрашиваю я.

– Как что? Ваш взвод в полном боевом блеске, – усмехнулся он, – да вы не открывайтесь, ребята как раз свою удаль будут вам показывать, зрелище будет хоть куда.

Я посмотрел на поле и больше не отводил от него глаз. То было жестокое, кровавое, но до ужаса красивое зрелище. Большие животные, без определенной породы, похожие и на лютых волков, и на волкодавов, разом носились по полю и рвали на куски тела мечущихся альянсеров, уже не годных к какому-то дисциплинированному отступлению.

– Вы тоже так можете? – спросил я, не отрывая глаза от битвы.

– Переворачиваться? Могу.

– Тогда почему не пошли в атаку со всеми?

– Я сейчас исполняю обязанности пастыря, товарищ лейтенант.

– Это что значит?

– А значит, что если уйду в атаку со всеми, то мы устроим очень большую бойню, но уйдем стаей с мест дислокации. Вот про это я и говорил, кстати, ранее. Порвать то мои бойцы многих могут, только если в запал и азарт войдем, бой то выиграем, а вот фланг для других вражеских войск откроем.

Он посмотрел на меня, глянул косо на поле.

– Ну, пошумели, и будет, – поднес ко рту небольшой рожок из рога какого-то животного и почти не слышно, свистнул.

И тут же вся стая, как единое целое, бросила свою добычу и рысцой пошла в сторону своих окоп. Зрелище это было не хуже того, что было мной увидено ранее. Звери подбегали к брустверу окопа, кувыркались и вниз падали уже человеческие тела, споро подхватив вещи и оброненное оружие.

Пока все одевались и обувались, старшина повернулся ко мне и молвил.

– Я смотрю, товарищ лейтенант, ты сильно таки не испужался и креститься не начал, это хорошо. Смотри сам, конечно, но предупреждаю, стая над собой потерпит только пастыря. По уставу, или какими иными премудростями, нами руководить бесполезно.

– А я смогу?

– Взвод, слушай мою команду! – зычно крикнул на весь окоп старшина. – Хочу представить вам нового нашего пастыря. Звать его будем при начальстве по званию, а без начальства, Разведкой, так как сей бравый муж, до назначения к нам, цельным майором в разведроте служил. Сейчас он посмотрел, что можете вы, а вечером посмотрим, что может он.

– Старый, а он что-то может?

Они спрашивали, как будто меня рядом и не было. Словно я для них был полный ноль, а не бывший майор имперской гвардии, и не нынешний лейтенант Вертепского взвода тринадцатого штрафного батальона. Хотя я и был полный ноль, для этих зверюг в теле человеческом, которые человека разрывали по ходу быстрого бега, не сильно напрягаясь, и не боялись пуль, что отскакивали от их шкуры, словно горох от стены кирпичной.

– Может. И думаю неплохо может, ибо смотря на ваши рожи не умытые, в отчаянье и панику, как все остальные, не впал, а культурно смотрел на ваши подвиги, и корил со мной вместе ваш азарт не в меру храбрый.

Все опустили головы.

– Прости Старый…

– Светлейший простит. Первое отделение на месте, этот кусок родины охранять, остальные обедать шагом марш!

Приказ повторять не понадобилось, ибо исполнять его начали сразу и беспрекословно.

– Старый. Вас так называют?

– Да хоть горшком назови, только в печь не ставь, – улыбнулся старшина.

– Старый, а вы уверены, что я все-таки смогу руководить вашими бойцами? Вас то они слушаются и уважают, а меня видят впервые. Это же не простые солдаты, что по уставу живут и соблюдают субординацию чинов. Я понимаю, они просто так меня слушать не будут.

– Вот сегодня вечером и покажешь себя, а там видно будет. Во время затишья я тебе помогать буду этой сворой управлять, а в боевых действиях сам должен будешь понимать, когда охолонуть стаю. Как увидишь что увлеклись, то и свисти в рожок, но не ранее, ребята, если их рано остеречь, сильно потом ругаются.

– А почему вам-то не остаться пастырем? – не унимался я. – Вы, по-моему, отлично справляетесь с обязанностями, и парни вас уважают.

– Да не пастырь я. Вожак, да, но не пастырь. Уж больно хочется с ними в атаку кувыркнуться, а когда кровь вижу, то еле с собой справляюсь. Ладно, лейтенант, хватит лясы точить, пошли мясца на зуб попробуем.

Мясо все жевали молча, исключая только лишь нас со старшиной и еще нескольких молодых парней. Назвать их оборотнями, или волколаками, когда они были в человечьем обличии, у меня язык не поворачивался.

– Старый, – обратился я к старшине, не столько желая заполучить его благосклонность, сколько почитая пословицу про монастырь и свой устав, – если я что-то помню в легендах про вас, то вы должны питаться исключительно свежим мясом, без термической обработки и мясо это должно быть человеческим.

– Ну, это в идеале. Сейчас война и мы на поле боя, тут не до деликатесов. Человеческое мясо вкуснее всего, это факт, и свежее оно в глотку идет намного приятней. Но посуди сам, что будет с нашим взводом, когда придет внезапная проверка, а тут цельный взвод сидит и глодает руки и ноги альянсеров в чистом виде? Вы же, люди, тоже в мирное время не такую дрянь, как сейчас ели. Вот и приходится есть что поймаем, то оленину, то говядину и свинину, а то и грызунов жрем. Всякое бывает.

– А можно не скромный вопрос? Точнее два.

– Хоть сто. Если я смогу на них ответить естественно. Но, прошу не нужно спрашивать, не скушал ли я когда-то вашего родственника. Ибо когда я в личине зверя, то имен не спрашиваю и лиц не запоминаю, а когда в человеческой, меня на место преступления как-то не тянет и на выяснения кем была моя жертва тоже.

– Да нет, – улыбнулся я, зная, что ближайшие родственники от зубов зверей не умирали, – я хотел спросить, что вас привело в имперскую гвардию и почему именно штрафбат?

– Привело то же самое, что и вас. Долг родину защищать от супостата. А штрафбат, потому что нам так выгоднее воевать. Многие из наших и подобных нам служат в разведке еще, или партизанами ползают. Нам нужно, чтоб за нами глаза лишние не смотрели, а это возможно только или в разведке, или тут, или в партизанском ополчении.

Я вспомнил ребят из разведроты соседнего полка. Там один взвод был копия этого. Все тоже бородатые, замкнутые.

– А вас действительно только серебром убить можно? А чеснок на вас влияет?

– Чеснок на нас так же влияет, как и на вас. Чеснок есть и дикорастущий. Сами понимаете, если бы мы его боялись, грош цена бы нам была, как охотникам. Запах у него сильный, нюх забивает, это да, но не более того. Серебро же является для нас ядовитой субстанцией, но не такой уж опасной, как это описывают в литературе. Тут дело сложнее. Если вас укусит змея за ногу, то яд можно остановить или извлечь, а вот если прямо в сердце, или в мозг, то тут явно прослеживается летальный конец. Тоже и у нас с серебром. Только учитывайте, что серебряные пули изготовить намного проще, чем сделать, так чтоб змея укусила прямо в сердце.

– То есть, если вам попасть серебром в ногу, вы не умрете?

– Если успею устранить яд из раны, то нет.

– А обычным оружием вас убить можно?

– Можно, но только разрушительная сила у этого оружия должна быть побольше. От ваших винтовок и автоматов, у нас только потом шкуры чешутся, но, если взять винтовку, приспособленную на слона, думаю, и наша шкура не выдержит. Бомбы, снаряды тоже могут причинить нам серьезный вред, но тут нужно или точное попадание, или бить в нужные места. Ибо если мы выживем, то все будет решать время, так как у нас огромные запасы организма по регенерации.

– Понятно. Еще вопрос можно?

– Естественно.

– А в чем, кроме дудения в рожок, будет моя участь, если я стану пастырем?

– Дудение в рожок – это самая главная ваша задача будет. И не думайте, что это очень легко. Вы смертный, и вас пока мы бежим, может легко убить шальной пулей, что приведет, сами понимаете, к одичанию стаи, а это не очень хорошо. Можно конечно было бы спрятаться от шальных, и не очень, пуль, но тогда вы не сможете наблюдать за стаей и вовремя осадить ее. В общем, на поле боя ваша задача не прятаться, но и не высовываться, остаться в живых и не проморгать то мгновение, когда вы будете нужны стае.

– Да, не легкую вы мне участь готовите, я то не неуязвимый как вы.

– А мы и не настаиваем. Хотите, идите к начальству и требуйте перевода в другой взвод. Не хотите, можете номинально командовать взводом, когда кто-то из начальства приезжает, а все остальное время сидеть спокойно в блиндаже.

– Не, так я не умею.

– Это я и понял, когда вас увидел, поэтому и предложил вам роль пастыря, ибо на что-то другое вы вряд ли бы согласились. Но хватит разговоров, вечереет, альянсеры сегодня больше не полезут, следовательно, можно начинать испытание.

– А в чем оно будет заключаться?

– Всему свое время, – улыбнулся старшина, и меня передернуло от его улыбки, слишком уж она была плотоядная.

– Ярый, Рудый, Черный и Лютый ко мне! – рявкнул старшина.

Сказать, что они прибежали на звук галопом, было бы явным приуменьшением их скорости.

– Ярый, ты будешь первым, Лютый – ты вторым, Черный будет третьим, Рудый – последним. Держать его буду я. Все понятно?

– Так точно, Старый.

– Тогда вольно, идите, готовьтесь.

Солдаты убежали с такой же примерно скоростью, что и прибежали.

– И ты тоже Разведка, – странно, но я не среагировал на то, что он перешел с «вы» на «ты», и честно говоря, принял его лидерство сразу и без вариантов, – готовься, сегодня для тебя ночь будет жаркой.

Поле за окопами было освещено шестью факелами, но, как и говорил Старый, со стороны альянса выстрелов не раздавалось.

Наверное, альянсеры были настолько напуганы недавним разгромом их атаки, что до сих пор хоронили павших и зализывали раны.

Меня вывели двое солдат на начало импровизированной дорожки, очерченной кострами. Передо мной стоял Ярый, а за ним на расстоянии десяти шагов Лютый. Оба были по пояс голыми, только Рыжий стоял без всего, а Лютый крутил меж пальцев нож. После них стоял Черный, медленно покачивая в руках автомат. За этими бойцами, стоял Старый, держа за загривок огромную зверюгу. Скорее всего, это был Рудый в звериной ипостаси.

– Твоя задача, Разведка, пройти сквозь всех, акромя меня, так как я тут только держу Рудого и ничего более, и взять лежащий за моей спиной рожок. Сможешь, будешь пастырем, нет, значит не судьба и у тебя есть два варианта, что я предлагал тебе ранее. Запомни, никаких поблажек тебе нет, все будут работать в полную силу, ибо лучше не пропустить к рожку смелого и сильного, чем пропустить труса и подлеца. Стая зависит от пастыря, как могучие конечности зависят от мозга. Убивать тебя никто не намерен, но вот покалечить могут. Первый – руками, второй – ножом, у третьего на все про все три патрона. Ну, а Рудый в тебе сейчас кроме еды ничего не видит. Готов? Или все-таки сразу откажешься?

– Нет, не откажусь, – и голос мой вроде, и горло двигалось мое, но я-то вроде подумать хотел, а не ляпать сразу, что на сердце лежит.

Не получилось.

– Ну, тогда поехали.

Ярый бросился в атаку сразу, не планируя, не выжидая, не проверяя противника. Дрался он, не скупясь на удары, без особой техники, но попадать под его удар я бы не советовал никому, ибо удар его мог сломать человеческую грудную клетку, притом, что сил на этот удар Ярый много не угробит. Все-таки противнику не хватало рукопашной выучки, и поймать его на резком движении мне стоило труда, но не большого. Я схватил вылетевшую руку, добавил ей скорости и сделал подсечку. Ярый не удержался на ногах и рухнул рядом с первым костром, и тут мою спину обожгло режущим ударом ножа. Видать бить в спину на поражение Лютый или не хотел, или не умел, или это было просто запрещено законами посвящения.

Лютый был большим докой в рукопашном бою, чем Рудый. Он не спешил атаковать противника, полагаясь только на свою силу. Волколак не старался сразу же вонзить нож, так как по бою с Ярым уже успел оценить мои умения, да, наверное, и раньше понимал, что несведущим в боях и драках людям запросто так звание майора разведки не присваивают. Нож скользил в его руках, стараясь не сильно, но довольно таки неприятно задеть мои руки. Прежде того, как я понял, что затевает Лютый и как с ним бороться, мои предплечья и кисти покрылись сетью неприятно зудящих и кровоточащих порезов. Но и Лютый ушел, а точнее улетел туда же, куда и Ярый. Он немного криво сверкнул ножом, и мне посчастливилось блокировать его атакующую кисть. Блок не замедлил перейти в выкручивание, а далее в выдавливание ножа из кисти соперника, и в пылу сопротивления не заметил наступа на коленный сустав. Мне оставалось сделать только пинок ногой в спину Лютого, что я и выполнил моментально, в лучших традициях учебных боев. Вспомнив, про прошлую ошибку я резко развернулся и обнаружил черный зрачок автоматного ствола, смотрящий мне четко в середину грудины.

Черный не спешил с выстрелом, так как преимущество было явно на его стороне. Ему не нужно было двигаться куда-либо, как мне, а стрелять он мог, спокойно выжидая удачный момент хоть до утра. Я же не располагал такой кучей свободного времени. Нужно было что-то делать, но мне не приходило в голову, что именно. Вернее, я понимал, что следует попытаться выманить из него, эти чертовы три выстрела, но как это сделать, не понимал. Тело, как всегда, решило все гораздо быстрее разума. Я прыгнул как бы на Черного, но резко ушел промокашкой в низ, что и спасло меня от неминуемой пули. Дальше я подскочил и тут же сложился в свиле, что повлекло еще один неточный выстрел Черного. Третий выстрел уже прозвучал, когда я уже был за его спиной. Просто Черный ожидал прохода моего по любому из своих флангов, или даже попытки прямой атаки, с целью отнятия у него автомата, но никак не ожидал, что я прыжком и дальнейшим скольжением пузом по траве пролечу у него между широко расставленных ног.

А вот сейчас игры кончились, ибо как только я оказался за спиной у Черного, Старый крикнул "Ату".

Рудый рванул с места без разгона. Прыжок его был настолько резок и быстр, что моей реакции хватило на уход только в последнюю секунду. Ногу обожгла сильнейшая боль, от острейших клыков волколака. Я поднял глаза на Старого, надеясь, что он хоть как-то подскажет метод борьбы с себе подобными. Он же должен понимать, что я – человек, и намного слабее даже самого хилого в их стае во всех отношениях. Но глаза Старого не выражали ничего, кроме холодного спокойствия и готовности действовать в любую секунду.

Рудый не старался резко нападать. У него не было задачи пообедать. Он был сыт и ему ради такого случая даже разрешили поохотиться. Зверь воспринимал человека скорее больше как игрушку, как живую игрушку. Он ходил вокруг с царственной осанкой и угрожающе рычал, когда жертва делала даже минимальные движения.

Пытаться обхитрить зверя, мне не светило. Я рванулся вправо и сразу попытался уйти влево, но зверь успел положить меня на землю, как только я закончил обманное движение. На моем черепе сомкнулись клыки, и слюна волколака закапала на мое темя. И тут я решился на глупость. Как только животное выпустило мой череп из пасти, я рванул в сторону рожка. Ноги мои обожгло снова сильнейшей болью, но это уже не имело значения, так как рожок был у меня в руке. Через боль я развернулся на спину и увидел, что Старый держит за холку Рудого, который правда не спешит отпускать мои ноги. Да и старшина не спешил приказывать зверю отпустить меня. Не зная, что делать и изнывая от острой боли, я интуитивно дунул в рожок. Старшина отпустил Рудого в туже секунду. А сам зверь отпустил мои ноги и резко кувыркнулся, превращаясь немедленно в обычного бородатого и голого мужика.

Я все еще сжимал в пальцах рожок, когда старшина подошел ко мне, вытащил его у меня из хватки и спокойно, почти отеческим голосом велел мне спать.

Проснулся я от забытья резко, словно меня ужалили.

– Сколько сейчас время? – выпалил я первое, что пришло на ум.

Старшина сидел рядом со мной.

– Ранее утро.

– А сколько я уже лежу?

– Сегодня третий день.

– Ничего себе… – присвистнул я.

– Да я бы тебя еще бы пару дней не тревожил, но времени разлеживаться нет. Сегодня пришел приказ сверху. Нам сказано без промедления атаковать позиции альянсеров, и как можно ближе подойти к «Змеиному ущелью». Время на это дали три дня. Так что собирайся, Разведка, ты будешь, нужен стае.

– Я постараюсь, – пробубнил я и попытался встать. Это у меня с легкостью получилось. Я даже охнул от удивления.

– Я тебя травками помазал. Дня три пока боли и усталости чувствовать не будешь, там дальше поглядим по обстановке, то ли дальше мазать, то ли пусть само заживает до конца. А сейчас не расхолаживайся, выступаем через полчаса.

Через полчаса я был уже в окопе на своем месте. Рук мне никто не жал, но все кивали в приветствии, как равному. Единственные кто пожал мне руки, были те четверо, что меня проверяли на прочность. Рудый даже опустил глаза, и попросил прощения, если что было не так.

– Я же зверем был, и мозг так же работал, – оправдывался он.

– Разведка!

– Тут, – я подошел к Старому.

– Третий редут у альянсеров видишь?

– Вижу.

– Если пойдем дальше, останавливай. Понятно?

– Да, Старый, понятно.

Старый отвернулся от меня и крикнул в окопы.

–Три минуты на подготовку. Бежим стаей, личную храбрость и инициативу засовываем в задницу, герои мне не нужны! Ринулись, выбили, окопались! Вот весь план нашего сражения! Понятно, олухи царя Гороха?

– Так точно! – тихим хором ответили бойцы.

– Разведка, для тебя план такой: Сидишь тут и смотришь за нами. Видишь, что проскочили нужные нам окопы – свистишь. Видишь, что не дошли до окопов и завязли в бою – свистишь. Видишь, что уходим не туда куда нужно – свистишь. Ясно?

– Вроде как.

– Вроде как не нужно, нужно, чтоб было ясно.

– Ясно.

Старшина посмотрел на взвод.

– Ну, что стая, сегодня поведу вас я.

Краткое и негромкое троекратное "ура!" огласило окоп, в подтверждении преданности стаи своему вожаку.

– Ну, хлопцы, не подведите меня старого. Вперед! – крикнул Стрый и первым вылетел из окопа в кувырке. Он был хорош. Очень хорош! В холке он превосходил любую особь из своей стаи в полтора, а некоторых и в два раза. Морда, подернутая оскалом, была по ширине больше моей грудной клетки, а красные зрачки ярко выражались на фоне серебристого, почти белого меха. Царь волков и никак иначе.

За своим вожаком пошла вся стая. Вот тут и становилось понятно происхождение кличек. Я долго не мог понять, почему у светловолосого парня погоняло Ярый, а у парня с простыми русыми – Черный. Для этого нужно просто видеть, во что они превращаются и все сразу становится на свои места. Вот в плавном медлительном кувырке оборачивается Рудый, вот выходя из кувырка первым вдогонку за вожаком, капая с языка слюной в задоре бежит Лютый, вон зияя обожженным когда-то боком, несется Паленый. Это их настоящие сущности, сейчас они те, кто есть на самом деле, а не те коими претворяются в человеческих обличьях.

Я боялся. Честно, боялся. Тяжело не бояться, когда рядом с тобой вырастают такие животные, способные разорвать тебя на ходу одним щелканьем пасти, не заметив этого. Я боялся, но в то же время восхищался. Восхищался их неимоверной грацией, силой, ловкостью и точностью движений. Восхищался краснеющими глазами, что полны были решимости и жажды, азарта и уверенности. В этих зверях было чем восхищаться.

Беда всех служб мира того времени, борющихся с диверсантами, заключалась во мнении, что борются они исключительно против людей. Даже постовые на вышках и дозорные в окопах сначала не предали значения несущейся на них стае то ли волков, то ли собак. Вдруг это бездомные собаки в поисках пропитания? Ничему-то нас жизнь не учит. Еще недавно их коллеги падали от бешеной атаки этих существ, а сегодня они, улыбаясь во всю ширь их фирменной альянсерской улыбки, визжат что-то на подобии: Бобик, спляши, сардельку дам.

Волколаки пронеслись мимо, не останавливаясь, искривив их выражения лиц предсмертным оскалом ужаса. Я старался не вылезать высоко из окопа, дабы нарочно не подставляться, но зрение мое было приковано не столько к наблюдению диспозиции вокруг, сколько на пир безжалостных оборотней в центре обороны врага. Мне даже на миг стало жалко противников. Они пешки и не знают против кого сейчас воюют. Они палят по зверям, но от шкур отскакивают их слабые пули, поражая рикошетом тех, с кем они воюют плечом к плечу. Но слабость была не долгая, ибо сразу вспомнились картинки военнопленных, украшенных последствиями нечеловеческих пыток, полностью разрушенные города, стертые с лица земли и сожженные дотла деревни. Не мы к ним на землю пришли, они к нам. А захватчикам на имперской земле легко помирать никогда не доводилось.

За размышлениями я пропустил тот момент, когда стая пересекла рубеж третьего вражеского бруствера. Я быстро поднял рожок и что есть мочи дунул в него. Стая тут же развернулась в обратную сторону, и я уже обрадовано готовился их встречать, как Старый издал вой, вследствие которого, вся стая кроме двух волков нырнула в уже очищенный от врага окоп.

Двое зверей, подлетев к месту старой дислокации, где я и находился, схватили зубами как можно больше вещей и ринулись обратно. Точнее ринулся один, а второй медленно подошел ко мне и начал тыкать меня ниже поясницы носом, подталкивая из окопа. Что я и сделал. Потом он показал мне, что нужно ползти и, дождавшись от меня нужных ему действий, рванул за первым с вещами в зубах.

Время тянулось, спокойно. То альянсеры нас пытались атаковать, то мы жучили им хвост, объясняя на деле, с кем они столкнулись. Я начал привыкать к своему новому статусу, подружился со всеми, перестал любоваться красотой и смертоносностью своих бойцов. Но в один прекрасный день, все изменилось.

– Разведка, тебе пакет от начальства.

Пакет гласил, что мы должны, несмотря ни на что, взять «Змеиное ущелье». Это ущелье располагалось к тому времени почти прямо перед нами и взять его одним нашим взводом не представлялось возможным, даже со всеми возможностями моих подопечных. Все ущелье простреливалось из тяжелых орудий, в коих альянсеры дефицита не знали. Шкура волколаков конечно во много раз толще, чем лучшие виды человеческой защитной экипировки, но и она не выдержит прямого попадания снарядом. А именно так, скорее всего и будет обороняться враг, уже успевший понять, с чем они имеют дело.

– Старый! – позвал я.

– Что тебе, Разведка?

– Тут приказ от начальства, посоветоваться хочу.

Старый быстро прочитал послание.

– А почему срок не указан?

– Старая военная хитрость, – ухмыльнулся я, – если не указан срок, то это означает, что нам на все про все отпущено не более двадцати четырех часов.

– Не густо.

– Не то, что не густо, это почти самоубийственно.

– Не плачь Разведка, пошли лучше посмотрим диспозицию и решим, что будем делать.

– А что ее смотреть то? Вон она как на ладони почти. Смотри, не хочу.

– Пошли, пошли. Отсюда видно конечно хорошо, но не все.

Мы пробрались к началу ущелья.

– И, что ты тут увидеть пожелал? Нас тут снарядами закидают, так что мама не горюй.

– Не ссать, товарищ лейтенант, ночью у них меткость снизится, и попадать будут меньше.

– Да им целиться не нужно. Они просто по площадям бить будут и все.

– С площадями проще. Мы не люди, нас осколками сильно не завалишь.

– Да…

– А вот это не есть хорошо, – оборвал меня Старый.

– Не пить тоже хорошо, – съязвил в ответ я.

Старый встал во весь рост и посмотрел куда-то на кручу ущелья. На противоположенной стороне стоял офицер полиции альянса. В черном кожаном плаще, в отбитой на манер "аэродром" черной фуражке, с одним серебряным погоном на левом плече.

– Да не ожидал…

– Что ты, Старый, не ожидал?

– Видишь фигуру?

– Вижу и что? Ты никак альянсерских офицеров стал бояться?

– Дурак ты, Разведка, если я кого-то и боюсь, то это явно не людей.

– Ты хочешь сказать, что это не человек?

– Познакомься с нашим противником, – сказал Старый и резко поднял меня на ноги на бруствер рядом с собой.

Офицер альянсерской полиции стоял уже перед нами.

– Высший вампир, командующий специальной бригадой полиции, барон Латен Кровавый.

– Рад видеть тебя, старый враг, – улыбнулся офицер, обнажая длинные клыки, – смотрю, ты не меняешься, все так же с человечками дружишь, да их интересы защищаешь.

– Да и ты смотрю, все так же воюешь за тех, кто сильнее.

– Такова жизнь, – улыбнулся Латен. – Будем играть в прятки, или просто сойдемся в поле без человечков.

– Сойдемся, – кивнул Старый.

– Полночь сойдет?

– Легко.

– Тогда до встречи, – кивнул Латен и исчез.

– И так, полночь, – сказал Старый и дальше молчал прямо до самых наших окоп. Потом, он провел быстрое совещание и скрылся в своей палатке.

Оборотни готовились к атаке основательно. Кто мазал себя глиной и всякими зловониями, кто чертил на своем теле витиеватые, причудливые узоры, кто-то набирался энергии, стоя впритирку с деревьями. Я ни разу до этого не видел настолько серьезных и напряженных лиц, как сегодня.

– Без десяти полночь. Все готовы?

Старшина был намазан какой-то дрянью, от него разило серой и жаром. Тело как будто подсвечивалось изнутри и на поверхность из внутренних сфер организма лезли рисунки, напоминающие татуировки. Я не раз видел Старейшину обнаженным, но это были краткие мгновения его превращений, сейчас же я мог удостовериться, что хоть вожака и зовут Старый, но телу его мог позавидовать любой атлет мира.

– Разведка!

– Да, Старый?

– Отойдем поговорить.

Мы вошли в блиндаж.

– Что хотел, Старый?

– Спасибо тебе майор, ты был хорошим пастырем.

– Почему – был?

– Это наш последний рывок. Если мы проиграем, то все поляжем в этом ущелье. Вампиры берут в плен только людей. Если выиграем, то будем прорываться в леса, ибо отдадим все силы на поле и оборот в человеческое тело обратно, просто прикончит нас. Так что рожок тебе больше не нужен, отдай его мне.

Я протянул ему рожок, он взял его в руку, подержал секунды две и со словами, – устал я, майор, очень устал, – хрустнул рожок на пополам.

– Твоя задача, Разведка, смотреть на бой, но как можно из более безопасного места, и сообщить его исход руководству. Понятно?

Я кивнул. Говорить ничего не хотелось, да и не моглось.

– Прощаться не будем, – сказал он, и вышел к стае.

– Что будете делать парни, если я вам скажу, что вы умрете сегодняшней ночью?

– Биться! – ответила хором стая. – Мы заберем с собой как можно больше врагов!

– А если я скажу вам, что вы обязательно выживите?

– Биться! И умертвим как можно больше врагов!

– Так слушайте, сыны мои! Вы или умрете, или выживите!

– Мы возьмем как можно больше врагов! – ответила стая.

– Амэн! – крикнул старейшина и крутанул кувырок.

Я плакал. Плакал от осознания обиды, что меня не взяли, плакал от невозможности им в чем-то помочь, плакал от грусти расставания. Не поймите меня неправильно, я не ревел как баба в три ручья. Я плакал и стонал внутренне, но из моих глаз выпала только одна скупая слезинка. Не пристало майору разведки, даже разжалованному до лейтенанта штрафбата, плакать.

Стая неслась хмуро и молча. Неслышно было, ни рева, ни воя. Хмурая и целеустремленная серая масса во главе с могучим вожаком. Вампиры налетели внезапно. Еще миг назад ничего не предвещало их появления. Но эта внезапность была только для людей, ибо оборотни не сплоховали, а четко ударили в самую гущу черных плащей и фуражек с маленькими серебряными черепами вместо кокард. Описывать этот бой было бы бессмысленным, так как человеческого глаза не хватало рассмотреть все нюансы сражения. Битва началась как бой групп, но очень быстро приняла вид многочисленных дуэлей. Оборотней было в полтора раза меньше, чем вампиров, но их стальные челюсти рвали черные плащи. По умению воевать волколаки легко справлялись с противником, но тот давил массовостью и нашим пришлось медленно сдавать позиции. Но они отступали не к нашей дислокации, а к стенам ущелья, дабы лишить вампиров с их скоростью перемещения возможности атаковать их со спины.

Сердце кололи тысячи иголок. Я уже мог различать отдельных бойцов своего взвода в зверином обличии, и это было тяжело. Вот упал с подбитыми лапами Рудый, Ярый стоит над лежащим Черным и не подпускает никого к брату, Лютый харкает кровью и шатается на лапах, но еще рвет подходящих к нему врагов. Старый занимался только одним вампиром, периодически отбрасывая и убивая тех, кто ему пытался помешать. Схватка Латена и Старого была в центре всего побоища, но была видна со всех сторон. Такие персоны не могут быть незаметными, а их поединок и подавно. Было заметно, что оба стараются не столько хорошо атаковать противника, сколько просчитать его возможную контратаку.

Старый сделал все грамотнее. Но открыл правый бок, и рассчитывая на скорость оппонента клацнул туда зубами, до того, как я увидел, что там уже находится рука оппонента. Зубы в миг сделали месиво из руки Латена, он закричал от дикой боли, и в это время оборотень впился в его шею и рванул так, что я чуть не увидел на земле свой обед, от картины отсоединяющейся от тела головы вампира.

Победный вой оглушил всю округу и вампиры, потеряв своего командира, начали медленно пятиться и отступать. Я уже обрадовано встал из-за своего укрытия, но все мы просчитались насчет честности альянсеров. Поняв, что их ударное оружие повержено, альянсеры сделали то, чего я и боялся. Они начали обстреливать ущелье из орудий. Причем, не прицельно стреляя в волколаков, а используя "ковровый" вид обстрела. Я прыгнул обратно в свое убежище, но не успел на долю секунды. Рядом что-то оглушительно бабахнуло, меня чем-то сильно ударило, и я провалился в пунцовую темноту. Дальше был госпиталь, восстановление звания как искупившему кровью и много чего еще, но это за один день не расскажешь.

– Вот вы здорово-то сочиняете! – воскликнул Сережка.

– Сочиняю? – переспросил Прохор Александрович, посмотрев на новенький костяной рожок, лежавший сверху телевизора, – ох, как бы я хотел, чтоб все это было мной сочинено…

Проклятый поэт

– Неужели ты не хочешь меня?

Дзинь-дзинь.

Ее голос был подобен дребезжанию хрусталя, тонкому колокольчику. Она знала, каким голосом нужно говорить, что бы мужчина слушал.

Ночь пахла черемухой и искрилась яркими бликами звезд. Ночь, как и она, хотела понравиться хозяину дома, хотела развеять его постоянный покой и тоску сотней своих красок, тысячами огней и миллионами звуков.

– Почему ты не отвечаешь?

Дзинь-дзинь.

– Зачем? Ты и так прекрасно знаешь ответ. Зачем говорить то, что и так, само собой разумеется?

Она подошла и легла рядом с ним на потертый старенький диван. Диван странно смотрелся в обстановке гостиной. Камин потрескивал и обжигал ноги теплом, согревая мерзнущую его плоть. Он любил камин. Он любил огонь в камине. Любил за дерзкое виляние его язычков, за шумное шипение поленьев, за буйство красок ежесекундно сменяющих друг друга на ярком холсте пламени. Он любил его за то, что казалось камин, был единственным предметом в этом доме, кой говорил о жизни. Шкуры на полу? Нет. Они когда-то были жизнью, видели жизнь и даже желали ее. Но это было очень давно. Сейчас же это были мертвые куски плоти, что лежали и молчали о смерти. Мебель? Это просто мертвое дерево, которому какой-то бездельник, именующий себя художником, придал форму классицизма, и вдобавок усыпал эмалью и каменьями, что еще больше подчеркнуло его мертвенность. Люстра заслуживала отдельного упоминания. Кто и зачем захотел слить воедино такую уйму латуни и хрусталя, оставалось для хозяина дома до сих пор тайной. А большей тайной для него было то, как тот человек, говоривший об уюте и эстетстве, и называющий себя смело дизайнером, смог его уговорить купить всю эту обстановку. Только камин, кальян и старенький потрепанный диван были дороги ему. Камин за свою жизненность. Кальян за свой покой и негу что дарил он своему обладателю. Старенький диван за память. За память о тех временах, когда у него не было своего дома, когда не узнавали его на улицах, а в его карманах звенел последний серебряник, о тех временах, когда она была рядом. О тех временах, когда она была с ним…

Как давно это было…

– Ты совсем не хочешь меня? – Она умело скинула с себя ту маленькую ткань, что едва прикрывала ее нагое и прекрасное тело.

– Ты же прекрасно знаешь, что совсем.

Она легла совсем рядом и прижалась своей трепещущей плотью к нему.

– Ты думаешь о ней?

О ней…

О ней. О самой прекрасной женщине на земле. О ней, с кем была связана вся его жизнь, там в далеком прошлом. О ней, что не отпускала его в сером настоящем и вряд ли отпустит в ближайшем будущем. О той, что, уходя, пожелала ему удачи. О той, которою он воспел на мертвой бумаге, слагая тоскливые и тусклы стихи, что так больно ранили его сердце и так нравились миловидным женам хозяев его славного города Вертепска.

Думал ли он о ней?

– Ты думаешь о ней? – Повторило существо, что лежало с ним рядом.

– Не мешай.

– Почему?

– Я работаю.

– У? – Тонкие брови округлились в немом вопросе.

– Я пишу стих.

– Но ты же не пишешь. У тебя в руках нет ни пера, ни бумаги, ни даже КПК на худой конец. Ты валяешься на своем стареньком диване в трех метрах от компьютера, и говоришь что пишешь?

– Для того, что бы писать, не нужны ни бумага, ни перо и тем более компьютер.

– Но чем же тогда ты пишешь?

– Эмоциями и чувствами.

– А разве ими возможно писать?

– О, еще как возможно! Выжимаешь сердце до последней капли и малюешь ими на холсте под названием душа.

– Ты серьезно?

– Весьма.

– Но душа же не материальна, на ней не помалюешь.

– Бездушное ты мое существо… Тебе этого, увы, не объяснить. Тот, кто тебя сделал, о душе, увы, не задумывался.

– Я создана не для этого. Мое дело уметь соблазнять мужчин. Заставлять их делать великие необдуманные шаги, на пользу моему хозяину.

Он ничего не ответил, она же прижалась к нему еще сильнее и замурчала.

Ночь. Он не умел писать в другое время суток. Таков был контракт, таково было проклятие. Такой был договор, который он заключил тридцать лет назад. Как быстро летит время…

Это случилось, когда она ушла. Он бедный, нищий и отверженный готов был на все тогда. В один ненастный, вечер был то чудесным, но для него все дни, вечера и ночи были ненастными, явился Он. В тот самый день, когда было все уже решено, веревка куплена и намылена. Он предложил заключить договор. Предложение Его заключалось в следующем.

– У вас, молодой человек, талант, но как принято у вас людей, вы его не то, что не раскрыли, вы его даже не обнаружили в закутках своей огромной и чувственной души. – Его улыбка была разоружающей. – Вы не пытались писать стихи?

– О чем вы говорите, какие стихи? Я как изволите видеть, вешаться собрался.

– Вешаться? Зачем же? Вешаться, какой вздор. Вы бросьте такие мысли. Страна, да что страна, мир не простит если такой величайший поэт как вы, покинет сию обитель не оставив после себя следа.

– Да какой из меня поэт то? Мои стишки это одно сплошное баловство. Их не приняли в литературную академию и отказываются печатать даже в самой замшелой газетенке.

– Ну, насколько подсказывает мне моя память, за талант при жизни печатались только единицы, а еще меньшему количеству поэтов за это платили.

– Ну вот, сейчас помру, а вы потом посмотрите, настолько ли я талантлив, что б меня печатать после смерти.

– Ну вот, опять вы за старое. Зачем вам вешаться? Зачем вам столь радикальные способы?

– Я вешаюсь не из-за стихов.

– А из-за чего позвольте узнать?

– Из-за нее!

– Бред.

– Почему же бред? Она была единственной моей путеводной звездой в пыльном просторе жизни. Без нее мне не мила жизнь!

– И что и кому вы докажете своей смертью? Ей? А самое главное, что вы этим докажете? Что вы слабый человек и сдались сразу же после своего поражения? Что вы трус и решили бежать, не борясь, из столь жесткого мира? Это вы докажете, но хочется ли вам что б она так стала думать о вас? Чтоб она уверовала в правильности своего поступка? Ибо не одна женщина не хочет быть рядом с неудачником, трусом и слабаком.

– И что же мне теперь делать?

– Писать!

– О чем?

– Обо всем. Вылейте свою боль на бумагу. И вам станет легче, и ей вы докажите, что ее поступок бы не правильным, и такого как вы она больше нигде не найдет.

– Но как она узнает? Меня же все равно не печатают.

– Это милостивый государь, я возьму на себя, есть у меня знакомый хозяин издательства, который многим мне обязан, вот к нему я вас и пошлю, – он протянул визитку.

Будущему поэту не показалось странным тогда, что совсем посторонний человек вмешивается в его дела, дает напутствия и объясняет ему что-то. Убитому горем человеку вообще редко что кажется подозрительным, а тем более акт помощи и поддержки. Ему даже не показалась подозрительной та визитка, хотя кроме черного фона и золотого теснения, там не было ничего написано, только огромный, почти со всю визитку кроваво-красный заковыристый вензель.

– А....

– Он будет к тому времени в курсе всего. И если вы покажете ему эту визитку, то он с большой радостью будет печатать ваши стихи и платить не малые гонорары.

– Чем я могу вас отблагодарить за все, что вы для меня сделали?

– Не забывайте, что это договор, и вы должны обещаться исполнять, кое какой пункт.

– Что за пункт?

– Вы сильно ее любите?

– Она для меня важнее всей жизни. И подтверждение этому намыленная веревка в моих руках.

– Тогда вам не составят труда наши обязанности по договору. Вам всего лишь нельзя будет спать с другими женщинами кроме нее. Это подстегнет вас, еще больше показать ей как вы ее любите и, что вы единственная кандидатура достойная быть рядом с ней. Согласны?

– Мне никто не нужен кроме нее! Согласен!

– Амэн. Да будет так. А теперь ступайте и пишите, пишите и еще раз пишите. Вас ждет великое будущее.

– Ты уже придумал свой стих? – нотки голоса были подобны движениям тела, призывные, кошачьи.

– Стих нельзя придумать.

– Но ты же сам сказал, что сейчас пишешь стих. – в голосочке прорезалось непонимание и легкая обида.

Дзинь-дзинь.

– Да. Пишу.

– Но ведь прежде чем его написать, его нужно ведь придумать. Так?

– Не так. Стихи нельзя придумать. Стих это отражение души. Его можно только услышать, а после записать и тем самым дать услышать его другим душам.

– Понапридумываете же вы, люди…

– Ты не поймешь. У тебя нет души.

– А она мне и не нужна. Мне нужно тело и удовольствие. Тело у меня есть, а вот удовольствия нет, – она потерлась плотной грудью о его руку, – неужели я хуже твоих стихов? Неужели тебе не хочется дать мне то, что мне необходимо? Я же так мало прошу. Ты и сам получишь от этого удовольствие.

– Ты просишь слишком многого.

Ночь мирно шла за окнами дома.

Закрутилось все быстро. Стихи писались сами собой, благо для них хватало отчаяния и боли в душе. Незнакомец не подвел, его стихи начали печатать, но самое главное его стихи начали покупать. Его имя гремело с начало на весь Вертепск, потом на всю область, губернию, а потом добралось и до самой столицы. Гонорары росли, чуть ли не ежеминутно, а то и ежесекундно. Поклонники, цветы, овации, полные залы на его выступлениях…

Все это отняло пять лет. Прошло уже пять лет, а боль по ней не проходила.

И вот он решился. Выбрал в гардеробе самый лучший и дорогой костюм, заказал лучшее вино, шоколад и огромный букет цветов и поехал.

Старый захолустная пятиэтажка встретила его обветшалым подъездом и осыпающейся штукатуркой, но это были мелочи жизни, на которые он не стоило обращать внимания. Он увезет ее отсюда. Увезет в великолепный трехэтажный коттедж, выстроенный по самому последнему писку моды, с крытым бассейном, подземным гаражом, бильярдной и мебелью в стиле классицизма. Он окунет ее в роскошь и великолепие, и они будут так же счастливы, как до разрыва. Он влетел, будто на крыльях, на предпоследний этаж и позвонил в дверь. Дверь открыл мальчик лет шести. Светловолосый пригожий мальчуган.

– Вам кого?

– А… Мне бы Алену Николаевну…

– Папа, папа, тут чужой дядя маму спрашивает, – скрылся в квартире мальчик.

Его место занял маленький человечишка в пижамных штанах, серенькой застиранной майке, и в нелепых очках на носу.

– Извините, жены сейчас нет дома, она на работе. Если что-то надо, то я могу передать.

– Жены…, – пронеслось у него в голове, – жены…

Он бросился прочь.

– Так что передать то? – неслось вдогонку.

Бутылка самого дорогого вина была размазана об стену подъезда, а цветы заняли место в вазе, которой для них стала урна.

Он летел на машине… Он собирался разбиться… Но не выходило. Как будто сила с небес поворачивала встречные машины с его пути, а постовые, завидев номера, только отдавали честь.

Жизнь рухнула второй раз. Зачем ему это богатство, эта слава без нее? Жена… Муж в пижамных штанах… Ребенок… Счастливая семейная жизнь… А он дурак пошел на все ради нее, а нужно было всего-навсего надеть пижамные штаны…

– И как поживает твой стих? Ты его уже слышишь?

– Слышу, не мешай.

Он разбил пишущую машинку, сжег стихи, напился до беспамятства и… И ночью опять стал писать. Он не мог уже жить без выплескивания своей души на бумагу. Но теперь он писал другие стихи.

Весна летит, весна идет,

Неся гормонов возбуждение.

В паху томление и жжение,

От пота майка к телу льнет.

О, девка страстная моя,

Весна, как губы твои пухлы.

Ты солнца миг, природы утро.

Весна, как я люблю тебя.

Но, ты проходишь быстро так,

В весеннем платье, по колено,

А дальше жарко-смугло лето.

Идет, шагов чеканя такт.

Идет в купальнике фривольном,

Даря лесов, трав аромат.

Твои духи – прекрасный сад.

Идет, развязано и вольно.

И не девчонка то, уже

Играет соком грудь и тело,

В постели действует умело,

В саду, на пляже, на меже.

А дальше знойное видение,

Жена, взрастившая детей,

Царица злаков, злат-ветвей.

Ты осень – Божие творение.

Твой стан еще упруг и строен,

С тобой приятно тосковать,

Ты словно добродетель, мать.

Ты рядом? Я уже спокоен.

Ну, вот и ты, чей белый волос,

Закроет старческую грудь.

Ты не прекрасна, но отнюдь,

Кричишь о жизни, во весь голос.

Нет чувств, тепла, бокала света,

Беззубый старческий оскал,

Но и тебя бы я ласкал.

Зима, зима – ты смерть поэта.

И так проходит год от года,

Ты шлюха – матушка природа.

За это я люблю тебя.

Он издевался над чувствами, язвил. Но даже от этого он не становился менее популярным, и это его раздражало. Он стал вульгарным, раздражительным, дерзким и хамоватым, но публика все равно боготворила его и приписывала все к очередному витку его творчества. Он начал пить. Пил он запоями и так же запоями же и писал.

– А потом?

– Что потом?

– Что стало потом, когда ты начал пить?

– То есть?

– Ты говоришь вслух. Я слышала все с самого появления в твоей жизни моего хозяина.

– Тебе интересно, что было потом?

– Мне интересно все, что связанно с тобой. Мур. – ее моська приобрела вид умиления.

Все-таки хоть она и лжет, но, по крайней мере, может создавать иллюзию полной заинтересованности оппонентом, а это не мало. Большое искусство умело говорить, еще большее умело писать, а самое большое – умело слушать.

Дальше? Дальше он понял, что все давно уже потеряно и решил пуститься во все тяжкие. Если горе нельзя залить, то его можно вышибить. А чем лучше вышибается кол? Конечно другим колом. Где лучше всего забывается одна женщина? В объятиях другой. А этих других будет, хоть пуд пруди, стоит только свистнуть. И он свистнул. Но свистнули и ему. В полночный час, когда он уже в доску пьяный раздевал совсем еще молоденькую почитательницу, в комнату вошел тот человек. Вошел ниоткуда, как будто не было на улице охраны, как будто не было дверей с сейфовыми замками и собак.

– Вам напомнить наш договор? – спросил он у еле соображающего поэта, и молодой особе коротко кинул, – Брысь!

Поэт в мгновение ока протрезвел, а особа растворилась в пространстве, как будто ее и не было вообще.

– Помню. Вроде.

– Смею уточнить все детали, ибо забыл их уточнить в самом начале. Вы тогда были настолько взволнованы и отвечали настолько быстро, что в этой круговерти забыл уточнить кое-что, – он плюхнулся в кресло и очаровательно улыбнулся, – по договору вы не можете спать с другими женщинами, кроме одной, своей старой знакомой.

– А если я ослушаюсь и порву договор?

– Понимаю. Жизнь опять дала трещину?

– Что-то вроде того.

– Вы можете прервать договор. Сейчас я просто предостерег вас от этой ошибки, так как вспомнил, что вы не знаете деталей. Это первый и последний раз. Поверьте, это не в моих интересах. Я как бы вам сказать, коллекционер в своем роде. Собираю я исключительно души оступившихся и прервавших договоры.

– Вы…

– Да я Он самый. Вас это удивляет?

– Нисколько.

– Обычно люди пугаются и потом из них слова клешнями приходиться вытаскивать.

– Я догадывался. Не может простой человек сделать для другого то, что сделали вы тогда для меня, тем более без личной выгоды в предприятии. Ну, это все были догадки. Хочу все же узнать, чем мне грозит невыполнение контракта?

– Всего лишь рабством.

– То есть рабством?

– Я же коллекционер. А по своему сану и статусу, мне кроме человеческих душ коллекционировать более ничего не полагается. Выполните условия договора, после смерти пойдете под суд Божий и будут вам воздаваться грехи ваши, в общем, все как положено всем людям. Нет? Значит, будет ваша душа моей до самого Суда при втором пришествии.

– Да… Выбор не богатый. Или ад при жизни, или после.

– А как вы думали заключать договор с самим… мной?

– Так я же не знал…

– Незнание законов, как говориться, не освобождает от ответственности. Я предупредил вас первый и последний раз, а сейчас прошу меня простить, но у меня срочные дела. Не вы же один на белом свете. Не прощаюсь.

Он улыбнулся и растворился в воздухе, наполнив комнату серным смрадом.

– И ты пошел к ней?

Нет, он не пошел. Он опять ударился в запой, но очень скоро понял, что алкоголь не помогает. Его неудержимо стало тянуть к женщинам. При виде слегка открытого кусочка женского тела в нем просыпалось гигантское желание. Он выгнал всех женщин из дома, попросил, чтоб при его появлении в редакции женщин на его пути не появлялось вообще, перестал смотреть телевизор, посещать светские рауты и вести лекции. Но и это не помогало. Что нельзя увидеть, то всегда можно вспомнить и представить. А память дама жестокая, она всегда норовит показать не то, что хочешь ты, а то, что хочет она.

Договор был насчет других женщин. И ему даже пришло на ум, поменять ориентацию. Он собрался и купил сам, не доверив это больше никому, кассету с любовью мальчиков. Но сказать легче, чем сделать, не просмотрев ее более пяти минут, он швырнул кассету в урну и понял, что его не переделаешь и лучше на стенку лезть, чем целовать такое же тело, как и у тебя.

– Но разве нельзя было съездить к ней, объяснить, договориться.

– Она замужем.

– Но любовницей то ей никто не запрещал быть.

– Она не такая.

– Все мы такие, только цена у всех разная.

– Мне не нужно любой ценой. Я хотел только любви, но она любила своего мужа.

Он бросил светский мир. Построил дом далеко от ближайшей дороги, окружил себя охраной и запретил появляться в доме всем, кроме одного лишь курьера из издательства, который привозил гонорары и увозил готовые к печати произведения. Он отрекся от мира, но не смог отречься от Него. Да и Он не забывал передавать приветы своему будущему сувениру. Сколько бы поэт не запирался, сколько бы засовов не ставил на дверь, они приходили к нему. Они просто выходили из ничего, из воздуха. Материализовались, прямо перед ним, такие стройные с зовущими формами и ангельскими личиками. Служанки его, умелые суккубы. Бестии, от облика которых впадали в любовное исступление даже мертвые. Он орал зверем, кидал в них все, что попадалось под руку, жег горящими поленьями из камина, стрелял из специально купленного для этого ружья, но это не помогало, на следующий день появлялись другие. Это длилось первый год, а потом он привык. Потом они стали для него как домашние животные, мяукают рядом, трутся о ноги. Если не зацикливаться и не присматриваться к их соблазнам, то жить спокойно худо-бедно можно. Так он и жил до сегодняшнего момента. Один во всем мире, не считая домашних суккубов посылаемых щедрой рукой его доброжелателя.

– Вот так твой род и прописался в моей скромной обители.

– И ты ни разу не подался на наши ухищрения?

– Нет. И подтверждение этому, то, что я здесь, а не у вас в аду нахожусь.

– А с ней вы больше никогда не виделись?

– Виделись. Один раз, когда муж ее умер. Год назад.

Она сама позвонила ему. Ей некому было больше звонить. Она плакала по телефону о своей жизни, о том, что осталась одинока. Муж умер от онкологии, сын уехал в столицу учиться и возвращаться в забытый богом Вертепск не собирается. Они встретились в небольшом кафе, она много говорила, он в основном молчал и слушал. Потом они поехали к нему.

– И?

– У нас ничего не вышло. Я отдал ей свой последний гонорар и отправил домой на такси.

– Но почему? Ты же этого хотел всю свою жизнь.

– Как тебе сказать… Я просто понял, что не люблю эту женщину.

– Не любишь ту, которую все эти тридцать лет боготворил?

– Ту, которую я боготворил я и сейчас боготворю.

– Но разве это две разные женщины?

– О, да. Я боготворил и любил ту молоденькую милую блондинку с вьющимися кудрями, с непоседливым и своенравным характером. А предстала передо мной поношенная жизнью баба, с кучей комплексов и проблем. Я не смог ничего сделать. Как это не прискорбно звучит, но факт. Я ничего не смог, хотя и честно старался.

– А вот с такой ты смог бы? – сказала суккуб и начала меняться прямо на глазах.

Через секунду перед ним седела она…, нет, не так. Перед ним седела ОНА. Та о ком он всю жизнь мечтал.

– Черт, я знаю, что это всего лишь обман. Но пусть будет так, ибо за удовольствие нужно платить. Наверное, так будет лучше. Пусть будет ад после жизни, чем жизнь словно ад. Завещание написано и меня тут больше ничего не держит, – прошептал он, – иди сюда моя милая, я покажу, на что способен поэт.

– Мур, – улыбнулась она и слилась с ним в страстном поцелуе.

– Амэн! – шептал ветер за окном голосом хозяина визитки с вензелем.– Да будет так!

Мы все играем в жизнь свою,

Актер-судья, актер-палач,

Ухмылки, горе, смех и плач.

Ты видишь небо? Я стою!

А жизнь талдычит нам: пройду!

А мы кривляемся, поем,

Храпим, бежим, стоим, жуем…

Ты видишь небо? Я иду!

И жизнь играет менуэт,

И не осталось сил плясать,

И как надгробие – кровать.

Ты видишь небо? Меня нет …

Надежда

Этого старика Иван видел ещё в детстве. В очень далеком детстве. Он жил тогда в квартире родителей, недалеко от Вокзальной площади и они часто тут играли. Детство время любопытства и исследований. Изучил Ваня годам к двенадцати свой двор и соседние, мальчишки выбираются обычно за эту территорию в попытке исследовать город вокруг. Каждый подросток верит в свою исключительность и тешит себя надеждою, что именно он откроет в этом мире что-то ещё до него не открытое. И побывает там, где ещё наступала нога человека, пусть это будет хотя бы соседская крыша или подвал ближайшей многоэтажки. В те времена не было смартфонов, планшетов и даже компьютеры были только огромные, объемом с громадную комнату, а результаты выдавали на перфорированных листах. В свободное от школы и домашнего задания время дети не могли сидеть часами в выдуманных мирах, поэтому создавали их сами, в играх на свежем воздухе. Старик всегда сидел на лавочке, на Вокзальной площади, и наблюдал за людьми. Он приходил сюда ранним утром и уходил ближе к полночи. Его видели все, знали все, никого не интересовало, почему он так живёт.

– А что? Ну, пенсионер, живет, как хочет, дайте спокойно человеку провести свою старость и встретить свой конец.

Ваня рос, а старик сидел на своей скамейке. Иван вырос, ушел в армию, вернулся, а старик все так же сидел на скамейке. Парень уехал учиться в другой город, а старик так же сидел на скамейке. Иван приезжал домой каждые каникулы, но не обращал на сидевшего, на скамейке, старика никакого внимания. А зачем? Он что-то типа достопримечательности Вертепска, в общем, и этого района в частности. Потом он уехал работать в другой город и домой смог попасть только сейчас, через пять лет. Вертепск такой город, в котором нужно жить постоянно. Тут происходит очень много странных событий и можно тёмной ночью увидеть разную дичь, но пока ты тут живешь, это воспринимается как совершенно само собой разумеющееся. Кто-то увидел приведение? Это бывает. Пришёл в праздник на кладбище ночью, а там скелеты празднуют? Ну, что не примерещится ночью на кладбище? У человека умершего от остановки сердца нашли пару странах дырочек на шее прямо над аортой? Ну, вдруг чем-то укололся на днях. И стоит уехать из этого городка и пожить в обычном поселении, особенно мегаполисе, пару лет, а лучше сразу пяток, как по возвращению вам в Вертепск сразу будет неуютно, и даже немножечко страшно. Но это пройдет по мере привыкания.

Вот и Иван слишком долго не был дома, и старик его ошеломил. Он вышел из вокзала и сразу взглядом напоролся на него. Нет, он не остановился, а проследовал домой, как и рассчитывал, но что-то тревожное стукнулось изнутри. Встретился с родителями, сбегал в магазин за тортиком и вином, и даже посидел с ними на кухне. Но старик не выходил из головы. Он обнимает мать и отца, а в голове старик сидел на скамейке. Он выбирает торт и просит продавца рассказать о вине, а упрямый старик все ни как не выходит из головы. И даже проводя вечер в кругу семьи, он периодически ловил себя на мысли об этом странном старике. И под конец вечера он не выдержал этого разделения личности. Его ещё с детства учили, что неизвестность рождает домыслы и мифы, а хочешь что-то узнать – встань с кровати, и найди объяснение.